настоящее постановление..." Оказывается, фамилия начальника уголовного розыска, который так крепко запомнился Каширину, - Валдис. Скорее всего, Валдис - честный, заслуженный работник. Но почему субинспектор Овсянников, конечно же, уважавший своего начальника, вступил с ним в спор, настаивал, видимо, убеждал продолжать розыск, но Валдис поставил по-своему, и Овсянников записал, что прекратил дело по распоряжению Валдиса. Анатолий долго стоял у раскрытого окна, но не видел ни подсвеченного огнями ночного неба, ни искорок стоп-сигналов. Снова и снова пытался он оживить минувшее, зримо представить субинспектора Овсянникова... Восемнадцатого августа 1921 года субинспектор Овсянников, невысокий курносый парень в залатанной гимнастерке и порыжелых разбитых сапогах, ввел в кабинет начальника уголовного розыска Валдиса рослого старика с окладистой седой бородой. Давно не чищенный сюртук на стариковских плечах обвис, длинные волосы всклокочены, дрожащие руки, глаза в красных прожилках усиливали впечатление дряхлости. - Товарищ начальник, - доложил Овсянников, - лишенец избирательных прав Бодылин, бывший буржуй и капиталист, доставлен по вашему приказанию. Валдис, медлительный, тяжеловесный, устремил на вошедшего бесцветные глаза, указал рукой на стоявший поодаль стул и, смягчая твердые согласные, сказал с прибалтийским акцентом: - Садитесь, Бодылин, - подождал, пока старик устроился на стуле, и продолжал грозно: - Ваше социальное положение, гражданин Бодылин? На мгновение взгляд Бодылина стал прежним, насмешливым, острым, и ответ прозвучал язвительно: - Сказывал уже ваш посланный: бывший я. Бывший потомственный почетный гражданин, золотопромышленник и судовладелец. По-вашему, буржуй и капиталист, по-моему, просто человек божий. - Прекратите агитацию! "По-вашему", "по-моему". Теперь все по-нашему. Понятно? - Как не понять? Кто палку взял, тот и капрал... - Не ухудшайте своего положения... Не забывайте, где находитесь, и отвечайте на мои вопросы. - Где нахожусь - не забываю. Раньше здесь помещалась сыскная часть. Как именуется сие заведение по-вашему, не осведомлен. Что же до положения моего, то... суда людского не страшусь, а суд божий по грехам моим господу и вершить в свой час... Отвечать же на ваши вопросы не могу, ибо не слыхал таковых покуда... - Местожительство? Должность? - Обитаю в саду, в Заречной слободе. В сторожке. Прочих жилищ лишен новой властью по причине разграб... Пардон, муниципализации. Сад принадлежал мне и предназначался в дар городу после моей кончины. Однако же изъят у меня самочинно. Правда, милостью новоявленного начальства я оставлен смотрителем сада. За что хвалу всевышнему возношу неустанно... Валдис как бы не расслышал выпадов старика. Или решил: пусть себе почешет язык, - спросил для порядка, заранее не сомневаясь в ответе: - Не член профсоюза? - Где там?! - Бодылин сокрушенно развел руками и ввернул с ехидцей: - Членом Русского и Британского географических обществ состоял годами. А вот вашего профсоюза не сподобился. Куда уж с суконным рылом да в калашный ряд... - Догадываетесь, по какой причине вас вызвали? - Ума не приложу. С чего понадобился вдруг сыскной части? Не тать я и не варнак... Впрочем, у вас ведь навыворот все: чем хозяйственней, домовитей человек, тем грехов на нем больше. А потому, хотя и не знаю за собой вины, готов к мученическому венцу... - Золото сдать пора, гражданин Бодылин, - негромко сказал Валдис. Плечи Бодылина дрогнули и опустились. Морщинистые веки почти смыкались, укрывая от взгляда Валдиса испуг и смятение в глазах старика. - Какое золото, гражданин комиссар?! Или как вас... - сдавленно сказал он. - Шутите неуместно. Все, что имел, ваши национализировали. Гол как сокол... Яко наг, яко благ, яко нет ничего. - Ну вот что, Бодылин! Хватит прибедняться и играть паяца. "Яко наг..." Тоже мне, казанская сирота... По полатям помести, по сусекам поскрести, не один пуд золотишка наберется и песком, и в слитках. А столовое серебро, фамильные драгоценности... А знаменитая ваша цепочка к часам... - Валдис засмеялся: - Словом, раскошеливайтесь, возвращайте трудящейся массе награбленные у нее богатства... - и внимательно посмотрел на Овсянникова, будто желая проверить, какое впечатление произвели на субинспектора его слова. - Это кем же награбленное?! - воскликнул Бодылин перехваченным негодованием голосом. - Вашим подлым классом паразитов и кровососов! - Да опамятуйтесь! - Бодылин гневно взирал на него. - От моего дела кормились тысячи. И посытнее, чем кормите их вы, новые хозяева и владыки. Сам я в дело сил положил не меньше любого тачечника. А вы говорите - грабил! Это вы грабите, донага, до нитки. Разорили злее пожара. Пристали с ножом к горлу... - Это вы опамятуйтесь, Бодылин! В Поволжье люди пухнут и мрут от голода. А вы золото прячете. Да еще разводите контрреволюционную агитацию... Вы славьте своего бога, что сохранили вам жизнь. По вашим прошлым делам - в расход вас, и весь разговор. - На все воля божья, - понуро сказал Бодылин. - Не разживетесь вы моим золотом. Обчистили до нитки. - Даю вам срок три дня и приказываю выдать все спрятанные ценности. Не советую упираться. С саботажниками у нас разговор короткий. Республика переживает тяжелый момент. Тут не до церемоний. Распишитесь в предупреждении. Ступайте и подумайте, что вам дороже - золото или собственная шкура. - Все в руках божьих, - сказал Бодылин, расписавшись в бумаге, поданной Валдисом. - И жизнь, и смерть, и честь, и бесчестье... На дорожке сада бесшумно шевелились тени узловатых веток. В просветы листьев сочилось солнце, и в домике даже в полдень стоял зеленый сумрак, будто на лесной опушке. Бодылин прошел в горницу. Перед иконами в богатых окладах теплилась лампада. Он рухнул на колени, в земном поклоне коснулся лбом домотканого половичка. Молился истово, страстно об одолении врагов, о сбережении тайны. Вышел во двор, заглянул в летний погреб, в завозню, сарай, хлев. Не то проверял хозяйство, не то прощался с ним. Долго стоял на крыльце, думал: что же все-таки предпринять? Когда в калитку постучали и Бодылин увидел хорошо знакомого ему человека, то решил, что господь внял его мольбам, сотворил чудо и ниспослал ему спасение. Вместе с неожиданным гостем они вошли в дом. В кухне было прохладнее, и Бодылин заботливо усадил пришельца. Щедро выставил на стол богатейшее по тому времени угощение: бело-розовый брусок сала, пряно пахнувшие малосольные огурцы, чугунок молодой картошки, толстыми ломтями распластал золотистую, домашней выпечки, ковригу пшеничного хлеба, а в довершение всего водрузил в центре стола - нет, не самогон-первач, а опечатанный сургучом штоф, царской выделки, водки. Гость провозгласил тост за приятное свиданьице. Бодылин, думая о своем, пригубил стопку и сказал: - Для меня приятное вдвойне. - Замолк, собираясь с мыслями, и наконец решился: - Мы с тобой съели пуд соли. Знаем один другого вдоль и поперек. Ты не таил от меня находок, не льстился на мое добро... И от меня ты никогда не видел ни зла, ни обиды. Богом заклинаю тебя, окажи мне великую услугу... - И проворно вскочив с места, поклонился гостю по-старинному в пояс, коснувшись пальцами руки пола... - Да ты что, Климентий Данилович! - воскликнул гость, ласково удерживая Бодылина за плечи. - Да я тебе завсегда, чем только могу... - Не стану таиться перед тобой, - начал Бодылин, - сберег я кое-что на черный день. Сущую малость от прежних моих достатков. Да, видно, вконец прогневал я господа-вседержателя гордыней своей и по грехам моим послал он мне испытание. - Неужто дознались? - ахнул гость. Бодылин, проникаясь к себе все большей жалостью, рассказывал печально и выспренне, точно с амвона: - Был сегодня я препровожден в их казенный дом, глумились надо мной слуги антихристовы. И сам их главный воевода Валдис мне приказал через три дня выдать ему все, что сберег я на скончание дней моих. А как не выдам, то он велит меня заточить в острог и казнить лютой казнью... - Бодылин умолк, обессилев, и договорил спокойнее: - Да, видно, сжалился господь над моей бедой. Послал тебя ко мне в самое вовремя. Богом прошу, возьми, что укажу тебе. И сохрани до моего спросу. А я уж как-нибудь потерплю от Валдиса. Я тебе верю, но дело-то, сам понимаешь... Клянись перед иконами, что не польстишься на добро моих детей. А коли сбережешь, я раб твой по гроб жизни. Они вошли в горницу, гость осенял себя размашистыми крестами, повторял за Бодылиным слова клятвы. Потом они отправились в летний погреб, покряхтывая, сдвинули кадку с солеными огурцами. - Здесь, - хрипло сказал Бодылин. Взметнулись ломы, с хрустом вонзились в доски пола. Глухо звякнули заступы. И вот извлечена на свет пузатая глиняная корчага. Гость расковырял ножом круг воска под крышкой, в полумраке блеснули слитки. Бодылин зажмурился, отвернулся, чуть слышно сказал: - Забирай. Они вышли из погреба. Бодылин, стараясь не глядеть на мешок в руках гостя, чужим голосом попросил: - Ты для пущей убедительности крылечко еще поддень ломом. - Посмотрел на развороченные доски и сказал с угрозой: - Клятву-то не забывай. Я тебя из могилы достану. И сын мой Афанасий... Они опять подсели к кухонному столу, молча, думая каждый о своем, выпили. Бодылин поднялся первым. - А теперь повяжи меня... - И сдернул с гвоздя на стене ременные вожжи. Гость проворно опутал старика сыромятным жгутом, крякнув, перевернул лицом вниз, воровато оглянулся, осенил себя мелконьким крестом. Рука скользнула в карман. Гость вытянул руку и, едва не упираясь в затылок Бодылина стволом нагана, выстрелил... В окно горницы тянулись ветки яблони, тугие, янтарные плоды покачивались на ветру. На домотканом половике лицом вниз лежал бывший хозяин Ярульской тайги. Длинные седые волосы побурели от крови. Сверху равнодушно взирали на него лики святых... 2 ...Зубцов перечитал утвержденное Валдисом постановление полувековой давности, задержал взгляд на словах: "Поскольку все предпринятые в течение месяца оперативно-следственные действия по розыску похищенного золота в количестве одного пуда и преступников не дали никаких результатов и, руководствуясь революционным правосознанием, постановил..." Соломоново решение! Месяц поискали да и прекратили розыск. Странная логика у этого Валдиса. Почему он решил, что похищен именно пуд золота? Судили по размерам корчаги? Зачем понадобился трехдневный антракт после вызова Бодылина? Что мешало произвести у Бодылина обыск и конфисковать ценности? Зачем надо было отпускать Бодылина? Чтобы понаблюдать за ним и вскрыть другие тайники? Но что за наблюдение, если кто-то мог беспрепятственно проникнуть к Бодылину, выманить ценности, убить хозяина и скрыться. И какая поразительная синхронность: предупреждение Валдисом Бодылина и сразу... Что за всем этим? Ослепленность собственной версией? Профессиональный брак? Нежелание и неумение вести трудный поиск? Или для Валдиса так же, как для Овсянникова, все определялось тем, что убит классово чуждый элемент, эксплуататор? Но ведь речь шла не просто о розыске убийцы, который свел счеты со своим благодетелем или врагом. Исчезло Бодылинское золото. По подсчетам самого Валдиса, не менее пуда. Пуд золота в Советской России двадцать первого года... Газеты Европы и Америки ликуют: в России неурожай. Профессиональные прорицатели с университетских кафедр и парламентских трибун отсчитывают последние недели Советской власти: большевики не смогут справиться с положением, голод и сыпнотифозная вошь довершат то, в чем оказались бессильны английские дредноуты, французские танки, полки Колчака, казачьи дивизии Мамонтова... В России на искореженных рельсах ржавеют остывшие паровозы, в заводских цехах только ветер нарушает тишину запустения. И самое распространенное слово "Помгол" - Чрезвычайная комиссия помощи голодающим В этом слове все: мера бедствия и безмерная надежда. Советское правительство конфискует церковную утварь, чтобы накормить голодных детей, а вся "свободная пресса" надсажается воплями о каннибализме большевиков. Фритьоф Нансен среди ледяного