и. Запрокинув его вверх и заглушая рокот неба, девка истошно выкрикивала непонятные слова. Отзываясь на ее вопли, тучи озарились ярким всполохом. Огненная стрела вспенила небо и метнулась прямо в шевелящееся белое пятно девичьего лица. Рогнеда завизжала и, закрыв глаза, шарахнулась прочь. Деревья не пустили ее -- отбросили обратно. Всхлипывая, княжна упала на четвереньки, поползла к спасительной ели. Небо озарилось еще раз. Перед глазами насмерть перепуганной княжны забушевало пламя. Ель горела! Ее ель-спасительница! Потеряв голову от ужаса, Рогнеда рухнула ничком в грязь, вцепилась скрюченными пальцами в землю. Сами по себе ее губы зашевелились в тщетной мольбе к той, что носит на себе всех и прогибается лишь под тяжестью Невидимых. Сколько так пролежала -- она не ведала, но потихоньку дождь стал стихать и небо прояснилось уже не зловещими всполохами Перунова гнева, а нежной и чистой улыбкой искупавшегося в дождевых струях Хорса. Лишь тогда Рогнеда отважилась оторваться от спасительного тела земли. Невольно ее глаза сами потянулись к указанному Мнилкой бугорку. Теперь после грозы все -- и сама Мнилка, и ее речи -- казалось дурным, навеянным страхами сном, но бугорок все так же топорщился на прежнем месте, а на нем, средь жженой листвы, лежала кучка серого сухого пепла. -- Неправда... -- не в силах оторвать взгляда от этой сероватой кучки, шепнула княжна. -- Неправда... Но Что-то внутри нее, зная, что пепел -- это останки Мнилки напоминало о данном Невидимой обещании. Сдерживая сотрясающую тело дрожь, Рогнеда опасливо приблизилась к холмику. Удивительный пепел остался сухим под проливным дождем и теперь княгине казалось, что из этой серой, печальной горстки на нее умоляюще смотрят наивные глаза Невидимой. -- Ах, Мнилко... -- Оторвав кусочек исподницы, она присела и осторожно взяла пальцами щепотку пепла. Ласковое тепло пронзило ее ладонь, словно после смерти Мнилко благодарила ее за оказанную услугу. Бережно укутав пепел в оторванный клочок ткани, Рогнеда прижала его к груди. Кем бы ни была девка, княжна дала слово, а значит, обязалась сыскать этого странного Сирому. Как там рассказывала Невидимая? Сперва по реке, потом... Пробираясь сквозь заросли, Рогнеда все больше уверялась, что, сама того не ведая, Мнилко помогла ей дважды. Живущий в лесу знахарь был счастливой случайностью для усталой беглянки. Кто лучше него сумеет залечить ее раны и, уж верно, не отведет к Владимиру? А главное, он -- волхв. Проклятый Выродок заплатит за все! Мнилко сказала, что сильнее этого Сиромы ведунов нет, значит, он сможет стереть подлого болотного колдуна в дорожную пыль и развеять по ветру. А уж она-то постарается упросить волхва об отмщении. Все ему отдаст! Все, что пожелает неведомый жрец. Ноги сами пронесли Рогнеду сквозь ельник к старому капищу. Огромный круг расколотых камней величественно преградил княжне дорогу. "Требище", -- оглядывая завалы, подумала она. Когда-то здесь, в этом внешнем кругу, пировали и кланялись мудрому Велесу люди, а там, чуть дальше, в небольшом, выложенном красивыми синими камнями круге -- самом капище -- складывали предназначенные Скотьему Богу богатые жертвы. Но прошло время, люди ушли из этих диких мест, и теперь, словно выпрашивая давнего почета, старое капище укоризненно взирало на мир холодными каменными очами. Княжне было нечего подарить Велесу, а ведь она собиралась умолять его жреца о помощи... Подумав, Рогнеда ступила ногой на большой валун и, с трудом перебравшись через него, подошла к капищу. Там, в маленькой пещерке, под защитой надежных гранитных стен, увязанные чьей-то заботливой рукой лежали небольшие пучки соломы и пшеницы. "Волхв положил", -- поняла Рогнеда. По-прежнему прижимая к груди мешочек с прахом бедной Мнилки, она нащупала босой стопой острый край небольшого камня. Белее не любил человеческой крови, но ведь что-то надо было ему оставить... Подняла осколок Рогнеда, покачала его в руке и вдруг догадалась. Волосы! Конечно, разве бог Белее, называемый многими Волосом, мог отвергнуть такой дар? Бережно опустив на землю узелок с пеплом, она оттянула прядь волос и принялась усердно перепиливать их острым краем камня. Короткие и мокрые пряди не поддавались -- то и дело выскальзывали из исцарапанных пальцев половчанки, и край камня, терзая плоть, все чаще попадал по ее руке. Первые капли крови уже оросили землю, а волосы по-прежнему оставались нетронутыми. Зло выругавшись, Рогнеда безуспешно саданула по ним еще раз и, уронив камень, разрыдалась. -- Дай-ка я тебе помогу, -- раздался позади нее чей-то уверенный голос. Растерявшись и не ведая, что делать -- хватать мешочек с пеплом или брошенный осколок, Рогнеда в панике замахала руками. -- Не бойся. -- Невысокий жилистый мужичок с черными глазами не полез, как она, через валун, а, нырнув в какой-то ему одному ведомый лаз меж камнями, мигом очутился возле княгини. Несмотря на зажатый в руке нож, он выглядел безобидно. Мельком взглянув на все же подхваченный Рогнедой узелок, он поджал губы: -- А-а-а, Мнилко... Кончилась ее нитка. Давай сюда, я ее похороню как надо. -- Нет! -- Рогнеда сжала узелок. -- Она просила -- Сироме! -- Я и есть Сирома, -- усмехнулся мужичок. -- А тут храмина моего бога. -- Нет, -- не отпуская узелка, настойчиво повторила Рогнеда. -- Сирома -- могучий волхв, ведун, а ты... И, не зная, как не обидеть мужика, замолчала. Тот расплылся в улыбке: -- Что -- я? Неказист? А ты меня за руку подержи, почуй Велесову силу, может, тогда поверишь? -- Он протянул к ней худую крепкую руку. -- Ну?! -- Я и так верю, -- сдалась Рогнеда. В незнакомце было что-то особенное, что заставляло ее верить его словам. Она неохотно оторвала узелок от груди, протянула ему: -- Бери... Приняв прах, Сирома ухмыльнулся: -- Наказать бы тебя за то, что вторглась в капище, да на твое счастье я все видел. Ты моего бога почитаешь -- волос своих ему не пожалела... -- И, заметив пристыженный вид княжны, потрепал ее по плечу: -- Да ты не смущайся. Скажи лучше -- кто ты, откуда? Каким ветром тебя в мою глушь занесло? -- Мне бы... -- Робко опустив голову, Рогнеда показала жрецу изодранные ладони. -- Подлечиться... Больно очень. Раньше ей не доводилось просить о помощи, поэтому первая просьба вышла неуклюжей. Однако жрец понял, кивнул: -- Конечно, помогу! Пошли. -- И, увлекая ее за собой, добавил: -- А по пути все и расскажешь... Сироме и впрямь было интересно узнать, что творилось в миру. Он слишком давно там не показывался, и к нему никто не забредал, кроме случайных лесных духов, но, довольный выполненным поручением бога, он не спешил к людям. Эта невесть откуда взявшаяся девка заинтересовала жреца. Она пыталась принести в дар Велесу самое дорогое, что есть у бабы, -- свои волосы, а значит, собиралась просить его о чем-то важном. О чем? Несмотря на свой плачевный вид, в ее глазах сверкали отблески былого величия, а гордый изгиб белой шеи наводил на мысль о богатстве и довольстве. Девка несомненно заслуживала внимания! "Лечение -- хорошая плата за новости", -- решил Сирома и повел незнакомку к себе. Ох, кабы жрец сразу понял, кто она, -- на руках бы понес, но это он уразумел лишь после ее рассказа. Весть о возвращении Владимира и захвате им Полоцка оглушила Сирому. Не скрывая своих чувств, он остановился и, задохнувшись, пригнулся к земле. По глазам жреца Рогнеда поняла: он возмущен -- и обрадовалась. В последнее время она находила на лицах ранее преданных ей людей сожаление, боль или покорную печаль, но ни разу -- негодование. Жрец понял ее и почувствовал то же, что и она! Обрадовавшись этому нежданному участию, Рогнеда принялась рассказывать дальше. А когда дошла до последних событий, жрец резко взмахнул рукой: -- Не надо! Я все понял. Скажи: тот, что советует Владимиру, -- болотник? Княжна охнула. Она ни слова не сказала Сироме о болотном колдуне -- берегла эту неприятную новость на потом, ведь всем ведомо: колдун колдуну всегда враг, но Сирома все узнал сам! Как?! Неужели он и впрямь великий волхв? Ослабев от надежды, Рогнеда молча кивнула. -- Проклятие! Проклятие! Проклятие! -- заметался в ярости Сирома. Цепляясь за голые ветви кустов, его одежда трещала, руки сжимались в кулаки, темные глаза налились гневом. -- Это болотное отродье даже Морена не берет! И Блуд! Соврал мне, гад! Как соврал! Почему же я поверил ему?! Ох, дурень я... Ох, дурень! Ничего не понимая в спутанных речах жреца, Рогнеда присела у края тропки и, не сводя глаз с его искаженного ненавистью лица, принялась размышлять. Из всего услышанного она уразумела одно -- у волхва с болотником старые счеты. Пожалуй, жреца и просить не придется -- сам сцепится с зеленоглазым. Княгиню это устраивало, вот только не забыл бы объятый ненавистью волхв о ее ранах. Он не забыл -- остановил на ней гневный взор и, помогая встать, протянул руку: -- Пойдем. Нам многое нужно сделать. -- Нам? -- удивленно вскинула брови Рогнеда. Жрец искоса глянул на нее, пошевелил губами и лишь спустя несколько мгновений веско ответил: -- Да, девочка! Нам! Вместе мы сумеем отомстить... ГЛАВА 41 Сирома пришел в Киев слишком поздно. Распахнутые настежь ворота княжьего городища глядели на него виновато и жалобно, словно запоздало раскаиваясь в предательстве. Встречные горожане походили на них и, занимаясь обычными делами, старательно прятали глаза от случайных прохожих. Уразумев, что опоздал, Сирома не стал входить в городище, а, повернув, берегом Непры отправился к Родне. Выродок, скорее всего, остался в полоненном Киеве, подле князя, но в нынешнем положении сталкиваться с болотником было слишком опасно. Нет, на сей раз Сирома решил расправиться с ним наверняка и потому готовил для него верный капкан. Не железный -- иной... Приноравливаясь к спорому ходу волхва и шумно болтая о своих печалях и радостях, Непра бежала под крутым боком берега. У самого Киева она расходилась надвое, омывая городище со всех сторон, но уже чуть дальше городских стен вновь сливалась, и обе ее, разделенные людьми, части спешили поведать друг другу о виденном и слышанном. Больше ни в одном месте Непра не позволяла себе быть столь беспечной и шумной. Под ее плеск Сирому тоже одолевали воспоминания. Бодро шагая берегом, он вспоминал, как расстался с Рогнедой. Княгиня провела в его хижине всего два дня, но ее затуманенный мечтами о мести разум оказался легкой добычей для заговорных слов. Отпустив ее, Сирома не сомневался -- она убьет Владимира... Но это потом, а нынче на его душе тяжелым грузом лежала расплата с Выродком. Как болотник уцелел, если все городище видело его мертвым, как уговорил Ярополкова воеводу помочь ему -- Сирома не догадывался, но знал наверняка: пока проклятый болотник бродит по земле, ему, Сироме, не произносить имя своего бога. Он не смог даже зайти перед уходом в Велесово капище -- был недостоин... Стены Родни встали перед жрецом уже к закату. Словно опоясав маленькое, стоящее на холме, меж двух рек, городище огненным ожерельем, его окружили походные костры Владимировых воинов. Глядя с пригорка на их молчаливый, тревожный свет, Сирома поморщился. Добрыня был умен... Верно, по его совету, не теряя даром драгоценного времени, мальчишка-князь отправил за братом свою дружину и сам, оставшись в Киеве, просто поджидал, когда измученный долгой осадой Ярополк запросит пощады. И он сделает это, если Сирома не успеет помочь... Вздохнув, жрец подбросил на плече тощий мешок и отправился к мигающей неподалеку точке костра. Заслышав чужие шаги, увлеченно беседовавшие у огня вой дружно вскинулись, похватали отложенное оружие. Их привязанные чуть поодаль кони, напугавшись резких воплей хозяев, захрапели, переступая спеленутыми ногами. -- Не надо, не надо, -- прикидываясь испуганным, забормотал Сирома. Произнося робкие слова приветствия, он быстро оглядел собравшихся. Ни одного знакомого лица -- настоящая удача! -- Ты кто таков, мужичок? Откуда взялся? -- опустив копье, поинтересовался один из воев -- большеусый красноносый урманин. А может, это от всполохов костра его нос казался таким красным? -- Я охотник, из мерян, -- указывая на меркан, выдавил Сирома. -- Ходил к брату... Шел себе, шел, вдруг, глядь -- костры... -- Эх, дядя, угораздило