Василий Лобов. Дом, который сумасшедший роман Отсканирован из "Научно-фантастический альманах "Завтра"", номер 3, 1991 год. ISBN 0869-3951 Издательство "Текст", при участии редакционно-издательской фирмы "РИФ". OCR, Spellcheck: RoketRider Об авторе Василий ЛОБОВ (1950) -- московский прозаик, поступившийся ради литературы всем, даже высшим образованием. Пишет очень давно, но первая его публикация -- повесть "Ничего особенного" вышла в свет лишь в 1991 году ГЛАВА ПЕРВАЯ В то утро я проснулся ни свет ни заря -- фонари на нашем девятом ярусе тлели всего вполнакала, -- и было еще слишком рано, чтобы идти на службу. Несколько долгих минут я лежал неподвижно, рассматривая глазами полосатые пузыри вздувшейся на потолке штукатурки, потом повернулся на левый бок и стал смотреть на шикарное убранство моего шикарного однокомнатного дворца: на шикарный пластмассовый стул с поломанной ножкой, на шикарный стол, покрытый шикарной бело-черной скатертью с обтрепанными и кое-где отвалившимися шикарными кисточками, на собственный местами лоснившийся шикарный фрак, который висел на шикарном гвозде, вбитом в дворцовую дверь... В желудок лезли самые разные мысли, я с силой пытался их от него отогнать, они не отгонялись... и мне казалось! Мне казалось, что мой шикарный дворец не такой уж и шикарный. Мне казалось, что печальна вечная песня радости Железного Бастиона. Мне даже казалось, что я несчастлив. -- Ты что это, а, братец Пилат III, совсем ополоумел?! -- наконец рявкнул я сам на себя шепотом. И помотал короной. От мотания короной казаться мне стало немножко меньше, но тут я вспомнил свой сон, вскочил с кровати и заглянул в буфет. Заветная бутыль была пуста, а в серой бронированной коробке, где у меня хранилась пыльца, не оказалось ни одного пакетика. Тогда я быстро оделся, внимательно осмотрел себя в зеркало -- глаза были спятившими -- и выбежал на улицу. Его я приметил издали. Прижав ладонь к уху на голове, он сидела на разбитом пороге обшарпанного шикарного дворца в переулке, за которым находился ближайший эскалатор, и на этой самой голове абсолютно не было никакой короны. Отсутствие на его голове короны сразу же бросилось мне в ум. Я было решил, что это -- счастливчик, но ум подсказал мне, что вряд ли: во-первых, на нижних ярусах счастливчики никогда не прохлаждались без дела; во-вторых, время счастливчиков уже кончилось, но главное, его лицо было очень и очень печальным, таким же печальным, как показавшаяся мне сегодня с утра печальной вечная песня радости Железного Бастиона. Приблизившись почти вплотную, я увидел, что край короны высовывался из черной блестящей сумочки, лежавшей у него на коленях ног. Он повернула лицо в мою сторону. Его глаза на лице были такими же спятившими, как мои в зеркале. С минуту мы молча друг друга рассматривали: я -- засунув руки в карманы фрака, который был на мне, и беспокойно перебирая пальцами кругляшки монет, он -- не отнимая ладонь от уха. Ему было холодно, он дрожала. Он была красивая. Скоро мне стало окончательно не по себе, захотелось уйти, убежать, но хотелось остаться. Наконец я сказал: -- Думал, что ты счастливчик. -- Нет. -- Голос у него был совсем не громкий. -- Почему же ты без короны? -- Мне так нравится. -- Лучше надень, еще кто увидит... -- Пусть. -- Как это... пусть? -- Пусть смотрят. -- Ну ты даешь... Что ты тут делаешь? -- Ничего. Сижу, слушаю музыку. -- Он протянула мне часы с поднятой крышкой. Странные часы. Я взял их в руку. Из часов что-то пиликало. -- Нравится? Я пожал плечами фрака. -- Наверное, ты никогда не слышал настоящую музыку. Возьми их себе. -- Очень дорого? -- Нет, -- улыбнулась он. Его губы были странными: некрашеными. -- Часы я тебе дарю. -- Дарю? -- переспросил я. -- Теперь они твои. -- Мои? А сколько я тебе должен? -- Я же сказала: дарю! Дарю, значит, даю, не требуя денег. -- Это подачка? За что? -- Ни за что. Ты мне нравишься, ясно? Мне было неясно, но спорить я не стал -- щелкнул крышкой и убрал часы во фрак. -- Ну ты чудная... -- сказал я. А он вдруг спросила: -- С тобой это часто бывает? -- Что? -- не зная, бежать или пока нет, прошептал я. -- Да это, когда начинает казаться? Если я не побежал, то только потому, что ужас сковал все мои ноги, которых у меня две штуки. Бежать со скованными ужасом ногами я не решился. Да и он перевела наш разговор на другую тему: -- Хочешь пыльцы? -- И вытащила из сумочки . пакетик. Я взял его в руку и надорвал... -- А ты? Он покачала головой, странной такой головой, головой, на которой абсолютно не было никакой короны. -- С сегодняшнего дня я с этим покончила. -- Почему? -- удивился я. -- Не хочу больше одурять себя разной гадостью. И снова я ничего не понял... -- Гадостью? Почему? -- Да потому что пыльца и божественный нектар делают из нас идиотов. -- И божественный? -- Конечно. Ничего себе, вот это да, подумал я, а потом приложил пакетик к ноздрям, закрыл оба глаза -- левый и правый -- и вдохнул в себя аромат пыльцы. Казаться мне стало немного меньше. -- Иногда по утрам у меня это бывает, -- тихо сказал я. -- Вот сегодня, например, мне казалось, что я не очень счастлив. Ужас... А как же, когда это найдет на тебя? -- Никак. Пусть находит. -- Ну да! Сегодня ночью, когда я спал, мне снился сумасшедший дом... Целый сон снился... Ужас! Ты что, хочешь туда попасть? -- Не думаю, что там хуже, чем здесь. -- Как... -- выдохнул я из себя. -- Как ты сказала? -- Да не трясись ты, нас никто не слышит. Легче стало? -- Немного, но все равно придется добавить. Я иду на десятый ярус, в забегаловку братца Великана. -- Можно я пойду с тобой? -- Только надень корону! -- А если не надену? -- Как хочешь... На таможне придется. Он поднялась с порога. Маленькая, тоненькая, сероглазая, черноволосая. Одета он была в сильно поношенное широкополосое платье, выдававшее в нем довольно низкую корону. Он была очень красивая. -- Как твоя кличка? -- спросил я, когда мы направились к эскалатору. -- Золушка. -- А с какого ты яруса? -- Да плюнь ты на все эти ярусы! -- вдруг воскликнула он, и я подумал, что иметь с ним дело крайне, крайне, крайне опасно. Подумав об опасности, я стал думать об опасности. Было самое время сбежать от братца Золушки. Но ведь он была чрезвычайно красивая! Я повернулся назад. Из подъезда обшарпанного шикарного дворца, на пороге которого он недавно сидела, вышел и пошел за нами какой-то братец пятизубочник. Наверное, решил я, это один из тех самых братцев, которые цепляются к одиноким красивым братцам, несколько от меня физиологически отличающимся, чтобы силой или подачкой вступить с ними в некоторые физиологические связи. Я представил себе братца Золушку в его объятиях. В объятиях этого толстого противного пятизубочника! Я не хотел, чтобы братец Золушка попала в его объятия! Я хотел братца Золушку сам! -- Иди к братцу Великану, я скоро приду, -- сказал я и повернул себя быстро назад. Я надвигал себя на него Железным Бастионом. Через минуту мы друг друга догнали. Он сделал шаг в левую сторону, но не приподнял корону. Я схватил его за фалду фрака. -- Почему не снимаешь корону перед младшим по рангу, братец родимый пятизубочник? -- Виноват, братец девятизубочник, -- пробормотал он и попытался вырваться. Я не отпускал. Наконец он стянул с головы корону. Был он очень стар и очень лыс. -- Виноват, братец девятизубочник, замечтался... -- Ах, он, видите ли, замечтался! -- уже совершенно серьезно рассердился я. -- Мечтать нужно у себя в шикарном дворце! Он с силой дернулся. Я не выпускал. -- Служи! -- приказал я. Служить он не стал -- еще раз дернулся и прошипел: -- Да отпусти же, тебе говорят! -- Что?! Всякие тут паршивые пятизубочники не снимают перед тобой корону, а потом еще и огрызаются? Ну я тебе сейчас покажу... -- Хорошо, -- зло выдавил он из себя. Его лицо сделалось пепельно-черным, в уголках губ появилась пена. Он отвернул лацкан фрака... и я увидел своими вмиг онемевшими глазами серый орден, на котором была изображена обвитая черной змеей маленькая белая двадцатизубая корона. Что-то во мне здорово дернулось, я вытянулся в струнку. В моем несчастном желудке царил настоя- щий сумбур, но мысль о том, что на этот раз я вляпался в историю хуже некуда, была четкой до безобразия. -- Виноват, братец Белый Полковник, -- как можно громче и как можно подобострастнее рявкнул я. -- Меня ввела в заблуждение твоя секретная корона. Чего изволите? -- Служить! -- Так точно! -- Кличка, братец родимый девятизубочник? -- Пилат III. -- Ага... -- Так точно! -- Место службы? -- Департамент круглой печати Министерства внешних горизонтальных сношений. -- Синекура? -- Постановщик печати. -- Право- или левосторонний? -- Так точно: левосторонний, -- ответил я и от себя лично, хотя братец Белый Полковник -- Великий Ревизор Ордена Великой Ревизии -- вовсе не спрашивал, добавил: -- Порядочная шлюха! -- Ага... О чем, братец Пилат III, ты разговаривал с братцем, который сидела на пороге? Докладывай. Я доложил: -- О чем обычно разговаривают братцы с братцами, несколько от них физиологически отличающимися, когда собираются вступить с ними в некоторые физиологические связи? Да ни о чем таком особенном... -- Вы договорились встретиться? -- Так точно! -- Где? -- В забегаловке братца Великана. -- Когда? -- Сейчас. -- Спецзадание: сойтись с ним как можно ближе, запомнить все, что он говорит, передать все мне. Сегодня в двадцать один ноль пять я буду ждать тебя вот по этому адресу. -- Братец Белый Полковник протянул мне визитную карточку, в левом углу которой была изображена обвитая черной змеей маленькая белая двадцатизубая корона. Спрятав карточку в карман, я опять вытянулся в струнку. От моего прежнего состояния психического неравновесия, возможно, из-за действия пыльцы, возможно, благодаря благотворной встрече с Великим Ревизором, не осталось и следа. Я снова ощущал себя настоящим братцем: братцем, готовым не раздумывая выполнить любое исходящее снизу приказание. Меня наполнили бодрость и радость. Железный Бастион запел вечную песню победы. -- Все ясно? -- спросил меня братец Белый Полковник. -- Так точно! -- рявкнул я, хотя и подумал, что ясно мне все, кроме одного: если братцем Золушкой заинтересовалась Великая Ревизия, нужно держать себя от него как можно дальше, однако как мне держать себя как можно дальше, если мне приказано сойтись с ним как можно ближе, а? А братец Белый Полковник, ничего более не добавив, развернулся и не спеша зашагал в противоположную эскалатору сторону. Вдруг сбросил личину, превратился в белое облачко и дематериализовался. Спустя минуту дематериализовалась и валявшаяся на асфальте личина. Асфальт в месте личины продолжал дымиться, я немного посмотрел на дым глазами и пошел ногами к эскалатору. ГЛАВА ВТОРАЯ Вообще-то забегаловка "У братца Великана", как и все остальные на десятом ярусе, обслуживала только братцев десятизубочников, но братец Великан слыл демократом и принимал за соответствующую подачку монеты от посетителей всех рангов, как ему, впрочем, и было предписано специальным циркуляром. Это делало забегаловку "У братца Великана" популярной в среде тех братцев, что занимались всякими светлыми махинациями и были вынуждены встречаться с братцами более высоких или менее низких рангов. Смачно улыбаясь, швейцар распахнул передо мной дверь. В забегаловке никого не было, только компания таких же, как я, девятизубочников проводила перед началом службы свою обычную утреннюю зарядку. Братец Золушка сидела в углу на стуле за легкой пластиковой занавеской. При моем появлении он махнула братцу Пилату III рукой. Я ответил щелчком каблуков и пошел к братцу Великану, карлику, десятизубая корона которого едва высовывалась из-за медной стойки. На мое приветствие он ответил зловеще-радостной улыбкой. -- Два божественных, -- сказал я, но после того, как сказал, вспомнил, что мне говорила братец Золушка о пыльце и нектаре, и поправил сказанное: -- Один божественный и какой-нибудь фрукт подешевле. Братец Великан не шелохнулся, братец Великан продолжал читать газету, разложенную на стойке. Я вытащил из потайного