рибыл в свое надежно упрятанное в недрах скального массива хозяйство, отдал соответствующие распоряжения, и программисты рангом пониже стали переводить сформулированный Верховным Стратегом ответ на маловыразительный, но точный язык, на каком они объяснялись с Полководцем, со всеми его секциями, устройствами и мегаблоками. И все катилось как по рельсам, пока не доехало до стрелки. Но где стрелка, там, как известно, и стрелочник, а он-то всегда и бывает виноват. Со стороны глядя, надо сказать, что Верховный Стратег Планеты поступил, как ни говори, и красиво, и решительно: на себя ответственность и перед историей, и (что бывает куда болезненнее) перед вышестоящими начальниками. Однако красота бывает разная, и красота удачного броска копьем или выстрела из лука - красота совсем не та, что красота системы уравнений, где недавняя мешанина величин приходит в стройную и поддающуюся решению форму. И там, где царят уравнения, копьем потрясать вряд ли стоит. И вот получилось, что Верховный поставил свою планету гораздо ближе к катастрофе, чем даже сам предполагал. Дело в том, что, как мы уже знаем, нашелся все-таки исполнительный разведчик, который сообщил на Вторую планету, в ее соответствующее Управление, не только о происшедшем взрыве, но и о его причинах. Было это для разведчика несложно, поскольку он присутствовал на первом из описанных здесь совещаний, в развалинах института, и присутствовал по праву. В отличие от Мин Алики, человек этот не был ни уроженцем Второй планеты, ни ее патриотом; был он патриотом лишь самого себя. И, зная цену себе и своей работе (основной), он считал, что, помимо уровня, которым он обладал на своей Планете, ему следовало бы еще иметь что-то, что должным образом выделяло бы его из среды остальных. Титул, скажем. Но титулов здесь не было, они были там. И, значит, надо было оказывать услуги Второй планете, потому что в случае, если бы большой спор состоялся и кончился в ее пользу, то на Старой установились бы те же самые порядки, и человек этот одним из первых удостоился бы титула; в случае же мирного продолжения событий он был бы точно таким же образом отмечен там, на Второй; - и если бы ему удалось в конце концов попасть туда, и даже если бы не удалось; и в этом, наиболее печальном случае он все равно бы знал, что является титулованным лицом, и испытывал бы от этого великое удовлетворение. Таковы основные причины; деньги, им получаемые время от времени, играли роль второстепенную. На Второй планете смогли сразу оценить сообщение по достоинству. Мало того: там (как часто бывает) сгоряча даже преувеличили размер опасности, предположив, что взорвался не экспериментальный материал в малом количестве, но уже изготовленный снаряд. Поспешный вызов Мин Алики был лишь малой деталью процесса, происходившего сейчас на верхах Второй планеты, вокруг ее Круглого Стола. Более существенной частью процесса была новая программа, переданная всей бомбоносной эскадре соответствующим кодом. По этой программе корабли должны были начать атаку без всякой дополнительной команды уже в случае, если постороннее тело приблизится к ним на расстояние, впятеро превышавшее прежде установленное и скрепленное договором. Решение было принято не с кондачка; полученную со Старой информацию запустили в Суперстрат - так назывался аналог Полководца, существовавший на Второй, - и тот, без труда просчитав несколько возможных вариантов, не прошел мимо и этого; меры были приняты по всем вариантам, но это изменение, которого, видимо, всерьез опасался Полководец, могло прежде остальных привести к необратимым последствиям: ведь над Старой планетой, кроме бомбоносцев, летали все-таки и корабли иного, мирного назначения и какой-нибудь из них мог случайно пройти слишком близко к взрывчатой шеренге. Надо сказать, что подобное изменение должно было, конечно, быть сообщено администрации Старой, чтобы предотвратить случайности; да Вторая и не собиралась скрывать принятые меры, напротив: пусть знают, что подлый маневр врага разгадан. Однако информация Старой шла по каналам Департамента Межпланетных сношений, а там работали в основном люди, а не компьютеры, так что соответствующее сообщение могло достигнуть Высшего Круга хорошо если через день, а то и два. За это время мало ли что могло произойти. Но уж такие нравы были в ту эпоху. Поддали уже как следует, и все захорошело, и пыль перестала казаться пылью, а сброд вокруг превратился постепенно в милых, сердечных, лучших на свете людей, накрепко и навечно связанных общностью интересов. Но, развеселившись, форама не утратил еще ясности мышления; наверное, ему даже не было так весело, как он показывал. Но говорил он оживленно, часто смеясь, кое-что искажая, кое в чем преувеличивая, как это часто бывает с людьми, предающимися пороку пьянства. Когда Форама начинал свой рассказ, их было трое, потом компания постепенно разрослась, и не только за счет любителей выпить нашармака: люди подходили и присаживались со своими флягами и флаконами, банками и полбанками, со стаканчиками и без; даже угощали порой, когда Форама умолкал, чтобы перевести дух, и снова начинал, торопясь сказать и обосновать главное, пока хмель еще не вселился в него окончательно и пока рассказ не превратился в совершенную чепуху и бредятину, которой даже пьяный не поверил бы. Форама хотел тут использовать известное свойство пьяных компаний: неудержимое стремление говорить и слушать, принимая неожиданно близко к сердцу вещи, на которые человек в трезвом рассудке даже не обратил бы внимания, - настолько далеки были они от его интересов. На Шанельном рынке любили рассказчиков; каждому хотелось быть баюном, владеть вниманием собутыльников хотя бы краткое время, так что Фораме вовсе не сразу удалось заставить слушать себя. Однако мозг пьющего быстро оскудевает, и не у каждого находится, что рассказать, а иной и знает, что у него есть, да не может вспомнить - что же именно. Поэтому всякая интересная тема выслушивается с великим вниманием, а затем обогащенный информацией синюшник спешит на другой конец Рынка, чтобы, влившись в компанию еще не слышавших новости, привлечь к себе внимание и пересказать, пусть перевирая и искажая (обязательно в сторону преувеличения) только что слышанное: а там повторяется то же самое, цепная реакция продолжается, новая информация стремительно разносится по обширной территории Рынка, овладевает если не умами, то тем, что их там заменяет - овладевает царящим там ползучим безумием; на долгое ли время - это уже зависит от важности, значительности разносящихся новостей. Однако Шанельный рынок не является замкнутым, изолированным организмом. Люди приходят, люди уходят - отпившие свой срок, натешившие душу, разрядившиеся, выскользнувшие из стрессового состояния; меняются приказчики в киосках, за прилавками, под навесами; привозят новый товар, и возчики и грузчики ненадолго вливаются в общую компанию (трудно ходить по грязи, не запачкавшись); жены (или мужья) прибегают порою, чтобы разыскать и умыкнуть возлияющих супругов, спасти хоть ту малую часть, что еще поддается спасению. Словом, каналы связи Шанельки с окружающим миром многочисленны и разветвлены, информация течет по ним, не иссякая, и то, о чем час-полтора назад заговорили под сенью репейников, уже становится достоянием Города. Тут в действие вступает коммуникационная техника (в условиях информационного голода пористая масса общества всасывает в себя новости прямо-таки со свистом), - и вот уже все судачат о том, о чем с утра даже и думать не собирались, и на взволнованное: "Вы слышали?" - следует не менее возбужденный ответ: "Да, конечно! И, говорят..." Вот так все и происходит, и Форама почему-то был совершенно уверен в этом, словно вею жизнь занимался вопросами информации, и именно на такой процесс рассчитывал. А также на то, что информация, переданная таким способом, сразу же расходится не только по горизонтали, но и по вертикали, пронзает все слои общества, потому что люди на Шанельке, как уже сказано, бывают самые разные. Помогала ему и мысль, что в таких условиях найти источник информации бывает практически невозможно: люди помнят, что именно слышали, но от кого - это путается, исчезает из памяти, потому что они успели выслушать все не единожды, а раз пять самое малое, и хронологическая последовательность невосстановимо исчезла, и рассказывавший первым в памяти оказывается вдруг пятым - и поди, докажи. Форама знал, конечно, что если бы добрались до него, то специалисты не стали бы ломать голову, гадая - от кого это пошло; но он знал также, что на такое сообщение наткнутся они не сразу, очень уж не похоже будет то, что они услышат, на действительно случившееся; а ему и не надо было, чтобы все разобрались в проблеме: надо было лишь, чтобы люди поняли, почувствовали, что грозит гибель, и что гибель эта связана с вооружением, и что если захотеть, катастрофы можно еще избежать - если приняться за дело сегодня, а завтра может уже не хватить времени. Вот это он и внушал, а подробности давал ровно в таком количестве, чтобы собеседники поверили, что он человек серьезный и знающий и не станет зря сотрясать атмосферу от одной лишь хмельной говорливости. Если же распространяющиеся слухи, независимо от степени их точности в деталях, окажут на Высший Круг слишком серьезное впечатление и будет дана команда - грести всех, то в таком случае как раз может возникнуть шанс выскочить. Риск, конечно, был, но в таком деле без риска нельзя. Уместным будет уточнить, на что же, собственно, рассчитывал Форама, распространяя слухи. На то, что Высший Круг, убоявшись народного бормотания, изменит свои замыслы? Нет, таким наивным Форама все же не был. Он понимал, что Высший Круг привык и умеет считаться только с реальной силой, моральных запретов для него не существует, поскольку мораль в представлении Круга - не сила, она не стреляет и не взрывается. На то, что население Города и в самом деле станет вдруг силой? Тоже нет: ясно ведь было, что процесс превращения народа в силу, количества в качество, требует времени, организации и людей, способных возглавить ее, - но людей таких не было или, во всяком случае, Форама о таких не слыхивал, а вот что времени на такое уже не оставалось - это он знал точно. Так что надежды на то, что Шанельный рынок бросится на штурм казематов Полководца, у Форамы и не возникало даже. Какой же смысл был тогда во всей его затее? По сути дела, надеялся он и рассчитывал лишь на одно. Побывав на совещании Высшего Круга, он поверил - если не совсем, то на девяносто девять процентов во всяком случае - в то, что и на самом деле существовало то скрытое и невидимое, но всесильное подлинное правительство, от имени и по поручению которого только и могли выступать Гласные, пусть букеты на народных гуляниях и подносили им, а не кому-то другому. В частности, Фораму убедил в этом непродолжительный перерыв в ходе совещания, перерыв непосредственно перед тем, как принять окончательное и бесповоротное решение: такой мог понадобиться лишь для того, чтобы Первый Гласный связался с тем всемогущим, кого он тут представлял, вкратце изложил ему суть дела и получил указание. Именно - вкратце: на подробное изложение у Гласного не хватило бы времени, перерыв был и на самом деле непродолжителен. Так что - и в этом Форама был уверен - истинные властители (или властитель) дали приказание, не имея еще возможности разобраться как следует в сути дела, не зная всех обстоятельств, в том числе и важнейших. И вот именно просачивание в массы информации об этих важнейших обстоятельствах, властителям, видимо, не известных, должно было, по замыслу Форамы, сыграть ту роль, какой не могла, к сожалению, сыграть ни пресса, ни радио: заставить правителей еще раз, уже наведя должные справки, поразмыслить над положением и немедля отменить неправильное решение и принять правильное - а правильным было, по убеждению Форамы, лишь то, что предлагал он. Вот ради какой комбинации глотал он одуряющую и весьма противную жидкость, делая вид, что ничего приятнее на свете не знает, и говорил, говорил, говорил, повторял раз, другой, третий, десятый, то сухо, то цветисто, то со множеством принятых здесь оборотов, аргументируя и от науки, и от суеверия, и от чего угодно, - лишь бы главное дошло и застряло, хотя