ерным деревом, цвет ее стен, беспорядок и запущенность делали ее мрачной. - Что еще придумали ваши иссохшие мозги? - осведомился Ральф. - О'кэй, сэр! - бодро отозвался Малыш. - Будущее должно быть прекрасным. Мир и счастье человечества. Мне уже подсчитали, что на приэкваториальной части суши, которая не будет покрыта ледниками, установится приятный умеренный климат. Там можно будет выращивать пшеницу, даже кукурузу. Эти земли смогут прокормить около двух-трех миллионов человек на Земле. - Кажется, их сейчас восемь миллиардов? - Мы поправим безбожного Дарвина, сэр, толковавшего о естественном отборе. Отбор будет искусственный. Почти все земли приэкваториальной полосы уже стали собственностью "SOS". - Эту собственность еще придется защищать. - Миром повелевают те, у кого Солнце в руках. На эти земли мы пустим только лучшую часть человечества, сэр! Это будет малое человечество! И конечно, без коммунистов. Ральф встал. В неопрятном халате он выглядел тощим и нескладным, взмахнул рукой: - Малое человечество! Без коммунистов! Почему я должен заниматься глупейшей философией и судьбой трех миллионов совершенно мне безразличных людей? - Вы не правы, сэр... Нужны люди, которых можно нанимать на работу и увольнять... Нужны дети, чтобы они подрастали для смены. Только не нужно их учить излишней грамотности и... физике. Ральф налил себе виски, не предлагая Джорджу Никсону. С некоторого времени тот перестал пить и курить. Ральф потянулся, преодолевая сутулость. Загадочно посмотрел на Джорджа Никсона. - Так чего вы хотите, сэр? - спросил его Малыш. Ральф обернулся, снова согнулся. В лице его мелькнуло что-то птичье, ястребиное: - Не трех миллиардов смертей, а одной! И даже не одной смерти! Это слишком мало, Малыш. Изысканное удовольствие не в наслаждении смертью, а в волнующем, опьяняющем зрелище быстрого превращения этой ненавистной женщины в дряхлую старуху. Как бы я упивался ее безобразием и ее отчаянием! Вот в чем подлинная изысканность, дружественный враг мой! - У вас есть вкус, сэр! Смотреть, как у нее седеют и вылезают волосы, как сморщивается кожа, сгибается в три погибели спина, отвисает беззубая челюсть... Ха-ха! Это недурно! Зрелище для джентльменов. И дать ей еще зеркало, чтобы любовалась! Однако, простите, сэр, вы еще не умеете как следует мечтать о мести. Дряхлая старуха вместо очаровательной Лиз Морган? Этого мало! Черт возьми, я хотел бы, чтобы одновременно вы стали вновь не только великолепным, но и распутным! Как до "марсианской ночи". - Паршивая падаль! Я хотел бы проделать над тобой некую операцию коновала, чтобы ты побывал в моей шкуре. - Зачем так грубо, сэр? У нас есть профессор Леонардо Терми, тот, кто научился читать код наследственности в нуклеиновых кислотах, по которым, как по чертежам, строится наш организм. В комбинациях молекул нуклеиновых кислот записано все, что только есть у нас. Он знает этот язык природы, этот старый золотозубый колдун разгадал ее письмена. Стоит ему только поковырять эти нуклеиновые скрижали, подправить стершиеся буквы и... Ральф Рипплайн снова станет не только великолепным, но и настоящим мужчиной! Тем же способом, ковыряя лазерным лучом в "диспетчерской", задающей программу жизни некой юной и привлекательной особы, он у вас на глазах превратит ее в дряхлую развалину. Недурно? Ральф сел, тяжело дыша и подозрительно глядя на Малыша: - Вы говорите сладостные вещи. За них можно платить хоть долларами, хоть распиской кровью. Я буду ваш, как говорили в средневековье. - Давно устаревшие церемонии, - усмехнулся Малыш. ("Ты уже давно мой", - подумал он.) - Но я щедр. Фауст получил еще и Маргариту. Месть только тогда будет полной, если дряхлая Лиз увидит в объятиях великолепного Ральфа не кого-нибудь, а Прекрасную Елену... Послышался щелчок включенного репродуктора, и голос Амелии почтительно произнес: - На яхту на геликоптере прибыл лауреат Нобелевской премии профессор Леонардо Терми. Ральф вскочил: - Я должен побриться. Что нужно для начала операции? - О, сущие пустяки, сэр. Уговорить старикашку. - Можете пообещать ему все что угодно. - О'кэй, сэр, - сказал Малыш и выбежал на палубу. Первым человеком, на которого он наткнулся, был гангстер Билл, щелкнувший металлическими пальцами левой руки. - Где он? - быстро спросил Никсон, не здороваясь. - В салоне, босс, - прохрипел Билл. Малыш распахнул двустворчатую зеркальную дверь. Перед стойкой на высоких табуретах сидели миссис Амелия и Леонардо Терми. Радушная хозяйка угощала гостя коктейлем. - Я была так очарована вашей женой, мистер Терми. Я не встречала в жизни более приятной и проницательной женщины. - Я несколько не понимаю, мэм... - сердито бормотал старый ученый. - Меня отвлекли... - Ах, не делайте того, профессор, что смогут сделать и другие. В ваших руках жизнь и смерть миллионов. Вы, говорят, умеете читать книгу, по которой строит людей природа. Вам известна каждая строчка. - Хэлло, старина! - окликнул Леонардо Терми вошедший Джордж Никсон. Профессор оглянулся и нахмурился. - Оставь нас одних, дорогая, - сказал мистер Никсон. - Нам нужно обсудить с Леонардом устройство здесь его лаборатории. - Здесь? Вы с ума сошли? - Эти последние слова старого профессора услышала Амелия, плотно закрывая за собой дверь. Она стояла на ветру, задерживая дыхание. Ей было очень интересно, чем кончится разговор в салоне. На корме, прислонясь к реллингам, стоял гориллообразный Билл. Амелия не узнала в нем одного из тех гангстеров, которые когда-то похищали ее. Слишком много времени прошло!.. Расхаживая по палубе, она пожалела, что не взяла темные очки. Эти ужасные льды, покрытые сверкающим снегом, могут ослепить... И глаза щурятся. От этого появляется много лишних морщинок у глаз. Джордж Никсон вышел из салона, зло захлопнув за собой дверь. Амелия бросилась к нему. - Он объявил голодовку!.. - сказал мистер Джордж Никсон и, повернувшись спиной, побрел по палубе. Где-то близко раздался гневный рокот. На глазах у испуганной Амелии поднялся зубчатый горб льда. Что-то захрустело под палубой. Это ломались шпангоуты. Ледяной вал дошел до яхты. Амелия, вся в слезах, бессильно опустилась в шезлонг. Глава третья ВЕЛИКОЕ КОРОТКОЕ ЗАМЫКАНИЕ Пещера Росова, гигантская полость в глубине Кавказского хребта, открытая в апреле, к концу июля преобразилась. После совместного доклада Овесяна и Бурова, сделанного правительству, здесь за считанные недели был создан гигантский подземный научно-исследовательский институт. Люда, стоя на возвышении, пыталась представить пещеру, какой она ее открыла, и не могла. Только свод с остатками свисавших сталактитов да каменные натеки на стенах напоминали ей, что она под землей. У ее ног раскинулось сооружение, похожее на огромный стадион с трибунами, где вместо зрителей виднелись ряды изоляторов. Бетонная беговая дорожка была приподнята над скалистым основанием. По ней могли скакать лошади, мчаться гоночные автомобили. Она обнимала некое подобие цирковой арены с фантастическими аппаратами иллюзиониста. В центре сооружения в свод пещеры упиралась решетчатая вышка. Еще в июне здесь закончилось бурение пятнадцатикилометровой скважины. Буровая головка во время работы порциями выделяла струю жидкой взрывчатки. Микровзрывы дробили породу и вместе с взрывными газами выбрасывали наверх, углубляя скважину в сотни раз скорее всех известных до сих пор способов. По замыслу Бурова, на безопасной глубине под землей должно было возникнуть ядрышко протовещества, во всем, кроме размера, подобное исполинскому ядру нашей Галактики. И теперь в земные недра нацелено было фантастическое электроорудие, представляющее собой развернутый на пятнадцать километров статор двигателя трехфазного тока, в котором вращающееся магнитное поле превратилось в непрерывно бегущие вниз магнитные волны. В течение последних недель они неустанно нагнетали в глубинную камеру "Б-субстанцию", которая способствовала образованию там протовещества. Его было много меньше булавочной головки, но из-за непостижимого своего веса оно способно было прошить всю земную толщу до самого центра Земли. И лишь могучее магнитное поле удерживало его во взвешенном состоянии. Теперь предстояло добиться обратного превращения, при котором ядрышко протовещества выбросит струю вещества, как это происходит в ядре Галактики. Буров готовил для этого грандиозный энергетический удар. Вверху, на пути к "бездне Бурова", на вершинах гор, подобно вышкам старинного сигнального телеграфа, поднялись над облаками исполинские мачты беспроволочной энергосети. Вместо проводов они соединялись острыми нерасходящимися лучами света колоссальной яркости, в миллионы раз превосходившей солнечную. Мечта фантастов о тепловом луче, разрезавшем пополам броненосцы, воплотилась теперь в лазер не для целей уничтожения, а для передачи энергии на расстояние без проводов. Роль "гиперболоида инженера Гарина" или загадочных марсианских треножников ныне играли синтетические кристаллы, обладавшие многократно умноженной способностью узким пучком направлять квантовое излучение атомов, прокладывая в воздухе нити лучистых каналов. Эти каналы должны были донести до пещеры Росова величайший всплеск энергии, какой только способны были дать все энергосети Европы, Азии, Африки во время "великого короткого замыкания". Решительная минута близилась. Сотни научных сотрудников, рабочих и инженеров, затаив дыхание, думали о ней. Кто знает, что произойдет во время подготовленного опыта. Ладнов заблаговременно уехал, заявив, что теоретику надлежит ждать результатов опыта в кабинете. Безошибочные выводы требуют тишины. Люде было досадно, что Буров не мог без него обойтись. Она гневно называла Ладнова крысой, покинувшей корабль. Но, кроме Ладнова, пещеру Росова должны были покинуть и все остальные специалисты, не занятые проведением опыта. Люда все еще надеялась, что останется с Буровым. Накануне для опыта в пещеру Росова прилетел Овесян. Он совещался теперь с Буровым в бункере. Люди в комбинезонах собирались группами, смотрели на напоминавшую Великую ярангу "беговую дорожку", словно прощаясь с ней. Люда делала вид, что следит за светящимися циферблатами приборов, но на самом деле не спускала глаз с серого черепашьего панциря наблюдательного дота. И вдруг завыла сирена. Люда вздрогнула. Из-под свода пещеры раздался усиленный репродукторами, гулкий под землей, энергичный, не терпящий возражений голос Бурова: - В течение десяти минут всем без исключения предлагается покинуть пещеру Росова и подняться на поверхность земли. - И он еще раз повторил: - Всем без исключения. Однозначно! Люда встревожилась, но старалась улыбаться, словно к ней это строгое предупреждение не могло относиться. Из бункера вышли трое. Они стали подниматься по окружающим "беговую дорожку" ступеням, так похожим на скамьи трибун стадиона. Люда нерешительно направилась к бункеру. Ей встречались спешащие к выходу подземники. Они с удивлением оглядывались на медлившую почему-то девушку. С бьющимся сердцем и напускной беззаботностью предстала Люда перед Буровым. - Люд? - удивился он, потом строго добавил: - Почему ты здесь? Разве ты не слышала предупреждения? Люда привычно закусила губы, потом, глядя в упор на Елену Кирилловну, непринужденно сказала: - Я хотела идти вместе с Еленой Кирилловной. - Иди, мой Лю, иди, - обняла ее Шаховская. - Я остаюсь с Сергеем Андреевичем. Буров положил руку на остренькое плечо Люды и сжал его. Женским чутьем Люда поняла, что не должна прощаться. Нужно было уйти, словно выходишь в соседнюю лабораторию. - Я схожу наверх за сигаретами для Сергея Андреевича, - чуть лукаво сказала она. Буров улыбнулся ей. Он провожал ее глазами, пока она, не оглядываясь, шла к выходу. Кажется, он догадывался, чего это ей стоило. Овесян уходил последним. Он крепко пожал Бурову руку: - Ну как договорились, богатырь! Но смотри, при малейшей опасности... - Будьте уверены, Амас Иосифович, это единственный вопрос, в котором Сергею Андреевичу придется подчиниться