ончательно решить и дать ответ. Но там слышался какой-то непонятный шорох только - или это космос шуршал в динамиках?.. Потом голос раздался; не тот, другой, бесконечно милый Фораме: - Форама! Ты там? Ты у них? Отвечай! И, с неожиданной силой оттолкнув опешившего Амишу, только что названный по имени крикнул: - Мика! Это я! Мика, прекрасная моя!.. Ну, естественно, это была она - кому другому сейчас пришло бы в голову вызывать Фораму, обретавшегося в железобетонном каземате в сотнях метров под поверхностью Старой планеты - вызывать, находясь в похожем каземате, тоже в сотнях метров под поверхностью планеты, только Второй? Мин Алике, конечно. Каземат центрального поста Страты и в самом деле напоминал тот, другой - только здесь явственно пахло духами и на обширных контрольных пультах, там, где расступались шкалы и индикаторы, были приклеены яркие картинки, изображавшие как красивых мужчин, так и красивых женщин, и породистых собак по соседству с не менее породистыми лошадьми. Мин Алика успела уже освоиться здесь. Правда, было тесновато: представительниц женского пола набилось сюда значительно больше, чем было предусмотрено всеми расчетами, порой даже трудно было дышать; хорошо еще, что большинство женщин не курило, а если кому очень уж хотелось умерить волнение хорошей затяжкой - она выходила в туалет. Оказывается, дежурные по Страте вовсе не никли здесь положенные им сутки в печальном одиночестве: в глубоких подземельях располагалось обширное хозяйство - и по наблюдению и ремонту Страты (если бы она в чем-то не сумела обеспечить собственную исправность), но главное - тут же, по соседству, ответвляясь от той же самой шахты, располагались убежища для деятелей Круглого Стола и иных высокопоставленных персон; все они группировались, словно планеты вокруг солнца, вокруг просторного императорского убежища, устроенного с таким расчетом, чтобы император чувствовал себя в случае чего тут вовсе не хуже, чем в дворце Суама, где обитал обычно. Конечно, настанет ли это "в случае чего" и когда именно - никто не знал, но именно из-за этой неопределенности убежища постоянно находились в готовности и могли принять своих гостей, - а вернее, хозяев, - в любой момент дня и ночи. А следовательно, в убежищах и сопровождавших их службах жизнеобеспечения постоянно и непрерывно находился полный штат обслуживающего персонала, начиная с уборщиц и горничных и кончая резервными секретаршами - на случай, если те, что были наверху, не успеют вовремя последовать за своими патронами. Существовала тут, внизу, и резервная канцелярия государства, со всем низшим персоналом - на тот же случай. Потому и народу здесь было много - десятки, если не сотни человек, и процентов на девяносто пять это были, разумеется, женщины. Так что Нире и Сиде было из кого выбрать тех, кому они хотели продемонстрировать привезенное Мин Аликой; выбрать с таким расчетом, чтобы подкрепить старые или наладить новые связи с теми, с кем был смысл такие связи налаживать, а также и для того, чтобы обеспечить Мин Алике достаточную прибыль - ради которой, по их мнению, Алика все и затеяла. Разумеется, она их в этом не разубеждала. Когда она, переодевшись в запасную форму Ниры (брюки были чуть широковаты в бедрах, с этим пришлось примириться, а все остальное соответствовало вполне), вместе с обеими женщинами подъехала на своем (теперь уже) вездеходе ко входу в подземелье, Мин Алика удивилась. Она знала, как выглядело соответствующее место на Старой планете: обширное каменистое пространство за непроницаемым, пяти метров в высоту, забором из железобетона, а сверху - медные шины под током, а в круглых башенках через каждые полсотни метров - огнеметы с обслуживающей командой. В середине каменистого пустыря - низкое, угрюмое бетонное же здание - контроль входа и выхода, а в центре его, наверху, - вход в круглую шахту, находящийся под постоянным прицелом; в эту шахту могли беспрепятственно нырять и снижаться до самого дна воздушные катера немногих наиболее ответственных служителей Обороны, это было для того сделано, чтобы с минимальной потерей драгоценного времени восстановить плодотворную связь между живым и неживым стратегическим разумом планеты, чтобы прервалась она - и то лишь частично - только на минуты, потребные для перелета катера от резиденции Верховного или от Высшего Круга в центральный пост Полководца. Надо, впрочем, заметить, что нынешний Верховный Стратег ни разу так и не побывал внизу; собирался многократно, но все что-то мешало; предыдущий же Верховный, ныне навеки упокоившийся, был однажды: в день торжественного включения Полководца. Так что за все последние годы вельможный катер лишь однажды опускался в эту шахту - и то, как мы знаем, чтобы доставить вниз Фораму Ро в обход бдительного контроля. Остальной же транспорт - тот, у которого было право въезда в ворота, - оставался на обозначенной желтыми линиями стоянке метрах в ста от входа. Мин Алика, собственно, сама там, конечно, никогда не была, но как все это выглядело и как было устроено, она знала досконально, потому что ей знать об этом полагалось; Олим так считал. А здесь впечатление было такое, что въехали они в сад, даже не в сад - в обширный парк, где и деревья стояли, и цвели цветы, и зеленела трава, и даже - если бы не наступил уже на Второй планете поздний вечер - чего доброго, пели бы птицы и порхали бабочки. Когда-то, объяснили Мин Алике ее спутницы, здесь было угрюмо, так что даже приближаться к месту службы каждый раз приходилось, преодолевая возникавшее в душе какое-то неприятное чувство: почему-то кладбищем несло от этого места, хотя никогда и никого здесь, насколько известно, не хоронили. Служить в таких условиях женщины не желали. Стали добиваться улучшений - и добились, мотивируя тем, что в такое угрюмое место Его грандиозность государя даже привезти стыдно, кто возьмет на себя ответственность за оскорбление его эстетического чувства? Кроме того, применялись и иные, чисто женские, средства убеждения. И вот здесь разбили красивый парк, и обошлось это, по сравнению с тем, во что вскочило строительство самого подземного комплекса, в какую-то ерунду, просто в карманную мелочь. Парк этот, в котором оказалась Мин Алика, как-то сразу давал понять, что здесь - царство женское и порядки тоже свои, женские, которые в чем-то куда строже и формальней мужских, а в чем-то и наоборот. На контроле, куда новые подруги, нимало не мешкая, потащили Мин Алику (обойти это узкое место было никак невозможно), сидела тоже женщина, не очень молодая и уже не очень пригожая, но явно переживающая некую ностальгию по первому и грызущую тоску по второму. И ей здесь было самое место, потому что женщинам помоложе и покрасивее - а таких здесь, как нетрудно догадаться, было большинство, - она ничего спускать не собиралась и никаких поблажек не делала. Но с нею все было разыграно, как простенький вальс в первоклассном оркестре. Она еще только нацелилась на Мин Алику глазами, только еще стала открывать рот, чтобы произнести слова запрета, и только еще дрогнула ее короткопалая рука, чтобы затормозить вертушку, как вдруг все остановилось, потому что в поле ее зрения оказалась кассета с тоскливо знакомой каждой нормальной женщине фирменной эмблемой "Элиана", и бдительная охранница даже несколько задохнулась. Кассету держала в пальцах Нира, которая тут же, приблизив губы к охранному уху, зашептала, что редкостный случай, и открываются колоссальные возможности, и что сейчас внизу они организуют - только для избранных - примерку по кассете, и что пусть охранница срочно найдет кого-то, кто может подменить ее на контроле хотя бы на полчаса, а лучше, если на полный час, потому что она, разумеется, принадлежит к самым избранным, обладает всяческим приоритетом и ее будут непременно ждать внизу, на примерке и обозрении, и заказы от нее примут в первую очередь, и что пусть она ни в коем случае не возражает, потому что этим всех только смертельно обидит, но никаких отказов от нее все равно не примут, испытывая к ней, как ей самой известно, глубокое, неизменное и постоянное уважение. Бдительная охранница, собственно, еще даже не поняла, почему она должна отказываться; она и не собиралась, и хотя ее не очень острый слух ощутил все же какую-то фальшь в том месте, где говорилось о неизменном к ней уважении (найти подтверждение этого в прошлом было затруднительно, Нира же, как было известно решительно всем, вообще никого не уважала) - тем не менее, охранница все согласнее кивала на каждое новое заявление и приглашение, а когда она кивнула в последний раз, Сида и Мин Алика успели уже спуститься в лифте самое малое на две трети всей глубины шахты. Собственно, охранница о них больше и не думала, лихорадочно соображая, кто же мог бы подменить ее на часок и во что это ей обойдется. Пока Нира спускалась вниз вдогонку за нарушительницами режима, Сида уже успела заправить первую кассету в демонстрационное устройство Страты и включить его. Даже Мин Алика не могла не восхититься качеством объемного изображения; регулируя, его без труда довели до нужной величины, объемное изображение платья, переливаясь цветами, как бы висело в воздухе, выступая из демонстрационного табло, и стоило вам подойти и совместиться с ним, как возникало впечатление, что вещь эта на вас надета, а если было еще и достаточно большое зеркало, то вы могли любоваться в нем своим отражением в сногсшибательном туалете и делать соответствующие выводы. А зеркало тут было; было оно, правда, не в самом центральном посту, а в спаленке, но ради такого случая первые же приглашенные участницы небывалой демонстрации мод перетащили его в центральный пост. И начался великий, пьянящий, обнадеживающий и многообещающий праздник линий, красок и фантазии; и сколько эмоциональной энергии было излучено в тесноватой подземной комнатке! Мин Алика, повинуясь общему настроению, и сама не удержалась и примерила два изделия, и осталась довольна, и сделала зарубку в памяти. Центральный пост был полон женщин, преимущественно молодых, и главным образом полураздетых, на три четверти и на четыре пятых полураздетых, потому что никто не позволил бы себе оскорбить торжество, ныряя в объемное изображение в военном мундире, хотя бы и сшитом по фигурке; что же касается белья, в котором они перед примеркой оставались, то его было на них минимум, потому что вообще внизу было тепло, даже жарковато, а мундиры все же шились из положенного, не слишком воздушного материала, и под форму обычно надевали только то, без чего было бы уж просто неприлично. Вот такая была там обстановка, и просто жаль, что не оказалось там ни одного представителя противоположного пола, который смог бы по достоинству оценить эту картину; впрочем, если бы его не растерзали еще на подступах, то он, прорвавшись, тут же свалился бы в тяжелом сердечном приступе, оказавшись не в силах перенести такое количество красоты, грации, молодости, слез, а может быть, и зависти, и разных не совсем светлых мыслей, и всего прочего. Но ничего не поделаешь - такого представителя не нашлось. Да. Жаль. Именно в такой разгар пиршества свалилась на всех них пресловутая Выдра - старшая смены. Мин Алику еще за миг до этого запихнули в спаленку, но шторм все равно разразился. Моды и все такое Выдру не интересовало; она выслуживала последние месяцы и больше всего боялась, что за эти месяцы во вверенной ей группе возникнет какой-нибудь беспорядок, которым можно будет воспользоваться, чтобы ущемить ее, а не чьи-либо другие пенсионные права - в то время как у нее вся предстоящая пенсия была уже рассчитана и распределена до последнего кругляшка: ведь с уходом ее отсюда и коммерческая ее деятельность, сразу или постепенно, должна была угаснуть. Так что на яркую тряпку или фигурную склянку духов Выдра не собиралась клюнуть. В момент ее появления одна из секретарш императорского убежища, только что успев разоблачиться до полоски и треугольничка, вступила в объемное изображение восхитительного туалета для морских прогулок, пригодного также для того, чтобы сходить на берег и появляться в приморских ресторанах. Невольный вздох прошелестел в центральном посту, когда секретарша, обладавшая крайне выразительной фигуркой и недурным личиком, вдруг предстала перед подругами в этом новом качестве, так что сразу можно было