же по завершении праздника. К полудню движение людей на площади прекратилось. Не потому, чтобы устали или успокоились, но движение стало просто невозможным: десятки тысяч людей на площади успели сцементироваться в единую массу, текучая субстанция превратилась в твердое тело, в гигантское, но неделимое существо с единой мыслью, единым чувством, единым дыханием. Тогда грянули барабаны. Пронзительно возопили военные рожки. Через несколько тактов взорвался сводный оркестр, и на его призыв единое существо на площади отозвалось низким слитным рокочущим вздохом; так дышит океан. Одновременно на балконе, возносившемся над парадным крыльцом Жилища, появились: справа - Властелин с приближенными, слева - Жемчужина Власти в окружении наиболее высокопоставленных дам Державы. И на него, и на нее тут же устремились десятки тысяч взглядов, любопытствующих и испытующих. Безулыбчивое обычно лицо Властелина на этот раз украшала улыбка - радостная и доброжелательная. Что касается Жемчужины, то раскрытый веер, который она держала на уровне губ, непрерывно обмахиваясь (день выдался жарким) не позволял составить определенное представление о том, находилась ли Супруга Власти в духе, или, как уверяли некоторые, радовалась меньше, чем следовало бы в столь великий миг. Снова барабаны, и снова оркестр. Черный клин полка тарменаров, ожидаемо и все же неожиданно возникший в устье Проспекта Предков, легко, словно горячий нож сквозь масло, прошел через уже до предела, кажется, спрессованную толпу, раздвигая ее и оставляя за собой коридор, который не закрывался более, потому что продвигаясь, полк как бы одновременно и таял: задние шеренги его, одна за другой, отставали и, развернувшись, останавливались спинами к толпе, образуя как бы стены этого коридора. А уцелевшая часть, дойдя до самого крыльца Жилища Власти, тоже начала распространяться во все стороны, - давление в толпе при этом стало можно уже сравнить даже с давлением, существующим, как полагают, в самом центре планеты. В результате в конце коридора возникла достаточно просторная круглая площадка. Тогда двери Главного Крыльца распахнулись. Выбежавшие оттуда служители тащили с собой какие-то металлические штанги и полосы. Из них в мгновение ока на круглой площадке было собрано нечто вроде платформы, возвышавшейся над толпой и позволявшей всем и каждому видеть все, что будет на ней происходить. Верхняя плоскость возникшей конструкции оказалась на том же уровне, что и балкон. Сразу же часть балюстрады балкона была убрана, и между площадкой и балконом перекинули легкий металлический мостик, немедленно закрепленный с обеих сторон надежными болтами. Завершение строительства было отмечено еще одним музыкальным взрывом. Потом на секунду-другую взметнулась тишина. И рухнула под согласованным ударом барабанных палочек. Барабанщики выбивали быстрый марш. И в ритме, заданном их рокотом, со стороны того же проспекта в коридор вступили и торжественно промаршировали мимо сдерживавших давление толпы тарменаров уже не гвардейцы, а обыкновенные ассартские солдаты, вооруженные и одетые в скромную полевую форму. Их было всего лишь пятнадцать - мельчайшее подразделение армии, основа ее структуры, носившее название "палец" и составлявшее одну пятую часть "кулака". За солдатами выступали еще трое военных в невысоких чинах, тоже в скромных мундирах и без оружия - если не считать висевших на поясах кинжалов. Один из этих трех нес на вытянутых руках небольшую кожаную шкатулку; те, кто стоял ближе к коридору, могли увидеть на крышке шкатулки вытесненную эмблему Вооруженных сил, но и те, кто не видел, знали, что она там находится. Остальные двое были оснащены объемистыми сумками, висевшими через плечо. Двигаясь все тем же размеренным шагом, военные миновали коридор и приблизились к помосту на круглой площадке. Прозвучала команда, и все на мгновение замерли. Еще одна команда - и "палец" из колонны перестроился в шеренгу, обращенную лицом к помосту. Снова барабаны сменились оркестром, и под торжественные звуки с балкона на помост перешли четверо генералов. Четко ступая, они заняли места в четырех углах помоста. Снова короткая пауза - и опять команда. Она прозвучала с помоста и тут же была повторена внизу. По этой команде солдат, стоявший в Середине шеренги, вышел из нее и парадным шагом подошел к ведущей наверх лесенке. В том же ритме ступая со ступеньки на ступеньку, он поднялся наверх, сделал еще несколько шагов (настил площадки глухо гудел от его уверенной поступи) и остановился в самой середине. Приставив ногу, он выполнил висевшим на груди фламмером артикул, называемый "На караул", приветствуя Властелина и всех находившихся здесь представителей Властных сил, и застыл, как изваяние. Еще одна команда раздалась. На этот раз пришли в движение те трое, что не были вооружены. Колонной по-одному они в свою очередь поднялись на площадку, перестроились в шеренгу и остановились в трех шагах позади солдата. Теперь оркестр звучал, не умолкая. Но это не могло помешать тем из толпы, кто обладал хорошим зрением, заметить одно неприятное упущение. У солдата, поднявшегося на площадку и, видимо, олицетворявшего собою в этот миг все Вооруженные силы, обмундирование было не в порядке. А именно: в самом низу спинной части его полевого мундира, там, где на фалдах полагается быть двум медным, ярко начищенным и оттого блестящим пуговицам - у этого была только одна! Там же, где полагалось быть второй, зияло гладкое место, даже хвостика, нитки не было. Конечно, это заметили не все. Но будь в толпе даже слепой, вообще неспособный увидеть что-либо, он все равно бы знал точно, что на солдатском мундире не хватает одной пуговицы. Ибо будь она на месте, праздник никак не мог бы состояться. Теперь пришли в движение все четыре генерала. Покинув свои углы, они, двигаясь с точным расчетом, какой вырабатывается долгими годами военной службы, также образовали шеренгу, находившуюся позади безоружной троицы. Тем самым завершился предварительный ритуал. Оркестр вспыхнул в последний раз, и воцарилась тишина столь глубокая, что шаги Властелина, покинувшего свое место и подошедшего к самой балюстраде балкона, разнеслись, без преувеличения, по всей площади. Они прозвучали, как поступь самой Истории. Остановившись на виду у всех собравшихся. Властелин поднял руку. - Сограждане! - громко сказал он, и хорошо укрытые микрофоны тут же разнесли раздавшееся слово по множеству усилителей для последующей передачи народу. - Благодаря вашей самоотверженности, с какою вы отозвались на мой призыв, сегодня можно с уверенностью сказать: мы готовы выступить на борьбу за то, что, по справедливости и необходимости, должно принадлежать нам. Мои верные генералы, ответьте всему народу: готовы ли мы? Все четверо названных глубоко вдохнули воздух. - Ваше Всемогущество, мы не готовы! - отрапортовали они хором. - Не может быть! - громко удивился Властелин. - Не могу поверить, что после неустанного труда всех и каждого на Ассарте мы можем не быть готовыми! Чего нам не хватает? - Еще не пришита последняя пуговица к мундиру последнего солдата! - без сучка и задоринки отрубили генералы. - У нас не хватило пуговицы? Нет ниток? Может быть, чувствуется недостача в портных? - Вооруженные Силы Ассарта обеспечены всем, что им нужно, Ваше Всемогущество! - В таком случае, - провозгласил Властелин, - приказываю: немедленно пришить последнюю пуговицу к мундиру последнего солдата! - Будет исполнено! - услышал в ответ он - и все, кто был на площади, а также наблюдал за церемонией, сидя, стоя или лежа у телевизоров. И торжественное действие началось. Тот из безоружных военных, что нес кожаную шкатулку, плавным движением открыл ее и осторожно, словно драгоценность, извлек необходимую пуговицу. Она была начищена не хуже, чем все те, кто были пришиты к мундиру заранее. Второй военный расстегнул свою сумку и достал из нее сантиметр и пластинку мела. Подойдя к не шелохнувшемуся солдату (у которого только лицо побагровело от сознания важности церемониала и гордости за свое в нем участие), представитель искусного племени военных портных тщательно измерил сантиметром расстояние имевшейся непарной пуговицы от нижнего края фалды и от заднего разреза. Отыскав искомую точку, он пометил ее прикосновением мела. Пока он производил столь важные предварительные действия, второй портной, также раскрыв свою сумку, вооружился иглой и катушкой прочнейших военных ниток, а также ножницами. Отмотав нужной длины нитку, он уверенным движением вооруженных ножницами пальцев отрезал ее, и, сунув ножницы, как и катушку, обратно в сумку, поднял на уровень глаз руки, в которых держал - в левой иглу, а в правой - нитку, и одним неуловимым и точным движением вдел нитку в игольное ушко. Затем измеритель сделал два шага назад, пришиватель же, напротив, два шага вперед и занял место, на котором прежде стоял измеритель. А тот в это время проделал ловкую эволюцию и снова оказался близ солдатской спины, но уже левее. После чего изящным, но решительным движением взялся обеими руками за фалду, приподнял ее и одновременно растянул. Пришиватель, не выпуская из рук иглы, склонился, готовый к работе. Тогда пришел в движение тот из портных, что хранил пуговицу. Он также приблизился, приложил пуговицу к намеченной мелом точке и, как и двое его товарищей по оружию, как бы окаменел. - Ваше Всемогущество, разрешите приступать? - испросил позволения генерал, стоявший на правом фланге начальственной шеренги. - Разрешаю! Получив таким образом свободу действий, правый генерал незамедлительно обратился к другому, что стоял на левом фланге. - Прикажите шить! Генерал набрал в легкие побольше воздуха. - Слушай мою команду!.. - раскатилось над площадью и над всей державой, и человечество замерло в горячем нетерпении. - Последнюю пуговицу к мундиру последнего солдата!.. Напряжение становилось воистину невыносимым. И тут, как гром в засуху, как высшее откровение, прозвучало одно-единственное, но такое нужное в тот миг краткое слово: - Шить! И - в который уже раз сегодня - звуки разлетелись из-под барабанных палочек. В толпе раздались ликующие выкрики. Портной-пришиватель с коротким выдохом вонзил иглу в ткань мундира решительным движением, каким, наверное, погрузил бы клинок кинжала в грудь неприятеля в рукопашной схватке. Игла скрылась из глаз, но в следующую долю секунды снова взлетела - и опять устремилась вниз, причем на пути и туда, и обратно она неукоснительно пронзала не только ткань, но и ушко пуговицы, чье отсутствие так задержало победоносную войну. Ровно двенадцать раз просверкала игла. Затем пришиватель сделал руками еще несколько неуловимых профессиональных движений, закрепляя нитку, а измеритель, уже стоявший наготове с раскрытыми ножницами, отсек остаток вместе с иглой, отпустил фалду и для верности потянул за пуговицу. Пуговица держалась прочно. Тогда измеритель повернулся к генералам, сделав четкое "Кругом!": - Разрешите доложить: ваше приказание выполнено, пуговица пришита! Генеральский доклад не заставил себя ждать: - Ваше Всемогущество, Властелин и Верховный Главнокомандующий! Почтительно докладываю: во исполнение вашего приказа Последняя пуговица к мундиру последнего солдата - пришита! - Благодарю за службу! Властелин снова повернулся к народу. - Соотечественники! Теперь Ассарт совершенно готов к выполнению своей высокой миссии! Поздравляю наши Вооруженные силы, поздравляю всех вас! К победе! Ура! Ураган поднялся над площадью, извержение, космический катаклизм! Рев был таким, что оркестра совершенно не было слышно, хотя каждый видел, как усердно музыканты надували щеки. Ритуал был совершен. Теперь начиналось народное гулянье, и моторизованные лавки и киоски уже подкатывали к площади со всех сторон одновременно. Служители сноровисто разобрали опустевшую площадку. Солдаты и портные промаршировали через площадь в обратном направлении, погрузились в машину и отправились к месту прохождения службы. Балкон, вслед за Властелином и Супругой власти, покинули и все, там присутствовавшие. Последними ушли тарменары своим стелющимся шагом. Войска в точках накопления начали погрузку на корабли. Люди, как правило, находятся в опасности - не в одной, так в другой. И, как правило, об этом не знают. Те, кому угроза