я печаль лучше, благороднее любой радости.
Впрочем, в радости, в веселье мне часто виделось нечто звериное,
жестокое, а в печали я, напротив, ни разу ничего звериного не наблюдал.
Тоскующая, поскуливающая собака напоминает обиженного человека.
Гогочущий человек - хрюкающую, взвизгивающую от радости свинью.
В гоготе, хохоте, радости труднее сохранить человеческие черты, чем в
печали.
Вот почему я спросил у капитана:
- Коллега капитан, вы ведь тоже за оскорбление дракона?
Капитан встрепенулся,точно ото сна:
- Да нет... Какое там оскорбление, - он провел ладонью по лбу, -
слямзил малость. Ладно... - капитан хлопнул себя по коленкам и поднялся: -
Счастливый билет вы сегодня вытянули, Джек Никольс, вот к счастью ли? Я
пойду... Завтра прибудет к вам Валентин Аскерханович.
- А вы, - спросил я, - не здесь живете?
- Нет. До свидания.
Капитан вышел. Я остался один. Было тихо. И я понял, какое это счастье
- тишина.
Я встал, прошелся по комнате. Мне захотелось заплясать, запеть. Все!
Это была моя нора, мое логовище, укрывище, убежище. Сколько я не жил один?
Совсем, совсем, чтобы без общей стукотни, суетни, чтобы когда я кого захочу,
того и увижу, а кого не захочу, того и видеть не буду...
В дверь постучали.
Я был так счастлив, что, не подумав, сказал:
- Войдите.
Дверь приотворилась, и в дверной проем всунулась голова полной красивой
женщины.
Женщина была, по всей видимости, после бани, в замотанном на манер
тюрбана полотенце на голове и в ворсистом халате, перехваченном пясом.
- Ой, - смутилась он, - извините.
- Да нет, - я тоже смутился, - это вы извините... Я здесь... ну,
живу...
- Как, - изумилась женщина, - а Эдька что, переехал?
Я был настолько смущен, что брякнул:
- Нет. Его съели, - и, заметив, как дрогнуло и изменилось лицо красивой
женщины, поспешил добавить: - Мне так сказал капитан.
Я хотел бы исправить неловкость и потому так сказал, мол, я-то не знаю,
передаю с чужих слов, может, капитан тоже ошибается?
Но женщина не обратила никакого внимания на мою деликатность, она
широко распахнула дверь, прислонилась к притолоке.
- Понятно, - сказала она, поправляя распахнувшийся снизу халат, - а вас
за какие такие заслуги сюда поселили?
Я покраснел. Во-первых, передо мной стояла презирающая меня женщина,
во-вторых, она была почти голая, и, в-третьих, мне было неловко от того, что
никаких особых заслуг я за собой не числил.
- Я прострелил насквозь "летающего воробья", - тихо сказал я.
Женщина поинтересовалась:
- Ну и?..
- И... Все...
Женщина вздохнула, оправила халат, запахнула его поплотнее.
- Понятно, - она отошла от порога и затворила за собой дверь.
После такой встречи мне стало не по себе, а тут еще в коридоре раздался
дикий истошный вопль, нечленораздельный, изредка прерываемый мужским жалким
бормотанием...
- Глашенька, Глашенька... да ты, ты... погоди... успокойся... ну, так
бывает, ну, случается...
- Да! - женский вопль стал артикулирвоаться, складываться в более или
менее понятные слова, - бывает! Только не с вами, суками, вы все
живы-здоровы, невредимы...
- Глашенька, ну что ты говоришь - невредимы, ну, как ты можешь так
говорить, - бормотал мужчина.
Я почесал в затылке. Мне пришло в голову высунуться в коридор и
поглядеть, что там делается, но я поостерегся, тем паче, что мужское
бормотание сменилось мужским же отчаянным, но басовитым криком.
- Паскуда! Но я тоже человек, понимаешь, да? Я - не тварь, не тряпка
половая, чтобы об меня ноги вытирать! Хватит! Ты окстись, дорогая, ты
вспомни, о ком слезы льешь. Оденься! Я тебе сказал - оденься! Сейчас же, что
ты тут устраиваешь, что ты тут...
Топот, возня, потом хлопнувшая дверь. Я выглянул в коридор.
В коридоре стоял совершенно лысый мужичок, кряжистый, в спортивном
тренировочном костюме.
Мужичок все старался закурить, но у него никак не получалось.
Он чиркал и ломал спичку.
- Извините, - сказал я, - я не знал, что так получится. Меня не
предупредили...
Мужичок закурил и махнул рукой:
- О чем тебя должны были предупредить, парень? Не бери в голову...
Он с наслаждением затянулся и выпустил дым к потолку.
- Все обойдется, - сказал он, - рано или поздно, это должно было
случиться. Не он - так я, правда?
- Правда, - согласился я, - и тогда бы она убивалась по вам, а его
упрекала бы.
Лысый мужичок стряхнул пепел на пол и не успел ничего ответить,
поскольку из-за коридорного сверта, оттуда, где, по всей видимоси,
находилась кухня, донеслось громогласное:
- От... архимандрит твою бога мать, кто там смолит? Ну, блин, неужели
не понятно: все равно что под себя гадить. Ну, что, не дотерпеть до "дыры
неба"? Подошел и хоть ужрись этим дымом.
- Заткнись, - огрызнулся мужичок.
На кухне громыхнули сковородкой:
- Ты знаешь что, выбирай выражения - я не виноват, что у тебя -
семейная драма. Подумаешь, жена - блядь! Я что же, должен по этому поводу в
табачном дыму задыхаться?
Мужичок притушил сигарету о стену, бросил окурок на пол.
- Нет, - спокойно сказал он, - по этому поводу ты сейчас у меня
получишь по рылу.
В ту же секунду распахнулась дверь, и в коридор выскочила Глафира. Я
невольно отступил назад. Она была очень большая, голая и красивая.
- Да, - закричала Глафира, - да - блядь! Только не для таких, как
ты...Я лучше этому мозгляку одноглазому дам, чем тебе.
- Была охота, - донеслось равнодушное с кухни.
Глафира внезапно замерла, ее большое красивое тело как бы одеревенело,
застыло, но все это продолжалось не более мгновения.
Глафиру швырнуло на пол.
К ней кинулся лысый мужичок, успев крикнуть мне:
- Одноглазый! Тащи подушку!
Я бросился в комнату, а когда воротился в коридор с подушкой, там уже
бурлила и суетилась толпа вокруг бьющейся в падучей Глафиры.
- Что-то ее больно часто бить стало, - заметила средних лет женщина,
деловито заглядывающая через плечи и спины собравшихся в центр круга.
- Все, все, - отчаянно выкрикнул лысый, - утихла... Подите все,
подите...
Толпа стала расходиться. Лысый помог Глафире подняться и увел в
комнату.
На полу осталась дурно пахнущая лужа.
- Еще и убирать за ней, - недовольно проворчал хам, прибежавший из
кухни.
Кого-то он мне напоминал.
- Между прочим, - наставительно произнесла дама, сетовавшая на то, что
Глафиру стало часто "бить", - при таких припадках происходит упущение кала
или мочи.
- Ага, - подхватил хам, - стало быть, сказать "спасибо", что не
обклалась?
- Истинно, - важно кивнула дама, - и сходить за ведром с тряпкой. Ты
сегодня дежуришь?
Хам, бурча, двинулся за ведром с тряпкой.
Дама повернулась ко мне.
- Очень приятно, - сказала она, улыбаясь, - я - вдова командора,
ответственная за этот коридор. Вы - новенький?
- Да, - сказал я и поклонился, - Джек Никольс.
- Жанна, - сказала дама и заулыбалась.
Я заметил на верхней губе усики, но они ничуть не уродовали даму.
Вернулся хам, шмякнул тряпку на пол, принялся затирать лужу.
- Я, Жанна Порфирьевна, - предупредил хам, - так скажу. Когда
его дежурство будет, я так в коридоре насвинячу, так насвинячу...
- Куродо, - охнул я, - Куродо!
Куродо, а это был он, - поглядел на меня в изумлении.
- По... по...звольте. Джекки? - Куродо разинул рот. - Батюшки-светы,
ох, как тебя раскурочило! Ох, как давануло!
Жанна похлопала в ладоши:
- Как приятно! Вы что же - боевые друзья?
- Да, Жанна Порфирьевна, - заволновался Куродо, - это ж мой ляпший
сябр! Мой кореш из учебки! Ой, как его сержант кантовал, ой, кантовал...
- Дотирайте пол, Куродо, - наставительно произнесла Жанна Порфирьевна,
- о своих похождениях расскажете потом.
Куродо скоренько дотер пол и продолжал, швырнув тряпку в ведро:
- Его сержант в Северный запихнул - оттуда, сами знаете...
- Но ваш сержант, - заметила Жанна Порфирьевна, - вы говорили, очень
нехорошо кончил.
- Да уже чего хорошего, - Куродо поднялся и поболтал ведром, - я ему
сам по хребтине пару раз табуретом въехал, чтобы знал, прыгун рептильный,
дракон е... трепаный, - деликатно поправился Куродо, - как добрых людей
кантовать.
Жанна удовлетворенно покачивала головой. Казалось, ей очень нравится
рассказ Куродо.
Тем временем в коридор вновь вышел лысый мужик.
Он угрюмо буркнул, глядя на Куродо:
- Я бы сам убрал...
- Георгий Алоисович, - строго произнесла Жанна, - это совершенно
излишне. Сегодня дежурство Куродо, и вам ни к чему брать на себя его
обязанности, а вот то, что вы позволяете своей жене распускаться...
- Жанна Порфирьевна, - начал медленно наливаться гневом лысый мужик, -
вы прекрасно знаете, что моя жена больна.
- Милый, - высокомерно сказала Жанна , - я так же прекрасно знаю, что
это не только и не столько болезнь, сколько распущенность, или, вернее,
болезнь, помноженная на распущенность.
- Жанна Порфирьевна, - лысый говорил тихо и медленно, но было видно,
как он сдерживает рвущийся из глотки крик, - я попросил бы выбирать
выражения .
- Какие выражения, милый? - Жанна Порфирьевна в удивлении чуть
приподняла тонко очерченные, очевидно выщипанные брови.
- Я... - раздельно проговорил лысый, - вам не...милый.
- Ну хорошо - дорогой, - примирительно сказала Жанна .
- И - не дорогой...
- Ладно, - кивнула Жанна Порфирьевна, - согласна - дешевый...
Георгий сжал кулаки, но скрепился, смолчал.
- У нас у всех были любови, - продолжала безжалостная Жанна, - были
потери близких, но мы не позволяли себе и своим близким распускаться, по
крайней мере - на людях. Кстати, - Жанна (хотя это было вовсе некстати)
указала на меня, - ваш новый сосед. Где был Эдуард - ныне Джек. А это -
Егор!
- Георгий, - поправил лысый.
- Хорошо, - согласилась Жанна , - Георгий.
- Жанна Порфирьевна, - сказал Георгий, - я бы настоятельно просил вас
не лезть в мои дела.
- А вы, - невозмутимо возразила Жанна Порфирьевна, - не выставляйте
свои дела на всеобщее обозрение. У вас есть своя комната. Заперлись в ней -
и вопите, скандальте себе в свое удовольствие. Мой дом - мой свинарник,
грязь из него выносить не полагается. Слышали такую поговорку?
Разговор принимал самый нежелательный оборот, но в дело вмешался
Куродо.
- Слышь, - перебил он начавшего было говорить Георгия, - ты погоди
шуметь, надо же Эдика помянуть как-то, а то совсем не по-людски получается.
- Вы сначала ведро с тряпкой унесите, - приказала Жанна Порфирьевна, -
потом уж рассуждайте - по-людски - не по-людски...
- Есть! - шутливо отозвался Куродо и, уходя, позвал меня: - Джекки,
пойдем, покажу владения.
Покуда я шел по коридору. Куродо объяснял:
- Жанна - баба хорошая, но с прибабахом.
- Ну, ты тоже... - начал было я.
- Что - тоже? - перебил меня Куродо. - Егорка - нахал... Подумаешь,
расстроился и засмолил. Тут Жанна права. Не фиг распускаться.
Мы свернули в небольшой коридорчик, вышли в огромную кухню. Я насчитал
десять плит.
Куродо поставил ведро на пол, вынул тряпку и зашвырнул ее в угол.
- Да ты не пугайся, - сказал он, - здесь народу не много. Так... если
пир устроить, поминки там, счастливое прибытие...
- День рождения, - подсказал я.
- Не, - мотнул головой Куродо, - это не практикуется.
Он посмотрел на меня и рассмеялся:
- Ты чего, Джекки, так с подушкой и ходишь?
- Да, - сказал я, - действительно...
На кухню вышел Георгий Алоисович. Его колотило.
- Стерва, - в руке у него был старый, покорябанный, видавший виды
чайник, - мерзавка, как из нее жабы не получилось - не представляю.
Он поставил чайник на плиту, повернул ручку. Плита угрожающе загудела.
- Не надо печалиться, - пропел Куродо, - потому что - все еще
впереди...
- У, - сказал Георгий Алоисович, - с каким удовольствием я бы ее в
лабораторию или в санчасть бы сдал.
- Ты погоди, погоди, - усмехнулся Куродо, - как бы она нас под расписку
не сдала... Скольких она пережила?
Георгий Алоисович пальцем потыкал в сторону коридора:
- Я тебе скажу, я командора вполне понимаю. От такой стервы сбежишь -
хоть в пасть к дракону, хоть в болото к "вонючим".
- Так это - одно и то же, - задумчиво сказал Куродо, - только ты зря.
Они с командором жили душа в душу.