безмолвия обывателей объезжает страну за страной, взывает к долгу и совести европейцев спасти голодающую Россию. Пуд золота - это хлеб, топливо, медикаменты, мыло. Это спасение тысяч людей от неминуемой смерти... Валдис знал все это и все же через месяц прекратил розыск похищенных сокровищ. Неужели поимка преступника не входила в намерения Валдиса и неизвестный, которому Бодылин выдал золото, был вхож не только к бывшему купцу, но и к Валдису?.. Кто же он, этот прибалтиец с пустыми холодными глазами? Честный, но бездарный работник или замаскированный враг? Но Иван Захарович Лукьянов тоже не исключал такой возможности и все-таки начал доследование дела двадцатилетней давности. Тогда только двадцатилетней, а теперь уже полувековой. Эти годы вместили в себя жесточайшую войну, и нельзя с уверенностью сказать, жив ли, кроме Каширина, кто-то из свидетелей и участников тех событий... Вот написанный характерным угловатым почерком Лукьянова план первоначальных оперативно-розыскных мероприятий... Выяснить, служат ли в настоящее время в органах НКВД Валдис В. А. и Овсянников А. М., их местонахождение... Выяснить судьбу и местонахождение детей, родственников и ближайших сотрудников Бодылина. Установить, кто из бывших служащих золотопромышленного товарищества "Бодылин и сыновья" работает в настоящее время в системе "Главзолото"... Истребовать из архивов все хранящиеся в них документы золотопромышленного товарищества Бодылиных... Первые ответы на запросы Лукьянова... "Валдис Вильгельм Арвидович, 1886 г. рождения, уроженец г. Виндава в Латвии, служил в должности начальника Краснокаменского губернского уголовного розыска с февраля 1920 г. В июле 1922 г. погиб при ликвидации банды Дятлова в Таежинском уезде". "Овсянников Антон Максимович, 1898 г. рождения, уроженец г. Краснокаменска, член ВКП(б). Служит в органах милиции с февраля 1921 г. В настоящее время - старший оперуполномоченный уголовного розыска Краснокаменского областного управления милиции". Зубцов еще раз обрадованно прочитал справку, но задержал взгляд на дате: 19 июня 1941 г., и досадливо усмехнулся: "В сорок первом году Овсянникову было уже за сорок, плюс еще тридцать лет, из них четыре года войны. Арифметика не в мою пользу... И все же надо запросить управление кадров об Овсянникове...". Еще одна справка: "В настоящее время в Ленинграде... проживает с женой Аксенов Аристарх Николаевич, 1880 г. рождения, профессор, доктор геологоминералогических наук. С 1906 по 1920 год был главным инженером золотпромышленного товарищества Бодылиных. Женат на дочери Бодылина, Бодылиной Агнии Климентьевне". И опять та же дата 19 июня 1941 года. Наверное, майор Лукьянов был очень доволен этим днем, 19 июня. Расследование едва начато и сразу столько существенных фактов... В тот же день Лукьянов встретился с доцентом Кашириным. Вот написанное знакомым каллиграфическим почерком объяснение Вячеслава Ивановича. Вчера Зубцову он сказал то же, что и тридцать лет назад майору Лукьянову. Пожалуй, только и есть два отличия. Каширин подробно говорил Лукьянову о ювелире Иване Северьяновиче Никандрове... Лукьянов встретился с ним и записал показания о цепочке в виде змейки-медянки и предполагаемых бодылинских кладах. И еще... Упоминание о Якове Филине, пьяном буяне, по которому Славка Каширин выпалил из пушки, чем-то явно насторожило Ивана Захаровича. Он написал запрос о судьбе Филина и 21 июня получил ответ: "Филин Яков Иванович, 1875 г. рождения, уроженец прииска Богоданного Таежинского уезда Краснокаменской губернии. В 1920 - 1927 годах неоднократно судим, четырежды бежал из мест заключения. 12 сентября 1927 г. военным трибуналом СибВО приговорен за контрреволюционную деятельность и бандитизм к высшей мере наказания. 25 сентября 1927 года приговор приведен в исполнение". И новые записи Лукьянова. "Истребовать из архива трибунала СибВО материалы по обвинению Филина Я.И. Установить родственников Филина. 23 июня выехать в Ленинград для встречи с Аксеновыми". Копий запросов в архивном деле не было. 23 июня 1941 года майор Лукьянов не выехал в Ленинград. В тот день он написал начальнику архива: "В связи с моим отъездом в действующую армию возвращаю на хранение уголовное дело Э 405 и добытые мною в ходе доследования настоящего дела материалы". Полковник Лукьянов истребовал из архива дело Э 405 в сентябре 1946 года. Зубцов перелистывал документы... Копия свидетельства о смерти Аристарха Николаевича Аксенова. Копия свидетельства о смерти Агнии Климентьевны Аксеновой, бывшей Бодылиной. Сообщение об Овсянникове: "В мае 1942 года под Харьковом пропал без вести". Сообщение из Новосибирска: "Уголовного дела по обвинению Филина Я. И. в архивах трибунала не обнаружено". Справка о родственниках Филина: "По данным церковных архивов, в июне 1911 г. родился сын, Филин Степан, место рождения прииск Богоданный Краснокаменской губернии. Местожительство в настоящее время неизвестно. Других детей, а также братьев и сестер Филина не установлено". Протоколы допросов бывших соседей Аксеновых по ленинградской квартире: "Аксеновы отличались общительным, мягким характером. До войны жили в соответствии с профессорским жалованьем Аристарха Николаевича. Наотрез отказались эвакуироваться из Ленинграда. В блокаде крайне бедствовали. Аксенов скончался от голода". Протокол осмотра бывшей квартиры и дачи Аксеновых, угловатые строки Лукьянова: "...тайников и признаков хранения драгоценных металлов в указанных помещениях не установлено". Предпоследним в деле подшит протокол допроса репатрианта из Манчжурии Павла Елизаровича Потапова, сына бывшего компаньона Бодылина... Зубцов физически, точно все это происходило с ним самим, ощущал, как скверно было на душе у Лукьянова. Такое случается на ночной улице. Ночь темна, где-то впереди видны два-три освещенных окна. Но вот погасли и они, и взгляд упирается в глухую черную стену... Наверное, Иван Захарович Лукьянов пережил нечто похожее, когда писал свое постановление: "В связи с тем, что после убийства золотопромышленника Бодылина К. Д. истекло уже 25 лет, основные свидетели умерли либо пропали без вести, а также в связи с тем, что в течение всего этого срока ни по одному делу не вскрыто так называемое бодылинское золото, в настоящее время не представляется практически возможным установить ни обстоятельства гибели Бодылина, ни места нахождения его возможных тайников с золотом, на основании вышеизложенного постановил: дело Э 405/25 дальнейшим производством прекратить". Анатолий вздохнул сочувственно, пододвинул к себе служебный бланк и стал писать: "Москва, 3 июня 1971 года. Я, старший инспектор УБХСС майор Зубцов А. В., рассмотрев рапорт старшего лейтенанта Федорина Э. Б. о событиях, имевших место в доме ювелира Никандрова И. С., допросив свидетеля Каширина В.И., а также ознакомившись с материалами дела Э 405/25, постановил: принять настоящее дело к своему производству". 3 Работу Зубцова прервал телефонный звонок. - Товарищ майор, к вам с повесткой гражданин Потапов Павел Елизарович. Прикажете пропустить? В кабинет вошел грузный мужчина лет пятидесяти. Вежливо наклонив голову, покачивая объемистым портфелем, приблизился к столу, основательно уселся на стул, расправил складки на брюках и сказал с достоинством: - Меня крайне удивил вызов к вам. - Чему же удивляться. Такое у нас учреждение, обращаемся к разным людям за разъяснением и помощью. - Если за помощью, я всегда готов, чем только могу. Но учреждение у вас действительно специфическое... Так чем же я могу быть вам полезен? - Ваш покойный отец, Елизар Петрович Потапов, был компаньоном золотопромышленника Бодылина... - Приказчиком, скорее. Только приказчиком. - Ну, двенадцать паев в деле для приказчика многовато, - напомнил Зубцов. - Почти столько же, сколько имел граф Бенкендорф в момент основания Бодылинской компании. В "Списке владельцев частных золотопромышленных предприятий" ваш отец значится компаньоном Бодылина... - Преувеличение! Опечатка! Отец был в постоянном конфликте с Бодылиным, не разделял его взглядов. - Это в каком же смысле? - Отца возмущала потогонная система заведенная Бодылиным на прииске. Бодылин-то, любого спросите, был сущим кровопийцей. Отец постоянно добивался от него прибавки жалованья рабочим, улучшения жилищных условий, техники безопасности, большего участия рабочих в делах компании. Если бы не отец, дело дошло бы до повторения Ленских событий... - Словом, ваш отец ратовал за этакий мини-социализм? - насмешливо заметил Зубцов. - При сохранении своих двенадцати паев. Так горячо ратовал, так любил рабочих, что, когда рабочие взяли власть... сбежал в Манчжурию, чтобы там вести социалистическую пропаганду... среди семеновцев. Ведь вы, Павел Елизарович, родились в Манчжурии. - Так. Но какое это имеет значение? - Вот именно. Какое это имеет значение? Вас же никто не попрекает происхождением. Да и нелепо попрекать. Человек не выбирает себе родителей. А вы размежевываете себя со своим отцом и отца с Бодылиным. Хотя, простите за откровенность, не знаю, кто хуже: Елизар Петрович эмигрировал, а Бодылин остался в России. - Зато эмигрировал сын Бодылина, Афанасий. А старик остался с камнем за пазухой. Припрятал золотишко для своего отпрыска и каким-то образом дал знать ему об этом. Отец рассказывал, что Бодылин договорился с сыном о каком-то пароле, но о каком именно, я не знаю. "В сорок шестом ты не приводил этих подробностей", - отметил Зубцов и сказал как только мог спокойно: - Вот видите, Афанасий Бодылин такие тайны доверял вашему отцу, а вы утверждаете, что совладельцы конфликтовали. Но о каком золоте идет речь? Ведь Бодылина ограбили. Потапов тяжело вздохнул и заговорил устало: - Мне трудно судить об этом. Бодылина я в глаза не видел. Но отец был склонен думать, что все это ограбление, как бы вам сказать, не совсем ограбление, что ли? Понимаете? Действовал налетчик не совсем посторонний для Бодылина. Среди эмигрантов о бодылинских сокровищах много было разговоров и слухов. В то, что Бодылина ограбили до нитки, мало кто верил. Склонялись к тому, что еще должно быть золото. И много. Отец объяснял мне: когда прииск национализировали, в хранилище нашли какие-то крохи. Значит, добыча куда-то исчезла. Между тем прииск, хотя хуже, чем в царские времена, но работал, а колчаковским властям Бодылин золото продавал скупо. Шнуровые книги с записями намывов были в распоряжении только самого Бодылина и его главного доверенного Аксенова. Вот кто бы мог порассказать вам много любопытного. Но Аксенов умер в сорок втором году, его жена, дочь Бодылина, тоже умерла в сорок третьем. Об этом я узнал уже после войны при репатриации в Советский Союз. Тогда меня тоже спрашивали о тех событиях. Я считал, что эта история уже совсем заглохла. В архиве у вас, надо думать, исчерпывающие данные о Бодылине... - Какие там архивы в двадцать первом году! Все на живую нитку. - Зубцов добродушно засмеялся, а про себя с тревогой прикидывал: не допустил ли он ошибки, начав с Потаповым разговор. Человек он, оказывается, осведомленный, и вовсе не исключено, что его папаша тоже держал на прицеле бодылинский клад... Зубцов совсем уже собрался домой, но его настиг телефонный звонок. - Анатолий? - И само обращение без отчества и голос Орехова выдавали крайнее волнение. - Я, кажется, вообще уже ничему не удивлюсь в этом деле. Получил вот спецдонесение из Краснокаменска: корреспондентка ювелира Никандрова Лебедева А. К. - никто иная, как Аксенова, она же Бодылина Агния Климентьевна... - Кто?! Я только что читал свидетельство о ее смерти. - Ты мне про свидетельство о смерти, а у меня свидетельство о браке, выданное Центральным райбюро загс города Краснокаменска 15 ноября 1943 года, спустя меньше года после смерти горячо любимого супруга. Гражданка Аксенова Агния Климентьевна, 1895 года рождения, вступила в брак с гражданином Лебедевым Валерьяном Васильевичем, 1893 года рождения, приняла фамилию мужа - Лебедева. Так что, друг мой Толя, в сорок третьем году она успела и умереть и воскреснуть под другой фамилией. - Вот это