Иван Иванович Сибирцев. Отцовская скрипка в футляре Иван Иванович Сибирцев родился в 1924 г. в г. Красноярске. Автор романов "Сокровища кряжа Подлунного (1960), "Крутизна" (1964), "Околдованные звезды" (1971), повестей "Клад" (1972), "Поролоновый мишка" (1976). В эту книгу, выходящую к 60-летию писателя, включены известный роман "Золотая цепочка", удостоенный Почетного диплома Всесоюзного литературного конкурса, посвященного 60-летию советской милиции, а также новый остросюжетный роман "Отцовская скрипка в футляре". Печатается по тексту: Сибирцев И. И. Золотая цепочка. Роман. - Красноярск: Кн. изд-во. 1976. Рецензент Н. И. ВОЛОКИТИН Художник В. Е. КОБЫТЕВА Красноярское книжное издательство, 1984 ОТЦОВСКАЯ СКРИПКА В ФУТЛЯРЕ роман ГЛАВА ПЕРВАЯ 1 Или январь в этих краях был для Павла Антоновича Селянина самым злосчастным месяцем, или так совпало, но как и два года назад рейс в такой же вьюжный день выдался хлопотным и долгим. Задержался под загрузкой в Хребтовске, а к вечеру не на шутку запуржило. Хребтовские шоферы уговаривали переждать непогоду, да разве в такую ноченьку заснешь где-нибудь, кроме своего дома. Лучи фар меркли в кутерьме снега, по обе стороны дороги кюветы будто дымились, и "дворники" не поспевали счищать налипавший на стекло снег. Павел Антонович тормозил, сшибал снег рукавицей, жался коленями к разогретому мотору и все озирался: не проскочить бы в этакой круговерти известную всей округе кривую березу с обрубленной молнией вершиной... А в тот день два года назад домой он приехал веселым. Фрося - тогда еще живая была, царство ей небесное, - покосилась недоверчиво и губы поджала сердито: не приголубил ли где стопку? А он радовался, что в метельную ночь не довелось нигде "загорать", и выспится дома, в тепле. А чему радовался? Кабы знать все наперед, нарочно бы тормознул, пусть бы самого засыпало снегом, зато, может, отвел бы лютую беду... Жадно поужинал и прямо из-за стола - даже телевизор не стал включать - в постель: разморило от сытости и тепла. Дремал уже, но вдруг, точно кольнуло что в сердце, вскочил: где же Юрка? Фрося успокоила: "Прямо уж - припозднился! Десяти еще нет. Дело молодое. И получка у него сегодня. Может, где и посидит с приятелями... А может, сам Федор Иннокентьевич, - она нараспев произнесла это имя, - опять куда послал по работе". - Сам-то он, конечно, сам, да только Юрка при нем не зам, - хотя и в рифму, но сварливо возразил ей Павел Антонович. - Двадцать пять парню, пора бы уж настоящее дело в руках держать, а он не поймешь кто: экспедитор не экспедитор, особоуполномоченный при Федоре Иннокентьевиче... Вот засиживаться с дружками Юрка стал частенько. Что-то шибко праздничная жизнь у парня. Не нагулял бы какого худа... Сказал и заснул на полуслове. Снился Черемуховый лог. Будто с Юркой, мальцом еще, пошли по ягоды. Ягод на кустах видимо-невидимо, аж ветки гнутся к земле, солнышко размахнулось во все небо. И вдруг загромыхал гром. Почернело в логу и не видать Юрки... Павел Антонович открыл глаза, облегченно вздохнул. Но снова загромыхало. Спросонья не сразу понял, что кто-то изо всей силы дубасит в ставень. "Юрка, видать, навеселе", - подумал он с досадой. Не включая света, нашарил тапочки, набросил на себя полушубок, выбрался в сени, отворил дверь. На крыльце стоял сосед Василий Клоков. - Беда, Павел Антонович, - сказал Клоков, и у него вдруг перехватило голос. - Юрку твоего на шоссе сбило машиной. Павел привалился к стене, жадно заглотнул воздух и выдавил еле слышно: - Насмерть?! - Едем. Я машину подогнал. Да куда же ты в шлепанцах? Металась по избе и причитала Фрося, ползал в поисках валенок и шапки Павел Антонович. Потом с Клоковым они ехали нескончаемой темной дорогой, до того тряской, что у Павла Антоновича не попадал зуб на зуб. - Здесь, - сказал Клоков и выпрыгнул на шоссе. Павел Антонович вдруг позабыл, что рядом боковая дверца, полез следом за Клоковым, зацепился полушубком за руль и. мешком вывалился из кабины. В завесе снега, словно кланяясь ему низко, тянула в его сторону обрубки веток присадистая береза. А напротив нее снег словно бы веником смахнуло с дороги и на рябом гравии будто тень от той березы - мазутное черное пятно. Ноги Павла Антоновича подкосились. Не замечая расступившихся при его появлении людей, он рухнул на колени, коснулся руками пятна. Гравий под пальцами был вроде бы еще мокрым. Павел Антонович каким-то боковым зрением увидел, как виновато отвернулись люди, и понял: это - кровь, кровь его Юрки. - Ну, хватит, Паша, поедем! Чего уж тут! - теребил его за плечи Клоков. Оторвал Павла от земли, втолкнул в кабину. - Не поспели мы. Люди говорят, в больнице Юрий... - В больнице?! Значит, живой?! А там что? - Павел Антонович повел головой и, не получив ответа, уронил лицо на руки и заплакал. В больнице Павел Антонович отпихнул державшего его под руку Клокова, рванулся к мужчине в докторском халате. - Ну, как? Что с моим сыном? С Юрием Селяниным? Доктор вздохнул и отвел взгляд. - Когда мы с лейтенантом, - он кивнул на стоявшего рядом участкового Сомова, - приехали по вызову товарища Чумакова к ДОЗу, ваш сын был уже мертв. Смерть наступила сразу после наезда машины. Павел Антонович медленно поднял голову, и лампочка в белом абажуре под высоким белым потолком, задернутые белыми чехлами стулья, доктор и участковый закружились, как давеча снеговые хлопья перед ветровым стеклом. Когда Павел Антонович открыл глаза, то увидел, что сидит на стуле, а рядом стоит девушка в белой шапочке и протягивает ему стакан с лекарством. Он покорно отхлебнул из стакана, поставил его на пол и тут до него дошло, что сейчас он должен увидеть Юрку, мертвого Юрку... "Куда же ударило парня? Неужто в голову?" Павел Антонович помнил эту голову совсем маленькой, с дышащим темечком, с шелковистыми волосами... Павел Антонович, будто наваждение отгоняя, замахал руками и, отдаляя неизбежное, проговорил: - Как сбили его? Сзади, что ли, кто наскочил в метели? - Лежал он на дороге, вот и зацепило... - произнес над самым ухом чей-то голос, и Павел Антонович только сейчас разглядел, что к нему наклонился, поглаживает его плечо Юркин начальник, Федор Иннокентьевич Чумаков, тоже зачем-то наряженный в белый халат. Павел Антонович дернул плечом, скинул его руку: - С чего бы он лег на дорогу? - Лежал. Авторитетно говорят тебе, - сказал со вздохом лейтенант Сомов. - Пьяный был сильно. Упал, заснул. Так все и получилось. В одиннадцать вечера на ДОЗе пересменок. Поляков, шофер ихний, - знаешь его, конечно, - стал рабочих развозить по домам. Повернул к Катиному логу, там у него Агафья Мохова выходит. Затормозил, смотрит: впереди темнеет что-то на дороге. Вроде бы человек лежит. Только хотели подбежать, взглянуть, а тут, понимаешь, обогнал их бортовой ГАЗ, кузов с тентом, да на всей скорости и поддел его колесом, аж крутанул на дороге. Лесопильщики подбежали, а это твой Юрка, не дышит уже, в крови весь и пульса нет. Павел Антонович грузно поднялся со стула: - Кто же это Юрку-то так? Или ушел? - Пытался, да от меня не уйдешь, - важно подчеркнул участковый. - Пришлось, правда, погоняться за ним по поселку. Да куда он денется. Сидит уже под замком. - Чужой? Из Шарапово? Хребтовска? - сумрачно добивался Павел Антонович, как будто в этом сейчас было главное. - Здешний. Степан Касаткин, знаешь такого? - Касаткин?! Степан?! - эхом откликнулся Селянин. - Ну, сосед!.. Как же это он! Он же Юрку пацаном еще знал. На полуторке, бывало, катал не раз. Как он мог человека на шоссейке не углядеть? Двадцать пять только парню сравнялось... - Губы у Павла Антоновича задергались, голос набух слезами. - Пьяней вина был Касаткин. Гуляли они чуть не с обеда в Черемуховом логу. Высоковольтники там были из хозяйства Федора Иннокентьевича, - как бы извиняясь перед ним, произнес Сомов имя и отчество Чумакова. - Потом Степан мотанул домой. Вот и доездился лет на восемь! - Сомов засмеялся, довольный своей остротой, оборвал смех. И стало заметно, что лейтенант тоже выпивши, не так чтобы сильно, но, как говорится, навеселе. Чумаков расхаживал по комнате, ступал так тяжело и устало, что половицы поскрипывали жалобно, и говорил возмущенно: - Восемь лет! Да еще, поди-ка, с зачетами и льготами. Я бы за такое к стенке - и весь разговор! Я считаю: сел пьяный за руль, задавил человека - умышленное убийство! - Похмелью Касаткина тоже не позавидуешь!- снова усмехнулся Сомов. - Намылили ему шею лесопильщики. Я, грешным делом, отвернулся: не вижу, мол, ничего... И с вами я согласен, Федор Иннокентьевич. Может, и умышленное убийство, и стрелять таких надо. Но ведь закон есть закон. Больше десяти, а то и восьми лет не дадут. Статья 211, часть вторая гласит. Да ведь ты сам знаешь, Павел Антонович, шофер же... - Ага, гласит. Восемь лет, значит, да еще с зачетами, - начал Павел Антонович, но вдруг сорвался до полушепота: - Ты вот что, лейтенант, ты сам учти и начальству своему накажи: держите Степку этого где-нибудь за семью замками, чтобы он мне на глаза не попался... Восемь лет! Мне теперь терять нечего. Я кровь своего сына видел на дороге. Пролил ее Степан Касаткин, и смыть ее могу я только Степкиной кровью! - Ну, знаешь! - возвысил голос участковый. - Не вздумай мне самосуд учинять. Юрия все одно не воротишь, а на свою голову накличешь беду... А вскоре - два месяца только прошло - снег еще не сошел ни с Юркиной могилы, ни с Фросиной рядом с ней, вовсе свежей, - ехал Павел Антонович из Хребтовска... И как повелось у него с той январской ночи - страшился проскочить березу. Вот она - старуха, пришибленная бедой, и вот оно, то место... Павел Антонович остановил машину, смахнул с головы шапку и нажал рукой на сигнал. Застонали над дорогой и над зимним лесом автомобильные гудки. - Ту-у... Ту-у... Юрка! Сынок. Я помню. Ты всегда со мной!.. Метель взвихрилась с новой силой и словно бы из своего чрева выпихнула на дорогу ходока. Павел Антонович торопливо натянул шапку и призывно засигналил прохожему. Соболезновал: эк тебя прихватило, бедолагу. Пешком в такой хиус. Прохожий рысцой затрусил к машине, сунулся в кабину, сказал признательно: - Ох, спасибо тебе, добрая душа. Напрочь заколел я. От райцентра топаю... - Но вдруг замолк, будто поперхнулся, опасливо загородился рукой и проворно выпрыгнул из кабины. Одет прохожий был явно не по погоде: шапчонка да телогрейка на рыбьем меху. Павел Антонович удивленно окликнул: - Куда ты! Ошалел, однако, от стужи. Да стой ты! - прикрикнул Павел Антонович. - Провалишься в кювет, там снегу выше башки. И словно бы ветер простонал в ответ: - Ты... ты, что ли, не признаешь меня, Павел Селянин?.. Селянин включил фары. - Касаткин?! Степан?! - Я самый, Павел Антонович, - тоскливо подтвердил Касаткин. - Такая вот, значит, выпала нам с тобой встреча. У Павла Антоновича стало сухо во рту. Он с трудом пошевелил шеей, обшарил рукой сиденье, под которым лежал инструмент. Выхватить сейчас монтировку и... Пусть потом законники рассуждают, самосуд там, благоразумное поведение... Селянин стиснул пальцами монтировку. Но вдруг вспомнилась Клава - жена Степана. Почти каждое утро встречал ее Павел Антонович. Она вела в ясли мальчишек-двойняшек. Встречались они у ворот и расходились молча. Как незнакомые. Клава отворачивалась. Но Павел Антонович различал разлитый в ее глазах укор, будто он был виноват в ее соломенном вдовстве, ее материнском одиночестве. А мальчишки таращились на него испуганно и не по-детски хмуро. Он не раз встречал их на дороге за поселком, смирных, притихших, как бы ожидавших кого-то. А проходя по улице, Павел Антонович часто из-за забора ловил на себе их осуждающие взгляды. "Кровь за кровь!" - подогрел себя Селянин. А Степан все также понуро стоял у края дороги и смотрел на Павла Антоновича вопрошающе и тревожно, совсем как его сынишки, переступал с ноги на ногу. - Сбежал? - строго спросил Селянин. - Отпустили. Бумага при мне, честь честью. Показать могу. - Как отпустили! Тебе же восемь лет... говорили капитан Стуков и участковый. А только два месяца прошло. Суда не было еще. - А сам капитан Стуков и подписал эту бумагу