и с каждой минутой все яснее убеждался в этом. Таких полей, какие мне требовались, в справочнике, конечно, не было, на скорую руку я их вычислить не мог (да и не на скорую тоже), а прикидка давала такие ошибки, что проще уж было бы сразу пойти и сунуть голову под гидравлический пресс. Шут их знает, может, такие поля вообще неосуществимы?! Ведь не посчитал же их почему-то никто до сих пор! В конце концов я отчаялся и сдался. Посидел, побарабанил пальцами по столу, потом посмотрел на часы. До девяти оставалось меньше часа. Неужели все-таки придется звонить Линькову? Ну что я ему скажу? Он мне и так не верит, а если узнает, что и Нина меня видела... Может, лучше я Нине позвоню, поговорю с ней еще раз, - должна же она понять! Да, поймет она, как же! Вон она как на меня сегодня смотрела... да и не только сегодня. Теперь-то уж я понимал: она с первого дня, с того нашего разговора, ждала, что я все ей расскажу, все объясню. Я вскочил и подошел к хронокамере. В ее толстом двойном стекле отразились два моих лица, чуть сдвинутые, одно сзади другого, будто изображение нерезко навели на фокус. Два Бориса Стружкова таращились на меня из черной пустоты хронокамеры, словно путешественники во времени на своего несостоявшегося коллегу. Символическое зрелище! Я прижался лбом к стеклу, и оба Бориса, словно по команде, придвинулись ко мне. Мы стояли, как заговорщики, шепчущиеся о чем-то. Потом я с ожесточением вздохнул и поплелся обратно к столу. Снова я подумал тоскливо, что время уходит, а время - это, как известно, мощность; чем больше дистанция заброса во времени, тем больше требуется мощность, а я бессмысленно стою и созерцаю собственные отражения. Правда, оставался у меня в запасе еще один шанс. Но это даже и шансом назвать нельзя было - так, совсем уж неприличное что-то. Я мог нахально махнуть рукой на всякие теории и, не мудрствуя лукаво, попросту попробовать. Взять, к примеру, то поле, в котором мы гоняем бруски, нарастить его до предела, прикинуть, что получается, и полезть на авось в хронокамеру. Вероятность успеха здесь была такая, примерно, как вероятность попасть в цель, если стреляешь зажмурившись и даже не знаешь, не нацелено ли ружье тебе в грудь... Но как быть? Вероятность, что я сделаю сию минуту теоретический расчет, еще меньше. Я снова с сомнением глянул на хронокамеру, перевел глаза на пульт, с пульта - на окно. В окне было бледно-зеленое вечернее небо над темными кронами лип, а в небе летел крохотный самолетик, ослепительно сверкая крыльями. Из самолетика вывалилась и понеслась к земле еле заметная точка, потом над ней развернулся белый купол парашюта. Это аэроклубовцы упражняются. Если б существовал хоть один шанс из сотни, что я доберусь до прошлого живой и здоровый, я бы рискнул! Ведь речь идет об Аркадии, о том, чтобы его спасти! И не побоялся бы я изменить историю! Человечество только выиграет, если Аркадий останется в живых и не надо будет его послезавтра хоронить. Это даже не изменение истории, а минимально необходимое ее исправление. Тут меня вдруг слегка тряхнуло. Значит, тот самый Аркадий, которого уже вскрывали и собираются хоронить, вдруг окажется снова живым? Как же это? Воскрешение Лазаря получается, мистика, евангельские чудеса, а не наука! Да нет, что это я, в самом деле! Ведь не тот же самый Аркадий будет жив, а другой... Или все-таки тот же? Опять эта карусель с измененными мирами! Постой... давай, наконец, разберемся! Возвращаюсь я в прошлое, когда Аркадий еще жив... Но он ведь умер, ты сам видел его мертвым, - как же он может быть жив? Да... стоит вообще допустить, что человек может вернуться в прошлое, и сразу натыкаешься на целую кучу парадоксов! Ну хорошо, а почему, собственно, я должен их бояться, этих парадоксов? Что же, какой-то паршивенький брусок лучше, чем старший научный сотрудник, кандидат наук Б.Н.Стружков?! Только и всего, что весит он меньше и за сохранность его мозгов в переменном поле не нужно беспокоиться! А это, кстати, не такое уж принципиальное отличие: Эдик Коновалов не уступит в надежности бруску, его никакое поле не проберет - ни статическое, ни переменное... Тут что-то осторожно шевельнулось у меня в голове и сразу притихло, затаилось. Что же это было? Вот сейчас, когда я про брусок думал, опять трепыхнулось что-то и замерло... Где же это оно, куда запряталось? Нет, не поймаешь... Ну неужели я так и уйду ни с чем, и отправлюсь к Линькову, и буду тоскливо и неубедительно бормотать про переход во времени, про изменяющиеся миры, а он будет смотреть на меня ярко-синими глазами, холодными и непрозрачными, как кафельные плитки, и ничему, конечно, не поверит! Совершенно бесполезный, унизительный разговор... Нет, не пойду я к нему ни за что! Я замычал сквозь зубы и яростно мотнул головой. Да что же это! Ведь я же знаю, что существует туннель сквозь время! Ведь прошел же по этому туннелю другой я! Есть выход, есть решение, оно где-то рядом, а я его никак не ухвачу! А ну-ка вернемся к брусочкам!.. Брусочек выдержит, Эдик выдержит, я не выдержу... Поле... градиенты... А почему тот Борис выдержал? Прошел же он сквозь эти градиенты - и ничего... Постой, как это я сказал? Прошел сквозь градиенты... прошел сквозь... Вот сейчас у меня в мозгу что-то с хрустом повернется, откроется какая-то дверца, хлынет свет... что-то простое и совершенно гениальное... Только при чем тут градиенты? Он прошел сквозь градиенты... Постой... сейчас... сейчас... Вот оно что!! Дверца в мозгу не открылась, но словно пелена какая-то бесшумно упала, и стало очень светло, и я с пронзительной ясностью увидел все решение задачи. Не знаю, как насчет гениальности, но простоты здесь хватало, в этом решении: оно было просто, как колумбово яйцо. Вряд ли я смог бы дать математически корректное описание своей идеи, но физически она была для меня несомненна и ясна... ну, как закон Архимеда. Для перехода надо было использовать те самые градиенты, которых я так боялся, - те перепады поля, что запросто могли размазать меня по времени или вернуть в младенчество! Мы всегда старались сначала получить однородное поле, а затем нарастить его и равномерно облучить брусочек пучком сверхсветовых частиц. И никогда нам в голову не приходило - и не только нам с Аркадием, а вообще никому! - что можно ведь работать и с неоднородным полем, только надо менять интенсивность пучка в соответствии с неоднородностью поля. Да и как мы могли до этого додуматься? Работа шла все время на маленьких объектах вроде этих брусочков, а для них даже в самом паршивом поле можно разыскать относительно однородный участок. Но в том-то и штука, что для больших тел принцип однородного поля совершенно не годился! Даже грубая прикидка, которую я сделал, убедила меня в этом. Либо таких полей вообще не существует, либо они уж такие особые и хитроумные, что их всю жизнь можно искать и не доискаться. И ведь все это, в общем, знали, и я тоже знал и расчеты сейчас делал только из упрямства - раз известно, что путь через время уже проложен, так, может, он именно здесь и есть, только его не видно! Но если бы путь лежал действительно через однородное поле, то есть если б можно было рассчитать такое поле для переброски человека, так уж давно бы какой-нибудь умник посидел на досуге, посчитал, и лазили бы мы через это поле, как через дыру в заборе. Мне как-то еще не верилось, что я действительно решил такую сумасшедшую задачу, - чересчур уж просто получилось! А в свою гениальность я не верил; я знал себя в масштабе один к одному: на что способен и чего не вытяну. Да и потом, меня прямо смущала какая-то... ну, примитивность, что ли, моего подхода. Я ведь действительно рассуждал почти на уровне школьника! Выглядели мои рассуждения примерно так. Скорость перехода зависит в нашей хронокамере от величины поля в данной точке и от плотности потока частиц, который сквозь эту точку проходит. Для того чтобы скорость всюду была одинаковой, мы обычно как делаем? Добиваемся, чтобы и поле всюду было одно и то же, и поток везде имел одинаковую плотность. А в большом объеме, который нужен для переброски человека, ни того, ни другого добиться явно нельзя - во всяком случае, обычными методами. Это и считалось "трудностью номер один" в данном вопросе. Вот я и рассудил: давай-ка натравим их друг на друга - поле и поток. Там, где поле посильнее, сделаем поток послабее, а где поле послабее, пусть плотность потока будет соответственно выше. Что тогда получится? Они тогда вместе дадут по всей камере, во всех участках совершенно одинаковый результат. И никакие нам градиенты тогда не страшны. Какой величины объект ни сунь в хронокамеру, все его части будут совершать переход с одной и той же скоростью, и прибудет он у нас к месту назначения в целости и сохранности. Не знаю, почему раньше никто не додумался до такой идеи. Наверное, все были загипнотизированы однородными полями и просто не думали в этом направлении. Мне вот тоже до сегодняшнего вечера ничего в голову не приходило, да и потом вряд ли пришло бы, если б не такая крайность. Я основательно воспрянул духом; все остальное мне теперь казалось пустяками - возьму вот и решу все сразу. Что сначала? Как управиться с этими потоками? Ну, это элементарно. Я быстро набросал схему обратной связи от нашего сканографа, который промерял поле в разных точках, к управляющему блоку. Мне нужно было задать такую связь, чтобы сильное поле росло помедленнее, а слабое - побыстрее, тогда вокруг сильного Магнитного поля будет слабое электрическое, а вокруг слабого - сильное. Тут все дело в том, что у нас в камере поток тахионов управляется как раз электрическим полем. Вот и получится, что фокусировка будет слабее там, где магнитное поле сильнее, - а этого я и добивался. Вообще-то вся эта сложная самоуправляющаяся система мне, наверное, и во сне бы не приснилась, но сейчас я чувствовал... ну, вдохновение, что ли! Наверное, вдохновение, - уж очень у меня все легко получалось, я сам диву давался! А может, первая удача меня подхлестнула, и я поверил, что все могу, все умею. Вот позвонить бы Нине да рассказать - пускай знает, какой я на самом деле! Жаль, что некогда разговаривать... Я взглянул на часы - девять. Нет уж! У нее теперь небось и телефон занят - она сама названивает общему нашему знакомому, товарищу Линькову, и объясняет ему... Что же, интересно, она ему объясняет? - Ну ладно, ладно, объясняй, - беззлобно проворчал я, усаживаясь перед аналоговой машиной, - ты там объясняй все, что хочешь, а я пока здесь поработаю. А ведь не провела бы ты со мной просветительную беседу на скамеечке - и открытия бы никакого я не сделал! Надо было все проверить на машине. Бумага - она ведь что хочешь стерпит, а машина вранья не любит. Я задал первое попавшееся поле и расписал самую примитивненькую программку. - Так! Теперь посмотрим, как все это будет выглядеть на модели, - пробормотал я и поднял глаза на аналоговый осциллограф: он имитировал то, что будет происходить в хронокамере, если подашь на нее исследуемый режим. В квадратном окне осциллографа розовые молнии воображаемых тахионных пучков били из углов экрана в ажурное сплетение зеленых линий, изображавших структуру поля. Даже на глаз было заметно различие в толщине розовых следов - они еле проглядывали там, где зеленые линии сгущались, зато на бледно-зеленых участках наливались густым, почти алым цветом. Странно: я не испытывал никакой радости, наоборот, начал вдруг волноваться. Впрочем, радоваться и вправду было рано: следовало еще убедиться, что камера на этом режиме не забарахлит, что удастся нарастить поле до нужной величины и удержать его, что... Словом, все могло еще лопнуть, как мыльный пузырь. И времени было мало! Просто совсем не было у меня времени: на часах уже четверть десятого. Устал я зверски, в горле пересохло, голова была тяжелая, как камень. Контрольную проверку я, конечно, производить и не думал, не до этого сейчас, мне бы только поле выбрать и рассчитать да камеру запустить, а там уж будем уповать на свое везение. И еще - на нашу могучую технику: она ведь творит чудеса, а мне сейчас позарез требуется одно чудо - не очень большое, средних размеров. Я выбрал то самое сфероидальное поле, с которого начинал свои неудачные расчеты, и ввел цифры в нашу трудягу эвээмушку, отсюда они уже самотеком пойдут в виде программы в управляющий