ая восхищения покачал головой и весело, громко засмеялся, как смеются дети да еще очень чистые и спокойные душой люди: - По телевизору программа такая есть: "Делай с нами, делай как мы, делай лучше нас". Так вот, хочу признаться: три с лишним года главным инженером я все делал заодно с Федором Иннокентьевичем. Без него изо всех сил стремлюсь делать, как делал бы он сам. А вот лучше не получается. - Он опять засмеялся. - Видно, в коленках слабоват. - И продолжал уже серьезно: - И знаете еще, что в нем очень ценно: Чумаков - не просто администратор, талантливый хозяйственный руководитель, но и не менее талантливый инженер. Могу свидетельствовать это со знанием дела, поскольку возглавлял при нем техническую службу в колонне. Мы, инженеры, диву давались, с какой быстротой, легкостью и, не боюсь этих слов, инженерным изяществом решает он специальные проблемы. Без преувеличения говоря, может рассчитать не хуже ЭВМ технологию установки опоры ЛЭП-500 и на голой подоблачной скале, и в болотной топи. Да так водрузить мачту, что она как дерево из земли растет и всегда росла здесь. Не инженер, а тончайшая электроника последнего поколения! Не зря в министерстве поговаривают, что для Федора Иннокентьевича готовят там большой кабинет. - Стало быть, дела в колонне обстоят хорошо, перспективы ее работы ясны, ничего чрезвычайного в последние дни не стряслось и в срочном появлении Федора Иннокентьевича нет необходимости? - заметил Денис. - Да что вы?! - разом прозвучали три удивленных голоса. - Ни о каких чрезвычайных происшествиях - тьфу, тьфу, тьфу - не было и речи. Хотя приезду Федора Иннокентьевича мы, разумеется, всегда рады. - Работники треста вас часто навещают? Передовой коллектив. Передовой опыт... - Да не обижают вниманием, - сказал Афонин. - На днях появился здесь Игорь Петрович Постников. - И чем же он интересовался? - Ну, само собой, ходом выполнения плана. Потом по своей должности: состоянием автопарка и строительных механизмов. Побывал в гаражах, в мастерских, дал кое-кому разгон. И засел в постройкоме: проверял жалобы на разные бытовые неурядицы. - Афонин покачал массивной головой и засмеялся: - Чудеса! Игорь Постников привыкает басить. Чувствует себя уже главным инженером треста... - Уже басит? - ответно засмеялся Денис. - А ведь Постников - бывший ваш работник?.. - Да. Работал у нас после института, командовал автопарком, строительными механизмами. - Что, очень способный инженер, если прочат его на высокую должность? - Приказы начальства не обсуждают, - усмехнулся Афонин. - Но поскольку трудился он под моим руководством, я бы не дал ему очень уж блестящей аттестации. Обычный дипломированный специалист, каких десятки тысяч выпускают наши вузы. - Чем же тогда он так ценен Федору Иннокентьевичу? - Я говорю, приказы не обсуждают. А может быть, Чумаков тоньше нас проникает в творческие потенции человека. - Многих, кроме Постникова, работников колонны перевел Федор Иннокентьевич в трест? - Постникова, значит, Савельеву из бухгалтерии, шофера своего Шапошникова, секретаря Нину. - Очень ценные работники? - Савельева - отличный, растущий товарищ, - заметила Шмелева. - Постников - это, наверное, каприз Федора Иннокентьевича, а шофер и секретарь - привычка. "Ну, каприз, пожалуй, слишком легковесное объяснение для многомудрого и многогранного Федора Иннокентьевича..." - усмехнулся Денис и спросил: - Наверное, Федор Иннокентьевич забрал бы с собой и Юрия Селянина, если бы тот не погиб. Чумаков очень дорожил Селяниным. - Не думаю, чтобы Селянина Федор Иннокентьевич забрал с собой, - заговорил кадровик Усенко. - Селянин недели за три до отъезда Федора Иннокентьевича подал заявление об уходе по собственному желанию. - Оно у вас хранится в архиве? Можно с ним ознакомиться? - Конечно. Куда ему деваться? - В тоне Усенко проскользнули нотки самодовольства. И стало ясно, что архивы у него в полном ажуре и никакой комар не подточит к ним носа. Но вдруг он вздохнул и добавил: - Памятно оно мне, это заявление... Когда Селянин, значит, подал его мне, я, согласно существующего указания о сокращении текучести кадров, провел с Юрием подробную беседу и уговаривал остаться. Но безрезультатно. Упрям был покойник. И чем-то очень озлоблен. А Федор Иннокентьевич пришел прямо-таки в сильное негодование. Сказал, что это со стороны Селянина мальчишество и пьяный бред. Он запретил мне готовить приказ об его увольнении и выдавать трудовую книжку. И сам пытался Селянина убедить забрать заявление. Федор Иннокентьевич выразился в том смысле, что в интересах всего треста, чтобы Селянин остался... - Чем же был так ценен Селянин, да еще для всего треста? - Даже затрудняюсь ответить, - белесые ресницы Усенко вспархивали растерянно, часто. - Федор-то Иннокентьевич ведь, как хороший шахматист, на много ходов смотрел вперед. А Селянин... Он, конечно, экспедитор в отделе снабжения. Но для Федора Иннокентьевича Юрий Селянин был особым человеком. Федор Иннокентьевич ему всегда самые ответственные поручения доверял по части добывания запасных частей. Ну, и опять же снисходительность, терпимость к его грехам прямо-таки отцовские. - А грешки-то серьезные? Или шалости мальчишеские? Афонин, Усенко, особенно Шмелева, перебивая один другого, вспоминали Юрия Селянина. Их рассказы отнюдь не разрушали представления Дениса о Юрии, каким сложилось оно по воспоминаниям Павла Антоновича, Яблокова, Тани и Николая Матвеевых. Добрый, компанейский, веселый парень. Правда, в последний год он словно чувствовал близкую гибель, попивать стал частенько. А как говорится, где пьют, там и льют... И прогулы стал допускать, и скандалы случались. Поселок невелик, слухи и сплетни разносятся быстро. Постройком дважды просил уволить Юрия за прогулы. Но Федор Иннокентьевич заступался и настаивал на своем. - Конечно, оставался, - насмешливо заметил Денис. - Как не остаться, если Чумаков даже после заявления Селянина видел в нем опору треста. - А вы напрасно иронизируете, товарищ Щербаков, - с явной обидой на неуважительный отзыв о Чумакове упрекнул Афонин, - я после того как потянул эту упряжку, ни за какие коврижки не отпустил бы с работы Селянина. Ярко выраженная коммерческая жилка была у него. Своего рода талант. Кроме своей работы в отделе снабжения занимался он еще сбытом отходов лесоповала, которые образуются при прокладке линии. И вот вам факты: за три года до отъезда Федора Иннокентьевича было реализовано более пятидесяти тысяч кубометров. Это дало колонне свыше миллиона рублей дополнительных прибылей. Отсюда и премии, тринадцатые зарплаты и прочие блага. Не говоря уже о таких дарах природы, как вагоны среднеазиатских яблок, дынь, арбузов для наших орсовских столовых, магазинов и детских садов. Что, к слову сказать, и в областном центре редкость. И вся эта благодать по государственным ценам... А я за два года при всем старании реализовал почти в десять раз меньше... Вот вам и Юрий Селянин... Денис, как бы только для поддержания разговора, спросил: - Судя по всему, тонкомер шел туда, где произрастают дары природы? - Точно. Безлесным районам Средней Азии. Здесь даже постоянно находилась их представительница Лидия Ивановна Круглова, - рассказывал Афонин, всей душою одобряя предприимчивость Чумакова и коммерческую жилку Селянина. - Непосредственно отпуском леса занимался Селянин, платежные документы Кругловой оформляла бухгалтер Савельева, которая теперь в тресте. Федор Иннокентьевич, очень поддерживая эти операции, говорил, что большая от них польза государству: и отходы древесины идут в дело, и казне доход, и крепнет дружба народов, и ПМК выгодно. - А что же вы теперь не укрепляете?.. - Да вот нет такого коммивояжера, как Селянин. И Круглова уехала куда-то. К тому же на тонкомер почему-то упал спрос. А деловую древесину мы продавать не имеем права. Обязаны поставлять деревообрабатывающей промышленности. - И поставляете? - Да как вам сказать, - замялся Афонин. - Поставляем, конечно, но... до плановых уровней далековато. Сами знаете, как с рабочими руками дела обстоят повсеместно. Ну и транспорт, прежде всего специализированный, лесовозный, - опять же проблема. Не говоря уже о вагонах... Так что чего кривить душой - гибнет деловой лесок. И много... - Он вздохнул, жалея этот лес, и продолжал с откровенной завистью: - А вот Федор-то Иннокентьевич и Юрий Селянин умели даже дровяник обратить в доход государству. Денис, как бы не уловив его откровенной зависти к Чумакову, заинтересованно спросил: - А при Федоре Иннокентьевиче планы поставок делового леса государству выполнялись успешно? - Я бы не сказал, - покачал головой Афонин. - И при Чумакове, и до него, и после меня останутся те же объективные условия, о которых я рассказывал раньше. К тому же надо иметь в виду, с нас, строителей ЛЭП, практически и спроса нет за этот лес, идет он совсем по другому ведомству, в производственные планы не засчитывается. Для нас это своего рода довесок, так сказать, благородное патриотическое дело. Хотя у Дениса, что называется, на кончике языка была гневная и, увы, расхожая филиппика против живучей безхозяйственности, заговорил он совсем о другом: - Простите, Дмитрий Степанович, разумеется, я никого ни в чем не подозреваю, просто как коммунист с коммунистом. Можно, по-вашему, этот практически бесхозный деловой лес сбывать налево под видом тонкомера? - Ну... при охоте, можно, конечно, - снова замялся Афонин, - известно, что кошка к салу найдет дорогу. Только для этого "налево" отчаянность нужна, грязные руки и грязные помощники. Сильно это против закона и против совести коммуниста... Тут возвысила гневный голос Нина Ивановна Шмелева: - Вы это на что же намекаете, товарищ Щербаков? Уж не на то ли, что в бытность начальником ПМК всеми нами уважаемого Федора Иннокентьевича и при моем, стало быть, содействии, как главного бухгалтера, творились в колонне противозаконные операции? Разбазаривался ценный и дефицитный деловой лес? Да будет вам известно, товарищ Щербаков, прежде чем заключить со среднеазиатскими колхозами, представителем которых была Круглова, договор о поставках им порубочных отходов и тонкомера, товарищ Чумаков заручился официальным согласием райисполкома и треста и поставил в известность наш главк. Более того, когда был составлен и подписан договор, Федор Иннокентьевич лично пригласил в ПМК прокурора района товарища Власова и проконсультировался с ним о законности этого документа. - Нина Ивановна перевела дух и сказала мягче: - Нет, Денис Евгеньевич, все было совершенно законно. Ни Федор Иннокентьевич, ни я не отпускали, вернее, не выпустили из своих рук ни одного кубометра без предварительной оплаты по чековым книжкам. Какая у кого из нас могла быть корысть, если расчеты были безналичными, а деньги существовали лишь номинально. "Черт знает, может быть, на самом деле я, не желая того, обидел хороших и ни в чем не повинных людей, - смущенно подумал Денис, - Но все-таки... Все-таки этот здоровяк Афонин не исключает возможности махинаций с лесом". - Ну, хорошо, я ни минуты не сомневаюсь, что вся ваша лесоторговля абсолютно законна, - Денис улыбнулся Шмелевой. - Но ведь бревно, пусть даже тонкомерное, или, как это называется на языке специалистов, кажется, хлыст, - это не груздочек, не ягодка-земляничка, которые из леса можно вынести в лукошке. Как же осуществлялась эта громоздкая операция, кем? Где брались погрузочные механизмы, лесовозы, рабочая сила, а главное - железнодорожные вагоны? Кем это оплачивалось? - Это вы спросите у Кругловой. Договором это не обусловлено. Никаких обязанностей ПМК на себя не брала. - А кто непосредственно отмерял на просеках лесоматериалы? - Это была обязанность Селянина. И только его. - И какими же документами все оформлялось? - Как положено: актами об отпуске леса, которые составлял Селянин. Утверждал их Федор Иннокентьевич Чумаков. - Сколько же кубометров леса было продано по этим договорам со среднеазиатскими колхозами? - Я уже говорил вам, - сказал Афонин, - за предшествующие моему назначению три года реализовано более 50 тысяч кубометров. А сколько непосредственно по интересующим вас договорам, Нина Ивановна к вечеру представит исчерпывающие данные. Что касается вагонов - все сведения об этом на станции, у Жадовой. Но считаю своим долгом подчеркнуть: с нашей стороны все в этих операциях совершенно законно и честно. - Я тоже не сомневаюсь, что с вашей стороны, Дмитрий Степанович, все совершенно честно и абсолютно законно. 