, несколько от меня физиологически отличающимися, это, как называла это братец непорядочная шлюха Инфанта, а как называла братец Принцесса -- у меня язык не поворачивался произнести, и что лично я сам вообще никак не называл, поскольку, согласно инструкции, это названия не имело... Потом, то есть после того, как мы сделали то, что, согласно инструкции, названия не имело, братец Клеопатра II переоделась, прошла в ассистентскую и принесла в хранилище большую заветную бутыль с пятью домовыми знаменами на этикетке бутыли. Я слазил в сейф и достал оттуда деликатесные фрукты. Мы стали обмывать новую синекуру братца Клеопатры II, его новое платье, наше новое знакомство, складывающиеся и множащиеся между нами отношения. -- Зуб тебе в корону! -- Два зуба в твою! -- Ты где до этого департамента служила? -- В Министерстве внешних вертикальных сношений. Департамент квадратной печати спецзоны Верха. -- Ну и как? -- С вами, конечно, никакого сравнения. Раньше было лучше, но теперь стало хуже. С тех самых пор, как теплая война сильно потеплела. Хотя, по идее, должно бы быть как раз наоборот. Я снова навострил развостренную было корону. А навострив, сказал: -- Конечно, наоборот. Сказав "конечно, наоборот", я вдруг почувствовал мучительную жажду. Мучительная жажда мучительно заставила выпить меня еще сразу три бокала. В желудке сильно прояснилось. -- Через нас кое-что проходит, -- сообщил я тайно братцу Клеопатре II. -- Тебе тоже будет кое-что перепадать: фрукты, монеты, новые платья, если, конечно, мы договоримся. Скажи, не таясь, ты чей братец: братца Белого Полковника, или братца Цезаря X, или сразу обоих братцев? -- На предательские вопросы не отвечаю, -- ответила он и подмигнула мне сначала левым, а потом другим, правым, глазом. Мне стало ясно -- чей, а он добавила: -- А вообще-то я сам собой братец. Это я уже не понял, но расспрашивать не стал -- плеснул в бокалы новую хорошую порцию божественного, взял яблоко и надкусил. Мне стало совсем хорошо, я был очень счастлив -- я сидел в своем любимом департаменте, на своем любимом стуле под портретом очень любимого мною Самого Братца Президента, ел деликатесную контрабанду, и напротив меня сидела хорошенькая братец, несколько от меня физиологически отличающийся, в чем я уже успел чуточку разобраться и в чем намеревался разобраться в достаточной мере в самое же ближайшее за этим временем время... Тут в дверь хранилища постучали.^ Оказалось, что постучал братец персональный шофер братца министра. -- Автомобиль подан, -- подумал он вслух. Министерский автомобиль был очень большой и очень красивый: очень белый блестящий лак снаружи и очень мягкая черная кожа внутри. Он был почти такой же персональный, как и персональный автомобиль братца Белого Полковника, в котором я как-то катался. Мы с братцем Клеопатрой II уселись на заднее сиденье. -- Вторая кнопка на панели -- персональный бар братца министра, -- сказал нам по селектору отгороженный от нас толстым бронированным стеклом братец шофер. -- Братец министр угощает. Я нажал кнопку. Но так как в то самое время, когда я ее нажимал, мне стала помогать нажимать братец Клеопатра И, нажал не вторую, а третью. Сиденье, на котором мы сидели, куда-то уехало, мы с братцем Клеопатрой II мгновенно очутились в мраморной ванне, на нас из выехавшего откуда-то крана побежала вода... Искупаться в персональной ванне персонального автомобиля братца министра было заманчиво, но на это мы не решились по причине отсутствия времени, а также из-за братца шофера, которого оскорбили бы своей порнографией. Оскорблять братца шофера нам не хотелось -- братец шофер нам очень нравился, особенно с затылка. Подумав умом, я нажал четвертую кнопку на панели. Мы снова очутились с братцем Клеопатрой II на сиденье, правда, несколько подмоченные, и нас стал обдувать приятный ветер. Я нажал вторую кнопку -- бар открылся, звякнув колокольчиком. -- Здорово! -- рявкнула братец Клеопатра II. -- Вот это жизнь! Смотри -- конфеты! В баре, среди множества различных заветных бутылей с ненашдомовскими наклейками, лежала коробка конфет без крышки и без оберток, но и без крышки и без оберток было видно, что это не наши конфеты, а вражеское дерьмо. Вражеское дерьмо есть мне не хотелось, но раз братец министр угощал, то есть приказывал есть, я съел: сначала одно, а потом еще два дерьма. Братец же Клеопатра II мало того, что тоже съела три штуки, еще и три штуки спрятала в сумочку. Подол платья на братце Клеопатре II задрался к самому его вместилищу разума, я положил руку на то, что в приличном обществе называть своим именем не принято, но что тем не менее имеется у любого братца, если, конечно, он хоть немного от меня физиологически отличается. -- Ласковый... -- прошептала мне в ухо братец Клеопатра И. Меж тем автомобиль вкатил нас в грузовой лифт, застланный шикарной ковровой дорожкой. Лифт поехал вниз, а нас так и не подвергли таможенному досмотру. -- Здорово! Не то что в нашем задрипанном вертикальном министерстве! -- Почему братец Белый Полковник и братец Цезарь X остановили свой выбор именно на тебе? -- Думаешь, я знаю? -- Я думаю, что об этом ты должна подумать, я же тем временем подумаю о том, как сделать тебя выходящей. -- О, я подумаю! Лифт остановился, автомобиль выкатился на двадцатый ярус, шторки на окнах и перегородке, отделяющей нас от братца шофера, задернулись. Мы поехали дальше и минут через пять остановились во внутреннем дворике Министерства внешних горизонтальных сношений, застланном шикарными коврами. В просторной приемной нас встретила главный министерский референт -- строгая братец блондинка. На его голове была строгой работы семнадцати-зубая строгая корона. Братец Клеопатра II осталась в приемной, а мы направились в персональный кабинет братца министра, двери в который стерегли восемь братцев три-надцатизубочников из вневедомственной охраны. Братец министр, кличка братец Наполеон СХ, восседал за огромным, размером с арену для гладиаторов, столом в самом дальнем конце конца огромного персонального кабинета. От затмения в глазах я видел перед собой лишь его двадцатизубую корону. Братец референт подтолкнула меня вперед. -- Приблизься... Пройдя метров сто, я остановился метрах в пятидесяти от стола и, как можно громче и подобострастнее щелкнув каблуками, снял корону. Моя корона от почтения, всю ее охватившего, радостно попискивала. -- Чего изволите? -- рявкнул братец, который был я. -- Служить! -- Так точно! Служу Нашему замечательному Дому! -- Братец Пилат III, -- загремел в персональном кабинете усиленный микрофонами и динамиками голос, -- мы назначаем тебя особым инспектором Департамента круглой печати нашего славного орденоносно-знаменосного Министерства горизонтальных сношений в хаосе ядовитой окружающей среды. -- Служу Нашему Дому! Служу нашему славному орденоносно-знаменосному Министерству! -- Ура! -- крикнули динамики. -- Ура! Ура! Ура! -- закричал я. На этом крике аудиенция окончилась. Еще раз как можно громче и подобострастнее щелкнув каблуками, я развернулся и, чеканя и без того чеканный шаг, направился к выходу. Потом меня привели в какой-то зал и дали что-то подписать. После акта подписания мне в руку всунули какую-то бумагу. -- Это -- твое новое назначение, -- строго сказала строгая братец референт. -- Храни его как зеницу ока. В департаменте передашь назначение братцу Цицерону П. С этой секунды ты являешься его пятым замом. Я стал хранить. А тут торжественно заиграл торжественный домовой гимн, и все братцы вытянулись в струнку. Все вытянулись в струнку, а меня повели к домовому флагу. Бронированное стекло при нашем подходе отъехало в сторону, рядом со знаменем возник братец часовой с миниатюрным танком в одной руке и пробивавшим пуленепробиваемые стекла автоматическим пулеметом в другой, а также с круглыми часами в короне, показывавшими точное спецминистерское время до конца служебного дня. Опустившись на левое колено, я нежно поцеловал специальную для целования белую полоску. Меня подняли на ноги и перевели к министерскому флагу, который я тоже поцеловал в белую полоску. После того как меня подняли, я поцеловал белую полоску у департаментского знамени. С последними тактами торжественного домового гимна открылась парадная дверь, инкрустированная знаменами и портретами, и в зал вошли два братца пятнадцатизубочника в строгих министерских процессуальных фраках, при орденах и медалях. У одного из них -- того, кто был пониже ростом, на руках лежала бархатная подушечка, на которой покоилась одиннадцатизубая корона. Увидев одиннадцать зубьев на внесенной короне, я упал. Меня подняли. Торжественный гимн заиграл снова. Второй вошедший братец снял корону с подушечки. Меня опустили на левое колено. Торжественный домовой гимн зазвучал еще торжественней. Мне склонили голову, и второй вошедший братец -- тот, кто был повыше ростом, -- возложил на нее новую, одиннадцатизубую корону. Возложив на мою скромно склоненную голову новую корону, меня подняли с левого колена и подвели к домовому флагу. Бронированное стекло отъехало в какую-то сторону, из-под пола возник часовой, меня опустили на левое колено, и я нежно поцеловал специальную белую полоску, немного подумал и поцеловал специальную черную полоску. Тут же решил, что черную полоску я поцеловал более самоотверженно, более самозабвенно, более трепетно и священно, чем белую, и поцеловал снова белую. Вспомнил, что все-таки я -- порядочная шлюха, и поцеловал черную. Подумал умом, что, если я закончу торжественное целование знамени целованием черной полоски, меня не поймут. И поцеловал белую. Вспомнил, кто есть кто, и поцеловал черную. Потом белую. После этого -- черную. Снова белую и снова черную... Наконец торжественный гимн торжественно отзвучал. Целовать домовое знамя не под торжественные звуки торжественного домового гимна не полагалось, и неня, со спокойной совестью вместе, подняли с колена. Братец строгая референт перевела меня в следующий зал, где под торжественное звучание домового гимна и очень торжественное целование всех знамен мне вручили новую, одиннадцатизубочную прописку. Выйдя с братцем Клеопатрой II из шикарного дворца Министерства внешних горизонтальных сношений, мы сели в поджидавший нас персональный министерский автомобиль. Там я нажал вторую кнопку на панели, чтобы продолжить наше знакомство с персональным баром братца министра. Когда это наше знакомство переросло в очень близкие отношения, я обратил внимание на пятую, черную среди белых, кнопку. Так как мне было очень радостно и хотелось в связи с этим еще какой-нибудь радости, я эту кнопку нажал. И моментально очутился на выскочившем из сиденья унитазе, причем уже без штанов. На таком шикарном унитазе я еще никогда не сидел. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ -- Инструкция на твою новую, так сказать, синекуру снизу пока не поднята, -- сказал мне начальник департамента братец Цицерон II, когда я вошел в его персональный кабинет с подтверждающими мое назначение бумагами. -- Так что действуй соответственно возникающей согласно другим инструкциям обстановкой. Слава Самому Братцу Президенту, на твое прежнее, так сказать, место назначен новый братец, которого перевели к нам из Министерства таможен четырнадцатого яруса. Введешь его в курс нашего департамента. Сдашь ему, как водится, так сказать, круглую печать. -- Братец Цицерон II, в инструктаже групп я буду принимать какое-нибудь участие или теперь мне инструктировать только своего преемника? -- почтительно спросил я. Братец Цицерон II внимательно обдумал мой вопрос и ответил: -- Инструктаж будешь проводить на местах. При необходимости. -- За Железным Бастионом? -- За Железным Бастионом. -- За Железным Бастионом все братцы всегда находятся в скафандрах, а в скафандрах нет переговорных устройств. -- Ну да? -- удивился братец Цицерон П. -- Так точно, -- заверил его я. Тогда братец Цицерон II еще раз все хорошенько обдумал и сказал: -- Придется изучить, так сказать, язык глухонемых. -- Мне? -- И тебе и братцам из групп. Пошлю в Министерство запрос на преподавателя. Да что там! Там, так сказать, одним преподавателем не обойтись. Создадим новый отдел. Засучим, так сказать, рукава наших трудовых фраков и хорошенькй над этим поработаем. -- Братец Цицерон II, так ведь переговорных устройств в скафандрах нет для того, чтобы братцы за Железным Бастионом не переговаривались. -- Ну и что? -- Я боюсь, что Орден Великой Ревизии нам это дело не санкционирует... -- Не санкционирует, так и не санкционирует, а новый отдел уже будет, так сказать, создан. Сами начнем по-глухонемому переговариваться. Что еще? Было бы неплохо оформить братца Клеопатру II выходящим братцем. А то как-то несолидно получается: официальный представитель департамента во враждебном окружении ядовитой окружающей среды твой, братец Цицерон II, персональный заместитель... и без секретаря. Что о нас там подумают? Братец Цицерон II наморщил лоб. Наморщенный лоб братца Цицерона II свидетельствовал о том, что его желудок работает в полную силу. -- Действительно, -- после пяти минут глубочайших размышлений изрек он, -- нехорошо! Я бы даже, так сказать, сказал -- непатриотично! Более того -- аполитично! Немедленно пошлю запрос в Министерство. Нет, сам поеду. Хвалю! -- Служу Нашему Дому! -- Вот еще что... Ты ведь порядочная шлюха, не так ли? -- Так точно! -- Я тоже. Насколько мне стало известно, теперь ты вхож в, так сказать, очень и очень низкие сферы. Сам, гм, братец Белый Полковник... Сам, гм, братец ЦезарьX... Может, и сам Сам Братец Президент? дай ему Сам Братец Президент здоровья... -- Никак нет! -- Пока никак нет, только пока, ведь уже сам Сынок Самого Братца Президента, слава Самому Братцу Президенту... Но молчу, молчу... Братец Цицерон II засек на часах время и, как было установлено на молчание инструкцией, минуту помолчал. Помолчав, заговорил снова: -- А тут никогда ничего толком не знаешь, занимаешь себе, так сказать, совершенно определенное кресло... И вдруг в один прекрасный... то есть я хотел сказать: ужасный... Или прекрасный? Наморщенный лоб братца Цицерона II вымок потом, глаза готовились вымокнуть слезами, он смотрел на меня так, будто прямо посреди улицы потерял корону и только я один мог ее найти... -- Прекрасно-ужасный, -- подсказал я. -- Вот-вот, -- подхватил протянутую ему корону братец Цицерон II, -- именно это я и хотел сказать. Читаешь мои мысли, так сказать, братец мой персональный пятый заместитель, хвалю. Сейчас же, так сказать, отдам приказ по департаменту о награждении тебя грамотой на право покупки на пятнадцатом ярусе двух конфет! -- Служу Нашему замечательному Дому! -- Так вот... Занимаешь, так сказать, определенное кресло, а в один прекрасно-ужасный день -- бах! -- и домовой переворот. Кабинет Избранных занимают правосторонние, и если я не успеваю вовремя поменять доминанту полушарий желудка, плакало, так сказать, горькими слезами прощания мое уважаемое кресло... Меня опять переводят в Департамент круглой печати спецзоны Северного выхода... В общем, ты понимаешь. В общем, мне нужно только чуть-чуть намекнуть, только, так сказать, бросить мне мысль, которую я тут же достойно подхвачу... Я же, со своей стороны братца Цицерона II, буду весьма признателен. -- Так точно! Брошу! -- Теперь можешь идти. Позволив себе на этот раз не очень почтительно и не очень громко щелкнуть каблуками, я вышел из кабинета. Когда вышел, прошел в хранилище. В хранилище привел в порядок инструкторскую книгу и рявкнул братцу Клеопатре II: -- Братец Клеопатра II! -Да? -- Эту инструкторскую книгу передашь моему преемнику. Ключи от сейфа и хранилища я передам ему сам. Когда мой очередной выход? -- В пятнадцать ноль-ноль. -- Хорошо. Группа вернется часа через три. По- дойдешь к Южной спецзоне. А сейчас -- вот тебе деньги, купи одну заветную бутыль получше и отне- си братцу Малюте Скуратову XXXII в пятнадцать дробь седьмой участок Святой Экзекуции. Не за- будь рассказать ему о нашей поездке в министер- ство... Зазвонил телефон. Я, согласно инструкции, под- нял трубку. -- Хранилище Департамента круглой печати. Пятый зам начальника департамента слушает. В трубке прерывисто дышали... -- Алло! Пятый зам слушает! В трубке молчали. Я почтительно положил ее на стол и вытянулся в струнку, ожидая, что в хранилище просочится дымное белое облачко. Но ничего оттуда не просочилось, хотя я и прождал в струнке пять минут. Тогда я с гневом бросил трубку на аппарат и принял положение "вольно". -- Впредь на все звонки будешь отвечать ты, -- приказал я братцу Клеопатре П. Телефон зазвонил снова. Братец Клеопатра II взяла трубку. -- Департамент круглой печати. Персональный секретарь пятого зама слушает... Кто его спрашивает? Одну минуту... Какая-то братец Золушка... Я выхватил трубку из руки братца Клеопатры II, которой приказал: -- Все, иди. Подождал, пока он покинула хранилище, и закричал в трубку: -- Принцесса?! Это действительно ты, Принцесса?! Ты где?! -- В отеле... -- Представляешь, Принцесса, а меня понизили на новую синекуру! Назначили пятым замом! Возложили на голову новую, одиннадцатизубую корону! -- Поздравляю... -- Ты что, ты плачешь? Что случилось? -- Ничего... Тоскливо... Я хочу тебя увидеть... -- Сейчас я не могу, сейчас я на службе. А в пятнадцать ноль-ноль у меня первый выход за Железный Бастион. Но если ты хочешь, я не пойду. Если ты хочешь, я приеду к тебе сейчас, прикажи только. -- За Железным Бастионом ты должен побывать обязательно, слышишь, обязательно. Сегодня. А потом мы встретимся, я буду ждать тебя в отеле. Я ждала тебя ночью, я надеялась, что ты придешь... -- Да ведь ты же не приказывала! -- Неужели я должна была приказать тебе даже это? -- Я боялся... -- Меня боялся? -- Нет, твоей короны. Все-таки двадцать один зуб... Как только представлял себе их все в короне, так сразу и боялся. -- Вот видишь, человек и корона -- не одно и то же. Никогда и ничего не бойся -- все наши несчастья от страха. И вот от этих самых корон. Я буду ждать тебя в "Черном яблоке", приходи вечером. До свидания... -- Подожди! В трубке что-то щелкнуло. Я крикнул: -- Я люблю тебя! Ты слышишь меня, Принцесса? -- Я тебя хорошо слышу, -- ответил мне чей-то грубый голос, -- положи трубку на стол. Вытянувшись в струнку, я положил. В хранилище просочилось белое дымное облачко. Оно колыхнулось... и материализовалось в братца, несколько от меня физиологически отличающегося, средних лет, на котором было поношенное широкополосое платье без пуговиц на платье и корона с девятнадцатью зубьями на короне. -- Голос узнаешь? -- не очень свойственным братцам, несколько от меня физиологически отличающимся, грубым голосом спросила меня материализовавшаяся братец. -- Так точно! Братец Э-э! -- Докладывай. -- Она уселась на стул под портрет Самого Братца Президента и отечески уставилась на меня накрашенными отеческими глазами. Я почему-то молчал. -- Ну? -- Докладываю! -- рявкнул я. -- Вчера я встречался с братцем Принцессой! -- Почему в частных беседах ты называешь его просто Принцессой, без положенного инструкцией "братец"? -- Он приказала. -- Ладно. Но все равно мы не можем не отреагировать на нарушение инструкции. Придется записать тебе выговор с предупреждением в братцевский билет... Ничего, не расстраивайся, через неделю выговор снимем. Докладывай дальше. -- Докладываю: он ждала меня в холле отеля "Черное яблоко"! -- Знаю. -- Докладываю: он возила меня в Великую Мечту! -- Знаю, докладывай дальше! -- Докладываю дальше: мы смотрели через глазки на дикий хаос окружающей Наш Общий Дом ядовитой среды! -- Хватит докладывать! Рассказывай, что он тебе говорила? -- Рассказываю: говорила он много! -- Вот и перескажи мне все слово в слово, просто перескажи, понятно? Нормальным братцевским языком... -- Есть! Так точно! -- Ну? -- Слово в слово, братец Э-э, я не помню. Болтала о разных пустяках... -- Говоришь, о пустяках? Ну а не о пустяках он разве не болтала? Например, о том, что атмосфера ядовитой окружающей среды неядовита? -- Вообще-то, братец Э-э, вообще-то на самом деле он иногда болтала такое, что у меня просто корона вяла. Но только я в этом совсем ничего не понял. Например, рассказывала о каких-то птицах, которые будто бы летают по ядовитой окружающей среде куда им вздумается... Ну, конечно, это не птицы летают, это летают иллюзии, но ведь даже иллюзии... куда вздумается... Иллюзиям тоже куда вздумается летать не полагается! Или вот про луну, которая вроде бы как бы фонарь, но только никакой не фонарь и ни на чем не держится... Бред чистейшей воды. Или, как ты справедливо говоришь, братец Э-э, будто бы там неядовитый воздух... Ха-ха... Ха-ха, выдумает же такое... -- Значит, ты не поверил братцу Принцессе? -- Я? Да как можно, братец Э-э! Упаси меня Сам Братец Президент! Почти ни одному слову за целый день не поверил. -- Не поверил самому Сынку Самого Братца Президента, дай им обоим Сам Братец Президент здоровья? Двадцатиоднозубой короне не поверил? Ты что себе позволяешь, а, братец Пилат III? Я кашлянул. После того, как я кашлянул, я сильнее вытянулся в струнку. Мгновенно оценил ситуацию, в которую по неосторожности угодил по самую корону, и рявкнул что было мочи: -- Держал пальцы крестиком, когда не верил! Братец Белый Полковник в личине братца, несколько от меня физиологически отличающегося, повторила мой кашель, пошевелила короной и сказала: ч -- Ну-ну... А ты, братец Пилат III, братец не дурак... -- Служу Нашему Дому! -- Но что означает это твое "почти"? Чему-то, выходит, поверил, когда у тебя пальцы были крестиком, чтобы не верить, когда с тобой разговаривает двадцатиоднозубая корона? -- Когда верил, держал крестиком и другую пару пальцев! -- бодро отчеканил я. -- Ну-ну, ну-ну... -- Братец Белый Полковник в личине перевела свой отеческий взгляд с меня на свои отеческие руки. Сложила из пальцев сначала один крестик, поразмышляла, вздохнула, пошевелила короной. Потом сложила второй крестик, снова о чем-то поразмышляла, помотала короной из левой стороны в правую сторону и, взглянув на меня очень отечески, сказала: -- Молодец! -- Служу Нашему Дому! -- Так чему ты поверил, когда держал две пары пальцев двумя крестиками? -- Братец Принцесса рассказывала, что будто бы в шикарных дворцах двадцать первого яруса в специальных комнатах растут иллюзии деревьев. Вот я и подумал, что, может, действительно как-нибудь растут, но только, конечно, под стеклянны- ми колпаками, которых братец Принцесса в силу, так сказать, своих странных причуд почему-то не видит. Братец Белый Полковник, одетая в потрепанное широкополосое платье без пуговиц на платье, сделала лицо личины крайне печальным. -- Жаль, -- сказала он. -- Кого жаль, братец Э-э? -- не понял я. -- Тебя жаль, братец Пилат III. Жаль, что такой преданный Нашему замечательному Дому братец поверил столь очевидной нелепице. Ну-ка, подумай как следует и скажи: зачем хоть кому-то понадобилось бы держать у себя в шикарном дворце иллюзии деревьев? Да хоть бы и под стеклянными колпаками? -- Так точно, -- сказал, рявкнув, я. -- Я всю ночь ломал себе над этим вопросом желудок -- ни к чему! -- Вот именно. Вот видишь, что значит здравая логика. Думать нужно, прежде чем что-то подумать... Взгляд братца Белого Полковника в личине снова стал предельно отеческим. -- Сам Братец Президент и братцы из Кабинета Избранных очень обеспокоены причудами братца Принцессы. Кто бы другой на его месте... то есть не на месте братца Сынка, а на месте братца с причудами... уже давно бы подвергся общеукрепляющему курсу психотерапии и психоинъекций Кабинета Избранных, но это дело слишком, очень слишком деликатное -- братец Принцесса ведь не просто братец, а братец Сынок. И мы просто обязаны помочь ему справиться с некоторыми причудами. Не навязчиво, осторожно, тактично. Ты получил в связи с этим огромной важности спецзадание. А ты вместо того, чтобы его причуды стали непричудами, сам распускаешь по Нашему замечательному Дому разные абсурдные слухи. -- Это ты, братец Э-э, про братца непорядочную шлюху Инфанту? -- Про него самую. -- Так ведь я всеми силами стараюсь сделать причуды непричудами, братец Э-э. Всеми силами. Согласно полученным ранее инструкциям. Но только братец Принцесса несколько заразна, и его зараза иногда чуть-чуть проникает в меня. Хотя я и делаю пальцы крестиком. Вот меня и тянет порой проверить, как разный абсурдный бред действует на нормальных братцев. Зараза тянет... Но бред -- он и есть бред! -- Ну-ну... Ты ведь, по моим агентурным данным, братец не дурак. Луна -- не такой уж и бред, а всего лишь полубред, поскольку сама луна -- бред, а свет от луны светит... хотя и не греет... Но наличие в хаосе ядовитой окружающей среды не бредовой, а всего лишь полубредовой луны -- есть святая домовая тайна, которую все посвященные в нее братцы должны свято беречь. Однако вернемся к братцу Принцессе. Так как ты страдаешь некоторой забыв- чивостью, впредь все ваши разговоры будешь записывать на микромагнитофон... Братец Белый Полковник в личине братца, несколько от меня физиологически отличающегося, протянула мне орден Великой Ревизии с двадцати-зубой короной. -- Прицепи его торжественно к лацкану фрака. Вот эта микрокнопка -- включение, вот эта -- выключение. Орден облекает тебя в мантию огромной власти, помни об этом постоянно. -- Так точно! -- радостно рявкнул я. -- И смотри у меня, впредь будь осторожнее, а то как-нибудь доиграешься... Шалун... Корону-то, когда трахаешься, надвигаешь на глаза не очень плотно, особенно на службе, щелочку всегда оставляешь. Я за тобой постоянно подсматриваю. Эх, привлеку как-нибудь за порнографию... Ладно, не надо трепетать, пока не привлеку. А сейчас, ну-ка, позови сюда братца Клеопатру II. Я позвал: -- Братец Клеопатра II! ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Бронированная дверь открылась, и в бронированное хранилище просунулась корона братца Клеопатры II. -- Чего изволите? -- рявкнула он. -- Ну-ка, зайди, братец Клеопатра II, -- пригласила его братец Белый Полковник в очередной личине. Братец Клеопатра II прошла в хранилище и крепко-накрепко закрыла за собой, братцем Клеопатрой II, на толстый бронированный засов толстую бронированную дверь. -- Братец Клеопатра II отлично зарекомендовала себя на прежнем месте: по последнему делу, которое он вела, два не дававших подписку о неразглашении сотрудника Министерства внешних вертикальных сношений отправлены прямиком в ближайший участок Ордена Великой Ревизии, а трое посвященных -- прямиком на арену гладиаторов. Кстати, братец Клеопатра II, сегодня как раз состоится матч с непосредственным участием одного из них, надеюсь, ты не пропустишь это поучительно-наглядное зрелище. -- Так точно! -- расплывшись в улыбке, рявкнула братец Клеопатра II. -- Да и тебе бы, братец Пилат III, не мешало бы не пропустить. -- Так точно! -- Братец Клеопатра II будет помогать тебе в твоем святом деле спецзадания насчет братца Принцессы. Он будет помогать тебе в твоих связях с братцем Цезарем X, поскольку служит у братца Цезаря X на полставки. Все, на этом моя миссия закончена... Братец Белый Полковник сбросила с себя личину, превратилась в дымное белое облачко, колыхну- лась... и дематериализовалась в телефонную трубку. Скоро дематериализовалась и несколько отличающаяся от меня личина. -- На матч пойдешь? -- спросила братец Клеопатра II. -- А как же?! Приказано... -- Знаешь, мне бы очень не хотелось отправлять тебя на арену гладиаторов. Но отношения отношениями, а служба службой, так что ты при мне корону держи востро. -- И ты при мне корону держи востро, -- ответил я. -- Я уже при тебе держу. Сказав друг другу это, мы прослезились нашим отношениям и обнялись. Потом братец Клеопатра II присела на край стола, который был у стола впереди, и взяла в руку телефонную трубку. Набрав номер, он спросила: -- За тебя на бывшего братца Бисмарка VII поставить? -- Поставь. -- Сколько? -- это мне, а в трубку: -- На бывшего братца Бисмарка VII. Пять семизубовиков. Говорит братец Клеопатра И, -- и снова мне: -- Сколько? -- Десять. -- Десять одиннадцатизубовиков на бывшего того же братца от братца Пилата III. Когда он положила трубку, я спросил: -- Братцу Малюте Скуратову XXXII заветную бутыль отнесла? -- Конечно. -- А что он? -- А ©н сказал, что очень хочет тебя увидеть. -- Ясно... Я вдруг почувствовал, что мне очень хочется братца Клеопатру П. Я притянул его к себе, он весело хихикнула. Задрав подол его платья к его вместилищу разума, я натянул покрепче на глаза корону и повалил его на пол. -- Ласковый, -- сказала он. ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Мой преемник прибыл в департамент ровно в тринадцать ноль-ноль. Братец Клеопатра II передала ему инструкторскую книгу, я передал ключи от сейфа и хранилища. После этого мы с братцем Клеопатрой II перебрались в мой персональный кабинет. Мой персональный кабинет пятого зама оказался просторным и светлым. Вечная песня радости Железного Бастиона пелась в нем гораздо радостнее, чем в хранилище. Возле окна там стоял большой пластмассовый письменный стол, по стенам -- стулья, два кресла, персональный бар пятого зама, холодильник, причем ни с чем не совмещенный, торшер, кожаный бело-черный диван, столик для закусок, телевизор. И, конечно, флаги между висевшими на стенах портретами братцев из Кабинета Избранных, возглавляемых самим портретом Самого Братца Президента. Братцев охранников из вневедомственной охраны для охранения портретов и знамен сюда пока еще не прислали. Братец Клеопатра II сразу же расположилась на диване, справедливо решив, что отныне это его основное рабочее место. Я же стал осматривать персонально свой кабинет, основательно осмотрев, заглянул в замочную скважину сначала одной таинственной бронированной двери, потом -- другой. За одной была ванна, за другой -- унитаз. Оказывается, в персональном кабинете пятого зама ванна и унитаз были не совмещенными. -- Время? -- спросил я братца Клеопатру П. Он посмотрела на стену, где висели часы, и, отвечая, рявкнула: -- Тринадцать десять! -- Если уже тринадцать десять, то нам пора обедать. Пойдем, что ли, в буфет? -- Заместители начальника департамента обязаны заказывать обеды в персональные кабинеты. -- Ну так и закажи. -- На сколько братцев? -- Ты что, не голодна? -- Вот еще! -- ответила братец Клеопатра II и позвонила куда надо. Откуда надо минут через пять в мой персональный кабинет приехала автотележка, которой управлял братец рассыльный обедов. Он переставил привезенные тарелки и блюда с автотележки на стол для закусок, дал мне расписаться в ведомости и уехал. Я внимательно осмотрел мой персональный бар и нашел, что его содержимое вполне соответствует моему новому довольно низкому персональному положению. Выбрав из нескольких заветных бутылей самую заветную, я наполнил божественным нектаром бокалы. Мы выпили. Я подцепил с тарелки вилкой серый, тонкий, в белых прожилках ломтик кусочка колбасы и сказал: -- Говорят, в Великой Мечте колбасу делают из настоящего мяса. Глазами братец Клеопатра II стала круглая. -- Мясо... это ведь вот что... -- Он ущипнула себя за ляжку. -- Ну да, -- спокойно ответил я. -- Ты что, хочешь сказать, что братцы из Кабинета Избранных питаются человечиной? Кусочек так и не проглоченной мною колбасы выпал обратно в тарелку. Из истории, в которую я так неосторожно вляпался, нужно было срочно вы-ляпываться. Я возмутился: -- Ничего подобного я тебе не говорил. Просто я слышал, что колбасу, которую употребляют в Великой Мечте, делают из птиц, проживающих в ядовитой окружающей среде. -- Вот еще! -- возразила братец Клеопатра П. -- Все, что находится в окружающей среде, -- это иллюзии. -- Конечно, иллюзии, -- подтвердил я. -- Я и говорю, что колбасу, которую употребляют в Великой Мечте делают из иллюзий. Именно это я тебе и говорю, а ты говоришь, что из человечины... -- Я говорю?! Да я вообще молчу, не слышишь, что ли?! Я прислушался. Братец Клеопатра II действительно молчала. -- Правда молчишь. -- Конечно, молчу... А мы из чего едим колбасу, тоже из иллюзий? -- Скажешь... Это только в Великой Мечте из иллюзий, на то она и Великая Мечта. -- Ну а мы-то из чего? -- Чтобы ответить на этот вопрос, нужно сначала разобраться в географии. -- А это еще что такое? -- У тебя какое образование? -- Низшее. Окончила институт межбратцевских отношений. Я выпил, закусил так и не проглоченным кусочком колбасы и сказал: -- Ну, география -- это наука о том, что где находится. Например, вон за той дверью находится моя персональная ванна, а за той -- мой персональный унитаз. Они -- не совмещенные. Но то, что они не совмещенные, это уже социально-экономическая география. Или вот за нашими нулевыми ярусами расположен разваливающийся Верх, наш заклятый враг, с которым мы ведем священную теплую войну за торжество наших идеалов и потому, что у них там все не как у нормальных братцев. Знаешь, ихний Сам Братец Президент, хотя он -- никакой не Сам, носит корону только с одним зубом... -- Вот еще! -- не поверила братец Клеопатра П. -- У них там все наоборот, -- продолжил я, -- у них там все выворот на шиворот: чем ниже ранг, тем меньше зубьев на коронах. Нулевые ярусы находятся в самом низу, а их псевдобратцы из их продажного Кабинета Избранных прописаны на самом верхнем ярусе, где и располагается их Псевдовеликая Мечта. Счастливчики, которые там не хозяева, а слуги, могут носить на головах короны хоть с сотней, хоть с тысячью зубьев... -- Вот еще! -- возмутилась братец Клеопатра II. -- Под нами расположен Низ. Братцы, которые там живут, называются антиподами... -- Это еще почему? -- Потому что они ходят вниз головами. Братец Клеопатра II подавилась куском антрекота, который был у него во рту. Я ударил по антрекоту через тело кулаком, отчего тот наконец проглотился. А братец Клеопатра II, отдышавшись, заявила: -- Если они там все ходят вниз головами, почему же мы с ними не ведем теплую войну? -- Зачем? -- удивился я. -- А зачем они ходят вниз головами?! -- Вниз головами? Знаешь, у них там все, кроме хождения вниз головой, как у нас: нижние ярусы -- внизу, верхние с ихними хозяевами счастливчиками -- наверху. Там Сам Братец Президент носит двадцатиоднозубую корону. Кабинет Избранных состоит ровно из двадцати одного мыслеводителя... Говорят, что Низ -- это модель Нашего Дома. Ну а всякая модель должна же хоть чем-то отличаться от оригинала, вот они и ходят вниз головами. Я плеснул в бокалы божественный нектар и провозгласил: -- Лишний зуб тебе в корону! -- Два зуба в твою! Ну? -- Ну-ну... Вот с ними, особенно с Верхом, мы и торгуем, поскольку с Низом что торговать, что не торговать -- у них там точно такие же товары. Мы поставляем на Верх не-иллюзии, а они нам -- иллюзии. Поскольку, кроме иллюзий, они вообще ничего производить не могут. Вот этими-то иллюзиями и иллюзиями ядовитой окружающей среды и питаются наши братцы мыслеводители. А мы питаемся продуктом переработки этих иллюзий в не-иллюзии, понятно? Я замолчал, а когда замолчал, перестал говорить и плеснул в бокалы очередную порцию божественного нектара. Когда мы поели, мне стало очень хорошо, а когда мне стало очень хорошо, я вспомнил, как мне было хорошо в министерском персональном автомобиле, где была ванна. До выхода за Железный Бастион оставался час, и мой ум подумал, что братцу Пилату III необходимо для еще большего улучшения настроения принять ванну, тем более что братец Пилат III ванну никогда в жизни не принимал, точно так же, как и она не принимала его, поскольку в шикарном дворце братца Пилата III ванна была накрепко совмещена с унитазом и в ней можно было разве что принять душ, да и то не очень. -- Набери в ванну воду, -- приказал я братцу Клеопатре II. Братец Клеопатра II включила кран, а когда вернулась, включила оружие массовой информации. По телевизору показывали многосерийный художественно-документальный детектив о братце детективе, который замаскировался под братца интервьюера, и братце счастливчике, который ударно работал метлой, подметая десятый ярус, а его преследовал братец детектив-интервьюер, задавая разные остросюжетные вопросы... Это была сто сорок седьмая серия. "-- Как живешь, братец счастливчик? -- спрашивал братец интервьюер. -- Хорошо живу, братец интервьюер, -- отвечал братец счастливчик. -- А как будешь жить, когда дометешь этот участок? -- О, когда домету