сто бывает. - Ах, вот как?! - распетушился Огюстен. - Тороплюсь, значит, с выводами? - Профессия героя, - продолжал Феликс, - как и профессия, скажем, золотаря, будет существовать до тех пор, пока в ней будет потребность. Конечно, внешние признаки могут изменяться, когда на смену выгребным ямам, которые надо чистить, приходит канализация, которую надо ремонтировать... Прошу прощения за столь неподобающую при застолье аналогию. - Сам же говоришь: изменяться! - прицепился Огюстен. - А герои к этому не способны. Герой по определению должен быть несгибаемым и твердолобым. Разве не этому вы учите студентов? "Не быть глиной в руках всемогущих, хранить честь в любых обстоятельствах, всегда и везде оставаться героем..." - процитировал он речь Сигизмунда. - Огюстен опять все перепутал, - прокомментировал Феликс, обращаясь к бургомистру. - Я ведь говорил об изменении внешних признаков, а не внутренней сути. А внешние признаки героев на протяжении веков менялись неоднократно... Феликс почувствовал, что вино, приятное на вкус и вроде бы легкое, ударило в голову и развязало ему язык. Он пожалел, что влез в разговор, но отступать было уже поздно. Огюстен пребывал в бешенстве, и уйти сейчас означало выпустить кипящего француза на свободу, предоставив ему возможность самому выбирать мишень для нападок. "Теперь придется все принимать на себя", - подумал Феликс. - Но мне бы не хотелось утомлять вас лекцией из истории героев, - попытался он замять тему, но бургомистр возразил: - Что вы, что вы, мне очень интересно! "Сам напросился", - мстительно подумал Феликс (не вполне, впрочем, понимая, кто этот "сам" - он или бургомистр), и привычно, как на уроке, начал: - Если вы не возражаете, я не стану углубляться в дебри древнейшей истории и сразу перейду к тому периоду, когда слово "герой" впервые вошло в обиход в качестве не эпитета, но обозначения профессии. - Бургомистр одобрительно покивал и Феликс продолжил: - Как вам известно, Ойкумена тогда делилась не на феоды непосредственно, а на феодальные королевства, и власть была сосредоточена в руках дворянского сословия. Единственное исключение делалось для магов, которые довольствовались ролью придворных чародеев или, в лучшем случае, закулисных кукловодов. И именно для того, чтобы не допустить превращения самое себя в марионетку в руках мага, коронованные особы последовали примеру Артура Пендрагона и Карла Великого и стали создавать дружины героев по образцу Рыцарей Круглого Стола или Двенадцати Пэров Франции. Разумеется, в обязанности героев входило также и истребление чудовищ - неизбежных спутников любой магии, и восстановление попранной справедливости, и сохранение дворянской чести... Но в первую очередь, героям надлежало любой ценой удержать власть в руках людей благородной крови, ибо маги уже начинали понимать, что истинное всемогущество никак не связано с генеалогией. Перед героями была поставлена искусственная, а потому - невыполнимая цель: доказать превосходство номинальной власти баронов над реальной силой магов. Естественно, герои не справились с этой задачей, вследствие чего королевства рухнули, и роль аристократии в жизни общества стала ничтожна по сравнению с ролью магов. Феликс сделал паузу, чтобы промочить горло, и этим тут же воспользовался Огюстен: - Сейчас, - громко сказал он, - длинная родословная ценится только у беговых лошадей и охотничьих собак. По счастью, его реплика не достигла адресата: Бальтазар, неведомо когда случившийся неподалеку, был слишком увлечен каким-то жарким спором и потому на провокацию не среагировал. - В пору становления Ойкумены в современном виде, - быстро сказал Феликс, - когда различные братства городов объединялись в Метрополию, а королевства окончательно распадались на феоды, профессия героя перестала быть привилегией одного класса. Героем мог попытаться стать каждый, кто этого хотел. А материальное обеспечение и общее координирование деятельности героев взяли на себя различные религиозные организации - секты уже порядком подзабытых к тому времени богов. Они успели создать несколько так называемых Орденов рыцарей-монахов, в результате чего герои принялись совершать подвиги во славу какого-нибудь бога и с именем соответствующего мессии на устах, и получать за это звания вроде "паладинов", "защитников веры" или даже "святых", как это случилось с Георгием Каппадокийцем... - Сохранись эта традиция до сегодняшнего дня, наш Бальтазар тоже именовался бы святым, - хохотнул Огюстен. - Святой Бальтазар, хе-хе-хе... - И снова мимо: Бальтазар не расслышал, как его имя поминают всуе. - Но традиция не сохранилась, - перебил Феликс. - Ноша, взваленная на себя сектами, оказалась непосильной: по мере укрепления власти магов религии захирели и в конце концов сошли на нет. - Туда им и дорога! - изрек Огюстен. Ноздри его раздувались; он не сводил глаз с Бальтазара. - Кто же станет верить в каких-то заоблачных богов и давно умерших мессий, когда под боком живут вполне реальные и не менее всемогущие маги? - Если вы хотите поподробнее разузнать о последовавшей эпохе странствующих героев, - обратился Феликс к заскучавшему бургомистру, - рекомендую вам порасспрашивать Сигизмунда. Он может поведать много интересного о том времени. Ну, а напоминать вам о том, как города Метрополии решили финансировать существование централизованной Школы героев и всех ее командорий, я думаю, нет нужды... - Да-да, - сказал бургомистр. - Но какой же вывод можно сделать из вашего рассказа? - Времена меняются; власть переходит из рук в руки; приходят и уходят короли, жрецы и маги... Герои остаются героями. До тех пор, пока на свете будет существовать несправедливость, с ней будут бороться герои - вы уж простите мне мой высокопарный тон, - улыбнулся Феликс. - Чепуха! При чем здесь несправедливость? Феликс, ты умный человек, откуда такая склонность к романтической чуши? Ты же сам сказал: все дело в потребности. Пока феодальные королевства воевали между собой из-за клочка земли - была потребность в армиях. А с прекращением бессмысленных войн все эти солдатики стали украшением парадом, не более. Теперь, когда не осталось магов и чудовищ, та же судьба ожидает героев, и первой ласточкой был сегодняшний макет дракона. Неужели так трудно со мной согласиться? А, господин бургомистр? На холеном лице бургомистра отразилась мучительная борьба: с одной стороны, ему не хотелось обижать героев вообще и Феликса в частности, признавая правоту Огюстена; а с другой - ему до смерти надоел этот спор, и прекратить его можно было только одним способом: полной и безоговорочной капитуляцией. Положение казалось ему безвыходным, и Феликс, злорадствуя из-за того, что ему пришлось читать лекцию на праздничном приеме, ждал, как бургомистр станет выпутываться. Огюстен же всем своим видом выражал готовность спорить и дальше, до хрипоты и крика, пока не будет признана непогрешимость его аргументов. Пауза явно затягивалась, и тут - как это нередко бывает в отчаянных ситуациях - помощь пришла извне. 7 Спасителем господина бургомистра, угодившего в классическую "вилку", до коих Огюстен был большой мастак, стал уже знакомый Феликсу кадыкастый блондинчик. Как и подобает вышколенному слуге, он приблизился совершенно бесшумно и вроде бы ниоткуда; привстав на цыпочки, блондин прошептал что-то на ухо бургомистру, и последний прямо-таки заурчал от удовольствия. - Прошу покорнейше меня простить, - прогудел он, - но я вынужден вас покинуть. Спасибо за интересную лекцию и увлекательнейший спор... - Куда это вы так торопитесь? - с ноткой досады спросил Огюстен. - В оперу, господа, в оперу! На премьеру "Беовульфа", - сказал бургомистр чуточку нараспев. - Я обязан там быть, вы же понимаете! - Так можете не спешить, потому что вы уже опоздали, - буркнул Огюстен, понимая, что рыбка сорвалась с крючка. - Я думаю, что к началу третьего акта мы успеваем? - осведомился бургомистр у щуплого блондина. Тот кивнул. - Вот и славно... Честь имею, господа! С этими словами бургомистр отвесил поклон, что при его комплекции было не так-то просто, и степенно удалился. - Пф! - фыркнул Огюстен ему вслед. - Тоже мне, театрал!.. - Какой же ты все-таки склочник, - сказал Феликс. Оскорбления Огюстен всегда пропускал мимо ушей. Вот и сейчас он как ни в чем не бывало повернулся к Феликсу и сказал: - Ты заметил, как он попрощался? "Честь имею"! Между прочим, твоя лекция натолкнула меня на интересную аналогию... Ты, наверное, помнишь, что лет эдак сорок назад в моде была разнообразная божба: в разговорах то и дело проскальзывали всякие фразочки типа "боже мой" или "храни вас бог", или даже "какая божественная попка у этой крошки". При этом в богов уже никто не верил: говорили просто так, по привычке. Тоже самое сейчас происходит с вашей пресловутой "честью". Пройдет еще немного времени, и это слово забудут, как забыли всех богов... Да уже сейчас трудно найти человека, помнящего смысл этого слова! - Неужели? - с каменным лицом сказал Феликс. - Я имею в виду человека, а не героя... Да что с тобой спорить! - махнул рукой Огюстен и принялся пополнять запас еды на тарелке, готовясь к длительным поискам достойного оппонента. "Нет, дружок, - подумал Феликс, следуя его примеру. - Теперь я от тебя не отстану. Я не дам тебе устроить свару с Бальтазаром. Не выйдет". Но когда Огюстен, нагрузившись провиантом, отправился в дальнее плавание, на пути Феликса встало неожиданное препятствие. Тот самый костлявый блондинчик бесцеремонно заступил ему дорогу. - Извините мою назойливость, - сказал он, - но если я не ошибаюсь, вы - Феликс? - Совершенно верно, - озадаченно кивнул Феликс. - С кем имею честь? - А ваш сын Йозеф служит при канцелярии магистрата? - Еще раз верно. А вы?.. - А я так и подумал! Дело в том, что ваш сын очень на вас похож, и я сразу, как вас увидел... Да, как вы себя чувствуете? - Просто замечательно, - сказал Феликс сквозь зубы, видя, что Огюстен уже растворился в толпе. - Но мы, кажется, незнакомы? - Ох, простите великодушно, - смутился блондин. - Вы меня, конечно же, не помните... Меня зовут Нестор, и я тоже служу в ратуше. Можно сказать, непосредственный начальник вашего сына. Рукопожатие у него было крепкое, но ладонь - неприятно скользкая. - Нестор, а дальше? - Просто Нестор. Я ведь учился в Школе! Правда, очень давно и очень недолго... Вы тогда как раз начинали преподавать. "Ему должно быть под сорок, - прикинул Феликс, - а выглядит не старше тридцати... Он прав - я его совсем не помню". - Знаете, а здесь мало что изменилось! - поделился Нестор. - И Сигизмунд все такой же строгий. Даже речь он читал, кажется, ту же самую! Эх, до чего приятно вспомнить молодость... Правда, для этого мне пришлось сделать карьеру, чтобы вместе с бургомистром быть приглашенным на прием по случаю Дня Героя! - натянуто рассмеялся он. Феликс вежливо улыбнулся, прикидывая, как бы от него отделаться. - Кстати, о карьере, - продолжал Нестор. - Вы не согласитесь меня немного просветить? Дело в том, что я очень смутно представляю себе иерархию героев и до сих пор не знаю, какую должность занимает, например, господин Сигизмунд. Он тут самый главный, да? - наивно спросил он. - Сигизмунд? - машинально повторил Феликс. - Нет, ну что вы. Он кастелян, архивариус, декан, церемониймейстер... Проще говоря, он единственный из всего этого сборища господ героев, кому не лень заниматься административной деятельностью. Но называть его "самым главным героем", - Феликс саркастически хмыкнул, - я бы не стал. Иерархической лестницы как таковой у героев нет и быть не может - чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на данное хаотическое скопление крайне независимых и очень обидчивых людей, каждый из которых подчиняется исключительно своим представлениям о чести. - Вот оно что... Постойте, а как же кодекс героя? Кодекс-то существует? - Безусловно. Причем у каждого - свой собственный, - усмехнулся Феликс, с грустью понимая, что годы чтения лекций оставили неизгладимый след на его манере разговаривать. "Я становлюсь старым занудой, который на любой вопрос готов прочитать лекцию, - вынес себе вердикт он. - А пока я распинаюсь перед этим хлыщом, Огюстен щедро роняет семена раздора на благодатную почву ностальгических воспоминаний о