ж тебя в пекло влезть... -- начал было пояснять ему большеусый, но другой ратник, чуть пониже ростом, с плоским, будто блин, лицом перебил его: -- Ты, мужик, ступай, куда шел! Тут без тебя обойдутся. -- Как скажешь, хоробр, -- покорно склонил голову Сирома. Оглядевшись, он уже сумел разобраться, что налетел на сторожевой пост, а значит, дальше путь к Родне будет открыт. Оставалось лишь пройти мимо этих придирчиво оглядывающих его караульных. Демонстративно отвернувшись, и ломая кусты, он двинулся прочь, но, не отходя далеко, затаился в ложбинке, где топтались кони стражей и куда доносились голоса сидящих у огня хоробров. -- Экий потешный! -- сказал ему вслед большеусый урманин. -- Может, и потешный, а я всяким не доверяю, -- грубо оборвал его разглагольствования старший, тот, что прогнал Сирому. -- Добрыня велел никого в городище не пускать и никого из него не выпускать, так что ты, Олаф, делай свое дело и не болтай попусту. -- Тьфу ты! -- ввязался в разговор третий, по голосу самый молодой ратник. -- Ты, Загнета, сколь годов служишь, а Добрыню будто собака слушаешься! Иль не замечаешь, что нынче он все по слову болотного колдуна делает? -- Может, Выродок и колдун, только мысли у него куда как умнее твоих, -- обиженно отозвался Загнета. -- Вон ты каждый вечер у костра греешься, а он в городище средь наших врагов шастает, жизнью своей ради княжьего блага рискует. -- Как же, станет он ею рисковать! -- пренебрежительно заворчал молодой. -- У него на роже написано, что он Морене родной брат, -- чего ему бояться?! Кабы я таков был, тоже каждый вечер под Ярополковыми окнами шлялся бы! Только, думаю, он не о княжьем благе печется... -- А о чьем же? Не веря в подобную удачу, Сирома перестал вслушиваться. Выродок ходит в Родню! Сам лазает в ловушку, только до сей поры не нашлось руки, чтоб ее захлопнуть. Ну что ж, нынче эта рука появится! Не помня себя от радости, жрец поднялся, чтоб скорей идти. Кони стражей шарахнулись. -- Кто идет? -- вскинулся на ноги большеусый. Двое других молча двинулись на подозрительный звук, осторожно обходя его со стороны. Медлить дальше было нельзя. Сирома вытянул из котомки белесую травку, сильно растер ее в ладонях и слизнул раскрошившийся стебель. Большеусый почти вплотную подошел к его укрытию, но темнота мешала вою разглядеть Сирому. Взвыв, жрец подскочил и, уже в воздухе шепча слова заклятия, кувырнулся через направленное на него копье стража. От неожиданности тот отпрянул и заорал. Гибким кошачьим силуэтом Сирома скользнул в кусты, большими прыжками понесся к городищу. Выскочившие на крик Олафа вои дружно гаркнули: -- Стой! Олаф и сам ничего не понял. Шел, шел и вдруг!.. То ли кот, то ли человек... Недоуменно помотав большой головой, он сглотнул застрявший в горле ком и признался: -- Ох, ребята! Впервые этакое примерещилось... -- Чего? Олаф еще раз глянул в кусты, зябко повел плечами. Этот ужас следовало немедленно забыть, а то недолго и ума лишиться. -- Пойдем-ка к огню ближе. Холодновато что-то... -- Ты не виляй! -- резко велел ему Загнета. -- Говори, чего орал? -- Да понимаешь, -- смущенно копаясь пятерней в затылке, пояснил Олаф, -- показалось, будто выскочил из-за кустов тот самый охотник, что недавно у нашего костра сидел, о землю ударился и кошкой обернулся. Вон туда, к городищу помчался... -- Кто? Охотник? -- недоверчиво вглядываясь в темноту, спросил молодой. -- Да! То есть нет... -- Окончательно запутавшись, Олаф сморгнул и честно признался: -- Кот. А охотник мне лишь примерещился. -- Так ты это из-за кота шум поднял? -- Нет! То есть да... Старший страж вздохнул, приобнял растерянного урманина за плечи: -- Пойдем-ка к огню, Олаф. А то ты в наших землях наслушался всяких баек... Уж коты мерещатся. Подчиняясь его уверенной руке, Олаф направился к городищу, но, отойдя на пару шагов, вывернулся и ринулся к кустам: -- Нет, это точно он! -- Кто -- он? -- уже насмешливо крикнул ему вслед старший. -- Кот? Не отвечая, Олаф зашуршал ветками и вдруг, вскинув вверх руку, торжествующе завопил: -- Я же говорил! Он это был! Он! Недоумевая, стражи подошли поближе. В горделиво вздернутой руке урманина жалким кулем висела котомка незнакомого охотника. -- Неладное тут, -- любовно оглаживая находку, заявил урманин. -- И верно, что-то не так, -- задумчиво согласился старший. -- Куда ж это наш поздний гость без своей сумы отправился? -- А давайте сию суму Добрыне отнесем иль Выродку, -- предложил молодой. Ему не хотелось всю ночь гадать, куда и как ушел странный охотник. -- Пусть они головы ломают. А наше дело сторожить да обо всем докладывать. -- И то верно, -- Загнета вскинул суму на плечо и, шагнув в темноту, забренчал там упряжью. Через мгновение статный, в белых отметинах, жеребец вынес его на свет. Застоявшийся конь рыл копытами землю и, норовя лететь вперед, грыз удила. -- Я до света обернусь! Ждите! -- не сдержав его, выкрикнул Загнета и, провожаемый завистливыми взглядами товарищей, скрылся в лесу. Впервые лес показался ему страшным. Раньше Загнета никогда не боялся темноты, но на сей раз слова урманина о перекинувшемся колдуне смутили его. Загнета был из лопарей, а всем ведомо, что лопарь и колдун -- почти одно и то же. С малолетства Загнета верил в духов и завидовал тем, кто умел с ними разговаривать. А в его роду это умели только женщины -- его сестра, бабка, мать... И, силясь стать кем-то, куда более значимым, чем они, Загнета пошел в дружину Владимира. Казавшаяся сперва сложной служба вскоре пришлась ему по душе, а спустя несколько лет он уже не мыслил себя без оружия и надежной кольчуги на груди. Вот и нынче, вылетев к городищу, он первым делом углядел гордо прохаживающегося на деревянной высокой вышке сторожевого. -- Я к Владимиру! -- не останавливаясь, выкрикнул ему. Загнета. Признав своего, сторожевой приветственно вскинул руку. Нынче служба была легкой -- ему не приходилось открывать и закрывать ворота перед каждым встречным. Владимир никого не желал бояться, да и кого бы он мог опасаться? Преданные, как они считали, Ярополком киевляне сами впустили его в город, струсивший брат сидел под присмотром в Родне, а киевские бояре только и ждали, чем бы угодить новому князю. Беспрепятственно подъехав к княжьему терему и с объяснениями миновав двух княжьих гридней, Загнета ворвался в палаты Владимира. Его появления никто не заметил -- в горнице было довольно людно. За большим дубовым столом, где совсем недавно пировал и веселился Ярополк, сидели киевские бояре и нарочитые Владимира. Во главе стола, гневно хмуря густые брови, возвышался Добрыня, а у его плеча невысоким и хрупким подростком примостился сам киевский князь. -- А я говорю -- прощу ее! -- склонившись к боярам и упираясь в стол крепко сжатыми кулаками, сказал он. -- Она Ярополка любит, князь, -- настойчиво возразил ему маленький и тощий боярин в куньей шапке, сидевший под самым Владимиром. -- И нынче неспроста прощения молит -- затевает что-то. Наш городище славен, велик. И ворота мы тебе отворили потому, как разрухи убоялись, а коли Рогнеда в него ступит -- быть беде! Она еще и красного петуха под твой терем пустит... -- Нет! Вот грамота.. -- затряс рукой перед узким остроносым лицом спорщика Владимир и, обернувшись к Добрыне, взвизгнул: -- Где грамота? -- Вот. -- Неторопливый дядька князя вытянул из-за пазухи свиток и разгладил его на столе, аккуратно прижимая концы большими заскорузлыми пальцами. -- Да! Вот! -- подхватил Владимир. -- Она пишет: "Я, князь, по девичьей глупости убежала и за два дня с тобой в разлуке так намаялась, что жизнь стала не мила... Гориславой себя зовут. Молю, не лишай меня своей милости -- прими обратно и прости, коли сможешь..." -- Он запнулся, а затем победоносно оглядел собравшихся. -- А еще пишет, что будет мне коли не доброй женой, то хотя бы верной рабой! -- Это слова... Только слова, -- отозвался маленький боярин. -- Слова?! Ты, Помежа, что можешь понимать в ее словах?! Она рабой мне стать пообещала! Она -- княжья дочь! Ее слово -- что камень, не твоему чета! Она двум князьям, как ты, не служила! -- А ты не кипятись. -- Отодвинувшись от разгневанного князя, маленький Помежа насупил брови. -- Что на меня орать -- ты вон у любого спроси -- не примет ее наш городище! -- Что верно, то верно, -- встал со своего места высокий киевлянин с окладистой бородой до пояса. -- Я ее нрав ведаю, она нам измены не простит... Я против! А коли приведешь ее -- все городище тебе врагом станет. -- Да кто ты такой?! -- налетел на него Владимир. Легко, одной рукой Добрыня сгреб разбушевавшегося племянника в охапку, подтянул его к себе и что-то зашептал на ухо. Сперва Владимир бился в его объятиях, затем затих, а потом устало склонил голову: -- Вот и стрый мой с вами заодно... Ладно, будь по-вашему! Не желаю я с теми, кто мне Киев отворил, из-за девки ссориться. Пусть Рогнеда останется в своих кривичских землях, пусть поживет покуда в Изяславле. А там видно будет! Пользуясь наступившим затишьем, Загнета шагнул вперед: -- Я к тебе из Родни, светлый князь. Погрузившись в свои мысли, Владимир не сразу расслышал его слова, а когда расслышал -- белкой подскочил и, заглядывая в глаза, затряс за плечи: -- Что, брат смирился?! -- Нет, -- смущенно разглядывая половицы, забормотал вой. После услышанного в горнице история с сумой и сама она, зажатая в его неловких пальцах, казались ему мелкими и незначительными. Стоило ли из-за подобного пустяка беспокоить князя? У того и без этой сумки дел невпроворот, -- похоже, решив воротиться, Рогнеда прислала грамоту, и с боярами что ни день, то ссоры... Какая тут сумка! Но Владимир ждал ответа, и, протягивая вперед жалкий мешок незнакомца, давясь словами, Загнета принялся рассказывать свою историю. Слушали его молча, не дыша, и, окончательно сбившись под пристальным вниманием столь важных людей, Загнета смолк. Стыдился и глаза-то от пола оторвать... -- Значит, говоришь, охотник котом обратился и сумку забыл? -- раздался прямо над его ухом строгий голос князя. -- Да. Первым прыснул кто-то из бояр, затем смех подхватил еще один, и вскоре, забыв ссору, вся горница дружно хохотала, перекатывая веселье от одного конца стола к другому. Красный, будто вареный рак, Загнета поднял голову. Согнувшись, как от удара в живот, опираясь на стол локтями и всхлипывая, Владимир давился смехом. Его побагровевшее лицо чуть не лопалось от веселья: -- Котом! Ха-ха-ха! Охотник! Хоробра напугал! Кот... Моего хоробра! Ему вторили бояре. Не в силах выносить их обидного смеха, Загнета схватил со стола суму и ринулся наружу. Обида и злость душили его, и, даже садясь на коня, он продолжал слышать доносящиеся из княжьей горницы веселые голоса. -- Эй, погоди! -- Чья-то сильная рука прихватила его за стремя, потянула назад. Загнета обернулся. Совершенно серьезный Добрыня стоял возле него, протягивал руку: -- Дай-ка мне эту суму. Я ее Выродку покажу, когда воротится. Она не так проста, как думается... Я это за версту чую. А тебе за верную службу низкий поклон. В сердце Загнеты хлынула волна благодарности. Недаром он всегда верил в ум и справедливость Добрыни! Не умея выразить своих чувств, он опустил суму в протянутую ладонь боярина и робко прошептал: -- А нынче где Выродок? Добрыня всмотрелся в его лицо, слегка качнул седой головой в сторону серебрящейся под луной Непры: -- Недалеко... Бледный диск луны выплыл из-за облаков, окатил лицо Добрыни печальным светом. На миг Загнете показалось, что боярин сам превратился в луч света -- острый, прямой, летящий сквозь пустоту времени. "Он и до детей моих, и до их внуков дотянется -- согреет своим теплом, защитит своей силой!" -- неожиданно подумал Загнета и вздрогнул, услышав глухой голос боярина: -- В Родне... ГЛАВА 42 Горыня пришел в Варяжкину избу поздним вечером, когда последние ленивые петухи уже оторали вечернюю зарю, и, проверяя, все ли в порядке, караульные на стенах принялись звучно окрикивать друг друга. Принеся с собой частичку холодного осеннего ветра, Сторожевой ввалился в горницу. Оглядев позднего гостя, нарочитый поежился. С тех пор как покинул Киев, он замерзал все чаще. Может, оттого, что в Родне не нашлось ничего