этот участок, буду жить еще лучше. -- А как работается, братец счастливчик? -- Хорошо работается, братец интервьюер. -- А как будет работаться, когда дометешь этот участок? -- О, работаться будет еще лучше, когда домету этот участок. -- Почему, братец счастливчик, ты будешь лучше жить и тебе будет лучше работаться, когда ты дометешь этот участок? -- А как же иначе, братец интервьюер, ведь когда я домету этот участок, на следующем участке мне выдадут метлу не с пятью железными прутиками, как сейчас, а уже с шестью, слава за это Самому Братцу Президенту, дай ему Сам Братец Президент здоровья. -- А когда дометешь следующий участок, -- преследовал братца счастливчика братец интервьюер, -- на следующем за следующим участке будешь жить лучше? -- Конечно, лучше, ведь на следующем за следующим участке мне выдадут метлу с семью железными прутиками, слава Самому Братцу Президенту..." Художественно-документальный детектив был исключительно интересен, но я смотрел его уже пять раз, да и братец Клеопатра И, как выяснилось, тоже, поэтому мы переключили телевизор на другую программу. По другой программе шел прямой телерепортаж из приемного отделения какого-то участка Ордена Великой Ревизии... В просторной полосатой приемной на табурете сидел какой-то братец в клетчатом фраке на братце и в бумажной короне на голове, на его коленях лежала раскрытая книга. Комментатор за кадром сказал: -- Осуждают все братцы Нашего Дома. Передаю микрофон нашему главному племенному производителю романов братцу Нерону IV. -- Я, как и все наше младое племя производителей стихов и прозы, горячо осуждаю! Этот так называемый братец в своей, слава Самому Братцу Президенту, последней сказке "Исповедь одинокого братца" до полной неузнаваемости извратил замысел братцевского бытия. Да и о каком тут замысле может идти речь, когда уже в названии этой так называемой сказки зарыта собака бессмысленности! И все же я проведу краткий разбор так называемого братца, слава Самому Братцу Президенту, уже бывшего. Вдумаемся в следующую цитату... Цитирую: "Синий цвет глаз чудовища, явившегося ей во сне..." Позвольте вас, дорогие мои братцы, спросить: что же это такое-разэтакое -- синий цвет? Где, когда, в каких извращенных небратцевским развратом снах видел этот так называемый цвет этот так называемый братец? Белый и черный! Черный и белый! А посерединке -- благородный серый! Вот наши цвета! И я не позволю пачкать Наш Дом! И я, как все наше младое племя производителей стихов и прозы, осуждаю! Мне могут возразить некоторые вражеские прихлебатели мутной воды вражеского Верха, что так называемое слово "синий" -- это, так сказать, некоторая гиперболизированная аллегория, некий мета-форизированный плод вымысла, но я на это решительно отвечу: и в плодах вымысла нужно уметь отсеивать зерна истины от плевел вредоносного дурмана! Братцам Нашего Дома не нужны плевелы дурмана! Братцам Нашего Дома нужны только зерна истины! И, как все наше младое племя производителей стихов и прозы, я осуждаю! Далее... Так называемое слово "цвет", употребленное так называемым и как будто бы автором в данном конкретном контексте, наводит всякого вдумчивого -- да здравствует наш самый вдумчивый во всем Нашем Общем Доме читатель! -- на противоречивые, полисемантические размышления о природе некоторых явлений, лежащих за границами опознаваемой реальности. Термин "цвет" в данном конкретном контексте не несет на себе своей истинной смысловой нагрузки и поэтому является нам глубоко чуждым. Слово "цвет" может обозначать только цвет, а вовсе не то, что имел в виду так называемый. И, как все наше младое племя производителей стихов и прозы, я осуждаю! Но оставим пока в стороне филологию и философию, займемся литературоведением, в котором я основательно поднаторел. "Синий цвет глаз чудовища..." Если уж на то пошло и поехало, то нам не нужна неясность! Нам нужно точно знать, сколько этих самых глаз было у этого самого чудовища: один, два, три, четыре, пять... Вышел зайчик погулять?! На что намекает этот самый так называемый? На враждебные нам иллюзии зайцев? К чему между строк призывает? К непредсказуемости, к насилию, к неподчиняемости, к неверию? Я осуждаю! Наш самый вдумчивый читатель так же, как я, вправе спросить: где, в каком месте эти самые глаза у этого самого чудовища расположены -- на морде, на животе, хвосте, лапах или, быть может, там, где и произнести это слово страшно? Если там, где страшно, так ведь это уже порнография! Порнографию написал так называемый, а не сказку! И как все наше младое племя производителей, я осуждаю! Какие это были глаза -- вот что спрашивает меня наш самый вдумчивый читатель: круглые, квадратные, пирамидальные или нам абсолютно чуждые? Ни о чем подобном так называемый нам не сообщает. И кто такое это чудовище? Кого из нас и из вас, дорогие мои братцы, вывел на страницах и обложке своей так называемой этот так называемый? Меня? Или, быть может, кого-нибудь из наших славных, нами мыслеводящих братцев? Или, не хочу произносить, Самого Братца Президента, дай ему Сам Братец Президент здоровья... Нет слов... Мое горло сжимает костлявая рука возмущения... Но мой святой долг свято ведет меня на разбор дальше... "Явившегося"! И этот моральный недобиток, антинашдомовская подпевала, посмел употребить это священное для всех братцев слово в своем зловонном шипении! Кто к нам, братцы, является? Кто к нам, спрошу я вас? И любой из вас и из нас ответит, что являются нам в наших благостных снах наши нами любимые братцы мыслеводители, возглавляемые Самим Братцем Президентом. Являются и несут нам и вам заслуженный отдых, являются и благословляют всех нас и всех вас на новые ратные дела и трудовые победы на нивах нашей бесконечной борьбы за наше светлое будущее, которое будет еще светлее, чем наше самое светлое настоящее... Тут братец Клеопатра II сказала: -- Вода, наверное, уже набралась -- видишь, уже течет по полу. -- Ну так иди и выключи, а мне в телевизоре интересно. -- Ты же будешь принимать ванну, а не я. А если вместе, то ты никуда не успеешь. Я досадливо крякнул. С минуты на минуту в приемном отделении должно было начаться самое захватывающе интересное: бывшего братца начнут сечь... Я досадливо крякнул еще раз и пошел в ванну. Когда я закрывал за собой дверь и кран, братец Клеопатра II спросила: -- Ты, случайно, не знаешь, что это такое -- синий? Они опять повторяют это загадочное так называемое слово. -- Бывший написал, что кроме белого и черного есть какие-то другие цвета. -- Это как же? Я пожал плечами и скинул с себя, братца Пилата III, фрак. Действительно, как можно писать о том, чего никогда не видел? ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Лампы в кабине лифта пылали вовсю, но все равно я невольно зажмурил глаза, когда двери Шлюза открылись и братцы из спецотдела Ордена Великой Ревизии вытолкнули меня во враждебную мне ядовитую окружающую среду. Примерно минуту я был ослеплен, ослеплен даже слепее, чем в персональном кабинете братца министра, где я был. Потом лившийся с потолка окружающей среды свет несколько потускнел, и я увидел глазами, что он начал превращаться в иллюзии различных ярких фигур, объемов и сплетений, выкрашенных в различные не бело-черные краски. Похожий на купол цирка гладиаторов, но только гигантский и более высокий, чем даже в Великой Мечте потолок оказался совсем не таким, каким я видел его ночью, он был почти черным и будто бы прозрачным, похожим на глаза братца Принцессы возле глазка в Железном Бастионе с нашей стороны, на нем не было лампочек а были нарисованы тут и там черные пятна, которые напомнили мне клочья мыльной пены в моей персональной ванне. Я подумал, что эти клочья следовало бы разукрасить белыми полосами, чтобы они стали полосатыми, и тогда бы было очень красиво, а то было не очень красиво без белых полос... Купол надо мной, вспомнил мой ум, называется "небо"... Я перевел взгляд глаз на иллюзии деревьев, которые торчали из пола окружающей среды, они были вообще ни на что не похожи и начинали торчать в нескольких десятках метров от Железного Бастиона с вражеской стороны. -- Листья деревьев зеленые, -- прошептал я вчерашний шепот братца Принцессы. У меня закружилась корона. Может быть, корона у меня закружилась потому, что я был в насыщенной ядом атмосфере, а может быть, потому, что я вспомнил о братце Принцессе, от воспоминаний о которой у меня теперь уже всегда кружилась корона. Но, может быть, моя корона кружилась и потому и поэтому. Скоро неопрятные линии и объемы иллюзий перестали меня раздражать. Я повернулся налево... и что-то жутко яркое обожгло мне два глаза. Из правого оппозиционного и даже из левого неоппозиционного глаза брызнули слезы, забрызгав пуленепробиваемое стекло скафандра, и я подумал, что я уже сильно тоскую по Нашему замечательному Дому, по родному департаменту и его знаменам, по братцам таможенникам, по портрету Самого Братца Президента... Потом я подумал, но не умом уже, а будто бы чем-то совсем другим, будто бы со стороны, что эта окружающая среда, вероятно, таит в себе еще много разных страшных опасностей, но эту мою постороннюю думу вдруг прервала мысль, которую я вдруг вспомнил, которую было начал уже думать, а потом почему-то бросил, да так и забыл, а вот вспомнил. А мысль эта была вот какая: "Да ведь это же дневной фонарь! Солнце, которое ночью луна, которую я уже видел! Солнце должно быть теплым и ласковым, как рука братца Принцессы!" И вот эта самая мысль мгновенно разогнала все мои страхи. Мои ноги по колени ног обвивали тонкие иллюзии прутиков, совсем не железных, похожих и не похожих на деревья. "Трава..." -- сказал я себе, нагнулся и потрогал иллюзию перчатками скафандра. Мне показалось -- да, именно показалось, -- что иллюзия была не-иллюзией. Потом я присел на корточки, снова потрогал... и увидел, как по одной траве шло длинное, мохнатое, с множеством ножек. Мне стало весело, и я засмеялся. Кто-то коснулся плеча моего скафандра. Я как раз вовсю поражался красивости мохнатости с множеством ножек. От касания я упал. А как упал, посмотрел вверх -- надо мной стояли два братца охранника из отдела контриллюзий Ордена Великой Ревизии. Один из них пнул меня носком скафандра в бок и показал куда-то рукой, видимо, сказав по-глухонемому, что нам пора идти. Я поднялся на ноги и очутился с ним пуленепробиваемое стекло к пуленепробиваемому стеклу. Его глаза были того же цвета, что и купол неба, но только такими не братцевски полоумными, как у сумасшедших. Видимо, даже несмотря на то, что его психика была самой лучшей психикой во всем Нашем Доме, даже эта психика не выдерживала дикий натиск всех этих диких иллюзий. Охранники встали слева и справа от моего скафандра братца Пилата III. Мы направились к группе, которая расположилась перед раскрытыми настежь воротами ангаров, полосатыми металлическими коробками приткнувшихся к громаде Нашего Общего Дома. Я знал, что, если я сделаю хоть четверть шага в сторону, меня расстреляют на месте. Тут, возле самой громады Нашего Общего Дома, уходящего высоко-высоко вверх и далеко-далеко в стороны, на полу ядовитой окружающей среды лежали кучи чего-то сильно знакомого. Приглядевшись, я понял, что в них лежат старые рваные фраки, поломанные телевизоры, поломанные стулья, бумага, какие-то железки... и много чего еще, от одного взгляда на которое родное мое сердце заныло в невыносимой тоске обо всем остальном родном, оставленном дома... Из ангаров вывели танки. Их было два. Построенную в шеренгу группу охранники взяли в кольцо, направив на кольцо автоматы. Нас всех и себя всех самих пересчитали, разбили на две подгруппы, и братцев из группы поиска направили в танки, а братцев охранников -- на танки сверху. Я сидел около небольшого иллюминатора и не отрываясь смотрел на деревья. Их цвет был зеленым, но не однообразно. Тут и там в пятна зеленого цвета вкр^сили уже не зеленые, а какие-то совсем другие цвета, от цвета которых у меня постоянно кружилась корона. Я подумал о братце Принцессе... Вот бы было радостно совершенно, если бы он находилась рядом, здесь, в танке, возле иллюминатора! Он