трезать. Конечно, если ты предпочтешь жизнь. Он исчез. Затухающее солнце скользнуло по влазу последним слабым лучом и пропало. Удерживая рвущийся наружу крик, Егоша опустился на лежанку. Что он будет делать без руки? Как жить? Вдалеке раздался волчий вой. "Загонщики", -- узнал Егоша и вдруг почувствовал себя тем самым испуганным и одиноким зверем, за которым сейчас мчалась Стая. Это его тело хотели растерзать безжалостные волчьи клыки, его плоть изорвать на кусочки, оставив лишь память о ней. -- Не надо... Я свой, -- всхлипнул Егоша и, вскинув к темному влазу лицо, неожиданно завыл, уже не сдерживая отчаянной волчьей тоски. ГЛАВА 19 Верно говорят -- беда не ходит в одиночку. После отъезда Настены потекли на княжий двор, неприятности, будто их кто приманивал, а началось с лошади. Рано поутру, когда Дева Заря еще только заплетала золоченые косы, чтобы показаться на небе во всей красе, на двор к Ярополку вбежала зареванная баба. Почуяв неладное, кмети кое-как ее успокоили и прямиком повели к Варяжко -- он нарочитый, ему виднее, стоит ли пересказывать людям принесенные ею вести. А вести и впрямь оказались дурными -- заболела у бабы лошадь. И не просто захворала, а издохла в одну ночь. -- Это она! Девка твоя! Она наворожила, обиду затаив! -- орала жалобщица в лицо нарочитому. -- Сперва мужика моего с ума свела, так, что он дом забросил -- все у ее дверей дневал и ночевал, а теперь мою кобылу сгубила, ведьма проклятая! Поначалу Варяжко не понял, о ком толкует жалобщица, а когда сообразил, захлебнулся яростью: -- Ты сама, верно, ведьма, коли на добрую и ласковую девку попусту наговариваешь! Киевляне редко видели, чтобы Варяжко злился. Коли случалось ему яриться, то старался свою злобу сдерживать, на люди ее не выносить и никого не судить сгоряча. Но поклепа на Настену не стерпел. Увидев его расширившиеся в гневе глаза, баба перестала реветь и испуганно попятилась к двери. Но, прежде чем выскользнуть, прошипела: -- Все знают -- ведьма она! Вон, Рамина никто на ноги поднять не мог, а она пришла -- и вмиг очухался... -- Вон отсюда! -- прохрипел Варяжко. Охнув, баба исчезла за дверью, а нарочитый еще долго не мог успокоиться. Оказывается, обвинить человека легко... Может, Настена была права -- поспешили они нарекать нелюдимого болотного парня Выродком? Может, от их непонимания он и стал таковым, каким называли? Варяжко не желал верить, что Настенин брат мог уродиться злодеем. А поразмыслив, вовсе начал сомневаться в ее родстве с убитым болотником. Мало ли какое имя Рамин выкрикнул в бреду... Хотя, помимо имени, Настена привела и иные доводы -- мол, Оноха лишь ее брат мог знать, и глаза у него были редкостного зеленого цвета, словно плавала в них болотная трава... -- Будь здрав, нарочитый. -- Пригнувшись, в клеть вошел Рамин, смущенно присел на уголок стольца. -- Хотел поговорить с тобой, но кмети у крыльца толкуют, будто ты нынче не в духе. Варяжко его не заметил -- думал о своем. Вспоминал Настену и, казалось, даже слышал ее голос... Из-за друга потерял он свою любовь... Отгоняя дурные мысли, нарочитый тряхнул головой. Нет, Рамин здесь был ни при чем. Он сам сговаривался с боярами убить Выродка -- сам копал себе яму. Очнувшись от последних слов Рамина, он горько усмехнулся: -- Верно. Не до смеху мне нынче. -- Ее забыть не можешь? -- Рамин понурился и, сосредоточенно уперев взгляд в свои сапоги, выдавил: -- Поверь, кабы я знал, что своими словами жизнь тебе изувечу -- вовек бы имени Выродка не сказал! -- Нет в этом твоей вины, Рамин. Моя вина. Я ее брата убил. Сотник оторвался от созерцания своих сапог, удивленно уставился на Варяжко: -- Ты? Значит, правда то, о чем меж людьми поговаривают, будто кто-то втихаря прикончил ублюдка? -- Правда. Рамин поглядел на Варяжко, а затем, покачав головой, твердо сказал: -- Ты сам на такое не решился бы -- надоумил тебя кто-то! -- И это верно. -- Блуд? -- А этого я тебе не скажу. -- Варяжко отвернулся. -- И хватит о пустом молоть -- что сделано, не воротишь. Ты и без того многое знаешь. Приедет Ярополк -- пойди поклонись ему в ноги и скажи, кто Выродка убил, только меня больше ни о чем не расспрашивай! Варяжко и впрямь было безразлично, узнает о случившемся князь или нет. После отъезда Настены жизнь для него перестала иметь значение. -- Ты меня не бесчести! -- обиделся Рамин. -- Ты мне друг, а я друзей под секущий меч не подставляю! -- Ладно, не бушуй, -- смягчился Варяжко. -- Скажи лучше, не слыхал ли ты о такой болезни, которая здоровую лошадь с ног валит и за ночь ее в падаль превращает? Старый сотник нахмурился: -- А что, была такая напасть? -- Чуть раньше твоего прихода баба прибегала, -- недовольно буркнул Варяжко и пожаловался: -- Во всем Настену винила... -- Дура! -- рявкнул Рамин. -- Небось, кабы осталась Настена в Киеве, так эта же баба к ней первой за советом пошла бы! -- Так-то оно так, только нынче Настена далеко, а беда близко... -- вздохнул нарочитый. Он уже перестал сердиться на жалобщицу. Хуже было, что не сумел ее задобрить, -- теперь со зла понесет слухи и сплетни по всему Киеву. Те, кто любил Настену, не поверят, а остальные могут шум поднять, потребовать, чтобы привели знахарей -- спасать скотину от ворожейных уроков. А то еще начнут по старинке тереть избы золой из семи печей. Ярополк вернется -- Киева не признает... За дверьми гулко затопали, раздались громкие голоса. Насторожившись, Рамин прижался спиной к дверной притолке, потянул из ножен меч. Глядя на него, Варяжко усмехнулся. В княжьем тереме сотнику было некого опасаться, но старые привычки давали о себе знать. И не поверишь, что совсем недавно этот молодцеватый, сухой старик говорил с тенями и призраками! Хотя Настена в них тоже верила... Дверь с треском распахнулась, и тут же меч сотника взлетел над головами вломившихся в клеть дружинников. Воины растерянно завертели раскрасневшимися, потными рожами. Среди них -- здоровенных, разряженных в казенные порты -- Варяжко заметил невысокого, просто одетого паренька. -- Что шум подняли? -- спросил Варяжко. -- Этот шельмец прямо под ногами проскочил и припустил зайцем по всем хоромам, тебя сыскивая! -- наперебой завопили воины. -- Тихо! -- Варяжко махнул рукой, и Рамин разочарованно ткнул острие меча в пол. Парнишка молча стоял, исподлобья глядя на Варяжко. -- Так чего рвался ко мне, молодец? -- поинтересовался нарочитый. -- Ты тут за князя, покуда он не вернулся? -- спросил паренек. -- Я, -- ответил Варяжко и, понимая, что этот малый неспроста так к нему рвался, приказал стражникам: -- С гостем сам разберусь, а вы ступайте. Воины выскользнули из клети. Рамин последовал было за ними, но нарочитый указал ему на скамью. -- Мы из древлянских земель пришли, -- заговорил мальчишка. -- Нас беда привела. Варяжко нахмурился, отмечая, как дернулась морщинистая шея Рамина. Неприятностей хватало и без древлян. -- В чем дело? -- спросил коротко. -- У нас в лесах нежить завелась, -- начал было паренек, но осекся и, обернувшись на засопевшего сотника, смущенно повторил: -- Да, нежить завелась... Варяжко устало положил ладони на лоб, стиснул их, пытаясь понять слова паренька. Слишком часто за последнее время он слышал о нежитях. Ладно от Рамина -- тот болен был, может, и мерещилось ему в бреду всякое. Настена тоже тяжко хворала, когда ей примерещился Блазень, но этот мальчишка говорил всерьез -- неспроста ведь подался в Киев за помощью... -- С тобой кто-нибудь пришел или ты один? -- отрываясь от раздумий, спросил нарочитый. Он предпочитал говорить со взрослыми, тем более что паренек рассказывал о чем-то серьезном. -- Мамка пришла, -- признался тот. -- Со стрыем. -- Зови стрыя! Мальчишка исчез, а через мгновение в дверь робко протиснулся здоровяк лет двадцати от роду, с потешным круглым лицом и удивленно-испуганными голубыми глазами. Увидев нарочитого, он поспешно стянул шапку и, пряча глаза, забормотал: -- Будь здрав, нарочитый, многие тебе лета, удачи тебе и благополучия... -- И тебе удачи, -- перебил его Варяжко. Растерянность впервые попавшего в княжьи хоромы лапотника была понятна, но нарочитый хотел услышать главное -- из-за какой напасти тот пустился в столь долгий путь? Поэтому, не давая парню очухаться, быстро спросил: -- В чем ваша беда? -- Да тут... Вот... Так... -- заикаясь, забормотал здоровяк. Из-за его спины выглянул уже виденный Варяжко парнишка и, перебивая смущенного родича, вставил: -- Я лучше мамку позову, она все объяснит. Стрый говорить не горазд, мы его с собой только для защиты брали. В одиночку нынче бродить опасно. Заметив на губах Рамина улыбку, Варяжко шумно вздохнул: -- Зови мамку. Оказавшийся невероятно шустрым паренек в мгновение ока выскочил и вернулся, приведя с собой пухлую невысокую женщину в поношенном зипуне и простой кике под вышитым платком. В отличие от здоровяка-родича, оглядывая княжье жилище, она с интересом крутила головой и, едва кивнув сидящему в углу Рамину, обернулась к Варяжко и тут же принялась за рассказ: -- Беда у нас, нарочитый. Явился к нам четыре дня тому нежить в человеческом облике. Ввалился в избу, принялся о хворой жене сказывать и просить пшеничных колосьев, будто бы для ее лечения. Муж мой, Антип, стал выпытывать, кто он и откуда. Нежить тот сперва смутился, а потом выдавил -- я, мол, из лесного печища. Антип ему не поверил -- отродясь в наших краях лесных печищ не было, но просьбу его уважил -- дал ему колосьев и к жене его сходить пообещался. Отправился колосья давать -- и пропал. А спустя два дня нашли его в лесу мертвого, с перерезанным горлом. Всхлипнув, древлянка утерла глаза краем платка. Варяжко облегченно вздохнул -- дело оказалось простым, без всяких там чудес и превращений. Покосившись на внешне безучастного Рамина, он обратился к вздыхающей бабе: -- Это к вам не нежить, а худой человек заходил. Он же и мужа твоего убил, в лес его заманив. -- Не-е-ет, -- упорно затрясла головой женщина. -- Для чего человеку человека убивать? Разве только ради воровства. А нежить этот ничего у мертвого не взял -- ни одежки добротной, ни лыж плетеных, ни цепочки золотой, которую мой муж из Царьграда привез. А охотники нашедшие прямо говорят -- мол, сила у убийцы была нечеловеческая, и следы его в лесную глушь тянулись туда, где и зверь-то не ходит! Вот дура! В сердцах Варяжко чуть не сорвался на бестолковую древлянку. Куда же еще татю идти, как не в лес? Не на базар же! И вещей не взял оттого, что спугнул его кто-то. А она уже -- "нежить, нежить"! Чуя его гнев, Рамин спокойно спросил: -- А зачем твой Антип с нежитем этим в лес отправился? Скосив на него покрасневшие глаза, древлянка рассердилась:. -- Я же говорила -- он врал, будто жена у него хворает, а мой Антип мастер был болезни прогонять. -- И, зардевшись, добавила: -- Даже меня кой-чему научил. Правда, молитв его я не понимаю -- лечу травками. -- Мамка людей лечить не берется, -- влез в разговор прижавшийся к материнскому боку паренек, -- зато из скотины любую хворь прогнать может! Гордясь матерью, он торжествующе выпятил щуплую грудь. Нарочитый просветлел. Бывает же такое -- стукнула беда в ворота, а следом за ней заскочило нежданное избавление! Может, с помощью древлянки удастся одолеть скотью болезнь, не пустить ее по дворам, а за делом, глядишь, доведется столковаться и с самой ворожеей. Скорей всего, баба не столько пришла на нежитя жаловаться, сколько за убитого мужа виру выпрашивать. Не ведала, чей человек лишил ее Антипа жизни, вот, придумав нежитя, и отправилась прямиком к князю -- дескать, ты в ответе за всех, кто на твоей земле безобразит, будь то человек иль лесной дух. Нарочитый сделал строгое лицо, подыграл бабе: -- Нежить -- это худо. Надо бы к вам людей послать, да Ярополк дружину с собой забрал. Может, отдам я тебе за мужа виру и поставишь себе дом где-нибудь подальше от глухих мест, поближе к людям? -- На твою виру разве хозяйство заведешь? -- помаргивая хитрыми глазками и вмиг перестав сопеть носом, откликнулась баба. Видать, не ждала, что нарочитый окажется столь покладист. -- А тебе, помимо виры, еще и за работу заплачу, -- с готовностью продолжил Варяжко. Древлянка насторожилась. Ее платок съехал