кромкой засмеялись... Странно было слышать нежный переливчатый смех. Когда-то я тоже смеялась... Когда? -- Вспоминай, вспоминай... -- шептали голоса. -- Иди!!! -- Крик Ядуна отсек их, словно острый нож. Да, я должна идти... -- Не надо... -- молили женщины. -- Погибнешь... Эрик не сможет найти тебя. Эрик, Эрик... Все время -- Эрик... Кто такой этот Эрик? Желание сделать шаг угасало. Появлялись вопросы. Много вопросов... Где я? Почему ослепительный свет вокруг мешает мне разглядеть кромку, за которой прячутся незримые шептуньи? И почему мой Триглав не заставит их замолчать? Может, он не так уж ждет меня? -- Ждет! Ядун. Почему я могу видеть Ядуна, слышать его голос и голоса женщин, а мой бог не зовет меня к себе? -- Ты еще не принадлежишь ему... -- отозвалась одна из женщин. -- Умирая для мира, ты взывала ко мне. -- Да, ты звала мою мать, -- подтвердил юный голосок. -- Я хочу видеть вас! Выйдите! -- Не можем, -- печально отозвались они. -- Но сделай шаг -- и ты придешь к нам... К ним?! Ядун говорил: "Шаг -- и ты будешь с Триглавом". Один шаг -- в разные места? -- Не нужно понимать... -- пели женщины. -- Иди к нам... Мы сбережем тебя для Эрика. -- Иди к Триглаву! -- вновь прорвался Ядун. Мой бог с золотыми повязками на глазах... Несчастных глазах, никогда не видевших дневного света. Он мучается там, во тьме, где отдых и покой... Ему нужна я, мое молодое тело, моя чистая душа... У него нет ничего чистого... Мой бог... А если я шагну к этим женщинам? У них такие нежные голоса... Наверное, они прекрасны, как... как... Мне стало страшно. Я не помнила имена богинь, матери и дочери, волшебных богинь любви и радости... "Триглав", -- вспыхивало в мозгу. Нет! Их звали иначе -- напевно, красиво, словно звон колокольчиков на лугу, словно весенняя капель, бьющаяся о порог избы. Люди ходили по улице нарядные, веселые и пели их имена... Какие люди? Какие имена? Что случилось со мной?! Что сделал зазубренный нож Ядуна?! Где я?! Почему ничего не могу вспомнить?! -- Ты на кромке, и ты можешь перейти ее, -- долетел его услужливый ответ. -- Я подготовил тебя. Память осталась позади, во тьме. А впереди тишина и вечность. Иди к своему богу. Он ждет. Да, боги не любят долго ждать. Где я это слышала? Красивая девушка говорила это волху... Волх! Ядун взвыл, словно пронзенный каленым железом. Голоса женщин зазвенели, призывая: -- Волх! Волх! Иди за ней, волх! Она еще на кромке! Ядун ослепил ее, волх! Взойди на кромку, волх! Убей Ядуна! Ты обещал Магуре! Боги не любят долго ждать! -- Заткнитесь! -- не выдержал их перезвона Ядун. Упал, зажал уши иссохшими ладонями. -- Волх не может убить меня! Я бессмертен! Странно, но я ему верила. Конечно, когда-то я сомневалась, но теперь знала точно -- он бессмертен. -- Так помни об этом! -- строго и громко воскликнула старшая женщина. -- Ты всего лишь Бессмертный! Тебе никогда не перейти кромку! И ты смеешь указывать богам?! Знай свое место, кромешник! Ядун, тихо завывая, пополз ко мне, схватился за мою безвольно повисшую руку: -- Я обещал тебя Триглаву... Умоляюще взглянул в глаза: -- Ты ведь очень хочешь к нему? Они лишь мешают тебе? Так вели им замолчать... Ты можешь заставить их замолчать... Я могу? Разве я могу указывать богам? Даже он, Бессмертный, не может... -- Я?! -- переспросила я Ядуна. Он кивнул. -- Ты можешь, -- устало согласились невидимки. -- Ты вольна в выборе... Ты можешь перейти кромку... -- Вот видишь! -- обрадовался Ядун. -- Скажи им, что хочешь к Триглаву, и больше никто не помешает тебе... Он выжидательно вгляделся в мое лицо. Да, я хотела к слепому богу! Хотела? А может... -- Ты проиграл Ядун! -- Голоса взорвались счастливым смехом. -- Она скоро прозреет и навсегда останется на кромке! Время выходит! Всеед не получит ее! Прозрею? Но я и так видела слишком яркий свет, и казалось, он становился все ярче, хотя это было невозможно... -- Рано радуетесь! -- Лицо Ядуна изменилось. Теперь он уже не просил. В страшных глазах вспыхнула твердая решимость, тощие руки вознеслись над головой, вздох вырвался стоном: -- Морена!!! В ответ на его призыв свет поблек, превратился в белесую пелену, мелодичные голоса стали глуше... Властительница жизни, проводница душ, темноликая Морена шла к нам. Раньше я, наверное, испугалась бы, но теперь почему-то была уверена -- она не дотянется до меня. Загадочная кромка мешала... -- Она не предназначена мне, -- зашелестел в ушах то ли слабый старческий шепот, то ли переносимый ветром песок. -- Я не могу взять ее. -- Ты -- проводница душ! -- завопил Ядун. -- Забери ее душу. Веди, куда сочтешь нужным, -- в сладкоголосый ирий или к подземному Кровнику... Мне все равно! Бери! Я отдаю ее! Я вспомнила гонящуюся за нами темноту. Она теперь стояла там, за кромкой! Ядун звал ее. Нет, уж лучше к Триглаву! -- Ты глуп, Бессмертный. -- Песок взвихрился, заскрежетал о невидимую преграду. -- Ты сам отнял ее у меня и провел на кромку. Ты же знаешь -- кромешники властны сами выбрать себе хозяина. Если она захочет меня -- пусть шагнет. -- Не ходи! -- донесся женский звонкий крик. Лада! Я вспомнила! Вспомнила имена нежных богинь весны! Лада и Леля... -- Лада... -- взывала я, встречая последний миг, и она услышала! Она старалась предупредить меня, спасти... О чем предупредить, от чего спасти? От Триглава? Но я знала -- он ждет и нельзя ему перечить. Я предназначена для него... Я должна идти к нему! -- Эрик!!! Почему они все время повторяют это имя? Я знала Эрика? Кем он был для меня? -- Ты пойдешь со мной? -- зашуршала совсем близко песчаная буря. -- Нет! -- Я ухожу, Ядун. -- Шелест стал убывать. -- Ты глуп. Я и так слишком много тебе помогала. Ядун вскочил, затряс сухими кулачками: -- А сколько душ отдал тебе я?! Сколько смелых воев погибли из-за моих козней?! Сколько красавиц отравили себя?! Сколько детей подняли меч на отцов?! Ты брала всех, Морена! Всех, кого давал я! А теперь отворачиваешься от меня и моего бога? Берегись, Морена! Даждьбог набирает силу! Ты станешь стара и слаба под его гневным взором. А я буду смеяться над тобой! -- Глупец! -- Шелест песка, заметающего все, даже время. -- Я умею ждать... -- Жди! Жди, темная старуха! Ты ничего не сможешь сделать с Бессмертным! -- Как знать... -- едва расслышала я затихающее вдали шуршание. Морена отказалась от меня... Разве такое возможно? Ядун скорчился, стиснул руки перед грудью. Небось жалел о вырвавшихся в гневе словах... Невольно я восхищалась им. Кто еще смог бы сказать подобное могучей ледяной Морене? Если у Триглава такие жрецы, то каков он сам? Великий, непобедимый бог! И он ждет меня -- ничтожную маленькую женщину... Упасть к его ногам -- разве это не благо? -- Я иду к Трехликому, -- сказала я вслух, словно убеждая саму себя. Ядун поднял голову, окатил меня горячим взглядом, вцепился в руки костлявыми пальцами, зашептал: -- Конечно, конечно, ступай к нему... Все кончено... Ты выбрала. Леля печально вздохнула: -- Выбрала... А Лада молчала. Ядун оказался прав -- они ничего не могли поделать с моим выбором. Я напряглась, вытянула вперед, к свету руки, закричала, призывая того, кто сильнее всех: -- Триглав! Нога медленно оторвалась, приподнялась, словно сквозь поток воды, двинулась вперед. Я никогда не думала, что один шаг может причинить такую боль... -- Эрик... -- тихим жалобным вздохом отозвалась память. Зеленый веселый свет, посвист играющего солнечными бликами меча, крепкие нежные руки, шепот в темноте: "Лада моя..." Эрик!!! Мой Эрик. Куда же я иду?! Как он найдет меня в темных покоях Триглава? Как будет жить без утешения? Лада сказала -- сможет найти... Я должна дождаться его! Дождаться, как Беляна дождалась своего Олега! Память просыпалась, возвращая знакомые, дорогие лица... Беляна, болотники, Олег... Мою поднятую ногу ухватило что-то цепкое, потянуло за кромку. Триглав нащупал добычу. -- Не-е-ет!! -- закричала я, опрокидываясь на спину. -- Нет! Ни к кому! Эрик! Цепкие пальцы Ядуна толкали меня, Триглав тащил мое извивающееся тело. Я отчаянно размахивала руками, силясь уцепиться за что-нибудь, но бесполезно. Свет утекал сквозь пальцы, расплывался под тяжелыми ладонями. -- Пусти меня! -- вопила я, судорожно дергаясь. -- Пусти! Эрик! -- Время! -- вмешался незнакомый ровный голос. Хватка Триглава ослабла. Ядун последним усилием подтолкнул меня вперед. -- Найди способ привести ее, -- глухо проворчал Триглав. -- Я буду ждать... Ядун взвыл, свет померк, уступая место предрассветной дымке. Тело обдало холодом. Темная зелень встала вокруг стеной, в тело вонзились острые иголочки. Ели-плакальщицы... Темный идол с повязкой на глазах. Ядун... Я жива! Мне просто все привиделось! Туман по-собачьи преданно подполз к ногам, окутал влажным покрывалом. Ладони саднило от впившихся в кожу сухих еловых иголок. Я осмотрелась. Темных рядом не было. Должно быть, отступились, узрев, что Триглав не принял меня. Это ж надо такому почудиться со страху! Боги за кромкой... Нелепица какая-то... Я встала. Ядун даже не пытался мне помешать. Немного болела шея, там, где прошелся жертвенный нож. Я потерла ее рукой. Крови не было. Не верилось, что все кончилось, что я могу просто собрать свои разодранные Темными вещи и уйти обратно, в Новый Город. Я накинула на плечи тряпье, сунула ноги в поршни... Ядун сидел не шевелясь -- маленький, понурый... Даже жаль его стало... -- Прощай, -- сказала я ему. -- Зла на тебя не держу. Он вскинул голову, проткнул меня колючим взглядом. Всю жалость словно водой смыло. -- Твое глупое упрямство! -- взвизгнул он. -- Ты рассердила моего бога! Я устала. Нужно идти домой, к Эрику... Через несколько шагов обернулась -- взглянуть в последний раз на жуткого идола. Он уже скрылся под низкими еловыми лапами, зато Ядун шел позади меня, будто привязанный. -- Ты-то куда? -- спросила я неудачливого жреца. Как только привиделось, что он -- Бессмертный? -- Ты слышала, -- он догнал меня, -- что велел Триглав... Я отведу тебя к нему. С кромки это даже легче, чем с мира. Совсем свихнулся жрец... Ладно, хочет идти -- пускай идет. Казнит его Эрик, и дело с концом. Я поправила на плечах порванную телогрею, весело зашагала к виднеющейся впереди заснеженной реке. Брошенная Темными волокуша чернела посреди снежного ровного поля. За спиной огорченно шумел лес. Я постаралась унять нетерпение. Идти еще долго, нужно придержать шаг, а то свалюсь без сил, не успев дойти до Нового Города. А мне нужно дойти... Меня ждет Эрик... СЛАВЕН Время безжалостно -- меняет людей, мнет их, как глину, не слушает мольбы и стоны. Сотворяет оно из глуздаря -- беспечного отрока, из отрока ч -- сурового мужа, из мужа -- дряхлого старца, а последнего кладет на ложе из сырой земли да земляным одеялом прикрывает. Меня оно потревожило-помяло, не миновало и болотников, а Чужака словно обошло, не заметило. Каким помнил я ведуна, таким и вновь увидел, разве только оделся он побогаче и теперь лицо не прятал. Мы добежали в Ладогу к полудню да до сумерок просидели на Княжьем дворе, его дожидаясь. Бояться нам теперь Меслава было нечего, а мне и вовсе неумно -- сидели открыто, вели разговоры со случайными прохожими. О Княжиче мало кто говорить хотел, все смущались, едва о нем слышали, да плечами пожимали. А те, что посмелее, отзывались худо. "Не наш, -- говорили. -- Чужой какой-то!" Давно ли и мы так думали, а теперь пришла печаль -- к нему, чужому, за подмогой притекли... День уж к закату клонился, укрывал ясное солнышко багровым маревом, а где Чужак -- никто не ведал. Спросили бы у Князя, да он, кабы видеть нас хотел, сам бы на крыльцо вышел. Не выходил. Звала нас в хоромы девка-чернявка, прикрывалась его именем. Да нам оттого обиды не было -- не к Князю шли, к сыну его. Чужак, чай, не оборотень -- к ночи воротится... Прохожих все меньше становилось, спускалась на двор темнота, распугивала случайный люд, лишь рабов за конями да за хозяйством присматривающих щадила. Эрик у дверей ждать не привык -- косился на проходящих мимо воев так, словно убить хотел. Узнавали его многие, а подходить не решались, издали кланялись, дивились -- явился Рюриков ярл с малой дружиной, в