прошлом". - О, мне пора, - засуетился вдруг Нестор. - Их великолепие соизволили одеться и готовы внимать "Беовульфу". А я должен следить, чтобы толстяк не уснул в ложе!.. - Он развел руками: - Не обессудьте, но я побежал. Надеюсь, мы еще встретимся! - Непременно, - учтиво кивнул Феликс. "Скатертью дорога, - подумал он с облегчением, когда Нестор исчез так же незаметно, как и появился. - А теперь надо отыскать Огюстена... Или нет, лучше искать Бальтазара - он шумный, его найти легче. А найдя, увести куда подальше. Я думаю, соваться к незнакомым героям Огюстен поостережется - не дурак же он, в самом деле... Но куда Хтон понес Бальтазара?! Ведь только что здесь был!" На памяти Феликса все предыдущие банкеты оканчивались почти сразу после ухода почетных гостей. Этот уход был чем-то вроде негласного сигнала к окончанию веселья: да и как, скажите на милость, могут веселиться три-четыре героя в окружении сотни студентов? Поэтому банкет обычно угасал к девяти часам вечера: герои расходились по домам, студенты устраивали для новичков ознакомительный тур по злачным местам Столицы (это называлось обрядом посвящения в студенческое братство и всегда заканчивалось нелицеприятным разговором Сигизмунда с префектом жандармерии на тему "О влиянии алкоголя на неокрепшие юношеские организмы"), потом прислуга убирала столы и палатки, Сигизмунд лично запирал Школу на ключ, и еще до полуночи День Героя можно было считать благополучно завершенным. Но сегодня, когда господа герои после стольких лет манкирования своими почетными обязанностями решили, как выразился Сигизмунд, "взять реванш", уход бургомистра и его присных остался практически незамеченным. Банкет вовсю набирал обороты: герои, уже изрядно захмелевшие, рассредоточились по двору, оттеснив студентов куда-то на периферию, и, распавшись на отдельные группы старых друзей, предались смакованию вин, яств и подвигов многолетней давности, продолжая при этом шпынять нерасторопных официантов, оглушительно хохотать над бородатыми анекдотами, выкрикивать тосты и вполголоса перемывать кости окружающим. Все это вместе взятое образовывало шумовой фон настолько сильный, что даже громогласный испанец не смог бы на нем выделиться. К тому же, насколько Феликсу было известно, Бальтазар крайне щепетильно относился к понятию "дружба", а коллег по ремеслу вообще недолюбливал, но это нисколько не мешало ему иметь приятельские (не дружеские, а именно приятельские) отношения с большинством здесь присутствующих героев - а посему он мог с легкостью примкнуть к любой компании и поддерживать любую тему для разговора до тех пор, пока она ему не надоедала. Отыскать в раздробленной толпе человека, склонного к частой перемене собеседников и собутыльников, можно было только последовав его примеру. Феликс где-то полчаса произвольно курсировал по двору в расчете на то, что рано или поздно их пути пересекутся, но Бальтазар как сквозь землю провалился. Тогда Феликс пошел на крайний шаг - он перекинулся парой слов с Дугалом, после чего небрежно, как бы невзначай, чтобы никто не догадался о порученной ему роли опекуна, проронил: - А что, Бальтазар уже смылся? - Да вон он, - скабрезно ухмыльнулся Дугал. - В своем репертуаре... Феликс проследил за указующим перстом Дугала и тихо обомлел. Было бы верхом наивности ожидать от испанца, впервые явившегося на церемонию, точного соблюдения всех неписаных законов последней, но то, чем занимался идальго в данный момент, попросту выходило за рамки приличий. Да что там - приличий! Это противоречило здравому смыслу и инстинкту самосохранения. На подобные выходки не решался даже Огюстен с его тягой к эпатажу почтенной публики. Отколоть такой номер, да еще в присутствии Сигизмунда, мог только человек или не вполне трезвый, или склонный к суициду. Последнего Феликс за другом никогда не замечал... Проще говоря, Бальтазар решил приударить за студенткой. Чтобы понять мотивацию этого экстраординарного решения, надо было четко уяснить положение дел. Во дворе Школы находилось в общей сложности около двухсот человек. Это число включало в себя приблизительно равные количества господ героев и студентов - как новичков, так и старшекурсников. Плюс исчезающе малая доля официантов. Все вышеупомянутые личности относились к мужскому полу. Но среди всей этой массы мужчин было еще и две женщины. Да-да, те самые студентки в мужском платье. И если за первой из них, некрасивой курносой девахой, увивались только трое близнецов-провинциалов, то вторая, миниатюрная брюнетка с кукольным личиком и точеной фигуркой, была удостоена внимания блистательного драконоубийцы. Остальные же студенты, до глубины души задетые примером столь наглого браконьерства, честно пытались составить конкуренцию убеленному сединами герою - только куда им было соваться в своих суконных кафтанчиках супротив обольстительного столичного щеголя, на счету которого разбитых сердец было поболе, нежели зарубленных чудовищ - а чудовищ Бальтазар рубил без счету... - Можно тебя на минуту? - спросил Феликс, приобнимая друга за плечи и пытаясь отвести его в сторонку для интимного разговора. Сделать это удалось не раньше, чем Бальтазар чмокнул ладошку румяной девицы, щелкнул каблуками и сказал: - Я скоро вернусь! - А вот этого я тебе как раз и не советую, - сказал Феликс строго, когда они уединились под плакучей ивой. - Это еще почему? - развязно спросил испанец. - Ты посмотри, какая куколка! - А еще она - студентка Школы героев. Понятно? - Ну и? - качнулся Бальтазар. - Все равно через полгода ее и духу здесь не будет. А мне к тому времени понадобится новая горняшка... В чем проблема, я не пойму? - В Сигизмунде. - Да-а? И что наш старый добрый Сигизмунд?.. - Если ты не прекратишь подкатываться к студенткам, - сказал Феликс внушительно, - наш старый, но не очень добрый Сигизмунд отрежет тебе... догадайся, что. - Яйца? - громче, чем следовало, высказал предположение Бальтазар. - Вот-вот. Поэтому... - Понял. Больше не повторится... - Он наигранно всхлипнул, стараясь казаться пьянее, чем на самом деле. Феликс поморщился: - Тебе что, скучно? Прекрати этот спектакль... - Да, мне скучно! - с вызовом сказал Бальтазар. - А чем еще можно заниматься на поминках по героической молодости? Баб нет, музыки, считай, тоже нет, из выпивки - одно винишко... Тьфу. Ни тебе потанцевать, ни песню спеть... Подраться, что ли? - Не стоит, - сказал Феликс, заботливо поправляя перевязь на груди Бальтазара. - Раз уж тебе неймется - шел бы ты в кабак. Там и спляшешь, и песню прогорланишь, и мебель поломаешь... И служаночку в углу потискаешь. Полный набор удовольствий для аристократа. А? - Это мысль... - задумчиво протянул идальго. - Только одного кабака будет мало. - А ты все обойди. Кучер, небось, твои пристрастия уже знает... Начни, например, у Готлиба - и по кругу. - Типун тебе на язык! "У Готлиба"... Брр! - передернул плечами он. - Я уже как-то забрел туда с пьяных глаз. На Новый Год, что ли?.. Жуть. До сих пор вспоминать не хочется... Заняв друга беседой, Феликс подвел его к каменным львам у лестницы и напутственно похлопал по плечу: - Тогда скажи кучеру, чтобы к Готлибу - ни-ни! - Постой... - помотал головой Бальтазар. - Ты же со мной приехал. А обратно как? - Извозчика возьму. - Ах да... Извозчика... А помнишь, как раньше? Мы, верхом, всю ночь напролет, галопом по улицам, да ни одного кабака, ни одного трактира, корчмы или таверны не пропускали!.. Да... И что интересно - пьяные были вусмерть; а с лошади не падали. А я уже забыл, когда последний раз верхом ездил... Все кареты, извозчики, кэбы... Эх... В седло бы, да галопом, бешеным, чтоб ветер в лицо!.. - Ты совсем раскис, - сказал Феликс с порицанием. - А ну, проваливай с моих глаз! Тоже мне, драконоубийца... - Это все пагубное влияние окружающих. Нельзя мне со стариками. А к молодежи ты не пускаешь... - пригорюнился Бальтазар. - Катись отсюда! - не выдержал Феликс, и Бальтазар хитро ухмыльнулся, ткнул его кулаком в бок, вихрем взлетел по лестнице и одним рывком распахнул массивную дверь. - Салют! - махнул он рукой на прощанье, и в движении его не было и следа от пьяной расслабленности. "Вот мерзавец, - одобрительно хмыкнул Феликс. - Никогда не разберешь: то ли вправду пьян, то ли прикидывается..." Спровадив друга подальше от ехидного Огюстена, Феликс решил было спокойно и со вкусом поесть, выпить и отдохнуть от забот, но... Именно теперь, когда, казалось бы, ничто уже не предвещало проблем, и Сигизмунду незачем было переживать по поводу чреватого дебошем столкновения испанца и француза, и студенты могли без помех оказывать должные знаки внимания своим соученицам, а банкету больше не грозила опасность превратиться из добропорядочного празднества в арену потасовки - именно в этот момент случилось нечто настолько ужасное, немыслимое и чудовищное, что это попросту не укладывалось в голове; случилась катастрофа. Спиртное кончилось. Двор обезлюдел за считанные минуты. Подхваченный водоворотом разгневанных таким небрежением к своим нуждам героев, Феликс вдруг очутился в вестибюле и с удивлением принял из рук Алонсо плащ и берет. Кругом бурлила толпа недобравших героев. Исход с банкета напоминал бегство с тонущего корабля, и Сигизмунд, стоя у гардероба, даже не пытался задержать кого-либо из беглецов, понимая тщетность таких попыток. Герои, в кои-то веки посетившие родные пенаты, теперь покидали их с поспешностью в чем-то даже оскорбительной, но если Сигизмунд на кого и обижался - так это на свою недальновидность. - Ай-яй-яй, - бормотал он, перекинув через локоть длинный сюртук верблюжьей шерсти и ища, куда бы прислонить меч. - Как неудобно получилось... Феликс, будь любезен, подержи эту железяку, пока я оденусь. - Что же вы, - с укором и сочувствием произнес Феликс, принимая двуручник. - Надо было послать кого-нибудь за вином... Бочку-другую прикатили бы - и порядок. Им ведь уже все равно было, что пить... - Да-да-да, - кряхтел Сигизмунд, не попадая в рукав сюртука. Феликс ему помог. - Как-то... не подумал. Не рассчитал. Старый стал, голова дырявая... А как все хорошо начиналось... - Ну и ладно. Не переживайте. В следующий раз... - Хороший ты все-таки мальчик, Феликс. Добрый... Только черта с два они тут соберутся в следующий раз. Я их знаю. Герои! Хотя... может, так оно и лучше будет. А то если бы они до утра здесь пили - то Хтон его знает, чем бы это кончилось... Э, да тебя, поди, дома заждались. Привет Агнешке! - Обязательно! - улыбнулся Феликс. Однако, чтобы попасть домой, надо было сначала выбраться из Школы, а это в данный было невозможно по целому ряду причин: во-первых, никто из героев не признавал живой очереди и каждый из них стремился покинуть вестибюль первым, отчего у дверей образовалось столпотворение; во-вторых, экипажей и пролеток у подъезда Школы скопилось столько, что отыскать свою карету мало кому удавалось; и в-третьих, как раз к этому времени в городском парке закончился фестиваль бродячих актеров, и жандармы изгоняли оттуда загулявших зрителей вслед за повозками лицедеев, которые не могли проехать в ворота парка из-за пробки, вызванной скоплением экипажей у крыльца Школы... "Ну уж нет, - подумал Феликс. - Это без меня". Он развернулся и пошел обратно - прочь из галдящего вестибюля, вверх по лестнице, через коридор с догоревшими факелами на стенах, пересекая истоптанную сотней ног арену амфитеатра, а потом опять во двор, мимо каменных львов к опустевшим столам, возле которых переводили дух официанты и флегматично кушал Огюстен, подчищая остатки ростбифа. - А, это ты, - встрепенулся он при виде Феликса и сразу сник, заметив плащ и берет. - Уже уходишь? - Ухожу. - Какой конфуз с вином вышел, а? Сигизмунд, видно, не привык встречать столько гостей... - Это точно. - А теперь ему и привыкать незачем. Больше они сюда не придут. Это ж смертельное оскорбление - уйти с банкета трезвым... - хихикнул Огюстен и неожиданно спросил очень серьезно: - А почему все герои так много пьют? - Не все. - Но почти все! - настоял Огюстен. - Подавляющее большинство. А? - Тебе лучше знать, - сказал Феликс, надевая берет. - Я ведь только варюсь в этом супе. А ты его дегустируешь... Это была редкая удача - в разговоре с Огюстеном оставить последнее слово за собой. Поэтому Феликс не стал дожидаться, пока француз придумает достойный ответ, коротко кивнул и широким шагом преодолел расстояние, отделяющее его от калитки, ведущей в парк. Калитку Сигизмунд уже запер, но Феликс легко, как в молодости, уперся ногой в переплетение витых чугунных прутьев, ухватился за декоративный шип на верху забора и одним рывком перебросил себя на другую сторону. Приземлился он в общем благополучно, под насмешливые аплодисменты Огюстена, и ничего себе при этом не растянул - даже проклятое колено не подвело, вот только берет упал с головы... Феликс подобрал его, отряхнул и расправил перо, а потом убрал берет в карман. Вечер стоял теплый, и воздух был как парное молоко. Легкий ветерок ощущался едва-едва; он мягко дотрагивался до лица, ворошил волосы и приносил с собой запахи ранней осени - еще держался в воздухе сухой и горький дым утренних костров, пряно пахли шуршащие под ногами листья, тянуло сыростью от вязов, и кружил голову аромат смолистых елей, а на плечи опускалась мягкая, бархатная темнота. Было очень тихо, и где-то в траве трещали сверчки. Феликс помедлил какое-то мгновение, блаженствуя от тишины, спокойствия и свежести ночного воздуха, а затем натянул перчатки, поправил плащ и двинулся вперед. В этот момент его окликнули. 