кармана пять десятизубови-ков. Братец Великан покачал короной. Я понял, убрал десятизубовики и достал пятнадцатизубовик. Кивнув в знак нашего согласия, братец Великан спрятал газету в бронированный сейф, наполнил бокал божественным, достал из-под прилавка контрабандную сливу, положил контрабандную сливу на мелкую тарелочку с серой каемочкой, отсчитал сдачу, причем пятизубовиками, один пятизубовик движением ловкой руки сбросил под стойку, а все остальное пододвинул мне. Почему-то на этот раз возражать, как того требовали от меня правила хорошего тона, я не стал, и отсутствие у меня хорошего тона привело братца Великана в некоторое недоумение и еще более зловеще-радостную улыбку. Уже понимая, что имею дело с кем-то не тем, за кого он себя выдавала, что это, несомненно, братец довольно низкого ранга, по каким-то своим тайным причинам скрывающая свою истинную экзистенцию, я взял в две руки бокал и тарелочку с серой каемочкой и, чеканя шаг, направился к братцу Золушке. При моем приближении он опять сняла с головы корону и спрятала в сумочку. Достоинство короны я разглядеть так и не умудрился. Остановившись возле столика, я как можно громче щелкнул каблуками, но рявкать "чего изволите?" не осмелился по конспиративным причинам. Он улыбнулась, его лицо побелело. Он была необыкновенно красивая. -- Что стоишь? Садись, -- сказала он. Я сел. -- Надеюсь, братец Золушка, от фрукта ты не откажешься? Неожиданно он рассмеялась, хотя ничего особенно смешного я не сказал. А может, все же сказал, но только не понял, что сказал что-то смешное. -- Я пошутила. Золушка -- имя из сказки, которую я очень люблю. -- Любишь сказки?.. Но ведь сказки -- это ложь! Ты что, хочешь сказать, что любишь ложь? -- А ты читал хоть одну сказку? -- Конечно, нет. Зачем читать ложь? -- Как же ты можешь утверждать, что сказки -- ложь, если ты ни одной не читал? -- Если бы это была не ложь, то сказки назывались бы не сказками, а как-то совсем по-другому. Так как твоя настоящая кличка? Моя -- Пилат III. -- Принцесса, -- ответила братец Золушка. -- Принцесса? -- не поверил я. -- Как... Принцесса? Тот самая Принцесса? -- Ну да, та самая. -- Сынок Самого Братца Президента? -- еще более не поверил я. Он молча кивнула, вытащила из сумочки и положила на стол корону. Двадцать один зуб! Кое-как справившись с приступом чуть не задушившего меня кашля, я вскочил со стула на ноги и застыл перед братцем Сынком Самого Братца Президента по стойке "смирно" двадцать первой степени. -- Чего изволите? -- как можно громче и как можно подобострастнее рявкнул я. Он почему-то сразу же погрустнела. -- Сядь, пожалуйста. И пожалуйста, не кричи и не таращь на меня глаза. Я упал на стул. Мои руки потянулись к бокалу с божественным нектаром, я попытался с ними совладать, упрятав под стол. Упрятал. Упрятать глаза было некуда, разве -- зажмурить, но на это я не решился и продолжал таращиться на братца Принцессу. А он сказала: -- Давай договоримся, что в отношениях со мной ты забудешь о рангах. -- Как это... -- было попытался заикнуться я. -- Да так. Будто в Нашем Доме нет никаких рангов. -- Это как... -- опять было попытался я заикнуться. -- Я уже жалею, что показала тебе эту дурацкую корону... Ну, договорились? -- Если братец Принцесса приказывает... -- Не приказываю -- прошу. Идет? -- Так точно, -- неуверенно рявкнул я и стал размышлять о том, что все это очень, очень странно. Прошу... Влиятельнейшая корона -- и просит. Просит, когда нужно отдать приказ. Двадцатиодно-зубая корона просит у короны девятизубой! Мои размышления прервала братец Принцесса, он положила руку на мое запястье моей, братца Пилата III, руки. -- Скажи, а почему ты остановился и заговорил со мной? -- Можно я сначала немножко попью божественного нектара? -- попросил я. Он кивнула головой без короны, и я залпом осушил бокал. -- Так почему? -- Да ведь ты красивая! -- Разве только поэтому? Честно. Раз братец Принцесса, сам Сынок Самого Братца Президента, приказывала, хотя вроде бы просила, говорить честно, я не имел права говорить нечестно. К тому же любые свои высказывания и любые свои действия я мог смело списать на полученное от братца Белого Полковника спецзадание. Вот почему яцсказал: -- Глаза, все дело в глазах... Когда я вижу такие глаза у себя в зеркале, всегда страшно пугаюсь. Трепещу от ужаса! Такие же глаза мне снились сегодня целый сон ночью, когда я спал, -- у сумасшедших. Ужас, ужас, ужас! Ведь сумасшедшие -- это те, кому кажется, а когда братцу что-либо кажется, он галлюцинирует, а галлюцинации -- это иллюзии, а иллюзии -- это порождение враждебной нам окружающей Наш Общий Дом ядовитой среды. Я понизил голос и продолжил: -- Сегодня утром, когда я только-только проснулся, я галлюцинировал. Я вроде бы был не очень счастлив... Они-то, наши славные братцы мыслево-дители, конечно же, лучше знают, счастлив я или нет. Тогда что же это, я им не очень верю? Конечно, верю. Все братцы в Нашем Доме верят. А те редкие, кто не верит, кому это кажется, те просто сумасшедшие. Значит, я тоже сошел с ума? Ужас! Но ведь, как правило, мне ничего не кажется. Значит, я не совсем сошел с ума, а только чуть-чуть? Ну а это чуть-чуть... считается или не считается? Ужас это или все же не очень ужас?.. Вот об этом я и думал, когда шел по переулку. И вдруг встретил тебя. У тебя был взгляд из сна, из зеркала по утрам... но я почему-то даже не затрепетал от страха, а почему-то даже обрадовался... Да, видит Сам Братец Президент, обрадовался, да... Братец Принцесса сжала мое запястье братца Пилата III. -- Твои глаза там мне тоже понравились. Именно потому что они были ясными. Такие глаза внизу никогда не встретишь. Это хорошо, что ты галлюцинируешь, очень хорошо. А что тебе еще кажется? -- Иногда мне кажется, что в моем шикарном дворце... шикарно не то чтобы очень... И еще что радостная вечная песня Железного Бастиона радостна тоже не очень... -- Все? -- Так ведь и этого на троих хватит. -- А бывает, что ты сомневаешься? Ты не сомневаешься в справедливости существующего в Нашем Доме порядка, нет? -- Как это? -- не понял я. -- Порядок может быть только один. А что-то другое -- это уже беспорядок. В чем тут можно сомневаться? В том, что порядок лучше беспорядка? Ну, знаешь... -- Я только развел руками. -- Ладно, -- сразу же согласилась братец Принцесса. -- Об этом поговорим потом. Ты ведь хочешь со мной дружить? -- Это как? -- спросил я. -- Мне хотелось бы, чтобы мы сошлись с тобой как можно ближе... Ага, -- подумал я, -- оказывается, дружить-то с братцем Принцессой и приказал мне братец Белый Полковник. Тут их приказания и желания полностью совпадали. Желая дружить, я рявкнул: -- Я очень хочу с тобой дружить! А братец Принцесса, улыбнувшись, продолжила: -- Вчера я ушла из дворца... Навсегда. -- Навсегда? -- не поверил я. -- Не могу там больше жить. -- Что? -- Мне там все надоело. -- На двадцать первом ярусе? -- На двадцать первом... -- Надоела Великая Мечта? -- Да ты просто не знаешь, что это такое! -- Значит, именно поэтому за тобой подглядывает братец Белый Полковник? -- С чего ты взял? -- Тот пятизубочник... -- Это был Белый Полковник? Я понял, но слишком поздно, что сдуру сболтнул секретное лишнее. Но вроде бы братец Белый Полковник не приказывал мне не сбалтывать сдуру братцу Принцессе секретное лишнее, и я рявкнул: -- Так точно! -- Да не кричи ты, пожалуйста... О чем он спрашивал? -- Братец Принцесса приказывает мне доложить ему о всех наших разговорах? -- Ничего я не приказываю... Конечно, в покое они меня не оставят. Мы помолчали. Когда мы помолчали, я вспомнил, что должен продолжать собирать разведывательную информацию, которую ждет от меня братец Белый Полковник. Не выполнить спецзадание я не мог. Законспирированно безразлично спросил: -- Что ты собираешься делать? -- Не знаю. Ничего... -- Где будешь жить? -- Сниму комнату в каком-нибудь отеле. -- Сними, если, конечно, хочешь, на девятом ярусе в "Черном яблоке". Это отель без непорядочных шлюх. Я там недалеко живу. -- Хорошо. Я вытащил из кармана подаренные мне братцем Принцессой часы. Щелкнул крышкой. Было уже восемь двадцать. -- Пора идти? -- Минут через пять. Часы приглушенно пиликали в моей ладони, звуча диссонансом с радостной песней Железного Бастиона. Я приложил их к левому уху... Чудно, и вот это он называла музыкой?.. -- Где ты служишь? -- спросила братец Принцесса. -- В департаменте круглой печати Министерства внешних горизонтальных сношений, -- ответил я и убрал часы во фрак. -- О! Пилатик, ты бываешь за Железным Бастионом? -- Нет. -- Ты не видел живую природу, жаль... -- Какую природу? -- Ну, окружающую среду. -- А, ядовитую окружающую среду -- почему, видел... По телевизору. Ужас! Не знаю, чего некоторые братцы туда так рвутся. -- По телевизору не видно главное -- не виден цвет. -- Какой еще цвет? -- Кроме черного и белого, существуют другие цвета: синий, желтый, красный... Их много, не говоря уже об оттенках. А в Нашем Доме повсюду горят монохромные лампочки. Кроме дворцов на двадцать первом ярусе. Вот почему мы все видим в черно-белом свете. Я беспокойно заерзал на стуле, на котором сидел. Возможно, самому Сынку Самого Братца Президента и позволялось иногда нести всякую бредя-тину, но я-то, вовсе не сынок, как был должен реагировать на подобные сумасшедшие высказывания? Меня об этом братец Белый Полковник не инструктировал. -- Ты бы потише... -- жалобно заскулил я. -- А я не боюсь. -- Братец Принцесса... -- И пожалуйста, никогда не называй меня братцем. Я не братец, я -- женщина! Ничего себе -- не братец, подумал я, ничего себе -- какой-то женщина... И в одно какое-нибудь мгновение перед моими несчастными глазами во всех своих страшных подробностях пронесся давешний сон: мрачные, узкие, грязные коридоры, палаты, заполненные бывшими братцами в клетчатых фраках. Мне захотелось бежать. Но я не имел ни малейшего права не выполнить спецзадание, пусть даже подвергая и без того несколько расстроенную психику воздействию этой новой заразной заразы. Посмотрев на мое возмущенное лицо, братец Принцесса ласково улыбнулась. -- Не бойся, то, что они называют безумием, совсем не заразно. Да и никакое это не безумие. Никогда и ничего не бойся. Запомни: все наши несчастья от страха, страх -- самая страшная зараза. А они заставляют нас всех дрожать, чтобы им было проще над всеми нами измываться... Затрепетав от ужаса, я закрыл уши руками. Зажмурил глаза. Стиснул зубы, чтобы не сказать братцу Принцессе что-нибудь такое, чего подобной короне сказать не мог... Но он отвела мои руки в стороны и примирительно спросила: -- Хочешь сегодня взглянуть на живую... на окружающую среду? Не веря собственным ушам, я разжмурил глаза. Нижняя челюсть отвалилась от верхней сама... -- Ты можешь вывести меня за Железный Бастион? -- выдавилось из меня. -- Нет. Но я знаю, как и где это можно сделать, не выходя из Нашего Дома. Часов в девять тебя устроит? -- В девять... Никак нет, в девять никак не могу, -- с сожалением сказал я. А потом, будто кто-то задергал меня за язык, взял его да и сказал им: -- В девять мне приказано быть у братца Белого Полковника. -- А... -- Я обязан доложить ему о нашей встрече. -- Конечно, -- погрустнела он. -- Да ты не бойся, ничего лишнего я не скажу, прикажи только. -- Я не боюсь! -- гордо сказала братец Принцесса, и его глаза так и полыхнули безумием. -- Мне надо идти, можно? -- Иди. -- Я приду в отель часов в десять, можно? -- Я буду ждать тебя в холле. -- До свидания, бр... Принцесса. Я направился к выходу, завернул к стойке, выпил залпом два бокала божественного нектара и, щелкнув на прощанье братцу Принцессе каблуками, вышел из забегаловки. ГЛАВА ТРЕТЬЯ До расположенного на пятнадцатом ярусе родного Департамента круглой печати я был обязан добираться по своему девятому ярусу: доехать на трамвае до Южного Железного Бастиона и спуститься на эскалаторе вниз. Спрятав все имеющиеся у меня в карманах монеты ниже девятизубовиков в потайной карман фрака, я подошел к таможне. Братцы таможенники произвели тщательный таможенный досмотр. Потайной