избу не входит... Медведь посапывал ровно, и не поймешь сразу -- спал иль нет, а я больше по сторонам глядел да вспоминал... Было что вспомнить... Княжья медуша знакомой дверкой защемила сердце -- лежал в ней без тризны и погребения красный молодец, сын Старейшины Приболотного, Славен... -- Заходите гостюшки, не позорьте светлого Князя! -- в который раз выскочила на крыльцо босоногая девка, но Эрик отрицательно покачал головой. Девка орала громко -- помешала мне увидеть что-то тревожное в знакомых домах, в стайках воев, в воздухе ладожском... Словно испугавшись девичьего голоса, ушла настороженность, лишь память о ней осталась... -- Что-то рабы здесь шибко смело глядят, -- буркнул Медведь, провожая взглядом ватажку галдящих мужиков. -- Кабы не железо на шее -- не признал бы в них рабов. Верно охотник подметил -- смелы да бойки они были не в меру. Я к таким не привык. У Ролло рабы иными были -- голову без хозяйского слова поднять не смели. А эти, пожалуй, скоро на хозяев и руку поднимут... Я не умом понял, кожей почуял -- гуляет вместе с осмелевшими рабами по Ладоге лихо-несчастье, да не такое, что сразу бьет, а такое, что силу должную лишь через год-два наберет и обрушится на городище мечами и пожарами. Кто зачнет злое дело -- свои иль находники, сейчас разве разберешь, а только не долго осталось жить могучей Ладоге. Не спасут ее и стены каменные... -- И ты чуешь... Я чуть не подпрыгнул, обернулся. Стоял за моей спиной Чужак, смотрел внимательно: -- Неужто чуешь?! Кто волха поймет? Другой поздоровался бы, о делах расспросил, о доле, два года меня по морям гонявшей, а он... -- Чужак! -- радостно завопил уже проголодавшийся и уставший от ожидания Медведь, облапил ведуна. -- Где ты был? Мы тебя, почитай, с утра дожидаемся! -- Вот и дождались. -- Волх мягко высвободился из его объятий, отступил на шаг, словно присматриваясь к старым знакомцам. Я редко его без капюшона видал, да и в странствиях не вспоминал -- не до того было, потому, видать, и запамятовал, как красив волх. Портила его лишь ранняя седина и чудные глаза. И он меня рассматривал. Необычно рассматривал -- не лицо разбирал, душу наизнанку выворачивал. Казалось, ищут что-то во мне его глаза, щупают сквозь тело и не находят... -- Так и продержишь гостей на дворе? Не пугало я перед ним стоять и дожидаться, пока налюбуется, не для того пришел! -- Ведогон... -- склонив голову, прошептал волх. -- Взял-таки над человеком верх? Перешел с кромки... Я не понимал. Да и не хотел понимать. Хватает дел и без ведуна с его причудами. Ждала дома Беляна, ждал Рюрик, ждали вой... -- Как твое имя, ведогон? -- неожиданно спросил Чужак, выбрасывая вперед левую руку. Пальцы на ней вытянулись, будто выросли даже, коснулись моего лба. Огромные вопрошающие глаза вспыхнули радугой. Завертелось стремительной синью небо, колесом закрутились знакомые лица, зазвенели в ушах сотни колокольцев... Я и сам не понял, как отворились губы, замычали: -- О-о-оле-е-ег... -- Худо ему! -- Лис оторвал ледяные пальцы ведуна от моего лба. -- Прекрати! -- Славен! Славен! -- Бегун шлепнул мне на щеки снежные лепешки, затряс за грудки. -- Славен! Чужак покорно отошел в сторону, покачал головой: -- Нет больше вашего Славена. Сгорел весь, а что осталось от него -- ведогон сберег и на родную землю доставил. Может, и доброе дело он сотворил, но не место духу средь людей... Снег начал таять, потек мне за шиворот. Ох, Чужак, Чужак... Не тронуло тебя время. Как был упрям, так и остался упрямцем. Какой же из меня ведогон -- дух бесплотный? Человек я, а коли мерещится тебе, будто нет во мне ничего человеческого, то проверить легко -- пустишь кровь да увидишь, какая она теплая... Валландский снег от нее таял, дымился... Волх засмеялся, будто мысли прочел: -- Ладно, ведогон ты слитый иль нет, а коли хочешь человеком жить -- живи. Я до сей поры тоже не там сидел, где должен был... -- До сей поры? -- расстроился Бегун. -- Неужели в дорогу собираешься? А мы-то к тебе с просьбой... Чужак скосился на него, мельком скользнул взглядом по Эрику и отвернулся, будто не видел. Умен был волх, знал -- гостя обижать никому не дозволено, проще не заметить его... -- Ладно, не на дворе же о том беседовать. -- Он повернулся, зашагал к ограде. -- Пошли... -- Куда? -- наивно спросил Бегун. -- В мою избу. -- А как же... Не мог Бегун понять, с чего Чужак в Княжьих палатах не живет, да спросить о том не смел -- мялся, а мне и спрашивать не надо было, нутром чуял -- рознятся сын с отцом, так рознятся, что вместе не уживаются... Ведун недалече увел, приостановился у ворот невысокой избы: -- Не по мне Княжьи хоромы, не по отцу сын, но коли вам теснота не в обиду -- милости прошу. Я отодвинул рукой сунувшегося было в избу Лиса, вошел первым. Волх -- не простой человек, что у него на уме -- никому не ведомо. Дурного он, может, и не замышляет, а поберечься нигде не зазорно... Чужак поводил меня взглядом, усмехнулся, словно вновь мысли учуял. Да и я, казалось, заранее знал, что увижу в его горнице. Чисто и пусто... Даже лавка всего одна -- едва разместились. Ведун встал поближе к каменке, скинул полушубок, тряхнул длинными волосами: -- Сказывайте -- зачем пожаловали? Быть того не может, чтоб не знал он! Не глазами -- душой я его видел! Ведает Чужак про Вассу! Я глянул на Эрика. Большой мукой дался ньяру путь до Ладоги. Сломал гордыню, смирил боевой норов... Для него это похлеще, чем семерых врагов разом завалить. Не дело его пред ведуном на колени ставить. -- Сам знаешь, -- грубо ответил я волху, -- к чему спрашиваешь? Не боялся я его. Знал -- убить может, в создание богомерзкое обратить, огнем сжечь -- а страха не было. Остался страх в синем море и на валландском снегу... -- Верно. -- Волх сжал руки. Высунулись из рукавов золотые змеи-браслетки, сверкнули недобро. -- Знаю и не стану ньяру помогать. Эрик вскинулся, вспыхнул сухой хворостиной: -- Старые обиды поминаешь?! -- Обиды? -- Чужак крутнулся к печи, согнулся, словно ударили его, зашипел по-змеиному: -- Думаешь, из-за пустой обиды прокляли твой род волхи? Что знаешь ты, глупый слепой щенок, о моем племени? Ничего! Разве помнишь ты, как ньяры прогнали нас на кромку, к нежити и ведогонам? Разве твои пращуры проходили сквозь холод и мрак, оставляя бессмертную душу на руках Морены? Разве ты плакал кровью над покинутой родиной, ты мучился, видя, как слепнут без нас люди, как смыкается меж ними и их духами кромка? Нет! Твое сердце не болит за тех, кто едва видит сквозь пелену загадочные очертания, слышит неясные голоса... -- Я не понимаю, волх, -- перебив Чужака, честно признался Эрик. -- Конечно, -- зло хмыкнул тот. -- Ты слеп. И люди слепнут. Еще немногие способны различать кромку и говорить со своими ведогонами, но время завершит то, что не успели твои предки. Оно закроет людям глаза, сделает их похожими на новорожденных котят. Они будут проходить мимо своей судьбы, не замечая знаков Домового, они перестанут различать в шуме леса голос Лешего и примутся убивать леса, они начнут терять своих детей, не углядев в спелой ржи золотую шкуру Росомахи... Даже грибы и травы обретут над ними власть, смертельными ядами приближая их к кромке. Вот в чем повинны твои пращуры, ньяр! Вот что зовешь ты пустой обидой, слепец! О чем он говорит? В чем винит Эрика? Какая кромка? Какая слепота? Немыслимо, невозможно... -- Чужак, -- робко вставил Бегун, -- не мое, конечно, дело, но все же -- о чем ты? Волх поник, огорченно вздохнул: -- Неважно... -- А он о том, -- Лис притянул к себе Бегуна, нарочито громко зашептал ему на ухо, -- что коли твой дед на вилы сел, то у тебя зад заболит. А еще, коли ты ослепнешь да оступишься, Чужак тебе на то попеняет, а руки не подаст! Меня передернуло -- не ко времени этак с ведуном шутить! Чужак вздрогнул, выпрямился, одним движением очутился перед Лисом: -- Повтори. Нет, он драться по-глупому не станет. Голос ровный, без злости -- значит, размажет по стене одним взмахом руки, и дело с концом! -- Пожалуй... -- Лис пожал плечами, открыл рот. -- Молчи! -- рявкнул я, встал перед Чужаком. -- Он сказал, ты коришь человека за чужую ошибку, к тому ж по неосторожности совершенную... Что я несу?! Сущий вздор, а все помягче, чем у Лиса, вышло... Ведун задумался... Что-то громко звякнуло. Кто с мое повоевал, тот звон оружия ни с чем не спутает. -- Я мало что понял, волх. -- Эрик подтолкнул ногой сброшенный меч. -- Знаю лишь, что обидели мои пращуры твоих и давно за это расплачиваются, но сейчас не о том речь. Пропала моя жена -- помоги разыскать ее. Коли ради этого убить меня надо, так убей, только ее найди и сбереги, а если не в силах ее сыскать, все равно убей, потому что не мила мне жизнь... Чужак склонил голову, замер, глядя на брошенный к его ногам меч, а потом ловко подхватил его, приставил к груди Эрика. Я ярла в шутейных поединках не раз видел, знал его верткость и воинскую сноровку, но на сей раз он даже уклониться не попытался. Просто стоял и ждал смерти... Молодец! Поставил волха перед выбором -- иль помогать, иль убийцей стать. Не склонился, не покаялся, а своего добился... Прежний Эрик! Умный, спокойный, бесстрашный... Я вмешиваться не стал -- сами разберутся-рассудятся, а Лис не выдержал, рванулся на выручку ньяру, но волх уже легко перебросил меч Эрику: -- Помогу. Давно бы так. Медведь довольно заворчал, приобнял ярла за плечи: -- Вот отыщем твою красавицу и будем миром жить-поживать... Мы теперь почти что родичи... -- Нет, Медведь. -- Чужак согнул ноги, опустился прямо на пол. Золотые браслеты на запястьях заиграли бликами, зазвенели тонкими голосами. -- Не тебе Вассу искать. Ее на этой земле уже нет. -- Нет!!! -- Эрик рванулся из могучих Медвежьих рук. Тот сцепил их покрепче, удержал ярла. -- Погоди! -- рыкнул на ньяра Чужак. -- Я найду ее, только обратно вернуться с ней не смогу. Мое место на кромке. -- Я не понимаю! -- Эрик чуть не стонал от бессилия. Не один он волха постичь не мог. Пялились все на ведуна, точно бараны на новые ворота... Мудрено уразуметь, когда он все о какой-то кромке твердит... -- А ты и не возвращайся, коли не хочешь, -- услужливо предложил Лис. -- Мы с тобой хоть на кромку эту пойдем, хоть под землю, да сами Вассу и вернем обратно... Чего тебя утруждать... -- Несмышленый ты, вот и болтаешь, -- засмеялся ведун. -- Змея припомни, тогда, может, кромку почуешь. Ведогон тогда лишь глаза твои получил, да и то -- на время, а каково будет тебе с ним в единое слиться и средь прочей нежити ходить? Славен там был -- где искать его теперь? Шевельнулось что-то слабо в груди, ткнуло больно... Лоскутья кожи на весле, исполошная кликуша, крики: "Хельг гейст!" И ощущение, будто умер кто-то во мне, а взамен него вошел-вселился в тело дух бесплотный... Ведогон... Я не спросил, потребовал: -- Кто таков ведогон?! -- Кому знать, как не тебе! -- Чужак скосил на меня глаза. -- Человек по земле ходит, а ведогон -- за ним, по кромке. Человек спит, а ведогон его добро и жизнь сохраняет... И ты Славена сохранил, то, что осталось от него... Без ведогона человека нет, а ведогон умрет, так и человеку жить недолго... Значит, ведун считает, я -- ведогон? Но должна же быть какая-то разница?! Я думать должен иначе, и чуять иначе, и говорить, и... Нечего было возразить... Верно сказал ведун -- умер Славен, а я, Олег, в его обличье по земле хожу... -- Я пойду с тобой. -- Я встал. -- Мне ли кромки бояться? Чужак кивнул. -- И я пойду! Эрик сам не знал, на что решился. Не ходил бы он туда, где в один миг людская душа в пепел и золу обращается... -- Васса, -- объяснил он. Верно. А как же Васса? Неужто, подобно мне, стерлась, при рождении данным духом заменилась? Нужна ли она такая Эрику? Хотя я Беляне по сию пору дорог, вон как мучается, к делам Княжьим ревнует... -- А мы что? -- Болотники надвинулись на Чужака. -- Мы Вассу обидели -- нам и искать ее! Где искать?! Я и то не очень-то в кромку верил, хоть знал -- не лжет ведун. А они, небось, вовсе не понимали, о чем речь идет! -- Ты нам не вкручивай! Выдумал тоже -- ведогоны, кромка... Опоишь зельем, вот и померещатся