блок. Осталось только процедурные вопросы продумать: как я влезу в хронокамеру и как там расположусь. Рисковать попусту мне не хотелось, особенно теперь, когда переход становился все более реальным. Ну что ж, для страховки придется чуть ли не клубком свернуться на подставочке: ничего не попишешь - или удобства, или безопасность. Только бы не слететь с этой подставочки, - а то скатишься куда-нибудь в угол, а там, глядишь, неподдающийся градиент притаился и зубами клацает! Войти в хронокамеру - тоже вроде бы не проблема, для этого случая сзади дверца предусмотрена. То есть она, конечно, предусмотрена не для этого случая, а совсем для других, более прозаических дел - для ремонта, для работы внутри. Но факт тот, что дверца имеется. Герметичность у нее автоматически восстанавливается, а вакуум наличествует только между двойными стенками, так что скафандр не нужен. Ну вот, а теперь - на пульт! - Сегодня тебе придется здорово поработать, красавчик ты наш, умница наш! - льстиво забормотал я, обращаясь к пульту. Лебезил я перед красавчиком пультом не зря. Ведь в решающий момент вся ответственность ляжет на него: находясь внутри камеры, я, конечно, управлять переходом не смогу и придется полностью довериться автоматике. Я прямо сам удивлялся, до чего я здорово работаю, - четко, быстро, но без суеты. И волнения опять ни малейшего, словно его и не было. Правда, исчезло и ощущение легкости, счастливой уверенности в своих силах. Может, потому, что сейчас никаких открытий и гениальных соображений уже не требовалось, а нужно было до предела напрягать внимание, чтобы проверить все детали, предусмотреть все мелочи. Я ведь не имел права ошибаться, все равно как сапер. Я включил дистанционное управление, открыл с пульта заднюю дверь хронокамеры, пошел в технический отсек и выбрал самую большую подставку, какая у нас имелась. Уж на удобства плевать, это ведь недолго, - лишь бы не свалиться. Интересно все же, будет у меня при переходе какое-то ощущение времени? Я водрузил подставку в центре камеры, оценил взглядом всю конструкцию - ничего будто бы, неплохо получается. Позу мне придется принять на манер "Мефистофеля" работы Антокольского... Нет, он одну ногу небрежно опустил, а мне надо будет обе подтянуть к подбородку... Ничего, на время перехода как-нибудь удержусь в этой позиции. Смешно, конечно... Такой момент торжественный - исторический, можно сказать, момент: путешествие во времени, одно из первых в истории человечества, - а путешественник в такой неподходящей позе! Ну ничего, потомки простят. Ежели мне будут памятник ставить, скульптор все равно изобразит что-нибудь сильно героическое. Первым космонавтам, между прочим, тоже не очень-то удобно было летать... Заря космонавтики. Заря хроно... как же это будет? Хрононавтики, что ли? Не очень звучит, по-моему... Ну, вроде все готово. Значит, так. Включаю автоматику с упреждением в пять минут - раз! Вхожу в камеру, закрываю дверь - это два! Пристраиваюсь на подставке - три! Потом пульт срабатывает, поле растет до заданной величины - и поехали... Ничего себе - все готово! Ворона ты бесперая! Ты назад-то вернуться хочешь? Или решил так и остаться в своем прошлом, где один Стружков Б.Н. уже имеется и сидит сейчас в библиотеке, вместо того чтобы мчаться в институт спасать друга? Ладно, эту работу мы за него сделаем, а на остальное пусть не рассчитывает, сам пускай все расхлебывает, а я лучше к себе вернусь, во избежание всяких недоразумений... Интересно, а как же я вернусь? Конечно, я мог бы вообще отключить хронокамеру, а там, в прошлом, опять наладить ее. Но лучше не рисковать - неизвестно, как там повернутся дела. Налажу я лучше автоматику таким манером: как только я снова войду в хронокамеру, дверь захлопнется и камера сработает. Так всего вернее будет. Это мы, значит, решили. Теперь второе: как мне выбраться из камеры? Дверь изнутри не открывается, - конструкторам, наверное, и в голову не приходило, что перемещаемые объекты пожелают прогуляться за пределами хронокамеры. Подсоединить замок к автомату? Бесполезно: автомат ведь здесь останется, вместе со всем, что находится вне камеры. Ничего не поделаешь, придется менять конструкцию замка... Хорошо еще, что в принципе это возможно. Я уселся перед дверью хронокамеры и выложил на газету все свое нехитрое слесарное хозяйство. Замок сидел в гнезде до невероятия прочно; казалось, что он прирос к двери и живьем его оттуда не вытащишь. - Приступим все же, - забормотал я, вздыхая. - Никуда не денешься, дорогуша, придется тебе из уютного гнездышка на минутку вылезти, и сейчас же я тебя обратно прилажу, только поверну на сто восемьдесят градусов, понял? Сейчас мы это дело - раз-два! - провернем, плевое это дело для такого мастера, как я... Мастер, умелец, золотые руки... А, чтоб тебе! Жаль, что руки всего две, а будь я осьминог... то есть осьмирук... Ух, даже пот прошиб с этим миленьким замочком! Ну, наконец-то!.. Дальше все пошло куда легче и быстрей. Но что-то у меня настроение испортилось и всякие ехидные мыслишки в голову полезли. То ли меня этот замочек доконал, то ли проголодался я окончательно, но стало мне мерещиться, что время непременно учинит мне какую-нибудь пакость и совершенно я напрасно тут голову ломаю на пустой желудок и потом обливаюсь... Может получиться изо всего этого грандиозный пшик!.. Это мы себе построили такую удобную гипотезу - дескать, мировые линии разветвляются, отклоняются и можно с ними сделать что угодно, - а на самом-то деле, может, все не так и все иначе! Может, время наглухо заколочено и в прошлом нельзя уже сдвинуть ни песчинки, ни травинки, все определилось и застыло? Тогда, по логике вещей, в прошлом можно будет сделать только то, что уже делалось, то, что предусмотрено заранее. А поскольку мой переход раньше не делался, не предусмотрен, то он и осуществиться не сможет. Что-то не пустит меня в прошлое, остановит в настоящем... Что и как может меня остановить и не пустить меня в прошлое, я понятия не имел, - не вахтер же там стоит, в самом деле! Но уж что-нибудь да имеется для таких случаев, какой-нибудь закон ехидный, о котором я ничего не знаю! Постой, а брусочки? А "тот" Борис Стружков? Они-то двигались во времени? Ну, кто его знает! Насчет "того" Бориса все же не доказано, а брусочки из камеры не выходят и ничего в прошлом менять не пытаются, это уж точно. Может, их время пропускает, в награду за примерное поведение, а меня возьмет да не пропустит, догадавшись о моих намерениях. Ладно. Думай не думай, а ехать надо. Я еще раз проверил поле, включил резервные генераторы, перевел в рабочее положение тумблер "автоматический режим", установил таймер на пятиминутное упреждение... Как будто все. Нет, нельзя же так! А если со мной что-нибудь случится на переходе? Никто ведь ничего и знать не будет! Правда, ребята кое-что определят по хронокамере, во все же... Надо оставить расчеты... Тьфу ты, листки исчерканы уж очень, ничего не поймешь. Придется переписать все в рабочий журнал... Так! И чертежик дадим для наглядности. Адресуем это... а, прямо Шелесту! Письмо? Нет, не буду я, не могу!.. Вот Линькову написать, пожалуй, нужно. Нине, собственно, тоже... но не получится у меня, слов нету, а искать их уже некогда. Линькову сейчас напишем... Я вырвал чуть ли не последний чистый листок из блокнота и написал: "Уважаемый Александр Григорьевич! Если случится так, что я не вернусь..." И вдруг я почувствовал, что сердце у меня оборвалось и падает куда-то глубоко-глубоко, и даже вздохнуть нельзя. Я почему-то лишь сейчас сообразил, что иначе и не случится, - что я никак и никогда не вернусь в этот мир. Я ухожу отсюда не на два-три часа, а насовсем, навсегда, бесповоротно! Как же я раньше об этом не подумал? Ведь это ясней ясного! Даже если я выйду из камеры живой-здоровый, все равно сюда, в этот мир, мне уже не вернуться! Я ведь изменю историю, возникнет новое ответвление, новый измененный мир, и я останусь в нем, в этом измененном мире. И если я там налажу камеру и отправлюсь в будущее, так все равно попаду в будущее уже того, измененного мира, не в этот мир... С этим я сейчас прощаюсь навсегда... "Может, мне и камеру не включать на автоматическое возвращение? - растерянно подумал я. - Зачем мне _там_ торопиться в будущее? Да нет, пускай возвращается сюда, хоть и пустая, здесь ведь она тоже нужна". Значит, здесь меня уже не будет... Здесь я сейчас исчезну навсегда... Как же так? Постой, ведь это ну просто черт те что, нельзя же взять и исчезнуть и ни с кем даже не попрощаться! А Нина? Я ее, значит, больше не увижу?! Нет, постой, я что-то путаю, наверное. Ведь это будет тот же мир, незначительно измененный... вначале почти неотличимый от здешнего. Значит, там будет Нина, будет институт, лаборатория. Шелест. И Линьков будет... То есть нет! Линьков в институт к нам уже не явится: незачем будет... Но тогда вроде нечего трагедии разыгрывать? Да, но для _этой_ Нины, для той, которая сегодня плакала в скверике, а сейчас, вероятно, беседует с Линьковым о моем более чем странном поведении, - для нее-то я действительно исчезну навсегда. И в _этом_ институте не будет уже ни меня, ни Аркадия... Если я и спасу его, то для того, другого мира... Нет, больше я не мог думать, мне было страшно, меня прямо тошнило от страха. Я еле смог написать короткую и бестолковую записку, руки не слушались, мозги будто паутиной опутало, и больше всего мне сейчас хотелось бросить всю эту затею, а пойти лучше объясняться с Ниной, с Линьковым, с кем угодно, - лишь бы в этом, в моем мире, а не в другом каком-то! Я, конечно, понимал, что никуда не пойду объясняться, а полезу сейчас в эту проклятую хронокамеру. Понимал, но как-то не верил. Неужели я это сделаю?! Я стоял у окна и глядел на яркий уличный фонарь... тот самый, который три дня назад осветил лицо _того_ Бориса, будто специально чтобы _эта_ Нина, моя Нина, его увидела! Интересно, куда же он потом девался, _тот_ Борис? Нет, ничего мне уже не интересно, все мне безразлично, я не могу больше ни думать, ни переживать... Неуверенно, как-то машинально я побрел в технический отсек, постоял у открытой двери в камеру, потом пригнулся зачем-то и шагнул внутрь. Дверь захлопнулась - мягко, почти бесшумно. Все. Теперь все. Таймер уже отсчитывает минуты. Надо устраиваться на подставке. Минуты через три-четыре в лаборатории раздастся негромкий щелчок - я его здесь не услышу, - это включится автомат, начнет наращивать поле, и тогда уже нельзя будет выйти из камеры, даже если будешь умирать от страха... На минуту мне опять стало страшно: усталость накатывалась волнами и сейчас временно отхлынула. Я вдруг очень отчетливо, как-то наглядно понял, что если ошибся, неправильно рассчитал поле, то - все, конец мне! Голубое пламя лизнет стены камеры, потом исчезнет - и я исчезну вместе с этой яркой голубой вспышкой! Наверное, я ничего не буду ощущать, когда поле раздавит меня, размажет по времени... или все же буду? Никто ведь ничего не знает! А, все равно... Усталость опять захлестнула меня, как неприятно теплая, удушливо теплая волна. Она залила все: и страх, и тоску, и любопытство... - Ну, размажет так размажет, что ж я могу поделать... рассчитал все вроде правильно, по идее не должно бы... - вяло говорил я себе, примащиваясь на подставке. Я обхватил колени сцепленными руками, подтянул к подбородку и уткнул в них лицо. Черная глухая тишина. Неприятно громко стучит сердце; кажется, ритм участился... впрочем, все равно. Это медикам было бы интересно, они протянули бы в камеру датчики, измерили бы давление, пульс, дыхание... Нет медиков, никого нет, - просто один чудак решил прогуляться в прошлое по личным делам. У меня, наверное, галлюцинации начались. Показалось, что я слышу щелчок автомата, хотя слышать его в камере никак невозможно. И тяжесть, которая вдруг навалилась мне на плечи, тоже, наверное, была воображаемой. У меня мелькнула бредовая мысль, что это поле давит на плечи и спину, и я даже слегка усмехнулся. Действительно, бред, - как это может живая протоплазма ощущать давление магнитного поля! Я невольно открыл глаза и слегка приподнял голову - хотелось посмотреть, что же происходит. И вдруг полыхнуло прямо мне в лицо немыслимо яркое, ослепительно голубое пламя. Я зажмурился, полуослепнув, но и сквозь плотно сжатые веки видел яркие