набок, потянув за собой кику, но она даже не заметила: -- За какую работу? -- Дело простое. -- Рамин подошел, приобнял бабу за плечи. -- Издохла у нас кобылка от неведомой хвори. Надо бы поглядеть отчего, болячку признать и средство от нее припомнить, чтоб прочую скотину уберечь. Иль ты тоже, как наши бабки-пустомели, мнишь, будто скотина лишь от Коровьей Смерти иль злых уроков сгинуть может? Древлянка рассмеялась: -- Скотина, как человек, от любой хвори страдает, а уроки тут ни при чем. -- И обернулась к Варяжко: -- Я, нарочитый, так скажу: коли срядимся в цене -- выполню работу, а на нет и суда нет. Я теперь сирота, мне деньги надобны. Сторговаться удалось быстро. Подтирая пол подолом длинной, видать мужней, шубы, древлянка вышла из избы. На дворе, поймав за руку сноровистого сынка, подпихнула его к тупо стоящему в отдалении стрыю: -- Здесь ждите. -- И пригрозила маленьким кулачком румяному родичу: -- Ох, коли с ним что случится! Здоровяк почти радостно замотал головой и, словно сторожевой пес, уселся на завалинку, не спуская глаз с опечаленного парнишки. Отыскать утреннюю жалобщицу оказалось легко -- едва ступили за ворота, как услышали вдалеке ее пронзительный голос, проклинающий Настену, Варяжко и весь белый свет в придачу. Когда подошли поближе, возле недовольной уже толкались люди. Распихивая гомонящий люд, кмети принялись торить нарочитому путь. Подзадоривая друг друга, недовольные лапотники огрызались, затевали перебранку. Варяжко уже было открыл рот -- прикрикнуть на разгулявшихся смердов, но неожиданно услышал звучный голос древлянки: -- Чего скучились? Кликуши ни разу не видали? Притихнув, все развернулись к голосистой пришлой. -- Ты кто такая? -- спросил кто-то. -- Она знахарка, -- ответил за бабу Варяжко. -- Я ее позвал. -- Зачем же? -- ехидно поинтересовался голос из толпы. -- Знать, впрямь Пряшина кляча по вине твоей девки издохла? -- Дурак! -- Древлянка стрелой метнулась в толпу и выволокла оттуда за шиворот невзрачного, обтрепанного старикашку. Отчаянно брыкаясь, тот сопротивлялся, но, несмотря на малый рост, хватка у бабы оказалась крепкой -- держала, будто клешнями. -- А ну повтори, что сказал, -- грозно велела она мужичку. Тот дернулся и робея повторил: -- Говорю -- может, Пряша правду сказывает... Насчет девки... -- Так вот, слушай меня, коли лысину нажил, а своего ума так и не набрался! -- Древлянка резко тряхнула беднягу. -- Меня позвали не скотину, а саму Пряшу от в нее вошедшего злого духа излечить! Она людей зазря хает не оттого, что зла, а оттого, что больна! Понял? -- Понял... -- Отброшенный в сторону сильной рукой древлянки, осекшийся на полуслове мужичок юркнул в толпу. Деловито отерев ладони и покачивая бедрами, знахарка двинулась к примолкнувшей жалобщице. Посмеиваясь и судача о ее решительности, народ начал расходиться. Пряша осталась одна перед грозной древлянкой. И хоть она на полголовы возвышалась над пришлой и в плечах была куда как шире, испуганно косясь по сторонам, жалобно попросила: -- Не надо... -- Показывай, где твоя лошаденка, -- отрывисто велела ей та и добавила: -- И другой раз не плюй в колодец -- глядишь, и самой сгодится воды напиться! Павшая лошадь являла собой печальное зрелище. Ее бока еще не вздулись, но уже не лоснились живым блеском, а мертвый глаз матово поблескивал в полутьме конюшни, будто укоряя людей за недогляд. Древлянка склонилась над скотиной, пробежала ловкими пальцами по лошадиной переносице, заглянула в зубы и выпрямилась: -- Это сап. Хворь смертная, никакой не наговор. Сдохла же быстро оттого, что стара была. От сапа лечить не все знахари берутся, но мой Антип так делал -- ставил лошадь в станок для подковки, привязывал ей голову к столбу, чтобы не дергалась, и вырезал скотине из переносья вершок жил. Эти худые жилы выбрасывал, в рану соли насыпал и заматывал покрепче. Через пару дней лошадь здоровехонькая бегала. Пристыженная Пряша удивленно вслушивалась в ее слова, а потом недоверчиво спросила: -- Не о том ли Антипе речь, который на Припяти живет? -- О нем самом, -- тщательно оттирая руки мокрым пучком сена, подтвердила древлянка. -- Он моего сыночка вылечил. Добрый человек, -- осмелев, обрадовалась Пряша. Услышав о знакомце, даже запамятовала о беде. -- Передай ему от меня низкий поклон. А ты, нарочитый, прости за худое слово. С горя я... Варяжко хотел ответить, но древлянка перебила: -- Был Антип добрым, а нынче мертвым стал. Убили его. Сердце у нарочитого подпрыгнуло. Ну, сейчас пойдет болтать о нежитях и духах, людей тревожить, но, поймав его предупреждающий взгляд, древлянка загадочно приподняла бровь и договорила: -- Злые люди его убили. Сирота я теперь. Варяжко перевел дух. Знахарка начинала ему нравиться. Может, баба и была слишком нахальна и ухаписта, а все-таки умом не обделена. -- Сиротой? -- горестно пробормотала Пряша и вдруг встрепенулась: -- А ты ко мне приходи! Дом у меня большой, родни немного. Будем вместе жить. Ты ведь сыночку моему как вторая мать! Антип твой сказывал, что без твоей заботы мальчонка никогда бы не поднялся. -- Может, и приду... -- задумчиво протянула древлянка. По ее глазам нарочитый понял -- умная тетка прикидывает, как окажется удобней и выгодней. Он усмехнулся и вышел, оставив баб одних. И без его догляда они столкуются, а древлянка уж всяко не прогадает! Увидев его, поджидавший на дворе Рамин заинтересованно встал: -- Ну, как? -- По всему видать, будет скоро у нас в Киеве своя скотья знахарка... -- глядя на небо, лениво откликнулся нарочитый. Ему вдруг стало холодно и одиноко под серыми, грозящими рухнуть на землю облаками. Грудень уже миновал, и просинец кончался, а Морена все не уходила со двора, студила землю, покрывала ее ледяной корой, радовала ребятню снегом, томила Варяжкино сердце ночным плачем... Из конюшни доносились приглушенные голоса женщин. "Настена бы с ней поладила", -- вслушиваясь в спокойный голос древлянки, подумал Варяжко и горестно взглянул на Рамина: -- Худо мне... Старый сотник сочувственно, опустив глаза, вздохнул: -- Не мы свою жизнь вершим -- боги нашу судьбу решают. Может, еще сладится все. Ты о ней поменьше вспоминай... Они вышли на улицу. Вокруг, торопливо похрустывая ногами по намерзшему за ночь насту, сновал трудовой люд. Чуть не сбив Рамина с ног, промчался куда-то один из сторожевых. Сотник ловко прихватил его за рукав, вернул обратно: -- Ты что, нарочитого не углядел?! -- Прости. -- Кметь склонил голову. -- Куда бежишь-то? -- милостиво поинтересовался Варяжко. Озорные глаза парня блеснули восторгом: -- Говорят, к Горыне друг пришел с ватагой. Охотники, с Мутной. Они такие байки сказывают, что волосы дыбом поднимаются. Болтают, будто своими глазами видели в лесу стаю волков, а средь них -- самого Волчьего Пастыря! Босиком, говорят, по снегу бежал, а вокруг него -- волки! Рамин отпустил сторожевого, и тот мигом растворился в толпе. ГЛАВА 20 Егошу разбудили встревоженные голоса у влаза. Возле его норы шел спор, но, даже не вслушиваясь, Егоша понял, что пришли за ответом. -- Не пущу! -- загораживая влаз, заявила Рала. Ее темные волосы разметались по плечам, а на лице застыло такое решительное выражение, что, опасаясь ввязываться в драку с шальной бабой, посланные за Егошиным ответом оборотни толкались снаружи и силились на словах переубедить упрямую оборотниху. -- Нас Ратмир послал, -- отважился сказать кто-то. Рала оскалилась: -- Ну и что?! Все равно не пущу! Он -- мой! -- Да никто его от тебя забирать и не хочет! -- наперебой принялись урезонивать ее посланцы. -- Мы только спросим, что он надумал, и все. Рала огрызалась и не отходила. Егоша усмехнулся. Оборотниха была ему погодкой, но тревожилась за него, будто мать за неразумное дитя. Опекая, следила за каждым его шагом, и чуть что -- вставала на защиту. Подобное отношение и смешило, и пугало Егошу. Болотник боялся не за себя -- за Ралу, готовую перегрызть глотку любому его обидчику. А коли тот окажется сильнее? Болотник встал, подошел к оборотнихе и, приподняв двумя пальцами ее подбородок, вгляделся в темные, затопленные гневом глаза: -- Не горячись, я сам разберусь. Рала сморгнула и покорно отступила. В дыру влаза опасливо свесился молодой, безусый Ратмиров посланец. Не позволяя ему спуститься, Егоша сразу, будто выплевывая застрявшую в горле кость, сказал: -- Передай Ратмиру -- жизнь мне дороже. Посланник стрельнул быстрыми глазами по сторонам, втиснулся в землянку чуть глубже -- видать, очень хотелось разглядеть поближе жилище того, кого испугался сам Нар. Хоть Егоша никому и не рассказывал о том, давнем случае, но слухи как-то просочились, и теперь все знали о затаившейся в нем могучей и опасной Морениной помощнице. -- Ты что, глухой? -- подступил к нему Егоша. -- Я сказал -- "ступай к Ратмиру"! Голова исчезла. -- Я боюсь, -- тихо призналась за Егошиной спиной Рала. Ноги болотника подкосила внезапная слабость. Страх боли сковал тело, делая его мягким и безвольным. Ощущая во рту горьковатый привкус, болотник опустился на пол, здоровой рукой притянул к себе притихшую оборотниху: -- Я тоже... Она ткнулась головой в его шею, заскулила. Вот уж не думал, что, теряя руку, ему придется кого-то утешать, кроме себя. -- Ничего, ничего... А больше и не знал, что сказать, -- слова смоляными каплями застывали в горле, не текли наружу. Так они и сидели с Ралой, молча, в обнимку... Оборотниха затихла на его плече, а Егоша думал -- как же так вышло, что он еще хочет жить? Ведь всего месяц назад проклинал и этот мир, и свою неудавшуюся жизнь, а теперь готов был отдать руку, лишь бы по-прежнему бродить по лесам, вдыхать дурманящий аромат хвои, прелых листьев и любоваться переменчивыми лесными красками. Нар говорил, будто смерти не бывает, и там, за краем мира, жизнь длится вечно, но почему-то хотелось остаться жить именно здесь, на этой знакомой и родной земле... За своими невеселыми думами Егоша не заметил, как в землянку бесшумно спрыгнули два больших оборотня и, не спросив у хозяев разрешения, присели в углу, сверкая из темноты блестящими глазами. А углядев их, удивился. Он знал обоих. Они были братьями и не очень-то жаловали Егошу. -- Зачем они? -- Болотник недоуменно покосился на Ралу, но та лишь мотнула головой: -- Молчи... И он замолчал, хоть так и подмывало расспросить непрошеных гостей, зачем они пожаловали в его землянку и чего дожидались, не сводя с него горящих глаз. Покряхтывая и подбирая полы длинной, до пят, шубы, в лаз протиснулся Нар. Неловко спрыгнул на пол и улыбнулся Рале: -- Ратмир не приходил? -- Сам видишь, -- коротко отозвалась она. Удовлетворившись ее ответом, Нар отложил посох, присел неподалеку от влаза. Ждать старику пришлось недолго -- Ратмир появился почти вслед за ним. Приветствуя вожака, оборотни склонились. Словно не заметив их согнутых в почтении спин, тот устремился к Егоше: -- Знаешь, зачем мы пришли? Болотник кивнул. Он не знал, но догадывался. Рука... -- Мы сделаем это здесь и сейчас. Не бойся. Вспомни науку Нара -- уйди из своего тела, позволь себе освободиться от боли. Егоша облизнул сухие губы. Вот и все... Теперь пути назад нет. Он покосился на свою повисшую руку, сдержал стон. Он сам все решил, теперь негоже отступать. Ничего... Он справится... -- А эти зачем явились? -- только чтобы не молчать и не думать о страшном, спросил он, указывая на замерших в углу братьев. Не обращая внимания на его обидные слова, те угрюмо смотрели куда-то мимо Егоши. -- Они помогут тебе, -- Ратмир усмехнулся. -- Помогут уйти от боли. Согласно кивнув, оборотни выступили в полосу света. Огромные, безжалостные... Егоше захотелось рвануться, проскочить меж ними и, нырнув в пятно влаза, навсегда избавиться от кошмара. Но какая-то махонькая его часть понимала, что все вокруг -- не сон, и заставляла его смириться. -- Ты готов? -- Ратмир заглянул ему в лицо. Егоша разлепил губы: -- Да... Рала завыла. Подпевая ей монотонным плачем, заныли братья-оборотни. Нар отошел в темноту. Волчьи вопли и страх, мешая сосредоточиться, кружили Егоше голову. Бок припекало теплое тело Ралы. В панике взгляд болотника заметался по стенам и вдруг замер, зацепившись за что-то блестящее. У