ловечко -- "пока" -- все чаще и чаще произносилось ею. -- Потом мы привыкнем, и тогда вернется нормальный сон, -- добавила она в ответ на замечание Виктора, что наркотики не способствуют здоровью. В ночь на шестнадцатый день заключения Виктор спал почему-то крепче, чем обычно. Гианэя всегда спала крепко, даже без снотворного. И они не услышали, как в "тишину космоса", наполнявшую их отсек, ворвался резкий, хорошо им знакомый металлический звук. Он прозвучал "под утро". На корабле, разумеется, не могло быть ни утра, ни вечера, ни дня, ни ночи. Время суток определялось по часам. Звук раздался, когда стрелки сомкнулись на цифре шесть. Виктор и Гианэя не услышали шагов за дверью каюты, не услышали, как отворилась эта дверь. Но Виктор сразу проснулся, когда на его плечо легла чья-то рука... 2 Точного времени катастрофы никто не заметил. Она не сопровождалась ничем, что могло бы сразу обратить на себя внимание. Произошла ли она внезапно или постепенно, осталось неизвестным. В том, что это случилось, каждый убеждался на опыте . Вересов и Тартини заканчивали разговор, ради которого командир корабля позвал навигатора на пульт утром тридцатого марта. Речь шла о выходе наружу с целью корректировки прожекторов. Кроме них здесь находился механик двигателей Рикардо Медина, испанец по происхождению. Его присутствие на пульте впоследствии оказалось очень полезным. -- Я сейчас пройду на обсерваторию, -- сказал Тартини, когда они закончили обсуждение деталей корректировки. -- Свяжусь с вами, и вы включайте прожекторы, один за другим. Надо проверить, который из них смещен. -- Хорошо! -- ответил Вересов. Он посмотрел на часы и прибавил: -- Через десять минут мне на смену придет Муратов. Вы встретите его по дороге. Скажите ему, в каком порядке надо включать прожекторы. Я уйду, и делать это придется ему. Тартини кивнул головой и вышел. Через несколько минут он вернулся. -- Посмотрите, в чем дело, -- сказал он. -- Люк в четвертый отсек не открывается. Вересов кинул взгляд на приборы пульта. -- Этого не может быть, -- сказал он, -- все в порядке. -- Тем не менее именно так. -- Что-нибудь с кнопкой. -- Этого также не может быть, -- сказал Медина и поспешно вышел. -- Вот уж не думал -- сказал Тартини, -- что на этом корабле может быть какая-нибудь неисправность. Вересов включил радиофон, вызывая кают-компанию, где в это время всегда кто-нибудь находился. Экран не вспыхнул. -- Ничего не понимаю, -- сказал Вересов. Вернулся Медина. -- Кнопка люка в порядке, -- доложил он, -- но люк действительно не открывается. -- И не работает внутренняя связь, -- сообщил ему Тартини. Все трое недоуменно посмотрели друг на друга. -- Фантастика! -- Вересов пожал плечами. Ни у кого из них не возникло ни малейшей тревоги. Одновременный выход из строя люка в четвертый отсек и линии связи с третьим казался им случайным. Все трое решили, что причиной является какая-нибудь мелкая неисправность "Мозга навигации", которую он устранит сам в ближайшее время. Приборы пульта убедительно свидетельствовали о том, что решительно все на корабле находится в полной исправности. Но можно узнать, что случилось у самого "Мозга". Вересов подошел к задней (по ходу корабля) стенке помещения пульта, за которой были расположены сложнейшие агрегаты "Мозга навигации". На ней длинным рядом выстроились аппараты связи с ним. С помощью этих аппаратов можно было получить ответ на любой технический вопрос, касающийся исправности всех частей звездолета, его пути в космосе и работы двигателей. Под каждым аппаратом располагалось по четыре ряда разноцветных кнопок. Много труда и времени потратили земные инженеры, чтобы разобраться во всей этой технике и научиться пользоваться ею. Вересов послал в "Мозг" два вопроса: "Что случилось с люком между пятым и четвертым отсеками?" "Что случилось с линией связи?" То, что могли перестать работать все люки на корабле, Вересову и двум его товарищам и в голову не приходило. Радиофоны корабля были земной конструкции и заменили собой небольшие овальные экраны гийанейцев, но вся "проводка" осталась прежней и была связана с "Мозгом навигации". Менять ее не было смысла, так как обычная для радиофонов связь без каких-либо проводок на корабле, разделенном на отсеки металлическими стенами, все равно не могла действовать. Потерявшее смысл название "радиофон" сохранилось просто в силу привычки. Прошла минута. Время, необходимое "Мозгу навигации" для "уяснения" вопроса, проверки и составлении ответа, измерялось долями секунды. Он всегда отвечал мгновенно. Прошла целая минута. Ответа не было. Повторять вопросы было бесцельно. По тому, как засветились крохотные экраны, шкалы и стрелки Вересов понял, что его вопросы получены "Мозгом", но он не собирается отвечать на них. -- Очень плохо! -- сказал Вересов. -- Если бы он не знал, то все равно как-то откликнулся бы. -- В чем же дело? -- спросил Тартини. Вересов не ответил. Когда он повернулся к товарищам, они заметили, что командир очень бледен. -- Плохо! -- повторил он. -- Очень, очень плохо! -- Может быть, пробоина? -- неуверенно сказал Медина. -- Пробит борт четвертого отсека и повреждена линия связи. Он не ждал ответа, понимая, что никакая пробоина не могла привести к молчанию "Мозга". А если бы оказался пробит борт в самом помещении, где размещался "Мозг", то есть совсем близко от них, они не могли бы не услышать удара и взрыва. Аэролит, летящий с космической скоростью, при ударе обязательно взорвется. Кроме того, никакой аэролит, какого бы размера он ни был, не мог пробить и стенку корабля, и стенку помещения "Мозга". Этого не смогло бы сделать даже тело, летящее со скоростью света. -- Подождем! -- решил Вересов. -- Если пробоина, то она заделается через несколько минут. И тогда люк должен открыться. Но ведь ты сам понимаешь, -- обратился он к Медине, -- что никакой пробоины нет. Локаторы ничего не показали, и "Мозг" не стал бы молчать по такой причине. Здесь что-то другое, и, боюсь, очень серьезное. -- Что будем делать? -- спросил Тартини. -- Я сказал, подождем! Возможно, произошла небольшая поломка в системах "Мозга", и он не отвечает потому, что занят поисками и исправлением. И отключился от нас. Такая операция предусмотрена его схемой. -- Мол, не мешайте, -- засмеялся Тартини. -- Вот именно! Прошел час, проведенный в молчании. Да и о чем им было говорить? Все трое были людьми действия, не склонными к бесцельным догадкам и предположениям. Приборы пульта по-прежнему показывали, что все исправно и ничего не случилось на всем корабле. Это успокаивало Медину и Тартини, но Вересов, лучше их знакомый с устройством "Мозга навигации" и знающий систему связи его с приборами пульта, беспокоился все больше и больше. Именно то, что приборы как бы отключились от "Мозга", не указывали даже на неисправность управления люками (пусть одним люком), противоречило основным принципам их устройства. Это могло произойти только по специальному "указанию Мозга", а для такого указания Вересов не мог найти причины. Он вспомнил, как в процессе подготовки этого корабля к полету на планету Мериго многие возражали против оставления гийанейского "Мозга навигации" и предлагали заменить его другим, своей, земной конструкции. Это не было сделано только потому, что не хватило времени, да и самый "Мозг" казался очень совершенным, что, разумеется, так и было. Небольшие аварии возможны в любой конструкции, и земная также не была гарантирована от них. Прошел еще час. -- Что ж! -- сказал Вересов и встал. -- Мы дали ему время, и вполне достаточное. Придется самим вмешаться. -- Жаль, что с нами нет Володи или Нади, -- заметил Тартини. Владимир Попов и его жена Надя были программистами вычислительных машин. Сейчас они спали в анабиозных ваннах. Оба были настолько молоды, что все называли их по именам. В смене Вересова программиста не было, а если бы и был, то его помощью нельзя было бы воспользоваться до тех пор, пока не устранена неисправность люка, для чего, собственно, он и требовался. -- Надо действовать самим! -- повторил Вересов, ничем не давая понять, что заметил нелогичность в словах навигатора. Помещение "Мозга навигации" отделялось от пульта глухой стеной. Пройти туда можно было только кружным путем -- спуститься в нижний коридор, открыть аварийную дверь и снова подняться. Прежде, до реконструкции, существовал прямой вход из четвертого отсека, но теперь его не было. Перенос пульта управления с носа корабля на корму потребовал переделки переборок, и для второй двери не оказалось места. -- А ведь нижние двери также управляются "Мозгом", -- заметил Медина. -- Ну и что же? -- А то, что нижняя дверь может не открыться, так же как не открывается люк в четвертый отсек. Вересов вздрогнул. Только сейчас, при этих словах Медины, у него и Тартини мелькнула мысль, что испортиться могли все люки на корабле, а не только один. -- Проверь вентиляцию между нашим и четвертым отсеками, -- приказал Вересов. Медина поспешно вышел. Он сразу понял тревожную мысль командира. Прибор на пульте показывает, что вентиляция работает, но ведь другой прибор свидетельствует, что и люки исправны, а на самом деле по крайней мере один из них не действует. Инженер-механик вернулся взволнованным. -- Вентиляция выключена, -- сказал он. Чем дальше, тем хуже! -- Если кто-нибудь застрял во втором или четвертом отсеках, -- сказал Вересов, -- он находится в большой опасности. Тартини понял, что командир корабля больше не сомневается в том, что авария имеет "тотальный" характер. -- Верхних резервуаров хватит надолго. -- Если они также не отключены. "Мозг" свихнулся. Это очевидно. -- Что будем делать? -- снова спросил Тартини. -- Снимать защиту и отключать связь "Мозга" с автоматами. Другого пути нет. -- А если нижняя дверь. -- Мы обязаны туда проникнуть! -- перебил Вересов. -- Любым путем. Ремонт "Мозга" мы не сможем произвести втроем. У нас нет запасных деталей, они в четвертом отсеке, отрезанном от нас. Вот когда они почувствовали настоящую тревогу. Как они теперь и ожидали, нижняя дверь не открылась. "Свихнувшийся", как выразился Вересор, "Мозг" выключил управление всеми дверями и люками. -- Я начинаю думать, что все приборы пульта дают сейчас неверные показания, -- сказал Вересов. -- Что же будем делать? -- в третий раз спросил Тартини. Вересов повернулся к Медине. Если кто-нибудь может помочь проникнуть в помещение "Мозга", то только он. Случай, приведший инженера-механика на пульт перед самой катастрофой, впервые за этот день показал, насколько он был счастливым для них. Но не в последний. -- В этом коридоре, -- сказал Медина, -- есть кладовые деталей для ремонта двигателей. Их вообще шесть. И одна из них здесь. В кладовых имеются инструменты и необходимые аппараты. Я думаю, что мы сможем вскрыть дверь в помещение "Мозга". Но после этого дверь практически перестанет существовать. Учтите это! -- У нас все равно нет выхода. Как можно скорее надо отключить связь "Мозга" с автоматами люков и линий связи. Кто-нибудь может находиться в четвертом или втором отсеках. Эта дверь не имеет существенного значения. Важны люки и двери между отсеками. -- Тогда попробуем. Но это адская работа. -- Не имеет значения. Лишь бы удалось! К счастью, специальные кладовые для деталей двигателей, как и сами эти детали, были изготовлены на Земле. Гийанейцы или не считали их нужными, или, что было вероятнее, не имели возможности сделать запасные части. Ведь все, что было известно о них, указывало на поспешность бегства с Гийанейи. А на планете Мериго, где этот корабль подготавливался для полета к Земле, не было заводов, чтобы можно было изготовить столь сложные детали. Небольшой люк, ведущий в кладовую, находился в полу коридора. Медина специальным ключом открыл замок и поднял его. Все трое спустились по металлической лесенке. Все здесь находилось в образцовом порядке, аккуратно разложенное на стеллажах и в ящиках. -- Я помню, -- сказал Медина, -- что для устройства люков в кладовые нам пришлось прорезать шесть круглых отверстий в полу коридора. Каждое из этих отверстий потребовало нескольких