голубые вспышки; они набегали одна на другую, они слились в сплошное море голубого огня, в глубине которого пролетали и гасли мгновенные розовые молнии. Казалось, что в камере бушует гигантский голубой смерч, что сейчас ее вдребезги разнесет взбесившийся разряд. Наверное, поле все же сорвалось, и от перегрузки полетели к чертям все обмотки! Но я не бросился к двери, не выбежал в лабораторию, чтобы спасать, что еще возможно, вызывать помощь. Нет, я только плотнее сжался в комок и замер на своей подставке. Наверное, какое-то шестое чувство хронофизика подсказало мне, что это - не авария, не пожар, что я должен держаться, держаться изо всех сил... держаться еще... еще... еще! И вдруг, по каким-то неуловимым признакам - наверное, опять шестое чувство сработало! - я понял, что все кончилось. Я медленно приподнял голову и открыл глаза. Голубое пламя исчезло, камера казалась немой и мертвой. И сквозь ее стеклянную переднюю стену я увидел свою лабораторию - тоже пустую и... светлую! Мгновение назад за этим окном была ночь. Я взглянул на свои часы - они по-прежнему показывали одиннадцать без пяти. Но сейчас я видел сквозь стекло хронокамеры зеленоватое вечернее небо, и в этом небе сверкнул серебряными крылышками крохотный самолет. Я сделал это! Я все-таки сделал это!! Я прорвал время... ЛИНЬКОВ ТОЖЕ НАЧИНАЕТ ГЕНЕРИРОВАТЬ ВЕРСИИ Шелест постоял у порога, обвел лабораторию тяжелым, исподлобья, взглядом. Потом вдруг встрепенулся, словно увидев что-то неожиданное, и шагнул к хронокамере. "Что он там видит?" - удивился Линьков. Он тоже оглядел с порога все помещение и не заметил ничего особенного - все чисто, все прибрано, окно закрыто, никакого беспорядка... Шелест некоторое время внимательно вглядывался в хронокамеру, потом пошевелил губами, словно собираясь что-то сказать, но ничего не сказал и отошел к пульту. Линьков тоже подошел к хронокамере. Все нормально, - камера темная, молчаливая; правда, подставка там стоит большущая, высоченная... Зачем бы такая подставка для крохотных брусочков? Что же удивило Шелеста - эта подставка? А пульт он чего разглядывает? Ну да, он же ищет причину перерасхода энергии... А на что, собственно, может расходоваться энергия в этой лаборатории? На переброски во времени, ясно! Значит, Стружков что-то перебрасывал вчера... большое, для этого и понадобилась такая подставка. Что же он мог перебрасывать? Вещественное доказательство, что ли? Доказательство - чего? Линьков вздохнул и еще раз, медленно и внимательно, оглядел лабораторию. Если б тут не побывала уборщица! Но она явно все прибрала, все обтерла мокрой тряпкой, очень мокрой: на деревянном подоконнике еще темнеют пятна сырости. И теперь, конечно, все здесь чисто, все пусто... Что же увидел Шелест? Нет, пока он не выскажется, даже не стоит по-настоящему осматривать лабораторию. Да и что, собственно, искать? Стружков, похоже, исчез... Сбежал? Перед этим, возможно, что-то перебросил во времени... Куда, зачем? Ну, куда - это, пожалуй, можно догадаться: в будущее. На неделю, допустим... Доживет он до этого срока и получит обратно... Нет, чепуха выходит! Неужели он так и удрал, не оставил даже записки? На столе у него лежит рабочий журнал. Может, там что-нибудь? Линьков двинулся к столу. Шелест, не оборачиваясь, негромко сказал: - Странно... - Что странно? - с живым интересом спросил Линьков. Но Шелест не успел ответить - на столе у Стружкова задребезжал телефон. Шелест повернулся к столу, поднял трубку: - Слушаю... Да, я уже видел... Погодите, сейчас я запишу... Он придвинул табурет, уселся, достал ручку, огляделся, ища бумагу, потом раскрыл лабораторный журнал - и вдруг уставился на него, будто увидел там змею. Прижимая бормочущую трубку к уху, он кивком подозвал Линькова, глазами указал на журнал. Линьков подошел. В журнале была короткая записка, аккуратно прижатая скрепкой к последним исписанным страницам. Линьков прочел - и ничего не понял. - Погодите! - рявкнул вдруг Шелест в трубку. - Я после позвоню! - Он положил трубку. - Тут и расчеты, оказывается... Держите! - Он открепил записку, сунул ее Линькову, а сам уткнулся в страницу, на которой сверху было крупными буквами написано: "И.В.Шелесту". Линьков посмотрел через его плечо, увидел наспех набросанный непонятный чертежик, строчки формул и снова начал перечитывать коротенькую записку, начинавшуюся словами: "Александр Григорьевич, обстоятельства сложились так нелепо, что другого выхода я не вижу..." Это было понятно, а вот дальше... "Решил перейти..." Но ведь это же чушь! Сам же Стружков говорил, что человек пока не может... позавчера говорил! Шелест поднял голову, и Линьков увидел в его глазах растерянность и какое-то детское, наивное изумление. Это настолько не вязалось со всем обликом Шелеста, что Линьков тоже растерялся и забормотал что-то насчет неуместных шуток, хотя по лицу Шелеста уже видел, что дело вовсе не шуточное. Шелест непонимающе поглядел на него и снова нагнулся над чертежом. - Нет, до чего надежно и просто! - изумленно сказал он, выпрямляясь. - Вот ведь: вроде и на поверхности лежит решение, а попробуй додумайся!.. - Он поглядел на Линькова. - Вы что, не поверили? Поверить трудно, я вас понимаю. Если б не это... - Он кивнул на чертеж. - Но, поскольку расчеты имеются... В общем, Стружков совершил переход во времени! - Как это... переход? - растерянно проговорил Линьков. - Это ведь невозможно! Он мне сам говорил! - Было невозможно, - почти будничным, деловым тоном ответил Шелест, - до вчерашнего дня. А тут вот, - он положил тяжелую короткопалую руку на чертеж, - содержится идея нового принципа... качественно нового принципа... Если хотите - открытия. Так что теперь положение существенно изменилось. - Вы хотите сказать, - запинаясь, проговорил Линьков, - что он действительно... Шелест кивнул, задумчиво, почти угрюмо глядя на чертеж. - Именно это я хочу сказать, - пробормотал он. - Хотя и не могу в это поверить! Психика не срабатывает... - Он замолчал, смущенно усмехаясь и покачивая Толовой. Линьков ошеломленно смотрел то на Шелеста, то на чертеж, то на хронокамеру. Борис Стружков, с которым он еще вчера говорил, отправился в прошлое? Прямо отсюда... вошел в хронокамеру, как в такси, и поехал? Поэтому и подставка такая большая, наверное. Хотя нет, подставка ведь не имеет отношения к делу, раз она здесь осталась? А Борис Стружков исчез... постепенно растаял, как тают брусочки в светящемся поле, - и вернулся в двадцатое мая... Но ведь нет сейчас никакого двадцатого мая, оно прошло, исчезло, сейчас двадцать четвертое, а двадцатое... вернуться в двадцатое - да это же невозможно! Существует только "сейчас". И эта лаборатория - сейчас, и я - сейчас, а "вчера" безвозвратно осталось позади! "Психика не срабатывает! - повторил он про себя слова Шелеста и усмехнулся. - Действительно: ни в какую не срабатывает психика, вопит во весь голос, сопротивляется! Нельзя в прошлое! Нельзя, чтобы Земля ходила вокруг Солнца - я своими глазами вижу, как Солнце крутится вокруг Земли!" Шелест поглядел на него и опять усмехнулся. - Тоже не можете свыкнуться? - сочувственно сказал он. Линьков почему-то застеснялся и от смущения выпалил неожиданно для самого себя: - Скажите... а вы уверены, что это... - он запнулся, но все же докончил, - ну, что это не мистификация? Шелест неодобрительно покачал головой. - Какая же мистификация? Вот ведь! - Он показал на чертеж. - Вы, конечно, не разбираетесь, но это - решение проблемы. Блестящее решение! Никогда бы я не поверил, что это можно сделать за один вечер! К тому же Стружков - экспериментатор. Если б это был теоретик - Левицкий, например... Да все равно и Левицкому пришлось бы повозиться... Нет, все верно, без обмана, чего уж! И мне бы радоваться, а я злюсь. Понимаете, от страха злюсь! Рано это, слишком рано, вот в чем беда! - Вы имеете в виду - рано для науки? - неуверенно осведомился Линьков. - Да нет. Для людей слишком рано! Не готовы они к этому! - Вы считаете, - осторожно спросил Линьков, - что это может иметь большое практическое значение? В каком смысле? - А кто его знает, в каком смысле! - сердито ответил Шелест. - Откуда нам это знать, если мы стоим у самых истоков? Пользы я, честно говоря, от этого никакой не усматриваю. В том виде, в каком оно есть сейчас, это открытие, конечно, великое - но пустое! Бесполезное! А вот вреда оно может наделать, если попадет в руки дуракам или мерзавцам. Да и вообще... Уже от перехода Стружкова произойдут какие-то последствия - почем я знаю, какие! Любые - в зависимости от характера воздействия... Вернее, не произойдут, а уже произошли. - Ну, судя по тому, что мы с вами живы-здоровы и никаких перемен не видим, - заметил Линьков, - последствия не столь уж значительны... - Да что мы с вами можем увидеть! Последствия-то будут не на нашей мировой линии, а на другой... на новой! Понимаете? Линьков неопределенно хмыкнул: он далеко не был уверен, что понимает. - Но попробуй это объяснить неспециалистам!.. - огорченно сказал Шелест. - Ничего ведь толком не объяснишь... "Да уж, - подумал Линьков, - попробуй объясни все это. Скажут: чего там, просто ваш Стружков испугался разоблачения и сбежал. Почему-то, скажут, пока его никто ни в чем не подозревал, он никаких великих открытий не совершал и Левицкого спасать не пробовал... хотя была для этого самая нормальная возможность и даже обязанность! А приперли его к стенке, так он сразу эпохальное открытие совершил и тут же в прошлое полез? Опытный вы работник, товарищ Линьков, а позволяете себя за нос водить! Путешествие во времени! Что вы нас фантастикой-то кормите? Так вот и скажут, определенно!" Линьков вздохнул и поглядел на Шелеста: тот уселся за стол и, наморщив лоб, делал какие-то расчеты. "Конечно, это не мистификация. Шелест - крупнейший специалист в этой области, его не проведешь. Стружков действительно ушел в прошлое. Отставим эмоции, преодолеем сопротивление психики, будем рассуждать логически. Значит, Стружков вернулся в двадцатое мая. Но ведь он там уже был? Как же так? Тихо, тихо, не будем поддаваться панике. Да, был. Значит... значит, там теперь уже двое Стружковых?" - Игорь Владимирович, - робко спросил Линьков, - а что, Стружков... ну, там, в прошлом... он должен бил встретиться с самим собой? Шелест поднял голову и посмотрел на Линькова невидящими глазами. Потом до него все же дошел смысл вопроса. - Ну да... в принципе, конечно! Может и не встретиться нос к носу, но вообще-то... - Шелест снова глянул в расчеты, потом недовольно засопел, схватился за трубку, назвал номер. - Шелест говорит. Ну, давайте ваши цифры... Та-ак... А вы твердо уверены, что не ошибаетесь? Ну-ну, верю. Но странно... - Он положил трубку и повторил, будто раздумывая вслух: - Очень даже странно. Он встал и подошел к ЭВМ. Линьков смотрел, как он медлительно выбивает дыры на перфокарте, и продолжал раздумывать: "Значит, один Борис сидит в библиотеке, а другой в это время появляется в лаборатории... ну да, в лаборатории, ведь камера могла переместить его только туда. Интересно, в котором часу он туда явился? Почему интересно? Стоп-стоп, что-то тут есть... Ах, вот оно что! Левицкий открывал дверь ключом, а в запертой лаборатории кто-то ждал его. Мы думали, что Левицкий дал этому человеку ключ. Но ведь все могло быть иначе..." Линьков невидящими глазами смотрел на широкую спину Шелеста. Мысли проносились в его мозгу, обгоняя друг друга: "Да, теперь приходится иначе оценивать многие факты, раз в их ряду становится переход в прошлое. Ведь это факт... теперь это факт, хоть и невероятный с виду. А если Стружков ушел в прошлое, то уже существуют его поступки в прошлом, и они меняют настоящее. А мы, выходит, ничего не знаем об этих изменениях... и не узнаем никогда". Шелест гулко откашлялся и, держа перед глазами листок с расчетами, включил какой-то тумблер. На панели ЭВМ, вделанной в стену, начали перемигиваться короткие вспышки индикаторов - машина работала, заглатывая составленную Шелестом программу. Линьков вздохнул: "Хорошо бы задать этой многоглазой умнице свои вопросы! А нельзя. В нее не введешь ни характеры Стружкова и Левицкого, ни их взаимоотношения. Дана помощь ЭВМ рассчитывать нечего, а самому тоже, пожалуй, не справиться... Попробуем все же... Что и как могло произойти в прошлом после появления Стружкова? Достоверно, пожалуй, лишь