дили поблизости от этого, предчувствовали, воображали. А он взял да сделал! Сам рассчитал, сам первым рискнул... Молодчина! Линьков почувствовал себя совсем уж неловко. Стружков - герой, а он про него дикие гангстерские истории сочиняет. Он начал яростно протирать очки и спросил, не глядя на Шелеста: - Да, но, значит, мы окончательно постулируем, что Стружков вернулся и, стало быть, не мог воздействовать на прошлое? - Конечно. Раз он вернулся, значит, никаких воздействий не совершал. Иначе создалась бы новая мировая линия. - И он оказался бы на этой линии и вернулся бы в тамошнее будущее, а не в наше? - продолжал Линьков. - Совершенно верно, совершенно верно, - подтвердил Шелест, глядя на часы. - Вы, Александр Григорьевич, у нас заправским хронофизиком становитесь, все с ходу схватываете. Но мы с вами заговорились, а мне хоть к концу заседания надо попасть на ученый совет. Значит, заходите ко мне. Через полчасика примерно я освобожусь. Оставшись один, Линьков попытался мысленно представить себе, как это может монета падать одновременно и орлом и решкой вверх, но не сумел и огорченно покачал головой. "Нет, хронофизиком тебе не быть, - сказал он себе. - А вот от своих прямых обязанностей ты что-то стал интенсивно отлынивать. Тебе бы сейчас не умствовать бесплодно и не лезть в первопроходцы от хронофизики, а подумать бы серьезно над новой версией. Ведь есть же она, новая-то версия, подсказал ее тебе Шелест, сам того не зная..." А пока Линьков отчитывал себя за легкомыслие, новая, внезапно возникшая версия вползала все глубже в его мозг и устраивалась там поудобнее, чтобы уж никакими силами ее нельзя было оттуда вытурить. "Собственно, почему я считаю, что она внезапно возникла? - подумал Линьков. - Как раз вполне закономерно! Конечно, если б я не узнал об открытии Стружкова и о его переходе, мне бы такое решение никогда и в голову не пришло. Но уж в этой плотной хронофизической атмосфере домыслиться было легко. Даже тот бред, который я на ходу сконструировал и беззастенчиво изложил Шелесту, и он сыграл свою роль, и он приблизил меня к истине. Ведь в университете такими понятиями оперировать не учат, так что это у меня вроде подготовительного занятия было - на применение хронофизики в следственной практике. Даже если б Шелест не подсунул мне свой заковыристый пример, я бы все равно, рано или поздно, добрался бы до такого варианта, раз уж начал оперировать хронофизическими понятиями. Тут главное - вообще принять в расчет, что возможно без всякой мистики встретиться с самим собой. Остальное уже элементарно". Он мысленно объявил себе благодарность за успехи на поприще уголовной хронофизики и глянул на часы. Шелест через полчаса его ждет, а он тут стоит и вхолостую мыслит, не достигая никаких ощутимых результатов. Не лезть же к Шелесту опять с одними догадками! Факты нужны, доказательства. "А где их взять? - с грустью думал Линьков, оглядывая лабораторию. - Хронокамера никаких показаний по делу тебе не даст, пульт - тоже. Хронофизику они, может, что-нибудь и сообщили бы по дружбе, а тебе - дудки! Нет, что уж тут, только на самого себя и приходится рассчитывать, на свои персональные мозговые извилины... Правда, кое-какие фактики уже имеются, нечего нам прибедняться. Раньше я этим фактам особого значения не придавал, а теперь они как раз к месту приходятся. Беда только, что фактов этих кот наплакал. Некоторые детали из показаний Берестовой. И еще слова Аркадия, которые этот стервец Марчелло запомнил и передал... насчет его конфликта с самым близким другом. Действительно, куда уж ближе! Да, маловато фактов... Но для начала попробуем на этом материале, хоть с пробелами, реконструировать события. Значит, видели-то его, а принимали за другого - это понятно... Откуда же он мог появиться? Если б он в лаборатории сидел, то легко было бы понять, как он туда попал. Но в лаборатории он не мог сидеть, это не согласуется с показаниями Берестовой. Значит, надо искать другие пути. Что ж, поищем... А может, Стружковым сначала заняться? Да нет, Стружков никуда не денется... если это и вправду Стружков вернулся. А вообще-то говоря, именно в этом пункте Шелест рассуждал не очень убедительно с точки зрения психологической. Если уж Стружков захотел и сумел перейти в прошлое, так почему же он немедленно вернулся, ничего не сделав? Не туда попал, что ли? Но он ведь мог повторить попытку... должен был повторить, если так уж хотел спасти Левицкого! Испугался, что попадет в другой мир, на другую линию? Ну, об этом он наверняка подумал раньше, до перехода. И если б он так боялся этого, то вообще не решился бы отправиться. Да нет, это на него непохоже, совсем непохоже! Если к Стружкова правильно понимаю, то ничего он не боялся, а напротив - только и думал, как бы поскорее добраться до двадцатого мая и начать действовать... Постой, постой! Подумаем над этим дальше. Стружков вряд ли стал бы проделывать за один вечер такую сумасшедшую работу и рисковать жизнью только для того, чтобы тихонько посидеть в хронокамере и вернуться обратно, ничего не сделав. Однако же камера вернулась не пустая. В ней кто-то был. И этот кто-то ушел из лаборатории, а дальше как сквозь землю провалился. Шелест, вполне понятно, решил, что это был именно Борис. И я тоже. Просто в голову не приходило, что в камере может оказаться кто-то другой! А ведь выходит, что поторопились мы. И нечего удивляться странному поведению Стружкова: просто это не он, а совсем другой человек... А с этим новым героем все выглядит совсем иначе и вполне естественно. Вы поймите, Игорь Владимирович, - мысленно обратился Линьков к Шелесту, - ведь Стружков никак не может вернуться в наш мир! Он отправился в прошлое, чтобы активно действовать, и, если не погиб при переходе, то, выйдя там из камеры, немедленно начал действовать. И значит, создал иную систему событий, новую историю, новую мировую линию. Он уже не мог вернуться в наш мир. А вот камера его была, по-видимому, включена на возвращение - включена автоматически _отсюда_. Так что она осталась на нашей мировой линии. А здорово я все же наловчился рассуждать о хронофизике! - с мальчишеской гордостью подумал Линьков. - Вот ведь какую нетривиальную хронофизическую тонкость сообразил! Это, наверное. Шелест оценит. Ну конечно, и Стружков бы оценил, и вообще толковые хронофизики. А так попробуй кому объясни! Не поймут". "Ну что ж! Начинаем искать! - с преувеличенной бодростью сказал себе Линьков, выходя из лаборатории. - Искать, конечно, не Стружкова, а того, кто в его камере сбежал из прошлого. И повезло же человеку! Впрочем, почему повезло? Он, надо полагать, и сам мог уйти... Наверняка мог! А вот взял и перешел к нам. Зачем? Эх, найти бы его, поговорить... Только он-то не стремится ни с кем разговаривать. Запрятался, наверное, постарался изолироваться от института... А Шелест все ждет Стружкова... Да если б Стружков вернулся, он бы с утра уже околачивался в институте! Линьков захлопнул за собой дверь лаборатории и шагнул было к боковой лестнице, но вдруг остановился и замер. Только сейчас он понял, что новая версия, в сущности, не объясняет трех важнейших вопросов. По-прежнему остается неясным, почему и каким образом погиб Аркадий Левицкий, куда девалась его записка и откуда взялся Стружков, которого видели вечером в лаборатории Берестова и Чернышев. Линьков медленно зашагал по коридору, на ходу пытаясь заново, в свете новой версии, рассмотреть эти непробиваемые загадки. "Ну, встретились они, ну, поговорили, - раздумывал он. - Разговор у них, наверное, получился в высшей степени интересный и содержательный. Но ссориться-то им зачем? Чего они не поделили? Или это была не ссора? Но все равно - почему эта встреча привела к гибели Аркадия Левицкого? Что это было? Шантаж? Боязнь разоблачения? Эх, Линьков, Линьков... Случай-то в следственной практике уникальный, а ты его на уровень коммунальной кухни свести норовишь! Тут ведь все необычайно, невероятно, - и участники встречи, и условия, в которых она состоялась... Надо полагать, что и причина, и способ действий столь же необычны. Да только где тебе, Линьков, сообразить, о чем они говорили... не твой это уровень! И с запиской по-прежнему непонятно... Он, что ли, забрал записку? Но зачем же ему?.. А тут еще Стружков неизвестно откуда вынырнул! Ну, действительно, как он очутился в институте в одиннадцать вечера?" Линьков горестно покачал головой. Нет, хватит рассуждать! Надо факты добывать, факты! Секунду поколебавшись, он решительно двинулся по центральному коридору к выходу из института. "Будем действовать по порядку, - рассуждал он, спускаясь в вестибюль. - Как он появился, проверим позже. А сейчас попробуем проверить, куда он девался. Шансов на успех тут очень мало, но для порядка надо спросить. Да и с Шелестом мы уговорились, что я пойду на проходную. Правда, мы имели тогда в виду выяснить насчет Стружкова, но это теперь ни к чему. А вот этого нежданного гостя если б засечь... Только вряд ли на проходной о нем хоть что-нибудь знают - ведь не пытался же он пройти через проходную! Вообще-то непонятно, как он выбрался из института? Через забор, что ли? Пожалуй, единственный путь. Через проходную идти нельзя, оставаться до утра в институте тоже нельзя. Можно себе представить, что началось бы, если б его утром обнаружили! Да, но, может, он вообще и не собирался выходить из института? Зачем ему рисковать? И куда идти? Прочел записку Бориса, посмотрел его чертежик, включил камеру - и двинул куда вздумается. Я бы на его месте так и сделал". Линьков вошел в проходную. Макарыч отложил газету, снял очки в тонкой металлической оправе и с большим интересом поглядел на Линькова. - Вы ведь вчера вечером тоже дежурили, Василий Макарович, - смущенно покашливая, начал Линьков. - Так вот, я хотел бы, чтобы вы постарались припомнить, не было ли вечером или ночью каких-либо происшествий. - Происшествий никаких не было! - отрапортовал Макарыч. - Что вы! Какие такие происшествия? Я бы враз доложил, ежели что... - Ну, ну, - успокоительно сказал Линьков, - вы меня, очевидно, не совсем поняли. Я имею в виду не ЧП, а так, мелочи какие-нибудь... Может, вы шум подозрительный услышали в саду или на улице. Или, может, через забор кто-нибудь перелезал... - Что вы, что вы! - обиженно сказал Макарыч. - Через забор! Это же и есть ЧП! Ну только кто к нам полезет? Было бы за чем! Ни цветов тут у нас, ничего... - Значит, ничего такого абсолютно не было ни вечером, ни ночью? - терпеливо спросил Линьков. - Меня, понимаете, всякая мелочь интересует. Ничего не припоминаете? - Ничего как есть! - со вздохом сожаления ответил Макарыч. - И рад бы для вас припомнить - ну, ничего не было. - А работал кто-нибудь вечером в институте? - на всякий случай спросил Линьков. - Двое работали, - охотно ответил Макарыч. - Всего двое. Стружков, значит, и Юрченко. Ну, Юрченко-то сразу ушел, как я на вахту заступил, - может, четверть девятого было, но не больше. А Борис Николаевич, тот допоздна сидел. Самую малость до одиннадцати не дотянул. - Что-что? - Линькову показалось, что он ослышался. - Без пяти одиннадцать, говорю, ушел он... может, без трех... - Стружков ушел без пяти одиннадцать?! - Ну да. Ай опять с ним что не так?! - ужаснулся дед. - Нет, нет, все в порядке, - торопливо сказал Линьков. - Просто я не знал, что он вечером был в институте. - А вам, поди, сказали, что и не был! - с горечью заметил дед. - Ну, это на него кто-то по злобе наговаривает, а вы не верьте! Хороший уж больно парень: серьезный такой, самостоятельный. - Но вы точно знаете, что это был Стружков? - не удержавшись, спросил Линьков. - Неужели ж я Бориса Николаича с кем перепутаю! - обиделся дед. - Вышел, гляжу, заморенный, ступает еле-еле, но все равно вежливо так спокойной ночи мне пожелал... - И пошел? - бессмысленно спросил Линьков. - И пошел, а как же! - подтвердил дед, с любопытством глядя на него. - Домой пошел, спать. Может, с устатку проспал сегодня? Нету его что-то... - Нету... спасибо... до свиданья... - совершенно обалдев, пробормотал Линьков и поплелся обратно в институт. 