дней работы. На Земле! -- подчеркнул он. -- Настолько тверд и прочен гийанейский металл. С тем, что есть в нашем распоряжении, мы трое, работая круглые сутки, сможем вырезать замок двери не раньше, как через неделю. -- А это? -- спросил Вересов, указывая на аппарат в одном из ящиков. -- Это плазменный резак, -- ответил Медина. -- И предназначен для работы снаружи корабля. -- Я знаю. -- Зачем же ты тогда спрашиваешь? Работать с этим резаком внутри корабля нельзя. -- Почему? -- спросил Вересов. Инженер с удивлением посмотрел на командира. -- Потому что при работе он развивает температуру в четырнадцать тысяч градусов в радиусе десяти метров. Что ты, сам не знаешь? А температура самой струи... -- Сколько времени нужно этому резаку, чтобы уничтожить механизм замка двери? -- Десять минут, -- пожав плечами, ответил Медина. -- Вот и прекрасно! Нам не надо аккуратно вырезать замок. Только чтобы дверь открылась. Можно укрепить резак, а самим уйти отсюда. -- Это идея! -- Медина задумался. -- Но тогда придется изготовить автомат для его включения и выключения. -- Это я беру на себя. На пульте есть запасный автомат сигнала тревоги. Я его переделаю за два, три часа. А ты и Тартини за это время укрепите резак у двери. Нам дорог каждый час. Так они и сделали. Плазменная струя за десять минут, как и сказал Медина, начисто уничтожила кусок двери с вмонтированным в него замком. Но при этом как сама дверь, так и примыкающие к ней стены коридора настолько раскалились, что войти сюда было невозможно без асбестового костюма, снабженного охладителем, которого у них не было. Пришлось ожидать, пока металл не остынет. Это заняло десять часов. За это время случилось только одно событие, очень странное само по себе, но оставившее их равнодушными, настолько все их мысли были заняты судьбой товарищей, отрезанных от них. А случилось так. В пять часов дня, обычное время обеда в кают-компании, они достали из кладовой пятого отсека аварий ный пакет и только собрались утолить голод, как совершенно неожиданно и одновременно сами собой включились все наружные экраны пульта. И, как всегда, тут же погас свет. Вересов сказал только: "Совсем взбесился!", имея в виду "Мозг навигации". Подойдя к пульту, он на ощупь включил свет и попытался выключить экраны, но из этого ничего не получилось. -- Хорошо хоть то, что освещение корабля не зависит от этого проклятого "Мозга", -- сказал Тартини. -- Да, это наше счастье! Остаться в полной темноте было бы очень неприятно. А работать при свете аварийных ламп трудно. В одиннадцать часов вечера они, наконец, получили возможность пройти в помещение "Мозга". Там все было как всегда. В ярком свете холодно блестели металлические поверхности пяти огромных кубов, стоявших посередине, и двенадцати -- меньших размеров, расположенных вдоль стен. На передней панели центрального куба находился овальный экран. Как только они подошли к нему, экран засветился. -- Он хочет нам что-то сообщить, -- сказал Вересов. -- Что ж, послушаем! В его голосе звучали насмешка и ирония. Теперь, когда он находился здесь, вопреки "намерениям Мозга", Вересов был уверен, что заставит "Мозг" подчиниться и навести порядок на корабле. А если "Мозг" все же не сделает этого, они трое обойдутся без него. Если бы он мог только заподозрить... Если бы вспомнил в эту минуту то, чему был свидетелем на Луне полтора года тому назад! Он вспомнил, но слишком поздно! На экране появилась четкая надпись. Она была на испанском языке, и в первое мгновение они подумали, что она заложена в "Мозг" земными инженерами, испанцами. Но зачем им было пользоваться именно испанским, а не общепланетным языком? И к чему было вообще делать эту надпись? Медина прочел ее вслух. Только он и мог сделать это. И оба его товарища поняли, что присутствие инженера испанца вторично оказалось счастливым для них. Без Медины тайна катастрофы осталась бы тайной. Надпись гласила: "За похищение корабля вы приговорены к смерти! Цели вы не достигнете. Корабль прекратит полет, и вы не можете помешать этому. Он останется неподвижным, пока не начнет падать на ближайшую звезду. В ее Огне исчезнут и корабль и вы. Мы могли бы просто уничтожить вас, но не делаем этого. Живите долго! У вас много пищи, воды и воздуха. Мы оставляем вам включенные экраны. Смотрите в лицо вечности в темноте и страхе, пока не сойдете с ума от этоro зрелища. Такова участь тех, кто нарушает нашу волю!" Надпись погасла и снова вспыхнула. -- То же самое, -- сказал Медина. -- Наивно! -- пожал плечами Вересов. Он забыл о Луне. Надпись погасла, экран перестал светиться. И тотчас же раздался шипящий звук из куба, стоявшего рядом. Потом из другого... третьего... четвертого... -- Отойти к двери! -- приказал Вересов. Он внезапно понял, что случилось, понял потому, что вспомнил. 3 -- Я не могу простить себе, что вовремя не подумал о коварстве и низменных нравах соплеменников Гианэи, -- говорил Вересов, нервно шагая по рубке управления. -- А что вы могли сделать? -- рассудительно заметил Тартини. -- Я должен был предвидеть возможность того, что сегодня произошло. Пример лунной базы был достаточно красноречив. Мы не должны были подходить вплотную к экрану центрального куба или, если уж подошли, сразу отойти, как только увидели, что он засветился. Ему нечего было нам "сказать". -- Вы думаете, что "послание" гийанейцев в этом случае не появилось бы? Ведь экран начал работать. -- Не появилось бы! -- решительно ответил Вересов. -- Эта надпись предназначалась не для нас с вами, а для Мериго. Предвидели ли гийанейцы похищение корабля или приняли меры против его захвата вообще, не столь важно. Они придумали наказание для тех, кто вздумает лететь помимо их согласия, и, разумеется, хотели, чтобы эти люди, Мериго или кто-нибудь другой, прочли приговор. Это вполне в их стиле. Предусмотрели же они наше приближение к лунной базе. -- Почему же не погибли четверо? -- Потому, что боялись подойти к "Мозгу навигации". Они не обратили внимания на выключение люков и на самовольное включение экранов. А "Мозг" был настроен на самоуничтожение только после появления "послания". -- Каким же образом четверо смогли выйти из корабля, если все люки были выключены? -- Потому что корабль приземлился. Программа "наказания" уже не могла быть осуществлена. "Мозг" очень разумен и умеет действовать логично. Но он все же механизм и никак не мог рассуждать. Он слепо подчинялся заложенной в него программе действий. "Поняв", что обстановка не позволяет выполнить приказ, он восстановил первоначальное положение. -- Допустим, что все это так, -- сказал Тартини. -- Но тогда мы не имели бы возможности отключить связи "Мозга" с аппаратами управления. -- Вполне имели. Если бы вовремя заподозрили. Связь с аппаратами осуществлялась не центральным кубом, а четырьмя остальными, им управляемыми. -- Но теперь эти связи отключились сами. -- Это почему? -- спросил Вересов. -- Потому что уничтожено содержимое кубов. -- Вы ошибаетесь. Уничтожены не связи, а управляющие схемы "Мозга". Без них все двенадцать аппаратов превратились в мертвый набор деталей. -- Он помолчал и добавил с ожесточением в голосе: -- Я должен был подумать об этом! -- По-моему, никак не мог, -- сказал Медина. -- "Мозг" был детально обследован нашими учеными и инженерами. -- Мог и должен был, -- упрямо возразил Вересов. -- Не пытайтесь снять с меня вину. Я командир не планелета, а космического корабля в космосе! Я должен обо всем думать. Но сделанного не воротишь! Что касается твоего замечания о том, что "Мозг" был обследован и изучен, то оно только кажется убедительным. "Мозг" не разбирали на части. Его изучали только в отношении его схем, чтобы понять принципы его работы и его возможности. С этой задачей наши специалисты блестяще справились, хотя она была неимоверно трудна. В столь сложном и громоздком устройстве нет никакой возможности заметить крохотную деталь, само существование которой никому не могло прийти в голову. -- Что будем делать дальше? -- задал Тартини свой обычный вопрос. -- Будем действовать. Но теперь наша задача колоссально усложнилась. У меня не выходит из головы, что кто-нибудь может находиться во втором или четвертом отсеке. -- Открывать двери мы научились. -- И не думайте об этом! То, что можно сделать с ничего не значащей дверью в помещение "Мозга", нельзя сделать с дверями и люками отсеков. Кораблю предстоит долгий путь. Лишать его элементарной защиты мы не имеем права ни при каких обстоятельствах. -- В "послании" сказано, что корабль остановится. -- А затем начнет падать на ближайшую звезду, то есть на Солнце. Мало что сказано в "послании"! Они рассчитывали на умственный уровень Мериго или подобных ему. Порядок действий таков, -- Вересов заговорил твердо и решительно. -- Первое -- вскрыть кубы и посмотреть, что можно сделать с ними. Второе -- все силы бросить на исправление автоматов, ведающих люками и вентиляцией. Если понадобится, смонтировать суррогат управляющей схемы этих аппаратов. Так или иначе подчинить их нашей воле. Двигатели пока могут остановиться или работать в обратном режиме, нас это не касается. До них доберемся потом. На это понадобятся силы всего экипажа. Главное -- получить свободное сообщение и разбудить всех, кроме четверых. -- Не будем терять времени, -- сказал Медина. -- Мы и не теряем. Сейчас будем ужинать и ляжем спать. Это необходимо. Хотя бы на четыре, пять часов. А затем разделим силы. Я займусь "Мозгом", Тартини -- аппаратом люков, а Медина -- вентиляцией. -- Значит, -- сказал Тартини, -- корабль будет лететь сам по себе. "Мозга" нет, дежурного на пульте не будет. -- А что может сделать дежурный? Приходится положиться на счастье. И не только сегодня, а все время, пока не будут исправлены или как-нибудь изготовлены схемы управления всеми двенадцатью аппаратами. -- Вы уверены, что они-то в порядке? -- Конечно! Это же наши, а не гийанейские конструкции. -- Этого я не знал. -- Вернее сказать, что они наши только по изготовлению. Их схемы остались прежними. -- А почему их заменили? -- Потому что, не желая разбирать "Мозг навигации", наши специалисты должны были на чем-то ознакомиться со схемами гийанейцев. Они сделали это на вспомогательных аппаратах. А потом изготовили их копии. Потому в них и не может быть никаких сюрпризов. За ужином Медина предложил включить генераторы и послать в космос сигнал бедствия. -- Зачем? -- возразил Вересов. -- Кто его получит? До Земли слишком далеко. Кроме того, я совершенно уверен, что мы справимся и корабль полетит дальше своим путем. Ни к чему просить помощи, положение не столь катастрофично. -- Пожалуй! -- не очень охотно согласился Медина. Он не разделял оптимизма командира относительно двигателей, хорошо зная, как сложно управлять ими. Двигатели были не земными, а гийанейскими. Но Медина не высказал вслух своих мыслей. Зачем тревожить и волновать товарищей. Вересов прав в одном -- их сигналов некому принять! Сейчас надо думать о главном! Они легли на отдых в каютах тех, кто жил в пятом отсеке. Хозяева этих кают лежали в анабиозных ваннах в четвертом. Прежде чем заснуть, Вересов подумал, что если кто-нибудь и находится действительно в четвертом или втором отсеке, то не все же пятеро. Муратов и Гианэя, вероятно, оказались запертыми в первом. В самом худшем случае экипаж потеряет трех человек. Находившимся в ваннах никакая опасность не угрожала. "Справимся!" -- подумал он, засыпая. Как ни тяжела гибель товарищей, он рассуждал, как командир, обязанный думать обо всех! Все трое проснулись одновременно, через четыре часа. Короткое купанье в бассейне, завтрак, и они были готовы к работе. Вентиляция между пятым и четвертым отсеками по-прежнему была выключена, связи не было, люки не открывались. -- Только мы трое можем спасти корабль и его экипаж, -- сказал Вересов. Они прошли в помещение "Мозга навигации". Там все было, казалось, как всегда. По внешнему виду ничто не изменилось. "В сущности, -- неожиданно для себя самого подумал Вересов, -- откуда мы знаем, что "Мозг" полностью вышел из строя? Мы сделали такое заключение по