одно: что вышел он из камеры тут же, в лаборатории, - ведь камера перемещается только во времени, а не в пространстве. Ну, а дальше сплошной туман! Неизвестно даже, в котором часу Стружков там появился. Целился-то он, конечно, на вечер - не раньше чем часов на семь, надо полагать, - и на такое время, когда в лаборатории не будет никого, кроме Левицкого... Да, но из показаний Чернышева можно заключить, что там все время кто-то был, вплоть до одиннадцати. Так, может, это и был Стружков? Ведь в одиннадцать часов выходил из лаборатории именно он... Постой, но все это, наверное, происходило уже на другой мировой линии, раз Стружков вмешался в прошлое?.. А кого же тогда видели Чернышев и Берестова? "Настоящего", "здешнего" Стружкова, который никуда не уходил и не переходил, а сидел в лаборатории? Но зачем он там сидел, какую роль играл в гибели Левицкого?.. Ну, и так далее - вся серия вопросов, на которые нет никакого разумного ответа! Ладно, допустим, что хронофизики ошибаются и никакого отклонения мировых линий не происходит, а все совершается на одной и той же линии. В конце концов, это лишь теоретические выкладки, экспериментально они не проверены. А тогда получается очень даже изящно и стройно. Стружкову никакой ключ не нужен - он просто выходит из хронокамеры и оказывается в лаборатории! Стройно-то стройно, а по сути нелепость: значит, так он там и сидел до одиннадцати и Левицкий при нем глотал таблетки, а ему хоть бы что? Да... но вообще-то конструкция заманчивая! Специально для авторов будущих детективов. Идеальное убийство при помощи хронофизики. Преступник проводит весь вечер в компании, создает себе непоколебимое алиби, а наутро переходит опять в этот вечер, делает то, что задумал, и возвращается обратно. Все! Попробуй его изобличить! А впрочем, тогда и следователи пойдут на ускоренные курсы повышения квалификации, прослушают лекции по хронофизике, получат служебные хронокамеры - и пошла гонка во времени! Преступник заворачивает одну мертвую временную петлю за другой, следователь тоже совершает фигуры высшего хронопилотажа... Картинка! Но с другими это когда еще будет, а вот я, похоже, стану первым специалистом по "хронопреступлениям"! Первохронопроходцем, что ли. На дело Левицкого будут ссылаться в учебниках криминалистики... Сошлются, как же! Обязательно сошлются! Так и скажут: дело это было до примитивности простым, но бездарный следователь Линьков не смог отрешиться от казенной рутины и мыслить в категориях хронофизики..." Тут Линьков разозлился на себя и решил во что бы то ни стало мыслить в категориях хронофизики. Минут пятнадцать он упрямо продирался сквозь дебри мировых линий, петель и двойников и с грехом пополам сконструировал из наличных фактов довольно стройную, хоть и безнадежно абстрактную схему. Мысленно оглядев эту конструкцию. Линьков покачал головой. "Логический кошмар! - думал он. - Высмеет меня Шелест и правильно сделает!" Но у него прямо язык чесался выложить все это Шелесту. И момент был как раз удачный - Шелест отвернулся от панели и рассеянно поглядел на Линькова, словно удивляясь, что он все еще здесь. - Игорь Владимирович, - неестественно громко сказал Линьков, - тут у меня одна версия наметилась... Шелест, тяжело ступая, прошел к столу Бориса. - Что за версия такая? - устало спросил он, садясь. - Изложите, послушаю... - Это, прошу учесть, так только, абстрактная прикидка... - начал Линьков. - Понимаете, Стружков мог прибыть в лабораторию... в прошлое, как раз в тот момент, когда Левицкий выходил. Ведь Чернышев говорит, что когда Левицкий вернулся, в лаборатории кто-то был. Так вот, возможно, это и был Стружков. - Это и есть ваша версия? - вяло спросил Шелест. - Это начало моей версии, - пояснил Линьков. - Разумеется, для этого мы должны допустить, что все события происходят на одной и той же мировой линии... - Он искоса глянул на Шелеста - не смеется ли тот. Шелест не смеялся. Он смотрел на Линькова немигающим взглядом и думал о чем-то своем. - Я понимаю, что психологически это не лезет ни в какие ворота, - продолжал Линьков. - Стружков и Левицкий не могли запутаться в такой, можно сказать, гангстерской истории... - Гангстерская история? Даже так? - чуть живее переспросил Шелест. - Да вы говорите, не стесняйтесь! В конце концов, любой вариант, даже самый сумасшедший, стоит проверить, если он отвечает каким-то фактам. - Фактам-то он отвечает, но вот людям... людям никак не соответствует! - Понятно. - Шелест усмехнулся. - Нам в физике легче - приходится иметь дело только с фактами. Вы, значит, попытались уяснить себе, что получается, если мы допустим, что загадочный незнакомец в лаборатории - это был Стружков? Один резон я вижу - показания Чернышева и Берестовой становятся понятными. Это, конечно, может соблазнить. - Соблазнить-то может, - со вздохом сказал Линьков, - но дальше логически приходишь к таким выводам, что остается только руками развести. - Понятно! Ведь нужно объяснить, зачем Стружкову понадобилось сидеть в запертой лаборатории. И почему его пребывание там окончилось столь трагически для Левицкого. - Вот именно! - подхватил Линьков. - Обычная логика ведет здесь к тому, что Стружков был заинтересован в смерти Левицкого, а этого я принять не могу. Можно рассматривать это лишь как чисто гипотетический случай. В гипотетическом случае два человека - назовем их А и Б - могли бы, скажем, находиться в скрытой вражде. Например, из-за ревности (Шелест поморщился), или из-за научной конкуренции. Скажем, А сделал открытие - крупное открытие, фундаментальное, - а Б по некоторым причинам считает, что имеет права на соавторство. Но А ему в этих правах отказывает. Утром двадцать первого мая Б узнает, что А умер при загадочных обстоятельствах; притом листки из записной книжки, где, очевидно, были записаны основные положения открытия, эти листки похищены. Что получается? Б должен благодарить неведомого помощника - ведь он теперь может без опасений присвоить себе открытие А! - История действительно получается гангстерская. - Шелест снова поморщился. - Но я не усматриваю тут разрекламированной вами логики... Стандартный уголовный сюжет... - Нет, логика тут есть, и даже, на мой взгляд, изящная, только с гнильцой... Ну ладно, выложу уж все по порядку! Но с условием, что все это мы анализируем чисто гипотетически. Шелест кивнул. - Надо полагать, что Б, - начал Линьков, - усиленно размышляет: кто мог похитить листки и для чего? Вскоре выясняется, что Б видели в вечер смерти А в лаборатории... А тут нужно сказать, что открытие А позволяет перемещаться во времени... Шелест быстро посмотрел на Линькова. - Это вы заключили из моих слов? - спросил он. - Видимо, я нечетко высказался. Стружков вполне мог сделать это сам... в принципе вполне мог! - Это уже другой вариант, другая версия... Допустим, что открытие все-таки не его, а Левицкого, но попадает к нему. Тут и начинается логика, которая скрепляет намертво всю эту вымышленную конструкцию. Б быстро соображает: с помощью машины времени я могу вернуться в прошлое и... убить А!.. Шелест криво усмехнулся. - Я же предупредил, что с характерами это не согласуется! - напомнил Линьков. - Но уж давайте доведем эту линию до конца! Б рассуждает так: раз меня видели там, значит, я там был. И это сделало меня хозяином открытия. Значит, теперь я должен сделать то, что все равно уже совершилось. Я обязан заполнить "дыры" в прошлом, иначе некому будет убить А... и открытия я не заполучу. Совесть можно успокоить весьма просто: ведь А уже умер, стало быть, речь идет об убийстве уже умершего человека. - Ну, положим, убивать-то все равно придется живого! - возразил Шелест. - Конечно! Это Б просто себя успокаивает. И вообще нельзя это принимать всерьез. Но все же эта дьявольская логика меня смущает. Не могу я ей ничего противопоставить. Дальше так. Алиби у Б непробиваемое: он весь вечер нарочно сидит в компании. Значит, двойник может орудовать вполне свободно. К тому же Б заранее знает, что все удастся, - ведь это уже произошло! - М-да! - хмыкнул Шелест. - Не знаю, как для преступника, но для следователя ситуация весьма соблазнительная! - Потом Б является в прошлое, - уже смелее продолжал Линьков, - убивает А, похищает его записку... Теперь он размышляет: что же делать дальше? Обратите внимание: находясь в прошлом, он уже знает все, что произойдет в ближайшие три дня! Знает, что его двойник, который в данный момент сидит в библиотеке, будет последовательно переживать все события, которые он, путешественник, уже однажды пережил, и что по истечении трех дней он придет к идее отправиться в прошлое. А для этого ему понадобятся чертежи открытия. Как же ему подсунуть эти чертежи? Линьков сделал эффектную паузу. Шелест с ироническим любопытством смотрел на него. - Он переписывает все в этот журнал! - с театральным пафосом сказал Линьков, указывая на лабораторный журнал. - А сам остается в прошлом - тайком, конечно. Ему нужно только прожить эти три дня - еще раз прожить! Потом его двойник отправится в прошлое, а сам он заявится к нам героем! А как же! Ведь он открытие совершил, он хотел другу помочь, отправился в прошлое, чтобы его спасти... Только не удалось ему! Линьков тяжело вздохнул. Искусственность конструкции назойливо лезла в глаза. Шелест насмешливо хмыкнул: - Ну, а как же он этого самого А... прикончил, разрешите узнать? Табуретом, что ли, трахнул? А с отравлением тогда как? - Не знаю! - с нарочитым равнодушием ответил Линьков. - Этого я толком не продумывал. Ну, мог он А, допустим, в ту же хронокамеру сунуть - это очень даже подходит для гангстерской истории... Нет, правда, в этом что-то есть! Представляете, в камере мощное магнитное поле, наш Б сует туда А, у того начисто смывает память, и он теперь как дитя - хочешь, корми его снотворным, а хочешь... Брр! - Линьков поежился. - Да, жуткое у вас воображение, Александр Григорьевич! - сказал Шелест. - Ну как, вы все высказали? - Все как будто... Так, детали некоторые остались. Например, как с хронокамерой быть? - А что с хронокамерой? - вдруг насторожился Шелест и почему-то обернулся к вычислительной машине. - Ну, в этом... гипотетическом случае, - задумчиво сказал Линьков, - "гангстер" Б, конечно, должен был предусмотреть, что ему нужно создать видимость неудачного путешествия в прошлое... Иначе начнутся расспросы: что он там делал, да почему... - Ну и что? - Да ерунда все это! - Линьков махнул рукой. - Все вместе - ерунда. Хоть и логично с виду, но, вероятно, я где-нибудь элементарную ошибку допустил... - А с камерой как же все-таки? - напомнил Шелест. - Он мог, скажем, отправить камеру обратно. Сам остался в прошлом, а камеру для виду отправил обратно: будто он тут же и вернулся и не сумел спасти А... Это я к примеру. А вообще-то все это бред! - Это, конечно, бред, - медленно сказал Шелест. - Но имеется тут один забавный фактик. Я вот посчитал сейчас на ЭВМ этот расход энергии... И получается, что в одном вы правы: камера действительно вернулась назад не пустая, а с нагрузкой! 