известна, предпочитают людей не информировать. Людей, может быть, и любят, но им не всегда верят. Ну что же; может быть, это и правильно. Люди продолжают заниматься своими делами, и это - лучшее, что они могут сделать. Уве-Йорген медленно, с расстановкой, вытер руки и швырнул грязный конец в ведро. - Ну, кажется, готово, - сказал он. В его голосе звучало удовлетворение. - Жаль, - откликнулся Георгий, - что нельзя провести испытание. - Мне тоже жаль. Но это не та игра, которую играют в открытую. Мы даже не знаем, в конце концов, кто наш союзник, и кто - противник. - Вернее сказать - чьи мы союзники. - Пусть так. Что же, осталось последнее: привести в порядок жилую палубу. Как-никак, на борту могут оказаться даже женщины. Причем - привыкшие к удобствам. Так что придется поработать. Хотя, признаться, в этой области я не чувствую себя уверенно. - Я еще менее. Но все же - попытаемся, по своему разумению. - За дело, воин: время уходит. Глянь на задний экран: последние корабли Властелина вытягиваются на стартовые... Последние корабли эскадр Ассарта и в самом деле вытягивались на стартовые позиции. Однако один еще находился на планете. Таким было распоряжение Властелина. То был корабль, на котором, кроме других, находился и тот атмосферный штурмовик, что самим своим существованием не так давно помог Властелину одолеть нахлынувшую было тоску. Теперь, когда машина эта вместе с ее пилотом отправлялась в бои, Изару захотелось проводить их обоих самому. Несмотря на множество дел, он нашел для этого время. Ответив на положенные по уставу приветствия, он неторопливо прошел вдоль строя пилотов и командиров, пожимая руку каждому. А когда дошел до того летчика, на чьем месте сидел в ту ночь, - не удержался и обнял его. Пилот даже растерялся, потому что таких ситуаций уставом не предусматривалось. И не сделал никакого встречного движения, но продолжал держать руки по швам. Однако Властелину и не был нужен ответ. - В лице одного из вас, такого же, как все вы, - сказал он громко, отступив на несколько шагов, - я прощаюсь с каждым и желаю славных дней и уверенных побед. Обещаю: когда полк возвратится с победой, я встречу вас на этом самом месте. Он сделал паузу. - Надеюсь, верю, что и тогда увижу в этом строю каждого из вас! Властелин повернулся к Острию полка: - Начинайте погрузку. - К погрузке! - незамедлительно прозвучала команда. - Направо! К назначенным люкам! Шагом - марш! Бегом! Властелин еще с минуту постоял на опустевшем плацу. Круто повернулся и направился к выходу. Перед тем, как сесть в машину, он спросил адъютанта: - Мое распоряжение относительно Жемчужины Власти выполнено? - Да, Ваше Всемогущество! Разумеется, Ваше Всемогущество! Передвижение Жемчужины ограничено, у всех выходов поставлены караулы. - Хорошо. Он уселся, адъютант захлопнул дверцу и сел впереди. Машина тронулась, за ней - другие, с охраной. Война началась. Теперь уже ничего нельзя было изменить. Здесь было не так уж плохо. Только одиноко и тоскливо. И не хватало простора, хотя бы улицы, хотя бы внутреннего дворика, какой был у нее дома. Деревьев. Птиц. Воздух, правда, был чистым, кондиционеры работали исправно. Леза просила, чтобы поставили телевизор, но ей не обещали и на самом деле не поставили. Видимо, те, кто заточил ее здесь, не хотел, чтобы она знала о событиях, происходящих в мире. Правда, книги ей пообещали - но тоже не принесли. Никаких. Наверное, просто забыли - у них, как Леза догадывалась, было много дел, куда более важных. От нечего делать она притащила из комнаты с полками и шкафами одну из картонных коробок с бумагами. Осторожно стерев пыль, открыла. И начала читать бумаги - одну за другой. Сначала занятие это показалось ей очень скучным. Но никакого другого не было. Потом возник интерес. А еще потом - ощущение, что с каждой прочитанной бумагой привычный мир, в котором она родилась и жила, немного изменялся. Иногда больше, иногда чуть-чуть, но изменялся. Вместо привычного мира возникал другой - новый, неожиданный, интересный. Вскоре она уже не жалела об отсутствии телевизора и книг. Ящики и связки старых бумаг с успехом заменили ей и то, и другое. Жаль только, что не с кем было поговорить о прочитанном, поделиться возникавшими мыслями. Иногда ей казалось, что о ней совершенно забыли. Нет, еду приносили вовремя, еда была вкусной. Но приносили какие-то совершенно ей незнакомые люди, ни один из которых так и не заговорил с ней - несмотря на то, что она пыталась вызвать их на беседу. Даже на вопросы о Властелине, о его здоровье, ей не отвечали. Но по взглядам, которые при этом люди бросали на нее, она понимала, что с Изаром ничего плохого не случилось: взгляды были спокойными, уверенными. Приходилось ждать. Это она умела. Рано или поздно о ней вспомнят. У Изара станет поменьше дел... А читать было очень интересно. Интересно, что сказал бы о прочитанном муж Ястры? Ну, не муж, конечно, но... Как он тогда назвался? Да, Ульдемир. Все-таки с его стороны было невежливым - ни разу не заглянуть после того единственного визита. Не то, чтобы ей хотелось увидеть его больше, чем других. Просто с ним она хоть немного поговорила, других же и вовсе не знала. Но даже Ульдемир не приходил. Не потому, правда, что был невежливым. Нет, бывал, конечно. Однако на этот раз, как мы знаем, причина была иной. Он тоже находился под замком в одной из камер подвала, только в противоположном крыле Жилища Власти. В отличие от того помещения, куда заперли Лезу и которое, собственно, никогда для этой цели не использовалось и вообще уже давно ни для чего не использовалось, а когда-то, давным-давно, служило для работы с материалами особо тайного архива Власти, который располагался именно там, где Леза его и обнаружила. Лет, пожалуй, десять тому назад об этом архиве забыли, потому что скончался его хранитель, все собиравшийся привести его в порядок и описать; времена в ту пору были напряженными, они вообще редко не бывали напряженными, и назначить нового хранителя забыли; подвальный закоулок, в котором располагались и архивные помещения, давно никто не посещал - как раз потому, что к архиву непосвященным и приближаться было строго заказано. Посвященных не осталось, но непосвященные по-прежнему этих мест сторонились. Разве что Ульдемир этого не знал и в поисках места, удобного для сокрытия Лезы, случайно набрел. Но бумагами интересоваться не стал: не до того было. А вот самого его водворили в камеру, которая именно для таких целей всегда и служила. Так что никаких материалов для чтения на досуге там не сыскать было. Да и сам досуг - откуда ему взяться в такое время? То, что он сидел в камере, лишенный возможности передвигаться, встречаться с людьми, еще ничего не значило: сейчас главным было - думать, анализировать факты, строить планы действия для себя и для каждого из команды. Потому что если не думать - то оставалось лишь тосковать. Не о свободе: капитан был уверен, что она придет очень скоро. И даже не о Ястре, хотя мысли о ней его порой согревали. Но - о той, которой больше не было в планетарной стадии, так что встречи с которой надо было ждать. И о той, маленькой, что осталась на Земле и не знает, куда он пропал, почему не показывается, не пишет, не звонит... Одним словом, было о чем тосковать. Но не нужно. И он думал, думал, думал и лишь недовольно поднимал голову, когда его беспокоили, принося немудреную - не такую, как у Ястры - еду. Итак, Властелин не пожелал внять голосу здравого смысла. Не прислушался к сказанному. С ним очень хорошо поработали перед тем, как он принял Ульдемира. И дезинформация шла уже не по каналу Лезы. Значит, имелся запасной канал у Охранителя. Кто? Вероятнее всего - историк. Главный Композитор. Трудно, конечно, судить о том, ведает ли он, что творит, или его используют вглухую, как ту же Лезу. Очень приятная, кстати, женщина, везет Изару... Да, историк. Что же - надо передать ребятам, чтобы взялись за него. Интересно, побывали они дома у Лезы? Что нашли? Что делать теперь, когда война неизбежно начнется - а может быть, уже и началась? Как охранить от грозящих бед весь экипаж, Ястру, ребенка, которого она носит. Лезу - ее ведь могут, если потребуется, подставить те же, кто ее использовал - чтобы отвести удар от себя. Видимо, придется покинуть планету - хотя бы на время, чтобы не подвергать никого лишним опасностям. Как там с кораблем? Было, было о чем поразмыслить. Но вот - мешают... Снова лязгнула дверь. Показался охранник - принес обед. Охраняла капитана избранная публика - из числа телохранителей Властелина. Те самые, что привели его сюда и заперли. Так что сейчас тоже появился один из шести. Поставил поднос, накрытый салфеткой, на столик. - Ну как? - спросил капитан негромко. - Сложно, - кратко ответил охранявший. И, покосившись на дверь добавил: - Но будь готов в любую минуту. Капитан кивнул. - Мне собраться недолго. Корабль? - Все в порядке. Если не брать дам, было бы куда проще. - Нет, - сказал капитан. - Значит, нет, - согласился телохранитель Его Всемогущества Властелина. - Ладно, вывернемся. А вообще - женщины тебя погубят, Ульдемир. - Нету той женщины, - сказал капитан невесело. - Ладно, иди. Не то спохватятся, чего доброго, подсадят тебя ко мне, а здесь и одному тесновато. - Двоих им не удержать, - уверенно ответил Рука. - Они и тебя проворонят, а уж если нас будет двое... Он кивнул, прощаясь, и пошел к двери. Обернулся: - Что передать? - Любовь и поцелуй. На словах поцелуй, понял? - Нет, - сказал Рука. - Может, у тебя и дети от слов рождаются? Пока капитан собирался с ответом, Рука вышел, и ключ, звякнув, повернулся в замке. Не было той женщины, это верно. Хотя вообще-то она была. В пространстве, на исходной позиции, флагман эскадры мира Нельты, десантный крейсер высшего класса, обращался на установленной орбите, повинуясь закону тяготения. По корабельному времени была ночь, и все спали - кроме тех, кто стоял вахту и кому в этот час спать не полагалось. Дежурный по центральному посту, средний офицер космического флота, сидел за пультом, облокотившись на его край локтями, положив подбородок на кулаки. Было спокойно и скучно. Потом в рубку неслышными шагами вошла женщина. Она медленно прошла перед пультом, скользнула по среднему офицеру взглядом, затем с интересом принялась разглядывать экраны и приборы. Офицер нахмурился. Протер глаза кулаками. На миг закрыл их. Когда открыл, женщина стояла около пульта управления огнем и трогала пальцем круглую клавишу залпового пуска. - Э-э!.. - забормотал офицер и замахал руками. - Нельзя! Не положено! Вы! Вы!.. Женщина не обратила на него никакого внимания, но и нажимать клавишу не стала. Она сделала еще несколько шагов, остановилась возле штурманского кресла, попробовала рукой - мягко ли, кажется, хотела даже присесть - но передумала. Офицер смотрел на нее, выкатив глаза, челюсть его отвисла. Он знал, что женщин на корабле не было и быть не могло. Надо было, конечно, броситься, схватить ее, поднять тревогу - но он лишь поворачивал голову, не в силах даже приподняться с места. Наконец гостья снова обратила взгляд на вахтенного. На этот раз заметила его и даже улыбнулась. И он тоже улыбнулся в ответ, сам того не сознавая - глупой, изумленной улыбкой. Она сделала еще шаг, другой - и перестала быть в центральном посту. Теперь офицер наконец встал. Он обошел пост, заглянул под каждое кресло, в каждый приборный шкаф. Женщины там не было. Он, однако, был уверен, что только что она тут была. Кажется, после нее остался даже слабый аромат духов. Он покачал головой. Вытер лоб. Уселся на свое место. Придвинул к себе микрофон вахтенного журнала. Включил. Но, поразмыслив, выключил. Он понял, что фиксировать в записи появление тут женщины вряд ли стоит. Потому что за все отвечал он, дежурный. И обмолвись он о случившемся хоть полсловечком, его съедят без соли. И еще он понял, что, если в начинающейся войне придется драться не только с Ассартом, но и с привидениями - добра не дождешься. Хотя - может быть, то было доброе привидение? Или вообще не привидение? Было, над чем подумать. Среди экипажа крейсера офицер не знал такого смельчака, который расхрабрился бы настолько, чтобы протащить на борт женщину, твердо зная, что отправить ее обратно на планету не будет уже никакой