аленно напоминавшее (как он решил, внимательно оглядев ее со всех сторон, разглядывая, как расположены и соединены отдельные блоки) огромных размеров приемно-передающую рацию; разве что для связи с другими планетами могла бы предназначаться такая, но вряд ли Хранители Уровня поддерживали сношения с инопланетянами... Уве-Йорген пожал плечами: видимо, сейчас не стоило ломать голову над сущностью обнаруженного устройства. Главным было то, что установка работала, это она издавала слышное еще в туннеле гудение, индикаторы на стенах помещения мигали в сложном ритме, словно разыгрывая световую симфонию, написанную для сотен, для тысяч инструментов. Сотни и тысячи пришли в голову Рыцарю не случайно: именно такое количество тонких проводов выходило из объемистой коробки последнего блока установки; свившись толстым жгутом, провода эти уходили в потолок - но тут Уве-Йорген, несмотря на самые тщательные поиски, не смог обнаружить больше никакого выхода. Он утер пот со лба; в следующий миг щелкнуло - индикаторы погасли, гудение прекратилось, установка выключилась, непонятная, но, видимо, зачем-то нужная этому человечеству установка. Уве-Йорген взглянул на часы. Прошло всего лишь полчаса - только несколько минут назад истек срок последнего перемирия. Он вышел и затворил за собой, дверь. По туннелю шел быстро. В конце его, а вернее - в начале, встал, не раздумывая, на пластину люка, и она послушно опустилась, возвращая пилота к его соратникам. Они ждали его, стоя, кажется, на тех же самых местах и в таких же позах, в каких он их оставил. Что же, очень хорошо. Станция - энергетический центр правителей этой планеты - и еще какая-то установка, неизвестного назначения, но действующая, периодически действующая - и, значит, связанная с какими-то происходящими сейчас событиями... Да, очень хорошо. Уве-Йорген почувствовал, как горло этой маленькой цивилизации пульсирует под его пальцами. Теперь можно было диктовать условия. Он не подумал в этот миг, сохранился ли еще смысл диктовать условия. Это не было самым важным. Важнейшим было то, что возможность диктовать условия была найдена. Уве-Йорген испытал удовлетворение, как если бы завершил какое-то нелегкое и неотложное дело. И вдруг он почувствовал, что устал. Очень устал. Он повернулся к Питеку и Георгию и улыбнулся им. - Хочу спать, - сказал он. - А вы? Нам предстоит поработать на славу. Надо набраться сил. Они кивнули - Георгий невозмутимо, Питек резко, словно в нетерпении. Рыцарь посмотрел на гладкий пол. - Честное слово, я готов уснуть прямо здесь. Он сел на пол, потом растянулся, положил автомат рядом, закинул руки за голову. - Ложитесь, - сказал он. - Мы в надежном укрытии. - Они могут добраться сюда, - предостерег Георгий. - Тем хуже для них, - ответил Уве-Йорген. И они уснули под ровное гудение станции, в маленькой камере которой бушевал солнечный жар. Они проспали около часа, потом осаждающие подорвали наружный люк корабля. Глухой, сильный звук и сотрясение пола заставили Уве-Йоргена открыть глаза. Это мог быть только взрыв. Он покосился на своих. Они подняли головы, но, видя, что он спокоен, сразу же заснули снова. Он полежал неподвижно. В зале станции было по-прежнему светло. Георгий дышал рядом, положив голову на руки, повернувшись лицом вниз. Питек лежал в сторонке. Установка успокоительно жужжала. Уве-Йорген поднес к глазам руку с часами. Шесть. Значит, взорвали все-таки. Дураки. Вот уж поистине - усердие не по разуму... Он осторожно поднялся, подошел к овальной двери - единственному выходу, - приотворил, прислушался. Если затаить дыхание, можно было уловить отдаленный скрежет металла. Значит, расчищают ход после взрыва. Уве-Йорген вернулся в зал и разбудил своих. Они мгновенно вскочили, осмотрели автоматы и пересчитали запасные магазины. Хотелось есть, но было нечего. На всякий случай Рыцарь еще раз обошел станцию. Нет, другого выхода не было. Только через овальную дверь в туннеле, а оттуда - через жилые отсеки корабля. Тогда он кивнул остальным, чтобы сидели и ждали, и сам сел у двери, положил автомат на колени и стал ждать. Приглушенный расстоянием лязг не утихал. Те доберутся сюда через полчаса. Войдут в туннель, вспыхнет свет, и они будут, как на ладони... - Что мы будем делать, Рыцарь? - Отобьем у них охоту соваться сюда. - Будем стрелять? Уве-Йорген пожал плечами: - На переговоры у нас больше не остается времени. Корабль вдалеке гремел, как железная бочка. Значит, вошли. Слышно было, как вломившиеся в корабль люди понемногу приближались к тому месту, где начинался туннель. Пробирались они медленно. Наверное, шли с факелами: свечи вряд ли могли тут помочь. Ничего, в туннеле будет светло и без них. Уве-Йорген прикинул. Деревьев тут нет, вверх стрелять не придется. Пули полетят вдоль туннеля. Не прямо, так рикошетом какая-нибудь да зацепит. Так что игра действительно пойдет уже по другим правилам. Значит, надо заблаговременно обезопасить все, что можно. Занять позицию подальше от входа в станцию, в туннеле. Прикрыться, правда, нечем. Гиблое дело. Но в зале станции обороняться нельзя. Рыцарь точно не представлял себе, что может случиться, если пули станут попадать в установку или в резервуар с тритием. Но понимал, что ничего хорошего ждать от этого не приходится. Станция, во всяком случае, выйдет из строя. А ему нужно было, чтобы она работала. Угроза беды всегда действует сильнее, чем сама беда, а в предстоящем разговоре с Хранителями Уровня он хотел применить именно угрозу. Свет в коридоре - это ни к чему. Если бы хоть видеть, что светится, можно бы послать по лампам парочку очередей. Но светильники были укрыты. То ли была в этом надобность, то ли такая мода существовала... Значит, придется подставить себя под пули. Таково уж солдатское ремесло. Он сказал своим: - Сюда, ребята. И постарайтесь попадать в них прежде, чем они в вас. Потому что пули у них такие, что дырки эти будет не залатать. - Думаешь, они станут стрелять в нас? Уве-Йорген усмехнулся: - Здесь трудно будет выстрелить мимо. Он подошел к двери в станцию, затворил ее, вернулся в туннель и улегся на пол, изготавливаясь к стрельбе. Запасные магазины положил справа, чтобы были под рукой. Покосился на своих. - Георгий, продвинься на пять шагов вперед. Так. Питек, держись правее, у самой стенки. Хорошо. Теперь все было в порядке. В том конце туннеля заметно светлело. Люди приближались ко входу в него, и звуки их шагов доносились все явственнее. "Вот бестолковые бедняги, - думал Уве-Йорген. - Ну куда они лезут, и как они не поняли, что это - наша игра, а не их!" Он держал на мушке первого, что приближался с факелом в руке, с ненужным более факелом. Можно было и не целиться - все равно тут не промахнешься, - однако Уве-Йорген целился из уважения к своей профессии, требовавшей, чтобы все делалось по правилам, не небрежно, не кое-как, а тщательно. Ну что, хватит ему гулять, пожалуй, а? Уве-Йорген нажал спуск, и гильзы звонко запрыгали справа от него, автомат привычно повело налево, и крики боли и ужаса наполнили узкую трубу туннеля. Еще два автомата ударили в унисон. Уве-Йорген сменил третий магазин, когда ответный огонь смолк. Противник бежал. Коридор гудел от топота ног. Рыцарь встал и пошел. Он шел в атаку. Преследовал противника. Он шел, пока не наткнулся на первое тело. Нагнулся, дотронулся до него и почувствовал, что пальцы повлажнели. Тогда он остановился. Постоял. Повернул назад. Добрался до своих. - Теперь мы можем идти. Здесь свое дело мы сделали. Его соратники поднялись с пола. Георгий закинул автомат за спину, Питек держал свой в руке. - Куда, Рыцарь? - В гости к Хранителям. - Ты не боишься засады снаружи? - спросил Питек. Георгий ответил за Уве-Йоргена: - Когда бегут так, как они, останавливаются только к вечеру. Они ступили на упругое, еще теплое. Идти было трудно. Местами тела лежали друг на друге. Здесь трудно было промахнуться. Наверное, рикошеты тоже достигали цели. Сколько их тут? Десятка два? Больше? Мир вам, люди планеты. Братья - как сказал бы монах Никодим. Мы прилетели спасти вас. И спасаем. Извините, если что не так... Они выбрались из корабля. Засады не было. Уве-Йорген все же велел идти по одному, рассыпавшись, с автоматами наизготовку. Так они добрались до катера. Не зря они укрыли машину так надежно: противник, видимо, даже не наткнулся на нее. А может быть, те и заметили, но решили сначала одержать победу, а потом уже заняться трофеями. Спокойно, без суеты трое погрузились в катер. Закусили тем, что лежало в холодильнике. Потом Уве-Йорген сказал: - Ну, начнем второе действие. И включил стартер. Уве-Йорген, сам того не зная, любил театр. Не то, чтобы он ходил на спектакли; в молодости он любил факельные шествия, рев десятков тысяч на стадионе, мгновенную мертвую тишину - и снова рев, и руки, вытянутые в одну сторону, к одному человеку. Он любил, когда сотни и тысячи однообразно одетых людей шагали, высоко поднимая и с размаху ставя ноги - все разом, все вместе: раз, два, три! Когда одновременно поворачивались головы и взлетало оружие. Свой маленький спектакль он собрался поставить на совесть. - Это и есть столица? - Да, - подтвердил Георгий. - Приличный городок. Молодец, штурман. Ну-ка, пристегнитесь как следует. - Что ты хочешь сделать? - Предупредить о нашем визите. Обернувшись, он проверил взглядом, хорошо ли выполнено его распоряжение, выключил автомат и положил руки на пульт. - Ну, значит... - произнес он, усмехнувшись. Набирая скорость, катер круто пошел на снижение. Моторы ревели. - Держитесь крепче! - посоветовал пилот. Он круто положил