кнулся, остановился перед Стуковым, заговорил энергично, убеждая себя и выверяя каждое слово: - Сговорились все, что ли, с этаким рабским придыханием: Чумаков! Федор Иннокентьевич!.. Только почему-то при этом забывают, что репутация бывает и дутой, что она не всегда адекватна подлинной сущности человека, что человек способен рисоваться, выказывать себя в выгодном свете, что механизм общественно-привлекательной мимикрии у отдельных глубоко аморальных субъектов доведен до высочайшего совершенства, до артистического блеска. - Все понимаю, - горестно вздохнул Стуков. - И дутый авторитет, и рисовку, и эту шибко ученую мимикрию. Только вот приложить это конкретно к Чумакову... - Трудно, - с усмешкой договорил Денис. - Гипноз имени, психологическая инерция... - Гипноз, инерция... Опять ученые словечки. А я правильно говорю: трудно... И не то трудно, что поверить не могу, будто Чумаков к лесоторговле этой приложил свою вельможную руку... А профессионально говорю: трудно! Нам с вами, дорогой мой самоуверенный и пылкий коллега, трудно будет доказать причастность вышеназванного Чумакова и привлечь его по всей строгости. И у вас, поди-ка, случалось. Доподлинно знаешь, что перед тобой прохиндей и хапуга... Да множество уважаемых и влиятельных товарищей пытаются остановить тебя на всем скаку. Сначала по телефону сожалеют о досадном недоразумении, потом высказывают искреннее недоумение, как это, мол, хороший, заслуженный человек ошибся, попал под влияние, вляпался в неблаговидное дело. Может, оговаривает кто или нажал ты на него и он с испугу берет на себя лишку... А дальше требования: спустить на тормозах, закрыть глаза, мол, конь о четырех ногах и тот спотыкается. А дальше уж без дипломатий: ты, мол, устал, пора тебе на заслуженный отдых... Кружишь-кружишь по этакой спирали и впрямь сомневаться начнешь, убеждать собственную душу, что конь о четырех ногах и тот спотыкается. И в конце концов вручаешь этому хапуге или прохиндею постановление о прекращении уголовного дела за нецелесообразностью привлечения к уголовной ответственности и о применении мер общественного воздействия. Да еще с этакой подленькой улыбкой, за которую самому стыдно до смерти, а вручаешь... Ну ладно, я слаб душой, стар. В этом Шарапово у меня все корни, и кроме Шарапово мне и работать негде... А разве с вами, Денис Евгеньевич, не случалось такого?.. Денис молчал. Стуков со своей житейской правотой, похоже, снова брал верх над ним. Вспомнились тягостные разговоры в разных кабинетах. По молодости лет ему, правда, не предлагали уйти на пенсию, но прозрачно намекнули: не лучше ли попробовать свои силы в качестве адвоката или юрисконсульта. Но у него хватило сил противостоять натиску... - Случалось, - подтвердил Денис. - То-то и есть, что случалось, - печально констатировал Стуков. - Рветесь вы, Денис Евгеньевич, в бой на Чумакова, а, простите меня, ни острого оружия, ни нужных боеприпасов... - И вдруг заговорил, как бы читая по-писаному, должно быть, повел речь о давно продуманном им, взвешенном, во что верил прочно: - Я в свое время проявлял интерес к истории. Ну, к слову сказать, заглядывал и в петровскую табель о рангах. Помните, четырнадцать классов? С четырнадцатого класса до первого, от коллежского регистратора до канцлера, что соответствовало генерал-фельдмаршалу. Мы с вами по этой табели - капитаны - особы девятого класса, то есть титулярные советники, птички-невелички. Песня такая была: "Он был титулярный советник, она генеральская дочь, он скромно в любви объяснился, она прогнала его прочь..." Так вот, по этой же табели Чумаков - его превосходительство, статский генерал... Трест у него, то есть целая дивизия, и ворочает он ежегодно десятками миллионов рублей... Защитников и покровителей у него добрая рота. И давайте пораскинем мозгами, к чему Федору Иннокентьевичу с его достатками и перспективами пускаться в авантюры с какой-то разбитной и не шибко чистоплотной бабенкой?.. - Спасибо вам, Василий Николаевич, - иронично сказал Денис, - за напоминание про табель о рангах, но табель о рангах в октябре семнадцатого года отменен. И перед лицом закона Чумаковы точно такие же граждане, как все в стране. - Он покружил вокруг задумчиво молчавшего Стукова и азартно спросил: - Какие, по вашему, Василий Николаевич, два самых страшных врага человека? - Ну, пьянство, наверное. Жестокость. Глупость. Уже не два, больше получается. Можно и дальше перечислять: эгоизм, бездуховность, суперменство... - И все-таки это, пожалуй, лишь производные от главных причин, разъедающих не столь малое число душ человеческих. Я убежден: два самых опасных врага человека - это властолюбие и корыстолюбие. Они коварно подстерегают нас на пути, как едва присыпанный снежком гололед. Одни осмотрительны, устойчивы на ногах, благополучно преодолеют опасное место. Другие послабее духом и ногами, падают в полный рост и тотчас же впиваются в них микробы этих злых напастей... Достаточно один лишь раз даже не сказать, а только подумать: "Я должен стать превыше всех" или "Я должен иметь больше, чем все". И человек сломан, душа его мертвеет. Он превращается в пройдоху, готового на любую низость, лесть, подлость. Благопристойный гражданин становится мещанином, стяжателем, скрягой... Этой горькой участи, к несчастью, не всегда способны избежать даже потенциально крупные личности. И на свет является беспощадный тиран. Либо же, а такое тоже не исключено, смешной в своих потугах на величие честолюбец... - Все верно, Денис Евгеньевич. Только не верится мне, что Чумаков - богатырь сорока двух лет от роду, видный хозяйственник, отмеченный орденами, искренне уважаемый и далеко не неимущий, продал душу черту, растянулся на этом вашем гололеде. - Я, в отличие от вас, не усматриваю в этом парадокса: как же так, сам Чумаков - и вдруг?.. Боюсь, Василий Николаевич, что это "вдруг" стряслось с ним много раньше, когда он, как сам мне исповедовался, отчетливо осознал цену каждой копейки и понес через жизнь расхожую истину, что в рубле этих копеек - сто. Тогда-то он из чувства уязвленного самолюбия решил жить всем на зависть. То есть поскользнулся на льду корыстолюбия... А дальше... Дальше события развивались в соответствии с неумолимой логикой стяжательства. Корыстолюбие неутолимо. Можно удовлетворить самые обширные и самые изысканные потребности чревоугодия. Но с тем, что касается денег, вещей, степени комфорта, дело куда сложнее. Всегда найдется некто, кто по меркам корыстолюбца живет лучше него. У кого больше денег, больше золотых колец на пальцах, красивей обставлена квартира. И такой субъект способен искренне страдать от своей мнимой ущербности и готов на любое преступление, чтобы превзойти соперника. И предела такому соперничеству нет. Всегда появляется нечто, чего еще нет у тебя. При этом некоторые теряют голову. Мне случалось вести дела расхитителей, у которых было изъято пятьдесят костюмов, сто двадцать пар обуви, которые имели две дачи, три автомашины. Это, конечно, уникумы. Но глядя на них, ломаются души у таких, как Чумаков. Рождаются более мелкие, но не менее опасные хищники... - А причина? - спросил Стуков. - Думаю, что в нашу жизнь вторглось множество привлекательных вещей раньше, чем успели воспитать у людей подлинную культуру потребления, привить им меру истинной ценности вещей в быту человека. Помните у Евтушенко: "Вещи зловещи..."? - И еще, наверное, мещанство, - брезгливо сказал Стуков. - Мещанин питается вещизмом. Вещизм кормится мещанством. 3 Солнце разлеглось на выметенном дочиста мартовскими ветрами небе. Заискрились заплатки льда на стеклах гостиничных окон. Начиналось двадцать первое утро Дениса Щербакова в Шарапово. В коридоре райотдела Дениса поджидал Павел Антонович. - Здравия желаю, - поприветствовал он следователя. - Здравствуйте, Павел Антонович. Рад вас видеть. - Какая там радость, - отмахнулся Селянин, подавая тяжелую, заскорузлую руку. - Я уже позабыл, когда она была, радость. И от меня людям только докука. В кабинете окинул Дениса испытующим взглядом, сказал с уже знакомой ершистостью: - Стало быть, опять зигзагами. По прямой-то, видно, трудненько. Касаткина обелили, теперь, слыхать, и Постников ни при чем. А вы вместо того, чтобы найти виновников смерти Юрия, вдруг лесной торговлей заинтересовались. - Говорят, все в жизни взаимосвязано и переплетено. - Какое там переплетение: бревна эти и смерть моего сына. - А вы от кого узнали, Павел Антонович, про то, что мы вникаем в лесные дела? - От самого авторитетного и знающего человека. - Селянин даже приосанился. - От Федора Иннокентьевича Чумакова. Посетил он меня, не побрезговал. Ладно мы с ним вечер посидели. Он мне и сказал: поскольку государственное следствие лесными делами заинтересовалось, а занимался ими в мехколонне только твой покойный сын, то у него об этих делах какие-нибудь записки остались. Мало ли там что. Пометил себе для памяти мелочь какую или расчеты. Тебе, говорит, они без надобности, ты их можешь выбросить запросто, а для следствия они могут стать документами. Так ты мне их отдай, а я передам следователю, поскольку с ним хорошо знаком. Порылся я у Юрия в столе, в книгах, никаких записок нет. Так и доложил Чумакову. Чумаков вроде бы остался доволен. - Остался доволен и не просил вас молчать о его визите? Не обращался к вам ни с какой просьбой? - Да вроде бы ни с какой. Хотя, постойте... Верно, пробросил: ты, мол, сильно-то, Павел Антонович, не распространяйся о наших с тобой разговорах. Сам знаешь, могут истолковать превратно. Ненароком набросят тень и на Юрия. Поскольку власти, похоже, ищут жуликов. - Что же вы нарушили приказ Чумакова? Разгласили мне ваши секреты? Павел Антонович смутился, но ответил с достоинством: - Про вас он не заикался даже. Я ведь не где-нибудь среди кумушек на базаре. А в нужном месте. И нужному человеку... Я вас, прошу прощения, теперь уже почитаю за своего, поскольку разбираться приехали в причинах гибели Юрия. - Спасибо, если так, Павел Антонович, - тепло сказал Денис. А Селянин, удивляясь своему душевному порыву, а может быть, уже сожалея о нем, заговорил сумрачно: - Век бы мне их не знать, дел этих лесных. Вы человек городской, начитанный, может, посмеетесь надо мной. Да только сызмальства я вырос в понятии, что не бывает никакой торговли на чистом сливочном мюле. Даже присказка такая есть: не обманешь, не продать... Да зачем куда-то далеко залетать. Бывало, Фрося моя вынесет на базарчик к рейсовому автобусу редиску. И трухлявая есть в пучке. Так ведь она отмоет, причешет ее, да так, что купят с лету. Или сальце выложит на прилавок, вывернет его тем боком, в котором мясные прожилки почаще... А потому, если говорить прямо, тянуло меня за душу, что сын мой в дела продажные впутался. Часто его выспрашивал: все ли, мол, у тебя чисто, не имеешь ли от кого навара, потому что выпивать стал частенько. Лес-то, понимаете сами, он кому дрова, кому громадная ценность. А в тайге его все еще прорва. Юрка, бывало, только усмехнется в ответ и разные ученые словечки: ныне, мол, предприимчивость и ловкость в большом государственном почете. Ну, а главное: не бери, мол, в голову, батя, Федор Иннокентьевич самолично каждому бревну ведет счет и с просек наших не спускает глаз. Покуда Федор Иннокентьевич на своей должности, со мной все нормально... Денис признательно думал о том, какое важное, если не сказать сенсационное, сообщение сделал этот простодушный человек. И давая выход неотступно преследовавшей его мысли, спросил: - Помните, вы рассказывали мне, что Юрий увлекался "Спортлото". Видели ли вы когда-нибудь у него карточки "Спортлото"? - Видел. Не раз. Фрося даже выметала из избы ненужные, - и встревожился: - А к чему бы вам это? - Да так, к слову. Известно вам, что ваш сын имел не только крупные сбережения, но еще и приобретал ценные вещи? - Помню, за неделю, до того, как с ним получилось, вернулся он из области и показал мне золотое кольцо с камушками. Купил, говорит, дешево, по случаю. Надену, сказал, его на палец своей невесте. И похвалился, что на кольце мастер в магазине нацарапал мелконькие буковки Т. С., значит, Татьяне