возможности. Офицер и сам был не робкого десятка, однако о таком проступке даже и подумать было страшно. А, собственно, думай - не думай, все равно было страшно. "И кто это сочинил, - подумал он, - что военных привлекает война? Конечно, и среди нас попадаются дураки - но не до такой же степени..." Не очень сознавая, что делает, офицер сполз с кресла на пол, преклонил колени и начал молиться. - Господи, - бормотал он, - убедительно прошу тебя, умоляю: кто бы ни был виноват в этом, прости его и нас всех, если же это невозможно, потому что нарушение и в самом деле страшно велико - то покарай лишь его, а корабль пусть сохранится в целости и сохранности, и мы все на нем, не виноватые ни сном, ни духом... Пусть его разжалуют, или у него заболят зубы, или жена узнает о его проделках и устроит ему основательный скандал - потом, когда все мы вернемся на базу; но снизойди к моей просьбе - охрани и избави нас от ракет противника, и лазеров противника, и таранных ударов противника, и штурманских ошибок, и командирских ошибок, и всего, что грозит кораблям в пространстве, когда идет... Мысли его прервались от пронзительного свиста: проснулся аппарат специальной связи. Полученные сигналы в тренированном мозгу офицера сами собой сложились в слова: - Тревога! Приготовиться к разгону корабля! Доклад о полной готовности - через пятнадцать минут! Он уже забыл про женщину и помнил только, что нужно включить внутреннюю сигнализацию срочного старта. Так он и сделал. Продолжать обращение к Господу более не было времени. - Я послал Элу в Нагор, - сказал Мастер Фермеру. - Она давно не выходила. Пусть освоится. - А потом? - Наверное, ей придется играть роль посыльного. Во всяком случае, до поры, когда мы сумеем нейтрализовать блокаду. - У тебя есть какие-то планы на этот счет? - Весьма условные. Прежде, чем мы поймем, как им удалось изолировать нас, я ничего не смогу сделать. - А как ты собираешься узнать? - Думаю, ответ нужно искать на Заставе. - Соваться в осиное гнездо? Очень большой риск. Кто рискнет? Или - кем осмелишься настолько рисковать ты? Мастер пожал плечами. - Выход есть только один, - ответил он после паузы. - Туда нельзя послать простого эмиссара: наверняка Охранитель принял меры от такого вторжения. Только Космический человек может рассчитывать пробраться туда - и вернуться. - Опять Эла? - Да. - И твоя совесть спокойна? - Нет, конечно. Однако... просто не вижу иной возможности. - Есть ведь еще Пахарь. - Да. Последний резерв. - Почему же не он сейчас? - Потому что я уверен: Эла сделает это лучше. У нее, я бы сказал, более эластичный ум. - Пожалуй, так и есть. Но что можно установить на Заставе? - По-моему, тут возможен только один вариант. Ведь ни ты, ни я при помощи доступных нам средств не смогли бы так полно заблокировать, скажем, ту же Заставу. Или, быть может, тебе известны какие-то способы, каких я не знаю? Фермер отрицательно покачал головой. - Так я и полагал, - кивнул Мастер. - Следовательно, если он все-таки сделал это, то в его распоряжении имеются какие-то другие возможности. Но это не может быть какое-нибудь новое умение. Воспользоваться личными качествами мог бы даже не человек Высоких сил, но лишь Высших. Значит, Охранитель пользуется чем-то... какими-то устройствами. - Тебе известны такие? - Нет. Но не забудь: он побывал во многих местах, где мы никогда не появлялись. Миры многообразны, человеческие способности тоже; где-то такие устройства, возможно, имеются. - Но послушай, пользование какими-либо механизмами нам ведь не рекомендуется. Даже больше: не разрешено! Потому что пока мы применяем свои личные силы и умения, мы всегда чувствуем, где та грань, на которой следует остановиться. Мы ощущаем это собственным организмом, всеми нашими чувствами. Механизм же не одушевлен, и может вместо пользы принести вред! - Это известно каждому из нас. Но тем не менее, Охранитель наверняка сделал это. - Иными словами, признал свое бессилие в качестве существа нашего ранга? - Да, он сам себя поставил на один уровень с людьми слабых возможностей. На одну ступень с людьми Планетарной стадии. Но если для них пользование механизмами в определенную пору развития является неизбежным, то для него... - Ты прав, Мастер. Как знать... не предопределил ли он таким способом свою дальнейшую судьбу? - Ну, она не зависит от наших желаний. Меня куда более интересует то, что Охранитель, поступая так, показывает и подставляет нам свое уязвимое место. Мы не можем нанести вред ему лично: он человек все-таки. Но что касается любого мертвого устройства... - Да, тут у нас руки развязаны. - Теперь ты понимаешь, что должна Эла искать на Заставе? - Будем надеяться, что это окажется ей по силам. - В этом я нимало не сомневаюсь. Я думаю о другом: лишь бы это обошлось для нее благополучно. - Сообщений еще не было? - Почему же. Она выходила на связь. Пока она резвилась на кораблях. Оказывается, там возникла коалиция против Ассарта. Война если и не началась, то начнется через считанные часы. - Мы не можем предотвратить? - Блокада... - Проклятое положение! Остается только ждать. - Пока - ничего другого. - А твои люди там? Мастер нахмурился. - Пока я даже не знаю, живы ли они. Уверен, что они не сидят, сложа руки. - Надеюсь, что с ними не произойдет ничего плохого. - Я тоже. Хотя если некоторые мои предположения верны, то опасность грозит не только им. Полная гибель мироздания - вот чем грозят игры этого недоучки. - Я тоже пришел к такому выводу - узнав, что сейчас наша Вселенная находится как раз в состоянии неустойчивости. - Верно. Однако период этот приближается к концу. И у меня появилась уверенность в том, что его планы и расчеты каким-то образом связаны с неустойчивостью Мироздания - это первое, а второе - что он спешит. Видимо, хочет успеть совершить нечто, пока пора неустойчивости не закончилась. И я очень надеюсь на экипаж. На то, что они смогут хоть в чем-то, хоть немного тормозить действия Охранителя. Пока это все, на что можно рассчитывать... Думаю, что потеря времени - это то, что сейчас больше всего беспокоит нашего оппонента. - Я предоставил тебе транспортный канал, Магистр, вовсе не для того, чтобы ты дневал и ночевал на Заставе. Твое место - там, на Ассарте. Кажется, я в подробностях объяснил тебе все, что ты должен делать. - Безусловно, Охранитель. И думаю, что в следующий раз появлюсь здесь лишь после победоносного завершения операции. И то - лишь по твоему приглашению. Но сейчас... - Ну, что же такое произошло сейчас? - Мне важно убедиться, Охранитель, что Ферма не направляет сюда никаких дополнительных средств. Группа ее эмиссаров в моем представлении - бомба замедленного действия. Наверняка они что-то готовят. И едва лишь получат оттуда сигнал... - Они не могут получить оттуда никакого сигнала. - Вот в этом я и хотел бы убедиться. - Хорошо. Пойдем. Они вошли в дом, изнутри неожиданно просторный, но словно бы лишенный жизни - он казался необитаемым. Да и на самом деле в нем находилось очень мало людей. Поднялись на второй этаж. Прошли по коридору. Охранитель открыл дверь. - Войди. Вот эта машина. На этом экране видно Мертвое Пространство. Видишь? Мрак без признаков чего бы то ни было... - Разве? А мне почудилось, что там человек. Вот! Вот он! И в самом деле, показалось - во мгле мелькнул светлый силуэт. - Там не может быть людей! - хрипло проговорил Охранители. - И все-таки мне показалось, что это был человек. - Вот и мне тоже. Это загадочно. А значит - плохо. Потому что объяснение может быть только одно: кто-то другой пытается овладеть пространством. Или того хуже: уничтожить его. Но кому это по силам? Здесь, в этой части Вселенной - никому, кроме Мастера или Фермера. - Следовательно, это был один из них. - Ну, это поддается проверке: в моем распоряжении канал, ведущий на Ферму. - Охранитель усмехнулся. - Он предназначался для их эмиссаров здесь. Однако пришлось их обидеть. Сейчас, сейчас... Увидим... Впереди, в стороне от черной пустоты, заклубилось нечто - зеленоватый туман. - Сейчас... Каналу нужно время, чтобы уравновеситься... Понемногу облачко стало принимать определенные очертания. - Ферма, - негромко проговорил Охранитель, и в голосе его одновременно прозвучали и зависть, и ненависть, и еще что-то - тоска, может быть? - Теперь ни слова: сейчас канал сфокусируется и они смогут услышать нас, если... - И увидеть? - Тес! Они увидели человека, стоявшего к ним спиной. Он был неподвижен - казалось, всматривался в другую часть Вселенной. - Фермер, - одними губами изобразил Охранитель. - А вот и... Другой человек приблизился, и они заговорили - не было слышно о чем. Магистр схватил Охранителя за руку. Молча кивнул в сторону Черного Пространства: - Я видел - он опять промелькнул там. Человек! Между тем, наблюдавшие за Черным Пространством не ошиблись ни в первый, ни во второй раз. В это пространство, где не может существовать жизнь в нашем понимании, и в самом деле проник некто. Если справедливо то, что человеку вход в Черное Пространство заказан, то, вероятно, проникшего нельзя считать человеком. Или, быть может, уверенность Охранителя основывались на неверных представлениях? Скажем так: Охранитель был близок к истине. Но его суждения не до конца совпадали с нею. Его мысль оказалась бы значительно, точнее, если бы он изложил ее так: в Черное Пространство не может проникнуть, как не в состоянии и завязать там какие-то связи, человек, находящийся на определенной стадии своего бесконечного, но многообразного бытия. А именно - пребывающий в планетарной стадии развития. Он слишком связан и в своих передвижениях, и в постижении великого множества существующих во Вселенных вещей и идей. Все это он начинает обретать и постигать, лишь перейдя из планетарной стадии в следующую - космическую, на которой он становится из лица приземленного - существом, причастным к управлению Вселенной, к ее жизни и развитию. Правда, только одной Вселенной - той, в которой он пребывает. Эта стадия тоже конечна, хотя и неизмеримо более продолжительна по сравнению с предыдущей. Человек Космической стадии еще стеснен временем, еще зависит от него, хотя и не так жестко, как раньше. Потом наступает стадия Многих миров. И наконец, стадия Универсальная, не имеющая никаких пределов. Но при этом он продолжает оставаться человеком, то есть обособленной сущностью - если хочет, разумеется. Он свободен, и никто его к этому не вынуждает. Он может, если хочет, сохранять - или снова принимать - свой традиционный облик, но отлично обходится и без него. В последнем случае он находится совсем в других взаимоотношениях с окружающей его средой: он независим от нее. Человек, проникший в Черное Пространство, находился на Космической стадии развития. Он легко передвигался в не предназначенном для человеческой жизни пространстве, не испытывая ни малейшего страха. Тому, что составляет основу человека, ничего не надо бояться: нанести ему какой-то ущерб способны лишь самые высшие Силы. Они, однако, избегают этого, потому что назначение этих сил - не в причинении вреда, но напротив - в создании блага. Человек внимательно прислушивался и всматривался. Он мог делать это, так как сохранил свой-облик, а значит, и те механизмы, при помощи которых человек видит и слышит. Если бы он отбросил тело, сведения об окружающем мире поступали бы к нему по другим каналам. Человек предпочел сохранить привычные способы анализа. Возможно, потому, что они были для него привычными. Это может свидетельствовать лишь о том, что в Космическую стадию развития человек этот вступил недавно. Однако, несмотря на то, что чувства его были напряжены до предела, долгое время человеку казалось, что здесь вообще ничего нельзя ни увидеть, ни услышать, ни ощутить каким-либо иным образом. Немой мрак казался плотным, непроницаемым, как дикий черный утес. Настолько неуязвимым он представлялся, что, прежде чем сделать нужное движение и соприкоснуться с этим мраком, а потом и вступить в него, человек заколебался. Ему вдруг представилось, что мрак поглотит его и уже никогда не выпустит назад, в мир, где горели звезды, сияли туманности и жили люди. Человек осторожно протянул руку и хотел прикоснуться к черному. Но рука не встретила сопротивления. Лишь в коже возникло ощущение, как будто человек погрузил