ход конем. Даже Лукьянов поверил... - А с нами не играют в поддавки. - Орехов вздохнул. - Между прочим, в Краснокаменске сейчас нет этой дамы. - А где она? Может быть, у сына? - Я связался с рудником Октябрьским - не появлялась. Где находится эта энергичная старушка, не знаю. И снова Анатолия задержал телефонный звонок. - Толя, - услыхал он в трубке ликующий голос Федорина. - Кажется, у меня на столе тот самый символ силы, мудрости, бессмертия и славы, о котором рассказывал Каширин. Личное бодылинское клеймо! - Эдик, мне не до розыгрышей, - устало сказал Зубцов. - Какой там розыгрыш, Толя! Взял я, понимаешь, Игумнова, вышел на его связи. Два часа назад задержал одного новобранца-желторотика. В кармане у него слиток. Вернее, обрубок слитка, на нем следы травления кислотой. Эксперты поколдовали над слитком, сфотографировали изображение. Явная бодылинская печать. Нет, новостей, да еще таких, было слишком много даже для Зубцова. И Анатолий сорвался: - Товарищ старший лейтенант, сколько раз вам разъяснять, что такие заключения вправе делать только эксперты. В данном случае специалисты в области геральдики и граверного дела. А вы обязаны лишь объективно описать признаки изъятых предметов. - Виноват, товарищ майор. В протоколе у меня так и записано: у задержанного изъят обрубок слитка из металла желтого цвета, на слитке следы травления кислотой. Ставлю вас в известность, что указанный слиток задержанный, по его словам, случайно приобрел у старушки интеллигентного вида. - У кого? - У старушки интеллигентного вида. Мне кажется, что это заинтересует вас, товарищ майор. - Не выламывайся, Эдик! - взмолился Зубцов. - Это для меня такая услуга... Я сейчас же лечу к тебе. ГЛАВА ШЕСТАЯ 1 Игорь Светов вышел из дому в самом радужном настроении. Правда, мать завела старую песню: - Опять исчезнешь до утра? Двадцатый год парню, вымахал с коломенскую версту, а пользы, что от козла молока... Домой заявляешься только отсыпаться. Федоровна грозилась вчера, заявлю, говорит, как на этого, на тунеядца. Может, определишься куда? Разносчиком телеграмм или книжками торговать в метро? Там вон какие лбы торчат, а одеты, как на картинке... Спорить с матерью, только время тратить напрасно. И ненадолго у нее трудовой энтузиазм. Еще когда в школе класс Игоря посылали на прополку, мать возмущалась: мой сын не трактор, чтобы работать на пашне. Он молча оделся, юркнул в кладовушку, где у него фотолаборатория. Под ванночкой - вещица, завернутая в носовой платок. В жизни выдаются дни, когда сама судьба идет тебе в руки. Неделю назад у Игоря был такой день. Судьба подошла к Игорю в образе чистенькой старушки, улыбнулась жеманно и спросила: - Юноша, как проехать на проспект Вернадского? - Спуститесь в метро, минут через пятнадцать будете на проспекте Вернадского, - сказал Игорь. Но старушка нагнала его: - Прошу прощения, а вы случайно не знаете, как покороче добраться до Вернадского семьдесят пять? Где лучше сойти - на станции "Университет" или проехать до "Юго-Западной?" "Какого черта, - возмутился Игорь. - Знает Москву, а прикидывается. И выламывается не по годам..." - Случайно не знаю, - буркнул он сердито, но вдруг перехватил взгляд старушки. Слегка сощурясь, она рассматривала его так испытующе и тревожно, точно встретила давнего знакомого и теперь силится, но не может припомнить его. "Э, дело тут вовсе не в проспекте Вернадского", - сообразил Игорь и вопросительно взглянул на старушку. Она привстала на цыпочки, приблизила свое лицо к лицу Игоря и полушепотом задала вопрос, от которого у парня ноги приросли к асфальту... Игорь покосился по сторонам, окинул старушку настороженным взглядом. Благолепная, сухонькая, она была явно не похожа на переодетого капитана милиции. И заплетающимся языком Игорь осведомился о количестве и цене товара. Услыхав от нее ответ, он не поверил своим ушам и подумал, что бабуся разыгрывает его, но уловил ее заискивающий взгляд и понял: она просто наивняк - новичок, не знает настоящей цены тому, чем, как семечками, торгует прямо на улице. 2 Игорь вошел в вестибюль гостиницы, жадно втянул в себя сладковатый, будто в оранжерее, воздух, прислушался к шелесту чужестранных слов и разулыбался блаженно. Но, окинув вестибюль взглядом, замер: нужный ему человек стоял, низко опустив голову. Его держали под руки двое здоровяков боксерского вида. Игорь ринулся к двери. Но на его пути, точно из-под земли, вырос парень в сером костюме. Игорь приближался к парню, лихорадочно конструируя в уме английскую фразу: "Лэ-эд ми...а, черт, как дальше? Кажется... пас ю..." Важно, чтоб не дрогнул голос. Но тут рядом кто-то сказал негромко: "Привет, Светов!" Игорь вздрогнул: по фамилии к нему обращались только работники милиции. И действительно, рядом с ним стоял его новый знакомый - старший лейтенант Федорин. Недели три назад они долго толковали о жизни. Игорь сделал вид, что растрогался и даже пообещал пойти на работу. Сейчас, увидав Федорина, он поморщился, но сразу растянул губы в улыбке: - Салют, Эдуард Борисович! Тороплюсь вот... Федорин почему-то вздохнул и сказал строго: - Подожди, есть разговор. "Неужели выбрасывать придется?" - подумал Игорь и почувствовал, как заныло под ложечкой. Но долговязый парень, который по-прежнему каланчей стоял на пути, будто стальной замок защелкнул, крепко сжал пальцами запястье правой руки Игоря, в ту же секунду на левом запястье сомкнулись пальцы Федорина. Машина тронулась с места. Голова у Игоря кружилась, к горлу подкатывала тошнота, здания за боковыми стеклами то кренились в стороны, то сливались в серую полосу, и он не узнавал знакомых улиц. Потом Игорь услыхал частое треньканье. Оказывается, это стучали о стакан его зубы. А сам он сидел на стуле посреди небольшой комнаты. - Ну, спокойнее, Светов, спокойнее, - произнес знакомый голос. - Нельзя так паниковать. Светов осмотрелся, узнал Федорина. - Чего ежишься? - спросил Федорин. - Сам покажешь содержимое карманов или помочь? Окно, письменные столы, зачем-то стоявший здесь старенький диван закружились в хороводе. Игорь прикрыл глаза, медленно протолкнул руку в карман, выложил на стол сверток и торопливо сказал: - Прошу записать, я выдал добровольно. - Куда уж добровольнее. - Федорин развернул сверток, присвистнул: - Ого! - подержал на ладони слиток, уверенно определил: - Граммов около двухсот. - Я выдал добровольно, - плаксиво повторил Игорь. - Хорошо, я запишу в протоколе: задержанный Светов выложил из кармана слиток металла желтого цвета весом... Сколько получилось, товарищи понятые? Сто девяносто два грамма. - Федорин вздохнул и спросил грустно: - Как же так, Светов? Когда ты заделался валютчиком? Федорину было обидно за Светова, а того больше за себя. Еще в полдень, когда майор Коробов приказал Эдуарду установить за Световым наблюдение и, если тот появится в гостинице, задержать его, Федорин в глубине души надеялся, что Игорь либо вовсе не придет туда, либо придет туда пустым, и все подозрения против этого нескладного парня рассеются. Федорин снова взял в руки слиток. Одна сторона как бы обожжена. Достал из стола лупу, явные следы травления кислотой. - Допустим, Игорь, ты в первый раз. Но ведь в гостиницу ты шел к Игумнову. - Кто такой Игумнов? - Не делай удивленных глаз, Светов. У нас Игумнов Валентин. И ты видел его при задержании. Я знаю, хватка у него мертвая. Но сейчас ему собственную шкуру спасать надо. "Вот тебе и Валька Игумнов. Кремень-парень. Кому же верить?" - ужаснулся Игорь и сказал с вызовом: - Если знаете обо всем, тогда о чем речь? - О том, где ты взял золото. Не вздумай доказывать, что нашел его в подъезде под лестницей. Игорь долго молчал, тоскливо глядя на вялые облачка за окнами, заговорил, медленно, с хрипотцой выталкивая слова: - Если бы нашел, не так было бы обидно. Слыхал я, что сильно опасное это дело, но зато и прибыльное. Ну, когда предложила мне старушка, думаю, дай попробую... Сухонькая такая бабка, вся в морщинах, самого интеллигентного вида. Шляпка с цветиком надвинута на лоб, брошка с кулак величиной. Подошла на улице: не возьмете ли, молодой человек, остатки фамильной роскоши? Паспорта мы не спрашивали друг у друга. Она мне - эту штуку. - Игорь страдальчески покосился на пустой сверток. - Я ей - деньги. И - привет. - Подробнее описать не можешь? - Была бы молодая, другое дело. А тут старушенция, глядеть не на что. Бизнес - и только. - Колечко тоже купил у старушки? - спросил Федорин, указав на снятое с пальца Светлова узенькое кольцо. - Или сделал сам? Оно же без пробы. - Все рассмотрели. Колечко продала мне Марийка Загоскина. Живет в соседнем подъезде. 3 Закончив телефонный разговор с Федориным, Зубцов ринулся в кабинет Орехова. - Есть! Есть бодылинское золото!.. - О чем ты? Где ты обнаружил его? - Не я обнаружил, Федорин. - Зубцов наполнил водою стакан, залпом осушил его и стал рассказывать про сообщение с Петровки. - Как видишь, Михаил Сергеевич, слиток с характерной печатью, и продавщица-старушка интеллигентного вида. - Вообще-то, когда везет, как сейчас, надобно присмотреться: не подыгрывает ли кто нарочно. Поэтому слиток немедленно на экспертизу. Пусть срочно установят время и место добычи, способ обогащения металла. Для опознания печати пригласим профессора Каширина. Нашим товарищам в Краснокаменске я поручил сфотографировать воскресшую из мертвых Бодылину-Аксенову-Лебедеву, разумеется, как только она возвратится к себе. Снимки покажем Каширину и задержанному Федориным гражданину. Подремлет в камере, поразмыслит, пройдет у него послеарестный шок, станет, как говорят теперь, коммуникабельным. А сейчас он из упрямства повторит то же, что сказал Федорину. Утром Анатолий был на Петровке. Светов вошел понурясь, напряженно стиснув за спиной руки, губы его кривились, жидкие усики казались наклеенными. "Однако ты, братец, трусоват", - отметил Зубцов. - Как спалось, Светов? - спросил Зубцов и, уловив брезгливую гримасу Игоря, продолжал: - Конечно, не на даче у друга. И комфорт не тот, и кормежка... - Мне теперь выбирать не приходится... Засыпался - и все, амба! И не надо мне сострадать, - ершисто проговорил Светов, усаживаясь на стул против Зубцова, закинув ногу за ногу. Он изо всех сил старался казаться спокойным, даже ироничным. Однако пальцы все обшаривали, ощупывали колени. Зубцов заметил и синие тени вокруг запавших глаз и сказал ободряюще: - Не надо, Игорь, так отчаиваться. Да и не все еще потеряно для тебя. - А что это меняет? Валька Игумнов хоть повидал кое-что, пожил, как наследный принц. А я... В первый раз. И все. И мы с Игумновым под одной крышей. И судьба у нас одна - восемьдесят восьмая статья. Правильно мать твердит, что я невезучий. Он говорил зло, но упоминание о матери прозвучало неожиданно жалобно. Зубцов, думая о том, что матери сейчас много горше, чем самому Игорю, спросил: - Когда у матери деньги брал на свою покупку, небось не объяснял, зачем они тебе? - Почему у матери? - растерянно спросил Светов. - А у кого же? - Свои нашлись. - Свои так свои. Но мать мы все же спросим насчет денег. Она скажет правду ради тебя. Губы Светова снова болезненно искривились. - Ее-то хоть оставьте в покое. Занял я у соседей. - Не у Загоскиной случайно? Много же ты ей задолжал. И за колечко, и за эту покупку. Зубцов выдержал паузу. Понимая, что ошибка в его предположении сразу разрушит доверие Светова, все же поддаваясь внезапному озарению, спросил: - Игорь, когда и где в последний раз ты встречал высокого черноволосого мужчину восточного типа, лет сорока? По-русски он говорит без акцента... От взгляда Зубцова не ускользнуло, как дрогнули и опустились плечи Светова. "Он знает Мамедова", - с облегчением отметил Зубцов. - Почему ты прикрываешь этого обер-валютчика? Светов провел рукой по лицу и сказал; - Ладно. Тогда слушайте, как было. Начистоту... ...