Солдатовой. - Павел Антонович, покряхтывая, поднялся, постоял у окна, не то смотрел на тихую улицу, не то прятал навернувшиеся слезы... Потом заговорил медленно, тяжело: - Да, Татьяна Солдатова... Не судьба, значит. А крепко она ему зашла в душу... - Павел Антонович, - чувствуя неловкость за такой разговор, начал виновато Денис. - Могли бы вы показать это кольцо? Павел Антонович отошел от окна, растерянно посмотрел на Дениса: - Так нет у меня этого кольца. - Где же оно? Мне известно, что в свой последний вечер в кафе ваш сын надел это кольцо на палец Солдатовой, а когда она отказалась принять подарок, забрал кольцо и положил к себе во внутренний карман пиджака. - Одежду Юрия, в которой он был в тот вечер, мне выдали наутро в больнице. Точно по описи. Кольца при мертвом Юрии не было. - И вдруг вскинулся от внезапной догадки: - Так, может, за это кольцо и убили моего сына на дороге? Грабеж получается... - А вы могли бы узнать это кольцо? - Как сейчас вижу. Я ведь кроме этого кольца других за всю жизнь не держал в руках. Ну, кольцо, значит, обыкновенное, золотое, блещет. На цветочек похоже. Камушки сверкают сильно. И я говорил: буковки Т. С. И снова Павел Антонович, помрачневший, отрешившийся от следователя, стоял у окна, смотрел на почернелые сугробы и как бы раздумывал вслух: - Шибко подлую роль эта Танька Солдатова сыграла в судьбе Юрия... Я ведь к вам неспроста приехал. Когда Геннадий, старший мой, на похороны Юрия прилетел, привез он с собой последнее письмо Юрия, которое тот за два месяца до своей кончины отправил ему. В этом письме прямо сказано: Татьяна всему горю главная причина. Павел Антонович долго не мог попасть дрожащими пальцами во внутренний карман пиджака. Наконец-то извлек пожелтевший, затертый конверт. Денис взял конверт, начал читать: "Генка, братан, здравствуй! - и вдруг подумал, что он давно занимается историей гибели Юрия Селянина, но вот впервые как бы слышит его самого. - Как там твои сейнеры, траулеры и весь рыболовецкий флот? Не помню уж, сколько футов надо морякам под килем для полного спокойствия, но желаю тебе именно столько, сколько надо. А я, брат, хоть и сухопутный, хоть и от океана черт-те в каком далеке, а сижу на мели. Да так прочно, что никакой кран не отдерет задницу от этой мели. Не подумай, Генка, что бедствую или обижен по службе. Живу денежно и пьяно, но тошно. Живу в авторитете, а вот рта не могу раскрыть. Если тявкну невзначай, такие кедры в здешней тайге повалятся, что аж земля затрясется. Словом, срываться мне отсюда надо по-быстрому, а то как бы меня не заглотнула "зубастая акула". Старикам, сам понимаешь, открыться не могу. А тебе, когда увидимся, выложу все без утайки. Отец все нудит: пора, мол, своим обзаводиться сынком, внуком, значит, Павлу Антоновичу. Я б с радостью. Семья там и прочая прелесть. Да где она, семья эта? Есть тут, правда, одна золотоволосая... И я, тебе честно скажу, готов душу свою прополоскать дочиста и швырнуть к ее ногам, пусть ходит по ней. Только, видно, и в этом я невезучий. Она в сердце и уме держит другого. Так что, Гена, будь благодетелем, шли вызов. Готов там у вас быть, кем скажешь: хоть палубу, как ты говоришь, драить, хоть рыбам обрезать хвосты. Только бы подальше от здешней благодати: "акул", кедров, разборчивых девчонок. И вообще подальше от всех. Твой брат Юрий". ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 1 Капитан Стуков впустил в комнату Круглову, прикрыл за собой дверь и сказал: - Вот, знакомьтесь: капитан Щербаков - старший следователь УВД. И включил магнитофон. Стоявшая перед Денисом женщина была так вызывающе красива и так не к месту элегантно одета, что он только хмыкнул смущенно. В присутствии красивых женщин старший следователь УВД краснел и терялся. А тут еще ситуация, прямо скажем, своеобразная: и высказать свое восхищение нельзя, и глаз отвести невозможно. Лидия Ивановна безошибочным женским чутьем оценила состояние молодого следователя, но сказала сердито: - Мне кажется, в этой комнате не хватает еще одного человека. Я предупреждала Василия Николаевича, что подробно расскажу обо всем только в присутствии Чумакова. Денис стал объяснять, что ее требование пока невыполнимо: очную ставку, по закону, он может устроить лишь после того, как предварительно будут допрошены оба ее участника, то есть она, Круглова, и Чумаков. - Закон, конечно, что нож острый, - со вздохом сказала Круглова. - А я мечтала, как погляжу в бесстыжие глаза товарища Чумакова. Как выложу здесь правду-матку про то, чего простить себе не могу с той ночи, когда погиб Юра Селянин. - Пристукнула кулаком по колену и со слезами выкрикнула: - Не могу!.. Два года ночь ту проклятую позабыть. Пусть мне тоже не поздоровится... Ведь мог Юрий остаться живым. Он же шел навстречу нам. Останови я машину, ухвати Игоря за руку, когда увидела Юрия, и был бы Юрий живой... Денис подал ей стакан с водой и сказал настороженно: - Я не совсем понимаю вас. Вы с Постниковым встретили на дороге Селянина. Каким образом могли вы предотвратить его гибель? - А так вот и могла. Только струсила в ту минуту. Побоялась сводить под одной крышей Игоря Постникова и Юрия Селянина. Постников ведь знал, что на Селянина я, втайне от Юрия, не могла наглядеться... Денис посмотрел на Стукова и заметил, как тот пожал плечами: бабья, мол, благоглупость. - А какая опасность угрожала тогда Селянину? - Страшная, - сказала Круглова твердо. - Останови я машину, был бы жив Юрий. Ведь видела я, видела ясно, что у березы дожидался Юрия злодей. - И не сдержалась, всхлипнула. - Какой еще злодей? - сердито спросил Денис, опасаясь, что и эти слезы, и искренние слова - всего лишь уловка для затяжки следствия, для направления его на ложный, никуда не ведущий путь. И упрекнул: - "Злодей!" Слово-то выбрали какое... - А кто же он еще, как не злодей? Да еще самый лютый. - Звонкий голос Кругловой как бы надломился и звучал вроде бы откуда-то издали, и каждое слово давалось ей с великим трудом. - Да кто же там стоял, в конце концов, у той березы? - не выдержал Стуков. - Бандит, что ли, уголовник какой, вам известный? Может, Кешка Сморчков - тогдатошная гроза здешних мест? В ту пору как раз объявлен был на него всесоюзный розыск... - Нет, не гроза... А гордость и краса здешних мест - Федор Иннокентьевич Чумаков, который, по вашим словам, Василий Николаевич, таким товарищам товарищ, что нам с вами на них и взглянуть боязно. - Как Чумаков?! - разом воскликнули Стуков и Денис. А Василий Николаевич начал увещевать: - А ты, девка, не того, не переложила в тот вечер лишку, не примерещилось тебе? Соображаешь, кого называешь? - Соображаю. Чумаков там был. Это точно. Денис быстро прошелся по комнате, успокаивая себя, спросил настороженно: - Прикажете, Круглова, понимать вас в том смысле, что товарищ, - он нарочито выделил голосом это уважительное слово, - товарищ Чумаков затаился в темноте у березы и дожидался идущего по дороге Юрия Селянина, чтобы лишить его жизни? Почему же вы два года назад не сказали об этом? - Именно так. Чумаков! Затаился и подкарауливал Юрия... - ни секунды не колеблясь, подтвердила Круглова. - А не сказала?.. Так ведь меня никто не допрашивал. Все верили: Юрия задавил Касаткин. Да если бы и спросили, не сказала бы ни словечка. Мы с Чумаковым вроде как заложники один у другого. Стуков, часто мигая, растерянно и подавленно засматривал в глаза то Лидии Ивановне, то своему коллеге, потом шумно отдуваясь, как после жаркой бани, достал носовой платок, обмахнул багровое, взопревшее лицо и сказал хоть и строго, но не очень уверенно: - Ты что же, Лидия, своими глазами видела убийство? - Вы что, Василий Николаевич, или уж вовсе не знаете Чумакова? Желаете, чтоб такой пройдоха и ловкач убийство совершил на глазах всего честного народа? - Значит, это ваши предположения? - с непонятным облегчением спросил Денис. - Уверенность! И полная. Чумаков даже за березу вильнул, когда мы его осветили фарами. Постников не заметил его. А я усекла и фигуру его медвежью, и шапку боярскую, на всю округу единственную! Василий Николаевич, когда из Ташкента меня вез, объяснил, что Постников не наезжал на Юрия. Да это я и сама знаю. Но Юрка-то мертвый... Кто же мог лишить его жизни? Сердце мое чует - только Чумаков! С чего бы ему ночью в метель прятаться за эту березу в километре от ворот завода. Он и днем мимо нее только на машине проезжал. Таких совпадений не бывает. Чумаков прячется ночью за березой и там же погибает Юрий!.. Мы с Игорем до центра поселка доехали и кроме Юрия и Чумакова никого не встретили. Разве это не доказательство? Или опять старая песня: "Товарищ Чумаков таким товарищам товарищ..." Денис, свыкаясь с этой ошеломляющей новостью, снова думал: сколь велика порой брешь между доводами так называемого здравого смысла и строгими велениями закона. И, наверное, это очень хорошо, что такая брешь существует... Что прежде, чем доводы здравого смысла и даже убеждения следователя станут формулировками обвинительного заключения, будут не раз взвешены неопровержимые факты, не допускающие никакой двусмысленности в их толковании. Василий Николаевич Стуков, должно быть, тоже подумал об этом. И спросил недоверчиво: - Вы что же это, гражданка Круглова, располагаете данными, что у товарища Чумакова были важные причины, чтобы физически устранить Юрия Селянина? Лидия Ивановна замолкла надолго. Разгорелись на лице красные пятна, будто следы пощечин, потемнели кукольные глаза... И голос изменился, осел, хрипловатым стал... - Эх, не миновать, видно, во всем колоться... Были у него причины, важнейшие из важнейших. Чумаков молится двум богам. Один бог - власть, должность. Другой - даже повыше первого - деньги. А получилось так, что Юрий Селянин мог этих богов заставить отвернуться от Чумакова. Лидия Ивановна сидела, подперев руками лицо, смотрела себе под ноги, мысленно снова и снова спрашивала себя: неужели последняя черта? Неужели нет никакого запасного выхода? И в первый раз поверила: да, последняя, отступление невозможно. Вздохнула, подняла бледное лицо, кивнула на жужжащий магнитофон и сказала с вызовом: - Припасайте побольше пленки, рассказывать буду долго... 2 После именин Аркадия Лузгина, когда Чумаков вскользь упомянул про древесину, поваленную высоковольтниками, Лидия Ивановна в первый раз задумалась: что это?.. Перст судьбы? Благословение Рахманкула? Ее не печалили баснословные убытки, какие несло государство от бессмысленной порчи ценнейшего природного сырья. Всю ночь просидела Лидия Ивановна над листком бумаги, испещренным столбиками цифр. Подсчитывала, зачеркивала столбики, писала новые. Возбужденно потирала руки. Выходило, что прав был тот гостеприимный председатель колхоза: прибыли от перевозки этого бросового леса в среднеазиатские селения намного превосходили доходы денежных дел мастера Рахманкула... С этой утешительной мыслью и отбыла Лидия Ивановна в Ташкент. Не прошло и двух месяцев, как Лидия Ивановна возвратилась под крышу родного дома. - Я теперь, мама, важный человек. Права мне даны такие большие. - Она многозначительно кивнула на привезенный с собой тощий портфельчик. - Вскоре передо мною всяк станет шапку ломать. А ты говоришь, недоучка, балаболка. - "Не хвались, идучи на рать..." - проворчала Анна Федоровна. На следующее утро Лидия Ивановна, приняв самый деловой вид, на какой только была способна, явилась в райисполком. - Здравствуйте. Я - особоуполномоченный группы среднеазиатских колхозов по заготовке для них леса. Вот мои документы. И, припомнив застольные речи Чумакова, пустилась в пространные рассуждения о вреде бесхозяйственности, в результате которой гибнут тысячи кубометров поваленной строителями высоковольтных линий древесины, о ее поистине золотой ценности. И, конечно же, о дружбе народов, о долге сибиряков помочь хлопкоробам в жилищном и хозяйственном строительстве. Ответили ей, как того она и ожидала: - Езжайте к Чумакову, утрясите детали. С нашей стороны возражений нет. - И начертали соответствующие резолюции. С тем же тощеньким портфельчиком в руках прибыла Лидия Ивановна в малознакомый ей Таежногорск. И надо