- Тебе-то откуда знать? - презрительно бросил Георгий Алоисович.
- Святогор Савельич рассказывал, - возразил Куродо, - говорил, что
Жанка здорово переменилась...
- Вот вредный был мужик, да? - спросил Георгий.
- Ну, - гмыкнул Куродо, - где ж ты тут полезных-то найдешь? Полезные
все в санчастях шипят и извиваются, а здесь - сплошь "лыцари", то есть -
убийцы...
Куродо явно поумнел с тех пор, как я с ним расстался.
- Нет, - стоял на своем Георгий, - ты вспомни, вот мы с тобой почти
одновременно сюда пришли, ты помнишь, чтоб он хоть раз дежурил?
Куродо рассмеялся:
- Ну, ты дал! Святогор Савельевич - и дежурство!
- Как сволочь последняя увиливал, а как он нас кантовать пытался? Вроде
казармы, да? Что он как бы ветеран, а мы - "младенцы"...
- Ну, - урезонил Георгия Куродо, - он же и на самом деле, был ветеран.
- А я спорю? Я говорю, что он - мужик дерьмо, а ветеран-то он ветеран,
это точно...
- Ага, - подтвердил Куродо, - и все равно, когда повязали и в санчасть
поволокли, до чего было неприятно, да? Был человек как человек... Я вот
скажу, Джекки - свидетель, был у нас сержант - и не такое дерьмо, как
Святогор, нет, в чем-то даже и справедливый - верно, Джекки?
Я подумал и решил не спорить, согласился:
- Верно.
- Ну вот, - а когда дело до превращения дошло, так я ему первый по
хребтине табуретом въехал; а здесь - не то, вовсе не то. Жалко было
Святогора, что, неправда?
Георгий Алоисович помолчал, а потом кивнул:
- Жалко...
Куродо удовлетворенно заметил:
- Вот... А ты знай себе твердишь: Жанну бы с удовольствием сволок в
лабораторию. Обрыдался бы над лягвой-лягушечкой...
Чайник забурлил, принялся плеваться кипятком. Георгий Алоисович
выключил плиту, подцепил чайник.
- Чаем отпаивать будешь? - поинтересовался Куродо.
Георгий махнул рукой - и побрел прочь.
Куродо подождал, пока он уйдет, и посоветовал:
- Ну, я не знаю, как у тебя там было... Но тебе здесь скажу - не
женись. Связаться с такой стервозой, как Глашка...
- Я и не собираюсь, - улыбнулся я.
- А они все здесь в подземелье стервенеют, - вздохнул Куродо, - стало
быть, ты в пятом номере? Ну и распрекрасно - я в седьмом. Заходи -
потрепемся.
- Зайду, - кивнул я, - только подушку отнесу на место - и зайду.
- Валяй.
Куродо остался на кухне, я отправился в свою комнату, но, когда толкнул
дверь, то замер от изумления.
На кровати сидела, нога на ногу, прямая, строгая и стройная, Жанна
Порфирьевна.
Я заглянул на дверь. Да нет, номер пять. Бледная металлическая цифра.
- Все в порядке, - поощрительно заулыбалась Жанна , - вы не ошиблись,
это я несколько обнаглела. Заходите, не сомневайтесь...
Я зашел и, вытянув руки, пробормотал, покачивая подушкой:
- Я... это... вот... подушка...
Жанна засмеялась:
- Ах, какой же вы, милый, тюлень. Ну, кладите, кладите свою подушку на
кровать.
Я положил и остался стоять, не решаясь опуститься на стул.
- Что же вы стоите? - изумилась Жанна. - Садитесь, садитесь. Вы не
смущайтесь, что вы... Я просто заглянула в ваш холодильник и обнаружила, что
он пустым-пустехонек...
Я присел на краешек стула и тихо сказал:
- Да не надо бы...Тут - кафе, и вообще, не надо бы...
Жанна Порфирьевна замахала руками:
- Ой, ну что вы, какие церемонии, я же здесь для всех - как бы мама...
Понимаете? Мама Жанна ...
Я покраснел и заерзал на стуле.
- Вот вам, Джекки, сколько лет?
- Кажется, восемнадцать, - едва слышно выговорил я.
- Восемнадцать? - улыбнулась Жанна. - Знак зверя.
- Зверя? - не понял я.
Жанна Порфирьевна показала мне три пальца:
- Шесть... шесть... шесть, - серьезно сказала она, - три шестерки - это
восемнадцать. Никогда человек не близок так к разрушению, к переворотам, к
жестокости, к зверству, к разочарованию в мире, как в свои восемнадцать
лет... Жизненный опыт - ноль, интеллектуальной и сексуальной энергии -
пироксилиновая бочка - чем не зверь? И самый опасный зверь из всех
возможных. Юность - это знак зверя. Но вы ведь не такой?
- Не такой, - ответил я, но тут же добавил: - Впрочем, не знаю...
Жанна откинулась назад, рассмеялась, протянула руку, провела по моей
щеке рукой.
- Джекки, вы - прелесть... Мне хочется больше узнать про вас. Кто ваши
родители? Как вы очутились здесь? Где учились?
Я начал рассказывать. Я рассказывал спеша, поскольку помнил, что меня
ждет Куродо.
- Что вы так торопитесь? - заметила это Жанна . - Не нервничайте, что
вы...
- Да я не нервничаю, просто меня ждут... Ну, Куродо... мы договорились.
- А, - улыбнулась Жанна, - встреча со старым другом... Ну, возьмите - я
в холодильнике кое-что оставила.
Я распахнул дверцу и невольно ахнул. Холодильник был забит всевозможной
снедью. В дверце стояли четыре темные бутылки.
- Берите, берите, - замахала рукой Жанна. Она встала, подошла к двери.
Щелкнула выключателем. Здесь, в подземелье, меня все еще поражала мгновенная
давящая тьма; она была резка и безжалостна, словно удар поддых.
Жанна распахнула дверь в коридор, на пол лег прямоугольник света, а в
нем - тонкая черная тень Жанны.
- Ну, - сказала Жанна , - так мы идем?
Я вышел в коридор, длинный, словно небольшой узкий переулочек.
Жанна махнула рукой:
- Там - седьмой номер. А там, - она показала в противоположном
направлении, - номер два. Моя квартира.
- Спасибо, - я коротко поклонился.
Глава шестая. "Пещерный"
Жанна Порфирьевна возилась у костра. Валя пошел собирать хворост.
Куродо лежал на спине и глядел в небо. Георгий Алоисович разглядывал
накладные.
- Я ничего не понимаю, - сказал он наконец, - что значит "цеп. драк."?
Я вытаскивал огеметы, раскладывал их на травке.
- "Цеп. драк."? - переспросил я. - Цепной дракон?
- Таких не бывает, - засмеялась Жанна; она сидела на корточках и
пыталась раздуть костер.
- Не бывает, не бывает, - подтвердил Куродо и зевнул, - и вообще, нам
все на инструктаже объяснили, что ты накладную разглядываешь? Это же все -
туфта.
- Ну как, туфта, - возразил Георгий , - помнишь Проперция? Как залетел,
а? Подстрелил не того, что в накладной...
- Давай сюда, - Куродо протянул руку, - я на слух совсем ничего не
вопринимаю.
Он взял накладную и уселся.
- Таак, - протянул Куродо, - пьяный, что ли, писал? Не разбери
поймешь... Тааак. Ну, "четыресто талонов" - это да, это - понятно. И "одна
шт. " - тоже. А вот - "цеп"... Это вообще, - он прищурился. - никакой не
"цеп", это... черт... "щеп" какой-то, да, скорее уж "щеп. драк.". Дракон из
щепок?
Георгий покачал головой:
- Нет. На инструктаже ничего не было ни про какие щепки сказано. Про
нору в горе - объясняли, а про щепки...
Тем временем вернулся Валентин Аскерханович с хворостом, положил на
траву охапку изогнутых, словно в неизбывной муке, сучьев и спросил у меня:
- Джек Джельсоминович, - позвольте, я Жанне Порфирьевне помогу развести
костер?
С той поры, как я забрал Валентина Аскерхановича из казармы, он стал со
мной не просто подчеркнуто, но пришибленно вежлив... Это пугало меня. Там, в
казарме, после санчасти, я и думать забыл, что Валя вместе со всеми избивал
меня, наоборот, я был благодарен ему за то, что тогда дотащил до койки, а
теперь нормально, по-человечески, беседует со мной и ходит в пещеры на
"чистки" в паре... А здесь... здесь - эта изумленная вежливость, дескать,
как же так?.. Я-то думал, ты - г..., а ты, оказывается, "птица высокого
полета"? - заставляла меня вспомнить не только избиение в сортире, но и
давнишнее, казалось бы совсем позабытое мое прибытие в Северный городок.
Вспоминая все это, я злился и на него, и на самого себя, задавал себе
вопрос: "А что, было бы лучше, если бы он обращался с тобой панибратски, не
испытывая ни малейших угрызений совести? С другой стороны, может, он вовсе и
не испытывает нкиаких угрызений совести, а просто боится, боится и
подлизывается?"
- Да, - несколько растерянно сказал я, - да, конечно, Валентин
Аскерханович, помогите...
- Валя, - сказал Куродо, покусывая губы (моих соседей совершенно не
волновали наши с Валентин-Аскерхановичем "выканья"), - ты успеешь еще Жанне
помочь, лучше погляди, что тут написано?
- Кур, - весело спросил Валя, - а ты чего, читаешь по складам?
(С ветеранами-"отпетыми" Валентин Аскерханович был накоротке и изумлял
меня своим с ними вольным обращенеим. Я не рисковал, например, похлопать по
плечу Куродо или стрельнуть "пахитоску" у Георгия Алоисовича.)
Валентин Аскерханович взял бумагу и крякнул:
- Да... Однако... "Драк." Ну, это понятно. Четыреста талонов? Ух ты...
"Одна шт." А если "две шт." - восемьсот?
Бледное пламя наконец занялось, запрыгало среди сложенных аккуратным
шалашиком ветвей. Жанна Порфирьевна поглядела на Валю.
- Юноша, - строго сказала она, - дай Бог нам всем справиться с
одним-распронаединственным "цеп." или "щеп.", или как его там? - драконом.
Дай Бог нам после встречи с ним остаться живыми, а вы о восьмистах талонах
думаете. Нелогично и неумно. Лучше подкладывайте-ка ветки в костер...
Жанна Порфирьевна недолюбливала Валентина Аскерхановича и не старалась
это скрыть.
Валентин Аскерханович вернул накладную Куродо и принялся ломать
хворост.
- Жанна Порфирьевна, - вежливо заметил Валя, - у вас лицо запачкалось,
пока вы с костром возились.
Валя тоже не особенно любил Жанну Порфирьевну, но побаивался ее.
Жанна, ни слова не говоря, поднялась, поправила волосы и, отодвинув
кусты боярышника, пошла по тропе, спускающейся к ручью.
- Жанна Порфирьевна, - крикнул ей вслед Валентин Аскерханович, - вы бы
хоть пугач какой с собой захватили!.. Здесь эти... в мехах и шерсти по
кустам так и шастают, они драконом пуганные, а "отпетыми", охотниками за
драконами, - не особенно...
Жанна Порфирьевна не удостоила Валю ответом, зато Куродо вдруг шлепнул
себя по лбу:
- Баатюшки!.. Да тут не "цеп." и не "щеп." - тут "пещ."! Вот в чем
дело! Дракон пещерный - одна штука - 400 талонов. Они буквы перепутали.
- Ззаразы, - с чувством проговорил Георгий Алоисович, - они там по
своим конторам сидят, кроссворды решают, а накладные заполняют между делом,
позевывая и почесываясь... "Щеп.", "цеп", "пще", "пещ." - какая разница,
когда тут такой вопрос поставлен: "Орудие казни, применявшееся в древности.
Пять букв".
- Топор, - сходу отозвался Куродо.
- То-то и видно, - важно заметил Георгий Алоисович, - что совсем ты с
конторскими не общался, кроссвордов не разгадывал, - крест, дорогуша,
крест...
Вытирая руки и лицо платком, к костру вернулась Жанна Порфирьевна.
- Туземное население, - сказала она, - действительно, волнуется. Во
всяком случае, какие-то копьеносные силуэты на том берегу я различила, но
ничего откровенно враждебного не заметила...
- Еще бы туземному населению не волноваться, - хмыкнул Куродо, -
дракоша у них зимой злобствует, дует, плюет и старается согреться всеми
доступными ему средствами, то есть жрет в три горла все то, что двигается,
дышит и молит о пощаде. Летом дракоша отдувается, рыгает и мирно сопит в
своей пещерке... и тут - здрасьте!.. Посланцы Неба!.. Рады приветствовать.
Раздраконят дракошу - почнет старичок и летом буйствовать, что хорошего?
Я потрогал приятно пачкающий, белый, в черных выпуклых продолговатых
крапинках ствол неведомого мне дерева и поинтересовался:
- Отчего же мы зимой не прилетели?
Костер между тем совсем разгорелся - пламя металось тугими желтыми
жгутами, дразнилось, многоязыкое, плясало, облизывало сучья.
Жанна Порфирьевна, морщась от жара, принялась устанавливать на костре
огромную черную сковородку.
- Тут вот в чем дело, Джекки, - сказал Георгий Алоисович, с интересом
наблюдавший за манипуляциями Жанны, - летом "пещ. драк." подстрелить трудно,
а зимой еще труднее...
Куродо вытащил консервный нож и принялся вскрывать консервные банки.
Содержимое он вытряхивал на сковороду.
- Зимой, - добавил он, - дракоша бегает, прыгает, летает и скачет, а
летом он, растопырившись и растекшись по стенкам, отдыхает, спит.