бы ненадолго, в памяти окружавших его людей. А люди вокруг Форамы собрались самые разные. Те двое, к которым он первоначально примкнул, оказались, как он и полагал, не завсегдатаями Рынка. Горга, здоровяк и тамада компании, принадлежал, как выяснилось в процессе более тесного знакомства, к стратегической службе; точнее объяснять он не стал. Никакого удивительного совпадения в этом усмотреть нельзя было: к стратегической службе принадлежал каждый четвертый житель Планеты, это была самая обширная и могучая фирма, концерн, монополия, если угодно, отличавшаяся от-промышленных монополий разве что тем, что материальных ценностей она не производила, да и духовных тоже не густо. Горга состоял на активной службе, никаких трагедий у него в жизни не происходило, просто свободный от дежурства день он использовал, для отдыха в той форме, которую предпочитал всем остальным, - чтобы снять напряжение, неизбежное при суточном сидении перед ответственным пультом. Второй, тот, что постарше, оказался не бродягой вовсе, но лицедеем, актером, у него тоже выдался свободный вечер, наутро предстояла очередная репетиция, - и он решил отдохнуть на вольном воздухе и зарядиться в меру; меру, разумеется, знала душа, а душа у него была широкая. Так или иначе, уже утром ему предстояло оказаться в обществе, в котором слухи циркулируют, как ток в сверхпроводнике. Такой была исходная компания Форамы; среди первых сверхштатных слушателей нашлись тоже интересные и полезные люди - например, бывший чемпион планеты в какой-то из весовых категорий по ану-га; так назывался национальный вид спорта, суть которого состояла в том, что двое состязающихся, под строгим и нелицеприятным наблюдением судей, поочередно били друг друга в ухо увесистой битой, затянутой, правда, в смягчающую оболочку; противник имел право обороняться при помощи специальной лопаточки, которую полагалось держать в другой руке. Новый компаньон Форамы долго оставался непобежденным, так как одинаково хорошо владел обеими руками и мог, быстро перебрасывая биту и лопаточку из ладони в ладонь, обрушивать на противника оглушающие удары с неожиданной стороны. Как и все участники подобных соревнований, был он давно и безнадежно глух, пользовался слуховым аппаратом, часто терявшим регулировку, и в своем солидном уже возрасте передавал информацию с максимально возможным количеством искажений - однако именно это, как ни странно, вызывало у людей повышенный интерес к теме, ничего не поняв из объяснений глухого ухобойца, слушатели, естественно, спешили на поиски более членораздельного изложения - что и требовалось. На Шанельный рынок экс-чемпион ходил потому, что кто больше выпьет - было тоже своего рода состязанием, а ему для нормальной жизни необходима была высокая, благородная атмосфера соревнования. Был там также отставной администратор среднего ранга, потерпевший жизненное крушение из-за своей чрезмерной доброты: благодарные и отзывчивые клиенты воздавали ему за доброту общепринятым на Планете способом, и настал миг, когда укоренившаяся привычка к алкоголю возобладала над тягой к административной карьере, ибо в карьере всегда были и неясности, и сомнения, и моральные потери, алкоголь же казался ясным и безотказным, в общении с ним все можно было предсказать заранее, а душа былого администратора стремилась к ясности. У него сохранились еще знакомства среди бывших коллег, не столько даже у него, сколько у его жены с подругами жизни этих коллег, жаловавшими ее за то, что ее можно было жалеть (не без легкого злорадства и сознания собственного превосходства) - и там информация тоже расходилась, как круги по воде... Одним словом, - народ вокруг Форамы собрался самый пестрый, а ему только этого и нужно было. Правда, собрались они не сразу, и не сразу начался разговор по делу. Сначала Форама с компанией успели втроем распить и вторую флягу и запастись еще, снова вскладчину, только на этот раз к будке бегал актер. Когда ближайшее будущее было таким способом обеспечено, настала пора сделать маленький перерыв, чтобы в полной мере ощутить блаженство и насладиться результатами уже сделанного. Горга в своем штатском костюмчике лег на спину, подложив руки под голову, вздохнул от полноты чувств и устремил взгляд ввысь. - Хорошо-то как! - промолвил он негромко, столько же себе самому, сколько и всем остальным. - Вот так бы и жил всю дорогу. - Захотел! - счел нужным откликнуться Форама, в то время как лицедей воскликнул согласно и горячо: - Да! Вот это - да! Горга истолковал замечание Форамы неправильно: - Думаешь, не хватит? Мне уже до пенсиона недалеко, до полной выслуги. Тогда я только так и буду жить. - Если доживешь. - Я-то? - ухмыльнулся Горга и не сделал даже ни одного движения, какие принято совершать, чтобы доказать свою силу и мощь - не напряг бицепс, не выкатил грудь, не сжал кулак: и так видно было, что здоровья у него хватит на нескольких. - Я-то доживу... - Думаешь, не помешают? - Кто бы это, например? Форама вместо ответа ткнул пальцем вверх, где скользили четко различимые в темном небе огоньки. - А, эти, - легко сказал Горга. - Да нет. Эти не помешают. - Не осмелятся, что ли? - усмехнулся Форама. - Знают, что мы им вложим. И вложим. - Горга помолчал. - Иногда просто-таки хочется, чтобы что-нибудь такое началось. Погулять охота! Я бы с первым же десантом... Ох и дали бы! - Мы сильнее? - А черт его знает, - ответил после краткого раздумья Горга. - Ну да все равно, мы их раскатаем. Зубами загрызем. На одной ненависти. Этих сволочей давно надо придавить, чтобы не воняли. - Да, вот именно, - сказал актер не очень, правда, уверенно, ибо был он человеком миролюбивым, хотя изображал порой военачальников, а равно героев, пока возраст позволял. - Чтобы не смердели. - Можно подумать, - осторожно поддел Форама, - что у нас тут везде розами пахнет. Сплошное благоухание. - Ну, знаете ли... - испугался актер, а Горга повернулся на бок, приподнялся на локте и сказал: - Да и у нас такое же дерьмо, кто этого не понимает, - разве что под другим соусом. Младенцам ясно... Ну и что? Мы-то ведь здесь? Это - наше? Вот мы и будем топтать тех. И потопчем. Если только сунутся. - Он вздохнул. - Только ведь не сунутся. - А раз не сунутся, - молвил Форама, - зачем их топтать? - А что делать? Не мы их - они нас. И потом, так жить веселее. Разве нет? - А если бы ты жил там - тогда готов был бы топтать нас тут? - Ясное дело. Ты как думал? Так жизнь устроена. На какой стороне оказался, там и сиди, и поступай как положено. Да ни к чему все эти разговоры. Не сунутся они, я говорю. Я знаю. - А если не они, а мы? - сказал Форама. - Какая разница? Все равно начнется катавасия. - Мы? - Горга рассмеялся. - Не смеши. Нашим в жизнь не решиться. Дураки они, что ли? Это нам с тобой мало что терять, потому мы и готовы... Что мне? Ну, убьют, не дослужу до пенсии - зато я хоть сейчас приму свою дозу, авансом... Налей, артист, а то во рту сохнет от таких разговоров. Они выпили еще по одной, утерлись, чуть занюхали актерским соленым огурчиком. - А может, им тоже терять нечего? - не унимался Форама. - Им? Много ты знаешь! - Я не совсем о том. Живут они, конечно, лучше нас (Горга ухмыльнулся). Но терять... Вот если бы они и на самом деле правили... - Привет! А кто же, по-твоему, нами командует? - Да вот ведь не зря говорят... - Знаете, - сказал актер. - Если вы не хотите разбить компанию, найдите, пожалуйста, другую тему для разговора. - Ладно, - согласился Форама. - Сказочку можно рассказать? - Давай, - разрешил Горга. - Пусть будет сказочка... - Вот слушайте... Тут и пошел разговор, ради которого все было затеяно. Тогда-то и стала собираться постепенно - толпа не толпа, но народу, в общем, вполне достаточно для того, чтобы уроненное слово не упало в пыль, но чтобы его тут же подхватили и, перекатывая из ладони в ладонь, словно раскаленный уголек, передавали друг другу, часто даже не понимая до конца, но главное - внутренний смысл - угадывая и им проникаясь. - ...Вот отчего наш институт взорвался. - Высокая драма! - пробормотал актер. - Лучшее в жизни, это - высокая драма. - Совершенно справедливо, - сказал бывший администратор. - Какой-то институт действительно взорвался. Я слышал, об этом сегодня говорили. Хотя официально и не сообщалось. - Всех бы вас взять, собрать в одно место и взорвать, - сказал Горга и сжал кулаки, словно сминая в комок всех, кого следовало взорвать. - Все придумывали да придумывали, вот - допридумывались. Ну ладно, взорвалась ваша команда, пусть так. А нам-то что? Ты уцелел. За это непременно надо выпить. - А то нам, - сказал Форама, принимая стакан и бережно держа его на весу, - что это только начало было. Но вскорости начнет рваться и всякое другое. Постепенно, но неотвратимо. - Это бывает, - неизвестно к чему сказал экс-чемпион. - Бывает, да. - Вот я помню, однажды... - заговорил актер, забыл, что хотел сказать, и не закончил. Но его никто и не слушал. - Да пусть хоть все ваши институты повзрываются, - сказал Горга, - людям на все это наплевать. Нация и не заметит даже. Что мы, без вас не проживем? - Не только институты, - сказал Форама. - Ну еще что-нибудь, все равно. - Вот хотя бы ваши... - За нас ты не бойся, - перебил его Горга. - У нас не взорвется. Наши вещие не зря пайку едят. - Тут твои вещие ничего не смогут. Тут - природа, понял? Природа! Ну, как вода замерзает в свой час, когда морозы настают, и никакие вещие помешать этому не смогут, пусть хоть ночей не спят. - Ну ладно, - сказал Горга, впрочем, не убежденный. - Что же там еще станет взрываться? Форама медленно посмотрел на небо. - Эти? Брось. Они еще только приготовятся пикировать, как мы их - в лапшу. Это я авторитетно говорю. И воспоминания от них не останется. - От нас не останется. Потому что взрыв будет совсем другой. Все живое сметет. Остальное сгорит. Камень, правда, останется. - Врешь, - на всякий случай сказал Горга. - Пугаешь. Такого быть не может. Ты поди, поищи неграмотных. Нас все же кой-чему учили. Есть законы природы. Понял? Природа помимо Закона не может. - Законы, как думаешь, могут меняться? Как у людей, например, меняются. - То у людей. - В чем разница? - Люди живые. - А природа? Да ты подумай спокойно: зачем мне пугать? Что я - на твои пью, попрошайничаю? За стаканчик вру? Нет, вроде. Думаешь, я обиженный? Я так жил, что дай бог всякому. И вот потому хочу еще жить... - Да, - сказал Горга. - Это верно. Жить еще охота. И чего нам не жить? - Он широко повел рукой. - Вот так хотя бы... Ладно, наши ведь что-нибудь придумают. Наверняка. А? - Придумать-то они уже придумали. Только не то, что нужно. Они решили: раз все равно пропадать, надо стукнуть по тем. - А что? - сказал Горга. - То, что скорее всего мы при этом погорим сами. Не это надо делать. Надо поскорей направить все эти бомбоносцы на солнце или еще подальше - и пусть там сгорят. - Мы направим. Ну а те? - А им тоже не лучше. И ведь есть же какая-то связь с ними. Значит, можно объяснить им, договориться... - А, - сказал Горга и махнул рукой. - Связь-то есть. Тыщу лет болтают. Договариваются. И все никак не договорятся. И сейчас лучше не станет. - Сейчас дело куда серьезнее... - Давай лучше выпьем, пока живы. Эй, не напирайте, не топчитесь по живому... - Договориться! - сказал актер. - Диалог - это прекрасно. Я посоветуюсь с нашим старшим. Он вхож... - Вот чего-то у меня эта штука все время портится, - сказал экс-чемпион, дуя на слуховую-капсулу. - Не от твоего ли этого, а? От того, о чем ты тут рассказывал. Послушай, - вдруг встревожился он, - а она не рванет у меня в ухе? Я бы выкинул, понимаешь, но без нее я и вовсе не слышу. И зубы у Меня золотые, с ними как?.. - Зря ты меня расстроил, - сказал Горга, - а я и поспорить с тобою по-настоящему не могу. Я - что, мое дело - убить красиво и аккуратно, это я умею... Уже совсем стемнело, и огоньки на небе казались яркими, как никогда еще, и люди на Рынке теперь поглядывали на них не как обычно, с равнодушием - а опасливо, и становилось людям зябко и неуютно, хотя вечер был теплым и мягкий покой шел от земли... 