же случиться такой приятной, а главное - полезной встрече. Не успела Лидия Ивановна сойти с автобуса, как попала в объятия своей еще со школьных лет знакомой, Надежды Гавриловны Жадовой. - Лидка! - Надька! - Ой, какая у тебя шубка миленькая! - Заплывшие глаза Жадовой поблескивали восхищенно. - Удачная цигейка. Лидия Ивановна приосанилась, но сказала почти равнодушно: - Нет, натуральный мех. Взгляд Жадовой вспыхнул откровенной завистью: - Да, да, конечно. Я не сразу вспомнила, что ты замужем и, говорят, за денежным тузом. - Я приехала сюда одна. Жадова, сообразив, что допустила бестактность, попробовала замять неловкость шуткой: - Ты, Лида, в школу, что ли, снова поступать с таким портфельчиком? Но Лидия Ивановна, холодно глядя на Жадову, с видимым усилием, точно портфель был набит кирпичами, приподняла его и сказала: - В этом портфельчике, Надя, все мое будущее. - И добавила загадочно: - А может быть, и твое. Ты ведь, кажется, заместитель начальника станции? - Уже начальник. - Теперь Жадова не скрывала гордости. - Тогда мы дружим с тобой, Надежда! Моя Надежда!.. Спустя полчаса, в уютном домике Жадовой подруги шептались о баснословных барышах, какие можно огрести, если весь поваленный людьми Чумакова строевой лес переправить в Среднюю Азию... - Только вот как его заполучить, строевой-то, - озабоченно прикидывала Лидия Ивановна. - Начальство Чумакова может разрешить продажу только тонкомера да разных древесных отходов. - Надо искать способы. - Жадова выразительно прищелкнула пальцами. - Сухая ложка, как говорится, рот дерет... Лидия Ивановна только и ожидала такого намека. - Ты считаешь, Надя, что Чумаков... - с напускным испугом начала Лидия Ивановна, но тут же заспорила с собой: - А что? Чумаков тоже человек. А человек, известно, ищет где и что лучше... Время дураков бессребреников прошло. В цене комфорт. А даже за маленький комфорт надо платить большие деньги... Лидия Ивановна говорила и не слышала свои слова. В эти решающие мгновения она видела и слышала своего Рахманкула... А ее полузабытая школьная знакомая, которая, оказывается, так кстати имеет доступ к бесценным вагонам, казалось, давно ожидала Лидию и этого разговора, подхватила на лету ее мысли. - Конечно, если ты, Лида, станешь в разных сферах добиваться нарядов и разрешений на лес да вагоны, так до своей старости, может, и добьешься. А если ты, так сказать, подмажешь телегу, так она и скрипеть не будет и пойдет куда надо. И не ты станешь искать наряды и разрешения - они тебя найдут сами. На этих словах Надежда Гавриловна приостановилась и спросила озабоченно: - А есть ли чем телегу-то, в смысле, подмазать? Или у тебя одни только полномочия да заклинания про дружбу народов? - Есть. Есть и полномочия, и чем подмазать телегу есть... Она замолчала. Думала о том, что предусмотрительно поступила в колхозах, которые она представляла в этом поселочке, поставив им условие, что за каждый закупленный кубометр леса они будут выплачивать ей по десять рублей комиссионных. Хватит, чтобы подмазать и телегу, и вагоны. И себе останется, как говорится, на хлеб с маслом да на чай с сахаром... Но говорить об этом даже с доброжелательной и щедрой на советы Жадовой все-таки не стоит. Она компаньонка, да в таком деле поостеречься нелишне. И Лидия Ивановна постаралась увести разговор от опасной темы. И со вздохом призналась: - Права ты, Надежда... Не подмажешь, не поедешь.. И платить надо за комфорт, - и, передавая инициативу разговора Жадовой, сказала: - А боязно к Чумакову с таким делом. Больно он важный и правильный... Может и в милицию сдать!.. Жадова суетливо затопталась по комнате, крыльями взмахивали полы ее халата. - Да, Чумаков крепкий орешек. Верно: и важный, и правильный. К нему с таким делом не подступишься. Язык проглотишь со страху. - Она метнулась к окну, выглянула во двор и, словно бы рассмотрев там кого-то, возбужденно хлопнула себя по лбу: - А знаешь, Лида, можно не подступаться к Чумакову, если уж такой мандраж перед ним. Есть у меня, понимаешь, на примете один здешний парень - Юрий Селянин. Работает в отделе снабжения в хозяйстве Чумакова. И вообще, говорят, Федор Иннокентьевич очень ценит его. Приглашу-ка Селянина на пельмени... - Ой, Надька, век тебе не забуду такую услугу... А увидела Юрия Селянина и чуть не позабыла про все дела. Бывают же такие казусы в бабьей жизни. Кажется, ничем этот Юрий не взял - ни ростом, ни статью, ни красотою лица. А как вошел, как взглянула на него Лидия Ивановна, так будто жаркой волной окатило ее. Не отводила от него заблестевших глаз и вдруг, чего уж давно не случалось с нею, покраснела, поймала в себе желание оплести руками шею этого парня, притиснуть его к себе, обжечь поцелуями еще мальчишеское лицо. Пусть будет что будет. Пусть судят и пересуживают здешние кумушки занятную новость про то, как не первой молодости баба совратила и закружила желторотого юнца... Надька-то Жадова с какой ухмылочкой поглядывает. Почуяла, стерва! Бабы на такие тайны ох как догадливы... Будь прокляты эти придуманные во зло нормальным людям бесконечные "нельзя". Открыться в любви приглянувшемуся парню - нельзя. Делать деньги, как делал их Рахманкул, - нельзя. Жить на эти деньги в полное удовольствие, жить так, чтобы все лопались от зависти, - опять нельзя. ОБХСС не дремлет... Лидия Ивановна неприязненно покосилась на Жадову, потом на Селянина, удивленно взиравшего, с чего бы такая гордая и красивая баба то краснеет, то бледнеет, - и сказала ласково: - Будьте нашим гостем. Юрий охотно ел пельмени, еще охотнее прихлебывал из рюмочки коньячок и беседу вел самую интеллигентную: об изъянах и достоинствах наших и зарубежных вокально-инструментальных ансамблей, фигурном катании, киноактере Михаиле Боярском... А в душе недоумевал: с чего вдруг затащили к себе в дом эти малознакомые ему старухи, уставили стол коньяком, дорогими закусками, кормят, поят, слушают будто мудреца, и смотрят такими глазищами, что аж озноб продирает. Лидия Ивановна, всегда уверенная в своей красоте и неотразимости, чувствовала себя отвергнутой: милый, но неказистый Селянин не обращал на нее никакого внимания. Лидия Ивановна пожирала глазами этого птенчика и мысленно клялась: когда осуществятся ее планы и у нее будет много денег, она непременно купит, что бы это ни стоило, эти руки, эти глаза, эти губы. Только ради этого и стоит затевать то, что задумала она... Наконец Жадова согнала со своего лица блаженную улыбку, с какою слушала излияния Селянина, и сказала озабоченно: - Юрий, значит, такое дело. Гостья наша, Лида, значит, сюда не на побывку приехала, а по государственной надобности. И нужна ей наша помощь. Юрий положил вилку, отодвинул рюмку: - Какой же я в государственных делах помощник? Я человек маленький. - Не такой и маленький, если разобраться, - назидательно начала Жадова. - Снабженец! - Она вскинула к потолку пухлую руку. - К тому же запросто вхож к одному влиятельному человеку. - К Федору Иннокентьевичу, что ли? - Юрий приосанился. - Верно, у нас с товарищем Чумаковым все нормально, все по уму. А чего требуется? Какая помощь государству? Экскаватор, может? Или кран? Мне запросто замолвить словечко. - Ты лучше, Юрий, замолви, чтоб принял Чумаков нашу Лидию Ивановну. Да поласковее. Лес ей, понимаешь, нужен, который валите на просеках. Не абы какой, а деловая древесина. - Лес! - Юрий оживился. - Я обязательно передам Федору Иннокентьевичу. Обещать ничего не могу, но товарищ Чумаков частенько насчет леса беспокоится: как наладить его сбыт, поскольку бесхозяйственность и порча народного добра. 3 Но или плохо объяснил Юрий Федору Иннокентьевичу нужды Кругловой, или основных дел у него было невпроворот, только встретил он Лидию Ивановну холодно. Едва кивнул начальственно, ткнул пальцем воздух, указуя на стул. А когда Лидия Ивановна с ослепительной улыбкой сказала, что они знакомы: встречались на дне рождения архитектора Лузгина, он лишь плечами пожал безразлично, буркнул: "Возможно". Когда же Лидия Ивановна стала пространно излагать цель приезда в Таежногорск и, желая угодить Федору Иннокентьевичу, его же словами заговорила о нетерпимости к бесхозяйственности и о дружбе народов, помянула о том, что запаслась разрешением райисполкома, он прервал ее властным тоном: - Короче, гражданочка, короче. Селянин, - Чумаков кивнул на присутствовавшего при их встрече Юрия, - описал мне вашу миссию. И в райисполкоме против продажи вам леса действительно не возражают. Полагаю, не возразят и в тресте. Но я еще на всякий случай свяжусь с главком. Договоримся сразу с вами так: меня ваша коммерция не касается совершенно. Меня по этим вопросам беспокоить не надо. Для решения таких непроизводственных задач у нас существует товарищ Селянин. Так что держите связь с ним. А вообще... Он сделал паузу и энергично пристукнул ладонью по столу: - Я дам только порубочные остатки. А ваше дело найти рабочих разделать лес на просеках, вывезти на станцию, изыскать вагоны, погрузить и отправить по адресам. Нас, то есть механизированную колонну, эти ваши операции не касаются абсолютно. Меня интересует только, чтобы все было по закону. Чтобы имелся договор с колхозами, оплата была предварительная и по чековым книжкам. Вам все ясно? Деньги на кон - и лес ваш. Лидия Ивановна, подавленная жестокостью этих условий и сложностью разом рухнувших на нее проблем, пролепетала: - Ясно, Федор Иннокентьевич. - Ну, коли ясно - по рукам, - удовлетворенно подытожил Чумаков. - Ты, Селянин, отвези гражданку, покажи ей лес на Ганиной гари. Дальнейшее - ее дело. - Ганиной гари?! - привстал опешивший от чего-то Юрий. - Именно на Ганиной, - подтвердил Чумаков. Вдоль просеки шуршали, встряхивали колючими лохмами красностволые сосны. Взвывая мотором, газик подпрыгивал на ухабах и оплетавших просеку корневищах. Лидия Ивановна в лад этим прыжкам раскачивалась на переднем сиденье и через плечо косилась на сидевшего сзади Юрия. Да, видно, не властна была над Селяниным даже модная телепатия. Не доходят до него мечты и мысли Лидии Ивановны. Сидит, будто проглотил аршин, насвистывает что-то и даже бровью не поведет. - Ты, Юрий, всегда такой? - игривым голосом осведомилась Лидия Ивановна. - Какой такой? - Лицо Юрия каменное. Ни улыбки на нем, ни оживления. - Серьезный. Угрюмый, - ответила она. А так хотелось сказать: "Чурбан бесчувственный. Пень равнодушный". - Всегда. - Да парень ты? Или только так носишь штаны? - зло выпалила Лидия Ивановна и под смех шофера, перед самым носом Юрия, будто в пляске, повела открытыми полными плечами. А ему все трын-трава. Мямлит, словно спросонок: - Говорят, парень. - Кто говорит, тот, может, и проверил. А меня берет сомнение... Но Юрий то ли сделал вид, что не расслышал ее игривых намеков, то ли были они ему "до лампочки", сказал деловито: - Все. Приехали. Вот Ганина гарь. Выбирайте товар. Лидия Ивановна, разом позабыв об уязвленном женском самолюбии, осмотрелась вокруг и едва не вскрикнула. По обе стороны просеки ровно яростный ураган пролетел. И выворотил из земли корявые березы, тонкостволые осинки, кустарник-недоросток. Свалил, смешал все беспорядочной грудой, намертво переплел ветки, раскорячил иссохшие корневища. Такой бурелом, завалы этакие не всякий бульдозер осилит, и даже в безлесной Средней Азии никому не нужна эта труха. За такую древесину колхозы не только не оплатят комиссионных, но и саму поставщицу прогонят взашей. Лидия Ивановна еще раз обвела взглядом груды лесных завалов и, разом позабыв взлелеянную в душе нежность к Селянину, едва сдерживая душившие ее гневные слезы, яростно сказала: - Ты это куда меня привез, безобразник?! - Не ругайтесь. Привез, как было при вас приказано товарищем Чумаковым, на Ганину гарь. - А зачем мне эти банные веники? - Лидия Ивановна всхлипнула. - Так это же тонкомер-дровяник. Да и не мое это дело. Товарищ Чумаков приказал, я исполнил. - Исполнил! - вспылила Лидия Ивановна. - Молод ты, парень, шутки шутить надо мной. Ты меня не на гарь эту Ганину, ты меня в Красный лог вези. Знающие люди говорят, у вас там лесу этого припасено много. Да настоящего, строевого, сухонького... Мне такой