руку в прохладный, насыщенный газом источник. Человек поспешно отдернул руку. Обернулся. Мир успокоительно светился за его спиной. Фронт мглы был неподвижен: однако звезды едва уловимо перемещались, и человек понял, что на самом деле мрак находится в движении, и он, человек, сейчас перемещается вместе с ним. На всякий случай человек послал мысленный привет и свою любовь всем, кто был дорог ему и оставался в хорошем, звездном мироздании. Вздохнул и решительно двинулся вперед, чтобы утонуть во мраке. Именно в это время пребывания в нерешительности он и был замечен глядевшими на Черное Пространство людьми Заставы. Для того, чтобы войти во мрак, достаточно было лишь пожелать этого; таков способ передвижения людей Космической стадии. Человек пожелал; и мрак мягко обнял его со всех сторон. Когда через минуту человек обернулся, за спиной уже не было звезд. Нигде не было ничего, кроме тьмы. Во всяком случае, так ему показалось вначале. Мгла, однако, не была тяжелой. Не налипала, не давила, не душила. Наоборот, передвигаться в ней было легко. Хотя не возникало уверенности в том, что ты действительно передвигаешься: во мраке не существовало никаких ориентиров, по которым можно было бы судить о скорости и направлении движения. Ощущение было как раз обратным: что сам ты неподвижен, зато окутывающая тебя мгла безостановочно проносится мимо, мчится без звука, без ветерка... Понадобилось время, чтобы привыкнуть к этому впечатлению и признать, что оно, наверное, является нормальным; потому что ничего не происходило - только мчалась куда-то мгла. И только когда возникла уже какая-то привычка к этому состоянию, монолитная мгла понемногу стала - не то, чтобы исчезать, нет, она оставалась столь же непроницаемой, и все же начала как-то расслаиваться. Вернее, во мраке стали выделяться какие-то различимые структуры. Они были так же беспросветны и как будто ничем не отграничивались от окружающего мрака; и тем не менее, откуда-то появилась полная уверенность в том, что они действительно существуют. По-прежнему управляя своими чувствами, человек продолжал углубляться в пространство мрака. Во всяком случае, так ему казалось. Мрак вместе с включенными в него структурами продолжал нестись мимо, неощутимо обтекая человека. Потом дала трещину тишина. Собственно, нельзя было назвать звуками то, что возникло в глухом молчании. Наверное, человек в Планетарной стадии существования ничего не услышал бы даже при полном напряжении слуха. Нет, ни звуки то были - скорее, если можно так сказать, изображения звуков в сознании, проекция звуков на экране человеческого воображения. Но, так или иначе, в них что-то было; звуки или нет, но они несли в себе какую-то информацию. Человек не сомневался в том, что их можно понять. Потому что различные языки и наречия - неотъемлемое свойство Планетарного человека, но уже в Космической стадии бытия потребность в них исчезает, поскольку на самом деле в мироздании существует единый язык, как существует и единая истина. Итак, понять можно было, если и не сразу, то притерпевшись к этим неожиданным впечатлениям. Труднее было разделить воспринимаемое на отдельные слова - как трудно перевести на язык слов музыку. Однако человек, углубившийся во мрак, еще не привык обходиться без слов, и такой перевод для самого себя представлялся ему необходимым. Наверное, прошло какое-то время, пока то, что он воспринимал, не стало раскладываться на отдельные части речи. Впрочем, за это трудно ручаться: со временем здесь было как-то не так. Логически рассуждая, оно должно было существовать и тут: вряд ли движение возможно без времени, не так ли? Однако порою нам кажется совершенно реальным то, чего быть, казалось бы, вообще не может; и наоборот, то, что несомненно существует, представляется нам невероятным. По-видимому, время здесь если и было, то какое-то не такое, не привычное по планетарному бытию. Было ли время, или нет, но что-то неслышно звучало. Хотя сначала появилось впечатление об источнике. Сигналы - назовем это так - поступали от тех самых структур, что проносились мимо человека, вкрапленные в массу мрака. Потом у человека сформировалось понятие интонации. То есть, она почувствовала, что ее о чем-то спрашивают. Мы сказали - она? Нет, это не оговорка. Потому что человеком, проникшим во мрак, была женщина. Нам случалось встречать людей, сомневающихся, что разделение на мужчин и женщин продолжается и за пределами Планетарной стадии. Но это всего лишь заблуждение. Ибо корни этого разделения, которое многие полагают лишь узко функциональным, на самом деле столь же изначальны, как и существование материи в форме вещества и энергии и как существование материи вообще - и всеобъемлющего духа. Однако мы здесь не собираемся доказывать столь очевидной истины, поскольку наша задача - лишь описывать факты. Итак, это была женщина. И если бы ее мог увидеть капитан Ульдемир - он, без малейшего колебания, назвал бы ее одним из имен, под которыми она выступала в его жизни. Можно с уверенностью сказать, что прозвучало бы последнее из тех имен, что она принимала, а именно, то, под которым знали ее на планете, где завершилась первая стадия ее бытия. А сейчас она находилась в глубине мрака и уже начала понимать, что темноту эту пронизывали вопросы, обращенные к ней. Впрочем, вопросы ли? На самом деле то был один и тот же вопрос - только конкретное содержание его менялось. "Ты помнишь?.." - спрашивал кто-то беззвучно. И тут же она увидела перед собой - реально, рельефно, многоцветно - то, что должна была помнить, - и помнила, конечно. Они ехали вдвоем на машине, шоссе бежало сквозь лес; обогнали запряженную лошадью телегу, ездок сидел к ним спиной, свесив ноги. Но не он был интересен, а совсем еще маленький жеребенок, легко бежавший рядом - шоколадного цвета, блестящий, красивый. "Коник! - закричала тогда она. - Ой, коник!" Она никогда раньше не видела жеребят - на Ферме их, естественно, не было; Ульдемир засмеялся, телега свернула с магистрали направо - и все скрылось. Конечно, она помнила. "А помнишь?.." На этот раз то была их дача, июльский вечер, горячий, сухой, расслабляющий. Она сидела на крыльце, обнимая дочку - совсем еще маленькую, уже засыпающую. Закат отражался от сосновых стволов тяжелым золотым светом. Ульдемир был рядом, в двух шагах, и смотрел на них обеих так, словно кроме них в мире ничего не существовало и не должно было существовать. И она вдруг испытала странное ощущение достаточности всего, что в тот миг было; ощущение счастья. "А вот это помнишь?.." Эла спохватилась: она больше не двигалась во мраке, невольно остановилась, как бы боясь движением прогнать возникающие картины ее планетарной жизни - быть может, навсегда спугнуть. Как и в тот вечер на крыльце, сейчас пропало желание двигаться, казалось, так и нужно проводить все необъятное время, которое еще было впереди: в неподвижном просмотре той жизни, в которой - пусть не всегда, конечно, но все же бывало так неповторимо хорошо. Неподвижность. Вот оно что! - поняла она. - Пространство стремится остановить ее, сковать. Сделать безопасной. Может быть, оно ничего плохого не имело в виду, это пространство, называемое почему-то мертвым. Может быть, оно для того и существовало - чтобы останавливать, успокаивать, усыплять. Но разве для этого она оказалась здесь? Пришлось сделать усилие, неимоверное усилие, чтобы отказаться от очередного воспоминания. Нет, не насовсем отказаться; когда все неурядицы закончатся, она, быть может, вернется сюда, чтобы вспоминать, вспоминать без конца. Если, конечно, это пространство к тому времени еще сохранится. Но не сейчас. Она пожелала покинуть мрак. И вскоре впереди забрезжили звезды. Привычный мир показался ей теплым, хотя приборы сказали бы, что это далеко не так. Наверное, сейчас следовало вернуться на Ферму и рассказать Мастеру обо всем, что она видела, пережила и передумала. Однако в этой Вселенной время уходило безвозвратно. И женщину испугала мысль, что, пока она будет разговаривать с Мастером и Фермером, в звездном скоплении, на восемнадцати обитаемых планетах и в пространстве, разделяющем их, множество людей, успевших использовать лишь малую часть времени, которым они были наделены, погибнут - чтобы оставшаяся часть их времени была использована для расширения мрака и приближения конца. Она понимала, что является всего лишь эмиссаром и не обладает и малой долей того могущества, какое было необходимо, чтобы помешать уже назревшим там событиям совершиться. Рассудок говорил так. Однако она была раньше и оставалась теперь ненужной. То есть существом, в решениях которого чувства играли не меньшую, а порой и куда большую роль. И женщина решила, что в первую очередь ей нужно отправиться туда, где можно было бы вмешаться в происходящее, а не туда, где за ним можно будет лишь наблюдать со стороны. Возможно, были у нее и другие причины, касавшиеся только ее самой. Человек в Космической стадии сохраняет и память, и чувства. В дальнейшем они уже не играют в его существовании такой роли, хотя никогда не исчезают бесследно. Просто впоследствии меняется отношение к ним. Но до этой стадии ей было еще очень далеко. Человеку Космической стадии, ей не были нужны для передвижения специальные каналы, как не нужны дороги, чтобы пересечь поросшую пахучими травами и яркими цветами поляну. Она без труда определила направление (такое умение пришло к ней само собой) и наметила точку, из которой можно было бы хорошо видеть Ассарт - прежде, чем высадиться на него. Чтобы добраться туда, ей достаточно было лишь пожелать. Однако уже в следующее мгновение она передумала. Она не знала еще, какая роль в предстоящих событиях была отведена Ассарту и его Властелину и какая - другим планетам и их вооруженным силам. Но ей было ясно, что и на Ассарте, и на планетах могли находиться, в лучшем случае, исполнители. Человека, знавшего тайну пространства, она там не найдет. Но именно он и был главной опасностью. Ей, как и каждому из людей Мастера, было известно о существовании Заставы. Оставалось только отыскать ее. Людям, лишь недавно начавшим выходить в Пространство, кажется, что в нем нет никаких указателей, какие смогли бы помочь в обнаружении предмета, координаты которого неизвестны. Точно так же человеку, не привыкшему к лесной жизни, кажется, что невозможно выйти, скажем, к охотничьей избушке, если ты заблудился и ее местонахождение тебе точно не известно. На самом деле Пространство, как и лес, полно указателей, хотя воспользоваться ими может только человек, знающий их простой, не непривычный для большинства язык. Женщина уже давно постигла язык Пространства - хотя, может быть, и не во всей полноте. Во всяком случае, для того, чтобы отыскать путь к Заставе, ее знаний было достаточно. Никто не поручал ей вести переговоры с Охранителем. Но она решила предпринять такую попытку на свой страх и риск. Охранитель, узнав, что и сущность его действий, и их мотивы стали известны, мог отказаться от своего замысла, потому что подобные планы удается реализовать лишь в тех случаях, когда они до самого конца остаются неизвестными большинству людей. Конечно, Охранитель мог и не внять голосу здравого смысла. Но попробовать, во всяком случае, стоило. К цели она приближалась осторожно. Некоторое время наблюдала за ней издали. Но на Заставе не было заметно никакого движения. Тогда Эла решилась и, проскользнув серебристым облачком, вскоре уже стояла на черном песке, близ приземистого дома. Застава казалась вымершей. Зная, что в таком виде - бесфигурном - ее вряд ли кто-нибудь заметит, если даже люди и попадутся навстречу, она проникла в дом и обошла его, комнату за комнатой. В большинстве из них не было ничего, что привлекло бы ее внимание. Дом был оборудован бедно, было ясно, что это лишь временное пристанище, в отличие от Фермы, где жили постоянно. Большинство комнат было приспособлено лишь для отдыха; здесь можно было разместить пятнадцать-двадцать человек, если бы дела потребовали их присутствия на протяжении нескольких дней. Лишь одно помещение на первом этаже было обставлено иначе. Чувствовалось, что обитатель его привык относиться к себе с большим вниманием и нежностью. Наверное, то был сам Охранитель. Это само по себе тоже не представляло особого