7 Погруженная в мысли, Мин Алика даже не заметила, как кончился так называемый парк и начался пустырь. Это произошло постепенно: все меньше попадалось деревьев, зато все больше - сочного, кустистого бурьяна; покрытая многоугольными плитками, аллея оборвалась, дальше шла убитая множеством ног плотная земля. Все больше людей встречалось, и в одиночку, и группами; но уже стемнело, и она не обращала на них внимания, хотя и чувствовала, что к ней приглядываются. Однако ее не трогали, а ей самой, занятой мыслями новыми для нее, необычными и оттого столь привлекательными, что расставаться с ними не хотелось даже на краткий миг, - ей здесь сейчас было куда приятней, чем на гремящих магистралях. Ночные слова Форамы, чистые и прекрасные, все еще звучали в Алике; потом что-то стало заглушать, забивать их, в их голубой поток начали врываться какие-то другие, неуместные, грубые - как если бы вдруг чужая станция заговорила на той же самой волне, беззаконно и бескультурно. Раз и другой Мин Алика досадливо тряхнула головой, но помехи не отцеплялись; тогда она пришла в себя - и поняла, что если первые слова, нежные и проникновенные, были воскрешены ее памятью, то вторые, - как показалось ей, черные - звучали в реальности; доступ же к ее сознанию слова нашли потому, что произносил их тот же голос - голос Форамы. Голос доносился откуда-то из собравшейся по соседству довольно большой толпы. Алика-решительно свернула с тропы и стала Проталкиваться, нимало не удивленная: она ведь знала, что он где-то здесь, затем сюда и шла, чтобы увидеть его, взять, увести. На нее почти не обращали внимания, только дышали перегаром. Форама был тут, она узнала его и в сгустившемся мраке; уже готова была шагнуть, чтобы, отстранив последних мешавших, оказаться рядом с ним. Форама в этот миг, подняв глаза, увидел ее - и лицо его стало меняться, она ясно видела, как менялось оно на глазах, и он, умолкнув, начал было приподниматься с земли... Тут с двух сторон ее сразу крепко взяли за руки, она инстинктивно напряглась, но ее держали железно, и чей-то голос шепнул в самое ухо: "Без глупостей, времени не осталось, транспорт вот-вот уйдет". Не грубо, но неотвратимо ее повлекли назад, между нею и Форамой вновь образовалась людская перемычка, она больше не видела его и не успела еще решить - не воспротивиться ли всерьез? - как ее уже впихнули в маленькую лодку, неслышно опустившуюся только что прямо на тропу; последним, что она услыхала здесь, было сказанное кем-то - без удивления, впрочем: "Гляди-ка, бабу замели", - и парк вместе с Шанельным рынком провалился вниз, и только ветер засвистел за полукруглыми стеклами. Тем самым стрелочником, который, невзирая на свое скромное положение в служебной иерархии, может порой оказаться виновником крупной катастрофы, явился в данном случае некий представитель Стратегической службы, носивший невысокое звание штаб-корнета, что соответствовало восьмому уровню в любой другой области деятельности. Занимал он должность Главного дежурного оператора в центральном посту Полководца, и в обязанности его входило - в часы дежурства следить за состоянием громадного агрегата, вводить в него все, что прикажут. Составлял программы для Полководца, разумеется, не он, и не он решал, что вводить, а что - погодить; однако если какая-либо из программ вызывала у Полководца нежелательную реакцию, иными словами, заключала в себе какие-то внутренние противоречия либо противоречила какой-то из ранее введенных программ, то именно дежурный оператор должен был принять меры к тому, чтобы программа была своевременно исправлена, а до того - чтобы кто-то не попытался все же насильно втиснуть-ее в машину: Полководец, как и всякое существо с высоким интеллектом, был весьма нервен, и его реакции на такого рода ошибки, часто являлись совершенно неадекватными - иными словами, гигантское устройство начинало психовать по пустякам, как характеризовали это сами операторы в своих разговорах. Конечно, сравнение со стрелочником, использованное здесь, в достаточной мере условно, но все же оно дает представление о положении и роли штаб-корнета Хомуры Ди в могучей и разветвленной системе обороны Планеты. Именно штаб-корнет Хомура Ди находился на дежурстве, когда на обширном пульте Полководца размеренная и привычная до полной незаметности беззвучная перекличка индикаторов вдруг замедлилась, потом и совсем расстроилась, одна группа их разом погасла, другая и третья задрожали быстро-быстро, замерцали, как больное сердце, тут же включились неприятно-багровые тревожные сигналы и негромко, прерывисто загудел зуммер. Все это должно было обратить внимание людей на поведение машины, отнюдь не вмешиваясь в него, и предложить им приготовиться к разговору с Полководцем. Ничего подобного штаб-корнет не ожидал, но, как квалифицированный специалист с немалым стажем, был в любой момент готов к таким событиям. Он еще не успел ничего подумать, как рука его сама собой протянулась к широкой клавише, над которой было написано: "Разговор". После того как он нажал, жужжание сделалось тише, багровые лампы тоже замигали вполнакала, что означало, что причина волнения машины не устранена, но воздействие ее временно прекращено. После этого Хомура Ди неожиданно ласковым голосом спросил: - Ну, что там, старина? Что тебе так не понравилось? Тон его был ласковым потому, что штаб-корнет, как и все его товарищи по службе, давно уже испытывал к громадному и мощнейшему устройству, которое они обслуживали, странную нежность - подобие той, какую взрослые испытывают к детям, пусть очень развитым и способным, быть может, даже гениальным, - но все же детям, имеющим крайне приблизительное, а еще вернее - отдаленное представление о жизни со всеми ее простыми сложностями. И нежность эта сейчас не поколебалась даже оттого, что дежурить Хомуре Ди оставалось не более получаса, и естественным было бы желать, чтобы конец смены прошел без всяких осложнений и чтобы, сдав вахту, можно было спокойно отправиться по своим делам, а свои дела бывают даже у дежурных операторов, носящих звание штаб-корнета. Помимо эмоциональной причины была и другая: Полководец, чья неимоверная сложность и способность к саморегулированию давно уже сделали невозможным не только полный контроль, но и сколько-нибудь исчерпывающее представление о его внутреннем мире, - Полководец, как знать, на неласковый тон мог и обидеться, а этого никому из дежурных не хотелось: невелика честь - обидеть ребенка. - Тебя что-то обеспокоило? Полководец ответил сразу же: - Это ты, Хомура? Слушай, тут какая-то глупость, тридцать три собачьих хвоста в глотку. Речь, как известно, далеко не самый точный способ изложения чего бы там ни было: математический аппарат куда надежнее. Полководец в основной своей работе обходился, естественно, без слов; однако пользоваться речью он тоже мог. Такая способность была ему дана прежде всего для переговоров с высокими чинами, которые в математических символах, в конце концов, не были обязаны разбираться в той же степени, что программисты или операторы. Однако чаще всего этой способностью машины пользовались не начальство, а именно операторы - чтобы несколькими словами скрасить свое одиночество (через трое суток на четвертые), когда они оказывались запертыми в упрятанном в недра планеты каземате наедине с пультом. И Полководец охотно разговаривал с ними - на том, кстати, жаргоне, сильно отдававшем казармой, на котором сами операторы изъяснялись на службе и который у них же был Полководцем заимствован. Способности Полководца к анализу всего на свете позволяли ему узнавать собеседников не только по голосу, но и по индивидуальной манере разговора, хотя и сильно пригашенной жаргоном. - Глупость? Ну, это бывает. Расскажи, малыш, в чем там дело. - Дело в информации, чтобы ей сгореть. Ты тут дал мне задачу, она мне очень нравится, мне давно хотелось чего-нибудь такого: широкие действия с подключением армады, с десантными операциями на втором этаже... Да ты сам знаешь, одним словом, - Большая игра. - Да, помню эту программу. Что же тебе в ней не по вкусу? - Я стал суммировать информацию. Все сходится по всем каналам, кроме одного. - Рассказывай. - Это канал общественного мнения. Понимаешь, группа датчиков стала давать совсем новую информацию. - По линии готовности противника? - Нет, это совсем другие каналы, неужели ты не помнишь? Информация о противнике по общественному каналу оценивается на уровне слухов, по самому низкому коэффициенту. Не угадал, Хомура. Попробуй еще. Полководец любил такие игры. И операторов они тоже развлекали. - Информация об отношении масс к предстоящим действиям? - подумал Хомура вслух. - Вряд ли. Об этом никто ничего не знает, работает высшая степень секретности. - Ты опять не угадал. Скажи, что сдаешься, потому что у нас нет времени. - Ты победил, малыш, я сдаюсь. Говори. - Информация относительно исполнителей. Бомбоносцев, охотников и прочего. Им якобы грозят взрывы, не зависящие от моих расчетов и команд. Дается и приблизительное время, и оно меньше того, какое нужно мне для проведения всей игры. Ты ведь понимаешь, я не могу строить расчеты на исполнителях, которые в любой момент могут выйти из-под контроля. Надо проверить информацию, Хомура. Если она верна, вся программа теряет смысл. Тогда придется уложиться в меньшее время, а это значит, что игра возможна не в полном объеме, а лишь частично. Поэтому нужно определить в программе, что нужно сделать обязательно, а от чего можно отказаться. - Проверить? - Ты ведь знаешь: у меня нет способов проверки этих каналов. - Знаю. Послушай, малыш, а если просто пренебречь этой информацией? Какой коэффициент достоверности она у тебя получила? - Близкий к единице. - Но может быть, это тоже лишь слухи... - Маловероятно, Хомура. Понимаешь, информация очень конкретна, черт бы ее побрал. И частично совпадает с другой, которую я получил по общему каналу. Меня удивляет только, что канал Верхней информации не дал ничего похожего. Ты ведь знаешь: Верхняя информация не подлежит сомнению, ее коэффициент достоверности - всегда единица. Но тут получается "явное противоречие. Понимаешь, я проверил эту новую информацию на логичность, на научность - проверил всеми моими способами. И ничто не опровергает ее достоверности. Информация настолько серьезна, что отбросить ее я не могу. Но не могу и автоматически принять: она противоречит Верхней. Если противоречие не снимется, вся задача попадет в категорию не имеющих решения, а я, - Хомуре показалось, что в голосе Полководца зазвучали капризные нотки, хотя на деле этого, конечно, быть не могло, - я не умею решать задачи, не имеющие решения! - Постой, малыш, еще рано бить тревогу... Значит, все твои проверки ничего не смогли опровергнуть? - Когда я проверял на научность, мне показалось... Если бы я был человеком, как ты, я смог бы от нее отказаться. Там имеются величины, которыми вы не оперируете: сдвиг фундаментальных законов. Но математически все точно. Я не могу отвергнуть информацию только потому, что она не логична или не достоверна для вас, если для меня она и логична, и достоверна. Разберись, Хомура, откуда исходит информация. Найди источник. Он может мне понадобиться. - Я разберусь. - Хомуре и в самом деле стало жалко обиженного ребенка, заполнявшего здесь, в недрах скального массива, тысячи кубометров пространства своими кристаллами. - Вся беда в том, что по этим каналам у нас нет обратной связи. Ничего, я все узнаю. Вот сменит меня флаг-корнет Лекона, и я сразу же отправлюсь. Дай мне координаты датчиков. Хомура, действительно, решил пойти сам. Конечно, следовало доложить обо всем по команде, и пусть бы начальство принимали меры. Но штаб-корнет отлично знал, что начальство, прежде чем действовать, долго разбиралось бы - а не просто ли это блажь Полководца, и не лучше ли прикрикнуть на него, чем гнать людей куда-то и терять время. Кроме того, еще вопрос - удастся ли начальству так легко разыскать источник информации. Лучше уж найти самому. В конце концов, впереди три свободных дня, отоспаться Хомура успеет. - Дай мне координаты датчиков, малыш. - Вот они. Семнадцать тридцать семь, тридцать восемь... до восемнадцати ноль пяти включительно. - Ого, какой букет! Что это? Институты? - Откуда мне знать. Проверь, Хомура. - Обязательно. А пока я не вернусь - развлекись последним первенством по шахматам, там есть любопытные места, где хиляк... одним словом, к Большой игре пока не возвращайся. - Не буду. Только не упусти из виду, Хомура: если информация