лую слюну, язык проехался по моему лицу и влип, вцепился в гимнастерку х/б. Хрысь! Катенька разодрала гимнастерку, тем временем ко мне подскочил Коля и сорвал с меня штаны вместе с сапогами. - Ой-е-ей, - запричитал Фарамунд Иванович, - помилосердствуйте, ребятушки, ведь убьете болящего. - Вы что, - в сердцах выкрикнул я, - издеваетесь? Они же меня, гады ваши, в самом деле убивают! Щелк! Одним щелчком Катенька сбросила меня на блестящий мрамор и взгромоздилась мне на спину. - Не бось, - рокотала она, будто действительно желая меня ободрить, - не бось, ни хрена не убьем - только косточки разомнем. Липкими холодными лапами она вдавливала меня в мрамор. Она деловито топталась по мне. - Катиш, Катюнчик. - услышал я бодрое булькание Коли, - дай-ка я его, родимого, хвостиком по хребтине поглажу... - Не надо, - выпела жабообразная Катенька, чуть ли не казачка выплясывающая на моей спине, - нельзя бить маленьких... - Ну, по попе, по попе-то можно? - Ребятки, - взывал к разошедшимся не на шутку санитарам Фарамунд Иванович, - не сломайте бойца! - И-йех! - выдохнул Коленька, и острая секущая боль заставила меня вскрикнуть. Я с трудом вывернул голову из-под жирного бородавчатого зада жабы и выхрипнул Фарамунду: - Это что же, массаж, по-вашему? Это - пытка, издевательство и избиение... - А что же, - спросила Катенька, нехотя сползая с меня, - по-твоему, массаж, как не смягченные, ослабленные пытки, издевательства и избиения? - Весь вопрос в степени! - в каком-то дурном восторге заорал Коля, разевая пасть, в коей я успел увидеть кипение красноватой слюны и дрожащее раздвоенное жало. - Никак не в степени, - Катенька схватила меня за плечи и легко вздернула над полом, так что я смог увидеть всю ее бородавчатую неровно дышащую тушу, - никак не в степени, - повторила Катенька, и я увидел свое отражение в выпуклом безразличном глазе жабы, - а в отношении к происходящему!.. Если он себя уверит, что происходящее - пытка, так он и у массажиста от ужаса скончается, а если он себя уверит, что - массаж, так он и на дыбе от удовольствия покряхтывать будет. Суй его в штаны, раба божьего. Растянув штаны, елико возможно, Коля подставил их под мои ноги, словно распахнутый мешок, куда вот-вот должны засыпать картошку. - Только, - захихикал Коля, - ты его аккуратней, а то помнишь, в прошлый раз мы того чмошника одевали, в одну штанину обе ноги засунули - во смеху было! - Ноги растопырь, чудо, - прикрикнула на меня Катенька, - не слышишь разве, что бывает? С трудом я попытался раздвинуть ноги и выговорил: - Вам... что же... доводилось бывать на... дыбе? - Ах ты дрянь! - поразилась Катенька, впихивая меня в пижамные штаны, - да у меня вся жизнь! - как на дыбе. Держи его, сквернавца, за плечи, - разевая пасть, оглушительно гаркнула она Коле, - счас пижаму надевать будем! Видимо, я здорово рассердил Катеньку, раз сам Фарамунд Иванович схватился за голову, полуприсел и в этом полуприседе заканючил: - Ой, ой, ой, как неудачно! Ой, зачем так сказали? Ой, лучше кричать и ругаться, чем так!.. - Сквернавец, - шипела, выпуская розоватую слюну на пол, Катенька, - ссквернавец, мммастодонт, шыкым, айшыкым. Рруку держи, руку! Катенька довольно умело натягивала на меня пижаму, выламывала руки с явным, нескрываемым удвоольствием. - Все! - снова (как видно, успокоившись) пропела она, обдернув на мне пижаму. - Уу, - Катенька швырнула меня на кровать, а потом с силой надавила зеленой огромной лапой. Лапа легла на мое лицо, и я едва не задохнулся. - Сетку не порвите! - в ужасе заверещал Фарамунд Иванович. - Ладно, - с явным сожалением вздохнула Катенька, - пойдем, Коля... Я слышал, как хлопнула дверь и из коридора донеслось густое пение Катеньки: - Расцветали яблони и груши... - Пааплыли туманы над рекой, - дребезжащим тенорком подхватил Коля. - Выходила на берег Катюша, - тенорок Коли и контральто Кати затихали вдали, - на высокий на берег, крутой...  * Часть вторая. Драконы *  Глава первая. Бриганд Мишель Неделю мы отдыхали на поверхности. Привыкали. Обживались. Жарились на солнышке. Купались в речке... Мишель объяснял нам: - Там - Длинношеий. Притом - слоновый Длинношеий. Такие обычно жрут травку и бананы, а этот наладился хряпать мясо... - Так его живым? - заинтересовался Федька. - Угу, - кивнул Мишель, - нас, конечно, на Длинношеего бросают, но этого убивать - ни-ни. - Вот пускай, - разозлился Валька, - этим "южане" занимаются. - Ты оборзел, Валя, - деловито и солидно сказал Мишель, - ты просто оборзел: вместо того, чтобы радоваться тому, что тебе досталась творческая интересная работа - не резать, а ловить! - ты воротишь рыло. Пиздей тебя не слышит, вот бы порадовался. Там, кстати, есть один из "южан". Он и трезвонит. - А, - зевнул Федька, - мне-то все равно. ..."Южанин" встретил нас неприветливо. Одет он был так, как все здесь одевались: звериные шкуры и еще какая-то шерстистая гадость. - А, Мишка, - поприветствовал он Мишеля, - Федька с тобой, Валя... А это что - новенький? - Тиша, - порадовался Мишель, - ну, тебя не узнать. Нам тоже так? Тиша только рукой махнул: - Аа... Хрен с ним. Будете посланцами Неба... Верховный жрец завтра камлает - вот вы и въедете. - На машинке? - сразу заинтересовался Мишель. - Можно и на машинке, - тускло как-то согласился "южанин", - а вообще... Это была жаркая влажная планета. Я глядел во все глаза на лопающееся душное великолепие плодов и ветвей, на сплетение зеленого, красного, синего, покачивающееся под ветром. Мои уши, привыкшие к тишине и гулкости подземелья, где каждый звук на особицу, отдельно, впивали, жадно вливали все это слитное цмоканье, чвирканье, свиристение, шелест, шуршание, гортанные крики птиц, шипение. - Вы так грохнулись, - задумчиво заметил Тиша, - что жрец камлание на завтра назначил. Я щекой прислонился к косматому стволу. Я трогал черные жесткие волосы ствола пальмы рукой. Я был счастлив. Я пил воздух. - Ты здорово по-здешнему балакаешь? - спросил Валька. - Ничего, - скромно заметил Тиша и вдруг залопотал нечто переливчатое, гортанное - не то песня, не то клекот, - как Тихон Андреевич разговаривает? - с гордостью спросил он. Федька, ни слова не говоря, показал большой палец. - Аа, - довольно протянул Тихон, - то-то вот! Что это у вас боец такой зелененький? Совсем заманали беднягу? Диего, в самом деле, едва держался на ногах. Тяжело дышал, переводил взгляд с дерева на дерево, с лианы на лиану. - Ничо, - хмыкнул Мишель, - оклемается. - Хорошо, - кивнул Тихон, - пойдем пещерку покажу. Мы шли по лесу, сплетающемуся над нами и под нами, по лесу звучащему и дышащему, по лесу, прогибающемуся под нашими ногами... - А вот и он, - Тихон указал на флегматичного черного ящера, с наслаждением чмокающего яблоки с огромной яблони. - Вот зараза, - подивился Мишель, - чик по шее - и фонтан в небо, а вот... - Низя, - погрозил ему шутливо пальцем Тихон. Мы миновали ящера, осторожно обогнули его, и я поразился его слоновым лапам, плотно и прочно воткнутым в землю леса. - Так он ничего, - объяснял Тиша, - а как его какая муха укусит, глаз у него точно лопнет! Расширится, чуть только из орбиты не вылетит - и пошло-поехало. Хвостом метет, так что треск стоит, лапами рвы пробивает - и шипит, гад, паскуда, шипит, головенкой на шее крутит, брымс, брымс. Тьфу, - и Тиша плюнул. Мы увидели вход в пещеру. Собственно, то была и не пещера вовсе - в том смысле, в каком мы, "отпетые", понимали пещеры. Так, небольшая белая отлогость в горе, углубленьице, ямка. Рядом бил светлый искрящийся ручеек. Он напоминал струящееся, брезжущее, оплотневшее дыхание горы. Я нагнулся к ручейку - и омочил пересохшие губы. Вода была сладкой. Или мне показалось? - Дрыхните, - великодушно сказал Тихон, - а я пойду к верховному жрецу сообщу, мол, так и так - бумкнулись Посланцы Неба. Принимай гостей. Диего как стоял, так и рухнул сразу, словно подкошенный. Федька сидел на земле, сняв обувь, и блаженно жмурился. Большие пальцы его ног шевелились - вверх-вниз. - Ккайф, - выговорил он, - вот меня кто спросит: "Федор Евлампиевич, для чего ты "отпетым" сделался? Для чего в Северный определился?" А я отвечу, а для того, блин, чтобы почуять, что такое настоящее счастье! А настоящее счастье - это, блин, когда чего-то нет, нет и нет! И вдруг - фигакс! Вот оно - солнышко, песочек... а не лампочки в коридорах... - Осторожно, - прокомментировал его лирический монолог Тихон, - тут змеи ползают. - И что ты нам, приятель, вкручиваешь, - сказал, растягиваясь на песке, Мишель, - будто ты еще выбирал: идти в "отпетые", а коли идти, то куда - в Северный или в Южный... Взяли и послали. Мимо нас царственно-неспешно прошел ящер. Его голова на узкой змеиной шее возносилась