а поняв, едва сдержал радость, как теперь едва сдерживал мальчишеское желание рвануться изо всех ног к заветному холму, преодолеть стены и увидеть бегающие черные глаза своего давнего врага. Чем станет оправдываться проклятый Сирома?! Что сможет сказать ему перед смертью убийца Ралы?! Это он вызвал к жизни то чудовище, в которое превратился Егоша. Мнил: праведное отмщение никогда не настигнет его под могучей защитой бога, но ныне настал миг расплаты! Егоша хотел увидеть, как принесенная им новость раздавит жреца, а вдосталь насладившись этим зрелищем, вонзить крюк в его тело и вырвать из груди черное сердце. Еще не дойдя до ведущей к городищу дороги, болотник укрылся в кустах, пропуская мимо большую ватагу вооруженных людей. Их предводителя он признал сразу -- плоское с перебитым носом лицо Фарлафа выделялось в разноликой толпе. Да и ростом варяг был повыше прочих... Уныло топая по жухлой стерне и прикрываясь от усилившегося дождя легкими щитами, вой едва слышно переговаривались. Даже не прислушиваясь к их бормотанию, Егоша понял -- прознавший о смерти Ярополка варяг коротким путем вел своих людей на поклон к новому князю. Спешил... Первому псу всегда достается больший кусок... Пропустив их, Егоша вылез, отряхнулся и сплюнул. Каким бы отважным ни был варяг, он имел свою цену, как копье или меч, а потому не заслуживал уважения. Разве вещи можно уважать? Хотя милости Ярополка позабыл не один Фарлаф. Опасаясь встречи со старыми знакомцами, Егоше еще дважды пришлось прятаться. Сбившись в ватаги, оставленные в Родне умершим князем дружинники тянулись к Киеву, будто птицы к Репейским горам, что за небесной рекой Ра. Только вместо Ра-реки на их пути катила воды могучая Непра, а в Киеве ждало все то же воинское житье -- раздоры из-за добычи, схватки по княжьему указу и смерть в собственной крови на бранном поле. Немногие наемники доживали до старости. В городище болотника ждало запустение. И хоть никто на Родню не нападал, лица горожан были растерянны и печальны, дома разорены, а мостовые улиц разбиты сапогами воев. К воротам тянулись груженные добром подводы: отчаявшиеся и утратившие скот горожане отправлялись на прокорм к дальним родичам. Надсадно кряхтя от боли в затянутых лямками плечах и за трудом забывая горе, лишенные лошадей мужики сами тянули тяжелые телеги. Одна за другой, медленно, постанывая колесами, они катились мимо Егоши и скрывались за воротами. -- Уж зиму-то у Палашки переживем, холода переждем, -- семеня рядом с телегой, убеждала мужа какая-то невысокая, по нос укутанная епанчой баба, -- а там и воротимся... И, не договорив, она заплакала, пряча распухший от слез нос в складки епанчи. Никем не замеченный -- у всех были свои беды, -- Егоша пробрался к порубу. Там, на пустынной площади, возле большого, поднимающего веревку из темницы ворота, скорчилась под дождем фигурка одинокого стража. "Неужто не сбежал, все еще ждет приказа от своего князя?" -- удивился болотник, но, присмотревшись, узнал сидящего и, уже не таясь, двинулся к нему. Заслышав шаги, подремывающий у поруба Рамин поднял голову. Услышав о смерти Ярополка -- печальная весть, как и положено всему худому, пришла быстро, -- он много раз тщетно пытался вытянуть нарочитого из темницы, но старые руки дрожали и сил проворачивать тяжелый ворот не хватало. Отчаявшись, он присел на край поруба и, твердо зная, что без Варяжко никуда не уйдет, задремал. Появление болотника не удивило его и даже не напугало, как раньше. Не спуская с Рамина пронзительно ярких глаз, колдун остановился напротив, и, чувствуя, что следует что-то сказать, Рамин встал, оправил рубаху и равнодушно пожал плечами: -- Я знал, что ты не умер... Ты никогда не умрешь. Словно Карна и Желя, ты бредешь следом за бедой, но, в отличие от них, тебе никого не жаль... Теперь ты здесь. Что ж, смотри, как всем худо. Смотри и радуйся -- ведь это сотворил ты... В глазах колдуна мелькнуло что-то странное, будто, давно ослепнув, он неожиданно увидел содеянное и ужаснулся, но спустя миг они холодно сузились. -- Ты зачем сидишь тут, старик? -- спросил он у Рамина. Склонив голову к плечу, старый сотник указал на поруб: -- Все бросили его, а я не могу. Хотел вытащить -- и тоже не сумел. Вот и сижу... Егоша содрал с плеч уже промокший охабень, взялся за рукоять ворота: -- Давай вместе вытянем, коли сам не справился. Не дохнуть же этим бедолагам, будто зверью, в волчьей яме! Рамин угрюмо набычился, а потом, уразумев, шарахнулся в сторону: -- Что ты задумал?! Зачем хочешь помочь?! -- В слепых от слез глазах старика мелькнули страх и жуткое понимание. -- А-а-а, знаю -- ты желаешь видеть его боль и позор! Мстишь за прошлое! Ты ведь помнишь, как он любил Ярополка. -- Хватит болтать! -- прикрикнул болотник. Ему уже надоело бормотание только и думающего о своем ненаглядном нарочитом старика. -- Мне твой Варяжко даром не нужен! Я его для тебя вытяну, ну а ты для меня другого пленника поднимешь... -- Зачем он-то тебе нужен? -- положив натруженные ладони на рукоять ворота, поинтересовался Рамин. -- Не твое дело! Рамин не стал расспрашивать, но поверил болотнику, лишь когда он даже не взглянул на показавшуюся из поруба голову нарочитого. Ловко перекинув ослабшего от голода и сырости Варяжко через край, он немедленно спустил веревку вниз и принялся вытягивать второго пленника. Если бы Сирома знал, кто его освободитель, вряд ли стал бы так спешить на свет, но, ничего не ведая, упираясь оскальзывающимися ногами в края поруба, он изо всех сил стремился к долгожданной свободе. Прежде чем оставить пленников на волю судьбы, стражи поруба выкрикнули им жуткую новость о смерти князя. Затем Рамин подтвердил ее, но, даже узнав о гибели Ярополка, жрец не утратил надежды. Владимир взял власть, но взять-то легко, а удержать... Жрец обучил Рогнеду притворству и лжи. Теперь ей следовало поспешить с местью. Но она ждала Сирому. Магия жреца должна была сделать оружие отмщения неуязвимым и не ведающим промаха, и теперь, вылезая из затхлой темницы, он думал лишь о княгине и своей последней попытке спасти могущество хозяина от нового Бога. Брызнувший в глаза яркий свет заставил Сирому зажмуриться. Почти ничего не видя, он перекинул ногу через край поруба и, соскочив на землю, помотал головой: -- Кто бы ты ни был, благодарствую за освобождение. -- Не спеши благодарить меня, жрец! Сирома вздрогнул. Неужели?! Сквозь резь в глазах он разглядел трепещущие на ветру белые волосы Выродка и, стараясь отыскать лазейку для спасения, принялся лихорадочно озираться. -- Боишься? -- Болотник шагнул к нему. Острый крюк колдовского посоха сверкнул под дождевыми струями влажным боком. Сирома почти почувствовал, как неумолимое железо вспарывает его грудь и, безжалостно круша ребра, выдирает под холодный и противный дождь его дымящееся теплой кровью и еще живое сердце. -- Владимир поднялся над Русью вопреки воле твоего хозяина, а после твоей смерти он сокрушит Скотьего Бога! -- приближаясь, говорил болотник. "Правда, правда, правда", -- билось в голове жреца, но, еще веря в спасение, он старательно оттягивал страшный миг. -- Пройдет еще немало лет, прежде чем Новгородец поймет, для чего призван, -- прижимаясь к краю поруба, прохрипел он. Краем глаза волхв заметил в отдалении обнимающего Варяжко Рамина. Только теперь, приходя в себя, нарочитый стал прислушиваться к их разговору. Нарочитый... Вот она, спасительная лазейка! Потихоньку придвигаясь поближе к воям, Сирома торопливо заговорил: -- Ты оказался очень силен, мой ученик! Без твоей помощи Владимир никогда не сумел бы выманить Ярополка. -- Убедившись в близости нарочитого, жрец повысил голос: -- И если бы не подученные тобой убийцы, бедный Ярополк остался бы жив. Следуя за жрецом и настороженно следя за каждым его движением, Егоша не заметил, когда очутился спиной к Варяжко. Однако столь нагло брошенная в лицо ложь смутила его. Почуяв за словами Сиромы тайный умысел, он отступил, и это случайное движение спасло ему жизнь. Ярость и боль за преданного князя придала Варяжко сил. Услышав слова Сиромы, он одним рывком выдернул из-за Раминова пояса меч и сзади молча кинулся на болотника. Меч проскользнул в вершке от головы колдуна и вонзился в край поруба. Ругнувшись, Варяжко вырвал его из бревна и, оскальзываясь на мокрой земле, вновь развернулся для нападения. Егоша не желал драться. Он мог бы до бесконечности уклоняться от грубых и неуклюжих движений нарочитого, но, воспользовавшись заминкой, волхв вдруг прыгнул за Варяжкину спину и, благополучно проскользнув меж нею и краем своей недавней темницы, рванулся к воротам. -- Стой! -- Забыв о нарочитом, Егоша вытянул посох, зашевелил губами. Поблескивая синеватым пламенем мести, на крюке посоха заполыхал слабый огонек и уже было сорвался вслед убегающему жрецу, как рухнувший сбоку меч нарочитого сбил его в пыль. Разъярившись на досадную помеху, Егоша шарахнул нарочитого посохом. Варяжко кубарем покатился по земле, пока не ткнулся головой в коновязь. В затылке нарочитого что-то громко хрустнуло, и вечная темнота обрушилась на него, окутывая мир непроглядной черной пеленой. Последним, что он сумел разглядеть в настигающей тьме, были ясные, всепрощающие глаза Настены... -- Зачем?! -- Забыв о страхе, Рамин кинулся на спину Выродка, вцепился в его жесткие, будто дерево, плечи. Тот встряхнулся, однако Рамин держал крепко. А подлый Сирома был уже у самых ворот! На новое заклинание у Егоши не хватало ни сил, ни времени. Рыча, он кинулся в погоню, но волочащееся следом тело Рамина стесняло его движения. Завертевшись, словно пытающаяся поймать свой хвост кошка, он услышал насмешливый выкрик убегающего жреца: -- Мы еще посмотрим, кто кого, глупый болотник! У меня еще есть могучая сила, с которой ни ты, ни твой князь ничего не сможете поделать! Крутнувшись еще раз, Егоша наконец стряхнул Рамина. Освобожденный от груза болотник метнулся к воротам, но Сирома уже исчез. Зло выругавшись, Егоша ткнул в скрючившегося на земле старика тупым концом посоха: -- Старый дурак! Чего полез?! Рамин приподнял к нему грязное от земли лицо: -- Я не знаю твоих темных мыслей, колдун, но ты убил нарочитого. Ты убил честь и преданность Руси... "А ведь он прав", -- внезапно осенило Егошу. Не умом -- духом он почуял правоту старика. Приподняв сотника, он подволок того к лежащему ничком Варяжко. Из-под расколотой головы нарочитого набежала уже приличная лужа крови и, смешавшись с грязью, окружила его запрокинутое к небу бледное лицо красновато-бурым влажным пятном. Прижавшись ухом к груди нарочитого, Егоша уловил едва слышное биение сердца. Жизнь еще не покинула Варяжко. "Убей, убей, убей", -- ныло внутри Егоши, и, еле сдерживая принуждающую его к убийству силу, болотник встал на ноги. Он не хотел убивать нарочитого. Как бы они не вздорили, Варяжко всегда отличался от остальных Егошиных обидчиков. Он никогда и никого не предавал. Конечно, Егоша мог загубить его ясную, словно утренняя роса, душу, но зачем? Ради прихоти? И Настена его любила... Может, отпустить?.. Задумавшись, болотник оперся подбородком на посох. Чувствуя, что решается судьба ставшего ему почти кровным братом Варяжко, Рамин замер, боясь шевельнуться. А вот ничего не подозревающий Варяжко пошевелился. Его тело дрогнуло в том последнем усилии, к которому принуждает умирающего уходящая жизнь. Распахнув глаза, нарочитый увидел склоненное над ним лицо Выродка. Колдун задумчиво глядел на него зелеными печальными глазами, и, внезапно ощутив странную общность с усталым нежитем, Варяжко простил ему все обиды и горе. -- Живи... -- прошептал он, а затем, вспомнив о предательстве Блуда, забился в агонии. Выродка он мог простить -- болотник никогда не был ему понятен и жил в совсем ином мире, -- но Блуда!.. Даже умирая, Ярополк считал Варяжко предателем. Это знание он унес в светлый ирий, и простить воеводе такое зло нарочитый не мог. Хрипя, он попытался сказать все это склонившемуся над ним Рамину, но не сумел -- кровь хлынула ему в горло, наполнила рот сладкой тягучей жижей. Захлебываясь ею, Варяжко сглотнул и вновь провалился во тьму. Он и не подозревал, что дарованное им колдуну прощение спасет его собственную жизнь. Да и кто подозревал? Однако это едва слышное