подтвердится, надо будет проверить и Верхнюю. Я сам проверить ее не могу. Придется тебе. Иначе я вообще не стану ничего делать. Хомура Ди усмехнулся. Проверить Верхнюю информацию, ах ты, малыш! Есть и другие способы самоубийства, менее болезненные. Кто же позволит, чтобы Верхнюю информацию подвергали сомнению? А вот с нижней, действительно, надо разобраться. Вернее всего это, конечно, бред. Логический, правдоподобный, но бред. Потому что если не бред, то... - Хомура почувствовал, что у него заныло под ложечкой. - Ладно, увидим. Что же там все-таки за источник? - Он взял реестр датчиков, перелистал страницы. - Вот. Ничего себе... - Штаб-корнет поднял брови и чуть не рассмеялся вслух, хотя вообще-то не имел такой привычки - служба к этому не располагала. Шанельный рынок! Империя братьев во спирту! Ничего не скажешь - надежный источник!.. - Он беззвучно посмеялся еще с минуту, потому вдруг стал серьезным. Однако если вспомнить, сколько верной информации на его памяти поступило именно оттуда, то, пожалуй, так просто не отмахнешься. Придется ехать. И немедля: задерживается разработка Большой игры. Большой праздник задерживается, как говорит малыш. Предупреждающе прозвонила единственная, в каземате дверь. А вот и флаг-корнет. Ни секунды опоздания. Через десять минут штаб-корнет Хомура Ди направлялся туда, где, не так уж близко, но все же в пределах досягаемости, цвели пыльные репейники Шанельного рынка. Направлялся туда, кстати, не он один. В другом ведомстве, тоже систематически получавшем информацию, самую разную и по самым различным каналам, сведения относительно неуправляемых взрывов тоже были получены. Разница была в том, что если Хомура об этом услыхал впервые, то в другом ведомстве гипотеза эта была уже известна, и знали там также и то, от кого именно эти сведения могли исходить. - Да, нет, - вначале пожал плечами один из тех, кому следовало быстро принять необходимые меры. - Он же погиб. - Погиб, - возразил другой вещий, более высокого звания, - это когда тело лежит перед нами и можно провести опознание. Но тела нет, и опознание провести мы не можем, значит, ученого следовало считать пребывающим в живых, даже если бы не эти сигналы. А теперь-то и подавно. - Что ж, видимо, надо брать? - И немедленно. - Сетью? - Думаю, нет необходимости. Индивидуально взять. И еще, может быть, одного-другого: слухи ведь пошли вширь. Но тихо. Чтобы никто не заподозрил, что этой болтовне придается какое-то значение. И брать, конечно, не по этому поводу. Драка, кража - что-нибудь такое. Возьмите с собой пострадавшего, лучше даже двух. Если есть под рукой женщина - захватите ее: пусть разыграет сценку, это будет, пожалуй, самое лучшее. Только возьмите такую, чтобы поверили, что на нее можно кинуться. Главное - верность деталей, тогда никто не усомнится и в главном. - Понял. Разрешите?.. - Действуйте. И сразу же сообщите мне. И вскоре небольшая группа на воздушном катере пустилась в путь. Однако пока группа собиралась, прошло все же некоторое время. Надо было подготовить и потерпевших, и в особенности женщину: не в мундире же ей было лететь! И лодка у них была хотя и хорошая, но не такая ходкая, как та, на которой летел штаб-корнет Хомура: военные лодки всегда чуть лучше всех прочих, тут уж ничего не попишешь. Так что на Шанельном рынке штаб-корнет оказался первым. Скорее всего, это только показалось, хмель подействовал: что среди охватившей их плотным кольцом массы слушателей появилась вдруг на мгновение Мин Алика - появилась и тут же исчезла. Привиделось, конечно; однако же так четко и убедительно, что Форама инстинктивно рванулся ей навстречу, и даже когда видение исчезло, он не сразу опустился на место, но продолжал вглядываться, вытянув шею, словно сквозь толпу можно было что-то увидеть. Сердце прыгало. Перехватило дыхание. И все из-за того, что ему показалось, почудилось на миг, будто он ее увидел! Ну и ну! Такого за собой Форама прежде не знал. И, конечно, ее он не увидел. Зато заметил другое: довольно решительно расталкивая собравшихся, к нему пробирался какой-то человек, вовсе не напоминавший нормального клиента Шанельки. Начать с того, что был он в мундире - даже переодеться не потрудился" только знаки различия снял; из вежливости скорее, из уважения к мундиру, чем из конкретной надобности. Он продирался, не сводя глаз с Форамы, а физик, в свою очередь, неотрывно глядел на него, соображая. За ним? Сумрак мешал различить цвет мундира, но все же, кажется, то был стратег, а не вещий, а стратег вряд ли взял бы на себя миссию ловчего. Что еще можно было понять за считанные секунды? Звания спешивший был, пожалуй, небольшого: иначе не сам бы проталкивался, а перед ним расчищали бы путь. Звание, однако, еще не все: когда, допустим, военачальник направляется к месту предстоящего сражения, самая большая ответственность лежит не на нем, а на его водителе или пилоте: не довезет - и командовать сражением придется кому-то другому, а от этого может зависеть и исход битвы и всей компании. Лицо у приближающегося нормальное, на алкаша не похож - значит, не ради даровой выпивки приехал стратег в полудикое место. Чего же ему? - успел еще подумать про себя Форама, и вдруг как-то сразу понял и поверил, что наткнулся на то, ради чего он здесь оказался, ради чего весь огород городил: человек, которого не просто заинтересовало то, что он услышал, но заинтересовало по делу, да и услышал он это явно не здесь, а где-то в другом месте: дошла до него, следовательно, расширяющаяся волна информации. И Форама напрягся, стараясь усилием воли прогнать хмель, уже основательно круживший голову, - прогнать и быть готовым к решающему, быть может, разговору - хотя Форама и не мог представить, как же сможет помочь делу этот не очень значительный, судя по всему, стратег. Штаб-корнет же, глядя неотрывно на Фораму, пытался на ходу понять, в каком тот состоянии: может разговаривать - или поплывет, размякнет, и придется сперва приводить его в чувство, хотя бы к минимуму соображения, а потом уже говорить о деле. Нет, кажется, мужик держался ничего, а странно: судя по пустым полуфлягам, аккуратно сложенным в сторонке, выпито было немало. Да и люди вокруг были явно под хорошим градусом - здоровенный, например, что поднялся вдруг с земли, когда Хомура почти уже рядом оказался с Форамой, и даже успел вспомнить не только, что человека этого он раньше уже встречал, но даже - где и когда встречал он Фораму Ро, здоровенный широко распахнул громадные руки и воззвал: "Собрат! Ветеран! Милости прошу!.." Этому Хомура лишь резко бросил: "Ведите себя пристойно, штык-капрал!" - и тот захлопнул рот и послушно опустился на траву, так и не выпуская из пальцев налитого стаканчика, что он гостеприимно протягивал вновь пришедшему. Штаб-корнет подошел наконец к Фораме, протянул руку. Поздоровались. - Видимо, - сказал Хомура, - источник разговоров - вы. - Если вы имеете в виду... - Да, я имею в виду именно это. Сказано было, в общем, не очень-то понятно, но Форама был в тот миг слишком занят своими мыслями, чтобы обратить внимание на тонкости. Занят был тем, что пытался собрать свои мысли воедино. Наконец, вздохнул: - Значит, так (не мог Форама обойтись без ненужных слов перед продолжительными монологами, старался, но не мог). Не знаю, каков уровень вашей подготовки... - Когда вы кончали, я был на втором курсе, - ответил штаб-корнет спокойно. - Прекрасно. А сейчас... у стратегов? Каким же образом? - Так мне понравилось. - Ну да, конечно... Чем же вы там заняты? Почему вас заинтересовало?.. - Вы рассказывайте. Потом вам станет ясно. - Ну, тогда слушайте... Хомура улыбнулся: - Здесь нелегко услышать хоть что-то. Он сделал едва заметное движение головой, и как-то сразу стало ясно, что всерьез разговаривать среди развеселой толпы стратег не собирается. Но все же он счел нужным пояснить: - Я привык думать в тишине. - Я полагал, что стратеги, наоборот... Громы сражений, и все такое. - Я оператор Полководца. - Как здорово! - вырвалось невольно у Форамы. - Как здорово! Тогда в самом деле пойдемте, поищем местечко. - Штык-капрал! - сказал Хомура. - Если кто увяжется, вы его... Горга кивнул. Сейчас все население окружающих бурьянов стянулось к одному центру, и найти свободное местечко было нетрудно; однако прежде чем перейти к делу, штаб-корнет внимательно осмотрелся, даже повозился с извлеченным из нагрудного кармана плоским приборчиком. "Не хочу смущать машину, - не очень понятно проговорил он. - Потом, если понадобится, четко сформулируем и дадим". То ли он полагал, что Форама лучше информирован о чем-то, чем это было на самом деле, то ли просто не счел нужным объяснить - до поры до времени. Наконец они устроились и Форама стал рассказывать, а штаб-корнет - слушать. Зная уровень собеседника, Форама не стремился популяризировать, поэтому рассказ его получился куда короче, чем для профанов. Выслушав, штаб-корнет помолчал. - Что же, по-вашему, можно предпринять? - Откровенно говоря, сейчас я надеюсь, что вы сами дадите мне совет. Судя по должности, вы имеете доступ к большому начальству... - Не совсем так. Вернее - что считать начальством. По сути, высшая, власть и есть - Полководец. Но это не просто... - Мне кажется, сейчас существует лишь один выход. - Именно? - Я испытываю глубокое внутреннее доверие, к тому, что в разговорах называют подлинным правительством, или всемогущими. Потому что если они, принимая на себя всю тяжесть решений и ответственности по самым сложным проблемам, не пользуются всеми преимуществами, какие могло бы давать их положение, - значит, они по-настоящему заинтересованы в судьбах планеты, а не своей лично. Их деятельность, по-моему, сродни подвижничеству. И вот я полагаю, что если дать им всю полноту информации, которой мы сегодня располагаем, именно мы с вами... - И Высший Круг. - Они не захотели всерьез разобраться в проблеме. Ухватились за то, что, как им показалось, лежит на поверхности... - Допустим. И что же? - Если объяснить всемогущим всю опасность положения, они предпримут что-то, чтобы спасти Планету, людей... - Рассуждаете вы логично. - Вы мне поможете? - Нет. - Почему? Хоть что-нибудь ведь в ваших силах? - В моих силах, мар, - разочаровать вас. - Именно? Вместо ответа Хомура обернулся, поискал глазами и быстро нашел массивную фигуру Горги - она возвышалась над кустами метрах в двадцати. Штаб-корнет громко, командно крикнул: - Штык-капрал! Ко мне бегом! Горга подбежал, вытянулся в струнку. Мятый костюмчик мешал ему выглядеть внушительно, и все же готовность к действию вызывала уважение. - Я помню вас, штык-капрал, - сказал Хомура. - Вы несете службу в подразделении, обслуживающем электронные устройства в резиденции Высшего Круга. - Так точно, ваша смелость. Состою в должности дежурного за контрольным пультом. Техник первой категории, ваша смелость. - В таком случае, вы знаете, какое устройство находится в малом, рабочем кабинете Первого Гласного? Горга ухмыльнулся. - Так точно, знаю. Портативный вычислитель марки КО-32, предыдущего поколения, в возрасте около двадцати лет. - Наверное, вам частенько приходится с ним возиться? - Уж раз в два дня - непременно, ваша смелость. Старое барахло, то и дело выходит из строя. - А что еще там есть по вашей части? - В кабинете? Все обычное, но лучшего качества. Информатор, коммуникатор, индикаторы безопасности... - Достаточно, штык-капрал, благодарю. Возвращайтесь на пост. - Торга на мгновение вытянулся еще больше, четко, несмотря на изрядное количество выпитого, повернулся и бегом направился к своему кусту. - Ну вот, дорогой метр, - сказал Хомура Ди. - Разочарование заключается в том, что никакого невидимого правительства нет. - Не верю. При мне Первый Гласный - даже он! - прервал совещание, чтобы выйти и посоветоваться или даже получить указание... - И вы решили, что советуется он с главой всесильных, верно? - Штаб-корнет улыбнулся немного устало, как взрослый, вынужденный выслушивать наивные вопросы и мнения малого ребенка и отвечать на них применительно к уровню его развития. - На деле же он советовался вот с тем самым вычислителем, о котором нам только что доложил штык-капрал. Это - единственное создание, если угодно, которому он доверяет. Вычислитель того класса, какие стоят на первых курсах наших