мне, - вмешалась Шаховская. - Ну ладно, ладно!.. Я царь еще!.. - полушутливо прервал ее Буров. Овесян ушел, тяжело ступая, свесив на грудь голову и опустив плечи. Елена Кирилловна подумала, что ему ведь много лет. Буров проводил его до входа в туннель. Рядом с Овесяном он казался огромным, тяжелым, уверенным в себе и во всем, что произойдет. На обратном пути он задержался у одного из пультов. Шаховская ждала его, опираясь рукой о бетонную полусферу бункера. Она смотрела на игольчатый свод с остатками сталактитов, ярко освещенных сейчас прожекторами. И вдруг прожекторы стали гаснуть. Шаховская зябко повела плечами. Из глубины пещеры на нее двинулась тьма. Это Буров выключал ненужный уже свет. Шаховская торопливо открыла тяжелую дверь в бункер и вошла в тесное и светлое помещение, где стрелки приборов, тревожно дрожа, предупреждали о надвигающейся космической буре в недрах Земли. Толстая бетонная броня с прослойками свинца и антирадиационного пластика должна была во время дерзкого эксперимента предохранить скрытых в бункере ученых от неизвестных излучений. Нагнувшись в дверях, в бункер вошел Буров. Ему пришлось сразу сесть в вертящееся кресло, чтобы не упереться головой в свод. Шаховская уже сидела в соседнем кресле, глядя на клавиатуру кнопок перед собой, как пианистка, готовящаяся взять аккорд. Буров подумал, что ему не хватает дирижерской палочки, взмахом которой он начнет "галактическую симфонию". Но надо было ждать, когда "публика наверху займет места". - О чем думаете? - спросил он. - О Рое, - ответила Шаховская чуть сдавленным голосом. - Сколько ему теперь? - Двадцать девять... - сказала она и поспешно добавила: - Конечно, недель... то есть что я это! Больше! Одиннадцать месяцев. - Он как... уже сидит? - рассеянно продолжал спрашивать Буров. Шаховская улыбнулась: - Он уже ходит, Буров. А я сейчас думала... будет ли Рой, - она подчеркнула это имя, - когда-нибудь стоять на собственных ногах. - Ну если уже ходит, так и стоять будет, - безучастно отозвался Буров. Через час Овесян сообщил, что всем энергостанциям Евразии и Африки дан сигнал готовности. Буров подумал, что сейчас все энергетическое вооружение человечества, созданное разными народами в разное время и на разных принципах, должно будет послужить единой цели. Гигантские гидростанции, построенные на великих реках или в морских заливах, где использовалась энергия приливов и отливов, знаменитое кольцо ветростанций с их огромными вращающимися башнями или дорабатывающие свой век, дымящие, как в старину, тепловые станции, термоядерные установки типа "Подводного солнца", превращающие в электричество энергию синтеза водорода в гелий, и, наконец, гигантские, вымощенные фотоэлементами поля Средней Азии (и Сахары!), снимающие самую богатую солнечную жатву в виде того же электрического тока... - все это всей мощностью установок и энергией магнитного поля сетей, своей колоссальной мощностью обрушится в момент общего короткого замыкания на скрытую в глубинной скважине пружинку искусственного протовещества. Для этого Бурову надлежало лишь нажать неприметную кнопку, напоминающую дверной звонок. Ведь совсем такая же с виду безобидная кнопка могла еще недавно вызвать термоядерную войну и конец цивилизации. Теперь она включала в единый канал всю силу человека. И Буров уверенно нажал ее. На мгновение, условно говоря, как бы накоротко замкнулись все энергосети мира, защита которых была своевременно отключена. Многие машины задымились, перегорели, вышли из строя... Никогда не виданный электрический удар прошелся по сетям. Бессильно упали на землю провода с оплавленными концами... Но прежде чем это произошло, переданная лучистыми световыми каналами мгновенная мощность успела в ничтожную долю секунды воздействовать на висящую в магнитном поле глубинной камеры крупинку дозвездного вещества.. Энергетический удар непостижимой силы отразился в бункере лишь скачком стрелок приборов... Буров переглянулся с Шаховской. Она пожала ему руку и глазами показала на один из циферблатов. Стрелка на нем дрожала. Что произойдет? Ринется ли по пятнадцатикилометровой скважине "галактическая струя" впервые полученного на Земле искусственного вещества? Стрелка прыгнула... Да и без прибора было видно, как могучая струя раскаленных газов гейзером вырвалась из-под земли, сорвав, смяв, расплавив ажурную буровую вышку. Струя газов ударилась о свод пещеры и расплылась облаком. Буров прильнул к спектрографу. - Водород! - прошептал он. - Водород, как в ядре Галактики!.. Шаховская взволнованно наблюдала то за ним, то за гейзером рожденного вещества, бушевавшего в пещере. Вдруг взгляд ее упал на сейсмограф. Она схватила Бурова за руку. Впрочем, и без сейсмографа было ясно, что происходит. Пол бункера уходил из-под ног, кресла наклонились. - Скорей! - крикнул Сергей Андреевич. - Скорей! Асбестовые скафандры!.. Они помогли друг другу застегнуть магнитные швы скафандров. Бункер треснул. Струи раскаленного газа ворвались в наблюдательный пункт, но герметические шлемы уже защитили исследователей. Дверь бункера открылась сама собой. Сработали аварийные механизмы. Машины сочли, что людям надо спасаться. Буров и Шаховская в своих неуклюжих костюмах выскочили из бункера. Пол пещеры вздрагивал, со свода сыпались камни, гул доносился из-под земли. Нужно было бежать, хотя... вряд ли можно было спастись. А Буров еще возился с переносным электромагнитом, стоявшим у стенки бункера, ведь ради него Сергей Андреевич и находился здесь, а не наблюдал за всем происходящим из безопасного места по телеприборам. Шаховская вспомнила, что именно с этаким электромагнитом отправлялся Сергей Андреевич когда-то и к кратеру подводного вулкана. Она восхищалась Буровым... Они побежали вместе. Водородный вихрь несколько раз бросал их наземь. Лишь бы скафандры не порвались, иначе конец... Буров, сгибаясь под тяжестью ноши, упрямо шел вперед... Вот и туннель, пробитый на месте щели, когда-то приведший сюда первого человека... Сейчас по этой расширенной щели бежали последние смельчаки. Шаховская помогала Бурову. Они остановились перед шлюзом. Буров в своем проекте подземной лаборатории предусмотрел даже этот исход. Крепкая стена задержала вихрь рожденного в глубинной камере вещества, он не мог пока вырваться наружу. Сзади грохотало. Кто знает, что там творилось? Может быть, рухнул свод пещеры или разверзлась каменная твердь... Шлюзом не надо было командовать. Механизмы его сами реагировали на приближение людей в скафандрах. Перед ними открылись спасительные двери... Еще одно усилие... Шаховская упала на колено, встала, хромая, снова упала. Вихрь ударил ее в спину, закрутил над ней мелкими камнями... Буров вернулся. Поднял ее одной рукой, не выпуская тяжести из другой, и вошел в шлюз. Там он рухнул на пол рядом с Шаховской. Словно ожившие, камни в бешенстве бились о стенки шлюза. Автоматические двери закрылись. Сразу будто наступила тишина, хотя и стены и пол шлюза содрогались от грозного гула. Буров нашел рукой асбестовую перчатку Лены и пожал ее. Медленно открывалась противоположная дверца шлюза, который наполнен был сейчас уже обычным воздухом. Теперь можно было встать, лишь для безопасности оставаясь в скафандре, и снова идти... Лишь бы бушевавшие в пещере газы не смели жалкое препятствие, вставшее у них на пути... Шаховская не двигалась. Размышлять было некогда. Он схватил обмякшее тело помощницы, поднялся сперва на колени, потом встал и снова нагнулся, чтобы свободной рукой взять электромагнит. Нужно было пройти всего несколько шагов до подземного электрокара, ждавшего смельчаков. Лишь бы успеть! Конечно, управлять процессом и наблюдать за ним можно было бы и снаружи, но Бурову непременно требовалось вынести из пещеры, может быть, вырвавшуюся из недр воображаемую "А-субстанцию". Глава четвертая ВУЛКАН БУРОВА Люда, до крови кусая губы, полными слез глазами смотрела на разбуженный вулкан. Уж лучше бы она была там и ничего этого не видела! Вместе с эвакуированными из пещеры Росова научными сотрудниками она оказалась вблизи небольшого, занесенного снегом горного селения. Тропинка за голыми скалами вела на обледенелый горный склон, откуда в одной стороне до половины неба поднималась ледяная равнина Черного моря, переходившая в неясной дымке в синеву без привычной линии горизонта, а в другой виднелся чуждый облику гор мрачный вулкан, огненным смерчем возникший там, где остались они... Люди назвали его вулканом Бурова. Гора содрогалась под ногами Люды. Гул несся не только со стороны вулкана, но и, казалось, из-под земли. Черные тучи вдали подпирались огненным столбом, менявшим окраску. Яркая струя как бы превращалась в остывающий железный стержень и потом снова светлела, пульсируя. Иногда под ней что-то взрывалось, и тогда в черной клубящейся пене внизу сверкали искры раскаленных камней и во все стороны разлетались хвостатые ракеты. Потом на снежном склоне там и тут белыми джиннами из разбитых кувшинов взвивались столбики пара. Седловина снежной горы была совсем не конической, как обычно у вулканов, а прогнутой и темной. На исполинского коня словно накинут был черный бархатный чепрак, а на каменном седле высился огненный всадник-великан с черной грибовидной шляпой, скрывавшей загадочное лицо. Багровые потоки магмы, прорвавшись в ущелья, походили на ноги исполина в красных штанах, пришпорившего грузного коня, гулким топотом содрогавшего землю. Смахивая слезы, Люда с отчаянием смотрела на это видение, отнявшее у нее самое дорогое в жизни... По крутой тропинке к наблюдательному пункту, выбранному Людой рядом с готовым к взлету вертолетом, поднимался Овесян. Он торопился лететь к вулкану, осмотреть его склоны, все еще на что-то надеясь. Люда была уверена, что он не позволит ей лететь с ним. И все же она подошла к нему: - Амас Иосифович!.. Я не могу не полететь... Я их любила. - Вот как? - нахмурился Овесян. - Совсем по-разному, Амас Иосифович, но очень любила. Люда не поверила сама себе. Овесян приказал ей садиться в машину. Врач вместе с группой инженеров находился в соседнем селении. Овесяну некогда было залетать за ним. А у Люды в санитарной сумке было все для оказания первой помощи. Пилот включил двигатель. Со свистом завертелся горизонтальный винт. Научные сотрудники и рабочие подземной лаборатории вместе с горцами, запрокинув головы, провожали взглядами разведчиков, летевших к страшному вулкану. А словно застывший столб термоядерного взрыва с расплывшейся по небу грибовидной шапкой зловеще возвышался над снежными горами. Совсем незадолго до этого пилот другого вертолета, оставленного на дне "бездны Бурова", чтобы вывезти отважных физиков, стоял около машины, расставив ноги в меховых унтах, и с тревогой смотрел в глубь пещеры на поблескивавшую от огней влажную дорожку. За его спиной стоял вертолет с открытой дверцей кабины. Огромный винт словно нехотя вращался, но его свистящий шум, обычно отдающийся в каменных стенах, был не слышен из-за подземного гула. Только аварийные прожекторы освещали сейчас каменные стены "бездны Бурова". Свежие изломы камня, следы недавних взрывов для расширения колодца оттеняли более темные, отполированные водой и временем отвесные стены пропасти. Латыш Вилис Драйнис, инженер и летчик-испытатель, ученик Дмитрия Росова, называвшего его самым немногословным человеком на Земле, космонавт, участник космического патруля, не мог назвать в своей жизни минуту большего волнения. Он сам бы хотел быть там, в пещере, превращенной в подземную лабораторию, откуда доносился сейчас грозный гул... Вилис Драйнис ощутил, как заколебался под ногами каменный пол. Бетонная дорожка треснула и вздыбилась буграми. Вилис Драйнис нахмурился, но не двинулся с места. Он понимал, что спустя минуту вертолету уже не подняться... Огромная трещина только что расколола стену пропасти. Даже небольшого камня, упавшего сверху, было бы достаточно... Но летчик ждал. Подземные толчки усиливались. Каменные глыбы под ногами и