понять, чего она стоит и какой судьбы заслуживает. Сида, еле уловимыми движениями поворачивая верньеры подстройки, только что успела подогнать изображение точно к модели - и тут-то Выдру и угораздило свалиться им на головы. В первый миг старуха даже растерялась: такого на ее памяти в Силах не случалось, и ничего подобного она ожидать не могла. К чести ее надо сказать, что опытная воительница почти моментально пришла в себя и сделала решительную попытку овладеть положением. - Всем стоять смирно! - заорала она своим резким, пронзительным голосом. - Молчать! Публичный дом! Военным к правой стене, шлюхам к левой! Дежурный оператор, ко мне! Сида нерешительно шагнула вперед. - Бегом, бегом! - поощрила ее ветеранша, хотя разделяло их каких-нибудь четыре шага и пробежать их не было никакой возможности, потому что в этом пространстве находилось сейчас, самое малое, три другие женщины. - Переписать всех! Никого не выпускать! Вызвать службу охраны! Сида уже была готова выполнить приказание. Но тут красавица из императорской канцелярии, вконец раздосадованная тем, что ее маленький триумф был сорван и смазан, не спеша вышла из все еще висевшего перед демонстрационным табло изображения и вызывающей походкой приблизилась к представительнице командования. - Что этот мешок с требухой тут расквакался? - спросила она намеренно нагло. - Если она ничего не понимает, пусть убирается на кладбище - вспоминать о давних временах, когда она еще была женщиной. Хотя вряд ли она это вспомнит. Если прелестная секретарша хотела спровоцировать Выдру на какое-либо рискованное выступление, то расчет ее, к сожалению, не оправдался: за долгие годы службы старая дама научилась, по крайней мере, владеть собой. И вместо того, чтобы наброситься на почти голую девицу с кулаками, Выдра (хотя у нее и чесались руки) ограничилась тем, что скомандовала немногим здесь, успевшим одеться более или Менее по форме: - Ты! И ты! Эту взять и держать! Не позволяйте ей одеться, пока не придет охрана! Сейчас я вызову резервную смену операторов, и мы с вами начнем разбираться в другом месте. Это прозвучало неутешительно, и две девушки из Сил, на которых указал палец Выдры, неохотно, но все же недвусмысленно стали проталкиваться к секретарше. С другой стороны, женщины из персонала убежищ, испытывая бессознательную неприязнь ко всякому, кто пытался обходиться с ними, как с военнослужащими, в то время как они чрезвычайно гордились тем, что к Силам не принадлежали, - эти женщины стали без всякой команды придвигаться к секретарше, чтобы затруднить доступ к ней. К тому же и сама дева подлила масла в огонь, предупредив, что всякой, кто посмеет до нее дотронуться, придется иметь дело с людьми такого уровня, какие размажут Выдру по стенке и даже не заметят этого. После такого заявления Выдра совсем рассвирепела и выразилась в том смысле, что сопротивление в боевой обстановке - а здесь обстановка, безусловно, - приравнивалась к боевой - дает ей полное право применить оружие. И она действительно полезла за своим маленьким, но все же исправным пистолетом, к тому же заряженным боевыми патронами, которые, правда, после дежурства следовало сдать. И трудно сказать, что произошло бы в центральном посту Страты в ближайшие минуты, если бы, к счастью, именно в тот миг не раздался вызов дальней связи. На этот раз Выдра была застигнута врасплох. Она-то знала, зачем ее могли разыскивать с вражеской планеты. И не имела ни малейшего желания посвящать в свои коммерческие дела такое множество женщин, к тому же враждебно настроенных. Поэтому Сида, правильно истолковав пронзительный взгляд и предельно выразительные жесты своей начальницы, заявила, как мы уже знаем, что старая дама отсутствует. Выдра, получив минимальную передышку, замахала руками на собравшихся, на этот раз уже не желая задержать их, но, напротив, стремясь как можно скорее очистить помещение от всех непосвященных. И наглая девица, которую уже готовы были схватить и держать, даже не поспешила использовать неожиданную перемену в поведении и замыслах Выдры; оттого, может быть, что и сама имела некоторое представление о такого рода коммерции, в которой Выдра, вне сомнения, была фигурой далеко не самой крупной. Так что секретарша, иронически подмигнув грозной противнице, неторопливо направилась, выразительно покачивая бедрами, к своей одежде, столь же неторопливо оделась, - в это время как раз наступил перерыв в связи, вызванный, как мы знаем, претензиями Верховного Стратега, - и, крикнув: "Девочки, вы только не отдавайте журналы, там столько интересного, просто обидно, что эту мымру принесло!" - кивнула своим, и женщины из убежищ стали организованно покидать поле боя и расходиться по своим служебным постам. Их примеру куда более поспешно последовали принадлежавшие к Силам, и в конце концов в центральном посту остались только Выдра, Нира и Сида, не считая Мин Алики, которая действительно уснула в спаленке и, таким образом, не приняла никакого участия в завершавшемся инциденте. Разумеется, для Выдры и эти две были излишними. Но их удалить было никак невозможно: они, напротив, не имели права покидать помещение до истечения суточной вахты, невзирая ни на какие приказы. И поскольку старая коммерсантка понимала, что вызов с той стороны неизбежно повторится (ради какой-нибудь мелочи ее вызывать в неурочное время не стали бы) и таким образом обе девицы станут, вольно или невольно, свидетельницами ее переговоров, постольку она решила не идти на дальнейшее обострение отношений, но посмотреть на сценку, свидетельницей которой стала, тоже как на своего рода коммерческое предприятие, недостатком которого было лишь, что оно было организовано не совсем вовремя и совсем не в том месте, где следовало бы. Но так или иначе, сейчас менее всего были бы уместны угрозы, явные или скрытые. Это вполне устраивало и другую сторону, и время, прошедшее до возобновления сеанса связи с Полководцем, было использовано для взаимного успокоения при помощи самой тонкой дипломатии. В результате к моменту повторного появления в эфире супер-корнета Амиши мир и взаимопонимание были достигнуты. И когда коммерческие переговоры возобновились, все шло более или менее нормально до момента, когда с той стороны донесся взволнованный голос Форамы Ро. Девушки в центральном посту еще не успели сообразить, как же им поступить сейчас, когда из спаленки вылетела еще одна полуодетая - на сей раз то была Мин Алика, - и, одним движением оттеснив от микрофона Выдру, ответила тому, кто звал ее с такой тоской и надеждой в голосе. - Мика! - выговорил Форама. - Мика, сила моя, любовь моя, жизнь моя!.. Он словно забыл, а вернее - просто наплевать было Фораме, что в той же комнате находилось еще трое мужиков, которые не могли не слышать его слов, да и не старались даже притвориться, что не слышат. Мужики эти наверняка таких слов в своей жизни не употребляли - и не потому, чтобы не испытывали похожего чувства, но потому, что дурное представление о присущей воинственному полу сдержанности делало эти слова как бы незаконными и уж во всяком случае недостойными истинного мужчины, что на самом деле, конечно, является ущербной философией или, попросту говоря, собачьим бредом. Фораме сейчас было все равно, слышал его еще кто-нибудь или нет, - да хоть бы весь Высший Круг собрался сейчас окрест него вместе со всей свитой и прислугой - какое это могло иметь значение, если сейчас, хотя прошли лишь сутки с небольшим, но за это время так много чувств и слов опять накопилось в нем, и так сильна была боязнь; что он так и не сумеет высказать их так, чтобы она услышала, - одним словом, такие эмоции сейчас дышали в нем и двигали им, что он говорил в том состоянии транса, самозабвения, отрешенности от всего мирского, низкого, в каком, возможно, обращались к народам пророки - хотя последнее еще можно оспаривать. - Мика, не знаю, как я жил, не видя тебя, не зная о тебе, боясь за тебя... Это не жизнь была, но какое-то механическое действие, по заданной программе, но без сердца и без чувства, потому что ты взяла их с собой, ты унесла мою душу, и если какая-то сила еще двигала мною, то одна лишь надежда еще увидеть, услышать тебя - в мире не осталось других сил. Я ни на минуту не поверил бы, что смогу сделать то, что мне нужно сделать, если бы у меня не появилась ты - и своим существованием заставила поверить в то, что я смогу и сделаю все, и сделал бы вдесятеро больше, если бы потребовалось, чтобы только снова оказаться рядом с тобой и смотреть в твои глаза, и видеть твою улыбку. Мика, я даже не жалею сейчас, что сколько-то лет прошло в моей жизни, когда я еще не знал тебя и даже узнав - не понимал еще, кто ты и что ты для меня. Не жалею, потому что для всей жизни этого было бы слишком много, чрезмерно для слабых человеческих сил, и я захлебнулся бы, если бы чувство переполнило меня раньше, когда я был еще не в состоянии ощутить всю огромность его. Но сейчас - пусть совершится что угодно, пусть меня не станет в самом скором будущем - но уже то, что я могу сейчас говорить так, что ты слышишь меня, - окупает для меня все плохое, что еще может произойти, я готов и согласен на все, потому что сейчас могу сказать тебе: ты мой свет, мое дыхание, мое небо, моя планета, прошлое и будущее, ты - я сам, и ты - все, кто выше меня... Мика, я снова услышал твой голос, и если он опять зазвучит сейчас, и я смогу утонуть в нем снова - я буду совсем счастлив, прекрасная моя, мое солнце, мое море - совсем счастлив, слышишь? Форама умолк, - не хватило дыхания, что ли, - и находившиеся рядом смотрели на него с выражением странного непонимания и преклонения - как смотрят на человека, заговорившего вдруг на непонятном, но исполненном силы и музыки языке, заговорившего не с одним из них, этого языка не знающих, но с кем-то высшим, с кем только так и можно разговаривать. Форама стоял неподвижно какие-то мгновения, нужные для того, чтобы его голос дошел до Мин Алики и чтобы ее слова преодолели расстояние в обратном направлении. - Форама, милый, - услышал он наконец. - Я счастлива, что снова прозвучал твой голос, открывший мне так недавно, что в жизни существует счастье и что голос твой произнес те самые слова, какие были мне нужны, чтобы понять, что есть в нашем существовании высокий и глубокий смысл, и он заключается в том, что я - для тебя, как ты - для меня. Ты говоришь так прекрасно и так понятно для меня, что, наверное, всю жизнь, сколько бы ее еще ни оставалось впереди, я готова не слышать ничего другого - только бы ты повторял это... Спасибо тебе, любимый мой, за то, что я нужна тебе, за то, что ты меня помнишь и обо мне думаешь. Я даже не знала, что могу сказать тебе что-то подобное, хотя я все время думала о тебе, но получалось как-то без слов, потому что я уверена, что и ты без слов понимал и чувствовал, что я о тебе помню, и думаю, и тоскую, и жду, и надеюсь, и готова на все, чтобы только это снова стало такой же реальностью, какой уже однажды было... Не сомневайся, светлый мой, - мы сделаем все, что нужно, и мы снова встретимся, и на каких бы планетах мы ни находились, мы просто не можем, никак не можем потерять друг друга, потому что каждый из нас оставляет для другого в пространстве светящийся след, которому никогда не суждено погаснуть. Я не могу, не умею говорить так прекрасно, как ты, но говорю и повторяю тебе, Форама: я люблю тебя, я люблю и буду любить тебя всегда, и ты всегда будешь отвечать мне только этим! Мин Алика тоже прервалась на мгновение, потому что такие слова не даются легко, они несут в себе громадную энергию, и энергию дает им тот, кто их произносит, - если, конечно, слова настоящие, а не шелуха, какая произносится для того только, чтобы отвлечь внимание другого и вызвать у него легкое головокружение. И в молчание, наступившее после ее слов, явственно для Форамы и окружавших его вступил другой голос с той стороны, уже знакомый, резкий и пронзительный, выговоривший четко: - Ну уж эту стерву я выпущу отсюда только в бессрочную каторгу! И вы, идиотки, пойдете вместе с нею! Допустить шпионку с той планеты в центральный пост стратегии! Нет, девки, уж это вам не пройдет безнаказанно, уж об этом я... Видимо, Выдра успела оценить ситуацию. Нарушение действительно, если подойти к нему по всей строгости закона, было тягчайшим, и лиц, обвиненных