колледжей, только в колледжах стоят современные модели, куда более производительные. Вот вам и источник его мудрости - на уровне игры в морской бой... - Не могу поверить, - покачал головой Форама, стараясь остаться спокойным: слишком уж нелепым было услышанное, нелепым и страшным. Если судьбы Планеты решаются на школьном вычислителе, то это уж... это просто... черт знает чего можно было ожидать от этого. - Я допускаю, и здесь нет ничего дурного... если перед принятием важного решения надо навести какие-то справки, получить дополнительную информацию... Но ведь существует же мощная служба информации, и есть такие комплексы, как Политик, как ваш Полководец хотя бы... Штаб-корнет невесело улыбнулся. - Есть, конечно. Не забудьте только: все это - устройства высшей категории сложности. Их обслуживают квалифицированные программисты и операторы, через которых должны пойти все ваши вопросы, а следовательно - ваши мысли, намерения, планы... - Неужели нельзя подобрать таких специалистов, о которых можно было бы не беспокоиться... - Что они не продадутся вражеской разведке? Можно; конечно, но дело ведь не в этом. Ваши вопросы, ваши мысли, ваши замыслы точнее, чем что-либо другое, дают представление о вашей личности во всей ее многогранности. Вернее, позволяют другим составить такое представление. Если вы действительно личность, да еще с большой буквы, вам это не страшно, даже наоборот. А если нет? Если нет, вы, естественно, будете стараться, чтобы подлинного уровня ваших познаний, силы вашего мышления, характера интересов и стремлений не знал никто. И, следовательно, вы не потерпите никаких посредников между вами и тем, кому вы вынуждены раскрыть все это, в данном случае - электронным устройствам. Если бы го-мар, о котором мы говорим, сам мог справиться с пультом Политика, он, возможно, консультировался бы с этим сверхустройством - изобрел бы какой-нибудь личный шифр, что ли, понятный лишь ему и машине, чтобы защититься от постороннего любопытства... Но ведь искусству работать с такими устройствами надо долго и серьезно учиться, а на это в Высшем Круге времени никогда не хватает. Вот и приходится нашему другу оставаться в сфере своих собственных возможностей, а они, как вы уже поняли, ограничиваются именно школьным вычислителем, и именно таким, какой был в употреблении, когда Первый Гласный сам еще учился в колледже, - потому что тогда, студентом, он эту премудрость освоил, и еще потому, что компьютер этот рассчитан именно на возможности школьника и отвечает на вопрос, заданный непосредственно голосом, а управлять им можно при помощи четырех клавиш. Так что никакой возни. Другое дело, что и ответы это устройство дает тоже в пределах возможностей и потребностей начинающих студиозусов... Словом - высокая простота. Форама сидел. Опустив голову; не было сил, даже чтобы взглянуть на собеседника. Единственный выход, какой мерещился ему, оказался тупиком, в раке святого хранились одни лишь опилки. Вера рухнула; но черт с ней, с верой, главным было другое: больше никаких путей к спасению Планеты от глупой гибели он не видел. Или что-то все-таки было? - Послушайте! - встрепенулся Форама. - А этот... вычислитель нельзя настроить так, чтобы он выдал Первому такой ответ, который заставил бы принять нужное решение? Наш друг Горга... Он запнулся, видя, как Хомура качает головой. - Нет, мар. Если бы речь шла об устройстве класса Полководца или Политика, устройстве почти в буквальном смысле слова мыслящем, тогда... А со школьной машинкой подобное невозможно, слишком она примитивна. Можно лишь испортить ее - и тогда тот же Горга будет вынужден опять наладить схемы, и все останется по-старому. - Значит, что же? - спросил Форама. - Значит, остается - спокойно умереть? Но ведь и умереть-то спокойно не удастся: война - какой уж тут покой... - Тут он снова поднял голову: - Постой-ка! Но ведь война никак не может пройти "мимо Полководца! И если вы работаете с ним, как я понял, и если, как вы только что сказали, устройства такого класса уже почти что мыслят, то может быть, тут есть перспектива?.. Штаб-корнет помолчал. Наверное, ему нетрудно, было бы ответить "да" или "нет", возможно или невозможно как-то воздействовать на поведение Полководца, и - согласен сам он, Хомура, сделать такую попытку или нет. Однако все, о чем они с Форамой говорили до сих пор, по существу, не относилось к военной области и не являлось прямым нарушением присяги; и сюда, на Рынок, штаб-корнет приехал лишь затем, чтобы помочь малышу выполнить его задачу, а вовсе не помешать этому. Но все же Хомура был по образованию физик, и то, о чем говорил Форама, было для Хомуры понятным и всерьез его испугало. То, к чему Форама подошел сейчас, лежало уже по ту сторону черты. Наверное, переступить через эту черту было нелегко; так что в конце концов штаб-корнет ответил не прямо: - Видите ли, мар... Предположим, что Полководец действительно получил задание такого рода. Предположим... Понимаете, он может решать задачи более благородные или менее, эмоциональная сторона его не волнует, но когда он решает, он может делать это только честно: не ошибаться - ведь это и значит - делать честно, на основе истинной информации. Поэтому он получает информацию, и не из одного, а из трех источников. Один источник может порой, намеренно или нет, дать ошибочные сведения, несколько же источников позволяют проверять и сравнивать, в результате чего ошибочная информация, как правило, отбрасывается. В нашем случае Полководец мог бы пользоваться тремя источниками информации. Не забудьте, все исходные данные заложены в нем изначально, речь идет только о коррективах и вновь возникающих обстоятельствах... Первый источник - официальный, мы называем его Верхней информацией. Второй - каналы разведки. А третий, каким бы смешным это вам ни показалось, - это все, что циркулирует в данный момент среди самых различных слоев населения, - разговоры, слухи, пересуды, вплоть до анекдотов, население, если брать его как единое целое, всегда обладает громадным объемом верной информации. Вы знаете, сколько микрофонов, дающих информацию непосредственно Полководцу, установлено только в нашем участке Города? - Понятия не имею, - пожал плечами Форама. - Около двух миллионов. - Господи! - схватился Форама за голову. - Не волнуйтесь: это микрофоны Полководца, а он ни с кем информацией не делится. Мы, стратеги, не любим, когда в нашу работу кто-то вмешивается. У нас и без того достаточно забот. - Разумеется... - пробормотал Форама. - Тут вы совершенно правы... - Сейчас вы можете быть вообще совершенно спокойны: я проверил, в пределах чувствительности микрофонов здесь нет ни одного. А вот там, где вы устроили это народное собрание, их не менее двух, а может, и больше. - Я и не собирался скрывать. Напротив... - Вот именно. Все, что вы тут говорили, немедленно пошло в приемники информации. И в машине произошла заминка. Разведывательный канал по этому поводу не дает ничего. Так что до сих пор Полководец пользовался лишь Верхней информацией, и все было в порядке. Но вот начали поступать ваши данные. Возникла ситуация: один канал информации молчит, два противоречат друг другу, причем обе информации машина оценила примерно одинаково. В такой ситуации нужно вмешательство человека; чтобы помочь Полководцу предпочесть одну информацию другой и соответственно действовать. - Поэтому вы и бросились сюда? - Прежде всего мы отложили решение заданной программы. Потому что, если бы Полководец продолжал над ней работать, - а работа эта состояла бы в бесконечных попытках предпочесть одну информацию другой, - это привело бы лишь к возникновению у малыша серьезных неврозов. - У малыша? Вы относитесь к нему с явной симпатией. - Человек привыкает даже к примитивному механизму, если общается с ним постоянно, начинает относиться к нему как к собаке, как к одушевленному существу; Полководец же - несомненно, интеллект, и о его кристаллической структуре со временем просто забываешь. Он этакий гениальный ребенок, понимаете? Ребенок, которому доверено распоряжаться жизнью и смертью, но все-таки ребенок. И невольно начинаешь заботиться о нем и беречь его. А мы, солдаты, привыкли относиться к детям бережно. И мне не хочется, чтобы у него возникали неврозы или что-то подобное. Тем более что если он разнервничается - кто знает, как это проявится? - Что же вы предпримете теперь? Если Форама ожидал ясного и точного ответа, то он ошибался. Штаб-корнет долго молчал. Потом со вздохом произнес: - Откровенно говоря, сейчас никто не смог бы дать вам готовый ответ. Понимаете, я могу подтвердить вашу информацию. Но этого будет мало. - Почему же? И ребенку ведь ясно: если одна информация верна, то другая, противоречащая ей, ложна! - Но та, другая информация - Верхняя! А Верхняя информация уже заранее считается верной, понимаете? Так сказать, несет на себе печать истины. И поскольку она не подлежит проверке людьми, мы не можем лишь сообщить Полководцу, что она не подтверждается: он этого просто не примет, отбросит. Таким образом, если мы только подтвердим вашу, то машина, как она уже предупреждала, пойдет в конце концов по пути упрощения задачи. То есть будет искать какие-то военные ходы, которые уложились бы в более краткий срок, в то время, каким мы еще можем располагать до начала взрывов. - Но мы ведь не знаем этого времени! А если вообще выключить вашего ребенка из игры и действовать в обход его? - Вам, человеку не военному, такая мысль, может быть, и простительна. Но вы ведь хотите зашвырнуть бомбоносцы на солнце или еще подальше? Вот; а любыми действиями этих милых снарядов распоряжается только Полководец - и никто другой. И никто, кроме него, не сможет сдвинуть их с орбиты даже на миллиметр. Понимаете теперь, что его нужно сохранить в полном порядке, не позволяя ему ни нервничать, ни еще чего-либо в этом роде... - М-да... - А если позволить ему решать задачу в сокращенном варианте, то все может начаться буквально наутро; так что тогда у вас не останется и минимального времени для того, чтобы предотвратить катастрофу. - Только у меня? А у вас? - У меня - свой долг, свои обязанности. В частности - сохранить Полководца в здравом рассудке. А для этого необходимо нарушить возникшее равновесие информации. - Каким же образом? Хомура невесело усмехнулся. - Пока я вижу только один выход. Вам он не понравится. Форама нахмурился, догадываясь. - Вы ведь не хотите сказать, что... - Именно, дорогой мар. Чтобы сохранить Полководца, мы можем сделать лишь одно: опровергнуть вашу информацию. Та, другая, опровержению не подлежит... - Время идет, Мастер. Я с тревогой смотрю на волну поведения вещества. А твои эмиссары медлят. Сумеют ли они хоть чем-то помочь мирозданию? - Им нелегко сейчас, - откровенно ответил Мастер. - Тем более, что тем двоим, которые и должны сделать главное, пришлось сейчас разобщиться: она летит на Вторую планету, он на старом месте ищет какого-то выхода, но пока не может его найти. - Существует ли выход вообще? - Да. Он прост, но в то же время труден. Потому что это не тот выход. Фермер, которым можно воспользоваться, высчитав все по формулам. Здесь рассудок - дело второе, здесь на первый план должно выйти чувство. Но как этому чувству будет нелегко... - Не понимаю пока, что ты имеешь в виду. Но верю, как всегда. Скажи только, Мастер: ты поможешь, подскажешь им в нужный миг? - Ты ведь знаешь наши правила, Фермер. Когда любой из нас, - это относится и к моим людям, - перестает верить в себя, верить всецело, ему пора искать другое занятие: если человек сам не верит в себя, как поверят в него другие? А пользоваться помощью, просить ее - для нас шаг к утрате этой веры. Нет, конечно, для нас является законом: надо спасать друг друга. Но спасение - уже крайний случай, и пока до него не дошло, мы предпочитаем обходиться своими силами. - Могу понять это, хотя и не вполне согласен. Что же, Мастер, будем надеяться, что на сей раз они справятся сами... Город такого масштаба, как тот, в котором происходят описываемые здесь события, в смысле его открытости и познаваемости человеком лучше всего сравнить с первобытными джунглями, с сельской, с далекой, необжитой тайгой. Хотя человека окружает здесь цивилизация, техника, множество людей, и на первый взгляд может показаться, что для