согревающего его душу и даже ветер гладил кожу каким-то предсмертным дыханием? -- Что хмуришься? -- с порога осведомился Горыня и, подойдя ближе, небрежно хлопнул по столу широкой и тяжелой, словно кузнечная кувалда, ладонью. -- Помирать тоже следует с песнями! -- Разве что помирать... -- печально откликнулся нарочитый. Пока они шли, да нет, не шли -- бежали в Родню, спешно подгоняя обозы с провизией, усталых людей и лошадей, он успел сдружиться с Горыней. С виду нелюдимый и строгий, Сторожевой на деле оказался веселым и добродушным мужиком, вот только говорил мало. Зато если говорил, то непременно вовремя и самую суть. Варяжко нравились и его едкие замечания, и непреклонный, въедливый норов и прямолинейная грубость его высказываний. Не понимая столь странной Дружбы, Рамин обходил Сторожевого стороной и часто советовал нарочитому: -- Этот до добра не доведет! Не верь ему... -- А кто нас нынче до добра доведет? -- неизменно откликался Варяжко. -- Нам ныне прямая дорога в сыру землю. В пути он и впрямь так думал, а придя в Родню, окончательно в этом уверился. Узнав о сдаче Киева, Ярополк совсем сник. -- Предали меня... Предали... Все предали... -- уставясь в стену, шептал он. Варяжко и оставшиеся верными бывшему киевскому князю дружинники часто заходили к нему, наперебой советуя: кто -- посечься с братом в чистом поле и с честью полечь костьми на родной земле, кто -- уйти к печенегам и, набравшись силы, обрушиться на подлого Новгородца, а кто (были и такие) -- помириться с находником. В числе последних советчиков самым рьяным оказался Блуд. Но, слава богам, его речи так же не достигали ушей князя, как советы прочих. Сидя в полутемной, завешенной крашениной горнице, бывший киевский князь сверлил пустым, безумным взором стены приютившего его дома и никого не слушал. Иногда Варяжко казалось, что, уже похоронив себя, Ярополк справил тризну и теперь лишь дожидался, когда кто-нибудь погребет его измученное тело. -- А насчет Блуда-то ты был прав, -- перебил грустные мысли нарочитого Горыня. Он уже снял сапоги и, блаженно вытянув ноги к огню, откинулся на лавке. Из темного угла избы мигом выскочила девка-чернявка и, подхватив мокрую обувь, метнулась к печи -- высушить. Лениво, будто через силу, Горыня вытянул руку, поймал взвизгнувшую девку за подол и, подтащив поближе, вгляделся в ее измазанное сажей лицо. Поглядел недолго, а затем оттолкнув, с отвращением сплюнул: -- Тьфу! Грязна, как игоша! Стыдоба... Вот она, жизнь воинская! Перед смертью и бабу-то не всегда потискать удается! Произнесенное с искренним огорчением замечание Сторожевого рассмешило Варяжко, но, сдержав улыбку, он спросил: -- Ты что-то о Блуде толковать начал? -- Да. -- Наслаждаясь теплом, Сторожевой улегся на лавку, прикрыл глаза. -- Мой паренек лишь нынче правду рассказал, да и то случаем. Видел он тогда Блуда. -- Когда? -- не понял Варяжко. -- Какой паренек? -- Ты что, забыл уже? -- Горыня потянулся, приоткрыл один глаз. -- Тогда, в Киеве еще... Ты меня разузнать просил, кто предатель. Чей голос ты на Непре слышал. Неужели забыл?! Нарочитый и впрямь уже забыл о своей просьбе. Как-то было не до этого. Спешно собирались, спешно бежали и все время слышали: "Владимиру покорились те, Владимир полонил этих..." Злые вести неслись по пятам, терзая душу, словно оголодавшие дикие псы. А Блуда Варяжко простил в тот миг, когда, не раздумывая, воевода согласился отправиться с Ярополком в Родню. Был бы он предателем -- разве ушел бы на голод и холод со своим несчастным князем? Нет, остался бы дожидаться щедростей победителя... Совсем немного времени прошло с той поры, как Варяжко поверил Блуду, и вот те на -- является Горыня и говорит, будто Блуд предал Ярополка! -- Быть того не может! -- невольно вырвалось у нарочитого. -- Может иль не может -- этого я не ведаю, а говорю, что слышал. И еще будет тебе над чем голову поломать: частенько что-то после Вечерницы повадился наш Блуд по городищу шастать, во все закуты заглядывать, словно ищет кого. Мои ребятки не раз его примечали. Странно это... Хотя нынче и Блудовы козни уж хуже, чем есть, не сделают. Некуда хуже... Махнув рукой, Горыня подложил под голову свернутый корзень и, рухнув на него, сладко засопел. "Устал", -- качнул головой Варяжко. От свирепствующего в городище голода все быстро уставали. Своих-то запасов из Киева взяли мало -- шкуры спасали, не до жратвы было, -- а роднинских едва хватило на два дня, чтоб в полсилы прокормить дружину. На третий день, невзирая на мольбы и вопли горожан, вой Ярополка перерезали всю роднинскую скотину, но и этой убоины дружине хватило не надолго, и теперь голод взял городище в полон. За лошадиную голову Ярополк обещал любому по гривне. Такой щедрой платы за кожу-кости ни наши, ни заморские купцы еще не видывали и, небось, рекой потекли бы со своей провизией к осажденному городищу, но обступившая стены Владимирова рать никого не пропускала. А пойти против воинственного Новгородца охотников не находилось... Варяжко поглядел на спящего Горыню и вышел из избы. Он не хотел спать -- ум нарочитого будоражила новость о Блуде и непонимание происходящего. Если Блуд предатель, то почему вместо щедрот Владимира он. выбрал голодное изгнание? Осенний ветер рванул на нарочитом одежду, залез холодными руками под кольчугу. Нынче Варяжко не расставался с ней -- в любой миг Владимировы хоробры могли пойти на приступ. Молчаливые звезды искоса глядели на уснувший город зоркими лучами, шарили по его закромам и медушам, словно искали, чем бы еще поживиться в спящем городишке. Небесное Становище сияло совсем близко к низким крышам роднинских изб, а три звездочки, названные людьми Девичьими Зорями, печально косились на одиноко шагающего нарочитого с городской стены. Варяжко знал, как, обманув добрую и прилежную сестру Долю, коварная Недоля сплела трем девицам-невестам куцую и рваную нить жизни, и теперь, уже став звездами, они были обречены вечно взирая на землю плакать о своей не легкой судьбе. Раньше нарочитого трогала эта история, однако, нынче блеклый свет сестер не породил в нем жалости. Жуткая тишина расплелась над уснувшими избами, Окутала его душу тяжелой пеленой. Кроме окриков часовых на башнях, нарочитый не слышал ни звука. Некому было мычать, лаять, квохтать и отчаянно бить копытами в теплых и тесных стойлах... Всех Буренок, Зорек и Студенок оголодавшие вои пустили на прокорм... Никого не осталось, и даже жители, словно опасаясь, что их постигнет участь зарезанной скотины, попрятались по домам, не смея возразить Ярополку и боясь отворить ворота Владимиру. Из-за одной из крайних, почти вплотную примкнувших к городской стене изб Варяжко расслышал негромкие голоса. "Блуд!", -- признал он одного из говорящих и, крадучись, двинулся к избе, на ходу осторожно, чтоб не зазвенело, вытаскивая оружие. Расслышать, о чем и с кем говорил воевода, ему не удалось: завершив разговор еще до того, как нарочитый поравнялся с городьбой, Блуд выскочил прямо на него и, испуганно шарахнувшись в сторону, обернулся к покосившейся избе. По его расширившимся глазам нарочитый все понял. Блуд предал! А там, в полутьме, за избой, прятался тот, кто подбил его на предательство! Отшвырнув Блуда в сторону, Варяжко нырнул за угол избы. Краем глаза он еще успел увидеть убегающего воеводу и обрадовался: раз Блуд не заступался за наворопника, знать, и тот не станет особо защищать Блуда и, будучи схвачен, мигом все расскажет. Словно помогая нарочитому в справедливом деле, из-за тучки выскользнула луна, осветила широкую улицу за избой. Варяжко замер в недоумении. Закутавшись в широкий дорожный охабень, вражий наворопник и не думал убегать или прятаться. Темным силуэтом он стоял прямо посреди дороги и, прикрывая полой охабеня лицо, казалось, поджидал нарочитого. Ощущая в горле давящий ком, Варяжко приблизился к нему, обнажил меч: -- Ты кто таков?! Наворопник послушно отбросил прикрывающую лицо ткань. Меч Варяжко опустился. -- Болотник?! Тот ничего не сказал, даже не шевельнул губами, но в голове нарочитого отчетливо зазвучал его певучий насмешливый голос: -- Я. Что, не ждал? Напуган? Ах нет, расстроен! Дважды меня хоронил, и все зазря... Варяжко попятился. Он не желал верить своим глазам, не смел им верить! Он сам видел скорченное тело болотника на пыльной мостовой Киева, видел, как по его виску струйкой сбегала красная липкая кровь, как синели ногти на его безжизненно вялых руках и как ползающая вокруг трупа Малуша тыкала костяной иглой в самые болезненные места упокоившегося болотника. Даже Малуша признала его мертвым! -- Опять не веришь! -- засмеялось нечто в голове нарочитого и слегка грустно заметило: -- Сестрица моя тоже не поверила... Глазела, глазела, а потом взяла да отреклась. Хотя мне от ее обиды ни холодно, ни жарко. Варяжко пятился, пока не прижался спиной к стене избы. Он ничего не понимал, но напоминание о Настене вернуло ему частицу былого мужества. С трудом разлепив трясущиеся губы, он прошептал: -- Где встречал ее? В ирии? Смех Выродка разорвал его голову. Бросив меч, нарочитый вцепился руками в виски, силясь удержать в столь непрочном черепе гулкий, ломающий кости смех нежитя. -- Ну что ты. Кто колдуна в ирий пустит? Мне и умереть-то толком не дано, разве что перед моей кончиной добрый человек мой дар на себя примет, а после вынесет меня из избы головой вперед, подрежет жилы на ногах и в могилу осиновый кол вобьет. А Настену твою я в Полоцке видал. Когда княжну Владимиру сыскивал. Ноги Варяжко подкосились, и, всхлипнув, он сел на землю. Хотел спросить про Настену, но сил уже не оставалось. Жуткое прозрение рухнуло на него, придавило своей тяжестью. Болотник умер, и Варяжко знал это так же верно, как знал свое имя, но кто же теперь стоял перед ним, чей голос бередил душу? Мертвец говорил о Полоцке и о Владимире... Он проник сквозь стены Родни... Значит, Владимиру помогали силы куда более могущественные, чем Варяжко мог представить! Да он и поверить-то в них не мог! Думал: все бабьи выдумки, глупые сказки... А ведь Малуша упреждала: "Будут нам беды от Волчьего Пастыря". Не послушал ее, осмеял... А нынче вот он -- Волчий Пастырь, живой мертвец, смявший Рамина нежить -- стоит перед ним, улыбается и служит Владимиру! Нарочитый уже не смел винить Блуда в измене -- воевода всего лишь поддался колдовству... Но с кем бы ни пришлось биться, для Варяжко честь и жизнь князя оставались превыше всего. Пошарив рукой по земле, он нащупал меч и, пошатываясь, поднялся. Он знал, что сейчас умрет, но ведал и еще одно -- вместе с ним в ледяные объятия Морены уйдет этот разрушающий мирную жизнь колдун! Варяжко утащит его за собой! Углядев в руке нарочитого оружие, колдун легко, словно бестелесный Пастень, скользнул в сторону и, очутившись почти рядом с нарочитым, уважительно шепнул: -- А ты смел, нарочитый! И честен! Варяжко развернулся, полоснул мечом по его четко вырисовывающемуся на фоне неба силуэту. Не встретив сопротивления, клинок разрубил Выродка пополам и огорченно ткнулся острым концом в землю. Выродок пропал. На месте, где он только что стоял, темным влажным пятном поблескивала большая грязная лужица. Варяжко вздохнул. Расправиться с колдуном оказалось легче, чем он ожидал. На вышке над его головой, окрикивая товарища, заунывно завопил стражник. -- А еще ты глуп! -- раздался откуда-то сбоку голос колдуна. Варяжко повернулся. Как ни в чем не бывало, целый и невредимый нежить стоял возле стены и, насмешливо ухмыляясь, покачивал длинным посохом с железным крюком на конце. "Раньше этого крюка не было", -- почему-то вспомнил Варяжко, и, словно отзываясь на его мысли, колдун пояснил: -- Я становлюсь сильнее, и оружие мое становится сильнее. Крюк я не приделывал, он сам вырос... Тряхнув головой, Варяжко вновь поднял меч. Выродок отмахнулся от него, словно от назойливой мухи. Обретя собственную волю, оружие нарочитого вывернулось из его пальцев и полетело в пыль. Безоружный и несчастный, Варяжко попятился. Выскользнувшая невесть откуда тощая черная кошка попалась ему под ноги, и, не заметив животного, Варяжко наступил на нее. Перепугавшись нежданной боли, животное с диким мяуканьем вывернулось из-под Варяжкиных