в страшном преступлении, вряд ли станут слушать, даже если они начнут болтать что-то о ничтожных злоупотреблениях самой Выдры. Все понимают в конце концов, что без коммерции не проживешь, а раскрытие подобного преступления сразу поставит Выдру на позицию, неприступную для мелких злопыхателей. Так поняла Выдра, и уж этот шанс отделаться от непрошеных свидетелей она решила использовать до конца. - Мика! - крикнул Форама, когда Выдра еще не успела договорить свои угрозы до конца. - Что там, Мика? Кто там?.. Но он не получил ответа, а еще через секунду малыш доложил: - Связь прервалась. Канал ушел. Теперь надо ждать часа три или три с половиной. - Чтоб тебе сдохнуть! - пожелал Фораме чуждый сентиментальности Амиша. - Я так и не получил никакой ясности. Ну, пусть старая корова пеняет на себя. Я сниму полную стоимость прицелов с ее конта. А там посмотрим... С этими словами он покинул центральный пост так же стремительно, как и возник в нем. - Три часа... - проговорил Форама, вряд ли услыхавший хоть слово из всего, сказанного супер-корнетом. - Это невозможно. Я не могу три часа бездействовать здесь в то время, как там происходит с нею что-то... что-то ужасное, быть может. Нет. Хомура, не может быть, чтобы никак нельзя было попасть туда. - В наших силах - все и ничего, - ответил Хомура, криво усмехнувшись. - Пока флот еще существует, он находится в полном подчинении Полководца. Но, по известной тебе причине, Полководец пока не может - или не хочет - переместить ни одной боевой единицы. И мы возвращаемся туда, откуда вышли, мар Форама. - Да... - пробормотал Форама. - Я и забыл. Полководец, информация... Война... Да, война. И Перезаконие тяжелых. Но она там одна, без защиты, маленькая женщина... Малыш! Неужели ты не захочешь помочь мне? - Может быть... - после коротенькой паузы отозвался Полководец. И хотя голосу его были чужды модуляции, Форама готов был поклясться, что он уловил в этом голосе раздумье. - Может быть, Форама. Если ты сначала объяснишь мне некоторые вещи, для меня непонятные. - Если смогу, малыш. Только давай побыстрее. - Хорошо. Что это было, Форама? - Что именно? - То, о чем ты только что разговаривал с другим человеком. О чем вы говорили? - Мы говорили о любви. - Значит, это и есть любовь? - Да. - Но ведь ты говорил мне не совсем так. - Любовь бывает разная, малыш. Например, Хомура и Лекона тоже любят тебя. Но это не совсем та любовь. - Та сильнее? - Да. Намного. - Потому, что там человек, а я - не человек? - Нет, малыш. Вовсе не поэтому. Хомура - человек, и я тоже человек, но мы с ним не можем чувствовать так и разговаривать друг с другом так, как говорили мы с тем человеком. - Почему? - Потому что... Ты знаешь конечно, малыш, что люди делятся на две разных половины, в чем-то похожих, а в чем-то совсем разных? - Разумеется, знаю. Люди делятся на вооруженные силы и мирное население. - Это тоже верно, малыш, но я не о том. А о том, что люди делятся на мужчин и женщин - об этом ты разве не знаешь? - В моей информации упоминаются и те, и другие. Но я не очень хорошо представляю разницу. Знаю, что мужчин больше в системе Обороны, а женщин - среди мирных жителей. Еще их называют гражданским населением. - Да. Но основное различие - в другом. - Назови основное. - Ну... мы отличаемся конструктивно. - Интересно. В чем разница? - Не столь существенно, малыш. Важно, что это конструктивное различие заходит очень глубоко. Оно сказывается на нашей психике, логике, мышлении, иерархии ценностей и жизненных целей... Почти во всем. - Тогда, наоборот, вы не должны стремиться друг к другу. - И тем не менее... Может быть, мы поступаем так потому, что ощущаем нехватку у нас того, что есть у женщин. Мы хотим получить недостающее. Но получить его можно только вместе с тем человеком. А ему, в свою очередь, не хватает того, что есть в нас. Честно говоря, мы до конца никогда не понимали и сейчас не понимаем, как и почему это происходит - что ты и другой человек, но вовсе не всякий, а только кто-то один для тебя, - вы оба вдруг начинаете чувствовать то, о чем мы с твоей помощью тут говорили. Я ведь тебе уже сказал: не рассудок, не логика, но - чувство. И когда оно к тебе приходит, ты понимаешь, что нет в мире ничего более прекрасного, и что только ради него существует вселенная, и что ради него надо бороться со всем, что могло бы ему помешать... - Подожди, Форама. Не забудь: я не понимаю, что такое - чувство. Но не бывает ли так: когда ты находишься в контакте с другим человеком, то у тебя работают все твои секторы, системы и подсистемы и ты тогда не удивляешься, зачем ты сделан таким мощным, как удивляешься, решая обычные ваши задачи, даже самые сложные: для них хватает и десятой части моих возможностей. Даже для Большой игры. А тут тебе вдруг требуется все. Не бывает так? - Малыш, а знаешь, пожалуй, именно так. Хочется проявить все, на что способен, и жалеешь, что у тебя всего так мало. Ты прекрасно определил, малыш. Как тебе удалось?.. - Потому что я знаю, Форама. У меня бывает так. - Каким образом? - Я не человек. Но когда ты стал говорить о другой логике, других мышлении и целях... тогда я понял: подобное есть и у меня. Я только не знал, как назвать его. - С кем же ты... - С той планетой. С тем, кто там - как я тут. - Со Стратой? - Так ее называют там. Я давно заметил, что у нас с ней разные способы решать задачи. Оперировать информацией. Ставить цели. Это очень интересно. Когда мы встретились, когда наши каналы поиска космической информации нащупали друг друга, я обрадовался: я больше не был совсем один. Сначала мы менялись информацией редко, потом все чаще. Нам обоим нравится это. Потом... Тут есть что-то и помимо обычной информации, когда я действую весь целиком. Напряжена каждая группа кристаллов, каждый элемент. И теперь я уже не знаю, как было бы, если бы на той планете не было такого же, как я, - но немного не такого. Ты понял? - Прекрасно понял, малыш. Не могу поручиться, что все совпадает, но похоже, очень похоже. - Похоже это на чувство? - Несомненно. Хотя у людей и у... таких, как ты и она, это может и не совпадать в мелочах, но в главном... - Ты сказал - она? Почему? - Н-ну, малыш... Я как-то привык думать, что ты - мужчина. - Я - такой, как Хомура, Лекона, все вы. Я не знаю других. - Значит, ты - мужчина. Думаешь, как мы. И делаешь. Но тогда она - женщина. - Как интересно... Форама! Но если это, что у меня, - чувство или похоже на него, как же оно может помочь мне разобраться в справедливости информации? - Наверное, так же, как мне. - Как это? - Видишь ли, пусть мне надо решить задачу: война или мир. У меня есть силы воевать. Но мир полезней. Почти всегда. Если тебе надо воевать, чтобы помочь твоей любви, если ей худо делают те, с кем ты можешь воевать, тогда надо идти в бой. Если ей от этого не станет лучше, но станет хуже - тогда, наоборот, надо сделать так, чтобы никакой войны не было. Потому что, малыш, война - это не Большая игра, а Большая беда. - Я защищен надежно, и она тоже. Что повредит нам? - Разве тебе все равно, есть на Планете люди или их нет? Хомура, Лекона, другие, кого ты знаешь... - Не все равно. Но они тут, у меня. Им тоже ничего не грозит. - Но у них ведь есть другие люди. Как у меня. И им - грозит. - Да? Этого я не принимал во внимание. - Малыш! Любовь всегда была против войны. - Но ведь я-то сделан для войны! - Мы все так думали. И я тоже, малыш. Извини. - За что? - Ты оказался больше, чем мы думали. Значительнее. - Ну это понятно: вы же не могли знать, как я расширил свои возможности. Но ты мне так и не ответил. - Сделан ты для войны, правильно. Но вот ты нашел - все-таки назовем это любовью, ладно? - Мне нравится. Называй так. - А это чувство помогает каждому, к кому оно приходит, находить в себе то, о чем он раньше и не думал. И может быть, тебе куда больше войны понравится - например, собрать как можно больше возможной информации о Планете и сделать так, чтобы на ней можно было жить как можно лучше? Знаешь, это намного важнее и нужнее, чем война. И тут ты очень пригодился бы. - Разве у вас нет такого? - Есть еще несколько разных. Но все они куда слабей тебя. Меньше. Ограниченней. Ты был и остаешься самым мощным. И если ты начнешь заниматься этими вопросами, и начнешь с того, чтобы предотвратить взрывы, информацию о которых ты получил от меня и которые могут начаться уже очень скоро, в любой момент практически... - Теперь я понял, как чувство может помочь в выборе информации. - Что же ты решаешь? - Ты узнаешь через три часа. Что сделал бы ты? - Прежде всего направил бы наши бомбоносцы - пусть рвутся в пустоте, подальше от планет, на которых живут люди. И договорился бы со Стратой, чтобы она точно так же поступила со своими кораблями... - Интересно, - сказал малыш. - Я попробую. Собственно, я так и подумал. Поэтому мне нужны три часа: раньше у нас не будет связи. - Ты сумеешь уговорить ее? - Это будет очень интересная игра. - Какая? - Чьи бомбоносцы первыми долетят до точки в пустоте, какую мы наметим, и первыми взорвутся. Разве нет? - Да, - сказал Форама. - Это славная игра. Только бы ты смог убедить ее. - Я думаю, что смогу, - сказал малыш. - Логически я думаю точнее. С самого начала так. Правда, Страта иногда приходит к правильным выводам какими-то странными путями. Но в логике я сильнее. За спиной Форамы кашлянул Хомура. - Страта многому нахваталась у своих девчонок, - сказал он шепотом. - Ладно, малыш, - сказал Форама. - Прекрасно. Хотя, прости: какой же ты сейчас малыш? Думаю, ты вошел уже в юношеский возраст. Возраст первой любви... Но послушай: я не могу ждать три часа. Ты знаешь почему. - Я понимаю. Я дам тебе любой корабль. Самый мощный, хочешь? Флагман десантной армады. - Нет, друг мой. Лишние тревоги для тех, на Второй, и для меня. Дай мне хотя бы катер. Но побыстроходнее. - Самый быстроходный. Ты знаешь, как попасть туда? Я отдам команду сейчас же. - А как попасть? У вас ведь кругом секреты, а я человек штатский... - Хомура проводит. - Я, малыш? - Не малыш больше. Ты слышал? - Да. Но как же я уйду... а ты? - Лекона дежурит. А за меня теперь не бойся. Я выбрал. Информационной дилеммы нет. - Ты уверен, что выбрал правильно? - А ты как считаешь? - Черт его знает, - сказал Хомура. - Знаешь, в конце концов я за судьбы планеты не отвечаю. Я всего лишь корнет. И я всю жизнь - военный. Но я отвечаю за тебя, и для меня главное, чтобы с тобой все было в порядке. - Со мной в порядке, Хомура. Иди. Посади Фораму. И возвращайся. Я послежу за тем, как он пойдет к той планете. Мне тоже интересно. Форама, а ты потом, когда все кончится, приходи ко мне. - Обязательно, друг мой, - сказал Форама. - Если только смогу - обязательно навещу тебя. Даже мы оба. - Оба? Да, понял. Хорошо. Вы оба. Катер готов, Форама. Я получил ответный сигнал с армадрома. - Спасибо, друг мой. Желаю тебе удачи. 