него не существует тут непонятных, необъяснимых явлений, незнакомых территорий, белых пятен и подстерегающих за поворотом опасностей, на самом деле это далеко не так. Можно раз за разом проходить по одной и той же магистрали мимо одного и того же строения и не иметь ни малейшего понятия о том, что в нем происходит, для чего оно предназначено: строение, в принципе, ничем не отличается от окружающих, и человек необоснованно решает, что и функции оно выполняет такие же. Однако похожесть для того, быть может, и создана, чтобы люди могли делать внутри здания что-то совсем другое, не то, что в десятках соседних домов, не привлекая ничьего внимания. Кроме того, город - не только здания; это и пустыри, и (кое-где) развалины, покинутые всеми, и парки, пусть полумертвые, с трудом, из последних сил сражающиеся с превосходящими ордами второй природы - техники, противостоящие их атаке, которую вольно или невольно всегда направляет или хотя бы поддерживает человек, - пусть гибнущие, но все же парки. Нам известно уже, во что превратился один из обширных, нечаянно возникших в этой части города пустырей. Именно оттуда лодка увезла Мин Алику, увезла туда, где должно было начаться путешествие на ее родную планету. Мы знаем уже, что никакого сообщения, никаких контактов, за исключением разве что редких дипломатических, и никакой коммерции между враждующими планетами не существовало: слишком уж застарелой и жгучей была вражда между ними, из области рассудка давно уже перешедшая в сферу эмоций. И лишь непоследовательностью человеческого мышления можно объяснить то, что где-то (в зависимости от ранга потребителя) всегда можно было приобрести самые разнообразные товары с наклейкой, свидетельствующей, что товар этот произведен на другой планете; никого не удивляло, когда по развлекательным, а то и по научным каналам информации не так уж редко шли передачи, сделанные явно не на родной территории; не удивляло даже, когда Стратегические службы одной стороны использовали оптику другой, а та, в свою очередь, - электронику первой, одна сторона имела на вооружении десантное оружие, созданное другой, а другая - мощные моторы, на которых бесстыдно красовалось клеймо первой. И наконец, все спокойно относились к тому, что и на той, и на другой планете существовали целые обширные отрасли производства, базировавшиеся на сырье, которое (как было известно из любого учебника по соответствующим дисциплинам) на своей планете вообще отсутствовало либо же не добывалось, зато на вражеской планете существовало в изобилии. Такое положение удивляло всех столь же мало, как не удивляет зрелище семьи, в которой супруги непрестанно враждуют друг с другом, подолгу не обмениваются ни единым словом, в глубине души желают друг другу всяческих несчастий, однако при этом выполняют свои семейные обязанности - экономические, трудовые, общественные и прочие. Никто не доискивался путей, по которым все, что нужно, проникало с одной планеты на другую и которых формально не существовало; однако люди давно привыкли к тому, что каждое явление может существовать как бы в двух ипостасях, официальной и фактической, и эти ипостаси, формально друг друга исключавшие, на деле прекрасно уживались. Наука научила людей признавать существование множества вещей, непредставимых ни зримо, ни логически; отчего же было не признать существования экономических отношений там, где их официально не существовало? Путей взаимопроникновения, как упомянуто, никто не доискивался. И хотя Мин Алика в свое время попала с родной планеты на Старую именно по одному из таких каналов, сейчас она и представления не имела о том, куда ее: везут и далеко ли и каким способом ее оттуда отправят. Для эмиссара Мастера не составило бы ни малейшего труда оказаться практически мгновенно не только на соседней планете, но и в куда более удаленной точке трехмерного (и не только трехмерного) пространства; однако Мин Алика, разведчик Второй планеты и художник девятого уровня на Старой, такими средствами передвижения пользоваться, разумеется, не должна была. Поэтому, пока лодка летела, Мин Алика с интересом поглядывала в круглое окошко. Внизу одни кварталы сменялись другими, порой возникали серые пятна парков, потом подолгу тянулись длинные, плоские кровли обширных предприятий, индустриальных и аграрных; на крышах порой разгуливали животные, получая свою долю движения. Потом начался район развалин; стоявшие здесь здания давно уже пришли в негодность, в них уже не жил никто, кроме деклассантов, стоявших вне уровней; ремонт этих зданий был нерентабельным, со временем - когда дойдет очередь - здания, что не упадут до тех пор сами, будут снесены и на их месте, после вывозки мусора, будут возведены новые, современные постройки - если хватит средств и на месте развалин не возникнет новый пустырь, которому окрестное население найдет применение. Тут Мин Алика отвернулась от окошка: зрелище было грустным и ничего нового в смысле информации дать явно не могло; однако лодка тут же пошла на снижение и вскоре, покачавшись немного на упругих амортизаторах, уже прочно стояла на небольшой, сверху не очень-то и заметной площадке между полуразрушенными корпусами; площадка была вымощена шестиугольными бетонными плитами и выглядела странно чистой в этом крае запустения. Высокие стены нависали, казалось, над головами, вот-вот сверху мог, наверное, упасть какой-нибудь едва держащийся на проржавевших креплениях массивный блок - тогда от всего, что находилось сейчас на площадке, осталось бы мокрое место, замысловатый иероглиф. Однако этого никто, похоже, не боялся; люди, привезшие Мин Алику, деловито заперли лодку, к ним уже подходили другие, откуда-то - видимо, из развалин - появившиеся, негромко договорили, потом все, пригласив и женщину, двинулись к ближайшему фасаду, тупо глазевшему на них пустыми оконными проемами. Вошли в прямоугольник, некогда закрывавшийся дверью; Мин Алика ожидала, что внутри придется перескакивать с обломка на обломок, изображая горную козу, мифическое животное прошлых эпох. Ничуть не бывало: каменный пол коридора был гладок, даже подметен, лишь изредка, можно было заметить на нем какой-нибудь отклеившийся неизвестно от чего яркий бумажный фирменный ярлык или обрывок легкой картонной упаковки. Коридор тянулся не очень далеко и вывел людей к металлической стенке, от которой и не пахло ветхостью, она молодо отблескивала, и дверь в ней отворилась без малейшего скрипа уверенно и бесшумно. За дверцей оказался просторный, без единой щели лифт. Стремительное падение вниз, на неопределенную глубину - и лифт, плавно замедлившись, остановился, дверцы его раздвинулись, и все, включая Мин Алику, оказались в обширном подземелье, стены которого состояли из светлых металлических пластин, потолок, кажется, тоже - разглядеть его мешали яркие, слепящие лампы наверху, потолок лежал высоко, метрах в семи-восьми. Подземелье никак не выглядело заброшенным; напротив, в нем непрестанно двигались и люди, и электрические тележки, нагруженные картонными ящиками с романтическими, порой вовсе незнакомыми названиями фирм или содержимого, выведенными на стенках; целые штабели тяжелых пластиковых ящиков и металлических контейнеров проплывали порой невысоко над полом, прочно удерживаясь на антигравитационной площадке, в одном углу которой помещался в крохотной будочке водитель. Было относительно тихо, так что разговаривать можно было не повышая голоса, только говорить Мин Алике здесь было не с кем и не о чем. Подкатила еще одна электрическая тележка, на этот раз на ней вместо коробок и ящиков стояли легкие стульчики; несколько человек уселось, один из них - тот, что был и на Шанельном рынке, - кивнул Алике, и она подошла и заняла единственное свободное еще место, в самой середине. Тележка тронулась. Подземелье казалось бесконечным, тележка несколько раз меняла направление, лавируя между высокими, до потолка, штабелями товаров, заставлявшими подумать, что государственная контрабанда велась в масштабах, каких едва ли могла бы достигнуть и официальная торговля - если бы она вообще существовала. Потом тележка остановилась. Вышли. Вошли в новый лифт. Еще один спуск, продолжительнее первого. И новое помещение, не столь обширное, как верхнее, но тоже металлическое и, как показалось, вообще не имевшее потолка: оно тянулось вверх, насколько хватал глаз, пока густой мрак не отнимал возможность различить что-либо. Пол в этом помещении отзывался на каждый шаг гулко, словно под ним была пустота - впрочем, так оно и было в действительности; а посредине зала или, скорее, шахты возвышался корабль, обычный антиграв, не скоростной десантный, какими располагали стратеги на обеих планетах, а куда скромнее, менее изящный, но зато вместительный, предназначенный для перевозки грузов. Оказывается, еще существовали такие корабли, а ведь считалось, что они давно уже канули в прошлое; этот же выглядел вовсе не музейным экспонатом, но достаточно новым и надежным устройством. Тут, над металлическим полом, возвышалась лишь верхняя его часть, в которой и находились большие трюмные ворота и маленький сравнительно люк, предназначенный для экипажа. Привезший Мин Алику подошел к невысокому крепышу, что стоял возле люка, поглядывая то на часы, то на людей, поспешно переправлявших в трюмные ворота последние, надо полагать, порции груза, подлежавшего перевозке во враждебный мир; на гладкой обшивке корабля, рядом с люком, виднелась небольшая корона - эмблема Второй планеты; на ящиках же, скрывавшихся один за другим в трюме, красовались четкие клейма Стратегической службы этого мира. Привезший Алику что-то тихо сказал коренастому, тот ответил с милым, немного шепелявым акцентом родной планеты, и звуки этой речи заставили сердце Мин Алики заколотиться неожиданно сильно. "Еще четверть часа, и я ушел бы без вас, провалитесь вы, и так далее". Потом он взглянул на Мин Алику, ноздри его дрогнули, он помолчал секунду, затем буркнул: "Минутку, я провожу вас". Он подошел к грузовому люку и отдал какое-то распоряжение, потом вернулся и указал Мин Алике на люк экипажа. Там оказался небольшой тамбур, легкая лесенка вела наверх. Коренастый сказал: "Я - капитан Урих Шуфф; там наверху - рубка, там вам делать нечего. Пассажиров мы не возим, поместитесь в каюте старшего, мы в этом рейсе обходимся без него". Не дожидаясь ответа, он распахнул дверцу в тамбуре, за нею оказался тесный коридорчик, в него выходили три дверцы, тоже узкие. "У нас тут не лайнер, - сказал капитан Урих, - да и рейс короткий, ничего, потерпите". Каюта оказалась узеньким пеналом, там были койка, столик, табуретка, шкафчик на переборке, на ней же - несколько приборов. Койка была застлана. "Чем богаты, тем и рады. Услышите сигнал готовности - сразу в койку, остальное сработает само. Летать-то приходилось?" - поинтересовался капитан Урих. Мин Алика кратко ответила: "Да". "Ну и хорошо, - сказал капитан, - значит, долго объяснять не надо, что к чему. Удобства в торце коридора, задвижки там нет, держите рукой. На месте вас должны встретить, больше я ничего не знаю и знать не желаю, мое дело - коммерция". Он повернулся и захлопнул за собой дверь. Тут же распахнул ее снова: "Если что-то понадобится по-женской линии, - он провел пальцами перед лицом, - посмотрите в шкафу, мой старший тоже женщина, вообще у нас сейчас везде женщины..." - Капитан покачал головой, то ли осуждая такой порядок, то ли сожалея, и снова затворил за собой дверь - на этот раз уже окончательно. - Опровергнуть мою информацию... - медленно повторил Форама, сомневаясь, правильно ли он понял штаб-корнета. - Но это значит... - Значит, что будет готовиться война в полном объеме, верно, - откликнулся тот. - Но я ведь могу рассуждать только со своих позиций. Понимаете, Полководец - устройство настолько мощное, что если дать ему направление, он найдет, я думаю, выход даже из таких ситуаций, в которых не разберется и все человечество, если даже начнет думать разом, по команде. И моя задача, как я вам уже сказал, - сохранить нашего мальчика в добром здравии и готовности, потому что тогда у нас останется хоть какой-то шанс. А если я сделаю то, чего вы хотите, - подкреплю вашу информацию, - он просто закапризничает, я вам уже говорил. И мы потеряем всякую возможность оперировать