карман вместе с припрятанными монетами они обнаружили, и мне пришлось уступить им пару пят-надцатизубовиков, чтобы получить тайное разрешение пронести вверх остальные. Поднявшись ярусом выше, я заспешил к остановке трамвая. На остановке трамвая собралась большая трамвайная толпа. Увидев толпу, я вдруг вспомнил, что увидел толпу в четверг, значит, в это самое время по нашему девятому ярусу собирался проехать трамвай с одним из братцев мыслеводителей из Кабинета Избранных. Пристроившись в конец толпы, я стал ждать. Тут было много переодетых в штатские конспиративные фраки братцев из Ордена Великой Ревизии и братцев из Ордена Святой Экзекуции, которые крайне зорко бросали по сторонам бдительные взгляды. Один из этих взглядов попал прямо в меня. Я отвернулся лицом к ближайшему шикарному дворцу и стал смотреть на ближайшую стену, которую снизу доверху облепляли предвыборные плакаты обеих кабинетных партий: белая кошка в черную полоску -- левосторонней, черная кошка в белую полоску -- правосторонней. Несмотря на то, что выборы уже давно прошли, плакатами были оклеены все шикарные дворцы на всех улицах всех ярусов всего Нашего Дома, делая все это еще гораздо шикарнее. Обе партии призывали голосовать за Самого Братца Президента. Мне сильно захотелось проголосовать за братца Президента еще раз. Но тут из-за угла вышел трамвай. Я надеялся, что первым к остановке прибудет обычный, рейсовый, а это оказался не обычный, не рейсовый, -- это оказался даже не спецтрамвай для тех, у кого имелись спецкарточки о выслуге, а кабинетный, бронированный, в яркую широкую полоску, с затемненными и пуленепробиваемыми окнами, за которыми в трамвае сидел демонстрировавший нам нерушимую с нами связь братец мыслеводитель из Кабинета Избранных. Трамвай остановился. Открылись двери. Какой-то братец из толпы попытался придвинуться к трамваю поближе, видимо, чтобы получше разглядеть невиданную двадцатиоднозубую корону, но его тут же оттеснили братцы орденоносцы из обоих Орденов, скрутили и поволокли. Все остальные громко крикнули "Ура" и "Да здравствует Кабинет Избранных!" Я постарался, чтобы мой крик был самым громким криком. Звякнул звонок. Двери закрылись. Трамвай пошел дальше, по улице, стиснутой с двух сторон полосатыми громадами шикарных дворцов, упиравшихся крышами в потолок девятого яруса, оканчивающейся в далекой дали невообразимой мощью неприступного Железного Бастиона, певшего, как и всегда, вечную песню радости нашей бесповоротной победы над диким хаосом окружающей Наш Общий Дом ядо- витой среды. Я посмотрел вслед ушедшему трамваю. Следую- щего пришлось бы ждать никак не менее десяти минут. Поразмыслив, я решил рискнуть: добраться до родного департамента по пятнадцатому ярусу. Пройдя беглый таможенный досмотр, во время которого братцы таможенники, конечно же, не преминули уговорить меня уступить им еще пару монет, я сошел на пятнадцатый ярус. Рядом со стоянкой такси, на мое счастье, святых экзекуторов не оказалось. Я залез в автомобиль и назвал братцу таксисту родной адрес. Взглянув на мою корону, он протянул руку. Я порылся в карма- нах, вложил в братцевскую руку пять пятнадцатизубовиков и те пятизубовики, которые были всучены мне братцем Великаном в его паршивой шикарной забегаловке, так как понял, зачем ко мне эта рука была протянута. Братец таксист молча спрятал деньги в карман и все так же молча тронул автомобиль и нас с места. Его молчание показалось мне подозрительным, я было решил, что нужно испугаться, что он отвезет меня в ближайший участок Ордена Святой Экзекуции, но не испугался, так как вспомнил, что получил от братца Белого Полковника специальное спецзадание. Впереди, на высокой полосатой тумбе, показался одетый в форменный полосатый фрак братец святой экзекутор, браво размахивавший туда-сюда полосатым экзекуторским жезлом. -- Пригнись, -- сказал мне братец таксист. -- Да ладно... -- ответил я на эту подсказку. И потом из самолюбия добавил: -- Спецзадание. Братец таксист кивнул короной, а братец святой экзекутор, меня не заметив, отвернулся в сторону. И мне стало обидно -- когда нельзя, обязательно остановят, а когда можно, обязательно не остановят... "Тоже мне орденоносец, -- подумал я, -- так-то ты выполняешь свои служебные обязанности?" И решил сегодня же записать в книгу жалоб и предложений предложение о том, чтобы этого святого экзекутора сильно повысили в ранге. После этого решения мои мысли вернулись к братцу Принцессе. А мысли о братце Принцессе заставили меня подумать о братце Белом Полковнике, интерес которого к братцу Принцессе теперь не вызывал во мне недоумения. Неясно мне было другое: почему он именно мне поручил сойтись как можно ближе с такой короной? Конечно, как и всякая любая другая порядочная шлюха, я являлся полуорденоносцем, то есть внештатным сотрудником Ордена Великой Ревизии, но ведь всегтаки я не был профессионалом, а в любом ближайшем участке Великой Ревизии более чем хватало и профессионалов. Ответа на этот коварный вопрос я не находил и, чтобы больше не ломать себе понапрасну желудок, снова вернул свои мысли к братцу Принцессе. Такси остановилось возле департамента, тем самым прервав все мои размышления, сколько их у меня ни было. А было их у меня вообще-то два: о братце Принцессе и братце Белом Полковнике. Но о братце Белом Полковнике я уже размышлять перестал, и думал только о братце Принцессе, поскольку братец Принцесса была красивая, а братец Белый Полковник, хоть он мне и очень нравился, нисколько от меня физиологически не отличался. Даже несмотря на свою корону. Вот братец Принцесса отличалась и короной, и физиологически. К тому же он была красивая, и я думал о братце Принцессе. Но тут такси остановилось. Братец таксист протянул руку, я понял, вложил в эту руку пятнадцатизубовик и, громко хлопнув дверцей автомобиля, выбрался наружу, при этом чуть не столкнувшись с каким-то почтенным братцем пятнадцатизубочником. Кое-как увернувшись от столкновения, я даже успел почтительно приподнять корону. Братец пятнадцатизубочник лишь что-то пробурчал себе под нос, видимо, какое-то нравоучение, но так как из-под его носа я ничего не расслышал, то нравоучения не понял, а так как не понял, то вошел в родной департамент без всяких нравоучений. Братец ассистент при знамени братец Мона Лиза сидела в своей отгороженной от бронированного хранилища толстой бронированной перегородкой маленькой бронированной ассистентской. -- Привет, -- радостно сказала он, растянув в радостной улыбке ярко-белые от губной помады губы. -- Привет, -- радостно сказал я. -- Ну что у нас тут, братец, новенького? -- Тобой интересовался братец Цицерон П. Просил зайти, как только закончишь инструктаж. -- Ударение он сделала на слове "просил". -- Просил? -- очень сильно засомневался я. -- Да... представляешь, именно так и приказал. С чего бы это, подумал я одной мыслью, что могло произойти такого, что заставило начальника департамента просить зайти к себе обыкновенного постановщика печати, да к тому же еще и не срочно! И тут другая, вторая, мысль подсказала мне, что всего каких-нибудь полчаса назад или минут сорок, а может быть, и сорок пять... меня уже кое о чем просила влиятельнейшая корона. Что-то творилось явно неладное в Нашем Доме. -- Что у нас сегодня? --- справившись с удивлением, поинтересовался я. -- Две группы, -- радостно улыбаясь, ответила радостная братец Мона Лиза. -- Состав? -- Десять и восемь братцев. -- Время? -- Девять тридцать и четырнадцать ноль-ноль. -- Ясно. Набрав сверхсекретный шифр, я открыл толстук бронированную дверь, с которой сорвал сверхсекретную печать. Вошел в хранилище. Сделал запись о своем прибытии в журнале прибытия. Сел на стул, стоявший непосредственно под портретом Самого Братца Президента, и стал испытывать радость от того, что под ним сижу. Но в желудок опять полезли разные мысли. Я попытался их разогнать, они меня не слушались и не разгонялись. А не разгонялись они потому, что я постоянно думал о встрече с братцем Принцессой, вспоминая наши с ним откровенные разговоры, в том числе свои собственные разговоры о том, что иногда мне кажется, будто бы я не очень счастлив. А что, братец Пилат III, сказал я себе, давай вот так, спокойно, без всяких эмоций, с тобой разберемся, что нам кажется и насколько нам кажется, совсем ты спятил или только чуть-чуть. Сказал, помолчал немного, а потом продолжил: раз братцы мыслеводители и Сам Братец Президент объявили всех братцев Нашего Дома счастливыми, то так оно и есть и иначе быть не может. Раз этого быть не может, значит -- мне только кажется. Раз мне кажется, значит -- я сошел с ума. Да, сошел: нормальному братцу ничего казаться не будет, нормальный братец всегда вооружен прочными знаниями, разработанными Кабинетом Избранных, наша сила в знании, а не в незнании, к чьей области относится понятие "кажется"... С другой стороны, окружающая среда меня подери, раз я сошел... иногда схожу с ума, то в эти-то самые мгновения я уж точно не могу быть счастливым, поскольку братцы мыслеводители из Кабинета Избранных объявили всех сумасшедших не счастливыми, а несчастными... Это что же выходит-то? Выходит, что когда мне кажется, что я не совсем счастливый, мне это не кажется, а так и есть на самом деле. Но ведь братцы мыслеводители не раз говорили, что сумасшедшим так только кажется, и из-за этого именно "кажется" они-то и несчастны... Тут я подумал, что, наверное, мне только кажется, что мне кажется, что я иногда бываю не очень счастлив. Но ведь все равно кажется, братец Пилат III, сказал я, не одно, так другое кажется. Качественно другое, братец Пилат III, поправил я братца Пилата III -- одно дело, когда тебе кажется, что ты не очень счастлив, и совсем другое дело, когда тебе кажется, что тебе это только кажется... Я совсем запутался в коварных нитях собственных предательских мыслей. Чтобы распутаться, встал со стула и прошелся по трем метрам туда и трем метрам сюда, составлявшим хранилище. -- Я счастлив, я счастлив, я счастлив... -- громко повторял я. Тут в приоткрывшуюся дверь просунулась корона братца Моны Лизы. Он спросила: -- Ты чего? Я ответил с достоинством: -- Не видишь -- радуюсь. -- Чему радуешься? -- радостно улыбаясь, спросила братец Мона Лиза. -- Тому, что живу в Нашем замечательном Доме, чему еще тут можно радоваться? -- А можно мне с тобой немножко порадоваться? -- Ну, порадуйся, -- согласился я. Мы стали радоваться вместе, весело-весело радоваться, но уже через минуту братец Мона Лиза прервала нашу радость, сказав: -- Тебе пора идти на инструктаж. Я пошел, а так как мне нужно было идти на инструктаж, пошел на инструктаж: набрал шифр, закрыл за собой толстую бронированную дверь, поставил на нее печать и направился в персональный кабинет братца четвертого зама братца Цицерона И. Четвертый зам, кличка братец Апостол, плотный, высокий одиннадцатизубочник с густыми белыми бровями над маленькими глазами, был моим непосредственным начальником, так как был замом по науке и по совместительству возглавлял отдел совершенствования нашей департаментской круглой печати. В его прямые обязанности входил ежедневный инструктаж высших сотрудников, то есть меня. Братца Апостола, в свою очередь, через день инструктировал третий зам, инструктируемый раз в неделю вторым замом, которого раз в месяц инструктировал первый зам, раз в год получавший инструкции от самого братца Цицерона И. Известно, что вместилищем разума братцев являются желудки. Но на мой просвещенный знаниями Самого Братца Президента взгляд, вместилищем разума братца Апостола являлся желчный пузырь. Во всяком случае, все находящиеся с ним рядом предметы, словно бы вобрав в себя его настроение, дышали на меня именно желчью. Когда я входил в его персональный кабинет, первым же делом тайком оглядывался по сторонам и по степени дыхания желчью стола, стульев, дивана и телефонов мог с абсолютной точностью судить о душевном состоянии своего непосредственного начальника на данное мгновение. При моем появлении он говорил что-нибудь вроде: -- Так, значит, явился... А я тебя уже жду (или -- зачем пришел так рано?), разве трудно, братец Пилат III, прийти вовремя? И почему это у тебя расстегнута верхняя пуговица на фраке, которая должна быть застегнута? И что это из-под твоей девятизубой короны торчат двадцать тысяч сто сорок пять волосиков, а не как положено по уставу департаментской службы -- не двадцать тысяч сто сорок? Разве можно в таком виде являться к младшим по рангу? Это что же, а, братец Пилат III, выходит, ты меня... ты меня не уважаешь? Это что же, ты специально решил оскорбить меня своим видом? Меня? Оскорбить? Да ты что это себе позволяешь, а? На этот раз, однако, к разлитой по мебели желчи примешивалась и хорошая толика зависти. Братец Апостол учить меня нравам не стал -- вышел из-за стола и стал методически равноугольно расхаживать по кабинету, почтительно держа в пухлых руках толстую инструкторскую книгу с фотографией и автографом самого братца Цицерона II на обложке. -- Основное назначение Департамента круглой печати, который является представительством Министерства внешних горизонтальных сношений в районе спецзоны Южного Выхода, -- сразу же начал читать он, -- заключается... -- ...