8 Я медленно, с трудом выпрямился, разогнул замлевшую спину, спустил ноги с подставки. Непонятная тяжесть по-прежнему сковывала меня, давила со всех сторон, и казалось, что стоит мне пошевельнуться, как весь мир со стеклянным звоном разлетится вдребезги. Но все же я двигался, преодолевая эту странную тяжесть, и мир не разлетался вдребезги... этот мир, куда я попал. И вдруг я понял, что не знаю, куда попал, и не знаю, как это узнать. То есть, конечно, в прошлое, в этом у меня не было сомнений; но куда именно? Я открыл дверь камеры, вышел, неуверенно ступая, - ноги затекли, в них будто иголки торчали, минимум по сотне в каждой, - аккуратно прикрыл за собой дверь и остановился в проходе из технического отсека. Отсюда я видел столы, часть дивана - да практически видел всю лабораторию. Она была пуста и тиха. Меня почему-то пугала и обескураживала эта мертвая тишина, и я никак не решался выйти из прохода между пультом и хронокамерой, - стоял да стоял, весь напрягшись, как пойнтер на стойке. Я осознавал, конечно, что любые мои телодвижения не окажут сколько-нибудь заметного влияния на судьбу человечества в целом, но все же двигаться побаивался. Человечество в целом выдержит любое мое вмешательство, а вот здесь, в институте, я могу заварить такую кашу, что и не расхлебаешь. Эх, хорошо бы прямо сейчас, не сходя с места, придумать какое-нибудь элегантно-миниатюрное МНВ, в стиле героев Азимова! Выйти, например, сейчас в лабораторию, переставить графин с подоконника на стол - и спокойненько нырнуть обратно в камеру. И чтобы в результате этого Аркадий остался жив... Жаль только, что я понятия не имею, какое Минимальное Необходимое Вмешательство надо произвести в данном случае, да еще так, чтобы оно повлияло только на судьбу Аркадия... Судьбу человечества в целом я как-то не рвался переделывать. Раз уж Вечные, с их божеской властью, не смогли справиться с этим делом (Азимов это здорово объяснил!), так мне-то, в одиночку, и соваться нечего! На этот счет мы с Аркадием как-то провели весьма оживленную дискуссию. Аркадий прямо трясся от злости, ругал меня на чем свет стоит и орал, что если б ему такое подвернулось, так он бы... И что вообще я, по его глубокому убеждению, дуб, начисто лишенный воображения и любопытства, если могу отвергать такую блестящую возможность! Он так пылко обличал меня, будто мне и вправду предложили власть над миром, чтобы в темпе исправить все исторические ошибки человечества с железной гарантией на будущее, а я нахально ответил: "Да ну его, некогда мне, и голова сегодня что-то побаливает". Стоять и думать все же бывает полезно. Постоял я вот так, и в голове у меня что-то сработало, словно защелка соскочила в механизме. Все вокруг сдвинулось, а вернее, вдвинулось в свои реальные очертания. Время стронулось с места и пошло в своем обычном темпе. Мне даже показалось, что я слышу, как оно бодро и ритмично тикает где-то в районе моей левой верхней конечности. Я поглядел в данном направлении и обнаружил, что это тикают мои собственные часы фирмы "Восток", на восемнадцати камнях, хорошие, надежные часы, вполне пригодные для измерения времени, по крайней мере в пределах одного мира. Но даже и здесь, в другом мире, они хоть чуточку помогают ориентироваться. Например, сейчас на них одна минута двенадцатого; значит, уже шесть минут я вот так стою возле камеры... Ночевать я, что ли, собрался в техническом отсеке? Все вокруг выглядело теперь вполне реально и даже заурядно. Так, будто я прибыл на реактивном самолете куда-то далеко - ну, скажем, в Сибирь. В таких случаях ощущение времени ведь тоже путается: летел ты вроде и недолго, а попал в другой мир, и часы здесь показывают другое время, куда более позднее, чем твои, - ты за три-четыре часа полета прожил, выходит, целый день, тут люди с работы уже идут. Словно кто-то ножницами, аккуратненько так взял да вырезал из твоей жизни несколько часов. Хотя ты и понимаешь, что все в порядке, а просто здесь другой часовой пояс. "Ну пошли!" - сказал я себе, решительно шагнул в лабораторию и огляделся. Это - прошлое? Может быть, даже измененный мир? Поди догадайся! Все знакомо до мелочей, все привычно. Столы, табуреты, диван... вот и белоснежный красавчик пульт светит зеленым кошачьим глазом индикатора готовности, и стеклянная стена хронокамеры привычно тускло мерцает среди электромагнитов. Если б не торчала громадная подставка в центре камеры, можно было бы подумать, что весь этот переход мне просто приснился. Я встряхнулся, как собака, вылезшая из воды. Неужели я действительно уже прожил однажды это время, уже видел то, что здесь только еще будет через час, завтра, послезавтра? Да нет, что это я? Того, что будет _здесь_, в этом мире, я, конечно, еще не прожил. Этот мир только возникает, новая мировая линия только-только начинает ответвляться от прежней, я стою у ее истоков, и от моих действий теперь зависит, насколько сильно она отклонится... Ах, чтоб тебе! Выходит, я в ответе за то, как сложится эта история? Я лично? Ничего себе... Но пока отклонение мировой линии имеет чисто принципиальное значение, никак не практическое. В ближайшие часы мне, наверное, предстоит увидеть примерно то же, что было в _том_ двадцатом мая, наблюдать тех же людей, те же события... Да, кстати, а где же они, эти люди и эти события? Я вдруг понял, что налицо явное неблагополучие. Который здесь час? Только что пролетел самолетик аэроклуба. Занятия секции парашютизма начинаются в семь... Допустим, что сейчас половина восьмого... ну, четверть восьмого! Тогда где же Аркадий? Опять куда-то ушел? Куда, интересно? Что это ему на месте не сидится, да еще в такой вечер? И того, второго, тоже не видать, и вообще все тихо-мирно, будто никакой трагедии даже не намечается... Странно. Очень странно. Допустим, они вот-вот вернутся или Аркадий один придет. Но время-то уж очень позднее! Ведь эксперты сказали, что снотворное было принято часов в шесть, если не раньше. Может, я все-таки не в тот день попал? Эта вредная камера могла меня зашвырнуть и подальше, и поближе, не посчитавшись с моей программой, - я ведь даже контрольную проверку не провел... Вообще в камеру-то я полез, а не успел подумать, как смогу определиться во времени и как буду спасать Аркадия. А если б я вышел из камеры и сразу увидел, что Аркадий лежит на диване уже полумертвый? Что я стал бы тогда делать? Ну, положим, тут и думать особенно нечего, я же не врач, - вызвал бы "скорую помощь", это элементарно. А может, и сейчас стоит вызвать, заблаговременно, покуда кандидат в самоубийцы где-то разгуливает? Да нет, чепуха это, как он может разгуливать, приняв снотворное, он же максимум через полчаса после приема уснет. И по идее, именно здесь, на диване. Значит, либо он таблеток еще не принял, либо это вообще не тот день... Что же делать? До чего дурацкое положение! Рвался я в прошлое, спешил изо всех сил, мучился, голову ломал - и все для того, чтобы бессмысленно стоять на пороге технического отсека и заниматься пустопорожними рассуждениями? Как-то мне путешествие во времени иначе рисовалось... содержательнее, что ли... Я досадливо поморщился и решительным шагом наискось пересек лабораторию. Ну вот, и ничего особенного, вот и прибыли в прошлое и сейчас займемся делом... В институте, наверное, пусто, а если кто и остался, то намертво засел у себя в лаборатории. А кто остался-то? Если это двадцатое мая, то Ленечка Чернышев определенно существует неподалеку. Не могла же действительность уже так сильно измениться, чтобы Ленечка не сидел по вечерам в своей дорогой лаборатории! Ну, это потом; сначала для порядка обследуем нашу лабораторию. Я начал методично, по квадратам осматривать лабораторию. Пульт все так же старательно и преданно следил за мной зеленым глазом индикатора готовности. Молодец пульт, ждет, старается, хоть и не понимает, что к чему... Ничего, друг, не сердись, я и сам не очень-то понимаю. Хронокамера стоит важная и надутая, с сознанием исполненного долга. И правильно: потрудилась ты сегодня, голубушка! Шутка сказать - почти девяносто килограммов живого веса перебросить, без всякой тренировки, прямо после наших жалких брусочков!.. Обследуем подоконник... Чисто, пусто - ни соринки, ни бумажки. Перейдем к столам... Мой стол чистый, все убрано. Неужели это я такую аккуратность проявил?.. Стол Аркадия... Ого! В пепельнице окурки! Сейчас мы, до методу Шерлока Холмса, приглядимся к ним... Окурки все сигаретные, с фильтром - такие Аркадий курит. Два окурка чуть тлеют - их небрежно ткнули в пепельницу и не до конца загасили. Значит, курили двое... значит, я вроде правильно попал. Но кто же это был с Аркадием? Совершенно непонятно! Ну-ка сопоставим... В начале шестого кто-то ждал Аркадия в лаборатории, встретился с ним... они о чем-то говорили... Сейчас примерно восемь - а может, семь? - и они куда-то вышли... Значит, Аркадий должен вот-вот вернуться. Постой, а как же я? Ничего не понимаю! Неужели я проторчу здесь до одиннадцати - до одиннадцати по здешнему времени, - а потом преспокойно уйду и брошу умирающего Аркадия? Нет, что-то тут определенно не клеилось. Но я не мог понять, что и почему. А понять мне надо позарез, иначе я черт те что могу натворить. И даже не узнаю, к чему это приведет. Тут я с досады стукнул кулаком по столу Аркадия, по листку чистой бумаги, который лежал с краю. Под бумагой что-то было! Что-то скользнуло под кулаком, бесшумно рассыпалось, развалилось... Я поспешно схватил листок - и остолбенел, держа его в руке. На столе лежала записная книжка Аркадия, в том самом неистребимом красном переплете. А рядом с ней - маленькие, узенькие оранжево-голубые пачечки... Я глядел на эти пачечки, не веря своим глазом. Вот они. Мирно лежат рядом с записной книжкой. Аркадий куда-то вышел и на всякий случай прикрыл их бумагой. И запер дверь... Или нет? Я подошел к двери, потрогал - нет, не заперта! Как же это? Может, я все-таки попал в другой день? Снотворное Аркадий мог достать заранее... даже наверняка достал заранее, а не в тот же самый день. Но и открытая дверь ничего не доказывает. Известно, что дверь была заперта сразу после пяти и оставалась запертой минут двадцать. И еще известно, что Аркадий в это время куда-то уходил из лаборатории. А выходил ли он позже и запирал ли при этом дверь, никто не знает. Вот только время уж очень позднее, - по идее, Аркадий должен был давно уже проглотить эту дрянь, а не разгуливать где-то... Что же делать, ну что же мне делать! Идти его искать? Я вернулся к столу и с ненавистью посмотрел на аккуратные пачечки. Подумать только! Я до сих пор никак не мог поверить, что Аркадий покончил самоубийством. Я даже целую теорию сочинил, - из ничего состряпал демонического эксплуатационника и яд в роскошном импортном напитке. И все впустую. Аркадий, значит, вернулся в лабораторию и аккуратненько слопал всю эту пакость? И преспокойно лег на диван и стал дожидаться, когда настанет сон... сон, который незаметно для него перейдет в смерть?! Немыслимо! Почему, зачем? Стой! А записная книжка-то! Записка Аркадия! Я схватил записную книжку, открыл ее поближе к концу. Ну, что же это? Расчеты, расчеты... чей-то телефон сбоку записан... а под конец - пять чистых листков. И все, и ничего кроме! Значит, Аркадий вот-вот явится сюда и напишет записку, а потом примется за таблетки? Потом уснет, и тогда кто-то придет и вырвет листки из записной книжки? Кто? И зачем? "Ну, погодите вы! - подумал я, разъяряясь. - Я вам покажу, как травиться! Я вам покажу, как письма воровать! Вы у меня побегаете! - Я сгреб пачечки, завернул в листок бумаги и, злорадно ухмыляясь, засунул поглубже во внутренний карман куртки. - Ну, Аркашенька, поищи теперь таблеточки! А если тебе уж так не терпится помереть, придумай что-нибудь другое!" Тут я запнулся и тревожно подумал: а что, если он и вправду придумает? Но потом рассудил, что ничего Аркадий не станет делать, пока не выяснит, куда девались таблетки. И самоубийство не состоится - по крайней мере, сегодня. Дело сделано, и не двинуть ли мне поскорей обратно? Нет, нельзя. Ничего я еще не выяснил, да и самоубийство может состояться не сегодня, так завтра. Нельзя мне в хронокамеру... а жалко! Думая об этом, я машинально оглянулся на хронокамеру, на пульт - и вдруг похолодел, прямо обледенел весь, от кончиков пальцев до корней волос! Зеленый глазок на пульте погас! Что это значит? Что же это значит? Ведь он был включен на автоматику! Постой... где включен? В будущем, из которого я прибыл. Так-так... В будущем, на три дня вперед стоит этот же самый пульт. Я его сам включил на автоматический возврат хронокамеры. А он взял да отключился. Как же это?! Он же не мог отключиться сам, по собственному почину! Никак он не способен на такое самоуправство! Постой! Сам-то он, конечно, не способен, а вот под моим воздействием... Я ведь забрал таблетки и этим, вероятно, отклонил линию, и мои действия - сегодняшние, здешние - уже начали, пожалуй, влиять на дальнейший ход событий. От моих действий, как от камня, брошенного в воду, расходятся круги, все дальше, все шире, захватывая в свою орбиту другие события, мне пока неизвестные. И через три дня мир окажется не совсем таким, каким я его оставил. И значит, пульт там не будет включен - видно, некому там будет его включить. Ясно... А неясно вот что: разве будущее может повлиять на прошлое? Однако тут же я сообразил, что вообще-то, конечно, не может, но как раз в данном уникальном случае это возможно, потому что включенная хронокамера связывает общим каналом два момента времени - настоящий и будущий. Она как бы одновременно существует и тут, и там. И