- Слишком мало времени, - проговорил Фермер. - А твои люди почему-то медлят. - Они мои, пока я не отпускаю их от себя, - откликнулся Мастер. - Я ведь не подменяю своими людьми тех, под именем которых они выступают. Там возникает своего рода симбиоз. И моя информация, кажется им, не приходит извне, а возникает в них самих. А они привыкли не очень доверять себе. Что же, сомнение - прекрасная черта... - Это один из точных признаков, по каким узнаешь заторможенную, скованную в своем развитии цивилизацию: предположения и догадки о существовании иных, высших культур и попытки добиться контакта с ними технологическими средствами, - в словах Фермера звучало не пренебрежение, но сожаление. - А ведь контакт, как они это называют, так прост! - Неизбежная примитивность мышления, - откликнулся Мастер. - Для того, чтобы уверовать в контакт, людям подобных цивилизаций необходимо увидеть снижающийся корабль сверхнебывалой конструкции. Скрытая форма идолопоклонства, не что иное. Им нужен голос с неба, чтобы понять, что это - откровение. Их логика не позволяет им понять, что для любой высшей культуры самый простой и употребимый способ передать свои знания низшей - вложить их в уста одного из них. - Мне трудно признать такую категорию, как безнадежность, - сказал Фермер. - Но когда думаю о них, порой опускаются руки и хочется предоставить все дела их течению. - Нет, - не согласился мастер. - Когда садовник складывает руки, в рост идут сорняки. А потом приходится их выжигать. - Потом они сжигают сами себя, освобождая место, - поправил Фермер. - Но это немногим приятней. - Ты хочешь сказать, что не в состоянии помешать им? - Я - Фермер. Могу засеять поле, но не в состоянии помогать росту каждого стебелька в отдельности. Даже каждого ствола. И уж подавно не могу сделать так, чтобы из семечка яблони вырос дуб. Даже не дуб, а хотя бы яблоня другого сорта. Что могу, я делаю. Хотя я посылаю только мысли, а ты - своих людей. И при этом не одних только эмиссаров. - Посылаю. И мне жаль их, Фермер. Им приходится нелегко. Вы же знаете задачу эмиссара: его объект - люди, а не события. И пусть он в силах влиять на человека, порой выступать от его имени, поддерживать его до определенной степени, чтобы, когда эмиссар уйдет, этот человек и сам был в состоянии продолжить начатое дело, - но этим его возможности, по сути, и ограничиваются. Я могу оказать непосредственную помощь лишь в критических ситуациях: вмешательство со стороны бросается в глаза и подрывает доверие. Во всех остальных случаях мои люди должны обходиться своими силами. И очень хорошо, когда они могут черпать поддержку друг в друге - чаще всего даже не понимая, что оба они из одной команды и что встреча их - не первая. Правда, опытный эмиссар чувствует это почти сразу. Но опытных там у меня, как ты знаешь, - всего один. И ему придется нести тяжесть не только его собственной задачи, которая достаточно сложна, но и как-то поддержать другого, который, по обстоятельствам, должен будет сыграть там главную роль. - Ты уверен в успехе, Мастер? - Уверен? Не знаю. Я верю - это, пожалуй, точное слово. С Форамой из дому ушли шестеро, но еще двое остались. Мин Алика лежала, свернувшись клубком под одеялом, по временам крупно вздрагивая; мыслей как бы не было, но каждый раз, когда кто-то из оставшихся двигался, на нее нападал страх: их было двое, здоровенные молодчики, она - одна, защищенная лишь тонким одеялом, а слышать о таких ситуациях ей в разные времена приходилось разное. Боялась она так, что это, наверное, было заметно; во всяком случае один из оставшихся, глянув на нее, вдруг усмехнулся и сделал пальцами козу, как маленькому ребенку, и Мин Алика послушно и поспешно улыбнулась, хотя не до смеха ей было. Однако пока что они вели себя чинно, ничего себе не позволяли, а вскоре и совсем затихли, словно задремали на табуретках по обе стороны двери: привыкли, видимо, ждать, терпения у них было намного больше нормального. Понемногу Мика осмелела: не расставаясь с одеялом, стала по очереди дотягиваться до своих вещичек и под одеялом же одеваться. Было это не очень удобно, но куда безопасней: самое страшное - когда тебя видят и ты становишься вдруг для них конкретной и досягаемой. Она ворочалась под одеялом, но они только мельком покосились на нее: ощущали, видно, что никакого подвоха с ее стороны не будет, а может быть, и беглых взглядов им было достаточно, чтобы понять, что она там под одеялом делает и чего не делает. Так Мика вползла в домашние брюки, - в них она чувствовала себя совсем уверенно, - и тогда уже встала; комнатные босоножки аккуратно стояли подле, как она сама их вчера поставила. Тогда только один из сидевших встал и шагнул к ней; Мика сжалась, готовая кричать и отбиваться, но тот в двух шагах выжидательно остановился. Она поняла и, не убирая постели, ушла в душевую. Противно было, что чужой начнет сейчас копаться в постели, которая теперь была уже не просто местом, где спят, но - соучастником и свидетелем, молчаливым другом, с которым можно без слов вспоминать и переживать бывшее; да, противно - но Мин Алика понимала, что таким было дело этих людей, которое и им самим, может быть, не бог весть как нравилось, но они его делали, у каждого из них были на то, наверное, свои причины, и мешать им так или иначе было бы бесполезно. Когда она, намеренно не спешившая, вернулась в комнату, вещий как раз заканчивал водить над постелью маленькой черной коробочкой, едва слышно жужжавшей; вот он выключил приборчик, сунул в карман, вернулся к своей табуретке и снова замер, как ненастоящий. Алика включила плитку, поставила воду для кофе, стала собирать небогатый завтрак. Минутку поколебалась: предложить им или не стоит? Тут возможны были две линии поведения: поза человека обиженного, никакой вины за собой не чувствовавшего и потому относящегося ко вторгнувшимся с подчеркнутой холодностью: вы, мол, мне не нравитесь и скрывать этого не хочу, потому что за одно лишь это вы мне ничего не сделаете, а что подумаете - мне безразлично; вторая линия предусматривала поведение человека своего, все понимающего и даже сочувствующего, и опять-таки совершенно безгрешного: что поделать, ребята, я понимаю, что вам и самим не бог весть как нравится сидеть здесь, бывает работа и повеселее, но что делать, служба такая, я тут ни в чем не виновата и ничем помочь не могу, терпите, я вам сочувствую... В первом случае приглашать их к столу не надо было, а во втором - надо; Мин Алика решила не приглашать, тем более что, с их точки зрения, ей и следовало быть злой: выдернули мужика из постели, не дали еще побалдеть, - да и какие такие ресурсы у девятого уровня, чтобы так вдруг, не готовясь специально, угощать кого попало? Им не понять было, конечно, что хотя она ощущала и обиду и боль, однако после всего, совершившегося ночью, такое обилие добра накопила" в себе, что и на них хватило бы. И все же она их не пригласила, продолжая держаться с некоторым опасением, потому что если начнешь показывать себя своим человеком и сочувствовать, то кто может сказать, какого сочувствия им еще захочется: "жалеть, так уж до конца; а если бы она сама не поняла или не решилась, то им могла прийти и такая мысль в голову, что надо помочь доброй девушке понять, надо растолковать на пальцах... Мин Алика чуть не улыбнулась, на краткий миг ощутив себя тем, кем была на самом деле, и представив - воображение у нее было живое, - каким боком обернулась бы для них подобная попытка; но улыбаться сейчас было совершенно ни к чему, и внешне она осталась такой же. Щелкнул тостер, одновременно шапкой поднялся кофе - черный, густой, совсем как настоящий - для тех, кто настоящего никогда не пробовал. Те двое, наверное, пили - они лишь повели носом и уголки рта у них показали не то чтобы презрение, но четко выразили мысль: каждому - свое. Мин Алике пришлось самой задвинуть ложе в стену, - Опекун, видимо, был гостями отключен на время их пребывания здесь: лишний контроль ни к чему, да и - не баре, приберетесь и сами. Перед тем как сесть к столу, она включила приемничек и даже не глядя почувствовала, как напряглись те двое. Но коробочка была прочно настроена на местную программу, шла музыка пополам с торговой рекламой, и все это каждые пять минут прерывалось отсчетом времени, чтобы никто не прозевал свою минуту выхода, свою кабину. Что-то, сегодня было, видимо, не в порядке в атмосфере - или с городскими помехами, и музыка порой перемежалась тресками и шорохами; но так бывало нередко, и двое, расслабившись, вернулись в привычный режим ожидания. Позавтракав, Алика сунула посуду в мойку, а сама стала быстро наводить марафет для выхода. Это была как бы проба: ей могли, усмехнувшись, сказать, не трудись, мол, зря, выпускать тебя не приказано, если мажешься, чтобы нам нравиться, - тогда, конечно, пожалуйста... Те ничего не сказали, не покосились даже. Щелкнув, распахнулась дверца кабинки; створки еще только начали отодвигаться, а оба беззвучно оказались уже возле нее с мускулами, натянутыми, как струны, казалось, чуть звенящими даже. Но кабинка была пуста, она пришла за Аликой. Женщина натянула плащик; тот, с черной коробочкой, вышел из кабины. Алика взяла сумочку, постояла секунду, нерешительно помахивая ею; но на нее по-прежнему не смотрели, видимо, в дамском багаже успели разобраться заранее. Тогда она вошла в кабинку; пока створки сходились, успела заметить, как губы второго сидящего шевельнулись - в углу рта у него была приклеена таблетка микрофона. Значит, незримо надзирать все-таки будут. Теперь времени у нее было - целое, богатство: полных две минуты, пока кабина не минует внутреннюю сеть и не окажется на магистрали. Сработала инерция поведения, все продолжилось, как и должно было: мгновенное расслабление, приступ настоящего страха, с дрожью рук, с нахлынувшим отчаянием... Внутренне Мин Алика улыбнулась этой точности игры, в которой больше не было никакой нужды. Теперь надо было обезопаситься. Она закрыла глаза, мысленно прислушиваясь ко всему, что, явно или неявно, звучало в кабинке, потом безошибочно подняла руку к воротничку, под ним нащупала тоненькую булавку, вколотую ими, наверное, пока она еще лежала. Булавку Мин Алика воткнула в сиденье снизу. Теперь пусть сигналит, пока не иссякнет ресурс. Две минуты спустя кабинка выщелкнулась на точно подоспевшее пустое место на линии и поехала вместе со множеством других, меняя, когда надо, ряды и когда надо - направления. Чуть поодаль и намного выше, над всеми ярусами эстакад, не опережая и не отставая, как собачонка на привязи, скользила маленькая, на двоих, лодка, и внутри ее, на небольшом экране, яркая точка держалась в центре, а следовательно - все было в порядке. Казалось бы, и не так долго пробыли они в отсутствии, и все же возникло у Форамы такое ощущение, когда они снова очутились на воле, в городе, словно он из какого-то абстрактного пространства, чисто математического, снова родился на свет и, ошеломленный всеми его шумами, красками и запахами, с кружащейся головой, пытается разобраться в открывшемся ему великолепном многообразии, подсознательно стараясь при этом выделить из множества линий, красок и ароматов - очертания, цвета и запах одного человека, одной женщины. Форама даже замедлил было шаг, но его вежливо поторопили; ясно было к тому же, что Мики здесь нет и не могло быть: вряд ли она успела узнать что-то определенное о его судьбе; да не только она - он и сам ничего не знал, строил только предположения, которые не оправдывались. К таким предположениям относилось, например, что их с маром Цоцонго должны были доставить вроде бы туда, откуда увезли: в то, что осталось от вчера еще могущественного института, цитадели физики, на который даже стратеги поглядывали с уважением, - а они, как известно, не любят уважать что бы то ни было, кроме самих себя. В институт, пусть даже искореженный; даже камни его были, казалось, до такой степени проникнуты физическими мыслями, что думать там о чем-то другом бывало просто невозможно, зато о работе мыслилось быстро и хорошо; а значит, где же, как не там, следовало продолжить разговор на начатую утром научную тему? Однако лодка, в которую их вежливо, но решительно усадили (они и не собирались, впрочем, возражать) взяла курс в другом направлении. Фораме не часто