высоко над телом, грузным, почти слоновьим. Я представил себе, как змеиная шея выкручивается, изгибается - мне стало противно, и я отвернулся. - Груши жрать пошел, - сказал, проводив его взглядом, Тихон, - потом спать завалится. Спит чутко - даром, что храпит... - Он что, - спросил Мишель, положив голову на скрещенные руки, - один - на планету? - Да какую планету, - Тихон презрительно поморщился, а потом обвел в воздухе нечто округлое, ровное, - секторок - тьфу! И если бы не единственность его, у-ни-каль-ность, - Тихон выговорил это слово чуть насмешливо, выпячивая губы, - я бы это чудо сам бы приговорил... Но ты же видишь, - он обратился к Мишелю, - такого строения ящерки людоедами не бывают. А этот жрет; ржет, игогокает - и жрет. Я вспомнил Мэлори, Мэлори в белой накидке и огромную лысую голову, выстреливающую из пасти длинным змеиным жалом. Почти не сдерживаясь, почти не помня себя, я с силой вломил по бьющей из горы тугой сверкающей струе - и окровавил кулак о камень. Тихон удивился: - Что это он у тебя? Мишель чуть приподнял голову: - Одноглазый, - сказал он, - ты и впрямь развоевался. Ложись отдохни.. Завтра нам... Эгей, - он обратился к Тихону, - а ты у этих... в секторе - тоже за жреца? - Не... - заулыбался Тихон, - я у них как бы тоже - Посланец Неба. Я бы, ей-ей, сам бы управился, но такой экземпляр... - Видим, - хмыкнул Мишель, - хороший экземплярчик - ничего не скажешь. Я улегся на песок рядом с "отпетыми", свернулся калачиком, смежил глаза и постарался заснуть, сквозь теплую, прогретую солнцем дрему, сквозь розоватый солнечный сон до меня доносилась беседа Тихона и Мишеля. - А чего из Южного не вызвал? своих? - Да я вызывал... - Аа, понятно, - Длинношеим брезгуют, пускай вонючки-северяне на этом... Провал... Плыву в голубой теплой, теплой реке, и меня мерно покачи-пока-чи-покачивает на волнах, вверх-вниз, вверх-вниз... Вот рядом со мной останавливает в струящейся воде свое незыблемое тело сжатая с боков, плоская и острая, как нож, лупоглазая рыба. Рыба шевелит вывернутыми губами - и я слышу голос Тихона. - Жрец тут - главный. Он к Длинношеему девушек водит. Смелый мужик - вот увидишь. Провал... Это не река вовсе, это - небо, оно - неподвижное и теплое. Оно - голубое. Сверкающее, сияющее. И я медленно, медленно плыву по небу. Вернее, не плыву даже, поскольку, подумав, решаю просто идти по небу... Иду - и не проваливаюсь в пустоту меж мной и планетой. Стало быть, я не иду, а лечу! И навстречу мне - птица. Остроклювая, кругологоловая, черно-белая, с плоскими, острыми, словно ножи, крыльями. Она славно режет воздух крыльями. Она раздувает горло, чтобы звуки песни, свиристение птичье вытолкнуть в мир. И я слышу голос бриганда Мишеля: - Тиша, ты хрен чего, он что же у тебя, и серебряные украшения ест? - Да нет, нет, - ласточка вьется вокруг меня, делает петлю за петлей, словно накидывает на меня эти петли, раздувает горло, чтобы освободиться от взрывающих ее маленькое тельце звуков, и снова я слышу человеческий голос, голос Тихона, - это - мзда. Плата за страх. Его бы тоже надо к нам притаранить, исследовать в лаборатории, - короткий смешок, - бесстрашный мужик... Идет прямо на беснующегося зверя - волочит за собой девку... Ну ладно, ящерка на девку кидается, а ну как... Провал, провал - не река, не море, детская кроватка с сеткой. Я - маленький. слабый, больной, мама склоняется надо мной, гладит по голове. Я сплю и не сплю, я мечтаю или это, действительно, тепло маминой руки? - Одноглазый, - меня трясут за плечо, - вставай, вставай, а то ишь! разоспался. Я разлепил глаза. На этой планете и ночь была тепла, мягка и легка, как одеяло в детстве. Тело ломило от сна в одежде. "Отпетые" стояли поодаль, едва-едва выделяясь из окружающей тьмы. Я поднялся и пару раз присел. Согнул ноги, встряхнулся... Тьма была проколота звездами, а звезды были прикрыты огромными листами пальм. Листы шуршали. Ночь перекатывалась, словно гулкая бочка. Откуда-то издалека, издалека доносилось бухание барабанов. Там было зарево. Бледное, чуть заметное в сгустившейся тьме. - Одноглазый, - сказал Мишель, - отдохнули - и будя! Пошли... Вон Тиша удивляется, отчего ты такой борзый, борзой. Мы шли по тропочке следом за Тишей, отгибая с дороги ветви кустов и деревьев, мешающие нам идти... Мелкая неясная живность шмыгала мимо нас и