в представительстве Министерства внешних горизонтальных сношений в районе спецзоны Южного Выхода, -- как того и требовали инструкции, бодро продолжил я. Братец Апостол бросил на меня беглый взгляд и прочитал: -- И... -- ... в постоянной готовности всегда и на самом низком уровне проставить круглую печать на любой, санкционированной внизу специальной визой, прописке. -- Постановка круглой печати глубоко симво-лична, круглая печать... -- с особой радостью в голосе выговорил он... -- ... это символ замечательной гармонии Нашего замечательного Дома, -- радостно подхватил я. -- который... Я вложил в последующие слова всю свою свирепую ненависть: -- ... окружен хаосом окружающей Наш Общий Дом ядовитой среды. -- Куда... -- ... все выходящие братцы должны нести наш свет нашей просвещенности и наш дух нашего самопожертвования, -- радостно подытожил я. -- Необходимость существования Департамента, -- зрачки братца Апостола в глазах сильно расширились, -- круглой печати обусловлена... -- ...необходимостью иметь печать на любом домовом документе, -- затрепетав от восторга, отчеканил я. -- А также... -- ... порядком! Братец Апостол вдруг зевнул, мгновенно смутился собственной неуставной вольности и настороженно-косо на меня посмотрел. Я сделал вид, что рассматриваю стоявший в левом углу домовой флаг, который с каменным выражением влюбленного в знамя лица как зеницу ока охранял братец пятизубочник из вневедомственной охраны. -- Так... Отлично... -- наконец справившись с неуставной зевотой, сказал братец Апостол. Вдруг неуставно чихнул, побледнел до самой короны и скороговоркой выпалил: -- Святое служение Великой Мечте... -- ...наш единственно святой братцевский долг! -- докончил я. На этом официальная церемония проведения инструктажа высших сотрудников завершилась, и, громко щелкнув каблуками, я покинул персональный кабинет братца Апостола. Минут через пять в хранилище печати прибыла первая на этот день группа поиска. Братец Мона Лиза, как и положено, встала при знамени, я торжественно открыл толстую инструкторскую книгу и... -- Дорогие мои братцы! -- с холодной слезой в голосе горячо начал читать я. -- Сейчас, выйдя за Железный Бастион, вы спуститесь в ядовитую бездну окружающей Наш Общий Дом ядовитой среды, куда понесете наш свет нашей Великой Мечты, сконцентрировавшийся в образе нашей славной круглой печати. Свет нашей Великой Мечты был, есть и будет всегда. Пройдут дни, пройдут годы, пройдут чередой века, но этот свет не потухнет и не погаснет, а лишь разгорится с новой могущественной силой, которая поведет нас и наших славных потомков на славные свершения... Закончив читать, я нажал спрятанную в крышке стола секретную маленькую кнопку. В хранилище торжественно заиграл торжественный домовой гимн. Братцы из группы поиска стали поочередно подходить к домовому флагу и, опустившись кто на левое, а кто на оппозиционное правое колено, торжественно целовать кто белую, кто оппозиционную черную полоску. В это торжественное для всех нас время в стене незаметно и чрезвычайно торжественно открылось маленькое окошечко, и маленький такой, незаметненький такой телеобъективчик запечатлел всю торжественную процедуру целования знамени на маленькую микропленку. Целовать черную полоску, конечно, никому не возбранялось, но все-таки Кабинет Избранных на данную минуту состоял из левосторонних, белых, а не из правосторонних, черных, и если правосторонний целовал черную полоску, его могли обвинить в отсутствии истинного домового сверхпатриотизма, если белую -- братцы по партии, когда им это потребуется, упрекнули бы в отсутствии железной стойкости. Целование левосторонним белой полоски в случае чего было легко расценить как махровый антиправосторонизм, черной -- как уклонизм или даже предательство. Так что некоторые братцы целовали обе полоски, что, конечно же, при определенных обстоятельствах можно было запросто истолковать как разброд и шатание. Когда отзвучали последние такты торжественного домового гимна и все братцы, включая сюда и меня с братцем Моной Лизой, вволю нацеловали знамя, я торжественно достал из бронированного сейфа круглую бронированную печать и торжественно опечатал ею все десять прописок. После чего братцы из группы поиска покинули хранилище, братец Мона Лиза оставила знамя, а я направился к братцу Цицерону II. Поскольку братец Цицерон II был братцем Цицероном II, прописан он был на шестнадцатом ярусе и в свой персональный кабинет левого крыла Шикарного дворца Департамента круглой печати добирался из своего шикарного дворца на шестнадцатом ярусе на персональном лифте с персональным братцем лифтером в персональном автомобиле с персональным братцем шофером. Братец Цицерон II был очень толстый братец с круглым, всегда сияющим счастьем лицом, к которому чрезвычайно шла его всегда идеально начищенная персональным братцем чистильщиком корон полосатая, с выгравированными по кругу крупными цифрами "16" корона с шестнадцатью тонкой работы зубьями. Я пробежал через приемную, где за секретарскими письменными столами, уставленными телефонами, селекторами и миниатюрными домовыми знаменами, напряженно скучали три персональных секретаря братца Цицерона II (два других находились в обусловленном списком декрете), вошел в персональный кабинет, щелкнул каблуками и, как было положено, рявкнул: -- Чего изволите? Братцы пятизубочники при двух знаменах (домовом и департаментском) взяли на караул. Братец Цицерон II, не ответив на мое приветствие, продолжал что-то горячо декламировать, при этом размахивая руками. Я застыл в дверях. Наконец, замолчав, он сказал: -- Репетирую речь. Приказали, -- он почтительно показал глазами, закрутившимися в орбитах, на пол, -- прочитать лекцию о выдающейся работе нашего знаменосного департамента в подшефном детском доме. Я почтительно сглотнул слюну и немного подался вперед, чуть шевеля короной в ожидании немедленных распоряжений. -- Ну? -- спросил меня братец Цицерон П. -- Мой ассистентка при знамени, которое в хранилище, братец Мона Лиза передала мне, что ты, братец, приказал братцу Пилату III срочно прибыть в твой кабинет. Чего изволите? -- напомнил я. -- Не приказал, -- радостно хихикнув, воскликнул братец Цицерон II, -- не приказал, а, так сказать, просил! Хорошие, замечательные, я бы сказал, орденоносные новости, так сказать, братец Пилат III. Нас ожидает твое понижение. Открывается новая синекура в нашем, так сказать, знаменосном департаменте. Там, -- он почтительно показал глазами на пол, -- считают, что в окружающую Наш Общий Дом ядовитую среду должен выходить наш представитель. Есть мнение, -- он опять показал глазами на пол, на этот раз еще более почтительно, -- что ты, так сказать, братец Пилат III, самая подходящая для этого кандидатура, как работник, так сказать, принципиальный и, я бы сказал, честный. Я снова сглотнул слюну. Сообщение братца Цицерона II о моем понижении повергло меня в сильнейшее изумление. Не в связи же с моими принципиальностью и честностью меня собирались перевести на новую синекуру! Окружающая среда меня подери, подсказал мне мой умный ум, а ведь это все из-за братца Принцессы! Из-за братца Белого Полковника! Из-за спецзадания, слава Самому Братцу Президенту! -- Сейчас я составлю прошение о расширении, так сказать, нашего недодутого штатного расписания. Так сказать, инспекция на местах, так сказать, представительство гармонии департамента в, так сказать, хаосе, так сказать, дикой ядовитой окружающей среды. Работа в гуще масс. Краткосрочные командировки за Железный Бастион со всеми вытекающими последствиями. -- Он подмигнул мне левым глазом. -- Я направлю прошение, а ты используй свои каналы. Так сказать, иди. Теперь, я уверен, мы будем встречаться чаще. И не забудь, что, так сказать, я оказал тебе, так сказать, содействие. Щелкнув каблуками, я вышел из персонального кабинета. В моем желудке все ликовало. Еще бы! Я был на острие грани значительного понижения! ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Вернувшись в хранилище, я уселся непосредственно на стул непосредственно под портрет Самого Братца Президента и углубился в изучение оружия массовой информации. Чтение газетной передовицы целиком поглотило меня. В ней говорилось об оголтелой антинашдомовской кампании, развязанной гнусно-грязными борзописцами мерзопакостных серых газетено разваливающегося Верха, которая была инспирирована продажными клевретами тамошнего разлагающегося Кабинета Избранных в связи с новым беспощадно-победоносным наступлением наших доблестных орденоносных тараканов на вражескую территорию нашего вечно заклятого врага, обезумевшего в своих тщетных попытках навязать нам чуждые нашему святому духу идеалы и... Зазвонил телефон. С трудом оторвавшись от передовицы, я поднял трубку. -- Хранилище Департамента круглой печати. В трубке молчали. -- Алло! Ничего не слышно! -- крикнул я что было мочи и на всякий случай поднялся со стула. Что-то щелкнуло мне в ухо, потом тихонечко засвистело, наконец я услышал голос: -- Братец Пилат III? -- Так точно! -- С тобой тайно переговаривается братец Цезарь X... От неожиданности я чуть не свалился мимо стула, хотя, согласно инструкции, был обязан стоять по стойке "смирно" двадцатой степени. Справившись с неожиданностью, я прошептал: -- Тень Великого Ревизора? -- и тут же рявкнул, вытянувшись в струнку: -- Чего изволите? -- Сегодня тень, а завтра -- день! Частота ПК, подслушивание исключается. В шесть тридцать на первом нулевом ярусе около восьмой таможни тебя будет поджидать братец извозчик, у которого в правой руке ты увидишь газету "Знамя первого нулевого яруса". Он отвезет тебя в забегаловку "Рог изобилия Великой Мечты". Все! Послышались короткие гудки. Я рассеянно почесал за левым ухом, где чесалось. Положил трубку на отведенное ей инструкцией место... Вот так сюрприз! Братец Цезарь X! Этот звонок братцу Пилату III я мог объяснить себе только моим нечаянным знакомством с братцем Принцессой. Не пойти на первый нулевой ярус я, конечно, имел полное право. Право-то я имел полное. Быть может. Да кто его поймет: полное или неполное? Права в Нашем замечательном Доме так крепко переплетались с обязанностями, что трудно было отделить одно от другого. Право-то, быть может, я имел, однако... Телефон зазвонил снова. -- Хранилище Департамента круглой печати. В трубке и на этот раз что-то щелкнуло, потом протяжно засвистело домовой гимн, и я услышал голос: -- Положи трубку на стол. Не очень-то раздумывая над тем, зачем это тому, кто звонил, понадобилось, я бескомпромиссно повиновался. Из трубки в хранилище просочилось маленькое дымное белое облачко. Облачко колыхнулось... и материализовалось в невысокого сутуловатого братца в пятизубой короне на голове и в не по рангу широкополосом потертом фраке на теле без пуговиц на фраке. -- Голос узнаешь? -- спросил материализовавшийся братец. -- Так точно! -- бодро рявкнул