над головой качались... Погасли прожекторы аварийной сети. Должно быть, при растрескивании стен порвало кабели. Теперь свет падал только из окон и раскрытой дверцы вертолета. Пещера, откуда должны были прийти физики, превратилась в черный проем. Грохот словно мчащегося на Вилиса Драйниса поезда надвигался, рос, оглушал... Ноги летчика вросли в камень. И сам он уподобился каменному изваянию, опустив голову с устремленным в темноту пещеры взглядом. Эту позу угадал скульптор, который в память подвига героя вырубил из гранита статую, впоследствии установленную в Риге. Грохот горного обвала достиг физической плотности, он сдавливал летчику голову, душил его. В глубине пещеры появилось яркое пятно. Окаменелый летчик продолжал стоять. Казалось, приближающийся поезд сейчас сшибет его с ног. Яркое пятно превратилось в слепящее солнце и вдруг погасло. Вилис Драйнис ничего не видел. Кто-то тряс его за плечо. Наконец зрение вернулось к нему. Гигант в жароупорном скафандре показывал на лежащую в автокаре помощницу. Вилис Драйнис ожил. Он схватил бесчувственную Шаховскую на руки. Буров, горбясь от тяжелого груза в руке, едва поспевал за ним. До вертолета нужно было пробежать лишь несколько шагов. Драйнис бросил в проем двери свою живую ношу и вскочил в кресло пилота, как прыгают на всем скаку в седло скакуна. Буров с кряхтением влез за ним. Он не успел захлопнуть за собой дверцу, а машина уже рванулась вверх. Требовалось поразительное искусство пилота, чтобы по узкой пропасти подниматься, не задевая лопастями винта за камни стен. Буров не решался расстегнуть на Шаховской скафандр или хотя бы снять ее шлем. Но она сама зашевелилась и порывисто села. Через очки скафандра на Бурова смотрели ее расширенные глаза. Она стала растирать колено. И вдруг страшная тяжесть налила свинцом тела Бурова и Шаховской, прижала их к полу кабины, вдавив и пилота в кресло. Подземные газы смели шлюз, что стоял на их пути, и вырвались наружу через вертикальный колодец, как пороховые газы в гигантском орудии. Разбуженный вулкан выстрелил вертолетом в небо, как вулканической бомбой. Эта была его первая бомба. Вертолет вылетел из колодца впереди устремившихся за ним камней. Только это и спасло машину от полного разрушения. Но вертолет уже не был летательным аппаратом. Горизонтальный винт был сорван потоком газов, хвост фюзеляжа исковеркан. Теперь лишь одна кабина взлетала в последний раз высоко в воздух над снежными склонами Кавказских гор. Держа руку Лены в своей, Буров приподнялся на колени, заглянул через окно. "Ну, кажется, теперь все... Лишь бы нашли электромагнит..." - подумал он. Пилот Вилис Драйнис, напряженно щурясь, смотрел через окно, сжимая, казалось бы, бесполезные рычаги. Сделанная людьми из металла и пластмассы первая бомба вулкана Бурова достигла максимальной высоты прямо над новым кратером и стала падать... Когда-то конструкторы вертолетов бились над безопасностью аварийного спуска. Винт рассчитывался так, что при падении с выключенным мотором он вращался струей воздуха в режиме парашютирующего спуска, развивая достаточную подъемную силу для плавной посадки машины. Но это не помогало при катастрофах, когда по какой-нибудь причине разлетались лопасти винта и когда, казалось бы, уже ничто не могло помочь падающим вместе с машиной людям. Знаменательно, что на помощь винтовым машинам пришли конкурирующие с ними реактивные двигатели. Вертолет Вилиса Драйниса был снабжен аварийными ракетами, которые он и включил сейчас, когда вертолет стал приближаться к земле. Взревели дюзы, резко встряхнув кабину. Пилот регулировал их тяговую силу, чтобы выровнять машину... И осторожно посадил ее на камни, совершенно так, как совершали мягкую посадку спускающиеся отсеки космических кораблей. Открыть дверцу покореженной кабины даже таким силачам, как Буров и Драйнис, оказалось не под силу. Уходили драгоценные мгновения. Выход нашел Буров: он высадил ударом ноги окно и выбросил в него свой бесценный электромагнит. Потом в окно выбралась Шаховская, спрыгнула на камни и тотчас молча припала на колено. За ней легко выпрыгнул Буров. Капитан воздушного корабля покидал его последний. Уходя, он оглядывался на изуродованную машину. Буров с грузом, прихрамывающая Шаховская спускались на снег со скалы, где остался вертолет. Внизу дымовой завесой вставали клубы пара. Случилось самое страшное: лава опередила беглецов, преградила им путь... Надо было бежать, состязаясь с огненным потоком. Чтобы выбрать дорогу, они легли на скалу и заглянули вниз, откуда вырывались клубы пара. Сквозь пар был виден густой тестообразный поток, в котором словно нехотя двигались красные, оранжевые, фиолетовые струи. Встречая препятствие, магма лениво останавливалась, набухала и медленно переваливала через камень, оставляя на нем твердую тускневшую пену. Испарения многоцветными клубами поднимались из глубины ущелья. Если бы это был единственный поток, его можно было обогнать, но там, внизу, судя по клубам пара и дыма, двигалось еще несколько огненных ручьев. Оставаться на скале было невозможно. Раскаленные камни с шипением то и дело падали на нее, отскакивали, рассыпались свистящими осколками. Одна из таких бомб попала в вертолет. Машина вздрогнула, упала набок, из нее повалил дым, и она вспыхнула. Огонь бушевал повсюду. Ветер понес дым из ущелья. Буров и Шаховская были защищены скафандрами, а Драйнис... Летчик задыхался. И все же он мужественно продолжал спускаться, помогал хромающей Шаховской, даже хотел взять у Бурова тяжелый электромагнитный сосуд. Скоро путники убедились, что окружены огненной лавой со всех сторон. Поток смыкался, сужая кольцо. Люди оказались на небольшом каменном островке, постепенно погружавшемся в тестообразную огненную магму. Можно было поражаться, что Драйнис все еще держится на ногах. Буров стал снимать с себя скафандр, чтобы надеть на летчика, но тот, разгадав замысел ученого, побежал вниз, перепрыгивая через огненные струи лавы. В несколько прыжков он оказался в недосягаемости. Даже в жароупорных костюмах нельзя было пройти к нему. Лавовые ручьи набухли, разлились, наполняя все вокруг клубами пара и дыма. И снова стоял каменный пилот в той же позе, как и в пещере, расставив ноги в дымящихся унтах, упрямо нагнув голову. Так на глазах у потрясенных ученых погиб отважный пилот, который, даже задохнувшись в отравляющих газах, не упал, а лишь прислонился спиной к утесу, словно и сам был сделан из камня. Лава подобралась к нему снизу и скрыла его фигуру в клубах дыма, а с утеса на него низвергнулся огненный водопад. Шаховская, стоя на коленях, рыдала, Буров вытянулся, не отрываясь глядел на стену дыма. Она занавесом скрыла героя. Лава поднималась все выше и выше. Ученые понимали, что жароупорные скафандры не помогут им. Они только что видели свою собственную участь. Радио в скафандрах не работало, нельзя дать о себе знать. И тут Буров вспомнил об электромагните, который с таким трудом вынес из пещеры. Ни при каких обстоятельствах он не разомкнул бы обмотки, не выключил бы бесценное магнитное поле, быть может, удерживающее "А-субстанцию", но... Он решился на другое - использовать часть аккумуляторов для получения электрической искры, которая, как радиопомеха, будет отмечена любым радиоустройством, подобно тому, как была, принята первым радиоприбором Александра Попова. Буров решился мгновенно. Только он и мог бы оторвать руками часть провода, как, бывало, гнул его дед подковы. Этим куском провода он стал накоротко то замыкать, то размыкать несколько банок аккумулятора. Шаховская не сразу поняла, что он делает. Но она заметила, как периодически вспыхивает у него под белой перчаткой электрическая искра. И вдруг Эллен Сехевс с омерзением вспомнила, как готовили ее за океаном к секретной миссии, как учили простреливать апельсин на лету, писать тайнописью, передавать шифры по азбуке Морзе... Она узнала азбуку Морзе во вспышках искры в руках Бурова. Он передавал только одно слово, то самое, которое принял по своему беспроволочному телеграфу Александр Попов. - Герц... Герц... Герц... - Ученый передавал имя ученого. А лава поднималась, затопляя скалу, послужившую Бурову и Шаховской последним убежищем. Превозмогая боль в ноге, Шаховская подползла к Бурову. - Что передать... от вас? - крикнул он ей через шлем. - Передайте... - вдруг на что-то решившись, сказала она, но потом добавила: - Нет... ничего от меня не передавайте... И снова вспыхивала искра: - Герц... Герц... Герц... Искровые помехи, в которых опытные радисты отгадали слово "Герц", были сначала обнаружены в Армения и почти одновременно в Тбилиси. Академик Овесян, находившийся в воздухе на вертолете, получил запеленгованные координаты спустя восемь минут после приема первых искровых помех. Еще через шесть минут он уже снижался над огненным потоком, где в клубах дыма едва удалось рассмотреть два белых асбестовых скафандра. Вертолет застыл в горячем воздухе над лавовым потоком. Спуститься ниже было нельзя, и из кабины сбросили нейлоновую лестницу. Шаховская стала взбираться первой. Одна нога ее беспомощно висела. Как матрос парусного корабля, она поднималась на одних руках. Буров же мог использовать только одну руку, в другой он держал свою тяжелую ношу. Люда и Овесян подхватили и втащили в кабину Шаховскую. Она была в полном изнеможении. Вертолет поднимался, хотя на лестнице, перехватывая рукой перекладины, еще висел Буров. Он появился наконец в кабине, когда с Шаховской уже сняли скафандр. Буров выпрямился и сбросил с себя шлем, шумно вдохнул воздух, расправил плечи. - Где пилот? - обернулся к нему, стоя на коленях около Шаховской, Овесян. - Отлит из камня, - сказал Буров, опустив голову. Овесян понял его. Он поднялся на ноги и сказал: - Память ему... в сердцах. - Вот здесь то, что вынесла из ядра Галактики струя рожденного там водорода, - сказал Буров, указывая на электромагнит. - Получилось? - радостно воскликнул Овесян, потом, спохватившись, стал спрашивать: - Радиация? Каков был спектр излучения? - За красной чертой, - ответил Буров. - Счетчик! Счетчик Гейгера! Радиометр! - требовал Овесян. Люда осматривала ногу Шаховской, оказывая первую медицинскую помощь. - Лю, милый, - сдерживая стон, тихо сказала Елена Кирилловна. - Как хорошо было, когда ты меня любила... - Радиометр! - тряс за плечо Люду Овесян. Люда нашла в сумке прибор. Едва его приблизили к Шаховской и к Бурову, как он начал неистово трещать, зловещая красная точка загорелась на нем. Буров и Овесян переглянулись. - В Москву! - зашумел Овесян. - Сейчас же в Москву! Они получили чудовищную дозу облучения. В госпиталь! - Буров! - в отчаянии крикнула Люда, бросаясь от Елены Кирилловны к Бурову, прижимаясь к его груди. - Сейчас же отойди! - резко скомандовал Овесян. - Ты с ума сошла! Они же сейчас источники излучения! Неизвестно, действительно это было так, или Овесян этим окриком лишь хотел привести Люду в чувство, но девушка отпрянула, а Овесян встал между нею и Буровым. Вертолет переменил курс и полетел прямо на аэродром, чтобы пересадить больных в предупрежденный по радио скоростной лайнер, который уже через два часа доставит их в Москву. Глава пятая МАЛОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО "Снова Африка! Милая сердцу Африка, в вечной любви к которой я поклялся на банановой просеке, где мне сверкнуло счастье. Знакомый отель, занятый теперь под штаб "SOS", и знакомое место, где была разбита палатка, в которой мы разговаривали ночью с Буровым и Лиз... Лиз! Она числится моей женой перед богом и людьми. Увы, несчастливы все браки, заключаемые из долга, жалости или каких-либо других чувств, кроме одного... способного валить столетние дубы. Лиз преобразилась. Лиз, которую я знавал в одеянье сестры милосердия, в противоядерном костюме дьяволенка и в изодранном живыми скелетами манто, эта Лиз, сняв одолженное сестрицей Джен подвенечное платье, сидя со мной в купе поезда, сразу же объявила, что отныне наша жизнь будет иной. Мы