слово ударило болотника в самое сердце. Переживая незнакомую, сладкую боль, он застыл. Неужели Полева оказалась права и в прощении -- жизнь? Голос, повелевающий убить нарочитого, задохнулся от одного-единственного прощающего слова! И это чудо случилось с ним не впервые! Егоша вспомнил Медвежий Угол. Спасая других, он сам выжил... Полева... Крестик в маленькой ладони... Впервые за долгие годы Егоше захотелось заплакать. Однако он уже забыл нехитрую науку слез. Зато научился кое-чему другому. Сил на задуманное требовалось немало, а запас их был весьма скуден, но все же стоило попытаться... Отшвырнув Рамина от хрипящего Варяжко, болотник выпрямился, сдавил руками посох. Оставленные Сиромой шрамы на его щеке заполыхали пожаром, боль охватила все тело, но разве эта боль могла сравниться с той, что принесло ему коротенькое, вылетевшее из уст умирающего слово?! Застонав, болотник закусил губу, перешагнул через пелену боли и страха и вдруг увидел их. Две прозрачные, белесые фигуры сидели на корточках возле нарочитого и длинными, похожими на змей пальцами лезли в его распахнутый рот. Одна вытягивала из его горла тонкую светящуюся нить, а другая, подхихикивая, сматывала ее в клубок. -- Бросьте работу, навьи! -- резко велел им Егоша. Белые фигуры вскинулись, остановились. Та, что вытягивала из горла Варяжко соединяющую нарочитого с миром живых нить, скользнула к колдуну: -- Зачем ты пришел? -- зашипела она. -- Он наш. Щека Егоши задергалась, возвращая его назад, чей-то чужой голос прорвался сквозь время и, дотянувшись до края кромки, где он стоял, сминая душу, рванул болотника вниз. Упершись посохом в тело Варяжко, колдун отчаянным усилием заставил себя остаться. -- Он мой! -- рыкнул на осмелевшую навью. -- Ты! -- Извиваясь белесым туманом, та пошла по фугу, завихрилась вьюжным холодом. -- Ты всего лишь зелая! И ты нам не указ! -- Нет, сестра. -- Другая навья опустила клубок на землю, и, потихоньку разворачиваясь, он стал разматываться, и нить заскользила обратно, в человеческое тело. -- Он убил Белую... Теперь он -- колдун. Да еще и верящий в нового Бога. Ты слышала о новом Боге, сестра? Говорят, он скоро будет здесь... Егоша не шевелился. Первая навья задумалась и, растекаясь вокруг Егоши, заколыхалась туманом. Видать, желала сама убедиться, что слова сестрицы -- правда. А убедившись, молча отступила. -- Оставьте его мне! -- указывая на Варяжко и едва сдерживая крик боли, приказал болотник. -- Да, да, -- хором отозвались навьи, и вдруг мир завертелся перед Егошиными глазами, боль пронзила грудь и щеку и, ударив в эти самые болезненные места, сдернула с кромки. -- Болотник... Болотник.... -- Робкий шепот Рамина вернул Егоше действительность, заставил оглядеться. Он лежал на земле, рядом с Варяжко, а старый сотник сидел возле на корточках и, опасливо прижимая к его щеке наспех оторванный от своей срачицы лоскут, испуганно шептал: -- Болотник, болотник... "Почему не Выродок? Раньше-то лишь так величал..." -- устало подумал Егоша, но, скосив глаза на Варяжко, все понял. Раны нарочитого как не бывало, а там, где совсем недавно из расколотого черепа текла вязкая кровь, слабым напоминанием о ней поблескивала небольшая розоватая лужица. -- Ты спас его, -- удивленно, словно все еще не веря, шепнул Рамин и, оторвав руку от Егошиной щеки, протянул болотнику окровавленную тряпку. -- А сам поранился... Поранился... Болотник тронул пальцем разошедшиеся царапины. Пустив ему кровь, Сирома надолго лишил болотника возможности пользоваться силой. Еще повезло, что, не заметив его ран, навьи поддались... Если он вновь решит ворожить -- раны станут еще глубже. И так до той поры, пока не затянутся свежей кожей. Когда-то давно оборотень Ратмир рассказывал Егоше о не сумевших на время отказаться от волшбы колдунах. Получив раны от обладающих силой, они продолжали ворожить, доводя маленькие порезы до жутких, уродовавших все тело язв. Многие погибли, так и не сумев недолго обойтись без колдовства... Егоша вновь взглянул на нарочитого. Жалкий, маленький человечек... И стоило ради него так стараться?! Оттолкнув протянутую руку Рамина, он поднялся: -- Ладно, что сделано, не воротишь, а теперь запоминай. Очнется твой нарочитый, скажи ему так: "Выродок велел тебе уходить. Прошли те времена, когда боги хранили людей. Ныне наступает иное время, и старым богам будет не до людских просьб". Пусть забудет и обо мне, и о Киеве. А ежели захочет сыскать мою сестру, пусть ищет Приболотье. Это лишь басенники твердят, будто его нет, а на самом деле оно лежит меж Раванью и Тигодой, чуть дальше к реке, что соединяет Варяжское море с морем Нево. Настена тоже там живет... Опираясь на посох, он двинулся к воротам. -- Погоди! -- Опомнившись, Рамин заступил ему путь. -- А ты? Как же ты? -- У меня еще есть дела в Киеве. Владимир пропадет без меня. -- Болотник отодвинул старика, усмехнулся: -- Иди-ка ты лучше к своему приятелю, и, коли хочешь его уберечь, сделай, как я велю. Вон, слышишь -- он в себя приходит. Варяжко и впрямь застонал. Рамин бросился к нему, помог сесть. Бессмысленный взор нарочитого обежал его лицо: --: Рамин? Что случилось? -- Ничего, брат. Повздорили немного... -- Старый сотник бережно приподнял друга за плечи и, подсадив, прислонил спиной к коновязи. -- Я очень устал, Рамин, -- неожиданно признался тот. -- Хочу расквитаться с Блудом да забыть обо всем. Настену сыскать... Дрожащими пальцами гладя руки вновь воскресшего друга, Рамин прошептал: -- Вот и он этого хотел... -- Он? -- Всхлипнув от боли, нарочитый попытался повернуться, осмотреть площадь. -- Кто -- он? Рамин завертел головой. Пустые улицы печально глядели на него темными провалами. Изредка мелькали одинокие фигурки людей, а вдали за распахнутыми воротами, прячась в дождевой дымке, расстилались голые просторы роднинских полей. Только Выродка нигде не было. Словно причудился... ГЛАВА 47 Вслед за осенью в Киев пришла зима. Накатила снежными метелями, засвистела вьюгами, завалила низкие крыши киевских изб белыми горбатыми сугробами. Все замерло, и даже людские чувства стали ровными и незаметными, будто покрытая льдом Непра. Правда, многие еще вспоминали о смерти Ярополка, шепчась по дворам, дивились столь похожему на убитого Волчьего Пастыря Владимирову колдуну-болотнику и поговаривали об измене Блуда, но без злости. Потому все удивились, когда однажды у городской стены обнаружили мертвое тело бывшего воеводы. Испуганно выпучив в темное от снеговых туч небо пустые глаза, Блуд улыбался кровавым провалом перерезанного горла. Убийцу искать не стали. Узнав о смерти Рыжего, Владимир лишь брезгливо поморщился и велел: -- Нечего людей по холоду гонять. Пускай боги убийцу покарают. Кого покарали боги за Блудову смерть и покарали ли -- так и осталось неизвестным. А за зимой на городище нахлынула весна. В день Морены-Масленицы зазвенели по киевским дворам ручьи и звонкоголосые мальчишки босиком повыскакивали на улицы -- запускать лаженные зимой маленькие ладьи. Вырываясь из мальчишечьих рук, соломенные, деревянные и плетеные лодочки бежали по ручьям, садились на мели, тонули в лужах, но, ничуть не отчаиваясь, юные кормщики тащили из домов все новые и новые кораблики. Малушин Савел от прочих мальчишек не отличался. И ручей для своих поделок он Нашел самый быстрый. Звеня на ледяных, еще не стаявших порожках, он мчался вдоль городской стены и затем, расходясь на несколько маленьких, обегал двор колдуна. Только запущенные Савелом ладьи упорно не хотели никуда сворачивать и непременно ускользали по самому широкому руслу прямо под крепко запертые ворота. Чуть не плача с досады, паренек глядел, как одна за другой его новенькие, с такой любовью лаженные ладьи исчезают за городьбой колдунова двора, но, памятуя наставления матери, во двор не входил. И только когда большой, покрытый смолой драккар с огромными парусами из старой крашенины, прощально взмахнув узкой кормой, скрылся под воротами колдуна, Савел не выдержал. -- Только кораблики заберу, и все, -- прошептал он, протискиваясь в щель меж кольями. О колдуне в Киеве отзывались по-разному. Воины Владимира уважали и побаивались болотника, хоробры погибшего Ярополка признавали в нем сходство с каким-то Онохом и дивились его странному имени, а простые горожане перешептывались, будто этот колдун по меньшей мере братец убитого ими Волчьего Пастыря -- так похож, и зло сплевывали ему вслед. На дворе Выродка оказалось пусто и очень чисто. Не летала, тревожа душу, никакая нежить, не обмахивал ледяными крылами плененный Позвизд, не хихикал у ворот Дворовой, а кораблики Савела, словно дожидаясь своего хозяина, сбились в кучу в большой луже у дальнего угла избы. Стараясь двигаться бесшумно, Савел проскользнул к луже и, шагнув в нее босыми ногами, принялся сгребать кораблики в подол срачицы. За считанные мгновения он собрал все свои ладьи и, прижимая драгоценную ношу к мокрому животу, собрался было вылезать, как услышал позади певучий, с хрипотцой голос: -- Что ты тут потерял, мальчик? Боясь обернуться, Савел замер. Сзади зашуршала одежда. По мерному постукиванию деревяшки о землю Савел догадался -- колдун приближается. Так гулко мог стучать только его посох. Савел многое слышал об этом посохе. Мать частенько говорила ему, что страшный, поблескивающий мертвенным светом крюк на его конце -- часть колдовской силы Выродка. "Могущество этого чародея столь велико, что не уместилось в человеческом теле и вылезло на его оружии, -- под гудение веретена бормотала Малуша, а собравшиеся послушать ее байки девки от страха жались друг к другу. -- Этот крюк не простой -- его не срубить, не сломать, а сам он и камни резать может, коли хозяин пожелает. А плоть человечью он будто масло разрезает..." Воображение сразу рисовало Савелу облитые кровью, лежащие друг на друге изувеченные мертвые тела, а над ними с окровавленным посохом в руках зло смеющегося страшного колдуна... Сказки были жуткими, но теперь все становилось явью! Теперь посох стучал за спиной самого Савела, а безжалостный колдун шел к нему, желая вырвать из груди его маленькое сердце! Страх придал Савелу сил. Бросив кораблики, он развернулся и, стараясь не глядеть на Выродка, опрометью бросился к воротам. Скользкая глина поехала под его ногами. Не удержавшись, Савел отчаянно взмахнул руками и вдруг, уже падая, увидел торчащий из снега обломок старой бороны. Вернее, не сам обломок, а его острые, оскалившиеся на весь мир железные зубья. Савел извернулся, но непослушное тело летело прямо на эти усмехающиеся зубья. В последний миг. поняв, что это конец, паренек отчаянно закричал. Тотчас чья-то сильная рука рванула его в сторону, но успела только наполовину -- боль пронзила не грудь, а лишь ногу Савела. Он еще успел разглядеть, как острый железный клин бороны вошел в его ногу и, вспарывая кожу, вылез с другой стороны некрасивым красно-бурым концом. А потом все окутала тьма. Очнулся он вечером и, сразу все вспомнив, сжался в комок на твердом ложе. Он был не дома, но затянутая лыковыми повязками нога почти не ныла, и рядом с ним в маленькой, отгороженной от полыхающей жаром печи дощатой переборкой клети никого не было. "Бежать!" -- забилось в голове Савела. Преодолевая головокружение, он сел и попытался спустить больную ногу с ложа. Пронзившая ее боль заставила мальчика вскрикнуть. Словно откликаясь на его крик, входная дверь распахнулась. В ее проеме холодом блеснуло острое железо. "Все. Не успел. Колдун вернулся, -- падая обратно на солому, сжался Савел. -- За мной пришел..." Будь он помладше годами -- непременно завопил бы, заплакал в отчаянии, но он был уже почти взрослым и хотел стать воином, а в материнских рассказах воины встречали смерть молча, сжав зубы. Едва сдерживая слезы и стараясь не думать о матери, Савел закусил губу. Только колдун почему-то не торопился рвать его на части своим крюком. Наоборот, отложил посох, подошел и легко прикоснулся длинными пальцами к его ноге: -- Не двигайся. Эта боль уймется нескоро, и хромать ты будешь всю жизнь, но коли теперь встанешь, то вовсе не сумеешь ходить! Хромать? Савел испуганно расширил глаза. Но он же мечтал стать воем! Как же теперь... И только что без слез приготовившийся к смерти мальчишка заплакал от