машину в вираж. Короткие крылья дрожали. Спутникам Рыцаря показалось, что плоскости вот-вот отлетят. Но, видимо, Уве-Йорген хорошо чувствовал, каким запасом прочности обладала машина. Они неслись над городом, катя перед собой волну грохота. Крыши проносились в нескольких метрах под ними. От их мелькания могла закружиться голова. Георгий и Питек невольно зажмурились. Уве-Йорген смотрел вперед. Он усмехнулся. - Штурман! - крикнул он резко. Георгий открыл глаза. - Где центр? Георгий взглянул. - Под нами. - Снижаюсь! Он уравновесил машину только перед самой посадкой. Грохот заполнял площадь. Люди в панике разбегались. Уве-Йорген выключил мотор. - За мной! - скомандовал он. Они выбрались наружу. - Как я учил! Они встали сзади пилота, повесив автоматы на шею, держа на них руки. - Шагом - марш! Средний подъезд дома Хранителей был прямо перед ними. Маршируя, они пересекли площадь и поднялись на крыльцо. В вестибюле было много людей. Уже знакомый Питеку чиновник заторопился к ним. - Что вам... Уве-Йорген кратко приказал: - Молчать! Чиновник умолк. Уве-Йорген приказал: - К Хранителю! Живо! Чиновник попятился: - Это невозможно! Изложите ваше дело... Уве-Йорген, не снимая автомата с груди, выпустил очередь. Штукатурка с потолка посыпалась на пол. - Ясно? - спросил пилот. Чиновник молчал. - К Хранителю Уровня, живо! Чиновник окинул взглядом двух спутников пилота. Они безмолвно стояли, но руки их, лежавшие на автоматах, показались чиновнику очень выразительными. - Вы тоже... из этих? - пробормотал он, не скрывая страха. - Ты еще узнаешь, из каких мы! - пообещал Уве-Йорген угрожающе. - Мне долго ждать? - Но... его нет! - Веди! - Как угодно, но его действительно нет! Он... в Сосуде! - Я тебя самого загоню в сосуд, - сказал пилот. - И ты там останешься, пока тебя не выплеснут на помойку. Живо! И он сделал движение, собираясь снять автомат. - Пожалуйста, - тихо проговорил чиновник. - Я отведу вас. - Иди вперед. Показывай! Чиновник беспрекословно заспешил впереди. Трое шагали за ним, четко ступая в ногу. Уве-Йорген любил театр и знал - или полагал, что знал, - что именно нравится людям. Людям нравится, чтобы ими командовали. Тот, кто командует, принимает на себя и ответственность. Людям не нравится нести ответственность. Трое шагали в ногу по бесконечному коридору. Остановились перед железной дверью. - Открыть! Чиновник послушно отворил. Руки его подрагивали. - Вперед! Лестница. Площадка, перегороженная решеткой. - Иди вперед! - Сейчас, сейчас... Одну минутку... Чиновник возился. Потом повернул лицо к пилоту, вымученно улыбаясь: - Надо разрядить... Иначе... - Быстрей! - Да-да, сию секунду... Наконец решетка поднялась. - Вперед! Снова коридор. Снова железная дверь. - Открыть. Дверь распахнулась. За нею был кабинет. Уве-Йорген взглянул на Питека: - Тут? - Да. Они вошли, громко, четко стуча каблуками. Здесь по-прежнему был стол, а у стены - пульт вычислителя. Вычислитель работал. Никого не было. - Где он? Чиновник развел руками. - Я говорил вам: его нет... - Когда будет? - Должен быть... Уве-Йорген едва не скрипнул зубами: вся постановка оказалась ненужной, премьера сорвалась: преимущество внезапности было утеряно. Однако бороться надо до последнего. Уве-Йорген уселся в кресло. - Будем ждать. Ты тоже. Садись сюда. Чиновник послушно уселся. В молчании потекли минуты. Тихо журчал вычислитель. Белый спокойный свет лился из окон. Милое солнышко, звезда Даль, затаилась, как представлялось Уве-Йоргену, перед командой: "В атаку - вперед!" Раскапывать руины Иеромонаху понравилось. Работа была спокойная, интересная. Иди, знай, что найдешь через минуту или час. Но что-нибудь да найдется. Он раскопал все-таки вход в тот домик. Стал выкидывать землю изнутри. Повозился изрядно. Время от времени вылезал, отирал пот со лба - день был, как обычно тут, жаркий, - поглядывал, где девица, не сбежала ли. Нет, была всегда поблизости. Тихая, смутная немного. Скучает, понимал Никодим. Так и должно. Пара ему нравилась. Она - молодая, пригожая. Он - солидный, надежный. Совет да любовь. В свой час позвала обедать. Поели. Никодим пробовал заговаривать. Хотелось поговорить о жизни - как она ее понимает. Девица отмалчивалась. Хотя ей, молодой, и негоже было молчать, когда спрашивают. Отдохнув, Никодим полез копать дальше - все равно делать было нечего. Вырыл шкатулку с кристаллами, попалась еще фотография, залитая пластиком, сохранная. Была она вделана в крышку шкатулки изнутри. Фотография была скорбная. Какие-то люди стояли у подгробной плиты. Вокруг - деревья с длинными иглами, здешние. Схоронили, верно, давно: плита уже влегла в землю. И имя было на плите. Кто-то из здешних преставился, стало быть. Как же звали его, сердешного? Снимок был небольшой, плита смотрелась наискось, прочитать было трудно. Но зрение у Иеромонаха было отменное, не испорченное чтением смолоду. Он прищурился, повертел снимок и прочел все-таки. Одолел. Ганс Пер Кристиансен - вот что было написано на плите. И дальше - несколько строк помельче, уже и вовсе неразличимо. Иеромонах задумался. Имя почудилось не чужим. Слышно было не Однажды. Кристиансен. Дай бог памяти... И вспомнил. - Анна! - он высунулся из траншеи, оперся ладонями о землю, вымахнул весь. - Анна, пойди-ка. Такое дело вышло, что сбираться надо. Капитана найти срочно... Было так грустно, что хотелось плакать. Чего-то было жалко. Может быть, несбывшихся, непонятных каких-то надежд? Она не понимала и оттого становилась еще грустнее. Сначала показалось - полюбила. Хотелось полюбить, и тут пришел человек - не такой, как все, интересный, уверенный, внимательный. Полюбила, была готова на все. А он почему-то медлил. Может быть, пренебрег, а может быть, и не хотел этого от нее. Или просто был нерешительным. Такое не прощается. Конечно, молодым его назвать трудно, и она подметила взгляды товарищей, ребят и девушек. Но она была не такая, как они. Думала и поступала по-своему. Так ей казалось. И если бы он показал, что любит ее по-настоящему, она бы привязалась, наверное, к нему серьезно и надолго. Навсегда ли - этого сказать, конечно, никто не может, но надолго. Но он не показал. Он забывал о ней за своими делами. Конечно, у всякого есть свои дела. Так должно быть. Но забывать нельзя. Внимание должно быть всегда. Подойти с цветком хотя бы. Посидеть, поговорить. Рассказать, как любишь. Какие бы ни были дела - вырваться, чтобы было ясно: дела делами, но важнее, чем она, на свете ничего нет и быть не может. Такого от него не дождаться - она теперь ясно понимала. Конечно, если бы она любила, примирилась бы. Но - теперь стало совершенно ясно - не любила. И интерес стал проходить. Потому что увидела: иногда он не знает, что делать, сомневается, колеблется. А ей надо было так верить в человека, чтобы по его первому слову кинуться, очертя голову. Всегда все знают лишь люди недалекие; ей, по молодости лет, это было еще неизвестно. Нет, не ее судьба. Сказать ему - и уйти. И опять, когда нужно - его нет. Оставил ее и улетел. Нет, она права, безусловно. Хорошо, что вовремя поняла все. Он, конечно, будет переживать. Но ничем ему не поможешь. Скоро ли он там? Терпение стало иссякать. И тут как раз позвал ее Никодим. Иеромонах знал направление, и они быстро собрались и пошли налегке. Ходить оба умели. Шли как будто неспешно, но ходко. Пахота под второй урожай была закончена, и поля, быстро покрывшиеся зеленым ковриком всходов, были пустынны. Но на лугах начинался сенокос. Иеромонах посидел около кромки луга и, щурясь, полюбовался тем, как дружно взблескивали на солнце косы при каждом замахе. Иеромонаху было грустно. Войны не были для него новостью. Монастырь, в котором он когда-то, очень давно, принял постриг, находился на большой военной дороге. По ней проезжали тевтоны, шли поляки, наступали свей. Потом они отступали, за ними шли русские. Горели курные избы, вытаптывались поля, недозрелые колосья вминались в прах. И сейчас, когда война началась здесь - а в этом Иеромонах не сомневался, - он жалел эти поля и этих людей, которым суждено было больше всех терпеть от всякой войны, а затем своим потом снова поднимать жизнь, чтобы опять лишиться всего через несколько лет или месяцев... Сидеть без дела не хотелось, и Иеромонах встал. Он подошел в косцам и попросил, чтобы ему тоже дали косу. Косу для него нашли. Он подогнал ее по росту, встал в ряд со всеми и, плавно занося косу и резко проводя ее вперед, пошел, не отставая. Такое умение было у него в крови, и ничто не могло заставить Иеромонаха забыть движения, утратить чувство ритма. До пояса обнаженный, блестящий от пота, он косил вместе с ними, глубоко, до отказа вдыхая ни с чем не сравнимый запах летнего луга и только что срезанной травы, на которой быстро высыхала роса. Потом он поел вместе со всеми. Ел немного, зная теперь, что у этих людей никогда не бывает лишнего. А потом он услышал песню. Над дорогой, что плавной дугой огибала луг, вставала пыль. Шла толпа, и песня доносилась оттуда. Что-то блестело там, и Иеромонах наметанным взглядом определил: оружие. Он попрощался с косарями и вернулся туда, где на краю луга отдыхала Анна и где он оставил свой автомат. Иеромонах закинул оружие за спину. - Пойдем-ка, девонька. Она послушно поднялась. Толпа приближалась, и можно уже стало различить капитана, что шел впереди. 