собственноручно. И начальник райотдела подполковник Нестеров был при этом. "Нет в твоих действиях, Степан Егорыч, преступного состава". Попеняли, что за руль пьяным сел, бумагу пошлют в гараж, чтоб меня, значит, из шоферов... - Это как же преступного состава нет?! - переспросил Селянин. - Тебя надо не водительских прав лишать, а казнить. По твоей милости даже Юркин гробовой сон следователь капитан Стуков потревожил, тело его подымал из могилы. А ты, Степан, и участковому нашему лейтенанту Сомову, и всей дозовской смене, и мне на очной ставке признавался, что ты моего Юрия с пьяных глаз своей машиной... - Не могу толком сказать тебе этого, Павел Антонович, - вовсе тихо начал Степан, но с каждым словом голос его набирал уверенность и силу. - Сам в толк не возьму. Только есть у капитана Стукова документ из области, что я на твоего сына наехал уже на мертвого. И потому капитан Стуков говорит, что с Юрием твоим произошел несчастный случай... - Это как же, на мертвого, - откачнулся Павел Антонович от Касаткина, вцепился рукой в баранку от такой новости, сказал тяжело: - Ну вот что, Степан, раз ты уж такой везучий, садись. Не бросать же тебя в метель... - И, давая выход переполнявшей его ярости, признался: - Ну, капитан Стуков, Василий Николаевич... Хотя и большой ты начальник, а найду я на тебя управу, сверну и тебе рога... Сколько лет провел Степан за рулем, сколько поездил в такие вот студеные ночи, а не ценил, что в кабине такая благодать... Вот доберется до дому, Клава непременно сразу протопит баньку. Кости попарить не грех, смыть с себя все, что налипло на душу. Два месяца... И капитан Стуков обходился с ним строго. И обижаться не на кого - убийца. Да и самого изгрызла совесть... Степан припомнил все это и с горечью подумал: а может, Клава и не станет баньку топить. Может, у нее в такую стынь не только баньку - избу протопить нечем? Кто ей дров припас? Одна с тремя малолетками, старший - Валерка - не добытчик еще. Двое маленькие - вовсе ясельники. Степан стянул свою затертую шапчонку, обмахнул задубелой рукавицей пот со лба и трудно, со стоном вздохнул. Он думал о том, какую злую шутку сыграла с ним судьба-планида на последних километрах к дому. Когда Степан, не веря в чудо, вышел из райотдела, автобус в Таежногорск уже ушел, а следующий отправлялся утром. Степан битый час проторчал на развилке шоссе в ожидании попутной машины, но, видно, и впрямь в этот вечер нечистая сила закрыла движение на поселок. И вот когда до поселка всего ничего оставалось, а он вовсе выбился из сил, он услыхал автомобильные гудки, тревожные и надсадные, будто кто искал кого-то в кромешной тьме. И надо же - за рулем машины Павел Селянин. В страшном сне такое не примерещится. Лучше с медведем-шатуном повстречаться. А может, это в наказание?.. Степан вздохнул, теснее прижался к дверце кабины. - Ты что мостишься? - прервал молчание Павел Антонович. Говорил он медленно и глухо, словно боялся расплескать спокойствие. - Чего ты к дверке приклеился? Садись по-людски. - Он усмехнулся, будто всхлипнул, покрутил головой, спросил горько: - А почему я сигналить стал, ты понял? - Я так соображаю: увидали пешехода в метели, пожалели... Селянин долго молчал, отводил суженые злостью глаза, заговорил хрипло: - Эх, не ко времени, видно, я твоих пацанят вспомнил: удержался, чтобы монтировкой тебя не погладить. Память, значит, у тебя, Касаткин, короче заячьего хвоста. А совесть и того меньше. Не ворохнулась она на этом месте. Ты же напротив этой лесины кровь Юрки моего с гравием перемешал. Неужто позабыл?! Он ничего не позабыл. До сих пор и сам не мог ответить себе, почему не остановился, увидав на дороге людей. Ровно злой дух подтолкнул под руку, даже скорость прибавил, объезжая толпу. Потом машина подпрыгнула на каком-то ухабе и сразу же, заглушая вой ветра и стук двигателя, донеслось: - Стой, гад! Человека переехал... А он опять, ровно злой дух под руку, включил четвертую скорость... Потом была бессмысленная гонка по улицам спящего поселка. Мелькнула мысль: "Врезаться в стену - и конец..." Но увидел поставленный поперек дороги грузовик: закрыл глаза и... все-таки включил тормоз... Дверцы кабины рванули. Степан сжался у руля и вдруг встревожился: "Стекла повыбивают!" Его, как мешок, выволокли на снег, сбили с ног. Заслоняясь, увертываясь от ударов, он видел занесенные кулаки, перекошенные злостью лица. - А ну, расступись! - В гвалте Степан узнал голос участкового Сомова. - Расступись! Так и до смерти забить недолго. Мало вам одного покойничка... "Покойничка... Насмерть я, значит, его..." - Степан застонал от этой мысли. - Чего смотришь? - строго спросил участковый и по своей привычке стал наставлять: - Раньше надо было смотреть, за рулем: - Он сердито притопнул ногой и вдруг спросил, будто они на завалинке толковали: - Как же это нанесло тебя, Степан Егорович? Вроде и шофер не из последних. - Кабы знать, где убиться... - осевшим голосом проговорил Степан. - Пьяный был, вот и нанесло. - Ох, водка, водка... - укоризненно заметил участковый, но спохватился, прикрыл рот рукой, кашлянул смущенно и спросил официальным тоном: - Сколько выпили? Где? С кем? Касаткин затоптался на месте, обвел взглядом бледные в свете фар лица. И, стараясь вызвать к себе сочувствие людей, вместе с которыми ему не однажды случалось и за обновками в раймаг съездить, и в тайге шишковать, и "раздавить бутылку", стал рассказывать, как с обеда загулял с заезжими хребтовскими шоферами. Нельзя было при людях правду открыть. Перед Клавкой стыдоба... Да и какое значение имела сейчас эта правда! - Так что, сколько я выпил, сказать не могу, - закончил Касаткин. - Принимали, так сказать, по потребности. Ну, что скрывать, захмелел крепко. Не помню даже, куда и с кем ехал. Вот и нанесло... - Опохмеляться теперь лет десять придется, - строго сказал участковый. - Ты ведь насмерть Юрку Селянина... - Кого?! - Степан с трудом удержался, чтобы не сесть на снег. Ежась от нервного озноба, проговорил чуть слышно: - Как?.. Юрку?! Господи! Как же так?!.. Из-за угла вывернул мотоцикл, остановился перед участковым: - Товарищ лейтенант! Федор Иннокентьевич Чумаков и главный врач больницы послали за вами. Они там на дороге обследуют погибшего, зовут вас осмотреть место происшествия. Лейтенант Сомов шагнул к мотоциклу, но снова взвихрился снег, налетел ветер. Сомов остановился, сдвинул на лоб шапку, смачно поскреб затылок и сказал: - Сошлось все как назло. Свадьба у меня, у единственного сына. Самый разгар. - Затоптался перед мотоциклом и сказал: - Передай доктору: лейтенант Сомов по вызову товарища Чумакова там был уже, видел, что надо. Пусть теперь доктор делает, что полагается, а я напишу протокол. Все совершенно очевидно. Свидетелей вон сколько. Все своими глазами видели, как пьяный Юрий Селянин лежал на дороге, а пьяный Касаткин наехал на него. Дорожное происшествие. Тут ни Шерлок Холмс, ни эти самые Знатоки не потребуются. Тут и мы разберемся. Задержанный признает свою вину. Ты, Касаткин, как, признаешь себя виновным? Касаткин помедлил с ответом. Вспомнилась Клава, тихая, беззлобная, слова укора не слыхал от нее никогда. И ребятишки вспомнились, сыновья-двойняшки, Витька и Вовка, совсем еще малыши, старший, Валерка, только будущей осенью в школу пойдет. Каково-то Клаве придется с тремя парнями? У Клавы и специальности никакой. Как говорится, кто куда пошлет... Лет десять отмерят... Человека задавил... И кого? Юрку Селянина... На глазах рос парень. И в песочке играл, и в школу пошел, и с девчонками сумерничал на лавочках. Как Павел горе такое переживет. И Фрося... Надо же случиться такой беде... Степан переступил с ноги на ногу, втянул в себя морозный воздух и сказал твердо: - Чего же не признавать-то, гражданин участковый. Хоть и не помню я по пьяному делу, как наехал на него, но против факта не попрешь... На том и стоял Степан Касаткин на следствии в райотделе. Ответ его звучал одинаково: "Как наехал на погибшего, не помню, а что наехал - не спорю, люди видели. Моя вина..." А через полчаса, прислонив свою задубелую, колючую щеку к мокрому от слез лицу Клавы, Степан нашептывал: - Хоть на побывку отпустили к тебе с ребятишками - и на том спасибо... ГЛАВА ВТОРАЯ 1 Среди своих коллег Григорий Иванович Макеев слыл личностью сухой, желчной и крайне суровой. "Не человек, а компьютер, запрограммированный на букву закона, - говорили о нем. - Такой родного сына за малую провинность бестрепетно отправит на скамью подсудимых". А другие возражали: "Зато безвинного никогда не упечет за решетку". И лишь близкие Григорию Ивановичу люди знали, что стареющий полковник милиции давно тяжело болен, что в мальчишестве пережил он ленинградскую блокаду, схоронил там родителей и с тех черных дней понес через жизнь мучительную болезнь желудка. Вызов к полковнику Макееву капитан Денис Щербаков воспринял с некоторой надеждой: вдруг да полковник в добром расположении духа и рапорту Щербакова, на который он возлагал столько надежд, будет дан надлежащий ход. Но едва Щербаков вошел в кабинет полковника, как тот сразу же и безжалостно перечеркнул все надежды. - Прочитал я ваш рапорт, Денис Евгеньевич, - обычным своим желчным тоном начал Макеев, - и, простите, не желаю даже входить в обсуждение. Намерение ваше уволиться из органов внутренних дел и поступить в аспирантуру университета поддержать не могу. В заочную аспирантуру - сколько угодно... А в очную... - Он развел руками: - Не говоря уже о материальных утратах, и весьма для вас и вашей будущей супруги чувствительных, главное то, что вы, капитан, - следователь! На научной стезе только маяться станете. А чтобы не было у вас излишних сомнений в себе, отправляйтесь-ка прямо сегодня в командировку, в Шараповский райотдел. Есть, знаете ли, в этом райотделе старший следователь капитан Стуков. Известен он мне давно. Человек в нашем аппарате даже заслуженный. Вот этот Стуков два года назад прекратил уголовное дело по автоаварии со смертельным исходом, расценив происшедшее как несчастный случай. Между тем отец погибшего юноши принес мне на днях жалобу, требует найти виновника гибели сына. Я ознакомился с делом. Есть в доводах потерпевшего, над чем подумать. Я тоже усомнился в том, что это несчастный случай, и отменил постановление Стукова. Вам теперь надлежит установить истину. Щербаков, с трудом сдерживая в себе обиду (признает следователем, а посылает на такое пустяковое дело), спросил довольно ершисто: - А есть ли там истина иная, кроме той, какую установил Стуков? Полковник в задумчивости подвигал по столу очки и сказал: - Понимаете, Щербаков, я ведь в нашей службе прошагал все ступеньки от опера в райотделе вот до начальника следственного управления областного УВД. И остаюсь в убеждении: есть все-таки у нас, следователей, профессиональная интуиция. Она-то и диктует мне, Денис Евгеньевич, что дорожное происшествие может оказаться своеобразным айсбергом. Потому и посылаю вас, что надеюсь... - Замолк и закончил шутливо: - Ну, а если там точно несчастный случай, не постесняюсь подать генералу рапорт, чтобы отнесли ваши командировочные на мой счет. Любимую присказку полковника Макеева об айсбергах Денис хорошо знал и помнил. Но сейчас, в номере районной гостиницы, вспомнив вчерашний свой разговор с начальником, он вдруг представил себе прикосновение своих босых ног к настылому полу, знобко поежился в кровати и подтянул одеяло. И даже не хотелось думать о цели своего приезда сюда, о том, айсберг или не айсберг это давнее дорожное происшествие... Он вспомнил, что ему приснился полет в облаках под звездопадом и удивленно спросил себя: с чего бы это ему стали сниться такие нелепые сны? Может быть, потому, что прожил свои тридцать лет так заземленно, большая задолженность накопилась перед собственной судьбой. Ни падений, ни взлетов. Только перелеты на самолетах местных авиалиний... От происшествия к происшествию. "До второго пришествия", как несколько старомодно выражался его отец. И замечал грустно: "Второе пришествие проблематично. А происшествия перманентны. Следовательно, "мы, друзья, перелетные птицы". Мне же, между прочим, под шестьдесят и как никак два инфаркта..." "Ты полагаешь, я должен сменить профессию?" - безошибочно разгадывал Денис ход его мыслей. "Решай. Ты взрослый. И, как утверждают, - умный". А Елена недавно заявила категорически: "При твоем образе жизни вместе нам не быть. Провожать и встречать тебя из нескончаемых командировок меня как-то не очень прельщает". "Но милость к падшим, доктор..." - взмолился Денис. "Милость к падшим ты можешь проявлять и на кафедре уголовного права в университете. В научных статьях, в диссертации..." Денис вспомнил споры с отцом и Еленой, и номер в районной гостинице, которому еще вчера вечером он был искренне рад, сейчас, в тусклом свете февральского утра, ему показался убогим и тесным. Узкая железная койка с провисшей сеткой была на редкость скрипучей. Ему было тоскливо и одиноко в этом номере, в этом поселке. И с покорностью, впервые без внутреннего протеста, он подумал о том, что отец, наверное, прав, хотя и прямолинеен, когда говорит: "Пора тебе, Денис, кончать с этой тихой романтикой..." Но и сермяжной правды у старика не отнимешь. Глядя фактам в лицо, надо признать, что следственная работа, как бы ни ободрял его полковник, лавров не принесла. Как говорится, середняк. Нила Кручинина - советского Пинкертона, сверхпроницательного криминалиста, воспетого лет двадцать назад Николаем Шпановым, как видно, не получилось. Денис усмехнулся этому открытию и поклялся, что упорядочит свои довольно запущенные личные дела. Отбудет эту командировку, добросовестно выполнит приказание Макеева и дойдет до генерала, но переведется в очную аспирантуру. А там, чем черт не шутит, к следующей весне напишет диссертацию. Займется делом, станет читать лекции по уголовному праву будущим сыщикам... 