я печаль лучше, благороднее любой радости. Впрочем, в радости, в веселье мне часто виделось нечто звериное, жестокое, а в печали я, напротив, ни разу ничего звериного не наблюдал. Тоскующая, поскуливающая собака напоминает обиженного человека. Гогочущий человек - хрюкающую, взвизгивающую от радости свинью. В гоготе, хохоте, радости труднее сохранить человеческие черты, чем в печали. Вот почему я спросил у капитана: - Коллега капитан, вы ведь тоже за оскорбление дракона? Капитан встрепенулся,точно ото сна: - Да нет... Какое там оскорбление, - он провел ладонью по лбу, - слямзил малость. Ладно... - капитан хлопнул себя по коленкам и поднялся: - Счастливый билет вы сегодня вытянули, Джек Никольс, вот к счастью ли? Я пойду... Завтра прибудет к вам Валентин Аскерханович. - А вы, - спросил я, - не здесь живете? - Нет. До свидания. Капитан вышел. Я остался один. Было тихо. И я понял, какое это счастье - тишина. Я встал, прошелся по комнате. Мне захотелось заплясать, запеть. Все! Это была моя нора, мое логовище, укрывище, убежище. Сколько я не жил один? Совсем, совсем, чтобы без общей стукотни, суетни, чтобы когда я кого захочу, того и увижу, а кого не захочу, того и видеть не буду... В дверь постучали. Я был так счастлив, что, не подумав, сказал: - Войдите. Дверь приотворилась, и в дверной проем всунулась голова полной красивой женщины. Женщина была, по всей видимости, после бани, в замотанном на манер тюрбана полотенце на голове и в ворсистом халате, перехваченном пясом. - Ой, - смутилась он, - извините. - Да нет, - я тоже смутился, - это вы извините... Я здесь... ну, живу... - Как, - изумилась женщина, - а Эдька что, переехал? Я был настолько смущен, что брякнул: - Нет. Его съели, - и, заметив, как дрогнуло и изменилось лицо красивой женщины, поспешил добавить: - Мне так сказал капитан. Я хотел бы исправить неловкость и потому так сказал, мол, я-то не знаю, передаю с чужих слов, может, капитан тоже ошибается? Но женщина не обратила никакого внимания на мою деликатность, она широко распахнула дверь, прислонилась к притолоке. - Понятно, - сказала она, поправляя распахнувшийся снизу халат, - а вас за какие такие заслуги сюда поселили? Я покраснел. Во-первых, передо мной стояла презирающая меня женщина, во-вторых, она была почти голая, и, в-третьих, мне было неловко от того, что никаких особых заслуг я за собой не числил. - Я прострелил насквозь "летающего воробья", - тихо сказал я. Женщина поинтересовалась: - Ну и?.. - И... Все... Женщина вздохнула, оправила халат, запахнула его поплотнее. - Понятно, - она отошла от порога и затворила за собой дверь. После такой встречи мне стало не по себе, а тут еще в коридоре раздался дикий истошный вопль, нечленораздельный, изредка прерываемый мужским жалким бормотанием... - Глашенька, Глашенька... да ты, ты... погоди... успокойся... ну, так бывает, ну, случается... - Да! - женский вопль стал артикулирвоаться, складываться в более или менее понятные слова, - бывает! Только не с вами, суками, вы все живы-здоровы, невредимы... - Глашенька, ну что ты говоришь - невредимы, ну, как ты можешь так говорить, - бормотал мужчина. Я почесал в затылке. Мне пришло в голову высунуться в коридор и поглядеть, что там делается, но я поостерегся, тем паче, что мужское бормотание сменилось мужским же отчаянным, но басовитым криком. - Паскуда! Но я тоже человек, понимаешь, да? Я - не тварь, не тряпка половая, чтобы об меня ноги вытирать! Хватит! Ты окстись, дорогая, ты вспомни, о ком слезы льешь. Оденься! Я тебе сказал - оденься! Сейчас же, что ты тут устраиваешь, что ты тут... Топот, возня, потом хлопнувшая дверь. Я выглянул в коридор. В коридоре стоял совершенно лысый мужичок, кряжистый, в спортивном тренировочном костюме. Мужичок все старался закурить, но у него никак не получалось. Он чиркал и ломал спичку. - Извините, - сказал я, - я не знал, что так получится. Меня не предупредили... Мужичок закурил и махнул рукой: - О чем тебя должны были предупредить, парень? Не бери в голову... Он с наслаждением затянулся и выпустил дым к потолку. - Все обойдется, - сказал он, - рано или поздно, это должно было случиться. Не он - так я, правда? - Правда, - согласился я, - и тогда бы она убивалась по вам, а его упрекала бы. Лысый мужичок стряхнул пепел на пол и не успел ничего ответить, поскольку из-за коридорного сверта, оттуда, где, по всей видимоси, находилась кухня, донеслось громогласное: - От... архимандрит твою бога мать, кто там смолит? Ну, блин, неужели не понятно: все равно что под себя гадить. Ну, что, не дотерпеть до "дыры неба"? Подошел и хоть ужрись этим дымом. - Заткнись, - огрызнулся мужичок. На кухне громыхнули сковородкой: - Ты знаешь что, выбирай выражения - я не виноват, что у тебя - семейная драма. Подумаешь, жена - блядь! Я что же, должен по этому поводу в табачном дыму задыхаться? Мужичок притушил сигарету о стену, бросил окурок на пол. - Нет, - спокойно сказал он, - по этому поводу ты сейчас у меня получишь по рылу. В ту же секунду распахнулась дверь, и в коридор выскочила Глафира. Я невольно отступил назад. Она была очень большая, голая и красивая. - Да, - закричала Глафира, - да - блядь! Только не для таких, как ты...Я лучше этому мозгляку одноглазому дам, чем тебе. - Была охота, - донеслось равнодушное с кухни. Глафира внезапно замерла, ее большое красивое тело как бы одеревенело, застыло, но все это продолжалось не более мгновения. Глафиру швырнуло на пол. К ней кинулся лысый мужичок, успев крикнуть мне: - Одноглазый! Тащи подушку! Я бросился в комнату, а когда воротился в коридор с подушкой, там уже бурлила и суетилась толпа вокруг бьющейся в падучей Глафиры. - Что-то ее больно часто бить стало, - заметила средних лет женщина, деловито заглядывающая через плечи и спины собравшихся в центр круга. - Все, все, - отчаянно выкрикнул лысый, - утихла... Подите все, подите... Толпа стала расходиться. Лысый помог Глафире подняться и увел в комнату. На полу осталась дурно пахнущая лужа. - Еще и убирать за ней, - недовольно проворчал хам, прибежавший из кухни. Кого-то он мне напоминал. - Между прочим, - наставительно произнесла дама, сетовавшая на то, что Глафиру стало часто "бить", - при таких припадках происходит упущение кала или мочи. - Ага, - подхватил хам, - стало быть, сказать "спасибо", что не обклалась? - Истинно, - важно кивнула дама, - и сходить за ведром с тряпкой. Ты сегодня дежуришь? Хам, бурча, двинулся за ведром с тряпкой. Дама повернулась ко мне. - Очень приятно, - сказала она, улыбаясь, - я - вдова командора, ответственная за этот коридор. Вы - новенький? - Да, - сказал я и поклонился, - Джек Никольс. - Жанна, - сказала дама и заулыбалась. Я заметил на верхней губе усики, но они ничуть не уродовали даму. Вернулся хам, шмякнул тряпку на пол, принялся затирать лужу. - Я, Жанна Порфирьевна, - предупредил хам, - так скажу. Когда его дежурство будет, я так в коридоре насвинячу, так насвинячу... - Куродо, - охнул я, - Куродо! Куродо, а это был он, - поглядел на меня в изумлении. - По... по...звольте. Джекки? - Куродо разинул рот. - Батюшки-светы, ох, как тебя раскурочило! Ох, как давануло! Жанна похлопала в ладоши: - Как приятно! Вы что же - боевые друзья? - Да, Жанна Порфирьевна, - заволновался Куродо, - это ж мой ляпший сябр! Мой кореш из учебки! Ой, как его сержант кантовал, ой, кантовал... - Дотирайте пол, Куродо, - наставительно произнесла Жанна Порфирьевна, - о своих похождениях расскажете потом. Куродо скоренько дотер пол и продолжал, швырнув тряпку в ведро: - Его сержант в Северный запихнул - оттуда, сами знаете... - Но ваш сержант, - заметила Жанна Порфирьевна, - вы говорили, очень нехорошо кончил. - Да уже чего хорошего, - Куродо поднялся и поболтал ведром, - я ему сам по хребтине пару раз табуретом въехал, чтобы знал, прыгун рептильный, дракон е... трепаный, - деликатно поправился Куродо, - как добрых людей кантовать. Жанна удовлетворенно покачивала головой. Казалось, ей очень нравится рассказ Куродо. Тем временем в коридор вновь вышел лысый мужик. Он угрюмо буркнул, глядя на Куродо: - Я бы сам убрал... - Георгий Алоисович, - строго произнесла Жанна, - это совершенно излишне. Сегодня дежурство Куродо, и вам ни к чему брать на себя его обязанности, а вот то, что вы позволяете своей жене распускаться... - Жанна Порфирьевна, - начал медленно наливаться гневом лысый мужик, - вы прекрасно знаете, что моя жена больна. - Милый, - высокомерно сказала Жанна , - я так же прекрасно знаю, что это не только и не столько болезнь, сколько распущенность, или, вернее, болезнь, помноженная на распущенность. - Жанна Порфирьевна, - лысый говорил тихо и медленно, но было видно, как он сдерживает рвущийся из глотки крик, - я попросил бы выбирать выражения . - Какие выражения, милый? - Жанна Порфирьевна в удивлении чуть приподняла тонко очерченные, очевидно выщипанные брови. - Я... - раздельно проговорил лысый, - вам не...милый. - Ну хорошо - дорогой, - примирительно сказала Жанна . - И - не дорогой... - Ладно, - кивнула Жанна Порфирьевна, - согласна - дешевый... Георгий сжал кулаки, но скрепился, смолчал. - У нас у всех были любови, - продолжала безжалостная Жанна, - были потери близких, но мы не позволяли себе и своим близким распускаться, по крайней мере - на людях. Кстати, - Жанна (хотя это было вовсе некстати) указала на меня, - ваш новый сосед. Где был Эдуард - ныне Джек. А это - Егор! - Георгий, - поправил лысый. - Хорошо, - согласилась Жанна , - Георгий. - Жанна Порфирьевна, - сказал Георгий, - я бы настоятельно просил вас не лезть в мои дела. - А вы, - невозмутимо возразила Жанна Порфирьевна, - не выставляйте свои дела на всеобщее обозрение. У вас есть своя комната. Заперлись в ней - и вопите, скандальте себе в свое удовольствие. Мой дом - мой свинарник, грязь из него выносить не полагается. Слышали такую поговорку? Разговор принимал самый нежелательный оборот, но в дело вмешался Куродо. - Слышь, - перебил он начавшего было говорить Георгия, - ты погоди шуметь, надо же Эдика помянуть как-то, а то совсем не по-людски получается. - Вы сначала ведро с тряпкой унесите, - приказала Жанна Порфирьевна, - потом уж рассуждайте - по-людски - не по-людски... - Есть! - шутливо отозвался Куродо и, уходя, позвал меня: - Джекки, пойдем, покажу владения. Покуда я шел по коридору. Куродо объяснял: - Жанна - баба хорошая, но с прибабахом. - Ну, ты тоже... - начал было я. - Что - тоже? - перебил меня Куродо. - Егорка - нахал... Подумаешь, расстроился и засмолил. Тут Жанна права. Не фиг распускаться. Мы свернули в небольшой коридорчик, вышли в огромную кухню. Я насчитал десять плит. Куродо поставил ведро на пол, вынул тряпку и зашвырнул ее в угол. - Да ты не пугайся, - сказал он, - здесь народу не много. Так... если пир устроить, поминки там, счастливое прибытие... - День рождения, - подсказал я. - Не, - мотнул головой Куродо, - это не практикуется. Он посмотрел на меня и рассмеялся: - Ты чего, Джекки, так с подушкой и ходишь? - Да, - сказал я, - действительно... На кухню вышел Георгий Алоисович. Его колотило. - Стерва, - в руке у него был старый, покорябанный, видавший виды чайник, - мерзавка, как из нее жабы не получилось - не представляю. Он поставил чайник на плиту, повернул ручку. Плита угрожающе загудела. - Не надо печалиться, - пропел Куродо, - потому что - все еще впереди... - У, - сказал Георгий Алоисович, - с каким удовольствием я бы ее в лабораторию или в санчасть бы сдал. - Ты погоди, погоди, - усмехнулся Куродо, - как бы она нас под расписку не сдала... Скольких она пережила? Георгий Алоисович пальцем потыкал в сторону коридора: - Я тебе скажу, я командора вполне понимаю. От такой стервы сбежишь - хоть в пасть к дракону, хоть в болото к "вонючим". - Так это - одно и то же, - задумчиво сказал Куродо, - только ты зря. Они с командором жили душа в душу. - Тебе-то откуда знать? - презрительно бросил Георгий