20 "Уве-Йоргену, по фамилии Риттер фон Экк, предводителю отряда. Мы, Хранители Уровня, согласны на твои условия, если и ты согласишься на наши. Люди вышли из леса и идут на столицу. Если они займут город, мы уже не сможем сделать ничего. Тогда случится то, чего ты боишься. Ради блага всех людей просим тебя остановить идущих, не применяя, впрочем, жестокости. Сделай это немедленно. Подписал Старший Хранитель". Глухо стучали копыта, телега поскрипывала. Почти не трясло: видимо, дорогу старались содержать в порядке. Жаль, что высокие борта не позволяли разглядеть ничего по сторонам. Часа через три остановились. - Будем перепрягать, - пояснил один из стражей. - Хорошо бы сойти, - нерешительно проговорил Шувалов. - Ладно. Отсюда все равно не убежишь. Откинули борт. Шувалов сошел, с удовольствием сделал несколько шагов, огляделся. Вокруг была степь. Ровная, чуть изгибающаяся дорога уходила к горизонту. По соседству стоял небольшой домик, рядом конюшня. Ничего интересного. А вот вдоль дороги... Любопытно. Вдоль дороги возвышались, тоже уходя к горизонту, высокие башни из толстых балок. Не башни, вернее, а сквозные конструкции. Если бы у Шувалова спросили, что больше всего ему напоминают эти конструкции, он, не колеблясь, сказал бы, что они похожи на опоры линий электропередачи высокого напряжения, какие существовали в древности, когда еще не были известны практически целесообразные способы передачи энергии без проводов. Разумеется, на Земле таких конструкций давно уже не было, но он видел подобные рисунки в книгах по истории техники. Правда, на тех картинках между башнями, или мачтами, были натянуты провода. Здесь проводов не было. Возможно, их еще не успели натянуть: судя по светлому оттенку древесины, башни построили недавно. Очевидно, об этом и говорил ему Хранитель Уровня. Линия, по которой в столицу будет поступать выработанная солнечными батареями энергия. Они рассчитывают закончить работу ко времени, когда иссякнет запас топлива их силовой установки. Чтобы ни на минуту не прервал своей деятельности компьютер, чтобы общество и впредь развивалось по заранее разработанной программе... Шувалов пожал плечами. В конце концов, можно представить и такую форму общества. Тем более, что и сами они понимают: она носит временный характер - до тех пор, пока не накопятся силы для перехода на следующий этап... Но что в том толку, если у них не будет времени, чтобы совершить переход. Не будет времени, чтобы закончить линию, чтобы ввести в действие солнечные батареи. Не будет времени ни на что... Звезда Даль! Он взглянул на нее, прикрывая глаза ладонью. Звезда Даль - здешнее солнце - находилась на полпути между зенитом и горизонтом. Шувалов хмуро смотрел на нее и, незаметно для самого себя, укоризненно покачивал головой. Потом он перевел глаза на своих непрошенных спутников. Те лошади, что довезли их сюда, были уже выпряжены, но свежих еще не заложили. Люди собрались перед установленным на штативе плоским ящиком с матовой крышкой. Точно такой ящик Шувалов заметил во внутреннем дворе дома Хранителей, и перед ним тоже стояли люди. Примерно в этот же час. Ритуал? Что он может означать? Шувалов подошел поближе. Никто не глянул на него. Все смотрели на матовую крышку - сосредоточенно, напряженно. Шувалов подошел поближе, стал за спинами глядевших. Никакого изображения на матовом экране не было. Он вообще не светился, хотя после увиденного у Хранителей вычислительного устройства Шувалов не очень удивился бы, окажись тут - ну, если не тридивизор, то какой-нибудь из его предшественников. Но изображения не было, и такая версия отпадала сама собой. Он задумчиво почесал щеку. Надо проанализировать с самого начала. Что делали люди перед тем, как смотреть в ящик? Установили его. Шувалов видел, как это делалось. Ящик устанавливали не просто так. Люди действовали так, как если бы очень важно было установить коробку строго определенным образом - сориентировав по сторонам света. Обычно устройства устанавливают таким образом в тех случаях, когда они служат для приема или передачи чего-то - скажем, электромагнитных волн или других... Если бы здесь происходил прием, то на экране что-нибудь да показалось бы - иначе не было смысла так упорно смотреть на него. Может быть, конечно, изображение еще появится - надо проследить до конца... Но если не прием, тогда - передача? Передача - чего? Для передачи нужен, прежде всего, источник энергии. Здесь его нет. Если бы он находился в ящике, это означало бы, прежде всего, что технический уровень культуры Даль намного выше, чем можно было заключить из всего, виденного до сих пор. Далее, в таком случае где-то на ящике должны были оказаться хотя бы самые примитивные органы управления этим источником. Их нет. Но может ли идти передача какой-то информации без затрат энергии? Нет, не может. Значит, и вариант с передачей отпадает? Еще нет, продолжал размышлять Шувалов. Пока ясно лишь, что источника энергии здесь не имеется. Но ведь информацию можно передать, пользуясь и чужой энергией. Скажем, отражая солнечный свет, хотя бы при помощи обыкновенного зеркала. Или, еще лучше, параболического, фокусирующего лучи. Если бы стенка ящика была зеркальной, и если бы он был установлен так, чтобы улавливать и отражать лучи Даль, то... Но зеркала не было, и установлен ящик был совсем иначе. Так, что тыльная его стенка - в которой, действительно, было некоторое углубление, - была направлена... Куда именно? Шувалов попытался сориентироваться. Да, пожалуй, можно было сказать - в первом приближении, конечно, - что ящик направлен задней стенкой, противоположной экрану, в ту сторону, откуда Шувалов и все остальные только что прибыли... Нет, севернее, севернее... Примерно в ту сторону (если Шувалов, разумеется, не ошибался), где находился безлюдный город, где приземлились Шувалов и капитан и где Шувалова схватили. Туда ли, в другую ли сторону - пока не важно, остается фактом лишь, что никакого отражения тут не происходит. Изображения на экране все не было. Передача, передача... Своего источника энергии нет, чужого - тоже... Он задумчиво смотрел то на экран, то на людей, он видел их лица плохо, потому что стоял почти сзади и мог разглядывать главным образом затылки. Он смотрел на толстую шею стоящего сзади. Она была красной, и крупная капля пота медленно катилась по ней. Пот? Шувалов повел плечами: сейчас вовсе не так жарко... Он отошел в сторону, чтобы лучше видеть лица. Они были напряжены и блестели от пота, словно люди не сидели неподвижно, уставившись на матовый экран, а выполняли работу, требовавшую черт знает какой энергии... Энергии? Кто сказал, что здесь нет источника энергии? Искусственного - нет, это правда. Но если речь идет о естественном?.. И вдруг что-то забрезжило в памяти. Смутно, смутно... Как будто он о чем-то таком слышал... Или видел... Или читал... Одним словом, было где-то когда-то что-то... Жаль, что память стала уже не та. Нет, видеть он определенно не видел. Читал? Уж не в той ли самой книге по истории техники? Шувалов напрягся. Нет, в той книге ничего подобного наверняка не было. И все-таки это была именно книга: не запись, не кристалл, а книга. Книг он, как и все его современники, видел в жизни считанное количество. И если напрячь посильнее память, можно было бы, наверное, назвать каждую из них. Что ж, попытаемся. Прежде всего, конечно, книга Кристиансена, в которой он изложил свою теорию. Незаслуженно забытая, книга эта провалялась, где попало, много лет, пока ее - совершенно случайно - не прочитал он, Шувалов. Теория Кристиансена стала исходным пунктом новой теории, носящей теперь имя Кристиансена - Шувалова. Не все там было разумно, не все логично. Например, высказав совершенно правильное (как оказалось впоследствии) предположение о том, что процессы, происходящие в звездах, можно регулировать при помощи относительно ничтожных энергий, Кристиансен тут же нагородил всякой чуши, предположив, что источником такой энергии может стать, в частности, психополе человека, благодаря которому являются осуществимыми, скажем, телепатические процессы. Насчет телепатии - ладно, этот вопрос давно уже не является спорным, нашел применение в практике, и так далее. Но что касается возможности воздействия на звезды... Он, Шувалов, тоже нашел способ воздействия при помощи небольших энергий. На этом основана и установка Аверова. Однако психополе тут ни при чем. А вот Кристиансен предполагал... И даже, кажется, разработал что-то такое... И тут Шувалов с трудом удержал восклицание. Он вспомнил. Действительно, Кристиансен сконструировал крайне несложное устройство, которое должно концентрировать поле, излученное отдельными людьми, и, модулируя им потом энергии от какого-либо источника, направлять в сторону светила. Он полагал, что именно такая модуляция помогает установить контакт с сопространством - в котором, как известно, и распространяются психоволны. И что же? Шувалов пожал плечами. Контакт с сопространством; конечно, для времени Кристиансена уже сама такая мысль была великолепной. Но если даже предположить, что таким способом ему удалось бы добиться чего-либо подобного... каким был бы результат? Ведь и он, Шувалов, пришел к выводу об использовании сопространства, когда возможность проникновения в него стала фактом: в сопространство надо сбрасывать излишки энергии, туда можно буквально перекачать опасную звезду и таким образом избавиться от нее. Допустим, Кристиансен мог добиться того же; но ведь это никоим образом не дало бы ему возможности плавно регулировать процессы, происходящие в звезде. Он мог бы только совершенно уничтожить ее - так же, как может это Шувалов. Способ, надо сказать без ложной скромности, удобный, не приносящий никому вреда: сопространство, судя по известным на сегодня данным, моложе нашего, оно, как и