вместо земляной избы Княжьи палаты! -- подтвердил мои опасения Медведь. -- Видал я твоего Змея -- жив остался, знать, и теперь не помру. Веди куда хошь да не болтай лишнего... А может, прав он? Задурил мне голову ведун, оплел сетью словесной... Забыл я Роллову науку, поверил волху! Хотя такой, как наш Чужак, и норангенского ярла проведет, а тот не заметит... И он поверил бы, что духом стал и в чужом теле живет... Откуда волху такое умение ведомо? Гладко придумывает -- ни зацепки ни задоринки... Болотники галдели, стояли на своем. Чужак понял -- не уломать строптивцев, ударил ладонями по коленям: -- Воля ваша! Проведу вас, помогу Вассу сыскать, а там уж сами справляйтесь -- избавляйтесь от ведогонов, с какими срастись успеете, да знайте заранее -- он человека без боя не отпустит, потому как о хозяйском теле с рождения мечтает. И еще: там умрете, что здесь умрете -- никто не возродит... Конечно, мертвого возродить лишь живая вода может -- хоть он себя в ином миру представляет, хоть все наяву видит... ВАССА Я ничего не понимала. Темные меня от Нового Города за полдня в лес оттащили, а назад я уже день ворочалась, да только не появлялись знакомые берега, не поднимались на них высокие городские стены. Ядун тащился позади -- молчаливый, пришибленный. Затаил в себе злобу и нес ее, словно драгоценный напиток, -- ни капли не хотел расплескать. Мне до него дела не было, привыкла уж, что плетется сзади, -- все не одной шагать. Эрик, Эрик... Кабы не ты, давно бы уж подкосились резвы ноги, не удержали... Одно имя твое силы им прибавляет, бегут они вперед без устали, к любимому ближе несут. Нет мне жизни без тебя, да и смерти, похоже, тоже нет... В голове у меня слегка гудело -- видать, никак не могла отойти от видений, что в лесу примерещились. И ведь до чего казались явными! И голоса богов до сих пор в ушах раздавались, и ослепительный свет глаза слезил, и даже нога побаливала -- та, за которую меня Триглав ухватил... -- Упрямица... -- проворчал за спиной Ядун. Вот клещ -- вцепился, не отстает! -- Без меня -- пропадешь, -- бубнил уж в который раз. -- Глупая девка... Да сговорились они, что ли?! Пустодомка, что в Ладоге ночью бродила, тоже меня все глупой и упрямой кликала. А какое ж в том упрямство, что жить хочется, да не в одиночестве, а с мужем милым и с друзьями добрыми... Всем бы такими упрямцами быть! Припомнились болотники, защемило сердце, ноги веселее замесили вязкий снег. Как они там? Обнаружили пропажу, не поссорились иль уже друг на друга зверьми глядят? Эрик горяч, вспылить может, глупостей натворить... И все из-за меня! Спешить надо... Должно быть, недалече уже... Вот заверну за ольховник и увижу высокие стены городища. И точно -- увидела, только не то, что ожидала. Стоял на реке городище большой, красивый -- да не Новый Город. Не скалились абламами стены, не свешивались с них могучие каты, и драккар Олегов, будто новенький, гладким боком поблескивал... А с ним рядом расшива, коей я, как ни старалась, а припомнить не могла. -- Шамахан... -- прошипел Ядун. -- Что? Он поднял сухую руку, гордо указал на городище: -- Шамахан. -- Что болтаешь? Сколь живу, а про такой не слышала! -- Глупая девка! -- Ядун нахохлился, точь-в-точь воробей на морозе. -- Кромка это, сколь раз тебе говорить! Какой с сумасшедшего спрос? А городище и впрямь незнакомым казался -- диковинным. Я такого не знала... И стоял он там, где раньше Новый Город был. Я на бережку этом крутом не раз сиживала, все его извилины да изгибы помнила... Что за наваждение?! С высокого берега скатился лыжник, побежал, оставляя за собой ровные, вмятые в снег полосы. Нет, не обмануть меня Ядуну -- человек бежал навстречу -- не кромешник! И лицо у него было молодое, веселое, раскрасневшееся от мороза и ветра. -- Денек добрый, путники! -- вежливо улыбнулся он, поравнявшись с нами, а потом, вглядевшись в Ядуна, язвительно засмеялся: -- Не узнал тебя, Бессмертный! Долго жить будешь... Шутник! Ядун на Бессмертного и вовсе не походил, скорей на птицу драную, недаром обиделся: -- Не долго -- вечно! Тот пожал плечами, собрался было уйти. -- Погоди, -- остановила я его. -- Подскажи, добрый молодец, в какую сторону к Новогороду идти. Заплутали мы... -- К Новогороду? -- Он удивился, вскинул ровные густые брови. -- Не ведаю о таком... Как -- не ведаю? О Новом Городе даже в дальних северных странах наслышаны! Хоть и кличут по-своему -- Хольмгардом, а знают! Блажной, что ли, этот охотник? -- Да ты не горюй. -- Он поправил лук за спиной, блеснул белозубой дружелюбной улыбкой. -- Ступай в городище, у Княгини спроси. Она из Волхов, ей все ведомо! Какая Княгиня? Какие волхи? Одного лишь я волха знала -- Чужака, а про других говорили, будто давно уж их на земле не видели, только родичи их дальние, волхвы, остались... Нет, не по нраву был мне этот парень! Странный городище, и люди в нем странные. В такой идти, что на заклание, -- безумцам в руки себя отдавать... Темный силуэт охотника растворился вдали, стерся за белой дымкой. Ядун посмотрел на меня: -- Все не веришь? Что вы за люди?! В миру во все верите, хоть и видеть не доводится, а едва ступите на кромку -- веры словно и не бывало! Говорю тебе -- Шамахан это, и княжит в нем волханка. -- Скажи еще, что с нами Леший разговаривал! -- огрызнулась я. Не со зла огрызнулась, больше со страху, что поверю Ядуну, подамся на хитрый обман, который понять не в силах... -- Не Леший. -- Ядун устало поморщился. -- Ведогон. Только чей -- не разобрал. Верно, старый знакомец -- шибко вольно болтает... А если это правда? Если городище зовется Шамаханом, а человек, что нас встретил, -- ведогоном, духом людским? Нет, невозможно это! Просто пока я под шкурами в волокуше лежала, верно, не полдня прошло, а поболее, и утянули меня Темные невесть куда... В глушь... Может, колдовской силой утянули. Чужак же болотников на Змее через воду перенес... Выходит, далече Новый Город, и любый мой далече... А коли так -- войду в этот Шамахан, переночую -- люди везде люди, голодного и замерзшего не погонят, а завтра поутру вновь в путь соберусь. Мне сдаваться нельзя -- ищут меня, ждут... Я Ядуна звать не стала -- сама пошла к стенам городища, по колено утопая в снегу и проклиная свою несчастную долю. -- Погоди! -- Жрец догнал меня. -- В Шамахане свои порядки -- сделаешь что не так, набросятся ведогоны -- в клочья разорвут. -- А тебе-то что за печаль? Гудение в голове не проходило, наоборот, от сумятицы и неразберихи громче стало. Хотелось остаться одной, поразмыслить над всем как следует. Мешал Ядун, путался под ногами. -- Мне велено тебя целой-невредимой к Триглаву отвесть. -- Он вскинул голову, уткнулся в меня жгучими глазами. -- Я своему богу мертвечину и падаль не поставляю! Сберегаю тебя, дуру! -- Вот и сберегай, а не болтай попусту! Ядун выкатил глаза -- чуть не сжег ими, а все-таки сдержался, спрятал злой взгляд, двинулся вперед меня. Пусть считает, будто уберечь меня должен. Он из тех безумцев, что, умирая, долг свой исполнят, а мне в незнакомом месте защита ох как нужна! Да и шагать сквозь сугробы за ним легче -- прокладывает путь, приминает рыхлый глубокий снег. Я его болтовне о кромке и духах не верила, а все-таки в Шамахан вошла с опаской -- кто знает, что за чудеса нам судьба уготовила? Ладно, коли те чудеса добром обернутся, а ежели нет? Только страшилась я зря. Стояли в городище избы -- точь-в-точь Новоградские, и люди по своим делам точно так же спешили, и даже одеждой на словен походили. Показалось все дурным сном. Вот остановится сейчас предо мной какой-нибудь знакомец, спросит: -- Где пропадала, красавица? Муж твой уж все ноги сбил, тебя разыскивая. -- И спадет пелена с глаз, очнусь от наваждения... Мимо, покачивая на плечах тяжелое коромысло, прошла молодуха, смерила Ядуна недобрым взглядом: -- Чего припожаловал, Бессмертный? Кого на сей раз привел? Коровью Смерть или другую какую болезнь неведомую? Меня передернуло. Хуже нет, когда посчитают, будто ты Коровью Смерть несешь. У нас с такими бабами просто поступали -- вязали да забивали насмерть, а то и сжечь живьем могли, чтоб уж наверняка истребить порчу. Хоть и жестоко это, а иначе никак с дурной болезнью не совладаешь. Земляной люд понять можно -- они скотину поперед себя почитают, сами голодать будут, а Буренушку свою напоят-накормят. Она им -- спасение и от холода, и от смерти голодной. Потому и бьют Коровью Смерть люто -- без жалости. -- Негоже этак гостей привечать, -- отозвалась я в спину неприветливой бабе. -- Мне гости не надобны, -- не осталась в долгу она. -- Особливо те, что с Ядуном ходят. И пошла дальше, покачивая полными бедрами. Даже через зипун было видать -- добрая баба, мягкая, не мне, костлявой, чета. Не мудрено, что такая меня за мор посчитала, -- я с ней рядом, что кость обглоданная возле окорока... Пока я на нее заглядывалась, Ядун уже ухватил за локоток спешащего куда-то веснушчатого парнишку: -- Как звать-то тебя, богатырь? Тот расцвел -- лестно внимание незнакомца, выкатил вперед худосочную грудь: -- Лагода. -- Скажи, Лагода, Князь-то не в отлучке? Парнишка понял -- не для того остановили, чтоб его стать похвалить, а для того, чтобы о Князе вызнать, заспешил, выдергивая рукав громадной, видать, отцовской шубы: -- Князя у нас отродясь не было, а Княгиня у себя... Ядун выпустил мальчишку, потер руки, оборачиваясь ко мне: -- Князь ихний, когда понял, что меняется, ушел в леса, где и место волху, а Княгиню власть и богатство пленили, лебединые крылья подрезали. Может, и хотела бы она теперь взлететь, из золоченой клети вырваться, да не в силах... Поздно уж... Мерзок он был, так мерзок, что я не удержалась: -- Без тебя, небось, не обошлось? Он захихикал, показывая острые, точно у зверя, зубы. Мне его смех не понравился, оборвала: -- Так ты потому о Князе выспрашивал, что старика-волха боишься? Боишься -- вернется и за жену отомстит? Его улыбка пропала, глаза превратились в острые ножи: -- Никого я не боюсь! Я -- Бессмертный. Я по виду поняла -- начну спорить, забудет о Триглаве и глаза выцарапает. Ну и ляд с ним. Пусть хоть кем себя числит, только мне посреди дороги стоять и путь прохожим загораживать надоело. Завтра снова идти, а покуда за золотые кольца, что у меня в ушах висят, хорошо бы одежду выменять с лыжами... Далеко на своих ногах в драном зипунке не уйдешь, а идти долго придется, коли здесь никто о Новом Городе и слыхом не слыхивал. -- Экий цвет на морозе чахнет! -- Вывернулся откуда-то из-под руки маленький узколицый мужичонка в добротном зипуне. -- Издалека ли? Коли издалека -- сделайте милость, отдохните в моей избе... Вовремя он вылез... У меня уж от холода кожа в щетинистую звериную шкуру оборачиваться начала... -- Не признал тебя, хозяин. -- Мужичок заглянул в лицо Ядуну, склонился. -- Будь ласков, загляни ко мне, еды-питья отведай. Хозяин? Слуга Ядуна? Не похож он на Темного... -- Ведогон он! -- Ядун чуть не зарычал на меня. И как догадался, о чем думаю? -- Ведогон! Ладно, коли хозяин меня беречь взялся, так у слуги в избе мне ничто не грозит. Мужичонка меня, словно боярыню, обхаживал -- накинул на плечи свой зипун взамен моего, рваного, через сугробы чуть не на руках нес, но чем больше он выслуживался, тем отвратней казался. Уговаривала себя, мол, от доброты душевной мужичок старается, но нехорошее чувство не проходило -- грызло душу... Даже сытная еда и появление доброй на вид бабы -- то ли жены, то ли сестры мужичка -- меня не успокоили. Так и заснула со злобой в сердце... Разбудили меня тихие голоса, такие тихие, что сразу ясно стало -- не для моих ушей разговор предназначен. Потому я и с места не двинулась, затаила дыхание, вслушиваясь. -- Куда путь держишь, хозяин? -- спрашивал мужичонка. Я его за глаза Прыщом окрестила -- уж больно схож был. -- Может, помощь нужна? -- Да мне без разницы, куда идти... -- Ядун постучал по столу пальцами. Казалось, нет на них плоти -- таким костяным был звук. -- Девка-дура еще не понимает, где очутилась. Будет свой Новоград искать -- навидается, намается средь кромешников, сама с кромки запросится. А путь ей один -- к Триглаву. Она уже выбор сделала -- никто иной ее не возьмет. Врет Ядун? Зачем теперь-то врать, туман наводить -- ведь думает, сплю я... Неужто слугу своего дурачит? Хотя как его одурачишь -- он здесь отродясь живет... -- А коли волх, тот, что Магуре тебя убить обещал, явится? Чужак. О Чужаке речь! Он жрице Магуровой что-то обещал... Та еще его поторапливала... -- Не явится. Связанный он, из мира не вырвется, а развязать его лишь ньяр может. Волх и ньяр! Ха-ха-ха! -- Он сухо рассмеялся. -- Эти двое, едва увидят друг друга, за мечи хватятся. -- А если? -- настаивал Прыщ. -- А если и явится он, то умереть не хуже тебя сможет, а я -- бессмертен. Воцарилось долгое молчание. Я уж все передумать успела да задремывать начала, как Прыщ вновь забормотал: -- А верно ли, хозяин, что ты Морену обидел? Ядун молчал, только пальцы звонко отстукивали: -- Да, да, да... -- Худо это, хозяин, -- несмело произнес мужичок. -- Сам знаю! -- отрезал Ядун. -- Но сделанного не воротишь. Не достать ей меня! -- И то верно, хозяин, и то верно... -- подобострастно зашептал Прыщ. Вот слизняк! Небось, захоти Ядун его жизни лишить, -- с колен не поднялся бы, так и помер, как скотина под ножом, да еще и горло бы сам подставил! Куда ж это попала я, где все Ядуна знают, и то ему в ноги кланяются, то в лицо плюют безбоязненно? Не встречала я пока еще таких людей, чтоб, как эти, -- открыто и о любви, и о ненависти своей говорили. Люди горькие слова обычно внутри держат, а сладкую лесть наружу выносят... Ведогоны? Может, так племя какое неведомое зовется? Только где живет это племя, как далече от моего Новограда? Как отсюда дорогу до родимой землицы сыскать? Может, бабу спросить, коя на полатях раскинулась и сопит на всю избу? Так не скажет ведь... Ядун с мужиком смолкли, дверь скрипнула, выпустила кого-то на двор. Я осторожно высунула голову из-под теплых шкур, открыла один глаз. Ядуна за столом не было, лишь услужливый хозяин тихо сопел, положив голову на дубовую крышку стола. Заснул? Вот удача! Я тихонько поднялась, прокралась к храпящей толстухе, ткнула ее кулаком в бок. -- А?! Что?! -- всполошилась она. Глаза вылупила, словно плошки, исподница на одно плечо съехала, волосы повисли по щекам неубранными клочьями... Я быстро положила на слюнявые пухлые губы ладонь, с отвращением почуяла горячее влажное дыхание. Преодолевая неприязнь и силясь не чуять приторный запах давно не мытого тела, склонилась, к ее уху, зашептала: -- Рот закрой да не ори, коли жить хочешь! Тетка оказалась умненькой, замолкла. Я, по-прежнему зажимая ей рот и на мужика за столом поглядывая -- а вдруг проснется от возни нашей мышиной, -- продолжила: -- Сейчас скажешь мне тихо и без утайки, где я и как отсель да Нового Города дойти. Баба согласно закивала нечесаной головой. Испугалась... Ну, была не была! Я отпустила ладонь. Дикий визг сотряс стены. Мужик из-за стола вылетел, словно каленая стрела из лука, упал мне на спину. Я шатнулась, ослабила хватку. Толстуха вывернулась из моих рук, навалилась сверху, вмяла меня в полати. Смрадный запах проник в ноздри, толстые пальцы сомкнулись на горле. -- Удушить хотела, тварь! -- брызжа слюной вопила баба. -- Сама сдохнешь! Пальцы сдавили мое горло. Боль разрывала его на части, воздуха не хватало... Заплясали перед глазами солнечные блики... Надо же, я еще не видела здесь солнца... Перед смертью погляжу... Эрик!!! В радужном круговороте заметила, как силится мужичок оторвать от меня пухлые бабьи руки, как она, небрежно поводя плечами, стряхивает его. Даже смешно стало, а затем забилось все тело в судорогах, задергалось в отчаянном желании выжить... Я поджала ноги, двинула ими в жирный, придавивший, ломающий кости живот. Баба даже не охнула. Нависала по-прежнему надо мной озверелым лицом, сжимала шею руками... -- Пошла прочь! -- громыхнул в ушах знакомый голос. Ядун... Спасет... Бессмертный легко подхватил толстуху за бока, сдернул с меня. Она уперлась, не расцепила руки, потянула меня за собой. Боль уже не рвала -- жгла огнем... Ядун размахнулся, наотмашь стукнул толстуху по лицу. Щеки бабы дрогнули, пальцы ослабили хватку... "У простого человека такой силы быть не может", -- подумалось вдруг. -- Дрянь! -- Ядун съездил бабу еще раз, уже по другой щеке. Голова ее мотнулась, повисла на грудь, руки обмякли, тело безвольно поползло на пол... Убил? Одним ударом убил?! Я неверяще смотрела на Ядуна. -- Спать! -- велел он. -- Живо! Мне расхотелось ему перечить, да и смелости, той, что была раньше, я уже не чуяла. Узрела, на что жрец способен... С одного удара этакую тушу завалить... Коли хочу Эрика дождаться, не стоит терпение Ядуна испытывать. Я быстро прошлепала босыми ногами в свой угол, юркнула обратно под шкуры. -- А ты на что здесь сидел? -- перекинулся Ядун на мужичка. -- Иль не знаешь, какова Жмара ночью? А коли покалечила бы она жертву, Триглаву обещанную? Жмара? Звали так домовых, которые по ночам на человека наваливались и давили его до синяков на теле. Неужто баба эта -- Жмара? По хватке похожа... Я покосилась на недвижное тело на полу. Оно расплылось, обмякло, голова свесилась на грудь, скрыла лицо... Баба как баба. Чушь это все... -- Да я... Да она... -- оправдывался мужичок. Ядун махнул рукой: -- Убери здесь и смотри, гостью пальцем не тронь. В моей она власти, я ее и наказывать буду. Наказывать? Как меня еще наказать можно и за что? За то, что домой хочу? За то, что горько и одиноко мне в неведомой земле, где люди -- не люди, а за спиной взамен дружеских рук костлявые длани Ядуна? Где Эрик мой? Где Олег? Беляна? Неужто не увидеть мне вас более, слова доброго не сказать? Ой горе, горюшко... Я сдавилась в комочек, зарылась с головой в темноту -- тут наконец и пожалела себя -- разлилась слезами. Хоть они-то были настоящими, сбегали по щекам теми же горячими каплями, что всегда облегчали заплутавшую, одинокую душу. СЛАВЕН Все здесь казалось необычным. Высились истуканами те же ели с когтистыми, до земли, лапами и поросшими седым мхом стволами, те же лесные шумы раздавались в густом воздухе, запахи звериные были те же, а все-таки отчего-то не по себе было. Казалось, притаился рядом кто-то невидимый и вглядывается в утомленных дорогой пришельцев. Нечасто я Волхский лес вспоминал, не ожидал, что доведется вновь в него воротиться, да с Чужаком вместе... Он еще в Ладоге предупредил: -- Отправимся в Волхский лес -- лишь там пути проложены, мне ведомые... -- Какие пути? -- наивно заинтересовался Бегун. Волх даже не взглянул на него -- собирался, укладывал в суму разные мелочи. -- Как мы на кромку-то попадем? -- не унимался певун. Мне и самому интересно было -- чем же нас волх на этот раз очарует, чтобы нежить привиделась? -- Да просто. -- Чужак накинул на верх мешка веревку, стянул тугим узлом, шепнул что-то невразумительное, видать, заговор от вора лихого. -- Перекинетесь через двенадцать ножей, в землю воткнутых, и все. Я чуть не засмеялся -- вспомнил, как однажды, мальчишкой еще, обидел меня отец неласковым словом. Я тогда своего дружка Егожу чуть в топь не затащил -- хотел до Болотной Хозяйки добраться и силой с ней померяться. Глупый был, несмышленый, и отец тогда здорово осерчал. "Ты трус! -- приговаривал, охаживая прутом. -- В одиночку идти испугался! О друге не подумал -- о себе позаботился. Вот тебе, чтоб впредь сперва о других думал, а лишь потом о себе!" До того проступка он руки на меня не поднимал, разве для острастки. Никто меня тогда не пожалел, а матери, что всегда добрым словом согревала, не было уже -- разозлился я на весь свет, вот и решился старинным дедовским способом в серого волка иль другого какого оборотня перекинуться. Давно это было... Обиженный, безутешный, выкрал я у отца все ножи, что в избе хранились, ушел подальше от печища, ткнул их ровной грядой в землю, глаза закрыл, да и кувыркнулся через них. Думал -- все! Очнусь, а вместо рук своих человеческих увижу лапы волчьи... Страшно стало -- что натворил сдуру?! А потом решился -- глаза разлепил, еле скосил их, на руки глянул... Руки руками и остались... Я еще раз тогда через ножи прыгнул -- проверить, а потом понял: болтовня все это -- о ножах и заговорах на оборотничество! Я это еще мальцом понял, а Чужак меня сейчас в обратном уверить хотел! -- Что смотришь волком, ведогон? -- поймал он мой взгляд. Повадился же ведогоном величать! Словно не было у меня имени... -- Кидался я уж через ножи, -- честно ответил я. -- Толку с этого -- что с козла молока. Чужак ухмыльнулся: -- Кидался, да не там, не через те и не вовремя. Ладно, пусть верит во что хочет. Я силы его умалять не стану -- волх, хоть и спятивши слегка, а все-таки чародей. Да и ньяра злить не стоит -- коли решит, что водит его Чужак за нос, долго ждать не станет -- за меч хватится... Ножи так ножи... А болотники волху поверили, примолкли и всю дорогу расспросами донимали, мол, что чувствуешь, когда зверем становишься, и как обратно из зверя человеком сделаться. Чужак неохотно, а отвечал. Я едва смех сдерживал, его ответы слушая. Ловко волх выкручивался -- самому Ролло этакой гладкой лжи не выдумать! -- Не обязательно, -- говорил, -- на кромке зверем станешь. Есть там три времени, в кои облик человеческий еще силу имеет. Первое время -- слияние. Это когда входишь на кромку. Второе -- срединное, когда дело, за каким пришел, с ведогоном в единое слившись, вершишь, и третье -- когда уходить надо. -- А если не уйдешь? -- спрашивал Бегун, внимая волху, словно мальчишка, страшную сказку услышавший. -- После третьего времени ведогон над человеком верх берет, тогда уж от него не избавишься... -- важно завершал речь волх. И при этом на меня косился, будто недоговаривал нечто важное. Знал я -- считает он меня ведогоном, над человеком верх взявшим, да обиды на него не было -- не те уж мои годы, чтоб по пустякам кулаками махать... Правда, раз ввязался в спор: -- Коли я -- ведогон, то как же я с кромки сошел? Ты говоришь -- третье время уж никого не выпускает. -- Верно. -- Чужак кивнул. -- Да только -- что любой кромешник против богов? Боги тебя обратно выпустили, видать, умолил их кто-то, жизнь свою за тебя отдал. Спорили мы под вечер, когда все уж спали давно. Мне после Валланда ночами плохо спалось, а волх когда спал -- вовсе неведомо, вот и сидели мы возле огня, болтали о пустом. Луна на снегу серебром дорогу вычеркивала, и показалось вдруг, будто рассыпались по снежной простыне русые девичьи волосы и шепнул, едва слышно, лес: "Ия..." Я тогда чуть не поверил Чужаковым россказням, хорошо -- хрюкнул во сне Медведь, переворачиваясь на другой бок, прогнал наваждение. Зато подозрения пришли. Немногим я доверял, а на Чужаковы добрые помыслы и вовсе не полагался. Волх по доброте душевной никому помогать не стал бы -- ни друзьям, ни врагам, да и разницы меж ними он не разбирал. Не из дружеского участия он с нами пошел... Я на спящих покосился. Дышали они ровно, веками не дергали -- крепок оказался сон подлунный... -- Спросить что хочешь? -- заметил мое волнение Чужак. -- Спрашивай, спят они. -- Я тебя не первый день знаю, -- зашел я издалека. Чужак поморщился. Ясно -- не любит долгие смутные речи слушать, сам лишь болтать их горазд. Я хмыкнул, спросил коротко: -- Почему ты с нами? -- По дороге нам. Я вам помогу, вы -- мне... Это больше на правду походило, чем его дружеское сочувствие и бескорыстная помощь. -- Чем же мы тебе помочь можем? -- Там поглядим, -- уклончиво ответил он. Хитрый зверь, матерый... Слава богам, нет у него тяги к власти, а то Рюрик и не заметил бы, как собственную избу подпалил вместе с челядью... -- Про тебя так тоже думать будут, а того, кто тебе правой рукой станет, деревьями на четыре стороны разорвут, будто вора, -- неожиданно сказал он. -- Только ты того не узришь, вернешься в то время назад на кромку. Выйдет срок твоему человечьему телу... Шепчу я, что ли, вслух иль губами шевелю, когда думаю? Уж который раз он мои мысли ловит, на незаданные вопросы ответ дает... Я вернулся к прежнему разговору: -- А коли разойдутся наши пути? Он пожал плечами, звякнул золотыми змеями на руках: -- Вряд ли. Всем нам Ядун нужен. Мне -- по воле Магуровой, вам -- из-за Вассы... Один человек двумя путями не ходит... -- Зачем Васса к Ядуну пошла? Неужто на болотников жаловаться? -- удивился я. -- Не к нему она шла, да к нему попала. Проклятый волх! Что ни слово -- то загадка. Попробуй пойми его! Я отвернулся от костра, лег спать. Коли собеседник шибко умен, при нем лучше помалкивать... А на другой день мы в Волхский лес вошли. Чужак, прежде чем под его сень ступить, яркий рыжий волос из котомки вынул, поднял его к солнцу на ладони, попросил: -- Ветры буйные, длиннобородые крестовые да быстрые дорожные, жгучие северные да ласковые южные, злые заморские да знакомцы родимые, дотянитесь до моей руки, утрите мою ладонь, отнесите сей подарочек той, что пред кромкой сидит, вход сторожит! Отоприте семь засовов, отпустите красну девицу, а после жеребцом по лугам пронеситесь, о последнем волхе потризнуйте... Сильный порыв ветра ударил меня в спину, промчался по верхушкам деревьев, сорвал с руки Чужака золотую искру. Болотники дружно ахнули. Мне тоже не по себе стало -- это ж надо было волху так вовремя заговор свой сказать! Или ветры его и впрямь услышали? Быть такого не могло... Ролло бы сейчас от души над моим вытянутым лицом посмеялся! Волх себе не изменил. Коли начал чудить, то уж не сразу кончит... Рванулся за волоском в чащу. Эрик от него лишь на полшага отстал, да и болотники заспешили, а я не очень торопился. В лесу ветер не погуляет -- далеко бежать не придется, по голосам своих сыщу... Как я думал, так и вышло. Волосок бросило под орешник -- и ста шагов не вышло. -- Здесь. -- Чужак уселся на снег, развязал мешок. Странно было смотреть на него -- чудилось, будто волх сам верил в то, что творил. А уж наши мужики точно верили. Вылупились на Чужака. Каждый нож, из котомки вынутый, ошалелыми глазами провожали. Лес кругом стоял таинственный. Я припомнил Лешачиху... Интересно, где она сейчас гуляет, кого запугивает? Помнит ли нас, болотников неведомых? Чужак разложил перед собой ножи, вздохнул глубоко и, склоняясь к каждому поочередно, начал заговор нашептывать и втыкать их в землю. Ровненько, словно густой гребешок для Лешего из них сделать хотел. Я вслушался. Первый брат -- замок отомкнет. Второй брат -- узду оборвет. Третий брат -- сторожа заговорит. Четвертый брат -- ворота отворит. Пятый брат -- на вороп пойдет. Шестой брат -- за собой позовет. Седьмой брат -- от бед оградит, Восьмой брат -- просвет углядит. Девятый брат -- на кромку взойдет. Десятый брат -- за ним проведет. Срединный брат -- глаза замутит. Дюжинный -- назад воротит! Уже двенадцать ножей было воткнуто, а один все еще лежал у ног Чужака. Волх поднял его, аккуратно воткнул в один ряд с остальными и прикрыл сверху еловой веткой: -- А тебе, предатель, в дому сидеть, в дому сидеть, на дорогу глядеть! Едва он договорил -- смолк лес. Такой тишины мне отродясь слышать не доводилось. Охотники заозирались испуганно, а Эрик даже за меч схватился. -- Это он меня провожает... -- Чужак встал, вскинул голову, закричал громко, протяжно: -- Прощай, лес родимый! Не поминай лихом! Тишина зазвенела, зазвучала голосами. Зашелестел ветер по верхам деревьев, послышался в отдалении сторожкий шаг незнакомого зверя, задолдонила о своем зигзица -- ку-ку, ку-ку... -- Вот и все... -- Чужак сел, обхватил голову руками, уронил ее на колени. -- Все... -- Неужто теперь никогда вернуться не сможешь? -- пожалел его Бегун. -- Может, и не ходить тебе на эту... В общем... Как ее... -- Кромку, -- услужливо подсказал Медведь. Волх поднял на них глаза, радужные всполохи пробежали по лицам, озарили их ярким светом. -- Чужой я здесь... Словно и не был... Если притворялся он, то так мастерски, что даже я ему поверил. Ненадолго, правда, но поверил... Медведь, неуклюже переминаясь с ноги на ногу, спросил: -- А что теперь-то делать? Прыгать через эти ножи, что ли? -- Нет, братец, меж ними проползать! -- Лис шутить не перестал, а по глазам видно было -- трусил. Зверя никакого не боялся, самого волха приструнить смог, а перед неведомой судьбой трусил. От страха и шутил... -- Перешагнуть просто... -- Волх взглянул на небо. Оно уже розовело -- клонился день к вечеру, терял краски. -- Как тень от предателя с братьями поравняется, так и перешагивай... -- Какого предателя? Какими братьями? -- не понял Эрик. Они с волхом редко говорили -- не сразу вековая вражда забывается, но все же не было меж ними былой ненависти. Вот и теперь ньяр спрашивал доверчиво, дружески. Чужак с ответом не задержался: -- Тринадцатый нож, под елью воткнутый, -- предатель. Едва мы перекинемся, он веткой прикроется, а как третье время выйдет -- вовсе из земли вылезет. -- Почему? -- Предатель он. Вырвется из земли, закроет нам обратный путь. Кто через тринадцать братьев перекидывался, тот через тринадцать и обратно ворочаться должен. А ежели сей нож злой человек отыщет да в прежнюю лунку воткнет, будет он над нами могучую власть иметь... Потому и скрываю его под елочкой, чтоб не полонил никто... Тонкая тень от ножа-предателя медленно ползла к рукоятям горделиво выстроившихся в рядок ножей-братьев. Стала она тонкой полоской... Вот чуть подвинулась... Вот еще чуть... Вот уж почти сравнялась с ними... Медведь вздохнул, закрыл глаза. Я их тоже закрывал, когда мальчишкой перекинуться пробовал, а теперь все хотел видеть... Все... -- Пора! -- Волх зацепил ньяра за руку, рванул за собой. Эрик, уж на что вертким уродился, а от неожиданности кубарем перевалился через ножи следом за Чужаком. У меня вдруг помутилось в глазах, ноги сами потянули к заветной черте. Толкнул кого-то, переступил... Солнце ударило по зрачкам закатным бликом, ослепило, покрыло весь мир ярким белым светом. Боль пронзила бок, вывела из забытья. Почуял -- падаю... -- Прости, Олег! -- Медведь, стоя надо мной, протягивал руку, хотел помочь подняться. -- Не со зла я тебя ринул. Сам не знаю, как вышло. Уж больно ножи близко воткнуты -- не переступить, чтоб никого не задеть! -- Ладно тебе... -- Я ухватился за протянутую руку, огляделся, поднявшись. Все было по-прежнему -- и орешник тот же, и ели те же, только стояли мы теперь с другой стороны от ножей. Как-то теперь Чужак все объяснит? Неужели наши своим глазам меньше поверят, чем его объяснениям? Лис сообразил первым, завертел головой, расширил глаза: -- Где же твоя кромка, волх? -- Вот она. -- Чужак развел руки в стороны, словно охватывая лес. -- Не считай нас дурнями! -- Лис встряхнулся, еще раз осмотрелся и даже ветку еловую потер в руках. -- Никакая это не кромка, а прежний Волхский лес. Вон и волосок лежит, что ты на ветер кидал. Он указал рукой на орешник. Голый ствол жалобно, будто виноватясь, смотрел на нас гладкими ветками. А волоска не было! -- Ветер унес, -- быстро поправился Лис, углядев свою промашку. -- Зато елка елкой пахнет, и зигзица по-прежнему кукует, а не петухом квохчет... -- А ты чего ждал? -- невозмутимо спросил Чужак. -- Я?! -- Лис возмутился, двинулся к нему. -- Я верил тебе! Силе твоей верил! Пора было вмешаться... Обманул волх или просто душу потешил, обдурив мужиков наших доверчивых, а все-таки он многое знал. Коли пообещал Вассу сыскать -- сыщет, а уж где, то не наша забота. Не следует Лису петушиный норов показывать -- лучше вид сделать, будто верит волху. И тому лестно, и нам пользы больше... Мне едва удалось Лису все втолковать незаметно. Остальные и без объяснений со странностями Чужака смирились. Бегун лишь вздохнул тяжко, а Медведь, похоже, и вправду верил, будто на кромку перешел... Ньяр? А что о нем говорить -- он никогда волха разумным не считал... Я не сам опасность заметил -- подсказало что-то невидимое, развернуло лицом к орешнику. Куст шевельнулся едва-едва, выпустил из-за ветвей высокую узкогрудую женщину. Зипун на ней провисал, словно на пугале, ладные лыжи, казалось, вовсе снег не приминали... Она увидела нас, остановилась, поправила на голове шапку с лисьей опушкой. Из-под густого меха глянули настороженные черные глаза: -- Вы кто такие будете? А она-то кто такая и почему в одиночку по лесу бродит? Охотница иль заплутала, от ватаги отбилась? Я краем глаза зацепил ножи... Что же она о нас подумать может?! Еще решит, будто к оборотням попала. Исполох к дурным мыслям подбивает... Эвон какая у нее коса острая за спиной торчит да лук -- не всякому мужику его согнуть под силу. Испугается и сгоряча начнет сечь всех, кто под руку попадется. Бабья сила, конечно, невелика, но с перепугу может и поранить... Я незаметно потянулся к поясу. Девка углядела, дернула одной рукой косу из-за спины. Охотница! Такой сноровке и Эрик бы позавидовал -- я еще меча не коснулся, а она уже ощерилась оружием, закружила возле нас, намечая жертву. Чужак наклонился, подхватил с земли суковатую палку, швырнул ее в незнакомку. Что делает, дурень?! Сам свару начинает! Палка треснулась о лезвие косы, упала в глубокий снег. Девица остановилась. Волх метнулся вперед, поднырнул под лезвие, сорвал с девичьей головы яркую шапку. Девка охнула, по плечам рассыпались темные густые волосы. Мне таких видеть не доводилось -- черные, шелковые, блестящие, точно вороново крыло. -- Как осмелился?! -- выкрикнула девка. -- Не гневись, Ягая. -- Чужак склонился, поднял шапку охотницы, бережно стряхнул с нее снег. -- Да только в шапке ты меня и слушать не станешь -- зарубишь ватажников моих. -- Ватажников?! -- Девица тряхнула головой, расхохоталась грубо. -- Первый раз вижу, чтоб у волха ватажники из ведогонов были! Она что, заранее с Чужаком сговорилась? Ведогоны... -- А мне впервой, что ты входящих, не расспрашивая, рубить хочешь. -- Волх протянул ей шапку. -- Иль бабка твоя забыла -- на кромке всяк сам себе судьбу выбирает? -- Ну, погорячилась... -- согласилась незнакомка. -- Да и спрашивала я -- вы ж не ответили. Так куда путь держите? Кто она? И имя странное -- Ягая... Я от стариков о богине слышал, той, что мертвечиной питалась, так у той похожее имечко было. Ягой звалась... Была она стара и уродлива. Поговаривали даже, будто она Морене родней дальней приходится... Чужак улыбнулся: -- За Ядуном охотимся... -- Так ты тот волх, что Магуре убить его поклялся? -- удивилась девица, натягивая шапку и заправляя под нее свои дивные волосы. -- Сам не ведаешь, за что взялся... Разве по силам тебе Бессмертный? Хотя болтают, будто он с моей бабкой двоюродной поссорился... Может, подсобит она тебе, да только и вдвоем вряд ли до него дотянетесь... -- А нас не двое -- поболее... -- Эти?! -- Девица окатила нас пустым холодным взором, снова засмеялась презрительно. -- Ну-ну... Ступайте, коли так! Однако оказалась девка с норовом. Иной лесная охотница и не могла быть. А все же странно -- откуда взялась она в Волхском лесу и о чем с Чужаком беседу вела... Опять же Ядуна знала... Откуда? Чужак слегка поклонился ей. Охотница развернулась, лихо толкнулась так и не спрятанной косой. Снежный вихрь вылетел из-под лезвия, ударил мне в лицо. Показалось сквозь белую пелену -- скрутилась неведомая девица жгутом, вытянулась в длинную белую змею и скользнула под куст... -- Можем идти теперь, -- облегченно вздохнул Чужак. -- Рассмешили мы ее -- смеха ради пропустила. А обычно, пока не допытается, кого в покровители избираем, -- не пускает. -- Да кто она такая, чтоб распоряжаться здесь?! -- взвился Лис. -- Стражница. -- Чужак поправил лыжи, двинулся вперед. Не хочет иного сказать -- не надо. Сами разберемся. Я скользнул за ним. После Чужака на снегу оставался ровный, глубоко вмятый след, и идти было легко, будто по давно накатанной лыжне. Куда только идти? Я заглянул через плечо волха. Расстилались пред нами ровные сугробы, гладкие, без единого следа... Без следа?! А как же девка?! Я хорошо помнил -- с этой стороны она пришла! Где ее следы?! Чужак споткнулся, пробормотал что-то. Неужто он ничего не выдумывал? Неужто на неведомой кромке мы лыжню ладим?! Расхохотались над моей головой скрипучие старые ели, повеселел унылый клич зигзицы, взвихрился снег под Чужаковой лыжей, плюнул в лицо: -- Волх никогда не врет! Никогда! ВАССА Не встретилась