8 - Дядя Феликс! - Подождите минутку! Он обернулся и увидел, как Себастьян и Патрик неуклюже повторяют его бросок через забор. Себастьян зацепился за шип, и Патрик теперь его отцеплял. Опыта лазания по заборам им явно не доставало. "Ничего, - подумал Феликс. - Теперь у них будет время, чтобы научиться грамотно преодолевать это препятствие..." - Вы что здесь делаете? - спросил он, когда новоиспеченные студенты все-таки справились с оградой. - Разве вам не полагается сейчас проходить посвящение в студенты и наводить ужас на хозяев окрестных кабаков? - Да ну! - махнул рукой Патрик. - Мы еще от вчерашнего толком не отошли... - Традиции надо уважать, - поучительно сказал Феликс. - А вас тоже посвящали в студенты? - спросил Себастьян. - Нет. Когда мы с Бальтазаром сюда поступали, никаких традиций еще не было. Да и некому было нас посвящать, мы же были первыми, кто здесь учился... - Кстати, вы отца случайно не видели? - Случайно видел. Он уехал незадолго до конца банкета. Решил устроить тур по питейным заведениям, вспомнить молодость и все такое прочее... - Опять будет шлюх в карете катать... - пробурчал Себастьян. - Это его завидки берут, - с ухмылкой пояснил Патрик. - Он еще вчера карету хотел взять, а Бальтазар не дал... - А ты помалкивай, когда не спрашивают! - рассердился его кузен. - Ну-ну, не ссорьтесь, мальчики... Вы зачем меня догнали? - А можно, мы вас проводим? - Конечно, можно. Только разве вам не скучно со мной, со стариком-то? В вашем возрасте девочек надо выгуливать, а не пожилых героев. - Мы поговорить хотели... - Спросить у вас кое-что, - добавил Себастьян. - А то отец как услышал, что мы заявления в Школу подали - так на все вопросы о героях отвечать перестал. Будто бы мы из-за его рассказов решили героями стать. - А разве нет? - Ну... - задумался Себастьян. - Из-за рассказов тоже, но это же не главное! Мы ведь еще пацаны были, когда он нам о своих подвигах хвастал. А теперь мы уже взрослые, и решение приняли самостоятельно. И я до сих пор не понимаю, почему папа нас отговаривал! - воскликнул он с обидой. - Поймете еще... - с грустью сказал Феликс. - Так о чем вы хотели спросить? - Скажите, дядя Феликс... - начал Патрик, но Феликс его перебил: - Ребята, давайте сразу условимся: раз вы теперь студенты и будущие герои, то о всяких "дядях" и "господах" забудьте. Среди героев это не принято. - Ладно. Феликс, а когда вы учились в Школе, кто здесь преподавал? - Да я всех и не вспомню, - растерялся Феликс. - Сигизмунд, Готлиб, Абнер, Йонас, Бертольд, Юрген... Почти вся старая гвардия. Иштван еще начинал читать, кажется, демонологию - только он погиб скоро, тогда герои часто гибли... А больше никого не помню. Давно это было. А зачем вам? - А Алонсо - ну тот, что в гардеробе, на кресле-каталке - он тоже учил? - М-м-м... Насколько я помню - нет. Он же немногим старше меня, и в те годы еще активно практиковал, а в Столице бывал наездами... Может, и прочитал лекцию-другую. - Но он был герой, да? - Конечно. - А Готлиб - этот тот самый, у которого кабак? - Тот самый. Ребята, к чему вы клоните? - А почему... - Себастьян запнулся. - Почему Алонсо и Готлиб не были на церемонии? Раз они герои... "Вот оно что, - подумал Феликс. - Похоже, Бальтазар им действительно ничего не объяснял". - Они не герои, - мягко сказал Феликс. - Они были ими когда-то... Но теперь они уже не герои. - Как это? - хором спросили оба юноши. Феликс вздохнул. - Вы ведь наверняка слыхали о кодексе героев... Так вот, герой - это тот, кто убивает чудовищ и магов. Но герой не убивает людей. Это правило. Алонсо и Готлиб его нарушили. Всего однажды, но... Теперь они не герои. Это случается... случалось раньше, но не предавалось огласке. Нет, их не выгнали, они ушли сами. Нельзя быть героем, если твои руки в крови людей. И неважно, кого и зачем ты убил. Герой должен спасать людей. В этом смысл его существования. - Спасать людей... - повторил Патрик. - Всех? Даже подонков? - Да, всех, - жестко, с нажимом сказал Феликс. - Даже подонков. Чтобы ими потом могли заняться жандармы. Это как клятва Гиппократа: врач должен лечить, а не судить. В этом мире слишком много слуг Зла - магов и чудовищ, чтобы у героев оставалось время решать, кто из людей подонок, а кто - нет. Это не наша работа. Мы не жандармы и не палачи. Мы герои. - И мы должны бороться со Злом, - закончил Себастьян. - Именно так. - А что есть - Зло? - Ох, мальчики, вы что-то рановато! - рассмеялся Феликс, снимая повисшее напряжение. - Обычно студенты начинают задумываться о природе Зла и смысле бытия где-то на третьем курсе. Сигизмунд даже подумывал ввести соответствующую дисциплину... Что-то вроде "этико-философского практикума". Я его отговорил: не хотелось приучать студентов к пустословию. - Нет, а все-таки? - не сдавался Себастьян. - Как определить Зло? Как его узнать? Я же не могу бороться с тем, чего не знаю в лицо. Ну вот чудовища - они Зло, да? Они убивают людей, и потому - Зло. Но и волки убивают людей. И львы, и тигры, и змеи... Нельзя же записать всех хищников в исчадья Хтона! Так почему химера - это монстр, а лев - это царь зверей? Почему вампир - который, в сущности, не виноват, что он вампир - является слугой Хтона, а разбойник с большой дороги - нет? И у того, и другого есть свои мотивы убивать... Значит, желание пить кровь - это от Хтона, а желание обогатиться - от человека? Но родись тот же самый разбойник в зажиточной семье, и ему не пришлось бы идти грабить... Выходит, и разбойник не виноват, просто так получилось. Разбойниками становятся от бедности, вампирами - от магии... "Это, наверное, возрастное, - подумал Феликс, пряча улыбку. - Как любит выражаться Огюстен, "гормональный дисбаланс или юношеские соки будоражат разум". Надо признать, что Огюстен при всей своей склочности далеко не дурак... А мне, похоже, предстоит еще одна лекция. Вот народ пошел - одному про историю героев расскажи, другому - про иерархию, третьему вынь да положь природу Зла и дагерротип Хтона в анфас и профиль... Нет покоя старому усталому герою!" - Можешь не утруждать себя дальнейшими умопостроениями, - сказал он, прерывая Себастьяна на полуслове. - В конце своей логической цепочки ты неминуемо придешь к выводу, что Зла не существует. - Но в чем же тогда дело? - А дело в том, - произнес Феликс, - что цепочка-то - логическая. А логика вообще далека от понятий Добра и Зла. У логики другая система ценностей. Логикой можно проверять рациональность того или иного поступка, его целесообразность, адекватность - но ни в коем случае не этическую оправданность! Потому что логикой можно оправдать все, что угодно. Так уж она устроена. С точки зрения логики, детей бедняков надо убивать в младенчестве, дабы не вырастали разбойниками... Да, такой поступок можно назвать целесообразным и логичным; но добрым?! А все потому, что логика оценивает только мотив и результат поступка; сам же поступок как таковой мало ее заботит. Логика претендует на объективность, а этика всегда субъективна и относительна; и нельзя постичь природу Зла логикой - как нельзя различать запахи при помощи зрения... И вот что интересно: никто не берется оценивать эстетическую ценность... ну, скажем, скульптуры, исходя из логических критериев: ее высоты, массы, стоимости мрамора и труда скульптора. Все соглашаются, что логика и эстетика суть разные понятия. А этику то и дело подменяют логикой... - Так всех нас в трусов превращает мысль... - процитировал юноша и спросил: - Но почему? Почему это происходит? - Почему?.. - Феликс прищурился и сказал: - Когда человек видит Зло, то перед ним встает очень простой и безжалостный в своей простоте выбор: бороться со Злом или покориться ему; третьего не дано. И чтобы избежать этого выбора, люди очень долго упражнялись в умении Зла не видеть. Ведь куда как проще заниматься интеллектуальным онанизмом, чем взять в руки меч! Были даже написаны целые тома, посвященные апологетике Зла. Там подробно, на примерах из жизни доказывалось, что человек бессилен перед обстоятельствами, и что Хтон есть всего лишь метафора, а Зло - философская абстракция, и никто на самом деле ни в чем не виноват; просто так получилось! Да вот незадача: можно сколько угодно отрицать существование Зла - оно от этого никуда не денется. Оно всегда с нами, рядом, буквально под боком... Надо только дать себе труд его увидеть. - Увидеть можно и черную кошку в темной комнате... - сказал Патрик, до сих пор хранивший молчание. - Да, - кивнул Феликс. - Ты абсолютно прав. Именно поэтому мы не сражаемся с бандитами и оставляем их жандармам. Людская душа - потемки, и иногда трудно понять, кто больший подлец - вор, укравший кошелек, или жандарм, готовый избить за это вора до смерти... - Тут Патрик почему-то насупился и машинально потер костяшки пальцев. - Если искать Хтона в каждом человеке, то рано или поздно он поселится в тебе самом. Герои же занимаются тем, что попроще... - При этих словах Себастьян заулыбался. - ...а именно: магами и чудовищными порождениями магии. А магия - это Зло, и данный факт не подлежит сомнению. Я сейчас открою вам маленький секрет, ребята: в Школе не учат тому, как стать героем. Этому нельзя научить. В Школе отсеивают тех, кто героем быть не способен. - Каким образом? - Чтобы стать героем, надо убить чудовище. И этим выпускным экзаменом проверяется отнюдь не мастерство владения мечом, но готовность рискнуть своей жизнью ради борьбы с философской абстракцией. Ведь люди ведут себя по-разному, столкнувшись, допустим, с вампиром: адепты логики пускаются в рассуждения о том, что пора бы научиться находить мирные пути сосуществования; эстеты восхищаются мрачной романтикой отверженного охотника в ночи; а герои понимают, что вампир - это Зло, и его необходимо уничтожить! И чтобы это понять, героям ни к чему громоздить логические цепочки и доказательства. Это происходит само собой: достаточно тебе один раз взглянуть на ребенка, из которого вампир высосал всю кровь - и понимание природы Зла навсегда останется в твоей памяти. - Но вампиров больше нет... - сказал Себастьян. - Ты в этом уверен? - спросил Феликс, и они надолго замолчали. К этому времени они уже оставили за спиной полутемные боковые тропинки, выйдя на центральную аллею парка, залитую ржавым светом фонарей. Здесь все носило следы только что отгремевшего фестиваля: земля была изрыта колесами повозок, у каждой урны возвышались терриконы мусора, под скамейками поблескивали пустые винные бутылки, а возле деревьев валялись скомканные одеяла и корзинки для пикников... Отсюда уже было рукой подать до площади Героев, и Феликс первым нарушил неловкое молчание: - Вы сейчас куда, ребята? Себастьян, помявшись, ответил: - Да мы, собственно... - ...пока не решили, - договорил Патрик. - А что, есть много вариантов? - заинтересовался Феликс. - Ну, мы можем нагнать однокурсников и вместе с ними загреметь в тюрягу за непристойное поведение... - задумчиво допустил Себастьян. - ...