наше, заполнено в основном водородом, плотность которого, правда, несколько больше, так что в моменты сопространственного перехода корабля "Зонд" какая-то часть водорода оттуда переходила в наше пространство, а не наоборот. В небесных телах там сконцентрировано значительно меньше вещества, чем у нас, в сопространстве мало звезд, пока - мало, и мы, перебрасывая туда свои закапризничавшие светила, не причиняем никому ни малейших неудобств. Разве что атомам водорода... И снова Шувалов запнулся. Водород, водород... Отчего происходят вспышки Сверхновых первого типа? Того, к которому отнесли бы и Даль, если бы ей позволили вспыхнуть: старых звезд с массой несколько больше солнечной. По существующим представлениям, вспышка их происходит из-за стремительного падения вещества звезды к ее центру. Оно происходит потому, что выгорает водород - основное звездное топливо. Но если... Если бы была возможность, по мере выгорания, пополнять количество этого топлива... То взрыва бы не произошло? И поскольку при контакте с сопространством происходит перемещение водорода оттуда, а не туда... И если место этого контакта находится не вне звезды, а в ее пределах... То взрыва не произойдет! Не об этом ли думал Кристиансен? Итак, источник энергии находится где-нибудь в другом месте. Допустим, в доме Хранителей. Или недалеко от их силовой станции. Скорее всего, так. Там же имеется какое-то приемное устройство, собирающее, концентрирующее слабые психоволны, посылаемые такими вот ящиками, которым все люди планеты Даль-2 ежедневно, в определенный час, отдают свою энергию. Этими волнами модулируется направленный на звезду луч. Вот и весь секрет! Нет, не весь. Тут есть и еще одно обстоятельство. Отдавая свою энергию, люди должны четко сознавать, что и зачем делают. Это ведь энергия мысли, и частота и мощность, излучаемая каждым человеком, зависит от предмета мысли и от важности этой мысли и ее результата. Люди должны знать... Если они не знают - все рассуждение Шувалова ошибочно. А вот если знают... Если знают! Он подбежал к своим спутникам; они как раз кончили глядеть в экран и теперь, переводя дыхание и вытирая пот, разбирали установку. - Скажите... что вы только что делали? Один из стражей удивленно покосился на него. - Смотрели на солнце, конечно; что же еще? - Зачем? - Так нужно. Все так делают. - Но зачем? Зачем? Страж пожал плечами. Ответил другой: - Смотреть надо, чтобы с солнцем никогда ничего не случилось. Никакой беды. - И давно вы так делаете? - Так делалось всегда. Шувалов закрыл глаза. Мысли роились в голове. "Значит, об этом говорил Хранитель? Несомненно, они воздействуют на светило и таким образом держат его в повиновении. Но в таком случае... опасности нет! В таком случае, звезда может существовать еще тысячи... миллионы лет и не причинит никому ни малейшего вреда! Она будет существовать до тех пор, пока на планете живут люди, и пока они смотрят на нее - каждый день, все разом, в определенный час, определенным образом. И пока на планете есть электростанция. А он тогда крикнул Питеку... Питек, конечно, уже передал все капитану, экипажу... Произойдет непоправимое. Мы уничтожим звезду. Вместо того, чтобы оставить ее в покое, мы уничтожим звезду. Убьем цивилизацию. Человечество. Если даже удастся эвакуировать какую-то часть его, если даже удастся вывезти всех - все равно, этого человечества, этой культуры больше не будет. Ужасно! И виновен именно он, Шувалов. Ошибку нужно исправить любой ценой! Любой ценой!" Он подбежал к тому стражу, который объяснил ему, зачем люди смотрят на звезду. - Слушайте! Я понял! Я теперь все понял! - Это хорошо, - спокойно ответил страж. - Значит, ты понял и то, что лошади уже запряжены и тебе пора садиться в телегу. - Постойте! Мы должны немедленно вернуться! Возвратиться в столицу! Я понял! - Тогда ты умнее нас. Потому что мы этого не понимаем. Наоборот, нам побыстрее надо ехать туда, где Горячие пески. Каждого из нас там ждет работа. - Но послушайте... Страшная угроза... - Знаешь что, старик, твои угрозы всем уже надоели. Хранители сказали, что ничто нам не грозит. Как ты думаешь, кому мы верим больше? Ты сядешь добром, или... Шувалов непроизвольно оглянулся. Бежать, бежать в столицу... Его схватили под руки. Он сопротивлялся. Ударил раз, другой. Кричал. Но его втащили. Подняли борт. И лошади пошли рысью. Они ждали долго; наконец послышались шаги, прозвучали за той дверью, из которой и должен был появиться Хранитель; как объяснил чиновник, за дверью начинался ход, соединявший дом Хранителя с Сосудом - глухим строением по ту сторону площади. Уве-Йорген сделал знак; Питек и Георгий вскочили и стали по обе стороны двери, вплотную к стене. Щелкнул замок, вошел Хранитель - и сразу же Георгий захлопнул за ним дверь, и оба соратника Уве-Йоргена заслонили ее собою - как он учил, широко расставив для устойчивости ноги, положив руки на оружие. Сам Уве-Йорген продолжал сидеть; он глядел на Хранителя, снисходительно улыбаясь, Хранитель на миг застыл; потом неожиданно усмехнулся, подошел к столу и сел на свое место, словно в посетителях не было ничего необычайного. Чиновник стоял, потупив глаза, руки его мелко тряслись. Хранитель сказал спокойно: - Вы можете идти. Только теперь чиновник поднял на него глаза. Хранитель кивнул. Чиновник перевел взгляд на Уве-Йоргена. Тот колебался лишь мгновение. - Да, - сказал он затем. - Но без шуток! И в пояснение прикоснулся пальцем к автомату. Чиновник поклонился. Он не вышел, а беззвучно словно бы вытек в дверь - ту, что вела в коридор. Слышно было, как он побежал. - Разумно, - одобрительно сказал Уве-Йорген. - Теперь поговорим. Разговор будет серьезным. Хранитель посмотрел на него. - Серьезный разговор уже был. - И пояснил: - С тем из вас, кто был задержан. С ученым. Уве-Йорген утвердительно кивнул. - Очень хорошо. Надо полагать, он выдвинул условия и вы их приняли. - Нет. Но я объяснил, почему мы не можем принять их. Я могу объяснить то же самое и вам. - Нет нужды. Потому что, если те же условия выдвину я, вы согласитесь. - Не вижу причины. - Причина вот в чем, - сказал Уве-Йорген, откидываясь на спинку кресла. - Ваша электростанция в наших руках. И если сейчас ваш вычислитель еще работает, то лишь потому, что мы позволяем. Ваше войско, - он презрительно усмехнулся, - разгромлено. Эти люди не скоро придут в себя. Они бегут, и не могу сказать вам, где и когда они остановятся. Если же вы направите туда еще кого-то, мы окажемся на месте раньше их, и если увидим, что защищаться невозможно, просто уничтожим станцию. Вот та причина, которой вы не видели и по которой вы примете мои условия, какими бы они ни были. Он сделал паузу. Хранитель молчал, и Уве-Йорген прибавил уже другим тоном - успокоительно: - Сделать это вам просто, потому что условия наши направлены не против вас; они - для вашего же блага. Вам, наверное, уже рассказали, каково положение с вашим светилом. Хранитель посмотрел на Рыцаря и спросил: - Вы ученый? - Вы ученый? - Нет, - сказал Уве-Йорген. - Я солдат. И привык выполнять свой долг до конца. Как бы ни было трудно. Хранитель кивнул. Уве-Йорген подождал. - Итак, ваше слово? - Я должен посоветоваться. О таких вещах мы думаем сообща. Хранители Уровня собрались в одной из комнат Дома. Они расселись за круглым столом и несколько минут сидели молча, опустив головы, то ли собираясь с мыслями, то ли внутренне прощаясь с чем-то. Потом Старший Хранитель глубоко вздохнул: - Боюсь, что цивилизация гибнет в любом случае. Мы пришли к концу. Он подождал; никто не возразил и не согласился. - Объясню, - сказал он медленно, хотя никто не требовал объяснений; они нужны были, наверное, ему самому. - Нам поставлены условия. Согласиться на них, на эвакуацию - означает похоронить то, что столетиями, медленно, с громадными усилиями делалось здесь. Я не уверен - и мне кажется, они сами тоже, - что такая эвакуация реальна; однако в принципе она возможна. Мы спасем людей, но погибнем как люди Даль, как культура, как образ жизни. Отвергнуть условия - значит лишиться энергии. Вы знаете, что затем последует. Сначала рухнет Уровень, а затем случится то, чего так боятся наши гости. - Они не решатся, - негромко сказал другой Хранитель. - Это просто угроза. Они представители развитой цивилизации. Они не могут разрушить или хотя бы выключить станцию, зная, что это значит и для нас, и для них. Не могут же они не понимать... - И тем не менее, они не понимают, - сказал Старший. - Облик прилетевших к нам с Земли, признаюсь вам, не совсем соответствует... вернее, далеко не соответствует тому представлению, какое возникло у нас, когда мы, редкими свободными вечерами, в этой самой комнате, мечтали о том, как далекая Земля найдет, наконец, время, чтобы посетить нас и помочь нам. Они - другие. Только один из них - тот, кого мы отправили... - Было ли необходимо отправлять его? - перебил второй Хранитель. - Не знаю, и никто из нас не знает. Но неожиданным оказалось упорное желание не понять нас. Отсутствие готовности выслушать, вдуматься. Стремление во что бы то ни стало поступить по-своему... - Приходится признать, - сказал Хранитель Времени, - Земля за минувшие столетия просто забыла нас. Видимо, у нее были свои заботы. Все не может сохраниться в памяти. Мы не сохранились. Да, мы переживаем критический момент. Но хочу напомнить вам: это не впервые. Нечто подобное, как вы должны знать - нас ведь учили этому, - произошло через десятилетие или два после высадки, когда часть прилетевших (вспомните, на планете жило еще первое поколение!) решила... - Ошибаетесь, Хранитель, - сказал