приходилось разглядывать город с высоты, но Цоцонго был человеком куда более искушенным и уже через несколько минут полета, оторвавшись на миг от окошка, сообщил Фораме, что направляются они, насколько он мог судить, в самую область слабых взаимодействий. На языке физики это означало, что летят они в атомное ядро, но именно так на их полушутливом жаргоне давно уже назывался тот район необъятного города, где помещалось все то, что в обиходе общо и неопределенно называли одним словом - "правительство", или порой, для разнообразия, - "администрация". Услыхав это, Форама встрепенулся. Посетить резиденцию правительства было, пожалуй, лишь немногим менее любопытно, чем и на самом деле оказаться в середине подлинного атомного ядра. И там, и тут предполагалось, в общем, что происходящие процессы известны, поскольку можно непосредственно наблюдать их результаты; и в какой-то степени даже предугадывать их, - однако на втором плане всегда присутствовала мысль, что знание это - рабочее, временное, сегодняшнее, принятое потому, что оно не противоречило явлениям - и тем не менее могло оказаться совершенно неверным, если говорить о механизме осуществления этих явлений. Точно так же (думал Форама) видя человека, минуту назад зашедшего в табачную лавку и теперь вышедшего оттуда с пачкой сигарет в руке, мы с уверенностью предполагаем, что он купил ее там - хотя на самом деле он мог, конечно, купить ее, но мог и украсть, и отнять или просто вынуть из собственного кармана, вспомнив, что пять минут назад уже купил сигареты на другом углу и сюда зашел лишь по инерции, задумавшись о чем-то. Однако наше объяснение нас вполне устраивает, поскольку сам по себе процесс, в результате которого в руке прохожего оказались сигареты, интересует нас куда меньше конечного результата - потому, может быть, что мы хотим попросить у него сигарету - или, напротив, заговорить с ним о том, что курение вредно и аморально. Это в определенной степени напоминало то, что Форама знал о процессах, происходящих в атомном ядре; что же касается правительства, то о нем физик имел еще более слабое представление. Не он один, впрочем. И дело тут было не в недостатке любознательности у граждан или в отсутствии информации. Было и то и другое, но - до определенного предела. Правительственные учреждения все были известны, в них можно было, если угодно, зайти, походить по этажам и коридорам, поглазеть на людей, осуществляющих руководство: клерков, начиная с низшей, двенадцатой степени, и до шестой, даже до пятой; людей четвертого уровня и выше было на свете вообще не так уж много, а в каждом департаменте - единицы, и увидеть их можно было только при определенном везении или настойчивости, подкрепленной конкретным и достаточно убедительным поводом. Возглавлялись эти департаменты обычно советниками третьей и второй ступени, но вообще-то второй уровень занимали уже Гласные, и видеть их приходилось разве что на экранах. Что же касается первого уровня, наивысшего, то даже из Гласных его имели лишь немногие, и то уже в почтенном возрасте, когда большая часть жизни была за плечами. Но пусть на экране, пусть раз-другой в году, все же видеть можно было и их; и, однако, не было безоговорочной уверенности в том, что именно они, Гласные, и являлись правительством. Тут начиналась область неопределенностей и предположений. Как и когда они впервые возникли - сказать трудно, но, во всяком случае, достаточно давно, когда Форама еще и на свет не рождался. Слухи эти официально никогда не опровергались, потому что официально их и не существовало, законным правительством были Гласные. На чем основывались слухи, сказать было трудно, сейчас они были уже традицией, в момент же из возникновения - существовала, надо полагать, какая-то причина, информация, какой-то огонек, к дыму от которого принюхивались и до сих пор. Заключались слухи в том, что настоящим, подлинным, реальным правительством были вовсе не Гласные. Они, по этой теории, представляли собой лишь промежуточное звено - своего рода преобразователи, наподобие радиоприемников, преобразующих неуловимые для чувств электромагнитные колебания в уловимые звуки или изображения. За смысл и содержание передач аппарат, однако же, не отвечает... Отсюда, кстати, выводили и название - Гласные, поскольку они, следовательно, были голосами, артикуляционным аппаратом, которым управлял кто-то другой. Кто же? Слухи на этот счет тоже были, как казалось, вполне определенными, однако по существу крайне неконкретными. Говорили, что те, кто представлял собой подлинное правительство, не были группой людей, уединившихся в каких-то неприступных убежищах, наподобие тех, в которых располагались планетарные электронные устройства - Политик, Полководец и прочие, - уединившихся, чтобы, отрешившись от всего мирского, мыслить, провидеть и решать; напротив, по традиции считалось (хотя официально и не признавалось), что люди эти жили в самой гуще жизни, среди всех прочих людей, занимались какими-то повседневными делами, как и все смертные, и вовсе не на командных постах, а иногда и в самом низу пирамиды уровней: так, уверяли, что один из подлинных правителей служил швейцаром в самом фешенебельном ресторане города - "Аро Си Гона"; однако в этом суперресторане было двенадцать подъездов, на каждый - по три смены швейцаров, по два человека в смене, и кто именно из семидесяти двух увитых шнурами и осыпанных золотом персон являлся живым воплощением могущества, сказать никто не мог; сами же швейцары, когда с ними заговаривали на эту тему, - кто хохотал, кто надувался, в зависимости от характера и темперамента. Смысл такой анонимности (согласно той же системе слухов) заключался в том, что, находясь всегда кто в самом низу, кто - где-то в середине, правители были в курсе всего, что происходило на Планете, не получали информацию из чужих рук, а собирали ее сами и поэтому имели возможность реагировать на все должным образом и своевременно. Известно, что причиной заката многих могучих некогда правительств было именно отсутствие объективной информации или же нежелание к ней прислушаться. Если верить слухам, правительству Планеты такое не грозило. Как эти неизвестные попали в правительство или, вернее, стали им, за счет каких людей пополняли свои ряды, - объяснялось следующим образом: то ли сами эти люди, но скорее какие-то их предшественники, может быть, даже прямые предки некогда стали таким вот анонимным руководством вследствие того, что в их руках сосредоточилась - тут мнения делились: кто говорил, что экономика, и следовательно - деньги, дающие реальную власть; кто - что это была военная сила, тоже позволяющая властвовать реально; третьи полагали, что в руках первых властителей была секретная информация обо всем, в первую очередь о людях, в том числе и о тех, кто составлял тогдашнее официальное правительство. При помощи одного, другого, третьего или же всего вместе неизвестные властители подчинили себе то официальное правительство, обратив его лишь в провозвестников своей воли, своего рода глашатаев; название "Гласные" пришло не сразу и официально должно было означать, что правительство все делает и обсуждает вслух, на глазах у общества, у всей Планеты, и что секретов у него нет. Так оно и шло - годами, десятилетиями, а может, и столетиями. И вот теперь, когда Форама услыхал, что везут их не в институт и не куда-нибудь еще, а именно в резиденцию правительства, он сразу же подумал: интересно, а вот в таких случаях эти анонимы появляются? Может быть, он увидит хоть кого-нибудь из них? Может быть, даже узнает? - такой человек мог спокойно оказаться его соседом по лестничной клетке, мог попасться на глаза в магазине или скользящей мимо кабине. Затем мысль Форамы побежала дальше: "Хорошо, а вообще-то они показываются? Хотя бы своим Гласным, каждый из которых, как говорят, представляет одного властителя? Или же сообщаются с ними иначе - по телефону, радио, письменно, еще как-то - при помощи голубиной почты, скажем? Могут ли Гласные сами обращаться к властителям, ставить перед ними вопросы, требующие незамедлительного решения, вот как сейчас, например, когда информация поступает непосредственно наверх и неизвестные никак не могут почерпнуть ее на тех уровнях, на которых проходит (если слухи верны) их повседневная жизнь? Или же функции Гласных ограничиваются лишь обнародованием того, что им указывают?" Конечно, это была не физика, но и тут было немало интересного, как и во всякой проблеме, решение которой не поддавалось фронтальной атаке. Разобравшись во всех своих мыслях, - полет все еще продолжался, - форама несколько успокоился, пришел даже в относительно хорошее настроение (так бывало с ним всегда, когда предстояло увидеть что-то интересное, а тем более - принимать в нем участие), и стал оглядываться, рассматривая лодку и тех, кто находился в ней, направляясь в атомное ядро власти. Тех, кто сопровождал его и Цоцонго, было уже не шестеро: к ним прибавилось еще двое, обильно вооруженных, - видимо, ценность Форамы и Цоцонго изрядно возросла, пока они сидели взаперти и рассуждали, пользуясь гостеприимством надзирателя-философа, иначе зачем; было усиливать охрану: не могло же взбрести кому-то в голову, что физики собираются удрать, еще чего не хватало! И лодка была другая - просторная, бронированная, с мягкими сиденьями, крохотными иллюминаторами и очень мощными (судя по почти неслышному, без малейшей натуги гудению) моторами. Все молчали, никто ни на-кого, казалось, не смотрел; Фораме, однако, было свойственно чувствовать обращенные на него взгляды так же недвусмысленно, как и прикосновения; и он ощущал, что самое малое половина спутников смотрит на него. Как могли они делать это, не поворачивая головы, не скашивая глаз, он понять не мог: видимо, они были в своем деле специалистами хорошего класса, как он - в своем и, тоже как он, не сделали, невзирая на это, хорошей карьеры - иначе их не посылали бы в качестве охраны. Фораме пришло на миг в голову, что и в той службе, как и у него, как и в любой, наверное, области деятельности существуют свои радости и горести, свои торжества и разочарования, удовлетворения и зависть, везение и невезение, и простые эти вещи для отдельного работника порой значат куда больше, чем суть той работы, которую он выполняет; для других же, глядящих со стороны, важна лишь эта работа, и на выполняющего ее они смотрят лишь как на носителя функции, прочее в нем им неинтересно - и потому людям еще долго будет очень нелегко понять друг друга... Трудно сказать, о чем подумал бы Форама дальше, но тут антигравы смолкли, пол стал уходить из-под ног, пилот что-то забормотал в микрофон, какие-то числа и отдельные слова, снаружи что-то мгновенно промелькнуло - и лодка с великой осторожностью коснулась грунта. Их пригласили выйти, и они вышли и оказались в небольшом дворике, со всех сторон окруженном глухими стенами, - попасть сюда можно было лишь по воздуху. Вошли в неширокую дверь и очутились в кабине, похожей на обычную транспортную, но много просторнее; в ней разместились все прилетевшие и еще двое каких-то здешних, встречавших их, и еще оставались места. Кабина тронулась; надо полагать, то было внутреннее сообщение - резиденция правительства занимала обширную площадь, на много этажей уходила в высоту, а на сколько под землю - этого Форама не знал. Ехали несколько минут, по-прежнему молча. Вышли в просторном зале. Форама сделал шаг и остановился в растерянности: со всех сторон, под разными углами, разом шагнули к нему Форамы в неисчислимом количестве и тоже застыли. Зеркальный холл - что-то такое он слышал в детстве. Цоцонго тоже словно споткнулся, остальным же, очевидно, это было не в новинку, они вежливо подождали, пока гости - или кем тут являлись физики - пришли в себя; потом не то чтобы окружили их, но все же как бы эскортируя подвели к одному из больших, до пола, зеркал на стене (были зеркала и на квадратных колоннах), оно откатилось - это была дверь, за ней открылась комната, в которой было много людей; видимо, тут и происходило то, для чего Форама и Цоцонго понадобились. Им вежливо проговорили: "Входите, не медлите", - они вошли, дверь за ними неслышно затворилась, и они, стараясь выглядеть уверенно, сделали несколько шагов вперед. Тут не было зеркал, была удобная, деловая