Мясо, выброшенное из консервов на сковородку, зашкворчало,
завыстреливало в разные стороны раскаленными жирными каплями.
Расплываясь на сковороде, оно будто ругалось, плевалось от возмущения.
- Вот это - канонада, - засмеялась Жанна Порфирьевна, - ребята,
готовьте ложки.
Куродо извлек здоровенную бутыль крови дракона, поболтал ею в воздухе.
- А вы думали. Куродо забыл? А? Ни хрена подобного!.. Куродо все
помнит...
- И жар холодных числ, - сказал я, - и венецьянские громады...
Все погялдели на меня с изумлением.
Я и сам изумился. Это стихотворение мне однажды прочла Мэлори,
дурачась, прочла. Там что-то было про скелет, который хрустнет... вообще,
мерзкое, "отпетое" стихотворение... Но из него, из всего него я запомнил
только эти строчки: "Мы помним все: и жар холодных числ, и венецьянские
громады..."
- Джек Джельсоминович, - вежливо спросил Валентин Аскерханович, - какие
громады?
Я не успел ответить, поскольку на полянку, где мы собирались
полдничать, вышел бородатый туземец. Я решил, что это жрец, так
непринужденно и вольно смотрел он на нас, Пришельцев Неба.
Жанна сняла с огня сковороду, ловко прихватив тряпкой ручку, и брякнула
на траву.
- Я думаю, будем прямо со сковородки, - сказала она, расстегивая
нагрудный карман и вынимая ложку.
Мы не успеди извлечь свои, поскольку бородач наклонился над
сковородкой, зачерпнул ладонью шкворчащее, аппетитно пахнущее месиво и
отправил его себе в рот.
Раскаленный жир потек по бороде туземца.
- Уум, - заурчал туземец от удовольствия и закрыл глаза.
- Огнеед, - потрясенно вымолвил Георгий Алоисович.
- Просто сволочь, - возмущенно сказал Валентин Аскерханович, - он
полкастрюли сожрал.
- Во-первых, - Георгий Алоисович потер лысину, - не кастрюли, а
сковородки, во-вторых, разве вы не знаете закон Тибулла? В большой семье
хлебалом не щелкай...
Туземец раскрыл рот и большим оттопыренным пальцем принялся тыкать себе
в разверстую глотку, мол, пить хочу.
Жанна Порфирьевна деликатно зачерпнула варево с той стороны, где точно
не пошуровал туземец , и заметила:
- Дайте младенцу попить.
Куродо отвинитил пробку от бутылки, нацедил полную кружку.
- Стошнит? - осторожно предположил Георгий Алоисович.
- Не, - мотнул головой Куродо, - от одного запаху убежит.
Туземец выдул всю кружку и захлопал ресницами, как девушка, которой
сделали предложение.
Потом он рыгнул, швырнул кружку в кусты и сказал, обращаясь к Жанне
Порфирьевне:
- Аз тебе хоцю!
- Все понятно, - почти одобрил туземное высказывание Георгий Алоисович.
- А я не поняла, что он сказал? - спросила Жанна Порфирьевна.
- Кажется, он объясняется вам в любви, - галантно пояснил Георгий
Алоисович.
- Аз тебе хоцю!! - зарычал бородач, одним ударом ноги перевернул
сковороду и прыгнул на Жанну Порфирьевну.
То есть он хотел прыгнуть на Жанну Порфирьевну, а прыгнул на мой кулак.
Туземец упал на землю, но скоро поднялся и сел, изумленно хлопая
глазами. Он выглядел так, словно бы хотел спросить: "Что это, люди добрые со
мной стряслось? Как же я влопался?"
- Аз... тебе... хоцюуу! - вытянул наконец бородач и горько, по-детски
разрыдался.
Его горе было столь неподдельно, что я бы на месте Жанны Порфирьевны
обязательно хоть чем-нибудь, но утешил бы беднягу...
Однако Жанна Порфирьевна, вдова командора, была дамой весьма сурового
нрава.
- Вон! - она вытянула руку в направлении леса, откуда и вышагнул к нам
на полянку влюбленный туземец .
Бородач встал на ноги и, всхлипывая, утирая слезы, покорно побрел
прочь, бормоча не то проклятия, не то жалобы.
- Хорошо держит удар, - одобрил Куродо.
- Что удар, - смятенно сказал Георгий Алоисович, - он нас совсем без
обеда оставил...
- А как же закон Тибулла? - засмеялся Валентин Аскерханович.
Куродо, между тем, налил каждому в кружку крови дракона.
- Ладно, - вздохнул он, - злее будем... Пошли?
Валентин Аскерханович посмотрел на Жанну Порфирьевну:
- Может, кому-нибудь остаться?
- Не волнуйтесь за меня, юноша, - важно сказала она, - я за себя
постою...
- Будем надеяться, - хмыкнул Георгий, взваливая на плечо огнемет.
Лес был прошит солнечными лучами.
Лес пах разогретой землей и листвой.
Лес пах детством, каникулами, бездельем и свободой...
- Ориентировку-то нам дали точную? - забеспокоился Валентин
Аскерханович.
- Сейчас и проверим, - ответил Куродо.
...И тогда мы увидели гору.
Она была неуместна в этом лесу, таком мирном и детском. Она вздымалась
ребристо, нагло. Она выпирала из мягкой ласковой земли ножом, приставленным
к горлу неба.
Гора была невысока. И не гора вовсе, но валун в два человеческих роста.
И когда мы подошли поближе и увидели нору, я вдруг представил себе, как
втискивало себя в этот узкий проем жабообразное мнущееся существо, похожее
на нашу квашню, и мне стало противно...
Куродо заглянул в нору, осветив ее фонарем.
Я сунулся тоже и увидел длинный осклизлый туннель, уходящий далеко
вглубь.
- Тихо! - прикрикнул Куродо.
Мы прислушались. Издали, словно бы из центра земли, доносилась странная
мелодия, будто кто-то далеко выводил соло на трубе.
- Дело плохо, - шмыгнул носом Куродо.
- Что такое? - заволновался Валентин Аскерханович.
- А вот что, - объяснил Куродо, - "пещ.драк." сейчас высиживает птенцов
- понятно тебе?
- А когда высидит, - подхватил Георгий Алоисович, - кэк хрыснет! кэк
грохнет! И со всех сторон сбегутся туземцы с копьями. Ты поглядишь,
посмотришь, как они выскакивающих на божий свет драконят будут шарашить.
- И мясо белых братьев жарить, - снова вспомнил я Мэлори.
Куродо, Валя и Георгий поглядели на меня.
- Ты чего-то... - сказал Куродо, - того, - и не стал уточнять.
- Но самое неприятное, - Георгий Алоисович погрозил пальцем неведомо
кому, - что в таком состоянии дракошу нужно брать голыми руками...
- Джек Джельсоминович , - обратился ко мне Валя, - вы, кажется,
довольно-таки неприхотливы...
- Поглядим, Валек, - ответил я и вошел в нору.
Гора зияла норой, как отверстой, немо орущей пастью.
Я поскользнулся на слизи, оставленной пещерным драконом, и загремел
вниз.
Слизь больно щипала руки.
Я кое-как поднялся.
Следом за мной вошли "отпетые".
- Однако, - сказал Георгий Алоисович, - удачный дебют...
В норе было промозгло, и тянуло запахом сгнивших трав.
Белесая слизь обволакивала стены, скользила под ногами.
- А вот и он, она, оно! - чуть ли не радостно провозгласил Куродо.
Наклонный туннель, темный и промозглый, оборвался неярко, мягко
освещенным зальцем.
"Светящаяся пещера", - вспомнил я. Но победнее, поплоше...
Свет исходил от покачивающегося из стороны в сторону кучеобразного
студенистого существа.
Существо пело, раскачиваясь. Трубные звуки текли по пещере волнами
вместе с неярким уютным сиянием.
Мы едва успели струями из огнеметов сбить выкинутые с внезапной силой
из студенистого тела-кучи мускулистые щупальца.
- А зачем пять? - спросил Валентин Аскерханович.
- Для подстраховки, - буркнул Георгий Алоисович, - и вообще, он считать
не умеет...
Пещерный запел громче, отчетливее, и свет сделался ярче, "отвеснее"...
Я увидел дрожащее горло дракона и спросил у Куродо:
- Это и есть горло?
Куродо понял меня:
- Ага... Эта вот самая перемычка... Видишь? Внизу - побольше, вверху -
поменьше, а посредине перемычка... Вот до нее и добраться... Руками, понял,
только руками...
- А глаза у него зажмурены от удовольствия? - спросил любознательный
Валя.
- Кто его знает, - пожал плечами Георгий Алоисович, - может, и от
боли... У них, у драконов, все перепутано... Боль, удовольствие.
И мы отбросили вверх огненными струями еще шесть корежащихся,
куржавящихся щупалец.
Сверху посыпалась щебенка и мелкие камешки. Пещерный приходил в себя.
Трубные звуки делались оглушительнее, и дрожащее отвратительное беспомощное
горло заметнее.
- Труба трупа, - непонятно сказал Георгий Алоисович.
- Ага, - подтвердил Куродо, - кому-то здесь остаться...
Рраз - это был словно бы взрыв кучи дрожащего студня - семь? - нет,
куда там - больше, девять, двенадццать щупалец выстрелили, вырвались в нашу
сторону.
- Ну и вонь, - сказал Валентин Аскерханович после того, как обугленные,
черные, извивающиеся от боли щупальца, задевая своды пещеры, воротились
обратно в тело пещерного - набираться сил, возрождаться для новой жизни, для
нового броска.
Я положил огнемет на землю.
- Ладно, - сказал я, - я постараюсь взять его за грудки.
Георгий Алоисович покачал головой:
- Не спешили бы вы.
- Ничего, ничего, - подбодрил Куродо, - здесь никогда ничего нельзя
знать наверняка. Может, самое время. Давай...
Я не успел пробежать и метра, как пещерный вспыхнул нестерпимым
сиянием, и грохот его трубы почти оглушил меня. За своей спиной я услышал
шипение огненных струй; но "отпетые", видимо, что-то не подрассчитали.
Одно из щупалец ахнуло меня по плечу и уползло прочь.
Я упал на камни, встал на четвереньки. Меня вытошнило. На четвереньках,
сквозь пещерный гул и гул боли во мне, я пополз к высящемуся надо мной
пещерному.
"Он мог убить меня одним ударом, - подумал я, - он мог втащить, втянуть
меня в себя, еще полуживого, еще способного чувствовать боль... Он просто
играет со мной, как кошка с мышкой. Он играет..."
Удар. Я распластался на коленях, пополз, будто змея.
"Он вобьет меня в пол своей квартиры. Он..." Вонь слизи на камнях,
грохот трубы и запах недосожженных щупалец.
"Зачем я ползу? Ведь мне не хватит сил даже подняться, не то что взять
его за горло?"
Пещерный, видимо, тоже так считал, потому, наверное, он не добивал
меня, а легонько прищелкивал-пощелкивал, валил с ног, если я поднимался на
ноги, сшибал на брюхо, распластывал, если я вставал на четвереньки,
вколачивал в камень, если я полз на брюхе...
Изо рта у меня текла кровь, и я понял, что это - нутряная кровь...
"Привет, - не подумал я, а почувствовалось мной, всем моим существом
прочлось, - отползался..."
...И тогда я увидел вздымающуюся прямо надо мной груду безобразного
тела, которое мне надлежало убить, чтобы оно не убило меня...
Я поднялся, перемазанный в грязи, в крови и драконьей слизи. Я встал
почти вровень с драконом и протянул руку, чтобы взять его за тонкое
вибрирующее горло, из которого рвались трубные звуки. Я тянулся к этой
тоненькой перемычке, отделяющей и соединяющей два отвратительные
вздрагивающие студенистые полушария, хранящей жизнь этих полушарий.
Я вцепился в склизкое холодное, словно намыленное горло, и в ту же
секунду бесшумно, деловито и едва ли не нежно меня обвили щупальца
пещерного.
Если бы бревна умели обнимать, они бы обнимали именно так, и никак
иначе!
Наступила тишина. Сияющая тишина.
Из меня выжимали жизнь, и я выжимал, капля за каплей, из кого-то, кто
сильнее меня, а все равно, а все одно... В наступившей сияющей тишине, где
нет ничего - только свет, и боль, и мускульное усилие сдавить, сжать это
чужое, выскальзывающее из рук, хрипящее, как и ты, как и ты теряющее жизнь,
капающее последними каплями жизни на загаженный пол пещеры, - я услышал
четкий голос Куродо:
- Джекки! Дави! Главное - сделал! Дави! Ты - жив, Джекки! Слышишь -
жив!
Этот крик решил дело... Что-то лопнуло в сдавленном мною склизком
горле, и разом обмякли, отвалились щупальца, и горячим вонючим хлестнуло в
лицо, отбросило прочь. Кончились сияние и тишина. Я слышал бульканье и
квохтанье. Пещерный лопнул, разорвался ровно посредине, жизнь вытекала из
него бурой жидкостью.
Подхватив меня под руки, Куродо и Георгий волокли меня по проходу.
Валентин Аскерханович бежал впереди.
И еще я видел многолапых, топырящихся лягушек, скок-поскоком
продивгающихся вместе с нами к сияющему солнцем, теплом, летом, лесом -
выходу из пещеры.
Они казались мне уменьшенными копиями того, лопнувшего, уничтоженного
мной существа, и потому, наверное, я решил, что это просто-попросту бред...
_______________________________________________________________
У самого ручья, вернее, небольшой речки, на волнах которой
поблескивали, перепрыгивая, искры солнца, я невольно вскрикнул, ибо увидел
голую Жанну Порфирьевну.