9 Вечер был теплый и влажный. Наверное, прошел легкий дождик - плиты мощеной дорожки тускло блестели в полосе света, падавшей из проходной. Мне вдруг стало страшно идти дальше. Я осторожно приоткрыл дверь проходной и заглянул в щелочку. А, дежурит Макарыч, это хорошо? Макарыча я люблю: душевный старикан и к науке питает несокрушимое уважение. Особенно к нашей хронофизике. Он вообще-то убежден, что мы работаем в основном над проблемой омоложения и только таимся до поры, потому как еще не все постигли и превзошли. А потом объявимся и полным ходом начнем возвращать людей из преклонного возраста в самый цветущий. - Работаете все... - позевывая, прогудел он в желто-белые, прокуренные усищи. - Труженики, ох труженики! Ай вам погулять никогда не хочется? Дело-то молодое! - Некогда все... - пробормотал я, раздумывая, как бы к нему половчее подступиться, потом сказал проникновенно: - Какие тут гулянки, Василь Макарыч! До того заработаешься, бывает, уж и не понимаешь, на каком ты свете. Вот и сейчас, например, сообразить даже не могу, какое сегодня число. Представляете? Выговорив все это, я жалобно поглядел на Макарыча. Старик сочувственно закивал. - Наука... - сказал он добродушно. - В старое время ученые, говорят, и вовсе ничего не соображали в обыкновенной жизни, все равно как младенцы новорожденные. Девятнадцатое у нас сегодня, милок, девятнадцатое мая, да... А через два часа, значит, уже двадцатое будет. Двадцатое - завтра! Только завтра! Значит, они меня еще на сутки назад швырнули... Зачем же это? Впопыхах, по ошибке, что ли? Я ведь им и отсюда помешать смогу, если правильно разберусь во всем. Я задумался и перестал было слушать Макарыча, потом снова включился, где-то на полуфразе. - Иди уж, иди, мил человек, - сочувственно говорил Макарыч. - Прямо лица на тебе нет. И Аркадий твой тоже проходил сейчас, весь черный и с лица спал... Батюшки, думаю... - Тут Макарыч запнулся, поглядел на меня и спросил: - Ай вы с ним поругались? - Мы с ним? Да вроде нет... - неуверенно ответил я, пытаясь сообразить, какой же это Аркадий выходил сейчас из института: "здешний", наверное? - А что? - Да так я просто... - сказал Макарыч. - Гляжу, поврозь выходите. Что ж, не мог он тебя пять минут подождать? Весь вечер, думаю, вместе просидели, а тут... - Ну да... вместе... мы так просто... - забормотал я, не зная, что сказать. - Иди, иди, голубок, - ласково сказал Макарыч. - Заговорил я тебя, старый леший... - И то пойду, - сказал я расслабленным голосом. - Устал я правда до смерти. Спокойной вам ночи на трудовом посту, Василь Макарыч! Выйдя из проходной, я машинально добрел до скверика, остановился и глянул на скамейку, где мы с Ниной объяснялись и никак не могли объясниться, а Время небось смотрело на нас краем глаза и хихикало: "Ага, попались, хронофизики!" Когда же это было? Пять часов назад, четыре дня вперед - поди разберись... Вообще, куда же мне теперь идти? Где бы для начала хоть поспать часок? Я прямо с ног валился от усталости. Шутка ли, за один вечер столько всего! Сногсшибательный разговор с Ниной; бешеная работа в лаборатории; путешествие во времени; выслеживание загадочного незнакомца в измененном мире и встреча с живым Аркадием; снова - и совершенно неожиданно! - переброска. Не считая того, что между прочим, этак мимоходом, я взял да открыл способ перехода во времени! Ай да Борис Стружков! Силен, бродяга! Да, вот именно - бродяга бездомный. Дома у меня здесь нет. То есть комната моя, конечно, существует, но в ней ведь другой Борис... Насколько я помню, он сейчас провожает Нину домой, вернее, бродит с ней по улицам и несет какую-то несусветную чушь... Конечно, ему-то что! Нет, ну какое все же свинство со стороны Аркадия! Что это за манера - ни с того ни с сего совать человека в хронокамеру! Ну ладно, работали они там, готовили эксперимент потихоньку ото всех, даже от меня, - это я могу понять, хоть и обидно, что Аркадий от меня таится... Ну, не будем об этом... Но такие штучки устраивать! Использовать хронокамеру для расправы с "неудобными" людьми! А может, это они контрольную проверочку провели на мне? Да нет, это уж совсем дико выглядит: что я им, брусочек? А самое главное, самое главное, что все это никак не объясняет, почему Аркадий покончил самоубийством! Наоборот, пожалуй, еще больше запутывает дело. Ведь если этот его загадочный компаньон был попросту помощником в подготовке эксперимента - монтажник он или кто другой, неважно! - то уж совсем ничего не понятно! Ну, открыл Аркадий, как перемещать человека во времени, ну, рассчитал поле, подготовил камеру для этой цели, - так ведь радоваться этому надо, великое дело сделано. А он вдруг самоубийством кончает! Обнаружил, может, что передвижение во времени - штука опасная, что человечеству это принесет больше вреда, чем пользы, и поэтому, из раскаяния и страха, решил отравиться? Опять белиберда получается: какой же ученый так поступит! Да и опасности, которые могут грозить человечеству, если оно начнет путешествовать во времени, давным-давно рассчитаны (вероятно, по принципу "зелен виноград!") и даже многократно отображены в художественной литературе, и не мог Аркадий испытать никаких внезапных потрясений по этому поводу, поскольку научную фантастику знал преотлично. Еще через минуту мне стало совсем безразлично, выясню я когда-нибудь что-нибудь или нет. Устал я до невозможности, мысли путались, ноги заплетались. Я с удивлением обнаружил вдруг, что иду, вернее, плетусь... а куда, сам не знаю. А впрочем, куда же еще? К себе, то есть к "здешнему" Борису, неудобно: увидит нас вдвоем хотя бы соседка, тетя Маша, и инфаркт ей обеспечен. Да и самому мне как-то морально тяжело разговаривать с другим Борисом Стружковым, мне себя одного вполне хватает. Значит, некуда мне идти, кроме как на улицу Дарвина, дом номер шесть, квартира четыре, второй этаж, где проживает наш дорогой Аркашенька. Приду я к нему и скажу: "Вот что, друг, надоело мне за тобой гоняться по времени, я тебя тут, в пространстве, прищучил и выпускать не намерен. Выкладывай все как на духу, не канителься! А если нет - дуэль! На мясорубках! Одолжу мясорубку у Анны Николаевны и такой из тебя фарш приготовлю! Ух, какой я из тебя сделаю фарш!" Представив себе эту сцену, я сразу оживился и воспрянул духом. Несколько смутило меня лишь одно престранное обстоятельство: при словах "мясорубка" и "фарш" у меня слюнки потекли! Но, поразмыслив, я понял, что людоедских наклонностей, странствуя по времени, не приобрел, а только мой пустой желудок совсем некстати включился в мысленный идейный спор, не поняв, о каком фарше идет речь. Улица Дарвина начиналась в двух кварталах от института, а еще через квартал кончалась: в ней всего-то была дюжина домов, с обеих сторон. Ну, вот. Улица Дарвина уперлась в ограду сквера. В глубине сквера - бывшая церквушка, лет сорок назад переоборудованная под клуб пищевиков, мы там фильмы смотрим. Дом номер шесть у самого сквера. Аркашкино окно на втором этаже, третье слева от парадного. В окне темно. Вот тебе раз! Куда же девался Аркадий? Пришел - и сразу спать завалился? Непохоже на него. Да и быстро чересчур. Вышел он из института за пять минут до меня - так Макарыч сказал? Прикинем на мое собеседование с Макарычем, на стояние у скверика, на медленную ходьбу еще минут пять, ну, десять, допустим. Даже если он не ужинал и чаю не пил... хотя наверняка проголодался, целый вечер ведь сидел в лаборатории... Все равно: раздеться, вымыться, постелить постель, лечь - и то еле успеешь. Нет, наверное, Аркадий не приходил еще домой. Интересно, куда же это его понесло на ночь глядя? Ну что ж, подождем. В скверике посидим... Нет, не посидим, скамейки у входа нет, а нам нужно видеть и улицу, и окно Аркадия. Станем, значит, вот под этим симпатичным пожилым кленом и обопремся на его надежный ствол. Улица просматривается отлично, вход в дом номер шесть и того лучше, его освещает яркий фонарь над воротами сквера. В окне у Аркадия по-прежнему темно... Я все время упорно созерцал улицу, и не мог бы не заметить Аркадия - пари готов держать! Аркадий безусловно не проходил при мне по улице и не входил в свой дом. И все же в его окне зажегся свет! И промелькнул темный силуэт человека. Откуда же он взялся, что за чудеса! Я выбежал из скверика, влетел в парадный и одним духом взвился на второй этаж. У нас с Аркадием был условный сигнал - два длинных звонка, потом один короткий. Звонил я негромко, чтобы не разбудить Анну Николаевну. Дверь Аркадия ближе по коридору, он должен услышать. Я чуть подождал и позвонил снова. Тихонько скрипнула дверь. Пауза. Потом послышались шаги - осторожные, крадущиеся... Я подумал, что Аркадий боится разбудить соседку. Шаги вплотную приблизились к двери и, не останавливаясь, стали удаляться! Что же это такое? Почему Аркадий не открывает? Он ведь понимает, что это я: звонок-то наш, условный! Шаги удалялись в сторону кухни. Я нажал на кнопку изо всех сил - звонок надрывно задребезжал в коридоре. Внутри щелкнул замок, открылась дверь, раздались вздохи, позевыванье, сонное бормотание, шаркающие шаги. - Кто это там? - сердито и тревожно спросила Анна Николаевна. - Звонят, как на пожар! - Анна Николаевна, это я, Борис, простите, не сердитесь, откройте, у меня важное дело! - взмолился я. Анна Николаевна, зевая, возилась с цепочками и засовами. - Какое такое дело? - бормотала она, стоя на пороге. - Аркадия дома нет, и не придет он сегодня, еще утром мне сказал, что если до десяти не вернется, значит, не ночует дома. А вам-то он чего ж не сказал? Я почти оттолкнул Анну Николаевну - она ахнула и разинула рот - и бросился к комнате Аркадия. Дверь была приоткрыта. Внутри - темно. Я щелкнул выключателем. В комнате никого не было. Анна Николаевна, стоя у входной двери, ошарашенно моргала и пыталась что-то сказать. Я промчался мимо нее в кухню. Ну конечно, дверь черного хода настежь. Кто-то вышел отсюда, из кухни, - задвижка-то изнутри... Я запер дверь на задвижку и вернулся в коридор. Анна Николаевна, застыв у входной двери, добросовестно таращила на меня сонные, слипающиеся глаза и силилась заговорить. - Здесь кто-то был, понимаете? - отрывисто сказал я. - В комнате Аркадия. Я сам только что видел, как в окне зажегся свет. И этот тип сбежал, когда услышал мой звонок. От меня сбежал. Через черный ход. - Это как же так?! - Анна Николаевна совсем проснулась от страха. - Это что же делается-то, господи! Да ведь дверь-то у нас на цепочке была, Боря! Через окно он влез, не иначе, ой, батюшки! И ведь говорила, говорила я Аркадию сколько раз, чтобы окно не бросал открытым... Я заглянул в комнату Аркадия, Окно было заперто. Да и вообще чушь порет Анна Николаевна - кто же это полезет с улицы, на виду у всех, в окно второго этажа? Нет, войти он мог только через дверь. Значит, у него был ключ... Он вошел до десяти: Анна Николаевна в десять, как всегда, легла спать и дверь заперла на цепочку. Он, должно быть, знал этот внутриквартирный распорядок... Ключ... Опять у кого-то есть ключ! На этот раз не от лаборатории, а от комнаты Аркадия. Странно все же... Кому Аркадий мог дать ключи и, главное, зачем? Может, это сам Аркадий и был? Но чего ему бегать от меня? Хотя я бы этому особенно не удивился. Я, кажется, полностью израсходовал запас удивления на сегодняшний день. Нет, Аркадий тут не мог быть! И не стал бы он сидеть впотьмах в своей комнате. Это сидел кто-то чужой... и боялся, что Анна Николаевна его заметит. Наверное, зажег он свет, когда увидел, что в окнах у Анны Николаевны стало темно... И то не сразу зажег, а подождал, пока соседи наверняка уснут. Да... и ключ у него есть, и мой условный звонок он знает, и привычки Анны Николаевны ему знакомы. Кто бы это мог быть? Неужели все-таки я... то есть какой-то еще Борис Стружков! Какой-то еще? Значит, это уже третий - на сегодняшний день, как говорится... "Что это Стружковы, как грибы после дождя, повсюду выскакивают? - неодобрительно подумал я. - Стружков "здешний" (тоже я), Стружков еще один (тоже, наверное, я - может, "завтрашний" либо "позавчерашний")... Еще какого Стружкова ждать прикажете? - Мысли эти не вызывали у меня уже ничего, кроме усталости. - Ну, я так я. Даже понятней выходит: услышал я свой звонок, не захотел сам с собой встречаться - а кто захочет?! - и шмыгнул через черный ход. Может, я сам себя и толкнул в хронокамеру? А что? Все возможно..." Я так задумался, что перестал слушать испуганные причитания Анны Николаевны. Но постепенно сквозь поток