2 - Капитан Щербаков Денис Евгеньевич. - Капитан Стуков Василий Николаевич. Денис Щербаков позавидовал выдержке Стукова: провел старик трудную для него встречу, что называется без сучка без задоринки. В полном согласии с велениями вежливости и канонами субординации. И встал, как положено при появлении старшего по должности, и улыбнулся, и руку пожал, и сесть пригласил широким гостеприимным жестом. Но в каждом слове и жесте Стукова, в каждой морщинке немолодого рыхлого лица сквозили досада и даже осуждение. И во взгляде часто мигавших глаз читалось: "Принесла нелегкая этого коллегу из области на мою седую голову..." - Рад знакомству. Полковник Макеев очень лестно отзывается о вас, - позолотил пилюлю Денис. - Благодарю. На оплывшем лице капитана Стукова не дрогнул ни один мускул. Даже взгляд не потеплел. Василий Николаевич понимал, что старший следователь областного УВД капитан Щербаков совсем не повинен в отмене полузабытого в текучке дел постановления по факту гибели Юрия Селянина. Послало его начальство. Вот он и явился в Шарапово. Оценивающе оглядел Дениса и решил: "Нет, такой не разделит его точку зрения, как пытался успокоить Василия Николаевича подполковник Нестеров, такой буквоедствовать станет, землю рыть, чтобы только доказать правоту своего высокого начальства, поверившего вдруг не опыту Стукова, а воплю ополоумевшего от горя Павла Селянина. В другое время Стуков осадил бы себя: какие резоны у него думать так плохо о приезжем коллеге, таком же, как и он, офицере милиции. Но сейчас ему было приятно думать так плохо о незнакомом капитане Щербакове, жалеть себя и возмущаться даже и самим полковником Макеевым. Стуков откинулся на спинку стула, в упор разглядывал Щербакова с усмешкой. Вот сидит он перед ним, выпятив подбородок, светлые глаза из-под очков в позолоченной оправе так и стригут. Благоухающий сидит после бритья, розовощекий, уверенный в себе, в своем праве подправлять, менять продуманное... Такой небось ни разу в жизни не глотал голодную слюну, не растягивал на несколько раз зачерствелую краюху хлеба, не месил грязь в рваных опорках, не донашивал латаный-перелатаный отцовский пиджак. Такому все готовым на блюдечке поднесли: и сытость, и уют, и университетский "поплавок", и капитанские звездочки на погоны. В этаком-то хрупком возрасте... А он, Василий Николаевич Стуков, за свои немалые уже годы выше глаз похлебал всякого лиха, и горького, и соленого, и горячего до слез. К тридцати годам, в возрасте этого пижона, он только до погон младшего лейтенанта дотянулся. Один просвет, одна звездочка... Так-то... И все-таки это был просвет в его жизни. Стуков видел себя сейчас то в кабине ЧТЗ на дальнем поле родного колхоза, то в свежевырытом окопчике у лафета противотанковой пушки. И на экзаменах в заочной юридической школе он видел себя. И хотя тогда ему уже подкатывало под тридцать, и на заношенном кителе горели ленточки наград и нашивки за ранения, дрожал на экзаменах бывший сержант как пятиклассник: выпадет или нет счастливый билет. Выпал! Получил бывший сержант высокое право пребывать в этом кабинете, за этим столом. Так неужели он употреблял свою власть во зло людям, неужели не заслужена репутация, пусть в границах всего лишь района, но прочная репутация строгого и справедливого следователя. Но высказать все это заезжему человеку было невозможно, и Василий Николаевич, сознавая, что молчание уже становится неприличным, вздохнул, отвернулся от Щербакова и посмотрел в окно на улицу в рыхлых сугробах, по которой тридцать с лишним лет вышагивал на службу в райотдел, улицу, на которой ноги помнили каждый ухаб. Посмотрел на присаженные снегом домики: их обитателей он всех знал в лицо, знал многие подробности их жизни, и они знали его, старшего следователя капитана Стукова, и - он истово верил в это - относились к нему с почтением. Наконец Стуков очнулся от своих дум, сказал печально: - Да, тридцать пять лет я на службе, в кабинете этом, при исполнении. Бит, терт и молот на всех жерновах. Не стану кривить душой, и доследования случались, и оправдания в судах, и прекращение дел. Воспринимал самокритично. Делал надлежащие выводы, А тут как про отмену своего постановления узнал, ровно кто меня обухом огрел по темени. Который день будто не в своей памяти хожу. Душу гложет стыдоба... Неужто в этот раз просмотрел чего, склевал старый воробей дармовую мякину. - Стуков подался через стол к Денису, понизил голос, продолжил доверительно: - Да ежели у меня хоть грамм сомнений был в причинах гибели Юрия Селянина, я бы не стал дожидаться вашего приезда, до Генерального Прокурора дошел бы, вел бы следствие хоть три года, пока бы не доискался до истины. Ведь Стукова в районе стар и мал знает. И у всех капитан Стуков в авторитете. Такая в службе здесь, в глубинке, особенность. Просматриваемся со всех сторон... В другую минуту Денис шуткой постарался бы рассеять тягостное настроение Стукова, но сейчас, когда сам полной чашей испил досаду за себя, он не годился в утешители. Сначала не без скепсиса: ищет самооправдания, а затем с участием слушал Щербаков исповедь Стукова и думал о том, что этот капитан давно уже вышел из капитанского возраста, но, судя по всему, не обойден славой Шерлока Холмса районного масштаба. И вот сейчас, когда эта слава в зените и старослужащему следственной службы перед отставкой и выходом на пенсию забрезжила майорская звездочка, на его седую голову обрушилось доследование дела, которое он считал "железным". Теперь старик опасается, что его надежды на почетную отставку находятся под угрозой... Сколько таких Стуковых встречал он в скитаниях по районам. Они раздражали Щербакова самоуверенностью и упорством в отстаивании своих позиций, а случалось, и заблуждений. А Василий Николаевич Стуков слабо улыбнулся Денису, вздохнул и сказал, не скрывая обиды: - Отзывается, говорите, лестно обо мне наш полковни... А вот не согласился с моей версией о несчастном случае, командировал вас, товарищ капитан, ворошить "битое" дело, хотя мы с вами и в одном чине. - Случается, - попробовал успокоить Денис. - Но вообще-то я рад, Василий Николаевич, что вместе станем ворошить. Ведь вы, так сказать, абориген. Знаете районные условия и всех действующих лиц досконально. - То-то и есть, что районные, - злорадно подхватил Стуков. - Вы в областном управлении озираете всех с больших высот. А спуститесь-ка на грешную землю, в нашу обстановку. Районную... - И чем же они так сложны, - усмехнулся Денис, - эти ваши "районные будни?" - А тем и сложны, что районные, тесные. Здесь расстояния невелики. Что бы где ни стряслось, район гудит назавтра, - он окинул Дениса пытливым взглядом - понимает ли тот подтекст его речи? - и продолжил напористей: - А тут не рядовой случай - погиб парень, да еще на глазах многих людей. Все только твердили: Касаткин задавил Юрия Селянина. В таком гуде нашему брату следователю не оглохнуть мудрено. Да еще сам Касаткин с его признаниями и раскаянием, - Стуков замолк, вспоминая те давние дни, и продолжал откровенно: - А я ведь не оглох, не поддался слепой очевидности, не допустил произвола. Навеки стал врагом Павлу Селянину, но эксгумировал тело его погибшего сына, подверг комиссионной областной экспертизе. И спас свободу Касаткину... Денис, заражаясь горячностью и гордостью Стукова за свою следовательскую честность, не удивляясь быстрой смене своего настроения и отношения к этому, видимо, совсем не простому и неоднозначному человеку, проговорил: - Да, Василий Николаевич, в областном управлении все, кто знакомился с делом, по достоинству оценили вашу удачу. Перед глазами Дениса снова как бы открылись страницы знакомого дела. Уважаемые в области судебно-медицинские эксперты писали: "Причиной смерти Юрия Селянина является глубокая прижизненная травма правой лобно-височной кости. Эта травма может быть следствием сильного удара по голове Юрия Селянина твердым тупым предметом. Не исключено нанесение травмы выступающими частями движущейся автомашины. Не исключено также приведшее к смерти повреждение головы Юрия Селянина, полученное при ударе о дорожный грунт в результате падения... Перед наездом автомашины Касаткина погибший лежал поперек дороги на правом боку, что исключает возможность смертельного повреждения правой лобно-височной кости Юрия Селянина в результате удара колесом автомашины под управлением Касаткина. Хотя удар баллоном автомашины по телу Юрия Селянина, судя по материалам дела, свидетельским показаниям, действительно имел место. В результате тело Юрия Селянина изменило первоначальное положение, оказалось лежащим вдоль дороги, и шапка слетела с его головы. Случаи, когда колесо автомашины не переезжает тело, а отталкивает его от себя в сторону, - известны. С учетом единственной прижизненной травмы правой лобно-височной кости, отсутствия других повреждений на теле и одежде пострадавшего, отсутствия следов протектора на теле Юрия Селянина, следует считать, что переезда Юрия Селянина автомашиной Касаткина не произошло. Вывод: к моменту наезда колеса автомашины под управлением Касаткина на лежавшего на дороге Юрия Селянина последний был уже мертв..." Денис как бы наново перечитал этот основной в деле о гибели Юрия Селянина документ. И хотя все еще не мог заглушить в себе чувство признательности к профессионализму седовласого капитана, все же остудил себя: полковник Макеев командировал его сюда не для реверансов и комплиментов. Да и нельзя не признать, что в данном деле Стуков все-таки проявил себя не безупречно. Двинулся было правильным путем, да пошел на компромисс с самим собой и замер, остановился на полдороге... Денис вздохнул и проговорил с мягким укором: - В материалах экспертизы сформулированы три возможных причины гибели Селянина: удар по его голове твердым тупым предметом, травма от выступающих частей движущейся автомашины и, наконец, повреждение головы, полученное при ударе о дорожный грунт в результате падения... Вы же, Василий Николаевич, справедливо сняв обвинение с Касаткина, почему-то напрочь исключили возможность умышленного удара Селянина по голове преступником и возможность наезда на него автомашины не Касаткина, а другой, которую видел с крыльца слесарки ДОЗа свидетель Яблоков, кстати, почему-то так и не допрошенный вами. А избрали из возможных трех вариантов наиболее простой и, простите