верила, что ядовитая окружающая среда неядовита. Но если не ядовитые испарения, то откуда же тут взялась эта невозможная иллюзорная красота? Танки остановились на площади. На площади росла только трава, деревья на площади не росли. Люки открылись, мы вышли на площадь. Рядом с нашими танками стояли два вражеских клетчатых танка разваливающегося Верха. Я было решил, что сейчас между нами вспыхнет теплая война, но вдруг с удивлением обнаружил, что наши истинные братцы пожимают руки псевдобратцам. Один из псевдобратцев приблизился ко мне. Я стал держать себя начеку, но он похлопал меня рукой по плечу братца Пилата III и достал из кармана скафандра пригоршню вражеских конфет, на обертках которых по-ненашдомовски было написано что-то ненашдомовскими буквами. Я догадался, что он предлагает мне вражескую сделку с моей братцевской совестью, но я не знал, что он требует от меня взамен, да к тому же у меня при себе ничего не было, только скафандр, который я было и решил обменять, но потом вспомнил, где нахожусь, и менять братцу Пилату III стало совсем нечего. От этого я развел руками, и братец, который был псевдобратцем, перешел к другому нашему братцу. После всего происшедшего мы опять забрались в танки, на этот раз -- и охранники, люки задраили, танки и все, кто в них был, поехали. Минут через пять все повстречали на своем опасном пути большую группу счастливчиков, которые под дулами взятых наизготовку охранниками автоматов собирали с деревьев и складывали в контейнеры иллюзии каких-то странных фруктов. Когда мы опять остановились, ни псевдобратцев, ни их вражеских танков рядом не было. Группу поиска выгнали наружу, чтобы тут же поставить в шеренгу, которую тут же взяли в кольцо и разбили, всех как следует пересчитав, на несколько маленьких групп. Мои прямые обязанности никакими инструкциями пока установлены не были, и я не знал, что мне делать. Все разошлись, кто куда, в разные всякие стороны, которых в ядовитой окружающей среде было гораздо больше, чем в Нашем Доме, около танков остались только я да два моих персональных охранника. Один из них повел меня к иллюзии дерева, подведя к которой, показал рукой, обутой в скафандр, на иллюзии фруктов, похожих на обыкновенные деликатесные груши, но только не очень груши, поскольку эти иллюзии были странного цвета. Они висели прямо в деревьях. Охранник со злобой начал их рвать и складывать в большой полосатый мешок. Я перевел взгляд, который был у меня, на другого охранника; он рвал** со злобой с другого дерева висевшие на нем иллюзии не очень персиков. Я сорвал две иллюзии не очень груш, полосатого мешка у меня не было, и я положил их в карман скафандра. Потянулся за третьей, но тут невдалеке приметил расположившееся на одном из множества листьев странное нечто с тонкими разноцветными листиками по краям, с длинными шевелящимися усами и мохнатым белым животом. Я протянул к нему руку -- оно дрогнуло листиками и... перелетело выше. Птица, решил я, ага, вот, значит, она какая! А эти листики -- крылья. Вот она, птица, какая... Птица, которая не знает ни таможен, ни ярусов, ни охранников, поскольку она -- всего лишь иллюзия. Мне стало очень и очень весело. Я приподнялся на цыпочки и протянул руку к птице -- она полетела, красиво так полетела, плавно, совсем не так, как ходят, или бегают, или ползают, или прыгают братцы, даже красивее и плавнее, чем плавающие автомобили на двадцать первом ярусе, где я уже как-то бывал. Я стал провожать ее взглядом своих удивленных глаз и вдруг увидел на ветке другое странное нечто: больших размеров, мохнатое, с невообразимо смешным крючковатым совсем не братцевским носом. Оно смотрело на меня круглыми от удивления нашей встречей глазами. "А это еще что такое?" -- удивился я тоже. Мохнатое нечто с крючкообразным носом сорвалось с ветки и полетело к головам деревьев. Тоже птица, подумал мой ум. Как же красиво птицы летают... Мне было очень жарко во враждебном ядовитом окружении, все мое тело покрылось потом, плечи сдавливала усталость. Я лег отдохнуть в иллюзию травы и стал смотреть в небо. В небе было глубокоглубоко, но совершенно не было пузырей отслоившейся штукатурки, и от этой глубины у меня опять закружилась корона. А может быть, она закружилась потому, что я вспомнил о братце Принцессе, о его глазах, в которых возле Железного Бастиона отражалось все то, что теперь я видел воочию... По небу плыли неполосатые клочья пены, плывя, они меняли свои очертания, и одно из них было похоже на бескоронную голову какого-то забавного братца, другое -- на шикарный дворец, третье -- на персональный автомобиль братца министра... Скоро я понял, что на небо можно смотреть как угодно долго -- никогда не надоест. Совсем как в театре на братцев актеров, которые пересказывают братцам зрителям, как им хорошо живется в Нашем замечательном Доме. Фонарь солнца висел на небе за листьями деревьев, его свет пятнами ложился на лежавшего меня, и мне представлялось, что меня касаются нежные, ласковые, теплые ладошки братца Принцессы. Мы будто бы вместе были за Железным Бастионом, мы будто бы превратились в птиц и летели по небу, задевая крыльями иллюзию синего цвета... Кто-то пнул меня в бок. А так как этот бок был боком братца Пилата III, я подумал, что мне приказывают подняться. Вскочив на ноги скафандра, я увидел, что все уже собрались возле танков и рядом с каждым из собравшихся на полу стояли мешки. Нас построили в шеренгу, шеренгу взяли в кольцо, шеренгу и кольцо пересчитали... Взревели двигатели, которых я не слышал из скафандра, а только видел по дыму, и мы поехали назад, то есть вперед к Нашему Общему Дому. Вдруг, за одно какое-нибудь мгновение, без всякого заката, положенного в Нашем Доме по инструкции после завершения каждого трудового дня, наступил вечер. Закачались иллюзии деревьев, задергались иллюзии листьев, что-то застучало в танк... И словно из душа на ядовитую окружающую среду обрушились потоки воды, размывая, смазывая очертания всех иллюзий. Мне захотелось вдруг, разодрав на себе скафандр, выбежать из танка наружу, чтобы подставить под капли обезумевшее свое лицо... Когда мы подъехали к Железному Бастиону, душ неба закрыли. Вечер внезапно закончился, и снова пришел день. На всем в окружающей Наш Общий Дом среде теперь лежали, светясь и перели- ваясь различными невообразимыми красками, солнечные капли, похожие на осколки не переставшего гореть фонаря. Я было хотел снова улечься в иллюзию травы, чтобы вглядеться в небо, но братцы из группы поиска начали строиться в шеренгу, а братцы из отдела контриллюзий Ордена Великой Ревизии эту шеренгу окружать. Нас всех пересчитали и повели к Шлюзу в Железном Бастионе, от одного только взгляда на который всего меня охватил жутко священный трепет перед могуществом нашего братцевского духа, сумевшего возвести в хаосе ядовитой окружающей среды непреступную твердыню Нашего Общего Дома. Тут, прервав мой трепет, какой-то братец из группы поиска тронул меня за плечо скафандра и показал всем своим видом в сторону иллюзий деревьев. Над ними висело огромное, невозможно-невероятное, нереальное, небратцевское семицветное полукольцо, которое навело меня на мысль, что я точно сошел с ума и теперь в ум уже никогда войти не сумею... ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ Поднявшись на пятнадцатый ярус, мы прошли дезактивацию и дезинфекцию, сдали на обработку принесенные иллюзии фруктов, которые от вноса в Наш замечательный Дом перестали быть иллюзиями и стали просто фруктами, и только после этого сняли с себя скафандры. Лично у меня еле хватило сил раздеться. Перед моими глазами все еще стояло все то, что было за Железным Бастионом, особенно висевшее над лесом полукольцо, и ото всех этих воспоминаний собственных глаз я никак не мог отвязаться. Смотри у меня, братец Пилат III, сказал я себе, немедленно же прекращай это дело, а то вот напишу на тебя предложение в книгу жалоб и предложений, чтобы тебя отправили на арену гладиаторов, тогда враз все отвяжется. После того, как я себе это сказал, во мне расцвела вызванная возвращением радость, которая тут же выступила на мои две щеки двумя слезами. С этими слезами на щеках я прошел таможенный досмотр, поцеловал знамя и получил уложенные в пакет две груши. Смахнув слезы на плац, я направился прямо к поджидавшей меня на краю плаца братцу Клеопатре И, которая была секретарем пятого зама. В моем персональном кабинете пятого зама я сел на край стола и набрал несколько цифр на телефонном диске, которые были на телефонном диске благодаря заботе Кабинета Избранных. -- Пятнадцать дробь седьмой участок Ордена Святой Экзекуции... -- Это ты, братец Малюта Скуратов XXXII? -- Так точно! Чего изволите, братец Пилат III? -- Служить! -- Так точно! Из трубки в мой персональный кабинет просунулась корона братца Малюты Скуратова XXXII, снятая с головы, чтобы служить. Корона радостно попискивала и пошевеливала всеми своими зубьями. -- Ну что, -- сказал я короне, -- отметим мое понижение? -- Так точно! -- рявкнула корона. -- Но сначала сходим на арену гладиаторов. Прихвати с собой братца Мадонну... Купив билеты, мы разошлись по своим законным местам: я -- на трибуну для одиннадцатизубоч-ников, братец Клеопатра II -- для семизубочников, братец Малюта Скуратов XXXII -- для десятизу-бочников, братец Мадонна -- для восьмизубочни-ков. Цирк был заполнен до отказа вмещать еще кого бы то ни было. Рядом со мной сидел какой-то толстый братец в узком не по размеру тела фраке. Он весь вспотел, ерзая по скамейке от нетерпения, и то и дело вытирал большим полосатым платком широкое радостное лицо. -- Прошу, братец, прощения! -- восклицал он, толкнув меня очередной раз в бок локтем. Наконец я не вытерпел и сказал: -- Нельзя ли, братец, покультурнее? Он повернулся ко мне лучшей стороной, расплылся в культурной улыбке и ответил: -- Извиняюсь, братец! Я, знаешь ли, братец, всегда сильно волнуюсь перед началом матча, слава Самому Братцу Президенту... Выложил на бывшего братца Ивана Грозного XVIII двадцать монет, а теперь сомневаюсь в содеянном. Говорят, бывший братец Бисмарк VII тоже братец не промах. Несмотря на то, что бывший братец Иван Грозный XVIII уже в полуфинале, а этот проводит только первый бой, боюсь, как бы не плакали моими слезами мои драгоценные денежки. В бывшем братце Бисмарке VII на восемь кило больше, и он на десять лет моложе... В ложу номер двадцать один, отгороженную от цирка толстым бронированным и пуленепробиваемым стеклом, вошли братцы мыслеводители из Кабинета Избранных, которых возглавлял сам Сам Братец Президент. Пуленепробиваемое стекло ложи было затемненным, и братцы зрители братцев мы-слеводителей в ложе не видели, а только слышали через микрофоны и динамики. Сам Братец Президент захлопал в ладоши, аплодисменты тут же подхватили и понесли в массы братцы мыслеводители. Братцы на трибунах повскакали с трибун и разразились овациями. Овации стали бурными, послышались радостные возгласы: -- Сплотившиеся возле ложи номер двадцать один братцы едины! -- Ура! Ура! Ура! -- Слава Самому Братцу Президенту! -- Ура! Ура! Ура! -- Сплотимся возле ложи номер двадцать один еще теснее! -- Ура! Ура! Ура! Все стали сплачиваться еще теснее. От этого сплочения и еще от того, что наши овации превратились в настоящую бурю, северная трибуна рухнула. Братцы, выкрикивая разные лозунги и провозглашая здравицы в честь Самого Братца Президента и братцев мыслеводителей из Кабинета Избранных, не обратили на это никакого внимания, так как к обвалам трибун все давно привыкли. Перед каждым матчем всегда обваливалась какая-нибудь трибуна: то ли северная, то ли южная, то ли восточная, то ли западная, короче -- любая, кроме ложи номер двадцать один, которая была бронированная. Мы продолжали сплачиваться и кричать "ура!", аплодисменты Самого Братца Президента транслировались и печатались всеми орудиями массовой информации. Из-под обломков рухнувшей трибуны к санитарным машинам понесли убитых и раненых, которым за это полагались медали "За сплочение" и которым я очень завидовал, так как о такой медали давно мечтал, а у меня ее не