обстановка, не один большой стол, а множество маленьких, невысоких, с мягкими креслами подле них, с сифонами, соками, фруктами, карандашами, блокнотами в коже с правительственными символами на крышке, с маленькими аппаратами правительственной всепланетной связи. Большинство кресел было занято; прежде всего в глаза бросались яркие мундиры стратегов, мундиры поскромнее, темных оттенков - вещих; именно мундиры: лица этих людей все равно не были знакомы ни Фораме, ни даже Цоцонго, и к тому же лица эти чем-то походили друг на друга, производили почему-то одинаковое впечатление. То были как раз те люди, что еще не показываются регулярно на экранах, но уже и не позволяют себе слишком часто появляться среди толпы. Только тот вещий, что участвовал в предыдущем разговоре, оказался знакомым; он дружелюбно кивнул. Знакомыми, конечно, были и ученые: и те, что были утром в институте, и другие, с большими змеями, каждый в отдельности - глава из учебника, все вместе - раздел ежегодника "Их Знают Все". Не совещание, а Пантеон какой-то, подумал было Форама, скользя взглядом по столам, и вдруг напрягся. На этот раз не мундиры приковали его внимание; люди, заставившие его подтянуться, были в строгих гражданских костюмах, костюмы были похожи, зато лица разные - никогда не встречавшиеся в жизни, но многократно виденные на экранах. Да, то были Гласные, и, глядя в их уверенные глаза, рассматривая строгую и вместе свободную осанку, не хотелось вспоминать о каких-то слухах, потому что сразу становилось ясно: эти вот и есть - администрация, правительство, они и есть власть. - Мы пригласили вас раньше, чем предполагалось, - сказал Первый Гласный, на этот раз он, конечно же, лично вел совещание. - Мы пригласили вас не для того, чтобы услышать от вас какие-то новости: вряд ли за столь ограниченный срок вы успели прийти к конкретным выводам. Мы пригласили вас, чтобы, напротив, поделиться новостями с вами. Не стану скрывать: это дурные новости. Цоцонго кивнул, словно заранее знал, что так оно и будет. Форама лишь вздохнул. - Прошу вас, го-мар, - кивнул Гласный сидевшему неподалеку главе ученого мира, на студенческом жаргоне - Великому Питону. - Недавно, приблизительно час тому назад, - начал Питон, - несчастный случай, или трагическое событие, как бы его ни называть, произошел в региональном институте Второго полушария. Как вам, видимо, известно (тут Питон привычно кривил душой, этого требовали приличия, на деле же он прекрасно знал, что сотрудникам этого института ничего подобного известно не было, так же, как и ученым того института - об этих; то были своего рода заочные бега, способ контроля, а также повышения надежности прикладной науки, словно параллельная цепь управления каким-то ответственным механизмом), они занимались той же темой, что и ваша лаборатория. И вот... Мы успели лишь передать предупреждение, чтобы все данные и записи были немедленно сообщены нам; мы даже не знаем, успели они сделать это или информация осталась на уровне институтских компьютеров и хранилищ памяти. Таким образом, в данный момент мы еще точно не знаем, на каком этапе работы они находились, очередной ответ мы должны были получить лишь завтра, известно, однако, что и у них был назначен окончательный эксперимент. Видимо, они начали проводить его; у них была иная методика, но результат должен был возникнуть тот самый: накопление сверхтяжелого элемента с теми же параметрами. До вашего прибытия мы успели обменяться мнениями с коллегами и с представителями иных функций Планеты, здесь присутствующими; правительство, таким образом, в курсе дела. События заставляют нас прийти к выводу, что предположение о хорошо организованной диверсии становится все менее правдоподобным: нет фактов, какие указывали бы на подобную возможность. Следовательно, приходится предположить, что тут и на самом деле играют роль какие-то естественные процессы, хотя характер их пока остается для нас совершенно неясным. - Он помедлил. - Если, конечно, у вас не успели возникнуть никакие соображения по этому поводу. Поскольку нет сведений о том, что в институте Второго полушария кто-либо из работавших над темой уцелел, - к сожалению, в отличие от вашего случая, катастрофа там произошла в рабочее время, - мы возлагаем надежды на вас. Мы со вниманием выслушаем все ваши пожелания относительно научно-технического обеспечения вашей работы, мы предоставим в ваше распоряжение лучшие лаборатории и любых специалистов, каких вы сами нам укажете. У нас лишь одно требование: разрабатывая теоретические предпосылки, вы должны незамедлительно делать из них выводы прикладного характера и передавать их соответствующим специалистам для разработки. Вот то, что я хотел вам сказать. - Ни минуты времени не должно быть потеряно, - произнес Первый Гласный, как бы завершая напутственную часть, после чего все головы повернулись к Фораме и Цоцонго. - Что дали астрономы? - спросил Цоцонго. - Ничего, - ответил Питон, - что могло бы быть интерпретировано как... Взаимное положение и движение двух планет не совпадают с флюктуациями скорости распада. Ничего общего. Никаких энергетических потоков не фиксировалось ни с каких направлений ни гражданами, ни военными обсерваториями, ни соответствующими учреждениями Службы вещих. - Не было ничего. Уж мы бы не проспали, - убежденным басом проговорил один из генералов - с тремя голубыми ракетами на расшитом золотом воротнике. - И ни одного корабля в поле зрения. Диверсантов, появись они, мы испепелили бы еще на дальних подступах. Так что эти варианты - и с атакой диверсантов, и насчет излучений - кажутся нам маловероятными. Что касается внутреннего саботажа, то это уже не наша служба. - Он умолк и перевел дыхание. - Есть у вас, мары, какие-либо гипотезы? - спросил Питон. - Да, - невозмутимо сказал теперь уже Форама: он решился, хотя Цоцонго делал ему страшные глаза и попытался даже толкнуть ногой под столом. - Одна есть. Достаточно безумная, но она дает нам указания на то, где следует искать, пусть и косвенные, ее подтверждения. Если наша гипотеза окажется справедливой, положение, го-мары, окажется куда более серьезным, чем кажется сейчас. - Можете ли вы изложить ее нам - хотя бы в самых общих чертах? - спросил Первый Гласный. - Разумеется, го-мар, я мог бы. Скажу сразу: она целиком основана на предположении о естественном, вернее - природном характере происходящего. Анализируя сохранившиеся материалы, мы смогли, как нам кажется, заметить некоторые признаки... Его, судя по всему, внимательно слушали, и он заговорил, все более увлекаясь, переводя глаза с одного на другого (что являлось нарушение этикета Высшего круга, но что было спрашивать с какого-то яйцеголового шестой величины!), жестикулируя, порой полемизируя сам с собой и с молчавшим Цоцонго. Когда он кончил, лицо Первого Гласного было столь же скульптурно-неподвижным, как и в начале, на большинстве остальных лиц заметна была усталость вследствие непривычного напряжения. Великий Питон едва заметно покачивал головой, то ли не соглашаясь, то ли от удивления, но вслух возражать не стал. Он сказал лишь: - Таковы, следовательно, ваши предположения. Не сказал бы, что они дают привлекательную перспективу, однако... - Мы все привыкли смотреть фактам в глаза! - уверенно сказал Верховный Стратег. - И тем не менее... Какие есть способы убедиться, хотя бы косвенно, в обоснованности ваших выводов, мар Форама? - Я считаю, го-мар, нужно не мешкая запросить все институты, где имеются какие-то количества, скажем, трех сверхтяжелых элементов, синтезированных последними, - тех, что предшествовали нашему. Пусть сообщат, наблюдаются ли какие-то изменения скорости распада элементов, или хотя бы одного из них, и каков характер изменений. Получив данные, мы сможем сопоставить их с тем, что известно относительно нашего элемента. Как я уже сказал, мы не строим предположений относительно механизма явления. Мы слишком мало знаем. Но сейчас нам кажется самым важным - констатировать, существует ли это явление вообще. Если нет - можно предположить, что никакой нарастающей угрозы нет, просто мы достигли - для нашего уровня возможностей, разумеется, - потолка в области синтеза сверхтяжелых, что природой наложен здесь некий запрет, иными словами - вступают в действие какие-то новые закономерности, не проявлявшиеся на низших уровнях, и чтобы добиться желаемого, следует искать обходных путей. - Хотелось бы думать, что дело обстоит именно так. - Совершенно с вами согласен, го-мар. Однако проверка может показать и другое: что явление существует и скорость распада увеличивается не только для наших экспериментальных ядер. Если так, наше предположение относительно изменения характеристик пространства можно было бы принять в качестве рабочей гипотезы, попытаться установить величину ускорения, иными словами - тот запас времени, которым мы обладаем для действий по достижению безопасности - и сделать выводы. Практические выводы. Разрешите несколько слов о них? Великий Питон чуть заметно пожал плечами и взглянул в ту сторону, где сидели Гласные; взгляды тех, в свою очередь, повернулись к первому из них. - Сформулируйте вкратце, - проговорил тот отрывисто и негромко. Но слова были услышаны всеми, и все, оставаясь неподвижными, каким-то непонятным образом излучили внимание свое и почтение. - Я патриот, - сказал Форама. - И исхожу из своих представлений о том, что необходимо предпринять для сохранения самой Планеты, ее населения и нашей культуры - хотя бы ценой отказа от многого... Его слушали, на этот раз все более, настораживаясь, все чаще поглядывая в сторону Гласных. Энергетика? Но этого не перенесет экономика... Вооружение? Что же, нам капитулировать перед Врагами, так прикажете понимать? - Благодарю вас, - сказал Первый с тем же неподвижным лицом, когда Форама закончил - закончил как-то неубедительно, не на высокой ноте: почувствовал все холодеющее отношение слушателей к его мыслям и к нему самому. - Благодарю. Разумеется, мы примем во внимание все ваши суждения. Однако мы внимательно слушали вас и полагались на вашу эрудицию, пока речь шла о научных категориях. В области же применения этих категорий к реальной жизни мы привыкли придерживаться наших собственных методов, продиктованных опытом и традициями. Надеюсь, это вас не обидит... - Он коротко кивнул Фораме, тот спохватился, что все еще стоит, словно школьник, выслушивающий нотацию учителя, и поспешно уселся на свое место, даже съежился, чтобы привлечь поменьше внимания. Но на него и не смотрели уже, с ним на данном этапе было покончено, нужное из его информации было принято, остальное - отброшено, и не ученым же (а у этого и змей еще не было в петлицах), не им решать судьбы цивилизации. Да так и правильнее было, наверное: если были практические выводы доверено было сделать ученым, то они, погрузившись в исследование теоретических и философских аспектов рабочей гипотезы, до конкретных мероприятий добрались бы не через день и не через два. Но Высший Круг, заседание которого здесь и происходило, состоял в основном из политиков, близких к стратегам, и стратегов, близких к политикам; научную сторону вопроса они приняли безоговорочно, как и все, исходящее от науки, но принципу: понять это невозможно, приходится верить (горький опыт научил их относиться к проблемам именно так). Но в вопросах практических они уступать инициативу никому не собирались и тут же, не сходя с места, взялись прежде всего за решение стратегического вопроса: чего, исходя из возникших условий, следует добиваться и каким именно способом. Собравшиеся, люди неглупые, хотя и обладавшие не столько кругозором, сколько, если можно так сказать, сектором обзора, достаточно узким (но это - непременное условие целеустремленности), прежде всего, даже не обменявшись еще ни словом, поняли, что вся их досиюминутная военная стратегия, основанная, как и стратегия Врагов, на принципе: "Попробуй, тронь - тебе же хуже будет!", лишается своего основного аргумента: бомбоносных армад, которые в обозримом будущем обещали, если верить новой гипотезе, исчезнуть с немалым шумом. Поэтому стратегия могла пойти сейчас по одному из двух направлений: либо ждать, пока бомбоносцы сами собой не взорвутся, используя это время для рывка в области естественных, как принято было говорить - иными словами, неядерных - средств обороны: когда обе планеты окажутся ядерно-обезоруженными, преимущество будет на стороне той, которая лучше подготовится к иным способам активной самозащиты; активной, вот именно. Другой же принцип заключался в том, чтобы не ждать, пока бомбоносцы полетят ко всем чертям, но использовать их, пока они еще существуют, для той же активной обороны, постаравшись одновременно обезопасить себя от чего-либо подобного со стороны Врага - коварного, как известно, и подлого, но в данном случае (хотелось надеяться) приотставшего. Ни стратегическая, ни научная разведка пока еще не имели никакой информации об изменении или просто некоем шевелении в области, вражеской стратегии и оборонной науки. Хотя исходить следовало из того, что если гипотеза верна, то подобные же явления со сверхтяжелыми ядрами должны были произойти и у Врага, но не было известно, занимался ли уже Враг их синтезом; если не занимался, то никаких взрывов там и не могло произойти и о надвигающейся беде там не знали, а следовательно, у Планеты был налицо выигрыш во времени: тут уже знали о предстоящем и могли принять меры. - Велика ли вероятность того, что ваши Враги находятся в курсе событий, го-мар? - обратился Верховный Стратег к Главному Змееносцу, Великому Питону тож. - Как вам известно, научного обмена с Врагами мы не ведем уже довольно давно. Однако, по нашим данным, они не прилагали адекватных усилий в области синтеза сверхтяжелых, поскольку их оборонная наука особое внимание обращала и обращает на различные комбинации тяжелых и легких ядер. Работая в этой области, они на данной стадии не могут столкнуться с интересующими нас явлениями, пока не начнется аналогичный процесс в тяжелых. - Если начнется вообще, - обронил Верховный Стратег. - К сожалению, сомнений в этом почти не остается. Пока вы обсуждали положение, мы получили запрошенную маром Форамой информацию и успели первоначально осмыслить ее. Теперь уже можно почти с абсолютной уверенностью сказать, что ускорение распада является реальностью и можно даже в первом приближении вывести его зависимость во времени. Можно также предполагать наличие тенденции распространения процесса на ядра тяжелых элементов. Правда, тут еще желательны уточнения. - Благодарю вас, - прервал Питона Первый Главный. - Когда же, по-вашему, может начаться этот процесс в тяжелых ядрах? Иными словами - каким запасом времени мы обладаем? - Следует, видимо, исходить из двух недель. Плюс-минус, конечно. - Две недели... - задумчиво повторил Гласный. Он повернул голову к Верховному Стратегу: - Что можно сделать за этот срок в области развития естественных средств самозащиты? - Зависит от постановки вопроса, - не сразу ответил тот. - Если иметь в виду пассивную оборону от возможного десанта Врага, то за две недели мы можем развернуть стратегические коконы, довести их до полного состава за счет резерва и хранящегося в арсеналах вооружения. Это реально. Что же касается проблем обороны активной, то... некоторые идеи нуждаются в уточнении, и может быть, на менее широкой заседании... - Понимаю вас, - сказал Первый. - Объявляю перерыв на несколько минут. Он встал и в сопровождении остальных Гласных покинул комнату собраний, выйдя в заднюю дверь. Оставшиеся зашевелились, почувствовали себя расслабленнее. Защелкали пробки, зазвенели стаканы, зашипели сифоны. - Да, славно бы, - сказал Верховный Стратег Питону, - если бы они там ничего еще не знали, ни сном ни духом. - В этом я уверен, го-мар. И не только по той причине, какую я уже изложил. Дело еще и в том, что в нашей области многое зависит от качества умов, работающих над проблемами. Вот, например, - он понизил голос, - наш мар Форама Ро - явление в этом плане выдающееся, хотя некоторые его личностные качества не позволяют понять и оценить это сразу. - Он как ребенок, - с досадой сказал Стратег. - Увы, да. Но с этим приходится считаться. Он... - Великий Питон поискал Фораму глазами, не нашел. - Кажется, они уже удалились? - Вероятно, - кивнул Стратег. - Вопросы, которые будут обсуждаться здесь после перерыва, не требуют их участия. Видимо, их предупредили об этом. - Прекрасно. Я как раз должен был напомнить им об этом... Да, я хотел сказать вот что: хотя обе планеты и близки по уровню развития, это вовсе не значит, что специалисты одного масштаба возникают и тут и там одновременно. История науки доказывает противное... И они продолжали разговор. Однако ни Форама, ни Цоцонго не покинули комнаты оседании. Не думая ничего дурного, они, воспользовавшись перерывом, отошли от своего столика и присели на диванчике в углу, за колонной, где можно было выпить стакан сока не на глазах высокого начальства, которого оба они стеснялись. Стоял диванчик так, что Гласные со своих мест могли видеть лишь уголок его. - Слушай, - тихо сказал Форама коллеге. - О чем еще совещаться? Не понимаю, о чем тут еще думать. Ведь все ясно! По-моему, они все равно придут к тому, что я уже предложил. Потому что другого выхода нет, ты же понимаешь, что нет! - Это с твоей точки зрения, - усмехнулся Цоцонго. - А тут только одна точка зрения и может быть. - Оставь. Ты никогда не занимался политикой, даже в рамках института. Ты в этом отношении эмбрион. Так что лучше оставайся в границах чисто научной информации. - То есть? - Не суди о том, чего не понимаешь. - Цоцонго! Но ведь всякое иное решение - это гибель людей! Гибель, может быть, всего! - И что? - Ну перестань! - сказал Форама. - Ты не смеешь так думать о Высшем Круге. Только что мы видели их здесь. Вполне достойные люди, вызывающие доверие и уважение. И в конце концов, разве не вся Планета избрала Гласных, доверила им свою судьбу? - Кстати, как ты полагаешь: зачем было сейчас делать перерыв? - Какое это имеет значение? С перерывом или нет, но если они не согласятся с тем, что я предложил, я встану и скажу... - Не спеши вставать. Я не зря спросил о перерыве. Ты наверняка ведь слышал разговоры... - Разговоры? - Форама на миг умолк, соображая: мысли сейчас были полны другим. - Ах, о Неизвестных? Ну, знаешь, побывав здесь, я в это больше не верю. - Но примем, как одну из гипотез, что они пошли сейчас не просто посоветоваться в узком кругу, но чтобы снестись с - ну, с кем-то - и получить определенные инструкции. - Не знаю, Цоцонго. Да и какое это имеет значение? Кто бы ни занимался поисками выхода, но если выход один, он должен быть найден этим ищущим. А если он не найдет, я помогу ему! - Видишь ли, тут есть разница. Тех, кто принимает решения, в принципе можно переубедить. Тех же, кто лишь получает и транслирует дальше инструкции, переубедить нельзя: они не решают, они лишь объявляют. Так что в этом случае ты и подавно выскочишь зря. - Не верю. - Я тебе желаю добра, Форама... - Понимаю. Но... я верю Высшему Кругу, понимаешь? Кому же еще я должен верить, по-твоему? - Ищущий веру - найдет. Только имей в виду: Круг, хотя он и Высший, - еще не горизонт. В пределах горизонта есть многое другое, во что можно верить. - Мне сейчас не до абстрактных рассуждении. Я... Задняя дверь в этот миг распахнулась. Гласные вошли. Были они так же невозмутимо непроницаемы. Расселись. Первый обвел комнату взглядом, глаза его задержались на опустевших местах двух ученых, и он удовлетворенно кивнул, полагая, что лишних в комнате не осталось. - Продолжаем. Го-мар Верховный Стратег, насколько я понимаю, говоря об активной обороне, вы имели в виду применение десанта? Стратег кивнул: - Вот именно. Как считают наши эксперты, мы в данной ситуации через две недели можем остаться без средств десантирования или, по всяком случае, без уверенности в их безотказности: наш десантный флот, напомню, работает на тяжелых элементах. А следовательно: либо мы начинаем активно-оборонительные действия, самое позднее, через неделю, либо придется ожидать, пока не будет воссоздан флот на химическом топливе и топливо это будет получено в нужных количествах. Но это - месяцы и годы, и мы лишимся фактора внезапности, имеющего первостепенное значение. - Нет, - сказал Гласный. - Терять его мы не должны. - Значит, надо искать иной вариант. Вы разрешаете? Гласный помолчал. - Иной вариант очевиден, - негромко ответил он затем. - Пока мы еще можем с уверенностью оперировать тяжелыми, надо попытаться использовать максимум возможных комбинаций. Включая и ту, вероятность которой возникла в связи с новыми обстоятельствами. Он кашлянул. - Сегодня мы еще обладаем всем: и бомбоносным флотом на орбите, и десантным флотом, и тактическими средствами, основанными на тяжелых элементах. Ясно, что всем этим обладает и Враг. Однако сейчас у нас есть и новый сверхтяжелый... Великий Питон решился возразить: - Простите, го-мар. Его у нас как раз больше нет. - Но ведь технология производства сохранилась? Да и специалисты, что присутствовали здесь... Однако этот элемент нам, собственно, и не нужен, для нас важно лишь, что он является средством значительно более эффективным, чем все, что до сих пор было известно. Не так ли? - Вы совершенно правы. - Теперь вами установлены какие-то закономерности, которые дадут возможность рассчитать: какой нужен нам элемент, чтобы самопроизвольный взрыв его произошел, учитывая развитие процесса, ну, скажем, через четыре дня. Верховный Стратег, вы хотите что-то сказать? - Никак нет, го-мар. Я лишь не вполне понимаю... но вы, очевидно, подразумеваете возможность направления к их планете средств доставки, с этим новым элементом? - Именно. - Но сможем ли мы обеспечить их охрану, защиту от вражеских охотников? - В этом нет нужды. Мы исходим из того, что противник будет считать их обычным оружием и, следовательно, приготовится к их уничтожению на заранее определенных рубежах его безопасности. От чего зависят эти рубежи, го-мар? - От типа, от массы приближающихся снарядов. Чем массивней он, тем больше расстояние от планеты, на котором он должен быть атакован и уничтожен. - Совершенно верно. Так вот: наши средства и сами заряды будут значительно меньше существующих, и следовательно, их подпустят ближе. А там уничтожить их просто не успеют: они взорвутся раньше. И благодаря тому, что мощность их заряда окажется намного большей, чем будет предполагать Враг, ему будет нанесен значительный ущерб. Все, что нам нужно, - это чтобы ученые дали нам элемент с нужной точностью взрыва. Мы не требовали бы этого, если бы взрывом можно было управлять произвольно, как было со всеми другими веществами... - К сожалению, это невозможно, го-мар. - Итак, вы дадите нам такой элемент? Великий Питон помолчал. - Боюсь, что гипотеза, - назовем ее даже теорией, - осторожно ответил он наконец, - на сегодняшнем уровне не может обеспечить необходимой точности. Тут можно было бы идти только экспериментальным путем... - Идите - мы будем только приветствовать. - Извините, я хотел бы закончить мысль. Идти таким путем в данном случае - значит синтезировать сверхтяжелые от больших номеров к меньшим. Если бы у нас были все номера, было бы проще, но в нашем распоряжении - далеко не все элементы, и об отсутствующих членах ряда можно судить лишь гадательно. Итак, придется синтезировать; высшие номера будут взрываться - только мы сможем установить, что это еще не то, что нам нужно. - Разве на планете мало институтов? Используйте все! Сверните все остальные исследования! - Дело не только в этом, го-мар. Будут гибнуть люди. Ученые! - Нельзя ли автоматизировать процесс? - В принципе - да. Но в принципе можно и разработать теорию в нужной степени. Однако на то и на другое нужно время. - Времени у нас нет. Начинать надо немедленно. - А кроме того, - негромко вставил до сих пор молчавший Великий Вещий, - все это должно происходить при минимальной внешней суете и минимуме вовлеченных и информированных лиц. Все должно выглядеть, как обычно. Иначе Враг начнет что-то подозревать, и будем смотреть правде в глаза - нельзя стопроцентно гарантировать полное сохранение секретности. - Следовательно, - сказал Питон, - участие людей в экспериментах необходимо. И при каждом взрыве они будут гибнуть. По пять, шесть, восемь ученых... - Сколько же может понадобиться таких экспериментов? - Во всяком случае, более одного, я полагаю. Три, четыре, может быть, пять - пока не найдем искомое. - Хорошо, - сказал Первый Гласный. - Пусть будет пять. Пусть по