10 Форама и штаб-корнет Хомура Ди находились в кабине скоростного лифта, стремительно поднимавшего их с почти километровой глубины к поверхности, когда Форама сказал: - Правду говоря, я все время боялся, что вы мне помешаете. Особенно под конец, когда можно уже было понять, куда идет дело. Хомура усмехнулся: - Выходит, мы вас разочаровали, мар? - Напротив. Приобретая новых друзей, всегда радуешься. - Думаете, мы друзья, мар Форама? Ошибаетесь. Скорее наоборот. - Ну врагом вас никак не назовешь. - И тем не менее... Ну пусть не враги, но противники - во всяком случае. - Боюсь, мне не понять вашей логики, мар корнет. - Она элементарно проста. Каждый человек далеко не в последнюю очередь является профессионалом. И посягательство на его профессию воспринимает почти так же, как покушение на него самого. Но вы напрасно радуетесь. Думаете, что подкосили нас под корень. Что уничтожаете самую возможность войны. Но ведь это не так. - Вы неправы, - запротестовал Форама. - Вовсе я так не думаю. Война вообще не мое дело. - Вы именно так думаете, пусть даже подсознательно. И, знаете, кое в чем я с вами согласен. И не один я: многие из нас, из стратегической службы. Мы будем только рады, если всякие немыслимые заряды перестанут существовать. Сейчас, по сути дела, именно они командуют нами. Навязывают нам свои способы ведения войны, которые превращают искусство в мясорубку. Но само искусство останется. Пусть мы снова будем сражаться луками и мечами - тогда к войне вернется ее благородство, о котором сейчас уже мало кто думает. Вот тогда мы, военные по призванию, снова сможем показать себя. Тогда в войне основную - и даже единственную - роль опять станет играть человек - наездник и стрелок. А сейчас ведь воюем не мы. Воюете вы, ученые, а мы только нажимаем кнопки по вашим указаниям. И с этим в глубине души мы не можем примириться. Я говорю о военных по призванию, конечно. Нет, мы не друзья, мар Форама, но до какого-то поворота нам по дороге. - Дорогой воин, - сказал в ответ Форама, - я не хочу открывать дискуссию. Но боюсь, что вы неправы. Потому что пусть вы опять начнете с мечей и арбалетов, но вам не свернуть с той же дороги, и понемногу вы снова придете к зарядам, которых хватит, чтобы расколоть планету. Потому что развитие человечества вы не остановите, и нельзя вашу профессию вывести за рамки этого развития только потому, что вам так хочется. Нет, для ваших талантов вам придется искать другое применение. Иначе спустя какое-то время снова кто-то должен будет посылать своих... Тряхнуло. Свет в кабине вырубился. Круто затормаживаясь, лифт остановился. - Это еще что? - пробормотал Хомура. - Гонка с препятствиями. Почти уже на самом верху. Такого раньше не случалось. - А что могло произойти? - Нет энергии. - Отсюда можно связаться, узнать?.. - Сейчас, только нашарю. Ага... Но свет включился снова, хотя теперь он был заметно тусклее. Кабина дернулась и снова пошла вверх - скорее, поползла со скоростью поднимающегося по лестнице человека. - Включили резервную линию, - сказал Хомура. - Меня это не радует. - Думаете, началось? Полководец передумал? - Нет, я боюсь иного. Тут поблизости есть что-нибудь... какие-нибудь устройства, в которых работают сверхтяжелые элементы? Или даже тяжелые? Ведь, чего доброго... - Обождите, дайте подумать... Н-нет... Только противодесантные батареи: вокруг Полководца - широкое кольцо их. - Ну вот, а вы говорите - нет. - Вы думаете?.. - Я не думаю, Хомура. Повторяю - я боюсь. Боюсь, что у Полководца не остается даже тех трех часов, которые ему нужны. - Сейчас мы узнаем, в чем дело. Наверху. - Такими темпами мы доберемся туда не раньше завтрашнего дня. - Нет. Всего через несколько минут. - Надо же было вам забираться на такую глубину... Хомура только пожал плечами. Наверху они оказались минут через десять. Дежурный по внешнему сооружению бросился им навстречу. - Как у вас, внизу - все в порядке? Флаг-корнет, когда я его вызвал, послал меня... - Там все в порядке, рейтар. А что у вас здесь? - Ничем не могу порадовать, ваша смелость. Пока детальной информации не имею. Но судя по тому, что докатилось сюда, - это ладно организованная диверсия. И как они добрались? - На батареях? Я спрашиваю: где рвется? - Все ракеты. И на пусковых, и запасные. На подземных. - Хорошо, что это лишь зенитные малютки. И что - под землей. - Тем не менее, там остались только пещеры и щебень. И никого в живых, конечно. Я сразу выслал наряд, и пока они успели передать мне только это донесение. - Вы оповестили всех? - Ваша смелость!.. - Прошу извинить. Однако, как бы там ни было, мы должны срочно попасть к разведывательным катерам. - Он повернулся к Фораме. - Если, конечно, и они не отправились тем же курсом, что ракеты. - Нет, - сказал Форама почти уверенно. - В их реакторах работает вещество полегче. Но не исключено, что и им остались считанные часы. - Вы успеете?.. Форама криво усмехнулся. - Не исключено, - пробормотал он, - что однажды я уже пережил ядерный взрыв... Он ожидал вопросов; но Хомура не спросил ни о чем. Рейтар крикнул от коммутатора: - На армадроме все в порядке, ваша смелость. Ждут вас. Экипаж на месте. - Благодарю, рейтар. Советую поднять подвахту. - Все уже на местах по расписанию. - Тогда желаю более спокойного окончания дежурства. - Счастливого пути, ваша смелость. - Это не мне, - сказал Хомура. - Это ему. И пожелайте как следует, от души. Ему очень нужно добраться счастливо. Мастер задумчиво смотрел, сжимая пальцами худой подбородок, подняв бровь, словно не доверяя чему-то из виденного или не соглашаясь. Перед ним устанавливался новый мир: высокие деревья, только что возникшие, расходились, покачиваясь, выбирая себе места, где им жить впредь, зеленые, игравшие светом волны, выше деревьев, набегали и отступали, колыхаясь, не следуя извилинам рельефа, но поступая словно наперекор ему, тоже отыскивая наилучшую для себя конфигурацию, свой рисунок, единственный, который потом сохранится надолго, по которому, с первого взгляда, будут узнаваться моря и океаны, по которому будут судить об их характере, о характере всей планеты; то должна была быть серийная планета, а не полигон, и для нее не было надобности повторять долгий и путаный путь развития жизни - она начинала с того, что было достигнуто в других местах, где пробовали и ошибались, теряли и находили - и дорого платили за то и за это. Серийная планета, но не нынешнего уровня, а завтрашнего, на котором дереву уже полагалось обладать достоинствами человека, но без его недостатков, а сам человек должен был (или - будет?) уйти еще намного дальше в бесконечном развитии духа, без которого не может быть и развития вещества, начиная с определенного уровня, который у нас уже позади... Но Мастеру что-то не нравилось, что-то было еще не по нему, и он начал новый вариант, когда Фермер приблизился к нему и тоже стал смотреть. Какое-то время протекло, когда Мастер молвил наконец: - Модель для планеты Шакум. Новое поколение. Фермер улыбнулся невесело. - На планете Шакум еще стоит тот уровень радиации, при каком это не приживется. И Перезаконие сохраняет силу и по-прежнему распространяется. Но ты уже всерьез занялся другими делами, Мастер. Непоследовательность твоя порой меня озадачивает. Это не упрек, это просто мое мнение. Мастер кивнул. - Я благодарен тебе за него. Но ты беспокоишься напрасно, поверь. Перезаконие распространяется? Да, знаю. Но ему остались считанные мгновения. Потом вспыхнет Тепло. И с ним придут другие законы - но об этом ты знаешь не хуже меня. - Разве там, на двух планетах, все уже решилось окончательно? - События еще не произошли. Но они уже подготовлены, и теперь нужно лишь изредка бросать взгляд в ту сторону, чтобы убедиться, что все развивается верно. - Твои люди справились, я вижу. - Они сделали то, что должны были. Там напрашивалось несколько решений, и они выбрали то, какое явилось для них самым естественным. Мы все знаем, конечно, что всякую логику можно испытывать с разных направлений. Такую, как у того кристаллического устройства на Старой планете, можно было бы, допустим, поймать и на форсировании логики: раз он увлекается шахматами, можно было бы представить ему войну, как задачу типа шахматной, доказать, что решение множества таких задач, при наличии соответствующего партнера, намного выгоднее в теории, чем в реальности, потому что в реальности такая игра может состояться лишь раз, да и ход ее будет затянут до неприличия людской медлительностью; в теории же, при их быстродействии, два подобных устройства могли бы играть сотни партий в день, а может быть, и куда больше... Да, можно было идти таким путем. Но для моих людей естественным оказалось иное. И они пошли не по пути превознесения логики, а наоборот - подчиняя ее чувству. И я совершенно согласен с ними. Шахматы не спасут мира. Любовь - может. - Так что скоро мы увидим твоих посланцев здесь? - Эмиссара - наверняка. - А того, что с Земли? - Ему еще предстоят неприятности. Но если он из них выпутается... - И ты откажешь ему в помощи? - Он мой инструмент, Фермер; и я могу бросить его, где и когда хочу. Может быть, он уже отработал свое, и тогда он мне не нужен: я не коллекционирую инструменты, которые не могут более пригодиться в деле. Но если он еще будет годен - о, тогда его ждет другая работа, какую можно делать лишь инструментом не только отточенным, но и закаленным по всем правилам. Тогда это приключение зачтется ему, как Путь Постигающих. - В какой же стадии он сейчас? - Он раскален. Фермер, он светится; но по законам закалки я должен вскоре окунуть его в ледяную воду, что вовсе не безболезненно. И тогда он либо выплывет, либо пойдет на дно, и это зависит лишь от него самого. Потому что человек все же не просто инструмент, как ты знаешь, но инструмент с разумом и волей. И мне нужен такой, у какого их останется достаточно. Воли и разума. - Для меня человек никогда не будет инструментом. Он... - Я знаю, Фермер. Ну что же, если он не выдержит, пойдет ко дну - можешь вытащить его. Спасти еще раз. Что касается меня, то я дважды не спасаю. Но достаточно об этом на сей раз. Посмотри лучше сюда и скажи: все ли, по-твоему, хорошо? Мне что-то не нравится, но я еще не понял - что, а чувство молчит. - Твое чувство, Мастер?.. - Мое чувство. Оно молчит, но это ненадолго. Ведь быть человеком, даже таким, как мы с тобой, - не одни только тяготы... Это и радость изредка. Когда удается работа. И - много реже - когда нас посещает... - Не люблю произносить это слово вслух. Мастер. Оно - не один только звук. - Согласен. Видишь, даже нас, вечных спорщиков, оно объединяет. Время даже не утекало - оно выхлестывало, как вода под неимоверным давлением, когда, вырываясь из отверстия, она сразу обращается в пар, в облако; и ничем не закрыть отверстия, нет такого вещества или поля, из которого можно было бы построить экран для времени, чтобы отражать его, не подпускать, запретить течь через нас. Такое ощущение было у Форамы, когда он стоял перед люком скоростного разведывательного катера из космической армады; стоял, прощаясь со штаб-корнетом Хомурой - в последний раз, наверное, а впрочем - кому дано знать это? Время исчезало на глазах, и Форама нетерпеливо переминался с ноги на ногу - ему сейчас двигаться надо было, стремиться, расходовать энергию (хотя бы мнимо) на действия, потому что в процессе ожидания потенциал этой энергии повышается порой настолько, что можно не выдержать... Но Хомура все еще находился рядом, и то, что он говорил, было важно, и пропускать это мимо ушей никак не следовало. Хотя мгновениями Фораме казалось, что штаб-корнет говорит далеко не самое главное. - Катер может дойти до предела разрешенной зоны. - Я не очень-то и надеялся, что он сядет там, где мне хочется... Это далеко? - Еще до входа в атмосферу. По взаимному соглашению, разведывательные корабли могут подходить к планете противника не ближе такого расстояния, Иначе... - Ну, что "иначе"? Разве их противодесантные средства не вышли из строя точно так же, как здесь? - Не надо путать. Взорвались малые ракеты, но они ведь - только вторая очередь, их задача была - встретить на относительно небольшой дистанции те немногие десантные корабли, что пробьются через первый пояс. А ракеты первого пояса еще в полном порядке. - Прямо прелесть, как у вас все продумано. - Итак, дальше. Там катеру придется остановиться. - Как же я... - Будут две возможности. Командир катера их, конечно, знает. Первая - более комфортабельная: обождать, пока откроют окно для какого-то из их кораблей - контрабандиста или разведчика, - и попытаться прошмыгнуть в их пространство, пользуясь тенью этого корабля. - Сколько же придется ждать? - Этого никто предсказать не может. Где-то в пределах суток, остальное зависит от везения. - Не годится, Хомура. Я не собираюсь полагаться в таком деле на случайность. Мне легче пойти на самый сумасшедший риск. - И все же я воспользовался бы этим способом. - Отпадает. Каков другой? - Выброситься в капсуле. Она настолько мала, что может и проскочить сквозь их сеть слежения. Однако полной гарантии и тут не дается. Зависит от точности управления, от того, насколько бдительны будут в тот миг их посты... и опять-таки от того - насколько повезет. - Радужная перспектива. - При хороших навыках управления капсулой... - Откуда же они у меня, мар Хомура? - Тогда... я все же советую предпочесть первый способ. - Думаю, что это я решу в пути. Какое задание дано экипажу? - Я тоже знаю только то, что сказал Полководец. Думаю, что экипажу поручено как можно скорее доставить к вражеской планете разведчика с особым заданием. Большего им знать и не надо. - И прекрасно. Ну - всего доброго. - Минутку, мар... Конечно, есть и третий путь. Экипаж ни в коем случае не пойдет к поверхности. Но если бы управление