ног и кинулось к Выродку. Тот метнулся в сторону. Приоткрыв рот и в бессилии наблюдая за странной схваткой, нарочитый опустился в пыль. Он не ведал, как эта кошка исхитрилась уцелеть в голодном городище, но одно было несомненно -- она уцелела на его счастье. Одурев от страха, бедный зверек кидался на болотника и, не уступая колдуну в ловкости, словно желая дотянуться до сердца, драл когтями его лицо и грудь. Уворачиваясь, тот вихрем несся по кругу, но его маленький, ловкий противник умудрялся вновь и вновь заскакивать ему на плечи. Не выдержав напора тощего, когтистого существа, колдун крутнулся вокруг своего посоха. Поднявшийся из-под полы его охабеня ветер швырнул в лицо Варяжко горсть пыли. Нарочитый отвернулся и провалился в бездну. Очнулся Варяжко от звучащих над его головой встревоженных голосов. -- Не видел я ничего! -- оправдываясь, кричал один, тонкий и смутно знакомый, а другой, уверенный, упорно возражал: -- Должен был видеть... Варяжко открыл глаза. Над ним, тыча друг друга в грудь, стояли двое -- маленький сельчанин из местных и одетый в кольчугу страж. -- Он очнулся, -- бегло стрельнув глазами на Варяжко, заметил местный. Что-то знакомое показалось Варяжко в его голосе и взгляде, но сколько нарочитый ни силился, вспомнить не мог. Да и мудрено было вспомнить -- в его голове будто гудел рой пчел, а принявшие оружие из рук заботливого стража пальцы дрожали и не слушались. С помощью того же стража нарочитый поднялся на ноги и огляделся в поисках своего мохнатого спасителя: -- А где кот? -- Какой кот? -- искренне удивился страж, а мужичок поспешно закивал: -- Был кот, был! Черный такой, усатый! Вон туда, -- указывая, он махнул короткой грязной рукой, -- сиганул! Только теперь Варяжко заметил на щеке горожанина длинную свежую царапину и поморщился: -- Уж не он ли тебя так? -- Он, -- огорченно потупился мужик и затараторил: -- Видать, он с голодухи да перепугу совсем ополоумел -- кинулся на меня, будто спятивши! Теперь Варяжко вспомнил! И голос этот вспомнил, и черные, как ночь, глаза незнакомца! Резко остановившись, он отпихнул стражника и вцепился в отвороты мужицкой срачицы: -- Знаю тебя! -- А как же не знать! -- совсем не испугавшись его обвиняющего тона, закивал тот. -- Я тоже тебя припомнил. Я ж ту девку подобрал, которую потом в твой обоз направил. Ну как, вылечил ее полоцкий знахарь? -- Он сморгнул и печально добавил: -- Ты уж прости, что я этак ее тебе подсунул, обманом, но добром ты бы ее не взял, а я лечу мало и худо -- не сумел бы ее от Исполоха избавить... Варяжко отпустил его срачицу, отер руки. И чего набросился на мужика? Вздохнув, ответил: -- Вылечил... Мне на беду. -- Почему на беду? -- заинтересованно приоткрыл рот мужичок. Варяжко вздохнул. А может, рассказать этому незнакомому мужику о своей несчастной доле и глупой любви? Ведь ему-то все равно, а на душе полегчает... Да заодно можно расспросить -- кого мужичок приметил возле него... Покосившись на бредущего рядом стража, нарочитый махнул ему рукой: -- Ступай! Видишь -- я старинного знакомца встретил. Обиженно пожав плечами, тот покорно отошел. Он был бы совсем не против послушать разговор черноглазого с нарочитым, но служба есть служба. Кряхтя и вздыхая, он направился к дружинной избе. Пусть в животе бурчит от голода, но он все же порадует ребят байкой о том, как в обходе наткнулся на полумертвого нарочитого и углядел возле него мужика из местных, который к тому же оказался его знакомцем... А все же интересно, что случилось с нарочитым, отчего он упал? Голод одолел, иль налетел худой человек? И какого кота сыскивал? А может, с ума спрыгнул? Как князь... Испугавшись дурных мыслей о князе, страж поежился и ускорил шаги. Нынче будет над чем поломать голову... Не успел он повернуть за угол, как налетел на четверку вооруженных ратников и шарахнулся в сторону. Встреча с княжьими гриднями всегда сулила мало хорошего, а нынче уж тем более... Один из них остановился, смерил вжавшегося в забор презрительным взглядом: -- Видел ли нарочитого, именем Варяжко? Перепуганный и недоумевающий парень поспешно кивнул. История с нарочитым становилась все более интересной. -- Где он? Тыкая пальцем за спину, вой прошептал: -- Там, позади топает... Со своим знакомым... На безусом лице гридня отразилась досада и тут же пропала, сменившись обычным высокомерным безразличием: -- Значит, все верно. Пошли! Грохоча оружием, четверка продолжила путь. Оторвавшись от спасительного забора, ратник утер вспотевшее лицо и тихонько прокрался за ними. Не доходя немного до поворота, он перемахнул через две городьбы -- благо не надо было бояться собак -- и прильнул глазом к небольшой щели. Любопытство оказалось сильнее страха... Ни о чем не подозревающий нарочитый и его знакомый неспешно шли по улице и вполголоса о чем-то толковали. Говорил больше нарочитый, а местный лишь слушал да кивал. Четверка гридней выскочила на беседующих внезапно и, вмиг обнажив мечи, окружила их, перекрывая путь к отступлению. -- Вы что, ополоумели? -- вертя головой, спросил набычившихся и непреклонных гридней Варяжко. Он и впрямь недоумевал -- зачем его окружили? Может, из-за его спутника? Испугались, что он сотворит с нарочитым что-нибудь худое? Опасаясь раздражать княжьих отроков, Варяжко осторожно скосил глаза на Сирому -- так назвал себя черноглазый знакомец. Побледнев, тот тискал пальцами край срачицы и беспомощно озирался. -- Добром прошу, нарочитый, -- заговорил старший гридень, Мелех. Варяжко давно знал его и потому удивился сдавленному, будто чужому, голосу отрока. -- Отдай свой меч и ступай с нами. -- А я?-- тихонько пискнул черноглазый. -- И ты! -- грубо рявкнул гридень. -- Что случилось, Мелех? -- растерянно вертя в руках меч и раздумывая, подчиниться приказу или нет, спросил Варяжко. Быстро оценив свое положение, он решил подчиниться. Даже будь их вдвое больше, нарочитый сумел бы справиться с ними, но черноглазый Сирома... Отроки могли покалечить мужика... -- Отдай меч, Варяжко! -- угрюмо переминаясь с ноги на ногу, вновь попросил Мелех. -- На, -- сдался нарочитый и, протянув свое оружие гридню, осведомился: -- Скажи лишь -- в чем дело? Тот принял Варяжкин меч и, сделав знак своим подопечным, негромко забормотал: -- Я, конечно, не верю, но нынче велено тебя, как предателя, привести к Ярополку. -- Меня?! -- От возмущения Варяжко задохнулся. Гридень пожал плечами: -- Так решил князь. Недавно к нему прибежал Блуд. Встрепанный весь, будто с кем дрался, и с порога завопил, что, дескать, видел тебя с каким-то незнакомцем возле крайней избы и слышал, как ты сговаривался с ним: мол, коли князь отправится в земли печенегов, то ты дашь Владимиру знать о том... -- Да ты что?! -- Забыв об отсутствии меча, Варяжко подлетел к гридню, затряс его за плечи: -- Ты что?! Блуду поверил?! Осторожно освободившись, Мелех отступил, оправил вылезшую из-под доспехов срачицу: -- Я не поверил, а князь поверил. Сам знаешь, он нынче подозрителен стал. -- И, помолчав, добавил: -- Ты уж не обессудь, но вышло-то по-блудовски. Тебя мы сыскали, где он указал, и этот незнакомец с тобой... -- Ты?! Как можешь?! -- Не шуми! -- оборвал негодование нарочитого Мелех. -- Ты князю все говори, что желаешь, а меня от подобных разговоров избавь. Сам ведаешь -- я тут ни при чем. Он рассуждал верно. Варяжко склонил голову. Блуд оказался подлее, чем мыслил нарочитый, а что хуже всего -- даже правда не спасет от воеводского наговора. Скажи он князю всю правду о том, что видел Выродка, дрался с ним и спасся лишь благодаря ловкой кошке, -- никто не поверит... Разве что черноглазый подтвердит. Его местные признают, скажут, что он не предатель... Немного успокоившись, нарочитый взглянул на своего спутника. Тот стоял бледный, трясся. -- Ты чего? -- тихо спросил Варяжко. -- Не бойся. Прежде чем нас судить, Ярополк людей расспросит. Он справедливость любит. Сирома вскинул на него безумные глаза. Откуда дурню нарочитому было знать, что оставленная Выродком на щеке Сиромы царапина лишала волхва половины колдовских сил? Откуда ведать, что нынче, пока Сирома не исправит свои ошибки, у жреца Велеса, как у обычного человека, всего одна жизнь, и ныне эта жизнь висит на волоске?! Слабо шевельнув побелевшими губами, жрец выдавил то, что Варяжко был в силах уразуметь. Но, не расслышав, нарочитый переспросил: -- Чего? -- Казнит нас князь, -- уже отчетливей повторил жрец. -- Это почему? -- удивленно вскинул брови нарочитый. -- А потому, -- Сирома потупился. -- Что я не местный. Меня тут никто не знает, и когда князь это выяснит -- объявит меня Владимировым наворопником. Варяжко остолбенел. Торопя замершего пленника, гридни слегка подтолкнули его в спину. Подчиняясь силе и едва двигая ногами, нарочитый побрел дальше. Единственный вопрос к Сироме вертелся в его голове, и, не выдержав, он спросил: -- Откуда же ты взялся и зачем? Пытаясь не выдать голосом обуявшего его страха, Сирома вздохнул: -- А я и был тем котом, что тебя от болотного колдуна оборонил. Уразумев его ответ, Варяжко споткнулся. Вот и все! Его единственный защитник, единственный видок попросту свихнулся с перепугу! Нарочитый не боялся умереть, но умереть предателем было страшно. Этого он не мог вынести... Его стойкость и сила сломались под безжалостным давлением судьбы, и, рухнув на колени в дорожную пыль, не замечая устремленных на него недоумевающих взглядов гридней, нарочитый вздел руки к моргающим бледным светом Девичьим Зорям. Он не хотел жаловаться, но, словно упрекая бедных сестер в жестокосердии, кто-то в нем рванулся на волю и, требуя справедливости, закричал: -- За что мне все это?! Ну за что же?! ГЛАВА 43 Полеве часто приходилось ждать Егошу всю ночь, и обычно она спокойно укладывалась спать, но нынче невнятные предчувствия не давали ей покоя. Отгоняя от себя дурные: мысли -- ведь чего боишься, то и случится, -- она заставила себя улечься, но сон не приходил. Сквозь сомкнутые веки Полева видела искаженное болью и яростью лицо болотника, его огромные, полыхающие гневом зеленые глаза. Обжигаемая этим яростным взором, мерянка вскакивала, бессмысленно переставляя горшки и плошки, бродила по горнице, вновь ложилась и к утру, не вытерпев этой долгой пытки, выскочила из избы. Осенний пригожий денек встретил ее прохладой и ласковым теплом. Звезда Денница уже уступала место Деве Заре, и небо порозовело, предчувствуя ее блистательное восхождение, но даже под его ясной чистотой охватившее Полеву беспокойство не проходило. Чуть не плача от давящей на душу тяжести, мерянка вышла за ворота. Пустынной, только-только просыпающейся улицей добрела до городских стен и узкой тропой спустилась к берегу Непры. Могучая река несла свои неугомонные воды, шуршала о чем-то неведомом, виденном ею в дальних краях. Сев на холме над берегом, Полева прикрыла глаза. Она не должна была думать о плохом, но дурные мысли, мешая успокоиться, упорно лезли в голову. Даже оберег нового Бога -- маленький крестик на груди на сей раз не приносил ей облегчения. Шлепая босыми ногами мимо притихшей мерянки, к реке пробежала ватажка рано проснувшихся босоногих мальчишек. Перекрикивая друг друга и поднимая снопы радужных брызг, они принялись носиться по мелководью. Глядя на незатейливое мальчишечье веселье, Полева вспомнила свое детство. Тогда, после долгих осенних бессонников, сбора урожая и толоков, начиная чуять себя вольной птицей и забывая про ломоту в спине -- ведь трудилась-то наравне со взрослыми, -- она убегала к озеру, чтобы коснуться горячей кожей чистой, прохладной воды и почуять ее нежное дыхание. Совсем как эти киевские несмышленыши. До чего удивительна жизнь: бежит время, скрадывает годы, меняет лики городищ и русла рек, а ребятня остается прежней -- бесшабашной, доверчивой и веселой. Словно некто могучий и невидимый тайно оберегает их малые души... Будто услышав Полевины мысли, мальчишки восторженно завопили, собравшись возле густых зарослей прибрежного камыша И тыча в шумящие под легким ветерком стебли дочерна загорелыми пальцами. "Должно быть, разыскали птичье гнездо -- вот и скачут. Сейчас побегут хвастать матерям", -- равнодушно подумала Полева, глядя, как, отделившись от орущей ватаги