будем наслаждаться ею на коралловом пляже тихоокеанского островка, где она будет плести мне гирлянды из дурманящих цветов, любуясь на босоногих и загорелых ребятишек, которых мы народим вопреки всему, что творится в обледенелом мире, где должно хватить экваториального тепла на нас двоих. Я вспоминал об этих ее рассуждениях, когда с ужасом наблюдал из засохших после морозной зимы джунглей за великим переселением народов, вернее, за попыткой такого переселения... Я примчался сюда, извещенный о грозящих событиях, и спрятал "джип" в зарослях, где вымерли уже попугаи и обезьяны. Вдали на рейде стояло несколько кораблей. Катера буксировали к берегу огромные лодки или маленькие баржи, кунгасы, как их зовут моряки. Я видел чернокожих, притаившихся в чаще. Они один раз уже освобождались от гнета тех, кто захватывал их дедовские земли, и теперь враждебно смотрели на погруженных в баржи людей и ждали. Я тоже ждал, затаив дыхание, стараясь разглядеть маленькие точки голов над бортами кунгасов. Ведь в каждой из них был целый мир чувств, надежд, страстей. Что касается моей головы, то в ней надежд и страстей, очевидно, было так много, что для всего остального не осталось места. Потому, верно, я и не бежал с Лиз на купленный ею островок с бронзовыми таитянками на услужении, могущими услаждать танцем живота, а снова стал журналистом, всегда стремящимся в центр событий. Пекло снова было в Африке, где я оказался одновременно со штабом "SOS", узнав о гибели раздавленной льдами яхты "Атомные паруса". Да!.. Я снова впрягся в лямку журналиста, хотя мог бы нежиться под долларовым покровительством своей супруги. Печать - отрава! Кто был напечатан хоть раз, всю жизнь будет стремиться напечататься снова!.. Даже если ради этого опять понадобится лезть в пекло. И я бежал от Лиз в Африку, чтобы все увидеть самому. На атомных руинах бывшего африканского города должна была вырасти новая столица малого человечества. Оказывается, то, что не могли сделать штыки, пули и даже атомные бомбы, сделали доллары Рипплайна. Чернокожее, неустойчивое, запуганное атомной бомбой правительство охотно пошло на сделку с организацией "SOS", заблаговременно скупавшей приэкваториальные земли. И теперь штаб "SOS" хозяйски готовился править ими. У меня, у журналиста, была одна цель - наблюдать... Людская волна на кунгасах приближалась. Катера из-за мелководья не могли подойти к берегу и разворачивались ярдах в пятидесяти от пенной дорожки прибоя. Кунгасы еще десяток ярдов шли к берегу, пока не натягивался буксирный канат, заставляя их повернуться. Они становились бортом к волне, готовой опрокинуть суденышки. Люди спрыгивали прямо в воду, оказываясь в ней по пояс, и мужчины и женщины. Малолетних несли на руках. Толпа людей, вздымая фонтаны брызг, с ликующими криками побежала к берегу. И тогда раздались выстрелы и засвистели стрелы. Люди бросались в воду, некоторые доползали до пенной дорожки. Волны прибоя кидали их на берег и тут же стаскивали обратно в воду. Никто из высадившихся не повернул назад к кунгасам, которых, впрочем, уже и не было. Я видел озабоченное выражение лиц чернокожих стрелков, а у некоторых даже испуганное. С разноязычными дикими криками совершенно безоружные люди с жалким скарбом в руках, размахивая палками и зонтами, выбежали на прибрежный песок. Некоторые падали или садились словно дли того, чтобы отдохнуть. Остальные продолжали бежать к джунглям. И негры дрогнули, не выдержали непонятной безоружной атаки одержимых захватчиков. Они стали отходить в поблекшую чащу джунглей. Люди на берегу плакали и обнимали друг друга. Им казалось, что они уже достигли всего, чего хотели, что теперь останется только выйти на целинные просторы согреваемой Солнцем земли, чтобы скорей начать ее пахать. Увы, они не представляли себе, что в романтической Африке, воспетой в век колонизации, ныне не найти уже невозделанных земель или непроходимых чащ, которые можно корчевать. Разве что в заповедниках, приобретенных организацией "SOS". К берегу приближалась новая волна катеров с кунгасами. По воде, уже не падая в нее, бежала новая толпа надеющихся на счастье людей. На берегу кто-то плакал над трупами или стонал. Но это тонуло в общем ликовании. Схватив топоры, несколько человек пошли рубить померзшие лианы для костров и обнаружили меня. - Хэлло, ребята! - весело сказал я. - С новосельем! Люди подозрительно посмотрели на меня, может быть, даже не поняв моих слов. - Добрый день, господин, - все же отозвался один из них. - Вы не чиновник? - Нет, я репортер. Я храбро двинулся к берегу, к толпящимся людям. Их уже были сотни, может быть, больше тысячи... Они боялись идти в незнакомые джунгли и теснились у воды, представляя великолепную цель для скрытых в чаще стрелков, которые берегли заряды и стрелы. Едва ли их на всех хватило бы. На мне был фланелевый костюм с короткими шортами и пробковый шлем. Я, выделялся среди мокрых, измученных переездом в трюмах людей, как белая ворона. Прямой старик с негнущимися ногами и черноволосая бойкая девушка вышли мне навстречу из настороженной толпы. - Мы мирные люди! Мы мирные люди! - говорил старик по-французски и по-голландски. - Мы мирные люди, - добавила девушка по-итальянски и, наконец, сказала то же самое по-английски. - Хэлло, леди и джентльмены! - воскликнул я. - Сожалею, что вам устроили здесь такой нерадушный прием. - Это потому, что мы не предупредили о приезде телеграммой, - бойко заявила девушка. - Мы мирные люди, - твердил старик. - Мы ничего не имеем против негров. Мы им поможем возделывать землю. - Понимаете, дружок, здесь теплее, - пояснила девушка. Еще бы не понимать! Я все отлично понимал. Но вот все ли понимали эти несчастные? Меня окружили, стали расспрашивать, наивно делились своими планами... Что я мог им сказать? - Можно понять, ребята, зачем вы явились сюда. Человек и прежде отступал перед ледниками... и переселялся ближе к экватору. - Вот видите! Он нас понимает! - обрадовались несчастные. - Вы покажете мне ваши джунгли? - взяла меня под руку бойкая черноокая. - Мне бы хотелось прогуляться по лесу именно с таким кавалером. - И она засмеялась, прильнув ко мне плечом. - Отойди от господина, пакостница! - закричала на нее белобрысая толстуха. - Полюбуйтесь на нее, она собирается обрабатывать здесь не землю, а мужчин. - А разве вы не откроете здесь, тетушка, для этого заведение? - Молчи, шлюха! Напирающие мужчины оттолкнули от меня женщин. - Господин! Нас тучи... мы как саранча... С нами лучше договориться, - сказал высокий старик. - Мы знаем, что часть из нас можно убить. Мы идем на это. Все равно у вас земли на всех не хватит. В глазах у старика было что-то маниакальное. Я достал пачку сигарет и угощал ими незваных пришельцев. Все новые и новые отряды их выходили на берег. Усевшись на камни, я беседовал с ними, с крестьянами из Голландии, из Бельгии, из Франции. Были и испанцы, и португальцы, даже итальянцы. Пароходные компании брали огромные деньги, ссылаясь на дороговизну работы ледоколов, которые должны вести во льдах караваны судов. Это был самый первый караван. Со следующими можно проехать дешевле, но ведь может не остаться земли. Они умеют орошать пески и осушать болота. Среди них есть инженеры и врачи, есть юристы и коммерсанты - Даже девки! - вставила черноокая, дымя взятой у меня сигаретой. Наша беседа прервалась воющим свистом бронированных чудовищ. Безгусеничные танки со свистящим шипением плавали на воздушной подушке почти над самой землей. Они перемещались в неожиданном направлении, порой вертелись волчком на месте. Стихийные переселенцы, так и не обсохнув у разведенных на берегу костров, повскакивали на ноги. С помощью стратегии и тактики саранчи они выдержали первую первобытную схватку за право встать на землю. Предстоял новый бой за право стоять на ней. Танки не стреляли. Они выпускали огненные струи жидкости, отрезавшие толпу переселенцев от леса. Жидкость смрадно горела на камнях. Опаленные, обожженные люди отхлынули от леса, вошли по колено в воду. Дети плакали. Меня толкали, пока я тоже не промочил ботинки. Люди стояли так плотно, что волны разбивались о спины в крайнем ряду. Из клубившейся черным дымом огненной стены то и дело вылетали стрелы, поражая кого-нибудь из толпы. То и дело слышались всплески от падающих тел. Танки теснили людей, стараясь отъехать от огня, чтобы самим не вспыхнуть. Меня поразила организованность туземцев, вооруженных самыми последними достижениями современной техники. Но я, конечно, ошибся. В танках сидели белые. Офицеры показались из люков, выставив на броню залаявшие громкоговорители. - Говорят отряды охраны собственности. Вторжение незаконных переселенцев вопиюще нарушает священную собственность на землю, ныне приобретенную организацией "Спасение от Солнца". Захват принадлежащих ей земель не будет допущен. В промежутках, когда громкоговорители замолкли, слышались плач детей, стоны раненых и обожженных. - Однако организация "SOS" исполнена милосердия. Все незаконно прибывшие на побережье должны проследовать в карантинную зону. Я не мог выйти из толпы, оцепленной водой, танками и огненной стеной. И вместе со всеми побрел в карантинную зону, оказавшуюся кораллем для скота, изгородь которого охранялась плавающими над землей танками... Некоторые пытались бежать из загона через изгородь. В них даже не стреляли, чтобы не беспокоить собравшихся. Их поливали из огнеметов горючей жидкостью. Огненные факелы некоторое время с визгом бежали к лесу. Догорали они уже лежа и извиваясь на почерневшей траве. Я узнавал руку босса. Организация дела была великолепной. У выхода из коралля проводилась селекция будущего малого человечества. Офицеры отрядов охраны собственности отбирали тех, кто будет составлять это человечество. Разговор был кратким. Люди стояли в длинных очередях и уже заблаговременно готовили свои аргумента. Кроме ясных ответов о происхождении, специальности, здоровье и продемонстрированной мускулатуры или обнаженного женского тела - так требовали офицеры, заботившиеся о красоте будущей расы, - наиболее убедительным являлась пачка долларов или другой валюты. Эта гнусная пародия Страшного суда продолжалась несколько часов. Вправо отходили счастливцы, влево отгонялись несчастные. Я тоже вынужден был стоять в долгой очереди. Черноокая не отходила от меня. Конечно, "судьи" узнали меня и громко хохотали. Заодно со мной они пропустили направо и охотно оголившуюся черноокую. Людей, не подошедших для малого человечества, под угрозой огненных струй погнали к воде. Там их ждали сердобольно подготовленные для них баржи. До барж нужно было плыть. Плавать не все умели, но огненные струи заставляли плыть всех... Набитые до отказа баржи отбуксировали в открытое море. Я не уверен, что их там ждали корабли. Но приплыть обратно к берегу, конечно, никто не мог. Безумные, делавшие такие попытки уже после того, как баржи отплыли от берега, скоро убеждались в этом. С танков стреляли пулеметы с автоматической наводкой. Электронная аппаратура сама наводила свинцовую струю на замеченную в воде точку, точку, которая вмещала в себе целый мир чувств, стремлений, надежд... Я нашел в чаще свой "джип". Негры оттащили его вглубь, и он не пострадал от огня. В голове пустота, не осталось ни чувств, ни стремлений, ни надежд. Я охотно оказался бы точкой на волнах, притягивавшей к себе свинцовую струю... Так начинало жить малое человечество, где мне было уготовано место под тусклым Солнцем. Толпу счастливцев, отобранных для новой расы, гнали в разрушенный атомным взрывом город - разбирать развалины и строить новые дома. Я нагнал их по дороге. Кто-то крикнул мне, замахал рукой, побежал за "джипом". Эта была, конечно, черноокая. Что я мог сделать для нее? Я проехал прямо к аэродрому. Мой долг - как можно скорее опубликовать все, что я видел, показать всему миру истинное яйцо "создателей малого человечества". Необходимо немедленно оказаться в Нью-Йорке, в редакциях газет. Но захочется