Алоисович. - Святогор Савельич рассказывал, - возразил Куродо, - говорил, что Жанка здорово переменилась... - Вот вредный был мужик, да? - спросил Георгий. - Ну, - гмыкнул Куродо, - где ж ты тут полезных-то найдешь? Полезные все в санчастях шипят и извиваются, а здесь - сплошь "лыцари", то есть - убийцы... Куродо явно поумнел с тех пор, как я с ним расстался. - Нет, - стоял на своем Георгий, - ты вспомни, вот мы с тобой почти одновременно сюда пришли, ты помнишь, чтоб он хоть раз дежурил? Куродо рассмеялся: - Ну, ты дал! Святогор Савельевич - и дежурство! - Как сволочь последняя увиливал, а как он нас кантовать пытался? Вроде казармы, да? Что он как бы ветеран, а мы - "младенцы"... - Ну, - урезонил Георгия Куродо, - он же и на самом деле, был ветеран. - А я спорю? Я говорю, что он - мужик дерьмо, а ветеран-то он ветеран, это точно... - Ага, - подтвердил Куродо, - и все равно, когда повязали и в санчасть поволокли, до чего было неприятно, да? Был человек как человек... Я вот скажу, Джекки - свидетель, был у нас сержант - и не такое дерьмо, как Святогор, нет, в чем-то даже и справедливый - верно, Джекки? Я подумал и решил не спорить, согласился: - Верно. - Ну вот, - а когда дело до превращения дошло, так я ему первый по хребтине табуретом въехал; а здесь - не то, вовсе не то. Жалко было Святогора, что, неправда? Георгий Алоисович помолчал, а потом кивнул: - Жалко... Куродо удовлетворенно заметил: - Вот... А ты знай себе твердишь: Жанну бы с удовольствием сволок в лабораторию. Обрыдался бы над лягвой-лягушечкой... Чайник забурлил, принялся плеваться кипятком. Георгий Алоисович выключил плиту, подцепил чайник. - Чаем отпаивать будешь? - поинтересовался Куродо. Георгий махнул рукой - и побрел прочь. Куродо подождал, пока он уйдет, и посоветовал: - Ну, я не знаю, как у тебя там было... Но тебе здесь скажу - не женись. Связаться с такой стервозой, как Глашка... - Я и не собираюсь, - улыбнулся я. - А они все здесь в подземелье стервенеют, - вздохнул Куродо, - стало быть, ты в пятом номере? Ну и распрекрасно - я в седьмом. Заходи - потрепемся. - Зайду, - кивнул я, - только подушку отнесу на место - и зайду. - Валяй. Куродо остался на кухне, я отправился в свою комнату, но, когда толкнул дверь, то замер от изумления. На кровати сидела, нога на ногу, прямая, строгая и стройная, Жанна Порфирьевна. Я заглянул на дверь. Да нет, номер пять. Бледная металлическая цифра. - Все в порядке, - поощрительно заулыбалась Жанна , - вы не ошиблись, это я несколько обнаглела. Заходите, не сомневайтесь... Я зашел и, вытянув руки, пробормотал, покачивая подушкой: - Я... это... вот... подушка... Жанна засмеялась: - Ах, какой же вы, милый, тюлень. Ну, кладите, кладите свою подушку на кровать. Я положил и остался стоять, не решаясь опуститься на стул. - Что же вы стоите? - изумилась Жанна. - Садитесь, садитесь. Вы не смущайтесь, что вы... Я просто заглянула в ваш холодильник и обнаружила, что он пустым-пустехонек... Я присел на краешек стула и тихо сказал: - Да не надо бы...Тут - кафе, и вообще, не надо бы... Жанна Порфирьевна замахала руками: - Ой, ну что вы, какие церемонии, я же здесь для всех - как бы мама... Понимаете? Мама Жанна ... Я покраснел и заерзал на стуле. - Вот вам, Джекки, сколько лет? - Кажется, восемнадцать, - едва слышно выговорил я. - Восемнадцать? - улыбнулась Жанна. - Знак зверя. - Зверя? - не понял я. Жанна Порфирьевна показала мне три пальца: - Шесть... шесть... шесть, - серьезно сказала она, - три шестерки - это восемнадцать. Никогда человек не близок так к разрушению, к переворотам, к жестокости, к зверству, к разочарованию в мире, как в свои восемнадцать лет... Жизненный опыт - ноль, интеллектуальной и сексуальной энергии - пироксилиновая бочка - чем не зверь? И самый опасный зверь из всех возможных. Юность - это знак зверя. Но вы ведь не такой? - Не такой, - ответил я, но тут же добавил: - Впрочем, не знаю... Жанна откинулась назад, рассмеялась, протянула руку, провела по моей щеке рукой. - Джекки, вы - прелесть... Мне хочется больше узнать про вас. Кто ваши родители? Как вы очутились здесь? Где учились? Я начал рассказывать. Я рассказывал спеша, поскольку помнил, что меня ждет Куродо. - Что вы так торопитесь? - заметила это Жанна . - Не нервничайте, что вы... - Да я не нервничаю, просто меня ждут... Ну, Куродо... мы договорились. - А, - улыбнулась Жанна, - встреча со старым другом... Ну, возьмите - я в холодильнике кое-что оставила. Я распахнул дверцу и невольно ахнул. Холодильник был забит всевозможной снедью. В дверце стояли четыре темные бутылки. - Берите, берите, - замахала рукой Жанна. Она встала, подошла к двери. Щелкнула выключателем. Здесь, в подземелье, меня все еще поражала мгновенная давящая тьма; она была резка и безжалостна, словно удар поддых. Жанна распахнула дверь в коридор, на пол лег прямоугольник света, а в нем - тонкая черная тень Жанны. - Ну, - сказала Жанна , - так мы идем? Я вышел в коридор, длинный, словно небольшой узкий переулочек. Жанна махнула рукой: - Там - седьмой номер. А там, - она показала в противоположном направлении, - номер два. Моя квартира. - Спасибо, - я коротко поклонился. Глава шестая. "Пещерный" Жанна Порфирьевна возилась у костра. Валя пошел собирать хворост. Куродо лежал на спине и глядел в небо. Георгий Алоисович разглядывал накладные. - Я ничего не понимаю, - сказал он наконец, - что значит "цеп. драк."? Я вытаскивал огеметы, раскладывал их на травке. - "Цеп. драк."? - переспросил я. - Цепной дракон? - Таких не бывает, - засмеялась Жанна; она сидела на корточках и пыталась раздуть костер. - Не бывает, не бывает, - подтвердил Куродо и зевнул, - и вообще, нам все на инструктаже объяснили, что ты накладную разглядываешь? Это же все - туфта. - Ну как, туфта, - возразил Георгий , - помнишь Проперция? Как залетел, а? Подстрелил не того, что в накладной... - Давай сюда, - Куродо протянул руку, - я на слух совсем ничего не вопринимаю. Он взял накладную и уселся. - Таак, - протянул Куродо, - пьяный, что ли, писал? Не разбери поймешь... Тааак. Ну, "четыресто талонов" - это да, это - понятно. И "одна шт. " - тоже. А вот - "цеп"... Это вообще, - он прищурился. - никакой не "цеп", это... черт... "щеп" какой-то, да, скорее уж "щеп. драк.". Дракон из щепок? Георгий покачал головой: - Нет. На инструктаже ничего не было ни про какие щепки сказано. Про нору в горе - объясняли, а про щепки... Тем временем вернулся Валентин Аскерханович с хворостом, положил на траву охапку изогнутых, словно в неизбывной муке, сучьев и спросил у меня: - Джек Джельсоминович, - позвольте, я Жанне Порфирьевне помогу развести костер? С той поры, как я забрал Валентина Аскерхановича из казармы, он стал со мной не просто подчеркнуто, но пришибленно вежлив... Это пугало меня. Там, в казарме, после санчасти, я и думать забыл, что Валя вместе со всеми избивал меня, наоборот, я был благодарен ему за то, что тогда дотащил до койки, а теперь нормально, по-человечески, беседует со мной и ходит в пещеры на "чистки" в паре... А здесь... здесь - эта изумленная вежливость, дескать, как же так?.. Я-то думал, ты - г..., а ты, оказывается, "птица высокого полета"? - заставляла меня вспомнить не только избиение в сортире, но и давнишнее, казалось бы совсем позабытое мое прибытие в Северный городок. Вспоминая все это, я злился и на него, и на самого себя, задавал себе вопрос: "А что, было бы лучше, если бы он обращался с тобой панибратски, не испытывая ни малейших угрызений совести? С другой стороны, может, он вовсе и не испытывает нкиаких угрызений совести, а просто боится, боится и подлизывается?" - Да, - несколько растерянно сказал я, - да, конечно, Валентин Аскерханович, помогите... - Валя, - сказал Куродо, покусывая губы (моих соседей совершенно не волновали наши с Валентин-Аскерхановичем "выканья"), - ты успеешь еще Жанне помочь, лучше погляди, что тут написано? - Кур, - весело спросил Валя, - а ты чего, читаешь по складам? (С ветеранами-"отпетыми" Валентин Аскерханович был накоротке и изумлял меня своим с ними вольным обращенеим. Я не рисковал, например, похлопать по плечу Куродо или стрельнуть "пахитоску" у Георгия Алоисовича.) Валентин Аскерханович взял бумагу и крякнул: - Да... Однако... "Драк." Ну, это понятно. Четыреста талонов? Ух ты... "Одна шт." А если "две шт." - восемьсот? Бледное пламя наконец занялось, запрыгало среди сложенных аккуратным шалашиком ветвей. Жанна Порфирьевна поглядела на Валю. - Юноша, - строго сказала она, - дай Бог нам всем справиться с одним-распронаединственным "цеп." или "щеп.", или как его там? - драконом. Дай Бог нам после встречи с ним остаться живыми, а вы о восьмистах талонах думаете. Нелогично и неумно. Лучше подкладывайте-ка ветки в костер... Жанна Порфирьевна недолюбливала Валентина Аскерхановича и не старалась это скрыть. Валентин Аскерханович вернул накладную Куродо и принялся ломать хворост. - Жанна Порфирьевна, - вежливо заметил Валя, - у вас лицо запачкалось, пока вы с костром возились. Валя тоже не особенно любил Жанну Порфирьевну, но побаивался ее. Жанна, ни слова не говоря, поднялась, поправила волосы и, отодвинув кусты боярышника, пошла по тропе, спускающейся к ручью. - Жанна Порфирьевна, - крикнул ей вслед Валентин Аскерханович, - вы бы хоть пугач какой с собой захватили!.. Здесь эти... в мехах и шерсти по кустам так и шастают, они драконом пуганные, а "отпетыми", охотниками за драконами, - не особенно... Жанна Порфирьевна не удостоила Валю ответом, зато Куродо вдруг шлепнул себя по лбу: - Баатюшки!.. Да тут не "цеп." и не "щеп." - тут "пещ."! Вот в чем дело! Дракон пещерный - одна штука - 400 талонов. Они буквы перепутали. - Ззаразы, - с чувством проговорил Георгий Алоисович, - они там по своим конторам сидят, кроссворды решают, а накладные заполняют между делом, позевывая и почесываясь... "Щеп.", "цеп", "пще", "пещ." - какая разница, когда тут такой вопрос поставлен: "Орудие казни, применявшееся в древности. Пять букв". - Топор, - сходу отозвался Куродо. - То-то и видно, - важно заметил Георгий Алоисович, - что совсем ты с конторскими не общался, кроссвордов не разгадывал, - крест, дорогуша, крест... Вытирая руки и лицо платком, к костру вернулась Жанна Порфирьевна. - Туземное население, - сказала она, - действительно, волнуется. Во всяком случае, какие-то копьеносные силуэты на том берегу я различила, но ничего откровенно враждебного не заметила... - Еще бы туземному населению не волноваться, - хмыкнул Куродо, - дракоша у них зимой злобствует, дует, плюет и старается согреться всеми доступными ему средствами, то есть жрет в три горла все то, что двигается, дышит и молит о пощаде. Летом дракоша отдувается, рыгает и мирно сопит в своей пещерке... и тут - здрасьте!.. Посланцы Неба!.. Рады приветствовать. Раздраконят дракошу - почнет старичок и летом буйствовать, что хорошего? Я потрогал приятно пачкающий, белый, в черных выпуклых продолговатых крапинках ствол неведомого мне дерева и поинтересовался: - Отчего же мы зимой не прилетели? Костер между тем совсем разгорелся - пламя металось тугими желтыми жгутами, дразнилось, многоязыкое, плясало, облизывало сучья. Жанна Порфирьевна, морщась от жара, принялась устанавливать на костре огромную черную сковородку. - Тут вот в чем дело, Джекки, - сказал Георгий Алоисович, с интересом наблюдавший за манипуляциями Жанны, - летом "пещ. драк." подстрелить трудно, а зимой еще труднее... Куродо вытащил консервный нож и принялся вскрывать консервные банки. Содержимое он вытряхивал на сковороду. - Зимой, - добавил он, - дракоша бегает, прыгает, летает и скачет, а летом он, растопырившись и растекшись по стенкам, отдыхает, спит. Мясо, выброшенное из консервов на сковородку, зашкворчало, завыстреливало в разные стороны раскаленными жирными каплями. Расплываясь на сковороде, оно будто ругалось, плевалось от возмущения. - Вот это - канонада, - засмеялась