Она безмятежно и без опаски купалась.
"Отпетые" тоже удивились.
- Жанна Порфирьевна, - сказал Куродо, - мы, конечно, понимаем...Туземцы
мочат драконят, туземки работают и вам вроде как ничего не угрожает, но...
- Между прочим. - сказла Жанна Порфирьевна, - тот бородач, которого вы
побили, принес мне... батюшки! - Жанна всплеснула руками, - Джек! Что с вами
сделали!
Она кинулась ко мне и принялась удивительно ловко и умело раздевать
меня, стаскивая липкие склизкие одежды.
- Насквозь, насквозь, - бормотала она, - немедленно мыться, немедленно!
Потрясенный, сбитый с толку и ее наготой, и ее чуть ли не материнскими
нежными движениями, я только и смог пробормотать:
- Я весь в говне...
- Вижу, вижу, милый, - успокоила меня Жанна Порфирьевна.
Она помогла мне добраться до воды, и, когда я плюхнулся в прогретую
солнцем, чудную, чудесную речку, закричала:
- Трите, трите, трите, вот так наберите горсть песка и трите, стирайте
слизь, пока не въелась.
- Жанна Порфирьевна, - заметил Валентин Аскерханович, - вы бы отошли в
сторону и оделись, потому что Джек Джельсоминович вместо того, чтобы от
гадючьей слизи оттираться, смотрит на вас во все глаза.
А я, и в самом деле, смотрел, смотрел и... трель, трель, какая-то
дивная трель раздалась в воздухе вокруг меня, и мне захотелось растаять,
расплыться в этой самой речке, в этой текучей воде... под этим
небо...бо...боль...
Георгий Алоисович, Куродо и Жанна оттирали, отдирали песком въедающуюся
в кожу, твердеющую панцирем слизь дракона.
Я орал от боли. Мне казалось, что с меня сдирают кожу.
- Все... - Жанна Порфирьевна отбросила волосы со лба, - дальше просто
бессмысленно... Ну, все. Пристало и пристало.
Георгий Алоисович стряхнул с рук песок:
- Джекки, ты прости, дорогой, но мы слишком долго тебя тащили.
- Мда, - печально согласился Куродо, - будет теперь у тебя, как у
черепашки, на спине и на груди - панцирь.
Я приподнялся, поглядел на Жанну Порфирьевну - было так больно, что я
почти не обращал внимания на то, что она так и не оделась.
- Хрен с ним, - выхрипнул я, - зато никакая падла не проткнет.
Я побрел в воду смывать песок.
- Джек Джельсоминович , - услышал я голос Вали, - вы только не утоните!
Я отмахнулся, дескать, ну вас...
Я бултыхнулся в воду и поплыл.
Боль растворялась, расплывалась в реке.
Я выбрался на берег, потрогал сделавшуюся твердой, будто покрытую
пластинами, роговыми, плоскими, кожу...
- Ух ты, - сказал я шутливо, - какая штучка. Вроде как неснимаемая
кольчуга...
Жанна Порфирьевна уже оделась и вновь приобрела свой обычный строгий
вид - не то классной дамы, не то квартуполномоченной.
- Джекки, - строго сказала Жанна, - возьмите полотенце и как следует,
насухо вытритесь, может, все-таки сотрете кольчугу?
Я взял полотенце и принялся растираться изо всех сил.
- Может, пластиночки можно отколупать, - предположил Валентин
Аскерханович, - эвон как они друг против друга, будто плитки шоколада.
- Не болтайте глупости, - сурово прервала его Жанна Порфирьевна, -
лучше сбегайте к "автобусу" и принестите одежду.
("Автобусом" Жанна почему-то именовала ракету.)
Валя опрометью кинулся выполнять распоряжение.
Пальцами я подергал пластины.
Они вросли в кожу прочнее, чем ногти; собственно, они и стали теперь
моей кожей на груди и на спине.
- Жаль, - сказал я, - что брюхо так не заросло...
Наверно, я все-таки довольно неискренно это сказал, потому что Куродо
взялся меня успокаивать.
- Одноглазый, - сказал он, - да ты не расстраивайся - все подземные
девахи от панцирных тащатся - вон как на тебя Жанна Порфирьевна уставилась.
- Да, - постарался я пошутить, - но мне кажется, в ее взоре больше
жалости, чем вожделения.
- Еще бы нет, - невесело усмехнулась Жанна, - теперь вас всенепременно
выберет дракон. Просто "отпетому" может повезти, но панцирному...
Тем временем вернулся Валентин Аскерханович с моей одеждой и
отрапортовал:
- Жанна Порфирьевна, ваше задание выполнено! Спешу заметить, что у
самого, как вы выражаетесь, "автобуса", громоздится узел, мохнатый,
косматый, - и он, понимаете ли, шевелится.
- Юноша, - важно спросила Жанна Порфирьевна, - вы, я надеюсь, не
развязывали узелочек для того, чтобы посмотреть, что же в нем шевелится?
- Никак нет, - заулыбался Валентин Аскерханович, - я испугался и тотчас
же убежал...
- Это - правильно, - кивнула Жанна, - это - верно... Я же говорила
вам... Бородач, которого вы побили...
Я одевался. Про себя я отметил, что мне стало тяжелее носить самое
себя, но зато увереннее, прочнее...
Вросшие в кожу пластины заставили меня почувствовать мое собственное
тело как нечто не совсем мое, нечто надетое на мое "я", как я надеваю сейчас
на мое тело одежду.
- Все равно, - сказал Георгий Алоисович, - я не понимаю. Мы должны были
успеть...
- Мало ли что, - пожал плечами Куродо, - мы же всего не знаем. Джекки,
ты ведь в санчасти лежал?
Я кивнул.
Валентин Аскерханович замялся, а потом, решившись, объяснил:
- Джек Джельсоминович еще как лежал-то, его отпи... - он взглянул на
Жанну Порфирьевну и осекся, - зверски избили, и ему пришлось довольно долго
пролежать.
- Э, - спросил Куродо, - так в тебя доливали?
- Да, - сказал я, - конечно... Иначе бы я просто не выжил.
- Ну, - протянул Георгий Алоисович, - тогда понятно.
____________________________________________________________
У весело потрескивающего костра, действительно, громоздился узел. То
была шкура зверя, когда-то содранная с поверженного врага, распяленная,
высушенная, а теперь вот завязанная крепко-накрепко и чуть-чуть
пошевеливающаяся.
Жанна Порфирьевна подбросила в огонь хворосту, снова принялась
устанавливать сковородку.
- А этот твой, - опасливо спросил Куродо, - ухажер не придет? Надоело
его бить. И как-то неприлично... прилетели Посланцы Неба, накидали "банок" -
и улетели.
- Нет, - засмеялась Жанна, - он уже приходил. Я говорила. Воон какой
подарок принес. Я все равно его выгнала. Лопотал что-то... Нес какую-то
несусветицу. Лучше узел развяжите.
Валентин Аскерханович развязал узел - и я увидел великое множество
мелких маленьких копошащихся, переползающих друг через друга, попискивающих
драконышей.
- Фу, - сморщился Валя, - эту гадость мы есть будем?
- Вы ничего не понимаете, юноша, - ответила Жанна, ловко подхватывая за
лапку драконыша и швыряя его на раскаленную сковороду, - вкус -
изумительный! раковый суп не сравнится, а цвет и формы тела...
Пища, щерясь, лопаясь, драконыш расползался по сковороде...
Вслед за первым в булькающее (чувствующее боль? или уже мортвое, уже
убитое?) месиво отправился второй, третий.
Жанна помешивала варево щепкой - и я вдруг вспомнил Тараса, убивающего
прыгунов в учебной карантинной пещере, я вспомнил зеленую слизь, покрывшую
пол пещеры - и исчезающие в ней, расплывающиеся оскаленные в неизбывной муке
ящериные лица прыгунов.
Мне сделалось тошно.
Я поднялся и, зажимая рот, побежал прочь.
- Джек Джельсоминович, - крикнул мне вослед Валентин Аскерханович, - вы
куда?
- Поблевать. - быстро объяснил ему Куродо.
Обхватив ствол белого дерева, я согнулся в мучительном пароксизме
рвоты.
Меня выворачивало довольно долго.
Наконец я отер рот ладонью и поглядел вверх, поскольку мне нравилось
голубое небо в просветах зеленых листьев.
Небо я тоже увидел, но сначала я заметил повесившегося бородача, того,
что кричал: "Аз тебе хоцю" - и только потом - зеленую листву и голубое небо.
Глава седьмая. Дракон для рыцаря
Начальник школ приехал к нам раным-рано.
- Ага, - сказал он, завидев меня. - Джекки? Ты-то мне и нужен. Пойдем
поговорим.
Он помахивал стеком, стоял, широко расставив ноги, - вроде бы прежний,
но я-то видел, как он сдал, как постарел.
Мы вышли из коридора нашей квартиры, потопали по улице.
Начальник школ покуда просто трепался, рассказывал всякие историйки про
вновь поступающих, заметил, что в последнее время стало совсем мало
"вонючих". "Старик", в самом деле, стареет.
- Вот что я тебе хотел сказать, Джекки, - наконец выговорил начальник
школ. - Ты, понимаешь ли, обречен дракону, это уже ясно. Недаром ты и книги
про Джорджи читаешь. Все прочел?
- Нет, - я потрогал щеку, - нет. Их все читать необязательно. Авторы
переписывают друг у друга, и что совсем уж странно - переписывают друг у
друга вранье. Сходу определяется: где схожие эпизоды - там вранье.
Начальник школ кивнул:
- Так. Ничего удивительного, чтобы не поймали на противоречиях,
тщательно сверяют свой текст с первоисточником.
- А что, - заинтересовался я, - в самом деле есть воспоминания Джорджи?
- Да нет, - начальник школ поморщился и махнул рукой, - какие
воспоминания!.. Он и писать-то, кажется, не умел... считать... умел, -
усмехнулся начальник школ, видимо, вспомнив портрет толстенького, себе на
уме Джорджи.
- Бог с ним, с Джорджи, - сказал я. - Вы что-то мне сказать хотели,
ведь так?
- Ну, так, так, - начальник школ переложил стек из одной руки в другую.
- Я тебе хотел сказать, Джекки, что нынче уже ясно - никуда тебе от старика
не деться. Если не зацепят на других планетах, то - все...
- Ну и прекрасно, - сказал я, - я для того только сюда и вползал, для
того только из меня здесь...
Начальник школ похлопал меня по плечу:
- Джекки, ты не ерепенься: к старику - это значит в "вонючие".
Другого-то пути нет! И Джорджи сгинул в "вонючих"...
- А, - я стукнул себя по лбу, - как же я не догадался, столько книг
прочел, и каждый раз такая патетика, такой пафос - исчезновение,
растворение.
- Да, да, - невесело посмеялся начальник школ, - ты подумай, Джекки...
Когда ты по младости, по юности сюда сорвался - это одно, а нынче-то совсем
другое.
- Что вы хотите мне сказать? - я остановился у двери кафе. - Что вы мне
предложить хотите? Мне скоро экзамен сдавать...
- Дракон для рыцаря? - быстро спросил начальник школ.
- Да, - ответил я, - именно так... Язык, нравы, обычаи...
- Счастье еще, - улыбнулся начальник школ, - что такие, как ты, Джекки,
идут в "отпетые": кого посылать к дракону для рыцаря? Не этих же...
бандитов...
Я поморщился. Мне не нравилось, когда при мне ругали "отпетых".
- Они не виноваты, - сказал я, - это все - дракон. Если бы не он...
- Это конечно, - кивнул начальник школ, - конечно и разумеется. Но
предложить я тебе вот что хотел - не пошел бы ты поработать немного
сержантом в карантине?
- Ой нет, - засмеялся я. - только не это...
- Гляди, - покачал головой начальник школ, - гляди... Мне бы очень
хотелось, чтобы ты стал после меня начальником школ. Дракон начальников школ
не любит.
- Или любит? - уточнил я.
Из кафе вышел Куродо, небрежно отдал честь начальнику школ, мне бросил:
- Джекки, ты скажи Жанне, чтобы она перестала цепляться - не помыт пол,
не помыт пол: я кто - поломой или "отпетый"?
Я покраснел:
- Сам и скажи...
Куродо сопнул носом:
- Виноват, у вас, я вижу, беседа.
Начальник школ проводил взглядом Куродо и сказал:
- Так вот, я хотел бы, чтобы вы поработали сержантом в карантине, я
хотел бы, чтобы поменьше совсем уж зверского... вы понимаете? - (я
промолчал), - я хотел бы, чтобы вы меня заменили. Это очень важно. Сейчас,
когда старик стареет...
- А я хотел бы, - прервал я, - убить старика, и тогда сами собой
исчезнут все проблемы с школами и карантинами, озверением людей, их
превращением в скотов, в убийц.
- Глядите, - вздохнул начальник школ, - глядите.
Он махнул рукой.
Я спросил:
- Вы только за этим сюда приехали?
- Да, - ответил он, повернулся и пошел прочь. Я глядел ему вслед и
изумлялся тому, как здорово он сдал, как он поста...
_____________________________________________________________
Главное было выучить язык. Остально шло как по маслу. Рыцарь и должен
быть немножко чурбаком. К тому же я был уже седьмым, кого зашвыривали на эту
планету.
Координатор молча выслушивал все доводы.
- Какого черта, - волновался Эрик, - ни хрена с их психикой не будет -
подумаешь, цацы какие, взрывов они не видали и огнеметов испужаются. Да на
некоторых планетах драконов не видели. Мало ли кто чего не видел?