аналогии с лунной базой. А здесь может быть иначе. Достаточно просто "запереть" "Мозг" -- и люди уровня Мериго ничего сделать не смогут. Цель будет достигнута. Но тогда что за звук слышали мы из четырех кубов?" -- Ладно, увидим! -- сказал он. -- Что увидим? -- спросил Тартини, -- Я ответил на свои мысли. Не обращайте внимания. Прежде чем заняться своим делом, Тартини и Медина помогли снять задние стенки всех пяти кубов. Вооружившись ручным фонарем, Вересов занялся прежде всего центральным. Надо было выяснить, можно ли вскрывать автоматы люков и сигнализации. -- Можете работать, -- сказал он через несколько минут. К пяти вечера положение стало вполне ясным. Хмурые и усталые, они собрались за обеденным столом. Первым заговорил Медина. -- Включить вентиляцию, -- сказал он, -- не столь уж трудно, но нужно время для изготовления импульсной схемы. Будь у нас возможность проникнуть в четвертый отсек, все было бы просто. -- Сколько времени тебе нужно? -- Это зависит от того, где взять необходимые детали. В кладовой, где мы вчера были, ничего пригодного для этой цели нет. -- Что тебе нужно? Медина, словно читая по списку, назвал больше двадцати предметов. -- Так! - сказал Вересов. -- Ясно. А как у тебя? -- обратился он к Тартини. -- Совершенно то же самое. -- Хорошо. С этим мы справимся. Можно сделать один импульсный прибор на два автомата, с кнопочным переключателем. Используем для этого все тот же запасный автомат сигнала тревоги. В нем есть все необходимое, а если и не все, то на временную, упрощенную схему хватит во всяком случае. А теперь слушайте, что обнаружил я. Выражение лица командира не обещало ничего хорошего. -- Им было вполне достаточно просто "запереть" "Мозг", -- начал Вересов, и оба его слушателя поняли, что он говорит о гийанейцах. -- Для Мериго и других ни к чему было устраивать сложную систему самоуничтожения. Это наводит на мысль, что опасались не только соплеменников Мериго, но и землян. Ведь этот корабль должен был лететь вслед за кораблем Рийагейи. Очевидно, и там было сделано то же самое. Это интересный факт, но о нем успеем поговорить потом. -- Вересов на минуту замолчал, потом заговорил вновь: -- Дело обстоит так. Все главнейшие узлы схемы выведены из строя. Окончательно! В наших условиях изготовить эти узлы немыслимо. Для этого нужен завод электронного оборудования. Я обнаружил хитро замаскированную крохотную батарейку, видимо достаточно высокого напряжения постоянного тока. Реле, спрятанное в механизме экрана, включило ток, и во всех главных узлах сгорели "вэлкоды", как мы называем такие приборы. Вы знаете, что это такое. В кубическом миллиметре десятки микроскопических деталей. У нас нет запасных "вэлкодов", а если бы и были, то заменить сгоревшие мы не смогли бы. Потому что схема не наша, а гийанейская. Наши "вэлкоды" сконструированы совсем иначе. Мы знаем только, что и наши и гийанейские имеют одно и то же назначение. Мозг вышел из строя. Что из этого следует? Тартини и Медина молчали. -- А следует вот что, -- продолжал Вересов. -- Мы сможем восстановить работу всех двенадцати автоматов. На корабле все будет в порядке. Но управлять двигателями мы не сможем! Ими управлял левый, от центрального, куб, и именно он пострадал больше всех. Двигатели вышли из-под нашего контроля. Они будут выполнять последнюю команду "Мозга". А какую команду он дал, ясно из "послания". Они будут тормозить корабль, а когда он остановится, прекратят работу уже автоматически. И пустить их мы не в силах. Нужна помощь с Земли. Вы понимаете, конечно, что эта помощь придет весьма не скоро. Как минимум, через тридцать лет. И для нас, в условиях неподвижности, пройдет также тридцать. К этому я могу добавить, что содержимого всех пяти продовольственных кладовых хватит на двадцать пять лет. После некоторого молчания Медина сказал : -- Протянуть вместо двадцати пяти тридцать лет не столь уж трудно. Но тридцать -- это минимум. Может пройти и сорок. Мне кажется, что единственная надежда на то, что земной космолет, который отправится на планету Мериго через четыре года земного времени, пролетит близко от нас. Он обязательно пролетит близко. И его локаторы обнаружат нас. -- И примут за крупный аэролит. -- Ну, это вряд ли. Наш корабль слишком велик. Кроме того, мы можем включить передатчик и непрерывно давать сигнал "SOS". Мы сделаем это через четыре года. -- На сколько лет рассчитаны анабиозные ванны? -- спросил Тартини. -- К сожалению, -- ответил Вересов, -- они рассчитаны на собственное время корабля в условиях полета с полной скоростью. По земному времени они будут работать не больше двух лет. -- Тем лучше, -- пошутил Медина. -- Веселее будет коротать годы "робинзонады". Вересов с удовольствием услышал смех своих товарищей. Его сообщение не обескуражило их и не лишило спокойствия. Они оказались настоящими космонавтами. -- Итак, за дело! -- сказал он и встал. Разборка автомата сигнала тревоги не заняла много времени, но с монтажом пришлось потрудиться. Деталей не хватало, а использовать ставшие совершенно ненужными части "Мозга" они не могли. Ни одна из них не подходила к земной схеме. С ними не было программиста, и это давало себя чувствовать. Пять схем, одна за другой, оказались негодными. Они не смогли расшифровать условный код, с помощью которого "Мозг" посылал автоматам свои "приказы", и поочередно пробовали известные им коды, применяемые в электронике и кибернетике. Но все было тщетно, автоматы не "слушались". На эту работу ушло восемь дней. Беспокойство за остальных бодрствующих членов экипажа росло с каждым днем. Живы ли они?.. -- Остается одно, -- сказал Вересов, когда и пятая попытка не удалась. -- Терять еще восемь дней, чтобы перепробовать все коды, неразумно. Он может быть вообще нам неизвестным. Мы не программисты. Перемонтируем самые автоматы. -- Шутка сказать! -- усмехнулся Медина. -- На это уйдет четыре дня, -- продолжал Вересов. -- И еще день на переделку импульсной схемы. -- Четыре дня на два автомата! -- усомнился Тартини. -- Ну, пусть не четыре, а восемь. Зато успех полностью обеспечен. -- Давайте так, -- согласился Медина. Закипела новая работа. Они еще больше сократили время сна и для поддержания сил пользовались тонизирующими средствами, бывшими в каютных аптечках. Работа требовала предельной тщательности. Только один раз они прервали свой труд, да и то на один час. Это произошло тогда, когда тем же способом, что и Виктор Муратов, они обнаружили замедление скорости корабля. -- Действительно тормозится! -- сказал Тартини. -- Не считаете ли вы разумным повернуть корабль? Пока он как-то движется, пусть летит к Земле, а не от нее. -- Это надо было сделать давно, -- с досадой сказал Вересов. -- Мы же наверняка знали, что корабль начнет торможение. -- Тогда нам было не до того, -- примиряющим топом сказал Тартини. -- Я первый должен был об этом подумать. Но лучше поздно, чем никогда. Хорошо, что у нас есть возможность сделать поворот. Инженеры Земли посчитали, что боковые дюзы необходимы, и не положились в этом на двигатели, управляемые гийанейским "Мозгом навигации". Они допуска ли такой случай, что командиру может понадобиться немного повернуть корабль тогда, когда "Мозгу" это "не придет в голову" или он "не пожелает" выполнить этот маневр, считая его ненужным. Ведь вблизи крупных небесных тел управление переходило к командиру, что было предусмотрено схемой "Мозга". Инженеры Земли не очень доверяли его послушанию. И на корме были установлены обычные реактивные двигатели, управление которыми не зависело от "Мозга". Именно про них и говорил Тартини. Вересов подошел к пульту. Земные двигатели были включены, и поворот начался. Антигравитационное поле работало, как всегда, точно, и они не ощутили поворота. Контролировать его можно было только по звездам. -- Это займет часов сорок, -- сказал Вересов. -- Двигатели поворота рассчитаны на малую скорость корабля, и им нелегко преодолеть инерцию его прямолинейного движения. Будем продолжать работу, как прежде. Это произошло утром, а к вечеру следующего дня корабль повернулся к Солнцу, и боковые двигатели были выключены. -- Все же мы будем ближе и космолету легче обнаружить нас. Кроме того, может быть, расстояние станет доступным для наших генераторов связи. Мы же не знаем, с каким отрицательным ускорением тормозится корабль, -- резюмировал Вересов. Все приборы пульта бездействовали. Ими предстояло заняться специально. Уже две недели звездолет летел никем и ничем не контролируемый. Только локаторы работали нормально. Они были земные. А прежние, гийанейские, если и работали, то посылали свои сообщения в мертвый "Мозг навигации". Кто мог предвидеть, что командир космического корабля может оказаться в подобном нелепом положении! Вересов нервничал, и это было понятно. Работа была закончена еще через семь дней. Один день им удалось сэкономить. Охваченные сильнейшим волнением, до предела утомленные, они сразу же, как только убедились, что автоматы действуют, подошли к люку в четвертый отсек. Было половина шестого утра. Вересов нажал на кнопку заметно дрожащей рукой. И люк, закрытый шестнадцать суток, наконец открылся! В четвертом отсеке никого не было, кроме спящих в анабиозных ваннах. Воздух был чист, но ведь они сами включили вентиляцию уже больше часа тому назад. Работали ли верхние резервуары, по-прежнему было неизвестно. Как ни торопились Вересов и его товарищи узнать, что происходит в остальных отсеках, они внимательно осмотрели контрольные приборы во всех анабиозных помещениях. Все было в порядке. Лежавшие в ваннах спокойно спали, не зная о том, что произошло с кораблем. "Счастливые!" -- невольно подумали все трое. В третьем отсеке также никого не нашли. Только во втором, в своей собственной каюте, спал на постели профессор Фогель. По внешнему виду он находился в совершенно нормальном состоянии. Вересов дотронулся до его плеча. Фогель сразу проснулся, Он спокойно посмотрел на Вересова и сказал: -- Ну, наконец-то! -- Где остальные? -- Гианэя и Муратов, по-видимому, в первом отсеке, двоих я уложил в ванны. -- А зачем вы это сделали? Профессор сел на постели. -- А вы не знаете, что вентиляция выключена? И что подача воздуха из верхних резервуаров также? Впрочем, я замечаю, что воздух очистился. В последние дни здесь начало становиться душно. Все было ясно. Запертые во втором отсеке три человека поняли, что для них может не хватить кислорода. Они не знали, сколько времени придется просидеть тут. И приняли решение -- двоим лечь в анабиоз. Для одного кислорода хватит на втрое большее время. Почему остался именно Фогель, понять было нетрудно: он был старшим и воспользовался своей "властью". Уложить в ванну самого себя он не мог. -- Что же все-таки случилось? -- спросил профессор. Во втором, а так же и в четвертом отсеках не было экранов наружного обзора, их сняли на Земле, посчитав ненужными. Фогель не знал даже того, что корабль замедлил скорость. Торопиться выяснить, что с Гианэей и Муратовым, не было особой нужды. В первом отсеке есть оранжереи, и нехватки кислорода возникнуть никак не могло. Вересов рассказал профессору обо всем. Он внимательно выслушал, а потом сказал: -- Мне все ясно, кроме одного. Почему вы не включили радиопередатчик немедленно? Ведь он на пульте. Или вы не умеете с ним обращаться? Вересов объяснил. -- Я вас не узнаю, Юрий! -- сказал Фогель. -- Конечно, испытание, выпавшее на вашу долю, могло повлиять на психику. Но вы же должны помнить, что, кроме нашего, есть еще звездолет Вийайи. Он тоже пролетит близко от нас и гораздо раньше корабля земного. -- Я не забыл о нем, -- ответил Вересов. -- Но генераторы не могут дать частоты, на которую настроен приемник радиостанции корабля Вийайи. Это я точно знаю. 4 Впечатление, произведенное на Земле возвращением корабля гийанейцев и сообщенной ими новостью, было тяжелым. Выходило, что первая же вылазка землян в Большой Космос закончилась катастрофой. А если и не катастрофой, то неудачей. И невольно казалось, что гийанейцы, свободно летающие от одной планетной системы к другой, должны расценивать