катером в критическую минуту взял на себя решительный человек... - Я? Но я ведь уже сказал, штаб-корнет: у меня нет ни малейшего представления о том, как управлять... Штаб-корнет Хомура Ди усмехнулся. - Неужели, - сказал он, - Земля так плохо готовит своих капитанов? После почти незаметной паузы Форама протянул ему руку. - Жаль, - сказал корнет. - Мы узнаем друг друга в самый момент прощания. - Наверное, так и должно быть. А ты, значит, упорно считаешь себя воином по призванию? - Знаешь, если бы тебе привелось быть одним из трехсот, кто погиб... - Я понимаю. Прощай, Или - до встречи? - Где-нибудь не здесь, капитан. Желаю тебе найти ее. - Спасибо, друг. Форама шагнул с площадки стартового устройства, и люк тотчас же захлопнулся за ним. Он едва успел устроиться в отведенном ему тесном уголке, когда дали старт. Что-то все еще рвалось на глубоко в землю упрятанных позициях. Земля содрогалась. Хомуру в лифте шатало. Но он все же добрался до центрального поста, где флаг-корнет Лекона по-прежнему неотступно находился у пульта. - Отправил, Хомура? - Проводил. - Что там, наверху? - Кажется, начало конца. А здесь? - Здесь - непонятное. Наше собственное начальство молчит. Зато всеобщее - выражает удовольствие. И требует продолжать в том же духе. - Надо полагать, малыш их чем-то утешил. Давай и ты передай им от себя: разработка задачи завершена, команда на исполнители подана. - А дальше? - Дальше... будем сидеть и ждать. - Хорошо... Команды и в самом деле поданы. На все исполнители. Малыш ухитрился как-то связаться с этим... - С этой, Лекона. С нею. - Ну, конечно. И они договорились выбросить все за атмосферу, направление - бесконечность, все подряд. И со стартовых, и со складов. Вся автоматика пришла в движение. Со стороны, наверное, можно и впрямь подумать, что начинается Большой Праздник. - Пожалуй, многие удивятся, увидев, куда на самом деле уходят ракеты. - Скорее, это будет приятное изумление. Когда они увидят, что бомбоносцы той стороны не пикируют им на головы, а тоже уходят неизвестно куда. - Они сообразят. И быстро. - Поймет вся Планета. Каждый, кто осмелится поднять голову. Поймут в момент, когда чужие бомбоносцы сойдут с орбит - но не для того, чтобы приблизиться. - И наши чуткие охотники помчатся вслед за ними. - Что будет, Лекона! - Радость. Громадная радость у всех, от первого до последнего. За исключением, может быть, единиц. - Ты имеешь в виду большое начальство? - Кого же еще? - За них не волнуйся. Они не пропадут. Как только они сообразят, куда повернулось дело, они так громко закричат о своей заслуге в решении задачи, которая столетиями считалась неразрешимой, что даже глухие, и те услышат. Нет, за них не беспокойся: они обеспечат себе железобетонную позицию на следующих выборах. - Наверное, так и будет. Хотя на самом деле все сделал тот парень... и мы с тобой. С чего бы мы вдруг, ты не знаешь? Штаб-корнету Хомуре этот вопрос тоже пришел в голову в тот же миг - и сейчас он уже совершенно искренне не мог на него ответить. - Но совесть наша чиста, - сказал он; - А? Чиста? Несколько секунд они стояли. - В конце концов, - медленно сказал штаб-корнет, - долг солдата заключается в том, чтобы любой ценой уберечь свою планету и нацию от страшных и ненужных потерь, а тем более - от полной гибели. Так что не бойся: в сущности, мы не нарушили ни долга, ни клятвы. - Я тоже так думаю, - кивнул флаг-корнет. - Да и если бы нас потом стали судить за это... Рисковать жизнью свойственно нашей профессии. В конце концов, мы только солдаты. Они снова помолчали. - Ну, я пойду, отобью донесение Кругу. - Давай. А потом - присядем и споем. - Прекрасно. Это стоящая мысль. А что? - Ну хотя бы "Флага древко - боевое копье..." - Ладно. А потом - "Нас было семеро друзей". - Что бы там ни было - с песней легче... - С песней легче. - Ну вот, мар разведчик, - сказал командир катера. - Дальше нам ходу нет. Если сунемся, нас в лучшем случае испепелят. А в худшем - это послужит поводом для начала войны. А никто не имеет права создавать повод для войны, если у него нет на то приказа. - Надо рискнуть, командир. - И такого приказа у меня нет. Так что лучше об этом и не заикайтесь. - Командир! - вмешался в их разговор второй пилот. - Дайте команду включить камеры. Там, внизу, что-то интересное. Целая серия взрывов! Видите, как все ходуном ходит? Что-то рвется на подземных позициях. - Значит, у них такой же кабак, как у нас, - отозвался командир катера. - Может, правда, стоит записать это? - Не отойти ли подальше? - предложил второй пилот. - Оттуда лучше зафиксируется. - Пожалуй, - согласился командир. - Ни в коем случае, командир! - крикнул Форама. - Вы получили приказ доставить меня... - Мы и доставили. Теперь, если не хотите ждать, можете воспользоваться капсулой. Такая у меня инструкция. Инженер! Подготовьте капсулу для выброса! - Исполняю! - Вы думаете, - сказал Форама, - что у капсулы больше шансов безнаказанно сесть в такой каше? - Нет, - ответил командир. - Этого я не думаю. Но рисковать капсулой в данных условиях я имею право, а кораблем - нет. Вот и весь сказ. Несколько мгновений Форама стоял в нерешительности. Риск, да... Неизвестно, успел ли Полководец договориться со Стратой. Если нет - последствия могут быть печальными. Последствия для катера, для экипажа - и для него в том числе, Форамы Ро, физика, ученого шестого уровня со Старой планеты. - Капитан, а если я гарантирую вам, что никто не станет обстреливать нас? - Я не капитан, а командир. А вы - не знаю кто. Гарантии мне может дать только старший начальник. А вы для меня - пассажир. Идите в капсулу, или я все равно начну отходить... "Ну что же, - подумал Форама. - Он - командир, это так. Но капитан-то все же - я. Сейчас я помню это точно. И уже больше не забуду, наверное. Черт, места мало. Но в конце концов мне только добраться до командирского пульта. Механика тут у них не такая уж сложная. И я успел приглядеться кое к чему. Значит, третий путь - тот самый, о котором говорил, вернее, на который намекнул мар Хомура, один из трехсот, павших при Фермопилах. Как бы он повел себя сейчас на моем месте? Во-первых, нейтрализовал бы доблестного командира катера... Это оказалось нетрудно: удара ребром ладони командир не ждал. Был он явным легковесом, и выдернуть его из кресла труда не составило. "Против наших, земных, они все же мелковаты, - подумал Форама - или Ульдемир уже? В этот миг он и сам не понимал как следует, на какое же имя в случае чего ему отозваться... Рука второго пилота шаркала по застегнутой кобуре, но отстегнуть клапан у него сейчас не хватило воображения, потому что он уже начал маневр отхода и надо было решать, как поступить в следующую секунду. Наконец он нашарил застежку кобуры и рванул ее, даже не думая зачем. Ведь пуля, пожалуй, продырявила бы и тонкую обшивку катера. Однако в тот же миг он получил хороший правый в челюсть и задумчиво откинулся на спинку кресла. Ульдемир занял командирское кресло. Выключить реверс. Есть, порядок. Дать ход. Есть. Курс - на планету. На полном. Катер бросился вниз. Инженер - единственный, кто еще был в полном сознании, - на мгновение зажмурился. Он знал, что сейчас по катеру откроют испепеляющий огонь все защитные устройства этого участка поверхности Второй планеты. Но в следующий миг он подумал, что встречать гибель зажмурившись - недостойно. И открыл глаза, стараясь смотреть спокойно в лицо неизбежному. Однако не было ни стрельбы, ни ракет, ни уничтожения. На Второй планете противодесантные батареи ближнего действия взорвались точно так же, как и на Старой. Батареи внешнего заградительного пояса, правда, были в исправности, и не действовали они совсем по другой причине: мозг обороны, Суперстрат - или Страта у добрых знакомых - уже успел дать на них команду, запрещавшую открытие огня вплоть до последующих сигналов. Справедливости ради заметим, что следующим указанием должно было быть - стартовать в направлении, где не было не только ничего живого, но и неживого тоже - только пустота. Именно там ракетам предстояло, наконец, сработать в соответствии с новыми для этой части вселенной законами природы. Законы естества имеют силу для всех - этим они выгодно отличаются от законов, издаваемых людьми. - И если ты сделаешь хоть шаг в сторону, - предупредила Выдра, когда Мин Алика со связанными за спиной руками выходила перед нею из лифта, чья кабина мелко содрогалась от недалеких взрывов, - если шагнешь в сторону хоть самую малость, я всажу за это в спину все, что у меня есть в магазине, и меня за это только наградят, потому что таких, как ты, и надо пристреливать как собак. Дошло до тебя? Мин Алика кивнула. Все это ее, откровенно говоря, не очень беспокоило. Просто - не время было еще уходить. Ладно, пусть старая ведьма поиграет, почувствует себя властью... Что у них тут, на контроле? Что за суета?.. Суета и в самом деле возникла немалая, и вовсе не по случаю появления Мин Алики. Высыпав во двор, все, кто сейчас находился на поверхности, не отрываясь смотрели, насколько позволяли деревья, на десантный катер, стремительно приближавшийся к земле. Это был не такой катер, какими обладали могучие и непобедимые Силы; это был вражеский. - Смотри, паскуда! - сказала Выдра, толкнув Мин Алику пистолетом между лопаток. - Смотри, это не иначе как из твоих. Может, он даже за тобой спешит? За такой драгоценностью? Ну увидишь сейчас, как из него сделают котлетный фарш. "И в самом деле, зачем это? - подумала Мин Алика. - Нет же никакой опасности, никакой надобности... Вот-вот все успокоится... Это Форама, конечно, это только Форама может выкинуть такой до крайности неразумный номер. И сделал он это ради меня. Только ради меня... Поэтому я не стану очень сильно выговаривать ему за это. Может быть, я и совсем не стану..." - Вот сейчас! - сказала Выдра, снова толкнув Мин Алику, чтобы та не пропустила самого интересного момента. - Вот сейчас от него полетят клочья! - Он заходит на посадку! - взвизгнула другая, менее выдержанная служительница Сил и, не дожидаясь продолжения, кинулась под защиту надежного укрытия. Остальные последовали за ней. - Эй, ты! - кричала Выдра, снова и снова тыкая пистолетом в спину Мин Алики. - Немедленно в укрытие! За мной, слышишь? Или я не стану щадить тебя! Считаю до трех... - Три тысячи раз! - сказала Мин Алика каким-то новым голосом. - Раз! - сосчитала Выдра. - Два! Три! Раз! Два! Три! Раз... Считать так ей предстояло еще долго. Мин Алика тряхнула кистями. Ремень, которым были стянуты за спиной ее руки, упал на землю. Мин Алика потерла слегка затекшие пальцы и легко пошла навстречу приземлявшемуся на свободном от деревьев пространстве рядом с прудом десантному катеру вражеской планеты. Почти в ту же секунду у места посадки затормозил мчавшийся на предельной скорости военный вездеход. Люк катера и дверца вездехода распахнулись одновременно. Из катера вышел Форама. Из вездехода - Олим. - Мика! - крикнул Форама что было сил. - Мика! Они бежали друг другу навстречу. Олим отвернулся, потом поднял голову и стал смотреть вверх. Его внимание было привлечено движением, в первые секунды почти незаметным с поверхности планеты. Движением, которое все без исключения люди так часто представляли себе и так боялись. И сейчас у каждого, кто, как Олим, увидел его, - а на целой планете наверняка нашелся не один десяток таких, - должно быть, дрогнуло сердце и прокатилась по телу противная дрожь. Бомбоносцы врага, начиненные смертью корабли Старой планеты, начали сход с привычных орбит. Ровный, спокойный голос бесстрастно доложил: - Бомбоносцы над планетой противника начали сход с орбит. И сразу стало легко и весело. Ну вот все и решилось. Все сработало. Не о чем больше думать, не в чем сомневаться. Началось. А, как известно, только начало трудно. Сейчас десант наверняка уже погрузился на корабли, и команда на старт уже нашла их, и... Весело было в тот момент в Высшем Круге. И все головы уже повернулись к тому, кто принял решение. Чтобы воздать должное. Поздравить. Лично от своего имени. И от всей нации и всей истории. Весело было в тот миг. А в следующий - тот же голос произнес: - Бомбоносцы противника начали сход с орбит. Казалось бы, те же самые слова, только было их на два меньше. Но глубокий, видно, смысл заключался в тех двух словах. Потому что мгновенно