я с Шамаханской Княгиней -- рвалась сыскать Новый Город, спешила домой поскорей воротиться... Едва утро светом забрезжило -- вскочила, начала драную, грязную одежду натягивать. Хорошо хоть подсохла она за ночь... -- Ты, девица, не торопись в свое старье обряжаться. -- Тщедушный хозяин выглянул из-за перегородки, протянул мне красивое добротное платье. -- Попробуй-ка лучше это. Путь-то неблизок... Маленькие глазки преданно смотрели на меня, узкий рот кривился в подобострастной улыбке. Экая мразь... Я опустила глаза, глянула на его руки. Гладкие, холеные, будто не он ночью тяжелое тело Жмары во двор вытаскивал и яму там рыл -- от света белого кровавое дело скрывал. Я всю ночь слушала, как скоблил вилами промерзшую землю, как кряхтел, заталкивая туда руками окоченевший труп. А теперь эти руки мне одежду протягивали... Поморщилась я невольно, но подарок взяла -- голышом не очень-то по морозу походишь, а путь далек и неведом. Одежда была будто по мне сшита, только непривычна немного -- порты теплые, вроде мужских, полотняная рубаха с поясом, а поверх всего яркая густая шуба. Красиво и удобно... -- Соболья! -- похвалил шубу мужичок. -- Сама Княгиня такую надеть не отказалась бы! -- Так Княгиню бы и одевал! -- съязвила я, наслаждаясь мягкими прикосновениями тонкой и легкой ткани. -- Ты для меня поважней Княгини будешь, -- не обиделся он. -- Ты богом выбрана! Жертва... -- Никакая я не жертва! -- Все не веришь? -- Ядун вошел бесшумно, словно тать ночной, скинул с плеча длинный, изукрашенный странной резьбой меч, скосил на меня глаза и одобрительно качнул головой. -- Хороша! За такую и драться не стыдно. Шевельнулась во мне отчаянная надежда -- Эрик! Нашел... -- С кем драться? -- Ас кем доведется, -- беспечно ответил Ядун. -- Ты Же в путь собралась, а дороги на кромке опасные. Ладно коли на Встречника иль Дрожника натолкнешься, а ежели случится с Гнетеей иль Огнеей старшей встретиться? Ты еще человеком пахнешь, а они до этого запаха жуть как охочи -- без боя не отвадишь. Опять он о своем... Кромка... Духи... Я по обычаю поклонилась хозяину -- люб он мне был иль нет, а в избу впустил и добром одарил, не след на участие грубостью отвечать -- и выскользнула наружу. Встретило утро морозцем да туманной дымкой. По дымке и почуяла -- ясным будет день, солнечным. Знать, и путь добрым будет. Я надела лыжи, что возле крыльца стояли -- меня дожидали, и побежала прочь из городища. Даже по сторонам не глядела -- что на чужую жизнь любоваться, когда своя расползается, по швам трещит! Ядун меня лишь на реке догнал, крикнул издали: -- Куда несешься, пути не ведая? -- Домой! -- рыкнула я, наподдав ходу. -- Дура! -- Ядун поравнялся со мной, побежал рядом. -- Нет здесь твоего дома, как не поймешь! Повезло, что зима не сошла и река не вскрылась, а то быть бы тебе гостьей на дне речном средь Русалок да Водянников! Здесь никому не дозволено на реку без должного слова ступать! Хотелось оборвать его, но свежа была в памяти ночная драка и сила, Жмару свалившая, помнилась... Пусть болтает -- под разговор и путь короче становится. -- И какое же слово сказать надо? -- То, что силу над речными и озерными незнатями дает. Тебе его ведать не след. -- Почему? -- Ты -- слитая, тебе с ними не совладать, даже со словом заветным... -- Что значит -- слитая? -- Не ведогон еще и не человек уже... На кромке такие лишь краткое время живут, если не выбирают себе средь богов хозяина. Потом совсем ведогонами становятся... А коли назовешь, кому предназначаешься, -- тут уж владыка твой порешит, кого из тебя гнать и когда. -- А у ведогонов есть хозяева? Ядун покачал головой: -- Они сами себе владыки. Правда, перед смертью указывают, к кому заступить хотят. Куда ведогон заступит, туда и человеку, с коим он повязан, прямой путь... Не думала я, что так интересно будет слушать Ядуновы россказни. Красиво выдумывал, сказочно. Иногда даже казалось -- еще немного, и поверю в кромку да в нежить, на ней живущую, а потом поглядывала на речные высокие берега, чуяла на лице знакомые прикосновения морозца и вспоминала о доме и об Эрике. Одного понять не могла -- как сотворили боги две столь похожие реки? Ядун сказывал, эту Ольхом зовут, а с Мутной она ничем не рознилась. Вот деревья повисли над рекой, вмерзли тонкими ветвями в лед. Точь-в-точь те самые, с которых мы на Меславову ладью напали... Вот поворот, а за ним -- избушка Неулыбина. Я эти места вдоль и поперек истоптала -- не могу ошибиться! Я остановилась, пригляделась получше. Нет, не обманываюсь! Даже лаз в ольховых зарослях, через который за водой шастали, тот же. Неужто дошла?! Я бросилась в ольховник, подлезла под черные голые ветви, устремилась на бугор... Стучало, ошалев от счастья, сердце, колотилось в груди, словно желало поперед меня в родимую избу вбежать да обнять бедную старую горбунью... Птицей я холм перелетела и застыла на нем, глазам не веря. Не было предо мной Неулыбиной избушки. Расстилались ровные поля. А на межах, словно норы зверей неведомых, чернели дыры. Не сразу и признала в них входы в человечье жилье... -- Межевка. Ядун пристроился рядом, потянул меня за руку -- прочь от незнакомого печища. -- Что? -- не поняла я. -- Место так зовется, -- объяснил Ядун -- Межевка. Тебе туда хода нет. Почему нет? Куда захочу, туда и пойду! Нечего мне указывать, чай, не родной батюшка! Ядун хмыкнул, отпустил меня, повернулся, собираясь двинуться обратно. Я за ним не спешила. Жреца не сразу разберешь -- хитер... А что, коли живут в этом печище добрые люди, помогут мне -- дорогу до Новограда подскажут? Может, потому и не хочет Ядун, чтоб я туда ходила? Эх, была не была! Я ухнула, рванулась с холма. Резвые ноги ловко поймали ход, понесли к дырам в земле. Заснеженное поле промчалась быстро, словно на крыльях перелетела, подвернула к первой же норе и не спросясь, пока Ядун не догнал, сорвала лыжи и толкнула хлипкую дверь. Изнутри повеяло горячим ржаным запахом, пахнущей сеном темнотой. Свет от дверей едва освещал клети, топил в сумраке углы и лавки. Куда пойти? Да и есть ли здесь кто? В тишине что-то негромко посапывало... Человек? -- Дома ли хозяева?! -- кликнула я негромко. Темнота не ответила, не дрогнула даже. Если здесь и есть люди, то странные какие-то -- спят средь бела дня... И скотины никакой не видать, и печь не топится... Печь? Не щипало глаза, не тянуло запахом дыма... Я выпрямила руки, двинулась наощупь. Ноги цеплялись за что-то, ступали по мягкому. Сено? Дверь за спиной скрипнула зловеще, напугала, заставила сжаться в комок... В просвете появилась тощая фигура Ядуна. Догнал-таки... А может, оно и к лучшему, что догнал, -- неладное было в этой избе. Я попятилась к выходу. -- Держи!!!! -- Тонкий вопль пронзил тишину, вспыхнул свет, ослепил глаза. Я зажмурилась, застыла на месте. Люди... Напугались, небось, со сна, не разобрав, решили -- тать какой прокрался в темноте. Ничего, объясню все, растолкую... -- Беги! -- Ядун ухватил меня за шубу, рванул на себя. Гладкий мех легко выскользнул из его пальцев, лишь маленькие ворсинки остались, я качнулась, упала лицом в мягкое душистое сено. -- Ведогон! Кто это кричит? Голоса тонкие, писклявые, незнакомые... Я вскинула голову. Лица... Много было лиц, а рознились мало -- все круглые, румяные, в золотых, будто спелая нива, кудряшках. У стариков бороды даже кучерявились... Видать, одна семья... -- Прочь от нее! -- Ядун спрыгнул вниз, загородил меня от испытующих голубых глаз. Чего он за меня испугался? Такие потешные люди... И ростиком -- чуть меня выше... Только бабы у них неказистые -- одна маленькая, толстая, в длинной белой рубахе до пят, а другая страшная старуха -- такой лишь детей пугать... -- Быстрей! -- Ядун протянул мне руку, поднял на ноги. Мучило меня жуткое предчувствие: к людям ли я попала? Не бывает меж людьми такого сходства, да и печи в избе нет, и полати, будто не для людей: не шкурами -- сеном уложены... Мороз потрескивал на крыше, я в шубе мерзла, а эти стояли в простых рубахах до колена да холщовых портах -- и ничего не чуяли... -- Ты, Бессмертный, не лезь! -- выступил из пестрой толпы коренастый босоногий мужичок, видать, старший в роду. -- Тут наша межа -- наш суд. Ты ступай, коли хочешь, а она закон нарушила, на межу заступила. Ее наказать надо. Остальные согласно закивали, загудели одобрительно... -- Она обещана Триглаву. -- Ядун по-прежнему стоял перед маленькими хозяевами, не пускал их ко мне. -- Я ее хранить должен. Отступись, Межевик. Опять имя странное. Жмара, Межевик... Все духи-незнати. Может, приняты в этом краю такие имена? У нас же многие, недолго думая, детей по старшинству, а то и по времени рождения величают. Как бы ни звали мужика, а отступать он не собирался. Набычился, выдвинул вперед кучерявую бороду: -- Моя межа! Тебе отступаться! Его челядь загалдела, двинулась на жреца. Тот меч потянул... Так и передраться недолго из-за пустяка. Подумаешь, на межу заступила... -- Послушайте, -- ввязалась я. -- Я в здешних краях недавно -- ваших законов не знаю. Коли обидела вас чем, то не со злого умысла. Два маленьких голубоглазых паренька прыснули в кулаки, а мужичок ухмыльнулся: -- Да у вас, людей, разве бывает умысел? Живете точно перекати-поле, границ не ведаете... А граница -- всему венец! У нас, людей? А он кем себя считает? Богом, что ли? -- Коли нужна она Триглаву, -- мужик покосился на жреца, фыркнул, увидев меч, -- пускай берет, покуда мы ее не порешили. Ядун ткнул острием меча в сено, рявкнул: -- Не может он ее отсюда взять! Из-за спины толстой бабы выглянул веснушчатый мальчонка, лет пяти от роду, отважно заявил: -- Значит, и болтать не о чем! -- Верно Межевичок сказал... Верно... -- зашептались желтоголовые. -- Порешить ее иль побить так, чтоб навек запомнила, как на чужую межу ходить! Да что с ними всеми? Кем себя возомнили?! Стоят тут, недомерки, судачат о моей судьбе! Вот выйду сейчас, и ничего они мне не сделают. Языком трепать и запугивать все горазды! -- А пошли вы... -- Я махнула рукой, двинулась к двери. -- Стой, где стояла, словно трава врасти! -- выкрикнул Межевичок. Показалось, будто промчался по спелой ниве теплый ветер, загремел налитыми колосьями. Я рванулась к выходу, почуяв в словах мальчишки злое колдовство... Поздно... Ноги налились тяжестью, завязли намертво в густом сене. Мальчишка, глуздырь сопливый, а такую силу имеет? Боги, куда же я попала, что за нелюди в этой избе прижились?! За что меня жизни лишить собираются? За межу? Я зашарила глазами по лицам. Ни тени улыбки... Неужели не шутка это, не розыгрыш? Жизнь, дар бесценный, божественный, из-за межи порушить? Дура я, что Ядуну не поверила, на свою погибель в печище это сунулась! -- Ядун... -- прошептать хотела, но лишь едва шевельнула губами. Действовало заклинание Межевичка, вращивало меня в землю, будто траву, и такой же безголосой делало. -- Не спеши, Межевой. -- Ядун, будто услышал, вытянул меч, перекрыл златоглавым путь. -- Без боя не отдам девку! -- Тут наша межа! Маленькие человечки загалдели разом, перебивая друг друга, тетка с мальчишкой выпрыгнули поперед всех: -- На своей меже мы суд вершим! Ступай отсюда, пока цел, да богу своему прожорливому скажи -- пусть для своих услад иных баб ищет! -- Заткнись! -- Ядун ловко залепил по разгоревшемуся бабьему лицу звонкую плюху. Хорошо не мечом -- свободной ладонью... Меня передернуло -- скор на расправу... Сейчас и эту убьет... Но она лишь охнула, отшатнувшись. -- Как осмелился?! -- взвыл старший. -- А так! -- Я жреца не видела, а чуяла: сверкает глазами, примеривается мечом -- любого убьет, кто ко мне сунется. -- Придержи свою тетку, Межевой, да благодари, что не прибил ее за оскорбление и к Старейшине за правдой не отправился! Мужик попятился, качнул головой. Баба с покрасневшей от удара щекой тихонько завыла, уползая в угол, и даже настырный Межевичок перестал по-щенячьи повизгивать, предвкушая будущую расправу. -- А может, позвать все-таки Полевого? -- задумчиво пробормотал Ядун. -- Что-то он скажет, когда узнает, что на его поле убийство затевается? Нелепость какая-то... Сон