приноравливаться? Ребят из-за этого губить? Пускай привыкают. Привыкли к
драконам - к огнемету еще быстрее привыкнут...
День спустя я стоял в тяжеленном рыцарском облачении посреди залы и
слушал, что говорят обо мне советники короля, и смотрел на каменные худые
колонны, поддерживающие высокие своды.
Колонны казались окаменевшим лесом, вздрогнувшим от волчьего воя и
застывшим в сером камне навеки...
Потом я кое-как отговорил на ломаном языке, советники разошлись - и
король легко-легко, по-мальчишески сбежал, слетел, спрыгнул с трона,
бесшумно и молниеносно пронесся по залу, давая диковинные кругаля вокруг
колонн и наконец остановился подле меня.
- Дорогой мой, золотой и серебряный, - обратился он ко мне, - ну просто
невозможно! Рубишь головы, а они все равно подслушивают. Я знаю, что они
ничего не поймут, но - сам факт!
Я не сразу понял, что король обращается ко мне на моем языке, а когда
понял, то попросил, чтобы он говорил на местном наречии.
- Ах, понимаю, понимаю, - замахал руками король, - языковая практика,
но мне так легче, уверяю вас, - ну что, какое принято решение? Там, - король
глазами повел к потолку, - наверху?
Я был сбит с толку, огорошен... Почему меня не предупредили, что
король, так сказать, в курсе?..
Видя мое изумление, король невесело усмехнулся:
- Ну, все это - секрет Полишинеля. Один, второй, третий - еще возможно
скрыть, но шестеро!..
Я молчал, и король прошел обратно к трону, уселся.
Он расположился на троне так по-простецки, словно это был не трон, а
садовая скамеечка...
- Дорогой мой, золотой и серебряный, - повторил король печально, - с
вашим предшественником мы все обговорили, он был значительно способнее, чем
вы. О, нет, - король прижал руки к груди, - нет! К языкам, только к языкам -
во всем остальном не мне судить.
Я снял нагрудник, достал из него передатчик и стал настраиваться на
волну Конторы.
- Что, - забеспокоился король, - кого вы собираетесь предупреждать и о
чем? Я умоляю вас - только не взрывы, я тогда народ не утихомирю вовек.
Только мечом, только... Ничего сверхъестественного, молю вас, у меня и так
маг, колдун и смутьян в каждом втором селе, а тут еще взрывы.
Я наконец набрел на позывные Конторы.
- Кто? - поинтересовались, как обычно.
Я попросил вызвать ответственного за операцию Жака.
Жак появился не сразу, и каменная зала покуда полнилась шорохами и
потрескиванием черной светящейся острыми колющими иглами тьмы.
- Мм, - услышал я из передатчика, - Эрик?
- Джек, - поправил я его.
- Джек, - поразился Жак, - что так скоро? И сразу в бой?.. Как погода?
- Погода, - озлился я, - прекрасная. Солнышко светит не то, что в наших
норах - лампы, в бой завтра, но мне вот что интересно: ты знаешь, что король
все знает?
- Король? - снова изумился Жак. - А там что, король? Вот так, так, так.
Я и не знал.
- А ну вас, конторских... Что вы вообще знаете... Завтра хоть не спи,
жди приема.
- Вас много, - обиделся Жак, - а я один. Всех не упомнишь; если бы мне
ноги не отгрызли, я бы тоже летал и гавкал, как ты сейчас. Ну, знает и
знает, подумаешь - проблема. Нашел из-за чего космос буровить. Пока.
- Отбой, - сказал я, отключил передатчик, вложил его в нагрудник и стал
приторачивать нагрудник к латам.
- Вам помочь? - обратился ко мне король. Казалось, он был несколько
напуган тем, что знает мой язык.
- Да, если можно, - согласился я.
Король довольно ловко затянул ремешки и сказал:
- Теперь еще одно. Вам предстоит встреча с девушкой, которую завтра
поведут к дракону...
(Мэлори, Мэлори, Мэ...) Я кивнул:
- Понимаю...
- Я вас прошу: никаких Кэт-Кэт-Кэт, - король завертел руками в воздухе,
- никаких пополз... понимаете? новений.
- За кого вы меня принимаете? - возмутился я и тут же подумал, что
получается нехорошо, если предшествующие шесть...
- О господи, - король присел на ступеньки, ведущие к трону, и
пригорюнился, - я понимаю - это выглядит оскорбительно для вас, но тут такое
дело, - король посмотрел на меня, - это - моя дочь...
- Какая разница, - ответил я довольно грубо.
Король пальцем поковырял ступеньку:
- Разница, - он усмехнулся, - я просто удивляюсь, как дракон ее выбрал.
Честно говоря, я надеялся, что все обойдется, мало ли честных, хороших,
девственных, - король поднял голову, - как-то принято, чтобы дракон выбирал
хороших, честных, девственных...
- Любовь зла, - несколько ошарашенно произнес я.
- Да, да, - король в прострации потер подбородок, снял корону, положил
ее рядом с собой на ступень, - это вы верно заметили, но я не думал, что до
такой степени... зла. Понимаете, ведь моя дочь попросту говоря... - король
подбирал слово, а после, решившись, выговорил, - бладь.
- Блядь, - поправил я.
- Да, да, - горестно подтвердил король, - я знаю, что у вас есть масса
других... синонимов: куртизанка, гетера, проститутка, гулящая, но... мне
более всего понравилсь это.
- Может, блудница? - осторожно предположил я, а про себя подумал, что
пора бы свертывать эту тему.
- О, - вздохнул король, - если бы...
Я молчал. Чем я мог помочь королю в его отцовском горе?
Глядя в пол, король забубнил свое:
- И главное! Ведь как требует!..Три села огнем сжег... Волнуется.
Прежде таких волнений никогда не было.
Я вспомнил, что у Мэлори я был не первый (хотя она была моей первой),
вспомнил, как это меня мучило, и, присев к королю чуть ближе, на ступеньку
пониже (а над нами высился пустой трон, хороший стул с резной деревянной
спинкой), я объяснил:
- Вы знаете, доступность привлекает и возбуждает так же, как и
недоступность, а иной раз еще и больше.
Король хмыкнул:
- Это, конечно, утешает, но, - и тут король стал почти грозен, - у нас
обычай: рыцарь ночует с девушкой в одном зале... так вот я...
- А, - радостно выкрикнул я, - так вот в чем дело!.. но если для вас
это важно, я обещаю держаться, чего бы мне это не стоило... Хотя,
наверное, все-таки лучше я, чем...
Король вжал голову в плечи. Какое там "грозен", какое там "почти"...
- Я прошу вас... - почти прошептал он, - мало мне дракона.
...И мы вошли в малую залу замка. Я увидел две узкие, застеленные очень
белым кровати, стоявшие одна - у одной стены, другая - у другой... И еще я
увидел два узких стрельчатых окна и в них - звездное небо, еще факелы,
освещавшие зал. Они торчали из серых шершавых стен, точно мощные ветви, на
которых распустились трепетные, истаивающие в воздухе и вновь вырастающие из
ветвей цветы... и еще, еще, еще - я увидел - Мэлори... она сидела на
кровати, постланной для нее. Она улыбалась мне. Что на ней было? Белый
какой-то балахон, такой, какой Мэлори отродясь не носила... Он был
перехвачен на поясе золоченой витой веревкой, а белые волосы, длинные,
прямые волосы Мэлори... она засмеялась и заговорила со своим отцом. Она
говорила на местном наречии, на одном из местных наречий - его я вовсе не
знал, или наоборот? знал, но позабыл... Вылетело все, высвистело все из
головы, едва лишь я увидел Мэлори, мою Мэлори.
(Как это могло случиться? Собственно, как, по каким образцам ее
выполнили в орфеануме? И почему они совпали - эта королевская дочь,
обреченная закланию, и та, обреченная дракону с самого своего рождения?
Рождения?)
Я стал снимать латы, развязал ремни на поножах, присел на кровать
напротив Мэлори - Мэлори - Мэ...
(Вот так - прямо напротив друг друга... и она так же смеется, как и
Мэлори тогда, и так же заговаривает со мной, и так же бьет меня по руке...
Все это было, было, но мне нипочем не вспомнить тот язык, на котором
обращается ко мне Мэлори. И еще не было тогда изумленно смотрящего то на
меня, то на нее человека - пожилого, но не слишком, в длиннющей горностаевой
мантии, прихватившего свою корону по-простецки, под мышку... И Мэлори, эта
далекая, не та, а эта Мэлори обходится со мной так, точно
давным-давно со мной знакома. Но нужно вспомнить местное наречие... Я же
учил... Учил и хорошо сдал экзамены... Так, так... Король смотрит на нас,
точно хочет сказать: "А... так вы - знакомы?" - или он хочет крикнуть:
"Стража!"? Вот что я понимаю сразу, сразу же... Это то же, то же самое, что
и тогда у полуразрушенной стены орфеанума: я и Мэлори, только сверху одели
вот этот замок, эти окна с небом, исколотым звездами, и поставили рядом
удивленного короля... и еще одели другой язык, а так... Все было то же, то
же самое...)
- Мэлори, - громко сказал я, и в ту же секунду я начал понимать...
Мэлори? Мэлори?
Она закатилась смехом, таким замечательным смехом... редко кто так
смеется. Мало кто хорошо, заразительно смеется; улыбаются все хорошо, а
смеяться... Люди или выдавливают из себя смешок, или гогочут отвратительно,
бочкообразно, или хихикают, мерзко растягивая губы, словно боясь разорвать
их широкой улыбкой. Словом, хорошо смеяться могут немногие.
- Па, - Мэлори тронула короля за рукав мантии, - па, он совсем
тронутый. Мэлори какую-то зовет и глазами хлопает, как филин, ты его откуда
выкопал?
- Я обратился к вам, - вежливо сказал я, - я почему-то решил, что вас
зовут Мэлори...
- Ни фига подобного, - она затрясла своими длинными, длииинными
волосами, - какая я тебе Мэлори? Я - Кэтрин. Кэт. Катюша, Катерина.
Я смотрел во все глаза на Кэтрин - Кэт - Катюшу, я вбирал всю ее,
зрением ощупывал то, что скоро (а я это знал) буду ласкать руками.
- Очень приятно, - я привстал и поклонился, - Джек.
- Па, - Кэтрин посмотрела на короля, - и ты что думаешь?.. ты погляди -
он совсем дернутый. Ты стоишь - он сидит, нет бы титул назвать, а он - йек,
- передразнила она мой выговор, - а ты меня нивесть в чем подозреваешь,
чтобы я с этам?..Фу, фу... - принцесса замахала руками.
- Да, - подтвердил король, - я знаю, у тебя вкусы другие, но мне
показалось...
- Да это бред, что тебе показалось, - быстро перебила его Кэт, - откуда
мне его знать, треснутого - дернутого - малохольного...
- Да я-то, - усмехнулся король, - точно знаю, что прежде познакомиться
ты с ним не могла...
- Ну и? - оборвала свой вопрос принцесаа.
Король резко нахлобучил себе на голову корону ("больно, наверное", -
подумал я), повернулся и вышел.
- Во дурак, - сказала Кэт, и я поразился тому, как я здорово ее стал
понимать, - обезьяна старая, ходит и смотрит, смотрит и ходит...
Она шмыгнула носом, развязала пояс...
Я аккуратно сложил латы в углу и вежливо предупредил:
- Принцесса, я чту местные обычаи, но не искушайте меня.
(Куда все делось? Куда все исчезло? Никакая не Мэлори, а просто -
наглая девка, развратная сука... Они и внешне-то непохожи...)
- Ты чего? - удивилась принцесса, - папу боишься? Да он и не сунется, я
ему один раз такой скандалец закатила, он с той поры зарекся мне мешать
получать удовольствие. Чего ради они меня с мамой в этот мир выпихнули?
Чтобы меня дракон - мня-мня-мня? Выпихнули в мир - ну и получайте...
Принцесса поднялась, легко сдернула с себя балахон, потом опустилась на
четвереньки и сказала:
- Ты чего? За это дело, конечно, сжигают, но кто узнает? Завтра нас все
равно дракоша слапает, слопает, сцапает...
- Ну, - я снял рубаху, - это мы еще поглядим, кто кого сцапает.
Принцесса взвизгнула и кинулась на кровать.
Я сначала не понял, в чем дело, а после сообразил: плитки... не
человеческая кожа, а плитки, сходящие на нет к животу, но прикрывающие грудь
лучше любого панциря.
Странно, но этот заполошный взвизг подхлестнул меня, разбередил во мне
желание.
Принцесса сжалась, съежилась в комочек на кровати.
Я подошел к ней и взял за плечи.
- Ва-ва, - услышал я ее голос, - ничего себе, кавалера подсунули, где
тебя откопали? Из какого болота ты выполз?
Я усмехнулся:
- Сразу и из болота... скажешь...
Принцесса немного успокоилась, протянула руку и потрогала пластины.
- А они, наверное, царапаются, да?
- Наверное, нет, - ответил я, целуя ее руку от плеча до локтя, губами и
языком пробуя гладкость кожи.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------
...Принцесса зевнула и отодвинулась:
- Мужик как мужик, даром что пластинки зеленые...
Я все еще обнимал ее и все еще думал, все еще чувствовал, что это
Мэлори, Мэлори, а замок, острые, узкие окна, ночь, исколотая звездами,
шипение факелов и их тугой смоляной запах, все это - наваждение, морок...
- Джекки? Рыцарь, рыцарь, - Кэт затормошила меня, - ты что, уснул, а?
- Нет, - я провел по лбу рукой, - нет, я не уснул...Я...