подавай. - Не было указаний насчет Красного лога. Лидия Ивановна уловила в спокойном ровном тоне Юрия какую-то неуверенность, заминку. Ей даже показалось, что Юрий пытается скрыть от нее, что какие-то указания, причем именно относительно Красного лога, Чумаков все-таки дал ему. Тогда Лидия Ивановна, страшась в душе спугнуть везение, получить отпор от этого увальня, сделала решающий шаг в своей жизни. Впрочем, то, что это был решающий шаг, Лидия Ивановна в полной мере осознала лишь сейчас. А тогда, отведя Юрия в сторону от шофера, сказала: - Ты вот что, Юрий Селянин... Послушай теперь мои указания... Давай-ка мы с тобой так поладим: я начинаю отгрузку строевого леса из Красного лога. Ты, как представитель мехколонны, оформляешь акт честь по форме, что это тонкомер и ничто другое и что взят он из Ганиной гари. Столько-то кубометров. И, как полагается, даешь на утверждение товарищу Чумакову. Я по чековым книжкам оплачиваю этот лес, как тонкомер. А в благодарность за вашу любезность за каждый кубометр товарищу Чумакову по два целковых, а тебе за старание по полтиннику. Сказала и попятилась: вот сейчас этот непробиваемый Юрий Селянин заорет: "Вы что?! Взятку предлагаете?! И кому? Самому товарищу Чумакову?!" Да еще кулаком даст по физиономии вместо поцелуя... Но Юрий сказал деловито и спокойно, ровно о решенном давно и прочно: - Товарищу Чумакову - три рубля, мне - рубль. - Не жирно ли? - азартно, будто с торговцем арбузами на ташкентском базаре рядилась, радостно возразила Лидия Ивановна. - Дело ваше, - невозмутимо сказал Селянин. - Как говорится, у нас - товар, у вас - купец. Жирно - пользуйтесь этой вот Ганиной гарью. У нас тоже свой риск и свой расчет. И на этот риск товарищ Чумаков меньше чем за трешку не согласен. Через три дня Селянин отвез Лидию Ивановну в Красный лог, отмерил ей тысячу кубометров строевого леса, деловито пересчитал тысячу рублей для себя и три тысячи для Чумакова. Рассовал их по разным карманам и сказал: - Федор Иннокентьевич велел сверху прикрыть тонкомером. Так все и началось... - И как долго продолжались ваши коммерческие отношения с Чумаковым? - спросил Денис, выслушав исповедь Лидии Ивановны. - Три года. До перевода отсюда Чумакова. И до убийства Юрия Селянина. Вернее, до того дня, когда Юрий наотрез отказался провести последнюю операцию. Как ни нажимал на него Чумаков, как ни упрашивала я, Юрий ни в какую. Это обошлось мне в десять тысяч моих комиссионных. Я ведь предварительно оплачивала покупки, а после смерти Юрия его преемник отмерил мне один дровяник. В полном соответствии с договором. Я вынуждена была проглотить эту пилюлю: погрузить и отправить тонкомер адресатам, тысячу кубометров. На этом мои полномочия закончились. В колхозах мне было сказано, что такой товар им не нужен. А что я могла сделать? Ведь не было в Таежногорске ни Селянина, ни Чумакова. - Сколько всего вы закупили леса? - О, мы вели дело с размахом! - На мгновение в погасших глазах Лидии Ивановны зажглись искорки былого азарта. - Отгрузили за это время четырнадцать тысяч кубометров. - Спасибо, Лидия Ивановна, вы говорите правду, - думая о том, что жестокой правдой против Чумакова, должно быть, являются все показания этой "деловой женщины", сказал Денис. - Привлеченные капитаном Стуковым эксперты установили, что в числе этих четырнадцати тысяч свыше двенадцати тысяч кубометров деловой древесины. Остальное - действительно тонкомер, или, как называют его специалисты, - дровяник. Материальный ущерб, нанесенный государству вашей преступной группой, составляет свыше ста двадцати тысяч рублей. Согласны вы с этим? - Об этом спросите Чумакова. Он знает цену каждому кубометру. Я платила по ценам, указанным в счетах. - Следовательно, Чумаков получил от вас за эти двенадцать тысяч кубометров деловой древесины, - начал Денис, но Круглова перебила его: - Чумаков получал оптом за всю древесину, независимо - деловая она или какая. Я передала для него Селянину сорок две тысячи рублей. - Послушай, Лидия, - задвигался на своем стуле Стуков, - а ты не допускаешь, что этот самый Юрий только работал под Чумакова и прикарманивал все эти день? - Больно уж хочется вам, Василий Николаевич, хоть за уши да вытащить Чумакова из грязи, - с усмешкой сказала Круглова. - Конечно, деньги, они такие, они липнут к рукам. К тому же Юрия спросить уже ни о чем нельзя. Чумаков позаботился об этом. Да только никак я не допускаю, чтобы такой деляга, как Чумаков, без всякого личного интереса так оплошал и допустил такую халатность, что у него под носом возили из Красного лога чуть не корабельные сосны, а он подмахивал акты Селянина о том, что возят дровяной осинник из Ганиной гари. Да и сам не раз наезжал в Красный лог, видел своими глазами. Можете спросить об этом его персонального шофера. - Круглова тяжело вздохнула и добавила: - Хотя, наверное, зря я требовала с ним очную ставку. Обставил он свою безопасность железно. Я ведь ни разу с рук на руки не передала ему ни рубля. И вообще виделась с ним редко. О деньгах разговора не вели никогда. А Юрия, через которого делалось все, нет в живых. И выходит, что я перед таким высоким лицом клеветница и оговорщица. Казалось бы, еще после допроса свидетеля Яблокова, после встречи в конторе ГШК с Афониным и другими закралась у Дениса робкая, но не дававшая покоя мысль о том, что Федор Иннокентьевич Чумаков, если не прямо, то косвенно имеет касательство и к гибели Юрия Селянина, и к загадочному, на первый взгляд, интересу среднеазиатских колхозов к лесу-тонкомеру. Мысль эта не давала покоя, приходилось сопротивляться ей, отгонять... А после встречи в этом кабинете с самим Чумаковым неловко было даже заподозрить в чем-нибудь такого сильного и гордого своим делом человека. Но сейчас эта женщина напрямую подтверждает самые дерзкие предположения следователя... - Лидия Ивановна, по вашему трудовому соглашению, колхозы выплачивали вам по десять рублей комиссионных за каждый купленный вами кубометр. За что такая щедрая оплата? - Ребенку понятно, - усмехнулась Круглова. - Древесина эта в тайге, обделать ее, хоть бы те же ветки обрубить, погрузить на машины, доставить на станцию, погрузить на платформы. А даром делать никто ничего не станет. Ну, и мне вознаграждение за труды. Я ведь тоже не из энтузиазма старалась. Мне тоже полагается зарплата. Мои заказчики сказали: хочешь - всю десятку положи себе в карман и сама на закорках таскай бревна, хочешь - раздай до копейки. Но доставь нам эти кубометры. Распоряжайся комиссионными по своему усмотрению. - Ну, и как же вы ими распорядились? Документами подтверждено, что вы получили от колхозов сто двадцать тысяч рублей. - Правильно, больше ста двадцати тысяч, - кивнула Круглова. - А должна была получить сто сорок. Подкузьмил Селянин... А куда ушли? Считайте... Чумакову, как я уже сказала, больше сорока двух тысяч. Селянину - больше двенадцати, Пряхину и Жадовой - больше восьми, тысяч двадцать пять на круг за разделку и за погрузочные работы. Сколько там остается? Около сорока тысяч. Это, значит, мне. Все-таки кооперативная квартира, колечки, сережки, ну и светская жизнь. Словом, ребятишкам на молочишко... - Тяжело вздохнула и призналась: - Только это пустые слова... Нету у меня ребятишек. А деньги как пришли, так и ушли... - А вам не кажется, что вы позабыли упомянуть Игоря Петровича Постникова, - напомнил Денис. - Ведь немалая часть погрузочных работ осуществлялась с помощью Постникова. - Этого голубка не припутывайте сюда, - почти умоляюще сказала Круглова. - Чистый голубок он. Не получал он ни копейки. Как-то заикнулась, что, мол, колхозы могут ему сверх оклада выплачивать премиальные, так он прямо рассвирепел: "Не вздумай Федору Иннокентьевичу заикнуться об этом. За такие премии судить будут и тебя и меня". Тогда я к нему с другой стороны... Ко дню рождения браслет к часам презентовала. Потом и не рада была. Игорь мне его чуть в лицо не швырнул и закричал: ты что меня за Альфонса принимаешь?! Чудной он, Игорь этот, как в церкви говорят: невинный отрок. И откуда такие берутся?.. Месяц я после этого браслета избегала его, к телефону не подходила. А с вывозкой леса прижало. Но тут Игорь сам пришел. Простила я его за невежество с радостью. Не за деньги старался Постников. Мне стоило только бровью повести - и он бы сам на загорбке бревна эти с просеки на станцию поволок и уложил на платформу. Василий Николаевич Стуков, все это время задумчиво молчавший, сказал грубовато: - Ты вот что, Лидия, ты уж извини на резком слове. Да только объясни начистоту: ты вот здесь свою любовь с первого взгляда к Юрию Селянину расписывала. Так, может, эта любовь такая же, как твоя любовь к Постникову? Чтобы, значит, тебе бровью повести, а он за тебя и в огонь, и в воду? Может, все для того, чтобы сберечь лишний рублик на кубометре? Разом побагровевшая Круглова с усилием заглотнула слезы, но сказала твердо: - Конечно, я виновата. Да только оскорблять меня не положено. И вы это знаете. Но раз уж вы, дядя Вася, запустили такой вопрос, я отвечу, как земляку... Верно, мужиков в моей жизни было много. И молодых, и постарше. А вот Селянин Юрий, хоть и не был моим, один он такой в моем сердце. И поведи он бровью, только намекни мне: мол, брось, Лидия, свое поганое ремесло, уедем с тобой на край света... Я бы с ним прямо от Надьки Жадовой, еще при первой встрече, хоть в тундру, хоть в пустыню, и от денег отказалась бы бешеных... Она посидела, подперев руками лицо, потом сказала Денису: - Могла бы я потянуть резину, поломаться, покуда бы вы искали доказательства. Нашли бы, конечно, я понимаю. Но я сама все рассказала. А почему сама, спросите?.. Есть у меня три причины: страх сжирал меня за коммерцию, и даже в жарком Ташкенте колотил озноб. Понимала, что не миновать расплаты. Знала и другое: не остановится Чумаков. Вкусил сладкой жизни. Она ведь как паутина... Со мной обошлось, с другими наколется. Значит, размотается клубок, и меня тоже к ответу!.. Вторая причина - смерть Юрия простить себе не могу. А третья - главная: не могу, чтоб Чумаков процветал на чужих костях. До меня ведь в Ташкент слух дошел, будто совсем уже решено забрать его на работу в Москву. Значит, будет он и в больших чинах, и при больших деньгах, и не захлебнется Юркиной кровью. А это, граждане следователи, не по-человечески. Земля остановится, если случится так... - И все-таки, Лидия Ивановна,- почти сочувственно начал Денис, - что же стало, по-вашему, решающим мотивом для Чумакова в расправе над Селяниным? Его хозяйственное преступление, допустим, мне понятно: решил стать подпольным миллионером, втянулся в аферы, обуяла жадность, не мог остановиться... Но убить человека - это уже совсем иная психология, крайняя мера жестокости, тем более убить человека, которого он любил... - Любил! - засмеялась Круглова. - Покуда Селянин прикрывал его своей спиной да мошну ему набивал моими трешками. Чумаков, как рассказывал Селянин, так планировал: его переведут в трест, Селянин останется здесь, а трешки эти с каждого кубометра, хоть и пореже, но потекут к нему. Ну, а если какой прокол, в ответе за все Селянин. А Юрий, на свою беду, в последние месяцы взбунтовался. Может, страх его настиг, может, совесть. Только Чумакову он отказал наотрез провести последнюю со мной операцию, да еще пригрозил Чумакову и мне, что заложит всю кодлу. Я поверила: заложит. И впору было самой бежать отсюда... А Чумакову ведь некуда бежать. Боялся он тогда Селянина. От одного слова Юрия могла рухнуть вся судьба Чумакова. Вот и решился Чумаков. - Круглова, как бы ища согласия и поддержки, обвела вопрошающим взглядом Стукова и Дениса и заключила печально: - Вполне я сознаю, кто Чумаков и кто я. И понимаю, что цена моим словам грошовая. Станете вы их еще проверять да примерять, но Чумаков вместе со мной сядет на скамью подсудимых... Так вот, чтобы получилось это скорее, хочу я вам назвать одно местечко. Поскольку Юрий Селянин был для Чумакова не только золотой жилой, но и золотой рыбкой на посылках, доверял Чумаков ему и свои амурные дела. Ему одному. В дачном поселке под городом, на улице Лесной, номер дачи не знаю, есть такой терем-теремок, как пасхальное яичко. Подъезжала я к нему вместе с Юрием. Он поклажу доставлял от Чумакова. Я дожидалась его в машине. Юрий потом шепнул мне, что хозяйкой в тереме Тамара Владимировна. А фамилию не назвал. И намекнул, что Чумакову эта хозяйка ближе родной жены. А еще Юрий говорил, что покуда к Чумакову не потекли мои трешки, терема этого у Чумакова не было. Жил с женой в обычной квартире, как все прочие труженики... Туда Юрий, хотя и реже, но тоже возил поклажи. Когда конвойный вывел из кабинета Круглову, Денис энергично растер свою раскалывавшуюся от боли голову и сказал устало: - Вот вам, Василий Николаевич, его превосходительство статский генерал Чумаков. Стуков ответил почти умоляюще: - Погодите, Денис Евгеньевич. Свыкнуться мне надобно со всем этим. Но и не верить Лидии не могу. Смысла не вижу для нее в обмане. И какою бы тяжелой ни была ее вина, я помню, что эта самая Лидка Круглова - моего однополчанина дочка. А стало быть, солдатская совесть велит мне тщательно вникнуть во все, о чем она толковала здесь, и, если это правда, то костьми лечь, но снять с этого статского генерала его погоны!.. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 1 Денис представлял Постникова самоуверенным, склонным порисоваться человеком. Однако сейчас перед Денисом сидел гражданин с осунувшимся, усталым лицом... И Денис подумал: "Общение со следствием ни для кого не проходит бесследно". Стараясь ободрить Постникова, видно, не верившего в поворот к лучшему в своей судьбе, Денис сказал сочувственно: - Устали, Игорь Петрович, изнервничались? - Ясно понял: самое страшное - жить в подвешенном состоянии, не зная, в чем виновен и чем обернется завтрашний день. Да еще тоска по жене, по дочке. Всего какой-то час лету, но ваш коллега лишил меня права на этот час... - Капитан Стуков сделал, Игорь Петрович, все для того, чтобы не просто вернуть вам право на встречу с вашей семьей, но и вернуть вам право на свободу, на доброе имя и добрую репутацию. - Денис вынул из папки расчеты Стукова и, как несколько дней назад Чумакову, протянул их Постникову. - Вот математически точное свидетельство вашей невиновности в наезде на Селянина. На порозовевшем лице Постникова проступили смятение и радость. Когда он взял листок, пальцы его дрогнули. - А, это те спасительные для меня шесть с половиной минут, о которых рассказывал мне Федор Иннокентьевич. - И не удержался, кольнул: - Так сказать, научный подвиг капитана милиции Стукова. - Вы напрасно иронизируете. Это не научный подвиг, а проявление следовательской честности, высокого профессионализма, я бы сказал, следовательской удачливости. Без этих расчетов ваша судьба и судьба всего дела о гибели Селянина могли завершиться иначе. - Может быть, капитан Стуков и честен, и профессионален, только мне от этого не легче. Какими профессиональными мотивами руководствуется он, когда эти расчеты не доводит до моего сведения и я продолжаю пребывать в незавидном положении подозреваемого без права выехать к месту жительства. "Следовательно, словоохотливый Чумаков посвятил Постникова лишь в часть нашего разговора. О расследовании лесных дел умолчал". Отметив про себя, что обстоятельство это, правда, опять косвенно, свидетельствует против Чумакова, Денис сказал: - Напрасно вы сетуете на Стукова. Выезда из Таежногорска не разрешали вам по моему настоянию. В ходе доследования обстоятельств гибели Селянина нас заинтересовала торговля лесом, которую вела Таежногорская ПМК со среднеазиатскими колхозами. Установлена и частично обезврежена группа расхитителей. - Прикажете понимать вас в том смысле, - убито сказал Постников, - что я имею честь принадлежать к этой группе? - А как вы полагаете, положа руку на сердце? - Ну, если положа руку на сердце, позвольте еще вопрос. - Задавайте. - Лида Круглова тоже обезврежена? - Да. Но почему вы сразу заговорили об этой женщине? Постников с опаской взглянул на Дениса, прикидывал в уме: какой новой бедой обернется его откровенность. - Во-первых, все знали, что лес в ПМК закупает Круглова, во-вторых, хотя это грозит моему семейному очагу, я любил эту женщину. В-третьих, у меня есть основания думать, что Лидия Ивановна не простила мне разрыва с ней и в отместку за мою скорую женитьбу оговорит меня в чем угодно. Не знаю, как на ваш взгляд, но есть достоверное свидетельство моей непричастности к махинациям, если они были, конечно. Любящий мужчина никогда не разменяет своих чувств на денежные, тем более с любимой женщиной. - В общем-то, логично, - подбодрил Постникова Денис. - Хотя в жизни бывают всякие аномалии... Но вы напрасно не доверяете вашей бывшей подруге. Она встала за вас стенай. - Спасибо ей за правдивость, - облегченно вздохнул Постников. - Но есть более авторитетное мнение обо мне. Спросите Федора Иннокентьевича Чумакова. Он подтвердит, что помогал Кругловой в грузовых операциях я лишь по его просьбам, в интересах ПМК, и, естественно, не имел ни малейшей корысти. Тому, что скажет обо мне Федор Иннокентьевич, можно верить. Скрывая удовлетворение поворотом беседы, Денис сказал не без иронии: - В таком случае, Игорь Петрович, следствию, вопреки научному подвигу капитана Стукова, пришлось бы поверить Чумакову и брать вас под стражу. Поверить в то, что вы и только вы сбили своей автомашиной идущего по дороге Селянина, что вы, отнюдь не бескорыстно, в обход письменного запрета начальника ПМК, злоупотребляли служебным положением, использовали ведомственный автотранспорт, краны и подчиненных вам людей для оказания помощи расхитителям леса. Лицо Постникова стало изжелта-бледным. В глазах проступил ужас: - Так показал Федор Иннокентьевич? - А кто же еще? - стараясь внушить хотя бы толику спокойствия Постникову, сказал Денис. - Именно Федор Иннокентьевич, сидя на том же стуле, на котором вы сидите сейчас. Постников вскочил, словно ему стало нестерпимо сидеть на стуле, на котором недавно сидел Чумаков и оговаривал его, своего любимца, в преступлениях немыслимых, никогда им не совершенных. Постников налил из графина стакан воды, залпом осушил его и сказал запальчиво: - Как же так? Федор Иннокентьевич?! Ведь заготовил приказ о назначении меня главным инженером!.. И это "вопреки его письменному запрещению" да еще не бескорыстно?! - Постников уселся напротив Дениса на другой стул и заговорил спокойнее: - Действительно, Чумаков отдал письменное распоряжение не отвлекать ни одной машины или другого какого-нибудь механизма и ни одного человека для непроизводственных нужд. Но месяца через два-три Чумаков вызвал меня к себе и сказал, что у него есть личная просьба: в нерабочее время в интересах ПМК оказать содействие Кругловой в транспортировке леса до станции. Естественно, я не мог ослушаться и стал договариваться с подчиненными, чтобы они за отдельную плату выполняли работу для Кругловой. Потом Чумаков несколько раз повторял эту просьбу. Ссылался на то, что из среднеазиатских колхозов в порядке шефства поступают овощи и фрукты. - А лично Чумаков присутствовал при погрузочных операциях? - Нет, он был очень занят. Припоминаю единственный раз. Приехали мы по производственным надобностям с Чумаковым в Красный лог. А там Круглова чуть не плачет: остановилась погрузка леса из-за отсутствия троса. Она к Чумакову. Тот отказал, но потом велел мне выдать ей трос. Только оформить отдельным счетом. - Вы, Игорь Петрович, хорошо помните, что это происходило именно в Красном логу? - Хорошо. В Красном логу техника была в тот момент сконцентрирована. - Какой лес грузили там - деловую древесину или дровяник? - Из Красного лога грузили только сосновые и даже кедровые бревна. Строевой лес... - Мне хочется возвратить вас к событиям того вечера, когда погиб Селянин. Почему на первом допросе вы скрывали, что ехали с Кругловой по той дороге? Постников сказал, как бы преодолев что-то в себе: - Так советовал мне Чумаков. Я считал: из симпатии ко мне. - Не можете припомнить, кого встретили на шоссе? - Шел навстречу Селянин возле самого ДОЗа. Лидия потом твердила о каком-то краешке вины. Я видел вину в том, что мы не взяли Селянина в кабину. Наверное, он бы остался жив. - А возле березы не встретили никого? - Мелькнул кто-то. Но кто - не рассмотрел. Был сильно пьян и вел машину. Оставшись один, Денис вызвал по телефону секретаря начальника Таежогорской ПМК и попросил пригласить к телефону Федора Иннокентьевича Чумакова. Секретарша ответила, что он уже отбыл в областной центр. Денис положил трубку и сказал: - Придется, Федор Иннокентьевич, побеспокоить вас в областном центре... 2 На этот раз Чумаков не ослеплял Дениса блеском горячих глаз и белых зубов в дружеской улыбке. Выхоленное лицо и дородная фигура источали оскорбленное достоинство и то смирение, о котором метко говорят, что оно паче гордости. С плохо скрытой неприязнью взглянул на Дениса и наклонил голову - не то злость прятал, не то отменную вежливость проявлял, не то намекал, что повинную голову меч не сечет. - Вот, значит, как довелось нам во второй раз... Он произнес это с искренним сожалением и положил на стол повестку с таким скорбным видом, что следователь невольно подумал: наверное, с таким же видом возлагал свой венок на могилу Селянина. И все-таки Чумаков оставался Чумаковым. Без приглашения прочно уселся на стул, улыбнулся грустно и, указав на повестку, сказал. - Воистину, от сумы да от тюрьмы... - Вопросительно взглянул на Дениса. Теплилась еще в глубине Чумаковой души надежда, что говорун-проповедник, в общем-то свойский парень, каким постарался предстать Денис при первой встрече, рассеет тревоги Федора Иннокентьевича, и их отношения вернутся в ровное и доброе русло. Но Денис молчал холодно и выжидательно. И Чумаков, глядя на повестку, продолжал горестно: - Изменчивость судьбы. Я вам рассказывал: прошел путь от грузчика до руководителя треста. Победителем соревнования во всесоюзном масштабе был, особо ответственные задания выполнял, в коллегиальных органах состоял и состою, а вот подозреваемым - бог миловал... Не скажу, что очень приятное состояние. - Сделал паузу и пробросил как бы между прочим: - Поэтому направляясь к вам, я поставил в известность кое-кого из товарищей, от которых зависит кое-что в этой жизни, где меня искать, если вдруг потеряюсь... Вдруг да вы с присущим вам служебным рвением велите прямо в кабинете заковать меня в кандалы и отправить в холодную... Все это было сказано как бы полушутя, но Денис уловил и скрытую угрозу, и глубокое презрение к нему, Денису Щербакову, крайне мелкой сошке, по мнению Чумакова, и растерянно подумал: "Что это? Привычная для Чумакова поза? Суперменство, ставшее второй его натурой, приведшее в конце концов его в этот кабинет, пересилившее в душе этого человека и память о завещанной отцом-солдатом старинной скрипке в футляре, и романтический ореол вокруг своей профессии, и все добрые порывы..." Денис был поражен цинизмом Чумакова, упрекавшего его в жестокости. Ведь в отношении Юрия Селянина этот респектабельный человек дважды проявил изощренную жестокость. Сначала растлил неокрепшую душу парня, посеял в ней ядовитые семена стяжательства и языческого поклонения деньгам, а потом физически уничтожил, растоптал вышедшего из повиновения раба. Эти очень горькие и очень справедливые слова Денису хотелось выкрикнуть в лицо Чумакову, но надо соблюдать процессуальные нормы, надо помнить о неписаном кодексе этики следователя. Этот кодекс не позволяет допускать грубость, резкость, окрик по отношению к человеку, сидящему по другую сторону стола, в какой бы глубочайший конфликт не вступил тот с законом. Тот, кто по другую сторону стола, лишен возможности ответить следователю на резкость. Силы не равны. Грубость, окрик следователя - это проявление неуверенности и слабости. А сейчас по другую сторону стола следователя сидел Чумаков и всем своим видом требовал извинений за его нарушенное повесткой спокойствие, человек очень сильный, умеющий рассчитывать слова и поступки на много ходов вперед, беспощадный, уверенный в себе, в непробиваемости и прочности своих заслуг и званий. В поединке с ним нельзя поддаться