потому что нехорошо отрываться от коллектива, - прокомментировал Патрик и добавил: - Или лучше отправиться домой и лечь баиньки, чтобы отоспаться перед учебой? - А отец припрется под утро с веселой компанией... - Да, ты прав... А не сходить ли нам к мадам Изольде? - мечтательно предложил Патрик. - Там и поспать можно... - В заведении мадам Изольды? Поспать? Ты, должно быть, шутишь... - Тогда нам остается залезть на колокольню ратуши и провести всю ночь в ожесточенных спорах о природе Зла... - Твои насмешки неуместны! - сразу ощетинился Себастьян. - Да ладно тебе, - примирительно сказал Патрик. - Нет, не ладно. Есть вещи, над которыми не шутят! Тебе пора бы научиться воспринимать жизнь всерьез... - Стоп, - сказал Феликс. - Отставить свару. Как человек, умудренный опытом прожитых лет, рекомендую вам остановиться на первом варианте - как самом традиционном и наиболее отвечающем праздничному духу Дня Героя. К тому же, не стоит лишать себя возможности лично познакомиться с префектом жандармерии... А ну-ка, помогите мне, ребята, - сказал он, налегая плечом на створку парковых ворот. Патрик и Себастьян навалились рядом, и массивные ворота неохотно поддались, издав при этом душераздирающий скрип давно не смазанных петель. - Теперь... я понимаю... почему... их не заперли... на ночь! - пропыхтел Патрик, скользя подошвами сапог по земле, - Ф-фух, - выдохнул он, когда ворота наконец-то открылись. - Итак, вы советуете кутузку. А чем она лучше борделя? Помимо традиций и этого... праздничного духа? - Вам может показаться это странным, - сказал Феликс, - но в тюремной камере вы встретите массу удивительно интересных собеседников для диспута о природе Зла... Это шутка, Себастьян, и не надо смотреть на меня с таким обиженным видом. У вас впереди годы лекций настолько занудных, что Мадридский университет покажется чем-то вроде заведения мадам Изольды. И тратить последнюю ночь свободы на философские споры... Словом, настоящие герои так не поступают, - подмигнул он. - Вы еще скажите, что надо брать пример с отца, - криво усмехнулся Себастьян. - Ну, в крайности ударяться не стоит... - рассудительно сказал Феликс и воскликнул: - Эге! Я и не подозревал, что уже так поздно... Во всей громаде оперного театра - как и в ратуше, музее и прочих строениях, окружавших площадь - не было ни единого освещенного окна. Сама площадь была пустынна и безмолвна. Карет поблизости не наблюдалось. - Так-с, - пробормотал Феликс. - А я рассчитывал поймать извозчика... Теперь придется идти пешком. - Ничего себе! Это мили две, а то и больше! Давайте мы вас проводим? - Обойдусь. Валите в кабак. Вас там заждались... - Ага! - осклабился Патрик. - Прям так и вижу: все сидят и без нас не начинают... - Ну, мы пойдем, что ли? - неуверенно спросил Себастьян. - Готлибу от меня поклон... 9 Хмель выветрился из головы где-то через полчаса, и Феликс понял, что переоценил свои силы. Заодно он понял, что ему уже не двадцать лет, как этим двум жеребчикам, обеспокоенным природой Зла, и не тридцать, как было ему, когда он месяц блуждал в ледяных торосах Белого моря, выслеживая сбежавшую креатуру швейцарского мага, и даже не сорок, как во время памятного перехода через Высокий Вельд - а намного больше: ровно настолько, чтобы возвращение домой превратилось из приятной прогулки в изматывающее испытание воли, нервов и пяток. Да-да, именно пяток! Парадные сапоги, будь они трижды неладны, на деле доказали свою непригодность для дальних пеших походов: они не только натирали пятки, но еще и лишали подвижности стопу, стискивая ногу до колена, и скоро каждый шаг стал отзываться мучительной болью в пятках, щиколотках и икроножных мышцах... Оставалось только стискивать зубы и вспоминать свои легкие, удобные, прочные, разношенные и в то же время - сносу не знающие башмаки, в которых он истоптал половину дорог Ойкумены, и которые Ильза еще в прошлом году выкинула на помойку. Башмаков было жалко до сих пор. Ведь обувь для героя, если вдуматься, поважнее меча будет... "Была, - поправил себя Феликс. - А теперь для меня важнее всего поймать пролетку. Только куда они все подевались?" Невероятно, но факт: Столица Метрополии к ночи будто вымерла. Та самая Столица, построенная на драконьей крови, овеянная легендами и воспетая в песнях, прославленная не только и не столько тем, что на протяжении веков именно она была сосредоточием всей культурной жизни Ойкумены и всего богатства ее, способного затмить сокровищницу Фафнира, а скорее тем, что здесь еще совсем недавно каждый праздник становился поводом для диких и необузданных всенощных кутежей, где вино лилось рекой, цехины швырялись горстями, а жандармы, призванные оберегать ночной покой, встречали рассвет в обнимку с гуляками, будучи пьянее вина... Как захудалый провинциальный городишко еще до полуночи погружается в глубокий сон, так и Столица этой ночью полностью обезлюдела. Еще гудели за ставнями таверн пьяные голоса, и болезненно желтели подернутые тюлевой пеленой окна вторых этажей, где угасали застолья лавочников, но на улицах было темно, пусто и даже жутковато. Газовые фонари, рассерженно шипя, пытались побороть тьму, но все, что им удавалось - так это бросить на тротуары круглые, размытые островки света, чем-то похожие на Огюстенову проплешину; а между этими островками клубился промозглый ночной туман. Он забирался под плащ, холодил поясницу, царапал горло и заставлял поеживаться и мечтать о чашке горячего глинтвейна... Лишь однажды до слуха Феликса донесся отдаленный грохот колес по булыжной мостовой и щелканье кнута, сопровождаемое гортанным покрикиванием кучера. Чуть позже он услышал женский взвизг из подворотни и собрался было вмешаться, но женщина заливисто расхохоталась, а вторил ей испитый мужской баритон, и Феликс передумал. Потом он сам едва не стал объектом нападения со стороны ночных хищников: стайка юнцов вынырнула из темноты, неприятно гогоча и готовясь покуражиться всласть над беззащитным прохожим. Разглядев меч у бедра намечаемой жертвы, юнцы сочли за лучшее нырнуть обратно, и поступили весьма благоразумно: продрогший и обозленный на собственную немочь Феликс церемониться бы с ними не стал, надолго отправив каждого в клинику для малоимущих. Он даже пожалел, что инцидент не состоялся. А в остальном его прогулка протекала без происшествий, если не считать таковым появившуюся хромоту и острые уколы боли в правом колене. Поначалу боль была достаточно незначительной, чтобы ее можно было игнорировать, но когда Феликс добрался до Троллиного моста, проклятое колено начало причинять ему беспокойство. Позади была только половина дороги, а впереди его ожидал подъем по крутым улочкам Верхнего Города, и Феликс решил устроить передышку. На мосту туман сгустился до состояния киселя. Перила от осевшей на них влаги были осклизлыми на ощупь, а над рекой, густой и черной, как смола, курились смахивающие на призраков клочья серой мги. Река катила свои тяжелые от грязи воды неспешно и лениво, с монотонным журчанием разбивая их о каменные быки моста. От быков пахло плесенью. Опершись на перила, Феликс почувствовал себя измочаленным. Банкет утомил его сильнее, чем он ожидал, а беседа с Патриком и Себастьяном разбередила ненужные воспоминания и даже эмоции, которые он привык считать давно перегоревшими. И вообще День Героя выдался слишком длинным и слишком шумным для старого усталого героя; и самое обидное, что этот день еще не кончился. Дома его ждали полтора десятка гостей Йозефа - не друзей, а "нужных людей", для которых Феликс был чем-то вроде грифона в зоопарке - диковинка, достопримечательность, реликвия ушедших времен; редкий зверь, случайно перенесенный в мир, не имеющий с ним ничего общего... Возвращаться не хотелось. Не хотелось садиться за стол, пить во здравие и на брудершафт, рассказывать о подвигах... Не хотелось, и все тут. Лучше стоять на мосту и смотреть на воду, ожидая, когда утихнет боль в ногах, и дыхание перестанет вырываться из груди с простуженным сипом, чтобы превратиться в облачко пара, и пройдет покалывание под ребрами, и сердце вернется к нормальному ритму... И это все - из-за одной мили пешком! Уму непостижимо... "Ничего-ничего, - успокаивал себя Феликс. - Это даже полезно. В терапевтических целях. Дабы не отрываться от реальности. Одна прогулка пешком, и тяга к совершению подвигов сменяется желанием погреть кости у камина... Чертов Огюстен! Все, больше никакой ностальгии по прошлому. Отныне и впредь я буду возвращаться только домой - к повседневной скуке, ценить которую дано только героям. Осталось только доковылять до этого самого дома и вынести полтора десятка потных рукопожатий, фамильярных похлопываний по плечу и пьяных слюнявых поцелуев... Тоже ведь подвиг, в каком-то смысле!" Однако было еще кое-что, что препятствовало возвращению в скучную и размеренную жизнь. Маленькая заноза в памяти, засевшая там после разговора с Сигизмундом. Отодвинутая на задний план миротворческими заботами Феликса на банкете, сейчас она напомнила о себе, пробудив смутное предчувствие где-то в области груди. Феликс извлек портмоне и достал из потайного кармашка полученный от Сигизмунда ключ к фолианту. Точный дубликат этого ключа сейчас лежал под развалинами замка Каринхале... Стало быть, ключ не только открывает книгу. "Я мог бы и сам догадаться, - подумал он. - "Сувенир из Нюрнберга"... Старый ты перестраховщик, Сигизмунд. Ну на кой оно мне?" Он покачал ключ на ладони, и ему вдруг очень сильно захотелось швырнуть его в реку. Феликс даже представил себе тихий всплеск, с которым маленький серебряный ключик упадет в воду, унося с собой все то, чему полагалось оставаться в прошлом. А следом за ключом можно отправить и саму книгу... Он грустно усмехнулся, понимая, что никогда этого не сделает, и спрятал ключ в портмоне. "К Хтону все предчувствия! - решил он. - Самое большее, что мне может угрожать - это проснуться завтра от ломоты в суставах и гложущей боли в костях, потому что нельзя так долго стоять на сырости и холоде. Надо возвращаться!" Как он преодолел оставшуюся часть пути, ему даже не хотелось вспоминать. Восхождение на Брокенберг стоило ему меньших усилий - правда, и совершил он его, будучи вдвое моложе, но сейчас каждый шаг стал для него пыткой. Одно было хорошо - боль в стертых до крови пятках сделала эфемерными все попытки разыгравшейся интуиции напомнить о себе. Интуиция - штука хитрая, для героя она как палка о двух концах: если ей следовать, то героем лучше вовсе не становиться, а если пренебрегать, то недолго им пробудешь... Но в настоящий момент, когда Феликсу ничего не угрожало и угрожать не могло, интуиция явно работала вхолостую, и Феликс решил не обращать на нее внимания. Истрепанное годами интенсивного использования шестое чувство могло как притупиться, так и обостриться сверх меры; вполне возможно, что причиной дурных предчувствий было отвращение Феликса к поджидающим его "нужным людям". И уже у самой двери, когда Феликс взялся за дверной молоток, его вдруг опять скрутило, как перед банкетом, только на сей раз это была не физическая, а скорее душевная слабость: еще не страх, а приближение страха, чувство опасности, неясной, смутной угрозы... Феликс приложил голову к холодному кольцу и стал ждать, пока это пройдет. Прошло быстро; он суеверно покосился на молоток и открыл дверь своими ключами. Проскользнуть незаметно через прихожую ему не удалось, да он и не очень-то рассчитывал - там как раз кого-то провожали, и Йозеф, даже не подав гостье манто, бросился навстречу отцу. - Ну где ты ходишь?! - воскликнул он с упреком. - Почему так долго? - Быстрее не мог... Йозеф был чем-то взволнован и оттого излишне суетлив; у Феликса екнуло сердце. - Что-то случилось? - спросил он. - Ничего не случилось. Просто я так рад, что ты его пригласил! - Кого? - не понял Феликс. - Господина Нестора, конечно! Почему ты никогда не говорил мне, что вы знакомы?  