моих мыслей пробилось слово "милиция", и тогда я понял, что надо действовать. Милиции мне только не хватало в этом деле! - Да что вы, Анна Николаевна! - горячо сказал я. - Милиция придет, а мы ей что скажем? Убили кого, избили, ограбили? - Может, и ограбили? - недоверчиво заметила Анна Николаевна. Она зашла в комнату Аркадия, покрутилась там минуту-другую. - Так будто бы все на месте, и костюмы в шкафу висят аккуратно, и в стол, видать, никто не лазил... - растерянно сказала она, снова выйдя в коридор. - Ну вот видите! - подхватил я. - Высмеют нас милиционеры, скажут: померещилось вам, никого тут не было! - Ой, не померещилось, Боря, не померещилось! - испуганно округлив глаза, возразила Анна Николаевна. - Накурено там в комнате, дышать нечем, и сигарета, гляжу, в пепельницу ткнута наспех, дымок еще от нее идет... Лучше-ка я милицию вызову, боюсь я, ей-богу, боюсь! Уж я ее уговаривал-уговаривал, прямо охрип, тем более что объяснялись мы полушепотом, чтобы ее семейство не разбудить. Наконец поладили на том, что я переночую в комнате Аркадия, а входная дверь будет на цепочке. После этого Анна Николаевна отправилась к себе и долго возилась, запирая свою дверь на все замки, а я остался один. Цепочку со входной двери я тут же потихонечку снял, стараясь не брякать. Аркадий теперь уж, видимо, не придет, но вот этот загадочный тип... вдруг он вернется? Постоит тоже в скверике, увидит, что в окне света нет, и попытает счастья снова. Ведь что-то же нужно ему было здесь, иначе не лез бы! Правда, может, он уже добыл то, за чем охотился... да нет, вряд ли! Я начал звонить через две-три минуты после того, как он включил свет, а в комнате, по словам Анны Николаевны, все было на месте, ничего, значит, не переворочено, не разворочено в поспешных поисках. Он, наверное, только начал оглядывать комнату и соображал, где это может быть, а тут звонок... "Ну и фантазия у тебя, брат! - одернул я себя. - Концепции из тебя сыплются, как пшено из дырявого мешка, по любому поводу! Да почем ты знаешь, может, он вообще ничего не искал, а ждал или прятался. Ладно, спрячемся и мы, устроим засаду по всем правилам". Я не стал зажигать огня в комнате и даже окно побоялся открыть, хотя действительно этот тип прокурил тут все насквозь. В свете уличного фонаря я разглядел пепельницу на подставке торшера, вынес ее в коридор, исследовал окурки. "Столичные". Те же, что курит Аркадий. Ну, это он, наверное, Аркашкины сигареты истреблял, пока сидел здесь. Я вытряхнул окурки и пепел в мусорное ведро на кухне, вернулся в комнату и, не раздеваясь, повалился на тахту. Ох, с каким наслаждением я вытянулся на спине и закрыл глаза! Правда, мне сразу почему-то представилось, что я уже лежал на этой тахте, совсем, недавно, полчаса назад, прислушивался, не ходит ли кто по квартире, хотел и не решался зажечь свет. Я даже передернулся весь и головой замотал, чтобы отогнать это нелепое ощущение. Но стоило мне снова закрыть глаза, как опять полезла в голову всякая дичь. Упорно мерещилось мне, что стоит там, на улице, и пристально смотрит в темное окно комнаты Борис Стружков. Но я не мог разобрать, какой же это Борис - не то я сам, не то другой... тот, который сбежал отсюда. А может, еще какой-нибудь?.. Еще один Стружков... вереница Стружковых... стройные ряды Стружковых... колонны Стружковых... Глаза у всех вытаращенные, недоверчивые, так и бегают по сторонам, обстановку изучают; и номера у всех на груди - порядковые, для различия. Нет, не ряды, не колонны... цепочка! Они идут один за другим, соблюдая дистанцию... Вот какой-то очередной Борис выбегает из скверика, мчится вверх по лестнице, звонит... Предыдущий Борис крадучись удирает из комнаты на кухню... исчезает. Пришедший занимает его место на тахте, а в скверике, под кленом, уже стоит следующий Стружков. Вот и он бежит по лестнице... сейчас позвонит, вот он звонит... звонит... Я проснулся от оглушительного трезвона. Это орал будильник у меня над головой, на полочке тахты. Аркадий его, что ли, завел? И тогда я понял, что за окном вовсю светит солнце. Значит, я улегся и преспокойно проспал до утра! Тоже мне - засада... Этот тип мог запросто явиться и меня в окно выбросить - я бы, наверное, только на тротуаре очнулся. Оно, конечно, неудивительно после такого занимательного вечера, с путешествиями и приключениями... Но все же... эх ты, комиссар Мегрэ... В дверь постучали, нервно и торопливо. Я вскочил и, на ходу приглаживая волосы, кинулся открывать. Это была Анна Николаевна, уже утренняя, деловая, подтянутая, - сразу видно, что на работу спешит. Но глаза у нее все-таки были тревожные и растерянные. - Я было не хотела вас будить, но мне на работу пора, а у вас, слышу, будильник зазвонил... - Да нет, я уже встал, мне тоже пора... - смущенно пробормотал я. - Ночь вроде прошла спокойно. - Ночь-то спокойно, а вот звонили сейчас Аркадию, я хотела вас позвать. Сон с меня сразу слетел - вчерашний сумбурный день опять навалился всей тяжестью на сердце, и оно заныло от предчувствия беды. - А кто звонил-то? - Я старался быть спокойным. - Да кто его знает! Мужчина какой-то. Голос чудной, хрипучий такой. Левицкого спрашивает. "Дома, говорит, Левицкий?" Я говорю: мол, постучу сейчас, узнаю, - думала, может, он ночью пришел... вижу, цепочка снята... - Надо было сразу меня позвать! - простонал я. - Да не пустил он меня! Говорит - не надо, мол, его беспокоить. А сам словно бы забеспокоился, быстро-быстро так заговорил: "Передайте ему, говорит, пускай он придет в восемь часов, как условились". - А где? Куда приходить-то? - Он только сказал, что на том же месте, где всегда. "На нашем месте" - так вот сказал. Аркадий-то, верно, знает, какое место. - И больше он ничего не говорил? - Говорил... - Анна Николаевна наморщила лоб, стараясь припомнить. - Насчет таблеток каких-то сказал... - Таблеток?! - Ну да! "Скажите, говорит, Левицкому, что я насчет таблеток, он, говорит, поймет..." И трубку сразу повесил. Больше ничего не сказал... Ой, опаздываю я, заговорилась! Анна Николаевна ринулась к вешалке, схватила плащ. Я стоял и смотрел на нее. Завтра двадцать первое мая. В этот день я, в том, уже ушедшем от меня мире, пришел к Анне Николаевне, и она мне сообщила о загадочном госте Аркадия, парне с усиками, похожем на Раджа Капура. Она тогда обнаружила наблюдательность, хотя след и был ложным. - Анна Николаевна, - спросил я, провожая ее к двери, - а вам этот голос совсем не знаком, который по телефону-то говорил? - Нет... словно бы нет... - неуверенно ответила она, приостанавливаясь. - Только, я думаю, он подделывался... нарочно хрипел-то! Может, правда боялся, что я его распознаю. - Она опять испугалась: - Ох, Боря, кто ж это такой? Вы додумались, может? Я покачал головой. - Стараюсь додуматься, но пока не выходит, Анна Николаевна... - Ой, нехорошие какие дела пошли! - тревожно сказала Анна Николаевна. - Боря, дверь-то, дверь не забудьте захлопнуть как следует, а то она отходит! - крикнула она с порога и побежала вниз по лестнице. Я посмотрел на часы: было без четверти восемь по здешнему времени - я вчера переставил часы, сверившись у Анны Николаевны. И вдруг мне пришло в голову, что свидание-то назначено на восемь утра. Конечно, не вечера, как это я сразу не догадался? Ведь таблетки должны быть у Аркадия к концу рабочего дня, не позже! Но тогда "наше место" скорее всего обозначает тот самый скверик на углу возле института, где мы объяснялись с Ниной... "Наше место"... Кто же мог так говорить? Кто, кто! Чего уж теперь гадать! "Нашим местом" это было для Аркадия Левицкого и для Бориса Стружкова. И ни для кого больше. Однако же! Вроде бы получается, что я же сам... то есть кто-то из Стружковых... любезно доставил Аркадию яд? Помог осуществить мечту, так сказать? Весело... Впрочем, думать мне было некогда. Все эти обрывки мыслей мелькали у меня, пока я наспех умывался и приглаживал волосы щеткой Аркадия. Голоден я был зверски, но готовить завтрак было некогда и к тому же я не знал, где чьи продукты лежат в холодильнике. Я схватил со стола Анны Николаевны кусок хлеба и, на ходу заглатывая его, ринулся вниз по лестнице. Таблетки... он, значит, принесет Аркадию таблетки? Я машинально притронулся к карману куртки - пачечки по-прежнему лежали там. Пачечки, которые я взял вчера... то есть сегодня вечером со стола Аркадия. Но до этого момента теперь остается часов одиннадцать-двенадцать и кто-то еще только собирается передать Аркадию эти самые таблетки... Вот сейчас я спрячусь в кустах и посмотрю - кто же этот благодетель! А потом выйду, представлюсь и... Ох и выдам же я ему! За все! За таблетки, за Аркадия... за идиотские штучки с хронокамерой, - чтобы разучился живых людей вместе с грязными досками туда-сюда швырять... За Анну Николаевну - тоже... чтобы не разгуливал по чужим квартирам среди ночи, чтобы не хрипел чужим голосом в телефон! "А если это окажусь я сам?" - подумал я с тревогой. Да-а... тогда придется менять программу на ходу. Самому себе как-то неловко морду бить... А между прочим, никто там и не может появиться, кроме одного из Борисов Стружковых! Никто другой таких подробностей об Аркадии не знает... Нина разве? Но Нина не сумела бы говорить хриплым басом по телефону. А кроме того, она весь вечер проболтала со мной... со мной "здешним"... вернее, "тогдашним"... "теперешним"... Ах, чтоб тебе, ну и путаница! Но, словом, я отлично помню, что девятнадцатого мая мы сидели с Ниной в кафе, а потом до полуночи шатались по улицам и никак она не могла до десяти часов оказаться в квартире Аркадия... Не говоря уж о том, что если б и могла, так зачем ей туда лезть? Без двух минут восемь я прилег на прохладную зеленую траву за высокими кустами боярышника и тяжело перевел дыхание. Вход в скверик и главная дорожка просматривались отсюда отлично. А за моей спиной поднимался кирпичный брандмауэр трехэтажного дома, так что укрытие было превосходное. Плохо только, что голод мучил меня все сильнее. Ведь со вчерашнего (или с послепослезавтрашнего?) обеда я ничего во рту не держал, кроме этого кусочка хлеба, а он только раззадорил аппетит. Меня мутить начинало с голоду и обо всяких петлях и прочих каверзах времени думать не хотелось... В голову почему-то упорно лезла яичница-глазунья. Уж не знаю, почему именно яичница, но я ее прямо наяву видел: из трех яиц, и вся беленькая такая, пузырчатая, а желтые глазки так и колышутся, а краешки так и подпрыгивают в шипящем масле, золотистые, кружевные, аппетитно хрустящие краешки... Я облизнулся, глотнул слюну и зажмурился от судороги в пустом желудке. А когда я открыл глаза, то увидел, что по аллее торопливо шагает человек. Вот так штука! Это был вовсе не Борис! Это был Аркадий! Я даже за кусты уцепился - показалось, что земля подо мной дрогнула и куда-то поплыла. Я глядел на аллею и пытался сообразить - почему Аркадий, откуда Аркадий, как он узнал? Что это я какой недогадливый! Он, наверное, заранее сговорился с этим своим "незнакомцем", а тот позвонил утром просто для страховки, не зная, что Аркадий дома не ночует... Постой! Тогда получается, что "незнакомцев" уже двое: один сидел в комнате Аркадия, другой звонил утром? Нет... это мог быть один и тот же! Он не дождался Аркадия, пришлось удирать... утром позвонил. Да, возможно... Но так или иначе, где же он? Аркадий вон ждет не дождется и явно нервничает: то на часы смотрит, то на вход в скверик... даже гримасничает от нетерпения и переминается с ноги на ногу, как застоявшийся конь. Что-то в нем странное, в этом Аркадии, а что - понять невозможно... Аркадий снова посмотрел на часы и досадливо оскалился. Я тоже глянул на свои часы. Двадцать семь минут девятого! Через три минуты начинается рабочий день в институте. Поэтому Аркадий и нервничает. А "незнакомец"-то, он разве не знает об этом? Знает, конечно, - не зря назначил свидание рядом с институтом, за полчаса до начала работы. Тем более странно... И вообще, куда же он девался? А что, если... что, если... (Я чуть не вскочил, так поразила меня эта мысль.) Что, если я уже начинаю наблюдать "то самое" двадцатое мая со всей его загадочной путаницей? Может быть, "незнакомец" потому и появился в нашей лаборатории после работы, что утром они с Аркадием не смогли встретиться? Словно подтверждая мою догадку, Аркадий опять