меня, легкий для завершения следствия - вариант падения погибшего на дорогу. Стуков, воспрявший было и даже как бы помолодевший от ободряющих слов Щербакова, снова поник, отвернулся к окну, невидяще уставился на заснеженную улицу. - Прочитал, значит, не так... - наконец сказал он сварливо. - Не было вас на мою беду рядом консультантом. - Да если б только на вашу, - с обычным холодком в голосе подчеркнул Щербаков. - На вашу, на беду то есть. Общая наша беда в том, что Юрий Селянин два года как мертв, а причины его гибели, увы, не ясны совершенно. Его отец, несмотря на угрозы в ваш адрес, спохватился поздненько и подал жалобу в УВД лишь месяц назад. Стуков, отдуваясь, как после парной бани, не преминул уколоть: - Я вижу, что в отличие от меня, грешного, вас, товарищ Щербаков, более всего устраивает первая версия - умышленный удар по голове Селянина неизвестным злодеем. Я разумею: для вашей следовательской репутации раскрытие такого дела, да еще два года спустя, куда как престижно. Да только такого не может быть. Я тридцать пять лет в этом районе в нашей службе и могу заявить официально: примерно четверть века уже не было у нас в районе умышленных убийств. Бытовые, в пьяных драках, случаются. А от умышленных, как говорят, бог милует... Кто и за что станет убивать парня, за которым не значится ни доблестей особых, ни пороков. На грабеж, согласитесь, не похоже. Даже зарплата, которую он получил в тот день, оказалась при нем. Из ревности? Так вроде бы ревновать не к кому... - Стуков уже победоносно посмотрел на собеседника и продолжал увереннее: - Какую же я, Денис Евгеньевич, версию должен был принять, когда весьма и весьма уважаемый в наших краях хозяйственный деятель Федор Иннокентьевич Чумаков, допрошенный мною в качестве свидетеля, и еще добрый десяток совершенно объективных людей в один голос показали, а экспертиза подтвердила, что покойный незадолго до своей гибели находился в тяжелой степени опьянения и даже учинил дебош в вечернем кафе, прерванный Чумаковым. - Однако свидетель Яблоков, который писал свои жалобы независимо от Селянина, трактует эти события по-иному. - А, что там Яблоков!.. - с раздражением отмахнулся от слов Щербакова Стуков, словно бы отпихнул от себя настырного свидетеля. - Я уже докладывал вам про районные условия. И расстояния здесь невелики, и отношения между жителями весьма близкие. Яблоков родственник Касаткину и Селянину. Вот вам и объективные свидетели. И то ли сердце его вдруг приоткрылось справедливым укорам Щербакова, то ли зашевелилась в нем следовательская совесть, которой он гордился и за которую больше всего ценили Стукова начальники и коллеги, но вспомнилось... Кузьма Филиппович Яблоков, непривычно раскрасневшийся, почти яростный, чуть не с кулаками подступал к столу Стукова: - Неправое дело сотворил ты, Василий Николаевич, уважаемый товарищ капитан Стуков! Воистину, как в старину говорили: "Когда бог захочет наказать, то прежде всего отымет у человека разум!". Вот сейчас ты и не по разуму и не по совести своей поступил. Попомни меня: каяться еще будешь за то, что прикрыл следствие о гибели Юрия Селянина... Стуков, слегка опешив от такого натиска, сказал оскорбленно: - Я не "прикрыл следствие", а прекратил дело на основании авторитетного заключения областных судмедэкспертов. - Авторитетного... Почему же ты меня на следствие на свое из командировки, из Хребтовска, не вызвал? Ведь всем известно: я последним встречался и разговаривал с Юрием Селяниным. И поклясться могу: шел он твердо, не качался, не падал. Так ответь ты мне: с чего бы это ему лечь посередь дороги? И другую автомашину с крыльца дежурки я видел, навстречу Юрию неслась она. Как же можно следствие закрыть, не удостоверившись, что не та машина Юрия сбила? А он, Стуков, сказал твердо: - Зачем же мне тебя, товарищ Яблоков, надо было из командировки вызывать? Кидать на ветер государственные деньги, когда двадцать человек видели и подтвердили и сам Касаткин признался, что наехал он на лежавшего на дороге Юрия Селянина. - Вот именно, что лежавшего, - запальчиво возразил Яблоков. - А с чего бы лечь ему на дорогу? Не задал ты ни себе, ни другим этот вопрос. - То-то и есть, что задал, - победоносно усмехнулся Стуков. - Самому Федору Иннокентьевичу Чумакову. Он ведь тоже видел твоего родственничка незадолго до его гибели. Пьян в стельку был твой Юрий Селянин. Вот и весь ответ. - А мне на свои глаза свидетелей не надо! Не мог он свалиться на дорогу. Рабочее честное слово даю тебе: хоть и уважаю тебя, а писать на тебя буду до самой Москвы. Пока не добьюсь, чтоб следствие провели по всей форме и выслушали меня тоже. Денис, снова удивляясь многоликости этого человека и с трудом сдерживая закипавшее в нем раздражение, сказал: - Я обещаю вам опираться только на факты и прошу вас, по долгу службы, помочь мне в этом. - Что же, буду помогать в меру сил и со всем старанием, согласно дисциплине. Но душевно принять и одобрить ваше доследование, виноват, не могу. Дело, которое вы прибыли вершить, по моему понятию, пробороздит душу не одного человека, породит нежелательные суждения среди граждан о местных правоохранительных органах. - Об органах?! - жестко спросил Щербаков. - Или конкретно о следователе капитане Стукове? - Правильно. И о Стукове тоже. Я себя от нашей службы не отделяю. Меня критикуют - службе урон. Однако позвольте договорить... Однобокая, говорите, истина? Может, и так. Мне спорить не приходится. Поскольку я мотивировал ее в постановлении о прекращении дела. И как теперь выясняется - попал впросак... - Стуков вдруг улыбнулся, видно, обрадовался осенившей его мысли и продолжал ершисто: - Однако ведь и ваша, товарищ капитан, истина, которую вы найти стремитесь, не объемнее моей. Простите за откровенность, истину вашу еще доказать надо, она щупальца тянет ко многим людям. - Простите, что за сложные ассоциации? - А никаких ассоциаций, - горько усмехнулся Стуков. - Об одной стороне доследования я уже толковал вам. Про авторитет и местных следственных работников, что поколеблет его ваше доследование и породит нежелательные суждения среди граждан. Другая сторона - это Селянин Павел Антонович. Фрося-то его, будет вам известно, на месяц всего пережила своего сына. И Павел стал форменным стариком, хотя ему чуть за пятьдесят, и забутыливать стал. - Стуков даже привстал от возбуждения. - Не помню кто, но мудрый кто-то говорил: "С горем надо переспать..." Так вот, Селянин за два года переспал со своим горем семьсот раз. Только-только свыкаться стал со своей бедой, а тут вы с вашим доследованием. Допросы, расспросы, напоминания. Душу ему опять бередить. Как я понимаю, не исключена еще одна эксгумация тела Юрия Селянина? - Возможно. - Вот-вот, возможно. Стало быть, опять Павла Антоновича на погост к сыновней могиле приводом вести. "Наверное, Стуков житейски в чем-то прав, - озадаченно думал Щербаков, - но только житейски. А по большому счету, перед законом?" - Вы хотите отменить дополнительное расследование? Слишком ярко живописуете неприятности от него для Селянина. Стуков понимающе посмотрел на своего рассерженного оппонента, но сказал почти кротко: - И не только для Селянина, Денис Евгеньевич. Касаткиных возьмите. Ту же Клаву. Она ведь за два года успокоилась за мужика. Я уж про самого Касаткина не говорю. Каково будет ему снова возвертаться в подследственные. - А почему непременно Касаткину возвертаться? - Денис намеренно ввернул это словечко из лексикона Стукова. - Откуда такая уверенность? Вдруг да не ему, а кому-то другому?.. - Это кому же другому? - Стуков засмеялся и закрутил головой, будто от малютки услыхал забавную нелепость. - Ох, да и фантаст же вы, оказывается. Прямо Жюль Верн. Денис уже не сочувствовал личным и служебным проблемам капитана Стукова с его житейской смекалкой и упрямством. Денис холодно сказал: - Не знаю, как насчет фантазии. Но объективность и всесторонность необходимы нам крайне. Кто даст гарантию, что банальное дорожное происшествие, как напутствовал меня один весьма знающий товарищ, не является всего лишь внешней оболочкой событий? Кто поручится, что простой по виду несчастный случай не маскирует собою более опасного преступления?! Ведь полковник отменил ваше постановление далеко не по формальным мотивам. Стуков горестно вздохнул и отвернулся к окну. Невидяще глядя на улицу, огорченно подумал, что не стоит тратить слова, чтобы в чем-то поколебать Щербакова. Такой родного отца не пощадит ради параграфа законоустановления. - Что же, давайте исполнять, как вы изволите выражаться, веление закона, - неожиданно устало сказал Стуков. - Давайте осмысленно, как вы настаиваете, отвернемся от очевидной для всего района очевидности и примем за версию бредни свидетеля Яблокова о том, что с крыльца дежурки ДОЗа тот якобы видел прошедшую навстречу Юрию Селянину грузовую автомашину, за рулем которой сидел Игорь Постников. Давайте поверим Яблокову, возьмем Постникова на цугундер. То-то Постникову это в масть. Он, к слову сказать, уже два года как от нас уехал, в областном центре на хорошей должности, семья у него чудесная. Кстати, Постникова я тоже имел в виду, когда говорил о моральных издержках дела, которое вы прибыли вершить. "Вы что же, отменить хотите дополнительное расследование?" - едва не выпалил Денис, но ответил холодно и чуть возвысив голос: - В общем, товарищ Стуков, вы довольно верно определили цену начатого доследования. Но ведь вы - юрист. Ваше постановление отменили не по формальным мотивам, а потому, что не исследованы важнейшие обстоятельства гибели Юрия Селянина. Находясь в плену очевидности, вы даже не допросили свидетеля Яблокова. Машина Касаткина наехала все-таки на лежавшего без движения человека, и на теле погибшего нет следов протектора, и цела одежда погибшего, а судебно-медицинская экспертиза всего лишь не исключает того, что причиной гибели Селянина была автотравма. Как видите, дорогой коллега, набирается довольно много вопросов и упущений. И мне кажется, что моральная цена истины в таком деле оправдывает названные вами моральные потери. - Ну что же, полковнику и вам, как говорится, с горы видней. Наше дело солдатское... ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1 За мутной наледью бокового стекла газика проступали гребни бесснежных холмов, черные космы зимних сосен, оголенные березки и осины, сползал в кювет колючий кустарник. А над кюветами, словно застывшие волны, вздымались сугробы. Скоро Таежногорск. Капитан Стуков все-таки не зря витийствовал перед Денисом. Заронил-таки в его душу семена скептицизма. И не было сейчас в душе капитана Щербакова ни привычного азарта перед началом расследования, ни уверенности в своей бесспорной правоте перед законом и перед всеми, чей покой будет потревожен его действиями. - Все. Приехали, - сказал сидевший за рулем газика сержант Родченко из местного райотдела. - Вот она, береза эта. Возле нее тогда все и получилось. Денис, отрешаясь от невеселых мыслей, ступил на гравий. Обочь дороги нависла ветками над сугробом горбатая почернелая береза, - Выбрал же Юрка Селянин место, где смерть найти. Как говорится, нарочно не придумаешь, - покачал головой сержант. - Самое уродливое дерево в округе. И молнией его обжигало, и к земле пригнуло, а спилить жалко: вдруг воскреснет. - Родченко задумался, словно бы о судьбе березы, но заговорил о другом: - Юрка-то, не тем будь помянут, шибко беспутно жил последний год и помер как-то чудно... Если по всей правде, никак не возьму в толк, с чего бы он середь дороги завалился. Что греха таить, пил много, последний год особенно, но только памяти не терял и на ногах стоял твердо. - А злобствовал на кого в пьяном виде? - Да как сказать? На всех. Ходил сам не свой. Вроде бы жениться самая пора, собой он был не из последних, любая девка не отказала бы ему. А он, может, оттого и не в себе был, что вдвоем с Николаем Матвеевым присохли к Татьяне Солдатовой. Везде они втроем бывали. Она вроде бы на Юрку сначала глаз положила, а потом дала от ворот поворот. Денис не без сожаления думал о том, что протоколы допросов бессильны передать