восемь участников в каждом... Неужели вы не найдете у себя сорок хороших физиков? В таком случае, на что же мы давали деньги? - Но... - пробормотал Питон, - они же погибнут! - Полно! - вступил в разговор Верховный Стратег. - Когда мы посылаем воинов выполнять свой долг, то заранее знаем, что немалая часть их погибнет. Война есть война, и ваши физики ничем не лучше других. - И пять институтов... - Го-мар! - сказал Первый. - Победив, мы построим вам не пять, а двадцать пять таких институтов. И до самой крыши набьем их первоклассными мозгами. Проигравший платит. Но, чтобы выиграть, нужно сперва что-то поставить на кон. - Да, конечно... - еле слышно проговорил Питон. - Да, мы сделаем... Но - простите, если я вторгнусь в чужую область знания, однако наука приучает к определенной дисциплине мышления. Мы слышали здесь ту прекрасную диспозицию, что изложил здесь го-мар Первый Гласный. Однако... Настолько мы все разбираемся в науке обороны... как только над их планетой произойдут взрывы и будут, видимо, уничтожены их центры, управляющие бомбоносным флотом, - их корабли, витающие над нашими головами, перестанут получать постоянный сдерживающий сигнал и автоматически начнут атаку, даже если наши охотники не увеличат скорость ни на миллиметр. Таким образом, мы все равно получим ответный удар! - Я не спрашиваю, откуда вам известно о сдерживающем сигнале: знаю, что ваши ученые разрабатывали подобное устройство для нужд нашей обороны, - ответил Первый. - Однако вы понимаете далеко не все. - Нам была изложена, - снисходительно пояснил Верховный Стратег, - лишь основная линия предстоящих оборонительных действий. Их, так сказать, директриса. Продумать остальное - наша, стратегов, задача, и мы, будьте уверены, выполним ее на совесть. Чтобы успокоить вас, чтобы вы действовали без оглядки, могу сказать, что ваша безопасность будет гарантирована. Как только вы дадите нам достаточное количество элемента - кстати сказать, мы немедленно включим в его синтез соответствующую отрасль оборонительной промышленности, а вы знаете, какой мощностью она обладает, инженеры же уверили нас, что понадобится лишь минимальная переналадка промышленных ускорителей, - да, как только мы получим элемент, мы сразу же начиним им, кроме тех средств доставки, о которых говорил го-мар Первый, еще и ракеты второй ступени. - Заатмосферные? Но какой в этом смысл? - Великий, собрат мой, великий. Эти ракеты мы используем еще до начала основной атаки именно для того, чтобы вывести из строя бомбоносцы врага. Они, как известно, могут автоматически перейти в атаку и предпринять действия по собственной защите только в случае, если охотники - или другие снаряды - приближаются к ним на расстояние хоть на метр меньше установленного договорами о безопасности. И, так же как при атаке на планету, наши маленькие ракеты, начиненные новым веществом, взорвутся, еще не достигнув этого предела и таким образом не дав бомбоносцам возможность что-то предпринять. Вы сами понимаете, что взрыв таких зарядов на якобы безопасном расстоянии выведет из строя все их машины. Попросту расколет их на куски. И висящая над нами опасность наконец-то перестанет существовать! - Это можно было бы только приветствовать... - После чего мы сможем с чистой совестью поднять с планеты наш десант, а перед ним пустить те самые средства доставки, о которых уже говорил го-мар Первый; таким образом, мы создадим условия для успешного десантирования. - Очень хорошо, - сказал Первый Гласный. - Просто блестяще. Я думаю, Стратегическая служба немедленно займется детальной разработкой этого варианта. Великий Питон откашлялся; голос его чуть дрожал, когда он сказал: - Вы нарисовали убедительную и логичную картину, го-мар... Конечно, все это будет связано с немалым количеством жертв с обеих сторон... на фоне которых наши двадцать или сорок физиков покажутся совсем ничтожной потерей... Но все же мне трудно было бы примириться с подобной мыслью, если бы не сознание того, что принимаемые нами меры вызнаны происходящими на планете Врага ужасами, о которых мы все наслышаны... и если бы не то, что это будет последняя война в истории наших планет и что жертвы эти будут - последними жертвами... Пауза наступила после слов старика; по лицам политиков и стратегов, словно легкая, рябь на воде, промелькнули улыбки, Верховный Стратег сказал: - Да, разумеется, го-мар. Мы все на это надеемся. Однако... история учит нас, что подобные надежды чаще всего не оправдываются. Ибо мы, высказывая их, не принимаем во внимание неописуемого, сверхчеловеческого коварства наших исконных Врагов. - При чем Тут коварство, - не понял Питон, - если они, как я понял, будут разбиты наголову?" - Разбиты они будут, безусловно. Расшатанное внутренними неурядицами и осложнениями, их общество не сможет оказать сколько-нибудь значительного сопротивления нашим десантам. Но вы ведь не думаете, го-мар, что мы собираемся уничтожить всю жизнь на их планете? (Ученый испуганно дернул головой.) Мы тоже так не думаем. Жизнь сохранится. Сохранится, хотя и будет несколько нарушена их экономика, сохранится их Круглый Стол - хотя в нем и произойдут, разумеется некоторые изменения; им придется забыть о своих амбициях и обратиться к нам за помощью для восстановления разрушенного и для дальнейшего развития. Мы, разумеется, помощь эту окажем - из чисто гуманных соображений, памятуя, что семьдесят с лишним лет назад они подобным же образом поступили по отношению к нам: тогда им удалось каким-то способом возобладать над нами в вопросах обороны... Мы не освещаем этого в школьных учебниках истории, но впечатления вашего детства, го-мар, должны быть связаны с этим, да и каждого или почти каждого из нас. Да, мы поможем им восстановить хозяйство. Так что же вы думаете, как только их промышленность снова наберет обороты, они не вспомнят о реванше? Не станут развивать оборонные отрасли? Вооружать Стратегическую службу? Станут, го-мар, и еще как! Так что пройдет несколько десятилетий, и вопрос "кто кого" будет стоять так же принципиально, как сегодня. Другое дело, что и мы постараемся не потерять времени даром, так что сразу же после заключения мира вам, го-мар, придется бросить еще больше сил на развитие оборонительной науки. - Однако, го-мар, - нерешительно, почти испуганно проговорил Питон, - наверное, я чего-то не понимаю... Зачем же позволять им восстанавливать Стратегическую службу, оборонительную промышленность и все прочее? Ведь в наших силах будет не допустить этого раз и навсегда! - Может быть, теоретически это и возможно, мой ученый собрат, - ответил Верховный Стратег, - однако практически здесь возникло бы множество трудностей. Никто в наши дни не в состоянии провести грань между промышленностью мирной и оборонительной, между предприятиями, работающими на мирный рынок - и на стратегию. Взять хотя бы ваши институты... Но дело не только в этом. Мы живем в обществе, го-мар, все мы - частицы его. И наше, и их общество наделены определенными функциями, которые мы считаем нормальными. К ним относится и функция обороны. Так неужели кто-нибудь решится настаивать на создании ублюдочного общества, лишенного какой-либо из его нормальных функций? Что это будет за общество? Мне не хотелось бы жить в таком, да и никому из нас, я думаю, тоже... Нет, наше общество вполне нас устраивает, и мы не собираемся менять в нем ничего. Вот почему они будут снова вооружаться, и вот почему мы всегда будем готовы к очередному акту самозащиты, как готовимся к нему сейчас. Вы поняли меня, го-мар? Наверное, старик понял. Потому что можно было бы сказать и проще: если это последняя война, то что после нее станем делать мы, стратеги? Не захотят ли вечно недовольные налогоплательщики и пакостная пресса вообще обойтись без нас под тем предлогом, что мы требуем слишком много денег, а практической надобности в нашем существовании уже не будет? Нет, мы не собираемся допустить ничего подобного, потому что нам нравится наше занятие и еще потому, что без нас нарушится, равновесие сил, регулирующих ход общественных процессов, и чем это может кончиться - никто предсказать не в состоянии... Наверное, старик понял; во всяком случае он больше ничего говорить не стал, лишь кивнул несколько раз и стал смотреть в стол. И тут вскочил Форама. Его тут не должно было быть, лишь недосмотром тех, кому надлежало, можно объяснить, что его вместе с Цоцонго не вывели своевременно и не вернули в приятное уединение, или же в новую лабораторию, или еще куда-нибудь, куда было бы сочтено полезным. Но они остались и слышали то, что им слышать никак не полагалось; но вместо того чтобы, сознавая свой грех, примириться с судьбой, какая после этого могла их постигнуть, Форама выскочил из-за прикрывавшей его колонны и осмелился заговорить. - Го-мары! - не сказал, а почти выкрикнул он, хотя рассудок подсказывая ему, что лучше было бы говорить спокойно и уверенно; ничего он не смог с собой поделать, помешал глубоко запрятанный обычно темперамент. - Го-мары, неужели не ясно?.. Все это строится на песке - нет ведь уверенности, что элементы поведут себя строго заданным образом, что природа не несет нам никаких новых неожиданностей. А главное - раз в жизни, да что в жизни - раз в истории, может быть, нам представляется возможность, не возможность - необходимость круто повернуть руль, направить историю в ином, лучшем направлении, а мы - а мы пренебрегаем такой возможностью и собираемся идти на громадный риск ради того только, чтобы все осталось по-старому... Го-мары, неужели нельзя опомниться, неужели нельзя... Он запнулся, наткнувшись на взгляды - испуганные, недоумевающие, неприязненные, холодные; все глядели не на него, а мимо или сквозь - и все же взгляды эти жалили его. Он умолк, но упрямо стоял, словно готов был ждать ответа до самого конца; стоял, внутренне сам не понимая, что это его вдруг занесло, ужасаясь - не капитан Ульдемир лучше знал, что сейчас надо делать. - Почему вы здесь, мар Форама? - негромко, как всегда, спросил Первый Гласный. - Вам придется, полагаю, дать исчерпывающий ответ на этот вопрос несколько позже... (Великий Вещий разгневанно оглянулся; к нему уже спешил подчиненный, другие наверняка ждали за дверью.) Занимайтесь своим делом, мар. На прощанье скажу вам: в политике безумные идеи не нужны. Они вредны. Они враждебны. И не знаю, перевесят ли ваши научные заслуги всю тяжесть того, что вы позволили себе только что. "Высший Круг, - подумал Форама, - вот как решаются здесь дела. Иная логика, система ценностей, иерархия целей - все иное!" Он оглянулся. От двери уже приближались. Надо было что-то сделать. Неожиданное. Что-то придумать. "Ну, капитан! - прикрикнул он сам на себя. - Думай! Быстро! Как в полете!" - Го-мар Первый! - сказал Форама сдержанно, и это заставило головы снова повернуться к нему - именно уверенная сдержанность голоса. - Перед тем, как выйти, разрешите заметить, что есть способ значительно сократить и ускорить ход намеченных вами экспериментов. Первый Гласный взглянул на него - на этот раз уже не враждебно, хотя до дружелюбия было еще далеко. - Только самую суть, пожалуйста. - Из элементов, синтез которых предполагается в процессе экспериментов, три номера были уже созданы нами в ходе подготовки к основным работам. Созданы в количестве, позволяющем использовать их нужным образом... - Форама положил, как бы между прочим, ладонь на плечо коллеги. - Они хранились в институте, в крайне надежных контейнерах, в мощных сейфах, в скальном основании. Если до сих пор не поступало сообщений о повторных взрывах в развалинах института, значит, они еще сохранились... - Можно ли добраться до них? - Разрешите мне проникнуть туда и убедиться. - Не рискованно ли? - Произнося это, Первый смотрел не на Фораму, а на Великого Вещего; тот еле заметно пожал плечами. - Однако другой возможности нет. Дело в том, что я - единственный оставшийся в живых, на чей биошифр настроены замки. Конечно, доступ туда затруднен, но я в прекрасном состоянии, и если мне дадут нескольких человек в помощь... - Безусловно, - усмехнулся Великий Вещий. - Ваше мнение? - обратился Первый к Питону. - Да-да, - сказал тот, - конечно... - Он упорно смотрел в стол. - Риск, конечно, велик, но и польза... - Какой выигрыш во времени могут дать эти элементы? - Дня