поглядел на часы, раздраженно махнул рукой и направился к выходу. Нет уж! Не мог я допустить, чтобы Аркадий на моих глазах повторял, как заводная кукла, все, что привело его в этот день к бессмысленной гибели! Не мог я этого допустить, и никакая логика тут не помогала, никакие рассуждения о временных петлях не могли меня остановить! Ведь через две минуты Аркадий войдет в институт - и никогда уже не выйдет обратно! Я выбежал из-за кустов на аллею. Аркадий шел задумавшись, ничего кругом не видел и не слышал. Я хлопнул его по плечу. Он вздрогнул и резко повернулся. С минуту мы молча глядели друг на друга. Аркадий озабоченно хмурил густые черные брови и словно старался что-то сообразить. Наконец он сказал деланно-небрежным тоном: - А, Борис, это ты! А я, знаешь, задумался что-то и совсем тебя не заметил... Ты откуда тут взялся? Для человека в моем положении этот вопрос звучал несколько двусмысленно. Но я почти не обратил на это внимания и даже не ответил ничего Аркадию. Я не мог оторвать глаз от его костюма. Главное, от его немыслимо шикарных отворотов... Что и говорить, очень странно в таких обстоятельствах вдруг забыть обо всем и погрузиться в созерцание костюма! В нормальной обстановке я либо вообще не заметил бы, что у Аркадия обновка, либо глянул бы мимоходом и пробурчал что-нибудь вроде: "Ничего вещичка!" Но тут дело обстояло иначе. Недаром я четвертый день подряд занимался в основном тем, что сопоставлял и пытался связать воедино разрозненные и с виду весьма далекие друг от друга события, факты, детали. Видно, мозг мой уже настроился на автоматическое включение по программе: факт - ассоциация - гипотеза и так далее. И сейчас эта программа сработала четко и безотказно. Костюм на Аркадии был вообще странный. Наверное, на такой костюм я отреагировал бы даже помимо всяких ассоциаций. Ну, отреагировал бы однозначно: просто покатился бы со смеху. Клоунский какой-то наряд, ей-богу! Коричневый пиджак, двубортный, с невероятно широкими отворотами. А отвороты - кожаные! И вдобавок пристегнуты по краям на большие медные кнопки. Но сейчас мне было не до смеху. Глянул я на пиджак Аркадия и моментально вспомнил слова Нины: "Костюм на нем какой-то странный был... борта широченные и блестят..." Мозг уже заработал по схеме и начал выдавать вопрос за вопросом: "Почему я не видел его в этом костюме двадцатого на работе? Такие борта и я бы заметил!.. Где он прятал этот костюм и зачем надел его сразу после работы?.. Зачем вообще понадобился Аркашке такой идиотский костюм?.." Я все стоял, уставившись на сверкающие медно-красные кнопки и мучительно соображая: зачем они? Мне вдобавок почему-то страшно было поднять глаза на лицо Аркадия - вдруг он сейчас ухмыльнется так же криво и зловеще, как вчера у хронокамеры? Мне казалось, что если я снова увижу эту ухмылку, то не выдержу: заору, ударю Аркадия или убегу сломя голову. Пока не выдержал Аркадий: он нервно передернулся и спросил довольно неласковым тоном: - Чего это ты такой обалделый... и помятый весь? В парадном, что ли, ночевал? Почему - в парадном? Странные у Аркашеньки фантазии. Сам-то ты где ночевал, брат, вот интересно! Я осторожно поднял глаза. Никаких зловещих гангстерских ухмылок; глаза, правда, слегка насмешливые, но у Аркадия они почти всегда такие. А вообще-то вид у него неважный: лицо осунулось и почернело, веки красноватые, воспаленные. Не спал он сегодня, что ли? - Нет, зачем же в парадном? - медленно ответил я, глядя на него. - Я у тебя, Аркашенька, ночевал. На твоей шикарной тахте... Аркадий дернулся и приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать. По лицу его пробежала легкая судорога. Потом он сказал, глядя в сторону, преувеличенно небрежным тоном: - Я задержался там... в одном месте. Поздно было идти далеко... Я там и переночевал. Давай, давай, Аркашенька! Сделаем вид, что мы тебе поверили. Только не скажем, что кто-то сидел в твоей комнате. Не исключено, пожалуй, что это ты сам и был. Аркадий вдруг начал счищать какое-то невидимое пятнышко с рукава и, не поднимая глаз, отрывисто спросил: - Ты что, на работу вообще не идешь сегодня? - Да понимаешь... - доверительно сказал я, не спуская с него глаз, - я тут с одним человеком уговорился встретиться, а он что-то не идет. Вообще-то действительно пора на работу, опоздали мы. А ты как сюда попал? Аркадий нахмурился и подозрительно глянул на меня. - Да так, по дороге зашел... - пробормотал он. - Ну, пошли, что ли, в институт? Я лихорадочно соображал, что ответить. В институт мне идти, конечно, нельзя: "здешний" Борис наверняка только что миновал проходную. "Незнакомец" не появился и вряд ли уже появится. Аркадия выпускать из виду нельзя, а как его задержать, непонятно. Дурацкое положение! Аркадий явно принимает меня за "своего" Бориса и удивляется, почему я так странно веду себя... Что же делать? - Да я, пожалуй, подожду его немного, - сказал я. - Ты начни пока без меня... Представляю себе, как он удивится, когда войдет в лабораторию и увидит там "своего" Бориса! Постой, а ведь это идея! Нужно позвонить в лабораторию и предупредить двойника или, еще лучше, вызвать его сюда из института, ведь по телефону такие вещи не объяснишь. Да, но пока я буду звонить, Аркадий уже доберется до лаборатории! Ага, кажется, нашел... - Слушай, Аркашка, - сказал я умоляюще, - будь другом, добеги до продмага, купи мне что-нибудь пожевать. Я боюсь отойти - вдруг мой человек придет. А я, понимаешь, проспал и ничего у тебя там не успел перехватить... Аркадий хмуро кивнул и направился к выходу. - Я тебя у выхода подожду, - сказал я, - чтобы тебе меньше бегать. Мы молча дошли до выхода, и Аркадий свернул налево, к продовольственному магазину. Будка автомата стояла тут же, на углу. Я торопливо сунул монетку, набрал номер лаборатории и покосился через плечо на улицу - не идет ли Аркадий. Впрочем, он не успеет так быстро обернуться, минут пять у меня наверняка есть. Громко щелкнуло у самого уха, и незнакомый мужской голос сказал, продолжая разговор с кем-то в лаборатории: - ...Возьмем искровую. Сходи на склад... - а потом, уже в трубку: - Я слушаю! - Это лаборатория локальных перемещений? - неуверенно спросил я: незнакомый голос сбил меня с толку. - Нет, нет, - нетерпеливо ответил голос. - Локальные - 28-51. А здесь биологи. Какие еще биологи? У нас в институте не было такого отдела! - Простите, - пробормотал я, - я, видно, ошибся... У Стружкова всегда был 28-56. - "Всегда"! - насмешливо сказал мой невидимый собеседник. - Да у нас этот номер еще с прошлого года... хватились! На том конце положили трубку. Второй монеты у меня не было. Ну ладно, пока она мне даже и не нужна. Сперва надо понять то, что я услышал. "С прошлого года"!.. Что же это значит? Я вышел из кабины и стал, прислонившись к ее стеклянной стенке. Аркадий все не шел. Да и хорошо, что он не идет. Мне надо подумать. Мне надо хорошенько подумать. Ох, и влип я, кажется! Ох, и дурака свалял! Да, собственно, что думать? Информация ведь совершенно недвусмысленная: в том мире, в котором я сейчас нахожусь, наша лаборатория еще с прошлого года имеет другой номер телефона. Вроде бы ничего тут удивительного нет, это же измененный мир. Но вот ведь какая закавыка! До сих пор я предполагал, что двигаюсь в прошлое: сначала из двадцать третьего мая попал в двадцатое, потом из двадцатого - в девятнадцатое. А прошлое-то не могло измениться! Все, что случилось до девятнадцатого мая, должно оставаться неизмененным! А год назад наш номер был 28-56! Это означает только одно: я нахожусь теперь не в прошлом. Я попал в будущее, вот куда я попал! Спокойно... спокойно... Проверим свои рассуждения, проверим еще раз. Значит, так... Допустим, сейчас все-таки двадцатое мая 1974 года. Я нахожусь в этом мире всего один день. Конечно, я его немного изменил своим вмешательством, и что-то тут происходит уже не так, как происходило двадцатого мая 1974 года в прежнем моем мире... Вот, например, мы встретились с Аркадием в сквере, и он сейчас не на работе, а в том двадцатом мая он, я помню, пришел на работу вовремя. Изменения есть, это понятно, но они пока небольшие, локальные. Они затронули только Аркадия, ну, еще Анну Николаевну... В остальном мир, конечно, не изменился. Следовательно, перемену телефона никак нельзя приписать моему вмешательству в прошлое. Если бы номер изменился из-за моего вмешательства, то это следствие очень косвенное, и оно могло бы произойти лишь на более или менее значительном отдалении во времени. Переменить номер по не зависящим от меня причинам могли когда угодно, хотя бы и сегодня, двадцатого мая. Но ведь это произошло не сегодня, а еще в прошлом году! И биологов в институте никаких не было ни в этом году, ни в прошлом. А это уже серьезное изменение. Да нет, дело, похоже, ясное... Ну и ну! Я еще раз посмотрел в ту сторону, откуда должен появиться Аркадий. Его не было. Не стану же я спрашивать у прохожих: "Какое, милые, у нас тысячелетие на дворе?" Я не поэт, а хронофизик, мне неловко. Хотя - зачем такие лобовые приемы? Надо поделикатней. Я начал внимательно разглядывать прохожих. Ага, вот кто мне нужен, - этот молодой парень в зеленом плаще с муаровыми отливами... Интересный какой плащ! Но это потом... А вот из кармана плаща у него торчит газета... - Простите, - сказал я, шагнув к парню, - это у вас сегодняшняя газета? - Вчерашняя, - будто извиняясь, ответил парень. - Вечерняя. - Если вечерняя, тоже хорошо! - торопливо сказал я. - Можно у вас ее... на секундочку? Мне тут нужно одну вещь посмотреть... - Да пожалуйста! Хоть и совсем возьмите, я ее прочел, - добродушно отозвался парень. Газета жгла мне ладонь. У меня еле хватило сил не разворачивать ее тут же на улице, уйти в скверик, повернуться спиной к прохожим. Руки тряслись, когда я расправлял свернутые в трубку листы. Вчерашняя газета. Вчера было девятнадцатое мая. Девятнадцатое мая 1976 года! ЛИНЬКОВ НАХОДИТ СЛЕД Захлопнув за собой дверь, Линьков прислонился к шершавой серой стене проходной и перевел дыхание. Информация, полученная от Макарыча, здорово подкосила его. Стружков, значит, вернулся и преспокойно ушел из института, даже вахтеру на прощанье ручкой сделал? Нет, это уж ни в какие ворота не лезет! "Как же так? - растерянно думал Линьков, не замечая, что снова начал накрапывать дождик. - Не с потолка же я взял, что Стружков не может вернуться! Ну, предположим, я психологический просчет допустил, чего-то не учел. Но по логике это не проходит, по простейшей логике! Стружков горы переворачивал, чтобы в прошлое поскорей попасть, а попал и даже войти туда не захотел? Где тут логика? Он же хотел и Левицкого спасти, и себя от подозрений очистить, а что получилось? Что он скажет мне, например? Или Нине? Как оправдает теперь свое поведение? Ему же проще всего не возвращаться к нам, а перейти на новую мировую линию... Ну, двойника бы там встретил - что ж, с самим собой легче договориться!" Тяжелая капля скользнула Линькову за шиворот, он вздрогнул, огляделся и под теплым шумным дождем побежал к зданию института. "А записка-то! - вспомнил он в вестибюле, отряхиваясь и приглаживая намокшие волосы. - Записку он почему не забрал?! Ну, допустим, он почему-то не смог или не решился выйти из камеры в прошлом. Так ведь по возвращении он первым делом должен был уничтожить свою записку! Зачем же трезвонить на весь институт, что ты потерпел неудачу, когда вполне достаточно сообщить о своем блистательном открытии и о первом переходе, и все будут вопить от восторга! Даже Шелеста вон как пробрало! А он и записку оставляет лежать, и вообще в институт не является... Ну сплошная бессмыслица! С ума он сошел, что ли! Постой... А может, с ним на переходе что-то случилось? Память отшибло? Нет, это уже я чепуху сочиняю! Магнитное поле начисто смывает память, даже из камеры после этого не выйдешь, а Стружков нормально ходил и с вахтером общался..." Линьков глухо замычал от злости и тут же смущенно обернулся. Но в вестибюле никого не было. Дождь вовсю барабанил в стекла, весело хлюпал и журчал, стекая с крыш, но небо на западе уже посветлело и ветер поспешно разгонял тучи, расчищая дорогу солнцу. Линьков посмотрел в окно, и эта картина его почему-то приободрила. Он встряхнулся и бодро сказал себе: "Решено. Стружкова оставляем на потом. Если