3 На обратном пути в Таежногорск Денис не думал ни о гипотезах знаменитых астрономов, ни о хрупкости жизни на земле... Он мучительно доискивался у себя: почему, по какой причине он, интеллигентный и вроде бы даже тонко чувствующий и понимающий других людей, заболел самой опасной следовательской болезнью - подозрительностью? На каком основании сделал из показаний Яблокова и Матвеевых такие оскорбительные для Чумакова выводы?.. Какие у него объективные доказательства? По словам Яблокова, Чумаков отсутствовал в конторе, хотя предположительно должен был находиться там. Явно не криминал. В конце концов любой человек, как говорится, может выйти до ветру... Одежда была в снегу? Так Охапкин подтвердил, что Чумаков действительно инспектировал сторожевые будки. Что же остается? Причастность к возможному преступлению Юрия Селянина. Взялись же у того откуда-то эти шальные деньги? Но пока не допрошены по лесоторговле Постников, Пряхин, Круглова, Жадова. Рано говорить и о вине Юрия Селянина. Так думал, убеждал, корил себя Денис. И снова оживала привычная мысль о срочной надобности поменять следственную работу на преподавательскую. И в то же время где-то глубоко, словно бы тревожный крик ночной птицы из-за реки, нарождалась, крепла мысль о том, что давно канули в Лету мордатые нэпманы с мутными после вчерашней попойки глазами, которые за мелкие взятки добывали в молодых советских синдикатах пачки сапожных гвоздей для своих мастерских или дрожжи для процветающих булочных... Тревожила мысль о том, что нынешний махинатор респектабелен и безупречен в своей репутации. Он не просто в чести у начальства, он, как говорится, шествует впереди прогресса, он генератор смелых инициатив и самых благородных починов... Нет, не парадоксы разумной жизни в галактике разрывали болью голову Дениса. Парадоксы нашего бытия. Парадоксы будничной следственной работы... - Парадокс! Денис Евгеньевич, такой парадокс, что, как говорится, ни в сказке сказать... - с непривычным возбуждением встретил Дениса капитан Стуков. - Что еще, Василий Николаевич? - Денис остановился на пороге и вдруг поймал себя на том, что не ждет никаких отрадных новостей: только новые загадки, новые парадоксы... - Вот, ознакомьтесь, - Стуков подал Денису чертеж и таблицу, заполненную цифрами. - Ничего не понимаю, что за цифирь. - Цифирь эта свидетельствует о том, что Постников не давил Юрия Селянина, - с откровенной гордостью стал пояснять Стуков. - Разрабатывая линию Постникова, я, так сказать, дерзнул подвести под нее теоретическую базу. Есть достоверные данные экспериментальной Ленинградской научно-исследовательской лаборатории судебной экспертизы, что молодой человек в возрасте Селянина движется со скоростью 6,8 километра в час. А человек пожилой в возрасте Яблокова пройдет за час лишь 5,3 километра. Теперь посмотрите на чертеж. Здесь я пометил ворота ДОЗа, возле которых расстались Селянин и Яблоков. Вот путь, который проделал Яблоков от ворот до крыльца дежурки, откуда он сразу же увидел автомашину Постникова. Путь этот, а я неоднократно промерял его вместе с Яблоновым и понятыми с точностью до сантиметра, составляет ровно двести метров. Теперь давайте вновь обратимся к приведенным мною расчетам. Из них вытекает, что за то время, пока Яблоков, двигаясь со скоростью 5,3 километра в час, прошел двести метров, Юрий Селянин должен был пройти по шоссе двести пятьдесят семь метров. И если бы его действительно сбила автомашина Постникова, тело Юрия Селянина было бы обнаружено именно на таком расстоянии, то есть в двухстах пятидесяти семи метрах от ворот ДОЗа. Однако труп Юрия Селянина обнаружен на расстоянии тысячи метров от ворот. Получается, что Селянин после предполагаемого наезда автомашины Постникова, после нанесения ему смертельной травмы мертвым еще прошел семьсот сорок три метра. На что даже здоровому человеку в возрасте Селянина требуется шесть минут и тридцать четыре секунды. Или, округленно говоря, получается, что Селянин после того, как на него наехал Постников, то есть после своей гибели, резво шел по дороге еще шесть с половиной минут. Чего не может быть, потому что не может быть никогда. - Стуков перевел дух после пространной тирады и заключил: - Эти шесть с половиной минут - неопровержимое алиби для Постникова. Он не причастен к гибели Юрия Селянина. И, видно, нам надо отпускать его с миром... Денис, невольно любуясь возбужденным, откровенно гордым своим открытием Стуковым, вновь и не без зависти подумал о том, что везет же старому капитану на добрые дела, но сказал сдержанно: - Отпускать его с миром я бы воздержался. Во всяком случае до того, пока Постников не даст показаний о своем отношении к лесоторговле, которая при Чумакове и Селянине процветала в ПМК. И Денис стал подробно рассказывать Стукову о своем визите в ПМК. - Словом, складывается у меня впечатление, что погибший Юрий Селянин, реабилитированный вами Постников и пока еще наши дальние знакомые Круглова, Жадова, Пряхин имели немалую корысть от операций с лесом. Хотя внешне все обставлено законно, с ведома и при попустительстве, а то и благословении Чумакова, и не только его. Роль Федора Иннокентьевича видится мне крайне двойственной: не исключено, что он окажется в положении обманутого супруга, но вполне возможно, что... - Нет, пожалуй, дорогой Денис Евгеньевич, это невозможно. Не видели вы Чумакова. Воплощенный авторитет и честность... По части общения с товарищем Чумаковым опыт у меня богатый. И потому считаю долгом предостеречь - не спешите с версиями. На грубое нарушение закона Чумаков не пойдет. Да и то имейте в виду, что это вам не Касаткин, не удовлетворится он нашими с вами извинениями. И ни он сам, ни его многочисленные покровители в области и в Москве не простят нам малейшего ущемления его достоинства и тем более свободы. Тут, Денис Евгеньевич, хотите, не хотите ли, не только моя седая голова, но и ваша буйная и красивая полетит с плеч... Как много раз в общении с капитаном Стуковым Денис не мог не отдать должного житейской правоте и даже умудренности Василия Николаевича. За восемь лет следственной работы Денис и в собственной практике, и в практике своих коллег мог с горечью припомнить случаи, когда чье-то покровительство оказывалось значимым и заведомые негодяи иногда выныривали, что называется, сухими из воды... Так, может быть, стоит послушаться Василия Николаевича и не пытать лишний раз судьбу? Ведь на работу в университет из УВД надо переходить по собственному желанию и с незапятнанной репутацией. Так чего проще... Продублировать постановление Стукова о прекращении дела по факту гибели Юрия Селянина. Ведь версия о наезде на Селянина автомашины Постникова, для проверки которой и командирован в Шарапово капитан Щербаков, рухнула с треском. А версию о несчастном случае с нетрезвым Селяниным, упавшем, согласно акту судебномедицинской экспертизы, с высоты собственного роста, не опровергнет даже Пленум Верховного Суда СССР. И никто не предъявит к нему никаких претензий. В конце концов никто: ни начальник следственного управления, ни начальник УВД не поручали Денису Щербакову расследовать возможные преступные махинации с лесом в Таежногорской ПМК "Электросетьстроя" и доискиваться до фактов, набрасывающих тень на безупречный облик Федора Иннокентьевича Чумакова... Может быть, в эту не единственную для него минуту слабости Денис и поколебался бы в своей решимости продлевать командировку, удлинять разлуку с отцом и Еленой, но Стуков заметил с усмешкой: - Я вам еще не все доложил: наш общий знакомый Пряхин Валентин Павлович в последние дни ведет себя очень странно. Вдруг надумал продавать дом, "Москвич" свой Э 11 - 11, на котором он перекатал всех здешних девок. Отпуск вдруг взял среди зимы, гоняет на своем "Москвиче" по району. Родня у него большая, развозит ребятишек по дядькам и теткам. А между прочим, каникул в школе нет. Может, это потому, что на днях ушла от него жена. Всегда был, простите за выражение, жизнерадостным придурком, а сейчас ведет себя очень нервно. Или у меня сверхбдительность?.. - По-моему, никакая это не сверхбдительность, а очень ценное сообщение. Давайте-ка, Василий Николаевич, навестим вместе Пряхина. Не хранит ли его назначенный к торгам дом нить Ариадны от лабиринта Таежногорской ПМК... - Нет, его жену зовут Зинаидой, - засмеялся Стуков. 5 Когда Денис со Стуковым миновали просторные сени дома Пряхиных, в кухне их встретил хозяин столь низкорослый и тщедушный, что, если бы не морщинистое лицо и лысина в седеющих волосах, его можно было принять за мальчика. Испуганно взглянув на Стукова, Валентин Пряхин попятился, как щитом загораживаясь голозадым ребенком на руках, и вдруг сказал почти обрадованно: - Сами, значит, явились! А то ведь я из дому не могу отлучиться... - Что вдруг в такой восторг вошел, гражданин Пряхин? - строго спросил Стуков. - Или пьян снова? - Ни слезинки, ни капельки во рту с того дня, как ездил в Еловку с телеграммами... К тому же исполняю обязанности детной матери. Зинка опять дверью хлопнула и подолом вильнула. А ребятню - на меня. А их у меня пятеро, старшему двенадцать, - заглядывая в глаза Денису, объяснил Пряхин. - С очередной любовью накрыла тебя, бедного? - кольнул Стуков. - Где там! - с искренним сожалением вздохнул Пряхин, - монашествую, Василий Николаевич, который месяц. А Зинку предчувствие взяло. "Посадят, говорит, тебя, Валентин, вместе с твоей толстомясой Надькой. А я, говорит, не хочу с арестантом иметь дела. Как творили махинации с Надькой, так и расхлебывайте". Вот и ушла. Теперь бобылем живу. И стал я готовиться, когда моя милиция, которая меня стережет, явится за мной... Развез старшеньких по родичам. Даже кум одного взял, а на малого пока опекуна не нашлось. Вот и задерживаюсь к вам с повинной. Но, думаю, войдете в мое положение. Зачтете мне явку с повинной, поскольку все вещественные доказательства налицо. Вот котомка, бельишко в ней, сухарики, сальце, сигареты и любимый роман "Женщина в белом" А вот то, что преступно нажито, из-за чего пришлось собирать котомку... - Он с неожиданной ловкостью, как баскетбольный мяч в корзину, кинул младенца в кроватку, и тот, должно быть, привыкнув к такому обращению, даже не пикнул... Пряхин вынес из комнаты ученический портфель, с видом фокусника встряхнул его и вывалил на стол перевязанные ленточками пачки денег. - Вот они. Четыре тыщи четыреста сорок рублей. Все свои нетрудовые доходы возвращаю государству, - горестно вздохнул и сказал с неподдельной печалью: - А ведь был Валентин Пряхин человеком высокой честности и прозрачной морали. Пришел на станцию рядовым счетоводом, вырос до крупного руководителя, заведовать стал всей лесопогрузкой и все платформы под лес сосредоточил в своих руках. - А вы не могли бы яснее насчет нетрудовых доходов, Валентин Павлович? - напомнил Щербаков. - Так все яснее ясного, - приободрился от его обращения Пряхин. - Район у нас, можно сказать, сплошь в зеленом золоте. И государство здесь лес добывает, и от республик Средней Азии есть леспромхозишки. А еще высоковольтники стали лесоповальщиками. И вот товарищ Круглова Лидия Ивановна, а она, между прочим, хорошая подруга Надежды Гавриловны Жадовой, стала у высоковольтников лес этот закупать для среднеазиатских колхозов. А вагонов-то у нее нет. Вот начальник станции Жадова и дала мне указание выделять товарищу Кругловой вагоны вне очереди и вне плана. Ослушаться я не мог. Приказ начальства. - Не безвозмездно, как я вижу, исполнили приказ то... - А кто теперь что делает безвозмездно? - горячо, с чувством собственной правоты возразил Пряхин. - Я прошлый год был в командировке в Москве. - Он смущенно поскреб лысину. - Между нами, мужчинами, откровенно познакомился там с шикарной дамой, каких в Таежногорске и во сне не увидишь. Решил