оборотней не было оружия, и теперь, впервые за долгое время, Егоша увидел нож. Длинное, изогнутое, будто волчий клык, лезвие холодно сияло в руке Ратмира. Оборотни завыли громче. Их голоса проникли внутрь Егоши, потянули за собой его ослабшую душу. Нож Ратмира превратился в проблеск неясного света. Откуда-то налетел вольный жеребец -- ветер, опутал Егошу шелковистой гривой и, покачивая его на своей могучей спине, помчался сквозь тьму. Прохлада и темнота убаюкивали, успокаивали... Егоша уже почти забыл о ждущей его боли, когда внутри него что-то оборвалось. Испугавшись неведомого противника, тьма рассеялась, жеребец заржал, взбрыкнул, сбрасывая непокорную ношу. Кувыркаясь, размахивая руками и разрывая рот криком, Егоша полетел куда-то вниз. Зеленая твердь ринулась ему навстречу и неожиданно мягко приняла в свои объятия, окутав ласковой высокой травой. -- Иди! Иди ко мне! -- позвал кто-то невидимый. Егоша поднялся с душистой зелени и туманной дымкой. поплыл на голос. Деревья и кусты не задевали его невесомое тело. Ему даже не пришлось открывать дверь в неприметную, заваленную еловыми ветвями избушку -- он просто проскользнул сквозь нее. Внутри оказалось тепло и сухо. В тесной каменке, отбрасывая на стены причудливые тени, билось полоненное пламя. Шаловливые пастени играли с ним, то подбираясь поближе к темным пятнам-теням, то отскакивая от них и почти касаясь желтых язычков огня. Из-за печной пристройки косился смышлеными глазами маленький мохнатый голбечник. При виде Егоши он пискнул и скрылся в своей норе. Словно услышав его писк, хлопочущая у очага сгорбленная старуха повернулась к болотнику. Ее сморщенное лицо перекосила довольная улыбка: -- Я знала, что ты придешь, дитя Морены! Недаром я так долго звала тебя. Егоша приблизился. "Знахарка", -- мелькнула и пропала вялая мысль. От заношенной старухиной рубахи пахло травами, увяданием и старостью. Егоше захотелось вытянуть из ее жалкого тела последние, едва текущие соки жизни и выпить их маленькими глотками, наблюдая, как скорчится в муке беззубое старушечье лицо. -- Не-е-ет. -- Догадавшись о его желании, ворожея покачала головой. -- Не спеши, Белая. Мы можем договориться. Договориться? С ним еще никто не пытался договариваться -- все только плакали и молили об отсрочке. И ворожея будет просить о том же... Он вновь пополз к старухе. -- Стой! -- Она вытянула вперед руки. Неприятный запах ударил Егошу, отбросил его назад. -- Я же велела тебе подождать! -- разозлившись, выкрикнула ворожея. Егоша замер. Знахарка была необыкновенно сильна, коли сумела отогнать его. Ее следовало выслушать, прежде чем убить. -- Послушай. -- Старуха спрятала за пояс мешочек с неприятно пахнущими травами. -- Мое время подходит, и я это чувствую, но я еще не устала жить. Морене, твой хозяйке, ведь безразлично, чью душу унести в ирий? Я отдам ей душу, но не свою. А взамен ты позволишь мне пожить еще немного. Егоша протек по клети, коснулся ее лица. Конечно, она хотела жить! А кто из его жертв не хотел? Только все равно все умерли... -- Погляди. -- Ворожея склонилась над чем-то лежащим на сене, сдернула толстую, закрывающую ее дар шкуру. -- Разве не хороша?! Бери ее! Из-под скатавшегося меха показалось тщедушное тело. Большие детские глаза испуганно уставились на Егошу, слабый голосок пробормотал: -- Бабушка, с кем ты говоришь? -- И тут же захныкал: -- Мне холодно, бабушка! -- Она не видит тебя. -- Знахарка потерла ладони, будто хотела отмыть их от невидимой грязи. -- Погляди на мой подарок. Я могу спасти ее, но я обменяю ее жизнь на свою... Егоша склонился над бледной девочкой. Ее худенькое тельце подрагивало, глаза бегали, силясь отыскать того невидимого, с кем говорила старуха. Егоша опустил бестелесные ладони на ее щеки и медленно, любуясь добычей, скользнул к ее ногам. Там, на тонкой детской щиколотке, багровым пятном вздулась страшная рана. Плоть вокруг нее бугрилась синими разводами. Егоша ухмыльнулся. Знахарка лгала -- от этой хвори никто не мог спасти. Под кожей девчонки давно уже тек гной, а не кровь. Егоша чуял его запах. Глупая старуха решила обмануть его! Что ж, он возьмет обеих. Морене это должно понравиться... Он засмеялся. Разнесшийся по клети тихий шелест заставил девочку сжаться в комок, а старуху-знахарку отпрянуть и схватиться за спасительные травы. Она все поняла. Поняла, что ничем не остановит Белую посланницу. Вздернув вверх мешочек с травами, она завизжала: -- Тогда ты не получишь ее! Я отниму ее у твоей темноликой хозяйки! -- Попробуй, -- продолжал смеяться Егоша. Девка была обречена, а старухины угрозы пусты, как речи ветра... Плавными движениями рассеивая по воздуху толченые травы из мешка, знахарка направилась к нему. Егоше вдруг стало нечем дышать, мир завертелся перед глазами, вдалеке дико завыли волчьи голоса. Он ринулся прочь от старухи. Вверх, еще вверх... Что-то вспыхнуло, обжигая его тело. Ноги заскоблили земляной пол. Тряся головой, он открыл глаза. Над ним с остекленевшим взором нависал Ратмир, а из угла доносился заунывный волчий вой. Егоша взглянул на свою руку. Он давно уже не чуял ее, но она по-прежнему оставалась на месте и даже побаливала. Рала сорвала с нее повязки, и теперь обнаженная плоть беззащитно белела в темноте. Совсем как ноги той девчонки. Воспоминание окатило Егошу стыдом. Как он мог желать смерти той девочке? Почему не пожалел ее? Неужели Белая взяла над ним верх? Он нащупал руку Ралы, стиснул ее крепкими пальцами. -- Больно! -- взвизгнула обротниха, с неожиданной силой выдергивая руку. Больно? Что-то мелькнуло в Егошиной голове. Какая-то нелепая и в то же время важная мысль. Боль... Белая... Она не ведала боли потому, что была духом, а теперь она получила тело... Егоша чуть не подпрыгнул от озарившей его догадки. Белая не умела отдавать. А что, если она боялась потерять даже часть своей тюрьмы? Что, если пыталась что-то сказать Егоше? Что-то такое, что могло бы спасти его, а теперь уже и ее тело? Потому и показывала девочку с подобной раной и старуху-ворожею, утверждавшую, будто сумеет ее излечить... Очевидно, это были ее воспоминания, и они что-то значили. Иначе она никогда бы не смогла взять над Егошей верх! Боясь поверить себе, болотник потянулся к изготовившемуся для удара Ратмиру: -- Погоди... Оборотень не слышал его. Братья в углу взвыли, заглушая слабый голос болотника. "Их не остановить", -- понял Егоша. Оставалось лишь одно -- позволить Белой опередить их. Вспоминая наставления Нара, он закрыл глаза. Привычка сделала свое -- затихая, звуки превратились в едва слышное гудение, тело расслабилось, опускаясь в прохладную пустоту, где не оставалось ни боли, ни отчаяния, ни страха. Белая была совсем рядом. Он потянулся к ней и вдруг услышал дребезжащий голос знахарки: -- Немного козьего жира и старого луку -- вот и все... Просчиталась прислужница Морены... Кхе-кхе! -- Вялый смех и снова бормотание: -- А теперь потолочь и привязать к ране... Вот так... Ее перебил надрывный детский крик. -- Потерпи, потерпи, -- громко запричитала старуха. -- Сперва поболит, а потом зарастет и станет как новенькая! Опасность извне огненным комом обрушилась на Егошу. А вместе с ней рухнул на плечи весь оставленный им мир. Еще не видя опускающегося ножа, он метнулся в сторону, перекатился под ногами Ратмира и вскочил, готовый к драке. Промахнувшись, вожак по рукоять всадил нож в пол. Рала испуганно отпрянула. Не дожидаясь, пока Ратмир повторит удар, Егоша прыгнул ему на спину, изо всех сил вцепился здоровой рукой в подергивающееся горло. Потрясенный нападением, Ратмир взвыл и тряхнул плечами, сбрасывая Егошу вниз. Отпустив вожака, тот извернулся, ужом выскользнул из его могучих, почти ухвативших его рук и, отскочив к стене, торопливо завопил: -- Я не желаю ссоры, Ратмир! Я просто хочу, чтобы ты услышал меня!. Ярость не позволила вожаку понять его слова. Налитые кровью глаза оборотня отыскали Егошу, хищная улыбка раздвинула его губы. "Все", -- почуял болотник, оседая под тяжелым, нечеловечьим взглядом. Тело Ратмира взмыло в воздух, ринулось на него. Посох Нара подсек вожака уже в прыжке. Не ожидавший предательства Ратмир рухнул и покатился по полу, царапая его в тщетной попытке подняться. Почуяв надежду, Рала взлетела ему на спину, придавила к земле. Не понимая, что происходит, оставшиеся два оборотня только нелепо вертели головами. -- Ратмир! Ратмир! -- силясь удержаться на спине корчащегося вожака, визжала Рала. Нар метнулся к ним, ткнул посохом в бок Ратмира и неожиданно спокойно произнес: -- Выслушай его, Ратмир. Хватит дурить... Фыркая, тот вскочил, сбросил со спины Ралу и налетел на преграждающий ему путь посох Нара. -- Я учитель, -- негромко напомнил ему старик. Ратмир заворчал, но остановился. Пользуясь передышкой, Егоша принялся объяснять: -- Я знаю, как вылечить мою руку. Белая подсказала... Я не желал всерьез нападать на тебя. Просто ты ничего не слышал... -- Белая научила тебя, как спастись? -- удивленно сморгнул Нар. -- Да... Она что-то об этом вспомнила и подсказала -- Егоша и не рассчитывал, что ему поверят, однако Ратмир мотнул тяжелой головой: -- Дальше! -- Нужен козий жир. Свежий... И еще лук. Старый. Нар расхохотался: -- Глупости! Видать, Белая просто позабавилась над тобой! Где ж ты свежего козьего жира возьмешь? Конец зимы -- самое голодное для нас время. Жрать-то нечего, не то что твои болячки жиром лечить! -- Я сам за ним схожу, -- предложил Егоша. -- И куда же это? -- Ратмир рывком вскинулся на ноги. Гнев уже покинул его, но, глянув на могучий, будто свитый из жил торс вожака, Егоша судорожно сглотнул и, робея, выдавил: -- К людям... Попрошу... -- Дурак! -- Оборотень сплюнул. -- Ты у них однажды уже смерти допросился! Думаешь, нынче приветят тебя как родного? А не боишься, что палками погонят прочь? А того хуже -- за кусок жира отдадут в закуп? Запамятовал о людской доброте? Болотник молчал. Ратмир говорил верно -- добра от людского племени ждать не приходилось. В землянке повисла тишина. -- Я с ним пойду, -- вдруг заявила Рала. -- Украдем козленка и назад воротимся. -- Нет, мы -- Стая, в одиночку не охотимся. -- Ратмир огорченно вздохнул. -- Видать, приспело время стать из волков оборотнями. Рано иль поздно, а с людьми сшибиться пришлось бы. Нынче время подходящее -- голод Стаю морит да хворь твоя лечения требует. Завтра поутру готовьтесь -- поведу Стаю подальше от наших мест на охоту. Он встряхнулся, оправил сползшую на бок телогрею и уже собрался было вылезти наружу, но у влаза вспомнил что-то, остановился: -- А ты, болотник, на меня больше хвост не поднимай! А то ведь их, -- стрельнул глазами на притихших Егошиных защитников, -- может рядом и не оказаться... Егоша усмехнулся. Он никогда бы и не посмел по-настоящему напасть на вожака. Покряхтывая, мимо прошел старый Нар. Тощие руки оборотня плотно стянули на груди края шкуры, в темных глазах застыло угрюмое отчаяние. -- Нар, -- Егоша прихватил его за плечо. -- Что с тобой, Нар? Старик вывернулся: -- Ты молод и глуп. Завтра наступит начало ухода Стаи. -- Ухода? Не отвечая, Нар вылез. За ним безмолвно последовали братья-оборотни. -- О чем он говорил, Рала? -- Ноги не держали Егошу, и все тело тряслось, будто в лихорадке. Мучительно вглядываясь в спрятавшую оборотниху темноту жилища, он уселся на пол. Не показываясь, она глухо ответила: -- Наверное, он хотел сказать, что люди заставят всех нас уйти из этого мира... Застонав, Егоша повалился на бок. Только теперь он понял, чего боялся Нар и что должно было случиться. Конечно, люди не простят оборотням нападения и начнут охоту. Долгую... Пока не убьют всех нелюдей... И это из-за его глупого желания сохранить руку! Не лучше ли было лишиться ее, чем затевать бессмысленную бойню?! Всхлипывая, он ткнулся лицом в сено: -- Сколько же еще мне мучиться? Сколько смертей примет моя совесть, прежде чем задавит меня своей непосильной тяжестью? Белая! Чем я лучше?! -- Перестань, -- Рала вышла на свет. -- Ты ноешь совсем как человек! От нытья жизнь не меняется, а что до войны, то она все равно началась бы. Ты ведь слышал слова Ратмира. От ее грустного голоса Егоше стало холодно. -- Забудь, что