интереса. Но в соседней комнате, служащей, очевидно, рабочим местом, Эла обнаружила нечто, сразу привлекшее ее внимание. Чтобы получше разглядеть заинтересовавший ее предмет, Эла даже решила воплотиться, стать телом, чтобы обрести нормальное человеческое зрение. То был лежавший на столе подробный план какого-то города. В центре его был изображен кружок, перечеркнутый крест-накрест. Эла всмотрелась. Кружок с крестом был нанесен поверх тесной группы зданий. Впрочем, может быть, это было лишь одно здание, но обладающее очень сложной планировкой. Перекрещенный кружок - это Эла давно знала - был знаком, предупреждающим о большой, очень большой, страшной опасности. Он употреблялся очень редко, но был известен каждому на Ферме - и не только. На плане не было ни единой надписи, которая позволяла бы понять, какой именно город на нем изображен. Однако Эла, человек Космической стадии, и не нуждалась в надписях. Она знала, что каждая вещь, созданная разумным существом, хранит в себе и свое имя, и принцип действия, и назначение - все то, что было в мыслях человека, когда он изготовлял этот предмет. Каждая вещь могла подробно рассказать о себе - надо было только уметь спросить ее. Люди Планетарной стадии этим умением не обладали, но у Элы оно теперь было. Она спросила - и без труда выяснила, что город назывался Сомонт и находился на планете Ассарт. А место, отмеченное знаком страшной опасности, являлось резиденцией правителей Ассарта. План сообщил даже название этой резиденции: Жилище Власти. Эле понадобилось несколько секунд, чтобы надолго запечатлеть в памяти этот план со всеми его подробностями - чтобы потом не описывать его Мастеру, но просто воспроизвести и показать. Решив, что она увидела здесь все, что нужно было, она не стала задерживаться. И вскоре Застава осталась далеко позади. Она не поднялась на второй этаж; сделай она это - и Эла обнаружила бы странную машину, находившуюся в одной из комнат. Это открытие оказалось бы, возможно, даже важнее найденного ею плана. Но она не сделала этого и растворилась в пространстве. Она сделала это как раз вовремя. Потому что в следующую минуту на Заставе появился Охранитель. Встревоженный появлением неизвестного человека в мертвом пространстве, он летал туда, чтобы поймать пришельца и вывести его из игры. Вернувшись на Заставу, он обнаружил ясные следы непрошенного посетителя уже на своей территории. Он расценил это как признак того, что Ферма пытается начать активные действия против него. Волнуясь, он взбежал наверх, к машине. Но она оказалась в полном порядке. И Охранитель несколько успокоился. 7 Наверное, со стороны это выглядело красиво. Той красотой, от которой почему-то делается немного не по себе. Возможно, тут немалую роль играет неожиданность. Представьте: вы наблюдаете - и не видите ничего, кроме совершенно пустого пространства - конечно, пустого лишь по нашему восприятию, но ведь для нас только оно и важно. И внезапно в нем возникает корабль, военный космический крейсер, сложная конструкция из сферических корпусов, длинных соединительных коридоров, широко распахнутых, непрерывно пошевеливающихся антенн, параболических ходовых зеркал и еще всякой всячины, которой мы не знаем даже названий. Это выглядит неестественно, необъяснимо - точно так же, как для нас выглядело бы само сотворение мира в результате одного лишь движения Высшей силы. А ведь это появился, вынырнул из сопространства после прыжка всего лишь один корабль. Если же возникает из ничего целая эскадра, впечатление становится намного сильнее. Наблюдатели, обозревавшие пространство в центральной области звездного скопления Нагор, увидели зрелище, еще более внушительное. Потому что для их глаза, просматривавшего все скопление Нагор, материализовалась сразу не одна лишь эскадра, но целых семнадцать. У одного из наблюдателей это зрелище вызвало удовлетворенную усмешку. Двое других, в иной части нашего Мироздания, напротив, нахмурились. Первый наблюдатель, правда, пробормотал, обращаясь к самому себе: - И все-таки не опоздать они не могли!.. Вторые же - их было двое - обменялись репликами: - Итак, они все-таки на позиции. - Да. Но с запозданием. - С очень небольшим. Вряд ли оно сыграет роль. - Пока - нет. Но они накапливаются. И, я надеюсь, еще будут. - Мы сейчас никак не можем повлиять на них? - К сожалению, нет... Но вернемся к военным кораблям. Выход из сопространства никогда не происходит - и не может происходить, даже теоретически - с совершенной точностью. Поэтому эскадры уходили в прыжок - каждая со своей позиции - предварительно сильно рассредоточившись, чтобы при возвращении в свое пространство избежать столкновений. Так что сейчас, завершив переход, они оказались разбросанными в пространстве на значительном удалении кораблей друг от друга. Убедившись, что переход прошел благополучно и ни кораблям, ни их экипажам не был причинен никакой ущерб, командующие эскадр отдали приказание своим капитанам - сближаться и занимать отведенные им места в боевом строю. Одновременно каждая эскадра устанавливала связь со всеми остальными, поскольку они не находились в пределах прямой видимости одна для другой, а также с Центром Коалиции, который должен был координировать действия всех эскадр и подавать нужные команды. Перестроение кораблей в боевые порядки также произошло относительно благополучно - если не считать того, что оно потребовало больше времени, чем можно было предположить. Но в этом нет ничего удивительного. Флоты семнадцати миров скопления Нагор были созданы и обучены в первую очередь для оборонительных, а не наступательных действий, и операции такого рода были им в новинку, времени же для серьезной тренировки и военных учений им просто не дали. Так что адмиралам и капитанам приходилось решать новые для них задачи "с листа". Учитывая это, надо признать, что они справились совсем неплохо. Впрочем, первый наблюдатель остался недоволен. Хотя ему это простительно: он никогда не был ни адмиралом, ни даже командиром крейсера. Когда каждая эскадра упорядочила, наконец, построение своих кораблей, наступил следующий этап операции: каждая эскадра должна была найти в пространстве и занять точно установленное для нее место. С таким действием они тоже сталкивались впервые: при обычных операциях по патрулированию своего околопланетного пространства, а также при дружественных визитах в другие миры Нагора или в учебных походах такая точность вовсе не требовалась, потому что после выхода из сопространства не имело особого значения, по какой именно траектории пойдут корабли - был бы правильно рассчитан курс. Здесь же дело обстояло иначе. Цель у всех семнадцати эскадр была одной и той же: целью являлся Ассарт. Сейчас, заняв позиции, которые в этой операции именовались промежуточными, эскадры могли, конечно, устремиться к Ассарту, развив полный ход в своем привычном пространстве. Однако в составе каждой эскадры были корабли разных классов, обладавшие различными тактико-техническими данными; и если во время сопространственного перехода их скорости уравнивались - тут на них работало само сопространство, в котором, как мы уже знаем, не существует времени, а следовательно, нет и самого понятия скорости, - то при действиях в обычном пространстве каждая эскадра двигалась бы, как легко понять, со скоростью самого тихоходного из своих кораблей. В результате переход занял бы так много времени, что оборонительные силы Ассарта успели бы не только заметить приближение противника, но и самим занять выгодные для его встречи позиции, а также привести в боевую готовность войска на поверхности планеты, что значительно затруднило бы предполагаемую высадку десантов или сделало ее вообще невозможной. Следовательно, единственно выигрышным вариантом являлся именно тот, который Коалиции и предстояло осуществить: заняв с точностью до десятков метров свои места, корабли должны были снова совершить сопространственный прыжок - с тем, чтобы вторично возникнуть из ничего уже не то, что в пределах видимости, но в непосредственной близости планеты - и немедленно, не тратя более времени ни на какие уточнения и перестроения, приступить к высадке десантов и к уничтожению оборонительных кораблей Ассарта. Предполагалось, что главные силы воинственной планеты к тому времени сами уже отправятся в поход по семнадцати различным направлениям и будут находиться в сопространстве, где не смогут ни получить какую-либо информацию, ни тем более изменить курс на обратный, чтобы прийти на помощь своим немногочисленным и слабым кораблям защиты. План, как мы видим, был выигрышным, но выполнение его сулило множество сложностей, и в первую очередь - ту, что второй выход из сопространства предстояло осуществить буквально на пятачке, и уж тут так, чтобы избежать не только прямых столкновений (вероятность которых, по подсчетам, была необычно велика), но и просто путаницы, когда корабли разных эскадр, подчиненные разным командующим, могли оказаться в одном и том же районе пространства, и опять-таки потребовалось бы время, чтобы каждый из них нашел свой район и эскадры вновь обрели способность действовать слаженно и четко. Избежать подобных неприятностей можно было, лишь начиная переход из строго определенной точки и уходя в сопространство по точно рассчитанному и соблюдаемому курсу. Все это было непривычно и ново. Так что нет ничего удивительного в том, что и капитаны, и адмиралы, да и все экипажи изрядно волновались, готовясь к решающему броску, - а волнение, как известно, плохой помощник в делах, в которых требуются спокойствие и точность. Спокойному, деловому настроению экипажей и даже командиров отнюдь не способствовало и еще одно обстоятельство. Совершенно непонятным образом по кораблям - и не одной какой-нибудь эскадры, но всей Коалиции - распространились странные и нелепые слухи о появлении на кораблях какой-то женщины, уже получившей в кубриках имя "Улыбающейся дамы". Согласно этим слухам, она совершенно неожиданно возникала то в центральных постах, то в кают-компаниях, то в кубриках, то у корабельных инженеров. Она была молода и красива, почти всегда улыбалась - правда, улыбкой не обязательно доброжелательной, ни с кем не разговаривала, но ко многим приближалась; она, как гласили те же слухи, совершенно точно понимала все, что ей говорили - хотя охотников завести разговор с Улыбающейся дамой было не так-то много, - на сказанное реагировала изменением выражения лица, немногими жестами, при попытках вступить с нею в физический контакт могла тут же исчезнуть - но были якобы случаи, когда дама тут же появлялась снова в другом конце помещения; она внимательно читала показания приборов, что посторонним ни в коем случае не полагалось делать; однако не пыталась каким-либо образом повлиять на действия людей или на движение кораблей. Говорили, что один из младших офицеров некоего корабля (правда, названия тут приводились разные, что лишний раз свидетельствует о том, что все эти истории были высосаны из пальца и являлись обычной травлей, без какой не обходится ни на одном корабле) испугался до такой степени, увидев, что дама протягивает руку к пульту управления огнем крейсера, что выпустил в нее семь пуль из личного оружия - и без всякого успеха (шепотом прибавляли даже, что одна из пуль срикошетировала от переборки так неудачно, что поразила в плечо самого стрелка, которого пришлось подменить на вахте и отправить в госпитальный отсек). Командирами кораблей и командующими эскадр, а также старшими офицерами всех боевых единиц были приняты серьезные меры для искоренения вредоносных слухов - вплоть до чтения лекций о материализме как единственно верном философском учении. С глубоким сожалением мы должны отметить, что нижние чины кораблей, не возражая против материализма как такового, от веры в Улыбающуюся Даму нимало не отказывались, ибо, по их представлениям, она была не менее реальна, чем, скажем, командующий эскадрой. Однако проведенная работа все же увенчалась определенным успехом, заключавшимся в том, что о Даме перестали говорить громко и в присутствии командиров. Если уж быть совершенно откровенными, мы должны упомянуть и о том обстоятельстве, что сами старшие офицеры в Улыбающуюся Даму верили не меньше, а может быть, даже больше, чем их подчиненные - поскольку в офицерских каютах и кают-компаниях она появлялась даже чаще, чем среди нижних чинов. Одним словом, эти труднообъяснимые явления, как мы уже упоминали, никак не способствовали спокойствию и четкости действий экипажей по нахождению и занятию промежуточной позиции перед решающим броском на Ассарт. Однако всему на свете бывает конец - в том числе и маневрам космических крейсеров. Нужные позиции были наконец заняты с большей или меньшей точностью - но командование убедилось, что более высокой точности достичь просто невозможно, потому что пока одни корабли, чуть дыша двигателями, уточняли свое местоположение, другие со своих мест сходили - хотя бы потому, что из-за близости кораблей друг к другу возникали неучтенные гравитационные влияния. Так что в Центре Коалиции в конце концов решили уповать на Бога (не входя в обсуждение - какого именно, поскольку семнадцать миров обладали семнадцатью основными религиями и неучтенным количеством мелких конфессий) и дали команду на старт. И вот только что оживленное, как воскресный базар, пространство вдруг заколебалось, семнадцать эскадр двинулись - и снова наблюдать можно было лишь равнодушную пустоту. Ничто не утомляет так, как отдых. К такому выводу я пришел, когда наступил третий день моего заключения. Действительно, условия для отдыха здесь были если и не первоклассными, то, во всяком случае, вполне приемлемыми. Было на чем спать и на чем сидеть, кормили неплохо, потому что за неимением специального тюремного хозяйства в Жилище Власти мне подавали все то, что готовилось для самого Властелина и его оравы; допросами мне не докучали - тот памятный разговор с Изаром так и остался единственным, потому что ему сейчас, надо полагать, было не до меня, а с другими мне и разговаривать было не о чем - или, если вдуматься, это им нечего было мне сказать. Соблюдалось и еще одно непременное условие настоящего отдыха: отсутствовали все и всяческие средства массовой информации, так что политика - основной источник нервного расстройства в любом, обществе - для меня в эти дни оставалась совершенно черным ящиком. То есть все было, как по заказу, приспособлено для того, чтобы расслабиться и набраться сил для возможных - а я думал даже, что неизбежных - усилий и неприятностей. И все же мне было не по себе. Чего-то не хватало. Сперва я думал, что Ястры. Потом, на миг представив ее в этих апартаментах, ясно понял: нет, не ее. Недоставало чего-то другого. Я слегка напрягся и сообразил: дела. Дела мне не хватало. Я, к сожалению, давно разучился отдыхать больше одного дня, и с этим ничего нельзя было поделать. Придя к выводу, что мое пребывание здесь слишком уж затягивается, я мысленно произнес несколько неодобрительных слов в адрес Руки, который, вопреки обещаниям, после единственного визита сюда так ни разу и не показался. Впрочем, я ругал его не очень крепко, потому что понимал: в нынешней неопределенной обстановке и с ним каждую минуту могло произойти нечто подобное тому, что случилось со-мной - а могло и намного похуже. Самым разумным было бы набраться терпения и ждать. Однако терпение здесь не выдавалось ни на завтрак; ни на обед, ни на ужин, а прежний мой скромный запас я успел уже целиком растратить. Так что терпеть я более не желал. Тогда я нашел наконец подходящее для моего положения и достаточно увлекательное занятие, а именно - принялся обдумывать способы, при помощи которых можно было бы как можно скорее и надежнее, выбраться отсюда - и так, чтобы по возможности никогда не возвращаться в эту гостеприимную, но уж очень надоевшую мне камеру. Способов было множество, но выбрать из них подходящий оказалось делом очень затруднительным. Те, кто изобретал эти способы, явно не имели в виду меня и мое положение. Например, мне пришлось начисто отвергнуть вариант побега с перепиливанием оконной решетки. Причиной послужило полное отсутствие как пилящего инструмента, так и самой решетки, а равным образом и окна, которое она должна была украшать. Конечно, классическая литература рекомендует в таких случаях получать пилку или напильник в пироге или хлебе; но и то, и другое мне подавали в нарезанном виде, Ястра же не догадывалась, видимо, что просто обязана поддерживать меня передачами - видимо, она читала какую-то другую литературу, не ту, что я. Да и, откровенно говоря, я прекрасно понимал, что ей сейчас наверняка не до передач: не исключено, что и сама она находилась под арестом - пусть даже домашним. Властелин, насколько я мог судить, был на нее очень зол. Вообще-то его можно было понять, если захотеть. Другое дело, что я не хотел. Другой способ побега заключался в том, чтобы вырубить стража, когда он доставит мне очередной поднос с кормежкой, переодеться (опять-таки по классическим образцам) в его униформу, засунуть его в бессознательном состоянии и в упакованном виде под койку, запереть камеру снаружи и, как ни в чем не бывало, выбраться на свет Божий. Этот вариант, как мне сперва показалось, лежал ближе к истине, потому что для его осуществления не требовались никакие передачи с воли: обе руки были при мне, пара ног - тоже, и умение ими пользоваться меня пока еще не оставило. То есть технически этот проект можно было реализовать - во всяком случае, его первую часть. Аллегро кон грациа. Но вот дальнейшее - Аллегро мольто виваче - как-то не очень конструировалось. Потому что я достаточно хорошо помнил путь, которым меня доставили сюда - по всем этажам и переходам, - и представлял, что прежде, чем обрести свободу действий, я должен буду миновать, самое малое, три запирающихся и охраняемых двери; причем охрана будет находиться не по мою, а по другую сторону каждой двери; охрана принадлежит к той же самой команде, что и тот парень, который принесет мне еду - и трудно предположить, что они примут меня за него и любезно отворят двери, чтобы позволить нокаутировать себя с первого удара. Нет, хотя в этом варианте что-то и было, но при тщательном анализе он показался мне слишком уж сложным; а я всегда, начиная с первого класса начальной школы, предпочитал решать задачки в один, от силы в два вопроса, а вовсе не систему уравнений с тремя неизвестными, да еще под радикалом. Что еще? Сделать подкоп? Но из орудий у меня были, как уже сказано, лишь руки, а для того, чтобы пробиться через бетонный пол, десять пальцев - не самый лучший инструмент. Иными словами, могло показаться, что все классическое образование ничего не стоит, если не может подсказать верного способа выбраться из заключения. Однако классика всегда способна постоять за себя - если только сохранять верность ей. Так получилось и в моем случае. Классика все-таки помогла. Правда, не она одна, но еще и те разнообразные умения, какими меня наделили на Ферме, когда я проходил там ускоренный курс эмиссарских наук. Помню, тогда я сперва изрядно удивился тому, что эмиссар Мастера должен уметь не только вести сложные дипломатические переговоры на любом уровне, но и драться, и даже умирать. Да, между прочим, умирать меня там тоже научили. Правда, не более, чем на два часа; при нарушении этого срока смерть могла оказаться необратимым процессом, что в данной обстановке казалось мне преждевременным. Итак, я решил умереть, как один из персонажей одного из великих романистов моей планеты (я имею в виду не Ассарт). С той лишь разницей, что там умер один, а ожил другой, я же намеревался объединить обе этих функции в собственном лице. Для того, чтобы умереть по-настоящему, мне требовалось время. Подсчитав, я пришел к выводу, что лучшее время для смерти - примерно минут за сорок до обеда. Когда страж притащит свою палитру с закусками и прочим, я уже буду приятно прохладным на ощупь, да и все прочее будет именно таким, каким полагается. Такое решение оставляло мне еще целый час на подготовку. Это только тем, кто не пробовал, кажется, что взять и помереть - так просто. Ничего подобного; во всяком случае, когда вы делаете это по собственной инициативе и с точным расчетом. Прежде всего, я выбрал место. Самым удобным казалась койка (я понимал, что некоторое время мне придется пролежать на одном и том же месте: на койке будет, по крайней мере, мягко), но, поразмыслив, я пришел к выводу, что это будет выглядеть слишком уж благополучно, а такое впечатление было мне ни к чему: я ничем не болел, не жаловался, так что умирать мне было вроде бы не с чего - однако для полного правдоподобия должна была существовать ясная и очевидная причина. Так что койку пришлось, хотя и не без сожаления, отвергнуть. Я решил, что умру на полу, возле стола. Я чуть было не сказал "на голом полу" - однако это было бы отступлением от истины, поскольку пол в моей камере был затянут ковром, хотя и не Бог весть каким. Так что умереть мне предстояло около стола, лежа навзничь на коврике. Именно около стола: он-то и должен был послужить орудием моего убийства - или, может быть, в данном случае уместнее сказать "самоубийства"? Человек падает; предположим, он пытался проделать какое-то гимнастическое упражнение, скажем, сделать сальто - и ему не повезло: он ударился виском об угол стола - и дело с концом. Несчастный случай. Я знал, что происшествие никого особенно не удивит: наверное, не было такого охранника, который не видел бы, как я разминался в камере несколько раз в день - просто так, от скуки и для поддержания тонуса. Так что - все ясно, все очень печально... Найдя нужное место, я еще подумал относительно своей позы, в которой меня должны найти. Навзничь - да, красиво, но насколько убедительно? Поразмыслив, я решил, что изобретать здесь нечего: я просто сделаю сальто, не доведу его до конца, и как упаду - так уж и останусь лежать. Все должно быть естественным, даже смерть. Конечно, стукаться виском об стол я не собирался, это было совершенно не нужно. Что же - можно и приступать. Я снял с себя все лишнее и остался в таком виде, в каком обычно проделывал свои упражнения. Сейчас главным было - чтобы никому не вздумалось нанести мне внеочередной визит; но я был уверен, что ничего подобного не случится. Тогда я уселся неподвижно и сосредоточился, создавая выразительный синяк, подкожную гематому в области левого виска, с небольшой, но достаточно заметной ссадиной в центре. Это довольно простое дело - для тех, кто обучен, все зависит от того, насколько вы владеете своим организмом - или просто состоите при нем. Я почти всю жизнь состоял при своем капризном организме - пока Мастер не заставил меня взять свое тело в свои руки. Через несколько минут синяк уже красовался на выбранном для него месте. Он был не то, что совсем как настоящий - он и был настоящим, и любой врач не сказал бы ничего иного. Потом я разыграл все, как по нотам: размялся, сделал хорошее сальто, а второе неудачное и упал, как мне и полагалось. Теперь оставалось главное: умереть. Для этого прежде всего нужно было отвлечься от всего, что не имело прямого отношения к делу, и сосредоточиться. Умереть - хотя бы временно - дело серьезное. Не меняя позы, я закрыл глаза, приводя себя в нужное состояние. Когда почувствовал, что оно достигнуто, начал запасаться воздухом. Это вовсе не значит - раздуть легкие до предела: там его все равно хватит не более, чем на несколько минут, а мне нужно было набрать воздуха на два часа - предел моих возможностей. Для этого нужно растворить как можно больше воздуха в крови, а также зарядить им многие составные части организма - те, какие обычно в этом процессе не участвуют не потому, что не могут, а по той причине, что никто от них этого не требует. Делать это нужно с большой осторожностью, чтобы не нанести большего вреда, чем получить пользы. Я действовал тем осторожнее потому, что практика моя была ничтожной: на Ферме я умирал всего два раза - там решили, что с меня хватит, они, вернее всего, полагали, что на практике это умение вряд ли мне пригодится. Но вот - понадобилось... Когда я понял, что воздуха во мне не меньше, чем в баллонах акваланга (хотя и не под тем давлением), пришло время перейти к главной части действия. И тут я вдруг понял, что боюсь. Просто боюсь. Мало ли что я делал там, на Ферме: там рядом были инструкторы, во все глаза наблюдавшие за мной и в любой момент готовые помочь: они-то знали, что происходящее со мной является процессом