быть на уровне, пригласил ужинать в ресторан. Отказа, понятно, мне нет. Перво-наперво, я в Сандуновские бани. Как консультировал однажды Федор Иннокентьевич Чумаков, когда мы, здешние руководители, парились в местной сауне... Массаж, этот самый педикюр сделал. Оплатил все, как положено. Обслужили, правда, честь честью. Аж обдули всего. А потом такую "благодарность" потребовали, что я в этих Сандунах ползарплаты оставил. Рады, говорят, еще вас видеть у себя... Пошел в салон сделать прическу, опять должен мастера отблагодарить. Я уж про официантов молчу. Можете мне сказать: "Поделом тебе, блажь свою тешил". Но вот просрочил я с той дамой командировку, домой вылетать надо срочно. Билетов нет. Бывалый человек шепнул мне: ты, мол, десятку в паспорт сунь и подай кассирше. Я подал, а она возвращает мне паспорт, смотрит на меня бесстыжими глазами и говорит: "Пятнадцать!" Выходит, такса у этой кассирши была установлена... У нас район, глушь, а вот тоже был случай. Поцарапал я свою машину, срочно нужно отремонтировать, чтоб Зинаида ничего не узнала. Приехал в Автосервис, мне говорят: "Можно и срочно". И такую цену заломили, что ни в одном прейскуранте не найдешь. Взяточники нахальные! Так что, как говорится, хочешь жить - умей вертеться. Вот и положил я с Кругловой по два червончика за платформу... - Значит, по принципу: вы с меня - я с вас, - начал Денис и не сдержал печального вздоха. - Причем когда с меня - взятка. А когда мне: "Хочешь жить - умей вертеться..." Он сказал это и замолк надолго. Невеселыми были его мысли, да такими, что вслух не скажешь. Пряхину нельзя отказать в житейской наблюдательности, известной сметке и даже склонности к анализу. Все обозначенные им факты, как пишут в официальных бумагах, иногда еще имеют место... Конечно, можно утешить себя тем, что ловелас и пройдоха Пряхин поделом был наказан другими такими же пройдохами. Но наша общая беда в том, что чужеродную нам тягу к шикарной жизни проявляет не только этот сорокапятилетний Валька Пряхин. А вот ты, Денис Щербаков, юрист, потенциальный ученый муж?.. Честный человек, который никогда не возьмет и не даст никому взятки... Разве ты не поощряешь это явление?!. Шофер такси с озабоченным видом очень медленно отсчитывает сдачу. Так медленно, что тебе становится совестно сидеть и ждать перед раскрытой дверцей, ровно водитель дает тебе подаяние. И ты, невнятно буркнув слова благодарности, выходишь и вздыхаешь с облегчением лишь после того, как машина вместе с принадлежащими тебе монетками рванет с места... Солидный гардероб уважаемого учреждения культуры. Седовласый, похожий на английского лорда гардеробщик мягко, но настойчиво отстранит от пальто твою руку, с нежностью облачит тебя в него, водрузит тебе на голову шляпу, благоговейно смахнет с тебя невидимую пушинку и преданно и благодарно станет засматривать тебе в глаза. И твоя рука автоматически скользнет в карман, где лежит заранее приготовленный на этот случай гривенник, и он со звоном упадет в стоящую за барьером тарелочку... И вдруг из глубины памяти, из далекого детства Дениса наплыли кинокадры... Матросы в черных бушлатах под иссеченным пулями знаменем в последних смертных атаках... Болезненно исхудалые комиссары в затертых кожанках на утлых островках трибун над бушующим людским океаном... Так неужели бы они позволили, чтобы священные эти кожанки и бушлаты лапали лакейские руки? И разве поверили, смирились бы они с тем, что их дети и внуки позволят такое?.. Почему же мы, встречаясь иногда с подобными фактами нередко забываем о тех бессмертных бушлатах и кожанках?!.. Почему незаметно выходит из обихода хорошее русское слово "спасибо" и понятие благодарности для очень многих становится синонимом денежной или вещевой подачки?! - Что же, правильно. Ты мне, я тебе, - откуда-то издалека раздался голос Пряхина. Валентин даже блеснул эрудицией: - Как сказано в науке, сумма цен товаров равна сумме их стоимости. Я так понимаю: я приплачиваю, скажем, банщику, а Круглова компенсирует мне эти расходы. Государство не становится беднее, поскольку деньги, которые в обращении, просто переливаются из кармана в карман. - И сколько же вы презентовали Кругловой платформ? - спросил Стуков. - Сколько "перелили" в свои карманы? - Я подытожил точные данные. Двести двадцать две. В среднем на шестьдесят-семьдесят кубиков на платформе. С Кругловой за это - два червонца. Я не горлохват какой!.. Другие берут дороже. - Тоже такса сложилась? - брезгливо спросил Денис. - Вроде бы так. Надежда Гавриловна разъясняла... - Пряхин вздохнул и продолжал даже с некоторым самодовольством: - Положа руку на сердце, граждане милиция, не вижу я за собой большой вины. Без меня, то есть без моих платформ и козловых кранов, эта самая Круглова сидела бы здесь на своих бревнах, а хлопкоробы Средней Азии ютились бы в глинобитных домиках. - Следовательно, вы пользовались современной техникой при погрузке - козловыми кранами, - заметил Денис. - Грузили тонкомер и порубочные отходы?.. - Сколько там его было, тонкомера этого. Больше деловая, я бы сказал, отборная древесина. - А кто подвозил ее на железнодорожную станцию? - Лидия Ивановна и сама договаривалась с шоферами, и Игорь Петрович Постников помогал ей транспортом. - А Постников тоже не брезговал сухой ложкой, которая, говорят, рот дерет? - усмехнулся Стуков. - Точных сведений не имею. Знаю только, что Игорь Петрович испытывал к Лидии Ивановне возвышенные чувства. - А ваша начальница, Надежда Гавриловна Жадова, тоже не брезговала "барашком в бумажке"? - спросил Денис. - Мне она не докладывала, - замялся Пряхин. - Могло, конечно, быть всякое. Но вагонами для Кругловой она распоряжалась сама. - А знала она про ваши два червонца за платформу? - спросил Стуков. - Сама установила таксу. И наказывала: не зарывайся, Валентин. - Вы давали Жадовой деньги? - Нет, у них были свои расчеты с Кругловой. - С Постниковым вы были в хороших отношениях? - Да не в плохих, в общем. Много раз за одним столом сидели вместе. - Не можете припомнить: не имел ли он разрешения от товарища Чумакова на использование автомашин и автокранов для вывозки Кругловой леса с просек ПМК? - Что вы! Что вы! - подпрыгнул на стуле Пряхин. - Постников и заикнуться бы не посмел об этом Федору Иннокентьевичу Уж если кто и стоит на страже государственных интересов, так это товарищ Чумаков. Круглова частенько его, в своем кругу, конечно, костерила. Зимой, мол, снега не выпросишь. Ни машин, ни рабочей силы не включил в договор. Даже в тросе несчастном отказал, пришлось Постникову трос этот в городе у какого-то деляги покупать. Денису снова, как в кабинете Афонина, показалось, что в этой обставленной на старокрестьянский лад кухне незримо присутствует при разговоре четвертый - Федор Иннокентьевич Чумаков. Очень мобильный товарищ: то выступит на первый план во всем блеске и объеме, то скроется в такой глубокой тени, что не различишь ни лица, ни фигуры. - Котомку-то давно собрал, Павлович? - спросил Стуков. Пряхин встал, повернулся к нему спиной, взял из кроватки заревевшего густым басом малыша, покачал его, подождал, пока он затих и сказал: - А как Постников и Жадова известили меня, что вы, Василий Николаевич, шибко нашими гостеваниями у Жадовой интересуетесь, да отправили с телеграммами аж в Еловку. А тут еще запрос пришел от вас про вагоны на Среднюю Азию. И понял я, что погорел Пряхин Валентин Павлович... - Только ли вагоны для Кругловой грызут вам совесть? - Только. Только с них имел я навар. Остальные шли по графику и за ту зарплату, которую платило мне мое государство. Вот и решил я двинуть с повинной. Может, родная милиция войдет в положение. Пятеро все-таки на моих руках малолеток, а Зинка деру дала. Машину продал, задаток по расписке получил - четыре тысячи. - А дом зачем продавать надумал? - со вздохом спросил Стуков. - Если уж по-честному, так конфисковать ведь можете. Да и Зинке, стерве, в отместку. Меня бросила... Дом-то мой, наследственный, от деда еще... Как хочу, так и ворочу. - Ну, вот что, Валентин Павлович, - поднялся со стула Денис. - Котомку вы собрали не зря. Она вам пригодится. Но мы пока вас под стражу брать не станем, поскольку вы исполняете обязанности... детной матери да и ведете себя искренне. Ограничимся до суда подпиской о невыезде. Явитесь завтра утром ко мне в райотдел. А сейчас оформим акт о сдаче вами денег, о вашей добровольной явке с повинной. Думаю, это не противоречит истине. Когда Денис и Стуков вышли из дома Пряхиных на улицу, Василий Николаевич спросил: - Ну что, Денис Евгеньевич, нашли вы свою желанную нить Ариадны? Или это нить Зинаиды? - Кажется, пока только Зинаиды. А если всерьез... Мы с вами установили только то, что за вагоны Круглова давала взятки Пряхину и, скорее всего, Жадовой. Видимо, без этой дамы здесь каша не варилась. И что вместе с тонкомером грузили деловой лес. Но даже и при этом, вполне возможно, Чумаков действительно скалой стоял на страже государственных интересов... Они остановились перед газиком, который должен был доставить их в райотдел. Денис удержал руку Стукова, потянувшегося открыть дверцу, и сказал: - Василий Николаевич, мне кажется, пришло время писать по начальству рапорт: "Для выполнения неотложных следственных действий..." Словом, выправляйте литер до солнечного города Ташкента да ставьте по своим каналам в известность ваших узбекских коллег, чтоб не спускали глаз с гражданки Кругловой Лидии Ивановны, если, конечно, после телеграммы Жадовой она не растаяла в сиянии голубого дня. А сами вы, Василий Николаевич, первым же ташкентским авиарейсом навстречу среднеазиатской весне. И на встречу с гражданкой Кругловой. Там организуйте товарную экспертизу леса, поступившего из Таежногорской ПМК, если действительно под видом тонкомера шла деловая древесина, возьмите Круглову под стражу, этапируйте сюда. Похоже, что это хищная и крупная птица. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 1 В райотделе навстречу Щербакову и Стукову поднялся рослый черноволосый и черноусый мужчина. Одернул форменный китель и доложил: - Таежногорский участковый инспектор старший лейтенант милиции Сомов. - А я представлял вас совсем молодым... - сдержанно сказал Денис. - Вообще-то товарищ Сомов в нашем райотделе один из самых глазастых участковых, - мгновенно разгадав подтекст слов Дениса, уважительно подчеркнул Стуков. Сомов, пряча смущение, кашлянул в кулак и заговорил: - Спасибо, Василий Николаевич, на добром слове. Но чего уж теперь... В песне-то про нас поется правильно: "Служба дни и ночи". А в жизни нашей, инспекторской, да еще на таком вот участке, служба и вовсе бессонная... А ведь участковый тоже человек. Могут выдаться у него и крестины, и именины, и свадьбы, и похороны. И хозяйство опять же требует свое время. А тебя в любой час и с покоса, и с полка в баньке, и из-за свадебного стола призывают к исполнению... - С чем прибыли, старший лейтенант? - давая понять, что неприятная для всех троих тема исчерпана, спросил Денис. - Воротясь из отпуска, - с облегчением начал Сомов, - получил я указание немедленно информировать райотдел о появлении в поселке новых лиц. Так вот, вчера на наш аэродром, не знаю, заинтересует ли вас это или нет, прибыл товарищ Чумаков. Его встречали на машине Афонин и Постников. Товарищ Чумаков весь день провел в конторе ПМК, а вечером проведал Павла Селянина и Кузьму Яблокова. Чудно! Филиппыч говорит: раньше его Федор Иннокентьевич не наведывал никогда, а тут прямо-таки зазывал с собой на охоту. После чего выехал в районные руководящие организации. - Сомов выжидательно взглянул на Дениса. Тот слегка улыбнулся и сказал: - Очень интересует нас ваше сообщение, товарищ Сомов. Несите свою трудную службу и дальше. - И, обращаясь к Стукову, продолжал: - Следовательно, завтра у меня с Чумаковым первое свидание. Давайте, Василий Николаевич, условимся так: о ваших выводах в отношении Постникова никому ни слова. Пусть Постников пока походит в подозреваемых, тем более, что его роль в махинациях с лесом неясна. - На первое свидание товарища Чумакова повесткой известить или вызвать по