обиды. Уж лучше бы колдун убил его! Зачем ему жить, если мечта останется лишь глупой мечтой?! -- Почему ты плачешь? -- совсем по-человечески удивился колдун. Савел сглотнул слезы. И чего он испугался? Что бы люди ни болтали, а колдун спас его. Это его рука отдернула Савела в сторону от смерти и не позволила ее проклятому жалу вонзиться в сердце, и он перевязал ему ногу, а значит, и убивать не собирался. -- Я хотел быть дружинником... -- сглотнув комок в горле, признался Савел. -- А как хромым... -- О-о-о, -- усмехнулся колдун. -- Недостаток можно превратить в достоинство. Я же не сказал, что ты станешь хуже двигаться. Многие бойцы становились великими, будучи хромыми, слепыми и даже безрукими. Для настоящего воина важен дух, а не тело, А научиться пользоваться увечьем как преимуществом достаточно просто. Только захоти. Говоря это, он подкинул в печь сухих поленьев, и клеть озарилась льющимся из-за перегородки мягким светом. Усевшись на лавку напротив Савела, колдун устало откинул голову, уперся затылком в стену. Савел впервые видел его так близко и, желая рассмотреть получше, приподнялся на локте, вглядываясь в его спокойное лицо. Выродок оказался вовсе не страшным, немного грустным и очень-очень усталым. Так выглядят люди, прожившие долгую и наполненную невзгодами жизнь. Но он был еще молод... Его изрезанная свежими шрамами щека подрагивала, и внезапно Савелу стало жаль колдуна. Клеть была тесной, и, протянув руку, мальчишка мягко коснулся пальцами шрама на лице задремавшего Выродка. Мгновенно согнувшись, тот отдернул голову и, оглядев испуганного Савела, глухо сказал: -- Не трогай меня, мальчик. Смерть ходит рядом -- я чую ее дыхание и чувствую свою усталость. Я жив лишь потому, что еще жив мой враг, но я не уверен, что переживу его. А если ты прикоснешься ко мне перед моей смертью, твоя жизнь станет мукой... Замолчав, он вновь откинулся назад. Савел уже не боялся. -- Почему? -- вытянув шею, поинтересовался он. -- Потому что моя сила разорвет тебя... -- коротко ответил колдун. Савел хотел было спросить, как разорвет, -- но дверь распахнулась, и, ежась от вечерней прохлады, в избу вошла женщина. Как все киевляне, Савел знал мерянку. Ему нравилась ее молчаливая доброта и красивое лицо, но люди поговаривали, что она продала свою душу колдуну, и никогда раньше Савел не решался даже подойти к ней. Зато теперь глядел во все глаза. Скинув серник, мерянка зябко потерла ладони и чуть улыбнулась приоткрывшему глаза Выродку. Не ответив на ее ласку, тот выпрямился: -- Где ты была? Почему я должен ждать? Улыбка на устах мерянки погасла, плечи жалко опустились: -- На реку ходила. Глядела, как лед сходит... Савелу было безумно жаль ее пропавшей улыбки, как зачастую жаль ушедшего за тучку солнечного света, однако колдун и не подумал ее утешить. Думая о чем-то своем, он замотал головой: -- Так скоро, так скоро... Сирома не станет сидеть сложа руки... Он должен напасть... Но где, когда и как? Робко, бочком мерянка двинулась мимо него и, только споткнувшись о лежанку Савела, заметила мальчишку. -- Ой, кто это?! -- отскакивая в сторону, испуганно вскрикнула она. -- Мальчик, -- искоса глянув на ее зарумянившееся лицо, рявкнул Выродок. Выкрики мерянки раздражали его, мешали думать... Однако, привыкнув к переменам настроения болотника, мерянка только улыбнулась мальчику. Появление Савела обрадовало ее. Хоть кто-то пришелся Выродку по нраву... -- Сходи к его матери, -- оборвал ее надежды болотник. -- Пусть заберет сына. -- Но... -- Савел приподнялся на локтях и, умоляюще заглядывая в глаза колдуну, прошептал: -- Я не хочу... Он и впрямь не хотел уходить. Странный колдун заворожил его. Он был так силен, так мудр! Он был особенным, совсем не похожим на суетливых киевлян или хмурых дружинников! Жизнь с ним должна быть прекрасна! Теперь Савел понимал Полеву и ее казавшуюся нелепой преданность колдуну. -- Ты уйдешь! Савел не испугался его грубого окрика. Чего бояться? Ведь теперь он знал -- болотный колдун вовсе не то чудовище, о котором плела небылицы мать, и отныне никакие силы в мире не сумели бы переубедить его. -- Нет! -- Может, и впрямь оставить мальчика? Подлечим его... -- поддакнула Полева. Она боялась за Выродка. Горожане и так ненавидели его, а что сможет сотворить мать, узнавшая, что ее совсем недавно невредимый сын лежит без движения в избе колдуна? Беда делает людей жестокими и безумными... -- Ляд с вами! -- Болотник не хотел уговаривать Полеву. Резко нагнувшись, он вскинул почти невесомое тело мальчишки на руки и, грубо оттолкнув плечом ахнувшую мерянку, шагнул из избы. Он и сам не знал, почему так спешил отдать мальчика матери. После спасения Варяжко голос Белой в его душе совсем заглох, и Егоша не боялся убить мальчишку, поддавшись ее власти, но нелепая симпатия к чужому и норовистому ребенку мешала ему. Он не хотел все начинать сначала. А нынче ему оставалось лишь завершить свои дела и уйти на кромку, к тем, что всегда любили и понимали его. Егоша мечтал о кромке как о спасении. Кто знает, может, Ратмир уже увел туда оставшихся из Стаи? Может, там, в мире духов, он вновь увидит Ралу? Но главное -- там не будет людей, этих подлых созданий, норовящих вползти в чужое сердце, чтоб затем рвать его в клочья! Егошу уже ничего не удерживало на этой земле, кроме оброненных Сиромой угроз. Но пока жрец оставался жив, эти угрозы висели над головой Владимира, подобно подвешенному за нить мечу. Князь нуждался в Егошином могуществе... -- Пусти! -- отчаянно забрыкался в крепких руках колдуна мальчишка, но, не обращая на него внимания, Егоша вышел на улицу. Он спешил. Тепло прижавшегося к нему мальчика жгло его грудь. Этот ребенок был так прост и открыт, что хотелось повернуться, отнести его обратно и долго говорить с ним, впитывая в себя нежность и чистоту его души. Может, он понял бы терзающую Егошу боль и, сам того не ведая, сумел бы унять ее? Но верить нельзя было никому, и поэтому болотник молча шагал по улице, крепко сжимая рвущегося из рук мальчишку. -- Где твой дом?! -- разозлившись на появившиеся невесть откуда давно забытые чувства, спросил он Савела. Опешив от внезапной ярости колдуна, тот перестал брыкаться и молча мотнул головой в сторону большой, чуть приподнявшейся над соседними избы. Его признание запоздало. Не успел колдун шагнуть на двор, как из ворот выскочила невысокая женщина с неубранными волосами и, углядев сына на руках Волчьего Пастыря, отшатнулась к городьбе и осела на землю, прижимая руки к приоткрывшемуся рту. Не дожидаясь, пока Малуша очухается, болотник толкнул плечом входную дверь. В полутемных теплых сенях никого не было, и, уложив Савела на охапку сухого сена, Егоша направился к выходу. Только вот уйти не успел -- с причитаниями и криками, способными разбудить всю округу, очнувшаяся от потрясения Малуша ворвалась в сени. -- Ты что сотворил с моим мальчиком?! -- с порога ринувшись на колдуна, завопила она. -- Что сделал ему, проклятый?! Ее маленькие кулаки заколотили по Егошиной груди. Ослепнув и оглохнув от материнской ярости, древлянка не видела исказившую лицо болотника пренебрежительную гримасу и не слышала отчаянных криков пытающегося урезонить ее Савела. -- Мама, не надо! Ты ж ничего не знаешь! Мама... -- силясь сползти с сенной лежанки, кричал мальчик. Отводя от себя руки обезумевшей бабы, Егоша усмехнулся. Он и не надеялся на благодарность. Люди никогда не умели платить добром за добро. А мальчишка молодец, не предал... Вон как старается защитить, даже встать хочет... "Если встанет -- останется калекой", -- вспомнил Егоша и, крепко ухватив орущую бабу за плечи, развернул ее лицом к сыну: -- Гляди на него, дура! И не ори! Мальчик должен лежать. Очень долго, пока не срастется вправленная мною кость на ноге. Не позволяй ему вставать до конца травня. Запомни -- до конца травня! Не слыша его, Малуша продолжала кричать. Подлый колдун сделал из ее сына калеку, а теперь осмеливался что-то советовать! Древлянка разорвала бы его на куски, да, сил не хватало. Она уже и кричать-то не могла -- голос сел, и остановиться тоже не могла... Взметнув ладонь, колдун резко ударил ее по щеке. Боль привела древлянку в чувство. Перед ней лежал плачущий сын. И он звал ее... Забыв о колдуне, знахарка сделала два неуверенных шага к сыну, а затем оглянулась. Савел нуждался в ее заботе, а Выродок... Ничего, с колдуном она еще успеет расквитаться... Приняв решение и бросившись к устало откинувшемуся на лавке Савелу, она услышала позади стук захлопнувшейся за колдуном двери. -- Сыночек... -- прижимая к мокрым от слез щекам маленькие горячие ладошки сына, прошептала она. -- Как же так, сыночек? Но тот выдернул руки: -- Ты ошиблась, мама! Он спас меня! А ты... -- Спас?! Голос Савела охладил Малушу. -- Но я... Я боялась... Думала... -- И понимая, что сын не простит, Малуша замолчала. -- Я влез на его двор, -- закусывая губу, чтоб не разреветься, внятно, по-взрослому заговорил Савел. -- Я не спросил -- просто влез, и все. А услышав его шаги, испугался и поскользнулся. Там под снегом лежала старая борона. Ее зубья целились в мое сердце, но он успел отпихнуть меня. Борона поранила лишь ногу. А потом он унес меня к себе и стал лечить. Монотонное течение рассказа успокаивало Савела. Вновь переживая те мгновения, он закрыл глаза. Грустное и усталое лицо колдуна встало перед его сомкнутыми веками. -- Он еще молод, но скоро умрет, -- неожиданно вспомнил Савел. -- Он сам сказал, что желает лишь убить какого-то своего врага... А еще сказал, что я не должен видеть его смерть, иначе мне будет худо. Древлянка вздрогнула. Смерть никогда не давалась колдунам легко. Словно желая отыграться за когда-то добытую ими силу, Мореновы посланницы страшно терзали умирающих чародеев, и иногда колдуны мучились много дней, прежде чем навсегда покидали этот мир. И даже после смерти, если их не хоронили должным образом, они норовили встать из могилы. Чтобы умереть без мучений, колдун старался передать часть своей силы какому-нибудь случайному человеку, и тогда посланные Мореной навьи перекидывались на этого беднягу, забыв о настоящем носителе силы. Но почему Выродок гнал Савела?! Ведь он говорил мальчику о своем приближающемся конце... Поняв думы матери по ее осунувшемуся лицу, Савел обрадованно закивал: -- Да, мама! Он спас меня! Сходи, попроси у него прощения! -- И, схватив Малушины руки, умоляюще сдавил их. -- Не бойся, он вовсе не злой. Он простит... -- Хорошо, хорошо... Осторожно высвободив руки, Малуша поднялась. Стараясь не очень беспокоить сына, она волоком перетянула его к порогу и, взвалив на спину, внесла в горницу. Проснувшаяся от криков во дворе и возни в сенях Пряша с ухватом в руке воинственно стояла у лавки. Отблески лучины прыгали по ее распущенным волосам, путались в складках длинной исподницы. Две ее дочери и сын-малолетка жались под шкурами в углу. -- Ох ты, горюшко... -- углядев Малушину ношу, вскрикнула она и бросилась помогать. "А как выскочить на крики -- так побоялась, -- сердито подумала древлянка, но, уложив сына на лавку и прикрыв сверху теплыми шкурами, отогнала дурные мысли: -- Небось, и я бы не выскочила, кабы одна троих малолеток растила. На кого им надеяться, коли матери не станет..." Под горестные причитания Пряши руки Малуши переодевали сына, а мысли бродили далеко, тянулись к избушке болотника. Был бы жив Антип -- подсказал бы ей, как быть, но нынче все приходилось решать самой. Однако испросить прощения у несправедливо обиженного колдуна следовало поскорее. А то нашлет беды-напасти -- потом век будешь мучиться... Взглянув в спокойное лицо спящего сына, древлянка подпихнула в бок подремывающую Дряшу: -- Пригляди, а я мигом! Куда? -- помаргивая ничего не понимающими глазами, сонно пробормотала Пряша,. а потом :махнула рукой: мм Ладно, ступай! На робкий стук древлянки в избе колдуна никто не отозвался, и, решившись, она осторожно толкнула дверь рукой. -- Зачем пришла? -- В холщовых длинных портах, добротной, увязанной широким кожаным поясом срачице, без серого, до пят, охабеня и своего страшного посоха колдун показался Малуше каким-то обыкновенным. Он и головы не повернул к поздней гостье -- сидел на лежанке, глядел куда-то в стену. За его спиной, стягивая на