я, вытянувшись в струнку. -- Братец Белый Полковник! -- Идиот! -- гневно рявкнул тот. -- Если бы это понадобилось, я бы и сам тебе представился. Помни о конспирации! Называй меня таинственно братец Э-э. Понял? -- Так точно! -- Трепещи! -- приказал мне братец Э-э. Я стал трепетать. -- От чего трепещешь, братец Пилат III? -- От ужаса! -- трепеща от ужаса, бодро отрапортовал я. -- Идиот! Трепещи от восторга! Я перестал трепетать от ужаса и начал трепетать от восторга. -- От чего трепещешь, братец Пилат III? -- От восторга, братец Э-э! -- От какого восторга ты трепещешь, братец Пилат III? -- От восторга, что живу в Нашем замечательном Доме! -- трепеща от восторга, что живу в Нашем Доме, радостно рявкнул я. -- Правильно трепещешь. Трепещи сильнее. Я стал трепетать сильнее. От моего сильного! трепета завибрировала броня хранилища. -- В стойку! Я застыл по стойке "смирно" двадцатой степени. Броня хранилища продолжала вибрировать еще примерно минуту. -- Служить! -- Так точно! -- Самозабвенно служить! Я приблизился к братцу Э-э, почтительно приподнял фалду его фрака и самозабвенно лизнул егй штаны несколько ниже пояса. Из заднего кармашка штанов выскочила и упала в мою радостную руку конфета. | -- Благодарю за самозабвенную службу! -- поблагодарил меня за самозабвенную службу братец Э-э. -- Всегда рад стараться самозабвенно служит Нашему Дому! -- О чем ты разговаривал с братцем Цезарем X? Ну-ка, докладывай. -- Братец Цезарь X назначил мне встречу о братцем извозчиком на первом нулевом ярусе возле таможни, -- бодро отрапортовал я. -- Ага! Всюду враги, всюду предатели, так я в знал! Ага! -- Так точно! -- Зачем ты ему понадобился? -- Никак не знаю, братец Э-э, он мне не сообщил, -- сообщил я. -- Ага! Враги и предатели, предатели и враги, те и другие! Спецзадание: соглашаться со всеми его предложениями, войти в полное доверие, вызвать на откровенность, все-все-все передавать лично мне. Ясно? -- Так точно! -- И не забудь, что я за тобой постоянно подглядываю... Ничего более не добавив, братец Белый Полко вник начал дематериализовываться: сбросил личи-ну, превратился в дымное белое облачко и просочился в телефонную трубку, все еще лежавшую на столе. Ошалело-счастливыми глазами я почтительно рассматривал оставленную на полу личину. Скоро дематериализовалась и она. У меня зачесалось за правым ухом. Чесать за правым ухом я не решился, поскольку за тако! проступок братцы по левой партии могли бы сира ведливо осудить меня как отступника от железно! партийной стойкости. Почесал за левым. За правым зачесалось гораздо сильнее. Жуть как зачесалось. -- А ну-ка, братец Пилат III, кончай с этил делом! -- рявкнул я на себя. -- Ты что, правым решил предаться? Забыл, что правые в оппозиций? Предателем решил стать? Ну-ка кончай! Но у меня ничего не кончалось, а чесалось во сильнее и сильнее. Тогда я сложил пальцы крести ком, зажмурил покрепче глаза и с ненавистью поче сал за правым оппозиционным ухом. А потом, спрятав пожалованную братцем Белым Полковником конфету в потайную тумбу стола, извлек из потайной тумбы стола заветную бутыль, удобно устроился на стуле под портретом Самого Братца Президента, дай ему Сам Братец Президент здоровья, и выпил сначала один бокал божественного нектара, а после того, как выпил один, выпил еще два других. В желудке несколько прояснилось, что позволило мне более или менее спокойно разобраться в складывающейся ситуации. Мой ум понимал: нужно самым тщательным образом просчитать всевозможные варианты собственных действий на ближайшее будущее. Мое личное отношение к братцу Принцессе было довольно сложным. Во-первых, он была двадцатиоднозубой короной. Во-вторых, он была красивая. Но, в-третьих, он была заразная, а поскольку я и сам порой испытывал приступы некоторых галлюцинаций, то вовсе не хотел, чтобы они участились. Этак, пожалуй, попадешь не в Великую Мечту, а в сумасшедший дом попадешь... Тем не менее вопрос о том, встречаться или не совсем встречаться с братцем Принцессой, передо мной не стоял -- приказ есть приказ, к тому же этот приказ исходил от двух влиятельнейших корон, пусть даже одна половина этого приказа называлась не приказом, а просьбой. От влиятельнейших корон, которые, конечно же, шутки вроде "не совсем встречаться" не любили. Итак, сказал я себе, сегодня вечером ты пойдешь в отель "Черное яблоко" и продолжишь сближение. Пустишь в ход все свое обаяние, вскружишь ему корону. Гм... возможно даже, войдешь с ним в некоторые таинственные физиологические связи. Окружающая среда меня подери, продолжал говорить я себе, братцу Пилату III, который сидел под портретом Самого Братца Президента на стуле, окружающая среда меня подери, а что, если это он вскружит тебе корону, если это он войдет с тобой в некоторые... Вскружит, войдет... Ведь ты же не можешь с полной уверенностью сказать, что отчасти уже не вскружила. А ведь он полоумная, по всему видно... Необходимо всеми силами сопротивляться заразе, спорить с ним, сделав так, чтобы он приказала спорить, и доводами здравого братцевского рассудка отогнать от себя безумие. Выработать иммунитет, перед самой встречей приняв хорошую дозу божественного разумотворящего нектара. И в то же самое время предвидеть, предугадывать, предчувствовать все его желания. Выпив еще один, четвертый бокал, я достал из потайной тумбы стола пожалованную мне братцем Белым Полковником за самозабвенную службу конфету. На блестящей, исключительно черной и невозможно красивой обертке крупными серыми буквами было по-ненашдомовски написано: "Изготовлено в Верху". Осторожно развернув обертку, я чуть лизнул краешек конфеты... Вражеские конфеты были необычайно сладкими, вражеские конфеты явно нравились мне больше, чем невражеские, нравились так, что я даже на одну секунду потерял бдительность и стал мечтать о том, чтобы как-нибудь съездить на Верх, где, как я слышал правым ухом, конфеты продавались на всех ярусах и при этом даже без спецкарточек о выслуге... Постой, остановил я свою мечту, здесь что-то не так! Не могут тебе вражеские конфеты нравиться больше, чем наши, ну просто никак не могут! Наш Дом -- самый лучший Дом во всем Нашем Общем Доме. Каждая отдельная часть Нашего замечательного Дома лучше каждой отдельной части любого другого, об этом все знают, об этом сколько раз говорил Сам Братец Президент. Выходит, у тебя испорченный вкус? Но Сам Братец Президент сколько раз говорил, что наши братцы обладают самым отменным во всем Нашем Общем Доме вкусом. А ты наш братец! У тебя -- наш вкус! Это тебе только кажется, что... Я замотал короной. Ну вот, опять кажется... Я замотал короной сильнее и круче. Казаться мне перестало, и я сказал вслух: -- Тьфу! Дерьмо, а не конфета! Потом осторожно запаковал вражеское дерьмо обратно в обертку и рявкнул: -- Братец Мона Лиза! Он вошла в хранилище, закрыла за собой на бронированный засов бронированную дверь и уселась на мои колени. Я налил ему в бокал божественного нектара. Он выпила. -- К Железному Бастиону сегодня пойдешь? -- спросила он, радостно улыбаясь. -- Конечно. -- Возьми меня с собой. -- Зачем? Я твою долю по дороге не съем. -- Прогуляться хочется. -- Ладно, пойдем. Тут он обратила мое внимание на лежавшую на столе ради моего самолюбия вражескую конфету. -- Что это? -- Да я и сам как-то не пойму. Вроде бы конфета, но если по-настоящему разобраться, то... язык не поворачивается произнести. -- А что тут написано? -- Ну вот тут написано, я так полагаю, что это конфета, хотя это вовсе не конфета. А тут написано, что изготовлена она в разваливающемся Верху. Братец Мона Лиза, не зная, что он ест, пожирала взглядом лежавшее на столе. Причем вместе с оберткой. -- Я вот все думаю, -- сказала он, -- если Верх разваливающийся, то ведь он рано или поздно обязательно должен окончательно развалиться... -- Естественно, -- подтвердил я. -- Так ведь, когда он окончательно развалится, нас же всех засыпет обломками. Я боюсь... -- Не засыпет, -- успокоил я братца Мону Лизу. -- Ты политэкономию когда-нибудь изучала? -- Нет. -- Вот и видно. В политэкономии ясно сказано, что разваливается Верх вверх, а не вниз. На то он и Верх... Я было хотел прочитать ему краткий курс этого предмета, но братец Мона Лиза спросила: -- А можно мне попробовать это? -- спросила меня братец Мона Лиза. -- То, что лежит на столе? Ну если только попробовать... Но никаких гарантий я тебе дать не могу, можешь и отравиться. Несмотря на мое разрешение только попробовать, братец Мона Лиза быстро развернула и быстро засунула конфету в рот. Всю! Всю, а не кусочек, не краешек! Я чуть не лопнул от возмущения. Тоже мне, братец! Сидит у меня на коленях, лопает мои вражеские конфеты, а у самого в короне на два зуба меньше, чем в короне, которая на моей голове. И все это только потому, что он несколько от меня физиологически отличается, хотя отличаться вообще ничем не должна, так как все братцы в Нашем Доме равны. Я подавил в себе возмущение. Ну и пусть! Ну и пусть хоть подавится этим вражеским дерьмом, крикнул я себе, зато за это сегодня вечером я еще раз смогу убедиться, насколько он от меня физиологически отличается. -- Вечером придешь в мой шикарный дворец? -- спросил я, но тут вспомнил, что вечером у меня после встречи с братцем Белым Полковником встреча с братцем Принцессой. Ничего, сказал я себе, уж на что на что, а на то, чтобы лишний раз убедиться, насколько он от меня физиологически отличается, минут десять я найду. -- Посмотрим, -- уклончиво ответила братец Мона Лиза. Я спрятал обертку в потайной ящик стола. Потом достал из потайного кармана фрака часы, подаренные мне братцем Принцессой, и щелкнул крышкой. В абсолютной тишине бронированного хранилища, поющей песню вечной радости Железного Бастиона, послышалось заунывное пиликанье. -- А это что? Дай посмотреть. -- Дай... Тебе дай. -- А что это? -- Не видишь -- часы. -- Я спрашиваю: что это скребется в твоих часах? -- Музыка. -- Да ладно... И это ты называешь музыкой? Вот потеха... -- Он радостно рассмеялась. Посмеявшись, он спросила: -- А на этих часах что-нибудь написано? Я перевернул часы и посмотрел на перевернутую половину. Там действительно что-то было написано, но я не понял что, так как написано написанное было не "изготовлено в Верху", а что-то совсем другое. -- Ну? -- Что ну? Не наши это часы, а что тут написа- ( но, я не пойму. -- Раз часы не наши, то и музыка в них -- тоже : не наша, так? -- Так. -- А раз музыка не наша, то это не музыка, вот. Спорить я, понятное дело, не стал -- щелкнул крышкой и убрал часы во фрак. -- Идем? -- сказала братец Мона Лиза. -- Еще рано. -- Ну и что, прогуляемся. Я опечатал хранилище, и мы вышли на улицу. ГЛАВА ПЯТАЯ Денек выдался славный: температура воздуха на пятнадцатом ярусе всегда была огромная жара -- пятнадцать градусов, а не то, что на моем родном девятом -- девять; фонари, как и всегда, горели ярко, и я, чего-то расхрабрившись, расстегнул верхнюю пуговицу фрака. По тротуару мы шли в полном одиночестве -- на ярусах ниже четырнадцатого братцы разъезжали в служебное время на персональных автомобилях. Иногда, правда, эти автомобили останавливались, из них выскакивали персональные братцы шоферы и помогали выбраться наружу братцам пятнадцатизубочникам, перед которыми персональные братцы швейцары распахивали двери всевозможных департаментов и магазинов. Ни в одном из этих пятнадцатизубочных магазинов я, конечно, никогда не бывал, как тем более никогда не бывала братец Мона Лиза, но мы оба были несказанно счастливы тем, что хоть каждый день можем видеть глазами все это великолепие, чтобы потом пересказывать братцам на своих верхних ярусах, что мы каждый день можем видеть. Братец Мона Лиза привычно пялилась по сторонам. -- Представляю, какие магазины на шестнадцатом ярусе! А на семнадцатом!! А на двадцать первом!!! -- На двадцать первом ярусе никаких магазинов нет, -- возразил я этому представлению. -- Какие могут быть магазины в Великой Мечте? Думать нужно, а то болтаешь без костей в языке... -- Да ладно! Что же, по-твоему, раз Великая Мечта, то и нет магазинов? Где