-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Окно". Л., "Советский писатель", 1981.
OCR & spellcheck by HarryFan, 3 November 2000
-----------------------------------------------------------------------
В нашей квартире все окна выходят во двор. И зимой, и летом, и в
плохую, и в солнечную погоду вижу я желтую стену, перечеркнутую
водосточной трубой, вижу чужие окна и, если подойти к стеклу совсем
вплотную, сверху - кусок неба. Вот по этому куску только и можно понять,
какая погода. По стене тоже иногда можно - в мороз она слегка серебряная,
в дождь почти черная, а когда светит солнце, еще желтее, чем всегда.
Окна мы открываем редко, только форточки. Незачем: двор у нас пыльный,
деревьев там нет. Вот когда моем окна весной и осенью, тогда открываем. И
все.
А в комнате отца окно не открывается никогда, там у рамы даже петель
нет. Отец протирает стекла сам, мокрой тряпкой.
Когда я была маленькой, мне не разрешали подходить к этому окну, да и
вообще в отцовскую комнату пускали редко. Там было неинтересно - горела
под потолком тусклая лампочка, со стен смотрели мимо меня незнакомые
пожелтевшие лица каких-то военных, старая географическая карта, утыканная
флажками, висела над письменным столом, а окно всегда пряталось за тяжелой
зеленой шторой.
Однажды - мне было тогда лет десять - мы долго ждали отца к обеду. Он
не пришел, и мы сели за стол вдвоем с мамой. Потом наступил вечер, я
сидела с ногами на диване и читала "Таинственный остров". Очень тихо было
в квартире - ни маминых шагов, ни шума воды на кухне, даже телефон молчал.
Я закрыла книгу, загнув угол недочитанной страницы, что было запрещено,
слезла с дивана и вышла в коридор. Мамы не было ни в кухне, ни в столовой,
ни в спальне. Я заглянула в комнату отца и увидела ее, облокотившуюся на
подоконник, неподвижную. Я подошла на цыпочках и встала за ее спиной. Край
шторы был отодвинут, за окном с черного неба смотрела большая круглая
луна. Она висела над поляной, покрытой выцветшей, белесой травой, над
невысоким деревенским домом на взгорке, над темными кронами каких-то
деревьев.
С минуту я смотрела на эту поляну. Мать не шевелилась, и тогда,
стараясь не скрипнуть половицей, я прокралась назад, к дверям, бегом
бросилась по коридору - на лестницу, спустилась и выбежала во двор. На
желтой стене - сейчас она казалась серой - горели вечерние окна, около
мусорных бачков разлегся на лунном пятне черно-белый помойный кот, грохот
трамваев врывался в узкое горло ворот и, пометавшись по двору, гас. Я
нашла на втором этаже наши окна. Вот - мое, вон там - столовая, а вон -
зеленая штора, она чуть отодвинута и там - мамин силуэт, лица не видно.
Дом у нас пятиэтажный, и окно смотрело прямо в стену напротив, в желтую
знакомую стену.
Часто потом я заставала маму одну вот так, у окна. Часто мы молча
сидели с ней рядом по вечерам или днем и смотрели на поляну. Теперь я уже
знала: деревья возле дома - тополя, поляна вся изрезана узкими канавами и
рвами, трава кое-где обгорела, рядом с домом валяется корнями вверх
засохшая береза без листьев, а в самом доме окна, неизвестно зачем,
заколочены досками.
Проходили годы, а поляна не менялась, здесь всегда стояло лето, и
тогда, когда за окном моей комнаты падал снег, и осенью, и ранней весной.
Листья на тополях всегда оставались зелеными, белый пух срывался с веток и
медленно кружил над поляной. А скворечник, прибитый к высокому шесту рядом
с домом, год за годом оставался нежилым, висел на одном гвозде вверх
ногами. Дверь дома была всегда закрыта, на поляне - никого.
Как-то мы сидели с мамой у окна поздно вечером в конце декабря, перед
самым Новым годом. Отца опять не было дома, он теперь уходил часто и
надолго. Мы вдвоем украсили елку, сели у окна в отцовской комнате и
отодвинули штору. Было уже очень поздно, но мать почему-то не гнала меня в
постель. За окном стояла такая чернота, что я ничего не могла рассмотреть
- ни поляны, ни дома. Но вдруг узкая красноватая полоска затлела в
темноте, она становилась шире, и я увидела открытую освещенную дверь дома
и на пороге какую-то фигуру. И тут же раздался грохот, удар, будто
началась гроза. Фигура метнулась, свет погас, я вскочила со стула, но мать
задернула штору и неожиданно резко толкнула меня к дверям.
- Спать, - сказала она, - двенадцатый час, немедленно спать!