груди края исподницы, прижималась к стене заспанная мерянка. "А болтают, будто она его любава и ночами от их страсти даже огни над избой светятся, -- подумала Малуша. -- Вот и верь после этого людям!" -- Что надо?! -- досадуя на позднее вторжение, строго спросил колдун. -- Прости, накричала на тебя сдуру... -- нащупывая рукой дверную щеколду, чтоб побыстрее выскочить, прошептала Малуша. Пальцы скользили по ровным доскам, даже щелей не чуяли. -- Простить? -- Болотник потянулся к стоящему рядом посоху, задумчиво опустил подбородок на холодный изгиб крюка. Откликаясь на хозяйское доверие, тот едва слышно загудел. Если бы еще и мог присоветовать... Егоша видел древлянку насквозь. В ней трепетал страх. Именно он вынудил бабу явиться в колдовскую избу в столь позднее время. А вот раскаяния не было. Она оставалась чужой. Однако недаром же она слыла знахаркой. Значит, жило в ней что-то еще, кроме страха... Но что? И как этим воспользоваться? Егоша устал стеречь Владимира от беды. В последнее время князь не очень-то жаловал его. Может, сказались долгие уговоры Добрыни, а может, ненависть киевлян, но Егошу все реже звали к Владимиру, а как было схоронить от злого меча княжью голову, если он старательно прятался от своего защитника за делами и отговорками? Отчаявшись добиться княжьего внимания, Егоша попытался пройти на кромку и призвать в помощь вездесущих кромешников, но нанесенные Сиромой царапины заживали слишком медленно... Вот если бы знахарку наделить его силой и протолкнуть к нежитям... Хотя бы на миг... -- Что ж, простить можно, -- решившись, вкрадчиво заворковал Егоша. -- А только кто же этак прощения просит -- в дом не зайдя да руки не подав? В дом?.. Руки?.. Малуша растерянно заозиралась. Длинные пальцы колдуна уже тянулись к ней, в его прищуренных, словно у кота, глазах дружелюбными огоньками светилось ожидание. Вздохнув, Малуша осторожно вложила дрожащие пальцы в его протянутую ладонь. Словно щупальца неведомого животного, пальцы колдуна оплели ее кисть, а затем неуловимым движением перекинулись на запястье, сдавив его с невероятной силой. Взвизгнув от боли, Малуша рухнула на его грудь. Мир завертелся перед ее глазами, где-то вдалеке закричала мерянка. Лицо Выродка приблизилось к ней, зеленые глаза засветились безумным огнем, горячие губы жестко сдавили ее рот. Отбиваясь, Малуша попробовала увернуться, но нечто более сильное, чем человеческие руки, сдавило ее тело так, что захрустели ребра. Рот знахарки заполыхал огнем, обжигающий ком покатился в горло. Малуша рванулась, но раскаленный шар уже достиг ее груди и, растекшись, объял жаром все нутро. Она больше не была Малушей -- стала кем-то другим -- бестелесным, полыхающим, с голой, будто выжженная пустошь, душой. Сквозь дым пожарища мимо поплыли незнакомые лица, обдавая сладкой гарью, закружились звезды. Кто-то протяжно запел, и, вторя певцу, издалека дико закричало какое-то неведомое животное. Шумящий под ветром лес сомкнул вокруг зеленые своды, утопил то, что раньше было Малушей, в темной глубине и вновь выплюнул наружу, к ослепительно сияющему колесу летящего прямо на нее солнца. Постепенно незнакомые голоса и краски слились в одном достигающем самой ее сердцевины вопросе: -- Чего ты хочешь? Малуша не знала. Но кто-то завладевший ею и гораздо более могучий, чем она, знал, и, выливаясь радужными бликами, непонятные ей слова потянулись вдаль длинной, переливающейся на солнце лентой. Она попыталась сомкнуть губы, но, сплетаясь в узор и завораживая ее своим тихим звучанием, слова помешали ей. -- Хорошо, мы поможем тебе, -- ответил кто-то, и сияние прекратилось. Огромная ледяная волна рухнула в ее пламенеющее нутро, вырвала ее из ослепительного кружащегося мира. Изо всех сил отталкивая от себя водяную струю, Малуша забилась и неожиданно ощутила под собой твердую землю. Вернее, не землю, а дощатый пол Выродковой избы. Она лежала на полу, а колдун, бережно придерживая ее за плечи, озабоченно вглядывался в ее ставшее каким-то чужим и жестким лицо. Вода вновь хлестнула на нее, заставила в протестующем жесте вскинуть руки. -- Оставь это... -- велел кому-то колдун, и, с трудом сев, Малуша разглядела за его спиной мерянку с ковшом. "Вот откуда вода", -- тупо подумала Малуша и, чувствуя во всем теле невиданную слабость, прошептала: -- Что это было? -- Тебе стало худо, -- ответил колдун и улыбнулся: -- Ты испугалась, когда я взял тебя за руку, только и всего. Малуша перевела взгляд на свою руку -- ни следа, ни синяка... Неужели она и впрямь так испугалась колдуна, что свалилась без памяти? Сгорая от стыда, Малуша заставила себя подняться на ноги и двинулась к двери. -- Меня сынок... ждет... Надо идти... -- пробормотала она. -- Полева! -- окрикнул колдун мерянку. -- Проводи гостью... Видишь -- она не в себе! Свежий воздух придал знахарке сил. В голове стало проясняться, и ломота в теле постепенно уходила, оставляя лишь слабое покалывание в кончиках пальцев. -- Ступай назад, я дальше сама дойду, -- пыталась она отпихнуть от себя заботливую мерянку, но та, упорно повторяя: "Он велел проводить", довела ее до родной избы. Малуша была признательна мерянке за заботу, но в голосе девки было что-то такое, что терзало Малушу, и у самых ворот знахарка отважилась поднять на нее жалобный взгляд: -- Там, в его доме... Я видела что-то. Я ведь не просто испугалась? Поглядев на нее, Полева грустно опустила голову: -- Я тоже видела. И поверь -- никому и никогда я так не завидовала, как нынче вечером завидовала тебе. ГЛАВА 48 -- Погоди здесь. Княгиня сама к тебе выйдет, -- усадив Сирому в небольшой, но достаточно просторной горнице с вышитыми полавочниками на длинных скамьях и увешанными коврами стенами, высокомерно произнесла девка-чернявка. Ей не нравился ободранный лесной пришелец, уже второй день шныряющий у княжьего терема, но Рогнеда велела обходиться с ним поласковей, и девка старалась. Чернявка знала ее еще полоцкой княжной, и потому еле сдерживала слезы, когда красивую и властную хозяйку кривичских земель в простолюдье за глаза жалостливо называли Гориславой. Чернявка не боялась строгого нрава княгини и, кляня ее несчастливую Долю, потакала ей во всем. Вот и нынче подумала: "Что худого, коли княгиня побеседует с лесным пришельцем? Ведь сразу видать -- она черноглазому рада, а ей, бедной, выпало в жизни не много радости..." Еще раз покосившись на странного просителя, девка шмыгнула за дверь, оставив Сирому одного. Проводив ее взглядом, жрец улыбнулся и ласково огладил лежащий на коленях небольшой, бережно обвернутый крашениной сверток. Ни одна живая душа в мире, кроме него самого, не ведала, сколь ценен этот сверток. Сирома искал его всю зиму. Памятуя о своей провинности, жрец не взывал за помощью к богам, и потому поиски оказались невероятно трудны. Сколько раз он уже отчаивался, сколько раз проклинал свою никудышную жизнь, чуть не дошел до самых Репейских гор, а когда уже сил почти не оставалось и все тело ныло от бесконечных странствий, он нашел его -- продолговатый и тонкий, чем-то похожий на плоскую морковку, заржавевший кусок железа с грубо обломанным острым концом. Жалкий обломок оказался под большим синим камнем, похожим на тот, которому кланялись веси, и с виду ничем не выделялся, однако, издали почуяв излучаемую им силу, Сирома благодарно вскинул руки к небесам. Даже после стольких ошибок боги благоволили к нему! Обдирая кожу и ломая ногти о твердый наст, Сирома извлек железяку из-под камня и, прижав к груди, бережно отер ее подолом срачицы. Он и не мечтал, что когда-нибудь найдет и будет держать в руках останки самого великого из всех мечей от Семиречья до Ра-реки, а ныне это случилось! Когда-то блеск этого меча вел за собой русичей, рубил язов и победно вздымался над головами воинов Германареха, но время сокрушило его, превратив в никчемный обломок старого железа. Однако оно еще помнило прежнюю славу и, дыша прикосновением руки Орея -- родителя всех славянских племен, не ведало поражений. Обернув меч крашениной, Сирома пустился на полночь, в земли заволочской чуди. Настоящее, не знающее промахов оружие могло восстать из праха только под рукой необыкновенного мастера, и Сирома ведал, где его искать. Молва о сказочном кузнеце Хромине с Онег-озера гуляла по всей русской земле. Знающие люди поговаривали, будто в его жилах бушует кровь самого Сварога, и дивные, сработанные им вещи ценились выше золота, но работал он для души, и никто не мог похвалиться, что сумел подрядить Хромина смастерить хоть что-нибудь по договору. Сирома надеялся лишь на удачу, и она не изменила жрецу: едва поглядев на принесенный волхвом меч, Хромин молча забрал из его рук обломки великого оружия и отправился раздувать горнило. Его двое сыновей, такие же нелюдимые и мрачные, как отец, затворили перед Сиромой двери кузни, и только дочь -- синеглазая девка-подросток, доверчиво взирая на гостя снизу вверх, предложила ему пройти в избу и "чуять себя як дома". Три дня Сирома жил под заботливым присмотром Марьяны, с рассвета до заката просиживая у замкнутых дверей кузни и прислушиваясь к звону молотов, а на четвертый день к Вечернице Храмин вышел из кузни. Сперва Сирома даже не понял, что сияло в его могучих, черных от жара руках, а когда разглядел -- ахнул. И недаром... Под зазевавшимися лучами солнца, кичась возрожденной красой, сиял-переливался лунным светом легендарный, восставший из праха меч Орея, и, онемев от восторга, весь мир глядел, как играют на тонком и остром, будто трава-осока, лезвии робкие солнечные блики и как просится в сильную и крепкую ладонь узорная, украшенная головой быка рукоять. -- Чем отплатить тебе за труды? -- принимая оружие из рук кузнеца, спросил Сирома. И тогда впервые на его памяти, а память жреца была очень долгой, Храмин улыбнулся: -- Ты ничего не должен мне, волхв. Этот клинок отвел меня в битвы прежних дней и позволил коснуться одеяния отца Орея... Не всем и не часто выпадает такая честь... Забудь о плате. Сирома не стал настаивать. Обернув в ткань драгоценный клинок, он вновь двинулся в путь, только теперь его дорога лежала к Изяславлю. Там ждала Рогнеда. Жаль, конечно, что она не сумела подольститься к Владимиру, но время лечит, и, верно, к лету забывший обиды молодой князь навестит непослушную жену. И тогда прождавший много лет клинок напьется крови... Но, подходя к кривичским землям, Сирома ощутил странное беспокойство. Вечерами, разведя костер и чутко прислушиваясь к лесному шуму, он часто вынимал меч, любуясь его совершенством, но чем чаще глядел на него, тем больше ощущал его бездушный холод. Это оружие не жаждало крови врага. За долгие годы безделья оно утратило свою алчущую чужих жизней душу, а вложить ее в кусок помнящего отголоски былой славы холодного железа не сумел бы ни один кузнец. Раньше Сирома испросил бы новой жизни для клинка у всемогущего Белеса, а нынче он не смел обратиться к хозяину с просьбой. Он был недостоин взывать к Велесу и входить в его капище... При этой мысли все внутри Сиромы переворачивалось от ненависти к Выродку. Это маленький болотный гаденыш помог Владимиру взойти над Русью! Он отвратил от Сиромы светлый лик Скотьего Бога! Он заслуживал смерти... Но после Владимира... Желание расправиться с болотником мешало Сироме дышать полной грудью, но, пока власть и могущество хозяина были под угрозой, разве мог он, ничтожный раб, вспоминать о собственных обидах?! Сначала следовало убить того, кто посмеет привести новую веру -- новгородского князя Владимира. И на сей раз нельзя было полагаться на волю случая. Прежние ошибки многому научили Сирому, и теперь он сам должен был убить князя! Рогнеда послужит лишь поднявшей мстящее оружие рукой, а он, жрец и слуга великого бога, станет душой Ореева клинка. Уж он-то не ошибется и не промахнется. Он напитает меч своей силой и знаниями, он вдохнет в железо жизнь и страсть! Владимир умрет! Изяславль встретил Сирому настороженным спокойствием. Здесь лишь на словах служили Рогнеде, а на деле все и вся покорялись воле киевского князя. Даже повсюду сопровождающие княгиню девки были из Владимировых рабынь. Проклиная себя за вырвавшиеся в Родне угрозы, Сирома два дня кружил возле Рогнедина двора. Он не боялся Владимировых воинов, но