Я не мог сказать Кэт, что некоторое время я полагал, что передо мной
Мэлори, Мэлори, и потому я ждал, когда заговорит Мэлори, и не понимал ни
слова из того, что говорила Кэт.
- Ты... ты, - передразнила меня Кэт, - послушай лучше, что я
тебе скажу.
Я все еще с трудом понимал Кэт, потому приподнялся на локте и сказал:
- Говори...
- Говорю, - хмыкнула Кэт. - Этот зеленый, прежде чем съесть, когтем -
или что у него там? - ковыряется в неприличном, так вот ты, - принцесса
уперлась в меня пальцем, - прежде чем зеленый это не сделает, оружием не
бряцай... Потерпи...
Я приоткрыл рот:
- Но он ведь... убьет...
- Убьет, - согласилась принцесса, - но прежде хоть удовольствие получу
настоящее, а не эту... щекотку...
- И потом, - меня интересовала технология, - в какой именно момент
выскакивать? В какой - бряцать оружием?.. Мне даже легче в таком
случае убить дракона, чем спасти вас...
- О! - обрадовалась принцесса, - так и отлично! Получится... это... -
спасительница наших девушек, жертва, принесенная другим... Погибла
сама, чтобы другие могли жить спокойно и счастливо, рыцарь, - принцесса
паясничала, - сделаем, а?
Я перебрался на свою кровать. Улегся, уставился в высокий потолок. Он
был так высок, что, казалось, под ним вполне могли поместиться ангелы и
птицы.
"Мэлори, - подумал я, закрывая глаза, - конечно, Мэлори, - и не
удивился этой мысли: когда летаешь на другие планеты, привыкаешь не
удивляться, - вот так же Мэлори смеялась и, казалось, думать не думала о
предстоящем у разваленной стены орфеанума... И еще там пахла трава..."
- Вставайте, рыцарь, вставайте, - меня трясут за плечо, и я открываю
глаза.
Кэтрин - Кэт - Мэлори стояла в белом подвенечном платое - красивая,
гордая, неприступная, с небольшой короной на голове.
Холод. Царственность. Девственность. Невинность.
Мэлори... "Постой, царевич, наконец..." Вот так она читала? Нет, не
так, там было и лукавство, и хитрость, а здесь?..
- Я выйду, - сказала принцесса, - а вы помогите рыцарю облачиться в
доспехи.
Четверо здоровенных мужиков и король склонили головы.
Принцесса вышла из зала. Было зябко, как бывает зябко ранними утрами...
Два узких высоких окна сияли ослепительно белым светом.
Я встал, прикрываясь простыней, и поклонился королю:
- Ваше величество, я оденусь сам. Благодарю вас, но помощь мне не
требуется.
Король уселся на кровать напротив, поглядел с печалью мудрого
всевидящего отца. Четыре здоровенных мужика стояли наготове, чуть напружив
руки, словно не облачать меня в латы собрались, а вздергивать на дыбу.
Я решил не ждать окончательного королевского слова и принялся одеваться
сам.
Когда я натянул фуфайку, король с упреком сказал:
- Я ведь вас просил...
Я промолчал. Мне было не до королевских просьб... и даже не до Мэлори,
и уж тем более не до Кэт.
Мне становилось страшно. Страх накатывал душной темной волной..."Ведь
убьет. Просто... убьет... был - и нету тебя. Дракон для рыцаря - таких и
тренажеров-то нет. Так только... на экранах... порадовались, побаловались.
Вот это место - затылок и шея - вот туда и врезать копьем. Его парализует.
Сволочи, - внезапно разозлился я, - они об этих дикарях думают... А обо
мне... Их уберегаю от шока, ах, у них "баланс" нарушится, ах... ах... такой
надлом психики, а то, что у меня может быть надлом хребта с разрывом кожного
покрова и кишок - это им - тьфу!.."
Король повторил:
- Я ведь вас просил... А вы... Я вот думаю... все равно дракон вас
съест, так, может, сразу?
Я посмотрел на четырех здоровенных мужиков и сразу успокоился.
Я даже рассмеялся. Король, видимо, прикинул все возможные последствия
такого шага и тоже рассмеялся.
Четверо мужиков смущенно улыбались.
Король хлопнул в ладоши.
- Пажи! Помогите рыцарю затянуть ремни на латах.
Я хотел было уверить короля, что в этом нет никакой необходимости, но
пажи с внешностью настоящих молотобойцев взялись за дело столь ретиво и
умело, нежно, сильно и ненавязчиво, что я не стал возражать.
Король опять хлопнул в ладоши:
- Кончено!
Пажи, пятясь, вышли и притворили за собой дверь.
Король критически осмотрел меня:
- Ммм.
Это было совершенно непонятное "ммм", и бог знает, что оно означало.
Узкие высокие окна, казалось, были вырезаны из белой блестящей бумаги.
Лучи солнца нитевидно и мощно, застывшим потоком вонзались в пол возле моих
и королевских ног.
Дверь скрипнула. В зал заглянула принцесса.
- Папа, - просто сказала она, - долго мы будем ждать?
Король ответил через плечо, не поворачиваясь:
- Как только затявкает, так мы сразу и поедем...
- Ох, - расстроилась (или сделала вид, что расстроилась) принцесса, -
так он, может быть, вообще не затявкает - нам что в этом случае делать?
И стыдная, малодушная радость теплой волной чаемого уюта, покоя
захлестнула меня...
"Неужели? - подумал я с постыдной надеждой. - А вдруг?.. Вдруг... не
затявкает? и мы - позавтракаем, как люди, пообедаем... поживем... Целый день
мне будет подарен... А может быть, и то... Может быть, просто сдохнет, такие
случаи бывали - Куродо мне рассказывал. Дракон издыхает сам... Только
честный отчет в Контору...
Тут-то и раздался рев, будто я своими мыслями, мечтами раздразнил,
разозлил невидимого мне, далекого...
- Пожалуйста, - удовлетворенно сказала принцесса, когда рев затих, -
требует даму, а у нас еще не оседланы...
- Оседлаем, - горестно вздохнул король.
-"Мэлори, - подумал я, - Мэлори".
Дорога вилась серпантином вдоль горы, потом спускалась в долину. День
обещал быть жарким.
Там, где дорога стала пошире, принцесса попридержала коня и поехала
рядом со мной.
- Значит, как договорились? - спросила она.
Я разозлился:
- Как получится.
- Но вы будете стараться?
- Буду, - буркнул я, - но жизнь я вам в таком случае не гарантирую.
- А и не надо, - чуть ли не весело выкрикнула принцесса, - потому что
разве это жизнь? Это дрема, скука, а никакая не жизнь. Я, если хотите знать,
даже благодарна дракону, он придает остроты нашим пресным будням, -
принцесса засмеялась и натянула поводья. - Поэт! - закричала принцесса. -
Глядите! Поэт! Поэт!
По дороге навстречу кавалькаде шел странный человек. Он был встрепан,
взъерошен, одет в какой-то красно-синий линялый плащ, кроме того, он
размахивал руками и вопил нечто совершенно невообразимое.
Принцесса закусила губу:
- Очень плохая примета, - сказала она, - хуже быть не может. Если бы он
молчал или пел, другое дело, а он... Вопит...
Я придержал коня. Конь недовольно раздул розовые лунки ноздрей,
фыркнул, топнул копытом, но остановился. Кавалькада за моей спиной
остановилась тоже... К нам подъехал король. Я несколько успокоился, не так
нервничал, и теперь просто жалел короля. "Дочка-шлюха - само по себе
неприятно, дочка-шлюха, которую съест дракон, - неприятно вдвойне..."
- Поэт, - объяснил мне король, плетью указывая на вопящего человека.
- Я знаю, - вежливо ответил я, - мне уже объяснили.
Я смотрел вверх, в небо, и видел, как чуть ниже неба, в пустом
распахнутом вширь и настежь воздухе, ныряет, то складывая крылья, то вновь
раскрывая, какая-то серая птица.
- Бил уток влет, - орал Поэт, -
- но попадал в людей, тогда, - он набрал полные легкие воздуха и
завопил так, что я еле удержал коня:
- стал бить в людей
и попадаю в уток!
- Это что, - осторожно спросил я у короля, - стихи?
Король то ли не успел ответить, то ли почел за лучшее не отвечать; тем
временем Поэт попритих и забормотал:
- Свободное падение плавно переходит
В вынужденный полет. Вынужденный
полет плавно переходит в свободное
падение. Свободное падение плавно переходит в вынужденный полет.
Вынужденный полет... -
Поэт уставился на меня и вдруг завопил отчаянно истошно:
- И так продолжается до тех пор, покуда!.. покуда!.. покуда!.. -
Поэт отскочил в сторону, и лошади, будто подстегнутые его криком,
рванули вперед, так что я не расслышал выкрикнутых Поэтом последних слов его
дикого стихотворения. Грохот копыт потопил, затопил одинокий визжащий диким
фальцетом человеческий голос. Впрочем, спустя некоторое время я не услышал
даже, а будто бы прочел спокойные слова финала. Они словно впечатались в
широкий, счастливо дышащий, распахнутый, как дверь из тюрьмы на волю,
небосвод:
- Покуда не случается мягкая
посадка или -
- столкновение с землей, тогда-то
и выяснится, что это было? -
Свободное падение или вынужденный полет.
В конце-то концов.
А потом мы задержали коней у пещеры. Мы натянули поводья, и кони
встали, роя копытами землю.
Мне нужно было переговорить с Жаком, и потому я сказал королю:
- Ваше величество, прикажите вашей свите удалиться... Для настоящего
убийства, как и для настоящей любви, - не нужна толпа; толпа нужна для казни
или для изнасилования...
- Папа, - недовольно сказала принцесса, - ну тебя же просят!
Король дернул щекой, поворотил коня и резко, царственно махнул свите,
мол, проваливайте! дескать, вон! Вон!
Принцесса проводила взглядом умчавшуюся кавалькаду (это облако пыли,
пронизанное лучами солнца и затихающим грохотом копыт), поглядела на меня,
снимающего нагрудник, и заметила:
- Папочка очень зол... Я и не знала, что он это так воспримет.
- Что это? - переспросил я, настраивая датчик.
- Ну, что мы с тобой переспали...
- Аа... - я на удивление скоро нашел Контору. Рокотание, шип,
стозмейный, отвратительный, становились все ближе, все явственнее - и я
одновременно слышал болтовню принцессы, шип дракона, потрескивание
космических пустот и развеселый голос Жака. Мне было трудно сосредоточиться,
и потому, наверное, я был так груб с той, другим, третьими и четвертым.
- Жоан! - радостно вопросил Жак.
- Джек, - рассердился я, - когда ты разбираться начнешь?
- Ах, Джек. - недовольно протянул Жак и тут же добавил: - Много вас...
Принцесса наблюдала за моими манипуляциями с интересом, но без страха.
- Папочка, - сказала она, - тебя, наверное, прикончит, ты ему не
понравился.
- Заткнись, - сказал я принцессе по-нашему и испугался, что она не
поймет, зато поймет Жак.
Принцесса поняла интонацию и обиженно замолчала.
- Ты чего? - поразился Жак.
- Извини, - сказал я, - я не с тобой. Просто я уже у пещеры...
- Быстро, - Жак покашлял, - я вношу в реестр... Ставлю галочку.
Удачи...
Он дал отбой.
Я приторочил нагрудник и подумал: "Ну до чего же конторские - хамы.
"Галочку" он поставил! Чтоб потом сто раз не справляться... был да сплыл.
Осталась галочка. Можно посылать нового".
Покуда я приторачивал нагрудник, принцесса раздевалась. Делала она это
с истинным удовольствием.
Дракон полз откуда-то издали, чуть ли не из "сердца" планеты, и в его
невидимом, но слышном ходе тоже читалось сдерживаемое, предвкушаемое
наслаждение.
Принцесса стояла голая и счастливо щурилась на солнце.
"Хороша", - хотел сказать я и не успел, ибо...
Из норы высунулась огромная драконья харя с таким видом, словно хотела
спросить: "А что это вы тут поделываете, добрые люди?"
Принцесса чуть отступила на шаг, прикрылась лодочкой ладони и позвала:
- Иди, иди сюда, лапонька, ну же, ну же...
Дракон выкарабкался весь. Бугристый, крокодилистый - он напоминал
ожившую гору, вздумавшую притвориться ящерицей.
Для начала дракон ахнул хвостом, и я едва успел отскочить и вытащить
меч.
- Рыцарь, - чуть не взвизгнула принцесса, - мы договаривались!
Змеиный раздвоенный язык выстрелил из пасти дракона.
Я чуть не выронил меч. Я все это видел, видел на экране - в день
окончания карантина.
Только Мэлори, моя Мэлори не выла в предсмертной последней муке, а
запрокинув голвоу, стонала в унизительном наслаждении. Я увидел, как глаза
дракона налились кровью, как весь он, от когтей на корявых растопыренных
лапах до острого гребня вдоль мощного хребта, напрягся, выгнулся...
Принцесса взмахнула руками.
- Аах, - этот вздох сдернул меня с места, и вовремя сдернул: еще
секунда, и Кэт была бы разорвана - снизу доверху.
Меч вонзился в то самое место, какое мне столько раз снилось - меж шеей
и затылком.
Но дракон не погиб, он зашипел, роя лапами землю, исходя пеной.
Он был полупарализован. Я пригвоздил его к земле, как прикалывают
бабочку в альбом энтомолога...Она трепыхается так же нелепо и беспомощно.
- Не убивай, - выкрикнула принцесса.
Она лежала на земле, опрокинутая навзничь.
Две наших лошади, привычные ко многому, невозмутимо пощипывали травку
чуть поодаль.