Жанна Порфирьевна, - ребята, готовьте ложки. Куродо извлек здоровенную бутыль крови дракона, поболтал ею в воздухе. - А вы думали. Куродо забыл? А? Ни хрена подобного!.. Куродо все помнит... - И жар холодных числ, - сказал я, - и венецьянские громады... Все погялдели на меня с изумлением. Я и сам изумился. Это стихотворение мне однажды прочла Мэлори, дурачась, прочла. Там что-то было про скелет, который хрустнет... вообще, мерзкое, "отпетое" стихотворение... Но из него, из всего него я запомнил только эти строчки: "Мы помним все: и жар холодных числ, и венецьянские громады..." - Джек Джельсоминович, - вежливо спросил Валентин Аскерханович, - какие громады? Я не успел ответить, поскольку на полянку, где мы собирались полдничать, вышел бородатый туземец. Я решил, что это жрец, так непринужденно и вольно смотрел он на нас, Пришельцев Неба. Жанна сняла с огня сковороду, ловко прихватив тряпкой ручку, и брякнула на траву. - Я думаю, будем прямо со сковородки, - сказала она, расстегивая нагрудный карман и вынимая ложку. Мы не успеди извлечь свои, поскольку бородач наклонился над сковородкой, зачерпнул ладонью шкворчащее, аппетитно пахнущее месиво и отправил его себе в рот. Раскаленный жир потек по бороде туземца. - Уум, - заурчал туземец от удовольствия и закрыл глаза. - Огнеед, - потрясенно вымолвил Георгий Алоисович. - Просто сволочь, - возмущенно сказал Валентин Аскерханович, - он полкастрюли сожрал. - Во-первых, - Георгий Алоисович потер лысину, - не кастрюли, а сковородки, во-вторых, разве вы не знаете закон Тибулла? В большой семье хлебалом не щелкай... Туземец раскрыл рот и большим оттопыренным пальцем принялся тыкать себе в разверстую глотку, мол, пить хочу. Жанна Порфирьевна деликатно зачерпнула варево с той стороны, где точно не пошуровал туземец , и заметила: - Дайте младенцу попить. Куродо отвинитил пробку от бутылки, нацедил полную кружку. - Стошнит? - осторожно предположил Георгий Алоисович. - Не, - мотнул головой Куродо, - от одного запаху убежит. Туземец выдул всю кружку и захлопал ресницами, как девушка, которой сделали предложение. Потом он рыгнул, швырнул кружку в кусты и сказал, обращаясь к Жанне Порфирьевне: - Аз тебе хоцю! - Все понятно, - почти одобрил туземное высказывание Георгий Алоисович. - А я не поняла, что он сказал? - спросила Жанна Порфирьевна. - Кажется, он объясняется вам в любви, - галантно пояснил Георгий Алоисович. - Аз тебе хоцю!! - зарычал бородач, одним ударом ноги перевернул сковороду и прыгнул на Жанну Порфирьевну. То есть он хотел прыгнуть на Жанну Порфирьевну, а прыгнул на мой кулак. Туземец упал на землю, но скоро поднялся и сел, изумленно хлопая глазами. Он выглядел так, словно бы хотел спросить: "Что это, люди добрые со мной стряслось? Как же я влопался?" - Аз... тебе... хоцюуу! - вытянул наконец бородач и горько, по-детски разрыдался. Его горе было столь неподдельно, что я бы на месте Жанны Порфирьевны обязательно хоть чем-нибудь, но утешил бы беднягу... Однако Жанна Порфирьевна, вдова командора, была дамой весьма сурового нрава. - Вон! - она вытянула руку в направлении леса, откуда и вышагнул к нам на полянку влюбленный туземец . Бородач встал на ноги и, всхлипывая, утирая слезы, покорно побрел прочь, бормоча не то проклятия, не то жалобы. - Хорошо держит удар, - одобрил Куродо. - Что удар, - смятенно сказал Георгий Алоисович, - он нас совсем без обеда оставил... - А как же закон Тибулла? - засмеялся Валентин Аскерханович. Куродо, между тем, налил каждому в кружку крови дракона. - Ладно, - вздохнул он, - злее будем... Пошли? Валентин Аскерханович посмотрел на Жанну Порфирьевну: - Может, кому-нибудь остаться? - Не волнуйтесь за меня, юноша, - важно сказала она, - я за себя постою... - Будем надеяться, - хмыкнул Георгий, взваливая на плечо огнемет. Лес был прошит солнечными лучами. Лес пах разогретой землей и листвой. Лес пах детством, каникулами, бездельем и свободой... - Ориентировку-то нам дали точную? - забеспокоился Валентин Аскерханович. - Сейчас и проверим, - ответил Куродо. ...И тогда мы увидели гору. Она была неуместна в этом лесу, таком мирном и детском. Она вздымалась ребристо, нагло. Она выпирала из мягкой ласковой земли ножом, приставленным к горлу неба. Гора была невысока. И не гора вовсе, но валун в два человеческих роста. И когда мы подошли поближе и увидели нору, я вдруг представил себе, как втискивало себя в этот узкий проем жабообразное мнущееся существо, похожее на нашу квашню, и мне стало противно... Куродо заглянул в нору, осветив ее фонарем. Я сунулся тоже и увидел длинный осклизлый туннель, уходящий далеко вглубь. - Тихо! - прикрикнул Куродо. Мы прислушались. Издали, словно бы из центра земли, доносилась странная мелодия, будто кто-то далеко выводил соло на трубе. - Дело плохо, - шмыгнул носом Куродо. - Что такое? - заволновался Валентин Аскерханович. - А вот что, - объяснил Куродо, - "пещ.драк." сейчас высиживает птенцов - понятно тебе? - А когда высидит, - подхватил Георгий Алоисович, - кэк хрыснет! кэк грохнет! И со всех сторон сбегутся туземцы с копьями. Ты поглядишь, посмотришь, как они выскакивающих на божий свет драконят будут шарашить. - И мясо белых братьев жарить, - снова вспомнил я Мэлори. Куродо, Валя и Георгий поглядели на меня. - Ты чего-то... - сказал Куродо, - того, - и не стал уточнять. - Но самое неприятное, - Георгий Алоисович погрозил пальцем неведомо кому, - что в таком состоянии дракошу нужно брать голыми руками... - Джек Джельсоминович , - обратился ко мне Валя, - вы, кажется, довольно-таки неприхотливы... - Поглядим, Валек, - ответил я и вошел в нору. Гора зияла норой, как отверстой, немо орущей пастью. Я поскользнулся на слизи, оставленной пещерным драконом, и загремел вниз. Слизь больно щипала руки. Я кое-как поднялся. Следом за мной вошли "отпетые". - Однако, - сказал Георгий Алоисович, - удачный дебют... В норе было промозгло, и тянуло запахом сгнивших трав. Белесая слизь обволакивала стены, скользила под ногами. - А вот и он, она, оно! - чуть ли не радостно провозгласил Куродо. Наклонный туннель, темный и промозглый, оборвался неярко, мягко освещенным зальцем. "Светящаяся пещера", - вспомнил я. Но победнее, поплоше... Свет исходил от покачивающегося из стороны в сторону кучеобразного студенистого существа. Существо пело, раскачиваясь. Трубные звуки текли по пещере волнами вместе с неярким уютным сиянием. Мы едва успели струями из огнеметов сбить выкинутые с внезапной силой из студенистого тела-кучи мускулистые щупальца. - А зачем пять? - спросил Валентин Аскерханович. - Для подстраховки, - буркнул Георгий Алоисович, - и вообще, он считать не умеет... Пещерный запел громче, отчетливее, и свет сделался ярче, "отвеснее"... Я увидел дрожащее горло дракона и спросил у Куродо: - Это и есть горло? Куродо понял меня: - Ага... Эта вот самая перемычка... Видишь? Внизу - побольше, вверху - поменьше, а посредине перемычка... Вот до нее и добраться... Руками, понял, только руками... - А глаза у него зажмурены от удовольствия? - спросил любознательный Валя. - Кто его знает, - пожал плечами Георгий Алоисович, - может, и от боли... У них, у драконов, все перепутано... Боль, удовольствие. И мы отбросили вверх огненными струями еще шесть корежащихся, куржавящихся щупалец. Сверху посыпалась щебенка и мелкие камешки. Пещерный приходил в себя. Трубные звуки делались оглушительнее, и дрожащее отвратительное беспомощное горло заметнее. - Труба трупа, - непонятно сказал Георгий Алоисович. - Ага, - подтвердил Куродо, - кому-то здесь остаться... Рраз - это был словно бы взрыв кучи дрожащего студня - семь? - нет, куда там - больше, девять, двенадццать щупалец выстрелили, вырвались в нашу сторону. - Ну и вонь, - сказал Валентин Аскерханович после того, как обугленные, черные, извивающиеся от боли щупальца, задевая своды пещеры, воротились обратно в тело пещерного - набираться сил, возрождаться для новой жизни, для нового броска. Я положил огнемет на землю. - Ладно, - сказал я, - я постараюсь взять его за грудки. Георгий Алоисович покачал головой: - Не спешили бы вы. - Ничего, ничего, - подбодрил Куродо, - здесь никогда ничего нельзя знать наверняка. Может, самое время. Давай... Я не успел пробежать и метра, как пещерный вспыхнул нестерпимым сиянием, и грохот его трубы почти оглушил меня. За своей спиной я услышал шипение огненных струй; но "отпетые", видимо, что-то не подрассчитали. Одно из щупалец ахнуло меня по плечу и уползло прочь. Я упал на камни, встал на четвереньки. Меня вытошнило. На четвереньках, сквозь пещерный гул и гул боли во мне, я пополз к высящемуся надо мной пещерному. "Он мог убить меня одним ударом, - подумал я, - он мог втащить, втянуть меня в себя, еще полуживого, еще способного чувствовать боль... Он просто играет со мной, как кошка с мышкой. Он играет..." Удар. Я распластался на коленях, пополз, будто змея. "Он вобьет меня в пол своей квартиры. Он..." Вонь слизи на камнях, грохот трубы и запах недосожженных щупалец. "Зачем я ползу? Ведь мне не хватит сил даже подняться, не то что взять его за горло?" Пещерный, видимо, тоже так считал, потому, наверное, он не добивал меня, а легонько прищелкивал-пощелкивал, валил с ног, если я поднимался на ноги, сшибал на брюхо, распластывал, если я вставал на четвереньки, вколачивал в камень, если я полз на брюхе... Изо рта у меня текла кровь, и я понял, что это - нутряная кровь... "Привет, - не подумал я, а почувствовалось мной, всем моим существом прочлось, - отползался..." ...И тогда я увидел вздымающуюся прямо надо мной груду безобразного тела, которое мне надлежало убить, чтобы оно не убило меня... Я поднялся, перемазанный в грязи, в крови и драконьей слизи. Я встал почти вровень с драконом и протянул руку, чтобы взять его за тонкое вибрирующее горло, из которого рвались трубные звуки. Я тянулся к этой тоненькой перемычке, отделяющей и соединяющей два отвратительные вздрагивающие студенистые полушария, хранящей жизнь этих полушарий. Я вцепился в склизкое холодное, словно намыленное горло, и в ту же секунду бесшумно, деловито и едва ли не нежно меня обвили щупальца пещерного. Если бы бревна умели обнимать, они бы обнимали именно так, и никак иначе! Наступила тишина. Сияющая тишина. Из меня выжимали жизнь, и я выжимал, капля за каплей, из кого-то, кто сильнее меня, а все равно, а все одно... В наступившей сияющей тишине, где нет ничего - только свет, и боль, и мускульное усилие сдавить, сжать это чужое, выскальзывающее из рук, хрипящее, как и ты, как и ты теряющее жизнь, капающее последними каплями жизни на загаженный пол пещеры, - я услышал четкий голос Куродо: - Джекки! Дави! Главное - сделал! Дави! Ты - жив, Джекки! Слышишь - жив! Этот крик решил дело... Что-то лопнуло в сдавленном мною склизком горле, и разом обмякли, отвалились щупальца, и горячим вонючим хлестнуло в лицо, отбросило прочь. Кончились сияние и тишина. Я слышал бульканье и квохтанье. Пещерный лопнул, разорвался ровно посредине, жизнь вытекала из него бурой жидкостью. Подхватив меня под руки, Куродо и Георгий волокли меня по проходу. Валентин Аскерханович бежал впереди. И еще я видел многолапых, топырящихся лягушек, скок-поскоком продивгающихся вместе с нами к сияющему солнцем, теплом, летом, лесом - выходу из пещеры. Они казались мне уменьшенными копиями того, лопнувшего, уничтоженного мной существа, и потому, наверное, я решил, что это просто-попросту бред... _______________________________________________________________ У самого ручья, вернее, небольшой речки, на волнах которой поблескивали, перепрыгивая, искры солнца, я невольно вскрикнул, ибо увидел голую Жанну Порфирьевну. Она безмятежно и без опаски купалась. "Отпетые" тоже удивились. - Жанна Порфирьевна, - сказал Куродо, - мы, конечно, понимаем...