преследовавший его ненавистный Выродок страшил жреца. Он предугадывал дела Сиромы и, значит, мог спрятаться здесь, упорно дожидаясь Сироминого появления... Неизвестно, сколько еще ждал бы жрец, кабы не Дажьбогов день -- праздник свадьбы славного Дажьбога с прекрасной Живой. В этот день разряженные горожане с песнями высыпали на берег Березины и закружились в красочных, славящих Ладу и Живу хороводах. Сирома не пошел на праздник. Затаившись, он сидел возле старого колодца, присматривался к: пестрой, вьющейся на холме людской ленте, со страхом ожидая увидеть средь прочих знакомое зеленоглазое лицо. А увидел совсем иное -- молодое, румяное, девичье, с пухлыми губами и шаловливыми ямочками на щеках. Склоняясь к нему, девка пронзительно вскрикнула от неожиданности, а затем расхохоталась: -- Что сидишь, как гриб-сморчок? Чего горюешь? Это Гориславе нашей не до веселья, а тебе-то зачем печалиться? Пошли! И, не дожидаясь Сироминого ответа, бодро поволокла жреца к шумящей, разноцветной толпе. -- Пусти, дура! -- вырывая руку, крикнул жрец, но упрямая девка, наоборот, еще крепче впилась в него маленькими пухлыми пальцами и, привлекая внимание танцующих, завопила: -- Эй, девоньки-красавицы! Кому нужен мужичок тихий да застенчивый?! Подходи, забирай! Вмиг окружившая жреца стайка разгоряченных девок со смехом и прибаутками принялась засыпать его колкими замечаниями и вдруг смолкла. Не понимая, что случилось, Сирома повернул голову и увидел Рогнеду. Расширившимися, яркими от радости глазами княгиня в упор глядела на него. Склонившись, Сирома заметил легкую, мелькнувшую на ее губах улыбку и понял -- она помнила его обещание и ждала, надеясь отомстить... Рогнеда действительно ждала жреца -- ведь это по его наущению она отписала Владимиру покаянную грамоту и, рассчитывая на его давно обещанную помощь, терпела унижения. Но теперь позору пришел конец. Убрав с ее пути болотного колдуна, волхв принес долгожданное оружие мести! Осенью в своей лесной избушке он обещал, что это оружие никогда не пощадит врага... Была бы Рогнеда обычной бабой -- кинулась бы на шею своему недавнему спасителю, но, памятуя о своей родовитости, она лишь склонила голову к стоящим позади кметям: -- Всех гоните, а мужика привести ко мне! -- Но мы его не знаем, а Владимир велел незнакомцев к тебе не допускать... -- запротестовал один из воинов и смолк, заглушенный раздраженным окриком княгини: -- С мужем моим, Владимиром, я уж как-нибудь сама разберусь, а ты делай, что велено, и не болтай попусту! Ратник поклонился, а княгиня, гордо вскинув голову, пошла в терем. Однако ее повеление выполнять никто не спешил, лишь к полудню выскочившая из терема девка позвала Сирому к госпоже, и теперь, ожидая появления Рогнеды, жрец сидел в чистой, уютной клети ее терема. Он больше ни в чем не сомневался, пугаясь только одного -- достанет ли у него сил на задуманное, удастся ли, влившись в железо, распалить его жаждой мести? А потом, напившись крови проклятого князя, он вновь станет прежним Сиромой, вновь узрит лик могучего хозяина, и тогда придет очередь Выродка... Но это потом... Где-то в глубине терема хлопнула дверь, зашуршали легкие шаги. "Рогнеда", -- понял жрец. Он дождался. Ловко сбросив срачицу, он развернул клинок и, прижав лезвие к груди, закрыл глаза. Презирая боль и бегущую из разрезанной груди кровь, его губы зашевелились, произнося древние заклинания. Жар просочился в его тело, пламя кузнечного горна опалило внутренности, ледяная вода хлынула в горло и, обратившись огнем, заполыхала во всем теле. Откуда-то из глубин чужой памяти всплыли хриплые голоса язов и далекие равнины Семиречья. Молодой и еще никому не известный Орей поднял его к небу и закричал что-то веселое и воинственное... А затем земляное чрево поглотило его и вновь выбросило в пылающий огонь. Переливаясь звонкими голосами, в его ушах запели кузнечные молоты, хриплый голос Хромина произнес: "Готово", и слепящее солнце брызнуло в глаза. Сирома уже не был жрецом Белеса и не помнил прежних, человеческих, печалей и радостей. Отныне он стал мечом Орея, несущим смерть оружием, и знал только одно имя -- имя своего врага. Вновь хлопнула дверь. Над ним склонилось красивое, холеное женское лицо. Большие, надменные глаза женщины вспыхнули, мягкий голос произнес: -- Ох! В возгласе незнакомки слились восхищение и страх. Пришелица почуяла Сиромину жажду и поняла, для кого она предназначена. Тонкая рука протянулась к нему. "Возьми меня! Ощути мое могущество!" -- велел Сирома. Он не понимал, что Рогнеда не слышит его голоса и вообще не подозревает о его присутствии. Не ведая, откуда взялось в ее клети это великолепное оружие, княжна сердцем почуяла -- его принес Сирома. И потому, ощутив внезапное сильное желание взять его в руки, совсем не удивилась, просто взяла и обрадовалась легкости и удобству меча.. На мгновение ей показалось, что в ее пальцах лежит чья-то теплая ладонь, но затем, уразумев, Что это всего лишь тепло согревшегося на солнце железа, засмеялась. Она помнила, зачем Сирома принес этот меч, и от мысли, что однажды это великолепное лезвие точно и легко перережет горло ее врагу, ей становилось радостно. Ей больше не хотелось ждать, как не хотелось ждать и алчущему крови мечу. Словно девочка, Рогнеда счастливо прижала оружие к груди и закружилась по клети. Выглянувшая на шум девка-чернявка изумленно воззрилась на танцующую госпожу: -- Тебя так порадовал этот незнакомый муж, княгиня? Рогнеда остановилась. О ком болтала чернявка? Ах, о Сироме... -- Да, -- призналась она и, любуясь блеском, протянула чернявке меч. -- Он сделал мне подарок! Погляди, как он хорош! -- Подарок? -- Чернявка поморщилась. Она не любила оружия и вряд ли обрадовалась бы подобному подарку, но у князей свои привычки... -- А сам-то он куда подевался? Рогнеда задумалась. И впрямь, куда пропал жрец? Из клети он не выходил -- подозрительные вой не выпустили бы без долгих расспросов -- и вряд ли стал бы прятаться... Да и где тут спрятаться? Рогнеда уже приоткрыла для окрика рот, но вдруг, словно напоминая о себе, меч задрожал в ее ладони. Переведя взгляд на оружие и на миг ослепнув от его блеска, княжна зажмурилась и в этот миг уразумела простую истину -- жрец больше не был ей нужен, и вовсе не имело значения его загадочное исчезновение. Ныне все решали ее умение притворяться и могущество этого меча... -- Какая тебе разница, куда он ушел?! -- почти радостно прикрикнула она на опешившую от ее беззаботности чернявку. -- Лучше ступай и вели прислать мне писца. А еще пусть у ворот ждет самый быстрый гонец. Я хочу написать Владимиру... Хватит ссориться и жить порознь. Чай, я ему жена! Он сам приедет иль меня ждет, мне все равно, -- хочу его видеть! Оглушенная ее словами, чернявка покорно склонилась. О том, что Рогнеда простила Владимиру смерть своих родичей, знали все, и про ее покаянную, уже давно посланную в Киев грамоту тоже ведали, но что она захочет увидеться со своим обидчиком, чернявка не ожидала. Откуда ей, простой рабыне, было знать, как долго подученная жрецом княгиня притворялась, как долго таила в себе месть, как, презирая саму себя, диктовала писцу строки того покаянного послания. Но кровь родичей стоила унижений, и Рогнеда терпела. Терпела и ждала, когда же наконец появится Сирома и принесет ей то самое оружие, которое отомстит убийце и насильнику. И этот миг настал. Отмщение было совсем рядом, и ждать оставалось немного... -- Совсем немного, -- прижимая к себе дрожащее от нетерпения лезвие, прошептала она и, любовно огладив его рукой, прильнула к рукояти жаркими губами. -- Потерпи еще немного... ГЛАВА 49 Владимира обрадовало нежданное письмо Рогнеды. А Добрыню огорчило. Умный боярин не верил в искреннее раскаяние княгини, но если в прошлый раз ему удалось настроить бояр против ее приезда, то нынче они вряд ли стали бы перечить Владимиру -- князь оказался молод да суров... -- Ты нас в княжьи сердечные дела не впутывай, -- хитро щуря маленькие глазки, заявил Помежа. -- Что нам за напасть, коли он желает с княгиней встретиться? Помежа не хуже Добрыни знал, на что способна половчанка, но для него Владимир был опасней. У кого, как не у киевского князя, была самая могучая дружина и самый крутой нрав? Пойдешь поперек -- за ослушание может и погнать из Киева... Другие бояре тоже отказались препятствовать Рогнеде -- кто сослался на занятость, кто на хворобы, а большинство, качая головами, вздыхали: -- Брось пугаться, Добрыня! Уж сколько времени утекло -- забыла Рогнеда о мести... Отчаявшись добиться поддержки у бояр, Добрыня вспомнил о Выродке. Владимир на людях не жаловал колдуна, но втайне уважал его ум и хитрость. "Может, хоть его послушает, не поедет в Изяславль", -- шагая к приземистой избенке Выродка, думал боярин. Весть о грамоте из Изяславля всерьез встревожила болотника. Волнуясь, он заметался по клети. Он-то и позабыл о полоцкой княгине! А нынче она стала опасной. Попробуй огради распаленного страстью князя от красивой жены да докажи, что она недаром зовет его. Но попробовать стоило... -- Добро, -- кивнул болотник ожидающему его слова Добрыне. -- Я поговорю с князем. Он не солгал и в тот же вечер поговорил с Владимиром. Объяснил, сколь коварны женские чары, сколь обманчивы речи, но, стремясь увидеть наконец-то покорившуюся ему княгиню, Владимир пропустил мимо ушей половину сказанного. Болтающий невесть о каких опасностях колдун надоел, и, желая поскорее отвязаться от назойливого просителя, князь со вздохом вскинул на него серые глаза: -- Ну хорошо, хорошо... Коли ты так за меня страшишься, я не поеду. Пусть Рогнеда сама придет ко мне! Уж в Киеве-то со мной она ничего не сделает. "Разве что в постели прирежет", -- угрюмо подумал Егоша, но спорить с Владимиром было бессмысленно, и, молча поклонившись, он вышел. До самого Рогнединого приезда он мучился мыслью -- где и как задумала отомстить княгиня, и сколько ни гадал, видел лишь два способа -- отравить князя на пиру иль зарезать сонного. Все остальное было или чересчур нелепо, или попросту невыполнимо. За едой и питьем князя Егоша еще мог проследить, но вот войти в княжью опочивальню... Там оставалось надеяться лишь на обещание кромешников. Рогнеда приехала в Киев к середине травня. Как и подобает провинившейся жене, она вошла в городище пешком, со склоненной головой, но, несмотря на свой покаянный вид, она стала еще красивей. Появившаяся округлость груди и рук придавала ее резким чертам соблазнительную мягкость, а глаза сияли каким-то нежным внутренним светом. Перед такой красой мало кто устоял бы, а о Владимире и речи не шло. Еще не видя княгиню, он в нетерпении переминался с ноги на ногу и, волнуясь, стискивал пальцы, а когда увидел -- соколом слетел с крыльца и, вскинув Рогнеду на руки, легко внес в терем. Узрев его прыть, Добрыня лишь покачал головой, а Егоша нахмурился. Ох, опасно было это бездумное прощение! Могло оно стоить князю не Руси -- всей жизни... , Вечером Владимир закатил пир. Гуляло все городище -- от драных лапотников, что едва помещались за длинными, выставленными во дворе столами, до важных, спесивых бояр, вольготно раскинувших свои толстые зады на лавках в княжьей горнице. Несмотря на опасения Добрыни, княгиня казалась примирившейся со своей нелегкой участью. Словно запамятовав о былом, она улыбалась, шутила и даже называла его дядюшкой. Любуясь женой, Владимир гордо выпячивал грудь, но Добрыня по-прежнему приглядывал за Рогнедой. Изредка он косился в дальний, темный угол горницы, где, спрятавшись под серой дорожной накидкой, одиноко сидел зеленоглазый колдун, и, сталкиваясь с его настороженным взглядом, понимал -- и он не верит. А Владимир веселился. От его щедрости к ночи половина бояр попросту заснули там же, где пили, а оставшиеся, сонно помаргивая осоловевшими глазами, с трудом выползали из-за стола. Провожая их взглядом, Рогнеда судорожно сжимала пальцы и улыбалась. Никто не знал, сколь тяжело дался ей этот развеселый пир. Хотя улыбка ее была настоящей -- все внутри нее пело от ощущения скорой расплаты. Легкий, почти невесомый меч Орея висел у нее на поясе под летником, и от его прохладного прикосновения княгине хотелось смеяться во все горло. Ее веселило все -- и тупой, угрюмо