дурной... Межевые, Полевые... У нас в Ладоге землепашцы им, будто малым богам, кланялись, веря, что на каждой меже есть Межевик-хозяин. Он межу, словно дом родимый, охраняет -- никого не пускает на нее, а коли забредет кто ненароком -- до смерти замучить может, и не глянет -- человек перед ним иль скотина глупая... А Полевой -- над всем полем хозяин. Ежели у земельного человека с Межевым спор выходит -- надобно Полевому хозяину кланяться, он по совести рассудит... Коли на миг поверить, будто это они и есть, то кто же бабы? Кто еще на поле живет? Память не оставила, подсказала -- Полуденница! Злая Полуденница -- старуха горбатая. Добрая-то -- зимой мала, это летом она велика да светла. Вот почему они днем спали в темноте, под снегом, а едва проснулись -- свет в избу потек! -- Ладно, забирай свою девку! -- неожиданно уступил Межевик. -- Не нужно старейшину звать... -- Иди. -- Ядун легонько толкнул меня к выходу. Межевичок что-то шепнул в кулак, разжал его, сдул слова с ладони. Я попробовала приподнять одну ногу -- получилось. Тяжесть упала с сердца и тут навалилась вновь -- Эрик! Только теперь поняла -- не врал Ядун. Кромка это... Нет здесь Эрика, и Новограда тоже нет... Ядун выпихнул мое ставшее вдруг непослушным тело, сам выпрыгнул наружу, провалившись в снег. -- Бессмертный ублюдок! -- раздался из норы голосок Межевичка и стих, оборванный жесткой родительской рукой. Видимо, опасливая Полуденница зажала ему рот, чтоб не разгневал ненароком недоброго гостя, не заставил к старейшине Полевому за правдой обратиться... Ядун волоком тянул меня обратно к реке -- я даже ног не переставляла... Зачем идти куда-то, коли все одно -- никогда не увидеть мне Эрика, никогда не встретиться с родимой сторонкой... -- Поверила наконец! -- Ядун опустил меня на снег. -- Вовремя. Второй раз тебя зимнее время выручает -- незнати травяные зимой ленивы да сонливы, не до склоки им. Зато посредь лета их и Полевым не напугаешь -- любого, кто на меже задержится, замучают... -- Знаю. -- Я вырвала руку, потерла ушибленный бок. -- Чай, малолеткой сказы слушала... Не просто слушала -- увидеть мечтала ту землю, где живут духи диковинные, а теперь -- увидела, и тоска такая, что помереть лучше... -- Устала? -- Ядун нагнулся участливо. В голосе -- подвох, в глазах -- жгучая ненависть. А ведь это он меня сюда затащил, он обманом из Нового Города утянул! Он во всем виноват! Плеснула ярость в лицо -- не удержалась в малом теле... Я вскочила, бросилась на жреца с кулаками, даже про силу его страшную забыла. -- Гад! -- кричала. -- Змея поганая! На что обрек меня?! На муку вечную средь нежити?! Перехватили меня холодные жесткие руки, прижали к тощей груди: -- Да что ты?! Что ты?! Лишь слово скажи -- отведу тебя в место заветное, а там -- тишина, покой... Это он о боге своем? У Всееда тишина, покой и тьма вечная... Нет уж, я его радовать не стану, пусть хоть на куски режет! К Триглаву -- не пойду! Ядун отшвырнул меня: -- Мучайся, коли хочешь, а все одно -- никогда тебе иного покоя не узнать, кроме как в Триглавовых палатах! -- Неправда! -- Я захлебнулась слезами. -- Эрик отыщет меня! Отыщет! Лада так сказала! -- Тьфу, дура! -- сплюнул Ядун, шлепнулся в снег, утер мокрой рукавицей худое лицо. И меня ноги уж не держали -- упала возле него, утопила горестные всхлипы в коленях. Нельзя мне при нем плакать, нельзя слабину давать... Верить надо Ладе. Да и Чужак обещал Ядуна убить. Он коли обещал -- выполнит! Ждать нужно. Терпеть да ждать... СЛАВЕН Чужак не ведал усталости -- шел по сугробам неутомимо, словно гналось за ним по пятам неумолимое время, хотело стереть его в пыль дорожную, в прах под ногами... Волх многое сказывал о времени. По его словам выходило, будто властно оно даже над богами... -- У времени нет облика, но как заметны его следы на людских лицах, на старых вещах, на земном покрове! Многие ли думают о нем, многие ли кланяются ему? Нет таких... А ведь оно могущественней всего на свете! -- говорил Чужак. Я верил ему. Теперь верил... И про время, коли подумать, он верно толковал. Не в силах были совладать с ним могучие боги. Под его суровой дланью одряхлел старый Род и вознесся громовой Перун, а булгары уж и Перуна забыли, приняли молодого страдающего бога вальхов... Время... Грозный противник -- безжалостный, непобедимый... Пред таким не захочешь, а склонишься. Жаль, не на нашей стороне оно... Я в себе перемен не чуял, но замечал беспокойство в добродушно-ленивом взоре Медведя и неожиданную молчаливость Лиса и понимал -- набирают силу слившиеся с ними невидимые ведогоны, свыкаются с телами человеческими. Даже Эрик менялся, глянешь -- и не поверишь, что когда-то смеяться умел. Объяснял он угрюмость свою тоской-печалью, да не от тоски кричал ночами, не от печали меч из рук не выпускал... -- У тебя душа воина, -- пояснял Чужак. -- Когда придет срединное время и наберет силу ведогон, в тебе сокрытый, станешь непобедим и от снов кровавых избавишься, что сейчас мучают. Твой ведогон жесток, зато всеми горестями земными закален. Ни перед ребенком, ни перед женщиной не дрогнет. Он и тебя заставляет крепчать, чтоб не предал, не сломался в трудный час. Он -- воин... Эрик слушал волха, кивал понуро... Частенько волх ему эти слова повторял, особенно после ночей бессонных, когда ньяр метался в лунном свете, кричал, обезумев, на непонятном языке... А поутру просыпался угрюмым и бледным, как мертвец. Сперва думали -- прикоснулась к ньяру злодейка-лихорадка, а потом понемногу стали волху верить. Да и Эрик не отрицал, что видит сны кровавые, жертвы безвинные, пожары бушующие... -- А я? -- Медведь вылез вперед, навис над Чужаком. -- Мой ведогон каков? Волх засмеялся: -- Каков у медведя ведогон? Конечно, зверь лесной -- медведь! -- А у меня -- лисица, что ли? -- почему-то обиделся Лис. -- Скажи спасибо, что не заяц! -- подцепил его Бегун. В миру эти двое мирно жить не могли, а на кромке и вовсе проходу друг дружке не давали. Разделить бы их да разными путями отправить, а то перегрызутся из-за мелочи, покалечат один другого... Я прихватил разъярившегося Лиса за рукав, оттащил от Бегуна: -- Поцапаетесь -- оба здесь останетесь! Поберегите злобу для иных дел. Они сразу примолкли. С тех пор как вернулся я из Валланда, болотники спорить со мной перестали. Иногда казалось, будто боятся они меня, и тогда сам пугался -- во что же превратился я, в какое чудище облика человечьего, что даже родичи от меня в страхе шарахаются? Один ньяр меня не боялся. Видать, во многом схожи мы оказались -- и раздвоенностью своей, и битвами чужедальними, и смертями многими, тяжким грузом на душе лежащими... -- Жильем пахнет, -- внезапно остановился Лис. Я потянул носом воздух. Слабый, едва различимый сквозь морозную дымку запах тепла защекотал ноздри. Верно, жилье... Только каковы обитатели этого жилья? На кромке людей нет... -- Это заимка Лесного Хозяина, -- обрадовался Чужак, ловко пробираясь под склонившимися от налипшего снега ветками. -- Там и передохнуть, и о Ядуне узнать можно. -- Лесной Хозяин -- Леший? -- Лис нырнул за волхом следом, но не столь удачно. Снежная шапка рухнула на него, всего побелила. Бегун звонко расхохотался, глядя, как, отплевываясь и встряхиваясь по-звериному, Лис избавляется от завалившегося за ворот снега. Опять на ссору нарывается... -- Лесной Хозяин это Лесной Хозяин, -- веско заявил Чужак. -- Беды от него не будет. -- Как скажешь... Я обогнал Лиса, поравнялся с волхом, тихо спросил: -- Как он выглядит, этот Хозяин? Не всполошит людей? Чужак покосился на меня, в синих глазах заплясали радужные огни: -- Ты человеком был, ты его человеком и увидишь... Ньяра побереги -- кромешники его род терпеть не могут. -- Как волхи? Он отвел взгляд, тихо повторил: -- Как волхи... Заимка вывернулась из-за деревьев неожиданно, будто сама нам навстречу вышла. Стояли впритирку три избы, по самую крышу в снег врывшись, пускали сизые клубы теплого домашнего дыма. Чуть ниже, у заснеженного ручья, прилепилась маленькая кособокая банька. К ней змейкой бежала хорошо притоптанная тропка. Чужак, не раздумывая, скользнул к средней избе, сорвал у порога лыжи и, не спрашиваясь, нырнул внутрь. Вот дурной нрав -- не сказал даже, ждать иль следом идти... Сами, мол, догадывайтесь... -- Я есть хочу, -- пожаловался Медведь. Как к жилью -- так его голод пронимает! -- Пошли, -- я толкнул дверь. В темной клети теснился скот. Ухоженный, лощеный... Кого тут только не было -- свиньи, коровы, козы, зайцы какие-то... -- Ворованные, -- пояснил Лис. -- Лешаки часто заплутавший скот в свое хозяйство уводят... -- Ничего не ворованные! -- отозвался из темноты мягкий, чуть шепелявый голосок. -- Мы только отбившихся забираем -- не воруем... Здорово! Войти не успели, как хозяина обидели. Ох уж этот Лис со своим языком болтливым! Я всмотрелся в темноту. В углу возле красивой, в пегих отметинах лошади сидел невысокий человечек в мохнатой шубе с высоким воротом. Его и не разглядеть было -- только посверкивали из темноты глаза да скользили по конской шерсти ловкие руки, заплетали в косички серую гриву... Экий рачительный хозяин -- даже зимой любимца холит! Свет от свечи резанул по уже свыкшимся с темнотой глазам. Мохнатый человечек пискнул, сжался в комок, спасаясь от неярких бликов. Странный какой... -- Милости прошу, гости дорогие! -- сказал кто-то густым, похожим на довольный звериный рык голосом. Что ж, коли приглашают по-доброму, нехорошо хозяев заминкой обижать. Могут решить -- гнушаются гости... Я двинулся на свет. Мыслил клеть в два шага перейти, да оказалась она нежданно большой -- не меньше десяти шагов... Богат Лесной Хозяин, коли в этаких хоромах скотину держит! Я наконец подобрался, рассмотрел говорящего. Стоял передо мной высокий статный старик. Свободная белая рубаха прикрывала его тело до колен, а ниже ярким алым пятном горел шелк портов. Под одеждой угадывалось ловкое, совсем не старческое тело. И голос был не стариковский... Я сдержал недоверие, улыбнулся Лесному Хозяину, но руку на меч все же положил -- было что-то неладное в этом деде... -- Ты, паренек, не балуй, -- сказал он, мягко накрывая крепкой тяжелой ладонью мое плечо. -- Не всегда те, кого уразуметь не можешь, врагами оказываются! Твое счастье, что я стар уже, многое повидал, а то мог бы и зашибить за дурные мысли... -- Брат! Брат, они нашу скотину ворованной обозвали! -- вылез из угла мохнатик. Экая язва! Нет бы смолчать, хоть из уважения к гостям! Хотя, чего отпираться, -- впрямь хозяев ворами обозвали... Я покаянно опустил голову. -- Это я так сказал! -- вывернулся из-за моей спины Лис. -- Остальные плохого и не думали даже! Лесовик пригляделся и вдруг звучно расхохотался: -- Да какая же лиса скот чужой не поругает?! Шутливо подтолкнул мохнатого рукой: -- Ты, братец, со своими лошадьми да курами вовсе свихнулся, коли хочешь от лисицы добрых слов услышать! -- Лисица! -- ахнул тот. -- Куры! Мои куры!!! Он исполошно заверещал, клубком покатился в темноту, туда, где слышалось кудахтанье птиц. -- Проходите. -- Лесной Хозяин подвинулся, отворил двери в другую клеть. -- На брата моего обиды не держите. Он еще ничего -- другие Дворовые куда как привередливей и подозрительней. Людей меньше животины привечают... Зато за скотиной присматривают -- залюбуешься! Толк в ней знают... В горнице тепло было, чисто. На невысокой скамеечке сидел Чужак, грел у печи руки. На нас глянуть не повернулся даже... Зато остальные обитатели во все глаза уставились. Не ожидал я в лесной избушке столько народу встретить. Высокий, худой старик в полотняной рубахе до пят сверлил нас безумными черными глазами, ладный мужичок, с пышной копной рыжих волос, потешно большими ушами и огромными голубыми глазами испытующе всматривался из-за стола, красивая молчаливая девушка с чугунком в руках застыла возле печи, оценивая умным и серьезным взглядом. -- Это Отец Лесной -- мой старший брат. -- Хозяин подвел нас к высокому старцу. Тот склонил в приветствии голову, но с полатей не поднялся. -- Здоровьем он слаб, ни на что не годен. Разве детишек из-под кромки мне на науку приводить... Да