эту неудачу как последствие неопытности земных астролетчиков. Самолюбие землян было задето. Стоун, через несколько часов после радиофонного разговора встретившийся с Вийайей в Вашингтоне, сразу же подчеркнул, что причиной аварии считает тот факт, что Вересов и остальные летят не на своем, а на гийанейском корабле. Против ожиданий, Вийайа не только не обиделся на эти слова, но, наоборот, вполне согласился, сказав в ответ: -- Мы сразу подумали, что их подвел "Мозг навигации". В Вашингтоне собрались все члены ученого совета Института космонавтики и ведущие инженеры завода, где строился земной космолет. Вечером состоялось совещание. Вийайа считал необходимым присутствие на нем старшего навигатора своего корабля Зийнайи и слетал за ним. Десять человек земных ученых воспользовались случаем и также спустились на Землю, с которой совсем недавно расстались на долгие годы. Зийнайа подробно сообщил Совету обо всем, о чем кратко уже рассказал Вийайа. Уточнили точку, в которой находился корабль в момент получения первой радиограммы, и примерное расстояние от Земли до корабля Вересова, если он перестал двигаться, как думали гийанейцы . Выходило, что наименьшее время, за которое можно долететь до потерпевшего аварию звездолета, при условии немедленного вылета спасательной партии из двух кораблей, равнялось пяти, шести земным годам, учитывая длительные поиски и торможение. Это было не столь уж страшно. На корабле Вересова всего, что необходимо для жизни, хватит на гораздо большее время. И само собой пришло решение. -- Если экипажу корабля грозит опасность, -- сказал Стоун, -- мы бессильны предотвратить ее. Раньше, чем через пять лет, мы не можем до них добраться. А если им грозит только неподвижность, то особой беды нет. Поскучают несколько лет. И если они проживут пять лет, то могут прожить и шесть, и семь. Поэтому я считаю, что незачем вылетать сверхсрочно, двумя кораблями. Это усложнит и удлинит поиски. Тремя кораблями мы их найдем сразу, как только окажемся близко, по масштабам космоса, разумеется. -- Совершенно правильно, -- сказал Метьюз. -- Но все это только в том случае, если они действительно не движутся. -- Безусловно! Но если они летят по прежнему направлению и с прежней скоростью, это не умаляет значения сигнала "SOS". Они не дали бы этого сигнала при отсутствии очень серьезной причины. Помощь нужна все равно. Придется их догонять, только и всего. Но дело в том, что они не могут лететь к планете Мериго при наличии крупной неисправности. В этом случае незачем было посылать сигнал "SOS". Разве только они не могут опуститься на планету без посторонней помощи. Но и в этом случае им нет смысла лететь от Земли. Вересов всегда может повернуть корабль, даже если "Мозг навигации" полностью вышел из строя. Значит, лететь они могут только к Земле. -- Убедительно, -- сказал тот же Метьюз. Остальные согласились с ним. -- Я предлагаю, -- продолжал Стоун, -- вылетать тремя кораблями. Сколько времени надо, -- повернулся он к инженерам завода, -- чтобы срочно построить второй космолет? -- Месяцев шесть. -- Вот и вылетим через шесть месяцев. Вы можете подождать полгода? -- спросил он у Вийайи. -- Сколько угодно, -- ответил гийанейец. -- Я уже говорил, что мы в вашем распоряжении. -- Я не вижу никакой необходимости задерживать наших гостей, -- сказал Станислав Лещинский. -- Поблагодарим их за сообщение об аварии корабля Вересова. Они оказали нам большую услугу, не пожалев времени. Но почему они должны терять еще большее время? И для чего терять драгоценное время нашим ученым, которые спешат на Гийанейю? Пусть летят! Если мы можем за шесть месяцев построить второй космолет, то почему не можем и третий? -- Хоть десять! -- сказал инженер завода. У всех членов Совета, не исключая и Стоуна, появилось на лицах выражение полного удовлетворения. Очевидно, мысль, высказанная Лещинским, сознательно или несознательно, но таилась у всех. Аварию потерпели земляне, и Земля должна оказать им помощь. "При чем тут гийанейцы? Разве мы не справимся без них?" -- говорили взгляды, устремленные на Стоуна. -- Я ничего не могу возразить против этого, -- улыбаясь, сказал председатель Совета. Сергей Синицын почувствовал себя неловко. Как перевести все это гийанейцам, вопросительно смотревшим на него? Не обидятся ли они?.. Стоун заметил его колебания и тихо сказал: -- Придайте вопросительную форму. Синицын перевел так, словно земляне спрашивают -- не считают ли гийанейцы целесообразным продолжить прерванный полет на Гийанейю, предоставив спасательную операцию землянам? Он упирал на нежелательную потерю времени учеными Земли, для которых лишние несколько лет полета будут неприятны. -- Если вы можете справиться сами, то конечно, -- спокойно ответил Вийайа. По улыбке, мелькнувшей на его лице, Синицын понял, что гийанейец догадался о мотивах внезапного решения. Но, кроме этой улыбки, которая могла Сергею просто показаться, он ничем не выразил своего отношения. -- Вам лучше знать, как надо поступить, -- дополнил Зийнайа слова своего товарища. Больше говорить было не о чем. Члены Совета знали, что их решение будет с удовлетворением встречено всем населением Земли. И оно полностью отвечало их собственному желанию. Корабль Вийайи вторично стартовал на следующий день. На этот раз провожающих было намного меньше, чем четыре месяца назад. На нем улетело десять землян. Одиннадцатый -- Сергей Синицын -- остался на Земле. Необходимости в его присутствии на Гийанейе не было, а он уже не мог и не хотел лететь. Тревога за ближайшего друга и ставшую для него не менее дорогой Гианэю была сильнее дружеских чувств к гийанейцам и перевесила соблазнительность полета на чужую планету. Стоун обещал зачислить его в качестве астронома в экипаж одного из кораблей спасательной экспедиции. Началась подготовка. Все человечество с пристальным вниманием следило за постройкой трех космолетов. Строители чувствовали это напряженное внимание, сознавали, сколько в нем невысказанной надежды и ожидания. Корабли росли на глазах. Прошел всего один месяц, и всем стало ясно, что назначенный срок, шесть месяцев, будет значительно сокращен. Почему три, а не два, как предполагалось? Да просто потому, что за год строительства первого космолета были синтезированы новые материалы, найдены новые, более совершенные способы управления антигравитацией, сконструированы приборы и автоматы, которые были лучше прежних. Только что законченный корабль казался уже устаревшим. А спасательная эскадрилья должна состоять из трех одинаково современных кораблей. Им предстояло лететь не в одиночку, а совместно. Главное внимание обращалось, конечно, на пеленгационные и локационные установки. Будет ли передатчик корабля Вересова продолжать посылать сигналы или прекратит их по той или иной причине, это не должно повлиять на успех поисков. Корабль должен быть найден как можно быстрее. И все месяцы, в течение которых строились космолеты, шла кропотливая работа по созданию новых, совершеннейших автоматов-пеленгаторов. Совмещение в одном аппарате функций пеленгации и локации удалось осуществить просто и надежно. За один день, что провел возле Земли корабль Вийайи, на нем установили мощный передатчик, и теперь Совет космонавтики с нетерпением ожидал сообщения, работает ли радиостанция Вересова и где будет принят первый сигнал от нее? Это должно было дать ответ на главный вопрос -- летят ли они от Земли, к Земле или стоят на месте. Сообщение пришло точно через четыре месяца после старта гийанейцев. Вийайа сообщал, что сигнал "SOS" был услышан там же, где и в первый раз, на той же частоте, так же слабо и так же неразборчиво. Но на этот раз гийанейцы не тормозили, а летели с полной скоростью. И второе сообщение, полученное через сутки, известило о значительном усилении этих сигналов. Вийайа передал: "Корабль Вересова движется. Он находится от Земли на расстоянии... (Здесь, видимо по ошибке оператора, были названы гийанейские меры.) Вересов сообщил, что вышел из строя "Мозг навигации" и они не могут управлять двигателями. Корабль непрерывно замедляет скорость". Теперь уже не оставалось никаких сомнений, что спасательная экспедиция найдет корабль сравнительно легко. Известное расстояние упрощало задачу. Конечно, локация или пеленгация в космосе совсем не то, что с Земли, но в успехе уже можно было быть совершенно уверенными. Сергей Синицын не принимал непосредственного участия в подготовке. К своей работе в полете он был давно готов, а возвращаться на свою старую обсерваторию и заниматься тем, чем он занимался до появления спутников-разведчиков, не было никакого смысла. Он чувствовал себя непривычно свободным от каких бы то ни было забот и проводил время с близкими ему людьми, которые уже провожали его один раз и готовились проводить вторично. Один из трех космолетов спасательной эскадрильи должен будет принять на борт экипаж корабля Вересова и продолжать его путь. Захочет ли Гианэя после столь длительной задержки лететь на планету Мериго, или она вернется на Землю? От этого зависело и решение Муратова. Ведь Виктор согласился на полет, только чтобы не расставаться с женой. Синицын с улыбкой вспоминал утверждения Виктора, что ему крайне антипатичен космос. Интересно, что он думает теперь? И решение самого Синицына также зависело от решения Гианэи. Он полетит туда же, куда и Виктор. В одном случае это означало разлуку с Землей на тридцать лет, в другом на десять. Ни то, ни другое Сергея не смущало. Ведь он уже улетал с Земли, зная, что вернется через сорок лет! О Гийанейе он больше не думал. За месяц до старта Сергей встретился с Мариной. Они были дружны с детства, и она упрекнула его за то, что он "совсем о ней забыл". А в конце разговора неожиданно спросила: -- Как ты думаешь, Сереженька, есть ли какая-нибудь возможность для меня лететь с вами? -- Зачем? -- вырвалось у Сергея. -- Затем же, зачем летишь ты сам. Я истосковалась по Виктору и Гианэе. -- Ты увидишь их через десять лет. -- А если они полетят на планету Мериго? -- Тогда через тридцать. Но ведь ты была готова к этому. -- Да, конечно. Впрочем, я сама не знаю... Стоун как-то сказал, что я сделала ошибку, не полетев с ними. Пожалуй, он прав! -- Значит, сейчас ты согласна? -- Нет, на полет к планете Мериго я по-прежнему не согласна, ошибка это или не ошибка. -- Что-то я тебя не пойму. -- Я же говорю, что сама не знаю. Но так хочется повидать их, -- жалобно сказала Марина. -- Право, не знаю, как тебе помочь. Тогда ты могла быть зачислена в состав экспедиции и у тебя была бы определенная задача. А в качестве кого ты полетишь теперь? -- Верно, это глупость. Не будем говорить об этом. Марина понимала, что Сергей прав, что в спасательной экспедиции не место праздным пассажирам, но только с большим усилием заставляла себя не думать о возможности свидания. Но совсем забыть об этом ей так и не удалось... А через две недели ее неожиданно вызвал к радио-фону Стоун и сказал, словно речь шла о давно решенном деле: -- Старт через двенадцать дней. Вы приготовились? Марина так растерялась, что невольно спросила: -- Зачем я вам? -- Нам вы не нужны, -- ответил Стоун, -- но мы думаем, что вы нужны Гианэе. Что она хочет вас видеть. А мы по-прежнему считаем ее гостьей Земли, хотя она и вышла замуж за землянина. Вот только поэтому. Было ясно, что он шутит. -- Это Синицын вам сказал? -- спросила Марина. -- О чем? Что Гианэя хочет вас видеть? Нет, это наше мнение, и я передаю вам приглашение от имени всего Совета космонавтики. -- Мне остается только поблагодарить вас. -- Благодарить будет Гианэя. Так вы готовы? -- Я буду готова, -- сказала Марина. Сразу же после разговора со Стоуном она вызвала Сергея. -- Я тут совершенно ни при чем, -- сказал он. -- Я не видел ни Стоуна, ни других членов Совета. А если бы даже и я, то в чем дело? Разве ты не рада? -- Более чем рада, -- засмеялась Марина. -- Значит, летим вместе! 