он за это время не явится, начнем розыск по всей форме. А пока проверим, откуда же явился тот... гость!" Он двинулся влево по широкому светлому коридору, обшитому старинными резными панелями, прошел мимо двери расчетного отдела, на секунду замедлив шаг, и завернул за угол. Прямо перед ним, метрах в двадцати, был выход во внутренний двор, к корпусу эксплуатационников. По правой стороне чернел узкий проем боковой лестницы, а дальше виднелась приоткрытая дверь зала хронокамер. "Тут мы и начнем соображать, - сказал себе Линьков, останавливаясь. - Впрочем, особенно-то соображать нечего. В наличии у него всего две возможности - эксплуатационный корпус и зал хронокамер. В эксплуатационном хроноустановки есть, но они, как я понимаю, по размерам непригодны для интересующего нас случая. В зале камеры вполне подходящие, но они еще не работают. Однако чудес на свете нет, а есть, наоборот, суровые факты. Поэтому мы все же и в зал заглянем, и в корпус пройдемся. И начнем мы с зала, потому что он ближе и во всех отношениях удобней для нашего героя. Монтажники начинают раньше и кончают раньше - значит, после пяти здесь наверняка пусто. И войти легко, а к эксплуатационникам нужен специальный допуск". Линьков просунул голову в приоткрытую дверь. В огромном, ярко освещенном зале стоял сплошной хаос и шум. В углу надсадно визжала электродрель, кто-то тянул через весь зал тяжелый и грязный воздушный шланг; всюду валялись доски, обрезки труб, мотки кабеля. У дальней стены внушительно высились громадные кубы, в которых Линьков с удивлением признал хронокамеры. Линьков перешагнул порог и остановился. Никто не обратил на него внимания. Дрель замолчала, и в наступившей тишине кто-то громко крикнул: - Подай напряжение на вторую! Линьков двинулся в сторону хронокамер, с переменным успехом лавируя между досками и трубами. Люди в темно-синих, испятнанных известкой и краской халатах возились у второй хронокамеры. В ее настежь распахнутом нутре болтались провода, поблескивали круглые черные коробки приборов, присосавшиеся к стенам и полу, торчали ребристые грани какой-то стальной конструкции. Внезапно в камере полыхнула слабая розовая вспышка, и тот же голос проорал: - Дай вторую ступень! Снова дико взвыла электродрель, и за третьей камерой, где люди суетились у огромной дыры в полу, пронзительно лязгнуло железо. Линьков пробрался к вихрастому долговязому парню и сквозь нестерпимый вой дрели прокричал ему на ухо: - Кто здесь главный? Человек обернулся и беззвучно зашевелил губами, указывая на людей, хлопочущих вокруг дыры в полу. Дрель вдруг замолкла, и человек прокричал конец фразы: "...где фундамент!" Линьков торопливо спросил: - Вы здесь каждый день работаете? До которого часа? - В четыре обычно шабашим. Но бывает, и до пяти задерживаемся. - И много еще вам работы? - допытывался Линьков. - А кто ж его знает! - весело сказал парень. - Одну камеру уже опробовали, гоняли на рабочем режиме вхолостую, со второй вот возимся, а четвертая... ну, сами видите. - Он показал на уродливую, с рваными краями Дыру, где, очевидно, находился фундамент четвертой хронокамеры. - А вы из газеты, что ли? Из камеры высунулся плечистый парень в пропотевшей голубой майке и заорал: - Сергей! Кабель подтяни, потолочные сопла буду проверять! Собеседник Линькова мигом метнулся куда-то за камеру. Снова истошно взвыла дрель. "Значит, одна хронокамера здесь уже опробована! - бормотал Линьков, морщась от воя и грохота. - Что ж, пойдем-ка мы познакомимся поближе с этой камерой..." Осторожно пробираясь сквозь дикую путаницу кабелей, он подошел к первой хронокамере. Она почему-то была битком набита всякой чепухой. Сквозь стеклянную дверь Линьков видел груду деревянных подставок, навалом брошенные щиты, доски, карнизы. "Нашли тоже место склад устроить! - с неодобрительным удивлением подумал Линьков. - Едва успели отладить камеру и уже сразу захламили так, что смотреть противно. Но _ему_ это даже удобно: за всем этим барахлом можно спрятаться, никто и не увидит... А камера здоровенная, раза в три больше лабораторной. И совсем готова, действительно, даже вокруг нее уже прибрано". И правда, пол вокруг этой камеры был чисто подметен, и никакие шланги, доски, трубы здесь не валялись. Только у двери лежало что-то маленькое, яркое. Линьков машинально наклонился и поднял пустой сломанный спичечный коробок. Хотел было бросить, но не бросил, а стал разглядывать. Чем-то его заинтересовал этот коробок - может, тем, что лежал так одиноко и приметно именно здесь, в единственном чистом уголке, куда монтажники, по всей видимости, уже и не ходят. "Неужели кто-то перекур устроил именно вот здесь?" - думал Линьков, осторожно расправляя и выпрямляя изломанный коробок. Выпрямил, внимательно осмотрел - нет, ничего особенного, коробок как коробок, с картинкой из серии "Птицы СССР": сидит этакая хитрая птаха со здоровенным клювом и сбоку надпись - "дятел". Линьков хотел уже выбросить коробок и вдруг увидел... Еще не веря собственным глазам, он снова всмотрелся - да, все правильно, наконец-то! Тот след, реальный, неопровержимый след, который он искал, почти не надеясь найти... Значит, он прав: эта история начиналась отсюда. 10 Значит, я в 1976 году! Ничего себе, веселенькая история... Целых два года! И камера в зале была налажена на такие большие дистанции? На два года? Ай да Аркадий! Я подошел к выходу, глянул на улицу - Аркадия не было. Куда это он пропал? Минут пятнадцать прошло, не меньше. Стоп-стоп-стоп! Если я нахожусь в будущем, так кто же тогда этот Аркадий? Он принимает меня за "своего", за "здешнего" - значит, он тоже "здешний"? Вот и костюм на нем... "Странный костюм, немодный", - сказала Нина. Понятно: это мода семьдесят шестого года. Семьдесят шестого, а не семьдесят четвертого. Да, но ведь Нина видела его в этом костюме в семьдесят четвертом году... Его? _Этого_ Аркадия?! Аркадий из 1976 года был у нас в 1974 году? Что ж, это возможно, раз он освоил такие дистанции. Зашвырнул же он меня на два года вперед, будь он неладен! Да, но тогда... Если у меня сейчас не лопнет от натуги череп, я, кажется, все пойму... еще немножечко, и все пойму! Только бы Аркадий не пришел раньше времени... только бы он не пришел... Я почти бегом кинулся в глубь сквера, сел на самую дальнюю скамейку. Огляделся. Эх, все чистенько, нигде ни прутика... Кусты ломать нехорошо, но для такого случая простительно. Не каждый день сидят в этом сквере путешественники во времени! Прутик оставлял на плотном сыроватом песке дорожки четкие, хорошо заметные линии. - Предположим, - бормотал я, - предположим, что эта линия изображает у нас историю мира от пещер до небоскребов и далее в грядущее... И на этой мировой линии мы пометим две точки - год 1974 и год 1976. И из второй точки в первую мы проведем пунктиром сбоку вот такую дужку - она нам покажет переход Аркадия, этого самого пижона с медными кнопками, который теперь решил, видно, уморить меня голодной смертью. Нарисуем мы эту дужку сбоку, потому что переход совершался не в обычном времени, а помимо него, это ясно... Так! Ну вот, прибыл он, наш Аркашенька, и принялся расхаживать по институту... в костюмчике своем. Тоже мне конспиратор, костюм сменить не мог! Ну ладно... И что же получается? Нина встретила его на лестнице. Он, очевидно, шел из зала. Ведь переход-то он совершал с помощью хронокамеры в зале. Ну понятно, в 1976 году большие хронокамеры давно уже работали, можно было любую наладить, включить и все такое прочее... Теперь понятно, почему меня зашвырнуло сюда, в 1976 год: Аркадий, наверное, включил камеру на автоматическое возвращение, как и я свою кустарную "машину времени"... Значит, это именно он поднимался по лестнице в своем пиджачке с кнопками! Но тогда... тогда и Чернышев мог видеть этого Аркадия, а не нашего... Я растерянно" вздохнул. Как-то все странно получается... Что ему понадобилось в нашей лаборатории? Но ниточка, за которую я потянул, уже разматывалась с нарастающей скоростью! Все факты будто сами выстраивались в ряд, и до того аккуратно, что я диву давался. Аркадий побывал в прошлом, он ходил там, с кем-то встречался - словом, действовал, вмешивался в события. Но это значит, что после его появления в прошлом история начала меняться! История - это, конечно, слишком громко сказано, речь идет не об истории человечества в целом. Но в нашем микромире - в институте, в городе - некоторые факты, безусловно, изменились, а за этим последовали другие изменения, расходясь кругами... И кто его знает, до чего могли дойти эти изменения за два года! Сейчас мы тебя выведем на чистую воду, бродяга, мы тебя вычислим! Отсюда, от точки 1974, мы вычертим новую мировую линию, которая постепенно отходит от прежней... Это та история, которую ты своими руками создал! И застрял в ней, и потерял навсегда свой прежний мир. Не попадешь ты в него, Аркашенька, было бы тебе известно! Украшай теперь своими кожаными отворотами измененный мир и подыскивай себе здесь местечко, да смотри не толкни "здешнего" Аркадия, он не обязан отвечать за твои фокусы! Понял? Нет? Ну, я ж тебе сейчас объясню! Ты в прошлом сколько-то времени провел? Провел. А на какой линии ты провел это время, как ты полагаешь? Ах, не знаешь? Так вот - на этой отклоненной линии! Сам же ты ее и отклонил своим присутствием. Вот я поставлю тут крестик, маленький такой крестик, - пусть он обозначает ту минуту, когда ты из прошлого опять в будущее двинулся. А эта вот дужечка - это сам переход. Куда он ведет, ну-ка сообрази! Раз ты в момент старта находился на второй линии, значит, и к финишу ты придешь на той же линии! И я с торжеством посмотрел на созданное мною произведение хронофизического искусства. Нет, путешествия во времени явно полезны! Их можно рекламировать: расширяют кругозор, шлифуют мозги, закаляют нервы! Я уже совершенно свободно оперировал мировыми линиями, переходами, измененными мирами; я в самом деле вычислил передвижение Аркадия, сконструировал его судьбу согласно законам хронофизики. Я откинулся на спинку скамейки и блаженно зажмурился. Ай да Аркашенька! Значит, он тоже чужак в этом мире. А ведь как держится! Как здорово разыгрывает аборигена! Я, мол, задержался в одном месте, потому и не ночевал дома. Знаем мы эти места, где ты задерживаешься! Но почему же Аркадий не удивился, когда я сказал, что ночевал у него на тахте? Если он думает, что я "здешний", то ведь у "здешнего" Бориса есть где ночевать. Или он знает о здешнем мире больше, чем я? Нет, вряд ли... Вид у него замученный, глаза красные. Дело ясное, ночевал он на скамейке в сквере или же в парадном на подоконнике. Но Аркадий вряд ли согласился бы вторично вытерпеть такое унижение, знаю я его! Скорее всего, он попал сюда недавно... даже наверняка недавно! И прибыл он сюда, надо полагать, из того же самого двадцатого мая, что и я, в той же самой хронокамере... Постой-постой... А ведь, пожалуй, о нем, об этом Аркадии, говорил мне вчера вечером Макарыч! Скорее всего, о нем! Значит, он вышел из хронокамеры совсем незадолго до меня. И конечно, моментально улетучился из института - боялся с кем-нибудь встретиться. Погоди... но ведь тогда он и вошел в хронокамеру тоже незадолго до меня! Ну и путаница получилась, нарочно не придумаешь! Я еще раз провернул в уме ролик с этими кадрами, и меня смех разобрал. Я сидел, откинувшись на спинку скамейки, и весь трясся от беззвучного хохота, смеялся до слез, до изнеможения. И тут появился Аркадий. Я поспешно затер подошвой рисунок на песке. От смеха мне стало определенно легче. Аркадий притащил большущий батон и бутылку кефира. Я даже спасибо не успел сказать - накинулся на еду, глухо урча от блаженства, словно изголодавшийся кот. - Ты чего так долго? Очередь, что ли? - промычал я, активно работая челюстями. - Очередь, - рассеянно подтвердил Аркадий. Я искоса поглядывал на него и восхищался: до чего натурально играет! Как он небрежно произнес: "Ну, пошли, что ли, в институт!" Мне тогда и в голову не пришло, что он "нетутошний"! Но сам-то он отлично знал, что ему в институт дорога заказана! Интересно, с какой же целью он блефует? Я уже утолил самый острый голод, и теперь намеренно снизил темп: старательно прожевывал хлеб, не торопясь прихлебывал из бутылки. Аркадий молча курил, откинувшись на спинку скамейки, и