оглядывающий горницу Добрыня, и доверчивый Владимир, и зажравшиеся киевские бояре. Однако чем ближе была ночь, тем муторней становилось у нее на душе. Она не могла не признавать, что Владимир изменился. Молодой юнец с похотливым взглядом пропал, и на его месте оказался сильный, красивый мужчина с тонким, будто вырезанным в янтарной капле, лицом. Он и вел-то себя иначе, чем раньше, -- не оскорблял ее грубыми шутками, не лапал через платье, словно простолюдинку, и не приказывал, как когда-то. Иногда Рогнеде казалось, что нынче рядом сидит не Владимир, совсем другой человек, а тот, покрытый кровью ее родичей юнец, сам полег где-то в далеких землях. Стараясь ничем не вызвать княжьих подозрений, Рогнеда не упоминала о Ярополке, хоть то и дело вспоминала, как пировала с ним за этим же самым столом, как миловалась в дальней клети, как проводила долгие ночи в опочивальне на удобном, просторном ложе. Владимир сам заговорил о брате. -- Мне жаль Ярополка, -- горестно вымолвил он. -- Я готов был простить ему обиды, но боги решили иначе. -- И, внезапно сдавив руку княгини, он умоляюще вгляделся в ее лицо: -- Поверь, я не желал его смерти! "Словно ему и впрямь не все равно, что я думаю", -- мелькнуло в голове у Рогнеды, и, отстраняя нелепую симпатию к этому красивому, умному мужчине, она деланно расхохоталась: -- Ах, какое мне дело до Ярополка! Помрачнев, Владимир отпустил ее руку: -- Ты слишком забывчива, княгиня! Поняв, что ошиблась, Рогнеда потупилась, но время и брага делали свое дело, и спустя совсем немного времени Владимир забыл обиду. Повинуясь его знаку, расторопные уные принялись помогать усталым гостям расходиться, а князь, поднявшись, протянул Рогнеде руку: -- Пойдем? Мимо него белкой прошмыгнул Добрыня: -- Стерегись, князь! Раздраженно скривившись, Владимир отмахнулся. Положив пальцы в его горячую ладонь, Рогнеда встала из-за стола. Начиналось самое страшное. Близость с Владимиром была для нее мукой, но раньше ей не приходилось скрывать этого, а теперь она должна была одурманить князя своей страстью, опоить его своим желанием. В опочивальне она немного пришла в себя. Богато убранная постель на низких ножках стояла посреди клети, пуховые перины свешивались с нее до самого пола, а ожидающее слов любви высокое изголовье рябило вышитыми подушками. Рогнеда смущенно отвернулась. Княжий терем напоминал ей о Ярополке и о его объятиях, но бедный Ярополк никогда не осмелился бы предложить ей для любви столь роскошное и мягкое ложе. Для этого он был слишком застенчив... -- Ну, что же ты? Рогнеда вздрогнула. Голос Владимира напомнил ей другие ночи -- проведенные на жестких шкурах в его походном шатре, ночи, полные страха и горя. Прижав к боку скрытый под платьем меч, она через силу улыбнулась: -- Я немного смущена, мой князь... -- Смущена? -- удивленно вскинул брови Владимир, а потом, поняв, рассмеялся: -- Что ж, я могу не глядеть на тебя, пока ты сама об этом не попросишь. И отвернулся. Косясь на его широкую спину, Рогнеда поспешно сорвала меч, сунула его под расшитые подушки. Вовремя. Не утерпев, Владимир повернулся и, потянувшись всем телом, пошел к ней: -- Похоже, иногда даже я не в силах сдержать слово, моя княгиня! "Он мне вовсе не противен, не противен, -- отчаянно вдавливая ногти в ладони, думала Рогнеда. -- Это не он, а Ярополк хочет взять меня. Мой Ярополк..." Но почему-то от этих дум ей становилось только хуже. Не зная, что делать, в полной растерянности Рогнеда всхлипнула. Владимир остановился в шаге от нее, резко вскинул голову. Внимательные глаза обежали ее лицо. -- Почему ты плачешь? -- удивленно спросил он и неожиданно мягко добавил: -- Скажи -- я пойму... После смерти брата я стал многое понимать иначе, и, поверь, мне стыдно, что взял тебя против твоей воли. Его запоздалая нежность рухнула на Рогнеду последним ударом. Она больше не могла оставаться один на один со своей ненавистью! Ей нестерпимо хотелось прижаться к кому-нибудь, чтоб если не душой, так хотя бы телом ощутить рядом чье-то заботливое внимание. Вскрикнув, она кинулась к Владимиру, обхватила руками его крепкую шею и, вжимаясь в сильную мужскую грудь, забыла о Ярополке. Поцелуи Владимира больше не были ей противны, скорее, она жаждала их, и ласкающие тело руки оказались нежными и мягкими, а не грубыми, как раньше. Подчиняясь мужской воле, она изгибалась под этими руками и, чуя внутри себя нарастающее желание, что-то бессвязно шептала. Владимир был счастлив. Если раньше он и сомневался, то теперь все сомнения рухнули -- Рогнеда любила его. Ее страсть и желание не были поддельными -- ее губы горели, а тело ожидало его ласк! Он так давно желал этого мига! Забыв обо всем на свете, он наслаждался мгновениями долгожданного счастья, а когда уже не осталось сил, рухнул на подушки, крепко прижимая к себе все еще дрожащее тело Рогнеды. Ускользающим сознанием он вспомнил о словах Добрыни и улыбнулся. Если бы боярин видел их сейчас! И, доверчиво погладив спутавшиеся волосы княгини, закрыл глаза. Рогнеда очнулась, лишь когда он уже уснул. Долетевший из приоткрытого окна порыв вечернего ветра привел ее в чувство. Не в силах понять и простить саму себя, она села на постели и стиснула голову в ладонях. Ее волшебное оружие было совсем рядом -- лишь руку протянуть, но почему-то она уже не желала мстить. Вернее, желала, но не этому, подарившему ей наслаждение человеку! Но зачем же тогда она так долго выжидала, зачем лелеяла мысли об отмщении?! -- Ты маленькая похотливая коза, -- зло прошептала она себе. -- Ты забыла, какими добрыми были твои братья, как любил тебя отец! Вспомни, кто убил их! Но ее память упрямо отказывалась повиноваться. Встающие из небытия лица родичей глядели на нее размытыми пятнами глаз, а давняя жизнь в Полоцке казалась придуманной, будто старый сон. Разозлясь на саму себя, Рогнеда потянулась к подушкам, осторожно нащупала холодное лезвие меча. От прикосновения к железу ее сердце вздрогнуло и, сбившись с привычного ритма, бешено заколотилось, вновь и вновь напоминая о пролитой Владимиром родной крови. Вытащив меч, Рогнеда перевела взгляд на лицо спящего князя. Он любил ее... И он подарил ей наслаждение, которое так и не сумел подарить Ярополк... -- Сирома... -- прошептала она одними губами. -- Что мне делать, Сирома? Владимир пошевелился во сне и откинул голову, словно нарочно подставляя ей свое незащищенное горло. Меч дрогнул в ее руке, потянулся к князю. "Я должна убить его, -- уговаривала себя Рогнеда. -- Я должна отплатить за отца и братьев. А эта ночь любви и наслаждения... Она забудется." Решившись, княгиня вскинула руку. Лезвие сверкнуло живым блеском, озарив комнату. Его сияние всполошило кромешников. Безликие Пастени, вечно сонная Жмара, важный Большак -- все они помнили данное колдуну обещание беречь князя, но что они могли сделать с могуществом Ореева клинка? Чем остановить пылающую верой душу Сиромы? Темные тени метнулись на Рогнеду, сдавили ей горло. Сдерживая судорожные всхлипы, княгиня примерилась, замахнулась. Нежити взвыли. Подобно порыву ветра, их неслышимый людям крик вылетел из приоткрытого окна и, дотянувшись до маленькой, далекой звезды, сорвал ее вниз. Обретая женский облик, звезда метнулась в окно опочивальни. Ее длинные белые волосы-лучи окутали Ореев меч. В последнем горении она рухнула под опускающееся лезвие. -- Летавица! -- не помня себя от страха, завопила княгиня, и ее крик слился с визгом сгорающей в пламени Летавицы Сироминой души. Владимир был воином. Почти вся его жизнь прошла в походах и сражениях. Вскрик княгини разбудил его. Углядев над собой меч, он мгновенно откатился, вскочил, точным ударом выбил оружие из рук княгини, вторым ударом сбил ее с ног, бросился сверху, прижал к полу коленом одну руку, а другую с хрустом завернул за голову и, крепко держа ее за кисть, оглянулся, шаря вокруг свободной ладонью: "Где он?" Еще чуть-чуть, и он бы, не задумываясь, прирезал эту подлую тварь ее же мечом, пальцы уже нащупали фигурную бронзовую рукоять, схватили. Ему страшно захотелось всадить клинок ей в живот, и, почувствовав это, она забилась, прикрывая коленями свой пуп и срам, который он только что целовал в любовном угаре. Владимир сдавил рукоять -- пусть пронзит гадину жуткая боль, пусть издохнет она в корчах, чтобы и на том свете помнила, на кого подняла руку! Но клинка не было -- из ручки торчал косой, ржавый обломок вершка два длиной. Ярость отпустила князя. -- Сука, -- сказал он и отшвырнул сломанный меч, -- сука ты грязная! Я поверил тебе, а ты хотела меня сонного... Каким-то обломком... Видеть не хочу! -- Князь встал и пошел искать свою одежду. Рогнеда ничего не поняла. Образ сияющей беловолосой Летавицы стоял перед ее глазами, вопль потерпевшего поражение меча мешал расслышать слова князя. "Обломок", -- вот и все, что она услышала. Переведя глаза на меч, она вздрогнула. От сияющего живого клинка ничего не осталось. Летавица спалила его. -- Ты больше не будешь мне женой, и не знаю, оставлю ли тебе жизнь! -- натягивая порты, сказал Владимир. -- Я сумею наказать тебя! Рогнеда сжалась в комок. "Пусть убьет, -- думала она. -- Пусть смерть -- это лучше, чем любовь к убийце своего отца!" Стук захлопнувшейся за Владимиром двери заставил ее пошевелиться. Она перебралась на кровать, непослушными пальцами принялась натягивать исподницу. Ее ладони скользнули по немного округлившемуся животу. Она усмехнулась. Владимир и не заметил, что она беременна! Может, так и лучше... Отворяясь, тихо скрипнула дверь. Заглянувшая в опочивальню рабыня повела по сторонам быстрыми глазами и, небрежно поклонившись княгине, принялась убирать разбросанные вещи. -- Он убьет меня? -- глухо спросила Рогнеда. Покачав головой, рабыня опустила руки: -- Не знаю, Горислава... Он собрал бояр. Говорят, даже колдун пришел. -- Какой колдун? -- Ну, тот, болотный. -- Ставя на место перевернутые столбцы и расправляя смятые полавочники, она вновь заходила по опочивальне. -- Ох, и боятся же его! Болтают, будто он недобрый, а вот Малушиного сына он вылечил... С ним еще девка живет. Из мерян. Красивая. Ей бы любой был рад, а она от колдуна ни на шаг. Верно, присушил он ее -- теперь никакой отворот не поможет... Болотный колдун... Значит, он еще жив. Рогнеда вздохнула. У нее не осталось сил обижаться на обманувшего ее Сирому. Жрец ничего не сумел поделать с Выродком, да и что он мог сделать? Болотник указывал даже князьям... -- Ой! -- прижимая к себе собранную одежду, испуганно взвизгнула рабыня. -- Что ты?.. -- Рогнеда осеклась на полуслове. Этого стоящего в дверях человека она никогда не могла забыть. Это он, а не Владимир был виновен во всех ее несчастьях, он неотступно следовал за нею, призывая беды, словно злая Доля. Вот и нынче пришел... -- Выйди! -- кротко приказал болотник служанке, и, не медля, та вылетела из горницы. Обведя клеть внимательным взглядом и опираясь на посох, колдун вошел. Он чуял присутствие Сиромы, но слабое, чуть уловимое. Казалось, жрец только недавно был тут и исчез, оставив лишь память о себе. Скосив глаза на княгиню, болотник усмехнулся. Волхв хорошо научил девку притворяться... -- Кто помешал тебе убить князя? -- равнодушно, будто заранее зная ответ, спросил он. Рогнеда скорчилась на постели, прижала подбородок к коленям. Какой толк скрывать правду? -- Летавица, -- глухо ответила она. Болотник взглянул в окно. Он верно сделал, что обратился за помощью к кромешникам. Если б не Летавица, все его усилия пошли бы прахом, а Сирома торжествовал победу. Егоша поддал ногой что-то железное, склонился и увидел обломок старого меча. Осторожно, чувствуя в железе могучую силу, он взял его в руки. Присутствие Сиромы заставило его вздрогнуть. Он прикрыл глаза, а затем, словно наяву, увидел яркую огненную женщину -- упавшую с небес звезду -- Летавицу. Полыхая последним, прощальным пламенем, она рухнула на жреца. Корчась и не имея сил вырваться, он полыхал в ее огне смоляным факелом. Егоша понял, что это горит только земная оболочка. Сколько их было у Сирома? Великий Велес не скупился на такие пустяки для своего верного слуги. Сколько их еще будет, если кто-нибудь не остановит этот круговорот? Да, время Скотьего Бога прошло, а нового Бога еще ждать и ждать, и еще неизвестно, чем