слабости, раньше времени выказать истинное к нему отношение, дать ему оружие против себя. Денис, сделав над собой немалое усилие, сказал почти дружелюбно: - Ну, отчего же сразу в кандалы. Подозреваемый не всегда становится обвиняемым. - Надеюсь, и меня минует чаша сия. Не возьму в толк, в чем вы меня заподозрили? - В деле, о котором я вам рассказывал при первой нашей с вами встрече, - Денис старательно выравнивал голос, - возникли неожиданные обстоятельства, и потому у меня появилась надобность допросить вас в качестве подозреваемого в хищениях в особо крупных размерах государственного имущества - деловой древесины, неоднократном получении вами взяток при вашем ответственном положении, а следователь прокуратуры допросит вас об умышленном убийстве Юрия Селянина с целью сокрытия другого тяжкого преступления, то есть в преступлениях, предусмотренных статьями девяносто третьей прим частью второй статьи сто семьдесят третьей и пунктом "е" статьи сто второй Уголовного Кодекса РСФСР. Всякий человек, услыхав такое сообщение, изменился бы в лице, покрылся испариной, попросил воды, а то и валерьянки. Чумаков лишь облизнул все же пересохшие губы, но даже позы не изменил. В заледенелом взгляде его не проскользнуло ни ужаса, ни потрясения. И Денис невольно вспомнил о том, что вот также бесстрастно выслушал формулу обвинения сидевший на стуле, где сидел сейчас Чумаков, бежавший из мест лишения свободы Михаил Корякин, уже признанный судом особо опасным рецидивистом, еще при задержании готовый к тому, что его за очередное преступление приговорят к исключительной мере наказания - расстрелу. Но у Михаила Корякина за плечами было почти два десятка лет пребывания в исправительных колониях, побеги, прозябание по воровским "малинам". За сорок лет он не завел семьи, не постиг никакого ремесла и не чтил в своей беспутной жизни ничего, кроме воровского "закона". И вот Чумаков - респектабельный, действительно заслуженный, не бывший под следствием и судом. Что это? Снова суперменская маска? Крайняя эмоциональная тупость? Бесстрастность робота? Результат многолетней тренировки, тайной готовности к тому, что рано или поздно его настигнет возмездие!.. - И что же мне грозит по этим частям, статьям и пунктам? - осведомился Чумаков и даже вежливо улыбнулся. - Меру наказания определяет суд. Названные статьи предусматривают длительные сроки лишения свободы, а при особо отягчающих обстоятельствах - исключительную меру наказания. - С этими словами Денис подал Чумакову Уголовный кодекс. Самообладанию Чумакова мог позавидовать даже индийский йог. Он подержал на ладони, будто взвесил кодекс и, не раскрыв его, положил на стол. - В чем конкретно я повинен? Может быть, вы расшифруете ваши сногсшибательные формулировки? Денис, невольно подстраивая свой тон к подчеркнуто безразличному тону Чумакова, стал излагать, конечно же, отлично известную Федору Иннокентьевичу печальную и постыдную историю о том, как его стараниями с просек Таежногорской механизированной колонны под видом бросового дровяника похитили свыше двенадцати тысяч кубометров деловой древесины, чем причинили государству ущерб на сумму более ста тысяч рублей. В благодарность Чумаков получил от так называемой представительницы среднеазиатских колхозов Кругловой свыше сорока двух тысяч рублей. И хотя это была компетенция следователя прокуратуры, капитан милиции Щербаков не умолчал о том, что когда в январе 1978 года активный участник преступной группы Юрий Селянин отказался совершить очередное преступление и угрожал разоблачить Чумакова, последний убил Селянина... Чумаков выслушал Дениса с подчеркнутым интересом, словно тот поведал ему занятные подробности о совершенно постороннем человеке. Усмехнулся криво и спросил: - А в прошлогоднем лунном затмении над Парасельскими островами или в убийстве братьев Кеннеди вы не обвиняете меня? - И стекло в окне звенькнуло от его хохота. Денис плотнее прислонился к спинке стула и сказал: - Не надо, Чумаков, этих вывертов. Невменяемого вам сыграть не удастся. На твердых скулах Чумакова проступили красные пятна, а бархатистый просторный голос наполнился такой лютой ненавистью, что у Дениса холодок пробежал по спине. - Правильно, Щербаков, я в здравом уме и твердой памяти. И я займу круговую оборону. Защищаться буду до последнего зуба во рту, до последнего ногтя на пальце. Вы позабавили меня пикантной историей. Уверен, что авторы детективных романов щедро бы заплатили за такой сюжет. Но ведь сюжет-то, Щербаков, голый. Я подозреваю, что доказательств у вас к нему - с гулькин нос. В законах наших советских я, хотя и не так, как вы, но все-таки подкован и знаю основополагающий принцип: не обвиняемый должен доказать свою невиновность, а вы, товарищ, гражданин или как вас там... следователь - мою вину. И не только мне, но и высокому советскому суду и общественным организациям, которые до суда станут решать мою участь... Мартовский день выдался мглистым, ненастным. Но сейчас ветер раздвинул облака, приоткрыл дорогу солнечному лучу. В свете этого луча ярко заблестел на лацкане добротного пиджака Чумакова знак заслуженного энергетика, а над грудным карманом планка наградных ленточек... Денис опустил взгляд, сказал грустно: - Вы правы, Чумаков, моя обязанность доказывать вашу вину. Постараюсь исполнить свой долг. Наберитесь терпения. Но прежде вопрос: вы помните голос Кругловой? - Откуда мне его помнить? Она не пела мне соло и не было у нас дуэтов. - Я познакомлю вас с магнитофонной записью показаний Кругловой, данных ею два дня назад в Шараповском районном отделе внутренних дел. Вот идентичный записи протокол допроса Кругловой, собственноручно подписанный ею. Вращались головки магнитофона. С легким шуршанием двигалась пленка. Звучал голос Кругловой. Чумаков, развалясь на стуле, как в кресле, сидел, расстегнув пиджак, будто в президиуме на скучном совещании слушал скучный доклад... На мгновение показалось, что Чумаков, вопреки здравому смыслу, вопреки всему происходящему, задремал. Денис собрался было окликнуть этого непостижимого подозреваемого... "...Ведь видела я, видела ясно, что у березы дожидался Юрия злодей... - Да кто же там стоял, в конце концов, у березы? Бандит, что ли, уголовник какой, вам известный? Может, Кешка Сморчков - тогдатошная гроза здешних мест? В ту пору как раз объявлен был на него всесоюзный розыск. - Нет, не гроза... А гордость и краса здешних мест - Федор Иннокентьевич Чумаков..." Голос Кругловой, казалось, набрал силу и заполнил всю комнату. Денис заметил, как напряглись, будто свинцом налились мускулы лица Чумакова, отвердели и разом обмякли. И по его холеному, закаменелому сейчас лицу, морща кожу, волной проскользнула дрожь. Денис понял, как жутко этому человеку, какой невероятной ценою дается ему его напускное спокойствие. Но ни упоминание о взятках, ни сделанные экспертами подсчеты ущерба, нанесенного государству, не поколебали невозмутимости Чумакова... А когда затих в динамике магнитофона голос Кругловой, Чумаков, словно бы и на самом деле очнувшись от забытья, потер рукою веки, усмешливо посмотрел на Дениса и сказал также усмешливо: - Я говорил вам уже, что авторы детективов оторвут с руками у вас этот сюжет. Вы даже Чехова превзошли. Помните у него "Сюжет для небольшого рассказа"? Вы создали сюжет для небольшого романа. По всем канонам. Женщина - вамп. Роковая страсть к растленному юнцу, а за спиной у них не то, как изволила она выразиться, "злодей", не то благородный обманутый слепец. - Он вопрошающе посмотрел на Дениса и продолжал напористо: - Прелюбопытнейшая получается картина. Дама без определенных занятий и, мягко говоря, не самых строгих правил, не затрудняя себя ни фактами, ни логикой, обвиняет во всех смертных грехах человека, имеющего определенные заслуги и перед областью, и перед нашей энергетикой. А старший следователь областного УВД - некто Щербаков, не затрудняя себя анализом объективности и достоверности так называемых показаний Кругловой, высказывает мне черт знает какие-то подозрения. Право же, при нашей первой встрече вы показались мне порядочнее и, простите за такую наивность, умнее. "Действительно, молоко надо выдавать за вредность такого производства, - подумал Денис. Вот сидит по другую сторону стола напыщенный, благородно негодующий человек, уверенный в себе, уверенный в том, что может безнаказанно поносить кого угодно, что его заслуги - гарантия его неуязвимости. Неужели этот самонадеянный гражданин забыл, выжег из памяти, из своего сердца предсмертный вопль Юрия Селянина. Или тот рухнул молча на мерзлый гравий от тяжкого удара по голове бутылкой с шампанским. Забыл безутешные слезы Павла Антоновича и безвременную смерть Ефросиньи Макаровны Селяниной. Забыл завещанную отцом-солдатом скрипку, о которой распинался так трогательно... И два с лишним года, двадцать шесть месяцев, платил партийные взносы, вальяжно восседал в президиумах, произносит правильные речи, незамутненно смотрел в глаза жене, сыну и этой... хозяйке терема-теремка Тамаре Владимировне!.. Чумаков говорил назидательно и возмущенно: - Видно, уроки истории не пошли вам впрок, Щербаков! Мне кажется, вам даже неведомы такие термины, как "фабрикация уголовных дел и клеветнических обвинений", "произвол", "беззаконие", "вымогательство показаний с помощью запрещенных приемов следствия". Между прочим, эти чуждые духу советской юриспруденции методы давно и решительно осуждены нашей партией, и возврат к ним совершенно исключен. Так почему же, по какому праву вы, Щербаков, воскрешаете позорные методы и делаете меня жертвой своих карьеристских ухищрений?! Как ни убеждал, как ни требовал от себя Денис выдержки, но на такое обвинение он не мог не ответить, сказал горячо, даже с места встал: - Не кощунствуйте, Чумаков! Не поминайте всуе те горькие факты, не вам ворошить печальное прошлое. Да еще манипулировать святыми для нас понятиями... Вы прекрасно знаете, что уголовное дело против себя старательно фабриковали вы сами. И учтите: я требую от вас не рассуждений о нормах закона и права, а конкретных пояснений по существу высказанных мною подозрений. Денис сознавал, что после этой тирады Чумаков навсегда станет его беспощадным врагом. Что Чумаков использует все способы, чтобы не просто защитить себя, но и сломать, растоптать его, Дениса Щербакова. Но сказать по-другому Денис не мог. Это было бы изменой Павлу Антоновичу Селянину, поверившему в то, что он найдет убийцу его сына, и старому солдату закона - Василию Николаевичу Стукову, его солдатской клятве: вывести Чумакова на чистую воду. Было бы изменой самому себе. Чумаков почувствовал перемену в настроении следователя, его убежденность в правоте и силе своей позиции. Застегнул пиджак, подтянул к столу ноги и сказал с неприкрытой ненавистью: - А что мне, собственно, пояснять? Известная неразборчивостью в своих интимных связях дама неоднократно домогалась моего внимания и намекала мне об этом даже через Селянина. Не добившись желаемой цели и оказавшись под следствием и арестом за махинации с государственным лесом, то есть, говоря языком тридцатых годов, за "экономическую контрреволюцию", она ищет того, кто называется на языке этих деляг "паровозом", то есть человека, который понес бы главную ответственность. Расчет при этом у нее точный и умный: надеется прикрыться моей широкой спиной, надеется, что я вытащу ее из дерьма, что к максимальной мере меня, с учетом моей личности, не приговорят. И она, как второстепенная фигура, отделается сравнительно легким испугом. Мечтает, что я с лихвой из своего кармана покрою подсчитанные вами убытки в сто двадцать тысяч рублей. - Замолк, мысленно взвесив эти убытки, и воинственно предложил Денису: - Опровергайте, следователь Щербаков! Представить Круглову отвергнутой возлюбленной было для Чумакова самым простым и выгодным. Денис предвидел это и, честно говоря, побаивался такого выпада Федора Иннокентьевича. Слишком тонкая и хрупкая сфера, тем более, не исключена известная доля правды. А правдоподобие опровергается много труднее, чем заведомая ложь. - А зачем опровергать. Мы постараемся заглянуть в