если там, в этом загадочном будущем, пульт почему-то отключился, то он должен отключиться и здесь. Интересно, а где ж теперь та мировая линия, на которой я все время жил? Получается так, вроде свернул я на углу не в ту сторону, пошел по новому маршруту, и не видна уже прежняя, хорошо знакомая улица, и вернуться туда нельзя, и даже крикнуть "Прощайте!" нельзя, - те, кто остался там, не услышат и не ответят. Прежний твой мир не исчез, но ты исчез из него и для него. Все осталось там по-прежнему, и камера стоит, и пульт тебя дожидается... только никогда уже не дождется. Теоретически это понятно, а эмоции бунтуют, примитивное чувство реальности возмущается: ну как это могут существовать в одном и том же месте минимум два разных мира?! Да и не очень-то они разные - в общем, все на один манер, с некоторыми вариантами... А может, вся эта теория насчет отклоняющихся мировых линий никуда не годится? Может, изменяя реальность при переходе во времени, мы попросту аннулируем ее, эту прежнюю реальность, и заменяем другой, уже измененной? Нет, постой, как же так? Я ведь только что был в одном времени, а попал в другое. Это же ясно: там была ночь, тут - вечер. И окурков в пепельнице там не было и не могло быть: я же не курю, а Аркадий... Я бессмысленно поглядел на пепельницу. Да, но это никакое не доказательство. Я сравниваю разные точки на одной и той же линии... разно расположенные во времени, но существующие одновременно... Постой, а пульт! Почему тогда погас пульт? Нет, и это ничего не доказывает... или, вернее, доказывает, что я уже изменил реальность... Нет, не так... нет, я окончательно запутался! И вообще, сколько можно стоять и бесплодно теоретизировать? Этим вполне можно было и там, у себя, заниматься, а здесь действовать надо! И в первую очередь надо разыскать Аркадия. Где он, в самом-то деле, слоняется! Двигаться надо в направлении зала хронокамер, это элементарно. Какие-то дела в том районе у Аркадия определенно были... Я решительно распахнул дверь лаборатории. Увидит меня кто - ну и пускай! Чего мне бояться? Увидят, так примут меня... за меня же! Одет я так же, постареть за три дня не успел. Никому даже и не приснится, что я Борис, да не тот. Вдруг я вспомнил о чем-то... о чем же это? Нет... скользнуло и исчезло - не поймаешь, не удержишь. Ну, ладно... Я выглянул в коридор - никого нет. Я осторожно прикрыл дверь лаборатории и зашагал к боковой лестнице - той самой, где недавно, часа два-три назад, но в том, прежнем мире, Нина повстречала Аркадия... Подумать только: там опять кто-то был! И не один. Прямо не лестница, а Бродвей какой-то... Я прижался к стене, осторожно выглянул на лестницу - и тут же попятился. Внизу стояли двое. Я изо всех сил напрягал слух, стараясь разобрать, о чем они говорят. Хотя особенно напрягаться и не стоило - в институте было абсолютно тихо, а узкий туннель лестницы отлично работал как рупор, донося до меня каждый звук. Но они молчали. Стояли и молчали. Это меня совсем уж с толку сбило. Нашли тоже время и место для лирического молчания! Наконец чиркнула спичка, потом что-то затрещало. Вроде бы спичечный коробок сломали. Потом кто-то из них кашлянул, и я отчетливо услышал голос Аркадия: - Ну что ж, пошли в зал! - Угу, - буркнул тот, другой. Внизу скрипнула дверь. Я крадучись спустился по лестнице. Пока ничего не прояснилось. Надо бы пробраться в зал хронокамер, понаблюдать. Была еще одна причина, по которой мне хотелось сначала все разглядеть как следует. Я все побаивался, что наткнусь... ну, на самого себя! Ведь недаром же видели меня в институте вечером двадцатого мая! Конечно, эта история меняется с каждым моим шагом и все больше расходится с той, прежней, но не может же она сразу во всем измениться! Если загадочным гостем Аркадия был именно я - какой-то другой "я", - то мои теперешние действия вряд ли успели изменить столь существенный факт. А встречаться с самим собой и из первоисточника выяснять, какова же моя роль в этой истории, мне определенно не хотелось. То есть в случае чего никуда не денешься, конечно... Я тихонько, на цыпочках пробежал по коридору нижнего этажа. В конце коридора была дверь с тамбуром - она выходила во двор, к эксплуатационному корпусу; я стал в тамбуре и сунул носок туфли в дверь, чтобы она оставалась чуть приоткрытой. Сквозь узкую щель я видел весь коридор и дверь зала хронокамер. Сейчас они выйдут, наверное. Уж тут-то я их разгляжу как следует: в коридоре светло... Дверь зала медленно приоткрылась. Сердце у меня гулко стукнуло и полезло вверх, к самому горлу. Из зала вышел только один человек. И это был Аркадий. Я отчетливо видел, как он прижмурился, - в зале, наверное, было темновато и яркий свет резанул ему глаза. Он постоял у двери, будто задумавшись о чем-то. Лицо у него было не то озабоченное, не то печальное, - нет, скорее хмурое... жесткое и хмурое. Сердце у меня колотилось так громко, что я невольно прижал его локтем - испугался, как бы Аркадий не услышал. Теоретически я был вполне готов встретить здесь, в прошлом, живого Аркадия, - да ведь в расчете на это я и затеял всю историю с переходом. Но сейчас, когда живой Аркадий оказался в десяти шагах от меня, я еле на ногах устоял, даже за стенку уцепился, чтобы не упасть. Шестьдесят часов назад я видел Аркадия мертвым, а сейчас он как ни в чем не бывало стоял в коридоре - хмурый, злой, но живой! И сигарета, как всегда, торчит в углу рта, и глаза чуть прищурены, и смотрит он словно куда-то внутрь себя... Ну полное впечатление, что у Аркадия какой-то важный эксперимент не ладится! Вся моя злость на него пропала, мне хотелось крикнуть во весь голос: "Аркадий!" - и броситься к нему... Но я остался в своем укрытии, а Аркадий повернулся и, слегка сутулясь, пошел обратно к боковой лестнице. Я выпрямился и вздохнул посвободней. Я даже злорадно ухмыльнулся, потрогав карман куртки: "Иди, иди! Войдешь в лабораторию и приятно удивишься!" Но тут же острая боль сжала сердце: ведь это Аркадий стоял и думал, что пора ему идти умирать! Мне страшно захотелось догнать Аркадия, прижать его к стенке, добиться истины... Но я понимал, что это будет неразумно. Сейчас надо заняться в первую очередь "незнакомцем". С Аркадием я еще успею поговорить, он пока жив и невредим и минимум на полчаса имеет занятие - выяснить, куда девались таблетки. Запасной порции у него, конечно, нет. Вообще непонятно, где мог Аркадий раздобыть такую уйму снотворного, оно же по специальным рецептам выдается... Ах да, Мурчик! Не иначе как Аркадий к ней подкатился по старой памяти! То-то она вчера так разволновалась, когда я заговорил о снотворном, прямо голос у нее дрожал... Я на цыпочках двигался к залу и все ожидал, что вот-вот скрипнет дверь, - тогда я срочно эвакуируюсь обратно в тамбур. Но дверь не скрипела и никто из зала не выходил. Да что же он там делает, что вообще там можно делать, в этом, еще мертвом зале, среди всякого хлама и мусора?! Я уже был сыт по горло всеми этими тайнами пещеры Лейхтвейса. Вот пойду сейчас и добуду интервью у этого типа, кто бы он ни был - хоть и я сам, мне уже все равно! Пора установить, кто есть кто и кто откуда. Тут у меня снова что-то ворохнулось в мозгу... тяжело так, неуклюже. Я даже приостановился, прислушался, держа одну ногу на весу. Нет, затихло опять, упряталось... Ну ладно, потом додумаю, сейчас все равно некогда! Я стоял уже у самой двери в зал хронокамер. За дверью была тишина. Абсолютная тишина. Я приложил ухо, прислушался - ни звука не слышно. Спать он там устроился, что ли? Я осторожно потянул дверь на себя, она скрипнула, открылась; полоса света из коридора легла в полумрак зала, я увидел беспорядочно наваленные обрезки труб, дикую путаницу кабелей, черную, тускло поблескивающую тумбу трансформатора... Никакого человека я там пока не разглядел. Но он-то меня должен был отлично видеть, я ведь стоял на свету! "Вот врежет он мне сейчас чем-нибудь по башке!" - с неудовольствием подумал я. Но все же распахнул пошире дверь, шагнул через порог и торопливо огляделся. Никто мне ничем не врезал. И вообще в зале вроде никого не было. Если б этот неизвестный посетитель попробовал спрятаться, я бы непременно услышал - тишина стояла мертвая. Окна зала выходили в дворик между главным зданием и эксплуатационным корпусом, перед ними росли высокие кусты сирени, поэтому тут было темновато даже днем. Я щелкнул выключателем у двери - вверху загорелись белые нагие огни больших лампочек, развешанных по всему потолку на еле закрепленной проводке. Ералаш в зале был просто ужасающий, мне даже непонятно стало, как сами-то монтажники пробираются сквозь эти строительные джунгли. Но спрятаться тут было негде, разве что в глубине зала, за хронокамерами. Они стояли, все три в ряд, у задней глухой стены - высоченные кубы, раза в три больше нашей лабораторной. Четвертую монтажники еще не поставили, только фундамент под нижний электромагнит подвели. Так что же он, действительно за хронокамерами спрятался? Ладно, пошуруем там. Я поднял обрезок тонкой трубы длиной более метра и начал пробираться к хронокамерам, путаясь в кабелях и расталкивая грохочущие трубы. За хронокамерами тоже никого не было. Да что ж это, в самом деле? Сквозь канализацию он, что ли, просочился, как Кристобаль Хунта у братьев Стругацких? В хронокамеры, может, заглянуть? Да чего в них заглядывать, они все насквозь видны, там мышь не спрячется... Нет, постой, третья хронокамера вся завалена... щиты какие-то, подставки... Щиты будто нарочно так поставлены, что со всех сторон загораживают середину камеры. Я рванул дверь хронокамеры. Она открылась неожиданно легко и бесшумно, и я ступил на порог. Ну и здоровенная же хронокамера! В ней кабинет вполне можно оборудовать. - А ну выходи! - негромко, но отчетливо сказал я. - Быстренько, быстренько давай! Некогда мне с тобой... Вдруг что-то мягко толкнуло меня в спину. Я покачнулся, невольно шагнул вперед, чтобы удержаться на ногах, споткнулся о щит, упал... Что же это? Он, выходит, там был, в зале?! Я вскочил и обернулся к двери, чтобы увидеть его. Дверь была закрыта. За ней никто не стоял. Мне вдруг стало невыносимо тяжело, - что-то сдавило сердце, в глазах потемнело... нет, побагровело. Дрожащий багровый свет залил всю камеру... Или это мне показалось? Я медленно, с трудом повернулся в этом тяжелом красном сумраке и увидел сквозь двойное стекло передней стенки странное, какое-то перекошенное лицо Аркадия. Я хотел кинуться к нему, но не мог даже шевельнуться. Багровый туман сгустился, лицо Аркадия растаяло в этом тумане, и я ничего больше не видел... Что-то твердое и острое врезалось мне в правое бедро, что-то больно давило на шею. Я осторожно пошарил вокруг... Кусок металлической трубы... фанера... Я открыл глаза. Да ведь это все те же щиты и подставки. И еще кусок трубы, который я прихватил для самообороны. А я лежу на всем этом, как факир на гвоздях... Даже странно, что болит только бедро и шея!.. Я оперся на правую руку и рывком, с большим усилием встал. Неудачно встал - прямо скажем, неаккуратно: под ногами что-то перекатилось, я ударился плечом о щиты, они дрогнули и медленно, будто раздумывая на ходу, начали разваливаться и падать. Я взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но щиты, перед тем как грохнуться на пол, мстительно саданули меня по щиколоткам. Я тихо взвыл от боли и почти упал на дверь. Дверь услужливо распахнулась под тяжестью моего тела, и я вывалился наружу под злорадный грохот щитов и подставок. - "Герой эпохи, путешественник во времени! - обличал я себя, поднимаясь и старательно стряхивая пыль с локтей, колен и прочих частей тела и одежды. - На пленочку тебя бы заснять, вот фильмик получился бы потомкам в назидание, а также и для увеселения! Ты бы хоть на момент, для фотографии, принял какую-нибудь достойную позу! То торчишь на подставке, скрючившись в три погибели, как сонная курица на насесте, то тебя кто-то швыряет в камеру, как слепого кутенка в воду, то ты начинаешь изображать Дон-Кихота от хронофизики и терпишь позорное поражение в схватке с подставками и щитами! Скандал! Повезло тебе, что нет рядом кинооператоров, они бы тебя запечатлели..." Кончив бормотать и отряхиваться, я медленно разогнулся и поглядел вокруг. Ничего я не увидел. Прежде всего потому, что было совсем темно. Только слабый свет лампы