приятелей, несколько быстроногих гонцов помчались к городищу. Находка пареньков ее не интересовала, а мысли вновь и вновь возвращались к болотному колдуну. Выродок никогда не уходил так надолго. И вчера, собирая нехитрые пожитки, велел ей не запирать дверей, а значит, намеревался воротиться еще засветло... Уговаривая себя не тревожиться понапрасну, Полева запахнула на груди зипун, поежилась. Что-то случилось... Но что? Может, Блуд выдал болотника своему князю? Но что могут князья против могущества зеленоглазого знахаря?! Будучи уверена в его силах, Полева мучилась, не представляя, что могло задержать Выродка в Родне. -- Там он! Там! -- донесся с холма звонкий мальчишечий голос, а вслед за ним на плечи затаившейся мерянки посыпался песок, и, почти скатываясь с высокого берега, мимо пробежали несколько ратников. Это было странно -- к чему им глядеть на найденные парнишками гнезда? Заинтересовавшись, Полева привстала, вытянула шею. Чуть не сметя ее с дороги и поднимая сапогами облака пыли, вниз сбежал еще один хоробр -- узкоплечий, стройный, почти такой же, как притихшие мальчишки. -- Князь?! -- признала его Полева. Неведомая сила толкнула ее следом за Владимиром, но подойти ближе к копошащимся в камышах воям она не решилась. А Владимир подошел... Хлюпая прибрежным илом и неуклюже расставляя ноги, ратники вытянули на берег человеческое тело. Бережно уложив утопленника к княжьим ногам, они перевернули труп лицом вверх. Вода оставила его лицо нетронутым, только по мокрым щекам тянулись глубокие, еще кровоточащие царапины и на груди, под рваной срачицей, расплывалось буроватое пятно. Сердце Полевы сжалось, а потом, рванувшись к неподвижно лежащему незнакомцу, выскочило из груди, и, горестно взвыв, мерянка бухнулась на колени. Только теперь ее заметили, обернулись. Один из воинов подошел ближе. -- Встань, баба. -- Рука Владимира погладила ее по волосам. -- Он живой, только поцарапан маленько. Я даже не пойму -- чего он с таких мелких царапин столько сил потерял, из воды выбраться не смог? Царапины? Не веря, Полева подняла голову и, не поднимаясь с колен, подползла к распростертому на земле колдуну. Перемешанный с галькой и илом песок больно резал ее руки, но она не чувствовала боли. И видела только спокойно лежащего у княжьих ног, будто отдыхающего, Выродка. Под его голубоватыми веками бились маленькие синие жилки, а от переносицы к подбородку тянулись три длинные рваные царапины. Слегка подрагивающие пальцы ведуна крепко стискивали увенчанный крюком посох, крепкая грудь медленно вздымалась и опускалась. -- Живой, живой... -- Дрожащими пальцами Полева отерла с мокрого лица болотника кровь, убрала прилипшую белесую прядь волос и, вскинув голову, жалобно взглянула на Владимира. Откликаясь на ее безмолвную мольбу, князь кивнул ратникам: -- Возьмите его. -- И, заметив, как ловко те принялись поднимать обмякшего колдуна, прикрикнул: -- Да полегче вы, амбалы! Он мне вас всех вместе взятых нынче дороже! Несите его в мой терем. Полева вздрогнула. В княжий терем? Нет! В жизни и смерти, в болезни и радости болотный колдун был ее душой, ее единственным счастьем, и никто, даже князь, не смел отбирать его! Особенно теперь, когда ему было так плохо. Кто лучше нее перевяжет его раны, кто переоденет в сухое, кто позаботится, не донимая расспросами?! Молниеносно вскочив, мерянка заступила путь: -- Нет! Несите его домой! Видя, как простая баба осмелилась перечить князю, насторожившиеся неподалеку мальчишки восторженно загудели. Князь услышал их перешептывания, но сделал вид, что не замечает. По лицу мерянки он понял -- та разъярилась не на шутку, а дурная баба может наделать много бед. Да и присмотрит она за больным колдуном куда как лучше его бездельниц-чернявок. Не зря же средь воев Владимира ходили байки о ее безграничной любви и преданности болотнику, а Добрыня сказывал, будто ради колдуна она даже рядилась в мужские порты и сказывалась его рабом. Половине слухов князь не верил, но теперь, глядя в полыхающее гневом и любовью лицо мерянки, задумался. -- Прошу тебя, светлый князь, -- умоляюще прижав руки к груди, прошептала она. Владимир тряхнул головой. Мужской зипун висел на бабе будто на пугале, заношенный серник пестрел заплатами... Одеть бы ее, обуть -- королевной стала бы! А она не желала -- бродила, будто тень, за своим ведуном, глядела на него как на ясное солнышко, а нынче любому за него готова была глотку разорвать... И откуда она здесь взялась? Может, ожидая своего колдуна, всю ночь просидела на берегу? И как угораздило этакую красавицу присохнуть к такому нелюдимому и жестокому мужику? -- Ладно, -- сдался князь, -- несите в ее, -- качнул головой на Полеву, -- избу. Осторожно, покряхтывая, воины подняли Выродка с земли, потянули его на косогор. До избы, которую облюбовал колдун, было рукой подать -- не то что до княжьего терема. Для жилья Егоша всегда выбирал крайние, невзрачные избенки, где и печь-то топилась не по-новому, а старым, черным, способом. И на сей раз он сыскал такую у городских ворот и, старательно не замечая тесноты и дымного угара, поселился в ней. С трудом втиснувшись в тесную горницу, ратники положили Выродка на лавку и вышли. Задержавшись на пороге, Владимир строго оглядел мерянку: -- Помни -- едва он очнется, зови меня. Полева кивнула. Она не слышала князя -- в ушах все еще шумел тот, скрывавший Выродка, камыш, а руки сами тянулись к бледному лицу болотника. Осторожно, едва касаясь израненной кожи, мерянка обмыла теплой водой его изувеченную щеку и потянула с плеч срачицу. Однако, не позволяя ей это сделать, Выродок застонал и, открыв глаза, оттолкнул мерянку в сторону: -- Отойди! Я сам... Отдавая ему влажную тряпицу, Полева тихо прошептала: -- Я ж только помочь... А еще князь велел за ним послать, коли ты очнешься. Тяжело приподнявшись, Выродок стянул мокрую ткань и, стискивая зубы, дотянулся до висящей над лавкой сумы с травами. Сыскивая нужное лекарство, он грубо отрезал: -- Подождет! -- Ладно. -- Покорно сложив руки на коленях, Полева опустилась на хромоногий столец у печки, повертела в углях обжигом. Теперь, успокоившись, она убедилась в правоте Владимира -- раны Выродка были не таковы, чтобы из-за них падать без сил всего-то за версту до дома. Но кто оставил их? Привыкнув не задавать вопросов, она изо всех сил стискивала губы, но раздирающее нутро беспокойство все же прорвалось наружу единственным коротким словом: -- Блуд? Зеленые глаза болотника взметнулись на нее, окатили холодом: -- Нет. Крогуруша. -- Кто? -- не поняла Полева. Отыскав наконец нужную травку, болотник протянул ей зеленые с бурыми пятнами, рассеченные по краям листья, велел: -- Разотри в пыль и брось в воду. -- И, вспомнив про ее вопрос, недобро усмехнулся: -- Крогуруша. Дух такой. С виду -- как большая кошка, а внутри -- смерть. Они обычно в одиночку не ходят -- всегда за хозяином-колдуном следуют. Это ее когти из меня силы вытянули. Впрочем, и я в долгу не остался. Одного не пойму, как же я ее не почуял? Из его короткого пояснения Полева мало что поняла. Честно выполняя приказание, она мелко растерла траву, набрала в корец кипящей воды из котелка и, ссыпав внутрь буроватую пыль, протянула корец болотнику: -- Вот... Выродок выпил зелье одним махом, словно простую холодную воду, и, откинувшись на спину, закрыл глаза. Умильно глядя на его спокойное лицо, Полева присела на краешек его лавки. Обычно она спала на подстилке в углу, но теперь ей не хотелось уходить, да и Выродок не гнал. Пусть отдыхает -- вон сколько ночей не спал... В дверь требовательно постучали. Помрачнев, Полева двинулась к влазу с твердым намерением выпроводить незваного гостя, но, слабо шевельнув рукой, Выродок велел: -- Впусти. Это Добрыня. Это и впрямь оказался боярин. Грузно продавливая хлипкие половицы и пригибаясь, чтобы не задеть головой низкую матицу, он подошел к лавке, склонился над Выродком: -- Ну, как ты? -- А ты? -- вопросом на вопрос ответил тот. Не ожидавший иного ответа Добрыня сразу перешел к делу: -- Погляди-ка, что наши у роднинских стен нашли. Может, тебе эта вещица знакома? Они болтают, будто ее хозяин в кота перекинулся и в Родню убежал. -- А ты веришь? -- не открывая глаз, поинтересовался болотник. Добрыня хмыкнул: -- После встречи с тобой я во многое стал верить... Выродок приподнялся, сощурился. Протянутая к нему сума пахла лесом, травами и человеком. Тем самым человеком, чей запах Егоша запомнил на всю жизнь. Забыв о слабости, он сел, спустил с лавки ноги. Зелье уже начинало действовать, и голова не кружилась, как тогда, ночью, когда, спеша уйти от возможного преследования, он кинулся в Нестру и, преодолевая течение, поплыл к Киеву... -- Дай-ка. Добрыня положил суму ему на колени. Егоша недолго смотрел на нее, а затем кивнул Полеве: -- Принеси сухое. Мне нужно к князю. -- Что? -- заволновался Добрыня. -- Стряслось что? -- А то стряслось, что нынче в Родню явился тот, кто мне под стать. Это я с ним поцапался. -- Он покачал головой: -- А я-то понять не мог -- с чего я Крогурушу не учуял? Вот тебе и Крогуруша... Полева принесла одежду, разложила ее на лавке перед Выродком. Даже не глядя на заботливо постиранные и даже кое-где вышитые ею вещи, болотник принялся одеваться. Его движения казались неловкими, и от боли он иногда кривил лицо, но голос оставался ровным: -- Убеди князя, боярин, что теперь у него одна дорога -- заставить брата явиться с повинной. И чем скорее он это сделает, тем лучше. Иначе Сирома сбережет Ярополка, а потом, возможно, сомнет Владимира. -- Сирома? -- Добрыня впервые слышал это имя, но Выродок уже не раз доказал свою преданность и сомневаться в его словах было глупо. Пока его следовало слушать. Только пока... -- Да, -- натягивая порты, кивнул болотник. Волнение боярина плескалось на него мутной волной, мешало сосредоточиться. Егоша не ведал, зачем Сирома явился в Родню, но в одном не сомневался -- Владимиру уже не придется оплачивать победы столь малой кровью -- сила Велеса встала на сторону его брата. Припозднилась, но все же встала. Волхву потребуется совсем немного времени, чтобы вернуть Ярополку уверенность в своих силах и помочь ему выкрутиться из беды, но, пока этого еще не случилось, следовало поспешить. -- Но как... Заметив огорченное лицо боярина, Егоша поморщился. Тревожащий Добрыню вопрос висел в воздухе, полыхал перед взором болотника огненным свечением: как и кто пойдет в Родню торопить Блуда? -- Я не могу, -- коротко заявил Егоша. -- Сирома меня слишком хорошо знает. Продаст. -- Но кроме тебя никто не пройдет сквозь стены, -- тихо признал Добрыня. Никто не пройдет... Боярин говорил верно. Даже Полева ничем не смогла бы помочь. Хотя... Егоша стрельнул глазами на съежившуюся в углу мерянку: -- Она сходит. -- Она? -- Да, она. Блуд ее знает, и коли придумать ей сказку -- ее впустят. Какие подозрения на бабу? Она поторопит Блуда, а тот уж сам решит, как побыстрее выставить Ярополка из Родни. -- Я не пойду, -- неожиданно сказала Полева. Остолбенев от ее внезапного отказа, колдун уронил на колени еще неодетую срачицу. -- Почему? Боишься? -- Нет. -- Полева и впрямь не боялась. Смерть не страшила ее, как раньше, но теперь она поняла, чего добивался Выродок. Он желал смерти Ярополка. Это было гнусно... Выманить князя лживыми посулами, а затем лишить его жизни... Полева любила колдуна, но помогать ему в подобных мерзостях не желала! Выпрямившись, она заставила себя произнести еще раз: -- Я не пойду! Зло отшвырнув срачицу, Егоша встал и, шагнув к ней, больно ухватил двумя пальцами за подбородок: -- Почему? Мерянка стрельнула глазами на Добрыню. Она все смогла бы объяснить Выродку, возможно, даже уговорить его не опускаться до столь подлого поступка, но боярин мешал ей. Заметив ее замешательство, Добрыня скользнул к дверям: -- Вы тут пока потолкуйте, а потом, ежели сговоритесь, ты меня у Владимира сыщешь... Слегка опешивший от необъяснимого поведения ранее покорной мерянки, Егоша сумел лишь кивнуть, но, едва дверь за боярином закрылась, он вплотную подступил к упрямице, жестко встряхнул ее за плечи: -- Не ты ли клялась, что будешь делать все по моему слову?! Глядя в его мутные, будто