интонацию свидетеля и обвиняемого. Ведь нигде в деле не отражены подробности, которые сейчас привел милицейский сержант. Или Стуков счел их мелочами, не заслуживающими внимания? Или не сумел расположить к себе душевно допрашиваемых? Между тем в горячности и категоричности тона сержанта Родченко, практически не допускавшего для Юрия Селянина возможности вдруг лечь на дорогу, куда больше того, что один писатель метко назвал "информацией к размышлению" Значит, не все в районе приняли официальное объяснение причины гибели Юрия Селянина. Стало быть, прав Стуков: хотя моральная цена доследования и тяжела и велика, но и доследование это все-таки нужно и важно многим людям. - Вы, Родченко, конечно же, не можете помнить: была ли в тот день дорога очень скользкой? - Конечно, товарищ капитан, любой шофер не может упомнить, где и на каком гололеде занесло его машину. Но ту ночь все-таки помню. У нас ведь не Чикаго, где каждую минуту человек отдает концы. Такое происшествие, как с Юрием Селяниным, на моей памяти - первое. Так что помню. Метель была много дней. Снегу намело, можно было и поскользнуться. Денис слушал сержанта и внимательно смотрел на березу: если бы она могла поведать о том, что случилось здесь два года назад! А может быть, нет их, никаких ответов, кроме тех, что зафиксировал в деле капитан Стуков? - Изучаете место происшествия? - по-своему истолковал молчание Дениса сержант. - Только какие теперь тут следы. Две зимы пролетели и два лета. И снегом следы присыпало, и ливнями ополаскивало. Денис, удивляясь тому, что сержант словно бы читает его мысли, спросил: - Сильно изменилось это место с тех пор? Сержант осмотрелся и сказал рассудительно: - Чему тут меняться-то? Пожалуй, только та перемена, что в заплоте ДОЗа, вон там, за кюветом, дыру заделали. А тогда человек в нее свободно пролезать мог. - Значит, вы, товарищ сержант, бывали на месте происшествия? - Я сразу лейтенанта Сомова привез на мотоцикле. Юрий лежал вдоль дороги, мертвый уже. А поза у него была такая, ровно бы он споткнулся на бегу и упал. Хотя, я говорил уже, дорога была не скользкая. 2 Калитка отворилась, и Павел Антонович Селянин из-под лохматых бровей зорко оглядел Дениса, потом его служебное удостоверение и спросил угрюмо: - С чем прибыли, товарищ капитан, на мое пепелище? Щербаков, проникаясь все большим сочувствием к человеку, не по своей вине оказавшемуся на склоне лет "на пепелище", мягко сказал: - Приказано мне, Павел Антонович, проверить и оценить все обстоятельства гибели вашего сына. Начальник следственного управления УВД облисполкома отменил по вашей жалобе постановление местного следователя о прекращении уголовного дела по факту гибели Юрия Селянина. - Так. Есть все-таки на земле правда, или, сказать по-старинному, достигли мои молитвы божьих ушей... Пусть теперь капитан Стуков постоит "смирно" перед старшим по должности да предъявит свои умозаключения... - Тяжело вздохнул и продолжал сожалеюще: - Хотя, к слову сказать, я тоже медленно запрягал. Первый год подкошенный бедою был шибко: легко сказать, в один месяц остался полным бобылем... А второй год, честно признаться, сомневался, что есть где-нибудь правда. Думал, ежели уж сам Стуков отмахнулся, кто же на высоких-то этажах меня услышит... Да. Ну, а тут Кузьма Яблоков, дай бог ему здоровья, прямо-таки насел на меня: стучись, мол, в область... Словом, пожалуйте в дом... В небольшой опрятной комнате Павел Антонович прервал сильно затянувшуюся паузу и спросил настороженно: - Чего о нем говорить, о Юрке? Все, что надо, сказали при его погребении. Даже товарищ Чумаков держал речь. - Вздохнул и пояснил: - Это вот и есть комната покойного сына. Соблюдаю все, как было при нем, до его последней ночи. А вернулся он уже не сюда, а в залу... Денис обвел взглядом комнату: нельзя было поверить, что она нежилая. Но как ни силился найти в ней нечто, свидетельствующее о каких-то индивидуальных душевных привязанностях Юрия Селянина, не нашел ничего. Тщательно застланная расписным покрывалом кровать. Под ней черные чушки гантелей. Платяной шкаф с зеркалом, Небольшой письменный стол, несколько стульев вдоль стен, на тумбочке магнитофон и проигрыватель, над столом книжная полка. На столе фотографический портрет Юрия. Денис сразу узнал его, хотя до этого видел лишь приложенные к делу посмертные снимки. А этот Юрий, живой, полный сил, весело смотрел на следователя большими, широко открытыми глазами. Впрочем, так ли уж беспечен и весел этот светловолосый парень? Наверное, старался предстать перед объективом жизнерадостным. Но затаилась меж густыми бровями скорбная бороздка. Что пропахало ее? Безответная любовь? Размолвка с другом? Крушение романтических надежд на быстрый жизненный успех? Или у такого открытого, обаятельного парня была какая-то очень глубокая от всех тайна? - Ну, нагляделись? И каков же он, по-вашему, есть? - Голос Павла Антоновича звучал деловито и спрашивал он, как о живом. - Что же, неплохой малый, - искренне сказал Денис. - Веселый, должно быть, добрый. Только вот, по-моему, угнетало его что-то, какая-то потаенная печаль. Не замечали? Павел Антонович, как бы не слыша вопроса, обрадованно подхватил: - Уж что хорош, то хорош, слов нет. И веселый, правильно, компанейский. В любой компании - первый заводила. И спеть, и сплясать, и на магнитофоне музыку запустить. И сыграть, что твоей душе угодно, на каком хочешь инструменте. - А выпить? - осторожно напомнил Денис. В материалах дела о пьянстве Юрия Селянина, за исключением описания предсмертного хмельного дебоша, не упоминалось. Только констатация факта в акте судебно-медицинской экспертизы. И в постановлении о прекращении уголовного дела: "Юрий Селянин, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, потерял на ходу равновесие, упал и от удара о дорожный грунт получил смертельную травму правой лобно-височной кости... Павел Антонович внимательно посмотрел на портрет сына, точно советовался с ним, как ответить, сказал недовольно: - Ну и вцепились вы, по-бульдожьи прямо. Подавай вам признание, что был Юрий алкашом. Так ведь не был, не пытайте. Любого в поселке спросите, не станут возводить на него напраслину. Хотя контора-то ваша ведь не на облаке, знаете, что по нынешней поре, ежели где компания собралась, заделье там какое, торжественное событие или просто молодежь сойдется потанцевать, покрутить магнитофон, как тут обойтись без бутылки. И когда у нас сходились, мы с Фросей выставляли всегда. Ведь не скупые и не беднее других. - Пусть так, Павел Антонович, - прервал его Денис. - Поймите, я не хочу набросить тень на вашего сына, но мне надо точно знать: бывало ли так, что ваш сын терял контроль над собой? - Перебор может быть у каждого, - философски заметил Павел Антонович. - Но вообще-то Юрка знал меру, - задумался, поскреб рукою в затылке и вдруг сказал: - Хотя не стану врать, товарищ областной следователь, последний год Юрка к водочке прикладывался почаще и домой приходил потяжелее. Теперь я так понимаю: видно, было предчувствие, чуяло его сердце, что недолго тешиться осталось. Вот и заливал душу... Так что вполне могло получиться, что переложил в тот вечер сверх меры. - Стало быть, и вы, Павел Антонович, допускаете, что Юрий упал на дорогу вследствие тяжелого опьянения? Тогда в чем же ваше несогласие с позицией капитана Стукова? Павел Антонович не ответил, смотрел в окно на присыпанный снегом двор, плотно запертые ворота. Добротные, старые ворота. Которые, однако же, не уберегли хозяина от беды. Теперь эти задраенные наглухо доски как бы стерегли его горе, отгораживали от людей, делали пленником прошлого. Вот Павел Антонович зашевелился, как бы пробуждаясь ото сна, и привел решающий аргумент в пользу Юрия: - Был бы Юрка мой забулдыгой, разве ходил бы в таком авторитете у Федора Иннокентьевича Чумакова? В материалах дела Денис читал протокол допроса бывшего начальника Таежногорской передвижной механизированной колонны "Электросетьстроя" свидетеля Чумакова Федора Иннокентьевича, который вместе с рабочими ночной смены ДОЗа был в тот вечер на месте происшествия и первым вызвал по телефону милицию и врача. Щербаков понимал, что столь значительный в масштабах небольшого района хозяйственный руководитель пользовался всеобщим уважением, почти поклонением. Добиться его расположения непросто. И Денис, не скрывая удивления, спросил: - А на чем держался этот авторитет? Юрий был экспедитором в отделе снабжения. Согласитесь, в передвижной механизированной колонне должность не самая видная. - А это вы уж у самого Федора Иннокентьевича спросите, - отрезал Павел Антонович. - Он сейчас в больших чинах в областном центре. - И засмеялся колюче: - Все вам вызнать надо: отчего да почему?.. Конечно, каждый человек - человек. Так ведь не каждый каждому мил и угоден. С одним всю жизнь готов идти в обнимку, а на другого и глянуть тошно. Так вот, вошел Юрий в душу Федору Иннокентьевичу. Может, веселостью приглянулся парень, может, сообразительностью, расторопностью. Каждому большому начальнику приятно, чтоб у него под рукой был верный человек. Вот и вся причина. А уж что отличал Федор Иннокентьевич Юрия, что обласкан был им Юрка - это точно. И нам, родителям, было лестно, что видный такой человек с нашим сыном, как с ровней... Снова, как вчера и капитан Стуков в своих предостережениях, Павел Антонович в отповеди Денису был житейски прав. Мы действительно не вольны в своих симпатиях и антипатиях, влечении и неприязни. Но неужели житейская правота всегда в таком непримиримом конфликте с элементарной логикой? Ведь стоит отвлечься от расхожей мудрости: "Не по-хорошему мил, а по-милу хорош..." и поискать убедительную причину тяготения всесильного в районе хозяйственного деятеля к заурядному, в общем-то, выпивохе парню-экспедитору, и вопрос - почему погибший был обласкан Чумаковым? - повиснет в воздухе... Денис вздохнул и сказал: - Что же, будем считать, что Чумаков просто любил вашего сына, любил - и все. И мысленно заключил: "Так сказать, влечение - род недуга..." - И сразу предложил иную тему: - У вас ведь есть еще сын, Павел Антонович, - и осторожно прокинул: - Почему бы вам не поехать к нему? - Есть старший сын, Геннадий, - сумрачно сказал Павел Антонович. - Он от меня давно отрезанный ломоть: почитай, уж лет десять рыбак в Находке. На берегу и не живет почти, чуть ли не целый год в океане. Ко мне он не переедет. Куда ему от рыбалки своей и от деньжищ этаких. А я - правильно - одинокий. Только я от могил Юрия и Фроси никуда не могу. И права не имею такого, чтобы покинуть их, пока мои кости не лягут рядом. Я, будет вам известно, редкий день у этих могил не сижу, мысленно не перемолвлюсь с покойными. 