тоже, видимо, никуда не торопился. Брови он свел к переносице, на лбу легла глубокая вертикальная складка - тише, Левицкий думает! Что же он думает обо мне, хотел бы я знать? Он никак не может предположить, что я следую за ним из прошлого. Он ведь в хронокамеру вошел раньше меня, это ясно. Значит, он может думать только одно: что я "здешний" Борис. Так сказать, Борис Стружков образца семьдесят шестого года, Борис-76 для краткости. А поскольку я, увидав его, не удивился, не ужаснулся и ни о чем таком не спросил, Аркадий должен был сделать вывод, что я его тоже принимаю за "здешнего". Как бы обозначить "здешнего" Аркадия? Придется, видимо, так: Аркадий-76-бис. А то ведь этот пижон с медными кнопками - тоже Аркадий-76, только из другого мира. И в этом мире должен существовать его двойник. Так же, как и мой. Я попытался прикинуть в уме, как это получается. Вот я прибыл в прошлое и встретил в прошлом самого себя. Нас, стало быть, уже двое. Если я там останусь, нас так и будет все время двое. Ну, а если я перепрыгну, например, на год вперед - что тогда? Ясно, я опять должен встретить в будущем своего двойника. То же самое и с Аркадием: его двойник сейчас сидит, должно быть, в лаборатории, телефон 28-51, и вкалывает, как положено, с Борисом-76 на пару, пока мы тут с этим Аркадием друг другу головы морочим... Нет, постой, что-то здесь не ладится... Ах, ну да! Откуда же тут возьмется второй Аркадий, если он умер два года назад? Не должен существовать никакой "здешний" Аркадий! А между тем он существует! И живет все там же, и вчера утром разговаривал с Анной Николаевной, и в комнате у него все по-прежнему... То есть, наверное, что-нибудь переменилось, но я не успел разглядеть. Значит... значит, в этом мире, в измененном мире, Аркадий не умирал! И значит, это мое вмешательство так изменило события, что он не умер! Я вздохнул с глубоким облегчением, выпил последний глоток кефира и стряхнул хлебные крошки с колен. Все! Больше не напугаете меня временной петлей! Нет никакой петли, ничьих я действий не повторяю и к смерти Аркадия непричастен... Зато явно причастен к его здешнему "воскресению"! Аркадий сидел насупившись и яростно ковырял дорожку носком шикарной зеленоватой туфли. Я посмотрел на него и слегка усмехнулся. Прямо прирос Аркашенька к скамейке! Видать, что-то ему от меня нужно. Да понятно что: добыть побольше информации об этом мире. Но раскрывать свои карты он почему-то не хочет, вот и крутится вокруг да около, ждет, что я сам заговорю. Все это я правильно сообразил, но, видимо, чересчур углубился в свои соображения, потому что Аркадий поймал меня врасплох. Он этак небрежно, не глядя на меня, сказал: - Все же, Борька, чудно как-то получается: торчим мы с тобой в сквере, а там лаборатория пустая стоит... - Почему пустая? - запротестовал я, не успев подумать. - Там ведь... Тут я осекся, но поздновато... Разомлел от радости, почил на лаврах детектива-любителя! Еще секунда - и брякнул бы: "Там ведь наши дубли!" Нет, Аркадий хорошо рассчитал, удар был классный, ничего не скажешь! Если я только притворяюсь, что принимаю его за "здешнего" Аркадия, то сгоряча могу ляпнуть: "Там ведь тоже Аркадий, в лаборатории..." Значит, ему прежде всего хочется выяснить, есть ли тут его двойник! Ну, естественно... От этого ведь зависит его судьба в измененном мире. Аркадий словно и не заметил моей обмолвки - все так же яростно ковырял туфлей песок. Но я понимал, что в мозгу его идет сейчас бешеная работа - он взвешивает все возможные значения этой обмолвки. Если я хотел сказать, что в лаборатории уже есть один Аркадий, значит, я прекрасно понимаю, кто передо мной, но почему-то скрываю это. Но, может, я совсем не это хотел сказать, может, я простодушно принимаю его за "здешнего" Аркадия? Как бы это половчее атаковать меня снова? Ну-ка сделаю теперь я свой ход! - А знаешь, - сказал я, с сожалением заглядывая в пустую бутылку, - ты, пожалуй, прав. Мой человечек явно теперь не придет, и тут торчать неудобно даже. Пойдем-ка мы с тобой да включимся в трудовой процесс... Аркадий нервно дернулся, услышав это. Он даже позеленел слегка. - Пойдем... вообще-то пора бы... - неуверенно пробормотал он. Мы вышли из сквера и медленно двинулись к институту. Я поглядывал на Аркадия сбоку и думал: "А чего он, собственно, секретничает? И вообще где же он был и что делал со вчерашнего вечера? Неужели так и не смог выяснить до сих пор хотя бы насчет своего двойника?" Аркадий внезапно спросил, глядя в сторону: - Слушай, у тебя случайно нет с собой... снотворного? Рука моя невольно дернулась к внутреннему карману, где лежали таблетки... его же собственные таблетки! Хотя нет, не его... моего Аркадия. Постой, какого еще "моего"? Мой Аркадий проглотил яд, это подтверждено протоколом вскрытия! Стало быть, есть еще один Аркадий? Ах, ну да, это таблетки "здешнего" Аркадия, которого я назвал "Аркадий-76-бис". Нет, здесь без карандаша и бумаги моментально запутаешься! Но все это молниеносно промелькнуло у меня в мозгу, а с ответом я не задержался, сказал равнодушно: - Что ты, я уж и не помню, когда оно у меня было! Мне ведь оно ни к чему, ты же знаешь... Аркадий даже зубами скрипнул от злости и разочарования. Вопрос этот явно имел для него какой-то важный смысл, а я ответил не в жилу, вот он и разозлился. Действительно, бедняжечка Аркадий: старается, изощряется, рассчитывает сложнейшие многоходовые комбинации - и все впустую, некому оценить его способности и энергию! Ничего, Аркашенька, я ценю, я все вижу, - ты даже вспотел от напряжения. Аркадий действительно который раз уже прикладывал носовой платок ко лбу, слегка прихлопывая его, как промокашку. Потел он" конечно, не от жары: утро было довольно прохладное. Мы с каждым шагом приближались к институту, и Аркадий отчаянно нервничал, но сдаваться не хотел. Неужели мое поведение ни на секунду не показалось ему странным? Или он настолько поглощен своими делами, что обо мне толком и не думает? Как принял исходную установку, что я - "здешний" Борис и принимаю его за "здешнего" Аркадия, так и не слезает с нее. Вот осел упрямый! Помочь ему, что ли? - Аркашенька, - сказал я умоляюще, - открой как другу: где ты такой костюмчик отхватил? Он с надеждой посмотрел на меня. Еще бы! Если я задаю такие вопросы, значит, я о "своем" Аркадии не все знаю, а тогда... - Ты разве не помнишь? - Он говорил осторожно, будто по тонкому льду ступал. - Я ведь тебе рассказывал... - А-а! Правильно ведь, рассказывал! - закричал я, имитируя радостное облегчение. У Аркадия лицо вытянулось от изумления. Он-то ведь прекрасно знал, что никогда он мне - вернее, тому, за кого он меня принимал, - ничего подобного не говорил! Он считал, что мы с ним впервые в жизни встретились - и, пожалуй, только в этом он не ошибался. - Помню, как же! - Я улыбался весело и безжалостно. - Это ведь тот самый материальчик, который Зоя тебе преподнесла по случаю вашей годовщины? Она всем хвалилась, как тебя осчастливила! Аркадий поперхнулся, заморгал, даже носом шмыгнул. Он был явно травмирован, но мне хотелось еще подбавить. Раз уж я ему жену придумал, так надо ее поярче обрисовать! - А что, неверная информация? - сочувственно спросил я. - Да уж, Зоенька соврет - недорого возьмет! Но ты не расстраивайся, она ведь любя... Ну, пожалуй, хватит! Смуглое лицо Аркадия сделалось серо-желтым - это он так бледнел, - и в глазах у него появилось затравленное выражение. Мы были шагах в десяти от проходной, и меня уже ноги не очень слушались. Куда Аркадий лезет?! Вот выйдет кто-нибудь из института - и такая каша заварится! Но тут Аркадий остановился и хмуро сказал: - Совсем забыл: мне позвонить надо! Ты иди, я чуть позднее приду. Эх, балбесы мы! Оба ведь трясемся от страха, а все танцуем друг перед другом, как Манилов с Чичиковым. "Мол, ты первый иди!" - "Нет, раньше ты!" А сами только и думаем, как бы поскорее удрать с этого опасного места! Но преимущества были на моей стороне, и я не собирался отказывать себе в удовольствии. - Из лаборатории позвонишь! - решительно сказал я. - Мы и так уж целый час проканителились, пора и честь знать! Пошли, пошли! Я сам себе удивлялся - вот это называется блефовать! Раньше я за собой таких талантов не замечал: может, они развились от перебросок во времени? Аркадий затравленно посмотрел на меня. - Нет уж! - огрызнулся он, потеряв самообладание. - Я отсюда позвоню! - Да ты чего кипятишься? - с фальшивым добродушием спросил я. - Звони на здоровье. Я тебя подожду... Аркадий сердито и растерянно отвернулся. Видно было, что ему уже хочется только одного - поскорее отделаться от меня, от "здешнего" Бориса, безмозглого типа, который почему-то нахально прогуливает, шляется по улицам и ни на копейку деликатности не имеет! - Где ты меня подождешь? - нетерпеливо спросил Аркадий. - Здесь, что ли? - Нет, зачем же! - ласково улыбаясь, ответил я. - Еще Селиванов выйдет, шум подымет, ты же знаешь, какой он вредный... Аркадий заскрежетал зубами, но промолчал, а я, шагая с ним рядом, сочинял вовсю: - Знаешь, что он мне вчера сказал, Селиванов-то наш, на собрании? Передайте, говорит, вашему Левицкому, что он пижон. Аркадий резко остановился: - Кто это сказал? - Как - кто? - Я удивленно посмотрел на него. - Я ж тебе говорю: Юрий Матвеевич. Товарищ Селиванов собственной персоной. Да ты не огорчайся. Ну его, сам он пижон! Я мог резвиться на просторе: Аркадий понятия не имел, что делается в этом институте. Как и я, впрочем. Но инициатива была в моих руках. Белые начинают - и выигрывают! - Ну ладно, - пробормотал Аркадий, - я ему это припомню... Держится! Упорно не выходит из роли! Вот ведь характер! Мы опять вернулись на угол, к скверику, - ближе автоматов не было. Аркадий вошел в кабинку, я видел, как он опускает монету и набирает номер. Первая цифра - явно двойка... так, теперь откуда-то из середины диска... теперь из конца... а это единица... 25-81. Понятно! Он-то этот номер знает... Неужели он только сейчас догадался позвонить? Ведь это проще простого - чужим голосом позвать Левицкого, попросить его срочно выйти... Постой, постой! Что же это получается? Когда я мысленно произнес: "говорить чужим голосом", эти слова мне кое-что напомнили. А потом - еще кое-что. И мне что-то совсем расхотелось потешаться над Аркадием и радоваться своему школьническому остроумию. Улыбка еще держалась некоторое время, словно приклеенная к лицу, и неестественно растягивала губы; потом я спохватился и согнал эту нелепую улыбку. Говорить чужим голосом по телефону... А кто же это говорил сегодня утром с Анной Николаевной, нарочно хрипя и бормоча, чтобы она его не узнала? И почему "здешний" Аркадий сегодня не ночевал дома? И почему тот, кто назначал ему свидание "на нашем месте", на это свидание не явился? И "здешний" Аркадий - тоже? И почему, откуда ни возьмись, пришел в сквер Аркадий-путешественник? Как он узнал о назначенном свидании? Что это все означает? Что свидание на самом деле состоялось ровно в восемь часов, но в каком-то другом месте? Или что тот Аркадий, который сейчас торчит в будке автомата, все-таки и есть "здешний" Аркадий и свидание в сквере сорвалось случайно, а загадочный "незнакомец" явится в лабораторию сразу после работы, как в "моем" мире? И кто сидел в комнате Аркадия? И почему он удрал, услыхав условный звонок - наш с Аркадием условный звонок? Словом, вопросы посыпались, как из дырявого мешка... За "здешним" настоящим пошло "тамошнее" прошлое. Те загадки, из-за которых я отправился в сумасшедшее путешествие без надежды вернуться и которые так и остались неразгаданными. Почему все-таки погиб Аркадий? Кого Ленечка Чернышев и Нина видели в лаборатории? Какой Борис был там? Поток уже давно захлестнул меня, я беспомощно барахтался, пытаясь хоть на секунду вынырнуть на поверхность, глотнуть воздуху... Подумать только - минуты три назад мне казалось, что я все понял, все разгадал! Если б у меня в распоряжении был хоть часок, хоть полчасика, может, я теперь и распутал бы кое-что. Но у меня и пяти минут не было! Дверь телефонной будки распахнулась, и Аркадий вышел. Он совершенно переменился. Куда девались растерянность, подавленность, затравленный взгляд! Передо мной снова был прежний Аркадий - самоуверенный, слегка насмешливый. Что же это он выяснил? С кем поговорил? С