же это, по-твоему, братцы двадцатиоднозубочники покупают покупки, -- на другие ярусы, что ли, ездят? И что это за Великая Мечта, если нет магазинов? Скажешь тоже... -- А зачем им что-то покупать? На то она и Великая Мечта, чтобы, как только подумаешь, все, что подумаешь, тебе доставляют прямо в твой шикарный дворец, причем совершенно бесплатно, даже думать не надо -- сначала доставляют, а потом ты думаешь: а ведь именно этот товар я и хотел, только было подумать о нем собрался. На то она и Великая Мечта. А то что бы это была за Великая Мечта? Это была бы не Великая, если бы за деньги и в магазинах. А Великая -- это когда бесплатно и не в магазинах, понятно? Мы поравнялись с одним из пятнадцатизубочных магазинов, в витрине которого стояла манекенщица, одетая в очень красивое широкополосое платье. -- Мне бы такое, -- дернув меня за рукав, который был на фраке, который был на мне, сказала братец Мона Лиза. -- Куда бы ты в нем пошла? Любой святой экзекутор тебя в твоей короне и в этом платье остановит на первом же перекрестке. -- А я бы в нем по перекресткам не разгуливала. Я бы в нем тебя принимала в своем шикарном дворце. Может, купишь? -- Да ты посмотри только на бирку глазами! Две сотни пятнадцатизубовиков! Откуда у меня такие деньги? -- А фрукты? -- А что фрукты? Много, что ли, я с них имею? На божественный едва хватает. -- Да ладно... Нет, так скоро будут. Я остановился. Остановилась и братец Мона Лиза. -- Это еще откуда? Ну-ка, давай, выкладывай, что ты знаешь. Мне эти твои секретные намеки уже надоели. В скрытой улыбке братец Мона Лиза надула белые губки. Он была красивая. Не такая, конечно, красивая, как была красивая братец Принцесса, но красивая. Особенно -- с надутыми губками. С надутыми губками он была особенно красивая. -- Давай-давай, -- настаивал я, несмотря и не смотря на его красоту. -- Сыт я сегодня всеми вашими штучками по самый ворот фрака. -- Ну хорошо. Может, скажешь, тебя не собираются понизить на новую синекуру с выходом в ядовитую? -- Ты-то откуда знаешь? -- Да ладно... -- ответила, загадочно улыбнувшись, братец Мона Лиза. -- Напрасно, что ли, тобой интересовался братец Белый Полковник? Он замолчала. -- Говоришь, интересовался? -- Звонил в департамент перед самым твоим приходом. -- Говоришь, звонил? -- не унимался я. -- Ну... -- Знаю я, как он звонит. -- Он приказал мне ничего тебе не рассказывать. -- Чего же ты мне рассказываешь? -- А разве я тебе рассказываю что-нибудь такое? Рассказываю я тебе, что он материализовался в моей ассистентской? Ничего подобного я тебе не рассказываю. -- Ну! О чем он спрашивал? -- О чем спрашивал? Да ни о чем. Спрашивал твое личное дело. -- Что у него там, своего моего личного дела нет? -- не на шутку удивился я. -- А я почем знаю?! -- Почему же ты решила, что у меня от этого интереса не будут одни только неприятности? -- Да ладно... Какие могут быть неприятности, если тебя назначают на новую синекуру с выходом. Так что, платье купишь? -- Посмотрим. А в мой шикарный дворец сегодня придешь? -- Посмотрим. А платье купишь? -- Посмотрим-посмотрим. -- Вот и мы: посмотрим-посмотрим... Миновав КПП, мы вошли в спецзону Южного Выхода и остановились на плацу невдалеке от братцев двадцати спецтаможенников, которые в ожидании прибытия группы поиска развлекались разговорами перед входом в Шлюз. Я махнул им рукой, кое-кто ответил мне тоже махом. В спецзоне вечная песня радости Железного Бастиона звучала особенно радостно. От этой радости мы даже немного тайно пообнимались с братцем Моной Лизой. Когда большие квадратные часы на столбе показали тринадцать двадцать пять, прозвенел зуммер. Братцы спецтаможенники выстроились в две шеренги, образовав перед воротами Шлюза узкий коридор. Динамики торжественно заиграли торжественный домовой гимн. По флагштоку, стоявшему возле ворот, сверху вниз чрезвычайно торжественно поползло полосатое домовое знамя. Ворота торжественно отъехали в сторону. Из шлюза, один за другим проходя по таможенному коридору, стали торжественно выходить на плац торжественные братцы из первой на этот день группы поиска. Спецтаможенники торжественно приступили к обшариванию их карманов, пытаясь обезвредить любую вредоносную контрабанду, которую никто никогда не приносил в Наш Дом в карманах, поскольку сразу же после входа сдавал в багажное отделение. Флаг на флагштоке опустился к самому низу. Торжественный гимн зазвучал снова, на этот раз еще торжественнее. Братцы из группы поиска потянулись к знамени и, припав кто на левое, кто на правое колено, стали торжественно целовать кто белую, кто черную полоску. Некоторые по-прежнему целовали обе. Флаг медленно пополз вверх, шеренга братцев спецтаможенников сначала расстроилась, а потом распалась. В воротах показались братцы из группы сопровождения, одеты они были в форменные фраки спецотдела контриллюзий Ордена Великой Ревизии. Через таможенную шеренгу они не проходили, в карманах у них не шарили. А так как это все были братцы с самой проверенной во всем Нашем Доме психикой, братцы, готовые в любую минуту дать самый достойный отпор любым чуждым нашему братцевскому духу нашего всеобщего братцизма иллюзиям, братцы, умеющие сохранять этот дух неприкосновенным даже во враждебном окружении ядовитой окружающей среды, знамя они не целовали, поскольку целованием знамени каждый день по многу трудных часов занимались в спецклассах специальных спецшкол спеццелования спецзнамени. И снова, как всегда, я почувствовал к ним сильнейшую белую зависть... Каждый день, постоянно находясь на боевом чеку, пробираться разлагающимися тропами к поставленной перед тобой Кабинетом Избранных цели. Какое счастье! Какая всепожирающая радость! Какая великая судьба! Однако белая зависть почти испарилась, как только я вспомнил, что отныне и сам являюсь выходящим братцем. Выходящим, поправил мое воспоминание мой ум, но не в составе группы сопровождения. И мне захотелось стать выходящим в составе группы сопровождения. С новой силой захотелось. "Сам Братец Президент, -- стал я просить у Самого Братца Президента, -- ну что тебе стоит, назначь меня в группу сопровождения, я тебя очень прошу, а, Сам Братец Президент? Только назначь, и ты наглядно увидишь, каким я буду мужественным и стойким, все братцы мыслеводители из Кабинета Избранных увидят. Я никогда-никогда не посрамлю твое доверие, только назначь. Я буду стойким бойцом и на деле докажу преданность твоим идеалам". И я пообещал Самому Братцу Президенту, что, если он назначит, я навсегда покончу со всеми своими галлюцинациями. Братцы из группы поиска и братцы из спецотдела Великой Ревизии направились в багажное отделение, откуда через несколько минут стали выкатывать на плац нагруженные тюками тележки. У братцев из группы поиска тележки были в два раза меньших размеров. За воротами КПП тех и других уже поджидали братцы перекупщики товара. К нам подкатил свою тележку братец Великий Князь, с которым лично у меня уже давно установились отношения. -- Что привез? -- спросил я. -- В обиде не будешь. -- Сколько? Он назвал сумму. Сумма была обычной. Ради хорошего тона мы поторговались, а потом я отдал ему мешочки с монетами. Прихватив с собой несколько приготовленных для разных очень нужных братцев подачек, завернутых в пакеты, и передав приготовленную для братца Моны Лизы подачку братцу Моне Лизе, он оставил тележку братцу Пилату III, а сам направился к КПП. Эту тележку с товаром я должен был вручить своему оптовому покупателю, который, в свою очередь, должен был перепродать весь товар мелким торговцам, в обязанности которых и входило собственно распространение. На операции перепродажи я неплохо зарабатывал на божественный. Чтобы вручить причитавшиеся нам подачки, к братцу Пилату III и к братцу Моне Лизе подошли и все остальные братцы из группы поиска. Я покатил свою тележку к выходу из спецзоны, на КПП отдал один пакет дежурному охраннику, и он распахнул перед нами ворота. За воротами меня уже поджидал нетерпеливый братец Малюта Скуратов XXXII -- мой оптовый покупатель. До начала торжественной процедуры постановки круглой печати братцам из второй на этот радостный день группы поиска оставалось не так уж и много времени. Взяв свои личные подачки с собой и оставив с братцем Малютой Скуратовым XXXII тележку, мы с братцем Моной Лизой побежали бегом к департаменту. В департаменте я закрыл хранилище на толстый бронированный засов и уселся непосредственно на стул непосредственно под портретом непосредственно Самого Братца Президента. Достал из потайной тумбы стола заветную бутыль и плеснул в бокал божественного нектара. Выпил. Вздохнул. Подумал: чего это я развздыхался? Радоваться нужно. А я развздыхался, когда радоваться нужно. И приступил к просматриванию подачек, чтобы радоваться. В первой оказались два банана, пять груш и небольшая кучка яблок, среди которых я вдруг выявил маленькую серую фейхоа, от одного взгляда на которую так весь и затрепетал от восторга, который привел в движение все мои было развздыхавшиеся члены, один из которых -- рука -- медленно, но все же неотвратимо потянулся к желанной добыче. Вот уже он стал нежно оглаживать фрукт, намереваясь неумолимо отправить туда, куда в данном случае отправлять вовсе не следовало. Следовало разве лакомиться деликатесами, когда тебя никто не видит? Когда в рот тебе никто не заглядывает? Когда никто не ломает себе желудок, пытаясь угадать: откуда у тебя столько монеты, чтобы с твоей-то паршивой девятизубой короной лакомиться такими не по-рангу деликатесными деликатесами, ввоз которых в Наш Дом строго ограничен таможней, и они свободно доступны лишь самым-самым низко опустившимся братцам? Я сжал кисти рук между коленок ног. Унял трепет и только после этого вскрыл другие подачки. Там были сливы, немного винограда, яблоки, орехи... В одной из подачек присутствовали только яблоки, правда, в большом -- десять штук -- количестве. Конечно, яблоки -- не самая скверная вещь в Нашем Общем Доме, видит Сам Братец Президент, но все же податель мог бы присовокупить к ним что-нибудь более нескверное. Вытащив из потайного ящика потайной тумбы письменного стола черную книгу, я внес в белый список кличку яблочного подателя... Всегда ведь найдется какая-нибудь мелкая причина, чтобы устроить братцу вовсе не мелкие неприятности. Например, вырезать из маленькой микропленки несколько маленьких кадров, чтобы кое-кто увидел, когда станет писать очередную справку о характере этого братца, что братец-то целует знамя не торжественно, а кое-как. Выпив еще один бокал божественного, я позволил себе для неги съесть маленькое яблочко. Обсосал корешок и положил корешок туда, где в потайном отделении потайного ящика в потайной тумбе письменного стола у меня хранилась коллекция потайных огрызков и косточек. Потом распределил то, что требовало подачек от меня, по отдельным пакетам и надписал на них клички получателей. В моем личном распоряжении оставалась довольно значительная куча разной всякой вкусной всячины. Фейхоа я отложил специально для братца Принцессы, завернув в целлофан и спрятав в потайной карман фрака. Возможно, такими штуками его не удивишь, но попробовать пустить пыль в корону очень хотелось. После всего этого мы с братцем Моной Лизой прошли в спецбуфет для высших сотрудников и пообедали. На этот раз я выловил из бульона лишь семь тараканов. Время неукротимо приближалось к четырем часам по спецминистерскому времени, группа поиска уже сгруппировалась в бронированной ассистентской. Открыв толстую бронированную дверь, я пригласил братцев в хранилище. Братец Мона Лиза встала при знамени, я раскрыл толстую инструкторскую книгу и... -- Дорогие мои братцы! -- с холодной слезой в радостном голосе начал читать я. ГЛАВА ШЕСТАЯ -- Второй раз выбраться к Железному Бастиону мне сегодня не удастся -- дела, -- сказал я братцу Моне Лизе, когда торжественная процедура постановки круглой печати закончилась. -- Пойдешь ты. Возьмешь у братца Монте Кристо I тележку и передашь братцу Малюте Скуратову XXXII. Предназначенные мне подачки принесешь мне в