Туземцы мочат драконят, туземки работают и вам вроде как ничего не угрожает, но... - Между прочим. - сказла Жанна Порфирьевна, - тот бородач, которого вы побили, принес мне... батюшки! - Жанна всплеснула руками, - Джек! Что с вами сделали! Она кинулась ко мне и принялась удивительно ловко и умело раздевать меня, стаскивая липкие склизкие одежды. - Насквозь, насквозь, - бормотала она, - немедленно мыться, немедленно! Потрясенный, сбитый с толку и ее наготой, и ее чуть ли не материнскими нежными движениями, я только и смог пробормотать: - Я весь в говне... - Вижу, вижу, милый, - успокоила меня Жанна Порфирьевна. Она помогла мне добраться до воды, и, когда я плюхнулся в прогретую солнцем, чудную, чудесную речку, закричала: - Трите, трите, трите, вот так наберите горсть песка и трите, стирайте слизь, пока не въелась. - Жанна Порфирьевна, - заметил Валентин Аскерханович, - вы бы отошли в сторону и оделись, потому что Джек Джельсоминович вместо того, чтобы от гадючьей слизи оттираться, смотрит на вас во все глаза. А я, и в самом деле, смотрел, смотрел и... трель, трель, какая-то дивная трель раздалась в воздухе вокруг меня, и мне захотелось растаять, расплыться в этой самой речке, в этой текучей воде... под этим небо...бо...боль... Георгий Алоисович, Куродо и Жанна оттирали, отдирали песком въедающуюся в кожу, твердеющую панцирем слизь дракона. Я орал от боли. Мне казалось, что с меня сдирают кожу. - Все... - Жанна Порфирьевна отбросила волосы со лба, - дальше просто бессмысленно... Ну, все. Пристало и пристало. Георгий Алоисович стряхнул с рук песок: - Джекки, ты прости, дорогой, но мы слишком долго тебя тащили. - Мда, - печально согласился Куродо, - будет теперь у тебя, как у черепашки, на спине и на груди - панцирь. Я приподнялся, поглядел на Жанну Порфирьевну - было так больно, что я почти не обращал внимания на то, что она так и не оделась. - Хрен с ним, - выхрипнул я, - зато никакая падла не проткнет. Я побрел в воду смывать песок. - Джек Джельсоминович , - услышал я голос Вали, - вы только не утоните! Я отмахнулся, дескать, ну вас... Я бултыхнулся в воду и поплыл. Боль растворялась, расплывалась в реке. Я выбрался на берег, потрогал сделавшуюся твердой, будто покрытую пластинами, роговыми, плоскими, кожу... - Ух ты, - сказал я шутливо, - какая штучка. Вроде как неснимаемая кольчуга... Жанна Порфирьевна уже оделась и вновь приобрела свой обычный строгий вид - не то классной дамы, не то квартуполномоченной. - Джекки, - строго сказала Жанна, - возьмите полотенце и как следует, насухо вытритесь, может, все-таки сотрете кольчугу? Я взял полотенце и принялся растираться изо всех сил. - Может, пластиночки можно отколупать, - предположил Валентин Аскерханович, - эвон как они друг против друга, будто плитки шоколада. - Не болтайте глупости, - сурово прервала его Жанна Порфирьевна, - лучше сбегайте к "автобусу" и принестите одежду. ("Автобусом" Жанна почему-то именовала ракету.) Валя опрометью кинулся выполнять распоряжение. Пальцами я подергал пластины. Они вросли в кожу прочнее, чем ногти; собственно, они и стали теперь моей кожей на груди и на спине. - Жаль, - сказал я, - что брюхо так не заросло... Наверно, я все-таки довольно неискренно это сказал, потому что Куродо взялся меня успокаивать. - Одноглазый, - сказал он, - да ты не расстраивайся - все подземные девахи от панцирных тащатся - вон как на тебя Жанна Порфирьевна уставилась. - Да, - постарался я пошутить, - но мне кажется, в ее взоре больше жалости, чем вожделения. - Еще бы нет, - невесело усмехнулась Жанна, - теперь вас всенепременно выберет дракон. Просто "отпетому" может повезти, но панцирному... Тем временем вернулся Валентин Аскерханович с моей одеждой и отрапортовал: - Жанна Порфирьевна, ваше задание выполнено! Спешу заметить, что у самого, как вы выражаетесь, "автобуса", громоздится узел, мохнатый, косматый, - и он, понимаете ли, шевелится. - Юноша, - важно спросила Жанна Порфирьевна, - вы, я надеюсь, не развязывали узелочек для того, чтобы посмотреть, что же в нем шевелится? - Никак нет, - заулыбался Валентин Аскерханович, - я испугался и тотчас же убежал... - Это - правильно, - кивнула Жанна, - это - верно... Я же говорила вам... Бородач, которого вы побили... Я одевался. Про себя я отметил, что мне стало тяжелее носить самое себя, но зато увереннее, прочнее... Вросшие в кожу пластины заставили меня почувствовать мое собственное тело как нечто не совсем мое, нечто надетое на мое "я", как я надеваю сейчас на мое тело одежду. - Все равно, - сказал Георгий Алоисович, - я не понимаю. Мы должны были успеть... - Мало ли что, - пожал плечами Куродо, - мы же всего не знаем. Джекки, ты ведь в санчасти лежал? Я кивнул. Валентин Аскерханович замялся, а потом, решившись, объяснил: - Джек Джельсоминович еще как лежал-то, его отпи... - он взглянул на Жанну Порфирьевну и осекся, - зверски избили, и ему пришлось довольно долго пролежать. - Э, - спросил Куродо, - так в тебя доливали? - Да, - сказал я, - конечно... Иначе бы я просто не выжил. - Ну, - протянул Георгий Алоисович, - тогда понятно. ____________________________________________________________ У весело потрескивающего костра, действительно, громоздился узел. То была шкура зверя, когда-то содранная с поверженного врага, распяленная, высушенная, а теперь вот завязанная крепко-накрепко и чуть-чуть пошевеливающаяся. Жанна Порфирьевна подбросила в огонь хворосту, снова принялась устанавливать сковородку. - А этот твой, - опасливо спросил Куродо, - ухажер не придет? Надоело его бить. И как-то неприлично... прилетели Посланцы Неба, накидали "банок" - и улетели. - Нет, - засмеялась Жанна, - он уже приходил. Я говорила. Воон какой подарок принес. Я все равно его выгнала. Лопотал что-то... Нес какую-то несусветицу. Лучше узел развяжите. Валентин Аскерханович развязал узел - и я увидел великое множество мелких маленьких копошащихся, переползающих друг через друга, попискивающих драконышей. - Фу, - сморщился Валя, - эту гадость мы есть будем? - Вы ничего не понимаете, юноша, - ответила Жанна, ловко подхватывая за лапку драконыша и швыряя его на раскаленную сковороду, - вкус - изумительный! раковый суп не сравнится, а цвет и формы тела... Пища, щерясь, лопаясь, драконыш расползался по сковороде... Вслед за первым в булькающее (чувствующее боль? или уже мортвое, уже убитое?) месиво отправился второй, третий. Жанна помешивала варево щепкой - и я вдруг вспомнил Тараса, убивающего прыгунов в учебной карантинной пещере, я вспомнил зеленую слизь, покрывшую пол пещеры - и исчезающие в ней, расплывающиеся оскаленные в неизбывной муке ящериные лица прыгунов. Мне сделалось тошно. Я поднялся и, зажимая рот, побежал прочь. - Джек Джельсоминович, - крикнул мне вослед Валентин Аскерханович, - вы куда? - Поблевать. - быстро объяснил ему Куродо. Обхватив ствол белого дерева, я согнулся в мучительном пароксизме рвоты. Меня выворачивало довольно долго. Наконец я отер рот ладонью и поглядел вверх, поскольку мне нравилось голубое небо в просветах зеленых листьев. Небо я тоже увидел, но сначала я заметил повесившегося бородача, того, что кричал: "Аз тебе хоцю" - и только потом - зеленую листву и голубое небо. Глава седьмая. Дракон для рыцаря Начальник школ приехал к нам раным-рано. - Ага, - сказал он, завидев меня. - Джекки? Ты-то мне и нужен. Пойдем поговорим. Он помахивал стеком, стоял, широко расставив ноги, - вроде бы прежний, но я-то видел, как он сдал, как постарел. Мы вышли из коридора нашей квартиры, потопали по улице. Начальник школ покуда просто трепался, рассказывал всякие историйки про вновь поступающих, заметил, что в последнее время стало совсем мало "вонючих". "Старик", в самом деле, стареет. - Вот что я тебе хотел сказать, Джекки, - наконец выговорил начальник школ. - Ты, понимаешь ли, обречен дракону, это уже ясно. Недаром ты и книги про Джорджи читаешь. Все прочел? - Нет, - я потрогал щеку, - нет. Их все читать необязательно. Авторы переписывают друг у друга, и что совсем уж странно - переписывают друг у друга вранье. Сходу определяется: где схожие эпизоды - там вранье. Начальник школ кивнул: - Так. Ничего удивительного, чтобы не поймали на противоречиях, тщательно сверяют свой текст с первоисточником. - А что, - заинтересовался я, - в самом деле есть воспоминания Джорджи? - Да нет, - начальник школ поморщился и махнул рукой, - какие воспоминания!.. Он и писать-то, кажется, не умел... считать... умел, - усмехнулся начальник школ, видимо, вспомнив портрет толстенького, себе на уме Джорджи. - Бог с ним, с Джорджи, - сказал я. - Вы что-то мне сказать хотели, ведь так? - Ну, так, так, - начальник школ переложил стек из одной руки в другую. - Я тебе хотел сказать, Джекки, что нынче уже ясно - никуда тебе от старика не деться. Если не зацепят на других планетах, то - все... - Ну и прекрасно, - сказал я, - я для того только сюда и вползал, для того только из меня здесь... Начальник школ похлопал меня по плечу: - Джекки, ты не ерепенься: к старику - это значит в "вонючие". Другого-то пути нет! И Джорджи сгинул в "вонючих"... - А, - я стукнул себя по лбу, - как же я не догадался, столько книг прочел, и каждый раз такая патетика, такой пафос - исчезновение, растворение. - Да, да, - невесело посмеялся начальник школ, - ты подумай, Джекки... Когда ты по младости, по юности сюда сорвался - это одно, а нынче-то совсем другое. - Что вы хотите мне сказать? - я остановился у двери кафе. - Что вы мне предложить хотите? Мне скоро экзамен сдавать... - Дракон для рыцаря? - быстро спросил начальник школ. - Да, - ответил я, - именно так... Язык, нравы, обычаи... - Счастье еще, - улыбнулся начальник школ, - что такие, как ты, Джекки, идут в "отпетые": кого посылать к дракону для рыцаря? Не этих же... бандитов... Я поморщился. Мне не нравилось, когда при мне ругали "отпетых". - Они не виноваты, - сказал я, - это все - дракон. Если бы не он... - Это конечно, - кивнул начальник школ, - конечно и разумеется. Но предложить я тебе вот что хотел - не пошел бы ты поработать немного сержантом в карантине? - Ой нет, - засмеялся я. - только не это... - Гляди, - покачал головой начальник школ, - гляди... Мне бы очень хотелось, чтобы ты стал после меня начальником школ. Дракон начальников школ не любит. - Или любит? - уточнил я. Из кафе вышел Куродо, небрежно отдал честь начальнику школ, мне бросил: - Джекки, ты скажи Жанне, чтобы она перестала цепляться - не помыт пол, не помыт пол: я кто - поломой или "отпетый"? Я покраснел: - Сам и скажи... Куродо сопнул носом: - Виноват, у вас, я вижу, беседа. Начальник школ проводил взглядом Куродо и сказал: - Так вот, я хотел бы, чтобы вы поработали сержантом в карантине, я хотел бы, чтобы поменьше совсем уж зверского... вы понимаете? - (я промолчал), - я хотел бы, чтобы вы меня заменили. Это очень важно. Сейчас, когда старик стареет... - А я хотел бы, - прервал я, - убить старика, и тогда сами собой исчезнут все проблемы с школами и карантинами, озверением людей, их превращением в скотов, в убийц. - Глядите, - вздохнул начальник школ, - глядите. Он махнул рукой. Я спросил: - Вы только за этим сюда приехали? - Да, - ответил он, повернулся и пошел прочь. Я глядел ему вслед и изумлялся тому, как здорово он сдал, как он поста... _____________________________________________________________ Главное было выучить язык. Остально шло как по маслу. Рыцарь и должен быть немножко чурбаком. К тому же я был уже седьмым, кого зашвыривали на эту планету. Координатор молча выслушивал все доводы. - Какого черта, - волновался Эрик, - ни хрена с их психикой не будет - подумаешь, цацы какие, взрывов они не видали и огнеметов испужаются. Да на некоторых планетах драконов не видели. Мало ли кто чего не видел? приноравливаться? Ребят из-за этого губить? Пускай привыкают. Привыкли к драконам - к огнемету еще быстрее привыкнут... День спустя я стоял в тяжеленном рыцарском облачении посреди залы и слушал, что говорят обо мне советники короля, и смотрел на каменные худые