два, может быть, три. - Очень ценно. Мар Форама, мы благодарны вам за инициативу. Будем ждать известий о вашем успехе. Идите. Неизвестно, в какой миг приблизившиеся двое уже стояли за спиной Форамы. - Можно идти, - сказал один из них почти беззвучно и снова вхолостую задвигал челюстью, растирая жвачку. Форама непринужденно кивнул, Цоцонго встал наконец с диванчика и остановился рядом с ним. - Я тебе понадоблюсь там? - Нет... - и почти беззвучно: - Рыцарь... Цоцонго усмехнулся углом рта, кивнул и первым вышел в зеркальный холл. Форама, идя за ним, мельком глянул на многочисленных Форам, кинувшихся на него из зеркал, и безмятежно засвистел песенку. "Как приятно, - насвистывал он, - в теплый солнечный день быть вдвоем с красивой и доброй светловолосой девушкой на пустынном морском берегу, где лишь ветер коснется нас - но он никому, никому не расскажет..." А в комнате, из которой они вышли, совещание продолжалось. Первый Гласный давал указания Великому Питону: - Поскольку Круг, видимо, согласится с предложенным здесь образом действий по активной обороне, немедленно займитесь отбором персонала для экспериментов и их инструктированием. Берите их из разных мест и так, чтобы обо всем, связанном с экспериментами, у них не было ни малейшего представления или догадки. Кодовое название операции установим - "Чистое небо". Никакого самостоятельного обмена информацией между группами - только через вас. Мы, со своей стороны, обеспечиваем сорок пенсий второго ранга семьям погибших физиков, сорок посмертных дипломов Спасителей Нации - с обнародованием после одержания победы - и сорок памятников; однако тут мы еще подумаем - памятник, возможно, воздвигнем групповой - тоже после победы, разумеется. У вас есть вопросы? У кого есть вопросы? - Го-мар, - сказал Великий Вещий. - Полагаю, что в целях соблюдения секретности этих сорок человек, как и всех прочих, кто будет связан с проектом, и этих двоих, если они уцелеют, - он бегло глянул в сторону двери, - следовало бы немедленно перевести на охранительный режим. - Только сделайте это как можно деликатнее. Ваши люди порой забывают о необходимости соблюдения покоя... Чтобы ни у кого не возникло тяжкого впечатления и чтобы сами эти лица не утратили рабочего настроения. - Нет, - сказал Вещий, - рабочего настроения они не утратят, это мы обеспечим. Система поощрения и прочее. - Хорошо. Последнее: никакой информации в широкую сеть. Наоборот. Мы срочно пошлем на их планету делегацию для переговоров по каким-нибудь актуальным проблемам межпланетной торговли. Представительную и многочисленную делегацию с видным деятелем во главе - на уровне, скажем, третьей ступени. Об этом дадим самую широкую информацию по всем каналам. - Еще два десятка пенсий, - негромко сказал кто-то из политиков, кажется - Главный Финансист, и эти слова как-то четко вписались в неожиданную паузу, так что их услышали все. - Победа, - сказал Первый спокойно, - требует жертв. Именно они остаются в памяти истории и потомков. А кто помнит о бескровных победах? Да и бывают ли такие вообще? 5 Кабинка уличного сообщения равномерно плыла по заданному маршруту, а маленькая лодка с наблюдателями все так же неотступно следовала за ней, негромко жужжа антигравом, а Мин Алика, хрупкая, большеглазая женщина, находилась уже далеко от того места, где, как наблюдатели полагали, она сейчас обретается. Как и в какой момент удалось ей ускользнуть из кабины, да еще так, что никто этого не заметил, - ни один не взялся бы объяснить, потому что для такого объяснения следовало бы признать вещи не менее неожиданные для большинства спокойно мыслящих, чем, скажем, такое изменение свойств пространства, о котором совсем уже догадался Форама. Ускользнула; для простоты можно предположить, что она в момент, когда кабина, закончив спуск по этажам, на миг замерла, чтобы в следующую секунду начать движение по горизонтальному руслу, ведущему к магистрали, - что в этот момент Мин Алика с неожиданной для хрупкой женщины силой раздвинула дверцы, протиснулась между створок и ступила на узкую - едва устоять - бетонную ступеньку, прижалась грудью к стене, а когда кабинка перешла на ленту горизонтального потока - женщина осторожно сделала несколько шагов по выступу и (сзади и сверху слышался уже негромкий рокот других набегающих кабин, был час пик, люди ехали на работу) нырнула, отворив железную дверцу, в узкий ход, предназначенный для наладчиков домашних транспортных каналов. Отсюда можно было выбраться по узким и пустынным коридорчикам - она знала это, хотя ни разу здесь не бывала и никаких планов или схем не видала, - в единственный в блоке подъезд для пешеходов, где, как Алика рассчитывала, никто ее не поджидал, а если бы и так - она нашла бы способ уклониться от-встречи. Оказавшись на улице. Мин Алика быстро и не оглядываясь прошла те две сотни метров, что отделяли ее от перехода на нижний транспортный ярус нерегулярных сообщений. Минуты две здесь пришлось обождать поезда; пассажиров в этот час было мало, время нерегулярных поездок еще не наступило, - проехала две остановки, вышла, перешла, не поднимаясь на поверхность, на линию индивидуальных кабин свободного движения. Там была очередь, и пришлось подождать около пятнадцати минут. Наконец она села, сунула в кассу кабинки монету (можно было и просто задать номер своей карточки, но не стоило оставлять следов, излишним было бы - выказывать пренебрежение к принятым здесь способам скрыться от чересчур пристального внимания) и задала маршрут, поглядывая на светившийся над кассой план маршрутной сети нижнего яруса и нажимая клавиши с нужными номерами. Теперь у нее было с полчаса времени, разыскать ее в кабинке свободного движения, одной из десятков тысяч, практически было невозможно. Прежде всего Мин Алика задумалась: что дальше? Она примерно представляла, как должны развернуться события в ближайшем будущем - если только не вмешается нечто неожиданное. Свою задачу она знала: поддерживать соратника и - иногда - направлять едва заметными движениями, как опытный водитель легкими, как бы самопроизвольными движениями руля заставляет машину как можно меньше отклоняться от прямой. Первой задачей было - получить свободу действий; она не была уверена, справится ли с этим он сам, настолько она его еще не знала. Где находился он сейчас? Ей захотелось его увидеть. Это удалось женщине почти сразу: его рассудок и чувства в эти минуты работали очень интенсивно, уловить их для Мин Алики труда не составляло. Ей не понадобились для этого какие-либо дополнительные средства, вроде того устройства, что было вмонтировано в замочек ее сумочки и служило для превращения в информацию, адресованную ей одной, тех шумов и помех, что сопровождали утреннюю передачу местного вещания. В устройстве этом не было ни грамма металла, не работали в нем и электромагнитные поля, и черная коробочка, какой пользовались вещие, - анализатор - помочь им ничем не могла: такое поле анализатором не воспринималось. Итак, Фораму она увидела без помощи сумочки, увидела - и немного успокоилась; однако ей все же следовало быть к нему поближе. Она задала кабинке, новый маршрут, не переставая смотреть и слушать; но обстановка изменилась, и в результате Мин Алике пришлось еще раз задержать кабину на полном разгоне и изменить направление; кабина не обиделась на это, ничего не проворчала и даже не подумала - она была лишь автоматом четвертой категории. События теперь приняли такой оборот, что целых несколько часов Мин Алика могла использовать для собственных дел - если бы такие у нее были. Поразмыслив, она направила кабинку в один из тупиков, какие использовались для стоянок лишнего транспорта в часы слабого движения; здесь можно было находиться, не выходя из кабинки, неопределенно долгое время - опуская лишь монеты в кассу, когда звоночек позвякивал очередной раз. Эти несколько часов покоя следовало, пожалуй, использовать для занятия, столь высоко оценивавшегося древними: для познания самой себя - что для Мин Алики в настоящем ее положении вовсе не было лишним. Она с немалым интересом познакомилась с собственной биографией, иногда при этом кивая, иногда хмурясь, а порой высоко поднимая брови и усмехаясь. Вот уж действительно лихую жизнь она прожила - при всем ее достаточно еще молодом возрасте успела она воистину немало. "Бедный ты мой Форама, - подумала Мин Алика с улыбкой, - вот уж не обрадовался бы ты, выяснив все подробности! Однако тебе знать их незачем, а если я тебе о них и сообщу, то не сейчас, а когда-нибудь потом, и не здесь, а где-нибудь совсем в других местах..." Порой Мин Алика, анализируя собственное жизнеописание, сама с собой спорила, иногда даже весьма серьезно и непримиримо, как если бы две чужих и достаточно разных женщины ссорились; но разве не так оно и было на самом деле? Однако в конце концов Мин Алика пришла в согласие сама с собой и со всем своим прошлым, которого было не переделать; с настоящим, переделывать которое не было надобности, и с будущим, которое переделывать нельзя было хотя бы потому, что его еще не было. Покончив с этим, Мин Алика снова вывела кабину на линию и задала маршрут. До намеченной ею конечной точки поездки оставалось еще минуты три-четыре, когда кабина вдруг стала замедлять ход, а потом и вовсе остановилась. Засветилось табло: "Линия перекрыта. Выберите маршрут объезда". Женщина кивнула, не испытав особого удивления. Не раздумывая, она набрала маршрут, согласно которому кабинке следовало вернуться на три перегона назад, там свернуть под прямым углом и ехать дальше. Но когда кабина, мигнув желтым огоньком согласия, готова была уже тронуться, Мин Алика оттянула дверцу и выскочила. Кабинка чуть помедлила, но створка отъехала не настолько, чтобы включить автоматическую отмену маршрута, и узкий ящик скользнул, уносясь по заданному пути. Так Алика потерялась в очередной раз. Она обождала, пока огонек кабины не скрылся за изгибом туннеля, и пошла вперед, уже не опасаясь, что ее собьют: раз движение перекрыто, значит, здесь не могло быть никакой езды. Пешком пройти надо было примерно с полчаса; видимо, на пути туда, куда она шла, встретятся еще самое малое один, а то и два рубежа перекрытия; однако если там и окажутся люди, то лишь в самом конце пути. Но она свернет раньше. Она шла по туннелю легкой, непринужденной походкой, помахивая сумочкой, словно прогуливалась по бульвару" когда впереди послышался негромкий рокот, потом сверкнул огонек. Кабинка шла навстречу, судя по звуку, - на предельной скорости. Мин Алика, могла бы попытаться остановить кабину, но решила, что сейчас этого не нужно: все отлично шло само собой. Ей пришлось сжаться, притиснуться к стене туннеля, закрыть глаза даже, чтобы избежать мгновенного головокружения: она ведь была женщиной, какими бы знаниями и каким бы опытом ни обладала, она не терялась в самых серьезных переделках, а вот на чем-то мелком могла и споткнуться... Рокот нарастал, вот он уже расчленился на несколько отдельных звуков: шум роликов на направляющих полосах, свист токосъема по шине, приглушенное жужжание мотора, - налетел, обдав теплым, пахнущим озоном воздухом, промчался - и снова наступили полутьма и тишина. Мин Алика перевела дыхание, открыла глаза. Она не смотрела, конечно, на кабину в миг, когда та проносилась мимо, но и так прекрасно знала, кто в ней находился: не одними же глазами видит человек - во всяком случае начиная с определенной ступени очеловеченности... Теперь идти дальше не было смысла, там Форама обошелся без нее, возникали совсем другие ситуации и комбинации. Но и здесь, в туннеле, ей делать было вовсе нечего: туннели время от времени просматриваются службой контроля, зачем привлекать к себе внимание? Туннель - не место для пешеходов... Мин Алика быстро зашагала назад, к тому месту, где движение было перекрыто и где она рассталась с кабинкой: пущенная ею по замкнутому кругу, кабинка должна была через несколько минут снова оказаться в том же месте, и можно будет снова сесть в нее и ехать дальше по делам, которых у Мин Алики еще оставалось великое множество. Люди пробирались по институтским подземельям, светя себе сильными фонарями и все же налетая на неожиданные углы и ребра вдруг неизвестно откуда взявшихся глыб, обломков стен, провалившихся перекрытий с торчащими когтями