даже пересекала порой тропинку, проносилась мимо нас, задевая наши тела. Эта планета, казалось, перенаселена, она была переполнена звуками, и приближающееся бамбакание барабана вписывалось, вплеталось в звуки этой ночи. Нам стало слышно захлебывающееся завывание. - Ау, ау, ау, ааа, - выл кто-то в такт грохоту барабана. Но ни это завывание, ни сам грохот нимало не заглушали ближних звуков. Пищание, трещание, хлюпание, странное трепыхание и стон, стоон, точно кто-то кого-то ел или кто-то кого-то любил. Ночь, несмотря на столпившиеся, стеснившиеся к самой-самой тропке деревья, была распахнута вширь. Ночь и планета были все - настежь. Впрочем, наступил наконец такой момент, когда грохот барабана и завывание шамана заполонили-заполнили собой все. И тогда мы увидели огромную поляну, освещенную столбом огня, теряющегося где-то в далеких темных небесах, где, трепеща, гасли искры и где недвижно-холодно, пронзительно-остро горели звезды. В центре поляны, совсем близко от уходящего, от текущего ввысь столба пламени, - кружился, бил в бубен и завывал небольшой обнаженный человек. Или он казался небольшим по сравнению с огромным, чуть зыблемым, желтым столбом огня? Или он казался маленьким из-за обступившей, обставшей поляну, колотящей в барабаны, подхватывающей его завывания толпы? Обнаженный человек, извивающийся, лупящий в бубен, взывающий, взвывающий, казался точкой, мускулистой точкой, которая стягивала вокруг себя шевелящуюся ночь, столб пламени, подвывающих, неясно видных в толпе людей. - Нуте-с, - сказал Тихон, - он, кажется, в порядке. Давайте-ка в небо - из огнеметов. Что мы и сделали. Четыре огненные реки рванулись, протекли в черное небо и, надломившись, попадали вниз, шурша искрами и поджигая лес. Я ожидал, что начнется паника, но жрец остановился и выкрикнул нечто гортанно-клекочущее. Вмиг от замершей, застывшей в ужасе толпы отделились несколько неясных, но очень поворотливых теней и кинулись к деревьям, на которых уже распускались огненные опасные цветы. - Молодец, - похвалил Тихон, - сначал насчет пожара распорядиться, а уж потом с Посланцами Неба побеседовать. Вот это мистик так мистик. Жрец приложил рупором ладони ко рту и вывел в импровизированную таким образом трубу эдакую "галорию", эдакую переливчатую руладу, что я моментально вспомнил киносеанс и начальника школ. Тиша ответил так же, но значительно хуже. Несколько раз срывался на фальцет и дал "петуха". Федька даже поморщился и затряс мизинцем в ухе. - Тоже мне - меломан, - недовольно буркнул Тиша. - Как ты языкам скоро выучиваешься, - с откровенной завистью произнес Мишель. - Пошли, - не обратив на комплимент никакого внимания, сказал Тиша, - зовут, елки-палки, ебте, как говорит ваш Гордей, Посланцев Неба. И мы сделали шаг к поляне, один-другой. Жрец выкрикнул что-то пронзительное, разрывающее ночь - и мы услышали согласный, словно на раз-два, шорох-шарахание вправо-влево людей, невидных нам, но дающих нам проход. - Ох ты, - восхитился Федька, - как у них дисциплинка поставлена! Как на параде! - У них, - лениво объяснил Тихон, - вся жизнь как на параде. Этого не тронь, туда не сунься, это не ешь, того не пей. - Тюу, - огорченно протянул Мишель, - сколько я к вот таким ни летал, все думал: ну, раз голые и в шкурах, то, блин, свобода!.. А, блин, ни хера нигде свободы нет. - Вот чем хорош иностранный язык, - задумчиво заметил Тихон, - любую глупость лепи, все думают: нивесть что мудрое рассказываешь. - Не скажи, - обиделся Мишель, - здесь наоборот. Тебе что-то мудрое втолковывают, а ты думаешь, глупость лепят. Жрец ждал нас, широко расставив ноги. Тяжело дышал. В наступившей тишине был слышен только треск костра. И откуда-то издали донесся пронзительный крик птицы. Словно отвечая ей, гортанно выкрикнул нечто повелительное жрец. - Чего? - поинтересовался Мишель. - Останавливаться? - Да нет, - Тиша махнул рукой, - это он своим. Мы услышали слитный шорох. - На колени брякаются, - вслух пояснил Валентин Аскерханович. Жрец выставил перед собой ладонь. Мол, стоп, машина! Тпрр, каурка. Тихон, прижав руки к груди, что-то объяснял жрецу, так и не опустившему руку, словно бы ладонью обороняющемуся от нас. Тиша обернулся к нам: - Сейчас вам танцы показывать будут. - Что он еще сказал? - спросил Мишель. - Что слонозмей, - вздохнул Тихон, - очень