ли им пугать людей малым человечеством? Малое человечество! Будь проклято все, что заставляет его стать малым! Пришлось зайти в бар. Здесь знакомый черный бармен потчевал нас когда-то русской водкой. Я не знаю, что он наливал мне сейчас. Я не мог ощутить вкус. Мне нужно было затуманить голову, лишить себя зрения, памяти, сознания. Но я не пьянел, хотя все и ходило по кругу передо мной. Может быть, я крутился на высоком табурете? И конечно, начинались галлюцинации. Явился детектив, тот самый, который превратился в тень на стене, и приказал бармену налить мне какой-то дряни, куда сам что-то накапал. Я ему сказал, чтобы убирался ко всем чертям, пока я не превратил его снова в тень, и... выпил его дрянь. Мы шли вместе по бетонной взлетной дорожке. Солнце был неярким, и он не носил сейчас темных очков. Глаза у него действительно были разноцветными!.. Я понял все! Так вот оно что! Вот почему он назначил мне свидание в три ноль восемь!.. Ему было известно, в какое время упадет атомная бомба. Я слишком много знал, встретившись в джунглях с их агентом, которую они звали Мартой, а я Эллен... В тень должен был превратиться я... а превратился случайный прохожий, которого я принял за детектива... Кажется, я выразил все это своему спутнику. - Перестаньте дурить, парень, - сказал он мне. - Считайте, что вам повезло тогда... Постарайтесь, чтобы вам повезло и сейчас. Зачем вы так торопитесь домой? - Вы снова считаете, что я слишком много видел? - Дышите глубже, постарайтесь прийти в себя. Я помогу вам добраться до самолета. Не считайте, что у вас двоится в глазах. Самолетов действительно два. В Соединенные Штаты летит правый. На левом вы никуда не доберетесь. Поняли? - О'кэй! - мрачно отозвался я. - По-вашему, в Америку ведут только "правые" пути? - Мистер Бредли! Мсье Рой, - услышал я великолепный, где-то слышанный мною бас, напоминающий звук органа или огромного поющего колокола. Я оглянулся. Боже мой!.. Мой эбеновый Геракл, старый приятель! Я бросился к нему и, к величайшему возмущению детектива, стал обнимать и целовать его. Бедный Геракл, конечно, решил, что я пьян: - Хотите, я отведу вас в отель, мсье Рой? Для вас есть депеша. - К черту депеши, к черту самого босса, мой Геракл! - бормотал я, нахмурившись. Мне не хотелось смотреть на белый свет. - Вы все-таки прочтите, масса Рой, - убеждал он. Я со злостью вырвал у него телеграмму. Она оказалась от сестрицы Джен. "Рой, скорее возвращайся. Схожу с ума. Отец и мать скончались от истощения. Похороны задерживаю. Том болен. Приезжай, Рой". Я крепко пожал руку негру. Я был спокоен, ясен, трезв. Я слишком хорошо видел перед собой детектива и самолет, куда он меня приглашал. Я почти уверен, что сейчас "три ноль восемь часа пополудни"... И я еще заметил гориллообразную фигуру, на миг высунувшуюся из правого самолета, куда меня тащил мой старый разноглазый знакомый. Я сразу узнал мастера похищений Билла, у которого со мной, как и у его босса, были свои счеты. Я сел в левый самолет, который направлялся в Америку. Еще одно похищение не удалось, а в Америку вели и пути левых". Глава шестая КОНЕЦ ВСЕГО Держа друг друга под руку, осторожно передвигаясь, чтобы не вызвать приступа боли, они добрались до обзорной площадки перед университетом на склоне Ленинских гор. Буров счистил с балюстрады снег, чтобы Лена могла облокотиться. Они долго любовались городом. На первом плане олимпийский стадион, символ силы и бодрости, за ним веселой многоглазой стеной стояли новые дома, и среди них цветным пятном выделялась гостиница "Юность". Дальше в дымку уходил город с возвышающимися над ним башнями высотных зданий. - Я полюбила Москву, - тихо сказала Лена. - Смотрите, Буров: "бодрость" и "юность"... И мы смотрим на них издали. Буров повел ее вниз по лестнице на аллею, хотел опуститься еще ниже, к "заколдованным" деревьям. Каждая веточка там обледенела, а сверху была еще и запорошена снегом. В солнечных лучах это сверкало и переливалось цветами радуги. Белые сверху, пушистые лапы елей стали тяжелыми, пригнулись к самой земле, образовав уютные шатры. Некоторое время шли, зачарованные, потом Лена остановила Бурова: - Нам не подняться обратно. Им не встречались лыжники. Снег стал липким. Летнее солнце хоть на это оказалось способным. И может быть, потому вокруг так безлюдно. Лес, всегда полный гуляющих, сейчас словно вымер. Лена видела, как морщился от боли Буров. Ей самой временами казалось, что она теряет сознание. Эта боль появилась в самые последние дни, когда они еще были в клинике. Первое время оба возмущались, что их поместили туда. Они бегали друг к другу на свидания под пальмы в зимнем саду, устроенном в широком и светлом коридоре. Они знали, что полученная ими доза облучения огромна и превосходит все допустимые пределы во много раз. Оставалась надежда, что для неизвестного излучения, быть может, действуют другие нормы. Приезжал Овесян, навещала Мария Сергеевна Веселова-Росова. И Люда приходила с ней... Даже Калерия Константиновна, элегантная и подтянутая, явилась к Лене, сухо передав ей, что маленький Рой здоров, справил свой первый день рождения, уже бегает и что она присматривает за ним. Она была недолго и ушла. Люда показала ей в спину язык. Люда не отходила от Елены Кирилловны совсем как раньше, но Буров ловил на себе ее встревоженный, пытливый взгляд. Бурову не позволяли вернуться в лабораторию. Потом начались боли. Профессор, главный врач клиники, сутулящийся, в накрахмаленном белом халате, в белоснежном воротничке, с седеющей бородкой и с удивительно ясными и в то же время проницательными глазами, подолгу задерживался у своих "особых" больных. Он улыбался и шутил. Это было плохим признаком. Однажды он стал рассказывать анекдоты. Буров посмотрел ему прямо в глаза. Они не улыбались. - Профессор, - сказал Буров; они были вдвоем в отдельной палате, - в отношении меня все врачебные законы неприемлемы. Профессор кивнул и стал протирать очки. - Мне нужно знать все, чтобы распорядиться собой. - Я и сам так думал, - сказал профессор, смотря в пол. - Я помогу вопросами. Результат облучения? Профессор кивнул. - Рак крови? - Нет... не крови. - У Шаховской тоже? - Да. У нее... странный случай "молниеносного рака". И уже метастазы. - Она приговорена? - Да. Спасти не в наших силах. - Оба случая совершенно идентичны? - Совершенно. - Спасибо, профессор... - Я нарушил закон врачебной тайны... - У врачей закон: не говорить умирающему, что у него рак. Все знают кругом, а он нет. В нашем случае закон требует противоположного. Истина должна быть скрыта не от больных, а от всех... От всех на свете... кроме обреченных. - Я вас плохо понимаю. - Вы должны рассматривать, что больной не я. Больно человечество, все люди. Их надо беречь, профессор. Они должны думать, что я что-то ищу для них. Я и буду это делать. До последнего вздоха. Профессор крепко пожал Бурову руку и молча вышел. Буров сам сказал Шаховской во время их свидания в зимнем саду об их общей судьбе. Лена тихо плакала, спрятав лицо у него на груди. Он был суров. Она тоже стала суровой... сказала, что во всем будет походить на него. Никто больше не видел ее слез. Через день их выписали из клиники. Буров непременно хотел вместе с Леной посмотреть на Москву. Они поднимались по заснеженной аллее к ожидавшей их машине. Буров помог Лене сесть в машину. - Я провожу вас, - сказал он, называя шоферу адрес Лены. Ехали молча. Когда машина остановилась, Лена сказала: - Зайдите, Буров. Как тогда... - Очень хорошо помню. Это было семьдесят миллионов лет назад, в другую геологическую эру, еще до ледникового периода. Подняться нужно было всего лишь на второй этаж, но пришлось воспользоваться лифтом. Когда они раздевались в передней, Лена слышала, как закрылась дверь в комнату Калерии. Она даже не вышла встретить Лену, хотя та вернулась из больницы. Маленький Рой спал после обеда. Склонившись над ним, Лена долго смотрела на него. Ей казалось, что за эти месяцы он так вырос!.. Потом, резко отвернувшись, стала прибирать в комнате, переставлять вещи с места на место. Буров сидел около кровати Роя, смотрел на него и думал: "Вот растет человек. Есть у него будущее?.." Лена быстро устала или снова почувствовала боль. Она села рядом с Буровым и взяла его руку в свою. - Помните, Буров, я говорила, что нас с вами надо сжечь?.. Я знаю, что и я виновата. - Не надо, Лена, - поморщился Буров и хотел высвободить руку, но Лена не отпустила. - Я все-таки была права. Если бы вы не открыли "Б-субстанцию", они не послали бы ее на Солнце. - Так, может быть, надо сжечь все-таки их? - Я тогда об этом не думала, Буров. Сжечь их? Я привыкла считать, что людская скверна всегда проявится, если создается подходящая ситуация... Ведь в жизни надо рассчитывать на худшую сторону человеческой натуры. Разве мы не виноваты с вами, что дали им возможность проявить себя? - Проявить бесчеловечность? - А что такое человечность? Кто-то под впечатлением последних войн воскликнул: "Человечность? Это высшее гуманное чувство. Встречается у собак, дельфинов, иногда у людей..." - "Иногда у людей", - горько повторил Буров. - Нет, Лена нельзя рассчитывать только на их волчью сущность! Надо опираться на лучшую сторону человека. На то, что нас всех объединяет! - Разве есть такое? - устало спросила Лена. - Да. Стремление жить. Но животные живут вопреки всем остальным, за счет всех остальных. - А человек? - горько воскликнула Лена. - А Человек?.. Я произношу это с большой буквы. Человек тем и должен отличаться от животного, чтобы не жить за счет чужой жизни, а жить в высшей гармонии со всеми остальными братьями по племени. - Если бы это было возможно! - Это возможно, Шаховская! Гармония высшего общества подобна гармонии совершенного и здорового организма, где отдельные клетки и органы не живут за счет друг друга, не пожирают, не уничтожают, а помогают существовать. - Не хочу быть только клеточкой, не хочу. Не хочу отмирать, уступать место... Буров выразительно посмотрел на спящего Роя. Лена поняла этот взгляд и смущенно отвернулась. - Нет. Это не клетка, Лена, - кивнул Буров в сторону ребенка. - Это будущий мир, сверкающий, прекрасный, полный исканий, свершений и красоты. Лена снова придвинулась к Бурову. Соприкасаясь плечами, они смотрели на спящего мальчика. Он смешно посапывал носом. Его закрытые глаза казались удивительно длинными. И весь он был необыкновенно милый и смешной... Лена тряхнула головой, повернулась к Бурову и медленно провела рукой по его седеющим волосам. - Буров, я все решила. Нам осталось жить так мало. Хотите, теперь я сама признаюсь вам?.. Буров отрицательно покачал головой: - Нет, Лена. Вы могли почувствовать, что я теперь смотрю на жизнь только со стороны. - Но ведь вы же еще живы, живы, Сережа! - Только для того, чтобы жили другие. И он встал. - Сил осталось так мало, - словно извиняясь, сказал он. И это было странно слышать от такого огромного... Лена опустила голову, чтобы скрыть краску, прилившую к щекам. - Хотите, Буров, - тихо сказала она. - Завтра вы явитесь в лабораторию. Помните, никто не должен знать. - Вы не человек, Буров! - повернулась к нему Лена. - Вы хотите быть сильнее всех. Зачем вам это... сейчас? - Нет. Не сильнее всех. Только сильнее себя. Мы просто до конца должны служить всем. В этом наша сила, Шаховская. Завтра вы придете в лабораторию. Я еще надеюсь на магнитный сосуд. Они еще просто не сумели в нем обнаружить... - Почему вы надеетесь на сосуд и не надеетесь на людей? - Я берегу их, Шаховская. Прощайте. - И вы уходите так? - сказала Шаховская, вставая. Она долго смотрела в лицо Бурову снизу вверх, потом притянула к себе его большую голову и прильнула к его губам в долгом поцелуе. - Шаховская, прошу вас... не повторяйте этого, - сказал Буров, осторожно снимая со своих плеч ее руки. И он поспешно вышел, словно убегая от самого себя. Лена бессильно опустилась на стул, в отчаянии просунув руки меж коленей. Она слышала, как хлопнула входная