ты человек, -- продолжала оборотниха. -- Как? -- притягивая ее к себе, застонал Егоша. Карие глаза Ралы блеснули, губы раздвинула неприметная улыбка, руки потянулись к плечам: -- Хотя бы так... Подчиняясь желанию оборотнихи, шкура с ее плеч съехала на пол. Сквозь рассыпавшиеся по телу длинные пряди темных волос проглянули белые полукружья грудей. -- Что ты?.. -- Задохнувшись, Егоша не договорил. -- Или так, -- Рала склонилась над болотником, провела быстрым влажным языком по его губам. Ощущая разгорающийся внутри жар желания, Егоша потянулся за ее ускользающим телом. Ладони сами легли на ее грудь, смяли бутоны сосков и поползли вниз, освобождая от одежды длинные, стройные ноги. Рала запрокинула голову, застонала. Пальцы оборотнихи нащупали завязку пояса, ловко распустили ее. Забыв о предстоящем походе, Егоша приподнялся, дотянулся алчущим ртом до ее шеи и рывком вскинул на себя гибкое и неожиданно легкое женское тело. Руки Ралы обвили его голову, прижимая к бархатистой, горячей коже ее груди... Она отыскала верное средство унять его тревогу. Повинуясь древнему зову плоти, он забыл обо всем... Даже о том, что когда-то был человеком... ГЛАВА 21 Хозяин забыл о Сироме. Жрец долго носил в капище Белеса богатые жертвы и молил о прощении, а потом смирился. Жил вроде как всегда, но душа опустела и стала никчемной, как разбитая комяга. Чего бы он только ни сделал ради своего повелителя, чем ни поступился бы, но тот не желал даже видеть его! Время текло мимо Сиромы, словно воды ленивой, поросшей тиной реки. С обиженным посвистом вьюг умчалась на полночь морозная Морена, и, преследуя ее, вынесли на своих могучих крыльях теплую весну бесшабашные Стрибожьи внуки. В травень, как принято, пошли по всей русской земле гулянья с песнями и хороводами. Отмечая светлый праздник Дажьбога -- его славную свадьбу с прекрасной Живой, где сама Лада была посаженной матерью, -- веселились все: от смердов до князей. Грустил только Сирома. Для него этот день был не праздником -- печальным воспоминанием. Люди уже забыли, а он еще помнил, что давным-давно, в начале травеня, победил в поединке молодой Дажьбог его могущественного Хозяина -- мудрого Белеса. Закрывая глаза, Сирома все еще слышал те давние раскаты грома и видел небесную корову Земун, со слезами молящую пощадить ее неразумного сына. Страдая вместе с Хозяином, каждый год в эти дни Сирома скрывался в непролазной лесной глуши и возвращался обратно в свою избу лишь к изоку. Но на этот раз он задержался. Зачем было возвращаться домой, если Хозяин отказался от него? Какая была разница, где закончить свою ставшую бессмысленной жизнь? Ведь теперь у нее не было продления... Сирома долго жил. Много раз, отгуляв на земле положенный человеку срок, он умирал, а затем вновь возрождался, наделенный новым телом и прежним духом, вложенным в него щедрой рукой Хозяина. Но теперь бог отвернулся от него, и ему предстояло сдохнуть в лесной глуши, будто одинокому старому зверю. Он не боялся смерти -- боялся лишь умереть непрощенным... В изок он уже мало походил на прежнего Сирому -- под нещадными жалами мошкары его лицо опухло, отросшая борода свалялась клочьями, а на ногах багровыми пятнами вздулись незаживающие язвы. Сирома мог бы вылечить их одним прикосновением пальцев, но не хотел. Без любви Хозяина все утратило смысл. В Триглавов день он выбрался к берегу Роси. Веселая и беспечная река плескалась на камни шумными водами и радостно бормотала о чем-то. Сирома слышал, как, готовясь к выходу на берег, в ее глубине примеряют наряды и тихо переговариваются русалки и берегини, как большим печальным налимом ходит под толщей воды Водяной и как, резвясь и поднимая со дна мутный ил, скачут в нетерпении маленькие ичетики... Русальная неделя была уже близка, и в ожидании ее прихода все водяные нежити заставляли реку погружаться в сладостные воспоминания А у Роси их было много. Так много, что ничья память, кроме вечной памяти вод, не сумела бы удержать их. Рось помнила все. И, разбуженная шумным весельем водяных духов, пела о том, как когда-то вошел в ее чистые воды великий Перун и был рожден на свет прекрасный Дажьбог и как, блестя по ее волнам лучами, пировали за свадебным столом лучезарный Хорс с ясноглазой Девой Зарей. Смущаясь, словно девственница, Рось вещала илистым берегам и пригнувшимся к ней деревьям о том, как однажды, в червень месяц, скинув свои одежды, в чистый поток реки окунулись весенние богини и показались затаившему дыхание миру в своей блистательной наготе. Сирома уже давно знал все рассказы Роси, поэтому присел на берегу и, не вслушиваясь в ее нежный лепет, опустил в воду натруженные дорогой ступни. Холодок пробежал по коже, давая ей блаженное отдохновение. Сирома вздохнул. Ах, если бы Хозяин простил его! Даже пусть не простил бы, но хотя бы объяснил, за что гневается. И тогда Сирома бы все исправил. Жизнь и душу бессмертную положил бы, но выполнил волю владыки! -- Меня вспоминаешь? Сирома не поверил ушам. Застыл, боясь обернуться и никого не увидеть. Сколько раз во сне он слышал этот хрипловатый, грубый голос, сколько раз вскакивал, вглядываясь в пустую темноту леса... -- Ты что, оглох? Медленно вытащив ноги из воды, Сирома повернулся. Хозяин сидел на поваленном дереве, не отрываясь глядел на него бездонными глазами. -- Хозяин... -- прошептал Сирома. И больше ничего не посмел сказать, только беззвучно открывал и закрывал рот, будто выброшенная на берег рыба. -- Ты не рад? -- От гневного голоса Белеса Рось притихла, а застигнутые за подслушиванием деревья испуганно выдернули из воды свои ветви. Сирома не ответил. Теряясь в всклокоченной бороде, из его глаз потекли слезы. Быстро перебирая руками и ногами, он подполз к коленям Хозяина, вцепился в них дрожащими пальцами. -- Как можно?! Я звал тебя, молил... За что забыл обо мне? Что я сотворил не так, чем прогневал тебя? Хозяин презрительно оттолкнул его, вытер о траву подошву ноги. -- Я вовсе не гневался, только как тебе верить? Ты обещал смерти Владимира, а он еще жив... -- Я убью его! -- забыв обо всем на свете, выкрикнул Сирома. Белее усмехнулся: -- Убьешь? Да ты и посланца своего болотного, который у тебя под боком жил, убить не сумел, чего уж об ушедшем в дальние края князе говорить! Смысл его речей не сразу достиг сознания Сиромы, а когда достиг, то заполонил душу Тревогой. Хозяин что-то спутал! Сирома знал наверняка -- простак-болотник уже давно сгнил в трясине. Ведь Сирома подарил его Белой Девке, а с этой коварной посланницей смерти и сам он опасался связываться. -- Он умер... Белая... -- боясь возражать Хозяину, прошептал Сирома. -- Умер?! -- Белес расхохотался. Небо потемнело. Видать, услышав смех старинного врага, Перун нахмурил брови и вновь, как когда-то много веков назад, принялся ковать для скотьего сына громовые стрелы. Сирома взглянул на быстро ползущие к лесу тучи, сжался в комок у ног владыки. Хозяин оборвал смех. -- Жив он. Белую одолел, слился с ней и стал еретником. Силы в нем теперь поболее, чем в любом колдуне. Одно хорошо -- не научился еще ею владеть. Все делит себя на духа и человека, не понимает, что он ни то ни другое и есть в нем, как во всяком еретнике, две стороны, одна от другой неотделимые. Колдун? Еретник? Силясь уразуметь, Сирома растерянно заморгал: -- Нет... Он -- дурак! Будь в нем хоть искра силы, я бы заметил! -- А проворонил! -- Хозяин сурово смотрел на Сирому. -- Он настоящий еретник и с каждым днем все больше и больше понимает свою силу. -- Почему? -- все еще не веря, спросил Сирома. -- Потому что ходит со Стаей. И не чьей-нибудь, а самого Ратмира! Это было невозможно! Сирома хорошо помнил зеленоглазого бестолкового парня, который доверял каждому его слову и выполнял любое его желание. Сироме даже не приходилось утруждать себя выдумыванием какой-нибудь хитрой лжи -- болотник верил всему... А Велес говорил, что теперь он спознался со Стаей Ратмира -- самого старого и хитрого из известных Сироме оборотней... Болотник -- еретник?! Невозможно! Оскальзываясь ладонями по глинистой земле, Сирома на коленях подполз к реке, окунул в прохладные струи пылающую голову. Вода отрезвила его. Мысли потекли плавно и последовательно. Хозяин не мог ошибиться... Значит, болотник и впрямь каким-то чудом остался жив. Значит, из-за этого ничтожного смертного Хозяин так долго сердился на Сирому! Конечно, как он мог доверить свое слово рабу, не совладавшему даже с каким-то маленьким и глупым человечком?! -- Прости! -- Сирома повернулся к Хозяину, ткнулся лбом в землю. Водяные капли побежали по его лицу к земле, глухо постукивая при падении. -- Прости меня, Хозяин. Я докажу, что достоин служить тебе! Я найду и убью этого болотника, кем бы он ныне ни стал! Белее поднялся. Огромная тень от его могучего, закутанного в шкуры тела легла на согнутую спину Сиромы. -- Если он выживет, то станет очень опасен. И не только для тебя... -- Нет, Хозяин, нет! Он умрет! -- боясь дослушать речи повелителя, перебил Сирома. Никто не смел угрожать бессмертному Велесу, никакие опасности не должны были коснуться его грозного лика! И, конечно же, богу не пристало самому разбираться с ничтожными людишками -- это было его, Сиромино, дело... -- Ладно, давай, но не тяни. Сирома почуял в груди ноющую боль. Она появлялась всегда, когда Хозяин собирался покинуть его. Жрец приподнял голову. Сквозь наползающие на глаза капли он с трудом различил вдалеке, меж деревьями, огромную фигуру, в жалобной тоске потянулся к ней руками: -- Подожди, Хозяин! Еще одно слово: где искать его? То ли свистом ветра, то ли первыми раскатами грома до него донесся далекий голос: -- На Мутной. И помни: он -- колдун и он не один! Спеши! Сироме потребовалось совсем немного времени, чтобы обрезать ножом бороду, оскоблить щеки, замазать настоем ромашкового корня раны на ногах и пуститься в путь. От Роси до Мутной предстоял долгий путь, но Сирома знал, что не почует усталости. Он спешил и не останавливался даже ночью, видя в темноте, будто дикая лесная кошка. Иногда жрец выбирался на торные пути, и тогда, удивленно косясь на странного маленького мужика, с головы до пят увешанного оберегами, встречные долго провожали взглядом покачивающийся за его спиной громоздкий меркан. Откуда им было знать, что неприметная веревка на поясе мужика -- заговоренный науз, а обыкновенный топорик на его боку -- настоящий "змеиный топор", убивающий любого нежитя? Только Сирома знал, для кого сделаны эти вещи... ГЛАВА 22 Подсказанное Белой снадобье подействовало. Когда Егоша впервые положил его в рану, рука вспыхнула, будто ее опалили огнем, затем боль успокоилась, а через три дня он смог даже пошевелить пальцами. Глядя на его чудесное излечение, Нар покряхтывал: -- Вот ведь верно говорят -- век живи, век учись... Но одним кряхтением дело не кончилось, и, едва Егоша шевельнул пальцами, Нар вновь взялся его обучать. Только теперь уже речь шла не о душе и не о превращениях -- о теле. Нар лепил из него неуязвимого воина --по крайней мере, он сам так говорил. Иногда болотнику казалось, будто старик просто издевается над ним: то заставляет с завязанными глазами отражать удары, то гоняет по лесу до седьмого пота, а то неожиданно исподтишка нападает и лупит до кровавых ссадин. А как оскорблял, если что-то не получалось! -- Как ты дерешься?! -- по малейшему поводу охаживая его посохом, вопил старик. -- Неуклюжий жук, копошащийся в куче дерьма, и то быстрее тебя! Болотник ярился, но, сжимая зубы, молчал и лишь однажды, не выдержав, рявкнул: -- Пошел ты со своей наукой! Не буду больше драться ни с тобой, ни с кем-либо еще! Тоже мне -- "учитель"! Отбросил нож -- подарок Ратмира -- и пошел прочь, в злобе обрывая беззащитные головки одуванчиков. Нар не позволил ему далеко уйти -- нагнал, взметнул посохом пыль с земли и сшиб строптивца наземь, лицом в траву: -- Глупец! На что обижаешься?! Что сберечь тебя хочу? -- Ага, -- недоверчиво пробурчал Егоша. -- Слышали... Берегла бабка кашу, да всю и съела... Нар покачал головой: -- Ты не похож на других. Волки от Рода ловки и быстры, но ты не волк и никогда не станешь таким же стремительным, если не заставишь себя хотя бы