телефону? - спросил Стуков. - Ничего не предпринимайте. Он явится сам. 2 Он действительно явился и сразу заполнил собой всю небольшую комнату: рослый, выхоленный, словно бы излучающий основательность, добротность, надежность. И тотчас же почти ослепил Дениса горячим блеском темно-серых выпуклых глаз и сахарно-белых зубов в широкой улыбке. Еще не здороваясь, по-хозяйски скинул со своих плеч и неспешно водрузил на вешалку пальто с шалевым норковым воротником и норковую шапку, делавшие его неуловимо похожим на старомосковского барина прошлого века - либерала, гурмана и члена Английского клуба. Вальяжно подошел к столу, с той же ослепительной улыбкой протянул Денису руку и произнес переливчато: - Чумаков Федор Иннокентьевич. Денис назвал себя и не без удивления подумал о том, что, кажется, почти десятилетняя следовательская практика и почти бессонная ночь в ожидании встречи с этим человеком, за долгие часы которой Денис один за другим прикидывав и браковал варианты своего поведения в предстоящем разговоре с Чумаковым, оказались совершенно напрасными. Правила игры в этой встрече станет задавать не он, капитан милиции Денис Щербаков, а этот искусный в житейской дипломатии человек. Злясь на себя за излишнюю предупредительность тона. Денис сказал: - Садитесь, пожалуйста. - Благодарю вас, - с достоинством ответствовал Чумаков, основательно утвердился на стуле, вновь разулыбался и молвил: - Заглянул, так сказать, на старое пепелище. Начальник этого учреждения, Михаил Григорьевич Нестеров, - давнишний мой сотоварищ по охоте. Только подполковник сейчас на сочинском солнышке запасает калории. Словом, потоптался я по коридору да незванно-непрошенно нагрянул к вам. Исправить неловкость, которую допустил в нашем суматошном телефонном разговоре. В общем, простите великодушно, Денис Евгеньевич. И, как говорится, забудем. - Забудем, - чуть растерянно повторил Денис. Такое начало разговора никак не укладывалось в ночные прогнозы Дениса. Ожидал, что Чумаков с порога станет возмущаться задержкой Постникова, а Чумаков настроен на самый мирный светский разговор, который может позволить себе человек, уверенный в благополучном исходе этого разговора. На красивом диковатой красотою лице Федора Иннокентьевича нет и тени тревоги. - Вот, значит, вы какой, Денис Евгеньевич Щербаков - старший следователь и прочая, и прочая... - Чумаков щедро обдал Дениса теплом своего взгляда и вдруг продекламировал: -Здравствуй, племя, младое, незнакомое!.. - Незнакомое - верно, - удивляясь тому, с какой легкостью и непринужденностью уходит Чумаков от главной цели своего визита, с усмешкой подтвердил Денис. - Но такое ли уж младое? - И не говорите, Денис Евгеньевич, младое, - горячо возразил Чумаков. - Конечно, если по паспорту считать, по меркам демографической науки мы с вами, в общем-то, в рамках одного поколения. Вам, как я понимаю, тридцать, мне сорок два. Но если помнить крутые уроки истории, мы с вами представители разных поколений. Между нами - война со всеми ее последствиями... - Но вас тоже миновала окопная юность, - довольно сухо напомнил Денис, давая понять Чумакову, что тому пора переходить к истинной цели своего визита. А истинной целью могли быть лишь судьба Постникова и проявленный следователем интерес к операциям с лесом в разговоре с руководством ПМК. О чем, естественно, Федор Иннокентьевич иноформирован досконально. Однако Чумаков вроде бы даже и не заметил сухости тона Дениса. Лицо его притуманилось скорбью, поостывший взгляд устремился в себя, и заговорил он очень проникновенно о том, что, видимо, действительно не гасло в его душе: - Совершенно справедливо заметили: в окопах не сидел, в атаки не ходил, рожей в грязь не плюхался под бомбами. Орденов за ратные подвиги, естественно, не имею... В июне сорок первого мне было три года. - Чумаков, не то скрывая волнение, не то нарочито выплескивая его, похлопал себя по карману, извлек пачку сигарет, радушно протянул ее Денису: - Не угодно? - Спасибо, не курю, - сказал Денис, думая о том, что вроде случайно предложенный Чумаковым поворот в их разговоре позволит и ему, Денису, вооружиться любопытными фактами. - Кабы не проклятый июнь сорок первого года, - разгоняя рукой облачко дыма, продолжал Чумаков, - вырос бы я интеллигентным сыном интеллигентных родителей. Ходил бы в музыкальную школу со скрипочкой в футляре, учился бы в средней школе с английским, а то и французским языком... и был бы не технарем, как сейчас, а наделенным звучными титулами комментатором нетленных шедевров мировой культуры. Родители-то мои получали зарплату в Московской филармонии. О скрипочке в футляре вспомнил я не для красного словца. Мне исполнилась всего неделя, когда отец с матерью получили дипломы Московской консерватории. По этому случаю прославленный профессор презентовал отцу старинной работы скрипку, на футляре которой была монограмма: "Иннокентию Чумакову и его сыну Федору с искренней надеждой..." В октябре сорок первого отец и мать - говорят, она была талантливой певицей - добровольно отправились под Можайск в составе фронтовой концертной бригады. И погибли во время концерта от одной немецкой бомбы. В наследство от родителей мне осталась скрипка с обязывающей надписью маэстро на футляре да недописанное письмо отца, в котором он восторженно напоминал, что скрипка - лучший инструмент на земле, основа симфонических оркестров и инструментальных ансамблей. И завещал мне, чтоб я никогда не изменял скрипке. Словом, призывал к творческому подвигу... Однако и скрипку, и отцовское завещание воспринял я много позже со слов сестры отца - тети Шуры. Она стала мне опекуном и первым наставником в жизни. Была она человеком не шибко большой грамоты, крутого нрава, отоваривала продуктовые карточки в закрытом распределителе. Так что голодуха военных лет нас миновала. Но в девятом классе остался я совершенно один. Померла тетя Шура. Мешок с сахаром подхватила в недобрый час. Пришлось мне кормиться одному. Тогда-то, чуть ли не ребенком, на всю жизнь открыл я важную истину: ни одна копейка не дается даром, а в рубле копеек этих сто... Как же тяжело мне доставались эти рубли-копейки. Случайная работенка, скудные харчи, а чаще и вовсе впроголодь. И все-таки хватило сил вырвать в школе золотую медаль и двинуть в институт. В Московский энергетический!.. Жаждал строить линии высокого напряжения. Так сказать, артерии жизни современной цивилизации. Чумаков торжественно, точно гимн услышал, поднялся со стула, размашисто шагнул за спину Дениса, сделал второй шаг, но ударился грудью об угол сейфа. Однако же продолжал с пафосом: - А годы-то были романтичнейшие... Старт широкого наступления на Сибирь, Братская ГЭС, Красноярская ГЭС, песню пели: "ЛЭП-500 - не простая линия..." Ради будущего диплома я разгружал вагоны на станции Москва-Сортировочная, сторожил ларьки на Цветном бульваре, подметал асфальт на Садовом кольце. Словом, был, по Федору Достоевскому, униженным и оскорбленным. И подобно его любимому герою Родиону Раскольникову - в гордости своей уязвлен сильно. Не стану скрывать, честолюбив был тоже не менее его. Однако же старушку-процентщицу не убил. - Чумаков усмехнулся. - Хотя страдал от хронического безденежья. И завидовал моим однокашникам, кого в те времена называли стилягами. Честно вам скажу, от поисков той процентщицы спасла меня повышенная романтичность в оценке своей профессии. Виделся я себе этаким Ермаком Тимофеевичем эпохи НТР во главе дружины высоковольтников на сибирских просторах. В конце концов достиг кое-чего. Недавно прикинул - за семнадцать лет после института я эти "непростые линии" протянул больше чем на половину земного экватора. Не обижен по службе. Ценят в нашем самом многопрофильном в Союзе министерстве. И ордена появились. Словом, не зря жизнь живу: хотя течет она при ЭВМ и опорах, а вот отцовская скрипка в футляре покоится на антресолях... На черный день... Знатоки утверждают - целое состояние... По мере того как Федор Иннокентьевич нанизывал подробности своей далеко не прямой и не гладкой жизни, Денис проникался к нему все большим сочувствием. Когда же Чумаков, пусть несколько высокопарно, заговорил о своей романтической профессии, о том, что проложенными им высоковольтными линиями можно опоясать половину земного экватора, Денис почувствовал, что близок к тому, чтобы разделить всеобщее восхищение этим человеком. Следователь Денис Щербаков верил, что, независимо от возможных конфликтов Чумакова с законом, перед ним мастер своего нелегкого дела, человек, могущий и имеющий право вести за собой людей. А Федор Иннокентьевич вопросительно взглянул на Дениса, улыбнулся грустно и сказал: - Играть на скрипке я так и не научился. И даже не знаю, есть ли у меня музыкальный слух. Пою, простите, только на дружеских застольях. - Чумаков снова разулыбался ослепляюще и радушно: - Так, может быть, мы с вами сочиним его, застолье-то? Не до песен, конечно, а так, по рюмочке коньячку для приятной беседы. Время обеденное. Как вам эта идея? - И, заранее уверенный в согласии Дениса, поднялся, снял с вешалки шапку. "Мелковато, - оценил мысленно Денис. - Неужели только ради рюмочки коньячку проведена эта словесная артподготовка?" Но сказал с искренним дружелюбием: - На службе ведь я, и коньяк-то нынче... - Дороговат, хотите сказать? - озорно подхватил Чумаков. - Так ведь не дороже жизни, Денис Евгеньевич. А жизнь-то, она ой как дорога и быстротечна. И надо следовать советам врачей: дышать свежим воздухом. А у вас душновато здесь и, пардон, очень уж неуютно, казенно. - Да, с вашим бывшим кабинетом в ПМК не сравнишь, - радуясь тому, что Чумаков намерен продолжить разговор, и, возможно, удастся вывести его на более близкую к существу дела орбиту, согласился Денис. - И с нынешним в тресте тоже, - как бы мимоходом пробросил Чумаков. - А здесь, прямо скажу, бедновато. - Да, небогато. - Денис хотел было ограничиться этим лаконичным признанием, но, мгновенно оценив выгоды для себя случайно поднятой Чумаковым темы, продолжал словоохотливо: - Пока небогато. Но убежден - не за горами время, когда построим подлинные Дворцы юстиции, Дворцы правосудия, внушающие гражданам благоговение перед законом. - А вы, Денис Евгеньевич, простите, фантаст! Да еще пылкий! Дворцов культуры покуда не достает. Жилья, знаете ли.. А вам Дворцы правосудия подавай, и не менее того... - Он заговорил горячо, с неподдельным волнением, как произносил, должно быть, речи с самых высоких трибун: - Слышали, возможно, в первые годы революции песня была: "Церкви и тюрьмы сровняем с землей". Тоже, знаете ли, фантазировали пылко. А в реальности-то сегодня и церковный благовест слышен, и тюрьмы, как их там ни называйте "следственный изолятор", "колония", функционируют, и достаточно интенсивно. И сровнять их с землей время еще не приспело. Воруют, дорогой Денис Евгеньевич, и много. И в пьяном виде физиономии ни за что ни про что кровянят. И другие совершают более тяжкие эксцессы. А ведь шестьдесят с лишком лет прошло. Не сровняли! Не вышло! Думаю, и за сто лет не сровняем. Так сказать, вечная проблема! - закончил он с неожиданным торжеством. - Снимем! Снимем, Федор Иннокентьевич, эту вечную проблему, как сняли многие другие, не менее жгучие. Сровняем тюрьмы с землей. Вы говорите: не вышло за шестьдесят лет! Они же полны драматизма, борьбы, лишений. В первые годы революции решение многих социальных проблем виделось простым и однозначным. Считали, что социализм автоматически снимает "вечные проблемы". Но на то они и первые годы... Покончили же за эти шестьдесят лет - это факт и вместе с тем наша гордость,- покончили с профессиональной преступностью. У нас нет гангстерских синдикатов и всюду проникающей мафии. Но вот мелкие воришки, карманники еще есть, и есть, так сказать, более "интеллигентные" - казнокрады, взяточники, спекулянты - еще не вывелись. Для их скорейшего искоренения потребны и Дворцы правосудия, и специальные службы, и названные вами специальные учреждения... Чумаков невозмутимо и вроде бы согласно кивал в лад словам Дениса. Потом заметил с покровительственной ухмылкой: - Вот спасибо вам, просветили