сферу ваших сугубо деловых отношений с Кругловой. Но сначала вы, Чумаков, объясните, какими сказочными путями с просек ПМК перекочевали на просторы Средней Азии двенадцать тысяч кубометров деловой древесины? А вы утверждали представленные Селяниным акты об отпуске тонкомера. Круглова рассчитывалась с вами за тонкомер, вследствие чего государство и понесло убытки более ста двадцати тысяч. - Вот именно: представленные Селяниным, - подчеркнул Чумаков. - Ваша главная свидетельница обвинения ясно изложила мое требование при заключении договора: не беспокоить меня по вопросам лесоторговли, а иметь дело только со снабженцем Селяниным. - Он вздохнул и добавил печально: - Но вот Селянин, в силу тех или иных причини, ушел в мир иной. Мертвые же, как известно, сраму не имут. Известно также и то, что, по канонам вашей морали, если совершено преступление, должен быть виновный. За отсутствием реального виновника вы делаете ставку на меня. - О причинах гибели Селянина мы еще поговорим. А пока вернемся к лесоторговле. Вы не отрицаете, что настойчиво искали покупателей на этот лес? - Не искал бы или не нашел - сгнил бы этот лес и государство не имело бы за него ни рубля компенсации. - Чумаков горестно вздохнул, соболезнуя судьбе леса, и сказал не без гордости: - К вашему сведению, за свою предприимчивость в реализации бросового в сибирских условиях дровяника в безлесные районы Средней Азии я получил благодарность начальника главка. Это было отмечено, как проявление ценной хозяйственной инициативы, ПМК имела дополнительную прибыль. Смею утверждать, наши торговые операции имели не только хозяйственное, но и политическое значение, и мое мнение разделяют начальник главка и курирующий нашу подотрасль заместитель министра... - Помните, Чумаков, - сказал Денис, - у Ленина есть выражение "формально правильно, а по существу издевательство". Ни начальник главка, ни зам. министра, поощряющие вас за инициативу и предприимчивость, еще не знают об этих двенадцати тысячах кубометров деловой древесины. Вы перечисляете свои действительные и мнимые заслуги и ускользаете от ответа на вопрос. Вы знали, не могли не знать, что Селянин отгружает лес не с Ганиной гари, где действительно свален дровяник, а грузит строевой лес из Красного лога. Вы же бывали там. Круглова в вашем присутствии грузила первоклассный лес, мы располагаем по этим фактам свидетельскими показаниями. Вспомните хотя бы случай с тросом. Нет, Чумаков, на самом деле тщательно готовился к этому неизбежному разговору со следователем, к этому вопросу об обстоятельствах, прямо уличающих его в причастности к махинациям. Он снова расстегнул пиджак, сел вольготнее, покровительственно улыбнулся и стал назидательно втолковывать: - Денис Евгеньевич, простите, но думаю, что в любом моем положении я имею право на такое обращение... Не сочтите за оскорбление, но сдается мне, что, взявшись за это дело, вы не представляете себе круг обязанностей начальника ПМК. - Едва он произнес эти слова, как, точно по волшебству, преобразился и снова стал тем гордым своей профессией высоковольтником, каким предстал при первой их встрече: - ЛЭП-500 Шарапово-Хребтовск - действительно не простая линия. Двести одиннадцать километров. Но что за километры? Почти три десятка рек, лога, скалы, сто семьдесят километров первозданной тайги, десятки километров болотных трясин. Словом, лунный пейзаж! Это вам не директор завода, у которого и цеха в кулаке да еще АСУП с ЭВМ третьего поколения. Мы - высоковольтники, строители железных дорог, газопроводчики, нефтепроводчики - великие кочевники. У нас машиной воспользуешься не всегда. У нас, вопреки песне, помните: "В этот край таежный только самолетом можно долететь..." У нас много таких мест, куда и на вертолете не доберешься. А я ведь обязан своими глазами увидеть, своими ножками пройти каждый километр. Опоры вроде бы все одинаковые. Да у них, будто у людей, у каждой своя биография. И фундамент у каждой на свой манер, и монтаж. На просеках, помнится, мелькала Круглова. И довольно часто. В том числе и в Красном логу встречал ее. Мне действительно бывать там приходилось многократно. Почва там оказалась проектом не предусмотренная: топь, плывуны. Пришлось и мне, и Афонину крепко мудрить с фундаментами. Так рассудите, Денис Евгеньевич, мог ли я присматриваться к тому, что, куда и зачем грузит Круглова? Да я, при всех ее бабских стараниях, воспринимал ее боковым зрением. А что касается троса... Мог дать распоряжение. Но, право же, не помню. А линию Шарапово-Хребтовск не забуду до конца жизни, сдали ее досрочно. Получил за нее правительственную награду, повышение по службе. И в страшном сне не снилось мне, что за эту линию, за гордость мою - попаду под следствие... Денис снова с горечью думал о том, как ловко, умело, бессовестно сплетает Чумаков поистине высокую правду и подлую, низкую ложь. Сплетает так умело именно потому, что заранее взвесил, рассчитал каждое слово, каждый факт, каждую улыбку, позу и даже одежду с наградной планкой и знаком заслуженного энергетика. - Под следствием, Федор Иннокентьевич, - сказал Денис с плохо скрытой горечью за бессилие или неумение пробить брешь в круговой обороне Чумакова, - под следствием вы оказались не за прокладку этой прекрасной и нужной множеству людей линии, а за то, что, позабыв о своем долге руководителя и гражданина, преступно воспользовались самыми низменными душевными качествами Селянина, его раболепием перед вами, сделали его орудием преступления, с его помощью нанесли крупный ущерб государству и получили за свои вместе с Селяниным преступления более пятидесяти тысяч рублей взяток. - Мне известно, что я вправе вообще отказаться давать показания. Но с учетом нашей с вами первой приятной встречи я повторю вам то же самое, что в свое время говорил Кругловой: "По всем недоразумениям с погрузкой леса и по так называемым взяткам, которые, судя по всему, Селянин бессовестно брал у доверчивой, обожавшей его Кругловой под мое имя и под мое положение, обращайтесь к Юрию Павловичу Селянину..." Снова надо было изо всех сил сдерживать себя в рамках благопристойности и втайне жалеть о том, что нет на столе ни старомодного массивного чернильного прибора, ни тяжелого пресс-папье, приходится пользоваться обыкновенной шариковой ручкой. И нечего двинуть по столу, уронить на пол. А ведь нужна же, нужна какая-то разрядка для перенапряженных следовательских нервов. Тут Денис, к своему ужасу и стыду, почувствовал, как шариковая ручка бесшумно переломилась в его пальцах. Денис с сожалением посмотрел на обломки и сказал сурово: - Не потому ли вы отсылаете меня к Селянину и живописуете его преступления, что я ни о чем не могу спросить у Селянина, о чем вы позаботились предусмотрительно и жестоко. - Это каким же образом? - осведомился Чумаков. С трудом подавляя нахлынувшую ненависть к сидящему напротив со скучающим лицом человеку, Денис стал излагать не раз проанализированные им факты о ссоре Чумакова с Селяниным в вечернем кафе, о публичной угрозе Селянина разоблачить Чумакова и об ответной угрозе Чумакова припомнить Селянину этот бунт. Денис говорил о крайне экстравагантной для Чумакова ночной, да еще в метель, пешей прогулке от кафе до деревообрабатывающего завода, о его встрече с Яблоковым и об обещании Чумакова встретиться с директором ДОЗа и поинтересоваться работой ночной смены, о замеченном Яблоковым отсутствии Чумакова не только в конторе, но и на заводском дворе, о появлении его через пролом в заборе в сторожке Охапкина. Привел решающий, с точки зрения Дениса, довод о том, что, проезжая в машине Постникова, Круглова видела Чумакова возле березы, у которой был найден труп Юрия. - А летающую тарелку или папу римского Павла-Иоанна Круглова не видела? Пьяна же она была в стельку вместе с Постниковым! А на почве пьянства возникают галлюцинации. - Но чем вы объясните ваш более чем странный маршрут в тот вечер? Почему вы миновали ворота ДОЗа и появились на его территории через пролом в заборе? Да еще весь в снегу. - Этого вам никто не подтвердит. Вошел я на заводской двор как всегда - в ворота. Миновал территорию и пошел не в контору, а к сторожу Охапкину, с трудом его добудился. Может быть, действительно был в снегу. Виноват, упал во дворе, хотя и был трезвым. В проломы в заборах не лазил ни разу в жизни. Хожу только прямыми дорогами. - Чумаков замолк, не скрывая торжества, обозрел Дениса, привстал, коснулся руки следователя и сказал с напускным сочувствием: - Словом, Денис Евгеньевич, хотя вы и громко возвещали мне аж смертную казнь, сильно не сходятся у вас концы с концами. Все это психологические мотивы да подоплеки. Прямо следователь Порфирий Петрович из известного романа Достоевского. Только я ведь, к вашему сведению, не Раскольников, не убивал старуху-процентщицу и нет рядом со мной кроткой страстотерпицы Сони, которая побудила Раскольникова к покаянию и принятию мученического венца... - Между прочим, гражданин Чумаков, - злясь на себя, на то, что не сумел заронить в душу Чумакова искру раскаяния, не разбудил его совести, не поколебал веру в неуязвимость его, Чумаковой, позиции, сказал Денис. - Между прочим, гражданин Чумаков, роман этот называется "Преступление и наказание"... ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ 1 Григорий Иванович Макеев, болезненно худой, с бледным лицом, сидел за массивным письменным столом сумрачный и усталый. При виде Дениса Щербакова начальник следственного управления УВД слегка шевельнул светлыми густыми бровями и, видимо, счел на этом обмен приветствиями законченным. Поморщился и спросил совсем не служебно: - Кишечник у тебя как, ничего? - Ничего. Даже при командировочном меню. - А вот у меня болит, проклятый. Даже и на домашних харчах. Совсем было собрался вызвать врача, отлежаться с неделю, потешить брюхо диетой, попить травки. - Вздохнул и сказал с явным сожалением: - Да помешала твоя обоюдоострая ситуация. - Опять вздохнул и, не пускаясь в объяснения, полюбопытствовал с живейшим интересом: - Что же, он у тебя и селедку приемлет, и соленое сальце, и водочку, когда случается? - Кто приемлет? - Да все он же - кишечник, говорю. - Приемлет, - ответил Денис, настораживаясь: всему управлению было известно, ежели полковник начинал с медицинских тем, значит, дела его собеседника были незавидны. А Макеев, продолжая ту же тему, вдруг возликовал: - Вот что значит молодость - все приемлет! А с годами обзаводишься печеночными, почечными, кишечными коликами и прочей дрянью. Плешину обретаешь во всю башку. - Он погладил рукою свою напрочь лишенную растительности голову. - Правда, с годами, говорят, под черепом прибавляется извилин. Хотя наука утверждает, что еще никто из людей не использовал полностью энергию отпущенных нам природой нейронов. - Он посидел, уперев подбородок в положенные один на другой кулаки, оглядел Дениса и сказал вроде бы опять невпопад: - Хотя, в общем-то, годы не гарантия. - Что случилось, товарищ полковник? - не выдержал Денис. - Что случилось? - Макеев, что водилось за ним крайне редко, увел взгляд в сторону. - Случилось, наверное, то, что и должно было случиться, в соответствии с внутренней логикой событий и логикой поведения человеческих индивидуальностей. - Макеев прокашлялся и продолжал хладнокровно, но в каждом слове сквозило глубокое недоумение и недовольство: - В общем, вчера вечером, поддавшись твоему натиску и начитавшись реляций о добытых тобою уликах и доказательствах против Чумакова, отправился я к прокурору области, Петру Михайловичу, за санкцией на арест гражданина Чумакова. Ну, ты Петра Михайловича знаешь. Он санкцию на арест даже задержанного на месте преступления карманника не дает без неопровержимых доказательств вины. В полном соответствии с законом, между прочим. А тут - Чумаков! Субъект, и верно, не без заслуг. Оседлый, не из тех, кто ударится в бега... Сидим мы с Петром Михайловичем, беседуем, не скажу, чтобы очень дружелюбно. Взвешиваем, пробуем на глаз и на зуб каждый твой довод. Клониться он уже стал к нашим позициям. Постановление на арест положил перед собой... И вдруг вбегает дежурный прокурор