было. Когда убитьгх и раненых вынесли и аплодисменты затихли, под куполом цирка стало звучать эхо аплодисментов, звучавшее до самого конца матча. Сам Братец Президент махнул не видимой нами за пуленепробиваемым стеклом левой рукой. На арену вышли бывшие братцы Иван Грозный XVIII и Бисмарк VII, одеты они были в короткие серые фраки, в руках они держали отточенные мечи и полосатые пуленепробиваемые домовые флаги, на головах у них были бумажные короны без зубьев. Все зааплодировали снова, на этот "раз -- с возмущением в аплодисментах. Мой сосед ткнул меня в живот кулаком и даже не попросил прощения. Я отодвинулся от него подальше, он тут же сплотился со мной поближе. Бывшие братцы прошлись по арене кругом позора, остановились в центре позора и опустили на бумажные опилки древки флагов. Из динамиков на всех нас полился торжественный домовой гимн. Все братцы, вскочив с трибун, его подхватили и понесли. На всех лицах несущих братцев было написано торжественное выражение. С последними тактами торжественного домового гимна противники порядка разошлись в разные стороны, кто куда, и встали в боевые торжественные стойки. Сам Братец Президент через микрофон провозгласил: -- Закон есть закон! И поединок начался. Я стал сравнивать противников порядка. Бывший братец Иван Грозный XVIII, хотя и был на восемь кило легче и на десять лет старше другого противника порядка, но у него не было такого круглого живота, как у бывшего братца Бисмарка VII, да и вообще на нем была лучшая спортивная форма. Я пожалел, что с подачи братца Клеопатры II поставил на бывшего братца Бисмарка VII, шансы которого на победу в этом матче были явно невелики. С другой стороны, если бы он все же выхватил из тела бывшего братца Ивана Грозного XVIII победу, мой выигрыш на тотализаторе составил бы кругленькую сумму, поскольку большинство братцев поставило на лучшую спортивную форму. Я заглянул в- программку. Бывший братец Иван Грозный XVIII был приговорен к десяти матчам за строительство канализации, семь он уже выиграл, а сейчас проводил восьмой. Бывший же братец Бисмарк VII, приговоренный к двадцати матчам за разглашение какой-то священной домовой тайны, участвовал только в первом. Бывшие братцы начали сходиться. Чуть перегнув ноги в коленях, опустив дальний конец знамени на бумажные опилки и вытянув колющий край меча вперед, бывший братец Иван Грозный XVIII обошел для знакомства вокруг бывшего братца Бисмарка VII, который, не сходя с отведенного ему инструкцией места, знакомился с другим противником порядка только взглядом. Неожиданно бывший братец Иван Грозный XVIII сделал резкий выпад: отклонил флаг в сторону и кольнул вперед сверкающим в лучах юпитеров мечом. Бывший братец Бисмарк VII легко парировал меч и, в свою очередь упав, но не совсем, а только на колено, попытался нанести резкий мстительный удар братцу Ивану Грозному XVIII в грудь живота. Такой мстительной прыти от него, видимо, никто не ожидал. Братцы на трибунах одобрительно засвистели и закричали: "Слава Самому Братцу Президенту! Да здравствует Кабинет Избранных!" Но бывший братец Иван Грозный XVIII ловко увернулся и ударил древком флага бывшего братца Бисмарка VII по тому месту, где у всех не бывших братцев находится корона, а не беззубая бумага. Бывший братец Бисмарк VII вскочил и ошалело завертел ударенным местом. Раздался свисток, братец судья сделал бывшему братцу Ивану Грозному XVIII первое предупреждение. Трибуны закричали: -- Судью на мыло! На арену вышел новый судья. Поклонившись ложе номер двадцать один, гладиаторы встали в стойки. На этот раз сразу же после свистка вперед кинулся бывший братец Бисмарк VII, обрушив на бывшего братца Ивана Грозного XVIII сверху вниз грозный удар. Тот прикрылся древком флага и лишь слегка покачнулся, согласно правилам, а потом выбросил меч вперед, правда, как-то уж слишком не по правилам вяло, отчего меч остался в руке. Бывший братец Бисмарк VII спокойно парировал выброс и рассек правое предплечье другого противника порядка выше пояса. Черные бумажные опилки арены окропила быв-шебратцевская кровь, трибуны стали провозглашать здравицы в честь Самого Братца Президента и братцев мыслеводителей из Кабинета Избранных... Но тут бывший братец Иван Грозный XVIII, издав домовой клич, кинулся на бывшего братца Бисмар- ка VII, древко знамени в руке которого перело- милось от страшного клича. Воспользовавшись переломом знамени, бывший братец Иван Гроз- ный XVIII пихнул соперника головой на пол и мгно- венно приставил острие обоюдоострого меча к горлу поверженного бывшего братца. Сам Братец Президент провозгласил в мик- рофон: -- Венец -- делу конец! Кашлянул, прочищая горло для последующих гениальных провозглашений, и изрек: -- Делу -- конец венца! Немного помолчал и высказал следующую ге- ниальную мысль: -- Конец венца -- делу! Братцы зрители, затаив дыхание, не говоря уже обо всех остальных жизненных процессах, с благоговением следили за титанической работой гениальной мысли. -- Венец дела -- конец! -- Два конца, два венца, посередине -- дело! -- Делу -- два конца! В динамиках послышался треск. Так каждый раз в завершении матча гениально трещала гениальная мысль Самого Братца Президента от титаничности напряжения. -- Конец -- делу венец! Динамики разразились громом аплодисментов братцев мыслеводителей. Гром аплодисментов подхватили принявшиеся сплачиваться братцы мы-слеводимые. Гром аплодисментов перемешался с эхом грома предматчевых аплодисментов. От всего этого рухнула западная трибуна, на которой сидел я. Я было обрадовался, что наконец получу заветную медаль, но меня не убило и даже не ранило, а только чуть-чуть прищемило корону обломком трибуны, за что полагалась именная благодарность Кабинета Избранных. Убитых и раненых понесли в машины. Бывший братец Иван Грозный XVIII изящным ударом отсек верхний конец бывшего братца Бисмарка VII. Все троекратно прокричали "ура!" и стали расходиться. Когда я вышел на прицирковую площадь, ее уже красиво украшали красивые транспаранты с гениальными мыслями Самого Братца Президента, только что произнесенными в ложе номер двадцать один. Я перечитал их несколько раз и несколько раз поразился гениальности. На площади меня уже поджидали братец Клеопатра II, братец Малюта Скуратов XXXII и братец Мадонна. К их глубочайшему огорчению, они на этот раз не получили даже именную благодарность. Братец Мадонна была высокая братец блондинка с крайне стройными двумя ногами, двумя бедрами, одним телом и с восьмизубой короной на голове. Он посмотрела на меня так, будто бы тут же очень хотела сделать со мной то, что хотела. Я было тоже очень захотел, но мы пошли к братцу Великану. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Братец Малюта Скуратов XXXII, прихватив с собой братца Мадонну, отправился на кухню составлять меню, а мы с братцем Клеопатрой II прошли в кабинет. Сев за стол, мы с минуту молчали. Братец Клеопатра II повертела в пальцах черную салфетку, по углам которой были вышиты миниатюрные белые братцы Великаны, и спросила: -- Тебя устраивает синекура пятого зама? -- Устраивает. -- Нет, не устраивает. Если бы ты поменял доминанту полушарий желудка Самого Братца Президента, дай ему Сам Братец Президент здоровья, братец Цезарь X стал бы Великим Ревизором, а Великому Ревизору ничего не стоит устроить тебе синекуру начальника департамента. Придав выражению лица крайне таинственный вид, я как следует навострил корону и спросил: -- Ты знаешь про смену доминанты? Откеда? -- От велосипеда, -- загадочно ответила братец Клеопатра И. Намек я понял и, придав выражению лица крайне незаинтересованное выражение, спросил: -- Ты член полулегального отдела активных акций правосторонних? Пароль? -- Я -- начальник отдела активных акций правосторонних на полставки. Пароль: сегодня тень. Отзыв? -- Отзыв: завтра -- день. На наших глазах, согласно инструкции, выступили слезы, мы поднялись из-за стола и немножко, согласно инструкции, обнялись. -- Планы? -- прошептал я. -- Ситуация может в любую секунду измениться до полной неузнаваемости, -- ответила братец Клеопатра П. -- Она может измениться и после домового переворота, когда сегодняшняя оппозиция, завтра ставшая не оппозицией, послезавтра снова окажется в оппозиции. Братец Белый Полковник заботится не только о сегодняшнем, не только о завтрашнем дне, он уже заботится о послезавтрашнем! Точно так же, как братец Цезарь X... Зубья так и посыплются, так и посыплются в наши короны! -- Постой, братец Клеопатра И, я что-то совсем запутался в твоих мыслях. Ты на чьей стороне: левой или правой? В чью корзину ты играешь? -- Вот еще! -- воскликнула, позабыв о конспирации, братец Клеопатра П. -- В чью... Не строй из себя идиота, конечно, в свою. Каждый в этом Нашем замечательном Доме играет только в свою корзину! -- Домовые интересы превыше всего! -- гордо сказал я. -- Плевать на все домовые интересы! Мы будем играть сразу в две корзины, играя только в свою. Мы столкнем их всех так, чтобы от них ничего не осталось, а потом создадим свою, истинную партию: партию праволевосторонних, в которой станем на пару Самим Братцем Президентом. Понимаешь? А сначала нужно поменять доминанту полушарий желудка нынешнего дурачка Самого Братца Президента, дай ему Сам Братец Президент здоровья. Потом -- еще раз. Еще и еще... С каждым разом мы будем опускаться все ниже и ниже... На этой заманчивой перспективе опускания, от которой у меня похолодело в мыслях, наш разговор оборвался -- в кабинет вошли братец Малюта Скуратов XXXII и братец Мадонна, которая все еще очень хотела, сопровождаемые братцем Великаном и братцами официантами, сопровождавшими подносы с разнообразными закусками и бутылями с божественным нектаром. Переставив закуски и бутыли с подносов на стол, братцы сопровождающие удалились. Я провозгласил тост за лишние зубья в корону Самого Братца Президента и наших славных братцев мыслеводите-лей. Мы выпили. В нашей среде повеселело. Когда повеселело, я сказал: -- Ну-ка, братец Малюта Скуратов XXXII, налей-ка нам в бокалы божественного. Мы выпили. Повеселело веселее. Чтобы повысить веселье, мы выпили снова. Потом стали есть. А когда стали есть, стали пить. Веселье крепчало... Когда оно достаточно окрепло, мы стали петь песню о том, как нам всем радостно живется в Нашем замечательном Доме. Еще в этой вееелой песне пелось о том, что в других Домах Нашего Общего Дома братцы не умеют петь так радостно, как умеем петь мы... Но в этом самом месте песни братец Пилат III вдруг подумал умом о том, что никто из нас ни в одном другом Доме Нашего Общего Дома никогда не бывал и не имел ни малейшего представления о том, насколько где радостно поют. От этой вражеской думы мое веселье чуть потускнело. Братец Мадонна, которая продолжала хотеть, наступила мне под столом шпилькой туфли на мой ботинок. Видимо, ее хотение стало нетерпеливым. Мне тоже чего-то захотелось такого, и я наступил ей ботинком на шпильку. Но было не место. К тому же тут к моему правому уху нагнулся братец Малюта Скуратов XXXII и зашептал в его дырку: -- Надеюсь, наши деловые отношения теперь войдут в новую фазу. Теперь перед нами открылись совершенно новые, я бы сказал, грандиозные возможности. -- Одиннадцатизубочникам разрешено провозить в Наш Дом не более одиннадцати килограммов фруктов. -- Э... Все привозят больше, тележками привозят. Но нам одной тележки мало! Нам нужно много тележек, очень много! Миллионы тележек! С брат- цами спецтаможенниками я договорюсь, ты будешь провозить в Наш Дом тонны и тонны фруктов. Да что там... ух... монеты в наши карманы так и посыплются, так и посыплются... Я представил себе, как в мои карманы сыплются монеты. Потом представил себе, как в мою корону сыплются зубья. От этих представлений мне захотелось утолить жажду, возникшую в горле. Мы выпили. Братец Малюта Скуратов XXXII протянул каждому из нас и из них по пакетику с пыльцой. Я разорвал свой, закрыл глаза братца Пилата III и вдохнул аромат пыльцы. По телу, которое было на мне, что-то разлилось. Оставив в забегаловке братца Великана сыплющиеся в мои карманы и в мою корону монеты и зубья, я