болото, глаза, Полева глубоко вдохнула. Настало время поговорить. Страх перед таящимся в душе Выродка злым существом закрался в ее сердце, руки затряслись, но уберечь его от страшного греха было необходимо. На этой земле он не знал покоя, но теперь, не понимая, что творит, он лишал себя и покоя после смерти! Неимоверным усилием подняв к груди отяжелевшие от страха руки, она нащупала подарок Антипа, сдавила его в вспотевших пальцах. -- Не кричи. И в мольбе вскинула на Егошу глаза. До сей поры болотнику не доводилось испытывать ничего подобного. В огромных зрачках мерянки пряталась могучая и спокойная сила. Опалив его душу, она рванулась в наглухо запертое сердце и, словно разрыв-трава, сокрушая все на своем пути, принялась сминать его, заставляя вздрагивать от рвущей нутро боли. Отступив под ее натиском, болотник отвернулся и, не желая признавать поражения, рыкнул: -- Добро... Говори, что думаешь. Полева сглотнула. Неужели он позволил ей высказать свои чувства?! Неужели согласился выслушать? Это было немыслимо... Что с ним -- ослаб от ран или проснулось сострадание? Она-то думала -- с первым же вырвавшимся из нее словом болотник разотрет ее в пыль и пустит мыкаться по дорогам, иль того хуже -- обойдется как с Альвовым братом... Не веря в чудо и торопясь все объяснить, она забормотала: -- Я ведь знаю, зачем ты Ярополка выманиваешь. Ты его убить хочешь. А мой Бог велит никого не убивать. Грешно это... Егоша поморщился. Мерянка дурила. -- И что же это за Бог? -- пренебрежительно поинтересовался он. Полева вздохнула. Она скрывала от Выродка имя Бога, который дал ей силы верить и любить, но нынче, видно, настало время открыться. Поднеся к лицу болотника сжатую в кулак ладонь, Полева разжала ее. Первый солнечный лучик проскользнул сквозь щель в окне, коснулся лежащего на ее ладони крестика и, отразившись от него, брызнул в глаза Егоше ярким светом. Болотник отшатнулся. Слабость от когтей Крогуруши, оказавшейся самим волхвом, еще давала о себе знать, но этот невзрачный крестик ударил его куда больнее, чем когти оборотня. Словно вырываясь из пут, что-то забилось внутри него, перед помутневшим взором встало ласковое лицо матери, строгие глаза отца. Дым родного печища проник в ноздри, теплая ладошка Настены легла в дрогнувшие пальцы. Ужас произошедшего окатил давящей волной. Что с ним случилось? Что он наделал?! Испугавшись искаженного мукой лица болотника, Полева убрала крест и бережно подхватила его оседающее на пол тело. Она уже сожалела, что затеяла этот разговор. Сегодня Выродок был так слаб, так беспомощен, а она воспользовалась его болезнью! Закусив губу, Полева подвела болотника к лавке, помогла сесть и, опустившись на колени, прижалась мокрой от слез щекой к его руке: -- Прости меня! Прости... Ее голос вернул Егоше реальность. Мать, отец -- все это было, но давно осталось позади. А почитающая нового Бога Полева просто ничего не понимала. Однако ее любовь и спокойная сила заслуживали уважения. Устало опершись ладонями на лавку и не чувствуя на своей руке пылающей девичьей щеки, Егоша склонил голову: -- Послушай одну историю, девочка. Полева вздрогнула. Болотник никогда не называл ее девочкой. Так ласково ее звал лишь Буркай! Бедный старый Буркай... Интересно, прошли ли изувечившие его лицо шрамы и помнит ли он о болотнике? А может, и его, как когда-то Богумира, потянуло на охоту под предостерегающе пылающими в небесах звездами Стожара и обретший от их света невероятную силу медведь уже давно изорвал в клочья его слабое старое тело? -- Когда-то, очень давно, -- не обращая внимания на ее растерянный вид, продолжал Выродок. -- Город Славенск разрушили беды и пожары, и тогда, надеясь избегнуть полного уничтожения,, старейшины городища решили обмануть судьбу. Они надумали дать Славенску новую жизнь и новое имя. Для этого они вышли на дорогу, схватили первого встречного отрока и, невзирая на его мольбы, зарыли его под городской стеной. Полева стиснула пальцы, шепнула: -- Зачем? Не глядя на нее, Выродок угрюмо скривился: -- Они дали городищу имя этого отрока, и отныне Славенск зовется Детинцем. Ты думаешь, эти старейшины были очень жестоки? Полева кивнула. -- Ошибаешься. Они были мудры. -- Болотник приподнял ее лицо, взглянул в глаза. -- Они ведали, что никто не сумеет прочно встать на ноги, если в нем не заложены человеческие плоть и кровь. Он замолчал. Не понимая, какое отношение история Славенска имеет к разговору о Ярополке, Полева прошептала: -- Я не понимаю... -- Почему же ты думаешь, что новый Бог прочно восстанет на Руси, если мы не положим к его стопам плоть и кровь его врагов? -- Потому что он не желает этого, -- не раздумывая, отозвалась Полева. Для нее оказались откровением и знания Выродка о новом Боге, и его доверительный тон. Таким колдун становился ближе, понятнее и намного желаннее. Она робко потянулась, пригладила ладонью его встрепанные волосы. Отшатнувшись, будто от змеи, болотник вскочил. Былого добродушия как не бывало: -- Я тоже не желал никому зла, я тоже любил, но однажды люди показали мне свое истинное лицо! И теперь я не успокоюсь, пока не отомщу! И если для этого мне понадобится убить всех князей и привести на Русь, одного за другим, всех богов -- я сделаю это! С твоей помощью или без нее! Возможно, раньше Полева испугалась бы его ярости, но теперь лишь пожалела. Болотник был могуч и одинок. Как он жил без родичей и дома, без любимой и друзей, и даже веры? Его великие замыслы были обречены, а порожденные местью силы в любой миг могли изменить... -- Скажи -- что ты будешь делать, когда добьешься своего? -- неожиданно спросила Полева. Она не стала говорить "если добьешься" -- к чему злить болотника еще больше? Сверкнув глазами, он замер. Мечтая о мести, он еще не задавал себе этот вопрос и потому не сразу нашел ответ. Месть заставляла его жить, ненависть давала силы, презрение воодушевляло... -- Наверное, я умру, -- негромко признал он. Тихо всхлипнув, Полева шепнула: -- Тогда ты уже давно мертв... Не в силах выносить ее сдавленного голоса и исходящей из нее покорной силы, Егоша вышел за дверь. Не ведая, куда идти, он зашагал к княжьему терему. Напоминая об оставленных врагом следах, кожу на раненой щеке саднило, но слова глупой и странной мерянки заставляли забыть о боли. Неужели она права и вся его жизнь не более чем медленное умирание? Нет, этого не могло быть! В тереме Егошу уже ждали. Пропуская колдуна в горницу и с почтением взирая на его разорванную щеку, стражники у княжьих дверей учтиво посторонились. Сидящий за столом Владимир вскочил, расцвел в улыбке: -- Быстро ты оклемался! Рад, рад... -- Я и сам рад, -- буркнул Егоша. -- Добрыня сказал -- ты больше не пойдешь в Родню? -- Может, и не пойду. Не Добрыне решать. Хоть Егоша и шел к князю, но почему-то разговаривать с ним не хотелось. Однако было надо, и, вздохнув, он коротко отчитался: -- Блуд говорит, будто Ярополк собрался к печенегам. Если тронется в путь, воевода пустит красного петуха под одну из родненских изб. А идти твой брат собирается Росью, так что надо бы на ее порогах людей поставить... Владимир вглядывался в лицо болотника. Изрезавшие его щеку царапины делали колдуна неузнаваемым, но уверенный и певучий голос болотника оставался прежним. -- Добрыня советует простить брата и решить все миром, -- вставил князь. -- Умно, -- кивнул болотник. -- А то, боюсь, наши засады его не словят. У него нынче хороший советчик появился. Владимир уже слышал о суме и коте-оборотне, но в эти слухи не верил. Вот только заключить с братом мир он и сам был не прочь. Отдал бы братцу худые земли, где-нибудь у северян, посадил бы его князем над малым народцем да приглядывал за ним. А убийства родича ни боги, ни люди не простят. Уж лучше и впрямь, как советует Добрыня, порешить дело миром. Интересно, что скажет болотник? Поднявшись, Владимир потер руки: -- Я тоже желаю мира. От души желаю. Что скажешь, если отправлю к брату гонцов с грамотой, где буду предлагать ему мир и долю? Эта простая и в то же время верная мысль не приходила Егоше в голову. Конечно, гонцов Владимира могли убить, но зато Ярополк убедился бы в искренности намерений брата. И остался бы жив, как хотела Полева. Поймав себя на этом, болотник досадливо поморщился. Почему его беспокоили речи мерянки? Кто она такая?! Жалкая раба, недостойная даже высказываться при хозяине, из-за похоти сбежавшая за полузнакомым ведуном... "Не из-за похоти, из-за любви", -- возмутилось что-то внутри него, но, отбросив ненужную нынче доброту, болотник резко ответил: -- Скажу, что ты очень умен и добр, князь. Тебя многие боятся, но за подобный поступок тебя станут любить. Обрадовавшись, Владимир хлопнул в ладоши: -- Значит, так тому и быть! "Да, -- подумал Егоша. -- И Полеву посылать не надо". И вдруг разозлился. Он слишком пекся о бабе... Так, словно хотел ей верить, а верить нельзя было никому... Лишь нежитям! Перебивая его мысли, Владимир заходил по горнице: -- Вот только кого послать? Надо, чтобы посол оказался таков, дабы Ярополковы мужи сгоряча его не убили. Егоша поднялся. Идти с мирной грамотой -- это не то что с подлым умыслом. На это Полева согласится с радостью, а заодно и он отдохнет от ее неуемной любви. -- Есть у меня гонец, князь, -- с поклоном произнес он. -- Пиши грамоту! ГЛАВА 44 Не считая себя виноватым, Варяжко не хотел оправдываться. Молча замерев посреди горницы и силясь не глядеть на Ярополка, он открыто глазел на Блуда. То ли смущаясь под пристальным взглядом нарочитого, то ли уразумев чудовищность своей задумки, предатель совсем сник. Он сидел рядом с князем, но, несмотря на почетность места, казалось, что судили именно его. Понуро опущенные плечи воеводы и его бегающие глаза заставили задуматься даже Ярополка. И если бы не странный Варяжкин спутник, князь отпустил бы нарочитого. Но, выступая вперед, роднинские старейшины один за другим отрекались от черноглазого: -- Не знаю его. Не знаю. Не знаю... Последним вышел седой, словно лунь, старик с длинной бородой и маленькими подслеповатыми глазками. Шаркающей походкой, подволакивая ноги и тяжело опираясь на клюку, он приблизился к черноглазому пленнику и прошамкал: -- Это находник, князь... У нас таких нет. Только после его слов нелепое обвинение Блуда показалась Ярополку правдиво жутким. -- Но почему? -- чуть не плача, спросил он у Варяжко. Вздрогнув, нарочитый поднял честные глаза: -- Меня оговорили, князь, -- и, метнув быстрый взгляд на Сирому, поправился: -- Нас оговорили... Ярополк мог вынести бурчание Блуда, измену киевлян и даже предательство нарочитого, но такой откровенной лжи -- не сумел. -- Увести их! -- приказал он. -- В поруб! Варяжко схватили, потянули к выходу. В отличие от Сиромы, с ним обращались осторожно. Любя нарочитого и ведая его честность, не многие поверили Блуду. Однако князь поверил, а нынче настали не те времена, чтоб противоречить князю. Стряхнув с себя чужие руки, Варяжко рыкнул: -- Сам пойду! И двинулся к выходу. Он был рад, что постыдное судилище подошло к концу. Если Ярополк поверил Блуду, значит, так тому и быть... Пусть смерть, пусть клевета -- в светлом ирии все станет другим, таким, как задумал великий Прове. Там никто не посмеет назвать его, Варяжко, предателем. Неожиданно все происходящее показалось Варяжко глупым и бессмысленным, словно нарисованные неловкой рукой ребенка картинки, но, проходя мимо Блуда, он не удержался. Остановившись так внезапно, что следовавшие за ним кмети ткнулись в его широкую спину, нарочитый угрюмо пробежал взглядом по бледному лицу предателя. Страх исчертил щеки воеводы мелкими морщинами, мерзким червем заполз в его голубые, почти прозрачные от ужаса глаза. Варяжко вспомнил Выродка, усмехнулся. От подобного хозяина Блуду не приходилось ждать добра. Воевода попал в худшую из ловушек и теперь навряд ли сможет выбраться из нее. Смерть послужила бы для него избавлением, хотя Выродок не оставит его в покое и после смерти... -- Ты умрешь от страха, Блуд! -- отчетливо вымолвил нарочитый и, не скрывая ненависти, плюнул в нахальные Блудовы глаза. Воевода не успел отпрянуть, и, оставляя влажный след, белесый плевок пополз по его переносице. Расхохотавшись, Варяжко