Оставив старушку в сквере, Игорь отправился на поиски денег. Он решил попытать счастья в соседнем подъезде, у Марийки Загоскиной. Живет одна, весело, шумно. Судя по всему, денежный человек. Услыхав просьбу соседа, Муся, как, заискивая, назвал ее Игорь, прищелкнула языком и сказала: - Ничего себе пустячки!.. А зачем тебе столько? - Да вот наметился мини-бизнес, - уклончиво ответил Игорь. - Ничего себе мини... - Мария усмехнулась, зачем-то одернула свою укороченную до размеров мужской рубашки юбку, решительно встряхнула крашеной челкой. - Ладно, попробую помочь тебе, бизнесмен. У меня тут гость. По-русски он не силен, зато при деньгах. Я ему растолкую. Про бизнес он поймет и на пальцах. Высокий мужчина с коричневато-смуглым лицом действительно все понял удивительно быстро. Лениво взмахнул рукой, остановил отчаянно жестикулирующую Марию, извлек из бумажника пачку сторублевок, помаячил пальцами перед лицом Марии. Она перевела: - Он требует показать ему твои покупки. - Непременно! - клятвенно заверил Игорь. Но, едва заполучив от старушки товар, быстро двинулся по аллейке, решая, куда бы скрыться. И вдруг увидел впереди смуглолицего. Тот с понимающей усмешкой посмотрел на него и поманил пальцем. Когда Игорь подошел, смуглолицый, почти касаясь губами его уха, на чистейшем русском языке прошептал такие словечки, что у Игоря вспыхнули щеки и уши. - Не вздумай ловчить. Выкладывай. - Смуглолицый выхватил из кармана обомлевшего Игоря сверток, развернул его. Вспыхнули на солнце обрубки золотого слитка и разрезанная вдоль цепочка. Он опустил себе в карман обрубок побольше, потом цепочку и объявил: - Мы с тобой квиты. - Небрежно протянул Игорю два пальца и исчез, будто растворился в воздухе. - Вот и все, начистоту, - Светов тяжело вздохнул. - Спасибо, - отозвался Зубцов. - А как ты думаешь, Загоскина действительно считает его иностранцем или разыграла тебя? - Чего не знаю, того не знаю. - Ладно, спрошу у нее сам. А кредитора своего опиши подробнее. Рост, черты лица, цвет глаз и волос, манеру ходить, говорить, слушать. Это все важно. Да не изводи себя мрачными мыслями о восемьдесят восьмой статье. Статья статьей, вина виной... И если все, что ты рассказал, правда, буду ходатайствовать, чтоб до суда тебя отпустили под подписку о невыезде. Когда Анатолий Зубцов вошел в комнату, где Федорин допрашивал Загоскину, Мария плакала. Она промокнула глаза и щеки скомканным носовым платочком, растянула губы в подобие улыбки и сказала умоляюще: - Я говорю сущую правду. Золотое кольцо мне подарил Закир, иностранный коммерсант из восточной страны. В благодарность за... ну, за эти... как их... личные услуги ему... Подарил личную вещь, а была на кольце проба или нет, что мне за дело. Кольцо мне великовато. Я и продала. Зубцов, скрывая раздражение, отвел взгляд от ее мокрого, испачканного тушью лица и сказал: - Значит, вам он отрекомендовался Закиром? - Он и есть Закир. Иностранец. - И давно вы с ним повстречались? - Дней десять, должно быть, прошло. Я не веду дневника своих знакомств. - Губы Марии медленно расклеились в улыбке. - А за какие услуги он под ваше поручительство одолжил крупную сумму вашему соседу-мальчишке? Глаза Марии широко раскрылись, на щеках проступили красные пятна. - Он сделал это по моей просьбе. Ну, как вам объяснить, что я говорю правду. - На пальцах, - жестко сказал Зубцов. - На пальцах, как вы объяснялись с... так называемым иностранцем в присутствии Светова. - Как же объясняться, если он не говорит по-русски? - Говорит. И даже без акцента. Спросите об этом у Светова. И не надо, гражданка Загоскина, изображать изумление. Вы скрываете правду потому, что являетесь сообщницей этого афериста. Эдуард Борисович, продолжайте допрос. - Сказала тебе Загоскина что-нибудь важное? - спросил Зубцов Федорина, когда тот приехал к нему в управление. - Похоже, она действительно не знала, говорит ли ее клиент по-русски. Дли их отношений вполне достаточно языка жестов. Я сделал вид, что поверил ее раскаянию и отпустил, но взял под наблюдение ее дом. Кстати, Загоскина приготовилась к отсидке. И в благодарность за то, что мы отпустили ее, рассказала: несколько дней назад Закир вместе с нею побывал у зубного техника Шпрингфельда и продал ему самодельные зубопротезные пластины. Этого Шпрингфельда мы в прошлом году засекли на частной практике, но не смогли доказать его вины. Теперь он признал, что действительно купил у человека, не говорившего по-русски, три самодельных золотых пластины для протезирования зубов. Общим весом около шестисот граммов. 5 "Представленный на экспертизу обрубок является частью слитка, изготовленного из шлихового золота, содержащегося в месторождении рудника Октябрьского Северотайгинского района. Обогащение металла и отливка произведены в промышленных условиях. Специфические признаки свидетельствуют, что металл получен не ранее 1915 и не позднее 1918 года. Зубопротезные пластины и кольцо изготовлены в кустарных условиях из золота, содержащегося в месторождении того же рудника Октябрьского. Срок добычи - не ранее 1967 и не позднее прошлого, 1970 года". "Я, Каширин Вячеслав Иванович, в присутствии понятых на предъявленных мне фотографиях восстановленного в криминалистической лаборатории изображения, вытравленного кислотой на золотом слитке, изъятом у арестованного Светова И. М., опознаю барса, обвитого змеей, кедр и лавровую ветвь - составные элементы фирменной печати сибирского золотопромышленника Бодылина К. Д. Этой печатью клеймились все изготовленные на обогатительной фабрике прииска Богоданного фунтовые золотые слитки с 1900 по 1920 годы". Зубцов убрал в сейф бумаги и торопливо, точно вот сейчас, за углом, получит ответ на все свои вопросы, сбежал вниз по лестнице. С минуту постоял на верхней ступеньке высокого каменного крыльца, не то свыкаясь с грохотом улицы, не то прикидывая, в какую сторону направиться. Впрочем, ему было решительно все равно. Анатолий уже не мог вспомнить, когда приобрел эту привычку: начиная новую операцию, выходил на улицу и шагал до тех, пор, пока не появлялось нечто похожее на решение или же не уставал от долгой ходьбы. Он возвращался домой. А утром снова шагал и отвергал, браковал казавшиеся такими убедительными версии. Что-то загудело, застонало над головой. Зубцов осмотрелся. Оказывается, он шел под эстакадой Самотечной площади. Машины карабкались к низким облачкам. Фантастично! Но разве менее фантастично то, чем живет Зубцов с того июньского утра, когда подполковник Орехов приказал ему найти бодылинский клад и преступников, нацеленных на него. Найти в четырехугольнике Москва - Баку - Краснокаменск - рудник Октябрьский. Как говорят математики: плюс, минус бесконечность... Впрочем, теперь уже в треугольнике: Москва - Краснокаменск - рудник Октябрьский. После допроса Светова розыск в Баку лишен смысла. На первый взгляд, все можно разрешить очень просто: объясниться начистоту с Агнией Климентьевной и Николаем Аксеновым. Но не опрометчиво ли вести такой разговор с людьми, которые, возможно, полвека таят фамильные ценности и едва ли откажутся от них добровольно? Как говорить об этом с женщиной, которая менее чем за год изловчилась официально умереть для всех и негласно воскреснуть под другой фамилией. Или с ее сыном, управляющим рудником, откуда утекает золото... В то же время "кладоискатели" могут начать свой разговор с потомками Бодылина. Могут шантажировать их. А возможно, у преступников есть пароль от Афанасия Бодылина к наследникам сибирского купца. Намекал же Потапов на какой-то условный знак... В боксе есть такой прием: бой с тенью - очень важный элемент в технической подготовке спортсмена. Зубцов уже неделю находится в положении человека, который сражается с тенями. Правда, после допроса Светова стало понятным, как попало бодылинское золото к Мамедову. Мамедов для ювелира Никандрова, Закир для гостеприимной Загоскиной? Может быть, он действительно иностранец? Иностранец, который знает о бодылинском золоте, и, едва заполучив малую толику его, сразу же идет к ювелиру Никандрову, чтобы удостовериться в своей догадке? В это трудно поверить. Но ведь Афанасий Бодылин эмигрировал за границу. Он отлично знал старые связи отца, знал о бодылинском кладе. Мог же Афанасий Бодылин передать эти сведения верному человеку. Следовательно, нельзя исключить и появление иностранца. Но как могли оказаться у иностранца самодельные зубопротезные пластинки, да еще из золота с того же рудника Октябрьского? Зубцов замедлил шаг и повернул в обратный путь. В кабинет Зубцова заглянула секретарша Орехова: - Вам письмо, Анатолий Владимирович! Обратного адреса не было, но на конверте Зубцов разглядел штамп: пос. Октябрьский... "Глубокоуважаемый товарищ майор Зубцов Анатолий Владимирович! Считаю своим гражданским долгом заявить, что внук купца-толстосума Бодылина, Аксенов Николай Аристархович, обманом пробрался на пост управляющего рудником Октябрьским, бывший прииск своего деда, и систематически, с помощью своих приближенных, похищает государственное золото и сбывает в г. Москве в виде зубопротезных пластин и самодельных колец..." О том, что начат розыск бодылинского золота, знали или могли догадываться из посторонних только профессор Каширин и сын бывшего компаньона Бодылина, Потапов. Но, вот, оказывается, знает и кто-то еще. Сегодня этот кто-то сделал смелый шаг. Это ведь не просто анонимное письмо, которое придется зарегистрировать и тщательно проверять, тем более, что в сочетании с колечками и зубопротезными пластинками факты весьма правдоподобны. Это еще и объявление войны, предупреждение о том, что противник в курсе событий... ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1 Июньские ночи скоротечны. Поднялся из ложков и распадков, загустел в вышине сумрак, соединил берега лунный мостик, нырнули в омуты звезды, и уже отлиняла ночная синь. А там медленно раскалится край неба, закипит трава под ветром, взойдет солнце. В этот ранний час по тропе от поселка Октябрьского к старому приисковому пруду быстро шла девушка. Стекали по плечам за спину рыжеватые волосы. Она замедлила шаг, поднесла к губам ладони и защелкала, засвистела, передразнивая иволгу. Удивленная птица притихла, а девушка засмеялась и, размахивая полотенцем, побежала к пруду. Розоватая вода клубилась теплым, сладковатым парком. Девушка скинула тапочки, взошла на деревянные мостки, стянула сарафан и осталась в купальнике. Вдруг на середине пруда, возле травянистого островка, на котором чернела избушка-развалюха, она увидела в лодке человека с длинным удилищем в руках. Она постояла в нерешительности, раздумывая, не лучше ли убраться восвояси: настроение все равно испорчено, но вода светлела так заманчиво... И раскинув руки, она прыгнула с мостков. Шумно всплескивая, проплыла несколько метров, легла на спину и вдруг услыхала недовольный голос: - Ты что резвишься, как молодой кит?! Волны, как в семибалльный шторм. Распугала всю рыбу. Хотя голос был молодым и приятным, окрик показался обидным. Девушка чуть скосила вбок глаза и увидела: рыбак стоит в лодке, он высок ростом, мускулист и, кажется, на самом деле не стар. - Карасей можно ловить и в луже у бани, - откликнулась она сердито. Насмешка ли подействовала на него или наскучило смотреть на сонные поплавки, но он проворно смотал удочки и направил лодку к берегу. По первым взмахам весла она определила: гребец он такой же никудышный, как и рыболов. Лодка вихлялась, кружилась. "Перевернется, чего доброго. И откуда берутся такие неумехи?" Весло выскользнуло у парня из рук, он потянулся достать, лодка накренилась, и он плюхнулся в воду. "Господи, он даже плавать не может", - подумала девушка и размашистыми саженками устремилась на помощь. - Хватайтесь за лодку! Можете вы хоть немного держаться на воде? Смелее, смелее!.. - кричала она, желая подбодрить его и все убыстряя свои движения. Но он не слышал ее слов и не видел лодки, качавшейся рядом. Вскидывая над головой руки, он то выныривал, то снова исчезал в глубине. Она подплыла к нему, ухватила за ворот рубахи. Парень был тяжел и неповоротлив. Девушка с трудом подтянула его к лодке, помогла перевалиться через борт. Он лежал, бессильно вытянув руки и закрыв глаза, дышал тяжело, с хрипом. Девушка собралась нырять за упавшим веслом, но увидела в лодке багор. Подгребая черенком багра, медленно повела лодку к мосткам. И вдруг почувствовала на себе взгляд парня. Глаза у него были большие, серо-синие, сейчас виноватые и грустные. Отворачиваясь от его взгляда, она проворно заработала багром. - Сами выйдете или помочь? - не глядя на него, спросила, когда лодка шаркнула о мостки. - Сам, - тихо ответил он, все так же строго, изучающе и растерянно смотрел на девушку, растроганно сказав: - Спасибо вам большое. Скажите хотя бы, кто вы такая? - Тот самый молодой кит, который распугал ваш улов, - мстительно проговорила она. - Кит? - взгляд его стал недоумевающим. - А... извините, пожалуйста. Я ведь первый раз на рыбалке. - Я так и подумала. - Она примирительно засмеялась. - Но вообще-то, я не совсем кит. Я - Настя, - и договорила, сама удивляясь своей откровенности: - Здешняя жительница. Работаю в клубе. А вы кто? - Глеб Карасев, старатель. Вообще-то москвич. - Он вздохнул. - Да вот второй сезон приезжаю сюда. Так что тоже почти здешний. - И снова вздохнул. Глеб наконец поднялся, лодка снова закачалась от его неловких движений. Тяжело опираясь на ее плечо, Глеб шатко зашагал по хлюпающим доскам. Но вдруг увидел, ощутил напряженно пульсирующую жилку на шее Насти, ее порозовевшую от усилия или от его близости щеку, нервно вздрагивающие ресницы, твердо встал, вскинул девушку на руки, перенес через мостки, бережно поставил на траву. Разбежался по мосткам, исчез в воде, вынырнул на середине пруда с веслом, забросил его в лодку и в несколько бросков достиг противоположного берега. - Мы еще встретимся, Настя! - весело крикнул он. - Вы мне порвали ру-ба-ху! Испуганно загомонили птицы. ...