походить на нас. Вспомни: смог ли ты хоть раз победить Ралу? При воспоминании о Рале Егоша залился краской. Он не питал к оборотнихе нежной и трепетной любви, но страсть и желание, которые она пробуждала, зачастую оказывались сильнее его самого. Однажды он даже сказал об этом оборотнихе, но та не обиделась, только засмеялась, накручивая на тонкий палец длинную шелковистую прядь: -- Ну и что? Ты хочешь, я хочу, мы оба наслаждаемся -- чем же ты недоволен? -- Я? Ничем... -- запинаясь, произнес ошарашенный болотник и больше о чувствах с Ралой не заговаривал. А она о них и не думала: хотела любить -- любила, хотела драться -- дралась, хотела плакать -- скулила, как обиженный щенок. Иногда Егоша думал, что она родилась зверем и лишь по нелепой случайности оказалась наделена человеческим обликом. А насчет поединков Нар подметил верно -- болотнику не удавалось победить ни одного оборотня. Поднимаясь с земли, он косо взглянул на старика: -- А чего мне становиться таким, как вы? Может, и драться-то ни с кем не придется. -- Придется. -- Поняв, что Егоша уже сдался, Нар смягчился. -- Вчера по лесу рыскали охотники, искали волчьи следы. Значит, в том печище, где мы взяли скот, уже готовятся к облаве. Надо или уходить, или драться. -- Вот и уйдем. -- Раз уйдем, другой, а потом все одно -- нагонят. Да к тому времени, как нагонят, приноровятся валить на нас все свои беды. Люди таковы -- винят всех, кроме себя. -- Еще не хватало, чтобы ты мне о людях толковал! -- презрительно усмехнулся Егоша и, подняв палку, ловко подсек ею ноги старика. Тот тяжело рухнул на спину и тут же вскочил. -- Хорошо, болотник. Очень хорошо. Ты научился нападать внезапно. А спустя несколько дней его предсказания стали сбываться. Ратмир увел Стаю от той, первой облавы, и, хотя они больше не пытались нападать на мирные печища, людская злоба шла за Стаей по пятам. Мелкие случайные стычки переросли в настоящую травлю оборотней. Егоша понял это, когда люди стали убивать. Первый оборотень умер в клепце -- хитро пристроенном под еловой веткой медвежьем капкане. -- За дурость поплатился, -- небрежно заметил над его скорченным, почти перерубленным пополам телом Ратмир, а Егоша не мог отвести глаз от свалявшегося комка шерсти, в который превратился оборотень. Егоша был охотником, знал: по ранней весне клепец не ставят -- никто не желает в добычу медведя-шатуна. Значит, ставили на них... О своих подозрениях он рассказал Ратмиру. Вожак скривил губы: -- Это -- пустяки, дальше будет хуже. И оказался прав. Их гнали всю весну, а летом запалили лес возле их логова. Как сыскали -- так и осталось тайной, но дым и огонь сожрали еще троих из Стаи. Уцелевшие озлились и той же ночью в отместку налетели на первое попавшееся печище. Еще помятуя, что сами чем-то люди, жителей не тронули, зато скот перегрызли весь. В ту ночь потеряли еще двоих. Ратмир урезонивал оставшихся -- мол, это не смерть, а переход на кромку, и когда-нибудь все перейдут туда и вновь станут Стаей, но впервые его не послушали. Тем более что спустя пару дней их опять выследили. Егоша с яростью вспоминал неожиданно вспыхнувшие со всех сторон факелы и озлобленные людские голоса. Спавшая рядом с ним Рала кувыркнулась через голову и серой четвероногой тенью метнулась на звуки. Егоша даже не успел пошевелиться. А затем по лесу разнесся дикий вопль умирающего человека и восторженный вой Ралы. -- Я убила его! Убила! -- задыхаясь от безумной жажды крови, пела оборотниха. Воодушевленные ее примером, оборотни перекидывались и, мягко ступая по земле звериными лапами, ускользали прочь. Вскоре ночь наполнилась восторженными воплями побед и жуткими хрипами поражений. Факелы огненными вспышками падали на землю, подпаляли мелкий кустарник. Люди кричали, оборотни выли. Силясь избавиться от кошмара, Егоша плотно зажал уши, но откуда-то из-за кустов на него выскочили двое дюжих мужиков с рогатинами. Егоша взметнулся на ноги, попятился. -- Волчий Пастырь! Бей его! -- широко распахивая рот, завопил один из нападавших. Другой ткнул рогатиной туда, где только что был Егоша. Вот тогда-то и вспомнилось все, чему учил Нар. Отпрыгнув в сторону, болотник метнулся за спину неповоротливому мужику и, недолго думая, прикрылся им как щитом от уже замахнувшегося рогатиной другого лапотника. Тот не успел остановить удар, и окованные железом зубья с хрустом вошли в грудь даже не успевшего вскрикнуть мужика. Ткань его рубахи окрасилась бурыми пятнами. Егоша отбросил в сторону его обмякшее тело и, чуя, как беснуется в его теле дух Белой, прикрыл глаза. Но не совсем, и потому видел, как в неумолимом, смертельном объятии Белой беспомощно завертелся и, выпучивая глаза, силился что-то прохрипеть уцелевший враг. Белая все сделала быстро и, разгулявшись на свободе, подчинилась Егоше неохотно. "Дай ей волю, так она тут всех сожрала бы", -- подумал болотник, вбирая в себя груз страшного нежитя. Пока он дрался, Стая уже закончила битву. Деловито топая, оборотни давили еще дымящиеся факелы, отряхивались и замазывали раны. Облизываясь, к Егоше подошла Рала и, покосившись на два трупа у его ног, похвалилась: -- Всего двое? А я четверых загрызла. -- Рала, они же люди, -- укоризненно произнес Егоша. -- Неужто совсем их не жалко? -- А чего жалеть? Они-то нас подпалили бы не жалея... Егоша знал, что она права, и, честно говоря, сам не очень-то переживал из-за смерти тех двоих, что на него напали. Враг есть враг... Оборотни не надолго задержались в том лесу -- сгребли трупы в яму, закидали ветками и сразу ушли. Им был нужен отдых... Опасаясь, что кровавые следы насторожат людей, по дороге Ратмир не позволял поживиться даже мелкой дичью. Так, впроголодь, Стая миновала Дубовники, затем спустилась по Мутной к Мойскому озеру и там натолкнулась на небольшое печище. Ратмир велел не нападать, но несколько особенно отчаянных и оголодавших оборотней втайне от вожака налетели на людей. Когда они вернулись, Ратмир, отобрав добычу, свернул шеи троим зачинщикам, но худшее уже случилось. Охота на Стаю разгорелась с новой силой. В веренице схваток Егоша не считал, скольких врагов он убил, сколько шрамов рассекли его кожу и сколько его лесных побратимов, навсегда покинув этот мир, ушли на кромку. Бесконечные стычки, ловушки и засады выматывали и дух, и тело. Слабые и раненые оборотни умирали сами, сильных убивали люди. Егоша забыл о жалости и в борьбе с людским родом стал использовать все свое умение. Волхв научил его многому. Притворство, ложь, изворотливость -- нынче все это пригодилось болотнику. Доверчивые сельчане впускали в полдень усталого и голодного путника, а в полночь с ужасом обнаруживали, что он-то и есть страшный Волчий Пастырь. Только было поздно -- ворота уже отмыкались под его сильными руками, и лавина волков затопляла двор. Оставалось лишь, сидя за крепкими дверьми, глядеть, как безжалостные волчьи зубы рвут с таким трудом вскормленный скот. К концу лета уже наученные горьким опытом оборотни нападали на людей, только будучи уверены в успехе. В изок Ратмир приглядел на берегу Мутной небольшое, стоящее на отшибе селение. Оно обещало быть легкой добычей. И хоть скота там было немного, но на пару дней пищи хватило бы всей Стае. С утра Егоша скинул с плеч волчью безрукавку, натянул рубаху, подвязал на ноги поршни и, вскинув на плечо тощую суму, отправился в село. Он уже наизусть знал, когда и как соврать, чтобы остаться до ночи, а там оставалось лишь впустить Стаю. Как он и ожидал, ворота оказались закрыты. Перемахнуть через городьбу для него не составляло труда, но попробуй тогда объясни перепуганным лапотникам, как очутился внутри. Посасывая травинку Егоша постучал. В створах приоткрылось маленькое окошечко, и испуганный молодой голос спросил: -- Чего надобно? Прекрасно зная, что пытливые глаза стража не упустят ни одного его движения, Егоша склонился и скорчил жалобную гримасу: -- Крова и пищи прошу... -- А кто ты таков? -- продолжал расспрашивать страж. Егоше захотелось сунуть руку в окошечко и, ухватив дотошного воя за горло, навсегда заставить его замолчать, но он сдержался. -- Меня Онохом звать... Из словен. Ворота заскрипели. Не глядя на открывшего их парня, Егоша вошел, быстрыми глазами обежал двор. Две бабы в измазанных серниках копошились возле, кур. Худая девка в берестяном кокошнике, поставив ведро с пойлом, удивленно воззрилась на Егошу, а два хлипких мужичка, скорее всего холопы, равнодушно продолжали чинить старую борону. Егоша хмыкнул. Ратмир не ошибся -- эти и драться-то не полезут, отдадут скотину без боя. Он приветливо поклонился на все стороны: -- Доброй вам доли, хозяева. -- А я тебе того же не пожелаю, -- раздался за его спиной смутно знакомый голос. Уже чуя опасность, Егоша неспешно обернулся. Сузив скорбные, глубоко запавшие глаза на него глядел Потам. Могучие плечи бывшего Ярополкова воина обтягивала простая рубаха, с потемневшего от солнца лица свисала всклокоченная борода. Постарел, поблек старый вояка... Егоша перевел дыхание. Потам был не так уж опасен. Он ничего не мог заподозрить. Насчет имени болотник не соврал -- в Киеве назывался так же, -- а что его кличут еще и Волчьим Пастырем, Потаму своим умом не допереть. -- Здорово, старый знакомец, -- небрежно уронил он. -- Выходит, с моей легкой руки из дружинника стал лапотником... -- А тебя каким ветром сюда занесло? -- С трудом сдерживая бушующую внутри ярость, Потам сжал кулаки. Он не ожидал так скоро свидеться со своим обидчиком, и, хоть Улита твердила, будто именно Онох вытянул ее из поруба, Потам не верил. Зачем бы ему спасать, коли сам посадил? -- Разгневал я князя, вот он меня и прогнал с глаз долой. Брожу теперь бездомный да безродный. -- Егоша присел, принялся растирать якобы уставшие от долгого пути ноги. -- Небось и ты старое помянешь, не приютишь до вечера. Вздохнув, он поднялся, вскинул на плечо потертую суму. -- Ладно, пойду дальше... -- Погоди! -- Могучая пятерня легла ему на плечо. Не разворачиваясь, Егоша поморщился. Он мог уничтожить назойливого Потама с его мелкими обидами не сходя с места, но за воротами ждала Стая. Пойдет что не так -- простятся с жизнью многие из оставшихся оборотней. Он неохотно повернулся. -- Что-то ты, Выродок, больно сговорчив стал, -- задумчиво протянул Потам и велел двум стоящим поодаль мужикам: -- Пусть он пока посидит на дворе, коли так утомился, но вы глаз с него не спускайте, у меня с ним еще разговор будет! Те послушно уставились на Егошу. Идя к избе, Потам чуял на себе злой взгляд болотника и улыбался. Не из жалости он оставил Выродка на дворе -- приятно было, поглядывая в окно и наслаждаясь его жалким видом, знать, что вот он, старинный враг. Сидит здесь, ободранный, как побирушка, и гонимый всеми, как когда-то сам Потам. Но Улита почему-то не желала разделять его торжества. -- Зря радуешься, -- выглянув в окно, заявила она мужу. -- Выродок неспроста так тихо сидит -- замыслил что-то. Вон как у него глаза по нашим клетям шарят да засовы на воротах ощупывают... -- Сбежать хочет, трусит, только и всего! -- отмахнулся от ее беспокойства Потам. -- Не-е-ет... -- Улита обиженно пожевала губами и повторила уже уверенней: -- Нет. А к ночи Потам понял, что жена была права. Только поздно. Едва стемнело -- раздался на дворе знакомый скрип ворот. Соскочив с лавки, Потам пихнул в бок разомлевшую Улиту: -- Вставай! И выбежал на двор. То, что там увидел, -- никогда уже не мог забыть. В зияющей меж створками щели, гордо выпрямившись, стоял Выродок, а мимо него, оскалив страшные, покрытые пеной пасти, текли на Потамов двор волки. Да какие! Огромные, дикие, матерые... Потаму не доводилось даже слышать о таких. В поисках оружия он прыгнул назад, в избу. Подскочившая Улита поймала его за руки, повисла всем телом: -- Не ходи туда! Не ходи! Пытаясь выдраться из цепких женских рук, Потам видел сквозь махонькую щель в двери, как, мягко скользя по двору, Выродок распахивает перед волками двери хлева и небрежно, не торопясь выводит оттуда крепкого бычка-годинка. Улита все-таки удержала мужа. Он не смог вырваться, даже когда ускользающий в темноту ночи Выродок обернулся и насмешливо крикнул: -- Прощай, Потам! Я