волнуется... Завтра, вероятнее всего, - припадок. Вовремя прилетели, завтра полюбуетесь... Так... фрукты, ягоды, напитки и прочее - не жрать, не хлебать, не лакать. У нас все есть. У "отпетых" собственная гордость... Мы сидели, отделенные от людей этого леса костром. И они так же зыбко, ненадежно видели нас, как и мы их... Зато мы увидели очень хорошо, яснее ясного, нечто косматое, змееобразное, похожее на гигатскую мохнатую гусеницу, вползающую меж нами и костром. Ее движения были вальяжны и победны. Отвратительное сытое сладострастие изгибало каждое сочленение ее тела. Диего заорал и стал стаскивать огнемет. - Сидеть! - прикрикнул на него Тихон. - Сказано тебе - танцы! Сидеть - не рыпаться, не позорься. Что он у вас такой нервный? - обратился он к Мишелю. - По сортиру соскучился, - угрюмо буркнул Мишель. Диего стер пот ладонью со лба. - Извините, бормотнул он, - я думал, это - оно. Не тушуйся, - посмеялся Тихон, - это не оно, а они... Видишь, воон там - ножки-ноженьки?.. Вот... Оно ты уже видел. И завтра еще увидишь, как оно их кушать будет. "Гусеница" заизвивалась у самого костра, казалось, перед нами клубится мохнатый, выползший из глубокой расщелины, одетый во многие шубы червяк. Теперь-то было заметно, что кожа этого червяка, этого гиганта сшита из множества шкур зверей. Я распознавал шкуры медведя, волка, кабана... В извивах, в извитиях червеобразного тела внезапно мелькала, будто вспыхивала искаженная последней предсмертной мукой морда зверя - медведя, вепря или кого-то вовсе странного с распяленной пастью, с безобидными ныне, чуть не бутафорскими клыками... "Гусеница" внезапно застыла в каком-то жестком изгибе-изломе. Тут и я заметил множество голых женских ног, прикрытых до лодыжек крепко сшитыми шкурами. Теперь даже стали заметны грубые швы, которыми были сшиты шкуры. Тело "гусеницы" дрогнуло и легко-легко заколебалось, словно бы "гусеница" проглотила море - и море вспучивает, колеблет ее тело изнутри... Диего сглотнул и уперся руками в землю. - Маленький, - издевательски обратился к нему Тихон, - гляди, сейчас голые дяди выскочат с копьями - и ведь ни капельки не боятся. А ты одетый и с огнеметом - и боишься. Как же тебе не ай-я-яй? Диего молчал. Вокруг "гусеницы" заплясали воины, потрясая копьями, тыкая в косматую шерсть неопасным оружием. "Гусеница" заколебалась волнообразно, океанически. Очевидно, надо было показать, что чудище ранено. Сочленения "гусеницы" то припадали к земле, то взмывали вверх. Косматая, бурая, хищная волна билась меж нами и костром. Вверх-вниз, вниз-вверх. - Агония? - догадался я. - Грамотно излагает, - удовлетворенно кивнул Тихон. Вдруг "гусеница" застыла снова. На этот раз ее "вздрог", ее остановка были каменны, монументальны. "Гусеница" еще выше поднялась над землей, нам теперь стали очень хорошо видны женские ноги, закрытые шкурами до половины икр. - На вытянутых, что ли, держат? - поинтересовался Валентин Аскерханович. Тихон кивнул. - Сейчас, - сказал он, - самое интересное начнется. Держите нервного. "Гусеница" была будто вздернута на дыбы; в ее застылости, недвижности читалась злая боль, готовая опрокинуться на других и тем избыть себя. "Воины" вокруг "гусеницы" тоже замерли, словно напуганные той болью, той вздернутостью-на-дыбу-на-дыбы, каковые сами и вызвали. Легкая дрожь пробежала по косматому телу "гусеницы". Она медленно-медленно стала поворачиваться к нам. Безглазая, будто обрубленная топором морда придвигалась к нам все ближе и ближе... Мы увидели распахивающуюся пасть, черную, кожаную. Пасть то распахивалась, то захлопывалась... Беззубая, глотающая, засасывающая пасть безглазого чудища с множеством женских ног. - Интересно, - заметил Валентин Аскерханович, - они этого "шелкопряда" где-нибудь видели или так выдумали? Я был благодарен Вале за этот вопрос. - Ну как... выдумали, - охотно принялся объяснять Тихон, - как... выдумали... Это у них как его... тотем... таких мохнатых гусениц им есть нельзя. - Тоже мне запрет, - фыркнул Валя, - да мне хоть всю эту змейку в марципан запеки, - я ее все равно есть не стану. - Не скажи. - покачал головой Тихон, - эти друзья из пустыни... А там, если даже такая прелесть приползет - и то радость. - Слушай, - Мишель чуть отодвинулся от совсем нависшей над ним пастью, - а жевать она нас не будет? В ту же секунду, будто услышав его