3 Степан Касаткин снова крутил баранку, колесил на своем ЗиЛе по хребтовским и шараповским дорогам. И дома вроде бы все ладно, все по уму. Клава - нет ей цены - так старалась после его возвращения. И приласкать по-молодому, когда ребятишек нет в избе, и накормить повкуснее, и отбирала у мужа всякую работу по хозяйству. Можно бы и отдохнуть, отмякнуть душой, позабыть о давних черных днях. Тем более, что и срок-то не велик, что провел под стражей, и кончилось все - спасибо Стукову - по-доброму. А вот остался шрам на сердце. И мысль гложет, ночами грызет прямо: над Стуковым-то много всякого начальства. Запустят наново грозную свою машину, и не устоит Стуков, и сметет злым ветром и Клаву, и ребятишек, и его... Ведь многие в поселке смотрят на него волком: убийца, автолихач, а от наказания ускользнул. Так что все может статься: Павел Селянин грозит и Яблоков пишет... Когда однажды застучали в дверь - Степану послышалось очень громко и властно, - он выглянул в окно: у ворот стоял милицейский газик. Сердце ухнуло куда-то вниз. Вот оно, сбылись страшные сны... Степан обреченно побрел в сени, ожидая увидеть капитана Стукова. Но на крыльце стоял не Стуков, а давний знакомый Касаткина, райотдельский водитель сержант Родченко. - Собирайся, Касаткин, едем. Начальство ждет. В знакомом уже Касаткину кабинете кроме капитана Стукова сидел у стола человек в штатском костюме и с любопытством рассматривал его из-под узеньких стеклышек очков. - Здравия желаю, гражданин начальник! - как только смог бодро сказал Степан. - Доставлен, значит, по вашему приказанию. Но капитан Стуков подошел к нему и, чего за ним отродясь не водилось, взял за плечи и даже встряхнул: - Степан Егорович, равные мы с вами люди. Я, как вам известно, Василий Николаевич, а это - Денис Евгеньевич Щербаков. И не доставлены вы к нам, а приглашены для беседы с капитаном Щербаковым. Денис поймал себя на том, что в этот миг завидует Стукову. Наверное, в детективных романах здорово преувеличивают радость следователя, когда он после долгих поисков, многих ошибок настигает матерого преступника, когда следователь, покружив по лабиринтам хитросплетений своего противника, может сказать ему: "Вы полностью изобличены в совершенных вами преступлениях. Мне остается лишь напомнить вам, что чистосердечное раскаяние облегчит вам душу и участь в суде". Конечно же, это радость следователя. И немалая. Нельзя не испытывать гордости за свое профессиональное умение, проницательность, сметку. Гордости и радости от того, что не без твоих усилий в этой разноликой жизни стало чуточку меньше зла... И все-таки, наверное, для следователя куда большая радость сказать, как два года назад Стуков сказал Касаткину: "Ознакомьтесь с постановлением о прекращении в отношении вас уголовного дела. Можете быть совершенно свободны". Да, разорвать цепь грозных улик, вернуть человеку свободу, право на самоуважение и уважение других - это высшая радость следователя! А пока не только радость, но и стимул к работе. Потому что все-таки есть некто виновный в гибели Юрия Селянина. И предстоит до конца пройти путь до этого некто, чтобы исчерпывающе ответить на вопрос: стал ли Селянин жертвой несчастного случая или пал от руки убийцы?.. Значит, снова, уже в который раз, не выполнить своих обещаний отцу и Елене! Сегодня же дать телеграмму в УВД с просьбой о продлении командировки... - Товарищ Касаткин, - улыбнулся штатский, - а вы в прошлый раз сказали капитану Стукову неправду. - Это какую же неправду? Сказал все как есть, как было... - Где же, как было? Не такой вы человек, чтобы в подворотне "соображать на троих" да еще не помнить: где, с кем и сколько выпили, как доказывали тогда. Вот и скажите честно: кто, где и зачем напоил вас в тот вечер? - Кто?! - Касаткин помолчал, потом, набравшись решимости, усмехнулся: - Должно быть, и верно - вы видите сквозь землю... Короче, проклял я тот день и час, когда к нашему Бочонку согласился ехать на именины. - К Бочонку? - переспросил Стуков. - Это к Жадовой, что ли? Впервые слышу от тебя... - К ней, - замялся Касаткин. - Теперь я уж вам, как на духу... Еще со времен службы в армии Касаткин усвоил правило: не мельтеши перед глазами начальства, понадобишься, оно само найдет тебя, возвысит, покарает. Так Степан и работал в своем гараже, за спины товарищей не хоронился, но и не высовывался, дорогу не заступал никому. А потому январским вечером два года назад, когда он припозднился на работе и к нему вдруг подошла с тяжелой сумкой в руках неведомо как очутившаяся в гараже Надежда Гавриловна Жадова, Степан растерялся. Была Надежда Гавриловна, по таежногорским меркам, начальством немалым - командовала железнодорожной станцией. Хоть станция и не шибко велика и расположена не на магистрали, а на тупиковой ветке, а все-таки ворота в белый свет. С этой станции, пусть с пересадками и перевалками, в любой конец податься можно. - Машина у тебя на ходу, Касаткин? - как всегда властно спросила Жадова. - Вроде тянет, - неопределенно ответил Степан и с досадой подумал о том, что сейчас Бочонок - так звали Жадову в поселке - отправит его, на ночь глядя, невесть куда, а Клава наказывала близнецов взять из яслей. Жадова так же властно распорядилась: - Свези меня, Касаткин, домой. Степан облегченно вздохнул: дорога не дальняя, успею за ребятами обернуться. Он поставил сумку Жадовой в кузов, распахнул дверцу кабины. Надежда Гавриловна грузно села рядом, искоса осмотрела Степана, и машина тронулась. Не знал, не гадал тогда Касаткин, что недальняя эта дорога обернется такой долгой... Степан остановил машину у дома Жадовой и, позабыв про сумку, совсем было собрался распроститься с пассажиркой, но Надежда Гавриловна опять осмотрела его и сказала насмешливо: - Может, занесешь в дом поклажу? Мужик ведь... В доме Надежды Гавриловны прямо у порога в кухне лежала ковровая дорожка, да такая яркая, какой Степану видеть не доводилось. Ступить боязно - наследишь на этакой красоте. - Ну, чего ты, Егорыч, как петух на насесте топчешься? - почти пропела Надежда Гавриловна. И Степан подивился, каким переливчатым стал вдруг ее басовитый, почти мужицкий голос. - Зашел, так проходи. "Не иначе мается бабьей дурью..." - встревожился Степан. - Спасибо за приглашение. Как-нибудь в другой раз. Дома Клава дожидается меня, ребятишек надо взять из яслей. - Ничего, потерпят и Клавдия твоя, и пацаны... - вроде бы шутливо, но и начальственно отрезала Надежда Гавриловна и вдруг призналась не без лукавства: - Именинница я сегодня, Степан Егорович. День рождения у меня. А какой по счету - не скажу. А ты, Егорыч, в такой день у меня дорогой гость. От этих слов у Касаткина язык к гортани присох. С чего бы это вдруг он стал дорогим гостем на именинах такой персоны. Однако же, когда Надежда Гавриловна цепко взяла его за руку и потянула за собою в глубь дома, он не посмел противиться. Ему ли противиться воле, пусть даже прихоти такого значительного лица? Надежда-то Гавриловна Жадова ведь не просто заблажившая невесть почему баба. Она - сила! Чуть меньше по значимости, чем Федор Иннокентьевич Чумаков. И Степан покорно позволил ей расстегнуть и стащить с него полушубок и, как бычок на веревочке, послушно поплелся в парадную горницу, откуда в кухню долетали голоса, смех и приглушенная музыка. И опять Касаткин замешкался на пороге, жмурясь от яркого света тяжелой люстры под потолком, блеска хрустальных ваз и салатниц, разноцветия ковров на полу и на стенах. - Степан Егорыч Касаткин, - будто в кинокартинах про старые времена, объявила Надежда Гавриловна. - Мой уважаемый всеми сослуживец... От этих слов Степану стало вовсе неловко, и он почти не заметил, как оказался сидящим за столом, и только потом рассмотрел своих компаньонов. Напротив Степана, развалясь в кресле, не то дремал, не то шибко задумался Валентин Павлович Пряхин. Несмотря на то, что ему было уже порядком за сорок и должность он занимал по местным меркам заметную - состоял у Надежды Гавриловны Жадовой заместителем по вагонному хозяйству, никто за глаза не величал его Валентином Павловичем, а все называли Валькой Пряхиным. Причиной тому была легкость его характера, постоянная готовность выпить, приволокнуться за любой юбкой, потрепаться, помыть зубы, потравить похабные анекдоты. В поселке злословят, что с хозяйкой дома Вальку крепче крепкого связывает не только служба... Касаткин кивнул Пряхину. А вот расположившемуся на диване Игорю Петровичу Постникову Касаткин улыбнулся обрадованно и даже рукой помахал приветственно. По своим шоферским делам Касаткин часто встречался с этим автомехаником из колонны высоковольтников, искренне уважал его: башковитый мужик, с понятием. При виде же соседки Постникова Касаткин обмер, как давеча на пороге при виде редкостной дорожки - рядом с Игорем Петровичем, небрежно кинув на колени руки с унизанными перстнями пальцами и жарко наманикюренными ногтями, беззвучно посмеиваясь чему-то, сидела сама Лидия Ивановна Круглова. Молодая, дородная, из тех, кого называют вальяжными, была она, смело можно сказать, самой заметной женщиной в поселке. И собой хороша, и первая модница, и, судя по всему, при деньгах. Словом, завидная невеста. Да только не то Лидия Ивановна в чужих краях имела сердечного друга - из поселка она отлучалась по делам частенько и надолго,- не то еще какая причина была тому, только поселковых ухажеров она не жаловала и жила на виду у всех - женщина-загадка. Скажи кто Касаткину утром, что ему доведется вечером пировать с самой Лидией Ивановной Кругловой, он бы посчитал за глупую шутку. Но похоже, доведется и за одним столом сидеть, и рюмками чокнуться, а то и перекинуться словом. Так, может быть, спасибо Надежде Гавриловне за ее приглашение. Будет потом что рассказать мужикам в гараже. - Здравствуйте все! - громко сказал Касаткин и вопросительно посмотрел на Лидию Ивановну, но она и бровью не повела. Зато Валька Пряхин, видно затосковавший по собутыльнику, обрадованно вскинул над столом руки и крикнул: - А... Товарищ Касаткин! Представитель, так сказать, героического рабочего класса! Рад тебя видеть, Степан Макарыч!.. - Степан, только не Макарыч, а Егорыч, - поправила Жадова. - Кадры изучать надо. - И, ласково коснувшись плеча Касаткина, договорила ободряюще: - Сегодня на моих именинах, - она предостерегающе взглянула на привставшего Пряхина. - Ты дорогой гость. Не стесняйся, налегай, Степа, на водку и закусь. Ешь и пей в свое удовольствие. Поесть Степан любил и понимал в еде толк. Да и Клава умела кухарничать. Но такие редкостные кушанья да в таком наборе, как на этом столе, он, пожалуй, видел впервые за всю тридцатилетнюю жизнь. Золотился на узорчатом блюде балык, в вазочке краснела икра, лежали на тарелках ломти окороков и колбас, громоздились в вазе румяные яблоки. "Надо как-то улучить момент да стянуть пацанам и Клаве по яблочку", - подумал Степан, глотая голодную слюну. И снова он был благодарен Надежде Гавриловне за ее приглашение и не думал уже больше о том, что стоит за ним - бабья дурь, каприз или что-то другое, - и с нетерпением смотрел, как Валька Пряхин наполнил его стакан водкой, а хозяйка щедро накладывала закуску на тарелку. Касаткин пригладил вихры на макушке, сдернул замасленный пиджачишко, расправил на шее ворот заношенного свитера, поднялся со стаканом в руке и сказал истово: - Что же, с днем рождения, значит, вас, Надежда Гавриловна. И всего вам, значит, хорошего в вашем труде и счастья в личной жизни! Кабы раньше намекнули об именинах, я бы подарочек припас. - Во-во! - Валька Пряхин поперхнулся не то смехом, не то водкой. - Золотую рыбку ей, чтобы была у нее на посылках. Поскольку начальница наша - владычица морская... - И чего ты мелешь, Валентин?! - совсем зло оборвала Жадова. - Какая там еще владычица морская? Всего лишь начальник тупиковой станции. - А я к тому, - Пряхин виновато замигал белесыми ресницами, - что эти самые... именины в поселке сегодня, должно быть, не у нас одних. Так земляки наши разной картошкой, моркошкой, сальцем домашнего засола да еще хеком заздравные чары зажевывают. А вот этакий стол на весь поселок один. А то и на весь район. А почему? Потому что именинница наша - душа человек. И подруга у нее, Лидия Ивановна Круглова, расторопная. Раздобыла нам кушанья аж в солнечной Средней Азии. Так что давай, Степан Макарыч, за наших милых дам, за их, значит, душевное притяжение... Лидия Ивановна прикрикнула: - Смотри, Пряхин, не сглазь. А то ведь, знаешь... И незаряженное ружье раз в семь лет стреляет. - И, обернувшись к Постникову, стала объяснять: - Мы с Надей со школьных лет - не разлей вода. А все-таки боязно. Вдруг да между нами пробежит черная кошка. А у Валентина, как говорят, глаз дурной... Думая о чем-то о своем, Постников успокоил сумрачно: - Не сглазит. Не сглазит, говорю, Пряхин никаким дурным глазом. С такими женщинами, как ты, Лида, не порывает никто. Такие женщины порывают сами. Касаткин уже впал в то блаженно-размягченное состояние, какое наступало у него всякий раз после выпитой водки. По телу разлилось тепло, все стали милыми, даже Валька Пряхин, который отчего-то разозлился, сидел насупясь, не то носом клевал, не то выжидал момент для замысловатого тоста. Щечки его раскраснелись. Казалось, на дряблую шею кто-то водрузил спелое яблоко с двумя червоточинками острых глаз. Чудной этот Пряхин! Разоряется, несет какую-то околесицу про рыбок. А что хек? Тоже рыба. Особенно если под маринадом... И Касаткин, проникаясь хмельной нежностью и к рыбе хеку, и к