тебе по старой памяти кой-какую скотинку на разживу оставил, так что обиды на меня не держи! Егоша крикнул это просто, чтоб позабавиться над ошалевшим воем. Он не таил злости на Потама. Тот был всего лишь человеком, не больше и не меньше... Болотник не знал, что именно его насмешливый выкрик заставит бывшего воя бросить свое потрепанное хозяйство и двинуться по следам Стаи с одним лишь желанием -- расквитаться за обиды. Не ведал и того, что, однажды обогнав Стаю, Потам угадает избранное ими печище и устроит там ловушку. Потому и угодил в нее, как несмышленый мальчишка. Поначалу все, казалось, шло хорошо. Явившись к людям как простой путник, он смиренно попросил крова. Его приняли, накормили. Подмечая, где и что лежит, он обошел двор, сосчитал всех жителей и с радостным удивлением отметил малое число оружия. К ночи, никем не замеченный, прокрался к воротам. Отсутствие стража не удивило -- многие любят поспать на посту. Засов пошел легко, даже слишком легко, и только тогда Егоша почуял неладное. Створки ворот поползли в стороны. Принюхиваясь, во двор проскользнул Ратмир, за ним Нар, Рала, Саркел... Егоша не пошел за ними -- остался возле ворот. В ночном воздухе металось что-то зловещее, упреждающее. Только -- что? Болотник освободился от тела, невесомым духом скользнул по двору, обогнул поленницу и внезапно натолкнулся на блеск холодного железа. Их ждали! Уже понимая, что попался, он кинулся к воротам. Там, за створами, стараясь не греметь оружием, к стенам печища подбирались вооруженные люди. Много людей, очень много... -- Ловушка! -- заорал Егоша. Бросив свое кровавое пиршество, оборотни ринулись к воротам. Поздно. Придавливаемые снаружи переставшими таиться людьми, тяжелые створы двинулись навстречу друг другу. Сквозь оставшуюся узкую щель можно было проскочить лишь поодиночке. А там поджидали острые копья и ножи. Отчаянно завывая, оборотни заметались по двору. Из-за поленницы в них полетели стрелы. Один, с визгом свалившись в пыль, отчаянно завертелся, силясь дотянуться зубами до застрявшей в мохнатом боку стрелы. За ним, загребая лапами, рухнул другой. Ратмир покатился по земле и поднялся уже человеком. Выломав из ограды толстый кол, он перемахнул через поленницу. Следом, уже в воздухе обретая человеческий вид, прыгнула Рала. Прятавшиеся за поленьями лучники испуганно завопили, но стрелять не перестали. Теперь их ничто уже не могло остановить. Егоша налег плечом на ворота, зажмурился. Крепленные железом балки затрещали. Подбадривая друг друга, на него набросились защитники печища. Егоша стряхнул их, заворчал. Дураки! Они пытались осилить нежитя! Древесина хрустнула под его напором, подалась. В Образовавшийся широкий пролом на двор полезли ошалевшие от крови и воплей люди. -- Уходим! -- выкрикнул Егоша. Рыча и сминая растерявшихся врагов, оборотни ринулись в пролом. Силясь не отвлекаться на раздающиеся за воротами громкие вопли и стоны, Егоша ногой переломил шею пытающемуся встать лапотнику и кровавым сгустком сплюнул на его дергающееся тело. Присвистнув рядом с его щекой, пролетела стрела и, впившись острым носом в древесину ворот, обиженно загудела. Оборотни ушли почти все. Егоша бегло оглядел двор, хмыкнул, ныряя в пролом. -- Погоди, Выродок! -- прорвался сквозь стоны и вопли чей-то знакомый голос. Егоша замер. Кто звал его? -- Твоя девка у меня! -- приподнимаясь из-за поленницы, злорадно завопил Потам. Его измазанное кровью лицо искажала дикая радость. -- Я ее убью! -- восторженно орал он. -- И ты увидишь это, проклятый Волчий Пастырь! Увидишь и узнаешь боль! А потом я найду и убью тебя! Он опустил руку вниз и резким движением выволок из-за груды поленьев рычащую Ралу. Зажатый в его руке нож взмыл вверх, завис над ее горлом: -- Гляди! -- Уходи! -- перебил его пронзительный вой Ратмира и осекся под чьим-то ударом. Егоша шагнул назад. Значит, они поймали и вожака... Как же Стая проживет без него? Старый Нар не справится в одиночку, а остальные оборотни слишком молоды и глупы... Отказываясь от спасительной свободы, Егоша протянул вперед пустые руки: -- Ты ведь хочешь меня, Потам? Так бери меня! Рала взвизгнула, пытаясь укусить воя за руку. Тот швырнул ее вниз, к своим напарникам. -- Стерва! И тогда Егоша освободил Белую. Повинуясь Егошиному приказу, невидимая, она протекла через двор и впилась ледяными пальцами в незащищенное горло Потама. Вой захрипел. Сдавливая хватку, Егоша прошипел: -- Отпусти их, иначе умрешь! Безумно вращая выпученными глазами, Потам махнул рукой скорчившимся за поленницей приятелям, захрипел: -- Пустите... Эту... Девку... Освобожденная Рала выпрыгнула из-за поленницы, метнулась к воротам. -- Я сказал -- их! -- равнодушно велел Егоша. Теплая шея Потама дрожала под его пальцами, хотелось сдавить их, но было еще рано. Сперва следовало освободить Ратмира. Отпущенный оборотень встряхнулся, выскользнул следом за Ралой. Егоша чуть не засмеялся. Глупые, ничего не понимающие лапотники с озадаченными лицами послушно выполняли нелепые приказания Потама. Они не могли уразуметь -- почему вдруг он потребовал отпустить с таким трудом пойманных пленников и почему хрипит, цепляясь за горло. Ведь никто не трогал его, а Волчий Пастырь стоял посреди двора с оглушенным и потерянным видом. Но командиру виднее, и, если он так велит, значит, у него есть какой-то хитрый, недоступный им план. Бестолково помаргивая, они проводили грустными взорами ускользающих во тьму оборотней. Потам забился в агонии. Острый пряный запах неожиданно ударил Егоше в ноздри. Захлебнувшись, он ослабил хватку. Рассекая воздух, позади него тонко пропел топор. Болотник не успел уклониться -- лезвие зацепило его бок. Боль рванула, вытягивая силы Белой. "Змеиный топор", -- понял Егоша. Это было верное, известное лишь немногим знахарям средство ослабить нежитя -- топор, которым недавно убили змею. Значит, Потаму помогал знахарь? Падая, Егоша обернулся. Пронзительно черные глаза вонзились в его сердце. -- Волхв, -- шепнул он. -- Я, -- довольно хрюкнул маленький прислужник Белеса и кивнул потирающему горло Потаму: -- Вяжите его, пока в нем колдовской силы нет! А то уйдет. Вот этим вяжите. Этот науз любого нежитя удержит. И еще возьми тех, кого он хотел освободить, смелый вой! Перед Егошиными глазами пролетело что-то бледное, косматое, упало к Потамовым ногам. Длинные темные волосы рассыпались по земле. Егоша отвернулся. Рала... Не будет больше полных страсти ночей, не будет ее глуховатого голоса и крепких объятий. Рядом с ним тяжело рухнуло еще чье-то плотно скрученное тело. Он скосил глаза. Ратмир... -- Чуть не утек, -- послышался торжествующий голос Волхва, но растерянный хрип Потама перебил его: -- Ты -- кто?! -- Я? Посланник богов. -- Не повернув головы, Егоша почти увидел его хитрую улыбку. -- Надо же землю от таких, как этот гаденыш, освобождать. Я искренне порадуюсь, когда его сожгут иль вздернут! -- Нет, я его убивать не стану! -- Потам решительно пнул сапогом ослабшего и связанного болотника. -- Пусть сперва Ярополк сам поглядит, чьим словам верил! -- Убить его надо, -- настаивал Волхв, -- иначе сбежит. Потам самоуверенно хмыкнул: -- Из поруба, что я для него заготовил, вовек не сбежит. Мы его всем миром для Волчьего Пастыря делали. Каждое бревнышко там заговоренное. Ратмир шевельнулся. "Хоть он жив", -- с облегчением подумал Егоша и, преодолевая силу науза, дотянулся до сознания Волхва. Колдун знал толк в ворожбе, но даже сквозь сотворенную им завесу Егоша почуял его разочарование. Блазень верно упреждал -- Волхв желал его смерти и нынче не убил лишь потому, что чародейное оружие пролетело мимо, а простым Егошу было не осилить. Болотник хмыкнул, повалился на бок и, словно трава перекати-поле, подкатился к ногам Волхва. Скучившиеся вокруг нежданного спасителя лапотники испуганно отпрянули. Егоша скривил запекшиеся губы в улыбке и, не отрывая взгляда от лица бывшего друга, засмеялся: -- Что, Волхв? Не вышло? Опять не вышло? Никто не знал, о чем говорил плененный Волчий Пастырь, но Волхв понял. Нога маленького человечка взмыла над Егошиным лицом. Темнота и боль затопили все вокруг, и, уже проваливаясь в пучину беспамятства, Егоша услышал чей-то взволнованный голос: -- Неужто он и есть -- Волчий Пастырь? А с виду совсем как человек. Ответ Потама потонул в багровой дымке, до Егоши долетело лишь его начало: -- Он меня чуть не задушил, с места не двигаясь... А ты говоришь --г "человек"... ГЛАВА 23 Варяжко не мог забыть Настену. Приходившие из Полоцка гонцы на его расспросы лишь пожимали плечами. Да, живет вроде такая у Рогнединого знахаря, по хозяйству ему помогает, с княжной дружбу водит -- и все... Сколько ни выпытывал -- ничего больше поведать о ней не могли. Только один молодой паренек из кривичей, приехавший в гости к родне, выдавил, что слышал, будто кто-то из Рогнединых воев хотел взять Настену в жены. -- А она? -- с замиранием сердца спросил Варяжко. Парень вылупил глаза: -- А что она? Ей честь оказывали, за знатного хоробра отдавали, сама княжна сватала, а она ответила, что негоже этакому именитому воину безродную да хилую болотную девку в жены брать. Может, и права была, а только упустила свое счастье. Наверное, он еще долго потом дивился, почему, выслушав его рассказ, нарочитый расплылся в улыбке и так стиснул в объятиях, словно хотел задушить. А потом парень уехал, и вновь потянулись томительные дни неведения и ожидания. Неприметно приблизился березозол, и вскоре должен был воротиться из полюдья Ярополк. Варяжко бродил по городищу, следил, чтобы все было ладно и в первые дни князя никто не беспокоил попусту. Иногда нарочитый заворачивал на двор к Пряше -- проведать знахарку Малушу. Та быстро прижилась в Киеве. А как не прижиться, если, ведая все скотьи хвори, никому не отказывала в помощи? Люди к ней так и ломились: кто -- с больной скотиной, кто -- со своими бедами, а кто -- просто языком почесать, о новостях проведать. Говорливая древлянка охотно принимала всех, но, болтая о том о сем, не забывала и о своей выгоде. Варяжко только дивился ее оборотистости и сноровке. Довольная новой подругой, Пряша нахвалиться на нее не могла, не замечая, как, потихоньку поглощая ее собственное, ширится и растет хозяйство Малуши. А если б заметила, зла бы ей не пожелала -- слишком сжилась с древлянкой. Хотя кому в Киеве не нравилась знахарка? Встречаясь с ней, нарочитый почтительно склонял голову и улыбался, а она задорно подмигивала, будто блюдя какой-то тайный уговор. Ее сын, Савел, бегал за нарочитым по пятам, то цепляясь за его меч -- "дай поглядеть", то волочась за стременем -- "возьми на коня", то донимая расспросами. Однажды спросил: -- Нарочитый, а кто такой Волчий Пастырь? Варяжко удивился: -- Какой, какой? Волчий? Конечно, он слышал об этом чудовище, но наводнившие городище слухи будоражили только баб с ребятишками, и Варяжко не обращал на них никакого внимания -- мало ли о чем треплют языками у ворот, тем более, что этот "Пастырь" водился где-то за тридевять земель, в Новом Городе. -- Да не знаю я никакого Пастыря, -- отмахнулся он. -- Отстань! Но мальчишка не отставал, и нарочитый не выдержал -- поехал к Пряше. Суетливая баба сама выскочила встречать дорогого гостя, сама приняла у него поводья. Спрыгнув с коня, Варяжко кивнул пялившимся на него смердам и спросил у запыхавшейся от волнения Пряши: -- Малуша где? -- Дома она, в избе, -- торопливо закивала та и ринулась было проводить его, но Варяжко отмахнулся -- чай, не впервой заходил в гости. Малуша хлопотала у печи и, покосившись на Варяжко одним глазом, беспечно кивнула ему на лавку возле стола. На широкой доске перед ней распласталось раскатанное тесто, а из печи несло жаром. -- Проходи, гость дорогой, -- не отрываясь от работы, напевно проговорила древлянка. Ее ловкие руки крутили тесто, выписывая на нем затейливые руны. Варяжко сел и с ходу начал: -- Як тебе не в гости пришел, разговор есть. -- Ну, ну... -- ободряюще улыбнулась Малуша. Тесто в ее ладонях свернулось калачиком. -- Хорошо, поговорим, крендельками тебя угощу... -- Твой Савел проходу мне не дает. Ладно, коли бы только делом интересовался -- оружием, конями, этим