двинулся дальше. Едва поспевая за его спорыми шагами, приставленные к нему стражи кинулись догонять нарочитого. Люди возле воеводы хмыкали, охали, сочувственно пожимали плечами, но остановить Варяжко и потребовать от него расплаты за оскорбление не осмелился никто. Зато Сирому поносили на чем свет стоит, а если удавалось, то и задевали, как бы ненароком. Не такой представлял себе жрец встречу с князем... Может, не произойди все столь стремительно и не забери Выродок часть его силы -- все обернулось бы иначе. А ведь Блуд не захотел признавать его... Почему? -- Пошевеливайся! -- Грубая рука толкнула Сирому. Не удержавшись, жрец скатился в пыль. Тупо уставившись в захлопнувшуюся за пленниками дверь, Блуд отер лицо. Плевок нарочитого не обидел его -- чего еще он мог ждать от оклеветанного хоробра? -- но появление рядом с Варяжко черноглазого Выродкова брата напугало Блуда не на шутку. Тогда, ночью, оставив нарочитого наедине с Выродком, Блуд понадеялся, что колдун убьет Варяжко. Замысел воеводы отличался простотой: посланные Ярополком вой обнаружили бы на улице труп нарочитого и, решив, что его убил Владимиров наворопник, подняли бы тревогу. Побегали бы, пошумели, да и успокоились, зато Блуд избавил бы князя от самого преданного слуги, а себя -- от подозрительного врага. Воевода был в восторге от своей задумки, и потому, когда гридни ввели в княжью горницу двоих пленников, он чуть не кинулся бежать. Однако маленький рост незнакомца и его темные волосы заставили воеводу остаться. И лишь после первых произнесенных Сиромой слов Блуд признал в нем Выродкова братца. Этого он не предвидел! Воевода боялся Выродка. Неуловимый и чудовищный колдун мог появиться прямо из ночной пустоты и потребовать ответа. Как объяснить проклятому болотнику, что все случившееся -- нелепая ошибка?! Как оправдаться?! Болотник не простит... Блуд уже собрался было броситься перед Ярополком на колени и признаться в клевете, но, глянув на острые копья гридней и хмурое лицо князя, остался на месте. Он еще успеет разобраться... Успеет все поправить... В конце концов, многое еще могло измениться... И все изменилось. Не успела закрыться за пленниками дверь, как, чуть не сорвав ее с петель, в горницу влетел Рамин. Он отказался признавать вину нарочитого и потому во время судилища заменял Горыню на стене. Задыхаясь от волнения, он выкрикнул: -- Всадник! У ворот всадник! Баба на коне! То, что воины Владимира пропустили нежданного гостя, было уже странным, а что у ворот осажденного городища ждала баба, казалось совсем уж невероятным. -- Это твоя... -- обернулся к Блуду Рамин и, не зная, как назвать пришелицу, замолчал. Воевода стиснул кулаки. Какого ляда бабе Выродка понадобилось в Родне? -- Чего она хочет? -- упорно силясь не обращать внимания на устремленные на него взгляды собравшихся, прохрипел воевода. Он готов был убить мерянку. Оголодавшие и ставшие подозрительными осажденные только и ждали, когда кто-нибудь допустит ошибку и, сорвавшись, предаст своего князя. Вон даже всеобщего любимца нарочитого не пожалели -- затолкали в поруб, а эта дура открыто является к воротам! Неужели задумки Выродка изменились и воевода стал ему не нужен? -- Она привезла грамоту от Владимира, -- сказал Рамин. "Спокойно, только спокойно", -- уговаривая самого себя, Блуд поднялся. Лица и одежда окруживших его людей слились в пятно. Силясь удержаться на подкашивающихся ногах, воевода лихорадочно соображал. Отречься от мерянки? Сказать, что еще в Новом Городе, заподозрив неладное, прогнал ее? А если нет? Его отрезвили наполненные ненавистью глаза Горыни. Забыв о князе, Сторожевой схватил Блуда за плечи, тряхнул: -- Так это ее ты посылал к Владимиру? Отпираться? Что делать?! Чуть не вопя от страха, Блуд отчаянно замотал головой. Конец! Это конец... -- Он и впрямь посылал девку, -- раздался за его спиной ровный голос Рамина. -- Она так сказала. И еще сказала, что он посылал ее за миром... За миром? Блуд перевел дыхание. Нет, Выродок не собирался продавать его Ярополку. Тут было что-то иное. Какая-то хитрая и очень коварная игра. Позволяя Рамину выговориться, он снял с плеч руки опешившего Сторожевого и, отряхивая срачицу, отступил в сторону. -- За миром? -- переспросил Ярополк. -- Да. -- Рамин потупился. -- Она сказала, что, опасаясь за твою жизнь и рассудок, князь, Блуд велел ей испросить у Владимира мира. И теперь она привезла его. -- Как -- мира?! -- Еще не понимая, Ярополк безумно вращал глазами. Приготовившись к мучительной голодной смерти, он даже не помышлял о договоре с братом. Разве он сам простил бы Новгородца? Нет, ни за что... А вот Блуд решился. Пусть за его спиной, пусть втайне от всех, но он сделал все, чтобы спасти жизнь своему князю! -- Блуд! -- чувствуя, как грудь ломит болью и радостью, воскликнул Ярополк. Мгновенно возникнув перед ним, Рыжий быстро заморгал кажущимися огромными на осунувшемся лице глазами: -- Прости, князь... О тебе думал... -- Так это правда, Блуд? Воевода содрал шапку, кивнул лохматой головой: -- Все правда, мой князь... -- Где баба?! -- Толкнув его в сторону, Ярополк рванулся к выходу. Забыв о судилище, все кинулись следом. Ярополк первым взлетел на стену, перегнулся вниз. Там, у самых ворот, фыркая и нервно перебирая тонкими ногами, стояла пегая лошаденка, а на краю рва, задрав вверх бледное, красивое лицо, пристроилась опрятно одетая баба. Углядев Блуда, она поднялась, выпростала из-под охабеня руку и, потрясая зажатой в ней грамотой, крикнула: -- Владимир предлагает мир! Все еще боясь поверить незнакомке, Ярополк вгляделся в ее счастливое лицо. Нет, баба несомненно не лгала -- брат хотел простить его! И она была счастлива, что порученное ей дело так удачно завершилось. Сердце Ярополка задергалось, и, сдавливая пальцами ноющую грудь, он устало махнул рукой стоящим у ворот воям: -- Отпирайте! Скрипя и подрагивая, тяжелые створы разомкнулись. Где-то вдалеке, увидя раскрывающиеся ворота Родни и уже ведая о мире, восторженно закричали Владимировы воины. Им в ответ со стены загалдели защитники Родни. Полева осторожно ввела кобылку в ворота. Первое, что бросилось ей в глаза, -- это дикий, оголодавший вид Ярополковых дружинников. На мгновение ей даже стало страшно, но затем, вспомнив о радостной вести, она протянула грамоту к обступившим ее высоким мужикам и, отыскивая глазами князя, твердо сказала: -- Владимир желает мира! Один из стоящих рядом с Блудом вырвал грамоту из ее рук и подал ее князю. Полева ведала, что Новгородец предлагал брату, и считала это предложение очень выгодным для осажденных, но все же со страхом вглядывалась в лицо читающего князя. Он был совсем иным, чем она представляла. Всклокоченные волосы, безумные глаза и тяжелая, будто вырезанная, складка у рта выдавали в нем безумца. Однако, прочтя грамоту, он смял ее и, развернувшись к Блуду, вполне разумно простонал: -- Век живи, воевода! Жизнью я тебе обязан, и не только своей! И как же ты не убоялся невесту во вражий стан послать да мира у моего братца выпросить? Хотя этакой красотке мало кто откажет... Отныне я твой должник до самой смерти... Выкатившись из безумно горящих глаз, бледные, будто ненастоящие, слезинки скользнули в бороду Ярополка. Прижав едва дышащего воеводу к груди, князь быстро отошел и вновь принялся за чтение. Потупясь и тиская в руках шапку, к Блуду подошел Горыня: -- Прости... Напрасно я тебя подозревал. Это нарочитый меня запутал. Он и сам запутался -- слышал звон, да не ведал, где он, вот и наклепал ненароком. Теперь-то мне понятно, что за разговор он на Нестре слышал. Когда ты бабу уговаривал к Владимиру бежать... Прости меня, коли сможешь, а я век себе не прощу, что ему поверил! Еще не отошедший от потрясения Блуд крепко стиснул его протянутую ладонь: -- Кто старое помянет, тот стариком и станет... За Сторожевым к воеводе толпой хлынули остальные -- кто, подражая князю, с объятиями, кто с поцелуями, а кто -- просто с добрыми словами. Одурев от пожатий и благодарностей, Блуд пробился к мерянке, склонился к ее уху: -- Поговорить надо... -- Не о чем нам больше говорить, -- так же украдкой ответила Полева. Она и впрямь не хотела болтать с Блудом и не гнала его лишь потому, что затопившая ее радость была сильнее отвращения к рыжему воеводе. А ведь это Выродок посоветовал Владимиру послать ее в Родню, это ему она обязана столь яркими и счастливыми мгновениями! Платок на голове мерянки сбился, обрезанный в рукавах зипун приоткрыл высокую, обтянутую нарядным летником грудь. Чувствуя дикое желание прикоснуться к ней и спеша рассказать о брате Выродка, Блуд сглотнул тягучую слюну: -- Там... В порубе... Подошедший Ярополк расслышал, отодвинул его от бабы: -- Погоди, Блуд! И предатели пускай подождут. Вот примирюсь с братом -- вместе и порешим, что с ними сделать. А нынче собирайся. -- Он благодарно покосился на зардевшуюся мерянку, улыбнулся: -- И невесту не забудь. Хочу немедля выйти, чтоб к вечерней заре брата увидеть. Хочу, чтоб еще сегодня старые обиды быльем поросли. -- Верно, князюшка. -- Метнув на Блуда хитрый взгляд, Полева в пояс поклонилась Ярополку и, доверчиво вложив в его широкую ладонь тонкие пальцы, пошла меж расступающимися пред ней людьми. Она больше не желала видеть Блуда, но назвался груздем -- полезай в кузов, и весь путь до Киева ей пришлось ехать рядом с воеводой. Из уважения и признательности Ярополк велел вернуть мерянке ту лошадку, на которой она приехала, а завистливо поглядывающих на налитые жирком лошадиные бока оголодавших воев удерживал словами: -- Наша Доля должна всегда быть на коне! С ним согласились. Особенно те, кого он взял с собой в Киев, -- самые верные и преданные. ГЛАВА 45 Они достигли Киева лишь к вечеру. В угасающем сиянии Хорса распахнутые ворота городища призывно глазели на побежденного князя. Глянув в их темный зев, Ярополк остановился. Еще немного -- и все завершится. Брат примет его... Где-то в глубине его существа шевельнулось неясное опасение. Прислушиваясь, Ярополк склонил голову. Что ж, если грамота всего лишь хитрая ловушка -- то его смерть вечно будет преследовать Владимира так же, как его самого уже много лет мучила смерть Олега... Чуя близость дома, лошадь мерянки затанцевала. -- Стой ты, пакость! -- прикрикнула на нее баба и ласково улыбнулась оглянувшемуся на нее Ярополку. Ее искренняя улыбка разрешила все сомнения. Скрыв глубоко внутри подозрительность и страх, бывший киевский князь сделал первый шаг с холма... Поднимая клубы пыли, из ворот городища вынеслись два всадника и помчались прямо к приближающемуся Ярополку. Сдерживая желание побежать, Ярополк заставил себя шагнуть еще раз. Пусть смерть, но он уже устал убегать... Не доехав до Ярополка всего пару шагов, всадники остановились и, спешившись, почтительно протянули ему уздечки жеребцов: -- Прими дар брата, светлый князь! Негоже тебе пешком, будто простому лапотнику, входить на братов двор! Шедший рядом с Ярополком Блуд только хмыкнул на их любезные слова, а с души князя будто камень свалился. Если, ведая о бедственном состоянии братовой дружины, Владимир посылал ему в дар этаких жеребцов, то о подлом умысле не могло быть и речи. Холеных, с подстриженными гривами и хвостами, с роскошными попонами на крутых боках и крашенными золотом копытами коней обреченному не посылают. Обернувшись к воеводе, Ярополк указал ему на лошадей: -- Бери, какой глянется. Я твой должник. Не отвечая, Блуд прыгнул в седло. Он нарочно выбрал коня помельче, оставив князю белого, с чуть приметной звездой на лбу жеребца. Теперь воеводе предстояло кланяться двоим князьям, и следовало блюсти осторожность. Хотя Блуд сомневался в искренности намерений Владимира. Но коли сам Новгородец мог пожалеть брата, то уж Добрыня-то должен был понимать -- двум князьям на Руси не ужиться... Дождавшись, когда услужливые уные подсадят его, Ярополк влез в седло. Привычно ощущая под коленями горячие лошадиные бока, он громко прицыкнул на коня. Тот пряднул ушами и широким размашистым галопом двинулся к городищу. Ярополк не хотел сдерживать его: чем быстрее удастся примириться с братом, тем лучше. Блуд не отставал от князя, и Полева скакала рядом, а вот остальная дружина осталась