дверь, но не заметила, как в дверях ее комнаты появилась Калерия. - Хэллоу, моя дорогая! Прощание состоялось? Это очень хорошо. У меня есть приятные новости для мисс Сехевс. Лена вздрогнула, устало взглянула на Калерию и тихо сказала: - Хэллоу, Марта... - Вы могли бы поблагодарить меня за заботу о вашем годовалом отпрыске, если бы эти услуги не оплачивались в нашем офисе, моя дорогая. Я ничего не требую, кроме... - Кроме? - подняла на нее глаза Лена. - Кроме повиновения, мисс Сехевс. Через тридцать минут состоится сеанс связи. Я должна передать о вашей готовности. - Какой готовности? - все так уже устало произнесла Эллен. - О вашей готовности вернуться в Соединенные Штаты, моя милая. Офис вызывает вас. Лена усмехнулась. - Как странно... меня вызывают в Америку?.. Разве есть на свете Америка? Какой-то офис? - Что вы хотите этим сказать? - Что не двинусь с места. Что не вернусь в Америку. Что умру здесь. - Вот это верно. Об этом уж я позабочусь. Вы умрете у стенки под пулями чекистов, как и подобает разоблаченной шпионке. - Вот как? - безучастно сказала Эллен. - Если вы сейчас же не одумаетесь, то я разоблачу вас. - И себя? - И себя. Во всяком случае, вашим разоблачением я куплю себе жизнь. Не так ли? - Но найдете ли вы себе в жизни место, не покрытое льдом? - Мисс Сехевс! Замолчите. И повинуйтесь. Готовьтесь к отъезду. Мы имитируем ваше самоубийство. Я буду заботиться о Рое. - Самоубийство? Лучше всего вскрыть себе вену. Но тогда много крови... - Нет. Я дам показания. Ваш труп не найдут подо льдом. - И снова подо льдом... - Да очнитесь, негодная! - И Калерия ударила Лену по щеке. Лена вскочила: - Как ты смеешь, гнусная змея! Ты ничего не поняла, ровным счетом ничего. И я ничего тебе не скажу, кроме того, что ничего не боюсь! Ни тебя, ни офиса, ни всей Америки, куда никогда не вернусь. - Ах так, милочка! Пеняйте на себя. - И Марта подняла трубку телефона, косясь на Лену, которая стояла с пылающим лицом. Она наизусть набрала номер телефона. - Это департамент госбезопасности? Прошу извинить меня, господин комиссар. Говорит агент иностранной державы. Я хотел бы раскрыть одну тайную шпионскую организацию, если мне будет гарантировано... Марта положила трубку на стол и посмотрела, прищурившись, на Лену. Лена протянула руку к трубке, в которой слышался мужской голос. Но Марта перехватила трубку и снова поднесла ее к уху. - Простите, господин. Если вы пожелаете, то мы встретимся немедленно. Хотя бы на площади Пушкина, был у вас такой баснописец. Скажите номер вашей машины. Я подойду. И с деланной небрежностью Марта повесила трубку. - Ну? - сказала она. - Вы довольны, мисс Сехевс, мать незаконнорожденного ребенка? Может быть, мы прогуляемся до памятника пиита вместе? Лена плюнула Калерии в лицо. Та вскочила: - Ты пожалеешь об этом, смрадная шлюха!.. Знайте, что шпионы проваливаются только на связи. Мы бы никогда не провалились, потому что никто не услышал бы того, что я передала бы через шестнадцать минут. - Вы ничего не передадите в свой гнусный офис со столом, залитым чернилами. Калерия удивилась: - Разве я рассказывала вам об этом? - Идите доносите, змея! Я буду рада, что схватят не только меня, но и вас. Иначе я сообщу сама. Калерия заторопилась. Уже в шубе она снова заглянула: - Вы не одумались, княжна? - Я попадаю в апельсин на лету, - сказала Эллен, играя в руке маленьким револьвером. Калерия исчезла. Лена схватилась за голову. Она думала не о себе, не о грозящем разоблачении. Она думала о Бурове, каким это будет для него ударом. Приступ боли заставил ее сесть. Она посмотрела на часы. Через семь минут Марта снова занялась бы своей черной магией. Почему она так удивилась при упоминании о чернильном пятне? Как она говорила в тот день, когда демонстрировала сеанс связи? "Известно много случаев, когда внушаемое на расстоянии принималось... другим человеком". А если никакой телепатии нет? Если все это комедия, с помощью которой Марта пыталась подчинить Эллен? Нет!.. Лена бросилась в комнату Калерии, стала рыться в стоявшем там серванте. Вернулась с бутылкой вина, бокалом и маленьким пузырьком. Во всяком случае, она обязана попробовать? Пейотль. Может быть, и не надо, но все равно. Нет! Это цианистый калий. Пахнет миндалем. Тем лучше. Растворить в последнем бокале. А сейчас пить и пить. Надо возбудить себя во что бы то ни стало. Буров! В нем теперь все. Он думал о всех людях и отстранялся от них. Он ошибался в этом. Пусть все думают о нем, заботятся... Это смягчит удар. Ах, если бы ее услышали в этом гнусном офисе... Если бы ей удалось заменить Калерию в телепатическом сеансе... Лена пила бокал за бокалом. Голова у нее кружилась. Она с трудом различала стрелку часов. До срока связи остались минуты... Лена высыпала в бокал кристаллики. Калерия вышла на улицу, подозрительно огляделась и пошла не к площади Пушкина, а в противоположном направлении. Через несколько шагов с ней поравнялась машина. Дверца открылась, послышался голос: - Прошу вас, Калерия Константиновна. Калерия Константиновна и глазом не повела, независимо идя, как всегда подтянутая и неторопливая, - Прошу вас, Марта, - повторил голос. Калерия Константиновна вздрогнула и остановилась: - Что вам угодно? Вы ко мне обращаетесь? - Именно к вам. Ведь вы обещали прийти на Пушкинскую площадь. - Вы меня с кем-то путаете. Я не в том возрасте, чтобы назначать свидания у памятников. Из машины вышли офицер и штатский, оба были незнакомы Калерии, но одного из них Эллен могла бы узнать... - Все же мы попросим вас проехать с нами. Это не на свидание. Позвольте представить вам. Ваш незнакомый перцепиент, участник вашего телепатического треугольника. - Добрый день, мадам, - сказал нервный человек с беспокойными глазами. - Вам не приходилось бывать на моих лекциях или сеансах? Нет? Но мне приходилось принимать участие... незримое для вас участие в ваших сеансах. - Чудовищное недоразумение! Разве можно думать о телепатии всерьез. Вы подслушали шутку, которую я разыгрывала со своей подругой. - Нет, почему же? - продолжал нервный человек. - Я даже могу напомнить вам, как вы не совсем точно записали передачу о смерти старого князя Шаховского. Вам сообщили, что князь изменил своему делу перед смертью, а вы... - Никакой телепатии! - упрямо твердила Калерия. Но она спокойно села в машину. И как-то осунулась, потеряла подтянутость. Офицер, в котором Эллен узнала бы знакомого таксиста, так хорошо говорившего по-английски, сел за руль. Машина быстро умчалась. Лена сидела, откинувшись на стуле с закрытыми глазами. В спальне плакал ребенок, но она не реагировала. Страшным напряжением воли она старалась представить серую комнату офиса, которую когда-то вообразила себе. И ей удалось вызвать галлюцинацию. Она увидела офис и двух сидящих там людей. Один был военный, другого она не могла представить, хотя особенно чувствовала его присутствие там, где-то далеко... Лена мысленно твердила одну фразу, исступленно вкладывая в нее всю свою горечь, всю боль. - У Бурова рак, вызванный облучением. У Бурова смертельный рак. Передайте миру. У Бурова рак. Он смертельно болен. Весь мир должен узнать это. Буров, Буров... Он умрет. Он не должен умереть. Передайте миру... Лена без чувств упала на ковер. Недопитый бокал скатился со стола и разбился, вино пролилось по паркету, на котором лежал револьвер Эллен. И в своем бредовом состоянии Эллен видела, как в скучной серой комнате разведывательного офиса за неряшливым столом с пишущей машинкой сидел ничем не примечательный человек с немного осоловевшими глазами. - Что она передала, Сэм? - спросил сидевший тут же военный. - Ничего не понимаю, сэр. Как будто это была не она. Но я отчетливо понял. Я мог бы записать на машинке. - Запишете потом. Что она передала? - Буров при смерти. У него рак. Это надо передать всему миру. - Это очень правильно, Сэм. У нас превосходный агент. Нужно передать эту новость всем газетам. Они подведут черту под концом всего. Часть вторая "МОНА ЛИЗА" В ее улыбке - целый мир! Глава первая ДОЧЬ ДИВНАЯ СОЛНЦА "И этот дневник я хотел опубликовать, чтобы люди, чужие и равнодушные, читали о моем сокровенном, готов был продать за миллион долларов то, что нельзя даже показать другому за все сокровища мира! Для кого я теперь пишу, без всякой надежды прочитать ей хоть строчку, ей, моей недосягаемой Эллен? Быть может, для себя, словно вернулась смешная и трогательная пора юности, когда голубенькие тетрадки в клеточку прячут в тайники... под подушкой? Лиз приехала на похороны моих бедных стариков. Она плакала больше, чем сестрица Джен. Отец, отец!.. Оказывается, он был еще крепок, как-то еще тянул, когда мать уже совсем слегла. И он, старый кремень, все еще берег бесполезные для полей семена кукурузы... Хранил их до того дня, когда их наконец описал судебный исполнитель за долги и вывез по предписанию банков, все-таки банки разорили его... И не от истощения умер мой бедный старик, как телеграфировала сестрица Джен, а от крупнокалиберной пули старого ковбойского кольта, заветного оружия моего прадеда, на которого я будто бы похожу лицом, но не судьбой... Представители банков почтили своим присутствием похороны, вежливо ожидая, когда гробы вынесут из дома, чтобы опечатать двери. Сестрица Джен сразу же после похорон увозила совсем иссохшего Тома к мужу, куда-то в теплую Флориду, где снег летом все-таки стаял. Старика похоронили на холме. Если он будет вставать из гроба, то увидит и поля, впервые вспаханные его дедами, и ферму, увы, не перешедшую к его сыну... Мать положили в яму рядом с ним. Старый Картер гнусавым голосом прочитал над могилой псалмы... Лиз плакала. Она не могла простить себе, что, в мое отсутствие вынужденная скрываться, не выкупила отцовской фермы... Можно не любить Лиз, но нельзя не уважать. Однажды Лиз играла на рояле, я сидел на низком кресле, сжав виски руками. Я не знал, что она играет, но она играла именно то, о чем я думал, что я чувствовал... - Это Лист, Рой, - сказала она, осторожно закрывая крышку рояля и проницательно смотря на меня. - Это "Сонет Петрарки"... Сонет Петрарки!.. Я нашел книжку сонетов Петрарки на низеньком столике в гостиной. Она была необыкновенно умна и проницательна, моя Лиз. Петрарка, юный Франческо был тогда силен, ловок и красив, со взглядом быстрым и горячим темных карих глаз, уже известный умом, талантом и подвигом неустанного труда. Беспримерная его любовь, прославив имя Женщины в веках, вспыхнула в миг, когда Лаура прошла мимо него, опустив черные гребни ресниц. Внезапно вскинув их, она озарила его светом Дочери Дивной Солнца... И была их любовь беспримерной, выше трагических обстоятельств, что разделили их оковами ее семьи, обетом его безбрачия, долгом, верностью, детьми с обеих сторон. Любовь эту почитали небесной, но была она истинно земной, рожденная земной красотой и земным благородством, хоть и стала сильнее всего, что есть на Земле, даже сильнее смерти, ее смерти, поразившей Дочь Дивную Солнца в жуткие ночи, когда смоляные гробы несли мрачные люди в смоляных балахонах с узкими прорезями для глаз. Трещали смоляные факелы, тщетно отгоняя черную чуму, чуждую жалости к живым, но бессильную перед любовью. Любовь эта была не только сильнее смерти, но и сильнее времени. Двадцать один год славил коронованный капитолийскими лаврами Поэт Дочь Дивную Солнца, которую видел лишь считанные часы на людях и чью непорочную близость познал, когда побледнела она, услышав о его отъезде... И еще четверть века славил он ее, погребенную в закоптелом от факелов склепе. И еще шесть столетий после того великая любовь возгоралась пламенем негаснущего Солнца во всех тех, кто сердцем прикасался, подобно вдохновенному музыканту, к бессмертным сонетам. Вот он, немеркнущий пример для моего несчастного чувства. И, клянусь, оно выше записи в книге гнусавого шерифа, выше ненависти и шпионского коварства, когда враждующие людские племена разлучили меня с моей и только моей Дочерью Дивного Солнца. Увы, не