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДЕНЬ ТОЛПЫ *  1 Приход декабря ознаменовался обильными и никогда доселе в Столице не виданными снегопадами. Снег обычно шел ночью: уже к вечеру с неба начинали сыпать мелкие колючие снежинки, а когда совсем темнело, в свете фонарей кружились и танцевали лохматые белые хлопья. После полуночи снег валил уже непрерывно, укутывая Город пуховым одеялом, и к утру все вокруг сияло белизной в ярких лучах холодного зимнего солнца: на покатых крышах домов (карнизы которых были украшены бахромой крошечных сосулек) лежали огромные белые шапки, черные ветви деревьев гнулись к земле под весом пушистых гребешков, а на улицах было не пройти и не проехать из-за рыхлых, иссиня-белых сугробов, покрытых весело похрустывающей корочкой наста. Ступив на такой вот обманчиво твердый ледок, можно было провалиться в снег по пояс; колеса карет в сугробах увязали напрочь, и все надежды горожан возлагались на злых, как черти, дворников с их большими фанерными лопатами и Цех кузнецов, который грозился в спешном порядке наладить производство саней для муниципального транспорта. Впрочем, если взрослому населению Столицы небывалые причуды зимы принесли одни только хлопоты, то ликованию детворы не было предела. Георгиевский спуск, став совершенно непреодолимым для карет и лошадей, мигом превратился в излюбленное место малолетних виртуозов лыж и салазок, а более пологие улицы Города за один день украсились кривобокими фигурами снеговиков, застывших, словно часовые, у ворот почти каждого дома. В городском парке из снега были воздвигнуты два бастиона, где с утра и до вечера кипели потешные сражения, а рядом с полем боя самодеятельные художники, испросив дозволения бургомистра, устроили выставку ледяных скульптур. По какой-то странной причине, все без исключения фигуры изображали магических тварей, и чем безобразнее была тварь на самом деле, тем удивительнее и чарующее выглядела она, будучи вырублена из глыбы сверкающего прозрачного льда. Достаточно заметить, что самым красивым обитателем ледяного зверинца был признан тролль восьми футов роста, ставший любимцем всех детей и ласково прозванный Клыкачом. Побывав на выставке вместе с Агнешкой и своими глазами увидев, как малышня обожает своего Клыкача, Феликс решил, что в мире что-то серьезно перевернулось: раньше тролли любили детей, но никак не наоборот! Причем тяга троллей к людскому молодняку всегда носила исключительно гастрономический характер, и именно эта склонность к каннибализму вкупе с угрожающим видом монстра вызывала у ребятни большее восхищение, нежели скрупулезная работа скульптора... Как бы то ни было, но ледяной зверинец оставался самым популярным аттракционом в заснеженной Столице вплоть до того дня, когда погода испортилась. С северо-запада подул холодный порывистый ветер, небо затянуло седыми космами; сделалась метель, и Город утонул в снежной круговерти. Не стало ни дня, ни ночи - круглые сутки за окнами была серая каша. Загудело, завыло в трубах, подняло в воздух и развеяло в прах лежалые сугробы, хлестнуло по крышам и ставням черной крупой, и закачались, заскрипели деревья, рухнули неприступные снежные бастионы, попадали и разлетелись на мелкие кусочки ледяные монстры, и забушевала в ухоженных некогда парковых аллеях настоящая лесная пурга. Три дня Город находился во власти стихии. Три дня никто и носу не высовывал на улицу. Закрылись лавки и трактиры, разошелся по домам магистрат, замкнулись двери цеховых мастерских, приостановилась учеба в Школе и гимназиях, и даже фабричные трубы перестали дымить! Буран захватил Столицу врасплох, посрамив все прогнозы, и безраздельно властвовал в ней на протяжении трех суток, гоняя по узким улочкам тучи сухого снега и сшибаясь на площадях пружинными спиралями вихрей. На четвертый день все стихло: ударил мороз. Не тот легкий, игривый, щиплющий нос холодок, которым забавлялась зима до метели - а настоящий, лютый, трескучий мороз упал на Столицу, и впервые на памяти старожилов река покрылась толстым слоем темного, с алебастровыми прожилками, льда. Выглянуло в прорехи облаков стылое солнце, подернулся молочной дымкой Сивардов Яр, а оттуда туман пополз на Нижний Город, и воздух стал звонким и хрупким, и немыслимо было любое движение во всей этой звонкости и хрупкости, и даже дышать было боязно, ибо на вкус новый, стеклянной прозрачности воздух оказался колючим и обжигающим. А пока горожане приходили в себя после трехдневного неистовства метели, мороз крепчал с каждой минутой, и уже к вечеру его игольчатые лапы обхватили Столицу всю, целиком, от роскошных особняков Старого Квартала и до убогих заводских бараков на окраине Нижнего Города. За одну ночь иней на окнах превратился в ажурные узорчатые барельефы голубоватого льда; гибкие ветви плакучих ив во дворе Школы оделись в хрустальные футлярчики; припорошенные снегом черепичные крыши обледенели и оскалились острыми клыками мутно-сизых сталактитов... Утром стало ясно, что зима пришла в Город всерьез и надолго. Тут же выяснилось, что не зря - и ох как не зря! - последние пару лет в Городе раскапывали то одну, то другую улицу, и укладывали в канавы толстые кишки труб, обмотанных каким-то мочалом, а потом еще и уродовали городской пейзаж приземистыми коробчатыми домиками из красного кирпича, увенчанными чрезмерно высокими дымоходами. Такие домики назывались "котельными", а сама новинка сезона (она же - придурь бургомистра, как окрестили этот проект горожане, возмущенные до глубины души видом канав посреди проспекта Свободы) именовалась "паровым отоплением" и, оставшись невостребованной прошлой зимой в силу своей дороговизны и очевидной бесполезности при теплой и сырой погоде, какая обычно и стояла в Городе всю зиму, в этом году с наступлением жесточайших холодов вдруг начала пользоваться небывалым спросом. Однако хороша ложка к обеду, и проводить в дома это самое паровое отопление при такой погоде оказалось решительно невозможно. Ретрограды и снобы, пренебрегшие новинкой прогресса, вынуждены были теперь пополнять запасы угля и дров по мигом вздорожавшим ценам, и оставалось только тихо радоваться, что Сигизмунд еще летом озаботился оснастить здание Школы по последнему слову нагревательной техники. Весь июль и половину августа в Школе гремели кувалды, шкворчала ацетиленовая сварка и воняло карбидом - но зато теперь под каждым подоконником присоседился ребристый калорифер грязно-серого цвета, и буквально в первый же день лютого мороза эти непривычные агрегаты будто по волшебству налились теплом, а затем и вовсе раскалились до такого состояния, что даже руку к ним приложить стало нельзя! Итак, благодаря предусмотрительности Сигизмунда, нынешней зимой в аудиториях Школы было жарко, как в финской бане. Феликс потел и с нетерпением посматривал на осиную талию песочных часов, где кружился водоворот мельчайших жемчужных песчинок. Песку в верхней половине стеклянного сосуда оставалось чуть меньше трети, когда Феликс сказал: - Закругляемся, господа студенты! Господа студенты еще ниже склонились над своими контрольными работами и еще старательнее заскрипели перьями. Феликс вытащил платок, промокнул лоб и обвел взглядом аудиторию. Студентов было десятеро: Сигизмунд всегда придерживался теории, согласно которой знания, получаемые слушателями лекций, обратно пропорциональны числу этих самых слушателей - не подкрепленная ничем, кроме личного опыта Сигизмунда, эта теория позволяла разбить полсотни первокурсников на пять групп и создать таким образом достаточное количество учебных часов. Обратной стороной такого решения была необходимость читать одну лекцию по пять раз кряду, а проведение семинаров вообще превращалось в пытку: на сегодня это была уже третья контрольная, и еще две предстояло провести завтра... Из десяти взопревших (то ли от жары, то ли от усердия) борзописцев один лишь Патрик не проявлял признаков волнения по поводу истекающего вместе с песком времени, отведенного для завершения работы. Причиной спокойствия Патрика было то, что он закончил контрольную четверть часа назад, и теперь упорно таращился в окно, дабы не мешать своему соседу Олафу списывать. Двойное оконное стекло запотело изнутри и замерзло снаружи, утратив всякую прозрачность, а потому Патрика одолевала зевота, которую он отчаянно, но безуспешно старался подавить. "Все-таки жаль, что Сигизмунд и слышать не хочет о вступительных экзаменах в Школу, - подумал Феликс. - Не для отсева, нет: просто если уж и делить студентов на группы, то почему бы не делать этого на основе предварительно полученного ими образования? Ведь бедняга Олаф с трудом читает по слогам, и даже списывать толком не умеет, а для Патрика и Себастьяна с их университетским образованием все эти лекции и семинары - давно пройденный этап... Кстати, а где Себастьян? Что-то он в последнее время редко появляется в Школе. Надо расспросить Патрика, в чем тут дело..." - Все, господа, - сказал Феликс, когда последняя песчинка упала сквозь узкое горлышко. - Попрошу сдать работы. Аудитория дружно вздохнула, и студенты, хлопая крышками парт и переговариваясь между собой, один за другим потянулись к кафедре, на которой вскоре выросла стопка исписанных листков. - А теперь, - сказал Феликс, - раз уж у нас еще остается время до звонка, не устроить ли нам маленький блиц-опрос? Ответом ему был общий стон. - Ну-ну, не надо драматизировать, - усмехнулся Феликс. - Несколько легких вопросов из пройденного материала освежат ваши усталые мозги и придадут заряд бодрости, с которым вы и отправитесь на зимние каникулы. Если не ошибаюсь, в этом семестре я вас больше не увижу? Одно лишь упоминание о грядущих каникулах привело студентов в состояние полнейшей неработоспособности: лица их приобрели мечтательно-рассеянное выражение, глаза затуманились, а всякие насущные проблемы вроде коварного опроса отошли в область чего-то далекого и нереального. Феликс усмехнулся. - Итак, - сказал он, возвращая студентов на бренную землю, - если нет возражений, то мы, пожалуй, приступим... Очнувшаяся от грез студенческая братия начала активно высказывать свои возражения и приводить сокрушительные доводы, из которых следовало, что конец третьей пары является, безусловно, наименее удачным временем для проведения как контрольных работ, так и опросов, и если контрольную бедные усталые студенты с горем пополам уже написали, то опрос сегодня будет явно лишним... Возражения и доводы были отклонены, как запоздавшие. - Кто из вас, господа студенты, объяснит мне... - Феликс посмотрел на прикнопленную к доске карту Ойкумены, - ...чем муниципальный тракт отличается от проселочной дороги? Добровольцев, как всегда, пришлось назначать: - Янис, окажите нам такую любезность! Трое широкоплечих верзил, похожих друг на друга, как бобы из одного стручка, начали ожесточенно пихаться локтями, выясняя, кому из них следует назваться Янисом и попытаться ответить на вопрос. Наконец, один из близнецов встал, набычился, с видимым удовольствием поскреб в затылке и буркнул: - Он больше... - Кто? - удивился Феликс. - Ну, большак... то есть это, тракт... муниципальный, - старательно выговорил Янис (если это взаправду был Янис - хотя особого значения это не имело). - Ага... Что ж, в большинстве случаев муниципальные дороги действительно шире проселочных, да и вымощены не в пример лучше... А какими еще жизненными наблюдениями вы можете поделиться? - О чем? - О дорогах. Вы ведь приехали в Столицу по дороге, верно? - Э-э-э... Ну да. Там столбы были, каждую милю! - вспомнил Янис. - Полосатые такие! - Еще что-нибудь приметили? Янис отчаянно замотал вихрастой головой, а один из его братьев несмело поднял руку. - Да? - Станции были... Где лошадей меняют. - Замечательно. Таким образом, мы только что уяснили визуальные отличия муниципальных дорог от проселочных. Теперь я бы хотел услышать об юридических отличиях. Для затравки: является ли муниципальный тракт частью Метрополии? - Да, - уверенно сказал Лукаш, человек без возраста и с очень тихим, мурлыкающим голосом. - И что же дает этот статус? - Там разбойников нет, - высказал предположение Винсан, анемичного вида парнишка из аристократической семьи. - То есть, они там, конечно, есть, но они не имеют права грабить, потому что их тогда ловят жандармы... - забормотал он, натолкнувшись на скептическую усмешку Феликса. - В смысле, должны ловить... А в феодах жандармов нет... - Он стушевался и сник. - Я бы не стал полагаться на доблесть наших жандармов, - сказал Феликс. - Выражение "бандит с большой дороги" появилось не на ровном месте, и путешествуя по отдаленным уголкам