Старший. - Это было не прилетевшее поколение, а первое из Сосуда. Первое, родившееся здесь. - Это не принципиально... Важно то, что они, возмущенные трудностями, еще храня память об уровне Земли, решили использовать ограниченную энергию, которой мы обладали и обладаем сейчас, не для регулирования Светила и работы вычислителя и Сосуда, а для жизни, для быта, для освещения, для приведения в действие множества аппаратов, служивших для удобства... Мы помним, чем кончилось. - Кровью, - негромко сказал Хранитель Сосуда. - Да. Но в результате наша цивилизация не погибла тогда. Я надеюсь, что она не погибнет и теперь. - При помощи крови? - Что дороже; немного крови - или конец культуры? Наступила тишина. - Даже если мы согласимся с Хранителем Времени, - четко разделяя слова, проговорил после паузы Старший, - каким же образом сможем мы сделать то, что он предлагает? Нас больше, да; но они вооружены. Мы не умеем проливать кровь, а они - у меня такое впечатление - сделают это с легкостью. - Земля... - вздохнул Хранитель Порядка и больше не сказал ничего. - Мы должны еще подумать над этим, - сказал Хранитель Времени. - А пока - согласиться. Ведь до настоящей эвакуации далеко, пока она - лишь идея, лишь проект. - Мы согласимся, они улетят, - сказал Старший Хранитель, - и с этого мгновения идея начнет воплощаться, и не в наших силах будет помешать им выполнить ее. Нам останется лишь ожидать их возвращения. - Но вернутся не только они, - проговорил второй Хранитель Уровня. - Может быть, с ними прилетят люди, способные понять нас, согласиться с нами... - Может быть, - кивнул Старший. - Но только "может быть". Снова все молчали. Затем Старший спросил: - Итак, мы соглашаемся? Никто не решился ответить первым. Потом распахнулась дверь. Вбежал распорядитель. - Хранители... Неприятная весть. Колонна из Леса движется на столицу. Люди вооружены. - Чего они хотят? Что говорят? - Они хотят уничтожить Уровень. - Ну вот, - сказал Старший Хранитель, обводя всех взглядом. - Все решили за нас. Мы согласимся на все условия, потому что на этот раз Уровню грозит реальная опасность. То, что через два-три десятка лет стало бы необходимостью, сейчас является злом. И мы должны уничтожить его. Люди должны вернуться в Лес. - Как сделать это? - По-моему, это несложно, - сказал Хранитель Времени. - Распорядитель, кто ведет людей, вам известно? - Мне сообщили, Хранитель, что во главе их идет человек, прилетевший, по его словам... Как и те, что ждут здесь... - Ясно. Поскольку мы согласимся на условия, проще всего, я думаю, попросить тех, кто находится здесь, в нашем доме, направиться туда - они могут передвигаться с недоступной для нас быстротой - и убедить предводителя лесных людей вернуть их в Лес. И даже помочь ему в этом. Друг с другом они договорятся: они делают одно и то же дело. - Согласны, - сказали Хранители. - Подождите, - возразил Старший. - И все же... Мысль хороша. Но кто-то из нас должен присутствовать при этом. Примирение должно произойти при участии одного из нас. Иначе окажется, что Уровень как бы устранился от участия... - Лучше всего будет, - сказал второй Хранитель Уровня, - если с ним пойдете вы, Старший. - Хорошо, - сказал Старший после минутного раздумья. - Я согласен. - И да будет с нами Красота, - пробормотал Хранитель Порядка. Большой катер с ревом пронесся над толпой. Уве-Йорген шел на бреющем полете. Губы его презрительно кривились. Внизу лошади взвивались на дыбы. Кто-то махал руками - непонятно, от ужаса или в знак приветствия. Промчавшись над людьми, катер приземлился метрах в двухстах впереди, прямо на дороге. Трое вышли из него и встали поперек дороги, держа наизготовку автоматы, готовые к стрельбе. Хранитель остановился подле катера. В глазах его было недоумение. Колонна приближалась. Уве-Йорген поднес к губам усилитель. - Стоять! - крикнул он. Его голос громом прокатился над лугами. Колонна продолжала двигаться. Кто-то впереди продолжал размахивать руками и что-то кричал. Но слов разобрать было невозможно. Трое ждали. Георгий смотрел на приближавшихся прищуренными глазами. Ему было хорошо. Ему казалось, что он снова защищает узкий проход и вся персидская армия наступает на него. Тогда их было триста, сейчас - трое. Но и тогда они не отступили бы даже втроем, а теперь в руках у него было совсем другое оружие, и он умел владеть им. На лице Питека застыла бессознательная улыбка. С тех пор, как он помнил себя, он уважал силу. Сильный побеждал. Сильный жил. Слабый умирал. Сильный был опорой племени. Слабый - бременем. Племя стояло за спиной Питека, племя из десяти человек, маленькое, но могучее племя. И ради него Питек был готов убивать. Уве-Йорген усмехнулся уголком рта. Он был воином. И в глубине души продолжал верить, что война - это то место и то время, когда ярче всего проявляются лучшие человеческие качества: храбрость, решительность, воля. В той массе, что надвигалась на него, он не видел отдельных людей. Их там не было. Была масса, называемая "противник". Была цель, по которой следовало вести огонь. Он ждал, пока противник не сблизится на дистанцию действенного огня. Ему никогда не приходилось воевать в пешем строю, но Уве-Йорген был разносторонне образованным воином и представлял себе возможность оружия, которое уверенно сжимали его руки. Потом он скомандовал: - Вперед - марш! Они двинулись вперед. - Огонь! И ударили выстрелы. Люди падали, крича от ужаса. Ржали, взвиваясь, лошади. Валились телеги. - Это же наши, наши! Что они делают! Монах, что они делают!.. Монах не ответил. Он оседал, прижимая ладонь к животу. Сквозь пальцы сочилась кровь. Капитан опустился рядом с ним. Лицо его перекосилось. Он схватил выпавший из рук Монаха автомат. Прицелился. Нажал спуск. - Черт, и у них автоматы! - Уве, это могут быть только наши! - Не обязательно. Впрочем... отставить огонь! Что-то звякнуло сзади, Питек оглянулся. - Катер... - грустно проговорил он. Впереди клубилась пыль. Толпа отступала, оставляя на дороге тела. Один человек стоял неподвижно, опустив руку с автоматом, и девушка бежала к нему. Уве-Йорген узнал их. - Монах... - пробормотал Уве-Йорген. - Никодим... Капитан смотрел в сторону, судорожно глотая. Анна плакала, Питек хмурился. Георгий склонился над раненым. Кровь стекала, капли ее закутывались в теплую оболочку пыли. Монах глубоко, с трудом, вздохнул. - Ныне отпущаеши... - тихо проговорил он. - Капитан, возьми в кармане... Тут есть интересное. Очень важно. А ты, Рыцарь, нагнись... Слышишь, Уве-Йорген? Уве наклонился к Никодиму. - Рыцарь, где брат твой, Авель? Уве-Йорген резко выпрямился. Монах слабо улыбнулся. - Вы, поздние, этого не знаете... Отвечай: "Разве я сторож брату моему?..". Георгий, подняв глаза, покачал головой. - Что будем делать, капитан? - спросил Уве-Йорген. - Ты спрашиваешь это сейчас? Почему ты не спросил раньше? Уве-Йорген нахмурился. - Раньше мне все было ясно и так. - Рыцарь... Узнаю тебя, Рыцарь. Узнаю вас... Милые парни, вы стояли и расстреливали безоружных от бедра... даже не целясь... И хотя бы ты окликнул нас сначала, Рыцарь! - Погоди, капитан. Понимаю, что думаешь ты. Но обстановка требовала этого. Они шли на столицу. А мы только что договорились с властями. Только что. Если бы в столице началась заваруха, все наши переговоры полетели бы к чертям. Тут хочешь - не хочешь надо было стрелять... - А ты не хотел, правда? Ты очень не хотел? И ты сначала попросил нас повернуть назад? И объяснил, почему не надо сейчас идти на столицу? И, увидев среди них нас с Монахом, попросил нас отговорить всех тех, кто двинулся на город? Ты очень просил? И лишь когда мы не согласились, ты, превозмогая себя, начал стрелять? Да? Я правильно восстановил события? Уве-Йорген холодно взглянул на Ульдемира. - Я не дипломат, капитан. Я солдат. И я говорил на том языке, на котором меня учили изъясняться. - Да-да, тебя замечательно научили... Скажи только: зачем ты попал в будущее, Уве-Йорген? Почему ты не остался лежать там, где тебя сбили? - Почему? - сказал Рыцарь, усмехнувшись. - Ты думаешь, капитан, что будущее - только для вас? Что нам нечего в нем делать? Но будущее делает свой выбор не по нашему, а по своему желанию. И вот мы с тобой оказались здесь оба. И послушай, капитан, в чем же разница? Я стрелял; а ты? Что на твоих пальцах: маникюрный лак? Не лак, не так ли? Почему же ты стоишь в позе прокурора? - Я стрелял в вас, потому что бывают положения, когда надо или стрелять, или оказаться подлецом. А ты? - И для меня дело обстояло точно так же. Я получил приказ; а для меня невыполнение приказа - подлость. Я тоже должен был или стрелять, или посчитать себя подлецом. Милый капитан, в чем же все-таки разница? - В том, что мы с тобой понимаем по-разному, что такое - подлость, и что - нет. - А стоит ли из-за этого спорить? - Стоит, пилот. - А я считаю - нет. Потому что мы оба прилетели сюда, мы и другие люди - еще целых шесть человек. Все разные. И что же - мы привезли тем, кто населяет эту планету, разные судьбы? Нет, мы принесли им одно и то же - потому что мы - одно и можем все вместе принести только одно, что-то одно. И что бы мы ни делали в прошлом, здесь, в будущем, мы делаем одно и то же. И с этим ты, капитан, ничего не можешь поделать. - Нет, - сказал капитан. - Нет, Уве, мы делаем разные вещи, хотя порой они с первого взгляда и кажутся похожими. Только с первого взгляда. Но день еще не кончен, и трудно сказать - может быть, еще к вечеру мы поймем, что делаем разные вещи, и будем делать их, пока не станет ясно, что то, что делаешь ты, не нужно. Опасно. Бесчеловечно. И