умею я воспеть ее в столь же бессмертных сонетах, как флорентийский поэт и гуманист. Но если я не поэт и бессилен слагать достойные моей любви песни, то разве не могу я посвятить ей подвиг, который совершу во имя человечества, прозрев в тяжелые его дни!.. Американцы - люди действия. Я горжусь, что принадлежу к этой нации. Конечно, я не мог совершить этот подвиг, я только мог призвать к этому людей, сильных волей и умом. И я отправился в Беркли, в атомный центр США. Лиз сопровождала меня, сразу же одобрив мой дерзкий, а может быть, и безумный план. В Беркли в новом отеле с многозначительным названием "Нуклон-отель" Лиз дала обед в честь американских атомников. Может быть, не стоило всем им оказывать такое уважение после того вреда, который они принесли человечеству, но речь шла о возможности загладить перед потомками их вину. Мы с Лиз стояли у дверей банкетного зала и, как магнитофонные ленты, произносили заученные фразы. Ученые учтиво улыбались нам, стараясь догадаться, что у нас на уме. В начале своей речи на обеде я сказал о беспримерном бизнесе, дивидендом которого будет продолжение цивилизации. Нужен первый вклад, который в долларах делает моя жена, а своим знанием и гением могут сделать американские физики. Можно ли создать обледенелой Земле второе Солнце? Физики переглянулись, положили вилки на стол. Некоторые выпили содовой воды. Да, второе Солнце! Физики на Земле научились превращать атомы водорода в гелий, освобождая ядерную энергию синтеза, воспроизводя солнечную реакцию на Земле, которая замирает ныне на Солнце. Но ведь в небе есть еще одно тело, состоящее почти целиком из ядерного горючего, из водорода. Нельзя ли с помощью современных технических средств зажечь Юпитер? Зажечь его и регулировать происходящие на нем реакции? Физики очень серьезно отнеслись к этой безумной идее. Я подозреваю, что она не была для них нова, слишком уж вооружены они оказались цифрами для разговора на эту тему. Они говорили со своих мест, некоторые вставая, а некоторые сидя за столом, покрывая салфетки цифрами и формулами, тут же объявляя результат. Масса Юпитера 2х10Ъ530Ъ0 граммов. Земные океаны были бы каплей в этом море водорода. Если весь этот водород превратить в гелий, то освободится чудовищная энергия. Они подсчитали - 10Ъ549Ъ0 эрг. Ее даже нельзя сопоставить с энергией взрыва бомб. Это взрыв звезды! Но, конечно, его нельзя допустить. Он испепелил бы все околосолнечное пространство. Но если расходовать энергетические кладовые Юпитера бережно, брать из них лишь столько энергии, сколько давало в лучшие времена Солнце, то, даже погасни оно теперь совсем, новое Солнце на месте Юпитера будет светить 500 миллионов лет! Достаточно для того, чтобы наши потомки снова разожгли наше доброе старое Солнце. Но оно еще не погасло! Нужно лишь совсем немного помочь ему, засветив в небе звезду нестерпимой яркости, которая изменит лик Земли не только тем, что растопит ненавистные ледники, но и новой палитрой расцветит зори. И тогда в разных концах небосвода одновременно с востока и с запада взойдут сразу два светила: одно - огромное, медное, закатное; другое - подобное ослепительной негаснущей вспышке. Двойные странные тени лягут от всех предметов на земле, и две непохожие зари окрасят небо и облака в одной стороне красными, а в другой буйно-фиолетовыми огнями. Порой, светя вместе, два Солнца станут растапливать вековые ледники в Антарктиде и Гренландии, освобождая для людей новые материки с бесценными сокровищами недр, а порой, светя поочередно, не допустят ночной тьмы, сделав ненужными на Земле тусклые электрические лампочки и слепые по сравнению с небом прожекторы. Я не сказал им, я не сказал никому, что у этого нового Солнца будет своя Прекраснейшая Солнца, любовь к которой пусть не уступит бессмертной любви Поэта к Прекраснейшей старого Солнца. Физики тоже были поэтами, поэтами цифр. Они считали. Эпоха великих открытий науки, эпоха головокружительного разбега цивилизации ознаменовалась открытием света кристаллов, по интенсивной яркости в тысячи, в миллионы раз сильнее солнечного. Такой кристалл, например синтетический рубин, при известных условиях начинает генерировать электромагнитные волны, испускаемые атомами и усиливаемые кристаллической структурой рубина. Этот рубин излучает непостижимо острую иглу света или радиолуч необычайной силы и параллельности. Такой пучок, пройдя через еще более сужающую его оптическую систему, осветит на Юпитере пятно диаметром меньше километра. Если же эти кристаллические приборы, называемые лазерами, заставить работать в диапазоне гамма-излучений с длиной волны 10Ъ5-10Ъ0 сантиметров, то угол расхождения пучка-иглы будет измеряться ничтожнейшей долей секунды дуги. Тогда в "зайчике" на поверхности Юпитера можно вызвать температуру в десятки миллионов градусов, поджечь тем в атомном смысле его атмосферу, возбудить реакцию синтеза гелия из атомов водорода. Физики считали и, звеня вилками о бокалы, прося слова, сообщали результаты. Кое-что было сосчитано, очевидно, еще много раньше. Ученый Бэрбидж уже давно прикидывал, можно ли зажечь звезду, стимулировав в ней ядерный взрыв. Оказывается, поток гамма-излучений через ее поверхность должен достигать 10Ъ510Ъ0 эрг/см2 в секунду. Чтобы "гамма-прожектор", выполняя роль космической спички, решил бы такую задачу, его мощность должна составлять 10Ъ512Ъ0 киловатт. Это в тысячу раз больше всех действующих на Земле энергостанций. Это была уже, пожалуй, безысходная поэзия!.. Тогда заговорили те, кого я с такой неохотой приглашал на организованный Лиз обед, кто всю жизнь работал на черные грибы водородных бомб, температура в ножке которых достигала сотни миллионов градусов, и кто в душе всегда терзался мыслью, что результаты его работы когда-нибудь используют. Они подсчитали и сказали: если послать на Юпитер космические ракеты с термоядерными зарядами, если истратить на это все боеголовки, созданные еще недавно для целей уничтожения и бесполезные теперь на Земле, то... можно вызвать на Юпитере инициирующий взрыв, могущий положить начало реакции синтеза гелия из водорода, которую потом регулировать энергетическими пучками лазеров доступной для Земли мощности. Ученые сказали свое слово. Теперь нужны были термоядерные головки, все водородные бомбы, которые все еще лежали на складах ядерных держав Земли. Прямо из Беркли мы с Лиз вылетели в Вашингтон. Секретарь Белого дома сообщил мне по телефону еще в "Нуклон-отель", что президент примет меня. Мы прибыли в Вашингтон вечером и остановились в отеле "Лафайет". Расписывались на карточках у портье "Мистер и миссис Бредли"... О'кэй!.. Портье многозначительно сказал, что государственные деятели предпочитают останавливаться у них. В прежние времена он был бы астрологом... Вечером гуляли по тихому Вашингтону, провинциально чопорному, с белыми домами, черными прохожими и неумеренным числом памятников. Памятник Аврааму Линкольну, великому человеку, боровшемуся за справедливость, я хотел посетить. Сне! с мостовых был очищен. Приятно видеть асфальт. Мраморный президент, худой и нескладный, сидел на мраморном кресле, окруженный колоннами, взятыми взаймы из древнегреческого храма, и думал свою мраморную думу. Да, много таких дум давит на президентское кресло, завещанное Линкольном. Неимоверна тяжесть ответственности, пугающая тяжесть прав того, кто сидит в нем. Он не только глава государства, он и глава исполнительной власти, премьер-министр и главнокомандующий армии. В виде указов он издает законы и может наложить вето на билли, принятые конгрессом, он вождь правящей партии, ответственный перед великими предками, которых замещает, и перед потомками, для которых должен хотя бы уберечь жизнь на Земле... Один из великих предшественников Линкольна, Томас Джефферсон, говорил, что "...человек должен руководствоваться Разумом и Истиной"... Я спросил Лиз, удобно ли напомнить завтра президенту об этих словах Джефферсона. Лиз странно улыбнулась. Я вдруг вспомнил, что где-то видел эту улыбку, эти ставшие вдруг загадочными глаза. - Боже мой, Лиз! - воскликнул я. - Ведь вы же вылитая Мона Лиза! Черт меня возьми, мог ли я, любуясь Джокондой, вообразить себе, что могу жениться на самой Моне Лизе! Ведь в ее улыбке - целый мир! Утром я направился пешком в Белый дом. Секретарь Белого дома встретил меня в приемной и заговорил о том, что в саду нынче очень поздно расцвели вишни, подаренные когда-то японским императором. Все-таки расцвели!.. Может быть, было бы лучше, если бы перед окном президента все так же померзло, как в более северных широтах!.. Помощник президента, лощеный молодой человек с угодливой улыбкой и жидким зачесом волос на благоухающей голове, вежливо осведомился о здоровье миссис Елизабет. Я покраснел, как мальчишка. Так вот чему я обязан столь быстрым согласием президента принять меня. Я вошел в корпорацию шестидесяти семейств Америки, да притом еще в первую их пятерку... Потому, может быть, меня готовы именовать государственным деятелем? Лиз ждала меня у фонтана, прогуливаясь по широкой, тщательно выметенной аллее. С одной стороны аллеи на деревьях распустились листочки, на противоположной под широко раскинувшимися ветвями елей белели пятна сохранившегося снега. Я замедлял шаг, а Лиз спешила мне навстречу... Приличнее хотя бы натянуть на лицо непринужденное выражение. Но Лиз было трудно провести. Она подошла, молча взяла меня за руку, обо всем догадавшись. Нет! Не обо всем. Она не представляла, что сказал мне, прощаясь, президент. Сколько раз я упрекал себя в малодушии! Вот и сейчас вместо сообщения об отношении президента к проекту я захотел объяснить свой удрученный вид печальным известием, не подумав, каково будет Лиз. И я сказал ей о бедном Сербурге. Президент только что передал текст для печати. Бедняга Буров приговорен к скорой смерти, у него рак, вызванный облучением. Он искал выхода для человечества. Подумает ли оно сейчас о нем? Лиз окаменела. - Какой ужас! - прошептала она. - Ведь это невозможно! Великан Сербург... У него был щит в руке, которым он прикрыл целую страну... Я старался утешить Лиз. Она отворачивала лицо, чтобы я не видел слез. Таково уж человеческое существо. О близкой гибели одного человека естественно горевать, плакать... А близкую гибель едва ли не всего человечества просто трудно воспринять. - Сербург! Бедный Сербург! - твердила тихим голосом моя "Мона Лиза". - Рой, вы должны поднять весь мир! - тряхнула она головой и посмотрела на меня. - Неужели никто ничего не сможет сделать, Рой!.. Я шел с опущенной головой. Я хотел поднять человечество на создание второго Солнца, но... Надо было как-то отвлечь Лиз. Я не нашел ничего лучшего, как преподнести ей еще более печальную новость: президент не взялся гарантировать мне передачу всех ядерных боеголовок для космической бомбы, могущей поджечь Юпитер. Конгресс не окажет поддержку, поскольку есть сомнения в устойчивости "Б-субстанции". Кто-то высказал предположение, что наша солнечная система проходит сейчас через галактическое протооблако и скоро выйдет из него. Тогда все будет по-прежнему.... Все!.. Я, должно быть, очень выразительно посмотрел на президента, потому что он поспешил добавить, что сам он всецело стоит за мой план, но... И он сослался на изящный французский проект создания вокруг Земли "кольца Сатурна" из заброшенных на орбиту спутника мельчайших частиц, которые бы отражали солнечные лучи, восполняя нехватку тепла на Земле. Этот план тоже не получил поддержки из-за необходимости для этого запустить все баллистические ракеты, которые еще пригодятся, если "все будет по-прежнему". Но президент не рассчитывал на это "по-прежнему". Оказывается, он уже обещал поддержку другому плану спасения Земли, не претендующему на запасы вооружения. У "Мены Лизы" высохли глаза. Они опять стали загадочными. Нет, скорее... злыми. - Я ни минуты не сомневалась в этом, - сказала она. Кажется, я все-таки отвлек ее... - Итак, мистер Игнес и инженер