вопрос, к "гусенице" кинулись воины, вцепились в шкуры, рванули - и сшитые шкуры тяжело повалились на землю, и перед нами стояли смуглые обнаженные девушки, тяжело дышащие, запыхавшиеся... - О, - обрадовался Федька, - это все нам? И стал подниматься. - Сидеть, - прикрикнул на него Тихон, - тебе же было сказано: никаких фруктов... Посланец же Неба, понимать надо, а вскакиваешь, как все равно... - Тихон покачал головой, - ну и поднабралась у вас команда в Северном - истерики да бабники, психопаты вместе с невротиками. - На южан погляди, - обиделся Мишель, - в цирк ходить не надо, взглянешь и обомлеешь... Воины и девушки двинулись тем временем навстречу друг другу, медленно поднимая руки... - А, - сказал Федька, - так тут представление продолжается! Так бы и сказал. Предупредил бы, а то я бы кайф сломал. - Сейчас, - заметил Тихон, - ничего интересного... Просто групповуха. - Ага, - догадался Мишель, - торжественная часть кончилась. Начались танцы. Зарокотали барабаны. Тихо, чуть ли не шепотом. И как-то вовремя зарокотали, в тот именно момент, когда воины и девушки, тесно сцепившись, повалились на шкуры. - Нет, - решительно сказал Федька, - я этого безобразия никак терпеть не могу. Тиша, можно мы дальше представление смотреть не будем? Тихон кивнул: - Разумеется. Сейчас пойдем отдохнем, а завтра со Слонозмеем потолкуем. - Слышь, - спросил Валентин Аскерханович, - а какая-нибудь кличка у Длинношеего есть? - Ну уж и кличка! - усмехнулся Тихон, - Не кличка, а имя. Уважительнейшее обозначение - Нахтигаль. - Этто еще что за нежности? - изумился Мишель. - Именно нежности , - подтвердил Тихон, - "Соловьиная трель" - вот что это за нежности. Вернее сказать, - "Ночная трель". Обратно пошли не к пещере, а к ракете. Надо было посмотреть сетку, в которую завтра заворачивать Нахтигаля. ...Мы развернули кусок опасно поблескивающей, переливчатой мелкой сети. - Нормально, - сказал Тихон, - только бы швырнуть как следует. Подъемник как? Исправен? Сеть не просто поблескивала. Она будто дышала. Поднималась и опускалась, точно под ней было невидимое море или будто она была частью моря. Мишель не успел ответить. - А это что? - Диего протянул руку и коснулся двух то вспыхивающих, то гаснущих ячеек сети. Они и впрямь вспыхивали и гасли слишком резко, нервически, отчаянно. Мишель принагнулся и выругался. - Мать! - только и смог выговорить он. - Мать!.. Я этого хрена со склада наследства лишу... - В чем дело? - спросил Тихон. - Полюбуйся, - Мишель ткнул пальцем в две нервические ячейки, - если бы не "младенец", были бы мы завтра красавцами. - Что же вы, - сухо заметил Тихон, - когда со склада продукцию брали - не проверили? Я спросил: - Может, рискнуть? Я спросил так и тотчас испугался. Такие вопросы "младенцу" не полагались, но Мишель ответил: - Нет, Одноглазый, - сеточку надо штопать. Порвет и еще как порвет-то. А кинувших, накинувших на фиг потопчет, если они его, конечно, огнеметами не окоротят. - А они его, - веско заметил Тихон, - не окоротят, потому что он нужен живым. Валентин Аскерханович подсек правой рукой левую в локте и покачал на сгибе: - Вот, - объяснил он свой жест, - я в жертвы науки идти не собираюсь. Если эта туша на меня попрет, я разрежу ее пополам. Мне моя жизнь дороже. - Чести "отпетого", - добавил Тихон. - Вот именно, - согласился Валентин Аскерханович, - лучше быть нечестным, но живым, чем честным, но мертвым. Я глядел на репродукцию любимой картины Федьки, приколотой к стеночке: обнаженная пышнотелая женщина чуть придерживает на плечах огромную медвежью шубу, так что кажется, будто огромный опасный мохнатый зверь навалился на эту даму - и тут же размяк, раздобрел, расплылся и превратился в удобную теплую шубу. А может, и не то, может, художник хотел сказать сочетанием меха могучего зверя и беззащитного тела женщины нечто другое? Что, мол, она - опасна, как этот медведь, убитый ради нее, для нее? - Ты это, - равнодушно ответил Тихон, - какому-нибудь "вонючему" скажи или "превращенному". Не выполнишь задание - вообще не будешь из пещер вылезать - знаешь, где окажешься? знаешь, кем окажешься? Валентин Аскерханович промолчал. Тяжела жизнь "превращенных" - это он знал. - Штопать, - вслух прикинул Мишель, - денек-другой. На представлении - обязательно быть? Тихон подумал: - Да лучше бы, конечно, посмотреть... Все же