Все это было давно, в детстве. Уже много лет мы с отцом живем одни в
нашей большой квартире окнами во двор. Трудно теперь отцу выходить из
дому, и все-таки он уходит, уходит даже чаще, чем при маме, и исчезает
иногда на целый день, а иногда и до утра. Я сижу и жду около окна, но как
только дверь дома на поляне начинает отворяться, сразу задергиваю штору и
бегу вниз по лестнице - встречать. Я беру отца под руку, и мы медленно
поднимаемся вместе, часто останавливаясь на ступеньках, чтобы передохнуть.
Вчера, уходя после обеда из дому, отец выглядел таким старым, таким
похудевшим и больным, что я стала его отговаривать:
- Не ходи туда сегодня, - просила я, - посмотри, какой дождь на улице.
Он молча надел свой старый защитный плащ с капюшоном и ушел.
К вечеру дождь стал еще сильнее, подул ветер. Водосточная труба
напротив моей комнаты гудела и тряслась. Желтая стена стала черной от
воды. Начало темнеть, а отца все не было. Как всегда, я пошла в его
комнату и села у окна.
Никогда раньше не видела я поляну такой, как сегодня. Ветер раскачивал
тополя и тряс ветки мертвой, перевернутой березы, дождь хлестал по крыше
заколоченного дома, потоки воды мчались по склону взгорка, заливая рвы и
воронки. В небе сверкнуло, раздался гром, даже через наглухо закрытое окно
был слышен его грохот и треск. Дождь лил такой, что ничего почти за окном
не было видно, но все-таки я разглядела, как медленно-медленно открывается
дверь. Снова сверкнуло, почему-то низко, у самой земли. И загрохотало.
Дверь распахнулась настежь. Я должна была встать и уйти, но не смогла, я
смотрела. Согнувшись, прижимая к груди автомат, мой отец спустился с
крыльца. Я должна была уйти. Он ступил на землю, и тут же опять загремело.
Справа и слева под ногами у него взвились черные фонтаны не то воды, не то
земли. Медленно, будто дождь давил ему на плечи, шел он вперед, по поляне,
а грохот уже не прекращался ни на секунду, красные какие-то огни
вспыхивали повсюду. И вдруг отец пошатнулся.
Я бросилась к окну и обеими руками вцепилась в забитую раму. Рама не
подавалась, за окном гремело, выло, сверкало. Я схватила с подоконника
тяжелую вазу и изо всех сил ударила ею в стекло. Раздался звон, шум дождя
и сырой воздух ворвались в комнату. И грохот утих. За окном тускло
светились завешенные струями воды знакомые окна на знакомой желтой стене,
впрочем, сейчас не было видно, какого она цвета. За окном был наш двор с
резким, отмытым запахом машин, с куском неба в форме трапеции. Сейчас из
этой черной трапеции падал дождь, обычный дождь, без молний. Грозы не
было.
Я постояла перед разбитым окном, потом бросилась на лестницу. Я бежала
через две ступеньки. В подъезде застегивали плащи, раскрывали зонты
какие-то люди - дождь стихал, можно было выйти на улицу. Я ждала. Прошло,
наверное, минут двадцать, ночное небо над двором посветлело, отец не
приходил. Тогда я вернулась в квартиру и пошла к нему в комнату. Штора
пузырем вздулась от сквозняка, карта с шуршанием раскачивалась на одном
гвозде. Бумажные флажки рассыпались по полу. Из окна в комнату смотрел наш
двор, что-то кричала, кого-то ругала дворничиха, наверное мужа своего,
алкоголика. И голос ее тоже был ясным, отмытым.
Я прождала отца всю ночь. Я обегала соседние улицы, хотя знала, что не
найду его там. И все же я позвонила в "скорую помощь". Мне ответили, что
такой-то в военном плаще ни в одну из больниц города не поступал.
- Сколько ему лет? - спросили меня.
- Семьдесят два.
- Так чего ж вы хотите?
Я хочу, чтобы он вернулся домой. Стекольщик из соседнего магазина
вставил стекло в его комнате. Стекло мутно-зеленое, бутылочное, когда
смотришь сквозь него, кажется, будто наш двор на дне непроточного озера.
- Потому что рама у вас - рассохши... - объяснил стекольщик.
Сейчас уже темно. Уже поздно. Больше суток прошло, и бесполезно сидеть
тут одной у окна с зеленым стеклом, бессмысленно смотреть во двор, где
сосед укутывает брезентом на ночь своего "Запорожца", бессмысленно и глупо
без конца вглядываться в стену, за которой - улица с трамваями, а за ней -
другие стены, другие улицы, и трамваи, и окна.
Ветер принес откуда-то хлопья тополиного пуха, и теперь они бьются в
зеленое стекло мягко и бесшумно, как ночные бабочки.
Странно это. Около нашего дома нигде не растут тополя.
Популярность: 12, Last-modified: Sun, 05 Nov 2000 05:55:05 GMT