обратимым. А те, кто найдет меня здесь, будут уверены в противоположном, и не только не постараются мне помочь, но напротив - еще сделают что-нибудь такое, после чего не останется сомнений в моей смерти не только у других, но и у меня самого. Да и вообще - в одиночку умирать как-то намного тоскливее, чем на людях... Но другого выхода я сейчас не видел. И в конце концов справился со страхом, усердно нашептывавшим мне, что сидеть здесь вовсе не так уж плохо, и можно терпеть еще неопределенно долгое количество времени. В конце концов, не мой это был мир, не мои проблемы тут решались, моя планета находилась далеко, и там у нас хватало своих вопросов. Страх порой находит очень убедительные аргументы. И поскольку добром его утихомирить оказалось невозможно, я грубо приказал ему заткнуться; от некоторой растерянности он умолк, а я тем временем решился и остановил сердце - в точности так, как меня учили. В конце концов, мне не впервые было умирать. Когда это случилось в первый раз, я очнулся в далеком будущем и полетел к звездам. Где-то я очнусь сейчас?.. Во второй раз меня разнесло в мелкие дребезги; интересно, не придется ли мне на этот раз собирать себя по кусочкам? Вот такие веселые мысли посетили меня, пока угасало сознание и я более не мог его регулировать. Потом я оказался в стороне и наверху - кажется, под самым потолком. С интересом полюбовался на мое тело, лежавшее внизу у стола в очень неудобной позе, и порадовался тому, что оно сейчас ничего не ощущает. Тело было ничего, вполне приличное, стыдиться его особо не приходилось. Только уж очень безжизненное какое-то. Мне стало обидно, что вот оно лежит, а никому и в голову не приходит поинтересоваться - как там тело заключенного Советника Жемчужины Власти - в порядке ли оно, не промахнулось ли оно, делая очередное сальто, не ударилось ли виском об угол стола... Нет, какие-то уж очень равнодушные, бесчувственные люди в Жилище Власти на планете Ассарт... Однако вскоре мне пришлось изменить свое мнение о них. Сразу после того, как мне - бывшему мне - принесли обед. Интересно было смотреть, как страж совершенно спокойно вошел в камеру, неся поднос со всякими вкусными вещами (но мне почему-то совершенно не хотелось есть), увидел лежащее тело, вздрогнул, подбежал к столу почему-то на цыпочках - словно я спал, - освободился от подноса и наклонился ко мне. Он сделал все, что полагается в таких случаях. Поискал пульс на руке и на шее; поднял веко и заглянул мне в глаз - не мне, конечно, моему телу. Наконец из какого-то из своих многочисленных карманов вытащил зеркальце ("Франт, - подумал я, - еще зеркальце с собой таскает!" Но стражник был молодым парнем - почему бы ему и не думать о своей внешности?) и поднес его к моему лицу - к губам, к носу. Тело не дышало; не для того я с ним столько работал. Стражник снова взял тело за руку - на этот раз с какой-то опаской, как хрупкую и неприятную на ощупь вещь. Я подумал, что уже можно почувствовать, что температура значительно упала, немного времени осталось и до окоченения. Парень, видимо, убедился в том, что тело больше не живет. И опрометью кинулся в коридор, даже не подумав запереть за собою дверь. Да и зачем, если разобраться? Прошло еще немного времени - и в мою камеру набилось столько всякого народа, что трудно было понять, как они все там умещаются. Среди них были стражники, какие-то чиновники и, самое малое, два врача. Некоторое время они мудрили над моими бренными останками, хотя не знаю, что там было раздумывать и пробовать. Но наконец пришли к единогласному выводу, что я мертв. Спросили бы меня - я бы сразу сказал им то же самое, и не пришлось бы терять столько времени. А время - не знаю, как им, а мне было Дорого. Потому что прошло уже - я чувствовал это совершенно точно - никак не менее сорока пяти минут с момента моей смерти. Следовательно, я располагал еще лишь часом с четвертью - после чего пришлось бы либо оживать, либо умирать всерьез и надолго (не скажу "навсегда", потому что навсегда не умирают; надолго - да, это возможно). Я надеялся, что за это время меня вынесут отсюда куда-нибудь - где полагается пребывать покойникам до совершения печального ритуала. Я предполагал, что место это не будет охраняться столь бдительно, как эта часть Жилища Власти. Так что оттуда я смогу исчезнуть без особых трудностей - а им впоследствии останется лишь удивляться тому, что какой-то псих стащил мертвое тело для неизвестного употребления. Но все это, повторяю, - лишь в случае, если они со всеми своими делами уложатся в час пятнадцать... нет, теперь уже в один час десять минут. Правда, констатировав смерть, они вроде бы зашевелились поактивнее. Сделали, я полагаю, несколько дюжин фотографий с разных точек; одновременно один из присутствовавших строчил протокол. Притащили носилки; тело подняли без особого почтения и положили на них. Стащили с моей же койки простыню и накрыли меня вместе с носилками. Я - тот, что наверху - почти совершенно успокоился: у меня оставалось еще пятьдесят пять минут, и за это время они куда-нибудь меня да принесут. Но тут-то и произошло самое неожиданное и опасное, о чем я почему-то вовремя не подумал. Хотя если бы и подумал - что изменилось бы? Короче говоря - в камере появилась Ястра. Нет, появилась - не то слово. Она вторглась, ворвалась, влетела со скоростью (и с температурой) добела раскаленного метеорита. Расшвыряла всех. Опустилась на колени у носилок. Сорвала и отбросила простыню. Уронила голову мне на грудь. И заплакала. Прочие потерлись около стенок и стали понемногу ускользать в дверь - вроде бы из чувства такта, чтобы не мешать Жемчужине переживать утрату; на самом же деле, полагал я - потому, что всякий обитатель Жилища Власти хорошо знал, что Супруга Власти бывает крута на расправу, так что лучше было не попадаться ей под руку, когда она находилась не в себе. А сейчас именно так и обстояло дело. Поэтому вскоре на месте происшествия остались только те, кому предстояло нести носилки, да еще один из медиков; но и они сгрудились у дверей с другой стороны, в коридоре, так что тут мы с Ястрой остались наедине. Она плакала искренне, и мне было очень жалко ее. Я ругал себя за то, что не подумал о ней, когда замыслил применить такой вот способ освобождения. Может быть, полагал само собою разумеющимся, что печальная весть дойдет до нее лишь после того, как я освобожусь - честное слово, я рассчитывал, что как-то смогу ее предупредить, да и вообще я надеялся в первую очередь спрятаться у нее, в наших с нею апартаментах, а потом уже найти удобный случай выскользнуть из этого дома вообще. Но сейчас все эти идеи и сожаления были ни к чему. Ястра плакала, а время шло. И тут я вдруг подумал: а так ли уж мне хочется возвратиться в это мое тело? В самом деле. Оно не так уж мало пожило на свете. Повидало и почувствовало всякого. Конечно, я привык к нему, мне было в нем не так уж и плохо; однако все равно ведь придется расставаться с ним, теперь уже скорее чуть раньше, чем чуть позже. Так стоит ли подвергать его - и себя - еще каким-то дополнительным переживаниям, передрягам, неудобствам - когда сейчас я все сделал наилучшим образом, и единственное, что мне осталось совершить - это не возвращаться в свой организм. И все. И сразу - к чертям все заботы, которые мешали мне спокойно существовать. Не мои заботы к тому же. Чужие. Итак?.. Ястра прощается со мной. Вот сейчас. Для нее я умер. И вряд ли смогу воскреснуть. Все-таки, как правило, люди умирают единожды. Я - исключение. Вряд ли мне нужно подвергать ее излишним потрясениям. И, с другой стороны, ничто больше не помешает мне снова встретиться с Элой. С единственной и всеобъемлющей. Так ли уж ничто? - подумал я. - Но Мастер, кажется, не напрасно предупреждал меня? Он может помешать. Он рассчитывает на меня - а я выйду из борьбы и тем самым подведу его. И то дело, которым он занят. А Мастер не занимается пустяками. И еще. Ястра - сейчас, тут - останется без защиты. Никто не будет стоять рядом с ней, как все последнее время - со дня нашей встречи - стоял я. И никто не закроет ее от удара. Нет, - подумал я. - Конечно, уйти сейчас было бы очень приятно. Но не по-мужски. Мужское и приятное - совсем разные вещи. Нет, капитан. Нет. Такой выход - не для тебя. Разве ради этого тебя дважды вытаскивали из небытия? Нет. Придется тебе влезть в свою старую барабанную шкуру. И пусть жизнь отстучит на ней еще пару-другую маршей. Сколько у меня остается времени? Четверть часа. Но, к счастью, носилки с моим телом уже подняли. И несут. Миновали одну охраняемую дверь. Вторую. Третью. Прекрасно. Вот я и вышел из-под охраны. Постой, а куда, собственно, меня несут? И почему Ястра идет не позади носилок, как приличествовало бы, а впереди? Однако, знакомые места, знакомый коридор... О! Мы же направляемся прямо в наше крыло Жилища Власти! В апартаменты Ястры. И, кстати, мои тоже. Ну, и что же в этом удивительного? Неужели можно было подумать, что Ястра позволит, чтобы меня похоронили, как неизвестного бродягу? Я же, как-никак, Советник, царедворец высокого ранга. Может быть, уже и герцог? И во всяком случае, ее - ну, скажем, очень близкий человек. Естественно, что она хочет, чтобы прощание со мной было обставлено должным образом. И поэтому моему телу полагается лежать не где-нибудь, а в самой большой и соответственно убранной комнате ее половины. Прямо жалко становится, что мне не придется этим полюбоваться. Потому что времени у меня уже почти не осталось. Считанные минуты. Интересно, куда меня сейчас положат? Ага: занесли в мою комнату. Тело уложили на мою же кровать. Очень любезно. Гони, гони их, Ястра! Вот так, молодец. Теперь закрой дверь поплотнее. Ага, ты и сама выходишь? Наверное, чтобы отдать необходимые распоряжения. Напрасные хлопоты. Мне, право, жаль, что я доставил тебе столько излишних волнений. Ну, вот и время... Почему-то сначала было очень трудно дышать. И кружилась голова. Но я заставил себя спустить ноги с постели и сесть. Несколько минут я приноравливался к новым - вернее, старым, но сейчас новым ощущениям. Не думал, что от своего тела можно отвыкнуть так быстро. Теперь придется привыкать заново. Надо поспешить. Потому что самым лучшим было бы - исчезнуть, пока никто не пришел. Даже Ястра. Если она увидит меня воскресшим, то наверняка - не упадет в обморок, нет, этого с нею, насколько я знаю, не бывает, но уж завизжит обязательно. И поднимет на ноги весь дом. После чего меня в лучшем случае опять посадят. А в худшем - примут за порождение нечистой силы и начнут стрелять. Но не ради этого ведь я возвратился в свою бренную оболочку! Медленно-медленно восстанавливается температура. И мысли текут как-то тяжело, вязкие, как смола. Вне тела думается намного легче. Шаги в коридоре. Ее шаги. Наверное, надо снова лечь. Чтобы она хоть не начала визжать с порога. И потом сделать вид, что медленно-медленно прихожу в себя. Что, кстати, будет весьма недалеко от истины. Я едва успел плюхнуться на кровать, когда она вошла. Придвинула стул к кровати. Села. И застыла. Все-таки очень тяжело причинять близкой женщине столько горя. Прошло минут пять полной неподвижности. Потом я не утерпел и чуть-чуть приоткрыл глаза. И встретился прямо с ее взглядом. Нет, он не выражал ни горя, ни растерянности. Взгляд был пристальным и спокойным, а на губах Ястры играла легкая усмешка, не сулившая мне ничего доброго. Когда она увидела, что мои ресницы дрогнули, она сказала совершенно спокойным, будничным голосом: - Ну, вставай, вставай. Не то дождешься пролежней. Ничего другого не оставалось. Я сел на кровати. - Ах ты, комедиант задрипанный, - сказала Жемчужина и Супруга Власти мира Ассарт. После этого она дала мне пощечину. Крепкую, от всей души. Потом поцеловала. Засмеялась. Выдала по второй щеке. И снова поцеловала. - Ну, хватит, хватит, - сказал я. - Хорошего понемножку. Нет, целовать можешь и дальше. Эх, ты. Могла бы и еще поплакать. - А я и плакала, - сказала она. - Пока не поняла, что все это - твои штучки. - Как же ты это поняла? - Именно потому, что долго плакала. Я напрягся и понял. Она ревела, лежа головой на моей груди. Значит, я остановил сердце все-таки не до конца, и раз в минуту или две оно сокращалось. Ни один врач не станет выслушивать покойника две