колонны, поддерживающие высокие своды. Колонны казались окаменевшим лесом, вздрогнувшим от волчьего воя и застывшим в сером камне навеки... Потом я кое-как отговорил на ломаном языке, советники разошлись - и король легко-легко, по-мальчишески сбежал, слетел, спрыгнул с трона, бесшумно и молниеносно пронесся по залу, давая диковинные кругаля вокруг колонн и наконец остановился подле меня. - Дорогой мой, золотой и серебряный, - обратился он ко мне, - ну просто невозможно! Рубишь головы, а они все равно подслушивают. Я знаю, что они ничего не поймут, но - сам факт! Я не сразу понял, что король обращается ко мне на моем языке, а когда понял, то попросил, чтобы он говорил на местном наречии. - Ах, понимаю, понимаю, - замахал руками король, - языковая практика, но мне так легче, уверяю вас, - ну что, какое принято решение? Там, - король глазами повел к потолку, - наверху? Я был сбит с толку, огорошен... Почему меня не предупредили, что король, так сказать, в курсе?.. Видя мое изумление, король невесело усмехнулся: - Ну, все это - секрет Полишинеля. Один, второй, третий - еще возможно скрыть, но шестеро!.. Я молчал, и король прошел обратно к трону, уселся. Он расположился на троне так по-простецки, словно это был не трон, а садовая скамеечка... - Дорогой мой, золотой и серебряный, - повторил король печально, - с вашим предшественником мы все обговорили, он был значительно способнее, чем вы. О, нет, - король прижал руки к груди, - нет! К языкам, только к языкам - во всем остальном не мне судить. Я снял нагрудник, достал из него передатчик и стал настраиваться на волну Конторы. - Что, - забеспокоился король, - кого вы собираетесь предупреждать и о чем? Я умоляю вас - только не взрывы, я тогда народ не утихомирю вовек. Только мечом, только... Ничего сверхъестественного, молю вас, у меня и так маг, колдун и смутьян в каждом втором селе, а тут еще взрывы. Я наконец набрел на позывные Конторы. - Кто? - поинтересовались, как обычно. Я попросил вызвать ответственного за операцию Жака. Жак появился не сразу, и каменная зала покуда полнилась шорохами и потрескиванием черной светящейся острыми колющими иглами тьмы. - Мм, - услышал я из передатчика, - Эрик? - Джек, - поправил я его. - Джек, - поразился Жак, - что так скоро? И сразу в бой?.. Как погода? - Погода, - озлился я, - прекрасная. Солнышко светит не то, что в наших норах - лампы, в бой завтра, но мне вот что интересно: ты знаешь, что король все знает? - Король? - снова изумился Жак. - А там что, король? Вот так, так, так. Я и не знал. - А ну вас, конторских... Что вы вообще знаете... Завтра хоть не спи, жди приема. - Вас много, - обиделся Жак, - а я один. Всех не упомнишь; если бы мне ноги не отгрызли, я бы тоже летал и гавкал, как ты сейчас. Ну, знает и знает, подумаешь - проблема. Нашел из-за чего космос буровить. Пока. - Отбой, - сказал я, отключил передатчик, вложил его в нагрудник и стал приторачивать нагрудник к латам. - Вам помочь? - обратился ко мне король. Казалось, он был несколько напуган тем, что знает мой язык. - Да, если можно, - согласился я. Король довольно ловко затянул ремешки и сказал: - Теперь еще одно. Вам предстоит встреча с девушкой, которую завтра поведут к дракону... (Мэлори, Мэлори, Мэ...) Я кивнул: - Понимаю... - Я вас прошу: никаких Кэт-Кэт-Кэт, - король завертел руками в воздухе, - никаких пополз... понимаете? новений. - За кого вы меня принимаете? - возмутился я и тут же подумал, что получается нехорошо, если предшествующие шесть... - О господи, - король присел на ступеньки, ведущие к трону, и пригорюнился, - я понимаю - это выглядит оскорбительно для вас, но тут такое дело, - король посмотрел на меня, - это - моя дочь... - Какая разница, - ответил я довольно грубо. Король пальцем поковырял ступеньку: - Разница, - он усмехнулся, - я просто удивляюсь, как дракон ее выбрал. Честно говоря, я надеялся, что все обойдется, мало ли честных, хороших, девственных, - король поднял голову, - как-то принято, чтобы дракон выбирал хороших, честных, девственных... - Любовь зла, - несколько ошарашенно произнес я. - Да, да, - король в прострации потер подбородок, снял корону, положил ее рядом с собой на ступень, - это вы верно заметили, но я не думал, что до такой степени... зла. Понимаете, ведь моя дочь попросту говоря... - король подбирал слово, а после, решившись, выговорил, - бладь. - Блядь, - поправил я. - Да, да, - горестно подтвердил король, - я знаю, что у вас есть масса других... синонимов: куртизанка, гетера, проститутка, гулящая, но... мне более всего понравилсь это. - Может, блудница? - осторожно предположил я, а про себя подумал, что пора бы свертывать эту тему. - О, - вздохнул король, - если бы... Я молчал. Чем я мог помочь королю в его отцовском горе? Глядя в пол, король забубнил свое: - И главное! Ведь как требует!..Три села огнем сжег... Волнуется. Прежде таких волнений никогда не было. Я вспомнил, что у Мэлори я был не первый (хотя она была моей первой), вспомнил, как это меня мучило, и, присев к королю чуть ближе, на ступеньку пониже (а над нами высился пустой трон, хороший стул с резной деревянной спинкой), я объяснил: - Вы знаете, доступность привлекает и возбуждает так же, как и недоступность, а иной раз еще и больше. Король хмыкнул: - Это, конечно, утешает, но, - и тут король стал почти грозен, - у нас обычай: рыцарь ночует с девушкой в одном зале... так вот я... - А, - радостно выкрикнул я, - так вот в чем дело!.. но если для вас это важно, я обещаю держаться, чего бы мне это не стоило... Хотя, наверное, все-таки лучше я, чем... Король вжал голову в плечи. Какое там "грозен", какое там "почти"... - Я прошу вас... - почти прошептал он, - мало мне дракона. ...И мы вошли в малую залу замка. Я увидел две узкие, застеленные очень белым кровати, стоявшие одна - у одной стены, другая - у другой... И еще я увидел два узких стрельчатых окна и в них - звездное небо, еще факелы, освещавшие зал. Они торчали из серых шершавых стен, точно мощные ветви, на которых распустились трепетные, истаивающие в воздухе и вновь вырастающие из ветвей цветы... и еще, еще, еще - я увидел - Мэлори... она сидела на кровати, постланной для нее. Она улыбалась мне. Что на ней было? Белый какой-то балахон, такой, какой Мэлори отродясь не носила... Он был перехвачен на поясе золоченой витой веревкой, а белые волосы, длинные, прямые волосы Мэлори... она засмеялась и заговорила со своим отцом. Она говорила на местном наречии, на одном из местных наречий - его я вовсе не знал, или наоборот? знал, но позабыл... Вылетело все, высвистело все из головы, едва лишь я увидел Мэлори, мою Мэлори. (Как это могло случиться? Собственно, как, по каким образцам ее выполнили в орфеануме? И почему они совпали - эта королевская дочь, обреченная закланию, и та, обреченная дракону с самого своего рождения? Рождения?) Я стал снимать латы, развязал ремни на поножах, присел на кровать напротив Мэлори - Мэлори - Мэ... (Вот так - прямо напротив друг друга... и она так же смеется, как и Мэлори тогда, и так же заговаривает со мной, и так же бьет меня по руке... Все это было, было, но мне нипочем не вспомнить тот язык, на котором обращается ко мне Мэлори. И еще не было тогда изумленно смотрящего то на меня, то на нее человека - пожилого, но не слишком, в длиннющей горностаевой мантии, прихватившего свою корону по-простецки, под мышку... И Мэлори, эта далекая, не та, а эта Мэлори обходится со мной так, точно давным-давно со мной знакома. Но нужно вспомнить местное наречие... Я же учил... Учил и хорошо сдал экзамены... Так, так... Король смотрит на нас, точно хочет сказать: "А... так вы - знакомы?" - или он хочет крикнуть: "Стража!"? Вот что я понимаю сразу, сразу же... Это то же, то же самое, что и тогда у полуразрушенной стены орфеанума: я и Мэлори, только сверху одели вот этот замок, эти окна с небом, исколотым звездами, и поставили рядом удивленного короля... и еще одели другой язык, а так... Все было то же, то же самое...) - Мэлори, - громко сказал я, и в ту же секунду я начал понимать... Мэлори? Мэлори? Она закатилась смехом, таким замечательным смехом... редко кто так смеется. Мало кто хорошо, заразительно смеется; улыбаются все хорошо, а смеяться... Люди или выдавливают из себя смешок, или гогочут отвратительно, бочкообразно, или хихикают, мерзко растягивая губы, словно боясь разорвать их широкой улыбкой. Словом, хорошо смеяться могут немногие. - Па, - Мэлори тронула короля за рукав мантии, - па, он совсем тронутый. Мэлори какую-то зовет и глазами хлопает, как филин, ты его откуда выкопал? - Я обратился к вам, - вежливо сказал я, - я почему-то решил, что вас зовут Мэлори... - Ни фига подобного, - она затрясла своими длинными, длииинными волосами, - какая я тебе Мэлори? Я - Кэтрин. Кэт. Катюша, Катерина. Я смотрел во все глаза на Кэтрин - Кэт - Катюшу, я вбирал всю ее, зрением ощупывал то, что скоро (а я это знал) буду ласкать руками. - Очень приятно, - я привстал и поклонился, - Джек. - Па, - Кэтрин посмотрела на короля, - и ты что думаешь?.. ты погляди - он совсем дернутый. Ты стоишь - он сидит, нет бы титул назвать, а он - йек, - передразнила она мой выговор, - а ты меня нивесть в чем подозреваешь, чтобы я с этам?..Фу, фу... - принцесса замахала руками. - Да, - подтвердил король, - я знаю, у тебя вкусы другие, но мне показалось... - Да это бред, что тебе показалось, - быстро перебила его Кэт, - откуда мне его знать, треснутого - дернутого - малохольного... - Да я-то, - усмехнулся король, - точно знаю, что прежде познакомиться ты с ним не могла... - Ну и? - оборвала свой вопрос принцесаа. Король резко нахлобучил себе на голову корону ("больно, наверное", - подумал я), повернулся и вышел. - Во дурак, - сказала Кэт, и я поразился тому, как я здорово ее стал понимать, - обезьяна старая, ходит и смотрит, смотрит и ходит... Она шмыгнула носом, развязала пояс... Я аккуратно сложил латы в углу и вежливо предупредил: - Принцесса, я чту местные обычаи, но не искушайте меня. (Куда все делось? Куда все исчезло? Никакая не Мэлори, а просто - наглая девка, развратная сука... Они и внешне-то непохожи...) - Ты чего? - удивилась принцесса, - папу боишься? Да он и не сунется, я ему один раз такой скандалец закатила, он с той поры зарекся мне мешать получать удовольствие. Чего ради они меня с мамой в этот мир выпихнули? Чтобы меня дракон - мня-мня-мня? Выпихнули в мир - ну и получайте... Принцесса поднялась, легко сдернула с себя балахон, потом опустилась на четвереньки и сказала: - Ты чего? За это дело, конечно, сжигают, но кто узнает? Завтра нас все равно дракоша слапает, слопает, сцапает... - Ну, - я снял рубаху, - это мы еще поглядим, кто кого сцапает. Принцесса взвизгнула и кинулась на кровать. Я сначала не понял, в чем дело, а после сообразил: плитки... не человеческая кожа, а плитки, сходящие на нет к животу, но прикрывающие грудь лучше любого панциря. Странно, но этот заполошный взвизг подхлестнул меня, разбередил во мне желание. Принцесса сжалась, съежилась в комочек на кровати. Я подошел к ней и взял за плечи. - Ва-ва, - услышал я ее голос, - ничего себе, кавалера подсунули, где тебя откопали? Из какого болота ты выполз? Я усмехнулся: - Сразу и из болота... скажешь... Принцесса немного успокоилась, протянула руку и потрогала пластины. - А они, наверное, царапаются, да? - Наверное, нет, - ответил я, целуя ее руку от плеча до локтя, губами и языком пробуя гладкость кожи. ----------------------------------------------------------------------------------------------------------- ...Принцесса зевнула и отодвинулась: - Мужик как мужик, даром что пластинки зеленые... Я все еще обнимал ее и все еще думал, все еще чувствовал, что это Мэлори, Мэлори, а замок, острые, узкие окна, ночь, исколотая звездами, шипение факелов и их тугой смоляной запах, все это - наваждение, морок... - Джекки? Рыцарь, рыцарь, - Кэт затормошила меня, - ты что, уснул, а? - Нет, - я провел по лбу рукой, - нет, я не уснул...