Ойкумены, я бы вам советовал быть всегда начеку и к деревьям, случайно рухнувшим поперек тракта, относиться с недоверием. А вот где разбойников и правда нет, так это в феодах... Но мы отвлеклись. Вернемся к нашим дорогам. Еще мысли будут? - По трактам дилижансы ездят... - Да, но только между крупными городами. И если надо попасть в какой-нибудь медвежий угол, то лучше ехать почтовой каретой. А еще лучше заблаговременно выправить себе подорожную грамоту и ехать на перекладных, получая бесплатных лошадей на каждой станции... Но это детали. Каково же главное отличие муниципальных дорог? Да, Патрик? - Это убежище, - сказал Патрик. - Будучи частью Метрополии, они обеспечивают защиту от магов. Когда герой находится на муниципальном тракте, маг не имеет права напасть на него или натравить свору прирученных тварей. - Совершенно верно! - сказал Феликс. - Только следует всегда помнить, что бывают еще твари дикие и с юриспруденцией не знакомые... Впрочем, при появлении мага такие твари обычно забиваются в свои норы, и поэтому герой и впрямь находится в большей безопасности на дороге, чем в феоде, где его жизнь не стоит ломаного гроша. И это - тот маленький фактик, который когда-нибудь может вам очень пригодиться. Постарайтесь его не забывать. - А если маг нападет на героя на дороге? - спросил Винсан. - Так не бывает. Маги не нарушают конвенцию, - сказал Феликс и подумал: "Пора бы привыкнуть говорить о них в прошедшем времени..." - Почему? - Этот вопрос лучше адресовать мсье Огюстену, он разбирается в мотивах поступков магов куда лучше меня... - Но если маг все-таки нападет? - не унимался Винсан, чья житейская наивность порой сменялась параноидальной мнительностью. - Тогда надо будет достать меч и убить его, - доходчиво объяснил Феликс. - Или погибнуть, сражаясь. Винсан пристыжено замолчал, и эстафету назойливых вопросов, имеющих своей целью заболтать Феликса и протянуть время до звонка, подхватила Хильда, миниатюрная немочка, приглянувшаяся Бальтазару еще в День Героя. - А правда, что маги всегда жили в замках? - звонко отчеканила она. - Нет. Это распространенное заблуждение основано на том, что практически в каждом феоде, если хорошенько поискать, можно найти как минимум один замок. Но большинство из них - это всего лишь руины, остатки малокофортабельных жилищ старинных баронов... Маг может жить где угодно: в уютном коттедже на берегу реки, в темной и сырой пещере, в деревенской хибаре или в подземелье полуразрушенного и давно пустующего замка... Хотя некоторые из магов действительно отстраивали древние здания - или же наоборот, сносили их до фундамента, чтобы воздвигнуть на том же месте точную копию средневековой крепости, только на этот раз с помощью магии или грамотных архитекторов, потому что традиции - традициями, а сквозняки - сквозняками!.. Делалось это, как правило, магами молодыми, стремящимися упрочить свое положение в новопокоренном феоде точным следованием устойчивому архетипу мага, как властелина в мрачной готической твердыне. Случались и самозванцы - например, в одном крохотном феоде на границе Австрии и Венгрии шайка жуликов выдавала себя за чиновников при замке великого и могучего мага Вествеста, которого никто и никогда не видел... Феликс понимал, что идет на поводу у хитроумных студентов, задумавших сорвать опрос путем превращения оного в пустопорожний треп, но пресекать этот маленький бунт не собирался. "В конце концов, из моих рассказов они извлекут куда больше практической пользы, чем из уложения о дорогах и трактах", - рассудил он. - А маг может поселиться в городе? - заинтересовался Патрик. - На моей памяти был всего один такой случай... Некий швейцарец, родом, по-моему, из Женевы, приехав на учебу в Ингольштадт, вдруг открыл у себя магические способности, и, будучи по натуре своей трусоват, побоялся вступать в противоборство с кем-нибудь из магов за власть в феоде. Вместо этого он обосновался при университете и, не придумав ничего лучшего, взялся за сотворение гомункулюса. В результате на свет появился отвратительный кадавр, который сразу прибил своего создателя и принялся терроризировать окрестности Ингольштадта, а после - и все швейцарские муниципии... У меня ушло два года, чтобы выследить и затравить этого монстра. Но этот случай - скорее то самое исключение, которое подтверждает правило: маги сторонятся городов, и в первую очередь потому, что их присутствие там слишком легко обнаружить. Для этого достаточно спуститься в канализацию и проверить, не кишат ли там магические твари, без которых не обходится никакое колдовство. Ко всему прочему, маг, дерзнувший преступить конвенцию, в первую очередь становится объектом охоты своих коллег, а уже потом - героев. Возможно, именно поэтому мы так мало знаем о подобных эпизодах... - Но как магам удавалось уничтожить ренегата, если им самим путь в город был закрыт все той же конвенцией? - спросил Патрик с недоумением. - Видишь ли, - терпеливо сказал Феликс, - мы можем только догадываться о том, как на самом деле происходят схватки магов и переделы границ феодов. Единственное, в чем мы уверены - при магической дуэли реальное местоположение противников не играет никакой роли. Огюстен полагает, что сам бой магов недоступен восприятию простых смертных, и только по его отражениям, таким, как внезапное буйство природы - гроза, землетрясение, ураган и прочие бедствия - можно догадаться о том, что два могучих мага на разных концах Ойкумены занялись взаимоистреблением. Как я уже сказал, в деле построения гипотез о сущности магов Огюстену нет равных... Это уже звонок? - нахмурился Феликс, когда из коридора донеслось дребезжание колокольчика. Судя по тому, как отреагировали на дребезжание господа студенты, это был именно звонок. Феликс когда-то читал об опытах профессора Павлова, который взялся доказать, что собаки одинаково реагируют как на еду, так и на звонок или свет, с которыми еда появляется. Он еще тогда подумал, что подобные издевательства над собаками излишни, ведь для подтверждения своей теории о рефлексах профессору достаточно было посетить любое учебное заведение и увидеть, какое сильное воздействие на студентов оказывает самый обыкновенный колокольчик. - Всего хорошего, господа! - Феликс повысил голос, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание спешно покидающих аудиторию студентов. - Олаф, будь добр, открой фрамугу, пусть здесь немного проветрится! Патрик, задержись на минутку, а вы, Хильда, помогите мне снять карту... Ногти Феликс стриг коротко, и выковыривать канцелярские кнопки ему было трудно, а обрывать и без того излохмаченные края ветхого учебного пособия он не хотел. Хильда справилась с этой задачей легко и быстро, и пока Феликс сворачивал карту в рулон, она пыталась разобрать полустертые каракули, обнаружившиеся на доске. - Кенхр... фарей... дипсада... - шевелила губами она, водя пальцем по осыпающимся меловым загогулинам. - Ехидна... Сепс... Якул... Простер... - Престер, - поправил ее Феликс. - А что все это значит? - удивилась она. - Это магические змеи, обитающие в ливийской пустыне. Судя по кошмарному почерку, это писал Леопольд. Он у вас еще не читает? Ах да, серпентология начинается со второго курса... - Ну и как я буду это вытирать, если тряпка опять куда-то задевалась? - расстроилась Хильда. - Надо проявлять изобретательность, - важно сказал Патрик, подходя к доске и убирая чернильницу в холстяной мешочек. - Вы хотели меня видеть? - обратился он к Феликсу. - Да-да, - ответил Феликс, пытаясь удержать в руках стопку контрольных, журнал и рулон с картой. - Подержи вот эту ерунду, пока я... ага, спасибо! - Какую такую изобретательность? - спросила Хильда, наивно хлопнув ресницами. - О! - сказал Патрик. - Для героя изобретательность - это самое главное! - заявил он и перевернул доску на другую сторону. При этом он едва успел отскочить в сторону, так как от резкого движения с доски сорвалось облако меловой пыли, и Хильда оглушительно чихнула. Исходя из количества разнообразных надписей и рисунков не всегда пристойного содержания, обратную сторону доски не вытирали на протяжении нескольких лет. - М-да, - хмыкнул Феликс. - Изобретательный нынче пошел студент! Патрик, проводи меня до деканата, я хочу с тобой поговорить... А заодно помоги донести всю эту макулатуру. Они вышли из аудитории, оставив девушку розоветь от смущения при виде рисунков, афоризмов и стихотворений, которые с легкостью опровергали теорию Огюстена о тяге к геройству, как сублимации полового влечения. С чем-чем, а с влечением студенты Школы проблем не испытывали. 2 После третьей пары тишина в Школе приобретала совершенно другой оттенок. До этого в длинных и гулких коридорах царило обманчивое безмолвие, набрякшее сотней мелких звуков: где-то бубнили голоса, взвизгивал по доске мел, хлопала дверь, и кто-то дробно ссыпался по лестнице, или сдавленно кашлял в кулак, прочищая горло... Звуки эти отнюдь не нарушали тишины, но впитывались ею, вбирались без остатка и уплотняли ее субстанцию, будто накапливаясь для того, чтобы выплеснуться наружу во время коротенькой переменки, вскипеть и забурлить, прокатиться по Школе многоголосым гомоном, оборваться резким, отрывистым звонком, и снова утонуть в мягкой перине безмятежности, под которой пульсировал ритм нормальной жизни Школы. А в два часа пополудни, когда учебный день можно было считать законченным, и студенты растворялись в воздухе с проворством, достойным лучшего применения, деловито шуршащее безмолвие сменялось зыбким, подрагивающим покоем пустых коридоров, где любой звук, будь то шарканье веника или скрип дверных петель, казался чем-то столь чуждым и неуместным, что существовал как бы сам по себе, вне пространства всевластной тишины, которая продолжала трепетать и мягко обволакивать Школу, игнорируя жалкие потуги людей остановить ее продвижение. Такое преображение тишины из деловой в сонную происходит, наверно, в любом крупном учреждении, когда его покидают люди; и если что-то и придавало разительности перемене школьной атмосферы, так это скорость, с которой она происходила. Феликс и Патрик задержались у доски самое большее на полторы минуты. За это ничтожное время две сотни студентов успели выкатиться из аудиторий и с гулом пронестись по коридорам, заполонить лестницы и устроить толчею у гардероба, а потом - исчезнуть, сгинуть, пропасть без следа и заставить ломать голову над тем, куда могла в один миг подеваться такая орава будущих героев?! Но Феликс уже привык к тому, что студенты покидали здание Школы с куда большим энтузиазмом и расторопностью, чем приходили туда на учебу, и потому ломать голову над проблемой мгновенного исчезновения студентов он не стал, предавшись вместо этого смакованию тишины. Он любил тишину. Любил и знал, умея различать десятки ее видов; а еще он берег ее по мере сил и возможности, понимая, сколь редкое это явление в большом городе. И потому в разговор первым вступил Патрик: - А что, сессии у нас не будет? - спросил он. - Как это не будет? Уже была, ты просто не заметил... - В смысле? - опешил Патрик. - Ты контрольную сегодня писал? Вот оценка за нее и будет итоговой за семестр. Вы по всем предметам уже написали, или осталось еще что-то? - По истории еще нет... - машинально ответил Патрик. - То есть вместо экзаменов и зачетов у нас будут контрольные? - А зачем нужны экзамены, если для продолжения учебы требуется всего лишь твердое желание стать героем? - Не понял... - открыл рот Патрик. - Это даже если я "пару" схвачу за контрольную, ничего пересдавать не надо?! - Сигизмунд считает, что для героя образование далеко не самое главное, и я склонен с ним согласиться. Героем может стать каждый, будь он семи пядей во лбу или полный тупица - это главный принцип Школы. Ее и создали-то для того, чтобы хоть как-то контролировать численность и местопребывание героев, а также координировать их действия. А образование - это так, больше для проформы... Помнишь, что я говорил вам тогда, после церемонии? Отсев неспособных, вот что важно! Ну и азы полезных знаний для тех, кто не заканчивал Мадридский университет... Они уже приблизились к дверям на центральную лестницу, и так как здесь их дороги должны были разойтись - Феликсу предстояло подняться на