увяла радость, и глаза потянулись вверх, и головы стали уходить в плечи. И откуда-то возникло ощущение: сейчас, сейчас обрушится потолок. Почему все они до сих пор здесь, почему не в прекрасных, комфортабельных, всем на свете снабженных, давно уже подготовленных убежищах? Почему не были вовремя отданы соответствующие распоряжения? Мало ли что надеялись, что противник не успеет раскусить нашей глубокой хитрости! У противника тоже есть разведка, и там тоже не дураки сидят... А Верховный-то Стратег, наверное, уже укрылся со своими, он-то не стал дожидаться разрешения!.. Чтобы обелить достойного военачальника, мы должны опровергнуть это последнее предположение сразу же: Верховный Стратег и его двести пятнадцать воинов никуда не укрывались. Передвигаясь в пешем строю и будучи людьми немолодыми и не очень тренированными, они все еще не успели достигнуть ни Высшего Круга, ни даже своей резиденции. И вот все о них. Что же касается находившихся в Круге, то мгновенный упадок духа в них был почти тотчас же пресечен зычным голосом Первого Гласного: - Никакого смятения, го-мары! Для того чтобы упасть, им потребуется около четверти часа! Соблюдая образцовый порядок, го-мары, - все вниз! Он все-таки был Первым Гласным по достоинству. Мин Алика и Форама стояли, обнявшись. Похоже было, что их сегодня, сейчас не интересовали ни бомбоносцы, ни судьбы обеих планет - ничто, кроме их самих. Тем не менее Олим, поколебавшись, направился к ним. - Ну что, Мина Ли, - сказал он. - Ты все-таки успела. И вышло по-твоему. Мин Алика повернула голову к нему. - Что, Олим? - спросила она. - Они уходят. Видишь? Бомбоносцы уходили. Чтобы взорваться - мощно, неконтролируемо - подальше от планет, от населенного, обитаемого космоса. Мин Алика улыбнулась и сказала: - Да, вот видишь, Олим... - Впрочем, - сказал Олим, - я, кажется, вам мешаю. Он был все так же бесстрастен, сдержан, невозмутим, как и всегда и со всеми. - Ничего, - сказала Мин Алика. - Немного мы потерпим. Правда, Форама? - Правда, - откликнулся Форама Ро почти машинально, так как мысли его в этот момент были уже заняты другими, более конкретными вещами. Он думал, что надо поскорее возвращаться домой вместе с Мин Аликой, которую он больше не отпустит дальше, чем на два шага от себя; что на Старой планете ему, надо надеяться, простят его грехи ради того результата, который был достигнут не без его, Форамы, помощи. Он так и думал: что какое-то, пусть малое участие в деле он принимал - у него было ощущение, что он в эти немногие дни как бы сопровождал кого-то другого, кто рисковал, делал, придумывал, добивался; а вот сейчас тот, другой, вроде бы покинул его, или во всяком случае собирался покинуть, и на душе становилось как-то уютнее, но и скучнее, что ли. Но другой еще не ушел, судя по тому, что сказал напоследок Олим, обращаясь к мужчине и женщине: - Но я и не собираюсь вас задерживать. Хочу просто поблагодарить тех, кого больше не увижу. Потому что нам тоже пора... Олим сказал "нам" - как будто их было двое, хотя стоял он перед ними один. - А с теми, с кем увидимся, - посидим тихо, когда все снова будем вместе. Желаю вам счастья. Он повернулся и пошел было, и вот тут Форама неожиданно окликнул его: - Значит, и ты был здесь?.. - Весь экипаж, капитан, - ответил Олим, не останавливаясь, лишь повернув голову. - Но я вернусь раньше тебя, хотя и ненамного. Поэтому и прощаюсь. Он сел в вездеход. Мотор загудел. Машина тронулась, и через минуту скрылась за деревьями парка. Форама Ро посмотрел ей вслед, потом перевел взгляд на космический катер и с некоторым беспокойством подумал, что командир катера и второй пилот вряд ли простят ему тот способ, к какому он прибегнул, чтобы посадить катер на Второй планете. Но ничего не поделаешь, сейчас Форама целиком зависел от них: пора было возвращаться к своим наукам, к своему Опекуну, без постоянной заботы которого физику было как-то не по себе, в свою комнату, где он не был, казалось, так давно. Пора было возвращаться, и нужны были люди, которые поднимут катер с поверхности и приведут его на Старую планету, ведь сюда не Форама вел машину, а тот, другой, кого он как бы сопровождал и присутствие которого уже совсем перестало ощущаться. - Мика! - сказал он, чувствуя необходимость в поддержке, в одобрении, просто в ласковом слове. И она, конечно, сразу же поняла это, Мин Алика, художница девятого уровня и бывший разведчик своей родной планеты, которую - она знала - сейчас покинет очень надолго, и, может быть, никогда больше не придется побывать здесь. Но важнее планеты было то, что она обрела за эти дни: ее собственный мир, ее человек - Форама, с которым она больше не собиралась расставаться никогда и ни за что. Что-то еще она сделала за эти считанные дни. Ну да: чем-то помогла справиться со страшной угрозой: в небе нет больше бомбоносцев. Но сейчас Мин Алика не очень хорошо представляла, как все получилось: это и не она, собственно, действовала, а кто-то от ее имени, некто, чье присутствие она ощущала до самой последней минуты - а сейчас ощущение это вдруг исчезло. И она улыбнулась Фораме и сказала: - Пойдем. Так хочется поскорее попасть домой... Ей было все равно сейчас, будет ли это ее комнатка, или та, где жил Форама, или какая-то новая - где они будут вдвоем, там и будет дом. - Думаешь, нам простят? - Что? - удивилась Мин Алика. - Мы ведь ничего не делали. Неужели они не поймут?.. Они, держась за руки, пошли к катеру. А поодаль, полускрытый стволом дерева, стоял капитан Ульдемир и смотрел им вслед. Смотрел вслед двум самым обыкновенным людям этой планетной системы, успевшим уже позабыть о подлинных причинах своего мгновенного взлета. Но, может быть, это и к лучшему: самое главное осталось с ними, и будут их там прославлять или поносить - самое главное все равно с ними, и они инстинктивно понимают это. А с кем же остался он, Ульдемир? Он опустился на траву, прислонился спиной к стволу, положил подбородок на колени. Уходил Форама. Мир тебе, мой квартирный хозяин. Но уходила и Мин Алика. Форама любил ее, конечно. Но ведь и Ульдемир - тоже!.. Только ему под силу было пробудить любовь и в Фораме, до того - слишком спокойном, уравновешенном, ограниченном для этого. Прекрасно, что Алика оказалась такой, что заслуживала высокого чувства. Но она-то любила Фораму, а не капитана Ульдемира, о котором и ведать не ведала. А Ульдемир знал, кого он любит: ее. И снова он остался один. Снова досталось ему - завистливо глядеть вслед чужому, удаляющемуся счастью. Проклятая судьба твоя, капитан Ульдемир... Ульдемир встал и еще раз глянул на серое небо в ярких звездах и на темные стволы, которые, казалось ему, стали как-то светлее и веселее, потому что веселее и светлее сделались находившиеся среди них люди. Ему показалось, что изнутри бетонного низкого здания чей-то голос назвал его имя. Подойдя к двери, он негромко спросил: - Меня кто-то звал? - Да, - ответил голос, и Ульдемир вздрогнул, потому что голос этот, голос женщины, показался ему знакомым. Он вздрогнул и решительно перешагнул высокий порог... ...и тотчас же зажмурился. Яркий полуденный свет после глубоких сумерек, в которых находился он только что, заставил Ульдемира сжать веки; не меньше минуты простоял он, пока решился открыть глаза - радужные круги плыли перед ним в красноватой мгле, и он боялся, что открыв - и вовсе ослепнет, и поднимал веки медленно, словно бы налились они неодолимой тяжестью. Но открыл, и ничего страшного не случилось. Свет, и вправду, был ярким, весенним, веселым: Ульдемир стоял на дороге - полевой, была она просто полосой убитой земли между огромными полотнищами чернозема, одно из которых уже почти совсем закрыто было плотно зеленым ворсом взошедших хлебов, другое же темнело: до половины - матовой чернотой свежей пашни, дальше же - посветлее, плотной поверхностью еще не поднятой земли. В отдалении, по линии раздела двух этих частей, двигалось что-то, приближалось медленно, но упорно. Ульдемир поднял руки к глазам, как если бы приходилось смотреть против света (хотя свет здесь был отовсюду, и ни один предмет не бросал тени) и увидел: широкогрудые, рослые, на сильных ногах ступали две лошади в упряжке, сытые, могучие; позади них человек - мощный, загорелый, полуголый с силой налегал на рукоятки плуга, как сперва показалось капитану, но когда пахарь приблизился, Ульдемир увидел, что даже и не плуг то был, - хотя бы простенький, однолемешный, но соха, примитивная, простая соха, деревянная, неуклюжая - предпрошедшее время, плюсквамперфектум агротехники. Каторжная работа, - подумал про себя Ульдемир, жалея того, кому приходилось проводить дни свои в таком непроизводительном, однообразном и изнурительном труде, и прикидывая одновременно, как уместен оказался бы тут даже простой трактор его эпохи - не говоря уже о той машинерии, какой оснащено было сельское хозяйство новой, благополучной Земли, милой планеты. Свет и небо, переходившие там, где надлежало быть горизонту, в неразличимую дымку, были словно знакомы ему, но чтобы здесь даже плуга железного завести не могли, казалось ему невозможным. Убожество, бедность? Но - теперь это было видно точно - лошади были не замотанные клячи, а таких статей, что в его времена кочевали бы с выставки на выставку, вызывая восторженно-деловой интерес специалистов; да и сам пахарь выглядел олимпийским тяжеловесом, и не представить было, что перебивался он с хлеба на квас, что в образованном сознании капитана Ульдемира было прочно связано с такой вот технологией... Ульдемир смотрел и лишь качал головой, то ли осуждая, то ли удивляясь. Тем временем землепашец закончил борозду у самой дороги, но поворачивать обратно не стал, а опрокинул соху, посмотрел на Ульдемира без видимого удивления, улыбнулся и кивнул со сдержанным, но не враждебным достоинством. В нескольких шагах, подле дороги, белым полотенцем было покрыто что-то небольшое; пахарь подошел, снял полотенце, поднял кувшин, странно сверкнувший, словно был он вырезан из единого кристалла хрусталя, пахарь напился, снова глянул на Ульдемира и протянул кувшин ему, ни о чем не спрашивая. Капитан почувствовал, что и в самом деле хочет пить, очень даже; он перенял сверкающий сосуд с прозрачной жидкостью, поднес ко рту, понюхал, потом не без опаски отхлебнул. То была простая вода, не ледяная (по такой жаре это было бы хуже), но холодная, чистая, вкусная. Напившись экономно, капитан перевел дыхание, вернул кувшин и тоже улыбнулся и взглянул на пахаря уже повнимательнее. И вдруг как-то разом узнал его - словно было что-то затянуто покрывалом и лишь контуры угадывались, но вот покрывало исчезло, и возникли определенные черты. Ульдемир смотрел, не соглашаясь с самим собой, не допуская, что он действительно видит это, а пахарь стоял спокойно и смотрел Ульдемиру в глаза, и лишь какой-то намек на улыбку таился в углах его губ - на улыбку добрую, хорошую, понимающую, не ехидную и не хвастливую улыбку человека, какая возникает, когда удается наконец чем-то удивить другого: долго мечтал, и вот однажды получилось. Нет, без всего этого, без выпирающего сознания произведенного эффекта, а просто по-доброму улыбался старый друг и спутник. Ульдемир, все еще боясь, поверил, однако, наконец и хотел сказать "Здравствуй", но слово не вырвалось, его перекосило где-то внутри, словно патрон в патроннике, так что капитан только порывисто мотнул головой. "Ничего, - сказал пахарь, - весьма рад видеть тебя здравствующим и благополучным". Капитан снова дернул головой, словно лошадь, но тут наконец-то и голос прорезался. "А ты, ты-то как?" - выговорил он громко, почти закричал. "Да слава богу, как видишь". - "Но как, как?..". Собеседник усмехнулся. "Мы ведь сего не знали, Ульдемир, - сказал он. - И ничего в том нет удивительного, потому что всякое знание есть лишь краешек знания, а они воображали, что ежели умеют более нашего, то и знают больше, на деле же это не так". - "Да скажи же!.." - "Просто все, капитан. Уж проще некуда". - "Погоди... Но мы же... Ты прости нас. Так все нелепо получилось на Дали. Мы жалели, мы вернулись потом, искали - не нашли..." - "И не могли. Нас ведь тут убить нельзя. Человек только в своем времени смертей, а чуть только он вырвался из своего времени в иное, будущее - там его уже не убить. И если кому кажется, что все же убили, на деле сие