- И то верно, - сказал я, - а ну-ка в сумке, притороченной к седлу,
обнаружь-ка клещи.
- Клещи? - принцесса отползла по земле прочь от места, где хрипел
дракон, пригвожденный, пришпиленный моим мечом, как пришпиливают бабочек...
ну, и вы знаете.
- Клещи, Кэт, клещи, - подтвердил я, - и поживее. В противном случае я
проколю, продавлю ему кожу, а его смерть не входит в мои... кажется, и в
ваши планы...
Принцесса вскрикнула, вскочила на ноги и уже через мгновение
распутывала сумку.
"Она меня спасла, - думал я, то налегая всем телом на меч, то ослабляя
нажим, - если бы я полез защищать ее честь, этот зеленый гад разнес бы меня
с моим допотопным вооружением по кусочкам по всем близлежащим полям и долам,
горам и низинам..."
Принцесса протянула мне блистающие на солнце серебряные огромные клещи.
- Вот, - сказала она, - вот клещи.
Сейчас она походила на перепуганную, перемазанную в грязи и крови
несчастную голую униженную девчонку. Клещи были царственнее, королевственнее
ее. Клещи больше походили на голую принцессу, чем она на самое себя.
Я налег на рукоять меча грудью, освободил обе руки...
Дракон чуть вздрагивал, точно интеллигентный человек, сдерживающий
рыдания.
"Она спасла меня, - думал я, - если бы я прикончил этого гада, я бы лег
рядом с ним".
Я уже видел вдали цепь конников, наставивших копья.
"По мою душу, - подумал я, - или... по мое тело..."
Я примерился, изогнулся и вцепился клещами в изогнутый драконов клык.
("Значит, так, - объясняли нам еще в карантине, - если уж не кокнули
дракона для рыцаря, если пришпилили бедняжку, то, главное, - выдрать клык...
Семь потов сойдет, но...)
Я расшатывал, тянул... Дракон, обессиленный болью, уже не корябал землю
лапами, только выл. И вой его вонзался в широкое пустое небо.
Принцесса стояла поодаль, тряслась от страха, от жалости - почем я
знаю?
- Ну что ты стоишь? Что стоишь? Хоть помоги, возьмись за ручки и тяни
вниз. Я же придавлю, проколю... Ну же!
Принцессу трясло; ладошкой, испачканной в земле, она утирала слезы и
размазывала по лицу грязь.
Я увидел снова, какая она - маленькая еще девчушка, но не пожалел ее...
Я ругнулся:
- Тяни, тяни же! Человеческим языком тебе говорю...
Принцесса сквозь всхлипы спросила:
- Это ты что, творишь заклинания? Да? Ты колдун?
Только тогда я понял, что говорил и ругался на незнакомом для нее
языке. Я стал подбирать слова, мучительно припоминать все, что знал, все,
что учил, но... о, удивленье! - я прекрасно понимал все то, что она говорила
мне, но сам не мог выговорить ни слова.
Дракон уже и не выл - хрипел. Красноватые глазки его начали
подергиваться белесой птичьей пленкой.
"Кончается, - подумал я, - финал... И мне - финал... Если верить
принцессе. А почему бы ей и не поверить?"
Поэт появился совершенно неожиданно. Он вдруг возник рядом с
принцессой, словно вынырнул из-под земли, и сообщил, вытянув руку вперед:
Эклога на смерть великана
Великан был велик,
а карлик - мал,
великан был добр, а карлик - зол,
великан был силен,
а карлик - слаб,
великан был убит,
а карлик - убийцей,
великан...
Покуда Поэт дундел свое, декламировал свою эклогу, бесконечную, как
коридор подземелья, я все вспоминал, вспоминал и на "...был мал" - вспомнил.
- Выдерни КЛЫК! - гаркнул я.
Поэт прервался, поморщился и вежливо сказал:
- С удовольствием.
Он подошел к самой драконовой пасти и взялся за рукоять клещей.
Я подумал: "А если рискнуть?"
Я посмотрел на Поэта.
Он был хиловат на вид, узкогруд, худ.
Но здесь была важна не сила, а рывок - резкий, отчаянный, как вольный
взмах топора при рубке дров, как вольный взлет шашки при рубке людей...
Я выпрямился. Меч, не сдерживаемый более моим телом, брякнулся оземь.
Секунда! И дракон за эту секунду налился жизнью, силой; я почувствовал,
как он радостно вздрогнул.
И этот вздрог, эта дрожь жизни могла оказаться моей гибелью, но Поэт
выказал себя отличным зубодером.
Мы рванули одновременно.
Из пасти дракона хлынула кровь.
Мы отскочили в сторону. Кони попятились.
Дракон вертелся на одном месте - вой, комья земли... а потом он
остановился, тяжко дыша, двигая всем своим гигантским уродливым телом.
Принцесса, широко распахнув глаза, прижав ладони к вискам, смотрела на
дракона.
- По такому случаю, - сказал Поэт, - полагается ода.
Я подошел к дракону для рыцаря.
Это была декорация мощи; его мог убить любой салабон, вроде меня,
юного, глупого, прикончившего Малыша.
Дракон устало зашипел. И в шипении его было: не тронь, не нужно... -
моление, а не угроза.
Я привязал к шее дракона веревку и потянул за собой.
Я протянул веревку принцессе.
- Кэт, - сказал я, - волоки чудище...
Принцесса покорно взяла веревку .
Поэт махнул рукой раз, второй раз и заорал дурным голосом:
Ода победителю!
Кто отличит беду от победы?
Победу от беды кто отличит?
Я подошел к двум лошадям, взял поводья... Повел их.
Следом за мной шла принцесса, за ней покорно-пришибленно полз дракон.
Замыкал шествие Поэт, все еще выкрикивавший что-то про беду и победу.
Я глянул через плечо и попросил принцессу:
- Заткни ему глотку! Ну, никакой же возможности нет!
Мельком я увидел ее лицо, перекошенное от страха.
Она боялась меня.
Меня, своего спасителя.
А потом я увидел облако пыли и торчащие из этого облака пики.
- Вам не холодно? - с запоздалой вежливостью спросил я принцессу просто
потому, что мне хотелось кого-то о чем-то спросить, чтобы не оставаться один
на один с этими наставленными на тебя, несущимися издали в облаке грохочущей
пыли пиками.
Принцесса молчала. И Поэт замолчал тоже.
Слышно было только жалобное шипение дракона.
Еще - грохот копыт.
Рыцари застопорили ход своих коней у самой драконовой морды, так что
мне довелось испытать немало неприятных минут.
Кони знали то, чего не знали люди: это сипящее, хрипящее чудовище не
опаснее какой-нибудь каракатицы.
Раздуйте каракатицу до размера горы - и она будет так же ужасна, ее
будет трудно раздавить, но убить труда не составит.
Рыцарям удалось сдержать коней.
Дракон задрал голову и, морщась, как морщится брезгливый и сильный
человек от унизительной пытки, харкнул в рыцарскую компанию сгустком
зелено-красной слюны.
Рыцари натянули поводья.
В наступившей тишине стали слышны астматическое дыхание дракона,
фырканье и перетоптывание лошадей, равнодушный посвист жаворонка,
всхлипывание принцессы и еще вопли Поэта.
Когда ангелы, - надрывался Поэт, -
устают летать, они
сдают свои крылья на сохрание Богу
и спускаются на землю без крыльев
по невидимой лестнице, они дремлют
в деревьях, камнях и лягушках, набираются
сил для новых полетов.
- Заткни его, - попросил я принцессу, он помог мне выдернуть клык,
но...
- Вздрог - вдркг - друг,
гром - гроб - сук,
гроб - горб - груб,
гриб - рук - мук... -
орал Поэт.
Дракон принялся давиться и кашлять, как не похмелившийся алкоголик.
Один из рыцарей наудачу швырнул копье.
К счастью, он бросал в меня, а не в дракона. И рука у него дрожала.
Копье вонзилось у самых моих ног. Конь нагнулся, понюхал копье, презрительно
фыркнул и коротко игогокнул.
- Друзья, - начал я, - прекрасно вас понимаю, приказ есть приказ, но
чего-то вы не учли. Вот - дракон, - я указал на бессильную гору живого
страдающего мяса со слезящимися глазками пьющего философа, - он не убит, а
покорен мною. Вы убьете меня - и он убьет вас. Верно?
Дракон, давясь, выхрипнул еще один сгусток красно-зеленой слюны.
Поэт перешел на бормотание, а потом завизжал, как резаный:
- Прочти причту притчу и ответь
на вопрос:
отчего блеск так похож на лязг?
Не оттого ль, что бляск
так похож на лееезг!
Вот этого рыцари не выдержали, они умчались с грохотом хорошего
товарняка.
- Ну, - сказал я принцессе, - Кэт, ты успокоилась?
Принцесса шмыгнула носом:
- Успокоишься тут... - она кивнула в сторону Поэта.
Тот и впрямь что-то разошелся.
Я повернулся к нему и сказал:
- Чем орать, пошел бы и принес даме платье...
К моему удивлению, Поэт довольно швыдко побежал за платьем принцессы.
Я меж тем устроился у самых лап дракона, у когтей, вминающихся в землю,
и принялся вызывать Контору.
Провозился я довольно долго. Поэт успел приволочь платье, а принцесса -
одеться. (Белое платье превратилось в серое тряпье, что, в общем-то,
гармонировало с перемазанной в грязи Кэт.)
Кони отошли пощипать травку подальше.
- О, рев вер, -
доносилось до меня восторженное токование, -
о , веер верований...
Я ловил позывные Конторы.
Я расслышал голос, доносящийся из приемника.
- Жак! - заорал я.
- Джек? - услышал я голос Георгия Алоисовича. - Что у тебя?
- Да у меня-то хорошо, - озлился я, - я никак на Контору выйти не
могу...
- Убил? Уже убил? - с восхищением выдохнулось, выщелкнулось из
приемника.
Лапа дракона чуть заколебалась, словно бы опоре фундамента вздумалось
проверить прочность почвы.
- Лучше, - сказал я. - выдернул клык.
- Ох, ты...
- Я до Конторы добраться не могу, - снова пожаловался я.
- Еще бы ты добрался, - объяснил мне Георгий, - у них сегодня
праздник...
- Праздник? - подивился я и даже оперся о драконову лапу.
Дракон не пошевелился.
Принцесса и Поэт меж тем уселись на травке рядком и ладком.
Поэт откровенно охмурял принцессу.
- Ну да, - Георгий Алоисович, кажется, был удивлен моей
неосведомленностью, - у Гризельды день рождения. Сорок лет в Конторе - и не
ожабиться...
- Вот суки, - просто сказал я.
Дракон склонил голову и принялся через силу пощипывать травку. Он
шевелил губами, как большая добрая зеленая лошадь.
Я почти заорал в приемник:
- Георгий, голубчик! Я его в холл загоню. В холл, говорю, ракеты -
загоню! Ага... Поместится, но пусть встречают... Лады? И еще, Жак там
галочку поставил - пусть зачеркнет, прием? Да... Мне мало удовольствия
читать себя в списках. Годится?
Георгий отозвался:
- Годится... Ты через полчасика подергай, поверти ручку... Отбой.
Я поднялся.
Поэт, не обинуясь, обнимал принцессу за талию.
- Пошли, - сказал я, - доведешь меня до огнедышащей горы - и привет.
Тебе - налево, мне - направо.
Принцесса вскочила. Потянула за собой увлекшегося травкой дракона.
- Я с тобой, - сказала она.
Я обалдел. Это не предусматривалось никакими положениями.
- Нельзя, - сказал я, как говорят собаке, вздумавшей положить передние
лапы к вам на колени, когда на вас - парадный костюм.
Кэт закусила нижнюю губу.
- Я только с тобой. Мне - страшно.
Я показал на дракона:
- Его я заберу. Тебе бояться нечего.
Кэт покачала головой:
- Я не боюсь дракона. Я боюсь людей.
"Вот не было печали", - подумал я и тут же обрадовался, сейчас Кэт была
снова похожа на Мэлори, Мэлори, Мэ...
- Хорошо, - сказал я и добавил: - Я посоветуюсь с начальством.
Получилось - с королем. И я пояснил:
- Со своим королем.
Кэт не удивилась.
Она только спросила:
- Твоя страна - далеко?
Я ответил:
- Очень. Но мы доберемся до нее быстрее, чем до вашей столицы. Притом
добраться-то мы туда доберемся, а вот обратно сюда уже не выберемся...
Кэт посмотрела на меня, как провинившаяся собака на строгого хозяина, и
снова спросила:
- Ты... убьешь меня, а потом себя?.. Это ваш такой колдовской обычай?
Я обмер. В самом деле, я словно бы описал ей смерть. Очень далекое
королевство, куда добраться можно очень скоро, а вот выбраться...
- Нет, - попытался я объяснить ей ситуацию, - если ты, действительно,
хочешь со мной, то... это не смерть, это - другое... Видишь небо? На небе
ночью - звезды.
- Понимаю, - кивнула принцесса, - меня так и так убьют... Не ты, так
он. Тебя он не тронет, а меня...
- Я оставлю тебе дракона, с драконом тебя никто не тронет. Верно, Поэт?
Зря я к нему обратился. Он опять залопотал что-то несусветное.
Драк он - кадр, но
ног крад, ногокрад...
Клад драк, дал рак,
но - кардддрак... - он
Карррак.
- Прекрасно, - сказал я, - видишь, и Поэт подтверждает... Ничего с
тобой не сделают, если ты с карддраком, или как там у него...
- Нет, - принцесса покачала головой, - я - с тобой. Если папа простит,
я сама - умру. Мне страшно. Так страшно, что уже ничего не страшно.