Я... Я не мог сказать Кэт, что некоторое время я полагал, что передо мной Мэлори, Мэлори, и потому я ждал, когда заговорит Мэлори, и не понимал ни слова из того, что говорила Кэт. - Ты... ты, - передразнила меня Кэт, - послушай лучше, что я тебе скажу. Я все еще с трудом понимал Кэт, потому приподнялся на локте и сказал: - Говори... - Говорю, - хмыкнула Кэт. - Этот зеленый, прежде чем съесть, когтем - или что у него там? - ковыряется в неприличном, так вот ты, - принцесса уперлась в меня пальцем, - прежде чем зеленый это не сделает, оружием не бряцай... Потерпи... Я приоткрыл рот: - Но он ведь... убьет... - Убьет, - согласилась принцесса, - но прежде хоть удовольствие получу настоящее, а не эту... щекотку... - И потом, - меня интересовала технология, - в какой именно момент выскакивать? В какой - бряцать оружием?.. Мне даже легче в таком случае убить дракона, чем спасти вас... - О! - обрадовалась принцесса, - так и отлично! Получится... это... - спасительница наших девушек, жертва, принесенная другим... Погибла сама, чтобы другие могли жить спокойно и счастливо, рыцарь, - принцесса паясничала, - сделаем, а? Я перебрался на свою кровать. Улегся, уставился в высокий потолок. Он был так высок, что, казалось, под ним вполне могли поместиться ангелы и птицы. "Мэлори, - подумал я, закрывая глаза, - конечно, Мэлори, - и не удивился этой мысли: когда летаешь на другие планеты, привыкаешь не удивляться, - вот так же Мэлори смеялась и, казалось, думать не думала о предстоящем у разваленной стены орфеанума... И еще там пахла трава..." - Вставайте, рыцарь, вставайте, - меня трясут за плечо, и я открываю глаза. Кэтрин - Кэт - Мэлори стояла в белом подвенечном платое - красивая, гордая, неприступная, с небольшой короной на голове. Холод. Царственность. Девственность. Невинность. Мэлори... "Постой, царевич, наконец..." Вот так она читала? Нет, не так, там было и лукавство, и хитрость, а здесь?.. - Я выйду, - сказала принцесса, - а вы помогите рыцарю облачиться в доспехи. Четверо здоровенных мужиков и король склонили головы. Принцесса вышла из зала. Было зябко, как бывает зябко ранними утрами... Два узких высоких окна сияли ослепительно белым светом. Я встал, прикрываясь простыней, и поклонился королю: - Ваше величество, я оденусь сам. Благодарю вас, но помощь мне не требуется. Король уселся на кровать напротив, поглядел с печалью мудрого всевидящего отца. Четыре здоровенных мужика стояли наготове, чуть напружив руки, словно не облачать меня в латы собрались, а вздергивать на дыбу. Я решил не ждать окончательного королевского слова и принялся одеваться сам. Когда я натянул фуфайку, король с упреком сказал: - Я ведь вас просил... Я промолчал. Мне было не до королевских просьб... и даже не до Мэлори, и уж тем более не до Кэт. Мне становилось страшно. Страх накатывал душной темной волной..."Ведь убьет. Просто... убьет... был - и нету тебя. Дракон для рыцаря - таких и тренажеров-то нет. Так только... на экранах... порадовались, побаловались. Вот это место - затылок и шея - вот туда и врезать копьем. Его парализует. Сволочи, - внезапно разозлился я, - они об этих дикарях думают... А обо мне... Их уберегаю от шока, ах, у них "баланс" нарушится, ах... ах... такой надлом психики, а то, что у меня может быть надлом хребта с разрывом кожного покрова и кишок - это им - тьфу!.." Король повторил: - Я ведь вас просил... А вы... Я вот думаю... все равно дракон вас съест, так, может, сразу? Я посмотрел на четырех здоровенных мужиков и сразу успокоился. Я даже рассмеялся. Король, видимо, прикинул все возможные последствия такого шага и тоже рассмеялся. Четверо мужиков смущенно улыбались. Король хлопнул в ладоши. - Пажи! Помогите рыцарю затянуть ремни на латах. Я хотел было уверить короля, что в этом нет никакой необходимости, но пажи с внешностью настоящих молотобойцев взялись за дело столь ретиво и умело, нежно, сильно и ненавязчиво, что я не стал возражать. Король опять хлопнул в ладоши: - Кончено! Пажи, пятясь, вышли и притворили за собой дверь. Король критически осмотрел меня: - Ммм. Это было совершенно непонятное "ммм", и бог знает, что оно означало. Узкие высокие окна, казалось, были вырезаны из белой блестящей бумаги. Лучи солнца нитевидно и мощно, застывшим потоком вонзались в пол возле моих и королевских ног. Дверь скрипнула. В зал заглянула принцесса. - Папа, - просто сказала она, - долго мы будем ждать? Король ответил через плечо, не поворачиваясь: - Как только затявкает, так мы сразу и поедем... - Ох, - расстроилась (или сделала вид, что расстроилась) принцесса, - так он, может быть, вообще не затявкает - нам что в этом случае делать? И стыдная, малодушная радость теплой волной чаемого уюта, покоя захлестнула меня... "Неужели? - подумал я с постыдной надеждой. - А вдруг?.. Вдруг... не затявкает? и мы - позавтракаем, как люди, пообедаем... поживем... Целый день мне будет подарен... А может быть, и то... Может быть, просто сдохнет, такие случаи бывали - Куродо мне рассказывал. Дракон издыхает сам... Только честный отчет в Контору... Тут-то и раздался рев, будто я своими мыслями, мечтами раздразнил, разозлил невидимого мне, далекого... - Пожалуйста, - удовлетворенно сказала принцесса, когда рев затих, - требует даму, а у нас еще не оседланы... - Оседлаем, - горестно вздохнул король. -"Мэлори, - подумал я, - Мэлори". Дорога вилась серпантином вдоль горы, потом спускалась в долину. День обещал быть жарким. Там, где дорога стала пошире, принцесса попридержала коня и поехала рядом со мной. - Значит, как договорились? - спросила она. Я разозлился: - Как получится. - Но вы будете стараться? - Буду, - буркнул я, - но жизнь я вам в таком случае не гарантирую. - А и не надо, - чуть ли не весело выкрикнула принцесса, - потому что разве это жизнь? Это дрема, скука, а никакая не жизнь. Я, если хотите знать, даже благодарна дракону, он придает остроты нашим пресным будням, - принцесса засмеялась и натянула поводья. - Поэт! - закричала принцесса. - Глядите! Поэт! Поэт! По дороге навстречу кавалькаде шел странный человек. Он был встрепан, взъерошен, одет в какой-то красно-синий линялый плащ, кроме того, он размахивал руками и вопил нечто совершенно невообразимое. Принцесса закусила губу: - Очень плохая примета, - сказала она, - хуже быть не может. Если бы он молчал или пел, другое дело, а он... Вопит... Я придержал коня. Конь недовольно раздул розовые лунки ноздрей, фыркнул, топнул копытом, но остановился. Кавалькада за моей спиной остановилась тоже... К нам подъехал король. Я несколько успокоился, не так нервничал, и теперь просто жалел короля. "Дочка-шлюха - само по себе неприятно, дочка-шлюха, которую съест дракон, - неприятно вдвойне..." - Поэт, - объяснил мне король, плетью указывая на вопящего человека. - Я знаю, - вежливо ответил я, - мне уже объяснили. Я смотрел вверх, в небо, и видел, как чуть ниже неба, в пустом распахнутом вширь и настежь воздухе, ныряет, то складывая крылья, то вновь раскрывая, какая-то серая птица. - Бил уток влет, - орал Поэт, - - но попадал в людей, тогда, - он набрал полные легкие воздуха и завопил так, что я еле удержал коня: - стал бить в людей и попадаю в уток! - Это что, - осторожно спросил я у короля, - стихи? Король то ли не успел ответить, то ли почел за лучшее не отвечать; тем временем Поэт попритих и забормотал: - Свободное падение плавно переходит В вынужденный полет. Вынужденный полет плавно переходит в свободное падение. Свободное падение плавно переходит в вынужденный полет. Вынужденный полет... - Поэт уставился на меня и вдруг завопил отчаянно истошно: - И так продолжается до тех пор, покуда!.. покуда!.. покуда!.. - Поэт отскочил в сторону, и лошади, будто подстегнутые его криком, рванули вперед, так что я не расслышал выкрикнутых Поэтом последних слов его дикого стихотворения. Грохот копыт потопил, затопил одинокий визжащий диким фальцетом человеческий голос. Впрочем, спустя некоторое время я не услышал даже, а будто бы прочел спокойные слова финала. Они словно впечатались в широкий, счастливо дышащий, распахнутый, как дверь из тюрьмы на волю, небосвод: - Покуда не случается мягкая посадка или - - столкновение с землей, тогда-то и выяснится, что это было? - Свободное падение или вынужденный полет. В конце-то концов. А потом мы задержали коней у пещеры. Мы натянули поводья, и кони встали, роя копытами землю. Мне нужно было переговорить с Жаком, и потому я сказал королю: - Ваше величество, прикажите вашей свите удалиться... Для настоящего убийства, как и для настоящей любви, - не нужна толпа; толпа нужна для казни или для изнасилования... - Папа, - недовольно сказала принцесса, - ну тебя же просят! Король дернул щекой, поворотил коня и резко, царственно махнул свите, мол, проваливайте! дескать, вон! Вон! Принцесса проводила взглядом умчавшуюся кавалькаду (это облако пыли, пронизанное лучами солнца и затихающим грохотом копыт), поглядела на меня, снимающего нагрудник, и заметила: - Папочка очень зол... Я и не знала, что он это так воспримет. - Что это? - переспросил я, настраивая датчик. - Ну, что мы с тобой переспали... - Аа... - я на удивление скоро нашел Контору. Рокотание, шип, стозмейный, отвратительный, становились все ближе, все явственнее - и я одновременно слышал болтовню принцессы, шип дракона, потрескивание космических пустот и развеселый голос Жака. Мне было трудно сосредоточиться, и потому, наверное, я был так груб с той, другим, третьими и четвертым. - Жоан! - радостно вопросил Жак. - Джек, - рассердился я, - когда ты разбираться начнешь? - Ах, Джек. - недовольно протянул Жак и тут же добавил: - Много вас... Принцесса наблюдала за моими манипуляциями с интересом, но без страха. - Папочка, - сказала она, - тебя, наверное, прикончит, ты ему не понравился. - Заткнись, - сказал я принцессе по-нашему и испугался, что она не поймет, зато поймет Жак. Принцесса поняла интонацию и обиженно замолчала. - Ты чего? - поразился Жак. - Извини, - сказал я, - я не с тобой. Просто я уже у пещеры... - Быстро, - Жак покашлял, - я вношу в реестр... Ставлю галочку. Удачи... Он дал отбой. Я приторочил нагрудник и подумал: "Ну до чего же конторские - хамы. "Галочку" он поставил! Чтоб потом сто раз не справляться... был да сплыл. Осталась галочка. Можно посылать нового". Покуда я приторачивал нагрудник, принцесса раздевалась. Делала она это с истинным удовольствием. Дракон полз откуда-то издали, чуть ли не из "сердца" планеты, и в его невидимом, но слышном ходе тоже читалось сдерживаемое, предвкушаемое наслаждение. Принцесса стояла голая и счастливо щурилась на солнце. "Хороша", - хотел сказать я и не успел, ибо... Из норы высунулась огромная драконья харя с таким видом, словно хотела спросить: "А что это вы тут поделываете, добрые люди?" Принцесса чуть отступила на шаг, прикрылась лодочкой ладони и позвала: - Иди, иди сюда, лапонька, ну же, ну же... Дракон выкарабкался весь. Бугристый, крокодилистый - он напоминал ожившую гору, вздумавшую притвориться ящерицей. Для начала дракон ахнул хвостом, и я едва успел отскочить и вытащить меч. - Рыцарь, - чуть не взвизгнула принцесса, - мы договаривались! Змеиный раздвоенный язык выстрелил из пасти дракона. Я чуть не выронил меч. Я все это видел, видел на экране - в день окончания карантина. Только Мэлори, моя Мэлори не выла в предсмертной последней муке, а запрокинув голвоу, стонала в унизительном наслаждении. Я увидел, как глаза дракона налились кровью, как весь он, от когтей на корявых растопыренных лапах до острого гребня вдоль мощного хребта, напрягся, выгнулся... Принцесса взмахнула руками. - Аах, - этот вздох сдернул меня с места, и вовремя сдернул: еще секунда, и Кэт была бы разорвана - снизу доверху. Меч вонзился в то самое место, какое мне столько раз снилось - меж шеей и затылком. Но дракон не погиб, он зашипел, роя лапами землю, исходя пеной. Он был полупарализован. Я пригвоздил его к земле, как прикалывают бабочку в альбом энтомолога...