арматуры, обрывками кабелей, кусками металла и пластика, еще недавно бывшими мебелью и оборудованием. Коридор этот был знаком Фораме давно, изучен вроде бы как свои пять пальцев - сейчас сориентироваться здесь казалось невозможным, все было не так, ни одной привычной черты, линии, предмета; пройденное расстояние можно было учитывать лишь интуитивно, порой пять пройденных метров могли показаться пятьюдесятью, иногда же - наоборот. Все трое молчали, только изредка шедший впереди Форама произносил: "Осторожно", или: "Внимание!", а если предупреждение запаздывало или не так воспринималось, сзади доносились одно-два слова, высказанных негромко, но экспрессивно, а еще чуть позже подобные же слова, точно эхо, возвращались, отраженные замыкавшей шествие четверкой. Чем дальше, тем идти становилось опаснее и страшнее, люди, видимо, приближались к месту взрыва, обломки в тысячи килограммов весом громоздились один на другом, иногда, как безошибочно определял Форама, в состоянии крайне неустойчивого равновесия; очень хотелось вернуться, но он сам заставлял себя идти вперед: в конце концов, сам он это придумал, и в придумке этой был немалый смысл. Остальные же понемногу отставали, потому что ситуация не казалась им такой, где уместно было бы жертвовать жизнью: то была бы не та жертва, за какие ставят памятник и навечно заносят, а просто придавило бы тебя глыбой, насадив на зубья арматуры, как маринованный грибок на вилку, - вот и вся романтика... Наконец Форама определил, что где-то здесь и надо было начинать поиски нужных ему дверей; он остановился, обернулся и, осветив сопровождающих, проговорил негромко: - Обождите немного, здесь опасно. Попробую обнюхаться... Опасно, собственно, было и до этого, и раз уж он специально предупредил, значит, следовало ожидать чего-то особенного. Так оно и было: тут громадный кусок перекрытия, равный по площади целой комнате, лежал на ребре другой внушительной глыбы, словно доска примитивных качелей, и даже покачивался немного. Форама направил на эту комбинацию луч фонаря, чтобы сопровождавшие, что стояли теперь компактной кучкой, убедились: предупреждал он не зря. Миновать препятствие можно было, лишь проползя под ним, пробираться поверху казалось еще более рискованным: там, в проломе, собралось множество обломков поменьше - но каждого из них хватило бы, чтобы раздавить лошадь, - упиравшихся друг в друга, но так ненадежно, что похоже было: стоит хоть чуть-чуть нарушить равновесие качелей - и все хлынет вниз, давя всех и окончательно уже перекрывая проход, Форама постоял, обдумывая; шестеро сопровождавших понемногу подступили вплотную и остановились за спиной, неспокойно дыша, один из них с хрипотцой пробормотал: "Гроб". Лезть Фораме очень не хотелось, но надо было. Ой попросил остальных отойти подальше и опустился на колени. "Эй, - сказал старший, - ты это что?" "Я попробую, - ответил Форама. - Все равно ведь мне пролезть надо, первым или не первым, а вот вам рисковать не обязательно". То ли это так уж убедительно звучало, то ли не очень хотелось им, людям вежливым, спорить с ученым - только возражений не последовало, шестеро медленно переглянулись, насколько позволял полумрак - и промолчали. "Если почувствуешь что не так - сразу вылезай назад", - сказал старший. "Ясно. А если пролезу - крикну, тогда и вы двинетесь по одному", - пообещал Форама. "Кричи только потише", - посоветовал другой, проведя лучом фонаря по глыбам. "Ага", - согласился Форама. На всякий случай вокруг пояса ему обвязали тонкий, прочный фал - оказался у них с собой, - хотя если бы Фораму там придавило, то вытянуть останки было бы, пожалуй, затруднительно... Форама подождал, пока закрепили узел, лег на живот и пополз, освещая дорогу. О том, что воздвигалось над ним, он старался не думать, чувствовал только, что это и была одна из тех ситуаций, о каких предупреждал его Мастер, - капитана Ульдемира предупреждал, разумеется. Всерьез он сейчас думал лишь о том, как провести вперед руку, как подтянуть ногу, как перенести тело еще на двадцать сантиметров вперед. Так он прополз метра три или чуть больше, но путь этот ему показался немногим короче, чем к центру планеты. В двух местах он едва не застрял, казалось, ни за что ему не пробраться, он и не представлял, что может оказаться таким плоским, а каждое прикосновение спиной к накрывавшей глыбе мгновенно вызывало непроизвольное ощущение громадного давления сверху - словно все начинало сразу же оседать на него, и Форама разевал рот и беззвучно кричал от страха... Вдруг он даже не увидел, но всем телом почувствовал, что давить перестало; он поднял глаза - осторожно, как будто движение это могло вызвать обвал. Перекрытие наверху исчезло, кончилось. Форама направил луч фонаря вверх - над ним метрах почти в трех находился потолок, потрескавшийся, но целый, пол тут оказался почти без обломков. Дополз-таки. На это и рассчитывал он с самого начала, зная, что и опоры, и перекрытия, и стены были здесь намного массивнее, чем во всем остальном здании, обладали многократным запасом прочности. Форама ведь работал в институте с самого начала и даже раньше - при нем здание достраивали и монтировали оборудование... Он стал водить лучом по завалу, видимому теперь с тыла. Отсюда сгрудившиеся обломки выглядели еще грознее. Форама осторожно, стараясь не дергать, захватил узел фала на спине, перевел его на живот, развязал, сделал широкую петлю, накинул на один-из обломков. "Эй! - донеслось словно из дальнего далека. - Как ты там?" Форама склонился к щели, из которой только что вылез, и ему показалось невероятным, что можно было как-то проползти там и что он это сделал. Секунду-другую он колебался, потом сморщился, как от чего-то гадкого, тряхнул пальцами, словно смахивая с них что-то. "Сейчас! - крикнул он сдавленным голосом. - Тут такое место хитрое, сейчас попробую..." "Ты вылезай лучше назад, хрен с ним, - посоветовали с той стороны. - Не то, чего доброго, как таракана..." Форама знал, что увидеть оттуда ничего нельзя: лаз под нависавшей плитой не был прямым, приходилось лавировать между валявшимися обломками того, что стояло раньше на этом этаже и было раздроблено рухнувшей тяжестью. "Ладно, - крикнул он в ответ. - Сейчас попробую..." - и слова эти можно было понимать и толковать, как угодно, как понравится. И сразу же за этим, набрав воздуха побольше, он крикнул - пронзительно, отчаянно, безнадежно, бессмысленно: "А-а-а!.." - и умолк резко, словно перехватило горло. И одновременно сделал то, что успел уже придумать за эти секунды, исходя из увиденной обстановки: светя перед собой, коротко разбежался, взлетел в прыжке, - не зря в молодости он занимался спортом, играл в баскетбол даже, - и всеми своими семьюдесятью пятью обрушился на край перекрытия-качели; ощутил, как бетон дрогнул и стал уходить из-под ног; чудом удалось Фораме удержать равновесие, он резко повернулся, взмахнул руками, - луч фонаря метнулся по потолку, - и прыгнул назад. Коснулся пола и побежал, изо всех сил, спасаясь от настигавших, его, глухо, уверенно грохотавших глыб и обломков, что, утратив равновесие, хлынули, как он и предполагал, сверху через пролом, большей частью не сюда, а в ту сторону. Не исключено, что те шестеро услышали крик - для полной убедительности это было бы неплохо, все вместе давало достоверную картину бесславной гибели проштрафившегося наивного ученого. Теперь можно было постоять, переводя дыхание, унимая дрожь в теле и борясь с тошнотой, накатившей вдруг, - от страха, наверное, от сознания, что и не так ведь могло получиться, совсем даже не так... Прохода больше не было, он оказался засыпанным наглухо, лишь мощными механизмами или взрывчаткой можно было бы разрушить или разобрать его, но Форама полагал, что ради его бренных останков никто не станет сейчас заниматься этим - у всех были дела и поважнее. Эти шестеро вернутся и доложат, доложат четко и убедительно, - пережитый страх поможет им, - отрапортуют так, чтобы ясно было, что они сделали все, что могли, показали себя просто настоящими героями; ну а он, Форама, был и вовсе герой, достойный памятника не меньше, чем те, кому погибнуть по диспозиции еще только предстояло, но был он немного не в себе, его удерживали, а он полез, ссылаясь на приказание начальства. Если и остались у шестерых сопровождавших какие-то сомнения, то они сохранит их для личного пользования, не то их еще погонят назад - уточнять, убеждаться и даже пробиваться, а им это вовсе не с руки. Конечно, сейчас они для собственного спокойствия, для очистки совести, повозятся здесь, убедятся, что фал намертво зажат или, может быть, пересечен обломком, а даже самую скромную глыбу им и вшестером сдвинуть не под силу; потом станут расспрашивать друг друга - кто что видел, что подумал и как считает; придут к единому мнению (как путаются в показаниях неопытные люди, им хорошо известно) - и, покричав на всякий случай, отбудут восвояси. Форама вслушался, и ему на самом деле показалось, что с той стороны завала доносятся крики, словно еще можно было надеяться на отклик. Ему стало уже немного жаль их: все же люди были и теперь, возможно, переживали за него, он ведь для них хотя и был чужаком, но лишь в той степени, в какой для них вообще были чужаками все, кто не относился к их службе, а так за ним ничего не значилось, и только он один знал, что сделал сейчас окончательный выбор между таким продолжением, какое диктовалось всей его досегодняшней биографией, и тем, что подсказывала и чего потребовала вдруг совесть и еще что-то другое, чему он сразу не смог найти названия. Да, они там кричали - или, может быть, это у него звенело в ушах? "Вечно залезаешь ты в какие-то дела, Ульдемир", - вдруг подумал неожиданно для самого себя мар Форама Ро, физик, и на мгновение словно увидел себя самого и все, его окружающее, как бы сверху, из какого-то иного измерения - то ли пространственного, то ли временного (это и был миг, когда Мин Алика захотела увидеть его - и увидела, миг неосознанного контакта с нею); но промелькнула секунда - и все исчезло, и снова Форама Ро остался один в подвале погибшего института, в той его части, в которой должны были быть оборудованы убежища для персонала на случай чего-либо такого; до конца их, правда, так и не оборудовали - не успели как-то. Теперь большая половина дела была сделана, оставалось лишь выбраться из института незаметно. В этой части корпуса ни наружных дверей, ни окон не было, подвал есть подвал, но ведь выход - это не обязательно дверь или окно: в подвале это прежде всего - путь наверх. А здесь были и вентиляционные шахты, и узкие винтовые лестницы, на всякий случай; основным средством сообщения между этажами были лифты, но сейчас на них рассчитывать не приходилось. Форама помнил, где располагалась ближайшая лестница, и, подмигнув самому себе, как бы одобряя все, им так хорошо и хитро сделанное, пошел прочь от завала по пыльному, но свободному от обломков коридору, оставляя позади то место, где могла бы находиться в стене бронированная дверь сейфа с образцами сверхтяжелых элементов, - могла бы, если бы такой сейф вообще существовал, но его никогда не было тут, как и самих этих элементов не было... Форама уходил, стараясь ступать негромко в гулком коридоре; он хотел было запеть от прилива чувств, но тут же приложил палец к губам: никаких глупостей, никаких случайностей. Он погиб - и мир праху его. Воскреснет, когда придет срок. По уцелевшей винтовой лесенке он поднялся повыше, на уровень первого надземного этажа. Отсюда он рассчитывал, воспользовавшись одним из зашифрованных запасных выходов, выбраться на улицу, укрыться где-то (он еще не знал - где, ясно было только, что не у себя и не у Мин Алики) и уж тогда спокойно и не торопясь обдумать план дальнейших действий, целью которых было, ни много ни мало, спасти Планету, и не только свою, но и ту, вражескую, впридачу - потому, что ведь в конце концов и там живет свое человечество, а человечества, как он теперь вдруг почему-то начал понимать, - человечества не бывают врагами друг друга; отдельные люди бывают, а человечества - нет, если даже они во многом отличаются одно от другого. Спасти две планеты - не много ли для одного человека? Да уж немало; это даже невозможно, как невозможно долей грамма гремучей ртути взорвать огромное