заплатят вятичи, кривичи, радмичи -- все русские люди, какого отступного потребует Велес? Егоша точно знал только одно: его жизнь будет первой, а потом уже Владимир, и так далее. Так что терять болотнику было нечего, и он приготовился. Прежде всего он отбросил обломок меча, так чтобы он оказался впереди, потом взял посох обеими руками и поднял на уровень груди, крюком влево, -- так можно было отбить любой удар и сразу поразить противника самым жалом, откуда бы он ни нападал, потому что, как говорил Нар, и у духа есть шуйца и десница, а Егоша был левшой. Теперь нужно было найти Сирому. Он был где-то рядом, уже бестелесным, невидимым, ослабленным, но все равно очень сильным и опасным. Чтобы воевать с духом, нужно самому отбросить тело, иначе его и не увидишь, но Егоша знал, что он сам наполовину Белая. Она хоть и сильна, но медлительна и уносит только живых, а жрец был телом мертв, а значит, обладал преимуществом. Оставалось только одно -- сражаться с невидимым супостатом. -- Дворовой, -- позвал Егоша. -- Дворовой! Белой стрелкой мелькнул над подоконником горностай и замер столбиком, сложив крохотные лапки, внимательно глядя на него блестящими бусинками глаз. -- Ищи вора, -- приказал ему болотник, а сам стал вслушиваться. Здесь, где люди, никого не было, только Рогнеда судорожно всхлипывала на кровати и девка-чернявка старалась сдерживать дыхание, подслушивая под дверью. Там, внизу, маленькие домашние духи перешептывались -- им было страшно, но и там не было чужаков. Вдруг шустрый зверек опустился на все четыре лапки и бросился к постели. Егоша мгновенно развернулся в ту сторону и увидел, что зверек остановился, потом заметался и растерянно оглянулся. Тут же сзади, где лежала рукоять, послышался тихий свист. Рогнеда подняла голову, уставилась на середину горницы, и ее лицо озарилось багровым всполохом. Белая у него внутри просто завыла от ужаса -- давно она так не напоминала о себе, -- забилась и стала рваться наружу. Он понял, что происходит у него за спиной, -- теперь главное не думать, потому что Сирома может слышать мысли, угадывать намерения, -- значит, надо действовать решительно и просто, как на охоте, -- быть волком -- так учил Нар. -- Попался наконец, -- сказал жрец. -- Теперь выйди ко мне, пришла пора нам помериться: кто кого? Егоша крепко сжал Белую и повернулся к Сироме. Страшный вид багрового пламенного клинка его не смутил: жрец Белеса не мог пролить ничью кровь, и этот выросший из старой рукоятки меч в невидимых руках духа поразит только душу, это пострашней смерти, надо только, чтобы она хоть на вершок вышла из тела, и тогда ее уже не смогут подхватить жаворонки, летящие в ирий. -- Да зря ты на нее надеешься, -- рассмеялся Сирома, -- я вообще удивляюсь, как тебе удавалось столько времени морочить мне голову, грязный болотный червяк, ты ж никакой не колдун! Выходи! Теперь было ясно, где жрец, -- там, за Рогнедой, а здесь только послушный его воле меч, но Егоша об этом не думал, он чувствовал это всем существом, и его посох сам направлялся в ту сторону. -- Ну, держись, старый козел, -- ответил он, закрыл глаза и отпустил Белую. -- Ха-а-а-а! -- выдохнул Сирома, и огненный меч обрушился на растопыренные жуткие лапы, протянувшиеся к Рогнеде. Егоша мгновенно выпрямил руки и тщательно, со страшным усилием начертил концом посоха в направлении жреца огромный ослепительно белый крест -- сверху вниз, а потом слева направо -- и описал круг, обрывая невидимые нити, связывавшие душу Сиромы с его могучим Хозяином. -- А-а-ах! -- словно забирая что-то обратно, прошелестел Сирома, и меч погас. На какое-то мгновение из тьмы соткалась его застывшая в страшных судорогах фигура, потом другая, и еще, и еще. Егоша открыл глаза, опустил посох. Он не желал смотреть на предсмертные муки своего врага, достаточно было знания, что тот мертв. Теперь никто на этой земле не смел угрожать Владимиру. Возможно, пройдет еще немало лет, прежде чем он, поняв, для чего призван, примет новую веру, но Егоша уже не хотел ждать этого мгновения. Он и так сотворил невозможное -- вмешался в игру богов и наперекор им победил своих недругов. Он отомстил, но ожидаемой радости не почувствовал -- только неимоверную усталость... Он пошел к двери. Сзади тихо всхлипнула Рогнеда. Когда-то по его воле погибли ее отец и братья, а она сама из гордой княгини стала жалкой игрушкой Владимира. У князя будет еще немало подобных игрушек... -- Я отомщу тебе за своих братьев, -- сказала Рогнеда. -- Попробуй, -- равнодушно ответил колдун. -- Но знай, я не желал тебе зла. Ты мне была совершенно безразлична, мне и сейчас все равно: умрешь ты или нет. Ощутив в его словах страшную, безжалостную правду, Рогнеда вцепилась побелевшими пальцами в край постели: -- А мой еще не рожденный ребенок? Ты и его хочешь убить? Колдун устало вздохнул: -- Я никого не хочу убивать. А если ты хочешь, чтобы твой ребенок жил, -- почему не скажешь о нем Владимиру? Князь пожалеет сына... Колдун уже скрылся за дверью, и даже постукивания посоха замерли вдали, а Рогнеда все еще слышала его слова. Владимир пожалеет сына, а она? Почему эти долгие месяцы она не желала даже думать о ребенке, почему не вспомнила о нем, поднимая на его отца заколдованный меч? Чем она лучше Владимира? Он убивал чужих, а она ради мести готова была пожертвовать родным сыном! А ведь когда-то она не была такой. Она любила и жалела всех... Выродок все врет! Это все сотворил с ней он! Проклятый колдун ворвался в ее жизнь и вывернул ее наизнанку, словно волк-оборотень звериную шкуру. Двери вновь распахнулись. Рогнеда соскочила с кровати, двинулась навстречу пришельцу, но, не желая глядеть на нее, Владимир отвернулся. -- Ты умрешь. Так решено, -- стоя на пороге, твердо сказал он. Умереть?! Княгиня была готова к смерти, но прежде она сумеет расплатиться с тем, кто осмелился лишить ее счастья! Она скажет Владимиру все, что скопилось на душе! Метнувшись к князю, она упала на колени и покорно подставила шею: -- Убей меня! Я заслужила смерти, но этой ночью я не лгала тебе. Я радовалась твоей близости, как любящая жена радуется близости мужа, и никто, даже боги, не увидят лжи в моих словах! -- Ты... -- Владимир не хотел глядеть на княгиню, но взгляд сам потянулся к ее белой шее и наконец устремился к откровенным, блестящим, будто в лихорадке, глазам. Еще никогда половчанка не казалась Владимиру столь красивой. -- Убей меня! -- еще раз вскрикнула Рогнеда. -- Но помни -- ты убьешь и своего сына! -- Сына?! -- Да. Во мне живет твой сын. Новость ошарашила Владимира. Он не ощутил радости, но невероятная гордость захватила все его существо. У него будет сын! Первый сын -- наследник Киева! Не ведая, что сказать, он удивленно развел руки в стороны: -- Но почему ты молчала? -- Я не хотела этого ребенка. Я даже прогнала сказавшую мне о плоде гогь-бабу. Я все еще надеялась отомстить за смерть родичей. Но все это было давно, а этой ночью я больше мстила за себя, за свою слабость, за свою столь некстати проснувшуюся страсть, способную стать любовью... Владимир шагнул назад. Княгиня не лгала... Она созналась в желании убить, но разве в ее признании не было такого, чего Владимир добивался от нее и никак не мог услышать? А сын... Он-то думал, что Рогнеда просто располнела, а на самом деле это его сын так округлил ее живот и расширил бедра. Она носила его сына! Но казнь... При мысли о сыне она казалось нелепой. Мать, замышляющая убить отца ребенка? Мать, знающая, что возмездие киевлян не обойдет ее стороной? Нет, это было немыслимо! И где она взяла этот сломанный меч? Кто надоумил ее пронести его в опочивальню? Дочь Рогволда никогда бы не унизилась до лживых писем и тайных злодейств. Здесь был замешан еще кто-то, чья-то чужая воля... Тряхнув головой, Владимир нерешительно отобрал у княгини меч: -- Кто подучил тебя? Рогнеда подавила счастливую улыбку. Ей не пришлось выдумывать -- князь спросил сам. Теперь она расквитается с испоганившим ее жизнь болотным колдуном! -- Выродок, -- глядя в глаза Владимиру, громко произнесла она. -- Твой колдун. Онемев, Владимир попятился. Добрыня давно предупреждал его о коварстве колдуна, но он не верил. Однако в глазах Рогнеды сияло торжество правды... А ведь это болотник уговорил его позвать Рогнеду в Киев... -- Встань. -- Владимир рывком поднял Рогнеду на ноги. Глупую половчанку следовало наказать, но лишь для острастки, а вот Выродок заслуживал страшной смерти. -- Встань и оденься. Ты будешь жить, как прежде, в Изяславле, и этот город будет дан тебе вовеки. Ты выносишь мне сына и будешь зависеть от моих желаний, как жена зависит от желаний мужа. Рогнеда сверкнула глазами. Она видела, как изменилось лицо князя, как гневно сжались его губы. Выродок был обречен. А она... Возможно, она проведет еще не одну ночь рядом со своим князем. -- Я выношу тебе много сыновей, -- коснувшись губами руки Владимира, пообещала она. Отрешенно проведя ладонью по ее склоненной голове, Владимир вышел. Ему было не до ласк -- он желал видеть Добрыню. Никто лучше дядьки не умел разбираться в сложных загадках, а эта, с Выродком, оказалась весьма сложна. В ней Владимиру был ясен лишь исход: что бы ни случилось, колдун должен умереть... ГЛАВА 50 Полева разволновалась еще ночью, когда, бесцеремонно распахнув двери их жилища, кто-то, горластый и невидимый в ночной темноте, позвал Выродка. Колдун вышел и, недолго пошептавшись с пришедшим, принялся собираться. -- Ты куда? -- не выдержав странных мучительных подозрений, спросила мерянка, но в ответ болотник лишь раздраженно хмыкнул: -- Спи. Половчанка бед натворила, Владимир ее судить хочет. Всех нарочитых зовет и меня заодно... Раньше бы послушал, ан нет! Продолжая недовольно бормотать, он ушел, а Полева, не в силах уснуть, до утра металась в постели. Но и на рассвете Выродок не вернулся. Вместо него в избу вломились дружинники Владимира. Пятеро или шестеро -- со сна Полева не разобрала. Обшарив клети, перевернув все их скудное имущество, они приказали: -- Вернется колдун -- беги к князю. И не вздумай укрывать его! Насмерть перепуганная мерянка лишь молча кивнула. Она испугалась не за себя -- за Выродка. Куда он ушел ночью, куда пропал? Почему эти суровые люди с оружием разыскивали его, чего хотели? Не ведая, что делать, она поспешно оделась и отправилась к княжьему двору. Там, как обычно, было людно. Оглядевшись, Полева пристроилась у самой вереи -- так, чтобы и на виду не быть и всех видеть. Привыкшие к мерянке княжьи уные, не обращая на нее внимания, занимались обычными делами -- мели пыль, чистили лошадей, чинили какую-то утварь. Прислонившись спиной к верее, Полева молча уставилась на крыльцо. Ее мало интересовали кокетливые взгляды молодых воев и наглые взоры снующих у крыльца бояр. Она ждала Выродка. Колдун никогда не лгал ей, и, словно послушная собака хозяина, она ждала его появления. Вот сейчас он выйдет из терема, хмуро покосившись на нее, возьмет за руку, большими, легкими шагами двинется к дому, и тогда она вновь станет жить. Но, впуская и выпуская разных знакомых и незнакомых Полеве людей, дверь терема хлопала и хлопала, а Выродок все не появлялся. -- Эй, ты чего тут? -- опустилась на ее плечо чья-то тяжелая рука. Вскочив на ноги, Полева обернулась. Перед ней стоял Добрыня. -- Чего стоишь, спрашиваю? -- вновь встряхнул он мерянку. Высвобождаясь из его цепких рук, Полева раздраженно повела плечом: -- Выродка жду. Брови Добрыни недоуменно поползли вверх: -- Разве он у князя? -- Да. -- Чума его побери! -- воскликнул боярин и, бросив Полеву, взлетел на крыльцо. -- Куда это он? -- Недоумевая, Полева. прихватила за руку бегущего мимо паренька с охапкой свежего сена в руках. Тот на мгновение остановился и хлюпнул носом: -- Верно, колдуна ищут. Они его ночью упустили, а теперь сыскать не могут. -- Как упустили? -- А так. -- Роняя из рук сено, парень встряхнулся и перехватил охапку, приподнимая ее чуть выше к груди. -- Он Рогнеду на злодейство подбил, а сам утек. Поговорил с ней и пропал... Отпустив паренька, Полева закусила губу. Что делать?! Неужели столь многое случилось этой ночью? Заговор, злодейство... Но болотник ни за что не пожелал бы Владимиру смерти! Это Полева ведала наверняка. Только как объяснить