5 Ничто не изменилось. Все было по-прежнему внутри корабля и вне его. Жизнь казалась остановившейся. Где-то в какой-то трудноопределимой точке бесконечного пространства. Оставалась ли эта точка постоянной или изменялась, не имело никакого значения для обитателей "космического острова". Даже до ближайшей звезды -- Солнца -- пришлось бы "падать" под действием его гравитационной силы столь долго, что теряло смысл само слово "падение". Оно становилось неотличимо от неподвижности. И в том и в другом случае, если на помощь не явятся космолеты Земли, предстояло умереть на этом корабле. Для падения "с высоты" порядка светового года человеческая жизнь слишком коротка. Командный состав звездолета -- Вересов, Джеммел, Тартиии и Фогель, как начальник экспедиции, -- четыре года тому назад окончательно убедились, что пустить. в ход двигатели без помощи извне невозможно. Вернее сказать, вообще невозможно, поскольку под словами "помощь извне" приходилось подразумевать земные заводы. Заводы не явятся в космос, а доставить к ним беспомощный корабль немыслимо. Он никогда уже не опустится ни на одну планету. Его судьба -- сгореть в огненных объятиях Солнца, и через много десятков лет это обязательно произойдет. Вопрос заключался в том, чтобы снять с обреченного корабля его экипаж. А произойдет ли это? Они имели много оснований сомневаться, зная, как неимоверно трудны поиски крохотной точки в безграничных просторах. Шансы на успех ничтожно малы. Трезво оценивая положение, они возлагали все надежды только на то, что космолет, который должен был вылететь на планету Мериго со дня на день, а возможно, уже вылетел, пролетая мимо них, услышит сигнал "SOS". Он мог пролететь мимо года через три, самое меньшее. Несколько месяцев уйдет на торможение и поиски. Значит, помощь может явится только через три с половиной, четыре года. Или через пять. А если в этот срок космолет не явится, то практически не останется никакой надежды на спасение. Запасы энергии на корабле были велики, экономить ее не было необходимости. И передатчик включили на постоянную автоматическую работу пять лет назад. Слабая надежда на корабль гийанейцев заставила это сделать. После аварии, как только было восстановлено сообщение между отсеками и разбужен весь экипаж, кроме Мериго и его трех товарищей, Вересов узнал от стар щего радиоинженера, что на корабле Вийайи предполагалось установить приемно-передающую рацию земной конструкции. -- Для прощальных бесед, -- сказал Игорь Филиппов. -- Наши ученые и сами гийанейцы хотели иметь возможность обмениваться радиограммами первые месяцы после старта. -- В таком случае, -- сказал Вересов, -- немедленно пускайте генераторы. Корабль Вийайи -- это шанс! -- Крайне незначительный, -- заметил Филиппов. -- Мы не в праве терять ни единого. А шанс действительно был совсем крохотным. Удалившись от Земли на расстояние, превышающее радиус действия передатчика, то есть через два месяца после старта, гийанейцы, конечно, выключат рацию, ставшую им совершенно ненужной. А до этого будут включать ее только на время сеансов связи, часы которых согласуют перед стартом. И совсем уже невероятным представлялось, что они будут слушать на частоте передатчика корабля Вересова. Могло ли кому-нибудь прийти в голову, что гийанейцы оставят рацию включенной на автоматический прием именно на этой частоте и именно затем, чтобы перехватить сообщение с их корабля, если таковое последует? И не мог Игорь Филиппов знать, что впоследствии на Земле было решено поставить на корабль Вийайи только один приемник. Поэтому, когда прошли все мыслимые сроки пролета гийанейского корабля, казалось несомненным, что сигналы услышаны не были. -- Они послали бы нам ответ, -- сказал Фогель. -- Не могли не послать. Чтобы мы знали: нас услышали. И конечно, они повернули бы обратно, к Земле. Хотя бы для того, чтобы передать нашу радиограмму. -- Да, они не услышали. Впрочем, этого следовало ожидать, -- отозвался на его слова Джеммел. Передатчик остался включенным. К чему было выключать его, пусть работает... Ровно год экипаж корабля боролся за подвижность. Чего только не испробовали, пытаясь оживить двигатели! Все было тщетно. "Мозг навигации" выполнил свою последнюю задачу настолько основательно, что сделать не удалось ничего, несмотря на все усилия и обостренную опасностью изобретательность. Чуждые землянам агрегаты отказались подчиниться чужой воле. Оставалось только ждать! И потянулись дни, месяцы, годы! Анабиозные ванны ничем не могли помочь. Они сократили бы время ожидания, в лучшем случае, на полтора года. И было решено сохранить их для четверых. Если для землян, которых, считая с техническим персоналом корабля, было шестьдесят человек, объединенных общностью обитателей одной планеты, дружескими чувствами друг к другу и одинаковым умственным и психическим развитием, предстоявшие им годы и годы "заключения" были как-то переносимы, то для четверых дело обстояло во много раз хуже. -- Пусть спят! -- решил Фогель. -- И ничего не знают. Это единственное и наиболее гуманное, что мы можем для них сделать. Если нас спасут, они проснутся, как и было намечено раньше, а если всем суждена гибель, то совсем не проснутся. Аэролиты щадили корабль, точно зная, что он не может уклониться от встречи с ними. За все время только один раз локаторы "заметили" некрупный осколок, но и он пролетел достаточно далеко. Текло время. Прошло пять лет со дня катастрофы. "Робинзоны" (они привыкли так называть себя с легкой руки Виктора Муратова) с удивлением должны были констатировать, что шестьдесят месяцев прошли совсем не так томительно, как они ожидали. Даже быстро. Огромную роль сыграло продуманное и осуществленное командованием корабля расписание жизни на "острове". У всех было занятие, никому не позволили проводить время бесцельно. Космонавты учились. К концу пятого года на корабле практически исчезла разность специальностей. Весь экипаж превратился в универсалистов, могущих заменить друг друга в любой области как в предстоявшей работе на планете Мериго, так и в управлении звездолетом. Все овладели испанским и гийанейским языками. Исключение составила, по понятным причинам, только одна наука -- медицина. А год назад на звездолете открылась... начальная школа! Улетая с Земли, корабль имел на борту шестьдесят четыре человека. Теперь на нем было шестьдесят шесть! Появились два новых "пассажира"... родившихся в космосе! Мальчик и девочка. Рийагейа и Тамара. Их называли сокращенно: Риа и Тома. Риа был сыном Виктора и Гианэи, Тома -- Владимира и Надежды Поповых. Первым, четыре года тому назад, родился Рийагейа. Его назвали так по желанию матери. Когда мальчику исполнилось три года, пришла пора начинать учение. И начальную школу создали специально для него одного. Предчувствие не обмануло Виктора, когда он пять лет назад начал замечать странности в Гианэе. Ее рассеянность, непонятное равнодушие ко всему, отрешенность -- все имело одну причину. Гианэя целиком погрузилась в самоощущения, боясь поверить, что страстная мечта превратилась в действительность. А когда прошло время и факт уже не вызывал никаких сомнений, ею овладела тревога, разделяемая всеми находившимися на корабле. И особенно, конечно, Виктором. Всех мучил один вопрос: кто должен родиться? Землянин или гийанейец? Ответить не смог бы ни один ученый двух планет. Наиболее вероятным считалось, что родится гибрид двух человечеств, пусть очень сходных, но все же отличающихся друг от друга. Хотя бы продолжительностью жизни, оттенком кожи, особенностями слуха и зрения. Последнее больше всего беспокоило медиков и биологов. Гийанейцы слышали лучше землян, но слуховой аппарат по конструкции, был тождественным. Иначе обстояло дело со зрением. Гийанейцы видели в инфракрасной области спектра, их глаза были иначе устроены. К чему приведет соединение земного и гийанейского зрения? Кто мог ответить на это? В одной из бесед с Фогелем глазной врач экспедиции высказал опасение, что ребенок может родиться слепым. Хорошо, что Виктор и Гианэя не слышали этих слов! Их обоих интересовало только два вопроса: на кого будет похож их сын (или дочь), и будет ли он здоровым. Все остальное казалось им не стоящим внимания. -- Я хотел бы, чтобы он был похож на тебя, - говорил Виктор. -- Только не это, -- отвечала Гианэя. -- Он должен быть человеком моей родины. Под словом "родина" она подразумевала Землю. Думала ли она о возможности трагического исхода? По-видимому, нет. Ни с ней, ни с Виктором не заговаривали об опасениях медиков. Год был тревожным. В составе экспедиции были врачи всех специальностей, от психологов до педиатров. Матери и ребенку не угрожал недостаток высококвалифицированной медицинской помощи. Но волнение, царящее на звездолете, было понятно. Ведь подобное существо должно было родиться впервые! И вот все позади! Прошло четыре года. Опасения оказались напрасными, страхи -- ложными! По аллеям оранжерей, в воде бассейнов бегал и плавал, как рыба, стройный красивый мальчик с очень светлыми густыми волосами и равномерно коричневой кожей всего тела. У него были глаза матери, длинные, косо поставленные, очень темные. Гибкостью движений он походил на кошку -- отличительный признак гийанейца. Но видел и слышал он, как земляне. Это было бесспорно установлено. И при самых тщательных и придирчивых осмотрах, которым его систематически подвергали, врачи не находили ни малейшего физического недостатка. А разум? Судя по тому, что трех лет от роду Риа свободно владел двумя языками, земным общепланетным и гийанейским, с этой стороны все также обстояло благополучно. Язык гийанейцев отличался удивительной мягкостью, земной был значительно тверже. Маленький Риа говорил так, что всем невольно казалось -- где-то поблизости течет ручеек, переливаясь на камешках. Гианэя всегда называла сына полным именем -- Рийагейа. Виктор и все остальные предпочитали короткое -- Риа. Он отзывался на оба имени, привыкнув к ним еще в годовалом возрасте. Через семь месяцев после Риа появилась на свет Тамара -- девочка Земли, которой предстояло стать подругой детских игр сына двух планет. И через два года они уже играли, как брат и сестра и всегда были вместе. Рийагейа унаследовал от матери любовь к воде и поразительную плавучесть. Гианэя, нисколько не тревожась, позволяла ему проводить в бассейне столько времени, сколько он пожелает. Но маленькой Томе купать ся еще не разрешали, и девочка часами сидела возле бассейна, наблюдая за резвящимся в воде другом. Надя Попова была непреклонна, и между нею и Гианэей часто возникали споры по этому поводу. Две женщины, единственные на звездолете, очень подружились. Присутствие на корабле, висящем в бездне космоса, двух детей вносило разнообразие в жизнь "робинзонов", отвлекало их от тяжелых мыслей о своей дальнейшей судьбе, но одновременно все чаще и чаще возбуждало еще более тяжелые мысли -- о судьбе этих детей. Что будет с ними? Если с Земли так и не придет помощь, если спасательной экспедиции не удастся найти корабль, он начнет (вернее уже начал) падение на Солнце. Никто не мог дожить до конца этого падения. И неизбежно настанет момент, когда обреченный звездолет опустеет и в его просторных помещениях останутся только двое -- Риа и Тома. Одни до конца жизни! Гианэя? Но биологи еще на Земле пришли к заключению, что земная кровь, текущая теперь в ее жилах, должна сократить жизнь Гианэи, что обычный для ее соплеменников срок -- около пятисот лет -- ей не прожить. Но если бы это мнение было даже ошибочно, присутствие Гианэи мало что изменит в жуткой судьбе "последних робинзонов". Одиночество, без надежды, перед лицом холодного, равнодушного космоса! Всех членов экипажа корабля больше всего волновала возможность именно такого финала. А пока "равнодушный космос" было единственное, что видели вокруг, за стенками звездолета, Риа и Тома. Ничего другого они не знали. Экспедиция захватила с собой множество кинофильмов. Ведь ее членам предстояло пять лет находиться на чужой планете. Помимо естественного желания видеть картины жизни родной Земли, эти фильмы должны были сыграть определенную роль в просвещении аборигенов планеты Мериго. Их не собирались смотреть в пути. Но теперь извлекли из кладовой. По строго составленной программе детям демонстрировались эти фильмы, сопровождаемые устным рассказом. К тому и другому они относились, как всегда дети относятся к сказкам, -- интересно, но странно и неправдоподобно. Риа и Тома весело смеялись, глядя на экран, считая все это шуткой: голубое небо, здания, наземный и воздушный транспорт. Забавные движущиеся картинки, выдумка взрослых, играющих с ними. Не более! Жизнь на звездолете казалась им единственно возможной и естественной. Но в будущем?.. И люди, привыкшие было к мысли, что их могут никогда не найти, снова стали ожидать помощи, с большим нетерпением, чем даже в первый год после катастрофы. Теперь они думали не о себе. Рийагейа закончил первый класс школы. По количеству усвоенного материала этот класс равнялся полному курсу начальной школы, который дети Земли обычно проходили за два года. Это было сделано намеренно. И если у кого-нибудь оставались еще сомнения, они окончательно отпали. Разум мальчика был столь же безупречен, как и его тело! Эксперимент, как называли в научных кругах брак Муратова и Гианэи, привел к более чем положительному результату. Стало несомненным, что человечества Земли и Гийанейи могут слиться в одно, что задача, поставленная гийанейцами -- сравнять продолжительность жизни тех и других, реальна. Но пока что об этом знали только ученые, находившиеся на звездолете. И им было мучительно думать, что наука обеих планет может никогда не узнать, чем закончился этот "эксперимент". 