тогда... Уве-Йорген снова усмехнулся, по своей привычке, уголком рта. - Не спеши, капитан. Помни: я люблю тебя не больше, чем ты меня. Но пока мы еще - один экипаж. Так что отложим разговор до лучших времен. Нравится тебе или нет, но я происхожу с той же планеты, что и ты, и даже из той же эпохи, и мои потомки населяют Землю точно так же, как и твои. И пока мы пытаемся обезопасить их - пусть каждый из нас по-своему, - мы не станем сводить счеты. - Наши счеты давно сведены, Уве-Йорген, - сказал капитан. - Сведены там, на Земле. И ты лучше меня помнишь, как это делалось, а я лучше тебя помню, как это кончилось... - Ульдемир! - сказал Уве-Йорген. - Как говорили раньше, предоставим мертвым погребать своих мертвецов. Ну, пусть я виноват, пусть чего-то не рассчитал. Можешь быть уверен: Никодима я себе не прощу никогда, чья бы пуля ни поразила его... Но подумай: наконец-то нам удалось завязать отношения с теми, кто управляет планетой. Удалось добиться их согласия. Вот, смотри, - он кивнул в сторону катера, - видишь? Это и есть их самый большой начальник, он специально полетел со мной. Боюсь только, что его несколько укачало с непривычки, судя по его поведению... - Он не видел крови, - пояснил Георгий, и в голосе его была нотка презрения. - Он не воин. Теперь ему плохо. - Ну, пусть отдыхает, - отмахнулся Уве-Йорген. - Это неважно, как он себя чувствует. Главное сделано: они пошли на наши условия. Подумай, капитан: теперь мы можем лететь на Землю и организовать эвакуацию. Разве ради такого результата не стоило пролить несколько капель крови? - Уве, - сказал капитан. - Эти люди - думаешь, они пойдут с нами после того, как мы показали им, чего стоим? Думаешь, теперь можно будет убедить их в том, что Земля - не мы. Земля не такая, что она давно ушла от таких способов решения задач... Никто нам не поверит, пилот. И какими благами ты прельстишь их после того, как пролил их кровь? Или ты станешь загонять их в корабли, как твои коллеги в те времена загоняли людей в концлагеря? Но стоит ли спасать их ради этого? - Я не вхожу в обсуждение приказов, - сказал Уве-Йорген. - В конце концов, руководитель экспедиции - Шувалов. Приказ о подготовке эвакуации - его приказ. И я не отступлю от него ни на йоту. Но Ульдемир уже не смотрел на него. Старший Хранитель Уровня пришел в себя и, пошатываясь, подходил к ним, глаза его лихорадочно блестели, губы дрожали. Он остановился в трех шагах, словно не решаясь, из страха или из отвращения, подойти ближе. - Вы! - сказал он. - Уходите! Вы не умеете спасать! Вы можете только убивать! Мы не пойдем с вами! У нас нет убийц, ищите их у себя дома! Уходите! Он повернулся и, шаркая подошвами, пошел прочь по дороге, и маленькие облачка пыли взлетали при каждом его шаге, словно почва была горяча и дымилась. Потом он побежал. Неожиданно вскочила и бегом бросилась за ним Анна. - Нет! - сказал капитан, поднимаясь на ноги. - Невозможно, чтобы наша экспедиция окончилась так! Мы же не такие на самом деле! Хранитель! Анна! Он кричал, но те двое не оглянулись, и тогда капитан тоже кинулся за ними, пустился бежать по дороге. - Все они плохо бегают, - сказал Георгий. - Догнать их? Мне ничего не стоит. Уве-Йорген махнул рукой. - Похороним Никодима, - сказал он. - Он был хороший парень. Мне жаль. Они похоронили Иеромонаха и немного постояли у могилы. Потом Уве-Йорген сказал: - Ну, летим. - Куда? - после паузы спросил Питек. - Война не кончена. Они расторгли соглашение, но у нас все еще остается средство заставить их капитулировать. Летим на станцию! Питек посмотрел в небо, потом на далекий лес. - Нет, Уве-Йорген, - сказал он. - Я охотник, но то, что ты хочешь, мне не нравится. Я не пойду с тобой. - И я тоже, - кивнул Георгий. - Я тоже хотел это сказать. Плохая война, Уве-Йорген. Война не для мужчин. Мы не пойдем. И тебе не надо. - Кто здесь командует? - спросил Рыцарь надменно. - Больше никто, - сказал Георгий. - Ты не полетишь. - И он шагнул к Рыцарю. - Руки прочь! - крикнул Уве-Йорген, одним прыжком вскочил в катер и захлопнул колпак. - В сторону! - крикнул Питек, хватая Георгия за руку. В следующее мгновение катер взвился. Георгий поднял автомат. - Нет, - сказал Питек. - Тут не попасть даже мне. Георгий все же выпустил очередь. Но катер был уже далеко. - Поедем, - сказал Питек. - Смотри, сколько лошадей бродит. Ты можешь выбрать любую. - Поедем, - согласился Георгий. - Только куда? - Ты поезжай, куда хочешь. А я пойду, куда хочу. Мне не нравится верхом. Я пойду в лес. Наверное, нам осталось немного. Рука не дрогнет. Гибкая Рука. Пройдут еще сутки - и он убьет звезду. Прощай. - Прощай, - сказал Георгий. Уве-Йорген посадил катер возле старого корабля. В туннеле плохо пахло. Пилот зажал нос и бегом добрался до входа в станцию. Где здесь устройство для выключения? Он сориентировался. Поискал. Нашел. - Мы еще посмотрим... - пробормотал он. - Не каждый раз капитулируют одни и те же... Он выключил установку. Индикаторы погасли одновременно с освещением. Наступила полная темнота. И в темноте завыл тревожный сигнал. Уве-Йорген заторопился к выходу. Он бежал, натыкаясь на гладкую стену туннеля. Наверху, на свежем воздухе, он набрал сучьев и развел небольшой костер, чтобы подкрепиться и отдохнуть. Потом он полетит в столицу и снова войдет в Дом Хранителей - на этот раз как полный победитель. Там уже, вероятно, паника: нет энергии. Они пошлют людей сюда... Нет, в столицу рановато. Сначала надо встретить их здесь. И разгромить. Наголову разбить. Вот тогда... Улыбаясь, пилот протянул руку, чтобы подбросить в костер еще несколько веток. Они затрещали, и треск был похож на оживленную перестрелку вдалеке. Аверов вошел, и Гибкая Рука поднял на него глаза. Глаза ученого блестели, он был взволнован. - Рука... - Какие вести? - Звезда вдруг начала вести себя угрожающе. - Ага, - сказал Рука спокойно. - Конечно, может быть, все выровняется. Но пока... - Не надо "пока", - сказал Рука. - Погодите, инженер. Я думаю... - Было время думать. Сейчас время делать. Аверов сказал умоляюще: - Только не торопитесь, ради всего святого! Может погибнуть столько людей... Рука помолчал. - Разве люди бессмертны? - спросил он после паузы. Аверов с досадой махнул рукой. - Да нет, конечно! И все же... - Разве каждый из них не должен умереть? - Да что это, в самом деле, за глупые вопросы! Ты смеешься надо мной, Рука? - Постой. Что же волнует тебя? То, что так они умерли бы в разное время, а теперь умрут все вместе? Это? - Ну как ты не понимаешь! Одно дело, когда умирает кто-то, но в живых всегда остается больше. И совсем другое - когда умрут сразу все... - Но ведь рано или поздно все умерли бы! - О, ты совсем не понимаешь меня... - Да, не понимаю, доктор. Ты говорил, что мой народ умер, и народ Георгия, и капитана. И еще один народ умирает. Что же в этом нового? Зато твой народ останется. Ты должен радоваться, доктор. - Рука... Что же ты хочешь делать? - То, что должен. Сейчас я уведу корабль с орбиты. Назначенный срок прошел. Мы приблизимся к звезде. Включим установку. Звезда начнет гаснуть. И Земля будет спасена. Аверов сжал губы. Ответил он не сразу. - Хорошо, Рука. В конце концов, ты прав. Наверное, ты прав. Время действовать. Но... после этого мы вернемся сюда, чтобы забрать наших. Непременно. Я настаиваю. - Да, - согласился Рука. - Мы вернемся. Он помнил, что, выполняя порученное, корабль может погибнуть и сам. Пусть: жить все равно будет больше незачем. Включив двигатели на минимальную тягу, Рука увел корабль с орбиты, чтобы подойти к звезде на нужное расстояние. Автоматы вели машину. Гибкая Рука курил. Он медленно, с удовольствием выпускал дым, тянувшийся полосой, как Млечный Путь. Взойдя на пригорок, Питек остановился. Впереди блестела река, и стадо паслось на лугу. Было тепло, и в наступающих сумерках остро пахла трава. Он вдохнул ее аромат и лег. "Хороший мир, - думал он. - Очень хороший мир. Он душист и тепел. Он уютен и широк. Здесь пасутся стада. Ночью можно зарезать овцу и потом жарить и есть мясо. И спать на траве, не боясь хищников, которых тут нет. Может ли жизнь быть лучше? Надо взять и остаться здесь. Здесь намного лучше, чем там, на Земле, с которой он прилетел сюда. То была не его Земля. На ней больше не было его лесов и долин, богатых дичью, и не было его народа. Ему не хотелось на Землю. Летать, - думал он. - Это не нужно: летать. Человеку нужно вот так лежать в траве, а проголодавшись, идти на охоту. Потом я где-нибудь встречу женщину, и она будет со мной. И все. Так я буду жить". Питек больше не думал о гибели. В дни, когда он родился, и рос, и сделался взрослым, о будущем не думали. Его не было. Было сегодня, длинное, непрерывное сегодня, которое возобновлялось, еще не успев закончиться. Вот и сейчас было это "сегодня". Его вполне хватало Питеку. Он закинул руки за голову, закрыл глаза и глубоко, свободно вздохнул. Георгий ехал, не глядя по сторонам. Он размышлял. Ему не в чем было упрекать себя. Он всегда сохранял верность тем, кто позвал его. После Фермопил его позвали сюда - и он делал все, что от него требовалось. Он был воспитан в духе Ликурга; он знал, что такое долг. Пусть не было Спарты, пусть не было его друзей; но Земля была, и на ней жили люди. Они призвали его, и надо было до конца хранить верность им. Здесь тоже были люди. Но другие. Когда он думал о них, они почему-то напоминали ему тех детей, хилых и нежизнеспособных, каких в его время швыряли в море, чтобы они не отягощали город. Вот и это человечество было таким - хилым и никому не нужным. Оно заслуживало того, чтобы его швырнули с обрыва. Особенно, если ценой такой жертвы можно было спасти Землю. Да, лучшей доли это человечество, пожалуй, не заслуживало. Но даже швырять с обрыва надо было, оставаясь воином, оставаясь мужчиной. Есть жестокая необходимость и необходимая жестокость. Не должно быть излишней жестокости. В его времена этого не позволяли. Это было постыдно. Унижало воина. Участвовать в этом Георгий не хотел. И поэтому ехал, сам не зная, куда. Все равно. Он собирался ехать так, пока не придет конец. Он не боялся конца. Его друзья погибли давно, и ему было стыдно, что он до сих пор еще жив. Если он на самом деле был еще жив, во что ему все-таки было нелегко поверить. 