ах...аху!.. - долго звенела и смеялась тайга. 2 Зубцов взглянул на жену и почувствовал: Нина сильно обижена на него. Он попытался припомнить свои прегрешения перед нею и, недоумевая, что могло рассердить ее, попробовал настроить жену на чисто хозяйственные заботы. - Нинок, утром мне потребуется белая сорочка. Тяжело в жару в нейлоне, но завтра... - И обнял жену. - Раньше ты обычно брал в командировки темные и цветные рубашки. И вдруг понадобилась белая. Это в такую глушь, как Северотайгинский район. Или снова в Сочи? И не один, а с юным лейтенантом в мини... - Северотайгинский район? От кого ты узнала? - Пожалуйста, не повышай голос. У тебя просто какая-то мания секретности. Раньше ты хоть снисходил до того, что предупреждал меня о своих поездках, А теперь... В общем, если мы настолько чужие друг другу... - Кто сообщил тебе? - лицо Анатолия стало отчужденным. - Не волнуйся. Не частный сыщик. Твой коллега майор Ганичев, Петр Егорович, зам. начальника Северотайгинского райотдела. Надеюсь, ты с ним знаком. Зашел сегодня и сказал, что он проездом, купил кое-что и договорился с тобой, что ты отвезешь посылку его семье, поскольку завтра вылетаешь туда... - И ты взяла? - В голосе Зубцова смятение. - Где там! Наизусть затвердила твой приказ: не вступать ни с кем в разговоры о твоей работе, ни от кого не принимать никаких вещей и писем... Прямо домострой какой-то. Ганичев ушел страшно обиженным. - И на том спасибо, - с облегчением сказал Зубцов. - А как выглядит этот Ганичев? Нина пожала плечами, но, перехватив напряженный взгляд мужа, заговорила: - Лет под пятьдесят. Солидный. Внушительные манеры. Смуглое лицо... Я даже подумала, что он уже с курорта. Волосы седые, а борода черная. Ну как, похож? - Во всяком случае, напоминает. - Зубцов достал из кармана пиджака фоторобот Мамедова: - Посмотри, не похож ли он на этого человека? - По-моему, не похож. Хотя глаза, пожалуй... Но этот много моложе. - Она растерянно посмотрела на Анатолия и спросила: - А в чем дело? На снимке кто-то, кого ты ищешь? Или у нас был не Ганичев? - Мне надо срочно поехать в министерство. Он вернулся часа через два, заботливо усадил Нину, сел рядом: - Спасибо тебе, родная. Будет хорошо, если и дальше ты станешь слушаться моих домостроевских приказов. Ганичев действительно в Москве. Час назад я с ним познакомился. Сибиряк-здоровяк, лет сорока пяти. Простецкий мужик с курносым лицом и рыжей шевелюрой. У тебя он не был и, прости, не собирается. - Что же это, Толя! - Нина теснее придвинулась к нему. - Война нервов. К этому мы тоже должны быть готовы. Но ты не забыла, что завтра утром мне понадобится белая сорочка?.. 3 Генерал Шадричев подошел к окну, распахнул створки, грузно опустился в кресло и сказал: - Я согласен с мнением отдела: есть основания возобновить прекращенную Лукьяновым операцию. Однако ваша, Михаил Сергеевич, - он обернулся к Орехову, - версия о том, что фамильные ценности хранят потомки Бодылина, мне кажется небезупречной. Нельзя забывать ни о голодной смерти Аристарха Николаевича Аксенова, ни об осмотре Лукьяновым ленинградской квартиры и дачи Аксеновых. Кстати, будем готовы к тому, что мы вообще не сыщем этого легендарного золота. За полвека самый крупный клад мог осесть в торгсинах, рассыпаться на колечки и зубные коронки. Бодылинское золото - самоцель для наших противников. Нам важнее обезвредить Мамедова, лже-Федорина и прочих авантюристов и либо доказать причастность семьи Аксеновых к преступлению Бодылина, либо снять с них все подозрения. Тут надо как можно скорее разобраться в полученной вами, Анатолий Владимирович, анонимке. - Анонимка, товарищ генерал, не беспочвенная, - сказал Зубцов. - Я запросил Краснокаменск и получил спецдонесение от полковника Патрина: Северотайгинский райотдел проверял документацию в старательской артели рудника Октябрьского. Выявлено несоответствие между объемами перемытых отвалов и съемками металла. Не хватает больше килограмма. - Проверку начали в связи с анонимкой? - спросил Шадричев. - В плановом порядке. За пять дней до получения нами анонимки. Это и настораживает. - Действительно, - согласился Шадричев, медленно поднялся с места, пошел по кабинету, раздумывая вслух: - Похоже, анонимку сочиняли, зная о проверке, предвидя ее результат, стремясь приковать наше внимание к артели и сбить с главного направления поиска. - Но ведь золото, Василий Матвеевич, утекает именно из старательской артели, - заволновался Орехов. - Экспертизой подтверждено: самодельные колечки и протезные пластины из металла Октябрьского месторождения. Почему все это кажется вам отвлекающим маневром? Мне это видится единой цепью преступлений. - Нитью скорее, - весело сказал Шадричев. - Где это видано, чтобы такие добрые молодцы, как наши кладоискатели, с их-то прытью, с психологическими подходами, да удовольствовались жалким килограммом. - И донос написали на себя, - сказал Зубцов. - Вот именно, - подтвердил Шадричев. - Нет, у них цель потоньше: подставить кого-то из своих в артели и направить по ложному следу. А самим укрыться получше и взять Аксеновых в клещи. - Но коммерческие связи этого Мамедова с кем-то в старательской артели, пусть косвенные связи, - настаивал Орехов, - они же в свете анонимки и сообщения из Октябрьского бесспорны. И это может стать кончиком, держась за который мы размотаем весь клубок. - Об этом нет спора, - Шадричев примирительно улыбнулся. - Вскрыть сообщников Мамедова среди старателей для нас очень важно. Кстати, я, Анатолий Владимирович, - генерал обернулся к Зубцову, - не могу согласиться и с вами, что анонимку они писали, зная о нашей проверке. Предвидели результаты? Да. Но о проверке не знали. Их расчет - вынудить нас на проверку, выиграть для себя время и свободу маневра. - Шадричев потянулся было за сигаретами, вспомнил о строгом запрете врачей, отдернул руку, улыбнулся грустно и продолжал: - Дальше - Аксенов. Проверить его связи сложно: управляющий рудником ежедневно общается с десятками людей. Но проверять в свете новых фактов придется. Деликатно, осторожно, тщательно. Соучастие Аксенова в хищениях металла и в хранении клада сомнительно.. А взять под наблюдение надо, ради его же безопасности. На этом направлении мы наверняка выйдем и на интересующих нас лиц. - Шадричев сделал паузу и обратился к Зубцову: - Ну, а ваши соображения о визите к вам Мамедова... - Мне кажется, товарищ генерал, визит ко мне, кроме прямой провокации, преследует еще одну цель: убедить нас, что Мамедов в Москве. Он буквально вызывает огонь на себя. А в это время тот, кто над ним, после его визита (я убежден: в их шайке есть кто-то повыше рангом Мамедова, похитрее, поопаснее) движется в Сибирь или уже находится там. Словом, мне пора получать командировочное предписание... - Правильно, пора, - согласно повторил Шадричев. - Только вот куда, в какой пункт? - В Краснокаменск. Тем более, что, как сообщил полковник Патрин, Агния Климентьевна Бодылина-Лебедева вчера возвратилась в родной город. - А меня, товарищ генерал, - начал Орехов и прокашлялся, - очень тревожит поселок Октябрьский. Ведь исключать полностью сопричастность Аксенова пока не приходится. Нет у нас для этого веских фактов. Одни психологические нюансы: фронтовик, авторитетный руководитель. А ну как руководитель-то в матушку свою - конспиратор! И покуда мы в Краснокаменске обхаживаем Агнию Бодылину, ее отпрыск и дедовский клад пустит с торгов, и заложит собственный из краденого золота. - Ну зачем же так мрачно, Михаил Сергеевич, - недовольно возразил Шадричев. - Северотайгинский отдел исполняет службу. Да и мы не собираемся оставлять без догляда поселок Октябрьский. В дверях кабинета появилась секретарша Шадричева: - Василий Матвеевич, старший лейтенант Федорин явился по вашему вызову. - В самое вовремя, как говорится, на ловца и зверь... - Шадричев усмехнулся обрадованно. - Я на контроле держу дело Игумнова. Старший лейтенант меня информирует ежедневно. - Сегодня новости хорошие, - сказал Федорин весело и стал рассказывать... Валентин Игумнов сидел у стола Федорина, спрятав под стул ноги, стесняясь своих неотутюженных брюк. Оттягивая начало трудного разговора, смущенно улыбнулся и сказал: - За тридцать лет жизни обзавелся известными привычками. Например, по утрам бриться, причесываться перед зеркалом, разумеется, утюжить брюки. И вот как-то сразу лишен всего. - Не страшно. Выйдете на свободу и... - Свобода! - Игумнов горестно вздохнул. - Вы сделаете все, чтобы упрятать меня надолго. - Я - не суд, сроки не определяю. Взяли вас с поличным. Дальнейшую вашу судьбу определят ваша искренность, ваше стремление к честной жизни. Игумнов исподлобья посмотрел на Федорина, но тотчас же его запавшие глаза зажглись злостью. - С поличным! Я пришел в гостиницу, в парикмахерскую, я туда хожу два раза в месяц. Мастер Володя может подтвердить. А вы подставили мне этого щенка - Светова, под руки - да на Петровку. - Сколько же вы платите за стрижку? - насмешливо перебил Федорин. - Правильно, Светов - щенок. Но шел он к вам, и не пустым. И ждали вы не его одного. Иначе зачем бы вам иметь с собой пять тысяч рублей. Для карманных денег многовато, а для скромного администратора театра - сенсационно много. - Я экономный человек. - Не надо, Игумнов. Не надо. Соберитесь с духом сказать правду, сказать все. Это облегчит вашу участь. - Чего вы хотите от меня? - Правды. С кем были связаны в своих валютных махинациях? Кого ожидали в гостинице? Кстати, посмотрите эти фотографии, не сыщете ли на них своих клиентов? Игумнов внимательно разглядывал фотографии, откидывался назад, склонялся поближе, клал на стол, брал снова. Закончил просмотр, отодвинул от себя пачку, один снимок положил перед Федориным. - Вот этого вроде бы узнаю. Это был фоторобот Мамедова. - И кто же это? - Джафар, по-моему. - Фамилия? Адрес? Место работы? - Федорин уже справился с волнением, придвинул к себе бланк допроса. - Фамилии не знаю и не знал никогда. Адреса - тем более. У нас не принято дружить семьями. - Игумнов криво улыбнулся: - Навещал меня в моем служебном кабинете в театре. Предварительно звонил по телефону. Брал контрамарку. Помногу раз пересматривал у нас все спектакли. - И только? - Федорин с трудом скрывал разочарование. Игумнов снова растирал свои щеки, сказал устало: - Искренность так искренность. Нет, конечно, не только контрамарки. Солидный клиент. Покупал много, за ценой не стоял. Случалось, что и продавал. - Иностранец он или советский гражданин? - Откуда-то из Средней Азии, судя по некоторым фразам. - А его профессия? - Поминал о скорняцком промысле. - Игумнов хитро сощурился и продолжал: - А ведь я, Эдуард Борисович, оказал вам услугу. Вы мне предъявили не фотографию, а фоторобот. Джафара-то взять надо... - Загоскина опознала на фотороботе Мамедова своего иностранного друга Закира, - закончил Федорин свой рассказ, - зубной же техник Шпрингфельд - иностранца, который продал ему зубопротезные пластинки. Среди скорняков я начал проверку... - Ну что же, зоркий, значит, взгляд у свояченицы Никандрова, не ошиблась в приметах "азията", - весело сказал Шадричев. - Ты вот что, товарищ Федорин, собирайся в Сибирь, в поселок Октябрьский. Подробные инструкции получишь у подполковника Орехова. Свои действия координируй и согласовывай с майором Зубцовым, который пока будет в Краснокаменске. Подполковнику Орехову возглавить в Москве розыск Мамедова, в том числе и проверку скорняков, и следствие по делу Игумнова, Шпрингфельда, Светова, Загоскиной. Что еще? Да, о кодовом названии операции. Отдел предлагает "Кладоискатели". Я думаю, лучше восстановить название, которое дал ей когда-то Лукьянов: "Золотая цепочка". Иван Захарович вкладывал в него глубокий смысл... ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1 Поселковый клуб с глухими из кондовой лиственницы стенами напоминал Глебу крепостной бастион из "Капитанской дочки". Сегодня он, если не штурмом, то обходным маневром, должен овладеть этим бастионом и взять в плен его гарнизон, правда, состоящий из одного человека. Один на одного. Кажется, чего проще! И все-таки силы неравны. Глеб вспоминал свою рыбалку, неожиданно сильные руки Насти, ее прохладную тонкую шею с беспокойно пульсирующей жилкой... И все откладывал свой поход в клуб. Конечно, то, что случилось на пруду, можно обернуть в шутку. Он не сделал Насте ничего плохого, ничем не обидел ее, и все же было совестно встретиться с нею, ломать комедию, выдавать себя не за того, кем был на самом деле. А где-то далеко живет, тревожится, помнит о нем, корит в письмах за молчание Лиза... И как знать, может быть, и пятидесяти тысяч, обещанных Шиловым, окажется мало, чтобы оплатить прощение. Позавчера Глеб, по требованию Шилова, выгнал Аркадия из своей комнатки в общежитии. Приглушая захлестнувшую его злость, выволок захмелевшего приятеля в коридор, с трудом удерживался, чтобы не поддать Аркашке, не для зрителей, а от души. - Ты чего это, Глеб? Или перепил? - суетилась дежурная тетя Паша. - Такие дружки - водой не разольешь и вдруг... - Алкаш! Крохобор! Побирушка! - клокотал Глеб. - Исчезни! Потеряйся! - Глебка, друг ты мой ситцевый, - лепетал Шилов. - Ну, чего я тебе сделал? Куда ты меня... - Мир просторен... - успокоил Глеб и поволок упиравшегося Шилова на крыльцо. Но уже вчера в опустевшей столовой, которая громко именовалась вечерним кафе, Шилов будто из-под пола вынырнул, подсел к Глебу и сказал: - Молоток! Изгнание мое оформил что надо. Но помни: я рядом, я всегда с тобой. - И спросил с угрозой: - Долго еще думаешь тянуть резину? Со дня на день явится родовитая бабушка. - Приглушенный голос стал шипящим, будто воздух выходил из проколотого мяча. - В общем, разговор у нас последний. Глеб, кляня в душе Шилова, свою уступчивость, свой запретный промысел, от которого опасностей куда больше, чем барыша, собрался с духом и поплелся в клуб. Едва поднялся на крыльцо и вступил в просторные сени, как услыхал насмешливый голос Насти: - Май Севостьянович, здесь нарисованы медведи? - А кто же по-вашему? - спросил жидкий тенор. - Не знаю, драные кошки, водовозные клячи, что угодно, только не медведи. А разве деревья это? Картофельная ботва и только... - Не согласен. - Тенор взмыл решительно. - Поскольку в счет-фактуре записано: "Копия с картины Шишкина "Утро в сосновом лесу" и "Пушкин у моря" Айвазовского". Исполнены в копировальной мастерской областного художественно-промышленного комбината. Цена в багетовой раме четыреста пятьдесят рублей за каждую. Вот, пожалуйста, документ по всей форме. - Документ и тем более цена действительно по всей форме. Но все-таки это не "Утро"... У Шишкина солнцем все пронизано, светом. Присмотришься, честное слово, каждая хвоинка звенит. А мишки какие! У них же, Май Севостьянович, у каждого свой характер. - Товарищ Аксенова! - язвительно хмыкнул Май Севостьянович. - Какой в зверюге может корениться характер? Все они, извиняюсь за выражение, на одну морду. Вы не заноситесь шибко. Я в рабочком пойду, я к отцу вашему... Он не похвалит за такое... Говорю вам как директор: висеть будут "Мишки" с "Пушкиным", поскольку приобретены в пределах сметы и в соответствии с установкой о создании в клубе домашнего уюта. - Товарищ Оладышкин! - взмолилась Настя. - Ну какой же это "Пушкин у моря"! Пушкин - это порыв, мысль, страсть! Помните, как писал он о море: "Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной ты катишь волны голубые и блещешь гордою красой..." А разве это Айвазовский! Разве это свободная стихия и гордая краса? Это же голубая каша в тарелке! И вовсе не Пушкин, молодой, мятежный, а... нет, я просто не знаю. Призрак! Тень отца Гамлета. Оладышкин вздохнул, но объявил властно: - Вывесим обе. Поскольку приобретены, и я, как директор, отвечаю за это самое... за эстетическое воспитание духовной культуры... - Май Севостьянович, - сказала Настя неожиданно ласково. - Повесим лучше картины наших самодеятельных художников: "Закат в тайге" Кирилла Щеглова или "Драгеры" Максима Маркелова. Устроим выставку, обсуждение... - Не классики они, Максим-то с Кириллом, - сказал Оладышкин с горестным вздохом. Глеб понял, что сейчас спор разгорится с новой силой, и с шумом распахнул дверь. Глядя на Мая Севостьяновича, пробормотал скороговоркой: - Здравствуйте! Я - в самодеятельность. Оладышкин, невысокий, рыхлый человек, одетый несмотря на жару в хромовые, до блеска начищенные сапоги и шевиотовый бутылочного цвета костюм, замигал на Глеба белесыми ресницами, но, сообразив, что появление парня сулит ему передышку в безнадежном споре, расклеил в полуулыбке толстые губы и сказал: - Здравствуй. Входи, пожалуйста. Клуб как очаг культуры всегда готов сказать: добро пожаловать каждому, у кого стремление посвятить способности и досуг... Настя при появлении Глеба отступила назад, смерила порицающим взглядом и, слегка покраснев, сердито сказала: - Здравствуйте. Но вы не по адресу. Секция тяжелой атлетики на стадионе. Вас интересует это? "Меня интересуешь ты. Но я буду последним подонком, если хоть чем-то обижу тебя..." Это обещание Глеба самому себе несколько успокоило его. - Я к вам. Пою вот немного и хотел бы... - Летом приема в кружки нет. Приходите осенью. - Это как же осенью, - возмутился Оладышкин. - Что за бюрократия?! Товарищ желает вовлечься в культуру. И мы с вами обязаны охватить его, независимо от сезона... - Он ласково взглянул на понурого Глеба и ободряюще сказал: - Значит, к пению испытываешь потребность? Это, брат, исключительно хорошо. Есть потребность петь - пой. Ты не смущайся, как тебя? - Глеб Карасев. Старатель-сезонник из Москвы. - Из Москвы! Надо же! Это же исключительно замечательно. Мы тебя и прослушаем сейчас. Товарищ Аксенова может аккомпанировать на инструментах. Настя спросила, копируя интонации Оладышкина: - И к какой песне вы "испытываете потребность"? - Если можно, я спою "Нежность". Зыбкий вечерний свет лился в распахнутое окошко из палисадника на тусклую крышку пианино, на склоненную голову Насти, на ее лицо, глаза, большие, зеленые, в жарких золотых точечках, выжидающие, снизу вверх смотревшие на Глеба. Он с удивлением подумал: "Неужели не на картинах старых мастеров, а наяву, в жизни, бывают такие теплые, как бы озаренные внутренним светом лица?" Подошел к пианино, оперся на него рукой и, стараясь не глядеть на Настю, вкладывая в слова всю свою тоску по Лизе, запел: Опустела без тебя земля. Как мне несколько часов прожить? Голос у него был из тех, про которые говорят: "Берет за душу". Пел он искренне, без надрыва и оттого хорошо. Настя с любопытством покосилась на него и повела аккомпанемент мягче, лиричней. Май Севостьянович сидел, по-старушечьи подперев пухлощекое лицо, светлые глаза влажно поблескивали. - Эх, до чего же хорошо, жалостно! - восхищенно воскликнул он, когда Глеб закончил песню. - Ты, Глеб, талант! Это очень здорово, что ты пришел к нам. Мы твою способность вылущим, как ядрышко из кедрового ореха. Хочешь, в хор тебя определим, хочешь, подготовим на сольный концерт к седьмому ноября? - Спасибо, - вяло поблагодарил Глеб, испуганно спрашивая себя: неужели ему придется провести здесь ноябрьские праздники? Неужели Шилов не выпустит его отсюда? Глеб передернул плечами, стряхивая с себя неожиданную и постыдную размягченность, и, снова входя в роль, ускользая от глаз Насти, торопливо сказал: - Я жить не могу без пения. Заниматься готов каждый день. - Каждый и станешь, - пообещал Оладышкин. И важно сообщил: - Пойду к себе в кабинет. Надо вести прием персонала по личным вопросам. Да документы подписать. - И величественно зашагал к выходу. Глеб и Настя, не глядя друг на друга, засмеялись. - Занятный мужик. Но, кажется, добрый. Без него вы бы меня встретили оглоблей. - И поделом вору мука. - Вору? Почему вору?! - пролепетал Глеб, чувствуя, как вдруг перехватило дыхание. - А то не знаете? Думаете, ваши штучки всем в радость? На пруду, в общежитии. Так вот: голосок у вас такосенький... - Она показала кончик своего мизинца. - Ну, уж так и быть, стану заниматься с вами. А сейчас мне пора домой. Проводите меня и расскажите толком, чего вас занесло в старатели. Только не надо сказок о Джеке Лондоне, Брет Гарте и романтике... 2 Рядом с Агнией Климентьевной уже не было никого, с кем начинала она жизнь. Она, словно бы откуда-то с высоты, рассматривала череду минувших дней, и не разумом, а душою, всем существом своим уверялась, что ей уже за семьдесят пять, храбрись не храбрись, силы на исходе, наступило, может быть, ее последнее лето и пора без лицемерия выводить в себе итог хорошему и дурному. Все иное вокруг. Даже горы, даже вода в Яруле. И ветер над рекой не тот, что овевал когда-то ее лицо. Еще древние говорили: нельзя дважды войти в одну и ту же реку, нельзя дважды уловить дыхание одного и того же ветра. Сколько не смотри, не увидишь раскрашенного, как пасхальное яичко, теремка бывшей бодылинской купальни. В гранит и асфальт закованы береговые склоны, по которым так часто спускались к реке и поднимались к бульвару Агния и Аристарх Аксеновы. Не сыскать их следов, и невозможно указать место, где почти шестьдесят лет назад повстречались они в утро, предрешившее все в их судьбе. Нельзя не заглянуть сюда, на берег Яруля, потом не подойти к бывшему бодылинскому особняку, постоять в молчании перед тяжелыми дверями с бронзовыми накладками, потом на другой конец города, к старому саду, в сторожке которого настигла отца смерть, и дальше - на кладбище, к фамильному склепу Бодылиных... У старости нет времени на замыслы и дальние цели. Старость смотрит в прошлое и признает единственную власть - власть воспоминаний. На Тополиной улице, извилистой и горбатой, застроенной одноэтажными деревянными домиками, что цепко лепились к бурым глинистым склонам безлесой сопки, не было ни асфальта, ни изогнутых в поклоне светильников. Раскидистые тополя тянули узловатые, ветки через дощатые заплоты и штакетины палисадников, роняли наземь пушистый цвет, и каждое лето кружила над улицей клейкая тополиная метель. Зимой до окон вздымались снеговые завалы. Весной на влажные проталины огородов черной тучей опускались грачи. Летом под водостоком бубнили врытые в землю кадушки, а за штакетником полыхали золотые вспышки "солнц". Утро начиналось здесь скрипом коромысел и звоном ведер у водопроводных колонок. Агния Климентьевна, оказавшись здесь после Ленинграда, не сразу привыкла к этому полусельскому укладу жизни. Но постепенно