картошке, и к салу домашнего засола, сказал ни к кому не обращаясь: - Такие разносолы, наверное, даже богатые купцы не едали каждый день. - И вдруг потребовал: - Гавриловна! А не найдется ли у вас сальца с чесночком да капустки? Очень уважаю! Прошуршал легкий смешок Лидии Ивановны, однако же вовсе не обидный для расхрабрившегося Касаткина. Надежда Гавриловна окинула всех усмешливым взглядом и успокоила: - Найдется, Степан Егорыч. Я хотя женщина и бессемейная, а держу и капустку, и сало. Прав ты, Егорыч, такие разносолы у нас лишь про свят день... Она вышла на кухню. Вернулась с миской, наполненной капустой и салом, сказала: - Под такую любимую закусь не грех и на брудершафт... И Касаткин, проникаясь к себе высоким почтением, - такие люди ровней принимают его! - напыжился и дозволил: - Можно и брудершафт! Надежда Гавриловна под общий смех с неожиданной силой крутанула руку Степана, в которой он держал стакан с водкой, почти насильно влила ему в рот водку из своей рюмки, а потом обхватила его двумя руками за шею и, притянув лицо Касаткина к своему лицу, вдавила его губы в свои - мягкие и жадные. От такой ласки Надежды Гавриловны Степан так разнежился, что у него слезы выступили на глазах, и захотелось тотчас же перецеловать всех. Но тут же ему сделалось неловко, будто нагишом выставили перед этими малознакомыми людьми. Да и тревога мелькнула: машина! И Степан сказал почти трезво: - Мне все, баста! За рулем я. Но Постников успокоил: - Ничего, Степа, я тоже за рулем. Доберемся до дому. Какая тут опасность? Дорога пустая. Не автострада Москва - Симферополь. В крайности, выспимся в кювете. - А чего ему в кювете спать? - проворковала Жадова. - Ему у меня перина найдется... Все, что было потом, рассыпалось, разорвалось в памяти Касаткина на какие-то разноцветные лоскутья... Валька Пряхин с перекошенным злостью лицом размахивает перед хозяйкой кулаками и орет, что старый друг лучше новых двух. Потом, сжав кулаки, рвется к нему, к Степану, и, не стесняясь женщин, матерится и орет, чтобы Степан исчез куда-нибудь... К Пряхину, тоже сжав кулаки, бросаются уже он, Степан, и Надежда Гавриловна, но им решительно заступает дорогу Постников. Он хватает Вальку за шиворот и выволакивает его на кухню. Снова пили. Гремела заграничная магнитола. Лидия Ивановна танцевала с Постниковым, нежно опустив ему на плечо золотоволосую голову, потом пела что-то задушевное про снегопад и про бабье лето. Степан слушал и засаленным рукавом пиджака вытирал слезы. А Валька Пряхин ходил в пляске, потом потребовал, чтобы все выпили за драгоценное здоровье Федора Иннокентьевича Чумакова, поскольку сильнее и щедрее нет человека в поселке. Но Лидия Ивановна заупрямилась и сказала, что пить за такого бюрократа, который ее к себе даже в кабинет не пускает, она не намерена. А уж если хочется выпить за хорошего человека, так лучше выпить за близкого друга Чумакова, отличного парня Юрия Селянина. Теперь вскочил побледневший Постников, назвал Лидию Ивановну жестокой женщиной и пообещал, если она не выкинет из головы этого суслика Юрку, он непременно убьет его. А Лидия Ивановна блаженно смеялась и говорила: мол, не пугай, Игорь, да еще к ночи... Чем кончилась перепалка, Степан не слышал, его здорово замутило, и он выбежал на мороз. А когда, маленько взбодренный, вернулся на кухню, зачерпнул из кадки ковш воды, вдруг услыхал из боковой комнаты совершенно трезвые деловитые голоса Жадовой и Кругловой. - Зачем тебе понадобился этот шоферюга? После него скатерть не отпаришь, - брезгливо спросила Лидия Ивановна. - Затем и понадобился, что шоферюга. У тебя ведь всегда транспорт в дефиците. А у этого на шее трое пацанят, ему приварок не лишний. Да и мужик он вроде бы покладистый... - Она нехорошо засмеялась. Степана ровно обожгло. Ему стало нестерпимо стыдно перед Клавой, перед своими мальчишками, перед собой. Целовался на брудершафт с этим Бочонком. А они: "Шоферюга! Скатерть не отпаришь..." Он громко выругался, схватил полушубок и выскочил из этого увешанного коврами рая. - Вот так оно было, - подытожил Касаткин свой рассказ. - Как поехал, куда - не помню ничего. Помню только, злость душила. Кабы не ГАЗ был у меня, а бульдозер, честное слово, своротил бы ей дом, чтоб неповадно было нос драть перед людьми. Не стану кривить душой, видел все, как в тумане: и машину поляковскую, и людей возле нее, и что чернело что-то на дороге. Понадеялся на себя, объехать хотел, да еще с форсом, на скорости... Но, видно, бес попутал. Или попросту сказать - водка. В общем, погулял с начальством, до сих пор опохмеляюсь... Щербаков и Стуков слушали Касаткина не перебивал. Денис по привычке мерял шагами тесную комнату, Василий Николаевич, чуть прищурясь, смотрел на него, словно бы в душу Касаткина заглянуть стремился, покачивал сочувственно головой, а порою и вздыхал грустно. - Что же ты, Степан Егорыч, - укоризненно начал Стуков, - при наших с тобой, так сказать, собеседованиях, умолчал про эту вечеринку. То есть, в ней самой я ничего подозрительного не усматриваю. А вот то, что инженер Постников грозился Селянина из ревности лишить жизни, подробность настораживающая. Так чего же ты молчал об этом? Твердил мне, как попугай, про свои выпивки с разными людьми, которых вроде и не помнил даже. Ведь я тебе ничего не навязывал, честно все выяснить старался, держал тебя без лишней строгости. - Есть такой грех. Не поворачивался язык назвать Жадову. Какая бы блажь не зашла ей в голову, а казалось мне, проявила она ко мне внимание. И трепать ее имя - не по-мужицки это. Да разве это оправдание - с кем я напился. Да и перед Клавдией стыдоба: от такой жены двинул налево... Вот и не оглашал. Денис спросил: - Жадова на прежней работе? - Конечно, чего ей поделается? И станция на месте, и Жадова, - ответил Стуков. - Авторитетная женщина, деловая. - Деловая, это точно, - горько усмехнулся Касаткин. - И Пряхин Валька - на старом месте. Зашел я к ним в контору недавно - морду воротит: не желаю, мол, знаться с таким преступником. Как же, он - чистенький. А все одно - был он Валькой, Валькой и остался. - А Круглова Лидия Ивановна, она при встрече отвернулась или раскрыла объятия? - не скрывая иронии, спросил Денис. - Нет ее сейчас в районе, - даже с сожалением сообщил Стуков. - Она тоже из людей заметных была. Вроде торгпреда от колхозов Средней Азии. Для узбеков, таджиков, киргизов закупала лес: для стройки и для разных поделок. У них каждый чурбачок на счету, а у нас одни высоковольтники сколько валят леса. Да еще и местные порубки. Не гнить же ему в просеках... - Стуков вдруг оборвал фразу и сказал растерянно: - Ведь уехала-то она отсюда сразу после гибели Юрия Селянина. Это, знаете ли, наводит... Денис все отчетливее сознавал, что гулянка в доме Жадовой с обильной жратвой и пьяным бахвальством - не просто локальное событие, поставившее Касаткина почти в трагические обстоятельства. Персонажи застолья имеют какое-то касательство к тому, что часом позднее произошло с Юрием Селяниным... ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1 И снова милицейский газик подпрыгивал на ухабах от Шарапово к Таежногорску... Денису снова вспомнилась исповедь Касаткина в райотделе... Капитан Стуков житейски прав: в самом застолье у Жадовой нет ничего подозрительного. И все-таки внезапно пробудившееся в нем, как иронизировал над собой Денис, "шестое следовательское чувство" беспокойно покалывало сердце: есть в этом застолье нечто настораживающее. Двусмысленные намеки Пряхина, понятные лишь посвященным. И кажется, посвященные понимали их... Тосты в честь Чумакова и его лучшего друга Юрия Селянина. Что за этими тостами? А спустя еще несколько минут, заслоняя массивными плечами полураскрытую калитку, перед Денисом стоял Павел Антонович Селянин, простоволосый, в накинутом наспех полушубке. Денис невольно поежился от взгляда Селянина и сказал: - Есть, знаете ли, некоторые вопросы. - Снова "бог свое, а черт свое", - проворчал Селянин и молча двинулся к дому. Денис шел следом за ним, смотрел, как разлетались на ходу полы его полушубка. И вдруг живо, словно сам присутствовал при этом, представил все, что рассказывал ему Стуков об эксгумации тела Юрия Селянина... "Павел Антонович, обхватив руками красную полированную гранитную глыбу на могиле Юрия, лежал на ней грудью... А когда из черной пасти могилы подняли гроб и подняли крышку, он рухнул на колени и заплакал навзрыд: - Ну, здравствуй, Юрка... Ты уж прости, сынок, что дозволил, чтобы так вот с тобой... - Потом Павел Антонович, упершись руками о землю, встал, нашел глазами Стукова и прохрипел:- Не забуду вовеки!.." Сейчас Павел Антонович сидел перед Щербаковым сгорбленный, мешковатый, смотрел не мигая перед собой и вдруг выругался длинно и витиевато: - Что же это получается, товарищ следователь: парень-то погиб - это факт всем известный. А кто же его? За что? Почему? По какой такой причине? С чего бы Юрию лечь на дороге? Денис, ожидавший от Селянина брани и угроз в адрес следствия, успокаивающе сказал: - Именно эти вопросы, Павел Антонович, мы с капитаном Стуковым теперь и ставим перед собой. Конечно, нельзя исключить и несчастный случай: у каждого из нас в конце концов может подвернуться нога. Но все-таки мы зафиксируем в своих документах несчастный случай лишь после того, как отработаем все достоверные версии гибели вашего сына от руки преступника. И если это так, найдем его. - А сыщете? - с надеждой спросил Павел Антонович и, не дожидаясь ответа Дениса, стал раздумчиво рассуждать: - Конечно, вы и сила, и власть, и люди знающие. Да ведь два года прошло. Я, бывает, одним глазком смотрю по телевизору разные случаи из вашей работы. Там всегда какие-то следы имеются. А тут пусто. - Бесследных преступлений не бывает. Если, конечно, было совершено преступление... Вы, должно быть, кругом в долгах, Павел Антонович? - Отродясь не занимал ни у кого, - опешил Селянин. - С чего это вы вдруг? - Да памятник-то на могиле Юрия один такой богатый на здешнем погосте. Должно быть, стоит немалых денег. - Наш пострел везде поспел, - осуждающе усмехнулся Селянин. - Уже и погост обозрели... - И стал объяснять: - Так ведь и сын у меня один из всех. - И вдруг не на шутку рассердился. - Думайте лучше, как злодея поймать. А то считаете в чужом кармане: занял там, продал чего. Не продавал и не занимал. Денис слушал сердитые слова Павла Антоновича, а "шестое следовательское чувство" все более укрепляло его в мысли, что Селянин не столько рассержен, сколько встревожен и озадачен этим его вопросом. Павел Антонович сделал паузу и объявил не без внутреннего торжества: - Хотите знать, Юрка сам себе поставил этот памятник. После гибели Юрия не было для Павла Антоновича дела более желанного и более важного, чем войти в опустевшую комнату сына, смахнуть накопившуюся пыль, открыть шифоньер, перетрясти, перечистить и без того безукоризненно чистые костюмы, пальто, рубашки, свитеры Юрия. Павел Антонович перебирал заскорузлыми пальцами мягкие пиджаки и пуловеры и, словно бы Юрку, совсем еще маленького, гладил по шелковистым волосенкам. Он начинал мысленно, а то и вполголоса разговаривать с Юркой, сетовать на горькую судьбу, жаловался на свою старость. В то утро Павел Антонович приметил, что корешки Юркиных книжек на полке припылились. Он скинул тапки и взгромоздился на стул. Снимал с полки книги, обмахивал тряпкой пыль, читал названия и ставил томики на место. Вот взял с полки толстую книгу в разноцветной обложке. - Аркадий Адамов, - прочитал Павел Антонович. - А название какое-то чудное: "Черная моль". Ох, и зловредное насекомое моль эта... Вдруг в середине книги увидел две сберегательные книжки. Он раскрыл их, прочитал записи на первых страницах. Обе безымянные - на предъявителя. Обе оформлены в сберегательных кассах областного центра. - Пустые, однако, обе, - унимая внезапную тревогу, успокоил себя Павел Антонович. Но когда рассмотрел сумму вкладов, опасливо заозирался: не видит ли кто... Денис сделал усилие, чтобы скрыть охватившее его возбуждение, даже улыбнулся Павлу Антоновичу, переспросил: - Сколько, сколько вы говорите? Павел