6 Три космолета замедлили скорость. Где-то здесь следовало искать потерпевший аварию звездолет Вересова. Искать в пространстве объемом в десятки миллионов кубических километров! Сигналы давно уже были услышаны и продолжали равномерно поступать на антенны пеленгаторов. В том, что гийанейцы были правы и работает автомат, сомнений быть не могло. Энергии для генератора у Вересова хватит, сигналы не прекратятся, оставалось только аккуратно и непрерывно пеленговать их. Непрерывно, потому что искомый корабль не мог быть неподвижным. Он двигался, и с каждой секундой быстрее, по направлению к Солнцу, навстречу спасательной эскадрилье. В этом заключалась главная трудность. Будь корабль неподвижен, все было бы значительно проще. Но он, несомненно, двигался! Где-то "здесь"! Исполинские расстояния космоса для звездолетов, летящих с субсветовой скоростью, как бы сжимались, ускользая от сознания, теряя свою грандиозность. Теперь же, когда космическая скорость была погашена, они превратились в то, чем являлись на самом деле, в миллионы и миллионы километров по земным масштабам, подавляя человеческое сознание. Найти бесконечно малую точку в распахнувшихся перед космонавтами необъятных просторах казалось им сейчас неимоверно трудной задачей. Да еще точку, которая двигалась с неравномерной скоростью! Эскадрилья почти остановилась. Перед руководителями спасательной экспедиции встал вопрос, как поступать дальше? Существовало два пути. Ожидать приближения корабля Вересова или двигаться ему навстречу. После короткого совещания, проведенного по радио, Стоун принял решение ждать. Космолеты разошлись, расположившись в линию на расстоянии десяти тысяч километров друг от друга. Этого было достаточно для точной пеленгации сигналов сейчас и для локации приближавшегося корабля, очередь которой настанет очень скоро. Когда корабль Вийайи в первый раз приблизился к терпящему бедствие звездолету, гийанейцы, по интенсивности его передачи, пришли к выводу, что он остановился. При вторичном приближении они установили, что звездолет движется им навстречу. Это могло означать одно -- космический корабль падает на Солнце. Если бы он не падал, а летел, если на нем работают двигатели, встреча с ним спасательной эскадрильи прoизошла бы значительно раньше. Звездолет падает! Зная, хотя и приблизительно, время начала этого падения, не трудно было вычислить, какой скоростью он будет обладать к моменту встречи с эскадрильей. Ошибка порядка несколько сотен километров в секунду роли не играла. Эскадрилья Стоуна могла маневрировать, как ей угодно. Оставалось терпеливо ждать нужного момента. Точная скорость корабля Вересова будет установлена буквально на днях. Весь маневр подхода и техника снятия с него экипажа были детально разработаны еще на Земле, перед вылетом. -- В сущности, -- сказал Стоун, -- мы уже выполнили свою задачу. Все остальное чистая формальность. -- Сколько времени потребует эта "формальность"? -- спросила Муратова. -- Думаю, что никак не больше месяца. -- По земному или нашему времени? -- Сейчас это одно и то же. Разве вы забыли, что мы почти не движемся? -- Положим, движемся, -- заметил командир флагманского космолета. -- И не так уж медленно. -- Марина спрашивает о времени. -- В смысле времени -- конечно. -- А когда мы сможем увидеть их в телескоп? -- задала Марина второй вопрос. -- На это лучше меня ответит ваш друг. Стоун имел в виду Сергея Синицына. Марина была единственным пассажиром на космолетах, не имеющим никакого дела, и, чтобы ей было не так скучно во время длительного полета, Сергея назначили в состав астрономической группы флагмана. В кают-компании его сейчас не было. -- Спрошу у него, -- сказала Марина. Она вышла из кают-компании и прошла на обсерваторию. Последние месяцы она сильно мучилась нетерпением и возрастающей тревогой. Единственная из всех членов экипажей трех космолетов, Марина почему-то допускала, что на корабле Вересова могла произойти трагедия. Видимо, это объяснялось тем, что только у нее, если не считать Сергея, который смотрел на все оптимистически, на терпящем бедствие звездолете находились двое людей, самых дорогих для нее в мире. Спасательная экспедиция была для нее личным делом. В таких случаях люди всегда мнительны. Работа передатчика корабля Вересова ни о чем не свидетельствовала, ведь это был автомат, он мог работать даже в том случае, если на борту не осталось ни одного живого человека. С момента аварии Марина ни на мгновение не забывала о том, что прошло почти семь лет. Очень многое могло случиться за это время. Как ни странно на первый взгляд, на Земле не только поняли, что именно произошло на корабле, но и правильно догадались о роли бывших хозяев звездолета. Пример лунной базы помог прийти к этому выводу. Разумеется, все это было только догадкой, не более, только впоследствии выяснилось, что догадка верна, а пока все люди на Земле и на космолетах спасательной эскадрильи просто верили в нее. В том. числе и Марина Муратова. Но если для ее товарищей роль "Мозга навигации" заключалась в том, что звездолет потерял способность самостоятельно двигаться, для нее это стало постоянной тревогой -- а вдруг это не все! А что, если "Мозг" имел еще и другую задачу? Стоун знал о ее мыслях и пытался доказать, что никакого вреда людям "Мозг навигации" причинить не мог, но успеха не добился. Марина продолжала тревожиться. И по мере приближения к цели все сильнее. Ей казалось, что если она увидит звездолет своими глазами, в объективе телескопа, внутренний голос подскажет, находятся ли в нем живые люди или нет. Это было наивно, но упорно держалось в ней, вопреки разуму. Она знала, что никакие внешние признаки не могут подсказать ничего, иллюминаторов на корабле не было, а если бы и были, их освещенность ни о чем не говорила бы, так же как и работа передатчика. Но она помнила, как месяца три назад кто-то вы сказал соображение, что Вересов и его помощники знают тот минимальный срок, который необходим для организации спасательных работ и после которого можно ожидать приближения земных космолетов. А раз так, они должны догадаться включить прожекторы, суммарный свет которых даст возможность заметить корабль на расстоянии, недоступном для визуального наблюдения его самого. Мощность прожекторов велика, а экономить энергию Вересову ни к чему, его корабль все равно обречен на гибель. Марина не сомневалась, что Вересов поступит именно так. Скорее бы увидеть хоть это! Ведь прожекторы не могли гореть все семь лет! Их свет -- доказательство жизни!.. На обсерватории находился один Синицын. Он сидел, наклонившись над экраном телескопа, пристально всматриваясь в его матовую поверхность, и не услышал шагов, пока Марина не подошла вплотную. Тогда он поднял голову и посмотрел на нее. -- Видимо, все-таки показалось, -- сказал он. -- Что показалось, Серенький? "Серенький", или "Серый", было шутливым прозвищем, которым иногда называли Сергея Синицына самые близкие ему люди. -- Показалось, что очень далеко мелькнул огонек. -- Прожектора? -- у Марины перехватило дыхание. -- Прожекторов! -- поправил Сергей. -- Один не может быть виден на таком расстоянии. Но, увы, мне только показалось. -- Ты в этом уверен? -- В чем? В том, что показалось? Нет, не уверен. Ведь они могут включать их периодически. И это более рационально. Неподвижный свет труднее заметить на фоне звезд. Я хотел сказать -- постоянный. -- Так смотри же! Смотри! -- Я и так смотрю уже два часа, не меньше. Он снова склонился к экрану. Она знала его слишком хорошо, чтобы не заметить: астроном чем-то встревожен. И не потому, что замеченный им огонек больше не появлялся, это было легко объяснимо. Существовала другая причина и, видимо, достаточно серьезная. Он что-то бормотал, но что именно, Марина не могла разобрать. И вдруг Сергей резко подался вперед. -- Вот опять! Видишь? Он показал пальцем в левый верхний угол экрана. Марина ничего не видела, кроме неподвижных точек звезд. -- Погас! Сергей откинулся на спинку кресла. -- Значит, не показалось, -- сказал он. В его голосе не было ни радости, ни удовлетворения, скорее тревога. -- В чем дело, Сережа? Он не ответил ей. Повернувшись вместе с креслом к стоявшему рядом радиофону, нажал на клавишу. Появилась внутренность чей-то каюты, тотчас же заслоненная головой Веретенникова, старшего астронома флагманского корабля. -- Женя, -- сказал Синицын, -- зайди-ка сюда. Два раза в течение двух часов я наблюдал кратковременную вспышку, видимо, очень сильного источника света. Впечатление -- свет искусственный! -- Где? -- В том-то и дело, что не там, где надо. Примерно на десять градусов левее и выше оси. -- Сейчас приду. Продолжай наблюдение! Положи на экран координатную сетку. -- Положена. Экран радиофона погас. -- В чем дело? -- повторила Марина. -- Ты же слышала! Этот огонь совеем не там, где должен находиться корабль Вересова. -- И что из этого следует? -- Пока ровно ничего. Надо проверить. Но не могли мы так ошибиться! Продольная ось космолета направлена прямо на Вересова. -- Его еще не видно. -- Это не имеет значения. Данные пеленгации обработаны достаточно тщательно. Ошибки в десять градусов быть не может. -- А когда мы сможем увидеть самый корабль? -- задала Марина вопрос, ради которого и пришла на обсерваторию. -- Не раньше, как через неделю. -- Я так устала ждать! -- вздохнула Марина. -- Теперь скоро. -- Ты скажи, как только это случится. -- Да, конечно, -- Сергей сказал это рассеянно, видимо не думая, не спуская глаз с экрана телескопа. -- Не мешай мне, Марина. Она вышла. Вечером стало известно, что таинственный огонек больше не появлялся. Общее мнение было -- Синицын ошибся. Но астрономы, сменяя друг друга, продолжали упорные наблюдения. К экрану подключили регистрирующий прибор. Прошло два дня. Теперь, когда до цели оставалось столь короткое время, нетерпение овладело не только Муратовой, но и всеми. Это чувствовалось по поведению членов экипажа, по их разговорам. Астрономы и радисты очутились в центре внимания, им не давали проходу, осаждая вопросами, на которые они при всем желании не могли дать определенного ответа. Даже Стоун ясно выказывал нетерпение. Четыре звездолета неуклонно сближались. Еще несколько дней -- и, по расчетам, можно будет увидеть корабль Вересова. Свет его прожекторов не появлялся. Видимо, Вересов или не догадался, или по какой-то причине не мог их включить. Тревожная мнительность Марины Муратовой возрастала с каждым часом. Она так нервничала, что не могла спать. Ее состояние передалось даже Сергею. -- В сущности, -- заметил Стоун, -- мы напрасно так надеемся на прожекторы. Они могут вообще