Посланцы Неба. Могли и не поверить тому, что жрец наболтал, самолично убедились... И - вперед. Диего попросил: - Коллега бриганд, можно я буду сетку чинить, а представление... - Ладно, - зевнул Мишель, - сиди в ракете, востроглазый, штопай, а мы потопаем, поедем. - Зачем? - поморщился Тихон. - Ну, для чего подъемник-то выгонять зря? Для чего дикарей мучить? Не хватит им психологических нагрузок - Слонозмей, Посланцы Неба, а тут еще одно чудище. Починим сетку - и хоть танк выгоняйте. - Гуманист, - фыркнул Мишель. _____________________________________________ ________________ Растерзанный труп Федьки мы нашли под утро на Поляне Священнодействий. - ?... - только и выговорил Мишель. Два черных кострища, влажное прохладное утро. Солнце еще не жаркое. Мириады бусинок влаги, усеявшие листья, травы, цветы, ветви. И все это - сияет, блестит, посверкивает, все это ворочается со сна, пробует голоса, разминает мускулы, прокашливается, прочищает горло... "Цивить!"- щебетнула совсем рядом, чуть не над моей головой невидимая птица. - Ох, блин, - помотал головой Мишель, - ох... Вот, одноглазый, гляди, что борзота с человеком делает... Оборзеешь - таким же будешь. Вали к ракете. Мешок заберешь. - Ну, - заметил Тихон и пальцем ноги почертил что-то непонятное на песке, - девочек тоже понять можно. Их завтра кушать будут - должны же они удовлетвориться в полной мере? А тут Посланец Неба спрыгнул. У! Это не наши парни с болота. Повышенные требования к... Я шагал к ракете. С Федькой мы почти не сталкивались в казарме. То есть он почти не обижал меня. И вот поэтому я был к нему абсолютно равнодушен. "А если бы так растерзали Хуана?" Я подумал и признался сам себе с неприятным, противным чувством, что был бы только , только доволен, только рад. И тогда я понял, что на меня кто-то смотрит. Мне было тяжело от этого взгляда. Словно холодное узкое дуло уперлось мне в ямочку меж шеей и затылком. Я повернулся. "Не оглядывайся", - сказал я себе и оглянулся. На тропе позади меня стоял жрец и смотрел. Я понял, что купился, обмишулился, ошибся. Жрец давно уже бесшумно шел за мной, не глядя мне в затылок, а когда поглядел, когда безмолвно, немо приказал мне: "Гляди!", когда вдавился в мой затылок всей ненавистью своих глаз - вот тогда я и обернулся, тогда и посмотрел. Я, "Посланец Неба"! Жрец смотрел на меня, не удивляясь и ненавидя. Я поклонился ему, прижав руки к груди. Жрец заулыбался во весь рот и тоже поклонился, а потом стал пятиться, пятиться, кланяясь и улыбаясь. В этом его торопливом, придворном уходе по тропинке, бугристой от камней и корней, читалось столько неволького или вольного издевательства, столько было откровенной неприязни, что мне захотелось полоснуть по наглецу огненной струей, чтобы он запрыгал воющим живым ужасным факелом. Но я сдержался. В конце концов, надо уважать смелость. В конце концов, я мог и не узнать, как относится к нам жрец. А теперь - узнал... Его тоже можно понять. Жил себе и жил со своим змееслоном. Опасно, но интересно. Имел долю в деле. И вдруг - на тебе! Весь размеренный порядок жизни рушится. Откуда-то сверху валится компания Посланцев Неба. Здрасьте... Прежде все было понятно, периодично, систематично, а теперь... К лучшему ли их? наше? прибытие? Кто мы? Может, дьяволы, похуже Нахтигаля? Откуда ему знать нас? С Нахтигалем он кое-как договорился, кое-что в нем понял... Новая напасть... Как ему в нас-то разобраться? Размышляя обо всем этом, я вышел к выжженному пространству, в центре которого торчала наша ракета. Глава вторая. Нахтигаль Маленькая головка с будто разодранным, кровяным, ничего не видящим глазом, распахнутая, раздернутая, кровоточащая пасть, откуда вместе с шипением вылетают ошметья розовой слюны; видно, что небо ободрано м кроваво, Нахтигаль давится предстоящим ему убийством, словно бы изнутри некто или нечто, столь же ненавистное ему, как и то, что стоит перед ним, что обречено уничтожению, растаптыванию, поеданию, гонит его и нудит: убей, убей, рас-топчи. Узкая длинная шея вывернута, заверчена штопором, и хрип, шипение идут по этой заверченной шее, мучительно раздувают горло слонозмея. Хррмы - ошметок слюны? пены? крови? хлопается у ног жреца, кланяющегося, с мольбой тянущего руки к Нахтигалю. Хррллы, трр, дрр - слоновьи лапы? ноги? живые столбы, обтянутые ящериной кожей? раскорячены