Герберт Кандербль, строитель Арктического моста... - Что они придумали? - Кандербль предложил приблизить Землю к Солнцу, изменить орбиту планеты. Игнес дал деньги. И уже строятся сейчас гигантские всепланетные дюзы, чудовищные реактивные двигатели, которые, используя водород океанов, с помощью тех же термоядерных процессов начнут тормозить Землю, уменьшат ее скорость, с какой она движется вокруг Солнца. Произойдет то же, что и со спутником, тормозящимся атмосферой. Радиус орбиты уменьшится, на Земле станет теплее. Правда, год будет пробегать быстрее, но... - Какое же "но"? - В этом надо увидеть трогательную заботу о потомках. Дело в том, что, пока удастся затормозить планету, израсходовав для этого часть океанов, превратив морские порты в горные селения, пройдет слишком много укороченных лет. Едва ли в этих "горных селениях" будущего сохранится население. - Так почему же они поддерживают этот проект, а не наш проект второго Солнца? - гневно крикнула Лиз. - Должно быть, заводы вашего семейства, Лиз, работали не зря, пополняя атомные арсеналы. Как видите, расстаться с этим оружием, которое и применить нельзя, им все равно трудно. - Рои! - воскликнула Лиз. - Я еще осталась главным акционером моих заводов. Знайте! С этой минуты все эти заводы и все предприятия, зависящие от моих банков, будут производить проклятые ядерные боеголовки для нашего плана. Я пущу на этот космический ветер все свое состояние, но в небе зажжется еще одно Солнце! Я знал, она способна на это. Один раз я уже убедился кое в чем, стоя у опустевшего багажника "кадиллака". - "Мона Лизз", вы ангел! Она отрицательно покачала головой: - Я не знаю, кто я, Рой. Но я думаю, что Сербург одобрил бы меня. Мы пошли к отелю "Лафайет", чтобы дать по телефонам необходимые распоряжения. Мы собирались с "Моной Лизой" зажечь второе Солнце, думая о тех, кого любили..." Глава вторая ТОВАРИЩ СЕХЕВС "Последнее, что я помнила, был запах миндаля от бокала, который я пригубила. Приходя в себя, я снова почувствовала этот аромат, нежный, горьковатый... О ком я подумала? О маленьком Рое? Нет!.. Снова о Бурове! Я открыла глаза и в испуге зажмурилась. Однако яркое солнечное пятно, которое я увидела на полу, не исчезло, оно возникло на сомкнутых веках негативным изображением решетки на окне... Ее оранжевые прутья плыли перед закрытыми глазами, как неотвратимое видение действительности. - Почему я жива? Я заставила себя снова открыть глаза. Нет, мне не показалось. Светлое пятно на полу... и полосы от прутьев. Все ясно! Марту схватили... И не одну Марту, но и ее сообщницу... Кем еще они могли считать меня? Разве я сама не шла на это?.. Разве не я сама позволила Марте разоблачить "демоническую героиню" банального детективного романа?.. Агент Э 724, шпионское донесение об открытии Буровым "Б-субстанции". Потом письма деду, пославшему меня на подвиг во вражеский стан... И регулярные телепатические сеансы связи... Можно ли отречься от всего этого?.. Открылась дверь. Белый халат топорщился на широких плечах. На голове нет белой шапочки врача. Это посетитель. Можно догадаться, какой... Майор или полковник? Его шагов не слышно, словно он, плотный, коренастый, не прикасается к полу или... снится мне. Я закрыла глаза, потом открыла. Он уже сидел у моей постели, придвинув к ней стул, и внимательно смотрел. Его взгляд не был жестким, в нем не было ни ненависти, ни презрения. - Как мы себя чувствуем? - спросил он. Я усмехнулась и хрипло сказала: - Дайте закурить. Он покачал головой. - Ну что ж, - все тем же перехваченным спазмой голосом продолжала я, - будем "раскалываться", как это у вас говорят... Или рассказывать "легенду"? Он остался серьезным. Он носил усы и небольшую бородку, в которой виднелись седые нити. Его темные глаза за очками живо поблескивали. Волнистые полуседые волосы... Он походил не на чекиста, а скорее на старого русского интеллигента... - Легенду? - рассеянно переспросил он. За его очками сверкнули огоньки. - Что ж... но я предпочел бы не только слушать, но кое-что и записывать. - Ну конечно! - с горечью воскликнула я. - Вам не терпится записывать показания! Допрос... Микрофон спрятан под кроватью, рядом с судном? - Когда я говорю о том, чтобы записывать, то имею в виду жизнь, правду жизни, вашей жизни, Эллен. Мне не нужно вас допрашивать. Я знаю... - Что вы можете знать! - перебила я. - Что вы можете понять в моей душе!.. Вам нужно полное признание? Вы получите его. Но спешите! Сил у меня осталось немного. - Может быть, признание нужно вам самой, Эллен. - Так почему же вы не схватили меня раньше? Почему позволили мне действовать, как вы, вероятно, считаете, во вред вам? - Видите ли, товарищ Сехевс... Он так и назвал меня. Я вздрогнула. Кто он? Почему он назвал меня советским словом "товарищ" и американским моим именем? - Видите ли, товарищ Сехевс. Есть мера вреда, который мог быть вами нанесен. Вам удалось только сообщить на несколько часов раньше "секрет" производства "Б-субстанции", который потом объявлен был Советским правительством всему человечеству. Можно было узнать вас как агента Э 724... - Конечно, Марта уже все рассказала вам! - Можно было узнать под кличкой Марта, но важнее было узнать вас со всеми вашими думами и чаяниями, узнать вас как Елену Шаховскую и, что особенно важно, как Эллен Сехевс. - Вы хотите сказать, что поняли меня до конца? Он отрицательно покачал головой: - Многое осталось неясным. Вы пожелали сохранить ребенка, что не рискнула бы сделать рядовая резидентка... Вы не хотели продолжать работы с Буровым, хотя именно ради этого вас перебросили из-за океана. Вы даже отвергли его любовь, хотя могли обрести власть над ним... И в то же время вы передавали через свою дублершу донесения... - А вы знаете, что я передавала? - шепотом спросила я. - Да. Это было странно. Вы вводили в заблуждение своих хозяев. Я облегченно вздохнула. Он положил свою руку на мою. У него были длинные пальцы музыканта, нервные и нежные. Мне было приятно его прикосновение. - Товарищ Сехевс, я хотел бы, чтобы вы оценили доверие тех, кто поверил в вас... - Товарищ Сехевс... - прошептала я. - Как обязывает ваше обращение... - Да, оно обязывает вас окончательно отречься от тех, кому служили... - Вы, придумавшие меня!.. - с гневом воскликнула я. - Вы... вы... Вы ничего не знаете!.. Я никогда им не служила!.. Слышите? Никогда! И я хочу, чтобы Буров... чтобы Буров знал это!.. - Он слишком плох... Ему стало хуже, когда он узнал о вашей болезни, Эллен. Бюллетени о его здоровье печатают все газеты мира. Лучшие медицинские светила консультируют с помощью телевизионной связи лечащих его врачей. На самолетах в Москву шлют новейшие препараты, созданные в различных странах, чтобы продлить его дни... Так же, как и ваши, Эллен. - Но они кончатся, все равно кончатся, эти последние его и мои дни!.. Ведь проблема рака не решена!.. Пусть приговорена к смерти я... Но он!.. Как можно допустить его гибель?! - Когда вам будет немного лучше, вы сможете увидеться с Буровым. - Где? Он тепло улыбнулся: - В обычном месте. Под пальмами в зимнем саду, который устроили в коридоре клиники. - Как? - почти ужаснулась я. - Разве я не в тюрьме? А это? - указала я на солнечные блики на полу. - Это жалюзи, - улыбнулся он. - Ведь прутья решетки не делают горизонтальными. И он легонько пожал мою руку. Я села на кровати, чтобы посмотреть на него, должно быть, сразу засиявшими глазами. Но мне стало плохо. Он помог мне лечь, подоткнул одеяло. Я закрыла глаза. Мне было приятно ощущать его заботу. И я смотрела на него, не поднимая ресниц. Я даже не могу объяснить, как я могла его видеть. Он опять неслышно прошел как бы над полом. Улыбнулся мне с порога и исчез. Миндалем пахли орхидеи, поставленные в моей палате. Кем? Я не смела спросить медицинскую сестру, дежурившую у моей кровати, кто приходил ко мне. Но все-таки решилась. Она пыталась вспомнить. Оказывается, ко мне приходили все те медицинские светила, которые прилетали в Москву, чтобы помочь Бурову. Она старательно описала мне английского профессора Уайта. Он был высок и широкоплеч и не носил белой шапочки, но он был без бороды. В очках был француз Шелье, знаменитый онколог, но он не знает ни слова по-русски, с ним была переводчица!.. Американец. Да, их было двое. Они приходили вместе. Профессор Стайн и доктор Шерли. Они привезли с собой сложную аппаратуру, которую сейчас готовят к действию. И вдруг мне в голову пришло, что это я вызвала их всех, чтобы помочь Бурову, я, исступленно напрягавшаяся для первого в моей жизни телепатического сеанса! Я могла бы спросить сестру о том, объявило ли Советское правительство о болезни Бурова, но я не спросила. Мне хотелось думать, что я на этот раз для чьего-то блага еще раз опередила официальное сообщение... Сестра не могла понять, почему я плачу, утешала меня. Я уже знала, что маленького Роя взяли к себе Веселовы-Росовы, что над ним хлопочет Лю, соперничая со своей мамой. Значит, Марта исчезла... А я?.. Меня не трогали... Потому ли, что конец мой уже ясен, или... или позволили самой найти свой путь? Но ведь они же ничего не знают обо мне!.. Но Буров... Буров!.. Он должен знать все! Мне нужно было увидеть Бурова! Я умоляла об этом. Мне мягко разъяснили, что это невозможно. Он уже не встанет. Его поддерживают какими-то сильнодействующими средствами. Но я не могла уйти из жизни, не открыв ему всего... Однажды в белом халате вошел высокий тощий человек, может быть врач-ординатор или студент-практикант, с выцветшими бровями и веснушчатым лицом. Я его не видела прежде. Он наклонился ко мне и сказал: - Простите, товарищ... я по поручению Бурова. Он так и сказал - "товарищ"... А может быть, даже назвал меня Сехевс. Или мне только хотелось этого? - Буров просил... Ему сейчас очень плохо... Но ему все же разрешили увидеть вас. - Меня? - не веря ушам, спросила я. - Да. Я отвезу вас в кресле. Постарайтесь быть бодрой. И снова мне показалось, что он добавил или хотел добавить "товарищ Сехевс"... Почему в кресле? Ах да, я ведь уже не умею ходить!.. Я заволновалась. Сестра дала мне зеркальце. Я попудрилась, ужасаясь своему виду. Ординатор словно в ответ сказал: - Он едва ли сможет рассмотреть вас. Он чуть тлеет!.. Боже мой!.. Буров... и тлеет!.. И все-таки я даже намазала губы, сделала такую прическу, какую Буров больше всего любил, "помпейскую", как он говорил, - высокую, зачесанную с затылка наверх. Кресло на колесах уже ждало меня. Ординатор легко взял меня на руки и посадил в него. Он был очень силен, этот жилистый "лейтенант", как я его мысленно прозвала. Он покатил меня по знакомому коридору с пальмами. Здесь мы "тайком" встречались когда-то с Буровым. Меня ввезли в его палату. Под одеялом лежал огромный человек, но на подушке виднелось лишь подобие лица, напоминая скорее кость... И свет еще падал на подушку так, что глазницы казались черными и пустыми. Кресло поставили рядом с кроватью. Мне помогли наклониться. "Лейтенант" тактично ушел. Остались только старушка няня и моя медсестра. Она не отходила от меня и, я уверена, не была ни лейтенантом, ни старшиной. Женщина о женщине судит безошибочно. - Буров, - тихо сказала я, - вы слышите... ты слышишь меня? Я пришла. Его губы шевельнулись. Мне показалось, что он хотел сказать: - Спасибо, родная... Слезы мешали мне смотреть. Я сжимала его высохшие руки. - Буров, все было неправда в том, что я говорила тебе, все! - с жаром сказала я. Он открыл глаза. Они были живые, они улыбались. Он был счастлив. Я не лгала, но он понял меня по-своему. Может быть, он вспомнил мои слова о том, будто он не нужен мне, что будто я не люблю его... И я поцеловала его в жесткий костяной лоб, поцеловала по-женски, так, чтобы почувствовал... Он посмотрел на меня радостно, потом сощурился. Его взгляд стал проницательным. Я поняла, что сейчас он хочет знать все. И тогда я наклонилась и стала говорить ему. Я знаю, никто не позволил бы мне этого сделать, если бы я спрашивала разрешения. Но ник