этаж выше, а Патрику наоборот, спуститься в вестибюль - они остановились и продолжали беседу на месте. - Так что же это получается? Для героя упрямство важнее мозгов?! - Именно так, - кивнул Феликс. - Это немолодые и отвоевавшие свое герои, уйдя на покой, начинают классифицировать драконов и вампиров, и писать о них научные монографии. А практикующий герой должен знать только как этого дракона или вампира убить, и быть готовым отдать свою жизнь, пытаясь это сделать. Все прочее - суета и словоблудие... - Блеск! - восхитился Патрик. - Только я тебя умоляю, - просяще сказал Феликс, - не распространяйся об этом в беседах со своими однокурсниками. Успеваемость и так хромает на обе ноги... - А Себастьяну можно? Пусть порадуется, а? - Вот как раз о нем я и хотел с тобой поговорить, - сказал Феликс серьезным тоном. - Что-то многовато он стал пропускать... В чем дело, ты не в курсе? Вопрос застал Патрика врасплох. Он замялся, мучительно подыскивая слова и выдавливая их из себя с видом человека, врать не умеющего и не желающего, но вынуждаемого к этому обстоятельствами: - Он... болеет. Простуда, и жар... Доктор прописал ему покой, и он... ну, решил отлежаться, чтобы, значит... А потом у него начались... эти, как их... осложнения - нет-нет, ничего серьезного! просто... затянулась болезнь. Ну, вы же понимаете, какой может быть покой в общаге! - Вы все еще живете в общежитии? - спросил Феликс. Ему было больно видеть, как изворачивается Патрик, и он предпочел сменить тему разговора, сделав себе зарубку на память: о Себастьяне надо будет навести справки. "Знаем мы эту простуду, - ворчливо подумал он. - И колющую простуду знаем, и режущую, и сквозную, и проникающую... Во что он еще вляпался?! Только бы обошлось без трупов, Себастьян слишком хорошо фехтует! - испугался вдруг он. - Хотя нет... После моего рассказа о кодексе героев?.. А, Хтон вас возьми!.." - ...даже весело, - продолжал увлеченно рассказывать Патрик о быте студенческого общежития. - В Мадриде Бальтазар снимал для нас квартиру, а что это за студент, который не жил в общаге? И потом, вы же понимаете, приезжать по утрам в Школу в карете вместе с драконоубийцей и живой легендой... - А что, Бальтазар уже стал живой легендой? - обрадовался Феликс, усилием воли отгоняя мысли о таинственной болезни Себастьяна. - А как же! Последний из драконоубийц! Да о нем такие слухи ходят! Драконов убивал, девиц спасал, магов истреблял, самому Хтону чуть голову не отрубил! Ха! Феликс поглядел по сторонам, убедился в том, что они одни в коридоре, и сказал, понизив голос: - Видишь ли, Патрик... Бальтазар действительно герой, драконоубийца и, быть может, легенда для студентов... Но еще он - пожилой и очень одинокий человек. И то, что вы отказываетесь жить с ним в одном доме, его по-настоящему обижает. Он никогда этого не проявит, но... Ты понял, что я хочу сказать? Понял ли его Патрик, так и осталось невыясненным. Сам же Феликс в очередной раз убедился, что, будучи хорошим преподавателем, можно быть еще и посредственным педагогом, забывая элементарные истины вроде той, что в двадцатилетнем возрасте из всех нравоучений наиболее болезненно воспринимаются нравоучения справедливые... После попытки вразумления заблудшей молодости, последняя в лице Патрика то ли смутилась, то ли обиделась, скомкано попрощалась, и оставила умудренную старость в одиночестве на лестничной клетке. Феликс вздохнул, мысленно обругал себя за неуклюжесть в малопочтенном стремлении сунуть нос в чужие дела, поправил под мышкой рулон карты, чуть не рассыпав при этом пачку контрольных, и начал подниматься по лестнице. Лестница была пуста, и это было прекрасно. Всего десять минут назад, во время массового исхода студентов, Феликса непременно толкнул бы под локоть какой-нибудь бесцеремонный торопыга, утративший не только благоговейный трепет, но и элементарное уважение к благородной профессии героя - подобная метаморфоза происходила со многими студентами как раз к концу первого семестра, когда они решали раз и навсегда поставить крест на своей детской мечте о борьбе со Злом, и забросить нудную и бесполезную учебу, подыскав себе другое, более взрослое занятие. После зимних каникул первый курс редел практически вдвое, и Феликс обычно терпеливо сносил дерзости от разочаровавшихся юнцов, но сегодня, после трех контрольных работ, которые еще только предстояло проверить, его миролюбие могло и не перенести дополнительной проверки... Да, лестница была пуста и безмолвна. Но не успел Феликс обрадоваться возможности остаться, пусть ненадолго, наедине с тишиной и своими мыслями, как где-то на третьем этаже скрипнула дверь и раздались голоса, причем голоса громкие, насыщенные эмоциями и смутно знакомые. Феликс замедлил шаг и прислушался. Первый голос он узнал сразу, да и мудрено было бы его не узнать - ведь это был голос Сигизмунда, причем с той слегка высокомерной и надменной интонацией, которой старик не пользовался уже лет двадцать, с тех самых пор, как оставил преподавание и посвятил себя административной работе. Слов было не разобрать, но если уж Сигизмунд снова прибег к надменно-холодному тону, то это означало, что он в высшей степени разгневан. Феликс поежился, припомнив далекие годы своего ученичества и неповторимые разносы от старого педанта, и посочувствовал его теперешним собеседникам, заодно попробовав угадать, кто же эти несчастные жертвы, и почему их голоса тоже звучат очень знакомо? Жертвы избавили его от необходимости напрягать память, появившись на лестнице собственной персоной. Первым страдальцем оказался господин префект жандармерии, одетый в парадный мундир с аксельбантами, эполетами и прочей мишурой; а вторым был глава Цеха механиков в угольно-черной мантии, на которой посверкивали маленькие золотые пуговки-шестеренки - эмблема Цеха. И надобно заметить, что вид у обоих был самый что ни на есть жалкий, несмотря на всю торжественность их убранств. Грубое и пористое, как пемза, лицо господина префекта, обрамленное густыми курчавыми бакенбардами, в данный момент исходило багровыми пятнами, которые медленно расползались от картофелеобразного носа на вислые бульдожьи щеки и приземистый лоб; господин же главный механик, напротив, был крайне бледен, и цветом кожи напоминал вяленую рыбу. Маленький, скошенный подбородок цеховика предательски дрожал, а глазки растерянно помаргивали, и из этого можно было сделать вывод, что за минувшие двадцать лет Сигизмунд не только не утратил, но и довел до совершенства свое умение повергать людей в трепет силой одного своего слова. Поглощенные своими заботами, обе жертвы словесной порки прошагали мимо Феликса, не удостоив его даже взглядом, на что он, собственно, и не очень-то рассчитывал, понимая, в каком состоянии они сейчас находятся: господин префект маскировал свою оторопь при помощи грузной и тяжелой походки, призванной создать видимость утраченного самоуважения, а цеховому главе было уже не до таких тонкостей, и потому он мелко семенил рядом с коренастым жандармом, временами пытаясь что-то заискивающе промямлить, и совершенно не заботясь о том, как это будет выглядеть со стороны. А выглядело все это очень и очень странно. Менее всего на свете Феликс ожидал увидеть этих двух людей в Школе в день, отличный от Дня Героя, и уж совсем немыслимо было представить себе, каким образом им удалось навлечь на себя гнев Сигизмунда. Оставался только один, и очень простой способ это выяснить... - Опять?! - проскрежетал Неумолимый Пилигрим, когда Феликс отворил дверь деканата. - Ох, Феликс, голубчик, извини, - быстро смягчился он. - Я было подумал, что эти скудоумцы решили вернуться... Чтоб их Хтон побрал! - снова повысил голос он. "Ого! - мысленно присвистнул Феликс, украдкой разглядывая лицо Сигизмунда. - Поминать Хтона всуе старик ой как не любит... Как же это они умудрились-то? - Он постарался вспомнить заученные со студенческой скамьи приметы: - Правое веко не дергается, жилка на виске пульсирует, но не сильно, поясницу он не потирает... пожалуй, можно рискнуть!" - А чего им было надо? - спросил Феликс и тут же пожалел, что спросил: жилка на виске Сигизмунда снова затрепыхалась, и веко опасно прищурилось, а хуже всего было то, что старик оскалил желтые зубы и заговорил саркастическим тоном. - Надо? Ты спрашиваешь, что им от меня было надо?! - Годы взяли свое: рецидива приступа ярости не вышло, и Сигизмунд, вздохнув, сбавил обороты: - Ладно. Я тебе расскажу. Ты мне, конечно, не поверишь, я и сам до конца поверить не могу, но я тебе расскажу. Ты готов? Тогда слушай. Эти... эти... эти безмозглые, пустоголовые, самоуверенные, напыщенные... - со вкусом начал перечислять он, - зазнавшиеся и окончательно обнаглевшие кретины явились ко мне за помощью! - Ну и?.. - Не нукай, я тебе не лошадь! - окрысился старик. - Извините... - Кгхм, - прочистил горло Сигизмунд. - А, чего уж! Это ты меня, старика, извини. Кричу тут на тебя, злость срываю... - Он пригладил рукой растрепавшиеся волосы и сказал совсем уже спокойно: - Давно меня так никто не выводил... В общем, слушай. Минут эдак десять назад, сюда, в деканат Школы героев, заявляются префект жандармерии и глава Цеха механиков. Без, разумеется, предварительной договоренности. Они отрывают меня от работы и доводят до моего сведения, что сегодня, в семь часов вечера, в Городе состоится некое массовое мероприятие. Причем настолько массовое, что жандармерия не в состоянии обеспечить порядок на улицах... - Какое еще мероприятие? - нахмурился Феликс. - Феликс, мальчик мой, ну откуда мне знать? То ли демонстрация, то ли народные гуляния... Да и какая разница?! Ты меня не перебивай, пожалуйста, а то я еще раз сорвусь... Словом, господину префекту пришло в голову обратиться за помощью ко мне. Не могу ли я, в виду особых обстоятельств, поспособствовать силам охраны правопорядка? Каким же образом, вопрошаю я? О, от вас потребуется сущая малость, отвечают они мне. Я, всего-навсего, должен приказать студентам Школы (желательно всем) при оружии и в полной боевой готовности поступить в распоряжение самого господина префекта. Феликс так и сел. - В качестве... э... как же он назвал... вот: добровольных дружинников! А уж за префектом дело не станет, он ими распорядится по своему усмотрению и на благо общества. Тут в разговор вступил этот заморыш из Цеха механиков, и пообещал утроить финансирование Школы, если я соглашусь на предложение господина префекта. Вот и все. Остальное тебе известно. Феликс почесал бровь и попытался осмыслить услышанное. Получалось плохо. - Они что... совсем? - сказал он с недоумением и покрутил пальцем у виска. - Или наполовину? Они нас за наемников держат?! Сигизмунд благосклонно покивал. - Я и сам удивляюсь, - сказал он, - как я их с лестницы не спустил? - Погодите... - проговорил Феликс. - А что за гуляния-то? В смысле, массовое мероприятие? Я первый раз слышу... - А, - махнул рукой Сигизмунд. - Декабрь! - изрек он таким тоном, словно это все объясняло. - Что - декабрь? Сигизмунд раздраженно крякнул и снизошел до пояснений: - Конец года. Начало холодов. Лучшее время для массовых психозов: зима уже началась, а конца-края ей не видать, и неизвестно даже, будет ли он, этот конец. Вспомни историю: в декабре друиды отмечали зимнее солнцестояние, римляне устраивали сатурналии, у иудеев была ханука, у мусульман - рамадан, а христиане праздновали рождество своего мессии. Тенденция налицо. И то, что мы считаем себя цивилизованными людьми, вовсе не мешает устраивать декабрьские гуляния с факелами, плясками и песнопениями... А впрочем, это все мои домыслы, но выяснять, насколько они далеки от истины, я не намерен! - Вы все еще изучаете древние формы мракобесия? - Не такие уж они и древние... Все названные секты существуют до сих пор, и хотя не обладают таким влиянием, как прежде, но сдается мне, они просто ждут своего часа... Прямо как я - ты же знаешь, заговаривать со мной о религиях, это все равно что спрашивать Бальтазара о драконах. Потом будешь жалеть, что связался, - усмехнулся Сигизмунд. - Да, - вдруг вспомнил Феликс, - а Бальтазар еще не ушел? Вытянув шею и проведя длинным желтым пальцем по строчкам, Сигизмунд изучил расписание, лежавшее под стеклом на столе, и сказал: - У него сегодня четвертая пара. Фехтование. - Он пошамкал губами и добавил, насупившись: - И если ты намерен с ним встретиться, окажи мне услугу, напомни ему, пожалуйста, что книги в библиотеку надо возвращать вовремя! - В конце фразы его голос опять поднялся до скрежета. - Сделаю, - кивнул Феликс, пряча улыбку. Среди многих привычек старого педанта, успевших войти в фольклор Школы, именно строгая требовательность по части библиотечного фонда пользовалась наименьшей популярностью среди студентов; и если Бальтазар по наивности полагал, что звание героя и драконоубийцы дает ему какие-либо привилегии в пользовании библиотекой, то в самом скором времени ему предстояло жестоко разочароваться. И Феликс втайне обрадовался, что именно ему выпала возможность поставить на место зазнавшегося испанца. "А нечего лезть в живые легенды!" - мысленно ухмыльнулся Феликс. 