сооружение или мощнейшее боевое устройство. Однако ведь именно столько гремучей ртути содержится в капсюле; она не взрывает, но ее дело - начать, подсказать плотной массе прессованной взрывчатки вокруг: "Взрывайся, ты - можешь, только делай, как я", - и загремит все. Что надо сделать - он уже понял, не знал только - как. Но это придумается; он был уверен, что придумается, недаром всю жизнь делал то, что заранее спланировать до конца было невозможно, однако интуиция подсказывала ему, что сделать - можно, надо только посерьезнее подумать и поискать. Итак, сейчас главным был запасной выход. Форама отыскал один из них без труда, однако воспользоваться не удалось. Видимо, шестеро сопровождавших не до конца поверили в его гибель в подземелье, а может быть, и поверили, но обязаны были подстраховаться, пока не разгребут обломки и не соскребут с них то, что должно было от Форамы остаться; а еще вернее - услыхав от него же, что в институте еще сохранились какие-то нужные вещества, начальство позаботилось об охране и, следовательно, Форама сам себе осложнил задачу. Так или иначе, добравшись до выхода, прежде чем задать шифр и отворить дверцу (механизм ее был примитивен, и Форама надеялся, что сотрясение от взрыва не вывело дверь из строя), он - просто так, на всякий случай - нагнулся и глянул в поляризованный глазок: в свое время кому-то, к счастью, пришла в голову мысль оснастить двери такими глазками. И Форама увидел, что оцепление, с самого утра выставленное вокруг бывшего института, не только не было снято (на что он почему-то рассчитывал), но сделалось гуще, и кроме солдат здесь появились и офицеры, а помимо стратегов оказались в немалом количестве и полиция, и даже вещие; они не стояли на постах, но находились в постоянном движении. Выйти сейчас означало бы - разом перечеркнуть все, что уже удалось, и Форама стал пятиться от двери, словно бы и с той стороны могли вдруг увидеть его; потом он крадучись спустился туда, откуда только что пришел. И, уже спускаясь, услышал шум. Форама постоял возле лестницы, прислушиваясь; шум доносился со стороны завала, и нельзя было ошибиться в его происхождении: это были микровзрывы, сквозь завал хотели пробиться. "Дался я им", - с досадой подумал Форама, и тут же понял: не его останки искали, но хотели пробиться к придуманному им сейфу с элементами, вот что, и тут уж они не отступятся... Поняв это, Форама ощутил вдруг неожиданную и предельную слабость и опустился прямо на пыльный бетонный пол, съехав спиной по такой же пыльной стене. Впрочем, это для него роли не играло: ползя под обломками, он и так уже превратил свою одежду в грязные лохмотья, и лишь сейчас с каким-то отвлеченным интересом подумал: как же это он рассчитывал показаться в таком виде на людях и не привлечь ничьего внимания? Он просидел так несколько минут, пытаясь собраться с мыслями; интуитивно он чувствовал, что лазейка есть, должна существовать, не могло в таком большом хозяйстве, как институт, не остаться ни одной не заткнутой дыры, когда все полетело кверху ногами. И когда он уже нашел и отбросил несколько комбинаций, вдруг пришла ясная и сама собой, казалось, напрашивавшаяся с самого начала мысль: гараж! Институтский подземный гараж, связанный с убежищем отдельным переходом, гараж, в котором стояли кабинки всех институтских работников, имевших право на личные кабины, а Форама принадлежал к ним, как-никак, не последним человеком в институте был Форама, отнюдь. Подумав, он понял, почему не наткнулся на мысль о гараже сразу: институт был разрушен, и все его службы как-то сразу перешли в сознании Форамы в категорию вышедших из строя; но гараж-то находился на одном уровне с убежищами и вполне мог сохраниться! Так оно и оказалось; и кабинки находились в готовности - и его личная в том числе. Он сел в нее и привел в движение; он боялся, что не сработают устройства, открывавшие выезд, могла оказаться обесточенной и тяговая сеть. Однако все сработало: тяговую сеть питал энергией город, а не институт, а кроме того, тут были и резервные кабели: вся эта система и была задумана на случай катастрофы, той, которую ждали так долго, что в конце концов перестали ждать, а она нагрянула с другой стороны. Потребовав от кабины предельной скорости, чтобы как можно быстрей отдалиться от института, Форама даже не заметил прижавшейся к стене туннеля фигурки - женщины с закрытыми глазами. Он погрузился в мысли о том, что предстояло ему сделать теперь; ему начала представляться (не в полном еще объеме, но хотя бы в первом приближении) вся трудность того, на что он обрек себя, и он откровенно пожалел (и зябко ему стало от этой жалости), что пошел на эту авантюру, тем самым враз порвав все связи с нормальной, удобной, вполне обеспеченной, не лишенной перспектив и приносившей достаточное удовлетворение жизнью, - и в то же время понимая, что не в силах был поступить иначе, просто не в силах. Хотя откуда вдруг взялось в нем такое, Он не мог бы объяснить. Еще вчера он был готов, вероятно, махнуть на все рукой, да что вчера - еще сегодня, сидя под замком у философствующего надзирателя: а пусть делают как хотят, я за это никакой ответственности не несу, со мной по таким вопросам не советуются, мое дело - наука, это я люблю, в этом разбираюсь, а что из этого получается в конечном итоге - это уже вне моей компетенции, и, слава богу, на кой ляд мне лишняя ответственность?.. Так рассуждал он; однако что-то в нем сдвинулось. Может быть, из-за того, что он стал участником высокого совещания? Пусть с ним там никто не советовался, он был лишь поставщиком определенной информации - и все же ему показалось, что коль скоро он в этом действе участвует, то какая-то тень ответственности падает и на него, а раз так и раз то, что собираются принимать, ему не нравится, то он просто обязан высказать хотя бы свое несогласие (если большего не может) и тем самым выполнить свой долг гражданина. Древними временами веяло от таких мыслей, но не все древнее ведь старело, и не все новое лучше того, что было прежде нас... Форама высказал свое мнение и мог бы, кажется, на этом успокоиться; за одно это еще не убили бы, ну - выругали разве что. Однако Форама, видите ли, считал, что за ним стоит истина, ни более ни менее; а у истины есть некое качество, без которого и самой истины не бывает: она вселяется в человека, как микроб, и заражает его, и он уже себе не хозяин и ничего не может с собой поделать, и когда надо молчать - он говорит, и надо бездействовать - а он действует, он поднимается на гору в грозу - и молний неизбежно бьют в него, и самое смешное, что он это знает заранее - и ничего не может, потому что истина сильнее его. Вот и Фораме почудилось, что в данном конкретном вопросе конкретная истина - у него, а не у них, и когда он сказал, а с ним не согласились, он как-то не раздумывая ощутил, что надо действовать, потому что от слов отмахнуться легче, чем от действий. Форама отчетливо понимал сейчас одно: фантастическая по масштабам и вместе реальная по сущности своей опасность угрожала не только всей планете (это было достаточно отвлеченным понятием, человеку трудно мыслить такими категориями, а абстрактные понятия приводят лишь к абстрактным решениям), но и лично ему; и это бы еще полбеды, потому что Форама издавна привык к мысли, что при всех своих способностях (цену которым он знал) он не вправе претендовать на что-то больше того, на что может рассчитывать каждый; следовательно, и с общей гибелью он примирился бы. Но оказалось вдруг, что в той же степени опасность грозила и Мин Алике - женщине, рядом с которой и через которую он только что постиг вдруг, что любовь есть понятие не абстрактно-обобщенное, но реальное, ощутимое, зримое, что она - не приправа к обычной жизни, но сама - иная жизнь, иной мир, столь же реальный, как тот, в котором Форама жил до сих пор, но совершенно на него непохожий - как одно и то же место кажется совершенно иным в нудный осенний водосей и весенним днем веселого солнца и бескрайнего неба. И, попав в этот мир, Форама не хотел больше отдавать его никому и ни за что, и мысль о том, что самому великому чуду мира, центру притяжения и жизни в нем - Мин Алике грозит опасность исчезнуть в ревущем смерче ядерного распада, - эта мысль заставила его вынести всю предшествовавшую жизнь за скобки, отказаться от всего, что было или казалось в ней ценным, поставить себя вне права и закона и сейчас мчаться в кабинке подземного уровня - мчаться неизвестно куда. Впрочем, в самом скором времени, успокоенный движением, Форама смог подумать и о смысле и цели своего маршрута. Но тут странное явление возникло: он, Форама, вдруг словно бы разделился на двух разных человек, из которых один - и был собственно он, мар Форама Ро, ученый-физик; другой же был - тоже он, но почему-то не Форама, и не физик даже, а какой-то капитан Ульдемир, неизвестно откуда взявшийся - и, однако, не чужой, а тоже тот же самый человек, но с другим опытом, другими знаниями и суждениями. Сначала Форама испугался было, что сходит с ума; но, не зная, как убедиться в этом - или в обратном, предпочел считать, что все в порядке, хотя и не так, как обычно. И вот они заговорили, заспорили, эти два человека, и стали вместе разрабатывать диспозицию на дальнейшее. - К политике нас тут не очень подпускают, верно, - сказал капитан Ульдемир. - Однако что-нибудь мы да сообразим. Что - или кого - можно противопоставить Высшему Кругу? Армию? - Нет, - ответил Форама. - Главные из стратегов сами принадлежат к Высшему Кругу. Власть и так у них - пусть не вся, но немалая часть ее. А остального они и не хотят: слишком много иных проблем, решать которые они не привыкли. - Вывеска, значит, их не влечет. Какие еще силы есть в государстве? - На Планете, ты имеешь в виду? Ну, собственно... Избиратели, народ. - Народ, - сказал Ульдемир без должного почтения в голосе. - А на что он способен? - Как это - на что? Миллиарды людей... - Живой вес - не самое главное. Организации есть? - Организации? Конечно, сколько угодно. Профессиональные, например. Вроде клубов: можно прийти, поболтать с коллегами, немного развлечься... - Только-то? - А чего еще? - Ну, скажем, борьба за лучший уровень жизни. - Разве наш уровень плох? По-моему, у нас все разумно. Каждый знает свое место, свой уровень. И все, что полагается ему в силу этого уровня, он получает. Чего же лучше? За всю историю планеты людям никогда не было так хорошо и спокойно. - Слабовато у вас с равенством. - Ты ошибаешься. Равенство, как мы его понимаем, заключается в том, что все люди одного уровня, независимо от профессии, получают одно и то же. Вот если бы, скажем, стратег или ученый шестого уровня получал больше художника или инженера шестого уровня, это было бы неравенство. А так - все в порядке. - И это, ты считаешь, равенство? Слушай, а там, у Врагов, - как у них устроено? - Да точно так же, говорят. Те же двенадцать уровней... - Из-за чего же вражда? Что не поделили? - Ну, это было когда-то страшно давно... Не помню точно, я ведь не историк. Суть в том, что они не признают нашего главенства. Хотя наше общество возникло раньше. Они, наоборот, считают, что мы должны признать их главенство. Потому что, возникнув позже, они развивались быстрее, что ли... Не знаю, одним словом. Да и какая разница? Враги есть враги. - Ну ладно, это другой разговор. Значит, организаций у вас нет. - Ничего подобного: много. Спортивные клубы, университетские, общества коллекционеров, рыболовов... - Это все не то. Могут клубы выступить против Круга? - Ну что ты. Кто им позволит? - А без позволения? - Нет, конечно. Это не разрешается. - Опять двадцать пять. А без разрешения? - Ну... так не поступают. Это было бы неприлично. И незаконно. - Вот. А ты говоришь, народ - сила. - Ну, сейчас - другое дело. Речь идет о жизни и смерти. О самом существовании людей. Я думаю, тут не надо никакой организации, чтобы люди высказали свое мнение. - А как они узнают, что их жизнь под угрозой? - Я скажу им. - Встанешь посреди улицы и закричишь? - Глупо, конечно. - Обзаведешься собственной радиостанцией? - Это мне не по средствам. Да и времени нет. Что-то надо предпринять уже в ближайшие часы. - Что же именно? Думай, ученый, думай! - Может быть, обратиться на радиостанцию, которая ведет ежедневные передач