над входом в эксплуатационный корпус, пробиваясь сквозь кусты сирени, освещал небольшое пространство у окон. Ночь. Который же это час? Я посмотрел на светящиеся стрелки своих часов. И даже глазам не поверил: стрелки показывали двенадцать минут первого! Ничего не поймешь! Спал я, что ли, в камере? Или без сознания валялся? Когда я выходил из тамбура, на моих часах было двадцать три минуты двенадцатого. На осмотр зала ушло минут пять-шесть самое большее. Значит, минут сорок - сорок пять у меня просто пропало неизвестно куда. И почему так быстро стемнело? Может, здесь было не начало восьмого, как я думал, а, скажем, около девяти? Парашютная секция занимается часа два, самолетик мог уже возвращаться с занятий, когда я его заметил... Может, тогда правильно стемнело за сорок минут? Ночь если темная, безлунная и небо облачное... Я что-то не мог припомнить, новолуние сейчас или нет и какая была погода двадцатого мая. Да и вообще здесь, в этом мире, и погода, пожалуй, могла измениться. Нет, все же не могло так быстро стемнеть! Главное, что не девять было, когда я в зал входил, - солнце еще вовсю светило в коридоре... Ну, допустим, что стемнело все же по правилам. Но куда же девалось мое личное, на моих часах отмеренное время, мои законные сорок минут? Может, я потерял сознание? Но почему, спрашивается? Толкнул меня кто-то, кажется, - так ведь мягко толкнул, это я просто от неожиданности упал или оттого, что споткнулся. И по голове меня вроде бы никто не бил, а почему-то вдруг все мутиться начало перед глазами, какой-то красный туман ни с того ни с сего... Вообще непонятно, кто же это меня толкнул, если в зале абсолютно никого не было? И Аркадий... Ведь не примерещилось мне, я уверен, что видел его лицо - странное какое-то лицо, перекошенное не то ухмылкой, не то гримасой... зловещее даже... Ну ладно, насчет выражения лица я мог еще ошибиться, не разглядеть, но что видел я именно Аркадия, а не кого другого, это уж точно! Неужели это он меня и толкнул, а потом обежал вокруг хронокамеры, чтобы полюбоваться, как я там барахтаюсь среди щитов и подставок? Ведь на дверь я поглядел сразу - там никого не было. Но зачем бы Аркадию толкать меня? Запереть он меня, что ли, хотел в хронокамере? Так ведь дверь осталась, по-видимому, открытой... Или нет? И куда девался все же тот, второй? Кто он такой? Зачем пришел и куда исчез? Другого-то выхода из зала нет. А окна были закрыты, я специально проверял, - да, закрыты, ручки шпингалетов завернуты до отказа. Так куда же он девался? Выскочил, пихнул меня и опять сквозь землю провалился? Если б он меня попытался убить, это все же было бы понятней: хотел избавиться от свидетеля, допустим... А может, меня все же чем-то саданули по черепу? Я осторожно ощупал голову - нет, шишки и ссадины отсутствуют, нигде ничего не болит, только муть какая-то в голове. "Снотворным, что ли, меня угостили?" - подумал я вдруг и, хотя мысль была совершенно идиотская, судорожно схватился за карман. Нет, конечно, пачечки лежали на месте. Нет, самое главное - Аркадий! Что бы со мной ни случилось, он ли, не он ли был виноват в этом, но как он мог уйти и бросить меня: лежи, мол, Борька, пока не очухаешься! Видел же он, что я падаю! Объяснение, пожалуй, одно: Аркадий боялся, что я увижу этого "незнакомца", полезу выяснять отношения, чему-то помешаю. Вот они что-то со мной и сделали, чтобы временно обезвредить. Допустим, какой-то дурманящий газ напустили в камеру... для этого и понадобилось затолкнуть меня туда, в небольшое замкнутое пространство, где концентрация газа будет достаточно высокой... Откуда газ? А я почем знаю? Может, "незнакомец" где-то раздобыл... Я почти бегом кинулся из зала. Только очутившись в коридоре, я сообразил, что за сорок минут в зале многое изменилось... то есть, может, и не очень многое, но путь к двери безусловно был расчищен, мне не пришлось снова карабкаться через всякие завалы. Неужели это Аркадий со своим дружком в срочном порядке облегчил жизнь монтажникам? Впрочем, может, не монтажникам, а самому себе, раз у него завелись какие-то дела в зале хронокамер. Что ж это за дела все-таки, если из-за них... Я резко затормозил у самой лестницы. Чего это я, собственно, так разлетелся? Ждут меня там не дождутся, что ли? Если уж они с ходу газом меня угостили, то по второму разу неизвестно чего и ждать... По лестнице я шел медленно, цеплялся за стену, чтобы ступать полегче, не скрипеть. Поднявшись до середины, решил постоять и послушать. А заодно и подумать малость. Что-то решительно не клеилось во всей этой истории! Например, как это они так сразу сообразили затолкать меня в камеру и пустить туда газ... Ну и замысел вообще-то! И откуда взялся газ? Ждали они меня, что ли? Если действительно ждали, тогда, значит, это все же временная петля. И тогда я не случайно сообразил и решил все это именно сегодня... Обидно что-то получается, - вроде и не сам я соображал и решал, а зацепила меня петля времени и поволокла, как бычка на веревочке... И вдруг мне все стало ясно. Не было никакого газа (ну и здоров я сочинять, ничего не скажешь!), не было, конечно, и незаметных ударов по моему драгоценному черепу. А просто Аркадий со своим дружком запихнули меня в хронокамеру и куда-то вышвырнули из ихнего времени, чтобы я у них под ногами не путался. Какого "меня" они имели в виду, это неизвестно, но, так или иначе, я им мешал... Мешал спокойно глотать таблетки, ну что ты скажешь! Вот они меня и выбросили куда-то: катись, милочек, ты нам тут совсем без надобности! Я до этого мог бы и раньше додуматься - видел же, что и стемнело как-то ненормально быстро, и в зале почему-то прибрано и убрано. Но я ведь был совершенно уверен, что хронокамеры в зале не подключены. Зря был уверен, оказывается! Значит, Аркадий все эти дни ходил не в эксплуатационный корпус, а в зал хронокамер. И дружок его, должно быть, из монтажников... эксперимент они вместе готовили... Так-так! Аркадий, значит, тоже нашел возможность перехода во времени! Принцип решения у него, по-видимому, другой какой-то, даже по световым эффектам видно... Наверное, не такой наивный и простодушный, как у меня, что-нибудь посложнее, позаковыристее. Аркадий любит хитроумные штучки, да ему и карты в руки, он ведь теоретик, а я... Хотя постой... Может, у меня наивней, но лучше? Чего это я, спрашивается, сорок минут без памяти провалялся после "ихнего" перехода? Может, это у них такое побочное действие получается, за счет высокой сложности? Тогда я за простоту и наивность. А может, дело в том, что я в момент перехода вел себя, так сказать, нетипично: валялся на полу хронокамеры, вскакивал, вертелся туда-сюда? Вообще-то даже удивительно, что я отделался обмороком. Нет, все-таки это ужасающее свинство - вот так швырнуть человека в хронокамеру и, ни словом не предупредив, включить поле! С ума они сошли! Или уж Аркадий создал такое идеально однородное поле, что в камере хоть гопака пляши - все равно перейдешь целиком и без дефектов? Похоже, что так... То-то и дверь камеры так легко открывалась! А я вывалился оттуда, словно куль с картошкой, и даже не сообразил, как это дверь могла открыться... А как, в самом деле? Может, я, когда упал на дверь, придавил ручку? Однако же история! Никогда я не поверил бы, что Аркадий способен запихнуть меня в хронокамеру и швырнуть куда попало... Э, мало ли что! Когда меня спросили три дня назад, мог ли Аркадий покончить самоубийством, я что ответил? Только и твердил: нет, не мог он этого сделать! А теперь... И все же с хронокамерой дело туманное. Могло быть и так: Аркадий обнаружил, что таблетки исчезли, кинулся обратно в зал, чтобы сообщить это компаньону, а тот пока что взял да и запихнул меня в камеру! Аркадий прибежал в момент "старта" - и, естественно, остолбенел. Зловещая гримаса на его лице могла относиться вовсе не ко мне, а к компаньону. От этой гипотезы у меня как-то легче на душе стало, и я бодро зашагал по лестнице. Ну да, теперь понятно, почему Аркадий исчез, почему не стал меня дожидаться: где же он будет меня ждать, когда я уже в другом мире, на другой мировой линии... Стоп-стоп! А теперь-то что происходит? Ведь я же опять создаю новую мировую линию! Шагаю по лестнице - и создаю линию, и отклоняю ее от прежней. Ох и неуютно мне стало от этой мысли! Не хотелось мне создавать никаких линий! Мне бы обратно, на прежнюю, на мою вернуться... Только не видать мне больше этой "моей" линии никогда... Я подошел к нашей лаборатории, оглянулся - не идет ли кто, - сунул ключ в замочную скважину. И вдруг меня холодным потом облило от страха! Что, если эти паршивцы швырнули меня всего часа на три-четыре вперед? Что, если это ночь с двадцатого на двадцать первое и там, за дверью, лежит мертвый Аркадий? Умерший не от снотворного, а от чего-нибудь еще... или все же от запасной порции таблеток... Я попытался наспех прикинуть, возможно ли это, но ничего не смог сообразить, а торчать в коридоре, держа ключ в двери, было глупо и опасно. Я повернул ключ - дверь бесшумно открылась. Я нашарил выключатель, щелкнул... Диван был пуст. Лаборатория - тоже. Все было пусто, чисто, прибрано. На столах ни бумаг, ни окурков, ни записных книжек. Делать мне здесь было совершенно нечего, с порога видно, что даже и входить незачем. Протягивая руку, чтобы повернуть выключатель, я почти машинально глянул на хронокамеру. Моей подставки в ней не было! То есть как же это так? Ведь, по идее, она должна быть! Или я уж совсем запутался? Я глядел на пустую хронокамеру и с места не мог сдвинуться. Вообще я что-то стал застывать на каждом шагу с тех пор, как прокатился по времени. Мне это уже надоело. Шаг сделаю, а потом стою и мучительно соображаю, куда же это я шагнул и куда шагать дальше. Но, с другой стороны, что же делать? Шагать не думая? Беда в том, что ничего я так и не смог обдумать, а теперь, по милости Аркадия, и вовсе запутался в этих мировых линиях... Переместить хронокамеру (вернее, ее содержимое) обратно, в двадцать третье мая, никто не мог - она уже не принадлежала тому миру, который я покинул. Так что вроде бы и подставке полагалось оставаться на месте. Однако ее нет. Почему? Остаются две возможности: либо опять что-нибудь изменилось в будущем и кто-то "оттуда", "сверху", выволок мою камеру из прошлого, либо я сам проник еще глубже в прошлое, туда, где моя хронокамера с большой подставкой вообще не появлялась. Меня даже в жар бросило, и дышать трудно стало. Я пересек лабораторию, распахнул окно, вдохнул прохладный ночной воздух. Стало легче, я немного успокоился. Ну ее, эту подставку, не интересует она меня совсем, и вообще ничто меня уже не интересует, а о хронофизике я без содрогания думать не могу! Вот пойду сейчас домой и завалюсь спать, мотайтесь вы себе как хотите по времени, а я больше с места не сдвинусь!.. Я вышел из лаборатории, повернул к боковой лестнице. И вдруг мне показалось, что все это уже было. Так же я размышлял, стоя у двери, так же свернул направо и... Я вдруг вспомнил! Вспомнил - и оглянулся... Показалось мне или вправду кто-то сейчас прошмыгнул мимо нашего коридора к главной лестнице и скользнул по мне испуганным взглядом? Я не повернул назад, не вышел в главный коридор, чтобы выяснить, было это на самом деле или почудилось мне. Но я уже понял! Это ведь в точности повторялись те события, о которых рассказывали Нина и Чернышев! Только что я стоял у окна нашей лаборатории, у окна, выходящего на улицу, и свет фонаря падал мне на лицо. Теперь я вышел из лаборатории и пошел к боковой лестнице... И кто-то, проходя мимо нашего коридора, увидел меня в эту минуту. Я снова проделал все то, о чем с недоверием и изумлением узнал сегодня днем в том, прежнем мире. Правда, мои часы показывают более позднее время, но, может быть, в этом мире сейчас именно без пяти одиннадцать? Но нет, это же невозможно! Это просто какое-то случайное совпадение! Ведь в том двадцатом мая, которое видели Нина и Чернышев, я около одиннадцати сдавал книги в библиотеке, а Аркадий лежал без сознания, уже полумертвый! Если какой-то Борис Стружков и побывал двадцатого мая вечером в лаборатории - в том мире! - то это был не я, а другой Борис Стружков: я ведь об этом ничего и не знал, пока Нина мне не рассказала! А впрочем, пожалуй, я мог ничего и не знать... тогда! Я ведь услышал рассказ Нины до того, как