далеко позади. Владимир увидел их еще издали. Новгородец и впрямь не желал брату худого. Силясь убедить самого себя в покорности Ярополка, он так много твердил о дружбе и прощении, что даже нелюдимый Выродок согласился с ним, пусть хоть наполовину. Выродок и не скрывал своих сомнений. Ему не нравилась мысль о примирении, но посеянные Полевой сомнения грызли душу болотника. Он уже не знал -- может, и впрямь этот новый Бог умеет прощать врагов и не желает их крови? Может, это его доброта позволила братьям найти согласие меж собой? То отгоняя эти мысли прочь, то, наоборот, веря в них, болотник метался в сомнениях. А Добрыня не сомневался ни единого мгновения. Владимир был молод и глуп, болотный колдун преследовал какие-то свои цели, и только он, Добрыня, мог изгнать с Руси девиц-плакальщиц, верных подруг битв и раздоров -- Желю и Карну. Найти средь молчаливых и жадных до денег урман охотников заработать Добрыне не составило труда. Еще задолго до отправления Полевы в Родню он объяснил нанятым ратникам, что от них требуется, и теперь, завидя издали скачущих к городищу всадников, отыскал в толпе встречающих их внимательные лица и кивнул обоим. Помогая себе локтями, урмане принялись протискиваться к княжьему терему. Встречать опального князя высыпал весь Киев. Вездесущие мальчишки с воплями убежали встречать дружину далеко за ворота, а таящие обиду на бросившего их князя взрослые киевляне молчаливо переминались перед княжьим теремом. Принарядившийся в красный корзень Владимир замер на крыльце, лишь на полголовы возвышаясь над толпой. Однако, даже не въехав на двор, Ярополк заметил его строгое и торжественное лицо и, увидев его, поверил окончательно -- брат действительно желал мира. Придержав жеребца, Ярополк спрыгнул на землю. Его большие глаза виновато оглядели собравшихся, а затем, потянув с головы высокую шапку, он склонился перед младшим братом: -- Я приехал с миром, брат! Забыв о приличиях, Владимир рванулся было к нему, но, прихватив князя за подол, Добрыня вынудил его остаться на месте. Зато широкую мальчишескую улыбку с радостного лица молодого князя стереть не сумел. -- Я рад тебе, Ярополк! -- сверкая всеми зубами, тонким от волнения голосом выкрикнул Владимир. Для него этот миг был воистину великим. Склоняя голову перед его могуществом, старший брат признавал его, сына ключницы, единственным князем на Руси! За это признание Владимир готов был простить ему и Олегову смерть, и собственное изгнание... Во двор влетели еще двое всадников. В одном Владимир сразу признал бабу Выродка, в другом, рыжеусом и высоком, -- Блуда. Не любя предателей, он поморщился. Может, сказать брату, каков на самом деле его воевода? Хотя к чему спешить? Возможно, потом, при случае... -- Зови брата в терем, -- чуть слышно, но весьма настойчиво шепнул в ухо замершему Новгородцу Добрыня. -- Да, -- очнулся Владимир. -- Пойдем ко мне, брат! Отныне меж нами не будет ссор и мой дом станет твоим домом. Собравшиеся на дворе киевляне одобрительно загудели. Ярополк оглянулся в поисках своей дружины. Только теперь он вспомнил о своих доблестных ратниках, но те были далеко от терема. Первые из них еще только входили в городские ворота. -- Не медли, князь, -- горячо забормотал Блуд. -- А то Владимир худое подумает. Словно подтверждая его опасения, Добрыня шагнул с крыльца, подозрительно сощурился: -- Почему медлишь, князь? Или для, разговора с братом тебе нужны мечи? Ярополк заставил себя забыть о дружине. Блуд, как всегда, оказался прав! И, благодарно улыбнувшись ожидающему Добрыне, Ярополк взошел на крыльцо. В горнице, где не так давно он жил хозяином, почти ничего не изменилось. Даже пристроившиеся на лавках бояре были старинными знакомцами -- Помежа, Ситень... Бесшумно шагающая за князем Полева вскрикнула, кинулась в полутемный угол и, не добежав, замерла. Невольно Ярополк покосился на нее. Глаза мерянки умоляюще вглядывались в темноту угла, а там... Ярополк шарахнулся назад, смел шагающего за ним Блуда. Воспоминания огнем заполыхали в его мозгу. Именно в том углу он приговорил к смерти Волчьего Пастыря, а нынче зеленые смутные глаза невинного мертвеца не моргая глядели на него из темноты. Неверными шагами Ярополк двинулся к пылающим глазам болотника. Он зря радовался примирению -- никогда ему не будет спокойной жизни! Боги не простили ему давнее убийство Олега и, поминая пролитую им родную кровь, преследовали муками. Даже в этот радостный миг они не желали освободить его душу от содеянного! Словно слепой, Ярополк зашатался, зашарил руками вокруг себя. Хлынувшая в горницу темнота сгустилась, заволокла встревоженные лица людей, оставив на свету только это -- исцарапанный и неумолимый лик мертвеца... Мертвяк пришел за ним, он звал туда, где уже давно обитала душа бедного Олега... Попятившись, Ярополк попытался спрятаться от пристального взгляда болотника в толпе, и в этот миг, повинуясь едва заметному движению Добрыниного пальца, из толпы выскользнули двое урман. Никто не успел остановить их. Их даже не заметили -- все глазели на бледного и трясущегося Ярополка. Потому никто и не увидел, как точно и стремительно узкие ножи урман вошли в тело бывшего киевского князя. Ярополк и сам не понял, что с ним случилось. Только почуял, как зеленые огни мертвых глаз пронзили его тело и, отозвавшись болью где-то в спине, потянули его за собой в бездну. "Умираю", -- мелькнуло в его помраченном мозгу, и, в последнем усилии удерживаясь на подкашивающихся ногах, он вытянул к мертвецу шею. Он хотел успеть сказать самое главное -- то, что мучило его все эти годы. Он не мог умереть с этим страшным, тянущим его во владения Кровника грузом! И если ему не дано было испросить прощения у убитого им брата, то он еще успевал повиниться перед всеми другими. Ведь болотник пришел за этим.... -- Прости... -- едва шевельнув немеющими губами и не сводя глаз с лица мертвяка, прошептал он. И, услышав его, изрезанный ранами лик болотника пропал, а на его месте, кружась, замельтешили знакомые и чужие лица и, сливаясь в один белесый водоворот, помчались по кругу. Оседая на пол, Ярополк облегченно вздохнул. Мертвые простили его... Он отправлялся в ирий, где мир и покой наконец-то достигнут его измученной души... Последним, кого он увидел, был брат. Обеспокоенные глаза молодого князя шарили по лицу Ярополка, губы что-то шептали, но что -- умирающий уже не разобрал. Наверное, брат тоже просил о прощении... Разве он виноват? Это мертвый Олег заманил Ярополка в свой холодный мир. Улетающей к Морене душой Ярополк выдохнул: -- Прощаю тебя... -- Нет! Брат! -- Владимир затряс его обмякшее тело и, пачкая кровью богатую, одетую лишь по случаю примирения одежду, рухнул на колени возле застывшего брата. Прижимая к груди голову Ярополка, он изо всех сил старался не плакать, но, прорываясь сквозь сомкнутые веки, слезы сами бежали по его щекам. Он расслышал последние слова Ярополка и знал -- никто, даже вечные боги не станут карать его за смерть брата, но худшим было то, что ныне он вовсе не желал этой смерти... Да и когда всерьез желал? Даже в изгнании, мыкаясь по теремам чужих князей, припоминая Ярополку все обиды и грозя отомстить, он не представлял брата мертвым... А теперь, когда примирение было так близко, держал на коленях его мертвое тело! Выползая из-под его колен, кровавая лужа потянулась жадными лапами к ногам скучившихся вокруг бояр и воев. Покорно уступая место хозяйке жизни -- ледяной Морене, они попятились. В наступившей тишине раздавалось лишь шарканье множества ног, глухое бряцание оружия и горестные всхлипы Владимира. Первым очнулся Добрыня. Вернее, решил завершить задуманное. Выдернув из ножен меч, боярин выкрикнул: -- Смерть убийцам князя! В один миг убийц окружила плотная, орущая и потрясающая оружием толпа. Отчаянно озираясь, один из урман протянул руки к Добрыне: -- Но ты же... -- Смерть подлым псам! -- Тот не стал дожидаться окончания фразы. Почти не размахиваясь, он всадил меч в грудь говорящего и, поднатужившись, для верности повернул его в ране. Обезумевшие от ярости люди скопом набросились на второго убийцу. Он даже не пытался сопротивляться -- под ударами ножей, кинжалов и палок рухнул на залитое кровью тело своего напарника и затих, будто уснул. Добрыня сунул меч в ножны и пробился сквозь толпу к безучастно укачивающему голову умершего брата Владимиру: -- Твой брат отмщен, князь. Владимир поднял залитое слезами лицо: -- Но почему они убили его? Я же так хотел мира! Добрыня пожал плечами. Он не собирался рассказывать князю о своей задумке. Никто не должен был знать о ней. -- Выгони людей, князь, -- тихо посоветовал он. -- И схорони брата со всеми почестями. Тогда никто не посмеет упрекнуть тебя... -- Меня не в чем упрекать! -- вскинулся Владимир. -- Брат перед смертью все мне простил, а если кто и смел упрекать меня, то только он! -- Верно... -- Растолкав народ, Выродок оказался возле князя, легко наклонился и, закрыв глаза Ярополка, заметил: -- Он ушел в мире с тобой и собой. Что-то в голосе болотника заставило Добрыню хватиться за меч. Колдун все знал! Но откуда?! Может, урмане проболтались? Или сам допер, своим умом? Этого ему не занимать... За плечом колдуна Полева зашмыгала носом: -- Я виновата. Я привела его... -- Дура! -- зло одернул ее Выродок -- Ты не желала ему зла. Это сделал кое-кто другой. Он опять взглянул на Добрыню. Болотник был уверен -- урман подговорил боярин, ведь недаром он так поспешил убрать их. Мертвые, как известно, говорить не любят. Но еще он не сомневался, что Добрыня принял верное решение. Князь должен быть один... И потому, заметив в глазах боярина искру подозрительности, он ухмыльнулся: -- И этот другой старался не ради себя. Я очень хорошо понимаю его. Добрыня удовлетворенно вздохнул. Колдун был очень умен и опасен, но он не собирался выдавать настоящего убийцу Ярополка. А все же от него следовало избавиться -- он слишком многое знал. Да и князь стал слишком доверять ему... Выродок отвернулся и двинулся прочь. У дверей его настиг всеми забытый Блуд, принялся что-то горячо втолковывать. Не дослушав, Выродок кивнул воеводе и быстро скользнул вон. Переведя дыхание и поднимая князя с колен, Добрыня задумался. С проклятым колдуном будет нелегко справиться, но когда-нибудь жизнь заставит его ошибиться. А Добрыня сделает все возможное, чтобы эта ошибка стала последней в его жизни... ГЛАВА 46 Принесенная Блудом новость так обрадовала Егошу, что, едва дождавшись первых серебристых рассветных лучей, он пустился в путь. Потирая заспанные глаза, молчаливая Полева быстро собрала его в дорогу и, не спрашивая ни о чем, вышла следом на крыльцо -- проводить. Перед уходом Егоша оглянулся. Низкая крыша избенки скатывалась к земле, а под ней, прислонившись к дверному косяку, печально глядела ему вслед мерянка. "Так и будет стоять, покуда не уйду за косогор", -- подумал Егоша и, неожиданно развернувшись, грубовато подтолкнул ее к дверям избы: -- Ступай, а то замерзнешь... Он и сам не ведал, почему сказал эти слова, а изумленная его внезапной заботой Полева лишь замотала головой: -- Ты, главное, себя сбереги, а я уж как-нибудь... И махнула рукой. Болотник не стал настаивать, однако, отойдя уже далеко от городища, все еще слышал ее глухой, нежный и чуть хрипловатый голос: -- Я тебя жду. Забыть о ней он сумел, лишь завидев серебрящуюся вдали ленту Роси. Под рассветным сиянием извилистая Рось перекатывалась радужными бликами, и издали казалось, будто она бьется изо всех сил, пытаясь оторваться и убежать от своей спокойной и рассудительной сестры Непры. А на пологом склоне холма, меж двух рек-сестриц гордо высились стены Родни. Где-то там, за этими стенами, томился в порубе злейший враг Егоши. Вспомнив о нем, болотник ухмыльнулся и прибавил шаг. Когда в Киеве воевода принялся толковать ему о каком-то сокрытом в роднинском порубе брате, Егоша не сразу уразумел, о ком речь. -- Что несешь? -- удивился. -- У меня отродясь никаких братьев не было. -- Как же так? -- Словно вздернутый за узду жеребец, воевода оскалил белые зубы, заморгал блеклыми глазками. -- Ты ж с ним вместе в Ярополкову дружину пришел! Только тогда Егоша понял, о ком толкует Блуд,