полетел, плавно размахивая крыльями, в синее небо ядовитой окружающей среды, туда, где рядом со светящимся над лесом полукольцом меня ждала братец Принцесса. А где-то далеко-далеко была сытая физиономия братца Малюты Скуратова XXXII, который, откинувшись на спинку стула, пускал изо рта пенные пузыри, где-то далеко-далеко была братец Клеопатра II, наклонившаяся к столу так низко, что прядь его волос лежала в тарелке с салатом, где-то далеко-далеко была очень хотевшая братец Мадонна... В синеве неба я достал из фрака часы, щелкнул крышкой, и над деревьями заиграла, заискрилась чудными звуками музыка, заглушая, уничтожая нудный скрип Железного Бастиона... В общем, я дошел от нашего веселья до ручки, открыл дверь и стал переступать порог. Но меня взяли руки братца Малюты Скуратова XXXII, братца Клеопатры II, братца Мадонны и усадили на положенное место. Братец Клеопатра II стала наставлять меня на путь: -- Ты куда это собрался? С минуты на минуту тебя захочет увидеть братец Цезарь X. Мой язык сказал: -- Плевать на братца Цезаря X! -- Что такое? -- поразились все моему языку. -- Плевать на братца Белого Полковника! Я хочу к Принцессе, я хочу за Железный Бастион. -- Вражеские иллюзии действуют на некоторых выходящих братцев самым странным образом, -- констатировали все, а потом провозгласили: -- Пять зубьев в корону самого братца Пилата III! И влили мне в глотку целую бутыль божественного нектара. Все иллюзии из меня вышли, в меня вошла темнота, а когда она вдруг рассеялась, я увидел удивленными глазами, что лечу по Великой Мечте... Я летел по Великой Мечте в персональном автомобиле братца Цезаря X, сидя в ванне. Через открытые окна летевшего автомобиля в мои легкие проникал пьянящий воздух двадцать первого яруса. Братец Цезарь X был рядом. Прервав сильно затянувшееся молчание, он сказал: -- Ну ты и шалун, братец Пилат III... Божест- венный нектар разумотворящ, но и творя собственный разум, надо знать меру. Разве можно так надираться? Говоришь, плевать? Я затрепетал. От моего трепета вода из ванны стала выплескиваться на братца Цезаря X, обрызгивая братца Цезаря X. Братец Цезарь X нажал соответствующую кнопку, и я выбрался из ванны на сиденье, причем уже одетым и причем одетым уже в новенький не по рангу широкополосый фрак с моими прежними медалями, а также с новой медалью "За службу" на груди фрака. Догадавшись, зачем я плевал, братец Цезарь X резюмировал: -- Молодец, очень тонко... Какова конспирация, а?! И каково чувство юмора! Ха-ха-ха... Плевал на братца Цезаря X и плевал на братца Белого Полковника... Это же надо было придумать... -- Служу Нашему Дому! -- рявкнул я, скосив взгляд правого глаза на новую медаль, которая позвякивала у меня на груди, подпевая хрустальному звону штанов братца Цезаря X. -- А скажи-ка, братец Пилат III, -- спросил меня тот, -- истинно ли ты веришь в нашу святую Великую Мечту? -- Верю! -- рявкнул я что было мочи, а потом проникновенно, со слезой в голосе добавил: -- Истинно, свято верю. -- А скажи-ка, братец Пилат III, хочешь ли ты в ней прописаться? -- Служу Нашему Дому! -- Тогда перехожу к делу. А ты смотри, во все свои глаза, сколько их у тебя ни на есть, смотри на Великую Мечту -- у тебя появился реальный шанс там прописаться... То, что я тебе сейчас сообщу, сообщу сугубо, глубоко конфиденциально... -- Так точно! -- Итак... Вот тебе микромагнитофон. -- Он протянул мне орден, на котором была изображена обвитая белой змеей маленькая черная двадцатизу-бая корона. -- Сегодня ты встретишься с братцем Принцессой и вызовешь его на особую откровенность. Нажав вот эту микрокнопку, запишешь все ваши разговоры на микропленку. Завтра утром явишься ко мне вот по этому адресу... Помни, что на пленке должен быть записан страшный небрат-цевский бред. Этот бред послужит нам почвой для успешного проведения активной акции. Потом я вручу тебе револьвер, ты уговоришь братца Принцессу провести тебя в его шикарный дворец и там убьешь Самого Братца Президента, дай ему Сам Братец Президент здоровья. Моя новая медаль зазвенела снова, на этот раз от кашля, который потряс мою грудь, видимо, оттого, что я несколько простудился в ванне, а может быть, потому что я цитировал кашель Самого Братца Президента, произнесенный им в цирке. -- Как... -- прошептал я. -- Как-как... Да вот так: выстрелом в голову. И обязательно в левую ее половину. -- Самого Братца Президента? Да ведь он же бессмертен! -- А скажи-ка, братец Пилат III, разве тебе кто-нибудь говорил обратное? -- Никак нет! Но я все равно не посмею... -- Сметь тут будешь не ты, а я. Ты будешь только стрелять. Ты выстрелишь в левую половину его бессмертной головы,- Сам Братец Президент умрет и тут же, прямо на твоих счастливых глазах, воскреснет, но уже с другим, правым доминантным полушарием... -- Если я выстрелю ему в голову, он поменяет доминанту полушарий желудка? -- не очень поверил я. Братец Цезарь X хрустально позвенел штанами и ответил: -- Некоторые партийные таинства Нашего замечательного Дома таинственны даже для посвященных. Сейчас я тебе открою самое страшное, самое таинственное таинство... А скажи-ка, братец Пилат III, как ты думаешь, зачем братцам головы? -- Для того, чтобы носить на них короны! -- отчеканил я. -- Правильно. И чтобы носить их с максимальной пользой для Нашего Дома, не отвлекаясь на мысли, официально считается, что головы ни на что более не пригодны. На самом же деле... -- Лицо братца Цезаря X, а особенно его носовая бородавка, стало предельно конспиративным... -- На самом же деле... -- придав своему лицу предельно конспиративное выражение, повторил я. -- На самом же деле, -- конспиративно прошептал мне в самое правое ухо братец Цезарь X, -- на самом же деле братцы думают не желудками, а головами, в которых находятся две полуголовы, только одна из которых может быть доминантной... Мои медали зазвенели снова, на этот раз -- все. Братец Цезарь X взял их в руку и чуть менее конспиративно продолжил: -- Если мы выведем из строя левую голову головы Самого Братца Президента, он уже никогда не сможет мыслеводить братцами, мыслеводимыми неистинной левой доминантой, а будет мыслеводить только истинной правой. А скажи-ка, братец Пилат III, ты меня понял? -- Никак нет! -- честно рявкнул я. -- Партийные домовые тайны понять трудно, именно поэтому они и являются тайнами. А скажи-ка, братец Пилат III, ты все еще смотришь на Великую Мечту? Во все свои глаза смотришь? -- Так точно! -- Смотри на нее как можно внимательнее. Сейчас я тебе открою самую-самую страшную и таинственную домовую тайну... Я стал смотреть на Великую Мечту так внимательно, что от напряжения внимательности у меня на лбу чуть было не прорезался третий глаз. А братец Цезарь X забрался мне в правое ухо и зашептал: -- Это только так официально считается, что левые у нас -- левые, а правые у нас -- правые. На самом же деле... На самом же деле... левые у нас -- правые, а правые у нас -- левые. Так как там, где у нас право, на самом деле -- лево, а там, где у нас лево, на самом деле -- право. Для конспирации, для запутывания врагов, сколько бы у нас их ни было... Так вот, как только Сам Братец Президент воскреснет, он на самом деле воскреснет с единственно истинным, на самом деле -- левым доминантным полушарием, неистинное правое навсегда умрет, и у нас уже никогда не будет правых-левых, а только -- левые. Точно так же, как не будет правого направления, не будет правой стороны... ног, ушей, половин... Все-все-все будет левым. Среди обновленных левых ты получишь синекуру одного из мыслеводи-телей... Я попеременно трепетал то от ужаса, то от восторга, попеременно представляя себе, как стреляю в голову Самого Братца Президента, как на мою голову возлагают дваддатиоднозубую корону. Похлопав меня ладонью по коленке, вылезший из моего уха братец Цезарь X приказал через микрофон персональному братцу шоферу: -- К ближайшему лифту. -- Братец Цезарь X! -- воскликнул я восклицание. -- А что мне нужно будет делать после того, как я выстрелю из револьвера в левую, которая на самом деле... -- Тсс... -- замахал на меня руками братец Цезарь X, и от этого "тсс" зазвенело в его штанах, хотя он сам штаны не чесал, а уже обнял меня за горло. -- ...является не правой, а левой половиной головы Самого Братца Президента, дай ему Сам Братец Президент многих лет жизни... Братец Цезарь X ослабил объятия, а я добавил: -- Меня, можно не сомневаться, самого лишат всех голов. -- Сам Братец Президент воскреснет, пожмет тебе руку, лично поблагодарит за то, что ты помог ему навсегда избавиться от ненавистного левого полушария. А потом возложит на твою голову двадцатиоднозубую корону. -- Двадцатиоднозубую? -- Конечно. Ведь ты именно о такой короне мечтаешь в Великой Мечте? Я кивнул "так точно!" и впал в глубокую задумчивость, страстно рассматривая то, что располагалось за окнами летевшего вперед автомобиля. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Время неумолимо перевалило за полночь. Я вошел в будку телефона-автомата, стоявшую возле спецлифта, и набрал номер. Очень долго в трубке слышались только гудки. -- Да, -- наконец ответила братец Принцесса. -- Ты спала? Я тебя разбудил? -- Почему ты так долго не звонил? -- Я был занят службой. Ты еще хочешь со мной встретиться, Принцесса? -- Я жду тебя уже пять часов. -- Мне пройти в твои апартаменты? -Да. Он повесила трубку. Я вышел из телефонной будки и побежал к спецлифту. Увидев сразу два показанных мной двадцатизу-бых ордена, братцы таможенники почтительно пропустили меня в лифт. Дверцы захлопнулись, и кабина поехала вверх. Вдруг через микрофон экстренного вызова техника в кабину начало просачиваться белое дымное облачко. Лифт остановился. Облачко колыхнулось и материализовалось в маленького горбатого братца в широкополосом не по рангу фраке без пуговиц на фраке и в однозубой короне на огромном лысом месте короны. -- Голос узнаешь? -- спросил меня материализовавшийся братец голосом братца Белого Полковника. -- Так точно! -- бодро рявкнул > я, отступив к стене кабины. -- Направляешься в гости к братцу Принцессе, так, братец Пилат III? -- Так точно! -- Выполнять спецзадание с микромагнитофоном? -- Так точно! -- Отлично. -- Служу Нашему вашему Дому! -- Что-что? Какому это "вашему"? -- Шутка для поднятия боевого настроения! -- отрапортовал я. -- Ну-ну. Смотри у меня, шутник... Ну? -- Так точно! -- Что "так точно"? -- Все так точно! -- Молчать! -- Так точно! -- Служить! -- Так точно! -- Трепещи! -- Так точно! Я было попытался трепетать: сначала от ужаса, потом -- от восторга, но у меня не трепеталось, только чуть-чуть подрагивала корона, которая была на моей голове, которая была на мне. Придвинувшись вплотную, однозубый братец ухватился руками за лацканы моего фрака и стал помогать мне трепетать. Наконец я затрепетал, но так и не понял, от чего именно. -- О чем ты беседовал с братцем Цезарем X? Ровно одну маленькую секундочку я размышлял, о чем я беседовал с братцем Цезарем X, а о чем не беседовал. Потом бодро выпалил: -- Он вручил мне медаль и орден. -- Орден с микромагнитофоном? -- Так точно! -- А какое он поручил тебе задание? -- Поручил, так точно! -- Идиот! -- затрепетал меня однозубый братец, так как сам я почему-то трепетать уже вновь перестал. -- Какое? -- Записать бред братца Принцессы на микропленку, и эту микропленку завтра отдать ему. -- Ага! Так я и знал! Перед тем, как пойти к братцу Цезарю X, заскочи ко мне, мы внесем в эти записи некоторые коррективы. -- Ага! Так я и знал! Внесем! -- вдруг передразнил братца Белого Полковника братец Пилат III, которым был я. Братец в однозубой короне затрепетал меня снова, на этот раз с удесятеренной силой. Оттрепетав, спросил: -- Ты что, трезв? Трезв на спецслужбе? -- Так точно: никак нет! Но только братец Цезарь X искупал меня в своей персональной автомобильной ванне. А я весь вечер напряженно готовился к спецзаданию в забегаловке братца Великана. Я так думаю, братец Цезарь X хотел сорвать спецзадание. -- Ага! Враги, всюду враги, только враги, только предатели! Вот тебе пакетик с пыльцой, ну-ка, быстро приходи в норму. Я