и то лишь летом. -- Каких детишек? -- не понял Бегун. -- Обычных... Маленьких... Девчонок, конечно, лучше -- они науку скорей постигают. Хотя хлопотно с ними потом становится -- все замуж выйти норовят. Стонут, плачут, носами хлюпают... В мир отпустишь их, так назад ворочаются -- требуют: "Жениха сыщи". Тут и думаешь -- какого ляда учил на свою голову, пути-дороги с кромки да на кромку указывал? Вот и стираешь у них все знания... А замуж выдавать все же приходится -- коли не выдашь, ни за что лесную науку не позабудут... Так-то... Хозяин поймал недоверчивый взгляд Медведя, удивленно вскинул густые седые брови: -- Неужто о Лесном Отце да о Девках Лесных ни разу не слыхали? Вон, тогда на Полету гляньте -- она у нас с малолетства живет, всему учена, а теперь присушило ее -- углядела прошлым летом у старого дуба паренька-охотника, так покою не дает. Жени, и все тут. Девушка потупилась, залилась румянцем и, поспешно скрывая смущение, понесла чугунок на стол... -- Жаль такую красу да умницу в мир отпускать. -- Хозяин вздохнул. -- А куда денешься? Она, дура, думает, будто ласки да утехи любовные ей слаще лесного знания станут... -- Не думаю, деда, -- неожиданно заявила девка. -- Знаю! -- Все они таковы... Хозяин махнул рукой, повернулся к голубоглазому мужику: -- А его Вострухой кличут -- за слух хороший. Он поступь лиха-несчастья издалека слышит, заранее о бедах упреждает. Дальняя мне родня... Из Домовиков. Хороший паренек, жаль, шибко домашний -- от хозяйства и печи не оторвешь. Они вечно с Полеткой в ссоре -- друг друга за все ругают. -- Я ее за дело ругаю! -- набычился Воструха. -- Готовить не умеет, прибирать не умеет, а за все хватается! -- Я ей все делать велел! -- цыкнул на него Хозяин. -- А ты отдохни пока... Как девку замуж отдам, коли она ничему по хозяйству не учена?! -- Возишься с ней, как с торбой писаной! -- разобиделся Воструха и полез куда-то за печь. Зато девка засияла от счастья, видать, не надеялась, что Хозяин ее сторону примет, пригласила: -- Согрейтесь у нас, гости дорогие, отведайте угощения небогатого... Красивая девка... Умная, ласковая... Повезло тому охотнику, коего она в мужья выбрала... Сам, небось, не ведает -- как повезло. И люд в избушке лесной вовсе не таков подобрался, какой я себе выдумал... А ведь едва услышал от Чужака про Лесного Хозяина -- Лешачиху вспомнил... -- Лешачиха не мне жена, -- угадал он мои мысли. -- Лешаку... Лешаков много, а я им всем -- дед и хозяин. Так меня и кличут -- Дед Белый иль Хозяин Лесной... Медведь, его не слушая, лихо принялся за угощение, а я все по сторонам глазел. Дивно было видеть семейство лесное и знать -- не люди они. Глаза зрили не духов -- мужей да девку, а нутро чуяло нежитей... Да, как бы ни звались -- коли они к нам с добром, так и мы без зла... Чужак за стол так и не сел, остался возле печи в огонь глядеть. Хозяин его не задевал -- знал волхскую натуру, и он к Хозяину с расспросами не лез. Шло все чинно-мирно, но не выдержал Эрик. Едва вкусил пищи -- поднял на Лесовика яркие глаза: -- Благодарствую за угощение. Скажи -- не видал ли где Ядуна с девушкой солнца краше? Хозяин покосился на него, потемнел. Таким и виделся мне в детстве дух Лесной неведомый -- грозным, страшным, с руками-крючьями, глазами-молниями... Молчал бы лучше ньяр, ждал, когда волх сам о деле речь заведет! Спешка лишь при ловле блох хороша, а в остальном она -- всем бедам первая зачинщица... -- Не тебе, ньяр, рот в моем доме открывать! -- загрохотал Хозяин. -- Не тебе вопросы задавать! Волх умен -- прежде чем вас кликать, для всех, с ним пришедших, у меня приюта и милости выпросил! Разве мог я знать, что приведет он с собой врага лютого? А кабы знал -- не приветил бы никого из вас! Меня от его голоса аж передернуло -- нежить, а ненавидит, будто человек простой, -- до дрожи телесной! Нелегко придется ньяру на кромке, коли столь приветливый дух его убить готов, не раздумывая. Одна надежда -- Чужак... Пока ньяр ему для битвы с Ядуном нужен -- будет прикрывать его, а после -- сохраните Эрика боги! -- А все же, Лесовик, ответил бы гостю, -- негромко посоветовал, не поднимаясь от печки, Чужак. Хозяин смолк, сверкнул недобро глазами: -- Ты мне советовать будешь?! -- Буду, -- невозмутимо ответил волх. Вышел к столу, оперся на него руками, склонился к Лесовику. Заплясали волхские глаза разноцветными огнями, заворожили: -- Не ньяр у тебя спрашивает о Ядуне -- я ответа прошу... Хозяин упрямо нахмурился, качнул головой. Ох, худо будет... Девка быстро выскользнула за дверь -- от беды подальше. Тощий старик замычал что-то неразборчивое с полатей, силясь защитить Лесного Хозяина, лишь Воструха, сидя под печью, невозмутимо ковырял в носу маленьким, похожим на волосатую гусеницу пальцем. Лис начал приподниматься, тянуться за отложенным в сторонку оружием, но я сдернул его обратно, на лавку. Нечего лезть туда, где толку не разумеешь. Нежити сами меж собой разберутся, а коли нет -- тогда и вмешаемся. Незачем голову подставлять, никто нас о том не просил! Чужак легонько прихлопнул по столу тонкой ладонью. Браслетки-змеи звякнули мелодично и замолчали, будто испугавшись чего-то. Слова в тишине поплыли медленно, словно облака погожим днем. Слово -- тень, слово -- свет... -- Забыл, Лесовик, как молил меня о помощи, когда рубили дуб-столеток? Когда плакал он на весь свет, а ты за брата жизнь отдать хотел? Забыл, как на болото пришел и кланялся мне, малолетке, в ноги, чтоб выручил, не позволил людям зло свершить? Кто тогда брата твоего спас? Забыл?! Хозяин гнулся под тяжестью слов, угасал. Пропадал помаленьку грозный Лесовик -- всей нежити лесной хозяин, оставался пред нами слабый старый дед, коему вот-вот и за кромку заступать время приспеет... Я ту историю про дуб-столеток тоже слыхал. Только не ведал, что замешан в ней наш Чужак, думал -- байки все это... Я еще мал был, когда принесли нам вести из дальнего печища. Гонец, с вестями пришедший, странное сказывал -- будто нашли их охотники посреди болота поляну сухую да ровную, а на ней дуб-столеток. Отец послал людей -- проведать, так ли это, а коли так -- выдрать дуб со всеми почестями, ему сообразными, а поляну вспахать и рожью засеять. Земель пахотных у нас всегда не хватало, а тут -- такая удача! Только не вышло ничего у посланных... Воротились они через семь дней и стали всякие сказки рассказывать. Мол, едва принялись дуб рубить -- стала их всякая нежить одолевать... Являлись ночами чудища мохнатые, кричали, подвывали по-человечьи да по-звериному, топоры гнули, одежду рвали. Только наши мужики тоже упрямы оказались, коли взялись за дело -- не отступятся, как ни пугай... Подрубили дуб почти до самой середки, и тут впрямь диво случилось. Пришла ночь -- открылось дерево, и вышел из него мальчонка малой. -- Коли убить кого невтерпеж, так меня убейте, а дуб не трогайте... Он самого Лесного Хозяина брат... Молвил так да вновь в дерево вошел. Кора за ним сомкнулась, скрыла от взоров. Наутро мужики наши посудачили о сне странном, помялись возле дерева, а топором ударить не решился никто. А ну как ребенка беззащитного зарубишь, внутри сокрытого? Наши, хоть и упорны, да добры -- взяли топоры и пошли восвояси... Кто верил этим сказкам, кто смеялся над ними, а к дубу начали потихоньку с просьбами ходить и с гаданиями... -- Долг платежом красен, -- наконец устало признал Хозяин. -- Видели Ядуна с девицей в Шамахане. Да еще сказывали -- повздорил он с Мореной... -- В Шамахане так в Шамахане. -- Чужак успокоился, вернулся к печи, присел рядом с Вострухой. Тот даже посторонился слегка, уступая место. -- Не след тебе в Шамахан ходить, -- неохотно промолвил Лесовик. Чужак недоуменно вскинул на него глаза. Тот замялся, спрятал взор: -- Сидит там Княгиня. Волховка... Ну и что? Не беда это, наоборот -- удача... Чай, родич родичу скорей поможет, чем чужеземцу... Чужак, видать, иначе думал -- скрыл лицо в ладонях: -- Давно? -- Да... Что за печаль, коли Княгиня из его рода? -- Плохо... -- Волх тяжело вздохнул, принялся потрошить свою котомку. Воструха споро вытянул из нее старую шкуру, постелил на пол да сам на ней и пристроился. Чужак подпихнул его слегка, лег, закинул руки за голову, глаза закрыл и лишь выдохнул слабо: -- Все одно -- нет у меня пути иного... -- Чего это он расстроился? -- Лис склонился к Хозяину, зашептал горячо. -- Чем ему Княгиня не по нраву? Лесовик поднял руку, мягко положил ее на плечо Лиса: -- Не место волховке в городище, а тем паче подле власти. Большие беды она себе несет, а еще большие тому, кто гнать ее станет... -- А Чужак тут при чем? -- Ему ее гнать. Его дорога через Шамахан пролегла. Его боги с Княгиней столкнуть пожелали. Никто, кроме волха, волханку не осилит. По всему выходит -- ему ее с Княжьего места сбрасывать... Коли она о том прознает -- никого не пожалеет, в пыль вас сотрет. Хорошо еще, если с ним один на один схватится, как положено. Ни ей, ни волху никто мешать-помогать не станет -- честной будет драка. А прослышит она про ньяра, что с ним вместе идет, -- подберет себе рать немалую. Здесь ньяру да помощникам его добра никто не пожелает... Так-то... Что ж, в каждой земле своя правда. Коли нет других путей -- этим пойдем. Чай, воевать не впервой... Жаль, не придумать никакой хитрости и не спрятать натуру ньярову... Утром, солнце еще не взошло, меня затрясла Полета. Руки у нее дрожали, голос срывался громким шепотом: -- Волх зовет... Поднимайся... Беда! Беда?! Я выметнулся из теплой постели, хватанул привычно рукоять меча. -- Не спеши, -- раздался над ухом приглушенный голос волха. -- Одевайся тихо да на двор выходи... Я уж не помню, как в полутьме нашарил порты, как натянул их и проскользнул через теплый хлев в рассветный сумрак зимнего леса. Чужак на лыжах стоял у ворот, вглядывался вдаль. -- В чем дело? Что за беда? -- еще не перестав таиться, шепотом спросил я. Волх молча указал на убегающие в лес полоски -- следы от чьих-то лыж. Я не понимал. Он покачал головой, усмехнулся: -- Эрик нас пожалел, не захотел кровавого дела... Со сна мысли ленивы -- шевелятся медленно, а все же вспомнился вчерашний разговор о Княгине-волханке и о рати великой, что, про ньяра вызнав, на нас поднимется... Чужак уловил в моих глазах понимание, кивнул: -- Ушел ньяр... Один ушел -- нас от беды оградил... Вернуть его надобно, пока жив еще, -- без него Ядуна не взять! Я глянул на следы. Жаль ньяра... Умен, красив, силен... Жаль... -- А Княгиня? -- спросил я Чужака. Он вновь вскинул на меня глаза: -- Славен так никогда б не спросил -- сразу кинулся бы друга выручать. Ведогон ты... -- Так и ты не лучше, -- беззлобно отозвался я. -- Чай, не стал бы его догонять, кабы не Ядун... Так как же Княгиня Шамаханская? Может, прав ньяр? Сперва с ней разберешься, а после и его сыщем... -- Не выйдет. Ньяру в одиночку долго на кромке не продержаться... Врагов много, а друзей вовсе нет. -- Волх легко двинулся по следам. -- О Княгине не волнуйся, она -- моя забота. А вот Эрик -- твоя... Ладно, не мне судить о делах, кои не ведаю. Коли так он говорит, знать, так тому и быть! Эрик -- моя забота... Надо его нагнать до того, как проснутся болотники, а то еще подумают -- утащила нас неведомая нежить... Хотя Полета объяснит все... Главное, после ее пояснений не кинулись бы они за нами, сдуру да сгоряча... Я ухнул, побежал следом за Чужаком. Блестел впереди снежный путь, а за спиной вставало солнышко, золотило вешним светом древний лес, грело озябшие деревья... Какой бы ни была земля, каким бы миром ни звалась, одно в ней неизменно -- несет радость солнечный свет, дает надежды, коим, может, и сбыться не суждено... Согрей, Солнце милое, душу мою заледеневшую, сохрани да спаси ее! БЕЛЯНА Ждала я плохих дней, сердцем чуяла -- что-то не так с Олегом в Ладоге, неладное что-то. Ночами спалось плохо, все казалось -- не вернется он больше, а коли вернется, то не скоро... Корила себя, что не воспротивилась мужней воле, не пошла с ним вместе -- да как ему воспротивишься? Олег -- не Славен... Тот строптивость простил бы, а этот только вид сделает, будто простил, а на де