21 Я догнал ее не сразу - так быстро она бежала. Старшего Хранителя уже не было видно: наверное, он поймал лошадь и ускакал. - Анна! Погоди! - Я протянул руку. - Кровь! - крикнула она в ужасе. - У тебя руки в крови! Это была кровь Никодима, пролитая не мной: но все равно, Анна была права. И я остановился, глядя, как она бежит прочь, бежит изо всех сил, бежит подальше от трупов, от меня и от всего того, что я целыми днями придумывал для нас с ней и что теперь было никому не нужно. Потом я перевел взгляд на свои руки. Если бы можно было сейчас снять с них кожу, как перчатки, выбросить и забыть, я сделал бы это. А сейчас я просто смотрел на них, и на зажатую в пальцах, тоже запачканную красным фотографию в прозрачном пластике. Монах передал ее мне в последний миг. Зачем? Я стер рукавом кровь и вгляделся. И увидел фамилию: Кристиансен. Я не могу сказать, что я вдруг понял или догадался. У меня возникло вдруг такое впечатление, что я все вспомнил - знал когда-то, потом накрепко забыл, а сейчас вспомнил, и все встало на свои места, и давнее прошлое объединилось с тем, что происходило сейчас. Кристиансен, участник древней экспедиции. И его теория, через столетия воскрешенная Шуваловым. Но раз Кристиансен был здесь и все знал... Медлить было нельзя. И я побежал. Я бежал назад, в лесное поселение, где дремал мой катер. Кончились первые сутки условленного с Рукой времени, и я должен был успеть. Над поселком стоял плач: кое-кто успел уже вернуться и рассказать о пролитой крови. Бегом, задыхаясь, пересек я площадь. На меня смотрели, меня сторонились, и хотя еще не бросали камнями, я на бегу подумал, что до этого осталось не так много. И побежал еще быстрее: сейчас я не мог рисковать собой, потому что я один мог предотвратить большую беду. Катер оказался на месте и в порядке. Только сейчас я испугался; раньше я просто не успел подумать, что его могли просто разнести на куски, чтобы избавиться от всего, связанного с нами, от всего, что принесло им горе. Но катер был в порядке, и ребятишки по-прежнему суетились вокруг него - они еще не поняли, что пришла беда, они не устали играть, и мир все еще казался им ласковым и вызывающим доверие. Я постоял немного, чтобы отдышаться, и попытался привести себя в порядок, чтобы не напугать их; потом подошел, осторожно отстранил их от катера и открыл купол. - Покатай нас! - смело сказал тот самый мальчик, не-мой-сын. Я заставил себя улыбнуться. - Да, ребята, - сказал я. - Я обязательно вас покатаю. Вот скоро вернусь и покатаю. А сейчас мне некогда, понимаете, надо очень быстро попасть в одно место. Но я вернусь. - Ты возвращайся, - сказал мальчик, и другие кивнули. - Я вернусь, - еще раз сказал я. Я включил двигатель и поднялся, а дети стояли кучкой, и, подняв головы, смотрели на катер, и махали мне руками. Они уже скрылись из виду, а я все еще видел их рядом. Я летел, и у меня дрожали губы. Цивилизация все-таки чего-нибудь да стоит; я убедился в этом, когда завидел внизу, на извилистой дороге, одинокого всадника, снизился и убедился, что это действительно Хранитель Уровня. Он изо всех сил нахлестывал коня, и все же успел проскакать едва десяток километров. Я посадил машину прямо на дорогу, перед самым его носом. Он повернул коня, но лошадь - не машина, силы ее иссякли, и Хранитель понял, что спастись ему не удастся. Тогда он гордо выпятил грудь. - Можете убивать меня, - сказал он. - Все равно, нам с вами не по пути. И если вы не в состоянии понять... Он смотрел на мои руки - у меня не было времени отмывать их, да я не думал о том впечатлении, какое может произвести мой облик: сейчас были дела поважнее. И я начал сразу с сути дела. - Кристиансен! - сказал я. - Это имя говорит вам что-нибудь? Он удивленно взглянул на меня. - А вам? - Да, - сказал я. - Наш ученый, Шувалов, развил его гипотезу, и поэтому мы здесь оказались. Это имеет отношение к регулированию звезды? Я видел, что Хранитель сдерживается с трудом. Но ответил он спокойно: - Мы все время пытаемся объяснить это. Но никто из вас не пожелал выслушать... - Объясняйте. - Это будет трудно, если вы не знакомы с нашей наукой... - Я не знаком ни с какой наукой, - прервал я его, - но пусть мое невежество вас не смущает. Расскажите так, чтобы я понял, и не теряйте, пожалуйста, времени. У нас осталось меньше суток. Он удивленно поднял брови: - Что же произойдет через сутки? - Если мы не подадим никакого сигнала, наш корабль... одним словом, он погасит ваше солнце. - Через сутки? - И даже раньше, если будут признаки опасности. Тут я заметил, что он побледнел. - В чем дело? - Скажите... - он говорил как бы в нерешительности, - тот из вас, что стрелял... он - решительный человек? - Да. И очень. - Тогда... Тогда... плохо. - Почему? - Он обнаружил наш энергетический центр. Центр питает установку, регулирующую Солнце, она находится там же, по соседству... Ее мы тоже привезли с собой... Каждый раз, когда светило оказывается в зените, мы... Я не сразу поверил ему. И даже немного обиделся. - Ну, - прервал я Хранителя, прервал с чувством оскорбленного достоинства. - Если бы там поблизости оказалась такая установка, мы не могли бы не заметить ее, а тогда уж... Неужели вы хотите сказать, что подобное устройство может обойтись без огромной антенны, какого-то рефлектора, чтобы фокусировать это ваше излучение... Но ведь там нет ничего похожего! Он нетерпеливо махнул рукой. - Ну конечно же, - заговорил он быстро-быстро, боясь, видимо, чтобы я снова не прервал его не дослушав. - Разумеется, невозможно было привезти с собой еще и антенну. Но все это было предусмотрено! Лес! Лес служит антенной, к каждому, да-да, к каждому дереву подводится нужная частота от регулирующей установки. Лес! Неужели вы, находясь там, даже не заметили, что лес этот вырос не сам, что он посажен! Была сделана ошибка, когда мы решили построить там город, мы спохватились слишком поздно: близость города опасна для леса, к сожалению, слишком опасна, как мы ни стараемся внушить всем и каждому мысль о священности, о неприкосновенности каждого дерева в нем. Город - значит, строительство, а какое строительство может обойтись без топора? Но всякий ущерб, нанесенный этому лесу - угроза всей планете, потому что нарушается регулирование нашего светила. И поэтому мы решили... Он говорил все быстрее и жестикулировал все шире, ему необходимо было убедить меня, во что бы то ни стало заставить что-то предпринять, чтобы не допустить гибели их народа - да и нашего тоже. Но я на какое-то время перестал его слушать, потому что самое главное уже понял, и не только то, что он хотел мне рассказать и доказать. Я понял и другое. Нет, не я и не все мы были виноваты в том, что грозило произойти. Потому что не мы должны были лететь сюда, не нас должны были послать. Мы, наш экипаж, в какой-то степени представляли собой исторический, так сказать, разрез человечества, но тут вся наша многотысячелетняя история была ни к чему. Какими бы хорошими и нужными качествами мы ни обладали, но у нас не было главного: не было сознания того, что чью-то гибель, хотя бы одного человека, хотя бы по самой крайней необходимости, допустить было невозможно, непристойно для людей... Нет, не мы должны были лететь сюда, экипаж тоже должен был состоять из людей, подобных Шувалову или Аверову, но они оказались на корабле в меньшинстве, да к тому же с самого момента высадки на планету Даль разделились и уже не могли ни советоваться друг с другом, ни черпать один в другом подтверждение если не своим мыслям, то своим чувствам и убеждениям. Они, именно они, представляли настоящий день Земли, а мы, я и весь экипаж, были ее прошлым, и наши мысли, побуждения и настроения были побуждениями и настроениями прошлого, прошлое в эти дни оказалось сильнее настоящего, а это плохо, так быть не должно. Люди должны примерять свои действия не к прошлому, а к будущему, но на этот раз так не получилось и не могло получиться, и жаль, что умная и гуманная Земля не подумала об этом прежде, чем отправлять в полет именно нас. Пусть мы прошли через войны, а человечество Шувалова их давно забыло, пусть мы умели рисковать, оправданно и неоправданно, а они не умели - им надо было переступить через это и лететь самим, только самим. Тогда Шувалов, может быть, и не отнесся бы с таким предубеждением к возможному уровню науки планеты Даль - он вспомнил бы хотя бы о народной медицине, которую в свое время чохом относили к шаманству и знахарству - а она была просто способом максимально использовать то, что дала человеку сама природа для защиты его существования и здоровья... Но теперь этого было уже не изменить, и на планете Даль оказались мы, а не кто-либо другой, и теперь именно мы были обязаны приноравливать свои действия к будущему, а не к тому прошлому, из которого явились. Мы, а точнее - я. Именно я. Только тут я снова стал слушать его. - ...