все мальчишки бредят, а то ведь болтает о призраках, о бабьих выдумках. -- Ну и что? -- По тону знахарки нарочитый понял: простой взбучкой тут не обойдешься, разговор будет долгим. -- Ты ему голову-то дурью всякой не забивай! -- уже резче продолжил он. -- Сколь уж времени прошло с той поры, как новоградцы уехали, а мальчишка твой все о Волчьем Пастыре твердит. И не говори, что он не от тебя наслушался! Скалка шлепнулась на стол перед ним. Грозно сдвинув брови, Малуша уперла в бока пухлые кулаки: -- Выходит, для тебя речи новгородцев -- байки пустые? Варяжко хмыкнул: -- Конечно! Напились мужики браги, двинулись на охоту, вот во хмелю и примерещился им меж деревьев босой мужик в волчьей стае. Брага с людьми и не этакие шутки сотворить может. -- Брага?! -- Она расхохоталась. -- Ты, нарочитый, не дурак вроде, а такое мелешь! Где ж это видано, чтобы охотник в лес во хмелю шел? А о Волчьем Пастыре я тебе так скажу-- верь иль не верь, только бывает, что приживается человек средь волков. Тогда приживается, когда не находит себе места меж людей. Страшно мстит он тогда людскому племени и понемногу сам волком становится. Тогда и появляется вместо человека Волчий Пастырь. И коли видели его новоградские охотники, знать, затаил кто-то смертную злобу на людской род. Помяни мое слово -- немало бед еще от него придется принять! Малуша разошлась вовсю, и Варяжко вдруг увидел перед собой ладную, гладкую бабу, горячую и задорную. Волосы у нее выбились из-под платка, белые руки так и мелькали, а под сарафаном, как рыбы, ходили полные груди. В запале она взяла его за плечо и, что-то толкуя, наклонилась к самому лицу. Жуткое, срамное желание вдруг зацепило нарочитого -- взять эту рыжую поперек живота, бросить на лавку, смять, как тесто, и зайтись в поцелуе до беспамятства! Но Варяжко зажмурился, впился ногтями в доску, и желание отпустило. О чем они толковали? Ах да, о Волчьем Пастыре... Он шумно выдохнул. По голосу древлянки стало ясно -- ее не переубедить. -- Ладно, -- сказал он. -- Сама думай как хочешь, а мальчишке ум не мути. Я из него воина сделаю, а какой воин получится, коли он с малолетства будет верить в бабьи сказки? -- Дружинника? -- Малуша насторожилась. Дружинники у Ярополка жили безбедно, и коли удавалось, то приносили в дом богатую добычу. -- Хорошо, нарочитый, больше ни словечка о нежитях не скажу. А только увидишь -- от Пастыря этого прибудет бед! Что с бабой спорить? Варяжко и не стал -- ушел. А Малуша слово сдержала, и потихоньку Савел забыл о Волчьем Пастыре. Зато теперь не сводил глаз с оружия и доспехов. Мечтал стать дружинником... Ярополк вернулся, когда подходил к концу березозол. Прибыл довольный, веселый, с богатыми дарами и данью. Вырядившийся в новую дорогую кольчугу Блуд с гордостью загнал в свои ворота две подводы с добром. На радостях даже выпустил рабов, и они весь день покорно таскали в его кладовые серебряную посуду, дорогие украшения, меха и ковры. Дубрень тоже не был обижен князем -- бахвалился одеждой из зуфи и дорогими золотыми подвесками. День князь отдыхал, а на другой позвал Варяжко. -- Правда ли, что Рогнедина девка, тобой обиженная, в Полоцк утекла? -- спросил строго. -- Как теперь обо мне невеста подумает? Как в мой дом пойдет, коли даже девку ее здесь обидели, не уберегли? Варяжко потупился. За его спиной злорадно хмыкнул Блуд. Набравшись наглости, нарочитый соврал: -- Она без обиды ушла! Блажь бабья в голову стукнула, домой захотелось -- вот и уехала. А обид никаких не было. -- А я другое слышал, -- угрюмо пробурчал Ярополк. Нарочитый поднял на него глаза. Взгляд скользнул по новым сапожкам князя, по браслетам на его запястьях, по узорным подвескам на поясе, но до лица так и не добрался. -- Не знаю, кто тебе мог иное сказать... -- Ладно, -- смягчившись, Ярополк подозвал его поближе. -- Я бабами учен, сам ведаю -- им не угодишь, как ни старайся. А теперь о делах сказывай. Чай, их немало накопилось. Стараясь ничего не упустить, Варяжко до вечера перечислял по именам всех, кто наведывался в Киев, докладывал по порядку требующие княжьего решения дела и вышел из княжьего терема лишь к закату. От усталости ноги подкашивались, будто он не весь день сидел в избе, а таскал на спине мешки с песком. И только направился к дому, как наткнулся на стоящего у ворот Рамина. По грустному виду сотника догадался -- что-то стряслось. Думая о своем, Рамин не сразу заметил Варяжко. Нарочитому даже пришлось легонько тряхнуть его, чтоб очухался. Старый сотник вскинул на него печальные глаза: -- Пойдем в мою избу. Дурные вести. Сперва ты погляди, а после уж князю доложишь... Пока Варяжко шел к избе Рамина, семью потами умылся -- передумал обо всем, что могло случиться, но так и не догадался. Дверь распахнула Нестера. На пухлых девичьих щеках застыли грязные разводы слез. -- Как он? -- с порога спросил у дочери Рамин. Девка утерла трясущиеся губы: -- Худо... В полутьме избы кто-то застонал. Варяжко пошел на стон, но маленькая женская фигурка заступила ему дорогу: -- Не спеши, нарочитый. -- Малуша? А ты-то как тут очутилась? -- Я ее позвал, -- признался Рамин. -- А она уже за тобой послала. Говорит, ты должен это увидеть. -- Что увидеть?! -- Вот его. -- Малуша шагнула в сторону и открыла что-то живое, копошащееся под белыми полотенцами. -- Он умрет, как ни лечи, -- горько пробормотала в спину Варяжко знахарка. Чуя запах крови и гнилой плоти, нарочитый подошел к лавке. То, что на лавке лежит человек, он сумел понять лишь по глазам. Чуть ниже глаз, там, где должны были быть нос и рот, зияли страшные разрывы, а по судорожно дергающейся шее тянулась полоса рваного мяса. Не веря, Варяжко сдернул с умирающего полотнища и, отшатнувшись, охнул. Он видел много ран, но таких -- не доводилось. Правая рука незнакомца, казалось, была выдрана из плеча, а изломанная, будто кем-то перегрызенная кость ноги выпячивалась наружу запекшимися на белом остове кровавыми сгустками. -- Кто... Так?.. -- сдавленно прохрипел нарочитый. Бессмысленные глаза человека устремились к нему, часто заморгали. Тело дернулось, изогнулось и затихло. -- Отмучился. -- Подошедшая к лежанке Малуша натянула на лицо мертвеца холстину и повернулась к Варяжко: -- Его принесла лошадь. Он в седле не сидел -- ногой за стремя зацепился да так и висел, пока не сняли... -- Она поморщилась, пояснила: -- Той ногой, что еще цела была. Пытаясь унять дрожь в руках, Варяжко опустился рядом с умершим. -- Кто он? Хоть сказал что-нибудь? -- Сказал. -- Знахарка поправила измазанный кровью передник. -- Многое сказал. Пить просил, мать поминал, а главное, когда в сознание приходил, молил нас поведать князю о волках, которые по берегам Мутной бродят, и о Волчьем Пастыре. Говорил, будто затем и ехал, чтобы пожаловаться князю. Волки одолели -- скот задирают, печища грабят, а вожаком у них -- человек! Варяжко не выдержал. Она что, издевалась?! Он вскочил, стиснул ворожею в могучих руках: -- Хватит чушь городить! Человека убили, а ты все сказки сказываешь! Узнать надо, кто с ним такое сотворил, а не байками всех пугать! -- Она правду говорит, нарочитый, -- негромко пробормотал за Варяжкиным плечом Рамин. -- Я этого человека знаю. -- Сотенный сглотнул комок в горле и продолжил: -- Это Мстислав дубовицкий. Помнишь пороги на Мутной? Варяжко нахмурился, припоминая. -- А паренька помнишь, что всегда у ворота стоял? Молодой такой, румяный? Варяжко кивнул. Ему не раз доводилось бывать в Дубовниках и видеть, как, натужно скрипя, отворяются речные ворота в Новый Город. -- Так это он был. Варяжко сморгнул. Рамин ошибался! Бледное, исковерканное, навек простившееся с душой в полутемной избе Рамина создание не могло быть тем веселым парнем, который, шутя и напевая, отворял реку для лодей! -- Я его тоже не признал, -- Рамин заметил его сомнения. -- Это он меня вспомнил. Мне и говорил о Волчьем Пастыре, а Малуша случайно услышала. Не понимая, Варяжко переводил глаза с воя на плачущих женщин. Бред! Нелепые выдумки! Но тело... -- Кто его так? -- Сказал, будто останавливался по дороге в Киев в малом печище. Ночью налетели волки. Перегрызли мелкую скотину. А человек, который с ними был, увел корову и лошадь. Лапотники испугались, по избам попрятались, а Мстислав вышел, убил двоих волков, а потом они набросились скопом... Только и спасло, что конь резвый оказался. -- Ратмир вздохнул. -- Хотя и это не спасло. Слушая рассказ Рамина, Варяжко закусил губу. Про нападение волков на печище звучало правдоподобно. Оголодавшие за зиму звери могли сотворить и не такое, и Волчий Пастырь был тут вовсе ни при чем. Верно, вой слышал о нем от тех же новгородских охотников, вот и вспомнил в смертном бреду. -- Что ж делать-то теперь? -- жалобно всхлипнула Нестера. Что делать? Нарочитый задумался. Прежде всего, надо поменьше болтать о всякой нежити -- ужас на людей понапрасну не наводить. Он взглянул на Малушу. -- Что скажешь, нарочитый? -- спросила она. -- Хорошо. Князю я сам обо всем скажу. -- Варяжко поднялся и кивнул на тело: -- Многие его видели? -- Нет. -- Ратмир выступил вперед. -- Я его далеко от городища углядел, попоной прикрыл и на свой двор отвез. Нарочитый знал смекалку старого сотника. Рамин не хуже него понимал, что гуляющие по городищу шепотки и слухи не принесут добра. Еще начнут поговаривать, будто Волчий Пастырь -- наказание Ярополку за Олегову смерть и Владимиров побег... -- Я князю о парнишке поведаю, а вы помалкивайте. -- Он грозно оглядел присутствующих. Теребя края поневы, бледная Нестера поспешно закивала, Рамин одарил его все понимающим взором, а Малуша лишь пожала плечами: -- Как скажешь... -- Так и скажу, -- не глядя на белую, в бурых пятнах, скрывающую мертвеца простыню, Варяжко вышел из избы. Ярополк принял его неласково -- видать, тоже утомился за день. Он уже готовился отойти ко сну и, сидя на лавке в длинной исподнице, тер друг о друга босые пятки. На нарочитого недовольно рыкнул: -- Что мечешься, будто тать ночной?! -- Вести, князь. -- Варяжко огорченно развел ладони в стороны. Понимая, что нарочитому и самому было не очень-то по нраву беспокоить его и, коли решился на это, значит, вести того стоили, Ярополк кивнул: -- Сказывай! Варяжко поежился и начал: -- На Мутной неспокойно, князь. Тело Ярополка под рубашкой напряглось, лицо вытянулось, в больших глазах мелькнул страх. -- Владимир вернулся? -- почти шепотом спросил он. -- Нет -- волки, -- поспешно успокоил его нарочитый. -- Нынче вечером человек из Дубовников приехал полумертвый. Его волки погрызли. Чудом добрался... Ярополк расслабился. Волки... Эка невидаль! Они небось каждую весну кого-нибудь загрызают. Главное, опасный и озлобленный брат не вернулся. Может, сгинул уже в чужих краях? Князь лениво потянулся, почесал под мышкой: -- Ступай, вой. Дубовицкого похорони, как положено, а о волках много не болтай, не баламуть народ зазря! Варяжко так и сделал. Тело дубовицкого паренька тихо спалили неподалеку от старого погоста, а об остальном молчали. Если кто спрашивал, отвечали -- умер парень от полученной на охоте раны. Люди верили, сочувственно кивали: для неумелого охотника любой вепрь -- убийца. За теплой весной выкатилось на синюю горку солнечное лето, посияло, посветило и пошло на убыль, собирая спелую рожь в ровные снопы. Расплатившись с хозяевами, закупы с песнями гуляли по Киеву, а холопы и рабыни, с завистью глядя на них, подавались в бега. Ярополк готовился в приезду долгожданной гостьи -- полоцкой княжны. Гонцы из Полоцка приходили чуть ли не каждый день, привозили Ярополку короткие берестяные грамоты и вольготно жили среди его кметей. Варяжко ждал изока не меньше самого князя. Надеялся, что вместе с княжной пожалует в Киев и Настена. Думал -- а вдруг отошла от обиды, вдруг простила? Ночами не мог спать и, заслыша веселые голоса закупов, подпевал им в предчувствии чего-то радостного, а всего лишь за десяток дней до приезда Рогнеды Ярополк вызвал его к себе. Надеясь на добрые вести, Варяжко взбежал на крыльцо, промчался по сеням и влетел в горницу, чуть не свалив с ног незнакомого седого и крепкого мужика. Перед князем стояли еще трое таких же темных от солнца и земли