- Бывает, - встрял Поэт.
Я вел двух лошадей, всхрапывающих, чуть косящих глазами на печального
недоубитого дракона.
Принцесса почти не вела его. Она шла за мной, и веревка, привязанная к
шее дракона, провисала чуть не до земли между горлом дракона и рукой
принцессы.
Поэт шел чуть поодаль.
- Бывает, - сказал он, - однажды я зашел в хижину к крестьянину. Я
прочел оду его жилищу...
Куродо ждал меня недалеко от драконовой пещеры.
Ракета, серая, замшелая, удачно вписалась в окружающий гористый,
режущий небо острыми краями пейзаж.
(Если бы я был поэтом, вроде того, что плелся сейчас рядом с нами, я бы
обязательно написал что-то вроде:
Горы - ракеты, вросшие в землю
корнями,
ракеты - горы, вырвавшие из земли
свои корни, и корни эти
превратились в струи огня...)
Поэт продолжал рассказывать:
- Я прочел оду его жилищу, а он почему-то обиделся. Я давно заметил:
что для одних - похвала, для других звучит оскорблением. Но тогда я
этого не понимал. Крестьянин вытащил меня во двор и принялся бить оглоблей.
Когда он начал меня бить, мне было страшно, и страх этот не исчез до того
самого момента, пока не сломалась оглобля, но, как вы справедливо заметили,
мне было так страшно, что уж и вовсе не было страшно...
- У этого крестьянина потом был пожар? - спросила Кэт.
- Да, - с важностию ответил Поэт, - дом, прославленный мною, - сгорел.
И я написал эпитафию:
Приемли хвалу Поэта,
даже если хвала кажется тебе
хулою... Иначе
тебя приемлет огонь.
Что тоже - неплохо.
Мне захотелось треснуть Поэта по голове. Но я сдержался, поскольку
увидел Куродо.
Куродо идиллически сидел у подножья ракеты, которое казалось подножьем
горы, и покусывал травку.
...Так Куродо не вытягивался даже в карантине перед сержантом.
- Джек! - он проглотил травинку. - Ты поймал дракона?
- Как видишь, - ответил я.
- Джек, - Куродо развел руками.
- Мы его в ангар засунем? - спросил я.
- Да... - Куродо сглотнул, - о чем речь? какие вопросы...
Поэт и принцесса не без любопытства слушали наши непонятные беседы.
- Теперь так, - сказал я, - эта баба хочет лететь со мной, с нами.
- Колдуны, - объяснил Кэт Поэту, - они притворялись рыцарями. Сейчас
они убьют нас и умрут сами.
Поэт с достоинством поклонился:
- Я это понял.
- Не положено, - сказал Куродо растерянно.
- Не положено? - разозлился я. - Мало ли что не положено? Тебе вон не
положено было из ракеты на вольный воздух выбираться. Конторским не положено
приемники выключать...
- А что, - встрял Куродо, - отключили?
- Отключили, - передразнивая его, ответил я, - поставили галочку против
моей фамилий и пошли праздновать юбилей Гризельды.
-Уу, грымза, - восторженно протянул Куродо, - сколько ей стукнуло -
триста?
- Неважно, - поморщился я.
- Вот из таких грымз образуются очень милые поджарые ящерки-прыгуны.
Все, понимаешь ли, наоборот...
- Я понимаю, - я был очень зол, - что ты мне зубы-то заговариваешь. Я
тебе ясно сказал: загоним дракона в холл и берем Кэт...
- Не положено, - Куродо страдальческим сморщился, - для ее же блага не
положено. Ты представь себе, в какой ад она бухнется?
Я поглядел на принцессу. Я чуть не вздрогнул. Господи, до чего же она
была похожа на Мэлори...
Принцесса спросила:
- Ты убьешь только меня или еще и Поэта?
Мне не хотелось долго объяснять, и я коротко брякнул:
- Только тебя...
- Что он сказал? - поинтересовался Поэт.
- Что на небо он возьмет только меня, - ответила Кэт.
- А мне и не надо, - заносчиво ответил Поэт, - я и сам там бываю...
- Чего они лопочут? - спросил Куродо.
Я промолчал, устроился на камне, принялся пробиваться к координатору.
Понятно, ничего не получилось.
Услышав шорохи и свисты, доносящиеся из железного нагрудника, Поэт
изрек:
Молчание - золото, но
тишина золотее молчания,
но немота ужаснее
тишины, и в немоте
нет ни золота, ни молчания,
ни тишины...
Я подумал, подумал и вызвал начальника школ.
Куродо тем временем распахнул чрево ракеты.
Поэт остался невозмутим.
Кэт чуть побледнела.
Зато дракон попятился. Хотя ему-то что было бояться? Перед ним была -
пещера, распахнутая настежь, чистая, светлая, гладкостенная.
Пещера, разинувшая зев, ставшая видной всем, кто смотрит...
Начальник школ удивился, услышав мой голос, но с готовностью спросил:
- Джек, чем обязан?
Я вкратце объяснил ситуацию с драконом.
- Да, - услышал я, - помещение-то найдется, но, как ты сам понимаешь,
это - даже не тренажер. Так, экземпляр. И надо следить, чтобы в другие
пещеры не забредал... Съедят за милую душу. Что еще?
Я рассказал о принцессе.
Куродо зазывал дракона в ангар ракеты.
Дракон мотал мордой из стороны в сторону и пятился, пятился назад.
Поэт, словно поняв, что от него требуется, сбежал с камня вниз, отважно
уперся обеими руками в хвост дракона и стал подпихивать дракона к ракете.
- Это, - ответил начальник школ, - другое дело. Хотя почему - другое?..
Ее тоже нельзя будет отпускать в другие пещеры. Оставь ее там.
Я глядел на принцессу.
- Она не хочет, - сказал я и добавил: - Она не хочет, и я не хочу.
Начальник школ некторое время молчал (я уже опасался, что прервана
связь), потом ответил:
- Это - твое дело. Своя рука - владыка. Даже если нарушишь инструкцию,
кто тебе слово скажет? Но я бы на твоем месте... - начальник школ не
договорил, вздохнул, - ладно... Дам знать координатору: в довесок к дракону
для рыцаря - для рыцаря - принцесса... Кстати, из Северного городка, третья
рота, в ветераны перешел твой знакомый...
- Бриганд, - обрадовался я, - Мишель?
- Точно.
Отбой.
Я поднялся.
Куродо звал дракона:
- Цыпа, цыып, цыып...
- Кэт, - сказал я, - встань туда и кликни чудище - по-своему. Вперед, а
то еще шажок-другой - и был Поэт, вот и не стало Поэта. Гляди, он уже почти
под брюхом...
Дракон, в самом деле. отползал, отодвигался от зовущего, приманивающего
его Куродо, так что Поэт, упиравшийся обеими руками в хвост дракона,
находился в весьма опасном положении.
Принцесса подхватила веревку, довольно грубо дернула (так тянет старуха
упрямую глупую корову) - и дракон шаг за шагом, нелепо и неуклюже пополз за
принцессой.
- Готово, - с восхищением выдохнул Куродо.
- Еще бы нет, - усмехнулся я.
Поэт отряхивался.
- Может, вы и меня возьмете? - кажется, больше из приличия
поинтересовался он.
- Нет, - я покачал головой, - ни в коем случае. У меня и с Кэт были
сложности. Вам, впрочем, и ни к чему. Вы и здесь как на другой планете.
Поэт зарделся.
Я посоветовал:
- Вам лучше бы удалиться - подальше и побыстрее. Сейчас будет сноп
огня, дрожание земли и прочие неприятности. Вы умеете скакать на лошади?
- Да, - горделиво сказал Поэт, - умею.
- Ну и прекрасно, - сказал я, - забирайтесь на принцессину лошадь, она
вроде бы посмирнее, и - рвите как можно дальше.
- Прощальную оду прочитать? - спросил Поэт.
- Уносясь вдаль, - заметил я, - вы можете читать все что угодно - хоть
прощальную, хоть величальную...
Глава восьмая. Семейные сложности
Первое время я старался научить Кэт нашему языку. Она не понимала,
пугалась. Она всего пугалась.
Я понимал, что зря приволок Кэт в подземелье.
Впрочем, Жанна Порфирьевна успокаивала:
- Там... девочке было бы много сложнее.
А потом Кэт освоилась. Она словно бы пришла в себя и даже научилась
бойко лопотать по-нашему.
А потом случилось превращение Жанны Порфирьевны - и мы общими усилиями
отволокли Жанну Порфирьевну в близлежащую санчасть.
Огромная жаба с выпуклыми прекрасными глазами все смотрела и смотрела
на меня, покуда мы волокли ее в санчасть - и часто вздрагивала своим
отвратительным горлом-мешком.
- Вот так, - засмеялся и хлопнул меня по плечу Мишель , - будешь плохо
себя вести - станешь такой же красивый...
Я рассердился и ударил Мишеля. Нас едва растащили.
Мишель орал мне:
- Дурачок, ты не хыщнык - у тебя рога! Забодать можешь, а загрызть -
ни-ни...
Я вырвался из рук Куродо, схватил бриганда за грудки, прижал к стене
туннеля:
- Ты про что? Про что ты?
- Сдурели, - спокойно сказал Георгий Алоисович, - что, не можете свои
ротные дела дорешить? Крепко тебя бриганд кантовал?
Я отпустил Мишеля.
- Не особенно, - сказал я и добавил: - Как положено...
Потом мы всей комнатой поминали Жанну Порфирьевну.
Глафира, которая стала квартуполномоченной вместо Жанны, пела песни, а
Мишель объяснял мне:
- Да все нормально, честно... ну, подумаешь, шлюха, ну, бывает...
- Конечно, бывает, - соглашался я, - это как я в какой-то книге читал:
"Вот ведь шлюха, не хочет спать со мной". В этом смысле - шлюха?
- В этом, в этом, - кивал Мишель , - со мной она и впрямь спать
не хочет... У нее есть магнит попритягательней.
Я смотрел в наглое ухмыляющееся лицо Мишеля и вспоминал слова капитана.
Вот оно как повернулось, вот оно как.
- Мишель, - сказал я, - тут дело пахнет дуэлью... Поединком - чуешь?
Мишель заулыбался еще шире, ликующе.
- Валяй, - с каким-то яросно-радостным надрывом выкрикнул он, -
валяй... давно ты дерьма не хавал, да?
- Виноват, - улыбнулся я, - но вы... ошибаетесь, это вы, кажется,
употребляли... дважды... Спросите у сослуживцев...
- Тссс, - поднялся Куродо, - тихо. Тихо, ребята.
- Чего тихо, - громыхнул по столу кулаком Мишель, - чего тихо-то?
Глафира набрала полные легкие воздуху и вывела звонко-звонко,
печально-печально...
- Это правда, курица - не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя,
если выпало в Империи родиться,
лучше жить в провинции, у моря...
Песня была хороша, но она не утихомирила Мишеля, нагнувшись ко мне, он
проговорил отчетливо, ясно:
- Джекки - ?бте - Пародист, знай свое место...
Я вздрогнул. Ад возвращался, а я должен был предотвратить это
возвращение.
Я молчал, я знал, что реакция у Мишеля лучше и руки сильнее. И вообще,
я чудом, случайно, оказался в ветеранах, а ему-то давным-давно должно
было здесь оказаться.
- Молчишь? - Мишель погладил себе горло. - Правильно молчишь. Знаешь
свое место. Помнишь... Не ты, блин, косточки твои помнят... Да?
Это было правдой. Я страшился того избиения. Мне было жутко вспомнить
тот ад.
А он надвигался. И горло ада было похоже на горло жабы, отвратительный
дряблый колеблющийся ме-шок...
- Твоя жена, - говорил Мишель, - блядь. Сходи к седьмому болоту -
убедись... У тебя, ?бте-Пародист, только такая...
Он слишком увлекся. А я слишком разозлился. Только этим я объясняю свой
удачный удар.
А может быть, он был слишком пьян?
Не знаю. Когда перестаешь держать душу за копыта, о теле тоже как-то
подзабываешь.
Загребая бутылки и тарелки со стола, Мишель опрокинулся навзничь.
И даже поднялся не сразу.
- Нокаут, - прокомментировал событие Георгий Алоисович, - из-за чего
шум, ребята?
Куродо объяснил:
- Бывший бриганд стал выстябываться. Он решил, что он в роте. Это -
нехорошо.
Георгий Алоисович сказал:
- Но Джеку тоже нельзя руки распускать, а то что же такое получается?
Чуть что не по мне - в харю? Райская жизнь получается, а не суровые будни...
Захмелевшая Глафира подперла щеку рукой и затянула:
- Ой да не вечер, да не вечер...
Кэт подошла ко мне, обняла за плечи и попросила, тихо вышептала в самое
ухо:
- Пойдем?
Она не была на вечеринке. Сидела в комнате, вязала или шила, или читала
- здесь она пристрастилась к чтению - да вот и появилась в самый подходящий
момент на кухне.
Мишель шумно поднялся, водрузил два огромных кулака на стол и
выругался.
- Какие слова, - удивилась Кэт, - я их не знаю.
- Это - нехорошие слова, голубка, - сказал я, - тебе совсем
необязательно их знать.
- Решено, - выдохнул Мишель, - дуэль? Сегодня... Здесь.
- Завтра, - примирительно сказал я, - завтра - и где-нибудь подальше
отсюда. Сегодня у тебя трясутся руки.
- Нееет, - замотал головой Мишель , - дуэль! Здесь, сейчас...
- Это просто хамство, - внезапно возмутилась Глафира, - он побил все
тарелки,