это князю? И поверит ли? А главное -- куда пропал Выродок? Неужели опять оставил ее? Всхлипнув, мерянка присела, прижалась спиной к верее. Так и застал ее выскочивший из терема Добрыня. По приказу Владимира, да и по собственной воле, он всю ночь искал болотного колдуна, но тот словно в Непру провалился -- его никто не видел ни в городище, ни за его стенами. "Появился из ниоткуда, ушел в никуда", -- возвращаясь с неудачных поисков, угрюмо думал боярин, когда увидел сидящую у княжьих ворот мерянку. Ее слова напугали Добрыню. Неужто, выманив его из Киева, хитрый колдун воспользовался его отлучкой и примирился с князем?! Добрыне был вовсе не нужен столь опасный и умный соперник... И, лишь обшарив весь терем, боярин догадался, что мерянка попросту ничего не знала. -- Ступай прочь! -- выйдя на крыльцо и не обращая внимания на ее бледное испуганное лицо, выкрикнул он. -- Пропал твой колдун! -- Он к князю ушел. Ночью еще... -- поднимаясь с земли, упорно повторила та. Клочки сена и грязи прилипли к ее заношенной поневе, а платок съехал набок, приоткрывая розовое ушко. "Она ж ни в чем не виновата, -- глядя на бабу, подумал Добрыня. -- Жалко ее даже, будто брошенную собаку", -- но остановиться он уже не мог. Мерянка напоминала ему об исчезнувшем колдуне, а Добрыня желал забыть о нем. И чем быстрее, тем лучше. -- Говорю тебе -- нет его в тереме! -- рявкнул он на испуганную бабу: -- Иди ищи ветра в поле... Полева не слышала его -- беда оглушила ее, лишила разума. Выродок пропал... Его не было у князя. Значит, ей надо искать его... Иначе -- все... Пустота, смерть... Утерев лицо, она покорно побрела прочь с княжьего двора. Каким-то странным чутьем она понимала, что болотный колдун никогда больше не вернется ни в княжий терем, ни в их избу, ни в сам городище. -- Полева! -- Окликнувший ее голос не был ни грубым, ни злым, как у Добрыни. Мерянка остановилась, оглянулась. Семеня и на ходу оправляя подол, к ней спешила Малуша. Знахарка уже давно перестала ненавидеть колдуна. С той поры как ее Савел вновь встал на ноги, встречая на улице Полеву, она старалась перекинуться с доброй и тихой мерянкой хоть парой слов. Жалела ее... А узнав Полеву получше, уразумела, что в ее кроткой душе скрыта огромная сила. Не всякая баба отважилась бы покинуть свой дом и уйти в неведомый мир с чужим человеком, не всякая смогла бы укротить Блуда, не убоявшись его похотливого нрава, не всякая полезла бы в наводненный врагами городище... -- Что с тобой, Полева? Мерянка вскинула на нее ясные, почти детские глаза, печально скривила губы в жалкой улыбке: -- Он ушел... -- Кто ушел? Куда? Зачем? -- видя ее искаженное горем лицо, допытывалась Малуша. -- Я не знаю куда... -- равнодушно ответила Полева. -- А зачем?.. -- Моргнула и вдруг, вспомнив что-то, зашлась криком. Упала бы, но, вовремя подхватив, Малуша потащила бабу к своей избе. Она ничего не могла понять, но чуяла -- с мерянкой творилось что-то ужасное. Ее горе не для столпившихся вокруг любопытных лаготников. -- Погоди, дочка, погоди, -- приговаривая, знахарка втянула Полеву в избу, опустила на лавку. -- Посиди немного, отдохни. Толком поведай, что случилось. -- Нельзя мне сидеть! Нельзя! -- Словно обезумев, Полева вскочила, но ослабшие ноги подкосились, сбросили ее на пол. Цепляясь за трещины в половицах и до крови раздирая пальцы, она потянула свое непослушное тело в выходу. -- Я должна успеть... Он ушел... Умирать. Умирать?! Малуша склонилась к мерянке, приподняла ее за плечи и, силясь избежать ее безумно молящего взгляда, швырнула на лавку, придавила плечом к стене: -- Погоди, говорю! О ком ты болтаешь?! -- О Выродке. -- Задыхаясь, та вновь попыталась сдвинуться с места, но Малуша держала крепко. Теперь она начинала понимать. Должно быть, Выродок разделался с тем неведомым врагом, о котором когда-то обмолвился Савелу, и теперь ушел из городища искать места, где мог бы спокойно умереть. Он был не из тех, что и в жизни и в смерти творят зло, -- вот и ушел туда, где его погибающая сила никого не возьмет в полон. Прикладывая к пылающим щекам мерянки мокрую тряпицу, Малуша попробовала все объяснить и ей, но, не слушая, Полева упорно рвалась из ее рук: -- Пусти! Я пойду! Пусти! -- Да куда же ты пойдешь, дурочка? -- ласково увещевала знахарка. -- Где станешь искать? А найдешь -- тебе хуже... Он нарочно ушел, чтоб зла тебе не сотворить... Оттолкнув ее, Полева выпрямилась: -- Неужто не понимаешь?! Я любое зло приму, любую муку, лишь бы ему легче стало! Он, бедный, столько горя от людей принял, а вина-то вся его лишь в том, что простить не сумел, как Бог учит... -- Белая рука мерянки нырнула за отворот исподницы и вытянула оттуда оберег. Маленький, деревянный, окованный красивой железной вязью. Малуша вздрогнула. Оберег Полевы точь-в-точь повторял оберег Антипа, ее давно почившего мужа! Старая, почти забытая боль полоснула Малушу по сердцу. Она редко позволяла себе вспоминать Антипа -- как-никак растила сына-воина и при нем не смела плакать, -- но вспыхнувший золотой каймой оберег мерянки всколыхнул память, прикоснулся к ее душе светлой Антиповой улыбкой, огладил теплой и нежной рукой... А случись подобное с ним, ее Антипом, уйди он умирать невесть куда -- разве она не побежала бы следом? Разве не презрела бы все невзгоды и опасности? Только Антипа уже не спасти, а Выродок еще жив... -- Добро. Ищи его. -- Отпустив мерянку, Малуша сорвала с низкой полочки платок, укутала голову. -- Только я пойду с тобой. Коли сыщем его поблизости -- отпущу тебя, а коли нет -- не обессудь, силой назад ворочу. Полеве было все равно, лишь бы найти его, спасти, пока еще не поздно! Почти ничего не соображая, она встала и вышла из избы. Она не видела ни удивленных взглядов редких встречных прохожих, ни хмурого лица шагающей рядом Малуши. Весь мир замкнулся для нее на одном-единственном желании, которое и тянуло ее вперед вдоль Непры, к крутым берегам Припяти. Малуша не очень-то верила, что Полеве удастся найти колдуна, но, к ее удивлению, ничего не слыша и не замечая, та шла быстро и уверенно, будто охотничья собака по заячьему следу, и к вечеру забрела уже довольно далеко от городища, туда, где на отлогой, поросшей камышом косе встречались Непра и ее сестрица Припять. Вечереющее небо заполыхало красным цветом, напомнило о доме. -- Пойдем-ка обратно, -- воспользовавшись остановкой, тихо прикоснулась Малуша к Полевиному рукаву, но, покачав головой, та приложила палец к губам: -- Послушай... Тут все звучит иначе -- и земля, и небо... Он где-то рядом... "Спятила с горя!" -- отпрянула от нее знахарка, но, неожиданно вскрикнув, Полева кинулась вниз с холма. Там внизу, под старым, чудом выросшем над самой Припятью дубом, едва приметным огоньком помаргивал костер. Улыбаясь, Полева мчалась прямо к нему. "Точно -- рехнулась! А коли там худые люди? Мало ли что им на ум взбредет. Баба-то красивая..." -- мелькнуло в голове Малуши, и, не раздумывая, она бросилась за мерянкой. Но как ни спешила, догнать беглянку сумела лишь у самых камышовых зарослей. Рухнула сверху, придавила к земле всем телом, зажала рот потной, измазанной глиной ладонью и, едва переводя дыхание, прислушалась. Сидящие у костра люди не заметили их -- говорили о чем-то своем. -- Тише ты, дура! -- забыв жалость, рявкнула знахарка в ухо что-то попискивающей Полеве. -- Лежи тихо! Костер захрустел ветками, и под его монотонный хруст кто-то из сидящих возле него людей начал говорить. Вернее, продолжать давно начатый разговор: -- Нарочитый все же послушался твоего совета -- сыскал твою сестру. Теперь собирается увезти ее к печенегам. Боится княжьего гнева -- как-никак, а Блуда-то он прибил. А Рамин так с ним и ходит... -- Перестань, Саркел! Ты ведь знаешь -- мне безразлично, что с ними... -- ответил ему другой голос. Признав в нем певучий говор Выродка, знахарка сдавила Полеву еще крепче. -- Я устал. -- Неужели ты звал нас, чтобы поведать о том, как устал? -- хрипло засмеялся его собеседник. -- Нет. Я хотел просить помощи. Одному мне не уйти... Сила отказывается служить -- не выводит на кромку, а почему -- не знаю... Выродок жаловался и просил совета?! Но у кого же? Кто был сильнее и мудрее его?! Заинтересовавшись, Малуша приподнялась, выглянула из-за камышей. Возле костра сидели трое. Один, с посохом, -- Выродок, а двое других, закутанных в волчьи безрукавки на голое тело, были ей незнакомы. При взгляде на их едва различимые в свете костерка лица Малуша поморщилась. Она верно удержала Полеву -- эти И мать родную не пожалели бы. -- Сила сама чует, где твой мир, -- склоняясь к Выродку, оскалился один из незнакомцев, тот, что с виду выглядел помоложе. -- Ты рожден в этом мире, знать, и доживать в нем будешь. Твое время еще не вышло, а против времени бессильны даже боги. Колдун встал, шагнул к говорящему. Его тень упала на другого мужика, скрыла его изрезанное морщинами лицо. -- Я устал, Саркел. Внутри меня пустота и боль... -- грустно сказал колдун. -- Неужели я не имею права уйти туда, где живет Рала и куда ушла Стая? -- Нет. Пока -- нет! -- Старший мужчина поднялся, и Малуша зажала рукой рот, чтоб не вскрикнуть. Этот незнакомец не был человеком! Весь вид его был звериным -- от могучих, играющих вольной лесной силой плеч до горящих желтыми огоньками хищных глаз. -- Верно -- ты похож на нас и когда-нибудь окажешься с нами, но Рала отжила свое в этом мире, как, впрочем, отжили и все те, что покинули его, а ты -- нет. Ты обижался, мстил, ненавидел, но не жил. Ты не чуял движения дней, не замечал красоты рассветов, не смеялся первым каплям дождя, не плакал над опадающей листвой... Ты не почуял прозрачности рек и тепла земли -- как же ты можешь уйти оттуда, где не был? -- Но я хочу! -- как-то обиженно выкрикнул колдун. Услышав его вскрик, Полева отчаянно завертелась, и Малуше пришлось налечь на нее, вминая лицом в грязь. Может, колдун и не был опасен, но эти двое незнакомцев пугали знахарку. От них веяло чуждым миром, тем, в который так рвался болотный колдун... -- Нас слышат, -- спокойно, не меняя голоса, сказал Саркел и повернулся, вглядываясь в камыши. Малуша вздрогнула, изо всех сил сдерживая рвущийся из горла призыв о помощи. Приближающийся хруст ломающегося под чьими-то шагами камыша заставил ее мысленно вспомянуть всех богов, но Саркела остановили еще до того, как он приблизился к сросшейся с землей знахарке: -- Оставь их... Нам пора. -- Ратмир... -- Я что сказал?! Шаги стали удаляться. Переведя дыхание, Малуша оторвала голову от земли. Ратмир? Где-то она уже слышала это имя... Не тот ли это древний, почти бессмертный оборотень, о силе и уме которого ходят легенды? Поют, будто когда-то он так любил смертную, что обратил ее в волчицу.... -- Запомни, болотник, -- продолжал Ратмир. -- Время властвует над всем. Если ты пожелаешь пойти против него, лишив себя жизни, -- оно жестоко расплатится с тобой. Осмелившиеся на подобное мечтали о смерти, а добились лишь вечной жизни за пределом мира, но ты, мечтающий о кромке, получишь вечную смерть. Запомни мои слова и постарайся выжить... А когда время коснется тебя -- приходи. Я буду помнить о тебе. И Стая... Шум ветра заглушил его последние слова, пробежал по камышам, дунул Малуше в лицо. Прикрывшись рукавом, она забыла о Полеве, и, улучив мгновение, вывернувшись из-под нее, та стремглав кинулась на свет костра. Памятуя о незнакомцах, Малуша замерла, однако возле Выродка уже никого не было. Только Полева, без сил рухнувшая на грудь колдуна... Чувствуя стыд и страх, Малуша выбралась из камышей и, отряхивая мокрую одежду, двинулась к Выродку: -- Мы искали тебя... Она думала, что ты умрешь.... -- А я и хотел, -- грустно улыбнулся колдун. В нем что-то изменилось. Сломалось что-то, сгорело и оставило после себя лишь голую, пахнущую дымом и гарью пустошь... Малуша не ведала -- что, но чуяла это сердцем. Смущаясь, она решилась заговорить о незнакомцах: -- А куда подевались эти... Ну, тут были... -- Тут? Тут никого не было, -- вскинув на нее зеленые хитрые глаза, удивленно оборвал болотник. Всхлипывая, Полева подняла голову: -- О ком это ты, Малуша? "А ведь она все слышала, -- подумала древлянка. -- Слышала и все равно говорит то, чего желает он. Может, в этом и есть сила любви