оружием. Это, мне кажется, будет куда страшнее. - И все-таки... Почему не заявить прямо вашему Полководцу, что задача не имеет решения? - Да именно потому, что он - ребенок, мальчик, малыш. Он не может признаться в поражении и будет упорствовать до конца. Ну, как дети, знаете. - Откуда мне знать? - буркнул Форама. - У меня их никогда не было. Кстати, почему вы решили, что он именно мальчик, а не девочка? - Почему? - Хомура несколько минут подумал. - Да не знаю... Потому, наверное, что мы все вокруг него - мужики, а он ведь многому научился у нас и, значит, думает, как существо мужского пола - если говорить об особенностях мышления, логики... - Ну-ну... Но, значит, есть в нем нечто, почему вы зовете его ребенком. Как у него с эмоциями? Любовью, привязанностью, смелостью, трусостью и всем подобным?. Штаб-корнет посмотрел на Фораму озабоченно; надо полагать, такого рода анализом возможностей Полководца он никогда еще не занимался. Подумав, он покачал головой. - Да никак, наверное. Думаю, в этом отношении он ничем не напоминает нас с вами. Не забудьте: он все же - военная машина, в первую очередь - военная. И, наверное, то, что может иногда показаться проявлением эмоциональной стороны его существа, на самом деле является лишь результатом тщательно проанализированных, чисто деловых, всецело практических соображений. Может быть, мы и стали считать его ребенком потому, что он не обладает той гаммой чувств, которые украшают - или отравляют - жизнь взрослых. - Ребенок, играющий в солдатики... - Но играющий лучше всех в мире. И солдатики эти - живые. - Понимаю. Однако... У вас есть дети, штаб-корнет? - Нет. Мы все при Полководце - холостяки. Почему-то таких отбирали... - Да, тут мы в эксперты не годимся. Но может быть, попробуем хоть в чем-то разобраться? Вот вы говорите о том, что ваш малыш может закапризничать, например. - Ну да, так я говорю, - Хомура пожал плечами. - Просто другого слова не находится. Но кто знает, насколько сущность этого совпадает или не совпадает у ребенка - и у Полководца. Внешне похоже, да... - Но ведь капризничать - значит проявлять эмоциональную сторону характера, а не рациональную? - Вы слишком многого хотите от меня, мар. Я, в общем, знаю не более того, что мне положено. - И потом, его стремление к игре, о котором вы упоминали, стремление воспринимать все как игру - в том числе и эту задачу, последнюю. Игра в солдатики - вы сами так сказали. - Да, этого у него не отнять, действительно. Не знаю, может быть... - Вы давно служите при нем? - Шестой год. - А сколько лет ему самому? - Полководцу? Уже двенадцать с лишним. До него было устройство попроще. Но и он тоже постоянно совершенствуется, получает новые контуры... - Он всегда был таким, как сейчас? Или со временем что-то в нем меняется? - Ну, если оценивать человеческими мерками, он становится, безусловно, опытнее... Умнее, что ли? - И спокойнее? - Не знаю, право, что сказать. В чем-то становится, а в чем-то другом, наоборот, с ним приходится быть осторожнее, чем раньше. - Я чувствую, что мне просто необходимо повидаться с ним самому. Побеседовать... Чтобы понять, что он такое. И можно ли рассчитывать на его помощь в какой-то форме, или не стоит терять на это времени и надо сразу искать что-то другое. - Что же другое может помочь, если Полководец подаст команду на бомбоносцы? - Хомура покачал головой. - Конечно, поговорить с ним вам бы следовало. Мы ведь к нему привыкли, многого уже просто не замечаем, а вы могли бы что-то уловить. - Как же мне попасть туда, к вам? - Сам не знаю. Попытаемся как-то протащить вас туда. Хотя вообще принято считать, что это - задача безнадежная: каждый раз при входе и выходе - автоматическая проверка на ритмы мозга, на отпечатки пальцев, на запах, на кровь... Очень нелегко будет. Но, наверное, иного выхода нет. - Иной выход мот бы найтись, если бы... - Тсс! Приближался некто - вроде бы здешний, вроде бы под хмельком, вроде бы чуть покачиваясь даже, что-то мурлыча под нос; шел прямо на них. Форама быстро огляделся; нет, никого другого поблизости не было. Тогда он повернулся - так, чтобы ни малейшего света не падало на его лицо, а Хомура, чуть сместившись, оказался между Форамой и приближавшимся. Затем показалась еще одна фигура, но это был Горга, державшийся шагах в десяти. Незнакомый подошел, остановился в двух шагах, все так же чуть покачиваясь, - но глаза смотрели трезво и пристально. - Форама, ты, что ли? - спросил он, и язык даже, кажется, не совсем повиновался ему. - Куда же ты подевался от ребят? А мы тебя ждем, может, еще что выдашь интересное... - Давай, отсюда, - сказал Хомура холодно. - Здесь на чужака не пьют. Поищи, где подают. - Слушай, Форама... - но уверенности в голосе пришедшего не было, он явно бил наудачу. - Катись-ка ты к своему Фораме, - сказал Хомура и шагнул вперед, а Горга, так и держась в десяти шагах, громко, подчеркнуто кашлянул. - А сюда не показывайся, - продолжал Хомура. - Здесь и без тебя комплект. - А ты его не видел случайно? - Думаешь, я тут всех знаю? - Ну, он заметный - треплется про науку; про взрывы... - А-а... Дружок, что ли? - Ну да, дружок. Сам позвал, чтобы я приехал, и вот... А ведь я ему свеженький материал привез, как раз к случаю. - Видел я его с час тому, - сказал Хомура. - Тут целая шарага была. А сейчас - не знаю. Пошарь по кустам. Он тут уже тепленький был. - Да? Ну ладно. А вы оба, - он все изворачивался, пытаясь ненавязчиво заглянуть в лицо Фораме, но Хомура возвышался неколебимо, а Горга приблизился на несколько шагов и снова внушительно кашлянул, - вы оба, если заметите, скажите - дружок его ищет. По имени мар Цоцонго, это я и есть. Или лучше крикните меня погромче, я далеко не уйду... Или еще лучше - позовите Мин Алику, это подружка его, тоже приехала, любовь у них с давних времен... Великим напряжением сил Фораме удалось удержаться на месте. Хорошо, что чужой не видел выражения его лица. - Непременно передадим, - сказал Хомура без любезности. - А твой дружок что - онемел, что ли? Слова не скажет. - А он таких, вроде тебя, не любит, - ответил Хомура хладнокровно. - Два слова - и сразу в рыло. Так что ты его лучше не трогай... Поверил ли самозваный Цоцонго или нет, но мундир Хомуры он разглядел хорошо; хотя и без знаков различия, мундир внушал уважение, и пьяным Хомура явно не был, так что лучше было не обострять: мало ли какие свои дела могут решать стратеги в этом месте. Пришлый удалился, не забывая, впрочем, покачиваться, Горгу он обошел, сделав небольшой крюк, - и видно было, как из кустов, что возвышались подальше, вслед ему скользнуло несколько теней. - Вот, - сказал Хомура, когда они отошли. - Это вам о чем-нибудь говорит? - Я узнал голос. Слышал его сегодня утром. Потом объясню. Мин Алика... Неужели они ее задержали? Она же ни при чем! - Нам надо поспешить, мар Форама. Сможем ли мы провести вас в центральный пост Полководца или нет, но здесь вам делать больше нечего. Идите за мной, старайтесь не выходить на свет. Штык-капрал, прикрывайте нас с тыла. - У вас есть транспорт? - Военный катер всегда в распоряжении операторов. - Там, у себя, вы оставляете его наверху? - Да, это дежурный катер, он всегда остается на поверхности. Вниз пропускают только катера старших начальников, если самых старших - то даже без проверки: эти катера сами подают все нужные сигналы. Но у нас такого нет. - Горга подошел вплотную. - Таким катером можно воспользоваться, - сказал он уже почти совсем трезвым голосом. - Машина Верховного годится? Форама и Хомура уставились на него, не понимая. - Свяжитесь с ней из своего катера, - посоветовал Горга. - С водителем. Мастер-капрал Сала. Мой двоюродный брат. Скажите: Горга очень просит, Горга отплатит. - Господи! - пробормотал Форама. - Вот уж нежданно-негаданно... - А-ой, - сказал Хомура. - Рискнем. Спасибо, Горга. - Да ну, - сказал Горга, - не за что. Так приятно посидели с человеком, поболтали - отчего же не помочь? - Спасибо, Горга, - сказал и Форама. - Надеюсь, еще увидимся. - Здесь - не знаю, капитан, - сказал Горга, чуть улыбнувшись. - Я свое заканчиваю, ты - еще нет. Но - увидимся. - Питек... - тихо проговорил Форама всплывшее из недр памяти имя. - Счастливо оставаться, мары! - Горга четко повернулся и зашагал прочь. Форама смотрел ему вслед. - Поехали, - сказал Хомура, не очень, кажется, удивившийся последним словам обоих. - Снизимся перед первой охранной линией и пересядем в тот катер. Хорошо бы и остальные решения найти так же просто... Услышав сигнал готовности - резкий, неприятный звук, что-то среднее между пронзительным звонком и свистом, - Мин Алика поспешно легла в койку, не раздеваясь, и почти одновременно тонкая сеть страховочных амортизаторов развернулась в полуметре над нею и повисла, как полог из редких кружев. Было это, в общем, лишней перестраховкой, лишней в девяноста девяти случаях из ста, но бывает ведь и сотый. Что-то где-то вовне приглушенно проскрежетало, койка деликатно подтолкнула женщину снизу - вот и весь старт, вернее, первый его этап, на антигравах, бесшумный, почти безопасный; второй должен был начаться в заатмосферном уже пространстве. Сразу же наступила, невесомость, и Мин Алике стало как-то не по себе; чтобы отвлечься от неприятных ощущений, она постаралась расслабиться и стала думать о вещах, вроде бы отвлеченных и приятных, думать как бы спокойно, со стороны, именно так, как чаще всего думается в дороге, где человек является всего лишь пассажиром, где от него ничто не зависит, все дела, даже срочные, волей-неволей отложены до прибытия в точку назначения, и можно не спешить (за тебя спешит то средство передвижения, на котором ты едешь, плывешь или летишь) и спокойно предаваться раздумьям - не избирательно, но в том порядке, в каком сами они на тебя наплывают. Вот и Мин Алика сперва внушила себе, что все дела на оставшейся позади планете для нее временно перестали существовать (кроме Форамы Ро, конечно; но он не был делом, он был частью ее самой - частью, как бы оставленной Старой планете в залог собственного возвращения), а дела на родной планете еще не наступили. Однако планета приближалась, и теперь можно было откровенно признаться себе в том, что все годы Мин Алика свою планету помнила и по ней скучала, только не позволяла себе останавливаться на подобных мыслях даже мимолетно, чтобы не заболеть черной тоской; не хватало ей родной планеты, и не только потому, что она там родилась (факт биографии, порой не значащий абсолютно ничего), но и потому, что, какими бы недостатками социального, экономического или иного типа ни обладала Вторая, но она просто была лучше, даже для непредвзятого арбитра, не уроженца ее. Она была, во-первых, меньше, и, значит, уютнее, и понятие ее единства и нераздельности возникало и укоренялось легче и естественнее, чем там, откуда Мин Алика сейчас летела. Вторая была меньше, но плотнее, кстати сказать, так что ощутимой разницы в напряжении силы гравитации на поверхности обеих планет не было. Родная планета не была единым, глобальным городом, как здесь, - нету теперь, вернее, уже "там"; тотальная урбанизация не то чтобы не успела еще наступить на планете Мин Алики, ее там старались не допустить сознательно, и планета оставалась зеленой, а не серой, воду ее рек и озер можно было пить, не боясь отравиться, и было там немало мест, где еще можно было уединиться и даже не слышать никакого иного шума, кроме посвиста ветра, шелеста листвы, плеска волны, голосов насекомых и птиц. Но, конечно, не даром; то, что принято называть уровнем жизни, иными словами - степень проникновения искусственной природы в жизнь каждого человека (в итоге в технологических цивилизациях все сводится именно к этому), - уровень жизни был на Второй планете ниже, чем на Старой, на которой Алика загостилась так долго. Сколько же лет уже она там пробыла? Семь? Восемь? Ну-ка, ну-ка... Родная моя! Смеешься - одиннадцатый год пошел! Так сколько же тебе лет в таком случае - по-настоящему, не по легенде? Ведь когда ты ушла в разведку, тебе было уже девятнадцать?.. Впрочем, кого интересует возраст? Форама все равно старше. Форама, да... Мин Алика закрыла глаза и на миг перестала быть похожей на Мин Алику, какой была только что, - хорошо, что сейчас никто ее не видел. Но тут же собралась с силами и снова