и докладывает: управляющий трестом "Электросетьстрой" Федор Иннокентьевич Чумаков в своем служебном кабинете покончил жизнь самоубийством. Петр Михайлович аж побелел: "Дорасследовались, говорит, Пинкертоны. Санкцию на него дал сам господь бог..." Макеев умолк, переживая тот горький момент, сказал с мрачной усмешкой: - Как сказали бы верующие, предстал перед судом всевышнего... А проще говоря, покуда мы обговаривали да согласовывали водворение его высокой особы в следственный изолятор, ускользнул от народного суда... Денису показалось: яркий мартовский день за окном погас, как при полном солнечном затмении. Уняв рухнувшее куда-то вниз сердце, Денис невольно оглянулся на выключатель. Так хотелось зажечь электрическую лампочку. Макеев по-своему истолковал его движение и сказал: - Не озирайся. Призраки не являются днем. - Вздохнул и продолжал печально: - Но это не весь сказ. Вот сейчас тебе действительно придется повертеться. Дежурный прокурор привез с места происшествия предсмертное письмо Чумакова, а сегодня утром легло мне на стол заявление сына Чумакова, Егора Чумакова-младшего, требование продолжать расследование в отношении Чумакова Федора Иннокентьевича с целью полной его реабилитации. - То есть как реабилитации?! - воскликнул Денис и услыхал свой голос, будто из соседней комнаты. - То, что слышишь. Такое ведь возможно по закону, - грустно сказал Макеев, потом протянул Денису распечатанный конверт и сказал: - Вот, почитай. Поймешь все сам. По-моему, как раз тот случай, когда мертвый хватает живого... "Прокурору области, государственному советнику юстиции третьего класса... - пробегал Денис глазами строчки, исписанные размашистым, угловатым, трудно воспринимаемым почерком. - Глубокоуважаемый Петр Михайлович! Надеюсь, не позабыли меня и тех добрых слов, которые не раз звучали в мой адрес в вашем присутствии на различных совещаниях. И вот, Петр Михайлович, конец всему - любимому делу, любимой семье, уважению людей, не побоюсь этих слов - известной славе. Следователь местного УВД, капитан Щербаков, по совершенно непостижимым причинам избрал меня жертвой своих карьеристских устремлений. О существе дела писать нет ни времени, ни желания, ни сил. Полагаю, что теперь вы будете вынуждены познакомиться с делом и убедитесь, сколь чудовищны и нелепы обвинения, возведенные на меня. Убедитесь, что у Щербакова нет доводов и доказательств, чтобы обвинить меня. Но самое страшное в том, что у меня нет сил и аргументов, чтобы опровергнуть напраслину. Я прекрасно отдаю себе отчет, чем может обернуться это ловко сфабрикованное Щербаковым дело. "Клевета как уголь, не обожжет, так замарает". Невыносимо, что Щербаков обрекает меня на постыдную и унизительную процедуру следствия, допросов, обвинений, очных ставок, а может быть, и суда. Разве можно после этого жить, смотреть в глаза людям, семье, товарищам? Не скрою, я привык к почету, известному комфорту, масштабному и громкому делу. И вот из-за произвола Щербакова - всему конец. Уношу с собою в могилу свое честное и доброе, как мне верится, имя. Ухожу из жизни человеком и гражданином. Федор Чумаков". Денис медленно, бережно - пальцы невольно вздрагивали, и он боялся выронить листок на пол - положил его на стол и вопреки всему, что он знал, передумал, перечувствовал за время общения с Чумаковым, у него словно бы вспыхнул вопрос: неужели я стал жертвой пресловутой очевидности, не вдумался, не постиг рокового стечения обстоятельств и своими оскорбительными вопросами, нотациями и подозрением убил достойного человека?! Но в ответ на этот мучительный вопрос, заглушая, осуждая его, зазвучали голоса. Недоумевающий, почти оскорбленный - начальника ПМК Афонина: "Можно и строевой лес продавать, только ведь это сильно против закона и совести коммуниста". Потрясенный - Постникова, который сознался, что лгать следствию его учил Чумаков, и Постников верил, что делал это Чумаков из лучших побуждений. Перехваченный гневом и слезами - Кругловой: "Не могу, чтобы Чумаков процветал на чужих костях, что будет он в больших чинах и при больших деньгах и не захлебнется Юркиной кровью..." Суровый, сдержанный, будто в присяге - голос капитана Стукова: "Если это правда, костьми лягу, чтобы снять с этого статского генерала его погоны". Размытый горем - голос Павла Антоновича Селянина: "Неужто не найдете убийцу моего Юрки?" Неужели удачливый во всем Чумаков перехитрил, обошел этих людей? Сделал самый страшный, но и самый ловкий ход в своей жизни? И выстрел в служебном кабинете навсегда останется тайной следствия. А в газете появится проникновенный некролог с выразительной фотографией Федора Иннокентьевича Чумакова, в котором с глубоким прискорбием будет извещено о его безвременной кончине. И тысячи высоковольтников, искренне влюбленных в своего обаятельного начальника, поверят, что от переутомления и забот его внезапно настиг столь распространенный в наши дни инфаркт миокарда... Денис брезгливо поморщился и с какой-то особой ясностью постиг, что Чумаков перехитрил и обошел прежде всего его, капитана милиции Дениса Щербакова, на какое-то время перечеркнул его репутацию, жизненные планы. Генерал, конечно, отстранит его от ведения дела. И ему много раз придется отвечать на вопросы разных официальных лиц, ловить на себе косые, осуждающие взгляды товарищей, тягостное сочувствие отца и Елены. - Ну как, прочувствовал? - с натянутой усмешкой спросил Макеев. Уловив утвердительный кивок Дениса, продолжил: - А вот неопровержимые, с точки зрения Егора Чумакова, доводы в пользу посмертной реабилитации его отца. Аж школьное сочинение принес парень. Написано пять лет назад, то есть в самый разгар интересующих нас событий. - Макеев бегло перелистал ученическую тетрадь и признался с искренним недоумением: - Не могу, понимаешь, Щербаков, взять в толк: сыновняя ослепленность тут или сверхмаскировка отца. Ты, естественно, не раз займешься этим сочинением. Но я хочу привлечь твое внимание к некоторым деталям. - Макеев прокашлялся: - Тема: "Каков он, наш современник". Или по Маяковскому: "Делать жизнь с кого?" Так вот Егор Чумаков, как пишет он, в отличие своих однокашников, не мечтает быть похожим ни на космонавтов, ни даже на Сергея Павловича Королева, ни на покорителей Антарктиды. Не завидует ни их славе, ни их наградам. Он хочет быть похожим только на своего отца. Чумаков был счастливым отцом. Он привил подлинное поклонение к себе сына. Сын знает весь его жизненный путь, присутствовал при вручении ему всех наград. Верит в его непогрешимость, гордится его инженерным талантом, его трудолюбием, его честностью. У меня сложилось впечатление, что Егор Чумаков, кстати, сейчас он учится на факультете журналистики, плечом к плечу прошел с отцом все километры его линий электропередач. Парня, естественно, восхищает героизм отца. Но в его сочинении есть немало бытовых и психологических подробностей. Вот тебе информация к размышлению. Когда юный Егор Чумаков решил "потерять" библиотечный томик братьев Стругацких, Чумаков-отец подверг малолетнего сына подлинному бойкоту, полмесяца не общался с ним. А потом раз и навсегда объяснил, что главное душевное качество советского человека - абсолютная честность во всем. А сколько раз Егор Чумаков был свидетелем горячих слов отца, обращенных к матери, о пользе скромности и даже аскетизма в жизни. Вот уже действительно волнующий факт. Оказывается, семилетний Егорка, сам не ведая того, спас жизнь трехлетней незнакомой девочке, которая ухватилась за электрический провод под напряжением. Егор попытался оттащить ее, естественно, принял разряд на себя. Опомнился через много дней в больнице на руках отца. И первые слова, что он услыхал: "Спасибо, сын, что вернулся к жизни и спасибо тебе за то, что ты настоящий человек". Тут действительно задумаешься, кто есть кто. Кто он, твой Чумаков? - задумчиво подытожил Макеев. Но для Дениса, особенно после рассказа Макеева, уже не существовало этого другого вопроса. Он слушал Григория Ивановича и думал о горе и потрясении Егора Чумакова, примчавшегося чуть свет в прокуратуру в поисках справедливости со школьным сочинением в руках. Егора, бескомпромиссно верящего в честность, гражданственность, человечность отца, по вине какого-то Щербакова трагически оборвавшего свою жизнь. Страшно подумать, парню предстоит узнать тяжкую правду о своем отце, в совершенстве владевшем искусством лжи, наживы, демагогии, мимикрии. Денис знал и раньше: убийца, взяточник, казнокрад готов на все. Конец Чумакова вполне логичен. Он продиктован отчаянием, бессилием, безысходностью и страхом. Но даже наедине с собою Денис не допускал, что растленный внутренне Чумаков постарается превратить свою смерть не только в жалкий фарс, но и в орудие страшной мести живым. - О чем задумался, детина? - нарушил молчание Макеев. - О многом. Наверное, с таких, как Чумаков, ни на минуту нельзя спускать глаз. Мы-то знаем, кто он на самом деле, какова цена и его предсмертному письму и представлению о нем сына. На лбу Макеева выступили капельки пота. Должно быть, у полковника снова начинались боли. Он великим усилием сдерживал себя, чтобы не застонать. Но отдышался и сказал: - Мы-то с тобой знаем всю подноготную, но ведь прокурору области, тем более суду, нужны не наши эмоции, а доказательные, объективные данные, факты. Там же, Денис Евгеньевич, юристы милостью божьей, не плоше и не глупее нас с тобой, грешных. А после окончания следствия и в суде вступят в действие еще и адвокаты. Среди них же, признаюсь тебе по своему опыту, есть такие зубры... Словом, тут криком - убийца, вор, держи его, вяжи его - не проймешь никого. А потому езжай-ка, как вознамерился, в названный тебе Кругловой терем-теремок. И вот тебе последнее слово мое и нашего генерала: докажешь умышленное убийство Чумаковым Селянина - круг замкнется. Не докажешь - придется тебе поискать более легкую и менее ответственную юридическую работу... Сам понимаешь... Так что займись-ка этой дамой. Авось да сыщутся факты, которые представят проблему реабилитации Чумакова в несколько ином свете. 2 Денис Щербаков считал, что он в полной мере обладает профессиональной зрительной памятью. И все-таки с трудом признал в вошедшей к нему женщине Тамару Владимировну Фирсову - хозяйку метко названного Кругловой терема-теремка в дачном поселке. С Тамарой Владимировной Денис встречался в первое утро после самоубийства Чумакова... Служебная машина остановилась возле ворот дачи. И едва затих скрип тормозов, распахнулась калитка, и в ее проем ринулась женщина с вскинутыми руками, рассмотрела машину, вышедшего из нее незнакомого человека в форме, и руки ее обвисли. Потом Денис шел следом за этой женщиной по нескончаемо длинной, тщательно расчищенной от снега дорожке к высокому крыльцу, напоминавшему резными перилами крыльцо терема. В то утро он не рассмотрел, а скорее всего не посмел заглянуть ей в лицо, когда сухо известил о самоубийстве Чумакова. Долго потом звучал в его ушах исторгнутый глубинным отчаянием вопль, помнились ее трясущиеся руки. Они указывали за плечо Дениса, на дверь... Сейчас она вошла без стука, уверенная в своем праве войти сюда и высказать ему, Денису Щербакову, нечто сокровенное. Так же, как Федор Иннокентьевич Чумаков, она сняла и по-хозяйски утвердила на плечиках светло-серое пальто с меховой опушкой по воротнику и манжетам. И Денис впервые воспринял ее бледное лицо, черные волосы, сколотые на затылке тяжелым жгутом, подумал о том, что она кажется сошедшей с портретов русских мастеров восемнадцатого века, что ценители женской красоты не смогут не увидеть в ней элегантности. Еще Денис подивился переменчивости ее больших светло-серых глаз. Едва она опускала ресницы, по лицу ее разливалось удивительное спокойствие, но вот ресницы вспархивали и открывалась такая глубина в ее глазах, что трудно было отвести глаза от ее лица. Она подошла к вставшему при ее появлении Денису, с грустной улыбкой протянула ему узкую, прохладную руку и сказала: - Простите меня. В прошлый раз я наговорила вам много злого и лишнего. - Пустое. Не смертельно. - И осекся: в доме повешенного не говорят о ве