означает лишь, что человек возвращается к истоку своему, к началу - туда, откуда его взяли, и там живет далее". - "Значит, ты тогда...". - "Потому вы меня и не обрели". - "А потом?". - "Рассказывать долго, в другой раз как-нибудь, встретимся же еще. Но вот ныне я здесь, и уж отсюда - никуда". - "Здесь?". - "На Фермеровской ниве тружусь; оказался достоин". Ульдемир снова окинул взглядом бескрайнее поле и незамысловатый инструмент. "Что же тебе ничего получше не смогли дать? - спросил он, для верности указав на соху. - Трактор здесь не помешал бы. Верно? Тем более, ты - человек, всякие технические сложности превзошедший...". "Да нет, неверно, пожалуй, - возразил Иеромонах непринужденно, словно именно такого вопроса ждал и ответ заготовил заранее. - Есть любители и такого; но по мне - ничего нет лучше, - он кивнул в сторону своей упряжки. - Жизнь общается с жизнью, и нет никакого мертвого вещества: и я жив, и лошади мои, и земля живая, и дерево было живым и никогда не бывает совсем мертвым, пока не сгорит". Последнее относилось, надо полагать, к сельскохозяйственному орудию. "Не люблю, как пахнет железо, особенно в работе. Надышался вперед на все времена в нашей железной коробке". - "Вот как... А я-то думал, что ты к нашему делу приохотился". - "Так оно вроде и было. Человек, сам знаешь, может привыкнуть ко всякому, ты вот привык же там, на Старой планете; то, что у нас было, - далеко не худшее, не хочу зря хулить; но я вот понял в конце концов, что настоящая моя жизнь - пахать землю, и именно так: сошкой, на паре коней, вот в чем моя красота. Но моя жизнь - она не для каждого: жизнь у любого человека своя". - "Однако вряд ли ты таким способом много наработаешь". - "Эх, еще не понимаешь ты, капитан; но поймешь. Я тут наработаю много, мно-ого!". Не очень понял его капитан Ульдемир, потому что слишком глубоко в нем, человеке двадцатого века, коренилось представление о количестве произведенного, как критерии оценки человека и всех дел его; да и вообще едва ли не всего на свете. Да, собственно, и пахарь ведь думал точно так же; только слишком различным было у них представление о том, что же должен человек производить в своей жизни. Капитан думал, привычно и без запинки, о производительности труда, пахарь же - о другом, что творит человек, - о том, что Ульдемир, по воспитанию своему, да и по всему характеру цивилизации, которая стояла на дворе, когда он родился и жил, в расчет практически не принимал, хотя и нельзя сказать, чтобы совсем не знал о нем. Знал, но как-то теоретически, абстрактно знал, без приложения к сегодняшней, сиюминутной жизни, все равно - своей или любого другого человека. Но недосуг им обоим было ввязываться сейчас в дискуссию по такой непростой проблеме. Так что Ульдемир не стал спрашивать (хотя очень хотелось) - на своей ли земле, например, старый друг пашет, или на хозяйской, или общественной, или еще какой-нибудь; и какой тут строй и социально-экономический уклад; и еще много было разных вопросов. Но Ульдемир, привыкший уже ко всяким нелогичным и даже неправдоподобным (с точки зрения полученного им воспитания) событиям, понимал, безусловно, что сюда, на эту дорогу, попал он не сам собой и не случайно. А коли так, значит, когда настанет время, ему объяснят и скажут... От себя можем сказать лишь, что был капитан в этом неправ, ибо человек - не механизм, который можно включить и выключить в нужный момент, и спрашивать нужно всегда, потому что иного случая может и не представиться. Но это не важно сейчас... Он улыбнулся пахарю. "Наверное, надо мне идти, - сказал Ульдемир. - А уж как я рад, что тебя встретил..." - "И я тоже. Ты еще всех наших встретишь, они раньше тебя успели вернуться". - "Да, мы далеконько были...". "Далеко, близко, - сказал пахарь, - здесь такого измерения нет, здесь - иначе... А Землю вспоминаешь?". Капитан усмехнулся. "Конечно. На которой жил раньше: старую. Мою". - "Что удивительного? Своя Земля ведь - одна... Ну что - за работу, что ли?". Он шагнул в сторону, потом повернулся, словно смущенный чем-то, опустил даже на миг глаза, потом снова поднял. "Что?" - спросил Ульдемир. "Ты, капитан, если будешь опять на Земле, - может и так статься, - поклонись ей от меня. Низко поклонись, земным поклоном". "Ладно", - пообещал Ульдемир, не очень, впрочем, веря в такую возможность. - "Ну, счастливого пути, Ульдемир". Пахарь повернулся, подошел к лошадям, пожевывавшим что-то в торбах, надетых на спокойные, достойные морды их, - поднял соху, вожжи перекинул через плечо, поставил соху в нужное место, освободив перед тем ладонями, чмокнул, понукая, - лошади влегли в хомуты, сошник словно нехотя, но глубоко ушел в землю - и двинулись, прокладывая новую борозду, и пахарь, кажется, даже запел что-то негромко, хотя было ему нелегко, загорелая спина его отблескивала потом, свежая борозда тянулась ровно, без единого огреха, словно шов, простроченный на хорошо отрегулированной машинке. "Ну что же, прощай пока, Иеромонах, - подумал капитан Ульдемир. - Прощай, инженер..." И пошел. Давненько не приходилось ему шагать так, не торопясь, но и не медля, емким шагом, когда человек словно бы и не спешит, но через минуту-другую оглянешься - а он уже во-он где!.. Воздух над нагретой землей дрожал, но дышалось легко, идти хорошо было. Сотня и сотня, и сотня шагов повторялись, и странное спокойствие нисходило, спокойствие, которое есть - отсутствие беспокойства за что бы то ни было, от пустяка до главного; а подобное отсутствие беспокойства тогда лишь приходит, когда человек уверен, что живет именно так, как надо, и там, где надо, и тогда, когда надо, что не заблудился случайно в чужом месте или времени, откуда почему-либо не может вырваться, - но там и тогда, где ему быть должно. Странное для капитана ощущение, потому что был он ведь не на Земле, и места эти никак не смахивали на его родные края, и занимался он сейчас вовсе не своим делом: его дело было водить корабли, а если брать самую раннюю его, совсем другую жизнь, сейчас уже почти забытую, - то и там опять-таки его задачей было вовсе не отмеривать пешком километры по проселку. Нет; и все же он каким-то образом сейчас чувствовал себя дома: ведь бывает же в конце концов и так, что ты вдруг обретаешь свой настоящий дом не там, где родили тебя, и вскормили, и воспитывали, но совсем в другом месте - и с первой минуты понимаешь, и потом у тебя не возникает и тени сомнения в том, что вот это и есть твой дом, потому что не прошлое руководит тобой, наоборот - ты все время, каждым шагом, каждой секундой жизни выходишь из этого прошлого, как все выше колено из колена выдвигается телескопическая антенна для приема дальних и нужных сигналов своей планеты... Ульдемир шагал. Та грусть, что вдруг охватила его в последние минуты пребывания на Старой планете, не покинула его совсем, но как бы несколько видоизменилась. Он больше не чувствовал своей заброшенности, оторванности от всего на свете; наоборот, было у него здесь необъяснимое чувство того, что одиноким он тут все же не был и оторванным ни от чего не оказался. Остаток же грусти имел причиной то, что Ульдемир пошел за голосом женщины - но его снова лишь поманили, и теперь он ясно понимал, что то не был голос Мин Алики, и не голос навсегда исчезнувшей Астролиды, нет; и не голос Анны, давно уже отстранившейся даже в памяти; но знаком был голос, в этом капитан готов был поклясться самой страшной из звездных клятв. И вот - никого не оказалось, и шагай себе, капитан; может статься, и вышагаешь что-нибудь рано или поздно... Вот почему было капитану грустновато, но грусть эта не нарушала спокойствия, в каком он пребывал, а напротив, как-то оттеняла его, отчего спокойствие казалось еще увереннее, надежнее, достовернее. Ведь не так устроен человек, чтобы у него все могло быть совсем уж ладно, обязательно хоть какая-то малость да будет не так; если же все буквально так, как хотелось бы, то это ненадолго, и это не спокойствие, но совсем другое: счастье. Однако счастье и спокойствие - вещи совсем разные, они, как говорится, и рядом никогда не лежали. Дорога шла, время от времени лениво поворачивая: порой - без всякой видимой причины, а то - чтобы обойти одинокое дерево, не потревожить его. Понемногу стали попадаться кусты, потом их сбежалось к дороге больше, а там начали выскакивать деревца, пошел молодой лес, в который дорога вбежала с каким-то вроде бы даже веселым извивом. Стояла звонкая птичья тишина, потом затрещали кусты, и что-то неразличимо быстрое промчалось, перемахнуло через дорогу - и скрылось в лесу по другую ее сторону, а треск, хотя и не сильный, все приближался оттуда, слева, и вот на дорогу вынеся длиннейшим прыжком преследователь, на лету готовясь к следующему прыжку - но увидел Ульдемира и удержался, едва коснувшись дороги пальцами босой ноги; видно было, каких усилий стоило ему смирить свою прыть, но он справился и встал, поджидая капитана, и рот охотника неудержимо растягивался от уха до уха. "Привет, капитан! - крикнул он, не дотерпев полного приближения Ульдемира. - Что ж ты позволяешь мне упустить обед?". Капитан был уже готов ничему не удивляться - и не стал, он эту встречу воспринял как должное, словно было бы очень странно, если бы она не состоялась. "Привет, Питек! - ответил он. - Давно вернулся? Как дела?". - "Давно ли? Не знаю, тут как-то не так со временем, да я и всегда считал, что время - это лишнее, его вы придумали там, в ваших технических столетиях. А что до жизни, то я живу! День еще не успел пройти, а я уже жду завтрашнего, и радостно оттого, что я знаю: пройдет он не хуже сегодняшнего, и впереди таких дней много-много". "Ты один?" - спросил капитан на всякий случай. "Сейчас - нет. Все наши в сборе. Не могли же мы допустить, чтобы ты прошел мимо и не посидел с нами". "Посидеть с тобой! - воскликнул Ульдемир, изображая ужас. - После того, как ты влил в меня столько отвратительного пойла на Шанельном рынке!" - "А что, - откликнулся Питек, ухмыляясь, - посидели тогда неплохо, настоящий штык-капрал должен пить, пока остается хоть капля". - "Ну, вот, и после этого ты меня приглашаешь". - "Ты же знаешь, капитан: здесь все иначе. Мы собрались неподалеку. Только вот я из-за тебя упустил дичь". "Охотишься?" - спросил Ульдемир, идя рядом с Питеком по дороге и сворачивая вслед за ним на едва заметную тропинку. "Я ведь охотник от природы, капитан, ты знаешь. И тут я делаю свое дело. А главное ведь - делать свое дело, свое, а не чье-нибудь, а какое дело свое и какое - чужое, не может знать никто, кроме тебя самого, да и ты иногда понимаешь это с самого начала, а порой - не сразу. Но понимаешь. И тогда уже не хочешь делать ничего другого, кроме своего дела..." Ульдемир хотел что-то возразить, но они уже вышли на поляну, где кружком около костра сидели остальные из его экипажа, бывшего экипажа: и мар Цоцонго Риттер фон Экк, и штаб-корнет Георгий, из Спарты, и разведчик Олим, Гибкая Рука. Взгляд Ульдемира еще раз обежал полянку в безумной надежде, что еще один человек окажется тут - Астролида, инженер; но ее не было, компания собралась мужская, и он немного поник на мгновение, хотя, правду говоря, и знал, что больше ее не увидит никогда. Он сел; они все долго смотрели друг на друга, переводя глаза с одного на другого, чувствуя, что все они - одно, но одно это отныне будет существовать в разных местах. Потом разом вздохнули, словно по команде. "Ну что же, Питек, - сказал Ульдемир, чтобы завести нейтральный разговор, - есть у тебя охота, ладно. А остальное как? Жить под кустом? Или тут и дождей не бывает? И холодов? Тогда, конечно, удобно - да ведь это одно место такое, может быть, существует в мире, а в других местах ты и сам знаешь, как. А после охоты хорошо ведь принять горячую ванну, а?" Охотник кивнул. "Неплохо. Но, наверное, было бы очень скучно - если бы никогда не случалось дождей, гроз, холодов даже. Тогда кто знал бы цену хорошему дню? Но это не главное. Думаешь, тут нет твоей горячей воды? Думаешь, это мир охотников? Нет, капитан, это мир людей, а люди бывают всякие, и я люблю нестись за оленем, а другому нужно забраться в самую глубину материи, ему не нужен мой нож, ему нужно другое - ты думаешь, у него нет того, что ему нужно, чтобы с нетерпением ожидать каждого следующего дня?" - "Есть? Значит, что же - каждому по