И мы не могли представить, - бормотал он, - что Земля, великая, могучая Земля, до такой степени пренебрежительно отнесется к нашим знаниям... Тут я поднял руку, прерывая. - Простите нас. Хранитель! - сказал я. - Поймите: это - не Земля. Не настоящая Земля. Так уж получилось. Не стану сейчас объяснять, как и почему. Главное сейчас в другом. Поверьте, Земля отнесется к вашим знаниям, ко всему, что вы делаете, с большим уважением. Но... Одним словом, вы говорили об установке, регулирующей светило, вашу звезду... Он посмотрел на меня несколько оторопело - ему трудно было, наверное, представить, что большинство из сказанного им я пропустил мимо ушей. - Ну конечно же! - сказал он почти в отчаянии. - А этот... ваш товарищ, тот, кто стрелял, вы сами знаете, он ведь грозил выключить ее. Если он сделает это, мы не сможем провести очередной сеанс, и тогда наше светило... - Взорвется? - Ну, до этого еще далеко. Но оно начнет проявлять признаки повышенной активности, и ваши люди на корабле... - Понял! - сказал я. - Понял... - Главное, - сказал он, - чтобы вы поняли одно: мы все еще существуем, пока на нашей планете живут люди с этой звездой ничего не станется. Мы охраняем сами себя... "И нас, - подумал я. - Потому что если то, что он говорит, правда, то Даль вспыхнула бы уже давно, не будь людей, и кто знает, что произошло бы тогда с Землей! Мы прилетели к вам и думали, что можем спасти вас; оказалось, что это вы спасаете нас, нечаянный маленький форпост большого человечества". - Чтобы разобраться в этом лучше, - продолжал Хранитель, уже почти совсем успокоившийся, - ваши ученые должны говорить с нашими. Но только не надо заставлять нас... Он вздрогнул - наверное, снова увидел, как мы умеем заставлять. Но справился с собой и хотел продолжать. Я поднял руку, прерывая его. Говорить об этом было нужно, но только не сейчас... - Одну минуту, - сказал я. - Вы меня обеспокоили, и я хочу предупредить тех, кто остался на корабле, чтобы они ничего не предпринимали, пока не прилечу я. Он кивнул. Я сел в катер, включил индикатор положения корабля. Он находился еще в зоне радиовидимости, хотя вот-вот должен был покинуть ее - тогда его было бы не дозваться... Я послал сигнал. Обождал. Ответа не было. Я послал еще и еще раз. Корабль молчал, голубенькая точка его на экране индикатора придвигалась все ближе к краю. Помех не было, но корабль не откликался. И это могло означать лишь одно: никто не сидит на связи, все - вернее, оба - заняты чем-то другим. Чем же? Дело настолько значительное, чтобы ради него бросить связь, могло быть лишь одно: атака. Атака звезды. Значит, Рыцарь действительно выключил станцию, звезда ушла из-под контроля, Аверов заметил это, а Рука... Я глянул на Хранителя. Он стоял, готовый, видимо, объяснять, убеждать, уговаривать... - Потом, - сказал я. - Нужно спешить. Он понял и кивнул. - Мы будем ждать вас, - сказал он. - Да, - ответил я. - Я вернусь, и мы поговорим обо всем. И я включил стартер. Катер взвился так стремительно, словно он и сам понимал, как нужно нам спешить и почему нужно. Сейчас нельзя было смотреть на хронометр. Надо было сохранять спокойствие. Иначе можно было в два счета испугаться, и уже тогда стрелка наверняка обогнала бы меня, а надо было, чтобы получилось наоборот. Есть хорошее средство против мыслей о будущем. Это - воспоминания. И пока перегрузка втискивала меня в кресло и все более редкий воздух свистел за бортом, я думал о прошлом и поворачивал его так и этак. Всякое прошлое. И давнее, и совсем свежее. И лучшее, что было в нем, и худшее. Вероятно, я не был уверен, что у меня еще когда-нибудь появится возможность вспоминать. И я думал, используя последние минуты перед выходом на нужный курс. Анна ушла, и я знал, что это все. Наверное, то, что совершилось несколько столетий назад совсем в иной точке пространства, должно было повториться - и повторилось сейчас и здесь. Я вспоминал и понимал, что в памяти моей обе они, Наника и Анна, стали уже путаться. Они срослись вместе, и иногда трудно было сказать, что же происходило в той жизни, а что - в этой. Когда она сказала мне: "Я всегда чувствовала себя королевой?" А я еще ответил: "Хочу ворваться в ваше королевство завоевателем". Кажется, тогда с ней мы были на "вы", а с Анной сразу стали на "ты". А когда она сказала: "Все будет, будет - только не сегодня"? Нет, пожалуй, уже теперь. Точно. Теперь. А что толку? Что толку в том, когда именно? Все равно, это ничем не закончилось. И не могло. "И не надо", - думал я довольно-таки тоскливо. С такой тоской думает, наверное, какая-нибудь черная собачка - черный пудель, скажем, - в черную ночь, когда песик не видит даже кончика своего хвоста с такой приятной кисточкой; с черной тоской, одним словом. Так я думал, пока еще оставалось время. Но вот его больше не стало: пришла пора выходить на связь. Я включил рацию и стал вызывать корабль. Никто не отвечал. Я снова послал вызов. И опять никто не ответил, и я уже знал, что не ответят, потому что сделать это теперь было некому: Рука сидит за ходовым пультом, а Аверов, где бы он ни был, уж во всяком случае не дежурит на связи. Нет, мне не удастся окликнуть их на расстоянии. Только догнать. Догнать, схватить за плечо и сказать: стоп, ребята! Прошло еще десять минут - и наконец катер вышел на орбиту корабля. Именно в ту ее точку, где должен был находиться корабль. Но там его больше не было. Я даже не стал смотреть на хронометр: стрелка выиграла у меня дистанцию. Но я подумал, что корабль ушел недалеко. На малых дистанциях у меня была фора: корабль разгонялся куда медленнее катера. Однако, если упустить время, ничем больше не поможешь. Мой катер был чистым спринтером, и на долгое преследование на максимальной скорости у него просто не хватило бы энергии. Терять мне было нечего. Нужно было рисковать. И я страшно разозлился на все на свете. На Анну, на себя, на проклятую звезду с ее планетой, на Шувалова, который не смог договориться с Хранителями, на Руку, который не мог обождать еще хотя бы полчасика... Можно было включить локатор: я примерно представлял путь корабля, и знал, что сейчас планета уже не будет затенять его. И в самом деле, я поймал его почти сразу. Он оказался дальше, чем я думал. Жать следовало вовсю. И можно было успеть, а можно было и не успеть, никто не дал бы гарантии. И я еще больше разозлился на всех - кроме детей. Кроме тех, кто остался там, в лесном поселении, ожидая, когда я вернусь, чтобы покатать их. Я ведь обещал это, серьезно обещал, а они не привыкли, чтобы взрослые обманывали их, да и без того всем известно, что самое плохое на свете - обманывать детей. Кроме тех, кто остался там, в лесном поселении, ожидая, когда я вернусь, чтобы покатать их. Я ведь обещал это, серьезно обещал, а они не привыкли, чтобы взрослые обманывали их, да и без того всем известно, что самое плохое на свете - обманывать детей. И этих детей, и остальных детей планеты Даль, и всех детей вообще, сколько бы их ни было во Вселенной. Я мог сейчас не долететь до корабля, рассыпаться на куски раньше. Но не мог не драться до последнего за детей. За всех детей. И я сказал драндулету: - А ну-ка, давай, Миша... Так я называл его, когда мы были наедине. И мы с ним дали. Планета осталась далеко внизу. Она уменьшалась стремительно, и уж, конечно, ни при каком увеличении на ней не различить было тех ребятишек, что ждали меня, ребятишек, которым не терпелось летать и которые должны, должны были в этой самой жизни полетать и подняться выше тех, кто прокладывал им дорогу. И ни при каком увеличении не различить было Анну, девушку, которая меня не любила, но не делалась от этого хуже, и которая должна была еще найти в жизни свое, настоящее - а для этого ей надо было жить, как и всем остальным. Давно уже не было видно людей Уровня, ни людей из леса, ни Хранителей, ни моих товарищей, которые, наверное, все же не были виноваты в том, что родились тогда, когда родились, и думали так, как их учили, а не иначе; не видно было никого из них, но я знал, что они там. Планета осталась внизу, корабль успел уйти далеко вперед, и я пока даже не знал, настигаю ли его, или так и буду догонять, пока не кончится топливо. Планета глядела на меня уже другим полушарием, и все люди, кто находился на ней, если и смотрели сейчас вверх, то видели другую часть Вселенной - ту, где меня не было. Но мне казалось, что они смотрят именно на меня, и машут рукой, и желают мне успеха. Я выжимал из техники все, что можно и чего нельзя было, машина работала на расплав, катер дрожал от перенапряжения, и я дрожал тоже, и знал, что если мы не спасем этих людей, всех, сколько бы их ни было, сто тысяч, миллион или десять миллионов, - если мы не спасем их, то это будет моя вина, потому что, значит, я не сделал всего, что можно и нужно было сделать. И я никогда не услышу больше приглушенный голос, говорящий: - Знаешь, я, кажется... счастлива. И звонкие голоса, перебивающие друг друга: - Возвращайся и обязательно покатай нас! Но на такой конец я не был согласен. Все было на пределе, Миша предостерегающе гудел, как будто укорял меня в неосторожности и жестоком к нему, катеру, отношении. И я сказал ему: - Миша, я не сторож брату моему. Но я ему защитник. И брату моему, и сыну моему, и моей любви. Потому что иначе я недостоин ни брата, ни сына, ни любви. Так что не будем жалеть себя: в тот миг, когда мы пожалеем себя, мы лишимся права на чье-то уважение. А я не хочу этого... А больше я не сказал ничего, потому что далеко-далеко по курсу мы с ним увидели огни корабля, и нам с ним показалось, что жизнь еще впереди.