Аркадием? Или с Борисом? Аркадий подходил, засунув руки в карманы и с интересом меня разглядывая. - Ну-ну, - покровительственно сказал он, - так ты говоришь, в лабораторию хотел пойти? Ого! Кажется, теперь инициатива перешла в его руки! Нет, это мы еще посмотрим! Допустим, ты выяснил, что я - не "здешний" Борис. Ну, а дальше что? То-то и оно: больше ты ничего не знаешь и знать не можешь. - А ты - нет? - нахально удивился я. - Давно бы пора, между прочим! В самом деле, пойдем-ка мы! - Пойдем, - неожиданно кротко сказал Аркадий. - Действительно, пора! Я ничего не сказал, только глянул на него искоса. Мы повернулись, словно по команде, и в третий раз за это утро зашагали по коротенькому отрезку улицы от сквера до института. По-моему, у нас даже носки туфель поднимались на одинаковую высоту, как у солдат на параде. Во всяком случае, шагали мы не менее торжественно. Так мы домаршировали до проходной, одновременно протянули руки к двери - и одновременно отдернули их, словно обжегшись. Несколько секунд мы помолчали, собираясь с силами. Аркадий, конечно, справился с собой раньше, чем я. - Прошу вас, сударь, - ехидно сказал он, галантным жестом указывая на дверь. - Нет, это я вас прошу! - не сдаваясь, возразил я. Продолжать эту дурацкую сцену было вроде и не к чему: оба мы понимали, что в институт никто из нас входить не собирается. Но и отступить было трудно. - Ах, вот вы как! - надменно сказал Аркадий. - В таком случае, да будет вам известно, сударь, я вообще не войду в эту дверь! - Я, со своей стороны, категорически отказываюсь войти раньше вас, сударь! - откликнулся я. Аркадий поглядел на меня, что-то обдумывая. - Ну что ж, - процедил он наконец, презрительно улыбаясь. - Самозванцев следует сечь! Публично, сударь! Прежде чем я успел опомниться, он рванул дверь и вошел в проходную. Дверь за ним захлопнулась со странным, насмешливым скрипом - то ли я раньше не прислушивался, то ли звук этот существовал только в здешнем, измененном мире... Я стоял разинув рот и тупо глазел на эту дверь, обитую черным, уже поседевшим на швах дерматином. А у нас... а _там_ она тоже обита этой паскудной штукой? Или только в _этом_ мире? О чем я думаю, что мне эта дверь! Да, конечно... Однако она закрылась и не открывается. Аркадий не вылетает обратно, весь красный, кляня себя за нахальство и легкомыслие. Аркадий пошел в институт! Ну что же это? Что это может означать? Который раз за эти дни я задавал себе этот сакраментальный вопрос! Который раз натыкался на внезапные провалы и преграды и не мог понять, что стоит по ту сторону - пустота или разгадка! Когда же кончится этот проклятый лабиринт, когда я выберусь на волю и смогу дать отдых своим мозгам - они ведь просто лопаются от натуги! Аркадий пошел в институт! Неужели я неправильно рассчитал, и это "здешний" Аркадий? С чего я, собственно, начал разматывать эту ниточку? С костюма? Эх ты, Мегрэ без трубки! Да почем ты знаешь, что здесь не носят именно таких костюмов?! Ты проверял это? Ты установил хотя бы при помощи примитивного визуального наблюдения, какова ширина отворотов у пиджаков здешних граждан? Слова Нины вспомнил? А если тот Аркадий, которого Нина встретила, был сам по себе, а этот - сам по себе, тогда что? Тогда влип ты, брат, по самую макушку! Но ругал я себя больше от тоски и растерянности. Я все же верил, что не ошибся. Очень уж хорошая у меня получилась система - такая она была стройная, такая изящная, не хотелось с ней расставаться... А если какой-то факт не укладывается в нее, тем хуже для этого факта. Я зачем-то потрогал дверную ручку, потоптался у проходной, потом отошел в сторонку. Мне было безразлично, видят ли меня из проходной или даже из окон института. Я сейчас хотел одного - спрятаться в какой-нибудь укромный уголок и там дождаться конца всей этой истории. Пускай все будет без меня, не нужно мне славы, не нужно мне лавров, я скромный, простой путешественник во времени, я напутешествовался досыта, устал, мне бы лечь да укрыться. Вот пойду я сейчас домой, к своему двойнику, к этому благородному самоотверженному труженику, открою его комнату своим ключом - надеюсь, он не вздумал сменить замок? - и завалюсь спать. И пускай он сам разбирается во всей этой катавасии, а я уже сыт по горло! Преотлично я понимал, что нет такого уголка, куда можно спрятаться. Не было его даже в том, "моем" мире, а здесь и подавно! Можно, разумеется, помечтать об этом несуществующем укрытии... или представить себе, как обалдеет "здешний" Борис, если явится после работы домой и увидит, что я мирно храплю на его диван-кровати... Можно еще... Но я не успел додумать, какие еще призрачные выгоды можно извлечь из моего теперешнего положения. Дверь проходной распахнулась, с грохотом отлетела к стене, и на пороге появился Аркадий! Он не просто вышел - он именно появился, возник, прямо-таки материализовался из черного прямоугольника дверного проема и явно нес в себе колоссальный заряд энергии. Возникнув, он стремительно обвел взглядом окружающий его мир, и я видел, что взгляд этот разыскивает меня! Напрасно я старался исчезнуть - тихо, без той эффектности и блеска, что сопутствовали появлению Аркадия, - напрасно прижимался изо всех сил к старому дуплистому ясеню, у которого стоял: взгляд Аркадия остановился на мне, и я с тяжелым вздохом оторвался от ствола ясеня. Аркадий, торжествующе улыбаясь, зашагал мне навстречу. - Ну, иди сюда, самозванец! - ласково сказал он. - Иди, иди, я тебя не трону! - Сам ты самозванец! - неожиданно для самого себя обиделся я. - А это мы посмотрим! - все так же ласково возразил Аркадий. - Посмотрим, поглядим... - пропел он, все приближаясь ко мне. - Значит, Селиванов меня обозвал? Юрий... э... - Матвеевич... - неохотно подсказал я. - Именно вот, Матвеевич! И давно он у вас в институте работает? Он подошел вплотную и разглядывал меня с холодным интересом удава, который уже загипнотизировал кролика и теперь прикидывает, как поудобней его заглотать. - Караул! - шепотом закричал я. - Я буду жаловаться! Я до месткома дойду! - Ты не дойдешь, - мстительно сказал Аркадий. - Тебя принесут. На носилках. В кабинет к товарищу Селиванову, и Зоя тебя перевяжет, чтобы ты не истек преждевременно кровью и не ушел от справедливого возмездия! Ясна тебе эта картина, самозванец?! - Но почему, почему ты меня оскорбляешь? - надрывно воскликнул я. - Почему ты говоришь, что я самозванец? - А вот потому! - веско заявил Аркадий и железной хваткой сжал мое плечо. Вырываться было бесполезно: Аркадий на веслах развил прямо-таки стальной хват, почище любого капкана. - Не соблаговолите ли вы, сударь, - медовым голосом пропел он над моим ухом, - пройти со мной в некий вам известный скверик, где я буду иметь честь просить вас о сатисфакции? И с этими словами он придал моему телу нужное направление и скорость. - Соблаговолю... - с некоторым опозданием пробурчал я, слегка упираясь ногами в тротуар. - Иди, иди, авантюрист, иди на суд общественности, - подбадривал меня Аркадий, нажимом железных пальцев проясняя свою мысль. Я не понял: себя, что ли, он именует "общественностью", но промолчал. До скамейки в скверике мы дошли без особых происшествий. На песке дорожки по-прежнему лежал мой прутик. Аркадий молча усадил меня на скамейку, уселся сам рядом и лишь тогда разжал свою железную хватку. - Слушай, Аркашенька, - вкрадчиво спросил я, потирая ноющее плечо, - а не собираешься ли ты, часом, присвоить себе функции нашего самого демократического в мире народного суда? Смотри, а то ведь у меня знакомые в прокуратуре есть... - С каких это пор? - подозрительно осведомился Аркадий, хищно сжимая и разжимая пальцы. - Да вот общался я недавно с одним следователем, - небрежным тоном сообщил я, - по делу о смерти некоего Левицкого... Очень, знаешь, толковый товарищ оказался, даже в хронофизике отчасти разбирается. Мы с ним просто, можно сказать, подружились, невзирая на такие печальные обстоятельства. Линьков, Александр Григорьевич его зовут... Я болтал, искоса поглядывая на Аркадия. Выражение лица у него было странное: смесь изумления, недоверия и... и радости! Он ошеломлен, потрясен - ну это легко понять. А вот чему он радуется - явно ведь радуется, несмотря ни на что! - этого я понять никак не мог. - Значит, он все-таки умер? - очень серьезно и печально спросил наконец Аркадий. Я растерянно поглядел на него. - Кто "он"? - Ну, кто? Левицкий, ты же говоришь, - неохотно пробормотал Аркадий. Я молчал. Очень уж странно и неприятно было слышать, как он говорит о себе: "Левицкий умер". - Значит, умер... все-таки он умер... - тихонько бормотал Аркадий, словно говоря сам с собой. - И раз ты об этом знаешь, это случилось на твоей мировой линии. А почему же ты не удивился, когда увидел меня? Хотя понятно! Ты сообразил, что линии разрываются... давно сообразил. Интересно, что ты еще сообразил... очень интересно! А отчего он умер? - неожиданно спросил он, глядя на меня в упор. - Снотворное, большая доза снотворного. По всем признакам - самоубийство. Но я в это не верил. - Да, да... снотворное... - прошептал Аркадий, опустив глаза. Он помолчал с минуту, потом тряхнул головой, будто сбрасывая невидимый груз, и снова поднял на меня взгляд. Лицо его было теперь напряженно-серьезным, почти угрюмым - таким оно бывало, когда эксперимент срывался по непонятным причинам. - Давай откроем карты, Борис, - сумрачно сказал он. - Я тут чего-то, видно, не понимаю. Многое я реконструировал, пока за кефиром ходил... и потом... но не все. И ты, наверно, тоже? Я молча кивнул. Я все еще не был уверен, что правильно понимаю его. Если это "здешний" Аркадий, так, собственно, что он мог "реконструировать"? Что он знал о смерти "моего" Аркадия? Какая связь между ними? Правда, он говорил по телефону, потом ходил в институт. Может, там выяснил что-то... да нет, что он мог там выяснить, если сам "здешний"?! Вот если он "Аркадий-путешественник", тогда многое объясняется очень просто... А, надоело гадать! - Аркадий, - сказал я решительно, - тебе это что-нибудь говорит? И, наклонившись, быстро начертил прутиком на песке свою незамысловатую схему. Аркадий сдвинул брови и всмотрелся. Потом молча кивнул и, отобрав у меня прутик, провел еще одну линию. Там, где она ответвлялась от второй, он изобразил большой вопросительный знак. Потом подумал еще секунду и быстро продолжил пунктир от второй линии к третьей. Что ж, основное он понимал правильно. Кто-то, совершенно неожиданно для него, снова изменил мировую линию. Продолженный пунктир означал, что из-за этого изменения "Аркадий-путешественник" прибыл не туда, куда хотел. Попал вместо второй линии на третью. А вопросительный знак у основания третьей линии выражал недоумение Аркадия - кто же это еще, кроме него самого, смеет создавать новые мировые линии? Сейчас я тебе объясню, дорогой ты мой! Поправлю я твой рисунок! Теперь для меня все это - задачки для первого класса. Вчера еще я бился в путанице мировых линий, как муха в паутине, а сейчас все эти переплеты и перекрестки вижу вполне отчетливо. Я взял прутик и наклонился над схемой, чувствуя на себе напряженный взгляд Аркадия. Прежде всего нужно было убрать нелепый пунктир, соединявший сразу две линии. Дело обстояло вовсе не так, теперь я это понимал. "Аркадий-путешественник" вечером двадцатого мая 1974 года прибыл в наш институт из 1976 года - это во-первых. Его пребывание у нас породило новую мировую линию, ту самую, что на рисунке помечена цифрой II, - это во-вторых. И вот, пока он находился на линии II, беседуя с "тамошним" Аркадием, в ту же точку, в двадцатое мая, прибыл я. Это и было то третье, чего не понимал Аркадий! Ну что ж... покажем свой переход пунктиром с точками, в отличие от путешествия Аркадия... Вот так! Стартовал я двадцать третьего мая семьдесят четвертого года и находился в тот момент на линии II. Прибыл на ту же линию, но на более раннюю точку - в двадцатое мая, того же года разумеется. И начал метаться по институту как ошпаренный: таинственного "незнакомца" выслеживал, Аркадия хотел уберечь... попутно таблетки уволок - и, естественно, повлиял этим на все последующие события... Проще говоря, взял и сотворил мировую линию с порядковым номером III и измененным ходом событий. Например, на линии II смерть Аркадия Левицкого является непреложным