людей. Однако одежда на них была добротная, и жуковинья на пальцах выдавали не смердов -- печищенских старейшин. -- Вот он-то с вами и отправится, -- в упор глядя на Варяжко, сказал старейшинам Ярополк. Не веря, нарочитый распахнул глаза: -- Князь? Отведя взгляд в сторону, Ярополк поднялся. -- Довольны ли вы, люди? -- Да, да, -- дружно закивали те. Широким жестом Ярополк отпустил их. Не смея перечить, мужики поспешили уйти. Варяжко подскочил к князю: -- Куда отправляешь меня?! Ярополк положил руки ему на плечи: -- То не я отправляю, о том Рогнеда просила. Она-то тебя по-прежнему любит, а вот ее девка видеть тебя не желает. Оглушенный, Варяжко тупо помотал головой. Углядев его потерянный взгляд, Ярополк утешающе произнес: -- Я за то тебя не виню -- слышал, девка была с норовом. Только Рогнеду гневить тоже не желаю. К тому же эти пришлые твердят, будто в Порешках на Мутной поймали Волчьего Пастыря. И не кто-нибудь поймал, а твой старинный дружок Потам. Кому же, как не тебе, ехать и решать, как да что? Кто лучше тебя Потаму мое прощение передаст? Про Пастыря лапотники, конечно, врут, но, коли словили татя, скотину воровавшего, привезешь его в Киев, а я, дабы слухам язык подрезать, казню его прилюдно как Волчьего Пастыря. Варяжко открыл было рот, но Ярополк перебил: -- Знаю, ты меня от слухов ограждал, а только они, как ветер, в любую щель просочатся. Я о Пастыре еще в полюдье слышал, говорили, будто он волков на людей травит и скотину со дворов сводит. Вот привезешь мне этого Пастыря, и поглядим, кто он таков. Продолжая говорить, Ярополк подвел Варяжко к двери, распахнул ее. -- Готовься к походу. А я покуда с Рогнедой о тебе потолкую, может, она уломает строптивую девку... Не слыша стука захлопнувшейся двери, Варяжко привалился к стене. Стоявший на страже у княжьей горницы гридень сочувственно покосился на него, но промолчал. Нарочитый не ведал, сколько простоял так, а только, когда пришел в себя и, шатаясь, двинулся по бесчисленным клетям княжьей избы, на посту замер уже другой стражник. На дворе его обступили печищенцы. Возбужденные разговором с князем, старейшины наперебой принялись рассказывать, как Потам словил Волчьего Пастыря и как велел им ехать к Ярополку -- просить у него суда для нежитя. -- Он говорил, будто ты ему лучший друг, -- обмолвился кто-то из мужиков. -- Кому? -- не понял Варяжко. -- Потаму! -- удивленно моргая блеклыми глазками, пояснил печищинец и пошутил: -- Не Волчьему же Пастырю! -- Да, был Потам другом... -- глухо откликнулся Варяжко и вдруг расхохотался. Все показалось ему глупой и бессмысленной шуткой. Полоцк, Настена, Рогнеда, Ярополк, Порешки -- какая разница куда и к кому ехать?! Нарочитый вспомнил последние слова печищенского старейшины, оборвал смех. Что ж, видать, не судьба ему любить и ласкать -- его удел судить да драться. И его ждало дело -- словленный Потамом нежить, Волчий Пастырь. ГЛАВА 24 Поутру в поруб, где сидел Егоша, спустился крепкий ратник. Обмотал связанного Ратмира веревкой поперек туловища, перекинул его за спину, словно мешок с овсом, и вылез наружу. Егоша не гадал о судьбе вожака -- что толку гадать, когда не можешь помочь? А вечером Ратмира сбросили обратно, правда уже без пут. К чему путы, если он и на ногах-то не держался? Отталкиваясь от земли ногами, Егоша подполз к безжизненно раскинувшемуся Ратмиру, вгляделся в его покрытое кровью лицо. Эх, кабы не стянувшие руки за спиной волховские веревки, он быстро привел бы вожака в чувство, а так оставалось только шептать заклинания да по-звериному зализывать разорванную щеку Ратмира. -- Эй ты, Пастырь! -- насмешливо закричали сверху. -- Погляди на дружка как следует! Скоро сам таков будешь! Егоша не услышал. Он уже научился слышать лишь то, что было важно, а остальное пропускать мимо ушей. Нар научил. Где-то сейчас Нар? Где Стая? Болотник откинулся спиной к стене и, неудобно придавив крестцом скрученные за спиной руки, сел. Насмешники ушли, и теперь сверху в поруб заглядывали лишь крупные равнодушные звезды. Он улыбнулся им. Должно быть, так же сейчас смотрит на их бледный свет загадочный брат оборотней, могучий волк Фенрир -- чудовище далеких урманских сказок... Прерывая его думы, Ратмйр заскрипел зубами. Перекатился на бок и, с трудом приподняв избитое тело, открыл глаза. Болотник кивнул ему: -- Очухался? Не отвечая, Ратмйр покрутил головой, коснулся пальцами раны на щеке и лишь потом зло скривился. -- Дураки! Думали, я просто волколак, а я был рожден оборотнем! --И, взглянув на Егошу, пояснил: -- Эти лапотники знахарей со всей округи созвали. Уж те разгулялись! Шубу на меня волчью накидывали, мочалом обвязывали, хороводы вокруг водили -- все думали, я в волка на их глазах обрачусь. А один, видать из заволочских, все ножи передо мной тыкал -- прыгай, мол. Представляя обвешанного утиными лапками и волчьими хвостами знахаря из чуди, Егоша расхохотался: -- А ты? Ратмйр сплюнул: -- Что я им -- собака, приказы выполнять? Вот почему его так измочалили... Люди не жалуют упрямых пленников. Болотник шевельнулся, чуть освободив придавленные телом руки. Ратмйр сел напротив него. Гибкие пальцы оборотня ловко принялись отковыривать от глиняного пола комья грязи и накладывать их на синяки и ссадины. Егоша знал этот способ унимать боль. Холод и влага быстро заставляли ее отступить. -- Волколак, -- не отрываясь от своего занятия, назидательно произнес Ратмйр, -- тот, кто был рожден человеком, а затем по своей иль по чужой воле стал зверем, мается в звериной шкуре, тоскует по прежней жизни и никогда не проходит на кромку, хоть и зовется средь людей оборотнем. Ему, чтобы менять облик, нужны заговоренные ножи, пояса из мочалы, кафтаны с чарами. Тем же, кого я беру в Стаю, ничего такого не надо -- они уже рождены с двумя ликами, их наговорами не возьмешь. Вот такие-то и есть настоящие оборотни! Егоша припомнил, что Нар тоже рассказывал об этом. -- Ратмйр, -- спросил он едва слышно, -- ты -- оборотень, это ясно, а я -- кто? -- Ты? -- Отбросив в сторону влажный комок грязи, вожак недоуменно вскинул брови. -- Ты -- еретник. Колдун, коли по-простому. Оборотнем тебе вовек не стать, но одна твоя половина стоит на кромке, другая на земле -- значит, колдун. Осмысливая его ответ, Егоша закрыл глаза. Что ж, может, Ратмйр и прав. Он научился владеть силами Белой, одолел нежитя, а любой, кто победил нежитя, -- уже колдун. -- Глуп ты еще, -- словно подслушав его мысли, проворчал Ратмйр. Егоша приоткрыл глаза и по хитрому взгляду оборотня определил -- так и есть, подслушал! -- Думаешь, ты Белую одолел? Ничего подобного! Ты лишь слился с ней, и только. Теперь она -- часть тебя самого, как рука иль нога, но и ты отныне -- ее часть. Она уступила тебе свою свободу, и ты многим поступился, обретя ее могущество. Даже Нар никогда не беседовал с ним так откровенно. Егоша задумался. Почему вожак вдруг разговорился? Может, оттого, что его вольная волчья душа задыхалась в тесноте глубокого поруба? -- И чем же я таким поступился, что сам той потери не приметил? -- стараясь оставаться равнодушным, пробормотал он. Замазывая рану, Ратмир лениво растер грязь по окровавленной щеке. -- Любовью хотя бы. Белая теперь все твое своим считает. Хотя что считать -- так оно и есть. Ты чувств не видишь, не ценишь их, а она за каждую частичку своего добра биться будет. За любовь -- чтоб не дарил никому, за веру -- чтоб ее не предал... Она теперь тебе и подруга, и жена, и хранительница. -- А как же Рала? Мы ведь... -- Егоша не знал, как продолжить, но Ратмир понял. -- Рала? Я же не говорил, что ты откажешься от чужой любви или не будешь иметь женщин. Бери их, сколько хочешь! Только вернуть им любовь не сумеешь -- Белая не позволит, да и сам не захочешь. Вы ведь теперь -- одно. Руки у болотника совсем затекли, и он повалился на бок, старательно шевеля онемевшими пальцами. Подошедший к нему Ратмир склонился: -- Сейчас я тебя распутаю. -- И вдруг отскочил. -- Э-э-э, да на тебе веревочки не простые! Средь них науз -- петля заговоренная -- есть. -- А ты думал -- почему я до сих пор в этой яме сижу? -- ехидно откликнулся Егоша. -- Ну, ничего. -- Ратмир неспешно и очень осторожно принялся распутывать его запястья. -- Петля одна, а веревок много. Хоть часть сниму. Болотник был благодарен и за это. Он никогда не думал о вожаке как о друге, потому любая его помощь казалась чем-то неожиданно приятным. Егоша навсегда запомнил, каково иметь друзей. Последним его другом был Волхв. Вспомнив то давнее время, Егоша стиснул зубы. До чего же он был наивен и глуп! Слушал Волхва, доверял ему, как отцу с матерью... Даже Блазню не сразу поверил. И нынче, кабы не Волхв, не сидели бы они с Ратмиром в порубе, а Рала была бы еще жива... Распутывая тугие веревки на его запястьях, Ратмир рвал зубами тугую пеньку. От сильных рывков оборотня тело Егоши покачивалось, словно дерево под порывами ветра. -- Ратмир, -- спросил он, с трудом выпрямляясь после очередного толчка, -- ты видел того мужика, который тебя поймал? -- Сирому-то? -- небрежно отозвался оборотень и, вцепившись зубами в Егошины путы, проворчал: -- Конечно, видел. Я его хорошо знаю. Он Велесу служит. Сердце у Егоши подпрыгнуло. Развернувшись к опешившему от его неожиданной резвости Ратмиру, он выкрикнул: -- Сирома?! Его настоящее имя -- Сирома?! -- А-а-а, вот ты о чем! -- Уразумев причину внезапной радости болотника, оборотень прервал работу. -- Мстить хочешь? Думаешь, узнал тайное имя врага и теперь он в твоих руках? Глупец. Ну, пошлешь ты уроки на ветер, заставишь Волхва помучиться и пострадать, а ему-то твои наговоры, что медведю комариный укус. Он мук не чует, пока его Велес бережет. И даже смерти для него нет, покуда не отвернулся от него Скотий Бог. Так что, если хочешь Волхва раздавить, сперва Белеса победи, а это тебе не под силу. Егоша сник. Ратмир уже немного освободил его руки, и пальцы пощипывало болезненными уколами возвращающейся в них крови. Вот так... Выходит, как ни старайся, а Волхву вреда не причинить и Рала и он сам так и останутся неотмщенными. Драться с богом -- пустое дело. Егоша вздохнул. Совсем недавно он и думать не стал бы -- полез бороться за свою правду с кем угодно, но теперь был учен. Нар говорил: "Спорить с богами -- удел богов". Припоминая глуховатый голос старика, Егоша забыл о ноющей в кончиках пальцев боли. Нар многое рассказывал о богах. Говорил, будто есть на дальних землях, что лежат к полуночи, добрый, милосердный и справедливый Бог. Будто когда-то давно он был человеком, и, когда, отвернувшись от него, люди возжелали его смерти, он простил предателей. "Не ведают, что творят", -- сказал. "Он могуч, -- твердил Нар, -- ибо сила богов стоит на вере людей и не родится ни один бог, если человеческие уста не произнесут его имени. Чем больше людей идет за богом, тем он сильнее. За этим добрым Богом пошли уже многие..." Егоша мотнул головой. Он никогда не сумел бы простить пожелавших его гибели врагов, но новый Бог ему нравился. Было что-то величественное в его умении прощать и любить. На Руси лишь немногие пришлые знали его имя и чтили его заповеди. Их не гнали, но и не понимали. Ратмир устроился напротив Егоши, свернулся калачиком -- совсем как Рала -- и закрыл глаза. Болотник скользнул взглядом по его фигуре. Вожак... Сильный, умный... Но даже он не осмелился бы замахнуться на Белеса. А вот новый Бог смел бы коровьего сына, сам того не заметив. И надо-то для этого было совсем немного -- чтобы в него поверил русский люд. Только кто заставит верить? -- Кромешники поговаривали, будто Владимир -- избранник нового Бога. Нам-то все едино, что новые боги, что старые -- мы, кромешники, под их властью не ходим, а за кромкой средь богов шум стоял -- испугались Бессмертные. Но Владимир до сей поры не ведает, что коли жив останется, то под старость лет к новому Богу оборотится, -- не открывая глаз, сказал Ратмир. Егоша поморщился: -- И тебе не совестно в моих мыслях ковыряться? -- Очень надо! -- фыркнул оборотень. -- Я и не хотел тебя слушать, только ты так думаешь, что у меня в ушах гудит. -- Говоришь, Владимир -- избранник? -- Да. Только ты же сам руку приложил, чтобы ег