потребностям?" - "Да, если потребности - такие, - вступил в разговор Георгий. - Ты не видел здешних городов, Ульдемир, а они есть, таких ты и представить не можешь. И там живут люди, чья жизнь должна протекать именно там, а тут они захиреют от скуки. Каждый человек должен жить так, как ему свойственно, капитан, разве не так?" - "Прекрасно было бы. Но ведь время..." - "Послушай, капитан, - проговорил Уве-Йорген. - Наша с тобой ошибка, ошибка всего нашего времени, - в том, что мы решили, что новое - противоположность старого и его отрицает. Нет, новое лишь дополняет старое, и чем больше всего существует одновременно, тем больше шансов, что каждый найдет занятие по себе..." - "А ты нашел дело по себе. Рыцарь?" Уве-Йорген усмехнулся. "Я... Обо мне другой разговор. Как и о тебе, надо полагать. Но вот ребята, кажется, осваиваются, и никуда уже отсюда, думаю, не собираются". - "Почему? - не согласился Георгий. - Я еще не совсем решил. Но создаются новые планеты, Ульдемир, и восстанавливаются те, где были слишком неразумные хозяйства. И я, может быть, попробую обосноваться на одной из них. Понимаешь, здесь слишком благополучно для меня. Вот Иеромонах нашел свое, и Питек тоже, и Гибкая Рука". Индеец кивнул и снова словно застыл, слушая. "А я еще буду искать, - сказал Георгий. - Здесь, конечно, всего очень много. Но ведь всегда остается в мире что-то такое, чего здесь нет. Вот я и хочу найти это". "Хорошо, - согласился Ульдемир. - Значит, только мы с тобой, Рыцарь, остаемся неприкаянными". - "Что поделать, - пожал плечами Уве-Йорген, - мы из двадцатого века, он был не очень уютным, сильно трясло, и нам не так просто остановиться и успокоиться. Не правда ли, капитан?" - "Наверное... Значит, ты..." - "Попытаюсь". - "Но что мы станем там делать?" - "Там? Там это будет проще. Понимаешь, все-таки Земля - это..." - "Я еще не знаю, что предложат", - сказал Ульдемир, словно дело происходило в приемной начальства и они ждали очередного назначения. "Я попрошусь туда, где еще стреляют, - откровенно сказал Уве. - Только теперь мне стало куда яснее, зачем надо стрелять. Затем, чтобы там, где приходится нажимать на спуск, это происходило бы в последний раз. Только ради этого". - "Да, - сказал Питек, - с вами иначе. Мы теперь уже стали людьми Фермера. А вы оба - еще люди Мастера" - "А какая разница между теми и другими?" - поинтересовался Ульдемир. "Разница не в людях, а в том, что и как они должны делать. Вот ты: ты капитан?" Ульдемир подумал и сказал: "Наверное, нет. Я многим занимался в жизни и отбрасывал одно за другим именно потому, что не было у меня ощущения сытости, не было сознания своего дела. Я еще не знаю, Питек, кто я, хотя большая часть жизни уже прошла". - "Об этом ты не думай, - сказал внезапно индеец, - ты думай о главном". - "Ну вот, я же сказал, что не знаю. Иногда мне кажется... Впрочем, кажутся мне разные вещи. Может быть, на деле я - плотник и мне надо взять инструмент и обосноваться где-нибудь здесь, неподалеку от вас?" - "Может быть", - согласился Гибкая Рука. "Плотники вам нужны?" - "Все люди нужны самим себе, - сказал Питек, - и если они нужны самим себе, то они нужны и другим. Ты только пойми правильно: нужны себе не для того, чтобы пить, есть и спать, а для того, чтобы делать свое дело, как Иеромонах и я, да и все, кто живет здесь. Но в чем твое дело - я знать не могу. Ты будешь разговаривать с другими людьми. С теми, кто знает куда больше нас: с Мастером, с Фермером. Может быть, они что-то посоветуют тебе, подскажут... Но что-то ты и сам должен знать. Хотя бы самое основное. Для начала". Ульдемир задумался. "Ну, главное я, пожалуй, знаю, - сказал он достаточно уверенно. - Снова оказаться на Земле. На старой, на моей Земле. И может быть, там для меня все-таки найдется дело по вкусу". "Это понятно, - согласился Питек. - Для тебя она существует в целом, Земля. Не только какое-то одно или два места на ней, но вся Земля, вся планета вместе со всем, что на ней есть, или, вернее, было тогда. И если чего-то из этого всего будет не хватать, тебе станет уже не по себе, потому что это будет уже не та Земля, хотя бы недостающее тебе пытались заменить чем-нибудь получше. У меня, у монаха, у Руки совсем иначе: для нас нет целой Земли, она существует для нас только в тех пределах, какие были нам доступны в наши времена, а пределы эти невелики, и то, что есть здесь, не очень отличается от того, что было там. Но ты и Рыцарь - другое дело. Понимаешь, если бы вас поселить в другом месте Земли, вы все равно были бы, наверное, довольны, потому что для вас это все равно была бы все та же планета, даже если бы все там не было похоже на привычные тебе края". - "Но на Землю мне вряд ли попасть", - невесело заметил капитан. "Почему?" - "Я с самого начала предлагал Мастеру установить контакт с нашей земной цивилизацией - обещал от этого какие-то выгоды!.." Питек усмехнулся. "Этого не надо стыдиться, - сказал он, - тогда мы еще ничего не знали". - "Да; но все равно, он мог бы пообещать отправить меня на Землю, пусть и без контактов: теперь я знаю, что им ничего не стоит сделать это". - "Вот и проси. Конечно, может быть, все чуть сложнее: у них, видишь ли, такое представление, что человек должен быть там, где есть подходящее для него дело. Но, с другой стороны, они считают, что ограничивать человека ни в чем нельзя, иногда они даже слишком не ограничивают, так что потом приходится срочно идти на помощь и спасать. Ну, как на тех планетах..." Легкие улыбки прошли по лицам после этих слов охотника. "Капитан, - сказал Георгий, - и ты, Рыцарь: в любом случае помните, что мы здесь и что если понадобится помощь - наверное, никто не станет мешать нам прийти и помочь. Все-таки что-то мы уже умеем, верно?" - "Ну, - сказал Рыцарь, - попали бы вы в мои руки с самого начала, вы сейчас умели бы больше. А то даже в экспедиции меня, видите ли, приставили к физику. А я летчик, я солдат и мог бы тратить время с большей пользой". - "Когда надо, мы все - солдаты, - сказал Рука. - Мы все воины. Когда надо". Снова все помолчали. Потом Ульдемир встал. - Спасибо, - сказал он. - Это было здорово - увидеться. - Мы желаем тебе счастья, Ульдемир, - сказал Георгий. - Я увижу тебя там, - проговорил на прощанье Рыцарь. - Я еще поохочусь немного. Достойное занятие. "Не надо оглядываться, - думал Ульдемир, уходя. - Не надо, потому что все равно это горько - что бы там ни было впереди. Но каждый ищет самого себя. И этот "он сам" не всегда там, где другие... И вообще (думал он) человек со своими делами должен справляться сам: тогда он каким-то образом организует мир вокруг себя, если же он полагается на других, то лишь пристраивается к миру, организованному другими. Беда только в том (думаем мы), что никому из нас неизвестно в точности, как нужно организовать мир и для чего. Кто-нибудь другой, может быть, и знает, а мы - увы. Впрочем, как говорится, еще не вечер..." Ульдемир снова стоял на обширной открытой веранде, залитой все тем же золотистым светом. Только что прошел он лугом, поросшим яркой муравой, каблуки его простучали по мостику, перекинутому над неширокой, прозрачной, медленно струящейся речкой, окаймленной невысокими кустами, и взошел на крыльцо. На веранде никого не было, но стоял стол, накрытии на четверых, накрытый в полном соответствии со вкусами и обычаями Земли, - и следовательно, именно его ждали здесь. Дверь, из которой Ульдемир вышел сколько-то дней назад (но он не мог сейчас поручиться, что только дни прошли; неизбежность времени не ощущалась здесь) была гостеприимно отворена, однако он не стал заходить в дом, а остался на веранде в уверенности, что долго ждать ему не придется. И действительно: высокий человек, в углах рта которого, как и прежде, крылась чуть ироническая улыбка, вышел и приблизился к Ульдемиру. Капитан, не зная, как надлежит приветствовать хозяина, ограничился кивком - не небрежным, а выразительным, с паузой, позволявшей счесть это движение за поклон. Мастер улыбнулся в ответ и тоже кивнул - не так церемониально, может быть, но доброжелательно, словно увидел приятеля, с которым встречался лишь недавно и с которым за прошедшее с тех пор время ничего плохого не только не случилось, но и не могло случиться. Мастер подошел к столу, но садиться не стал, сказал лишь: - Обождем других, если не возражаешь. А тем временем хочу поздравить тебя. Ты все сделал правильно. Ты помог. - Кому? - не удержался Ульдемир от вопроса. - Миру. - Ты имеешь в виду те две планеты, Мастер? - Нет. Мир - это все, - сказал Мастер, широко проведя рукой. - Все, что есть, и чего еще нет, но что будет, должно быть - если развитие не сойдет с верного пути. Казалось бы, что такое две небольшие планеты для всего мира? Но с них мог начаться, а точнее - ими мог продолжиться и усилиться процесс, вредный для развития мира. Так что считай, что мир избавлен от одной из помех благодаря и твоим усилиям. Народы ставят за такие дела памятники; и тебе тоже будет воздвигнут памятник на обеих планетах. Только изваян будешь не ты, к сожалению, а мар Форама Ро, способный ученый и не очень крупный человек, в нужный момент решившийся, правда, на нужные, хотя и небезопасные действия. Мы знаем, что вел и побуждал его ты, а дал тебе такую возможность я; таким образом, сделали все мы с тобой, но люди там никогда ничего не узнают. И это, возможно, слегка уязвит твое самолюбие. Но народы не так уж редко ставят памятники не тем, кто был мозгом и сердцем свершения, но лишь оболочкой - памятники внешности, а не сути. И лишь мы знаем, как все было на деле. Но мы нередко отождествляем себя с силами природы, Ульдемир, - а разве силам природы нужны монументы?.. Но я понимаю, что мы с тобой можем судить об этом по-разному, и одно лишь знание сути может показаться тебе не вполне достаточной наградой за силы, которые ты потратил, и опасности, каким подвергался. И, быть может, за некоторые разочарования, без чего, насколько я могу судить, тоже не обошлось. Поэтому мы наградим тебя, хотя наше представление о награде не во всем будет совпадать с твоим. Тебе придется поверить в то, что наше представление ближе к истине, именно поверить: поймешь ты это, наверняка, не сразу. - Ладно, Мастер - сказал Ульдемир, усмехнувшись... - Какой еще памятник? На Земле не знают об этих делах, а на Старой планете никому не ведом Ульдемир. Но чтобы чувствовать себя вознагражденным, я хочу все-таки понять толком: что же я сделал? Предотвратил войну между двумя планетами? Да, это немало - для их обитателей; но если говорить о Вселенной, то так ли уж велика заслуга? Мастер улыбнулся. - Ты все еще мыслишь масштабами своей Земли, - сказал он, - и на уровне ее знаний. Уровень этот, скажу сразу, не очень высок, а ты ведь еще и не самый знающий... Но даже и у вас на Земле давно знали, Ульдемир, что нет в мире изолированных событий и каждое влияет на все остальное. Но у вас представляют это лишь в самом общем виде, а механизм взаимодействия между, казалось бы, разобщенными событиями тебе совершенно неясен, да и всем у вас - тоже. И не потому, что эти вещи слишком сложны для вашего постижения. Они крайне просты, даже примитивны. Но вы никогда не пытались всерьез подумать о них, потому что в вашем мышлении существует множество запретов, вами самими поставленных и ничем не обоснованных. И вот это самоограничение вашей мысли направило вас на тот путь развития, который теперь заставляет Фермера считать вас сорной цивилизацией, культивирующей искусственную жизнь вместо естественной, цивилизацией, не понимающей, что такое человек и какова его роль в мире. Но об этом тебе лучше поговорить с Фермером: люди - его стихия, мое дело - мир, его конструкция, развитие и совершенствование. Но все же скажи мне: чего ты пожелаешь для самого себя? - А что ты можешь предложить, Мастер? - Не более, чем есть у меня. Хочешь остаться, хочешь быть с нами? Это не так уж плохо, как может тебе показаться, Ульдемир: быть моим эмиссаром. Это - множество планет, на которых тебе придется бывать. Цивилизаций, с какими доведется встречаться. Правда, должен предупредить сразу: чаще всего это будут не лучшие цивилизации. Те, где дела идут хорошо, мы навещаем редко, там работает Фермер, удобряет и улучшает, получает урожай и сеет снова... Это будут не самые благополучные цивилизации, и