минуты. А Ястра не спешила. И уловила этот единственный, быть может, стук. Нет, с женщинами хитрить бесполезно, это я давно понял. Но все-таки не удержался и спросил: - Но если ты поняла, что я жив... почему не сказала им? - Потому что поняла: так тебе нужно. - Разве ты знала, что я умею умирать? - Я о тебе знаю все на свете, - сказала она. - Откуда? - Да от тебя же. Великая Рыба! Если бы ты знал, как много говоришь всякого, когда... Тут она ухитрилась несколько покраснеть. Я просто не мог не поцеловать ее. Через некоторое время Ястра сказала: - Ну, не будем терять времени. - Что ты намерена делать? - Не я, а ты. Уезжать немедленно. - Здесь нельзя укрыться? - Сейчас - нет. Я ведь сама под арестом. Изар сменил всю охрану. Теперь кругом - его люди. Твоих среди них нет. - Где они? - Точно не знаю. Они не настолько мне доверяли, чтобы... Но насколько могу судить, местом вашего сбора назначен ваш корабль. - А ты? - Пока останусь здесь. Иди. Машина внизу. Поведешь сам. Удачи! - Береги себя! - сказал я ей на прощанье. Странно, однако, когда стало ясно, что войны не избежать, на душе сразу полегчало. Наверное, произошло это потому, что воевать для всех на Ассарте было привычно. Не приходилось ломать голову над тем, что нужно делать, а чего не нужно, и в какой последовательности делать, когда начать и когда остановиться. Война всегда катилась по наезженной колее. И хотя Властелин искренне хотел уладить дело миром, получить свою историю без единого выстрела, сама жизнь показала, что без принуждения никто и ничего отдать не хочет; однако даже небольшая угроза оружием делает всех куда сговорчивее. Да и в Державе - он чувствовал - война будет воспринята с большим удовлетворением, чем долгие, запутанные и простым людям как правило непонятные переговоры. Последняя пуговица была пришита. И это означало, что к войне готовы все и готово все. Можно было начинать хоть сию минуту. Корабли уже заняли свое место в пространстве, чтобы по первой же команде уйти в прыжок и каждой из семнадцати эскадр вынырнуть у назначенной планеты. Но Властелин медлил. Медлил он потому, что не чувствовал полноты, достаточности сделанного. Самое малое, одно действие еще не было совершено. Сначала Изар думал, что можно будет выполнить его уже в ходе военных действий. Однако чем дальше, тем больше понимал, что не будет чувствовать себя спокойно и уверенно, если до того, как будет подана первая команда, Леза с их будущим сыном не окажется в безопасности. В самой большой безопасности, которую он только способен обеспечить. Где находится Леза, было известно. Оставалось лишь ударить по этому так называемому Центру, истребить всех, кто намеревался защищать его, и освободить маленькую, но такую нужную ему женщину. Разумеется, столь несложную операцию можно было поручить любому - даже не генералу, а просто достаточно опытному офицеру. Но Властелин решил, что проведет ее сам. В конце концов, то было его частное, можно сказать - семейное дело. И он никого не собирался в него вмешивать. Ни один корабль и ни одна воинская часть из тех, кому предстояло атаковать планеты, не будет отвлечена от своей задачи. Налет на Центр Изар собирался совершить, используя лишь свою - Властелина - эскадру и свой полк. Уже этих сил было более чем достаточно. Правда, в последний миг возникли, как это обычно бывает, новые осложнения. Советник Ястры, человек, который должен был, по замыслу Изара, провести корабли кратчайшим путем к объекту налета, ухитрился увильнуть от выполнения высочайшего приказания. Как доложили Властелину, арестованный Советник умер; погиб в результате несчастного случая. Безутешная Ястра похоронила его лично, при участии лишь немногих приближенных. Изар признал, что это было сделано правильно: слишком уж сомнительной личностью был покойный Советник, чтобы проводить полный, полагающийся сановникам такого ранга, прощальный ритуал. Изар даже искренне, от души пожалел Ястру. Каким бы подозрительным ни был покойный, но к ней он был близок, Ястра, судя по всему, испытывала к нему искреннее, подлинное чувство - а Изар теперь по самому себе знал, что такое - остаться без того, кто тебе ближе и дороже всех остальных. При этом для него, Изара, разлука была временной, Ястра же попрощалась со своим фаворитом раз и навсегда. Жалость к официальной супруге заставила Властелина несколько смягчить домашний арест, под которым Ястра находилась. Во всяком случае, ей была разрешена свобода передвижения в пределах Жилища Власти. То, что Изар лишился проводника, не заставило его изменить свои намерения. Приблизительные координаты станции, которая теперь именовалась таинственным словом "Центр", были ему известны, его эскадра всегда отличалась мастерством своих штурманов. Так что из-за отсутствия проводника операция могла, по расчетам Властелина, затянуться от силы на несколько часов. Эти несколько часов, подумал он, не играли никакой роли в предстоящей войне. Однако, чтобы не вызвать никаких кривотолков, которые могли бы повлиять на боевой дух войск, Изар решил всю операцию по налету провести в условиях сохранения полной тайны. Весь Ассарт должен был считать, что Главнокомандующий по-прежнему находится в Жилище Власти и производит последние уточнения. Кстати сказать, экспедиция по разгрому Центра имела и некоторый чисто военный смысл. Хотя сам Изар ни на секунду не поверил в то, что на станции действительно располагается какой-то явно мифический Центр по руководству сопротивлением планет - тем не менее, экспедицию можно было представить и как рейд, имеющий целью лишение противника централизованного руководства. Если, паче чаяния, окажется, что в этой точке пространства расположился - ну, хотя бы небольшой центр по сбору и распространению информации, то налет можно будет, после его завершения, характеризовать как успешную военную операцию и именно ею датировать начало войны. И во всяком случае, этот мотив служил достаточным объяснением для эскадры Властелина и его гвардии. Если военные вряд ли пришли бы в восторг, узнав, что им предстоит рисковать жизнью ради вызволения из плена любовницы Главнокомандующего, - то лихой налет для уничтожения хоть и не очень, может быть, значительного, но все же военного объекта, являлся действием, вполне достойным и гвардии, и самого Властелина, желающего показать, что он способен воевать не только на карте в комфортабельной безопасности своего кабинета. Перед тем, как стартовать, Изар должен был решить и еще одну достаточно важную задачу. Хотя он намеревался отлучиться лишь на краткое время, но Держава даже и нескольких минут не должна была оставаться без официального повелителя. Обычно в таких - весьма редких, впрочем - случаях покидающий планету Властелин передавал бразды власти в руки либо Наследника - если Наследник существовал, либо Супруги Власти, которая существовала всегда. Если к тому времени Наследник оказывался еще слишком маленьким, чтобы самостоятельно решать государственные вопросы, его мать исполняла обязанности регента при правящем Наследнике, а при ней, в свою очередь, должен был находиться Советник - не только ее, это само собой разумелось - но Советник Властелина, Ум Совета, второе лицо среди политиков Державы. Для Изара положение, как мы понимаем, осложнялось тем, что Наследника у него пока еще не было и не было Советника: старый Ум Совета, Смарагд Власти, после неудачных переговоров на Лезаре окончательно порвал с политикой и уединился в своем Лесном доме, достаточно далеко от Сомонта. Что касается Супруги Власти, то, как мы знаем, ее отношения с Властелином были более чем натянутыми, и она была на деле лишена всякой силы, если не считать ее крыла в Жилище Власти, где ее распоряжения по-прежнему не обсуждались. Что мог предпринять Властелин? Ускорить появление на свет какого-либо Наследника он никак не мог. Конечно, в его власти было - назначить наконец собственного Советника. Однако именно этого Изар никак не хотел. Он не видел вокруг себя таких людей, чьему совету мог бы безоговорочно доверять - такова была первая причина. Вторая, вытекавшая из первой, заключалась в том, что, согласно Порядку, Советник Властелина был несменяемым сановником, хотя нигде, ни в каком законе это и не было записано. Главная же для Изара причина заключалась в том, что он знал свою слабость - легкую внушаемость, - и предпочитал не иметь рядом таких людей, у кого было бы законное право внушать ему хоть что-либо. Пусть он решает не всегда лучшим образом, - думал Властелин о себе, - но зато решает сам. Если же за него будет решать кто-то другой - то кто тогда, если разобраться, будет действительным Властелином? Как было уже сказано, он признавал своим Советником, пусть неофициальным, одну лишь Лезу. Сейчас ее не было рядом; но ведь он и собирался в экспедицию ради того, чтобы она вновь оказалась рядом. Ее страшно не хватало, и Властелин всерьез решил официально объявить ее своим Советником, как только вернет ее на планету - и уже не в маленький домик в Первом городском цикле, но в Жилище Власти. Но пока этого не произошло - оставалось лишь одно: формально передать власть Ястре. Никакого другого решения официальный Ассарт не понял бы и не принял. В Державе традиции всегда были сильнее законов. Передать власть ей; но при этом самым серьезным образом предупредить, чтобы она не вздумала этой властью пользоваться - под страхом обвинения в антидержавной деятельности, вслед за которым неизбежно последовал бы официальный развод и исчезновение экс-супруги Власти в полной безвестности. Так он и сказал ей, пригласив ее в свой кабинет и попросив всех оставить их наедине. Ястра, казалось, ничуть не удивилась очередной прихоти судьбы. А на строгое предупреждение ответила лишь: - Можешь поверить: Ассарт мне дорог не менее, чем тебе. Это и моя Держава. - О, разумеется. Но я боюсь, что ты сейчас не в самом уравновешенном состоянии... и можешь принять какое-либо необдуманное решение. Тем более, что и ты осталась без советника. Или, может быть, уже подобрала кого-нибудь? - Нет, - покачала головой Жемчужина Власти. - Я не спешу, беру пример с тебя. - Итак, ты обещаешь?.. - Готова. Но у меня возникло несколько вопросов. - Вот как? Ну, пожалуйста, я слушаю. - Переходят ли ко мне и обязанности Главнокомандующего? Изар невольно улыбнулся: столь нелепым показалось ему такое предположение. - Ну, ты ведь отлично понимаешь, что - нет. - Кто же заменит тебя? - Официально - начальник Департамента Стратегии. - Должен ли он будет согласовывать свои решения со мной? Изар ненадолго задумался. - А какой в этом будет смысл? Что ты понимаешь в военных делах? - Мне кажется более важным - что в них понимает он. Ну, хорошо. Будет ли он осуществлять общее командование и в случае, если... если в твое отсутствие военные действия начнутся на нашей планете? - Ты тоже наслушалась всяческих бредней! - рассердился Изар. - Этого не произойдет. Да я ведь и отлучусь на считанные дни... - И все же ответь. - Ну ладно, - с досадой махнул рукой Властелин. - В таком случае командовать будешь ты. Устраивает тебя такой оборот дел? - Да, - проговорила Ястра невозмутимо. - Во всяком случае, постарайся не очень задерживаться там. - Этого ты могла бы и не говорить. - В таком случае, желаю тебе успехов. Как будто все было сказано: но Изар почему-то еще медлил. Наконец спросил: - Ну... а как ты себя чувствуешь? - Прекрасно. Тронута твоим вниманием. - Я узнал, что ты... так сказать, в положении? - Я и не собиралась скрывать этого. - И будешь рожать? - Мне кажется, это совершенно естественно. - И что же - ты полагаешь, что тот, кем ты разрешишься от бремени, наследует Власть в Ассарте? - Об этом я пока не думаю. Еще не время. - Вот как! Когда же оно наступит? - Когда станет ясно - под силу ли тебе будет изменить ритуал наследования. - Великая Рыба! - не удержался он. - Что происходит с женщинами! - Им приходится заменять мужчин, - без промедления ответила Жемчужина. - К счастью, пока еще не везде, - не остался в долгу Изар. - Итак, я прощаюсь. Ненадолго. - Надеюсь. Еще раз - желаю удачи и победы. "Ну что же, - подумал Властелин, глядя на затворившуюся за Супругой Власти дверь, - характер у нее остался тем же. Другой вопрос - к лучшему ли это? Однако мне пора". Он встал. Обвел кабинет взгл