разорвал пакетик, высыпал пыльцу на ладонь и вдохнул в нос аромат. Нудный скрип Железного Бастиона заменился радостной вечной песней... Братец в однозубой короне выпустил лацканы моего изрядно помятого фрака и спросил: -- Теперь скажи мне, что еще поручил тебе братец Цезарь X? -- Ничего, братец Э-э! -- Ничего? А разве братец Цезарь X не поручал тебе выстрелить из револьвера в левую половину головы Самого Братца Президента? -- Так точно! -- Что же ты мне об этом не докладываешь? -- Не смею не помнить о конспирации, братец Э-э. -- Не понял... -- Всюду слушают нас вражеские уши, всюду глядят за нами вражеские глаза. Собирался доложить о спецзадании братца Цезаря X в совершенно секретной обстановке твоего, братца Э-э, бронированного кабинета. -- Хвалю за бдительность! -- Однозубый братец повесил на грудь моего фрака рядом с медалью "За службу" медаль "За бдительность". -- Служу Нашему Дому! -- рявкнул я. -- Да, хвалю, но, видишь ли, эту активную акцию мы готовим поочередно, когда поочередно находимся в оппозиции. Так что между своими тут большой тайны нет... Когда будешь стрелять? -- Никак нет! Никогда! Я не могу стрелять в Самого Братца Президента! Упаси меня Сам Братец Президент! -- Так ты же согласился. -- Держал пальцы крестиком. -- Идиот! Срываешь нам все это тонко продуманное дело! Думать нужно, сразу видно, что был трезв! Крестик отменяю. Спецзадание: когда будешь стрелять в голову Самого Братца Президента, промажь мимо левой половины и попади точно в правую. Понял? -- Так точно! -- А чтобы ты основательно понял, почему необходимо стрелять исключительно в правую половину, сейчас я тебе открою самую-самую-самую страшную и самую-самую-самую таинственную тайну Нашего замечательного Дома... -- Братец Белый Полковник в однозубой личине пролез в тело братца Пилата III и горячо зашептал: -- Как ты считаешь, братец Пилат III, какого цвета у меня лицо? -- Черного! -- Ага! Видишь, как мы их всех запутали! Но ведь ты, по моим агентурным данным, братец не дурак, подумай как следует и скажи: как же мы могли бы такое допустить, чтобы наши враги знали, какой цвет у нас белый, а какой черный? Ты полагаешь, что могли бы? Да ты соображаешь, что ты полагаешь?! Нет, это только так считается, что белый цвет у нас -- белый, а черный цвет у нас -- черный. На самом же деле... На самом же деле... белый цвет у нас -- черный, а черный цвет у нас -- белый. Так что братец Белый Полковник у нас на самом дЬле не братец Белый Полковник, а братец Черный Полковник, понял? И это у нас только так считается, что Низ -- это у нас Низ, а Верх -- это у нас Верх, на самом деле Низ -- это у нас Верх, а Верх -- это у нас Низ! Когда ты выстрелишь в якобы правую, якобы черную, половину головы Самого Братца Президента, дай ему Сам Братец Президент здоровья, ты на самом деле выстрелишь в левую, белую. И с этого самого мгновения в Нашем Доме уже никогда не будет ничего левого, ничего белого, даже серых полуистинных оттеночков не останется, все-все-все будет истинно черным правым. Ясно? Я что-то бодро рявкнул в ответ, но сам так и не понял, что именно. А братец Белый -- или Черный? -- Полковник в однозубой личине, выбравшись из меня наружу, торжественно провозгласил: -- В случае успешного выполнения спецзадания мы поможем тебе подняться очень и очень высоко, назначим на синекуру Самого Братца Президента! -- Служу Нашему Дому... -- нестройно рявкнул я и не успел задать братцу Белому Полковнику ни одного вопроса, касающегося назначения меня на синекуру Самого Братца Президента, поскольку братец Белый Полковник сбросил однозубую личину, превратился в дымное белое облачко и дематериализовался в микрофон спецвызова техника. Лифт медленно пополз вверх. От представления себя самого Самим Братцем Президентом у меня сильнейшим образом закружилась корона. От этого коронокружения я пнул ногой валявшуюся на полу личину, и она дематериализовалась быстрее обычного. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Братец Принцесса лежала на кровати и задумчиво рассматривала полосатый потолок. Я нажал микрокнопки на микромагнитофонах. А он сказала: -- Сядь рядом. Я подошел к кровати и сел на кровать. И словно бы только теперь по-настоящему увидел его красоту: красоту его черного -- или белого? -- лица, красоту белой -- или черной? -- родинки над верхней красиво изогнутой губой, красоту вдруг расцветшей улыбки, сразу же отразившейся в глубоких серых -- или синих? -- глазах, красоту образовавшейся от этой улыбки маленькой ямочки на левой -- или правой? -- щеке... Я поцеловал братца Принцессу в губы -- и будто бы вышел за Железный Бастион, один, без охранников, без скафандра, а выйдя, превратился в птицу и полетел... А когда это немного прошло, потом, часа через два, когда его голова без короны покоилась на моем обнаженном, без фрака, плече, а я будто бы все еще продолжал парить в синеве неба, братец Принцесса спросила: -- Пилатик, теперь ты не считаешь, что я сумасшедшая? -- Нет. То есть... Знаешь, во мне все окончательно перемешалось, теперь я ничего не могу понимать. Мне вот кажется... но я не трепещу от страха, что кажется. Мне кажется, что ты -- совсем не сумасшедшая, и мне нравится, что мне это кажется. Понимаешь, тут или -- или. Не может же такого быть, чтобы все были сумасшедшими, а ты -- нет. И вот... ты -- сумасшедшая, а я тебя все равно люблю... Наверное, потому что сам сумасшедший. -- Ну и ладно, ну и хорошо, ну и пусть будет так. Пусть мы оба с тобой сумасшедшие. Я не хочу быть несумасшедшей. И как сумасшедшая, я рада, что я сумасшедшая, что ты сумасшедший. Ты ушел бы со мной за Железный Бастион? -- Да, конечно. Но за Железный Бастион уйти невозможно -- на Центральном диспетчерском пункте всегда дежурят сразу много братцев, их всех не подкупишь. Да и воздуха в баллонах скафандров нам хватит совсем ненадолго. -- Ну и пусть ненадолго! Я уверена, что никакие баллоны нам не понадобятся! Я хотел было возразить, что мне жить пока не надоело, но почему-то передумал. А он продолжила: -- Я попробую переговорить с отцом. Может быть, он согласится нас выпустить, не насовсем, конечно, но там будет видно, что-нибудь придумаем. Главное -- отвязаться от охранников... Давай сегодня вечером сходим в наш дворец, переговорим вместе... Тут меня что-то словно бы взяло и мгновенно перенесло из синевы окружающей среды, где я был, в Наш Дом, в апартаменты отеля, где меня вроде бы не было. Я вдруг отчетливо вспомнил о было совсем забытом спецзадании, полученном от братца Белого Полковника и братца Цезаря X. В моем желудке возникло сразу несколько мыслей, но главной из них была та, которая подсказывала мне, что я не имею никакого права не выполнить спецзадание и что у меня появился хороший шанс его выполнить безотлагательно. -- Ты приглашаешь меня в свой шикарный дворец? Поглядеть на Самого Братца Президента? Я согласен, так точно! -- Сегодня же вечером. А сейчас -- обними меня и спи. Но я не заснул, а как только заснула братец Принцесса, вышел из отеля, сел на скамейку невдалеке от входа и впал в глубочайшую задумчивость. Спустя минуту мне захотелось вернуться к братцу Принцессе и уже никогда с ним не разлучаться. Но два ордена, приколотых к лацканам моего фрака, жгли мне всю мою грудь. Я подумал, что должен от них как-то срочно избавиться. И тут же поразился очевидной глупости собственной мысли, что не знаю -- как. Избавиться от них можно было единственным способом: отдав по назначению... Пока все складывалось как нельзя лучше: братец Принцесса пригласила меня в свой шикарный дворец, там я смогу выстрелить в голову Самого Братца Президента, в якобы левую ее половину, он умрет, но потом воскреснет и назначит меня Самим Братцем Президентом... Постой, сказал мне мой ум, ну вот он умрет, потом воскреснет, потом назначит меня Самим Братцем Президентом... а сам-то куда после всего этого денется? Да уж куда-нибудь денется, не может же у нас быть сразу два Самих Братца Президента... Я отчетливо представил себе себя Самим Братцем Президентом. От этого представления моя корона так и пошла, так и пошла кругами, однако очень скоро ходить перестала, так как я вспомнил о черной якобы ванне на первом нулевом ярусе. Но не станут же они растворять в ванне Самого Братца Президента, когда я им стану, возразил мне мой ум, такого просто никогда не бывает... Я немного успокоился. Однако, когда немного успокоился насчет братца Пилата III, тут же почему-то забеспокоился о братце Принцессе. Ну а братец Принцесса? -- спросил я себя. С ним-то что будет, когда эти записи используют по назначению? Да уж что-нибудь будет... А что будет? Ничего хорошего не будет... А может, вернуться в апартаменты и отдать микромагнитофоны братцу Принцессе? Пусть делает с ними что хочет. Но если я отдам записи братцу Принцессе, про- кричал я сам себе шепотом про себя, я предам и братца Белого Полковника, и братца Цезаря X, всех наших братцев предам, стану предателем Нашего замечательного Дома! Я вскочил со скамейки. "Ну ты даешь, -- рявкнул я на себя, -- ты что, трезв?! Трезв на спецслужбе?! Куда ты метишь? В предатели Нашего Дома метишь?! Врагам продался, а, братец Пилат III? Никак нет, братец Пилат III, никому я не продался -- держал пальцы крестиком, когда мечтал о предательстве. Молчать! Так точно! Служить! Так точно! В стойку! Так точно!" Я застыл по стойке смирно двадцать первой степени... и подумал, что, если я отдам записи братцу Белому Полковнику, стану предателем братца Принцессы. Мои кости в ногах подкосились, мое тело рухнуло на скамейку. Я, братец Пилат III, стану предателем братца Принцессы? Братца, которого люблю и который любит меня? Я стану его предателем? С ума ты сошел, что ли, братец Пилат III? Но твой, братец Пилат III, святой долг перед Нашим Домом? О нем ты забыл? Встать! Молчать! Служить! Самозабвенно служить! "Да пошел ты куда подальше!" -- крикнул я сам на себя во весь свой внутренний голос. Надоело! Вставать надоело, молчать надоело, служить надоело. И что это за долг такой, если он толкает меня на предательство братца, которого я люблю? Неправильный это долг, вот что. Неправильный, если вообще толкает на предательство. Может, если у них тут все наоборот, если белое -- это черное, левое -- это правое, а Низ -- это Верх, то и сумасшедшие у них -- вовсе не сумасшедшие?.. Что же делать-то, а? Я вдруг отчетливо представил себе, что будет, если я отдам, эти записи по назначению, и что будет, если не отдам. Если не отдам, меня самого, можно не сомневаться, отдадут куда следует. И тогда я уже никогда-никогда не увижу братца Принцессу. Если все же отдам -- сам не смогу увидеть, не посмею. Меня охватило состояние полной безысходности. Состояние полной безысходности повергло меня в состояние полной растерянности. Состояние полной растерянности начало разрывать меня на части. Но на части мне не позволило разорваться то, что я увидел. Поскольку то, что я увидел, разбило параличом все мои разрывающиеся составляющие. Из телефонной будки, стоявшей неподалеку, на улицу стало просачиваться белое дымное облачко, материализуясь в братца, как две капли воды похожего на меня самого, но только в двадцатиоднозубой короне на голове и в очень широкополосом фраке со всеми пуговицами на теле. Я вскочил со скамейки. -- Голос узнаешь? --т произнес братец, как две капли воды похожий на меня самого, голосом братца Белого Полковника. Я молча кивнул, а братец Белый Полковник в моей личине протянул вперед руку. -- Давай ордена. Я покачал короной, сначала -- неуверенно, но потом -- решительно. -- Ты сошел с ума? Отдай! Я сделал шаг назад. Братец Белый Полковник в моей личине рассмеялся так весело и звонко, что было отпустивший меня паралич разбил меня снова. Я покачал короной. -- Сядь! -- рявкнул братец Белый Полковник в моей личине. Я сел. Он опустился на скамейку рядом. -- Да, ты сошел с ума. И ты сошел с ума дважды. Во-первых, ты мне перечишь, но главное -- ты теряешь веру. А потеря веры -- это самое страшное сумасшествие. Отдай ордена! Я опять покачал короной, а потом зачем-то сказал: -- Надоело. Молчать надоело, служить надоело, все надоело. Я