меня, темного. Значит, снова виноваты во всем пережитки проклятого капитализма? - В немалой степени - да! Частнособственническая идеология уходит корнями в глубокое прошлое. И она очень живуча. Но списывать все наши беды, живучесть преступности только на пережитки - это крайне облегченный ответ. Тут множество аспектов: нравственные, экономические, гражданские и, если хотите, даже биологические. Нельзя забывать известных противоречий нашей жизни. Социализм еще не устраняет имущественного неравенстве граждан. Это порождает у какой-то части людей жажду стяжательства, накопительства. А различные диспропорции, дефицит? Это же питательная среда для спекулянтов. Ну, а пьянство, безнравственность, моральная распущенность, жестокость иных субъектов... Словом, обществу нужны Дворцы правосудия, нужно привитие каждому гражданину благоговения перед законом... Чумаков помолчал, обдумывая услышанное, и сказал ухмыляясь, только ухмылка стала зыбкою - не то по-прежнему покровительственной, не то грустной: - В общем-то, убедительно, Помогай вам бог в вашем многотрудном деле. Осточертела честным людям преступность. Только, простите, ваша ли это стезя? Не в обиду будет сказано, вы - не бесстрастный страж закона, а скорее проповедник, лектор. "И отлично, - порадовался Денис. - Похожу покуда и в проповедниках". А вслух дружелюбно сказал: - Вам нельзя отказать в проницательности. Перед отъездом сюда была у меня мысль расстаться со следственной работой и пойти на кафедру в университет. Но вот срочная командировка сюда и... - Денис взмахнул рукой, намеренно обрывая фразу. По мнению Дениса, Чумаков просто не мог не задать вопроса, что изменило жизненные планы следователя и привело его в Шарапово. Однако Чумаков ни о чем не спросил, а как бы мимоходом сказал: - Собрались в университет? Так у меня же ректор, профессор Медников, можно сказать, близкий друг. По субботам частенько сходимся за пулькой. Если будет нужда, готов поспособствовать... - Спасибо. Я уж как-нибудь сам. - Как хотите, - покладисто сказал Чумаков. И, против ожидания Дениса, опять пустился в философствование: - Верно сказано: "Человек предполагает, а бог располагает". Вы, стало быть, на кафедру, а вам - командировочку в Шарапово. Вот и размышляйте в этом Шарапово о причинах живучести преступности да ворошите прошлое, в который раз уже проверяйте, что именно стряслось два года назад с Юрием Селяниным. Нелегок ваш хлеб, не позавидуешь. Столько хлопот, и все ради чего? Единственно ради того, чтобы поменять подследственного Касаткина на подследственного Постникова... Наконец-то произнесено имя человека, ради которого, конечно же, и пришел сюда Чумаков и, умело отвлекая Дениса от главной цели визита, все-таки пришел к ней. Конечно, сказать, что Постников не виноват в гибели Селянина, Денис счел преждевременным и промолчал, стойко выдержав вопрошающий и нетерпеливый взгляд Чумакова. Так и не распознав реакции собеседника, Чумаков продолжал не без пафоса: - Ах, Постников, Постников! И как только я, старый волк в кадровых вопросах, мог совершить такую ошибку. Я уже приказ заготовил поставить его главным инженером треста! Денис вежливо улыбнулся и, переходя в контратаку, спросил подчеркнуто равнодушно: - И что же помешало вам отдать ваш приказ? Чумаков мог безупречно владеть собой и все-таки на мгновение, на одно лишь мгновение что-то дрогнуло в его лице. - Шутить изволите. Постников у вас в обвиняемых ходит. Плакался мне в жилетку. И улики против него самые веские. Видел же рабочий Яблоков на шоссе его автомашину с брезентовым тентом. Яблоков и тогда твердил об этом, но Касаткин спутал все карты и вам, и мне. - Но Постников не признает себя виновным, - подбросил хворосту в огонь Денис. - Говорит, что в этот вечер безвыходно сидел дома. - Это как же дома?! - гневно зарокотал Чумаков. - Он же сам перед отъездом сюда открылся мне, что в тот вечер мертвецки пьяным вел машину и в кабине с ним была его подружка Круглова. Кто же кроме Постникова мог задавить Селянина... "А на предварительном следствии вы, товарищ Чумаков, настаивали, что всему виной сильное опьянение Селянина..." - отметил про себя Денис. - С вами Постников откровенничал. Верил вам как близкому и доброжелательному к нему человеку, а с нами запирается. - Денис замолк, снова взвешивал то, что должен был сказать сейчас, уже не мог не сказать, даже, возможно, вселив этим в Чумакова враждебность к себе. Враждебность, которая будет сильно мешать дальнейшей следственной работе с этим очень искусным в житейской тактике человеком. И пробросил как бы мимоходом: - И правильно делает, что не признает себя виновным в гибели Селянина. Надо уметь стоять за себя. За свою свободу, за свое доброе имя... Выпуклые большие глаза Чумакова на мгновение стали еще больше. Но голос остался спокойным, доброжелательным, даже ироничным. - Простите, не понимаю подтекста. Я все время полагал, что беседую со следователем. А оказывается, говорю с адвокатом. - Нет, вы беседуете именно со следователем, - сказал Денис и, стремясь хотя бы в порядке психологического эксперимента поколебать невозмутимость собеседника, побудить его к опрометчивым словам и поступкам, продолжил: - Со следователем, коллега которого, капитан Стуков, к счастью для Постникова, для исхода всего дела, произвел тщательные расчеты скорости движения по дороге Селянина... - Денис подробно изложил Чумакову сущность этих расчетов. - Согласитесь, выводы Стуков сделал сенсационные. - Воистину, с вами не соскучишься, - сказал Чумаков без прежней бархатистости в голосе. - Прямо-таки шкатулка сюрпризов. Но позвольте мне, грешному, и попенять вам. Все-таки я руководитель вышеозначенного Постникова, могли бы, как говорится, поставить в известность о его алиби и без внешних эффектов. Денис с удивлением уловил глубоко в себе нечто похожее на профессиональную гордость: оказывается, непробиваемый, неуязвимый Чумаков, как и все люди, подвержен и волнению, и растерянности. Похоже, что своим сообщением Денис попал в самое больное, самое уязвимое место этого человека. Теперь Денис знал точно: Чумакову больше всего на свете хотелось обвинить Постникова, сделать его ответственным за смерть Селянина. Почему? - Поверьте, Федор Иннокентьевич, никаких эффектов, - дружелюбно сказал Денис и даже руками развел: виноват, мол, что получилось так нескладно. - Сказал вам об этом, когда пришлось к слову. До этого я с удовольствием слушал вас. А вообще-то, сообщил вам совершенно доверительно. Тайна следствия не подлежит разглашению. - Тогда, если это не еще более страшная тайна следствия, может быть, посвятите, почему освобожденный от обвинения Постников до сих пор не знает об этом и ему не разрешен выезд из Таежногорска? - Так он же в служебной командировке в Таежногорской ПМК и даже призвал вас прибыть для решения кардинальных вопросов перспективного развития колонны. - Денис с невозмутимым видом достал папку, вынул из нее телеграфный бланк, подал Чумакову. - Получали, Федор Иннокентьевич? - Получал, - даже не заглянув в текст телеграммы, подтвердил Чумаков. - Разочарован я вами, товарищ Щербаков. Больны вы подозрительностью. Это что же такое получается? Похоже, вы даже за моей служебной перепиской установили контроль? Сделав вид, что не слышит и не замечает гнева в голосе Чумакова, Денис заметил спокойно: - А между прочим, по мнению Афонина, в вашем прибытии сюда не было срочности. Длинные, с выхоленными ногтями пальцы Чумакова плотно сомкнулись в кулак, и голос, когда он заговорил, был оскорбленным: - На это я мог бы сказать: никакому нижестоящему руководителю внезапный приезд его начальника не в радость... Если вас заинтересовала целесообразность моего приезда в Шарапово, ознакомьтесь с протоколами совещания, которое я вчера провел в ПМК. Но я скажу по-другому: не слишком ли широко понимаете, товарищ Щербаков, свои служебные функции? Или, говоря по-старинному, по плечу ли своему рубите дерево? Я ведь, простите за банальные слова, на самом деле номенклатурный работник, причем не областного, а союзного масштаба. И знаю дорогу к прокурору области и в другие руководящие инстанции. Можно было, честно говоря, и даже хотелось ответить резкостью. В скольких лицах предстал в этой комнате Чумаков? Прямо маски Аркадия Райкина... И все-таки на резкость нет права у представителя закона. Да и не время, не время еще... И Денис решил попробовать расширить брешь в неуязвимой, на первый взгляд, круговой обороне Чумакова. И как бы пропустив мимо ушей угрозы Федора Иннокентьевича, сказал покладисто: - Что касается телеграммы, то, право же, депеша, отправленная частным лицом, да еще из другого населенного пункта, это уже не служебная переписка, а предмет размышления для следствия. А что до запрета Постникову покидать Таежногорск, то не стану скрывать... Мы подозревали Постникова в двух преступлениях: в неосторожном, а может быть, даже умышленном наезде на Селянина и в том, что Постников, пользуясь своим служебным положением, вполне возможно, что не бескорыстно оказывал Кругловой содействие в вывозе приобретенного ею леса до железнодорожной станции. Денис очень рассчитывал, что после этого сообщения Чумаков сыграет немую сцену из "Ревизора". Но Федор Иннокентьевич лишь покачал сокрушенно своею массивной головой и сказал с неподдельной печалью: - Ну, Постников! Скользкий он все-таки человек! Неужели за моей спиной мог с этой бабой-торговкой предоставлять для ее бизнеса производственный транспорт, вступать в преступные сделки с подчиненными да еще иметь от этого выгоду?! Поверьте, самое горькое, что за моей спиной. Выходит, я тоже косвенно виноват. Прошляпил. А еще начальник главка ставит меня в пример коллегам: ты, говорит, Чумаков, зоркий хозяин. Федор Иннокентьевич сделал долгую паузу: не то остужал в себе раздражение настырностью следователя, не то свыкался с новостью о моральной нечистоплотности Постникова, не то давал возможность Денису оценить мнение о себе начальника главка. Потом улыбнулся, правда, натянуто, но сказал дружелюбно: - И все-таки у вас, слуг закона и Фемиды, подозрительность - болезнь профессиональная. То, понимаете, бедняга Касаткин за рупь двадцать чуть не угодил валить лес под конвоем, то Постников чуть не записан в убийцы, и никто, понимаете, ответственности не несет за слепоту и своеволие следствия! В общем, простите за назойливость, но мне хочется от души выразить вам свое сочувствие. Заместитель вашего главного шефа - Николай Николаевич - мой товарищ еще со студенческих лет. Ну, бывает, пускается со мной во внеслужебную откровенность. И понял я его в том смысле, что самое гадкое для вашего брата - это когда вы, проев в командировках государственные копейки, не сыщете виновного и бываете вынуждены приостановить дело за необнаружением преступника, а то и совсем прекратить его. Так вот, примите мой совет. Денис Евгеньевич... Честно скажу: несмотря на все ваши выверты, приглянулись вы мне по-человечески. Не знаю, как там с лесом. Не дай бог!.. А что касается гибели Селянина, так не вступайте в конфронтацию с очевидностью, нет виновного в его гибели. Заурядный несчастный случай с пьяным. На шоссе все произошло. Грунт мерзлый. Покачнулся, упал, и делу конец... Как я понимаю, единственный логический выход для вас - повторная констатация несчастного случая. - И, не дожидаясь ответа Дениса, вдруг засобирался: - Ну, как говорится, спасибо за привет, за ласку. Поговорили очень содержательно и полезно. Просветили меня во многом... Едва ли снова сведет судьба. Денис, пожимая сильную широкую ладонь Чумакова, сказал: - Не исключено, что я напишу постановление, в котором признаю: Селянин - жертва несчастного случая, но сделаю это после того, как полностью исключу версию о его умышленном убийстве. - Как говорится, безумству храбрых... - усмехнулся Чумаков. Оставшись один, Денис торопливо распахнул форточку, глотнул пронзительный мартовский холодок, потом долго сидел, подперев голову руками, одолевал навалившуюся на него тяжелую усталость и словно бы во сне думал: кто же он есть, этот Федор Иннокентьевич Чумаков? На самом деле - скала на страже государственных интересов?.. Или самый опасный преступник из всех, с кем сводила Дениса Щербакова следовательская судьба? Но тогда трагическое происшествие с Юрием Селяниным действительно айсберг... ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 1 О Лидии Ивановне Кругловой, молодой вдове тассовского корреспондента унесенного неизвестно куда и неизвестно зачем, среди ее ташкентских знакомых ходили легенды. Женщины откровенно завидовали ей и судачили о причинах ее популярности. Мужчины мечтали оказаться в поле зрения Лидии Ивановны и проникнуть в ее салон, как торжественно именовала на старинный лад она свою трехкомнатную со вкусом обставленную квартиру в кооперативном доме. Лидия Ивановна поддерживала славу своего салона и каждую пятницу, из уважения к обычаям местного населения, сходились в нем избранные счастливцы. Молва утверждала, что в долгих скитаниях со своим мужем, журналистом-международником, о котором, однако же, Лидия Ивановна воздерживалась распространяться, освоила она чужеземные обычаи. И потому "кругловские пятницы" отмечались неизменной чашечкой кофе, рюмочкой ликера или коньяку и крохотными, как называла Лидия Ивановна, сандвичами с деликатесной начинкой. Фрукты же, по ташкентскому изобилию, не в счет. Притягательной силой для завсегдатаев "кругловских пятниц" были не разносолы, а обаяние и веселый нрав хозяйки да еще местные и заезжие знаменитости, которых можно было встретить здесь. Правда, было загадкой - каким магнитом притягивала она под свою крышу наезжавших в Ташкент именитых гастролеров. Женщины изумлялись стойкости, с какою Лидия Ивановна противостояла гастрономическим соблазнам, мужеству и терпению, с какими выполняла она упражнения гимнастики йогов, ее готовности даже зимой ежедневно бывать в плавательном бассейне. И конечно же, искусству и вкусу ее портных. Шили на Лидию Ивановну только московские мастера, и каждый год, возвращаясь с курорта, потрясала она знакомых ослепительными нарядами. Лидия Ивановна охотно принимала всеобщее поклонение и знаки внимания, относилась ко всем ровно, благожелательно, никого особо не выделяла. Местные или даже заезжие почитатели, воздавая должное красоте и стилю хозяйки, ее гостеприимству и радушию, не без удивления слушали ее высказывания о Станиславском и Вахтангове, Мейерхольде и Товстоногове, Ефремове, Брехте, секретах инструментальной и симфонической музыки, законах киномонтажа Куросавы и Феллини. Суждения ее были непрофессиональны, но и явных благоглупостей профессионалы не отмечали. И никто, ни поклонники, ни завистники, не знали о том, что, готовясь "угостить" завсегдатаев салона очередной знаменитостью, Лидия Ивановна, как студентка, не выходила из читальных залов, лихорадочно перелистывала энциклопедии, справочники, специальные монографии, мемуары великих людей. Ведь в пятницу ей предстояло встретить гостя и предстать перед ним знатоком и ценителем его искусства, его ремесла, удивить его и своих знакомых эрудицией. А назавтра, позабыв и чужие афоризмы, и гостя, который, как не сомневалась Лидия Ивановна, тоже позабудет ее, едва покинет Ташкент, она начинала насыщаться новыми афоризмами для встречи очередной знаменитости. В душе Лидии Ивановны теплилась утлая надежда, что встреча с новым именитым гостем окажется более счастливой и прославленный маэстро наконец-то введет ее в вожделенный, недосягаемый мир искусства. И тяжелый театральный занавес навсегда укроет от посторонних глаз и саму Лидию Ивановну, и ее тайну. Ведь никто, ни завистники, ни поклонники, не знал о том, что, проводив гостей, она забьется в уголочек тахты, подожмет под себя ноги и просидит до утра, прислушиваясь не то к себе, не то к тишине квартиры, вздрагивая от каждого шороха, ожидая, что вот сейчас, сию секунду, прогремят на лестничной площадке тяжелые шаги, раздастся звонок у дверей... И тогда рухнет все: эти светские сборища, и ставшая привычной даже для самой легенда о муже - журналисте-международнике, и главное - ее надежда обрести непробиваемую для властей броню, за которой можно укрыться от своего прошлого и от иссушающего душу страха... А прошлое то оживало в памяти, а то и вовсе непрошенно врывалось в ее дом. Ведь как ни скромны были фирменные ужины Лидии Ивановны, деньги таяли неумолимо. Лидия Ивановна пересчитывала в уме оставшиеся суммы. А перед глазами, будто цветная кинолента, разматывались таежные просеки... И по ночной метельной дороге, низко пригнувшись, навстречу автомашине, ветру, навстречу своей гибели брел человек... Неужели снова туда? На поруки к матери, если только она жива, с ее вечными ахами и домостроевскими моралями... В дебри, в глушь!.. За будущим? Снова за деньгами?.. Нет, никогда! На первый раз пронесло. Вторично судьбу пытать нельзя. Но ведь настанет день, когда в последний раз захлопнется дверь за последним гостем. И что же тогда?! Что делать, когда будет истрачен последний рубль?.. Работать? Тошнит от одной мысли. Кем, куда? Снова билетером или приемщиком заказов в фотоателье? Но разве насытят, ублажат ее потребности те жалкие несколько десятирублевок каждый месяц. И это после жизни, к которой стремилась с детских лет, к которой успела привыкнуть. На содержание, что ли, напроситься к кому-нибудь?.. Но давно вывелись бароны Нусингены, осыпавшие своих избранниц драгоценностями. Нынешние мужчины, даже и денежные, прагматичны. Или тоже пребывают в страхе перед всеведущим ОБХСС? Потому весь гонорар за тайную любовь - бутылка шампанского, букет цветов, коробочка с шоколадным набором, ну, в самом лучшем случае - путевка в сочинений пансионат... Последний рубль еще не был истрачен, но впервые за два года Лидия Ивановна, сославшись на нездоровье, отменила очередную пятницу. В строго отобранном кругу знакомых Лидия Ивановна слыла предельно искренней, даже излишне прямолинейной. Но на этот раз она сильно покривила душой перед знакомыми. У Лидии Ивановны не было высокой температуры, как сообщала она всем по телефону, и не навещала ее накануне "неотложка". Подурневшая, с рассыпавшимися по спине волосами, она сидела на неприбранной постели, обхватив руками колени, и с ужасом смотрела на лежавшую перед ней телеграмму от Надежды Жадовой... Лидия Ивановна поймала себя на мысли о том, что телеграфный бланк кажется ей похожим на мину с часовым механизмом. Мины Лидия Ивановна видела только в кино, но ей отчетливо слышалось, что невидимые часы неумолимо отсчитывают секунды. Мгновение, еще мгновение. Сработает завод, грянет взрыв - и ничего не останется от ее созданного такими трудами и такими ухищрениями мирка. И эта квартира, столь завидная для многих действительных и мнимых друзей, и все, что связано с "кругловскими пятницами", - превратится в прах, и не останется никакой памяти об этих пятницах, об их очаровательной устроительнице, которой в этих стенах было сказано столько комплиментов. И ничего, кроме гадливости и стыда, не испытают при упоминании ее имени те, кто рассыпался здесь в комплиментах. Ведь последние годы "вдову трагически погибшего журналиста-международника" окружали честные люди, а честные люди не прощают, не заслоняют грудью тех, к числу которых пять лет назад примкнула Круглова... Может быть, пока не слишком поздно, захлопнуть за собой дверь, схватить такси, ринуться в аэропорт? Нет, в аэропорт нельзя: там фиксируют фамилии пассажиров. Лучше на вокзал... Или на автостанцию. И рейсовым автобусом в самый дальний, самый глухой кишлак... Замуж за первого попавшегося чабана, быть ему верной женой и уйти с его отарой на дальние пастбища. Или забиться в щель, как тараканы в дни ее детства в избе матери в Шарапово. Только какой во всем этом прок? Тараканов вымораживают, а в распоряжении тех, кто ринется по следу Лидии Ивановны, средства куда более действенные... Значит, никакой надежды на таинственное исчезновение интеллектуальной и прекрасной хозяйки популярного артистического салона. Полный крах взлелеянной ее усилиями легенды о себе и своем супруге, и еще много дней все ее "друзья" будут сплетничать об "арестованной авантюристке"... Что же остается ей в конце концов?! Есть ли у нее хотя бы какой-то выбор? Бегство бессмысленно, бегство лишь усугубит положение. Остается - ждать. И попробовать припомнить в подробностях, что было до телеграммы... Долго ли двигалась она к ней? Восемнадцать лет! Неужели целых восемнадцать лет?! Неужели когда-то ей было семнадцать?.. Лидия Ивановна подошла к входной двери, поставила замок на предохранитель, словно это могло уберечь ее от чего-то. Вынула из штепсельной розетки вилку телефона. Говорить больше было не с кем и не о чем. Настоящее исчезло. Будущего у нее не было. В ее власти осталось лишь прошлое... 2 В ту весну Лида Круглова получила аттестат зрелости. И вскоре стены родного домика в Шарапово словно бы потемнели, потолок потяжелел, навис над головой. Мать, Анна Федоровна, ходит вялая, спросонок будто, на все углы натыкается, охает, а нет-нет и всплакнет. - Бессердечная ты, Лидка! Безмозглая. В Москву, вишь ли, навострилась она... - Да. Только в Москву, - с вызовом отвечает Лида, высокая, статная, красивая, на вид много старше своих семнадцати лет. - В Москву, в театральный институт или в училище. Не сидеть же вечно в этих медвежьих углах. - Уж так-то и в медвежьих! - вскидывается сердито мать. - Не только медведи тут живут - людей полно. Ты вон вымахала в "медвежьем" углу - в добрый час сказать, в худой помолчать - всем на загляденье... - Тем более, - еще ершистее твердит Лида и косится на себя в зеркало. - Если всем на загляденье, пусть полюбуются в столице нашей Родины. А может, меня в кинофильме сниматься пригласят. Тогда как?! - Лида замолкает и пытается смягчить неумолимость своего решения, подбегает к матери, начинает кружить ее и повторяет: - Пусть вся страна знает, какая у тебя видная дочка. Мать упирается, прерывает это кружение, сердито отмахивается: - Правильно говорят: "Дурак мыслями богат..." Одна только ты и есть красавица писаная, чтобы снимать тебя в кино... - Мать устало качает поседевшею головой: - Чем в актрисы рваться, лучше бы поехала в область и поступила, как все нормальные люди, учиться на врача или на инженера. Чем плохо? А она аж в саму Москву. Верь материнскому предчувствию, несбыточно это! А мне больно. Вырастила я тебя одна-одинешенька. Отца своего, солдата убитого, ты не видела и в глаза. Все я для тебя... А теперь и вовсе остаюсь одна. Да еще там пойдешь по рукам... Сейчас Лидия Ивановна поняла бы свою мать... Села бы рядом с ней на крылечко самого доброго, самого уютного дома на свете - их с матерью дома в Шарапово, - обняла бы мать да и заголосила бы по своей разлезшейся вкривь и вкось жизни... Но тогда Лида не рассмотрела слез матери, не уловила в ее словах боли и отчаяния, не расслышала предостережения. Тогда Лида сказала самонадеянно: - Твои, маманя, ахи и охи - все это, как говорит Геннадий Павлович, безнадежный провинциализм и домостроевщина. А еще Геннадий Павлович говорит, что у меня самобытный талант, что он меня на своих руках внесет в мир искусства. А Геннадий Павлович, слава богу, понимает в этом. Режиссер гастрольной бригады Московской филармонии! Слышал, как я читаю с эстрады стихи Евтушенко. Мать поворачивает к ней заплаканное лицо и произносит слова, от которых сейчас Лидии становится жутко: озарение тогда на мать сошло, что ли? Не зря говорится: материнское сердце - вещун. А сказала Анна Федоровна так: - Попомни мои слова, Лида. Внесет тебя, конечно, на руках твой Геннадий Павлович, но только в свою постель. И вернешься ты со стыдом, как с братом. Школу кончила, вполне взрослая девка, должна сознавать, по какой-такой причине заезжий, в годах уже семейный мужик рассыпается перед тобой мелким бесом... Не по возрасту яркие и, казалось ей, всегда горячие губы Геннадия Павловича стали вдруг вялыми. Но голос прозвучал привычно уверенно: - К сожалению, Лидуся, в ГИТИСе приемная комиссия тебя не оценила. Хотя, видит бог, как я старался. У тебя же, Лидия, талант, но, к сожалению, рекомендации Геннадия Павловича Воеводского - это не только входной билет в мир искусства, но и, как ни парадоксально, преграда