фактом. Отметим ее, кстати, крестиком... А на линии III такого крестика не будет, потому что там Аркадий благополучно существует поныне. И, вероятней всего, это именно он сейчас с интересом присматривается к тому, что я вычерчиваю на песке... Теперь надо объяснить этому Аркадию - присутствующему здесь Аркадию, кем бы он ни был, - что "Аркадий-путешественник" стартовал уже не со второй, а с третьей линии. Ведь он был в институте вечером двадцатого мая, когда я появился там, горя желанием все понять и все исправить, и немедленно перевел эту дружную пару Аркадиев на другие рельсы! Покажем ему эту пару Аркадиев вот такой двойной линией от момента их встречи до моего появления. Затем мы эту двойную линию поломаем в том месте, где я прибыл в прошлое и начал творить всякие чудеса местного значения, вот так... и протянем мы ее до драматической разлуки двойников в зале хронокамер... Расставим повсюду даты, чтобы он все до конца понял. Ну, а теперь покажем ему пунктиром, как "Аркадий-путешественник" совершил переход из зала хронокамер во вчерашний здешний вечер, на два года вперед, и тут же прочертим пунктиром мой переход вслед за ним... Все! Я облегченно вздохнул, разогнулся и поглядел на Аркадия. Он смотрел то на рисунок, то на меня с таким видом, будто я ему Сикстинскую Мадонну изобразил прутиком на песке. Он просто глазам своим не верил! Он еще раз поглядел на рисунок, снова перевел взгляд на меня - взгляд этот по-прежнему выражал безграничное изумление, - попытался что-то сказать и не смог. - В чем дело? - заботливо спросил я. - Ты чего-нибудь не понял? Аркадий снова беззвучно раскрыл и закрыл рот - я искренне любовался этим зрелищем, - потом глубоко вздохнул и помотал головой. - Это ты, что ли, тут слонялся? - хрипло спросил он, тыча отобранным у меня прутиком в пунктир с точками. Я скромно кивнул. - Какого черта... какого дьявола тебя понесло в прошлое?! - яростно прошипел Аркадий. - Как ты вообще попал туда?! - Ну, зачем так грубо? - с ласковой укоризной возразил я. - И нечистую силу ты совсем зря поминаешь. Я материалистически перешел, в согласии с законами хронофизики, и руководствовался при этом самыми благородными побуждениями. Тебя же спасти хотел... - невозмутимо продолжал я. Аркадий отшатнулся и озадаченно уставился на меня. - Какого еще меня? - подозрительно спросил он. - Ах, того... который умер... Понятно... только это был не я... Он вдруг почти успокоился - только губы слегка подергивались да в глазах оставалось диковатое выражение. Вспыльчив Аркадий Левицкий и самолюбив до крайности; иной раз я удивлялся, по каким мелким поводам он злится, бледнеет, багровеет, сжимает кулаки. Это плохо вяжется с его обычной скептической позой, с надменной и язвительной усмешкой. Темперамент у него буйный, вот и берет верх над рассудком. Аркадий долго и сосредоточенно раздумывал. Потом, видимо, пришел к какому-то решению и ехидно улыбнулся своим мыслям. Я сочувственно глядел на него - пускай потешит душу, ведь последнее слово все равно за мной. Он не знал того, что знаю я. Теперь я был почти уверен, что это "здешний" Аркадий. "Несостоявшийся покойник, - думал я, глядя на него, - что ты можешь сказать в свое оправдание, ну что?! Ты у меня в ногах должен валяться за то, что я тебя спас, утащил твои таблетки, бросая тем самым тень на свой моральный облик! А ты готовишь мне какую-то пакость... Ведь готовишь, я же вижу..." Аркадий поглядел через мое плечо и вдруг широко ухмыльнулся. Что он там увидел? Я тоже хотел было повернуться, но Аркадий снова сдавил мне плечо своей железной лапищей и, глядя на меня в упор, сочувственно сказал: - Самозванец ты мой несчастный! - Сам ты самозванец и вообще ошибка природы! - отпарировал я. - Не забывай, что я тебя спас. Я ведь и назад могу все переделать, мне это раз плюнуть! - Плюнь, дорогой, плюнь! - нежно произнес Аркадий. - Плюнь, а потом повернись - и приятно удивишься... Я не успел ни плюнуть, ни повернуться - за моей спиной чей-то голос спросил: - В кого это ты вцепился, Аркашенька? - Да вот, в самозванца одного, - пренебрежительно бросил Аркадий и отпустил мое плечо. Я быстро повернулся. За моей спиной стоял... я!! И лицо у меня на моих глазах становилось растерянным и глупым... ЛИНЬКОВ ПОЧТИ ДОВОЛЕН СОБОЙ Линьков спрятал свою драгоценную находку, поднял голову и увидел, что черноволосый крепыш в клетчатой ковбойке очень ловко и напористо прыгает через груды досок и катушки кабелей, приближаясь к нему. Выбравшись на расчищенную площадку у первой хронокамеры, он весело крикнул: - Это вам я понадобился? Так вот он я! Узнав, что Линьков из прокуратуры, крепыш перестал улыбаться. - Я - Демченко, бригадир. Слушаю вас, - суховато сказал он. - Не беспокойтесь, у меня вопросы чисто технические, - заверил его Линьков. - Ни к кому из ваших касательства не имеют. Да я почти все уже и выяснил. Так, мелочи остались. Эта камера готова, как я понимаю? - Он тронул рукой огромный куб, рядом с которым они стояли. - Да, она прошла испытания. Комиссией принята. - Давно? - Перед праздниками где-то... Ну, месяц назад. - С ней уже работали? - Ну что вы! - Демченко опять усмехнулся. - У нас тут не очень-то поработаешь. Сами видите, что делается. На консервации стоит камера. - Понятно... А вот эти щиты, подставки и прочее - это все специально положили в камеру? Чтобы кто-нибудь ненароком туда не сунулся? - Какие щиты? - удивился Демченко, поглядел в камеру сквозь стеклянную дверь и даже руками всплеснул. - У, лопухи! Вот я им!.. Фомич! - закричал он яростно. - А ну, Фомич, давай сюда! Степенный полуседой человек в аккуратно пригнанном халате неторопливо подошел к нему и со спокойной укоризной сказал: - Чего шумишь, бригадир? Я, чай, не глухой. Когда дрель утихнет, все нормально слышу. - Мораль потом читать будешь! - нетерпеливо отозвался Демченко. - Ты лучше скажи, кто разрешил в камере свалку устраивать? Мало, что в зале свинюшник развели - не продерешься... - Я не разрешал, - заявил Фомич, с неодобрением разглядывая камеру. - Видать, из нашей молодежи кто-то инициативу проявил. - Руки оторвать за такую инициативу! - свирепо сказал Демченко. - Моментально пускай все перетащат в комплектовочную. Количество и" сохранность проверь! И выдай им как следует! Распустились! Перед людьми стыдно! Ультрасовременная техника, машина времени, понимать надо! А этим орлам что хронокамера, что мусорный ящик - без разницы! Линьков еще поговорил с Демченко, выяснил, что работают монтажники действительно до четырех, редко - до пяти, и что зал оставляют незапертым, его потом дежурный по корпусу запирает. Это обстоятельство, впрочем, не имело существенного значения. Тот человек, о котором думал Линьков, наверняка имел ключ и от зала, и от лаборатории N_14. И, скорее всего, на самых законных основаниях. Демченко, вдруг что-то сообразив, начал допытываться у Линькова, какое он дело ведет, - может, насчет самоубийства, и если да, то при чем тут монтажники и зал хронокамер? Линьков отвечал вежливо и туманно. Демченко продолжал спрашивать, и так они дошли вместе до выхода из зала. Тут Демченко снова увидел Фомича и, грозно хмурясь, спросил: - Выяснили, кто барахолку в хронокамере устроил? - Да вроде бы и никто, - слегка растерянно сказал Фомич. - Как один, все говорят: не клали мы туда ничего и близко даже не подходили. - Нашкодили да еще и врут! - разъярился Демченко. - А я и сам знаю, что это Витька Мезенцев с двумя Юрками, кому ж еще! - Не они, не они, то-то и дело, - поспешно возразил Фомич. - И никто не врет, все правду говорят, я ребят наших знаю. - Ясно! Дух святой в камеру щиты и подставки таскал в свободное от работы время! - ядовито сказал Демченко. - Про духа не скажу, а только наши ребята здесь без вины, - упорствовал Фомич. Линьков попрощался и ушел. Он-то понимал, что ни монтажники, ни дух святой в этом деле не участвовали. И вообще картина происшествия была для него ясна почти полностью. Правда, он по-прежнему не понимал причин гибели Аркадия Левицкого. Но главного участника - и, вероятно, виновника - этой трагедии он теперь знал. Шагая по коридору. Линьков все отчетливее ощущал, что самое главное в этой истории он уже выяснил. Если не считать запутанных приключений Стружкова. Но Стружков - в этом Линьков был почти уверен - прямого отношения к этой истории не имел. И вообще раз Стружков явился, пускай сам и объясняет, что к чему и почему: история у него, так или иначе, каверзная... Проходя мимо расчетного отдела. Линьков приостановился. Может, Берестова знает что-нибудь о Стружкове? Но Берестовой, к его удивлению, на работе не было. Рыженькая девушка за перфорирующим устройством, которая в первый приход Линькова сюда заверяла, что он сразу распознает Нину Берестову, теперь сочувственно пропищала, что Нина сегодня на работу не вышла. - Заболела, наверное! - доверительно сообщила она. - А что удивительного! Нина ужас как переживала все эти дни. Тут в разговор включились другие девушки и застрекотали наперебой: - Как раз она ничуть не переживала, я даже поражалась! - Много ты понимаешь! Нина выдержанная на редкость! - А вчера она еле до конца досидела! - Девочки, надо ей домой позвонить! Что ж это мы! - Товарищ следователь, а правда, что Левицкого убили? - А я знаю, за кого Нина переживает, - она за Бориса! - Нет, за Аркадия! - А вот и нет! На Бориса подозрение имеется, мне Эдик дал понять! "И тут Эдик!" - с ужасом подумал Линьков, оглушенный этой трескотней, и потихоньку выскользнул за дверь. "В самом деле, надо позвонить Берестовой!" - решил он и отправился разыскивать, откуда бы поудобней позвонить. Нины дома не было. Старушечий голос ответил, что Ниночка на работе и вернется часам к шести. Это было уж совсем странно. Куда же она девалась? Несчастный случай по дороге на работу? Так ведь давно успели бы известить и семью, и институт... Нет, тут что-то другое! Да чего уж "что-то"! Это она с Борисом выясняет отношения. Он, наверное, позвонил ей прямо с утра, еще до работы, уговорил встретиться... Что же он ей такое сказал? После вчерашнего Нина не так легко согласилась бы разговаривать с ним. А она согласилась, и так увлек ее этот разговор, что она даже на работу не является до сих пор... ведь уже десять минут первого! Где же они сидят? Может, к Стружкову пошли? Ну-ка позвоним Стружкову... В квартире Стружкова долго никто не подходил к телефону, наконец отозвался неуверенный юношеский басок: - Нету его дома. Не знаю, где он. С работы уже звонили, спрашивали. Не знаю, я его ни утром, ни вечером не видел. Может, и ночевал, но из нас никто его не видел... Линьков положил трубку, снял очки и начал их сосредоточенно протирать. Может, рановато еще выключать Стружкова из круга подозрений? Что главное действующее лицо - не он, это ясно. Однако он мог принимать в этом деле какое-то участие. Что, если он замешан в эту историю и боится признаться? Может быть, он струсил или какую-нибудь глупость совершил, и ему стыдно, вот он и ведет себя так нелепо и противоречиво, что вообще ничего не поймешь... И с этим его переходом во времени сплошной туман. Если он вернулся, ничего не сделав, то с чем он к Нине пришел? А если сделал что-то в прошлом, то каким же образом смог вернуться в "свой" мир? Может, существует какая-то хронофизическая каверза и при определенных условиях возможно вернуться на свою же линию? Или... или, может, Стружков вообще не в прошлое путешествовал, а в будущее? Тогда ему, возможно, есть о чем поговорить с Ниной! Мало ли что можно там узнать и мало ли как можно использовать эту информацию! Эта неожиданная догадка привела Линькова в полное смятение. "Нет, надо к Шелесту! - решил он. - Без Шелеста я не разберусь, где уж! Да и полчаса давно прошли. Еще уедет Шелест куда-нибудь..." Быстро шагая по коридору второго этажа к кабинету Шелеста, Линьков думал, что сейчас ему Стружкова и видеть не хотелось бы: раньше нужно с Шелестом посоветоваться, а то неизвестно, о чем и как разговаривать с этим хитроумным и неуловимым Стружковым... Очень хорошо, что его пока нет в институте! Но, выйдя из-за поворота коридора, Линьков нос к носу столкнулся с Борисом Стружковым. Они резко остановились и уставились друг на друга. И каждый из них прочел на лице у другого то, что испытывал в эту минуту он сам: растерянность и недовол