стала прежней, привычной всем, и самой себе прежде всего. Одиннадцать лет, значит... Небольшой как будто бы срок, однако за это время может измениться многое. Конечно, информации о родной планете у Мин Алики в общем хватало: даже из массовой информации Старой планеты можно было, вводя известные поправочные коэффициенты, узнать достаточно много, а ведь Алика пользовалась, разумеется, не только массовой информацией. Но хотя известия говорили о многом - о сменах за Круглым Столом, об уровне производства, о военных делах, о событиях общественной жизни, - в них не было ничего о том, как плещет вода и шелестят листья и бабочки летают над солнечным веселым лугом. А сейчас, приближаясь, Мин Алика вдруг почувствовала, что больше всего ей не хватало именно этого, и ощутила острое желание не возвращаться на Старую, но как-то перетащить сюда Фораму и жить на своей планете, если-даже понадобится уйти из разведки (если отпустят - подумала она параллельно) и существовать лишь теми самыми рекламными картинками, в фабрикации которых она за прошедшие годы изрядно поднаторела. Существует же и на Второй реклама!.. Но тут же что-то словно толкнулось в ней изнутри, как если бы она была в тягости (но этого не было, это уж точно) - толкнулось так, что она даже попыталась приподняться под пологом, и расслабленность прошла вмиг: как же можно было забыть о главном - что миру, вместе с нею и Форамой, осталось, может быть, существовать считанные дни или даже часы и о том даже, что она летит не ради того лишь, чтобы отчитаться перед своими хозяевами, но, в первую очередь, - чтобы подыграть Фораме отсюда и добиться результата, нужного им обоим, нужного Мастеру и Фермеру, и обеим планетам - и всей необъятной Ферме, и всему великому множеству подобных ферм, где растят Тепло и Счастье. Вот о чем подумала она; но в следующий миг снова прозвучал сигнал готовности, ее встряхнуло и прижало к койке, полог опустился ниже, почти касаясь лица. Это заработали маршевые двигатели: начался второй этап разгона одного из многочисленных кораблей государственной межпланетной контрабанды, для которых разведчики обеих сторон были всего лишь побочным и вовсе не таким уж выгодным грузом. Совсем стемнело, давно уже стемнело, глухая ночь была. На Шанельном рынке этого даже не заметили: дело было привычное, на основное занятие обитателей оно никак не влияло, торговали здесь круглосуточно, одни уходили с выручкой, большой или малой, другие их сменяли, предложение, в общем, соответствовало спросу с некоторым даже превышением. Компания, к которой принадлежал ранее Форама, несколько поредела; актер успел подремать немного, проснулся и снова присоединился; Горга еще посидел какое-то время, а потом исчез как-то незаметно, слинял, как говорится; неизвестный друг, лже-Цоцонго, разыскивавший Фораму, сидел, выпивая ровно столько, сколько ему можно было, чтобы оставаться постоянно в форме, и поглядывал по сторонам, и прислушивался, но без большого успеха. Глухой экс-чемпион пил, не пропуская ни одной, но организм его был, надо полагать, настолько закален и вынослив, что человек этот, могло показаться, и неделю мог бы провести так, без сна и отдыха, а может быть, и больше, и оставаться по-прежнему все в той же форме, - хоть сейчас взять биту и выйти в круг. Когда наступила ночь - потянуло ветерком, пыль осела, жить стало приятнее, а общее число участников рыночного действа осталось, в целом, тем же самым: кто-то убыл, конечно, но подоспели другие, и в их числе - гурманы, которые только в разгар ночи сюда и приезжали: считалось, что в этом есть свой шик. Жизнь всего Города - ну, не всего, конечно, где-то в Городе был еще вечер, а где-то уже занималась заря, - жизнь этого участка Города с наступлением полуночи тоже затихла, поредели кабинки на магистралях, стали постепенно гаснуть освещенные окна. Однако существовали в нем и такие места, где позднего часа даже не заметили: очень заняты были и не обратили внимания на то, что давно уже естественный свет сменился электрическим (кое-где, правда, естественного света и вообще не бывало, слишком глубоко были упрятаны эти места в мощной коре Планеты). Одним из таких мест было уже известное здание, в котором все еще, с небольшими перерывами для подкрепления сил, происходило заседание Высшего Круга, фактически ставшее сейчас постоянно действующим органом, как оно и предполагалось в случае экстремальных ситуаций. Настроение в Высшем Круге было, откровенно говоря, не самым лучшим. Кое-что шло не так, как предполагалось. Не так, как полагалось бы. Как должно было. Не так. Скорее - наоборот. И даже не это заставляло членов Круга нервничать, а то, что было очень трудно объяснить все логически. Начиная с того, что, по всем канонам, решение о переходе к активной обороне должно было бы даться людям труднее всего: как-никак, различные этические, моральные, культовые даже соображения и предрассудки, заповеди какие-то, упорно коренящиеся в подвалах сознания каждого человека, должны были помешать, заставить сомневаться, колебаться, спорить - с самим собой и с другими, - и, наконец, принять неизбежное решение с видом сокрушенным, главою потупленной, свидетельствующими о том, что мы, собственно, были против, нам все это никоим образом не нравится, однако обстоятельства оказались в данном случае сильнее, логика событий - мощнее, мы просто-напросто вынуждены в общих интересах - и потому не судите строго... Вот как должно было бы все происходить по правилам игры и по законам хорошего тона. На самом же деле получилось, что решение было принято (чему свидетелями мы были) сразу, без вздохов, без трагического заламывания рук и даже без предисловия относительно того, что мы, мол, долго думали, прежде чем решили, а просто: Первый Гласный отлучился к своему школьному наставнику на кристаллической схеме, задал вопрос типа: что больше - дважды два или дважды четыре? - получил недвусмысленный ответ, возвратился к заседавшим и объявил решение. Электронный мудрец, с которым Гласный советовался, не анализировал - и не его это было дело, - откуда взялось "дважды два" и откуда "дважды четыре", да и сам Гласный оценивал элементы ситуации таким именно образом не потому, что сделал такой подсчет, а непроизвольно - вернее всего потому, что ему так хотелось, так и он привык думать, и все вокруг него думали точно так же, и предшественники его мыслили так, и потомки, надо полагать, тоже будут считать, что если у тех - дважды два, то у них уж никак не меньше, чем дважды четыре. Итак, он вышел и провозгласил; и никто не усомнился в справедливости решения не потому даже, что был сызмальства приучен к дисциплине в их многоступенчатом мире, в котором бег по лестнице был основным содержанием жизни (как у тех бедняков, что зарабатывают на жизнь, быстро взбегая перед любопытствующими путешественниками по крутым склонам древних пирамид), а потому, что и сами они думали точно так же, и каждый знал в глубине души, что если бы именно он оказался в тот миг на месте Первого Гласного, то решил бы точно так же. Ибо это решение было и масштабным, и престижным, и историческим - а противоположное не было бы ни первым, ни вторым, ни третьим, и за первое решение спрашивать никто не станет, потому что будет не до того, дел и так окажется невпроворот, а за противоположное решение тотчас же спросили бы все, начиная со Вторых и Третьих Гласных, давно считающих, что и им пора ступить на самую вершину горы и нацарапать там свои имена. Так что у людей все было в порядке. Казалось бы, как только главный рубеж останется позади, больше никаких помех ожидать не придется: оставшееся было, как говорится, делом техники. Однако техника-то вдруг и стала приносить неприятности, тем самым лишний раз доказывая, что машинный интеллект никогда не сравняется с человеческим, ибо формальной-то логикой он, может быть, и владеет, но множество тонкостей, причем самых важный тонкостей, ему остается недоступным. Сперва об этом как-то не подумали, но когда Верховный Стратег с несколько озабоченным видом доложил, что его хваленый электронный Полководец что-то заартачился и пока еще даже не приступил к разработке конкретной диспозиции по данному ему приказу, всем, кто слышал, как-то сразу пришла в голову одна и та же мысль: что машине до человека еще как далеко! - Куда же вы, так сказать, смотрели? - не очень дружелюбно поинтересовался Первый. - И в чем, собственно, дело? Если в нем неисправность - устраните ее побыстрее, и дело с концом. - Там все исправно, - отозвался Верховный. - Однако сам, так сказать, образ мыслей машины... - Машина мыслить не может! - пресек Первый попытку Верховного Стратега оправдаться. - Если же там кто-то мыслит, то это наверняка люди, которые ее обслуживают. И если они стали мыслить чрезмерно или не в том направлении, то надо их срочно заменить, а мы потом спросим с кого следует за то, что именно такие люди оказались именно там, где бы им быть никак не следовало. - Не в этом дело, го-мар Первый! - упорно продолжал сопротивляться Верховный Стратег. - Просто с самого начала машина задумана так; что для выработки плана действий ей нужно определенное количество различной информации. - Не понимаю, - сказал Первый. - Что, у нас уже и в информации недостаток, что ли? А коли так, посадите два десятка, или две тысячи, или сколько там потребуется - журналистов, и пусть дают столько информации, сколько будет нужно. - Такую мы уже дали. Но нужна именно различная информация, го-мар, из разных источников, - пояснил Стратег. - Вообще, это черт знает что, - откровенно высказал свое мнение Первый. - Мы ведь уже дали то, что считали нужным дать. Зачем же ей нужно еще что-то? Разве не заключается самая главная информация в том - что нужно нам, чего мы хотим и требуем? По-моему, именно так было всегда. - Надо будет уточнить, кто конструировал машину, - негромко промолвил Великий Вещий, - и кто санкционировал. И поинтересоваться мотивами... Если Первого Гласного Верховный Стратег, по положению, должен был бояться и действительно боялся, то с Великим Вещим он чувствовал себя на равных и потому не преминул огрызнуться: - Конструировал ее соответствующий институт, строго придерживающийся данных ему заданий. Задания же были обсуждены и утверждены именно на заседании Высшего Круга, уважаемый го-мар. - Когда? - Проект утверждался двадцать лет назад. Эти слова вызвали у находившихся в помещении определенную положительную реакцию: двадцать лет назад никто из них в Высший Круг еще не входил, а кто входил - тех теперь уже не было, а если кто и был, то хорошо помнил, что тогда от них зависело не больше, чем сейчас, даже меньше, потому что и Первый Гласный тогда был другой, не этот. - Хорошо, - сказал нынешний Первый, махнув рукой. - Сейчас не время искать виновных, надо усиленно работать, прилагая все силы и черпая энергию в сознании важности задачи. Какая же там в конце концов нужна информация и почему ваша машина никак не может ее переварить? Верховный Стратег объяснил почему, и Первый спросил: - Какие будут идеи? - Я полагаю, - сказал Великий Вещий, - что для того, чтобы устранить опасную информацию, следует нейтрализовать ее источник. Это наверняка началось с вашего коллеги, го-мар, - обернулся он к Великому Питону. - Ни от кого другого такая... такая чушь проистекать не могла. - Насколько нам известно, он погиб, - возразил Питон. - Да вот выходит, что не погиб. - Что означает, - подхватил Питон, который все же не только науке был обучен, но и кое-каким приемам кулуарной борьбы тоже, - что он ушел от ваших людей и именно таким образом получил возможность генерировать излишнюю информацию, не так ли? Вот теперь и пресеките его, как источник информации. - Не преминем, - заверил Великий Вещий. - Собственно, соответствующие мероприятия уже проводятся. - Примем это к сведению, - сказал Первый. - Но этак можно прождать и целые часы, если не больше. А время - деньги, а деньги надо беречь. Хорошо. Объявляется перерыв. Он, как обычно, удалился в свои помещения, на ходу формулируя вопрос. Вернулся он через несколько минут. - Продолжаем, - сказал он. - Итак, го-мар, вы говорили, что вредная информация имеет своим источником определенное место в городе? - Так точно. - Тогда следует, не дожидаясь, пока ваши вещие пресекут одного