не ожидать нашего прилета. -- Он имел в виду экипаж корабля Вересова. -- Это трудно допустить, -- отозвался кто-то. -- Совсем даже не трудно. Они могут рассуждать так. Корабль Вийайи не заметил сигналов. Значит, это может сделать только наш, летящий на планету Мериго. Производить поиски одним кораблем бесцельно, надо вернуться на Землю и вылететь эскадрильей. А в этом случае ждать нас сейчас слишком рано. Разговор происходил утром, в кают компании, за завтраком. Все были в сборе, кроме дежурных на пульте, в радиорубке и на обсерватории. -- Через три дня мы должны их увидеть... -- начал Синицын. Его прервал голос дежурного радиоинженера, раздавшийся из динамика радиофона: -- Начальника экспедиции, товарища Стоуна, прошу срочно в рубку. Стоун тотчас же встал. Подобный вызов произошел впервые с момента старта. Для него должна была быть очень серьезная причина. Но не успел Стоун дойти до люка, ведущего из кают-компании в коридор, как снова раздался голос. На этот раз он принадлежал дежурному на пульте: -- Товарищ Стоун, срочно прошу на пульт! -- Что там случилось? -- Стоун почти выбежал из помещения. За ним устремился командир флагманского космолета. Оставшиеся тревожно переглянулись. -- Корабль Вересова? -- При чем он тут? Одновременная тревога на пульте и в радиорубке не может иметь к нему отношения. -- Что-то случилось! Голоса звучали взволнованно. Старший инженер космолета встал. -- Оставайтесь здесь, -- посоветовал он. -- Я сообщу, как только узнаю, в чем дело. И только закрылся за ним люк, как в третий раз прозвучало имя начальника экспедиции: -- Товарищ Стоун! -- говорил Веретенников. -- Огонь, замеченный Синицыным два дня тому назад, появился снова. Намного ближе и ярче. Горит прерывисто, но вот уже три или четыре минуты не погасает. К кораблю Вересова не имеет никакого отношения. Сергей вскочил и кинулся в коридор. За столом все застыли в ожидании. Оно длилось недолго. Причина тревоги выяснилась вскоре. Первым намеком послужил срочный вызов Муратовой в радиорубку. Вызывал командир корабля. Видимо, Стоун побежал на пульт, а он к радисту. Муратова могла понадобиться только в том случае, если во всем этом был как-то замешан гийанейский язык. А произошло вот что. Первым, на несколько минут раньше дежурного на пульте, это заметил радиоинженер. Вернее, не заметил, а услышал. Услышал передачу на частоте передатчика корабля Вийайи, предназначенного для связи не с Землей, а с Гийанейей. Эта частота радиоинженеру была известна. А приемник радиостанции космолета был, на всякий случай, снабжен специальным реле, которое при появлении этой частоты автоматически включало динамик. Присутствие корабля Вийайи на расстоянии слышимости исключалось. А сила приема свидетельствовала о близости передатчика. И, что было самым главным, передача шла не кодом, а... голосом, в микрофон или аналогичное ему устройство. Инженер распознал язык гийанейцев. Он не знал этого языка, но много раз слышал его на Земле. Все, что сказал голос (три раза подряд), было автоматически записано. Инженер вызвал Стоуна, потому что не знал, как поступить в таком исключительном случае. Почти машинально он послал кодированный ответ в три слова: "Вас понял ясно", повторив это также три раза. Он ничего еще не понимал. В это время дежурный на пульте управления находился в таком же недоумении. Когда появился Стоун, он доложил спокойно: -- Локаторы зафиксировали присутствие на расстоянии около четырех миллионов километров металлического тела такого же размера, как и корабль Вересова. Тело летит прямо на нас, непрерывно замедляя скорость. Торможение производится очень интенсивно, что доказывает наличие мощных двигателей. Неизвестный космолет (даже это слово он произнес совсем спокойно) движется сейчас с весьма незначительной скоростью, а это значит, что он тормозится давно. Приборы показывают, -- они все время ощупывают нас лучами локаторов. Звездолетом Вересова это быть не может. -- Ощупывают именно нас? -- спросил Стоун. -- А не другой наш космолет? -- Похоже, что нас. Но этого нельзя сказать уверенно. Мы не знаем, фиксирован у них луч или нет. -- Вы включили торможение? -- Сразу. -- Правильно сделали. Разговор звучал почти буднично. Встреча с чужим звездолетом в космосе, о которой мечтали бесчисленные поколения людей Земли, о которой столько писали и фантазировали, казалось, не производила на них особого впечатления. Точно они давно уже привыкли к таким встречам! И это было именно так. Спутники-разведчики, корабли Рийагейи, Мериго и Вийайи, послужили прекрасной тренировкой "космического сознания" людей Земли. А встретиться с чужим разумом на Земле или в космосе не столь уж большая разница! Загорелся экран радиофона, и Марина сообщила переведенный ею текст радиограммы с чужого корабля. И через несколько секунд по всему космолету и одновременно во всех радиорубках кораблей эскадрильи прозвучал голос Стоуна: -- Приготовиться к полной остановке! К нам приближается космолет гийанейцев. Они просят нас остановиться и встретиться с ними! 7 Это было большой неожиданностью! Но отнюдь не сенсацией! Со слов Вийайи на Земле знали, что все население Гийанейи тревожится за население Земли и с большим волнением должно ожидать возвращения корабля Вийайи. Было вполне вероятно, что там решили послать второй космолет на помощь первому. Правда, сам Вийайа ничего не говорил о такой возможности, подчеркивая, что их одних более чем достаточно, для того чтобы справиться с последствиями диверсии "предков". Но на Гийанейе могли решить иначе. Путь к Земле был известен. Они и вылетели. А поскольку этот путь был один, то и встреча с земными космолетами должна была произойти. Здесь не было никакой случайности. В своей радиограмме гийанейцы обращались к экипажу земного корабля, называя их "люди Лиа". Иначе опять-таки не могло быть. Слово "Земля" было теперь известно экипажу корабля Вийайи, но не могло быть известно на Гийанейе. Кстати сказать, это обстоятельство все еще оставалось не совсем понятным. Ведь соплеменники Гианэи, будучи на Земле и изучая испанский язык, должны были научиться называть планету ее собственным именем на испанском языке. Почему получилось так, что они не узнали слова "La tierra", а придумали "Лиа", не могла объяснить даже Гианэя. С детства изучая испанский язык, она знала только это слово. А со словом "Земля" познакомилась только на самой Земле, как на общепланетном, так и на испанском языках. Никакого значения это, конечно, не могло иметь, оставаясь только непонятным... Люди Лиа! Это обращение говорило о том, что гийанейцам известно, кому принадлежит встречный корабль. Почему известно? Да просто потому, что в относительной близости к Солнцу не могло быть другого. То, что они вступили в связь именно с флагманским космолетом эскадрильи, явная случайность. Но почему они не обратили внимания на корабль Вересова, мимо которого пролетели? Их локаторы должны были сказать своим хозяевам, что вблизи чужой космолет. О том, что он тут не один, гийанейцы знать никак не могли. Почему же они не попытались организовать встречу именно с кораблем Вересова? Почему пролетели мимо?.. Все это было изложено Стоуном на спешно собранном совещании всех членов экипажа. В заключение он обратил особое внимание присутствующих на странную фразу в записанном в виде радиограммы обращении гийанейцев, в которой говорилось о намерении пересадить на земной космолет одного человека. -- Было бы очень хорошо, -- закончил Стоун, -- прийти к определенному выводу заранее. Первым попросил слова Веретенников. -- Мне кажется, -- сказал он, -- что они пытались связаться с Вересовым. Подлетая к нам и обращаясь по радио, они включили бортовые огни, которые нами и были замечены. Но те же огни они могли включить и десять дней назад, адресуя их не нам, а Вересову. От нас они получили ответ, а от Вересова не получили. -- Это возможно, -- сказал командир космолета. -- Но, согласитесь, выглядит натянуто. Мне вообще непонятно обращение по радио. Рассчитывать, что встречный космолет слушает на всех частотах радиодиапазо на, несколько странно. Неполучение ответа от Вересова должно казаться им естественным. Это не причина спокойно лететь дальше. Возможно другое. Они пролетели мимо Вересова на слишком большой скорости. И, производя экстренное торможение, чтобы затем повернуть обратно, встретили нас. То, что корабль Вересова и наш принадлежат Земле, для них несомненно. А значит, и безразлично, с которым из двух встретиться. -- Обращение по радио совсем не так уж непонятно, -- сказал радиоинженер. -- Они летят с Гийанейи. И знают, что на Землю раньше их вылетел экипаж Вийайи. Я бы подумал, что они приняли нас за корабль Вийайи, если бы не обращение "люди Лиа". Видимо, они рассчитывали на то, что нам известен гийанейский язык и частота, на которой работает передатчик Вийайи. Согласен, это странно, но отнюдь не является необъяснимым. -- Кроме того, -- прибавила Марина, -- обращение по радио просто дополнение. Они включили огни и непрерывно пеленгуют нас, отлично зная, что пеленгация будет замечена. Тремя способами они стараются дать понять, что хотят встречи. По-моему, наиболее загадочным является намерение пересадить к нам одного из членов их экипажа. -- Это более чем непонятно, -- сказал Стоун. -- Куда мы летим, они не знают. Зачем же ни с того ни с сего пересаживать человека на встречный космолет, летящий неведомо куда? Как хотите, товарищи, а я не вижу никакого логичного повода к такому поступку. А вы? Все высказались в том же смысле, что и Стоун. Все, кроме Сергея Синицына. Он попросил слова. -- Мне кажется, -- сказал он, -- что существует простое объяснение всем этим загадкам. Все становится на место, если допустить, что по пути к Земле они встретили звездолет Вийайи. И не только встретили, но и, так сказать, поговорили с ними. Я помню о скорости, -- добавил он, видя протестующий жест Стоуна. -- Но мы не все знаем о технике связи гийанейцев. Кроме того, если скорость помешала им заметить корабль Вийайи, то та же скорость должна была помешать им заметить нас... -- Неверно, -- сказал Стоун. -- Вы забыли, что мы-то сами замедлили скорость. И очень значительно. Сумма скоростей стала куда меньше. В сравнении с ними мы просто неподвижны. Но вы верно заметили, что мы знаем о системах пеленгации гийанейцев далеко не все. Встречу с кораблем Вийайи допустить можно. -- А тогда, -- продолжал Синицын, -- все становится логичным. Они знали о нашей экспедиции и намеренно искали встречи с нами. Очень возможно, что они не пролетели мимо корабля Вересова, не заметив его. Очень возможно, что между ними и Вересовым был разговор и что именно потому они намерены пересадить к нам какого-то специалиста, медика или инженера, необходимого для оказания помощи экипажу Вересова. Или одному члену экипажа, например Гианэе. Если она заболела, гийанейский врач будет полезнее нашего. Остановить космолеты ради здоровья одного человека вполне естественно для гийанейцев. -- И для нас также, -- добавил Стоун. -- Что ж! Может, вы и правы. В болезнь Гианэи, с которой не могут справиться врачи корабля Вересова, я не верю. Но если помощь нужна двигателям, то здесь специалист-гийанейец, возможно, необходим. Космолет Вересова не наш, а гийанейский. На этом совещание закончилось. Предположение Сергея было принято всеми, как наиболее вероятное. Оно хорошо объясняло самый факт желания гийанейцев встретиться с экипажем земного космолета, не говоря уже о пересадке одного гийанейца. Ведь если встречи с кораблем Вийайи не было, то космонавты ничего не знают о Земле и ее обитателях. Больше того, из рассказа Лийагейи они должны были сделать вывод о чрезвычайно низком развитии землян. В этом случае вряд ли кто-либо из них согласился бы перейти на чужой корабль. То, что "люди Лиа" могут уже совершать космические полеты, ни о чем не свидетельствовало. Их собственные предки, обладая космической техникой, оставались на низком моральном уровне... К двадцати трем часам того же дня все три космолета эскадрильи остановились, неподвижно повиснув в пространстве. Кроме