совершил переход в прошлое. Я "тогдашний" еще не догадывался о том, что такой переход возможен, и мог не знать вообще ни о чем, что связано с этим переходом. А вот я "теперешний"... Да нет, что же получается! Выходит, я должен был попасть в это прошлое раньше, чем я туда попал... раньше, чем понял, как туда можно попасть! Ну, допустим, это фокусы временной петли... Но как мог я - тот же самый я! - потом вернуться в будущее и выслушивать от других рассказы о своих похождениях, сам ничего о них не зная? В то же самое, неизмененное будущее! Ведь я после перехода должен был попасть уже на новую мировую линию! И потом, если это _то самое_ двадцатое мая, так куда же девался Аркадий? Почему он до сих пор ходит неизвестно где? Я почувствовал, что у меня голова распухает от всей этой путаницы. С каждым часом, с каждым шагом меня все глубже втягивало в водоворот времени, и я уже не понимал, как я выберусь. Героя Эдгара По, попавшего в гигантскую воронку Мальстрема, спасла наблюдательность и пристрастие к логике: он заметил, что тела цилиндрической формы опускаются гораздо медленнее других, уцепился за бочонок и спасся. А я? За что мне-то уцепиться в этом водовороте времени? Все непрерывно меняется, и я никак не могу уловить логики в этих переменах. Погас глазок на пульте... Исчезла подставка... Аркадий не лежит на диване, а разгуливает по институту... А меня швыряет в этом водовороте, как щепку, перебрасывает неизвестно откуда неизвестно куда, и попробуй тут разберись, за что уцепиться! Мне уже было все равно, увидит меня кто-нибудь или не увидит. Я быстро сбежал по лестнице и боковым коридором вышел в вестибюль, к главному входу. При свете уличного фонаря можно было разглядеть стрелки на больших институтских часах. Без десяти десять! А на моих... на моих двадцать шесть первого. Значит, здесь без десяти десять... Но какого же дня? ВЕРСИЯ УМЕРЛА - ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВЕРСИЯ! - Это... это что же означает? - спросил Линьков, запинаясь. - Что моя... ну, что та версия... она справедлива? Он тут нее осознал, что не хочет, что даже боится этого внезапного подтверждения. И по усмешке Шелеста, добродушно-иронической, увидел, что тот понял его страх. - Ну что вы, Александр Григорьевич! - успокоительно прогудел Шелест. - Ничего даже подобного! Версию вы действительно предложили изящную и рассказали прямо-таки захватывающую историю... - Но ведь история-то была целиком вымышленная, - сказал Линьков, обретая обычный свой спокойный тон. - А если камера вернулась с нагрузкой, то это будто бы подтверждает... - Не подтверждает, - возразил Шелест, - наоборот: опровергает! - Позвольте, - удивился Линьков, - может, я вас неправильно понял? По вашим расчетам вышло, что камера вернулась с человеком, ведь так? - Ну, не совсем так. По расчетам нельзя установить, был это человек или, допустим, чурбак того же веса. Но поскольку чурбак не может открыть дверь камеры и уйти, а камера пуста... - Да, действительно, я не сообразил, - смущенно сказал Линьков. - Почему-то я думал, что для перехода нужно одинаковое количество энергии, независимо... Как это я... ведь в пустой камере не совершается работа! - Почти не совершается, - поправил Шелест. - Все-таки сама камера имеет массу, и подставка - тоже... Но чтобы переместить добавочный груз, конечно, требуется соответственная добавочная энергия. Подсчитал я грубо, разумеется, но сомнений нет: за вычетом обычной мощности, остается как раз такая добавочная, которая в данном режиме нужна для двойного переброса массы килограммов этак восемьдесят. - Значит, Стружков вернулся? - задумчиво проговорил Линьков. - Странно... Где же он? - Этого я не знаю. Но ясно, что он вернулся. - А может, при переходе... Вы уверены, что он, так сказать, жив-здоров? - Кто ж его знает, - помолчав, ответил Шелест. - Однако ведь он вышел из камеры... и из института. И без посторонней помощи, надо полагать. Странно, конечно, что он до сих пор не показывается... - Вахтера надо спросить, - спохватился Линьков. - Я пойду узнаю, кто дежурил вчера вечером. - А у наших вахтеров дежурства суточные, смена в восемь вечера; скорее всего, он же сейчас и дежурит. После совета я буду у себя, и вы уж, пожалуйста, сообщите, что успели узнать. Если, конечно, сам Стружков до тех пор не объявится. - Да, но как быть с этой "гангстерской версией"? - спросил Линьков. - Психологические натяжки в ней явные и ужасающие, а логически она выглядит вполне аккуратно. И все факты отлично нанизываются на одну нить, располагаются на одной мировой линии... Если путешественник во времени вмешивается в прошлое, он ведь тем самым создает новую мировую линию? Но в данном случае никаких новых действий даже не предвидится! Все, что предстоит совершить нашему гипотетическому Б после возвращения в прошлое, уже совершено, уже было на нашей мировой линии: и смерть А, и похищение его записки, и даже то, что этого Б видели поздно вечером в институте. - Ну, это, знаете... - недовольно отозвался Шелест. - События, говорите, совершились еще до перехода Стружкова в прошлое? А кто же их тогда совершил, можете вы мне объяснить? - Да, с причинностью здесь обстоит плоховато! - подумав, согласился Линьков. - Если переход Стружкова - причина, а, скажем, похищение записки - следствие, то получается, что в той схеме следствие предшествует причине. - Вот именно! - сказал Шелест. - Все эти петли времени очень эффектно выглядят в фантастических романах. И даже не только эффектно, а вроде убедительно. Пока не подойдешь к ним с логической проверкой. А тогда сразу обнаруживается, что все это - сплошной блеф! Да вот вам такая простенькая логическая задачка для проверки - на основе вашей же схемы. Допустим, что ваш Б встречает в прошлом не А, а самого себя. Возможен такой вариант? - Вполне! - согласился Линьков, и вдруг мелькнула у него в голове какая-то странная ассоциация, смутная догадка... - Так вот. Предположим, что Б убьет не А, а самого себя, то есть тамошнего своего двойника, - продолжил Шелест. - Могут, по-вашему, оба эти события - и переход в прошлое и убийство самого себя - лежать на одной линии? Вот оно! Линьков застыл, прислушиваясь к отчетливо зазвучавшей наконец мысли. Как просто! Как ясно! А он-то ходил три дня вокруг да около, совсем рядышком - и ничего не видел! - Ох, простите, я задумался... - пробормотал он, поняв, что Шелест молча ждет его ответа. - Ну конечно, конечно, эти два события никак не умещаются на одной мировой линии! Если Б убил себя в прошлом, то он не может существовать в будущем. Это значит, что на данной линии у него нет продолжения. И это значит, далее, что неоткуда взяться тому Б, который пришел из будущего, некому убивать, и поэтому убийство произойти не может... Да, но ведь из этого следует, что самого себя убить невозможно! - Ничего подобного! - возразил Шелест. - Вовсе не это следует, а другое: что в результате такого вмешательства возникает новая мировая линия! - Понятно... - после паузы сказал Линьков. - А раз это происходит при одном виде вмешательства в прошлое, то должно происходить и при всяком другом, так? - Разумеется. Время ведь не может приобретать различные свойства в зависимости от того, как ведет себя ваш гипотетический Б или какой-нибудь реальный путешественник во времени. - Я вот чего никак не могу усвоить, - сказал Линьков. - Эта новая мировая линия, этот другой мир - он ведь существует, по-видимому, рядом с нашим? Но время-то едино... Шелест задумался, озабоченно хмуря кустистые брови. - Ну, как вам сказать... Единство времени мы, собственно, понимаем как воплощение единства мира... единства событий, образующих ту материальную систему, в которой мы живем. Создайте новые события, новую систему, и она будет обладать "своим временем". Ведь нет "времени вообще"! Нет такого времени, которое существовало бы отдельно от материального мира, от событий. Это просто термин, и довольно путаный термин, надо сказать. Лучше было бы говорить об определенной последовательности событий. А переходы, "путешествия во времени" дают возможность менять эту последовательность, добавлять к ней новые события или ликвидировать прежние. Такая возможность до сих пор не рассматривалась всерьез, но все же у нас для этого даже специальное обозначение имеется - "создать новую мировую линию". Неточное обозначение, да что поделаешь: терминология еще не разработана для этой области. Да, кстати, еще один довод не в пользу теории единого времени и временных петель. Ведь по этой теории выходит, что раз наш, "здешний", Стружков вернулся в двадцатое мая, то "тамошний" Стружков, который сидел весь вечер в библиотеке, дожив до двадцать третьего мая, тоже должен будет отправиться в прошлое, и тоже в двадцатое мая. А там у него в свою очередь двойник есть, и опять-таки сидит в библиотеке, и тоже должен будет отправиться в прошлое, и заставить своего тамошнего двойника повторять свои действия... И так далее. А если вся эта орава Стружковых ввалится в одну и ту же лабораторию в одно и то же время, что не исключено... - Да, - сказал Линьков, - это уже фарсом попахивает... - А вообще-то, - продолжал Шелест, - о времени мы пока знаем страшно мало! Его нет вне реальных событий, вот мы его только через них и воспринимаем. Сменяются события - мы говорим: время идет... А каков закон их смены? Однозначен ли он? А может, мы так сформированы окружающим миром, что способны воспринимать только один из многих возможных вариантов события? Вы бросаете монету, она может упасть орлом или решкой вверх. Но, может быть, одновременно осуществляются оба варианта, а мы способны видеть лишь один из них - по принципу "или - или", как элементарная двоичная ячейка? Вам это понятно? - Понятно... - поразмыслив, ответил Линьков. - Я не могу представить себе предмет иначе, как в его единственном виде - скажем, с данной определенной длиной. А между тем я знаю - по Эйнштейну, - что он существует одновременно и для других наблюдателей и обладает для всех них разными длинами. Вот если б нам получить этакое "множественное зрение"! Как изменилась бы для нас картина мира! - То-то и беда, что ничего мы такого не имеем и не будем иметь! - с искренним огорчением сказал Шелест. - Мы намертво привязаны к своей системе, к одной точке зрения. Но плохо даже не это. Плохо то, что мы склонны считать эту свою точку зрения универсальной и всеобъемлющей. Мы все еще больше доверяем своим чувствам, грубому, несовершенному чувственному восприятию, чем разуму. Никак не оторвемся от своего пещерного предка! А ведь разум-то может подняться до "множественного зрения"! Он может совместить все аспекты в едином целом. Но мы не верим своему разуму! Мы боимся признать, что истинный мир непохож на тот упрощенный, бедный, однозначный слепок с него, который нам дан в ощущениях. Если б можно было хоть иногда, хоть на краткий срок подниматься над данной системой событий, над временем, над временами и видеть подлинное разнообразие мира глазами тела, а не только разума - вот тогда мы поверили бы: мол, собственными глазами видели! Но собственные наши глаза способны видеть лишь здесь и сейчас... вот мы и не можем себе представить, что в одном и том же "нашем" пространстве может преспокойно размещаться еще что-нибудь, какой-то другой мир, третий мир... Но знаете, я уверен, что это уже ненадолго, что это последние ступеньки, и вот-вот мы поднимемся над проклятой плоскостью нашего мира и увидим действительность во весь рост, действительность бесконечно разнообразную! Мы с вами еще это увидим, при нас это будет! - Вы считаете, что возможна такая кардинальная перестройка человека как биологической особи? - серьезно спросил Линьков, потрясенный этой пылкой тирадой, такой неожиданной для сурового и насмешливого Шелеста. - И... так быстро? - Ну-ну! Это я занесся чересчур и вас даже с толку сбил... - Шелест слегка смущенно усмехнулся. - Но знаете, такая досада иногда берет! Нет, я, конечно, не имел в виду биологическую трансформацию нашего организма, речь шла только о глазах разума, которыми мы научимся по-настоящему пользоваться... с помощью приборов, конечно. И вот это... - он хлопнул рукой по журналу с расчетами, - ну, открытие Стружкова, оно поможет поскорее добраться до этой ступеньки, откуда уже видно... Какой все-таки молодец Борис, ах молодец! Все мы хо