для такого входа. У меня же, как у всякого талантливого человека, - масса недругов, завистников, творческих противников. Вот их интриги и... - Он оборвал фразу, побарабанил пальцами по ночному столику у кровати. За окном, внизу, взвыла сирена. Лида вздрогнула. Пожар? Милиция? Или "скорая помощь?" Все равно где-то беда. И в первый раз обожгло: беда не где-то, беда с ней, с Лидией Кругловой, семнадцатилетней выпускницей школы в таежном поселке Шарапово, общепризнанной артисткой районного Дома культуры. Лидия приподнялась на локте, заглянула в лицо лежавшего рядом Геннадия Павловича. И отпрянула: в полусвете гостиничного номера лицо Воеводского было землисто-серым, чернели провалы глазниц... Вечером при свете люстры лицо это было, пожалуй, даже привлекательным. Еще вчера она с нежностью и надеждой глядела в его возбужденно блестевшие глаза. А сейчас не лицо, а посмертная маска... - Что же мне делать теперь? - не столько у Геннадия Павловича, сколько у самой себя спросила Лида. - Тебе-то? Тебе? - бормочет Воеводский. Тоже приподымается на локте и продолжает звучным, хорошо поставленным голосом: - Я полагаю, наилучший выход, детка, возвращаться домой. В Москве без прописки, без работы пропадешь. - А если в твою бригаду, Геннадий? Чтецом, а? Он трагически заламывает руки и кричит: - О чем ты говоришь, детка?! Разумеется, если бы все зависело лишь от меня... Но все много сложнее. Ты простодушна, доверчива, дитя природы... Ты не поймешь!.. Опять же эти завистники. Интриги, присущие миру Мельпомены... - Он пытается обнять Лиду, но она отстраняется от него. Он говорит, будто монолог читает с эстрады: - То, что я предлагаю тебе, вполне логично и единственно разумно. Должен признаться, только строго между нами, мои акции повышаются, мне намекнули по секрету верные люди, что скоро меня представят к заслуженному. Представляешь?! Тогда и твои акции подскочат в приемной комиссии. Ты поживешь год дома. А через год я вызову тебя телеграммой. Нет, лучше я приеду за тобой. И непременно внесу на руках в мир искусства... Он утомленно целует Лиду. А та вдруг истерически, со всхлипыванием хохочет ему в лицо. Ведь ей в эту минуту явственно слышится голос матери: "Не в мир искусства он внесет тебя на руках, а в свою постель..." Так закончилось девичество Лидии и ее путешествие в заманчивый, но недосягаемый мир искусства. А дальше, как ни силится Лидия Ивановна припомнить нечто цельное, не получается. Смешалось, стерлось все. То высветит память стеллажи в районной библиотеке, где работала Лида после возвращения из Москвы, то входную дверь в фойе РДК, возле которой сидела билетером во время киносеансов, то столик в районной фотографии, за которым оформляла заказы... И мужские лица. Будто портреты на фотовитрине: Аркадий - районный архитектор, Валерий - из райпотребсоюза, Кирилл - из районной сберкассы, нет, кажется, из "Вторсырья"... И злой голос матери: - И когда только ты, Лидия, возьмешься за ум? - А что мне за него браться. Он всегда при мне. - Зубоскалишь еще. Не больно что-то видать ума твоего. Школьные подружки скоро уж с институтом распрощаются, самостоятельными людьми станут. А ты, видно, от большого ума чуть не каждый вечер с новым хахалем телесами трясешь на танцульках. Да каждое утро маешься со своего шампанского... Лидия на мгновение, на одно лишь мгновение наклоняет голову, но говорит с вызовом: - Пусть подружки грызут грани науки, а мне зубы беречь надо. Они хотят эмансипации, чтобы во всем быть наравне с мужчинами, а я жажду порабощения у семейного очага. - Тьфу ты, господи прости! Выучилась разным словечкам: очаг ей подавай. А про то не думаешь, что тут не Москва, где ты путалась с кем хотела. Тут Шарапово! У всех на виду. Не зря сказано: "Добрая слава лежит, а худая по дорожке бежит". Мне в хлебный зайти стыдно. Найдется ли такой слепошарый, кто возьмет тебя к семейному очагу... Но на этот раз ошиблось даже чуткое материнское сердце. Видно, в счастливый для нее день оказалась Лида на Шараповском рынке. На столе, слепя глаза, горели груды румяных яблок и янтарно-прозрачных груш. А над этой ароматной благодатью возвышался смуглолицый черноглазый красавец в радужной тюбетейке. Лида, что называется, кожей почувствовала на себе восторженный взгляд заезжего торговца фруктами. И, выпятив свою налитую грудь, подошла к столу и спросила звонко: - Почем груши, джигит? Черные глаза торговца замаслились. Он поцокал языком, разулыбался блаженно и ответил осевшим голосом: - Ты сама, ханум, слаще груш, слаще винограда. Тебе отдам даром. Бери сколько душе надо. Только скажи, где живешь... Вечером стол в доме Лидии едва не ломился от обилия восточных яств. Мать сидела поджав губы, словно воды в рот набрала, искоса посматривала на болтавшего без умолку гостя. Так в нудную районную жизнь Лидии Кругловой ворвался житель ташкентского пригорода Рахманкул Нуретдинов. Он не был сто вторым сыном эмира Бухарского, как в шутку любил говорить о себе. Но имел деньги, не просто большие, а в понимании Лидии - огромные деньги. От торговли ранними овощами, фруктами, самодельным вином, каракулевыми шкурками. О том, что такая коммерция называется спекуляцией и наказывается по закону, ослепленная сладкой жизнью Лидия узнала лишь на суде над Рахманкулом. На суде вместе со словом "спекуляция" часто звучало слово "преступление". "Но какое же это преступление?" - возмущалась Лидия. Отправляясь в Сибирь с ящиками овощей или фруктов, Рахманкул имел справку, что все это выращено его трудами на приусадебном участке. А то, что Рахманкул прикупал на местном рынке еще добрую толику товара, Лидия не брала в расчет. Он возвращался с чемоданчиком денег! Так ведь не грабил же он банк или сберкассу. Цены такие на сибирских рынках устанавливал не Рахманкул. Лидия следом за Рахманкулом повторяла, что сибиряки должны быть благодарны Рахманкулу. Без его дорогой, но очень нужной продукции сибиряки вовсе бы захирели без витаминов. И Лидия готова была вместе с Рахманкулом возносить хвалу аллаху за то, что сибирские потребсоюзы никак не развернутся скупать овощи и фрукты по местным дешевым ценам в среднеазиатских колхозах. Молить аллаха, чтобы многие годы у сибирских деятелей не было надежных овощехранилищ и чтобы поскорее исполнился головокружительный проект обводнения всех земель Средней Азии... Вот дожить бы до такого дня! Сколько под благодатным узбекским солнцем можно будет разбить новых садов, сколько Рахманкул и его предприимчивые дружки выручат денег на сибирских рынках. Как завороженная, слушала Лидия Рахманкула о коране, вековых устоях Востока, священном праве правоверного мусульманина иметь гарем... Но чаще всего о деньгах, о всесилии их. О том, что только человек большого ума, великой настойчивости и беспощадности способен изыскивать источники добывания денег, сколько ему хотелось бы их... Рахманкул и Лидия были убеждены, что о действительных доходах скромного рабочего совхоза знают лишь они. Но однажды, когда Рахманкул пересчитывал выручку, дверь дома бесшумно распахнулась и в зашторенную веранду вошли двое в милицейской форме. Минуло еще несколько месяцев, и Рахманкул по приговору суда на десять лет уехал в очень далекие края, а Лидия осталась одна, без привычных денег. Снова, так сказать, родное Шарапово. В нем показалось Лидии холоднее и глуше, чем прежде. Так называемый отчий дом совсем врос в землю, а праведные речи матери стали еще нуднее: - Снова ты, Лидка, восвояси со стыдом, как с братом... Вовсе стала попрыгуньей-стрекозой. Смотри, как бы и тебе не пришлось плясать на морозце босиком... Ведь заматерела уже... А ни мужа настоящего, ни дитенка. Одна только сладостная жизнь на уме. Лидия морщилась, отмахивалась сердито от материнских нескончаемых нравоучений, а в памяти оживал голос мудрого Рахманкула: "Красивая женщина - драгоценность, а драгоценность нуждается в прекрасной оправе. Прекрасная же оправа - деньги". И снова танцы под пластинки в районной чайной. По старой памяти Лидию навещал районный архитектор. Но прежнего веселья не было. Или это мать своими проповедями спугнула его? А может, потому, что никак не уходит из памяти смуглый человек с хитрыми глазами и неумолимо тают остатки его денег. Районный архитектор, Аркадий Лузгин, отмечал день своего рождения. В числе самых почетных гостей была и Лидия. Уже успели поднять не один тост за здоровье хлебосольного именинника, когда в зал столовой, где совершалось торжество, уверенно и по-хозяйски вошел Федор Иннокентьевич Чумаков. С радостным воплем ринулся из-за стола навстречу высокому гостю виновник торжества. Следом за своим неизменным поклонником устремилась, хотя и не официальная, но всеми молчаливо признанная хозяйкой застолья Лидия. Пока Аркадий трепыхался в медвежьих объятьях рослого, могучего Чумакова, Лидия успела оглядеть и оценить мужские стати известного ей понаслышке Чумакова. Что и говорить, хорош собою был Федор Иннокентьевич. Пожалуй, затмит даже незабвенного Рахманкула. И высок, и дороден, и в плечах размашист, и лицом свеж. А главное - первый в районе хозяйственник. У такого и сила, и власть, и, конечно же, деньги. И когда пришел ее черед быть представленной Чумакову, она взглянула на него своим испытанным взглядом, от которого мужики приходили в великое возбуждение, но сказала с рассчитанной простотой: - Лидия Ивановна, - опустила глаза и добавила вкрадчиво: - Можете, конечно, просто Лида... Но уверенный в себе Чумаков даже бровью не повел, не рассмотрел толком ее, как надеялась на то Лидия. Он прошествовал к столу, решительно отказался от "штрафного" стакана водки и в уважительной тишине, воцарившейся с его появлением, поднял рюмку "за здоровье, процветание и творческие успехи многообещающего нашего зодчего, Аркадия Лузгина". После чего снова облобызал "новорожденного", не спеша сел, не спеша наполнил свою тарелку закусками и стал не спеша жевать, наслаждаясь вкусной едой. Игривый беспредметный разговор за столом с приходом Чумакова незаметно пошел по иному руслу. Заговорили о хозяйственных и торговых неурядицах, о дефицитности многих товаров. Теперь за столом все чаще слышалось укоризненное слово "бесхозяйственность". Федор Иннокентьевич так же с наслаждением ел, не принимал участия в застольном разговоре. Но вот положил на стол нож и вилку, протер салфеткой яркие губы и в воцарившейся сразу тишине сказал, не напрягая голоса, как говорил, наверное, на совещаниях в своем кабинете: - Да, бесхозяйственность есть, только надо самокритично признать, что и мы с вами на местах не всегда активно поддерживаем руководящие органы. Как достичь достатка, тем более изобилия, когда мы с вами, вопреки многочисленным руководящим указаниям, не научились ценить народное добро. - Он отхлебнул боржоми и заговорил печальнее: - Не стану кивать на других, скажу о порученном мне государством хозяйстве. Как известно, наша передвижная механизированная колонна прокладывает линии электропередач напряжением 220 и 500 киловольт. Сооружения громоздкие, сложные. Ведем просеки в непроходимой тайге. Естественно, валим много леса. По-доброму надо бы разделать древесину, вывезти на специализированные предприятия. Да где взять для этого людей и транспорт? И то и другое у нас, как везде, в дефиците. И лежит по обе стороны просеки поваленный лес. Часть его разделываем, а львиная доля гибнет, превращается в труху, кормит разных короедов, заражает окрестную тайгу. - Чумаков низко наклонил над столом массивную голову: не то судьбе тайги соболезновал, не то лицо прятал. - А ведь это - дерево! Сколько в нем всяких полезностей. Лидия вздрогнула: показалось, ленивый и вместе с тем испытующий, как бы вопрошающий о чем-то взгляд, каким обвел компанию Чумаков, чуть задержался на ней. Показалось, Федор Иннокентьевич даже слегка подмигнул ей, как бы приглашая к чему-то... Лидия сидела, прикрыв ладонями разом запылавшие щеки. А перед глазами вдруг потянулись ряды мазанок в кишлаках, куда частенько приходилось наезжать вместе с Рахманкулом. И неизменные сетования за богатыми дастарханами о том, что надо строить и жилища, и кошары, и другие хозяйственные помещения. Незадолго до ареста Рахманкула Лидия услышала такой разговор: - Ты, Рахманкул, настоящий батыр базаров, - похвалил гостя председатель богатого колхоза. - Да только не пора ли тебе кончать с базарами. Бери от нас доверенность, езжай в свою Сибирь, заключи там договора, добывай лес. Полномочия даем неограниченные. В барыше будешь больше, чем от груш и винограда. Прав, тысячу раз прав этот умнейший, хозяйственный Чумаков: там же каждая доска на вес золота... - Вы, Федор Иннокентьевич, согласитесь продать бросовый лес колхозам Средней Азии? - осмелилась Лидия подать голос. - Отчего же нет? Если, конечно, все по закону. Разумеется, необходимо, чтобы у представителя колхозов имелись надлежащие полномочия, чтобы оплата производилась только предварительно и только по чековым книжкам. И главное, чтобы я получил разрешение треста и местных властей на такую операцию. - И в таком случае продадите строевой лес? - совсем осмелела Лидия. - О, нет! Только тонкомер, - решительно отрезал Чумаков. Замолк и сказал раздумчиво: - Хотя, конечно, могут быть обстоятельства... Дружба народов и прочее... Ну, и разрешение опять же... Через неделю Лидия Ивановна была в Ташкенте... ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 1 Все произошло именно так, как рисовала в воображении Лидия Ивановна. Взревел и заглох под окном автомобильный мотор, хлопнула дверца. Лидия Ивановна выглянула в окно... У подъезда стояла "Волга", только опоясана она была не красной, а синей полосой. И на этой полосе четко выделялось слово "милиция". Она покорно побрела к двери, сняла замок с предохранителя. На лестничной площадке загремели тяжелые шаги, кто-то остановился у двери напротив, послышался звонок в соседнюю квартиру, негромкий разговор. Потом раздался звонок у ее двери. Резкий, требовательный, властный. Не промедлив и секунды, Лидия Ивановна с облегчением открыла дверь. На площадке стоял знакомый ей по Шарапово капитан Стуков, еще один милицейский лейтенант и соседи-пенсионеры из квартиры напротив. - Гражданка Круглова? - официально, но больше для порядка спросил Стуков. - Лидия Ивановна? - Да. Круглова Лидия Ивановна, - ответила она. - Ознакомьтесь с постановлением прокурора на обыск в вашей квартире. Прошу добровольно выдать имеющиеся у вас драгоценности, деньги, а также оружие, если оно у вас есть. - Пройдемте в комнату, Василий Николаевич, - убито сказала Лидия Ивановна. - Вот сберегательная книжка. Все, что осталось. И драгоценности есть. Даже с товарными чеками. Все куплено в магазинах "Ювелирторга". Оружие отродясь не держала. Да вы же знаете это, - и как-то по-ребячьи добавила: - дядя Вася... Стуков, тщетно пытаясь скрыть проступавшую в каждом движении неловкость, перелистнул сберегательную книжку, заглянул в коробочки с драгоценностями и сказал дрогнувшим голосом: - Как же это ты, Лидия? - прокашлялся и продолжал: - Конечно, по закону я обязан обращаться только на "вы"... Но ведь ты же наша, шараповская. Отца твоего, Ивана Кузьмича Круглова, я помню. Жили и росли с ним на одной улице, в армию призывались вместе. Я тебя с малых лет знаю. Помню, как ты в клубе со сцены декламировала: "Вы всегда плюете, люди, в тех, кто хочет вам добра..." Стишки этого поэта, который песню еще написал про то, что вальс старый теперь, а кругом этот... - Твист! - машинально добавила Лидия Ивановна. - Во-во, твист, - даже обрадовался Стуков. Чувствовалось, что этот разговор очень нужен капитану для того, чтобы дать выход переполнявшей его горести и бессильному состраданию к этой непутевой, сломавшей свою судьбу женщине. И, продолжая этот разговор, он сказал: - Раньше-то я только прозу признавал, думал, стишки - так, забава, складные слова, и только. А теперь понял: большой в них, в стихах этих, смысл. Лидия Ивановна следила за лейтенантом, который в строгом соответствии с требованиями криминалистики начал по часовой стрелке осмотр ее жилища, сказала: - Да. "Вы всегда плюете, люди, в тех, кто хочет вам добра". - И спросила печально: - Мать-то жива еще? - Неужто тебе и это неведомо! - ахнул Стуков, и лицо его побурело. - Померла Анна Федоровна прошлой зимой. Схоронили ее соседи и Заготзерно, откуда она ушла на пенсию. - И вдруг, озлившись, добавил: - Тебе не давали телеграмму, не знали адреса. Надьке Жадовой ты вот оставила свой адрес, а родной матери - нет... В комнате воцарилась тишина. Только слышались шаги милицейского лейтенанта да приглушенные перешептывания понятых. Но вот Стуков, сидевший у стола напротив хозяйки, сказал укоризненно и вместе с тем соболезнующе: - Эх, Лидия, Лидия. Как же это ты ударилась в такую жизнь? Ведь в каком городе поселилась... Загляденье, сказка! У нас сугробы еще не сошли, а тут пьянеешь от весенних цветов. На базар пришел, глаза слепнут от фруктов. Баба ты красивая, выбрала бы мужа да и жила бы на радость. Растила детишек, а ты... Ведь тридцать шесть уже... - Тридцать пять, - встрепенулась Лидия, но, встретив укоризненный взгляд Стукова, спросила: - А что со мной будет, Василий Николаевич? - Что будет? - строго начал Стуков. - Этапируем в Шарапово, где творила свои художества. Проведем следствие, выявим связи, сообщников. А там суд отмерит по содеянному тобой. - Он вдруг вскинулся на стуле и спросил с хитроватой прищурочкой: - Что же ты не удивляешься ни приезду моему, ни обыску, ни тому, что я тебя конвоировать собрался в родимые твои места. Или знает кошка, чье мясо съела? - Знает, - убито подтвердила Лидия. - То-то, что знаешь, - укоризненно, но не без гордости сказал Стуков. - Я ведь, можно сказать, землю перерыл, а все твои договора, все накладные прочитал своими глазами, подсчитал все купленные тобою кубики. Прямо иллюзионист Кио! Рассчитываешься в Таежногорске за тонкомер, а здесь, я поглядел, - все понастроено из деловой древесины. Теперь твой черед подсчитывать все рублики, которые ты себе в карман положила за эти кубики и своим радетелям раздарила. Учти, кое-кто из них свои подсчеты уже представил нам. Ну, и сама знаешь про чистосердечное признание... Лидия Ивановна прикрыла ладонями разгоревшиеся щеки и сказала, глядя куда-то в себя: - Что же, Василий Николаевич, чем в таком вечном страхе незамужней вдовой дрожать, лучше срок мотать. Да и все, видно, вам все известно... - Да вроде бы знаем кое-чего. Так вот, гражданка Круглова Лидия Ивановна, - уже строго сказал Стуков, когда удалились исполнившие свою миссию понятые. - Обязан я вам официально предъявить обвинение в хищении в особо крупных размерах лесоматериалов с просек Таежногорской ПМК "Электросетьстроя" и в даче взяток должностным лицам. Признаете ли вы себя виновной в этом? Лидия Ивановна набрала в грудь воздух, будто запеть собралась, но сказала очень тихо: - Признаю, Василий Николаевич. Признаю полностью. Куда денешься, но подробно все поясню только в присутствии Чумакова. - Это что еще за фокусы? - заворчал Стуков. - Что же, принуждать не имею права. Обвиняемый - не свидетель, он может вовсе отказаться от дачи показаний... - И стал записывать, повторяя вслух: "Виновной себя признаю полностью, но подробные пояснения о содеянных мною преступлениях дам в присутствии товарища Чумакова Ф. И." - Все еще товарища? - чуть насмешливо спросила Лидия. - А как бы ты думала? Товарищ Чумаков таким товарищам товарищ, что нам с тобой и во сне их увидеть боязно... 2 Василий Николаевич Стуков вошел в кабинет Дениса Щербакова, должно быть, прямо с аэродрома, с дорожным портфелем, не по-здешнему загорелый. Молча порылся в раздутом портфеле, извлек из него румяное яблоко, положил на стол перед Денисом и улыбнулся: - Отведайте, Денис Евгеньевич. Так сказать, гостинец. Подсел к столу, хмуро, но не скрывая удовольствия, посмотрел, как Денис вгрызался в сочное яблоко. Потом, отвечая каким-то своим, видимо, не дававшим ему покоя мыслям, сказал: - Все-таки трудная у нас работа, Денис Евгеньевич, мучительная порой. Правильно вы однажды заметили: молоко надо выдавать нашему брату за вредность производства. - Что, Василий Николаевич, нелегкая выдалась поездка? - Поездка как поездка. Мотался по кишлакам, пролил семь потов под тамошним злым, даже в марте, солнцем. Трудность в другом, Денис Евгеньевич... Есть у нас, в Шарапово, обелиск Вечной славы. На нем фамилии моих однополчан, с которыми хлебал солдатскую и свинцовую кашу. Пятился в активной обороне аж до самой Волги, а потом города брал обратно. Пятьсот фамилий шараповцев, не вернувшихся с фронта. Среди них семеро Стуковых, отец мой, два родных брата, ну, и, значит, четверо более дальних родственников. В этом же списке и сержант Иван Кузьмич Круглов. Вместе с этим Ваньшей Кругловым мы на пересыльном пункте грызли мерзлые концентраты и на фронт ушли с одной маршевой ротой. Дальше уж нас разбросала война. Помню я Ивана Круглова так, что вижу его даже с закрытыми глазами. - Стуков махнул рукой, провел ладонью себе по лицу и сказал глухо: - А теперь вот этапировал я в Шарапово арестованную мною в Ташкенте родную дочь Ивана Круглова, Лидию. Вы человек начитанный, интеллигентный... Вот как вы понимаете? Мне, солдату, службисту, милиционеру легко это?.. - Трудно, Василий Николаевич, очень трудно, - не скрывая волнения, подтвердил Денис. - Тяжкий хлеб у нас с вами. Заместитель прокурора области однажды в минуту откровенности признался, что довелось ему давать санкцию на арест школьного друга, который был уличен в махинациях. А что делать, Василий Николаевич? Еще древние греки утверждали: "Платон мне друг, но истина дороже". А тут ведь - закон!.. А в общем-то, ох, как я понимаю вас, Василий Николаевич. И если так уж трудно, может, мне одному врубаться в эти лесные дебри? Блеклые губы Стукова мгновенно поджались, и голос стал таким, как в самые первые дни их общения: - Не обижайте, Денис Евгеньевич. В предвзятости и кумовстве не повинен... Говорил я вам уже - солдат я и коммунист... И вам верю: вы лишку не отмерите, не возведете напраслину и не пойдете на послабление. Верьте и вы мне. Даже если передо мной дочка однополчанина... - Ну что же, Василий Николаевич, - Денис улыбнулся, - будем считать, что мы с вами полностью объяснились. По-мужски и профессионально. Как я понял вас, Лидия Ивановна Круглова находится в здешней КПЗ. Следовательно, мы с вами не ошиблись в допущениях и в командировке у вас появились веские основания для ее ареста... - Да есть кое-что, - уклончиво ответил Стуков. Потом, не скрывая переполнявшую его гордость, сказал, ровно бы о сущем пустяке: - Семь потов пролил, но обшарил там всю округу. И сам, и вместе с узбекскими ребятами - джигиты они все-таки - пересчитали каждое бревнышко. Двенадцать тысяч кубиков - тютелька в тютельку. Стоят, вернее, лежат в различных постройках. В жилых и хозяйственных. - И все строевой лес? - Почти, но сверх того - около трех тысяч кубометров тонкомер. Для маскировки. А свыше двенадцати тысяч кубиков деловой древесины. Правда, во всех накладных значится только тонкомер. И отпускная цена тонкомера. Провел соответствующие экспертизы - строевой лес. Станция отправления - Таежногорск. Отправительница - Круглова Л. И. Все даты отправления... Денис несколько раз прошелся по комнате, остановился перед Стуковым и сказал: - Спасибо вам, Василий Николаевич. Не случайно мне говорили о вас, как об очень опытном следователе... - Круглова признала себя полностью виновной в хищениях деловой древесины и в даче взяток должностным лицам, но заявила, что подробные показания она даст лишь в присутствии Федора Иннокентьевича Чумакова. - Опять Чумаков! - сказал Денис. - И на какие же размышления это вас наводит, Василий Николаевич? Зачем потребовалась ей очная ставка с Чумаковым? В чем намерена она его изобличить? Ведь не в неверности же собственной жене. Так в чем же? В получении взяток? В попустительстве хищениям леса или еще в каких-то, мягко говоря, неблаговидных поступках?.. - А я думаю, что Чумаков для Кругловой, - сумрачно заметил Стуков, - это уловка, оттяжка времени, может быть, поиск той самой каменной стены, за которой можно получить меньше оплеух. Ведь что бы вы ни говорили, а Чумаков - это Чумаков!.. Денис резко, точно спот