департамент, где меня не будет, заберешь свою долю, остальное, распределив согласно вот этому списку, разнесешь по назначению. Сейчас можешь быть свободной, если хочешь, прошвырнись по магазинам, как раз успеешь съездить на свой седьмой ярус и вернуться обратно к моменту входа второй группы. И вот еще что: доставишь мою долю в мой шикарный дворец, где и дождешься меня. Все ясно? -- А платье купишь? -- Посмотрим. -- Вот и мы посмотрим. Но едва он вышла из хранилища, как мне и на самом деле захотелось купить ему это самое платье. Ну просто никакого спасу не было от желания: от желания купить и от желания того, что за этим последует. А что, братец Пилат III, давай возьмем с тобой да и подарим братцу Моне Лизе то, что он хочет, сказал я себе, тогда тебе просто будет добиться того, чего ты хочешь. И я представил себе, что за этим последует. Я принесу платье в свой шикарный дворец, где меня уже будет поджидать братец Мона Лиза. Мы выпьем по бокалу божественного нектара, и он спросит: -- А что это там у тебя в пакете? Я отвечу таинственно: -- Да так, ничего особенного. Тогда он скажет: -- А покажи мне это твое ничего особенного. И я потребую: -- Нет уж, сначала ты покажи мне твое ничего особенного... Тогда он скинет с себя платье, а я надвину на глаза корону не сразу, а только через мгновенье... Я помотал короной. Картина скидывающей с себя платье братца Моны Лизы сменилась картиной бронированного хранилища, где я сидел под портретом Самого Братца Президента и рисовал в своем воображении порнографию. Ты что это себе позволяешь, а, братец Пилат III? Ну-ка, завязывай! Так я сказал сам себе. К тому же мне было жаль двух сотен пятнадцатизубовиков. Даже на материализацию нарисованных собственным безбрежным воображением перехватывающих дух порнографических картинок, которые я рисовал в своем бронированном хранилище под портретом Самого Братца Президента, в своем воображении, окружающая среда меня подери! И я решил отказаться как от покупки, так и от материализации. Но мне было жаль отказываться от материализации. Даже если бы за это и пришлось заплатить две сотни пятнадцатизубовиков. Тут я к тому же подумал о братце Цезаре X, встреча с которым явно сулила мне некоторые блага. Моя дума о получении некоторых благ повергла меня в щедрое состояние. Мне захотелось купить братцу Моне Лизе платье очень, пусть это платье и было бы вовсе не подарком, а только подачкой, поскольку я хорошо себе представлял, зачем я собирался "подарить" платье братцу Моне Лизе. Чтобы дарить подарки, подумал я, нужно быть братцем Принцессой. Подумав о братце Принцессе, я стал думать о братце Принцессе. От одной только думы о нем у меня закружилась корона. Может быть, моя корона закружилась потому, что он была неизмеримо ниже меня по рангу? А что бы было, если бы на его короне располагалось только, скажем, пять зубьев? Кружилась бы моя корона или нет? Или все-таки корона у меня кружилась только потому, что на ней было намного меньше зубьев, чем на короне братца Принцессы? А ядовитая окружающая среда ее знает, решил я в своих сердцах и вернулся мыслями к платью. Поскольку я был прописан на девятом ярусе, то и носил корону с девятью зубьями, а раз я носил корону с девятью зубьями, то и получал жалованье девятизубовиками, а раз я получал жалованье девятизубовиками, то и отовариваться должен был на девятом ярусе. Я набрал номер на диске телефона. -- Пятнадцать дробь седьмой участок Ордена Святой Экзекуции, -- сказала трубка. -- Это ты, братец Малюта Скуратов XXXII, который служит в пятнадцать дробь седьмом участке Ордена Святой Экзекуции? -- Это я. -- А это я -- братец Пилат III. -- Братец Пилат III из Департамента круглой печати Министерства внешних горизонтальных сношений, с которым мы недавно виделись возле КПП в спецзону Южного Выхода, и он отдал мне тележку? -- Да, это я. -- А это я -- братец Малюта Скуратов XXXII. Здравствуй, братец Пилат III. -- Здравствуй, братец Малюта Скуратов XXXII. Братец, мне нужна твоя помощь. -- На сколько? -- Я думаю, приблизительно где-нибудь на пять пятнадцатизубовиков, как договоримся. Сейчас я к тебе зайду. -- Я сам к тебе сейчас зайду. И кое-что с собой прихвачу. Товар я уже продал. -- Ладно, жду. Я положил трубку на место, которое было отведено ей инструкцией, и достал из сейфа парочку яблок поменьше, чтобы начать разговор с братцем Малютой Скуратовым XXXII достойно. Он пришел. С виду это был очень радостный братец десятизубочник, его правую щеку украшал длинный боевой шрам, полученный им в одном из боев на арене гладиаторов, куда он попал несколько лет назад в связи с нашумевшим мне все уши делом банды девяти, которая в свое время организовала неконтролируемые выходы за Железный Бастион группы продажных наймитов. Благодаря банде в Наш Дом мутным потоком потек поток контрабанды. Но однажды в банде возникла склока из-за дележа мутной добычи: где-то кому-то чего-то не дали, и дело получило огласку. Полетели короны. Ужесточили контроль на шлюзах. Создали Центральный диспетчерский пункт. Всем членам банды девяти присудили бессрочную арену гладиаторов. Где-то кому-то чего-то дали и издали указ об амнистии, но пока его утверждали в соответствующих подкомиссиях Кабинета Избранных, братец Малюта Скуратов XXXII успел провести пятнадцать матчей, которые случайно выиграл. Из отдела контриллюзий его, правда, попросили перейти в Орден Святой Экзекуции, где теперь он и служил обыкновенным заштатным орденоносцем. Я преподнес ему яблоки. Он быстро спрятал их в карман форменного фрака и повалился на стул телом. Я придал лицу независимо-радостное выражение лица и спросил: -- Кажется, у тебя есть знакомство в среде, манекенщиц? -- Кому кажется? -- встрепенулся, превратившись в чеку, братец Малюта Скуратов XXXII. -- Тебе кажется? Я затрепетал, и затрепетал вовсе не от восторга, но тут же взял себя в руки, подумал мгновение об уме и, спокойно выпустив себя из рук, произнес: -- Тебе кажется или они у тебя есть? Мое коварное произношение, однако, не застало братца Малюту Скуратова XXXII врасплох, так как он был начеку. -- У меня они есть, потому что мне это не кажется. А тебе кажется, что у меня их нет? -- Как же мне может такое казаться, если они у тебя есть? Вот если бы у тебя их не было... -- Есть! -- отрезал братец Малюта Скуратов XXXII. Мы чуть-чуть помолчали. После молчания он спросил: -- А что, тебя потянуло на манекенщиц? -- Меня потянуло сделать кое-кому подарок. -- Это еще что такое? -- Да так. Модное словечко с двадцать первого яруса, -- небрежным ответом небрежно ответил я. -- С самого двадцать первого? -- не поверил моему небрежному ответу братец Малюта Скуратов XXXII. -- Конечно. У меня теперь такие знакомые короны появились, что некоторым и не снилось. -- С двадцать первого? -- А тебе кажется, что у меня нет там знакомых? -- Ничего мне не кажется. Выкладывай, какое у тебя ко мне дело. -- Я собираюсь купить платье на пятнадцатом ярусе. -- А... -- И мне не хотелось бы обращаться к жучкам в посредническую контору. В глазах братца Малюты Скуратова XXXII вспыхнул огонь предчувствия хорошего заработка, он передался рукам, которые стали потираться. -- Конечно, к посредникам обращаться не стоит, раз у тебя есть такой братец, как я, который имеет в этом нашем Нашем Доме некоторые связи. -- Он достал из-за пазухи заветную бутыль. -- Но прежде чем перейти к этому маленькому дельцу, давай сначала обмоем наше крупное дело. Товар отменный! Он откупорил заветную бутыль и наполни бокалы. -- Лишний зуб тебе в корону! -- Два зуба в твою! -- ответил я и весело пошу) тил: -- А лишних зубьев в коронах не бывает... Мы посмеялись удачной шутке, чокнулись и выпили. Я вдруг впал в щедрость, которая так и лезла из меня наружу, и достал из сейфа две груши. -- Ого! -- поразился моей щедрости братец Ма-рдота Скуратов XXXII. А когда поражение несколько прошло, спросил: -- Монеты тебе сейчас отдать? -- А тебе кажется, что отдавать их не нужно? -- весело пошутил я. Братец Малюта Скуратов XXXII понял и оценил всю опасную тонкость моей шутки и посмеялся. Я тоже посмеялся. А когда мы насмеялись, я пересчитал монеты и убрал мешочки в сейф. -- Кстати, как сегодня котируются пятнадцати-зубовики на девятом ярусе? -- спросил я. -- Один к шестнадцати. Если хочешь, я поменяю. -- Потом, -- пошевелил я короной. -- А сейчас давай вернемся к нашему маленькому дельцу. Итак... -- Да, к жучкам лучше не обращаться -- обдерут как счастливчика. Конечно, и братцу Мадонне придется кое-что дать... -- Сколько? -- Пять... -- он выдержал некоторую паузу, которая была торжественной, -- шестнадцатизубовиков. -- Но... -- И столько же мне! -- Грабеж! -- У жучков это стоило бы тебе ровно в два и четырнадцать сотых раза дороже. Я про себя согласился, но торговаться требовали приличия, и я, соблюдая правила хорошего тона, хорошим тоном сказал: -- Всего восемь. -- Десять, -- не отступал от хорошего тона и братец Малюта Скуратов XXXII. -- Девять. -- Ладно, твоя взяла. Я, так и быть, обойдусь четырьмя. Какое платье тебе нужно? -- Да это не мне нужно, а братцу Моне Лизе. А мне нужно совсем другое, но братец Мона Лиза без платья не очень соглашается. Вечно у него что-нибудь такое на уме, что мешает соглашению. Вот и приходится идти на поводу... А платье сегодня демонстрировалось в витрине магазина "Шик" на высокой беловолосой манекенщице... -- Это и есть братец Мадонна. Давай нам деньги. Я открыл сейф, достал мешочек и отсчитал две сотни пятнадцатизубовиков. Прибавил к ним из крохотного незаметного тайного мешочка десять шестнадцатизубовиков, один из которых, как выигранный в сделке, спрятал себе в потайной карман фрака. Зазвонил телефон. Это был секретный спецтелефон, напрямую связывавший хранилище с персональным кабинетом братца Цицерона П. Приняв стойку "смирно" шестнадцатой степени, я бодро рявкнул в трубку: -- Чего изволите? -- Изволю тебя, так сказать, поздравить, так сказать, братец, так сказать, Пилат, так сказать, III, -- сказал тот. -- Подписан, так сказать, приказ о твоем понижении. Завтра ты неумолимо выходишь в ядовитую... -- У меня перехватило дыхание и все остальное. Умеют же работать ударно, полгода в один день, когда есть соответствующее указание! Не пришлось мне даже собирать ни одной справки о собственном характере! Сразу видно, кто приложил к этому делу корону! -- Выход в пятнадцать, так сказать, ноль-ноль, а утром тебя примут в, я бы сказал, министерстве. -- Весьма признателен, братец Цицерон II. -- Мне тут намекнули конфетадиционально, что в нашем славном орденоносно-знаменосном министерстве на твою, так сказать, голову возложат, я бы сказал, новую корону... -- Братец Цицерон II! -- взвизгнул я от восторга, охватившего мой язык. -- Зуб тебе в корону! -- Три зуба... пять зубьев в твою! В трубке послышались короткие гудки. Я торжественно посмотрел на братца Малюту Скуратова XXXII, его лицо побелело, особенно шрам, который был на лице. -- Ну? -- спросил он. -- Понизили! Назначили на новую синекуру! С выходом в эту самую ядовитую, окружающая среда ее подери! -- Новые знакомые? -- Естественно. -- Везет"рке некоторым... -- Слава Самому Братцу Президенту! -- Слава Кабинету Избранных! На радостях я залез в карман и выудил оттуда шесть пятнадцатизубовиков. Положил их на край стола. -- По три тебе и братцу Мадонне, но только, чур, чтобы платье было в моем хранилище через полчаса. Братец Малюта Скуратов XXXII убрал монеты и наполнил наполовину бокалы. -- Твое понижение! Когда он ушел, я блаженно расслабился на стуле под портретом Самого Братца Президента, где сидеть на стуле мне предписывала инструкция. Мне было так радостно, как не было радостно никогда. Ну и денек, размышлял мой ум в извилинах моих кишок, вот уж действительно... привалит, так привалит, счастье, так счастье, а если привалит счастье, то хоть стой, хоть падай. А все из-за случайной встречи с братцем Принцессой, слава Самому Братцу Президенту! Но тут где-то в самой глубине братца Пилата III внезапно возникло совсем не радостное настроение, заставившее заскрежетать мои зубы, а также Железный Бастион, который, согласно инструкции, должен был петь только песню радости. Затрепетав от ужаса, я ужаснулся. Видимо, давала знать себя зараза, проникшая в меня от братца Принцессы. Я открыл потайной ящик потайной тумбы моего письменного стола и извлек из него целлофановый пакетик. Надорвал край и высыпал пыльцу наружу. Всю. На свою ладонь. Пустой пакетик положил в коллекцию. Закрыл на секретный код ящик... Через минуту радостно улыбнулся вновь обретенным радостным мыслям. ГЛАВА СЕДЬМАЯ У вернувшегося в хранилище братца Малюты Скуратова XXXII форменный фрак неуставно оттопыривался в груди. Он расстегнул пуговицы, извлек из груди пакет и бросил его на стол. Я извлек из пакета широкополосое, легкое, тонкое, сногсшибательное платье. Я упал. Поднимаясь с пола с зажмуренными глазами и засовывая с зажмуренными глазами платье обратно в пакет, я думал умом о том, что сегодня же вечером братцу Моне Лизе придется о.