3 Поразмыслив, Феликс решил обождать до конца четвертой пары и перехватить Бальтазара на выходе: во-первых, испанец терпеть не мог, когда его отрывали от занятий, а во-вторых, стопка контрольных требовала к себе внимания, и откладывать проверку на завтра не было резона, а брать работу домой он всегда считал верхом идиотизма. Дом - это место, где надо отдыхать. Феликс примостился за столом у окна, разложил контрольные на три аккуратные стопки, достал красный карандаш, придирчиво осмотрел грифель, после чего извлек из ящика стола перочинный ножик и стал затачивать свой главный рабочий инструмент с тем же тщанием, с каким, бывало, водил оселком по лезвию меча. В другом конце комнаты Сигизмунд энергично клацал дыроколом и шелестел бумагами. В остальном же тишина в деканате, к вящему удовольствию Феликса, стояла поистине гробовая. Спустя некоторое время он попробовал пальцем остроту грифеля, смахнул стружку в корзину для бумаг и приступил к самой рутинной и однообразной учительской работе. Благо, из-за этих своих качеств работа почти не требовала умственных усилий и позволяла параллельно размышлять о чем угодно. Например, о том, что тупая зубрежка давно устаревших учебников никакой практической пользы студентам не приносит, если, конечно, не считать таковой тренировку памяти и выработку усидчивости. Все кодексы и уложения Ойкумены были написаны около двух столетий назад, одновременно с конвенцией о магах, и к реально существующему положению дел отношение имели весьма и весьма косвенное, как и сама конвенция. Но программа Школы недвусмысленно указывала на то, что каждый студент был обязан обогатить свой разум четкими представлениями об истории, законах и политической географии Ойкумены, и Феликс, на чьи плечи была возложена ответственность за эти дисциплины, честно старался программе следовать, иногда - как сегодня - утешая себя надеждой, что вместе с ворохом бесполезных фактов ему удается передать студентам крупицы своего бесценного опыта. Но если быть откровенным до конца, то следовало признать и тот прискорбный факт, что и он сам, и его жизненный опыт устарели ничуть не меньше! Максимум, на что годились его россказни - это увеселение скучающей молодежи, и когда Феликс думал об этом, ему становилось страшно: Школа, взрастившая не одно поколение героев, на его глазах превращалась в малопрестижное и второсортное учебное заведение наподобие ремесленного училища, за тем только исключением, что сегодня найти применение ремеслу героя было куда труднее, чем ремеслу, скажем, плотника... При помощи таких нелестных и, скажем прямо, до чрезвычайности обидных рассуждений Феликс, следуя принципу "клин клином вышибают", старался отвлечь себя от навязчивой мысли о простуде Себастьяна, которая (мысль, а не простуда) прочно засела у него в голове и не давала покоя его фантазии, заставляя находить все новые и новые причины для прогулов Себастьяна и неискусной лжи Патрика. Внезапно он обнаружил, что уже не первую минуту таращится на собственное отражение в стеклянной дверце шкафа, напрочь позабыв о контрольных, и думает о том, что делиться своими опасениями с Бальтазаром, конечно же, не стоит, чтобы импульсивный испанец не наломал дров, а вот навести у него справки о Себастьяне надо обязательно, не может такого быть, чтобы он не поддерживал контакт с сыном... Ключи от старого рассохшегося шкафа, в дверце которого отражался Феликс, были потеряны много лет тому назад, и стекло изнутри покрывал толстый слой пыли, отчего лицо Феликса казалось серым и тусклым, будто бы от забот. Феликс украдкой вздохнул, обозвал себя старым параноиком и отправился на поиски Бальтазара. Оказалось, что за проверкой контрольных работ и думами о будущем Школы незаметно пролетели первые сорок пять минут четвертой пары, и Феликс понадеялся было перехватить друга во время коротенькой переменки, но зря: переменка оказалась столь короткой, что Бальтазар ею попросту пренебрег. Из амфитеатра доносились звуки, равно далекие как от лязга боевой стали, так и от стука учебных деревяшек. Больше всего они напоминали работу топора дровосека, или скорее топоров, ибо частота ударов железа о дерево была слишком велика для одного дровосека. "Так-так, - подумал Феликс, заглядывая в амфитеатр. В центре арены сиротливо лежала горка учебных деревянных мечей, которых Бальтазар не признавал в принципе. - Что он еще затеял?" А затеял Бальтазар следующее. Фехтуя в одиночку против трех студентов, он, помимо палаша, вооружился еще и колченогим табуретом, и именно этим предметом отражал удары своих оппонентов, держа палаш на отлете и только изредка совершая им стремительные, как бросок змеи, колющие выпады. Эспадроны студентов вязли в табурете, откалывая от него длинные щепки, а Бальтазар, играючи кромсая студенческие защитные жилеты (к которым он также относился неодобрительно), непрестанно балагурил, наряду с уколами сталью нанося еще и уколы словами. И последние воспринимались студентами куда болезненнее первых... - Ох, лесорубы, ох, и лесорубы же! - скалил зубы Бальтазар, тесня противников к верхним ярусам амфитеатра. - Ну кто так меч держит?! Мальчик, возьми топор, тебе будет с ним удобнее! А ты чего встал? Забыл, что надо делать? Посмотри в шпаргалку, олух! - Подобные советы он сопровождал унизительным лупцеванием табуретом пониже спины. - Напоминаю, ваша задача - меня поцарапать! А иначе зачета вам не видать! За ехидной болтовней он едва не прозевал момент, когда один из эспадронов, лишенный страховочного колпачка, ужалил его обнаженным острием в лицо. Почти ужалил, разумеется. Бальтазар провел с мечом в руках куда больше времени, чем все три его противника вместе взятые, и поймать его на прямой укол было затруднительно. - Вот! - возликовал он, уклоняясь от эспадрона и охаживая его владельца плоской стороной клинка. - Уже лучше! Побольше агрессии и юношеского задора! Энергичнее! Во время боя главное - не уснуть! Работаем! Плотные жилеты запыхавшихся студентов уже свисали лоскутами, а эспадроны рассекали воздух явно наобум, когда обкорнанный со всех сторон табурет не выдержал и разлетелся на куски. Тотчас противный деревянный хруст сменился благородным, хоть и не менее противным, стальным лязгом, и Бальтазар начал сдавать. Годы, годы, что ж вы хотите... Движения его стали замедленными, появилась одышка, и шагом за шагом он терял завоеванные позиции, отступая под натиском приободрившихся студентов вниз, к арене. Феликс усмехнулся, скрестил руки на груди и приготовился ждать. Урок обещал быть любопытным. Наконец, Бальтазар упал. Его ноги заплелись, палаш очертил в воздухе дугу, и испанец рухнул на арену, подняв в воздух столб пыли. Он даже ухитрился застонать и скривить физиономию, сымитировав то ли перелом, то ли сильный ушиб. Разгоряченные схваткой студенты обомлели от неожиданности и замерли, как истуканы. Это и было их главной ошибкой. Бальтазар по-кошачьи извернулся, метнул горсть песка им в глаза, после чего зацепил за щиколотку первого, пнул под колени второго и вышиб ноги из-под третьего. Уронив всех троих, он легко вскочил на ноги и принялся отряхивать с камзола опилки и песок. - Ну и что это было?! - грозно рявкнул он. - Выставка манекенов? Какого Хтона вы не нападали, пока я лежал?! Охая и потирая отбитые в падении места, студенты начали подниматься. - Я вас спрашиваю, что это было? Почему вы замерли? - Это бесчестно... - просипел один из юношей. - Что-о?! - Нападать на лежачего... Это бесчестно! - Экий ты, братец, идиот! - умилился Бальтазар. - Ну при чем тут честь? - При том, - буркнул юнец. - Запомни, парень: с честью надо жить и с честью надо умирать. А бой - это танец между жизнью и смертью, и для чести там места нет! Есть только ты, твой меч и твой враг. А тебе что здесь надо? - заметил он Феликса. - Ты еще долго? - Как только, так сразу! - огрызнулся Бальтазар. - Я тебя подожду, - миролюбиво сказал Феликс. - Снаружи! - приказал испанец. Снаружи было темно и сыро. Факелы на стенах зажигались только по большим праздникам, и коридорчик тонул в полумраке. За дверью, ведущей в амфитеатр, Бальтазар продолжал грубо поносить студентов, а откуда-то сбоку сквозняк принес с собой приглушенные голоса. "Не понял, - насторожился Феликс. - Кто это может быть? На четвертой-то паре? Неужели кто-то еще остался в мастерских?" - подумал он, спускаясь по винтовой лестнице. Но голоса раздавались не из мастерских, а из полуподвального помещения, некогда используемого в качестве подсобки. "Ах вот оно что, - подумал Феликс. - Надо же, откуда здесь столько народу?" ...Лет десять назад Огюстен стал вести в Школе факультативный курс по теории магии, и Сигизмунд отжалел для этой цели бывшую подсобку. Обычно здесь бывало не более трех-четырех человек, но сегодня все желающие не смогли уместиться в крохотной комнатушке и ютились на лестнице, жадно ловя каждое слово велеречивого француза. Феликс тихо подошел поближе и незаметно присоединился к студентам. - Забудьте про фолианты из человеческой кожи, корень мандрагоры и волосы девственницы! - витийствовал Огюстен. - Выбросите из головы всю эту дешевую атрибутику! Магия есть возможность воплощать свои желания. Точка. Все остальное - свечи, пентаграммы и заклинания - это баловство, которое иногда помогает сконцентрироваться... Огюстен обвел притихших студентов победоносным взглядом и продолжил: - Чтобы чего-то добиться, надо этого захотеть. Каждому из нас, верно? Если кто-то из вас захочет, скажем, иметь красивую жену, необязательно свою, то для этого придется совершить ряд косвенных действий, как-то: покупка цветов и подарков, распевание серенад под балконом и выгуливание объекта страсти под луной. Но в основе всех этих суетных телодвижений лежит одно: желание. То самое, первоначальное желание раздвинуть ноги этой красотке. И для мага желание само по себе является ключом к его исполнению! Причем исполнению немедленному, минуя все этапы ухаживания и прочую суету. Желание инициирует, воспламеняет силу мага - и сила срабатывает. Бац, и девка в койке! И чем сильнее маг, тем меньше ему для этого требуется стричь девственниц и пачкать пол мелом и воском. Пожелал - сбылось, вот истинная магия! - А как действует эта... магическая сила? - неуверенно спросил чей-то голос. - Как камертон, - уверенно ответил Огюстен. - Сила мага чем-то сродни звуковой вибрации. Сила проистекает от желания, и она же усиливает его. Начинается резонанс, ткань реальности поддается, и из ничего возникает что-то. Неважно, что именно: страсть в сердце фригидной красотки, или замок на месте руин, или жизнь в полусгнившем трупе... Важно, что этого не было, а потом появилось. Само. Потому что маг так захотел. В обиходе подобные явления называют чудесами, и, собственно, это они и есть... Схватка в амфитеатре, очевидно, возобновилась, потому что с потолка бывшей подсобки, расположенной аккурат под трибунами, посыпалась штукатурка. Огюстен сморщился, как моченое яблоко, взмахом руки пресек попытку задать следующий вопрос и заявил: - Но чудеса похожи на пирожные! В том смысле, что бесплатных - не бывает! И если для кого-то из вас попытка соблазнить чужую жену чревата неприятной беседой с бодливым рогоносцем, то маг после претворения в жизнь своих желаний сталкивается с куда более серьезными проблемами. - Чудовища... - пробормотал кто-то, но Огюстен замотал головой: - Магические твари - это как соседи, разбуженные