встречи с кораблем гийанейцев, у них оставалась главная задача -- непрерывно пелен говать корабль Вересова. Поэтому производить маневр сближения Стоун предоставил чужому космолету. -- О встрече просили не мы, а они, -- сказал он. -- Пусть подходят к нам сами. То, что мы остановились, само по себе покажет им наше решение. -- Можно сообщить и по радио, -- сказал инженер. -- Но ведь связи больше нет. -- Просто они не считают нужным. Наш ответ они получили. Но, конечно, готовы принять нашу радиограмму. -- Так пошлите! Инженер позвал Марину, и они отправились в радиорубку. Вскоре стало известно, что на чужом корабле приняли радиограмму и ответили: -- Поняли. Подходить будем мы. До момента встречи оставалось никак не меньше земных суток. На кораблях эскадрильи сильно волновались. Если Синицын прав и летящие навстречу гийанейцы знают, что случилось на корабле Вересова, то почему они молчат? Должны они понимать, что этот вопрос очень важен для землян. А Стоун, учитывая, что инициатива встречи предоставлена гийанейцам, не считал возможным отвлекать их расспросами. Найдут нужным, сообщат сами. Но через несколько часов растущего беспокойства не выдержал и он. Была составлена короткая радиограмма, заключавшая три вопроса: "Встретились ли вы с кораблем Вийайи?" "Говорили ли вы с кораблем Вересова?" "Что случилось на корабле Вересова?" Если на первый вопрос последует отрицательный ответ, то гийанейцы не смогут ответить и на два последующих. Но Стоуна это не смутило. Он отклонил предложение Марины добавить четвертый вопрос: "Кто и зачем перейдет на наш корабль?" -- Будет нетактично, -- сказал он. -- Отвечая на третий вопрос, они сами скажут об этом. А если не скажут, то тем более не надо спрашивать. Получится, что мы как бы проверяем серьезность принятого ими решения. Марина согласилась с этим доводом. Радиограмму отправили и сразу же (по космическим масштабам времени) был получен ответ. Догадка подтвердилась. Гийанейские корабли встретились, заметили друг друга и "на лету" обменялись краткой информацией. Корабль Вересова "видели", но на радиограммы не последовало никакого ответа. Что там случилось, -- неизвестно. О том, кто и зачем хочет перейти на земной космолет, не было ни слова. -- На корабле Вересова никто не дежурит в радиорубке, -- подытожил Стоун. -- Ведь и на наши радиопризывы они не отвечают. А что касается пересадки, то скорее всего это будет "корреспондент". Они хотят знать подробности спасательной операции, о которой им сообщил Вийайа. А не говорят об этом потому, что считают, -- мы и сами можем догадаться. -- Все же, -- заметил Синицын, -- мне кажется, что это будет инженер. Корабль Вересова построен гийанейцами, и их, конечно, интересует, что произошло с "Мозгом навигации". Вийайа же говорил, что причиной катастрофы считает его неисправность. -- Очень интересна техника обмена информацией "на лету", -- сказал радиоинженер. -- Ведь оба звездолета летели с субсветовой скоростью навстречу друг другу. Видимо, все было сконцентрировано в одном кратком импульсе с последующей расшифровкой. Но как? -- Это мы узнаем от них или на Земле, -- ответил Стоун. Догадки и предположения были интересны, но бесцельны. Оставалось ждать. На следующий день весь экипаж разделился на две группы. Экраны наружного обзора находились только на пульте управления и на обсерватории. Командный состав флагманского космолета собрался у первого экрана, а остальные у второго. Звездолет гийанейцев был уже совсем близко. Простым глазом его увидели сначала в виде яркого светлого пятнышка на фоне звезд, часто мерцающего, а иногда потухающего совсем. Пятнышко росло на глазах. На пульте следили за кораблем не только но экрану, но и по приборам. И очень скоро убедились, что гийанейцы с поразительной точностью рассчитали весь маневр сближения. Если кораблем управлял не автомат, а гийанейец, то он имел огромный опыт. Скорость корабля была слишком велика для оставшегося расстояния, земляне подходили бы с гораздо меньшей, и, по мнению командира флагманского космолета, это доказывало наличие очень мощных тормозных установок. -- Они действуют совсем не так, как было с кораблем Вийайи при подлете к Земле. -- Напоминает быстроходный катер, -- заметил Стоун, -- подходящий к причалу на полной скорости и только в последний момент дающий задний ход. -- Точное сравнение! Чем ближе подходил чужой звездолет, тем быстрее он вырастал в размерах. Очень скоро земляне убедились, что его величина, которую они определили по показаниям локаторов, не соответствует действительности. Он был больше корабля Вересова. Причина ошибки выяснилась, как только корабль оказался не впереди, а сбоку. Гийанейцы приближались к земному кораблю, совершая широкий полукруг. Звездолет был во много раз больше в длину, чем в ширину. А форма его, весьма необычная, ничем не напоминала корабль Вийайи, корабли с "Мериго" или земные. Десять одинаковых цилиндров с закругленными концами, диаметром около пятнадцати метров каждый, а в длину до двухсот пятидесяти, образовывали нечто вроде горизонтально лежащей пирамиды. К переднему цилиндру, точно от середины, плотно примыкали три, а к ним, в том же порядке, попарно, еще шесть. Общая длина корабля достигала пятисот метров, то есть была такой же, как и у корабля Вересова, но цилиндры были окружены тридцатью двумя тонкими полосами, похожими на трубы, сходящимися спереди в одну точку, а позади далеко расходящимися в стороны. Уходя за корму собственно корабля более чем на четыреста метров, "трубы" ничем не были связаны между собой. Вся конструкция выглядела ажурной. О назначении "труб" никто из землян догадаться не мог. Непостоянный мерцающий свет исходил от них. Но давать этот свет не могло быть единственной целью их устройства. -- Это было бы довольно бессмысленно, -- заметил Стоун. -- Кто знает! -- ответил на это командир космолета. -- Ясно одно. За время отсутствия Вийайи на Гийанейе появились совсем иные конструкции космических кораблей и, очевидно, совсем иной принцип их полета. Будет интересно познакомиться с ним. Стоун ответил: -- Времени на это нет. Все наше внимание должно принадлежать кораблю Вересова, ради которого мы и находимся здесь. С новым звездолетом гийанейцев ознакомятся на Земле. Конусообразный корабль (расположение "труб" создавало это впечатление -- конуса) остановился на расстоянии километра от земного космолета, совершив эту остановку именно так, как и предполагали земляне, -- стремительный подлет и резкое торможение. Наличие на нем искусственной гравитации стало несомненным. Без нее весь экипаж должен был неминуемо погибнуть при таком маневре. Земляне никак не готовились к встрече. Они только позаботились о своих товарищах на двух других космолетах эскадрильи. Для этого в помещении, где должны были появиться гости, установили телевизионную камеру и соединили ее кабелем с радиорубкой. Все подробности, относящиеся к чужому звездолету, и описание его внешнего вида были уже переданы. На экранах хорошо было видно, как из задней части одного из средних цилиндров вылетел тоже цилиндрической формы аппарат с тремя длинными "трубами" за кормой и стал быстро приближаться к земному космолету. Стоун приказал осветить прожектором наружную дверь выходной камеры, а когда "десантный" аппарат подойдет вплотную, открыть дверь. Весь экипаж собрался возле телекамеры, объектив которой был направлен на внутреннюю дверь. Сколько прибыло гийанейцев, один или несколько? Только это интересовало землян. Они хорошо знали внешность прибывших, а тем должна была быть известна внешность землян. Сюрпризов не ждали. И все же землян ожидал сюрприз, да еще какой! Вышли двое. Один был высокий гийанейец, одетый точно так же, как были одеты Вийайа и его спутники. А второй... Марина бросилась вперед. Перед нею и всеми собравшимися у двери стояла... Гианэя! 8 Чем дальше, тем быстрее в сознании людей бежало время. Месяцы мелькали один за другим, как на экране, почти не оставляя следов в памяти. Они перестали даже замечать монотонность своего существования. Только Риа и Тома воспринимали время как таковое. Детям оно всегда кажется медленнее, чем взрослым. А эти двое детей вообще не представляли себе, что может существовать иная жизнь. Заканчивался седьмой год заключения на "космическом острове". Они еще ждали прибытия спасательной партии год назад. Теперь перестали ждать, уверенные в том, что земной звездолет, пролетевший на планету Мериго, не услышал сигналов и не заметил их неподвижного корабля. Звездолет не стоял на месте, он двигался со все увеличивающейся скоростью, он падал на Солнце. Но для тех, кто находился на его борту, разницы между этим движением и полной неподвижностью не было никакой. Они пришли к выводу, что спасение может прийти только через тридцать лет, и никак не раньше. И если бы на корабле не было детей, требующих внимания и заботы, создающих видимость какой-то активной жизни, могло бы появиться чувство равнодушия к жизни вообще и неизбежно сопутствующее такому равнодушию ослабление восприятия, апатия и постепенное отупление. В какой-то мере равнодушие все же появилось, выражаясь пока только в том, что почти у всех пропало желание продолжать учиться. Занятия еще посещались, но все более и более неохотно. Только четыре человека оставались прежними. Это были Вересов и Фогель, которых поддерживало сознание лежащей на них ответственности, и две матери, жизнь которых сосредоточилась на их детях. Более или менее бодро держались Виктор Муратов и Владимир Попов. Все остальные завидовали Мериго и его трем товарищам, спавшим в анабиозных ваннах. Но и зависть постепенно ослабевала. Все способы как-то оживить сознание людей были испробованы, но не дали заметных результатов. На корабле не было главного -- разнообразия. Ничто не нарушало монотонного течения жизни ни внутри, ни снаружи. Сутки следовали за сутками, похожие, как капли воды. Снаружи -- неизменная из года в год панорама космоса, застывшая в вечном покое. Система управления экранами наружного обзора давно уже была приведена в порядок, и их приходилось все чаще надолго выключать, так как именно неподвижность (пусть только кажущаяся) Вселенной тяжелее всего действовала на психику людей, вынужденных наблюдать вне корабля всегда одно и то же. Мериго и его товарищей три года назад переложили из ванн, действие которых окончилось, в другие. При этом их разбудили на три дня. Вскоре предстояло повторить эту операцию, но с той только разницей, что теперь четверо будут бодрствовать не три дня, а две недели. Этого требовала специфика анабиозного сна. Время от времени необходим был, каждый раз более продолжительный, отдых. Фогель и все врачи с затаенной надеждой ожидали этих двух недель . Они должны были внести столь нужное разнообразие в жизнь на звездолете. И не только потому, что появятся четверо, так сказать "новых" живых людей, а главным образом потому, что их появление повлечет за собой возобновление причуд Гианэи. Врачи хорошо помнили, какое оживление внесли в жизнь кают-компании даже три дня, сколько разговоров возникало по поводу затворничества Гианэи и ее нежелания, чтобы Риа, хотя бы издали, увидел кого-нибудь из четырех. Сейчас такая вспышка активности была бы очень полезна. В интересах всех врачи не хотели думать о том, что для самой Гианэи эти две недели будут тяжелыми. Она заметно помрачнела уже теперь. А несколько дней назад Виктор зашел в каюту Фогеля и, волнуясь, сообщил профессору, что Гианэя обронила такую фразу: "Я надеюсь, что мой сын окажется настолько гийанейцем, что выполнит свой долг по отношению к этим зверям". -- Мне неизвестно, что она говорит моему сыну, когда остается с ним наедине. И чему она его учит. Но я не хочу, чтобы Риа стал убийцей. -- Успокойтесь! -- ответил Фогель. -- Я вполне убежден, что сейчас она ничего подобного не внушает Риа. Он еще слишком мал. Слова Гианэи относятся к будущему. У нас есть время воздействовать на нее, а если это не удастся, то на самого Риа. Но надо подождать несколько лет. Пока нет оснований тревожиться. -- Я попрошу Юрия надежно запе