полюбила и Тополиную улицу, и свой приземистый домик, и радовалась в душе тому, что для всех соседей она вдова местного врача Валерьяна Васильевича Лебедева, а как ее девичья фамилия, была ли она замужем за кем-нибудь еще, касается лишь одной ее. Конечно, в ее годы лучше бы перебраться на прииск к сыну. Все вместе - и душа на месте. Впрочем, для кого лучше? Для внучки Насти? Ведь нельзя не признаться, что между нею и сыном Николаем столько набежало разного, что одному не покориться, а другому не поступиться. В низком свинцовом небе смыкались лохмотья туч. Воздух уплотнился, и дышать стало трудно, сердце Агнии Климентьевны заходилось частыми толчками. Агния Климентьевна заставила себя поужинать и уселась перед телевизором, но услыхала стук в дверь. - Входите. Незаперто, - откликнулась она, не оставляя вязания. Невысокий черноволосый человек, по ее представлению почти мальчик, учтиво наклонил голову и сказал, приглушая голос: - Добрый вечер, Агния Климентьевна. Удивительно, что у вас незаперто. Днем, к сожалению, не застал вас, а дело неотложное. Я - инженер Зубцов из бюро технической инвентаризации. - И что же у вас ко мне за неотложное дело? Он помедлил с ответом. Старость многолика, чаще всего она жалка, а то и вовсе отталкивающа. Старость Агнии Климентьевны была величественной и красивой. Седые до голубизны, пышные волосы оттеняли гладкость ее лица, и сейчас красивого, живой блеск больших глаз. "Бодылинских, фамильных", как определил Зубцов. - Возникли некоторые вопросы по вашему домовладению, - сказал Зубцов и окинул взглядом помещение. - Пожалуйте в залу, - пригласила Агния Климентьевна, как бы намеренно усиливая своими словами впечатление архаичности, исходящее от ее жилища. Мебель в зале - обеденный стол на резных ножках-колоннах, шкафы, диваны, стулья - тоже была старинной, тяжеловесно добротной. Зубцов с интересом и неожиданным почтением рассматривал основательные, уверенные в непреходящей нужности для хозяев вещи. Люстру с массивными подвесками, мастерски исполненные мрачные таежные и речные пейзажи в потемневших рамах, поясной портрет Климентия Бодылина в переднем углу. "Однако и для тайников здесь вольготно. В ножках стола не только фунтовые золотые слитки, но и освежеванного слона схоронить можно... И в то же время... Не признал ведь Игорь Светов на фотографии Лебедевой свою интеллигентную старушку". - Не знаю, Агния Климентьевна, огорчит вас это или обрадует, но ваш домик, как и вся Тополиная улица, намечен к сносу. Зубцов не кривил душой: его проинформировал об этом главный архитектор города. Анатолий посмотрел на Агнию Климентьевну, но не уловил в ее взгляде ничего, кроме вежливого внимания. - И какие же в таких обстоятельствах у меня права по закону? - спросила она с достоинством. - Или вся моя обязанность лишь в том, чтобы к назначенному сроку собрать скарб да перебраться в указанное место? - Вы можете получить благоустроенную квартиру и компенсацию за сад. Вам могут возместить и стоимость дома, но в таком случае не дадут квартиры. - А нельзя ли сохранить домик и перенести его на другое место? Мне он очень дорог... - Нет, строение изношенное, ветхое. - Следовательно, все уже предрешено. В мои-то лета сниматься с насиженного места... - Понимаю, - участливо сказал Зубцов. - Только и вы поймите: город обновляется, идет спор эпох, дня минувшего и дня завтрашнего... - Сколько этих споров эпох, как вы изволите выражаться, довелось мне услыхать на своем веку. Несчетно. - Она поджала губы, как бы замкнув их и подчеркивая, что полагает законченным неприятный разговор. - Наверное, вы пожелаете получить деньги за свое владение? - нарушил молчание Зубцов. - Соседи говорят: в районе живет ваш сын. Для оценки стоимости дома надо знать его площадь. У меня с собой рулетка. Если не возражаете, мы сейчас же уточним размеры. - Он извлек из кармана рулетку и вопросительно посмотрел на хозяйку: пройтись по квартире было очень заманчиво... - Не надо обмера! - Агния Климентьевна решительно заступила дорогу Зубцову. - И что соседям за печаль обо мне? Я хочу получить не деньги, а именно квартиру. - Не совсем понимаю вас. В вашем возрасте оставаться одной... А деньги пригодятся всегда. - Благодарю вас за участие ко мне, - ответила она насмешливо. - Но деньги меня не интересуют. Я привыкла к одиночеству и к внезапным переменам в своей судьбе. Далеко не всегда к лучшему... Зубцов чувствовал: настало время прощаться, но важный разговор так и не начался, и, если он уйдет сейчас, то неизвестно, когда встретится со своей собеседницей. Анатолий натянуто улыбнулся и сказал; - Что ж, поступайте, как вам угодно. Но я прошу вас показать мне документы по домовладению. У нас, в БТИ, отсутствуют некоторые данные. Он углубился в бумаги, тотчас поданные ему Агнией Клименьевной, равнодушно перелистывал знакомые по инвентарному делу свидетельство о праве наследования дома после смерти Валерьяна Васильевича Лебедева, справку о принадлежности домовладения, план усадьбы и думал: "Однако она - твердый орешек. Очень дорожит своим кровом. И предпочитает жить в одиночестве. А может быть, просто не ладит со своим сыном? Она явно не из тех, кто забывает и прощает обиды". - Нельзя ли отложить переезд до осени? - озабоченно спросила Агния Климентьевна, когда Зубцов возвратил ей папку. - Я скоро собираюсь в поездку. - Ну и поезжайте себе. Сейчас трудно предрешать сроки сноса. Да вы, наверное, отбудете недалеко. - Нет, я не близко, - возразила Агния Климентьевна и, не задумываясь о смысле своих слов, объяснила: - На наш прииск... - То есть как на ваш? Во взгляде Агнии Климентьевны проскользнула досада, ровный голос стал торопливым: - Видите ли, я родилась на том прииске. Там служил мой первый муж. А теперь служит сын. Так что мы привыкли называть его нашим. - Ясно. - Зубцов кивнул и продолжал с некоторым нажимом: - Своего рода династия золотопромышленников, фамильное владение. - Может быть, и так. Молчание становилось тягостным. Зубцов, внимательно глядя на портрет Бодылина, заметил: - Недюжинный был, видно, человек. - Да, работа удачная. - Очень своеобразная манера письма. Надо полагать, это портрет вашего мужа? - Нет, отца. Не слышали такую фамилию - Бодылин? - Она смотрела на Зубцова, чуть сощурясь. - Бодылин? Бодылин?.. - Не трудитесь, - Агния Климентьевна усмехнулась. - Когда-то эту фамилию знал в Краснокаменске каждый мальчишка. Пароходы бодылинские, дома бодылинские, прииск бодылинский... А теперь... - Она вздохнула и договорила с горечью: - Теперь осталось единственное - бодылинская могила. "...да еще бодылинский клад, - досказал про себя Зубцов, - о котором вы, судя по всему, знаете кое-что. Но спрашивать вас о нем не только бесполезно, но и опасно. Вы до сих пор не смирились с тем, что люди позабыли бодылинскую фамилию..." 3 После ухода Зубцова, который решительно не понравился ей навязчивым участием в ее судьбе, Агния Климентьевна долго сидела в кресле перед портретом отца, глядя в его плутовато сощуренные глаза, точно надеясь прочесть в них ответы на свои вопросы. Известие о предстоящем переезде задело ее глубоко. Почти тридцать лет провела она в этих стенах, привыкла к этим комнаткам, уютному потрескиванию горящих поленьев в голландке, к рясным кустам сирени в маленьком саду и к увитому хмелем крыльцу, на котором так приятно сумерничать в летние вечера. Всему этому скоро конец. С полуночи грянула гроза. Врывались в щели ставен отсветы молний. Крыша вздрагивала от слитного гула дождя и раскатов грома. И Агния Климентьевна опасливо жалась к подушке. Когда утром она вышла из дому, в прозрачной синеве дремотно раскинулось солнце, капли на мокрых листьях горели радужными искрами. При виде этих, словно бы бенгальским огнем освещенных тополей, почернелых крыш, влажно-зеленой, пахнувшей прелой горечью полыни у Агнии Климентьевны защемило сердце, мысль о том, что скоро всему этому настанет конец, показалась невыносимой. И тут она заметила у соседнего дома человека, который сутулился на раскладном стульчике и старательно что-то зарисовывал в альбом. В иное время Агния Климентьевна прошла бы мимо, но после встречи с Зубцовым все, что касалось Тополиной улицы, сделалось чрезвычайно значительным. Поравнявшись с человеком, который часто, словно на молитве, вскидывал и опускал голову, Агния Климентьевна остановилась и заглянула ему через плечо. Она узнала на рисунке домик, перед которым он расположился, и угол своего дома за ветками тополей. На другой страничке были фрагменты резьбы по наличникам и карнизам. Агния Климентьевна удивилась, что не замечала этой искусно выпиленной листвы, диковинных цветов и птиц, сомкнутых в узорный орнамент. - Между прочим, дом этот ранее принадлежал нотариусу Хлебникову, - негромко сказала Агния Климентьевна в седой, косматый затылок художника. - Он слыл большим оригиналом и ценителем красоты. - Возможно, - пробурчал художник, не оборачиваясь к ней. Она, ничуть не обескураженная его холодностью, стремясь поделиться наболевшим хотя бы и с посторонним, сказала со вздохом: - Скоро всему этому придет крах. Здешних обитателей уведомили: наш квартал подлежит сносу. Художник резво обернулся к Агнии Климентьевне, испытующе посмотрел и сказал озадаченно: - Шутить изволите. Этакие уникумы для Кижей и Суздаля впору. Так ведь там они под защитой закона. Она опять вздохнула и сказала, указав на рисунок: - И вот мой домик тоже... - Стало быть, все под корень?! - воскликнул он с неподдельным волнением. - Следовательно, это ваш домик? Жаль! Резьба весьма-весьма... Просматривается влияние новгородских и вологодских традиций. Агния Климентьевна никогда не слыхала об этих традициях, но подтвердила: - Дом был поставлен еще в начале века отцом моего покойного супруга, Василием Игнатьевичем Лебедевым. По воспоминаниям мужа, его отец тонко разбирался в прикладном искусстве. - Вот видите, - сказал художник с таким видом, точно убедил в этом собеседницу после долгого спора, и продолжал с гневным пафосом: - А теперь все это на слом! Сметаем истинные художественные ценности. И вместо этих деревянных кружев, этой своеобразной вязи наставим каменные коробки о пяти этажах каждая. Гибнет старая красота, старые фамильные ценности. - Он покосился на Агнию Климентьевну и озабоченно договорил: - Хоть на бумаге запечатлеть, покуда не распилили на дрова. - И снова склонился над альбомом. Но Агния Климентьевна не обиделась и даже, посмеиваясь про себя над собственной экспансивностью, чувствовала, что проникается к нему доверием, какое редко испытывала к посторонним. Она все не отходила от художника и после паузы сказала с надеждой: - У вас, надо думать, есть влияние, связи. Вы не взяли бы на себя труд похлопотать, чтобы оставили в покое эти дома? А коли уж нельзя оставить, перенесли бы на другое место, чтобы сберечь художественную ценность... Художник с явным неудовольствием выпрямился, с усмешкой посмотрел на нее: - Влияние? У меня? Какое может быть влияние у заезжего писаки. Простите, я не отрекомендовался вам. - Он встал со стула, приподнял капроновую шляпу: - Степан Кондратьевич Кашеваров. Журналист, историк, этнограф. Приехал познавать сибирскую старину. А старина-то нынче - где она... - Он посмотрел на обескураженную Агнию Климентьевну, договорил мягче: - Я еще несколько дней посвящу вашей улице. Так что свидимся, надо полагать. - И склонился над альбомом, карандаш быстро заходил в его пальцах. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 1 Зубцов читал письмо и видел себя в своей московской квартире вместе с женой и лохматым непоседой Юркой. Обычные житейские мелочи: в лотке на балконе распустились мальвы. Юрка отпилил нос своему Буратино, сказал, что царапается, в Москве на всех углах продают абрикосы... "Толя, милый, пожалуйста, не смейся надо мной и не доказывай, что у меня расшатались нервы. Мне все время кажется, что кто-то буквально не спускает с нас глаз. На улице это чувство становится особенно навязчивым. Постоянно ощущаю чье-то враждебное присутствие, чей-то пристальный интерес к себе. Каждый день раздаются телефонные звонки. То, услыхав мой ответ, сразу же положат трубку, то невнятный мужской голос начинает выспрашивать: в Москве ли ты, когда бываешь дома, можно ли позвонить поздно? И я отчаянно вру, что ты в Москве, на работе. Мне кажется, я была довольно сносной милиционершей. Старалась не мучить тебя бабьими капризами, не роптать на свою судьбу. Но сейчас... У меня предчувствие: кто-то от телефонных звонков перейдет к охоте на тебя. Как ты там, мой самый лучший человек?.." Зубцов бережно сложил письмо. Конечно, нервы у Нины не совсем в порядке, но о ее тревогах надо поставить в известность товарищей в Москве. Неделю он в Краснокаменске. Подтвердились его опасения: в архивах не нашлось новых данных о событиях двадцать первого года. А прогнозы генерала Шадричева пока не оправдались: никто не проявлял интереса к Зубцову, никто не появлялся возле Агнии Климентьевны. 2 - Позвольте! Незнакомый голос был надтреснутым, хрипловатым. "Голос завзятого пожилого курильщика", - определил Зубцов и включил свет. Человек у двери на мгновение заслонился рукой, тотчас же отвел ее и улыбнулся: - Товарищ Зубцов? Не удивляйтесь, уважаемый Анатолий Владимирович, я, прежде чем постучать к вам, навел справки у коридорной. Я - Кашеваров Степан Кондратьевич, журналист, ваш земляк-москвич. Подвизаюсь на исторических темах в разных печатных органах. Сюда по командировке... - Он несколько иронично назвал популярный журнал. - Заболел темой сбережения тайги-матушки, борьбой против сибирского шелкопряда. Здешние ученые нащупывают любопытные биологические методы защиты леса. Даже препарат изобрели - инсектин. Вирусом, знаете ли, по гусенице... - Извините за вторжение, - продолжал Кашеваров. - К вам, дорогой земляк, у меня оказия наисмешнейшая. Привык служить музам по ночам, но перед тем, как подсесть к столу, непременно должен приложиться к кофейничку. Этакая бальзаковская причуда. А растворимый кофе, как на грех, позабыл в Москве. Здесь же этого полезнейшего продукта не сыщешь днем с огнем. Ежели запаслись, одолжите баночку. "Такая пространная тирада", - усмехнулся Зубцов про себя и сказал радушно: - Что может быть проще. Прошу вас, садитесь, пожалуйста. - Он открыл чемодан и, подавая кофе, пожелал: - Пользуйтесь на здоровье. - Кабы на здоровье. - Кошеваров вздохнул горестно. - Ведь сущее зелье. От него и давление повышается, и бессонница гнетет, и годы убавляются. Но и не обойтись без него, особенно ежели работа... - Даже про шелкопряд не рождается без кофе? - Сибирский-то шелкопряд - это, между нами, так... для покрытия дорожных расходов, на табачок, да на чай с сахаром, то бишь на кофе. - Кашеваров лукаво и дружески, однако же без тени фамильярности, слегка подмигнул Зубцову. - А соль дела в том, что давненько меня влекла, как Пушкин говаривал, даль свободного романа. И вот по пословице: "Седина в бороду, черт - в ребро..." дерзнул на старости лет, перед выходом на пенсию... - И оборвал фразу, будто вначале интересного эпизода обозначил: продолжение следует... - А тема? Зубцов спросил с некоторой опаской: заведет подробный рассказ, а с минуты на минуту должен явиться капитан Осадчий с вечерней сводкой. - Коли тему четко очертить можно - от сих до сих, - так и роман начинать не к чему, - удобнее усаживаясь в кресле, разъяснил Кошеваров. - "Роман о людях села..." "Роман из жизни геологов..." Это ведь так, для издательских заявок. В романе-то всегда драма духа, дыхание времени, душевные обретения и утраты. В мечтах вижу объемное полотно о судьбах сибиряков, в первую голову сибирских интеллигентов. Среди них, доложу я вам, Сангины были нетипичны. Колоритные, вольнолюбивые, неподкупной честности люди составляли сибирскую интеллигенцию. От Александра Радищева пошла сибирская-то интеллигенция... Затянувшийся разговор сделался любопытным. Анатолий сказал, явно приглашая собеседника изложить свое мнение: - Мне кажется, идеализировать сибирских интеллигентов - это все же предвзятость. Пусть не Самгины. Но ведь и не однолики они. Тоже имели душевные трещины и надломы. Всякие, словом, были среди них. Хотя я и не знаток сибирской истории. Взгляд Кашеварова на мгновение стал торжествующим и азартным. Зубцов решил, что литератор ринется в словесный бой, но тот уступчиво сказал: - Само собой, всякие. И областники, и либералы-идеалисты, и откровенные колчаковцы. Но я веду речь о доминанте, о тяжком пути через сомнения и утраты, преодоление кастовой замкнутости к великому обретению - народу, к служению революции. Словом, грежу широким социальным полотном. А что выйдет... - Интересно задумано, - подзадорил Зубцов. - Но и работа адова. Надо психологически переселиться в далекую от нас сибирскую старину. Вам, не сибиряку, это вдвойне трудно. - Отчего же не сибиряку? Здешний я, тутошний, как выражались прототипы моих персонажей. Родом из Северотайгинского района. - Откуда? - невольно переспросил Зубцов. - Из Северотайгинского, - Кашеваров медленно раскурил сигарету, выдохнул густое облако дыма и стал объяснять: - Это километров четыреста от Краснокаменска, вниз по Ярулю, при впадении в него реки Раздольной. Районный центр - поселок Октябрьский. Прежде назывался прииском Богоданным, принадлежал здешнему воротиле, но, между прочим, и образованнейшему человеку - Климентию Бодылину... Такая, видно, была у него привычка: обрывать рассказ на самом интересном. Анатолий хотел было деликатно поторопить его продолжить ставший увлекательным разговор, но посмотрел на Кашеварова, небрежно и благодушно, закинув нога на ногу, сидевшего перед ним, и уловил в его взгляде поощрительную усмешку. Молниеносно сработали, как называла их в шутку Нина, "профессиональные тормоза". Может быть, этот словоохотливый литератор тот самый, чье появление здесь предсказал Шадричев?.. Случайно ли сорвалось у Кашеварова с языка имя Бодылина? Не был ли весь разговор подходом к главной и для Кашеварова бодылинской теме? Но все, что касалось писательских замыслов, прозвучало в его устах неподдельно горячо и страстно... Коль скоро он озабочен судьбами сибирской интеллигенции, он не может не знать о Бодылине. Зубцов дружелюбно улыбнулся гостю и сказал: - Я слышал кое-что о Бодылине. Говорят, человек был везучий. - И давая понять, что этой невнятной характеристикой его познания о покойном купце исчерпаны, спросил: - Намерены побывать на родине? - Непременно, Анатолий Владимирович. Во-первых, шелкопряд водится там в избытке. Но главное - там отцова могила. Отец-то мой тезка Рылеева, Кашеваров Кондратий Федорович, в те места юношей был привезен в ссылку. Да и остался там на постоянное жительство. Вот уж, доложу вам, был интеллигент чистой воды, рыцарь революционного духа. До Октября учительствовал в сельских и приисковых школах, в гражданскую был комиссаром в отряде достославного Филиппа Балкина, потом председателем тамошнего РИКа. А в тридцатом свели кулаки с ним счеты. - Голос Кашеварова поосел, узловатые пальцы плотно заслонили глаза. - Мне в ту пору пошел девятнадцатый год. Ну, я, дай бог ноги, подальше от топоров и обрезов... - Должно быть, часто наезжали сюда? - спросил Зубцов, пряча неловкость: подумал гадко о человеке с такою крутою судьбой... - Где там. Не бывал с той поры. - Он сокрушенно развел руками, грустно потупился. - Учился в Ленинграде на филологическом факультете. Потом работал в многотиражке, в районке. То занят, то безденежье. А там война... И снова работа, и снова недосуг. Теперь уж возмещу все долги отцовской памяти и отцовской могиле... А вы, Анатолий Владимирович, на каком поприще? Уж не коллеги ли часом с вами? - Нет, Степан Кондратьевич, не коллеги, - ответил Зубцов и, мгновение поколебавшись, договорил: - Служу в министерстве внутренних дел. - Что ж, служба благородная, - одобрительно сказал Кашеваров и сразу посетовал: - Не слишком ли долго держится в нашем быту преступность? - Усмехнулся и заговорил грустно: - Да-с, Анатолий Владимирович, не стану кривить душой, хотя мне и шестьдесят и голова седая, а страшусь, как мальчишка, встречи с Северотайгинским районом. Сорок с лишним лет! И не признаю я там, поди-ка, ничего. Новизна всюду. - Он мягко коснулся пальцами плеча Зубцова. - Я по приезде сюда отправился на Тополиную улицу. Есть такая на окраине города. Посмотреть хотел старинную деревянную архитектуру, образцы настенной резьбы. Мне для романа-то все впору. С вашего позволения, покажу свой альбомчик. - И проворно исчез за дверью. Зубцов, снимая напряжение, потер виски. Вспомнилось, как однажды ему посчастливилось сыграть шахматную партию с гроссмейстером. Анатолий начал удачно, но примерно на пятнадцатом ходу почувствовал: партию диктует соперник. Все это время он предвидел замысел Зубцова. До самого эндшпиля ему суждено быть придатком чужого ума, исполнителем чужой воли. И Зубцов поспешил остановить часы... Кашеваров вернулся, протянул Зубцову раскрытый альбом и пригласил: - Вот, полюбуйтесь, дом бывшего нотариуса. Поет резьба, право слово. Зубцов внимательно глядел на угол знакомого ему домика Агнии Климентьевны, который четко просматривался за тополями. Думая о своем, сказал: - Да, очень своеобразный орнамент. - То-то и есть. А вот сегодня подходит ко мне старушка чуть не в слезах. Оказывается, улица обречена. Капитан Осадчий вошел в номер без стука. Искоса взглянув на Кашеварова, сухо кивнул ему, широко улыбнулся Зубцову. - Ну-с, не смею мешать, - Кашеваров дружески пожал руку Зубцову. - Позвольте навещать по-соседски и сами не побрезгуйте. Осадчий проводил его тяжелым взглядом и сказал, понизив голос: - Между прочим, я пришел доложить вам об этом гражданине. Второй день рисует на Тополиной улице. Ребятишки все толклись вокруг, женщины любопытствовали. А утром беседовала с ним Наследница. - Он только что сам доложил об этом и показал рисунки. - И что вы думаете? - А ничего, - Зубцов мягко опустил руку на плечо Осадчему. - Писатели, художники, актеры обычно люди общительные, как теперь выражаются, коммуникабельные. Журналист Кашеваров не исключение... Что еще у вас нового, Алексей Иванович? - Тут, кажется, объявился еще один "художник". - И протянул Зубцову фотографию. - Подошел к Лебедевой на автобусной остановке. Она сначала разговаривала с ним довольно сухо, потом они вместе отправились к бодылинской могиле. Расстались у кладбищенских ворот очень тепло. Сомнений быть не могло. Перед Агнией Климентьевной, грустно улыбаясь и почтительно обнажив голову, стоял Павел Елизарович Потапов... 3 Настя Аксенова поджидала осень с тревогой. Еще месяц-другой, и ржавчиной подернется березовый лист, потянут студеные ветры, нашвыряют в речки чешуйки шуги, замрут до весны старательские гидравлики, сезонники разъедутся по домам. А с ними и Глеб. Каждый раз они вместе выходили из клуба, и каждый раз у дверей своего дома Настя напоминала: - Завтра в восемь на репетицию, - и добавляла шутливо-жалобно: - Не опаздывай, пожалуйста... - Даже если ты спустишь с меня не семь, а семьдесят семь потов, я не стану ни соловьем, ни Соловьяненко... - Ты что же, против репетиций? - спрашивала она обиженно. - За. За умеренные. Медведям в тайге можно петь и менее профессионально. Откровенно забавляясь запальчивостью Насти, поддразнивая ее, он с серьезным видом утверждал, что здешний зритель легковерен, лишен всяких критериев хорошего в искусстве, а значит, станет слушать всякого, кто выйдет на сцену. Настя всерьез доказывала обратное, спор едва не заканчивался ссорой. В этот душный вечер Настя поднялась на сцену, открыла пианино, подвигала по крышке стопку нотных сборников и то и дело посматривала на часы. Скрипнула входная дверь. Настя приветливо окликнула: - Глеб, ты? Но вошел грузный мужчина в светлом плаще, с чемоданчиком. Он взглядом из-под нависших бровей обшарил зал и раскатисто, точно команду подал перед строем, спросил: - Есть здесь кто-нибудь? - Есть я, - ответила Настя и спрыгнула со сцены. Мужчина покосился на нее и сказал недовольно: - Мне нужен руководитель. - Я руковожу здесь самодеятельностью, - сказала Настя, прикидывая в уме