Она трепыхается так же нелепо и беспомощно. - Не убивай, - выкрикнула принцесса. Она лежала на земле, опрокинутая навзничь. Две наших лошади, привычные ко многому, невозмутимо пощипывали травку чуть поодаль. - И то верно, - сказал я, - а ну-ка в сумке, притороченной к седлу, обнаружь-ка клещи. - Клещи? - принцесса отползла по земле прочь от места, где хрипел дракон, пригвожденный, пришпиленный моим мечом, как пришпиливают бабочек... ну, и вы знаете. - Клещи, Кэт, клещи, - подтвердил я, - и поживее. В противном случае я проколю, продавлю ему кожу, а его смерть не входит в мои... кажется, и в ваши планы... Принцесса вскрикнула, вскочила на ноги и уже через мгновение распутывала сумку. "Она меня спасла, - думал я, то налегая всем телом на меч, то ослабляя нажим, - если бы я полез защищать ее честь, этот зеленый гад разнес бы меня с моим допотопным вооружением по кусочкам по всем близлежащим полям и долам, горам и низинам..." Принцесса протянула мне блистающие на солнце серебряные огромные клещи. - Вот, - сказала она, - вот клещи. Сейчас она походила на перепуганную, перемазанную в грязи и крови несчастную голую униженную девчонку. Клещи были царственнее, королевственнее ее. Клещи больше походили на голую принцессу, чем она на самое себя. Я налег на рукоять меча грудью, освободил обе руки... Дракон чуть вздрагивал, точно интеллигентный человек, сдерживающий рыдания. "Она спасла меня, - думал я, - если бы я прикончил этого гада, я бы лег рядом с ним". Я уже видел вдали цепь конников, наставивших копья. "По мою душу, - подумал я, - или... по мое тело..." Я примерился, изогнулся и вцепился клещами в изогнутый драконов клык. ("Значит, так, - объясняли нам еще в карантине, - если уж не кокнули дракона для рыцаря, если пришпилили бедняжку, то, главное, - выдрать клык... Семь потов сойдет, но...) Я расшатывал, тянул... Дракон, обессиленный болью, уже не корябал землю лапами, только выл. И вой его вонзался в широкое пустое небо. Принцесса стояла поодаль, тряслась от страха, от жалости - почем я знаю? - Ну что ты стоишь? Что стоишь? Хоть помоги, возьмись за ручки и тяни вниз. Я же придавлю, проколю... Ну же! Принцессу трясло; ладошкой, испачканной в земле, она утирала слезы и размазывала по лицу грязь. Я увидел снова, какая она - маленькая еще девчушка, но не пожалел ее... Я ругнулся: - Тяни, тяни же! Человеческим языком тебе говорю... Принцесса сквозь всхлипы спросила: - Это ты что, творишь заклинания? Да? Ты колдун? Только тогда я понял, что говорил и ругался на незнакомом для нее языке. Я стал подбирать слова, мучительно припоминать все, что знал, все, что учил, но... о, удивленье! - я прекрасно понимал все то, что она говорила мне, но сам не мог выговорить ни слова. Дракон уже и не выл - хрипел. Красноватые глазки его начали подергиваться белесой птичьей пленкой. "Кончается, - подумал я, - финал... И мне - финал... Если верить принцессе. А почему бы ей и не поверить?" Поэт появился совершенно неожиданно. Он вдруг возник рядом с принцессой, словно вынырнул из-под земли, и сообщил, вытянув руку вперед: Эклога на смерть великана Великан был велик, а карлик - мал, великан был добр, а карлик - зол, великан был силен, а карлик - слаб, великан был убит, а карлик - убийцей, великан... Покуда Поэт дундел свое, декламировал свою эклогу, бесконечную, как коридор подземелья, я все вспоминал, вспоминал и на "...был мал" - вспомнил. - Выдерни КЛЫК! - гаркнул я. Поэт прервался, поморщился и вежливо сказал: - С удовольствием. Он подошел к самой драконовой пасти и взялся за рукоять клещей. Я подумал: "А если рискнуть?" Я посмотрел на Поэта. Он был хиловат на вид, узкогруд, худ. Но здесь была важна не сила, а рывок - резкий, отчаянный, как вольный взмах топора при рубке дров, как вольный взлет шашки при рубке людей... Я выпрямился. Меч, не сдерживаемый более моим телом, брякнулся оземь. Секунда! И дракон за эту секунду налился жизнью, силой; я почувствовал, как он радостно вздрогнул. И этот вздрог, эта дрожь жизни могла оказаться моей гибелью, но Поэт выказал себя отличным зубодером. Мы рванули одновременно. Из пасти дракона хлынула кровь. Мы отскочили в сторону. Кони попятились. Дракон вертелся на одном месте - вой, комья земли... а потом он остановился, тяжко дыша, двигая всем своим гигантским уродливым телом. Принцесса, широко распахнув глаза, прижав ладони к вискам, смотрела на дракона. - По такому случаю, - сказал Поэт, - полагается ода. Я подошел к дракону для рыцаря. Это была декорация мощи; его мог убить любой салабон, вроде меня, юного, глупого, прикончившего Малыша. Дракон устало зашипел. И в шипении его было: не тронь, не нужно... - моление, а не угроза. Я привязал к шее дракона веревку и потянул за собой. Я протянул веревку принцессе. - Кэт, - сказал я, - волоки чудище... Принцесса покорно взяла веревку . Поэт махнул рукой раз, второй раз и заорал дурным голосом: Ода победителю! Кто отличит беду от победы? Победу от беды кто отличит? Я подошел к двум лошадям, взял поводья... Повел их. Следом за мной шла принцесса, за ней покорно-пришибленно полз дракон. Замыкал шествие Поэт, все еще выкрикивавший что-то про беду и победу. Я глянул через плечо и попросил принцессу: - Заткни ему глотку! Ну, никакой же возможности нет! Мельком я увидел ее лицо, перекошенное от страха. Она боялась меня. Меня, своего спасителя. А потом я увидел облако пыли и торчащие из этого облака пики. - Вам не холодно? - с запоздалой вежливостью спросил я принцессу просто потому, что мне хотелось кого-то о чем-то спросить, чтобы не оставаться один на один с этими наставленными на тебя, несущимися издали в облаке грохочущей пыли пиками. Принцесса молчала. И Поэт замолчал тоже. Слышно было только жалобное шипение дракона. Еще - грохот копыт. Рыцари застопорили ход своих коней у самой драконовой морды, так что мне довелось испытать немало неприятных минут. Кони знали то, чего не знали люди: это сипящее, хрипящее чудовище не опаснее какой-нибудь каракатицы. Раздуйте каракатицу до размера горы - и она будет так же ужасна, ее будет трудно раздавить, но убить труда не составит. Рыцарям удалось сдержать коней. Дракон задрал голову и, морщась, как морщится брезгливый и сильный человек от унизительной пытки, харкнул в рыцарскую компанию сгустком зелено-красной слюны. Рыцари натянули поводья. В наступившей тишине стали слышны астматическое дыхание дракона, фырканье и перетоптывание лошадей, равнодушный посвист жаворонка, всхлипывание принцессы и еще вопли Поэта. Когда ангелы, - надрывался Поэт, - устают летать, они сдают свои крылья на сохрание Богу и спускаются на землю без крыльев по невидимой лестнице, они дремлют в деревьях, камнях и лягушках, набираются сил для новых полетов. - Заткни его, - попросил я принцессу, он помог мне выдернуть клык, но... - Вздрог - вдркг - друг, гром - гроб - сук, гроб - горб - груб, гриб - рук - мук... - орал Поэт. Дракон принялся давиться и кашлять, как не похмелившийся алкоголик. Один из рыцарей наудачу швырнул копье. К счастью, он бросал в меня, а не в дракона. И рука у него дрожала. Копье вонзилось у самых моих ног. Конь нагнулся, понюхал копье, презрительно фыркнул и коротко игогокнул. - Друзья, - начал я, - прекрасно вас понимаю, приказ есть приказ, но чего-то вы не учли. Вот - дракон, - я указал на бессильную гору живого страдающего мяса со слезящимися глазками пьющего философа, - он не убит, а покорен мною. Вы убьете меня - и он убьет вас. Верно? Дракон, давясь, выхрипнул еще один сгусток красно-зеленой слюны. Поэт перешел на бормотание, а потом завизжал, как резаный: - Прочти причту притчу и ответь на вопрос: отчего блеск так похож на лязг? Не оттого ль, что бляск так похож на лееезг! Вот этого рыцари не выдержали, они умчались с грохотом хорошего товарняка. - Ну, - сказал я принцессе, - Кэт, ты успокоилась? Принцесса шмыгнула носом: - Успокоишься тут... - она кивнула в сторону Поэта. Тот и впрямь что-то разошелся. Я повернулся к нему и сказал: - Чем орать, пошел бы и принес даме платье... К моему удивлению, Поэт довольно швыдко побежал за платьем принцессы. Я меж тем устроился у самых лап дракона, у когтей, вминающихся в землю, и принялся вызывать Контору. Провозился я довольно долго. Поэт успел приволочь платье, а принцесса - одеться. (Белое платье превратилось в серое тряпье, что, в общем-то, гармонировало с перемазанной в грязи Кэт.) Кони отошли пощипать травку подальше. - О, рев вер, - доносилось до меня восторженное токование, - о , веер верований... Я ловил позывные Конторы. Я расслышал голос, доносящийся из приемника. - Жак! - заорал я. - Джек? - услышал я голос Георгия Алоисовича. - Что у тебя? - Да у меня-то хорошо, - озлился я, - я никак на Контору выйти не могу... - Убил? Уже убил? - с восхищением выдохнулось, выщелкнулось из приемника. Лапа дракона чуть заколебалась, словно бы опоре фундамента вздумалось проверить прочность почвы. - Лучше, - сказал я. - выдернул клык. - Ох, ты... - Я до Конторы добраться не могу, - снова пожаловался я. - Еще бы ты добрался, - объяснил мне Георгий, - у них сегодня праздник... - Праздник? - подивился я и даже оперся о драконову лапу. Дракон не пошевелился. Принцесса и Поэт меж тем уселись на травке рядком и ладком. Поэт откровенно охмурял принцессу. - Ну да, - Георгий Алоисович, кажется, был удивлен моей неосведомленностью, - у Гризельды день рождения. Сорок лет в Конторе - и не ожабиться... - Вот суки, - просто сказал я. Дракон склонил голову и принялся через силу пощипывать травку. Он шевелил губами, как большая добрая зеленая лошадь. Я почти заорал в приемник: - Георгий, голубчик! Я его в холл загоню. В холл, говорю, ракеты - загоню! Ага... Поместится, но пусть встречают... Лады? И еще, Жак там галочку поставил - пусть зачеркнет, прием? Да... Мне мало удовольствия читать себя в списках. Годится? Георгий отозвался: - Годится... Ты через полчасика подергай, поверти ручку... Отбой. Я поднялся. Поэт, не обинуясь, обнимал принцессу за талию. - Пошли, - сказал я, - доведешь меня до огнедышащей горы - и привет. Тебе - налево, мне - направо. Принцесса вскочила. Потянула за собой увлекшегося травкой дракона. - Я с тобой, - сказала она. Я обалдел. Это не предусматривалось никакими положениями. - Нельзя, - сказал я, как говорят собаке, вздумавшей положить передние лапы к вам на колени, когда на вас - парадный костюм. Кэт закусила нижнюю губу. - Я только с тобой. Мне - страшно. Я показал на дракона: - Его я заберу. Тебе бояться нечего. Кэт покачала головой: - Я не боюсь дракона. Я боюсь людей. "Вот не было печали", - подумал я и тут же обрадовался, сейчас Кэт была снова похожа на Мэлори, Мэлори, Мэ... - Хорошо, - сказал я и добавил: - Я посоветуюсь с начальством. Получилось - с королем. И я пояснил: - Со своим королем. Кэт не удивилась. Она только спросила: - Твоя страна - далеко? Я ответил: - Очень. Но мы доберемся до нее быстрее, чем до вашей столицы. Притом добраться-то мы туда доберемся, а вот обратно сюда уже не выберемся... Кэт посмотрела на меня, как провинившаяся собака на строгого хозяина, и снова спросила: - Ты... убьешь меня, а потом себя?.. Это ваш такой колдовской обычай? Я обмер. В самом деле, я словно бы описал ей смерть. Очень далекое королевство, куда добраться можно очень скоро, а вот выбраться... - Нет, - попытался я объяснить ей ситуацию, - если ты, действительно, хочешь со мной, то... это не смерть, это - другое... Видишь небо? На небе ночью - звезды. - Понимаю, - кивнула принцесса, - меня так и так убьют... Не ты, так он. Тебя он не тронет, а меня... - Я оставлю тебе дракона, с драконом тебя никто не тронет. Верно, Поэт? Зря я к нему обратился. Он опять залопотал что-то несусветное. Драк он - кадр, но ног крад, ногокрад... Клад драк, дал рак, но - кардддрак... - он Карррак. - Прекрасно, - сказал я, - видишь, и Поэт подтверждает... Ничего с тобой не сделают, если ты с карддраком, или как там у него... - Нет, - принцесса покачала головой, - я - с тобой. Если папа простит, я сама - умру. Мне страшно. Так страшно, что уже ничего не страшно. - Бывает, - встрял Поэт. Я вел двух лошадей, всхрапывающих, чуть косящих глазами на печального недоубитого дракона. Принцесса почти не вела его. Она шла за мной, и веревка, привязанная к шее дракона, провисала чуть не до земли между горлом дракона и рукой принцессы. Поэт шел чуть поодаль. - Бывает, - сказал он, - однажды я зашел в хижину к крестьянину. Я прочел оду его жилищу... Куродо ждал меня недалеко от драконовой пещеры. Ракета, серая, замшелая, удачно вписалась в окружающий гористый, режущий небо острыми краями пейзаж. (Если бы я был поэтом, вроде того, что плелся сейчас рядом с нами, я бы обязательно написал что-то вроде: Горы - ракеты, вросшие в землю корнями, ракеты - горы, вырвавшие из земли свои корни, и корни эти превратились в струи огня...) Поэт продолжал рассказывать: - Я прочел оду его жилищу, а он почему-то обиделся. Я давно заметил: что для одних - похвала, для других звучит оскорблением. Но тогда я этого не понимал. Крестьянин вытащил меня во двор и принялся бить оглоблей. Когда он начал меня бить, мне было страшно, и страх этот не исчез до того самого момента, пока не сломалась оглобля, но, как вы справедливо заметили, мне было так страшно, что уж и вовсе не было страшно... - У этого крестьянина потом был пожар? - спросила Кэт. - Да, - с важностию ответил Поэт, - дом, прославленный мною, - сгорел. И я написал эпитафию: Приемли хвалу Поэта, даже если хвала кажется тебе хулою... Иначе тебя приемлет огонь. Что тоже - неплохо. Мне захотелось треснуть Поэта по голове. Но я сдержался, поскольку увидел Куродо. Куродо идиллически сидел у подножья ракеты, которое казалось подножьем горы, и покусывал травку. ...Так Куродо не вытягивался даже в карантине перед сержантом. - Джек! - он проглотил травинку. - Ты поймал дракона? - Как видишь, - ответил я. - Джек, - Куродо развел руками. - Мы его в ангар засунем? - спросил я. - Да... - Куродо сглотнул, - о чем речь? какие вопросы... Поэт и принцесса не без любопытства слушали наши непонятные беседы. - Теперь так, - сказал я, - эта баба хочет лететь со мной, с нами. - Колдуны, - объяснил Кэт Поэту, - они притворялись рыцарями. Сейчас они убьют нас и умрут сами. Поэт с достоинством поклонился: - Я это понял. - Не положено, - сказал Куродо растерянно. - Не положено? - разозлился я. - Мало ли что не положено? Тебе вон не положено было из ракеты на вольный воздух выбираться. Конторским не положено приемники выключать... - А что, - встрял Куродо, - отключили? - Отключили, - передразнивая его, ответил я, - поставили галочку против моей фамилий и пошли праздновать юбилей Гризельды. -Уу, грымза, - восторженно протянул Куродо, - сколько ей стукнуло - триста? - Неважно, - поморщился я. - Вот из таких грымз образуются очень милые поджарые ящерки-прыгуны. Все, понимаешь ли, наоборот... - Я понимаю, - я был очень зол, - что ты мне зубы-то заговариваешь. Я тебе ясно сказал: загоним дракона в холл и берем Кэт... - Не положено, - Куродо страдальческим сморщился, - для ее же блага не положено. Ты представь себе, в какой ад она бухнется? Я поглядел на принцессу. Я чуть не вздрогнул. Господи, до чего же она была похожа на Мэлори... Принцесса спросила: - Ты убьешь только меня или еще и Поэта? Мне не хотелось долго объяснять, и я коротко брякнул: - Только тебя... - Что он сказал? - поинтересовался Поэт. - Что на небо он возьмет только меня, - ответила Кэт. - А мне и не надо, - заносчиво ответил Поэт, - я и сам там бываю... - Чего они лопочут? - спросил Куродо. Я промолчал, устроился на камне, принялся пробиваться к координатору. Понятно, ничего не получилось. Услышав шорохи и свисты, доносящиеся из железного нагрудника, Поэт изрек: Молчание - золото, но тишина золотее молчания, но немота ужаснее тишины, и в немоте нет ни золота, ни молчания, ни тишины... Я подумал, подумал и вызвал начальника школ. Куродо тем временем распахнул чрево ракеты. Поэт остался невозмутим. Кэт чуть побледнела. Зато дракон попятился. Хотя ему-то что было бояться? Перед ним была - пещера, распахнутая настежь, чистая, светлая, гладкостенная. Пещера, разинувшая зев, ставшая видной всем, кто смотрит... Начальник школ удивился, услышав мой голос, но с готовностью спросил: - Джек, чем обязан? Я вкратце объяснил ситуацию с драконом. - Да, - услышал я, - помещение-то найдется, но, как ты сам понимаешь, это - даже не тренажер. Так, экземпляр. И надо следить, чтобы в другие пещеры не забредал... Съедят за милую душу. Что еще? Я рассказал о принцессе. Куродо зазывал дракона в ангар ракеты. Дракон мотал мордой из стороны в сторону и пятился, пятился назад. Поэт, словно поняв, что от него требуется, сбежал с камня вниз, отважно уперся обеими руками в хвост дракона и стал подпихивать дракона к ракете. - Это, - ответил начальник школ, - другое дело. Хотя почему - другое?.. Ее тоже нельзя будет отпускать в другие пещеры. Оставь ее там. Я глядел на принцессу. - Она не хочет, - сказал я и добавил: - Она не хочет, и я не хочу. Начальник школ некторое время молчал (я уже опасался, что прервана связь), потом ответил: - Это - твое дело. Своя рука - владыка. Даже если нарушишь инструкцию, кто тебе слово скажет? Но я бы на твоем месте... - начальник школ не договорил, вздохнул, - ладно... Дам знать координатору: в довесок к дракону для рыцаря - для рыцаря - принцесса... Кстати, из Северного городка, третья рота, в ветераны перешел твой знакомый... - Бриганд, - обрадовался я, - Мишель? - Точно. Отбой. Я поднялся. Куродо звал дракона: - Цыпа, цыып, цыып... - Кэт, - сказал я, - встань туда и кликни чудище - по-своему. Вперед, а то еще шажок-другой - и был Поэт, вот и не стало Поэта. Гляди, он уже почти под брюхом... Дракон, в самом деле. отползал, отодвигался от зовущего, приманивающего его Куродо, так что Поэт, упиравшийся обеими руками в хвост дракона, находился в весьма опасном положении. Принцесса подхватила веревку, довольно грубо дернула (так тянет старуха упрямую глупую корову) - и дракон шаг за шагом, нелепо и неуклюже пополз за принцессой. - Готово, - с восхищением выдохнул Куродо. - Еще бы нет, - усмехнулся я. Поэт отряхивался. - Может, вы и меня возьмете? - кажется, больше из приличия поинтересовался он. - Нет, - я покачал головой, - ни в коем случае. У меня и с Кэт были сложности. Вам, впрочем, и ни к чему. Вы и здесь как на другой планете. Поэт зарделся. Я посоветовал: - Вам лучше бы удалиться - подальше и побыстрее. Сейчас будет сноп огня, дрожание земли и прочие неприятности. Вы умеете скакать на лошади? - Да, - горделиво сказал Поэт, - умею. - Ну и прекрасно, - сказал я, - забирайтесь на принцессину лошадь, она вроде бы посмирнее, и - рвите как можно дальше. - Прощальную оду прочитать? - спросил Поэт. - Уносясь вдаль, - заметил я, - вы можете читать все что угодно - хоть прощальную, хоть величальную... Глава восьмая. Семейные сложности Первое время я старался научить Кэт нашему языку. Она не понимала, пугалась. Она всего пугалась. Я понимал, что зря приволок Кэт в подземелье. Впрочем, Жанна Порфирьевна успокаивала: - Там... девочке было бы много сложнее. А потом Кэт освоилась. Она словно бы пришла в себя и даже научилась бойко лопотать по-нашему. А потом случилось превращение Жанны Порфирьевны - и мы общими усилиями отволокли Жанну Порфирьевну в близлежащую санчасть. Огромная жаба с выпуклыми прекрасными глазами все смотрела и смотрела на меня, покуда мы волокли ее в санчасть - и часто вздрагивала своим отвратительным горлом-мешком. - Вот так, - засмеялся и хлопнул меня по плечу Мишель , - будешь плохо себя вести - станешь такой же красивый... Я рассердился и ударил Мишеля. Нас едва растащили. Мишель орал мне: - Дурачок, ты не хыщнык - у тебя рога! Забодать можешь, а загрызть - ни-ни... Я вырвался из рук Куродо, схватил бриганда за грудки, прижал к стене туннеля: - Ты про что? Про что ты? - Сдурели, - спокойно сказал Георгий Алоисович, - что, не можете свои ротные дела дорешить? Крепко тебя бриганд кантовал? Я отпустил Мишеля. - Не особенно, - сказал я и добавил: - Как положено... Потом мы всей комнатой поминали Жанну Порфирьевну. Глафира, которая стала квартуполномоченной вместо Жанны, пела песни, а Мишель объяснял мне: - Да все нормально, честно... ну, подумаешь, шлюха, ну, бывает... - Конечно, бывает, - соглашался я, - это как я в какой-то книге читал: "Вот ведь шлюха, не хочет спать со мной". В этом смысле - шлюха? - В этом, в этом, - кивал Мишель , - со мной она и впрямь спать не хочет... У нее есть магнит попритягательней. Я смотрел в наглое ухмыляющееся лицо Мишеля и вспоминал слова капитана. Вот оно как повернулось, вот оно как. - Мишель, - сказал я, - тут дело пахнет дуэлью... Поединком - чуешь? Мишель заулыбался еще шире, ликующе. - Валяй, - с каким-то яросно-радостным надрывом выкрикнул он, - валяй... давно ты дерьма не хавал, да? - Виноват, - улыбнулся я, - но вы... ошибаетесь, это вы, кажется, употребляли... дважды... Спросите у сослуживцев... - Тссс, - поднялся Куродо, - тихо. Тихо, ребята. - Чего тихо, - громыхнул по столу кулаком Мишель, - чего тихо-то? Глафира набрала полные легкие воздуху и вывела звонко-звонко, печально-печально... - Это правда, курица - не птица, но с куриными мозгами хватишь горя, если выпало в Империи родиться, лучше жить в провинции, у моря... Песня была хороша, но она не утихомирила Мишеля, нагнувшись ко мне, он проговорил отчетливо, ясно: - Джекки - ?бте - Пародист, знай свое место... Я вздрогнул. Ад возвращался, а я должен был предотвратить это возвращение. Я молчал, я знал, что реакция у Мишеля лучше и руки сильнее. И вообще, я чудом, случайно, оказался в ветеранах, а ему-то давным-давно должно было здесь оказаться. - Молчишь? - Мишель погладил себе горло. - Правильно молчишь. Знаешь свое место. Помнишь... Не ты, блин, косточки твои помнят... Да? Это было правдой. Я страшился того избиения. Мне было жутко вспомнить тот ад. А он надвигался. И горло ада было похоже на горло жабы, отвратительный дряблый колеблющийся ме-шок... - Твоя жена, - говорил Мишель, - блядь. Сходи к седьмому болоту - убедись... У тебя, ?бте-Пародист, только такая... Он слишком увлекся. А я слишком разозлился. Только этим я объясняю свой удачный удар. А может быть, он был слишком пьян? Не знаю. Когда перестаешь держать душу за копыта, о теле тоже как-то подзабываешь. Загребая бутылки и тарелки со стола, Мишель опрокинулся навзничь. И даже поднялся не сразу. - Нокаут, - прокомментировал событие Георгий Алоисович, - из-за чего шум, ребята? Куродо объяснил: - Бывший бриганд стал выстябываться. Он решил, что он в роте. Это - нехорошо. Георгий Алоисович сказал: - Но Джеку тоже нельзя руки распускать, а то что же такое получается? Чуть что не по мне - в харю? Райская жизнь получается, а не суровые будни... Захмелевшая Глафира подперла щеку рукой и затянула: - Ой да не вечер, да не вечер... Кэт подошла ко мне, обняла за плечи и попросила, тихо вышептала в самое ухо: - Пойдем? Она не была на вечеринке. Сидела в комнате, вязала или шила, или читала - здесь она пристрастилась к чтению - да вот и появилась в самый подходящий момент на кухне. Мишель шумно поднялся, водрузил два огромных кулака на стол и выругался. - Какие слова, - удивилась Кэт, - я их не знаю. - Это - нехорошие слова, голубка, - сказал я, - тебе совсем необязательно их знать. - Решено, - выдохнул Мишель, - дуэль? Сегодня... Здесь. - Завтра, - примирительно сказал я, - завтра - и где-нибудь подальше отсюда. Сегодня у тебя трясутся руки. - Нееет, - замотал головой Мишель , - дуэль! Здесь, сейчас... - Это просто хамство, - внезапно возмутилась Глафира, - он побил все тарелки,