Антонович уловил взволнованность следователя и запоздало всполошился: не повредил ли Юрке своей откровенностью. Но отступать уже поздно... Он нахмурился и ответил колюче: - Ясно говорю, десять тысяч... Хотя он сказал: "Ясно говорю", но сумму произнес невнятно. И опять, как и сразу же после находки сберегательных книжек, задумался: откуда у Юрки такие деньжищи? Надо отвечать следователю коротко, обходить опасные вопросы. Но следователь не задавал опасных вопросов, с ободряющей улыбкой спросил как бы из любопытства: - И как же вы, Павел Антонович, распорядились этими деньгами? - Да как... Почти все и заломили с меня за памятник. Но сделали, правда, на совесть. - Как вы отважились на это, Павел Антонович? Не боязно, что придет владелец денег и потребует их? В каком вы тогда окажетесь положении?.. Павел Антонович стал с подчеркнутым простодушием объяснять: - Где это он найдется, этакий чудик, который такие деньги положит на безымянный вклад, и сберкнижку, и контрольные талоны к ней отдаст чужому дяде без никаких расписок. - А если у кого-то есть такая расписка? Если он все-таки придет к вам? - Не пришел же никто за два года. Да пусть еще докажет, что это его!.. Не лезет это, я говорю, ни в какие ворота, чтоб деньги в сберкассу, а сберкнижку на ветер!.. Лучше уж в землю зарыть сберкнижку, надежнее. Да и чего же их вообще-то прятать, ежели все честно... - Вот именно, зачем же прятать, - согласился Денис и ввернул как бы мимоходом: - Ну, а если бы эти деньги потребовал товарищ Чумаков?.. - А зачем, скажите на милость, Федору Иннокентьевичу этакие фокусы? От кого ему прятать свои кровные? Чумаков ведь у всех на виду. И оклад дай бог всякому, и премиальные каждомесячные. - Допустим, Круглова предъявит расписку? - Такую я не знаю и знать не хочу, - зло ответил Павел Антонович. - Но почему же тогда прятал деньги ваш сын? Хотя Павел Антонович давно уже приготовил ответ, который должен был, на его взгляд, рассеять сомнения следователя в отношении Юрия, этот прямой вопрос поколебал его. И опять сделалось тревожно, как в самые первые дни после находки сберкнижек. - Это почему же прятал?! Хранил деньги в государственной сберкассе. А как понадобились бы деньги - так в потратил бы их, не таясь никого. Павлу Антоновичу нельзя отказать ни в логике, ни в преданности своему сыну. И все-таки придется задать ему самый главный и самый трудный для него вопрос. - Пусть так, Павел Антонович. А все-таки откуда у Юрия такие деньги? Ведь и должность и оклад у него были довольно скромными. Павел Антонович даже обрадовался этому вопросу. Он прямо посмотрел в глаза следователя и сказал убежденно: - А нету тут никакого секрета. Играл он в это самое... в "Спортлото". Говорил, что выигрывал, а когда и сколько - не знаю, говорил только, что еще не хватает до "Волги"... "Да, в находчивости Павлу Антоновичу не откажешь, - снова признал Денис. - Всякое, конечно, случается. Может быть, и "Спортлото". А Павел Антонович сказал торжественно, как в клятве: - В одно твердо верую: деньги эти у сына не ворованные. - И продолжал умоляюще: - Ну, не марайте вы его, богом прошу вас. Не верите мне, людей о нем расспросите. Татьяну вон Солдатову... Невестой считалась его. Теперь выскочила замуж за Кольку Матвеева, Юркиного дружка. Так вот, Николая расспросите того же... Да что там их... С Чумаковым Федором Иннокентьевичем поговорите. Он вам все объяснит про Юрия. Денис слушал Павла Антоновича и с горечью сознавал, что зародившееся при разговоре с Касаткиным предчувствие укрепляется: смерть Юрия Селянина - не какой-то несчастный случай. ГЛАВА ПЯТАЯ 1 Повестка, уведомлявшая, что Постников Игорь Петрович обязан явиться в Шараповский районный отдел внутренних дел, а в случае неявки без уважительных причин будет доставлен туда приводом, врезалась в уютный мир семьи Постниковых, как торпеда в судно при входе в гавань. А как все отлично складывалось до этой злополучной повестки. Федор Иннокентьевич Чумаков, вечная ему благодарность, когда переезжал из Таежногорска на высокую должность в областной центр, не забыл об Игоре Постникове. А вполне мог позабыть. Чумаков ведь не просто начальник передвижной мехколонны, как сотни. Он - специалист... Он и в тресте не засидится. Он еще главком командовать будет, а то взлетит и повыше... И такой человек его, Игоря Петровича Постникова, автомеханика, на удивление всем, даже самому Игорю Петровичу, забрал с собой, дал хороший оклад, двухкомнатную квартиру и поручил ему сложное автохозяйство треста. Правда, из Таежногорска Постников уезжал не без грусти: с такой женщиной, как Лидия Ивановна Круглова, легко мужчины не расстаются. Одно утешало: не станет больше мельтешить возле Лидии Ивановны этот жеребеночек Юрка Селянин. Как говорится, прибрал господь... Не будут по тайге шастать вдвоем, шарить в завалах тонкомера... Звал он Лидию Ивановну в город, но она отрезала: - Я растение сугубо таежное. В городе не приживусь. Поезжай со спокойной душой. Что у нас было хорошего, останется с нами. А вместе? Не годимся мы для семейной жизни. Вспоминать, конечно, тебя буду... Но не вечно же... После переезда в областной город Постников с удивлением заметил, что вспоминает о Лидии Ивановне все реже: было и прошло... А тут появилась в техотделе инженер Варвара Коптева. Дородностью, осанкой и пышным снопом светло-золотых волос Варя очень напоминала Лидию Ивановну. Он в первый же день их знакомства пригласил ее на концерт гастролировавшей в городе Эдиты Пьехи. И вот почти два года они неразлучны. Сегодня он задержался на селекторном совещании у Чумакова. Теперь поспешал домой. Выплеснуть Варе свою радость. Федор Иннокентьевич доверительно намекнул ему, что скоро в тресте быть большим переменам. Он, Чумаков, отбудет в Москву, главный инженер Селезнев наследует его должность, а ему, Постникову, прочат в сферах пост главного инженера. Постников робко усомнился: ведь он не энергетик, а автомеханик... Чумаков отечески улыбнулся: - Встарь сказано было: главное - попасть в случай... Игорь Петрович открыл дверь квартиры с радостным ожиданием: сейчас протянет навстречу ему ручонки с визгом и улыбкой годовалая Аленка. Потом ему станет жарко от блеска глаз Вари... Он торопливо скинет дубленку, обнимет жену и, ликуя в душе, что "попал в случай", благодаря судьбу за свой налаженный уют, закружит Варю, косясь в настенное зеркало и пропоет традиционное: Мы с женой моей Варварой - исключительная пара... Но едва открыв дверь, он почувствовал недоброе. Не было слышно лепета и радостного визга Аленки. А Варя смотрела настороженно. - Тише, Игорь, пожалуйста. Аленку я уложила раньше. Игорь, кажется, у нас неприятность. Пришла повестка. Тебя вызывают к следователю Шараповского райотдела внутренних дел... Еще не восприняв значения этого известия, досадуя, что она какой-то повесткой мешает сообщить ей главное, Постников сказал: - Какая еще повестка? При чем тут Шарапово? Меня скоро назначат главным инженером. Слышишь, Варя? Варя не только не улыбнулась, но отпрянула от него, словно бы он сказал что-то неприличное, потом с каким-то суеверным страхом вперилась взглядом ему в лицо и, покусывая свои губы, сварливо проговорила: - О каком высоком назначении ты говоришь, когда тебе грозят приводом в случае неявки. Ведь это же милиция! - А за что, собственно? - бодро переспросил Постников. - Откуда мне знать, что ты там натворил, в своем Шарапово? Не за тем же тебя вызывают туда, чтобы поздравить с высоким назначением. Хотя Постникова покоробил панический тон жены, но он с испугом осознал, что у него нет сил и права обидеться на Варю. Стараясь ничем не выдать навалившегося страха, Постников заставил себя усмехнуться: - Зачем же так волноваться? Вызывают в свидетели. Я три года работал в этом районе. Выл автомехаником. Возможно, вскрылось какое-то старое, допущенное не по моей вине нарушение техники безопасности. Постников ухватился за это предположение, заставлял себя поверить в его правдоподобность. И лихорадочно ворошил в памяти эти три года, стремясь припомнить, что могло бы стать поводом для вызова в милицию. Но как ни перебирал все свои служебные и житейские прегрешения, что было бы достойно внимания милиции, ничего не прояснилось в его памяти. За те годы, что ведал он автохозяйством в мехколонне, в Таежногорске произошла только одна автоавария Погиб Юрий Селянин... Постников едва не вскрикнул от этого воспоминания... Перед самым отъездом из Таежногорска погасшие глаза Лидии Ивановны, ее прыгающие губы и рваный шепот: - Юрка-то Селянин... Ах, бедняга... Ведь мы с тобой, Игорь, хоть малым краешком, да виноваты... Постников тогда едва не поссорился со своею подругой... Придумала на прощание ласковые слова. Какая может быть их вина, когда все, даже сам Федор Иннокентьевич, говорят: Касаткин... Зачем только Надежда Гавриловна затащила его к себе в дом. Правда, Касаткин давно на свободе. Сам Стуков говорил Постникову при встрече, что с Юрием произошел несчастный случай. И все-таки на что намекала тогда Лидия? Какой краешек вины? Ничего не помнил Игорь Петрович из последней поездки с ней... - Ты, по-моему, не слушаешь меня, - откуда-то издалека долетел голос жены. - В каких далях витаешь, мечтатель? Надо приготовиться к худшему. Завтра сними со своей сберкнижки все деньги и отдай мне. Я положу их в надежное место. И главное - завтра же иди к Федору Иннокентьевичу. Он добрый, к тебе относится хорошо. И вхож всюду. Возможно, что-то придумает... 2 Чумаков встретил Постникова поощрительной улыбкой, даже подмигнул по-свойски. Широким гостеприимным жестом указал на кресло возле письменного стола и спросил: - Как спалось молодцу в преддверии воцарения? Постников не смог улыбнуться ответно и молча протянул через стол милицейскую повестку. Федор Иннокентьевич с откровенной брезгливостью взял ее за краешек, прочитал, кинул на стол. Но спросил сочувственно: - И что же из этого следует? - Ехать надо. Вызывают. - Это само собой. Не пойдешь, поведут силой... - Он постучал по повестке выхоленными пальцами, сказал недовольно: - Ах, как некстати, с учетом предстоящих в тресте перемен. А теперь... "Суд наедет, отвечай. Век я с ним не разберусь..." Пушкин. Мудрейший, между прочим, пиит. - Он опять побарабанил пальцами по повестке: - Однако при всем при том можешь мне честно сказать, что привлекло к тебе внимание доблестных стражей порядка? - И, не дожидаясь ответа Постникова, фальшиво пропел: - "Суд наехал с расспросом - тошнехонько. Догадались деньжонок собрать..." Постников знал, что Федор Иннокентьевич не шибко большой певун и любитель стихов. И если сейчас цитировал поэтов и даже пропел - значит, он очень встревожен и прячет важную мысль. А что может быть сейчас для Федора Иннокентьевича важнее судьбы будущего главного инженера треста? Постников влюбленно взирал на Чумакова и признательно думал об отзывчивости Федора Иннокентьевича, о редкостных его душевных качествах. Как во вчерашнем тягостном разговоре с женой, Постников не мог припомнить никакой провинности и даже хотел призвать в свидетели своей безупречности самого Чумакова - ведь жизнь и работа Постникова в Таежногорске протекали на глазах Федора Иннокентьевича. Но вспомнил о тревожных намеках Лидии Ивановны и свел свои слова к невеселой шутке: - Не знаю, не крал, не грабил, не убивал, в казну не запускал руки. И.... И даже в пьяном виде по ночам песнями не будил обывателей. - Значит, чист как стеклышко, - заметил Чумаков, как бы сожалея об этом. И опять, как показалось Постникову, пряча какую-то потаенную тревогу, продолжал почти ернически: - Значит, не грабил, не убивал, песен не орал по ночам и даже в казну не запускал руку... Ну, спасибо тебе, родной! Утешил! Грабить, убивать и казнокрадствовать - это, знаешь ли, нехорошо. Аморально это. По закону это преследуется. И строго!.. - Он замолк, долго крутил пальцами лежавшую перед ним на столе повестку. Потом сказал уже без иронии: - Что же, коли все у тебя в порядке, так и тревожиться не о чем. Какая-нибудь накладка бдительных товарищей. Они ведь могут тебя зацепить на крючок потому, что ты когд