чень сильно доказывать, насколько и как он от меня физиологически отличается. За это мое падение и за мою ушибленную коленку, которую я ушиб на ноге, когда упал, как только увидел сногсшибательное платье. Когда я открыл глаза, увидел братца Малюту Скуратова XXXII лежащим на полу и дрыгающим ногами. -- Ты чего? -- спросил я. -- Смешно, не понимаешь, что ли? -- ответил он, сильно смеясь. Мне тоже стало сильно смешно. Я тоже лег на пол и задрыгал ногами, которые росли у меня из тела. Потом мы стали серьезными, поднялись с пола, и я сказал: -- С тебя причитается за этот смех. -- Само собой, само собой, -- согласился со сказанным братец Малюта Скуратов XXXII, -- тем более что должны же мы отметить с тобой твое понижение с выходом за Железный. Завтра у нас по инструкции пятница... Давай встретимся сразу же после службы. -- У братца Великана? -- Закажем отдельный персональный кабинет, возьмем с собой братцев, несколько от нас физиологически отличающихся, навеселимся по самую корону... Кстати, завтра будет бой между бывшими братцами Иваном Грозным XVIII и Бисмарком VII. Может, зайдем сначала на арену? -- Орденоносная идея. Кого ты с собой возьмешь? -- Братца Мадонну. А ты? Я загадочно усмехнулся, подумав сразу и о братце Моне Лизе и о братце Принцессе. Взять братца Мону Лизу было не так интересно, как взять братца Принцессу, но братец Мона Лиза была лучше для компании, хотя братец Принцесса была лучше для фурора. Тут мой ум сказал мне: а что, братец Пилат III, давай возьмем и того и другого братцев, это будет и для фурора и для компании... И я поразился своему уму. -- Там будет видно, -- ответил я. -- Обсудим твои новые возможности. Думая о своем уме, я только кивнул. А братец Малюта Скуратов XXXII, смеясь на прощание, сказал: -- А здорово это ты сморозил шутку насчет лишнего зуба в короне, которого не бывает... Я уже пересказал в участке, они там все теперь только тем и занимаются, что тебя цитируют. Лишних зубьев не бывает... Сильно сказано! ГЛАВА ВОСЬМАЯ Дорога на нулевые ярусы была сопряжена с определенными радостными трудностями: скоростной лифт обслуживал только братцев как минимум с шестнадцатизубыми коронами, быстроходный лифт предназначался для десяти-пятнадцатизубочников, так что до тихоходного лифта, который еле тащился, постепенно сбрасывая скорость, с десятого на первый ярус, я мог добраться только на эскалаторах. А эскалаторы, начиная с пятнадцатого и выше, никогда не работали. С первого же на первый нулевой ярус мне предстояло идти через спецпропускник, где вбех следовавших вверх подвергали сверх-спеццосмотру, а следовавших вниз -- дезинфекционной обработке, что было вызвано к жизни продолжавшейся вот уже много лет теплой войной между Нашим Домом и Верхом. Два года назад теплая война здорово потеплела. Специалисты наших научно-исследовательских лабораторий нашего теплообразующего комплекса разработали новое сверхэффективное теплое оружие -- особый вид переносчиков гельминтов -- особо теплых белых тараканов, огромное количество которых, разукрашенных нашими славными художниками в наши славные полосатые бело-черные цвета, немедленно же было переброшено на вражескую территорию. Оружие возмездия, как справедливо нарекло наших доблестных тараканов наше праведное оружие массовой информации, произвело поразительный сверхэффект: ускоренно размножаясь и уничтожая на пути своего молниеносного наступления все запасы продовольствия противника, армия бело-черных тараканов за какой-нибудь месяц оккупировала ярус за ярусом все ярусы Верха. В стане псевдобратцев начал свирепствовать голод. Повально пораженный глистами враг был вконец деморализован. Мы ликовали. Капитуляция была неизбежна. Но неизбежность капитуляции отодвинулась на неопределенный срок происками врага. Как выяснилось в течение все того же месяца, наши доблестные тараканы обладали явно не нашей, несомненно, привитой им вражескими диверсантами еще в наших лабораториях, патологической склонностью размножаться как вверх, так и вниз, и вслед за опустошающим наступлением на территорию Верха, испорченные вражескими диверсантами, наши бело-черные и просто белые тараканы предприняли опустошающее нашествие на Наш Дом. Заклятый враг воспрянул деморализованным духом и перешел в контрнаступление. Возглавляемый Самим Братцем Президентом Кабинет Избранных Нашего Дома обвинил нашего заклятого врага в нарушении подписанного каждой из сторон пакта о всеобщем и полном запрете всех вражеских диверсий. Верх обвинил нас в злостной клевете, нагло утверждая, что если и были какие-то диверсии, то вовсе не вражеские, а чисто дружеские, и подал жалобу на Наш Дом в междуобщедомовский третейский суд... Меж тем теплая война все теплела и теплела. Оружие возмездия все размножалось и размножалось. В Нашем Доме объявили всеобщую, начиная с девятизубочников и выше, мобилизацию. Ценой неимоверных и героических усилий всех тесно сплотившихся вокруг Кабинета Избранных братцев основные тараканьи массы оттеснили на нулевые ярусы, к счастливчикам. Специалисты наших научно-исследовательских лабораторий нашего теплообра-зующего комплекса приступили к созданию антиоружия возмездия -- особого вида особо агрессивных теплых черных мышей, питавшихся исключительно тараканами, причем только на нашей территории. В газетах писали, что все попытки вражеских диверсантов привить нашим мышам не нашу патологическую склонность питаться тараканами только на территории Верха претерпевали заранее обреченные на провал неудачи. Вражеских диверсантов мгновенно обезвреживали по всему Нашему Дому и целыми толпами каждый день отправляли на арену гладиаторов. Ожидалось, что в самом ближайшем времени антиоружие будет применено в театре теплой войны, и все братцы увидят, как оно навсегда покончит с вражеской тараканьей экспансией... Покинув родной департамент, я направился к ближайшему эскалатору. Прошел таможенный досмотр и поднялся на десятый ярус. Там сел в тихоходный лифт. В лифте было приятно сыро и ветрено. Братцы вокруг лязгали зубами от счастья, что живут в Нашем Доме. Я тоже лязгал, что тут живу, а также от того, что вспоминал собственную удачную шутку о лишнем зубе, которого не бывает. Но температура воздуха с каждым пройденным вверх ярусом опускалась все ниже и ниже, пока не дошла до одного градуса на первом ярусе, где мне уже вконец надоели все воспоминания и само счастье. Закутавшись в длинные фалды фрака, я приблизился к спецпроходной, где однозубый и одноглазый таможенник быстро проверил мою прописку, не переставая пялить единственный правый оппозиционный глаз на мою девятизубую корону. Не так уж и часто братцы моего ранга забредали на нулевые ярусы. На нулевых ярусах жили счастливчики. Конечно, все братцы в Нашем Доме были счастливыми, но счастливчики были счастливы особенно, поскольку являлись хозяевами Нашего Дома. С каждым ярусом вниз братцы делались все менее и менее хозяевами и все более и более слугами, и Сам Братец Президент, как главный слуга наших хозяев, был наиболее наименее счастливым братцем во всем Нашем Доме. Но и он, конечно, был очень счастливым, поскольку не раз сам говорил, что счастлив очень. Миновав спецпроходную, я вышел на квадратную припроходную площадь, где увидел поджидавшего меня братца возницу-счастливчика, впряженного в шикарную полуразвалившуюся повозку. В левой руке он держал кнут, в правой -- газету "Знамя первого нулевого яруса", в которой читал продолжение нашумевшего романа Самого Братца Президента "Дорога вниз", где Сам Братец Президент рассказывал всем братцам, как он дошел до жизни такой на двадцать первом ярусе. На губах братца счастливчика шевелилась вызванная чтением и жизнью блаженная улыбка. Одет он был в серо-однотонный рваный шикарный фрак. Я уселся на торчавшие из сиденья шикарно-ржавые пруз&ины. Братец счастливчик взмахнул кнутом и, огрев им себя по спине фрака, тронул с места, на котором стоял и читал газету. Мы поплелись по узкой улочке, убегавшей от площади. Шикарные дворцы на первом нулевом ярусе были особенно шикарными, а серый потолок над улицами висел так шикарно низко, что иной высокий братец счастливчик постоянно рисковал задеть его короной. Вот почему счастливчики короны не носили. Мы плелись по серой улице мимо немногочисленных магазинов и лавочек. Счастливчики, попадавшиеся нам по дороге тут и там, кто стоял в шикарных очередях, кто лежал без всякой очереди на асфальте, совершенно потерявшись от счастья, кто шатался от счастья, распевая наши славные домовые песни... Минут через десять братец возница остановился, огрев себя кнутом еще раз, возле облезлого шикарного дворца, на вывеске над входом в который было написано: "Рог изобилия Великой Мечты". Бросив улыбающемуся счастливчику беззубовик, я вошел в забегаловку. Братца Цезаря X я узнал сразу, он прохлаждался с непривычки к нулевой температуре в самом конце конца зала, пол которого был выстлан тонкой работы черно-белыми пластмассовыми опилками, лязгая на всю забегаловку от счастья зубами. Это был неопределенного возраста, но определенно не улыбающийся братец с фальшивой девятизубой короной на голове и жирной серой бородавкой на носу. Бросив законспирированный взгляд на братца Цезаря X, я направился прямо к стойке, обходя по дороге попадавшиеся мне на пути ящики из-под продукта переработки, служившие счастливчикам столами, и сказал улыбающемуся хозяину, протиравшему тряпкой пустоту на полках: -- Что-нибудь, кроме прпе, у тебя имеется? -- Имеется! -- Расцвел в еще большей улыбке хозяин. -- Божественный яблочный нектар трехлетней выдержки в специальных бидонах. Держим специально для специальных гостей. Я бросил в пустоту стойки девятизубовик, он позвенел немного и улыбнулся отражением улыбающегося хозяина-счастливчика, который зачем-то мотал бескоронной головой. -- Сам знаешь, братец девятизубочник, какими запутанными путями сюда попадает такой спецтовар. Я понял и достал еще одну монету. Хозяин так и просиял от удовольствия, даже радостно взвизгнул, а потом сказал: -- Мало! Намек я понял и выложил на стойку третью монету. Хозяин от третьей монеты превратился в одну сплошную сияющую улыбку, сгреб деньги в кулак и достал из-под прилавка заветную бутыль. С граненым стаканом в руке я отправился к братцу Цезарю X. -- Хороший сегодня выдался денек, погода выдалась просто великолепная, -- не зная, с чего начать тайные переговоры, которые нельзя было начинать с "чего изволите?" по причине глубокой конспирации, начал я. -- Не возражаешь, братец девятизубочник, если я чуть-чуть посижу с тобой рядышком? -- Всегда рад хорошему братцу. Садись, братец девятизубочник. -- Братец Цезарь X поднял свой граненый стакан и посмотрел на меня сквозь грани, отчего бородавок на носах стало много. -- Зуб тебе в корону! -- Два зуба в твою! -- рявкнул я не очень громко, но прежде, чем опорожнить стакан, понюхал граненое содержимое. -- Не думай, не продукт переработки, -- успокоил меня братец Цезарь X. -- Для моих братцев братец хозяин держит настоящий. Справедливо расценив приказание братца Цезаря X не думать как приказание, я перестал думать и выпил божественный до последней