и время от времени лупят в планету, ых, ых... Нахтигаля корежит, гонит к новой боли и к новому наслаждению - страсть, без которой он жил бы и жил себе спокойно, жевал бы груши, чмакал бы траву с земли и листья с кустов. - Ааа! - тонко, почти по-человечьи вопит Нахтигаль и приближает свое сморщенное, ящериное, искаженное мукой лицо к лицу жреца. Я пересчитываю девушек . - Семь, - говорю я, - их семь. И все такие красивые. Он что же, их всех?.. - Нет, - морщится Тихон, - слопает одну, и ту с трудом - видишь, как не по себе мальчику? - Вот наркот, - просто говорит Мишель, - дать бы по тебе из огнемета. Прервать неземные муки и неземное блаженство. Я с удивлением посмотрел на Мишеля. - Одну, - объяснил Тихон, - слопает Нахтигаль, других берет жрец - кого в жены себе, кого в жены сыновьям... Большой человек. Нахтигаль давился, плевал, хрипел совсем близко от жреца. - Батюшки, - по-простому изумился Валентин Аскерханович, - да он уже жреца с ног до головы обхаркал. Можно есть. - Можно, - спокойно согласился Тихон, - тем более, что у жреца - взрослый сын. Обучен всем фокусам... С удивившей меня грацией танцора, плясуна, с торжественной медлительностью жрец, обрызганный слюной и кровью из пасти Нахтигаля, двумя руками взял его голову и, держа ее, точно изысканное блюдо, повел, понес прочь от себя к стоящим за его спиной девушкам. Само движение жреца завораживало, успокаивало - и, казалось, давящийся, хрипящий слонозмей должен был успокоиться, утихнуть, пасть на землю, смочить растерзанное горло свежей влагой травы... Голова Нахтигаля останавливалась то у одной девушки, то у другой. - Ничего, - как бы утешая непонятно кого, - сказал Тихон, - может, и к лучшему... За Феденьку надо было их наказать? Надо... Вот теперь пускай Длинношеий наказывает. По всему видать - он денька на два зарядился, если не на всю недельку... - Полнолуние? - поинтересовался Мишель. - Не обязательно, - вздохнул Тихон, - в лаборатории разберутся. Он, когда луна на ущербе, тоже... Слитный крик: вопль заживо съедаемого тела и крик ужаса... Я отвернулся. - Вот это напрасно, - спокойно заметил Тихон, - отворачиваться нельзя. Ни в коем случае нельзя отворачиваться ни "отпетому", ни "Посланцу Неба". "Отпетому" , в особенности, нельзя отворачиваться. Смотрите, смотрите во весь свой единственный глаз - и помните: что бы ни делали с вами люди, они все же люди... Неистовство Нахтигаля длилось недолго. Мы видели, как набухало его горло, в которое вталкивалась, впихивалась кровавая пища. Нахтигаль остановился, тяжело дыша, повернулся и побрел прочь, мотая хвостом, качаясь из стороны в сторону. - А он немного сожрал, - деловито заметил Мишель, - больше нагадил и потоптал. Три девушки, оставшиеся в живых, широко распахнутыми глазами глядели на истоптанную, окровавленную землю. Тихон гортанно выкрикнул что-то жрецу. Тот, как был с распростертыми крестообразно, раскинутыми, как для полета, руками, так и опустился на колени и склонил голову. Следом за ним опустились на колени и девушки. - Что ты им сказал? - спросил Мишель. - Что мы, - лениво ответил Тихон, - знаем убийц Посланца Неба, но нам не важно их наказать. Грех убийства ложится на все племя. Пусть теперь постонут и поохают, поплачут и постенают, покуда их Нахтигаль поучит... - Филоз(ф, - с непонятной интонацией сказал Валентин Аскерханович. _______________________________________________________________ - Идиот! - орал не своим голосом Мишель. - Это ты столько сделал? Я тебя спрашиваю: это ты столько сделал? За целый день?.. Чем ты здесь занимался?.. У, - Мишель зафырчал, словно наевшийся Нахтигаль, и поднес к носу Диего внушительный кулак, - ты здесь балду гонял, лоботрясничал, не знаю чем занимался... За день - заклепать одну ячейку! За день... - Мишель, - миролюбиво скаазл Тихон, он развалился в кресле и с удовольствием потягивал апельсиновый сок, - ты "младенца" совсем задолбал. Дай ты ему отдохнуть, набраться сил. Еще завтра целый день... - Это я его задолбал, - возмутился Мишель, - это он меня задолбал! Еще там - в подземельях... А здесь? Я ему что сказал? Если нервы слабые, сиди работай, а он... - Мишель, - Валентин Аскерханович резал на раскладном столике хлеб и бекон, - вот ты тоже неправ. Тут дело такое. У "младенца" тоже отходняк должен быть. На хрена тебе, чтобы у него руки тряслись? Подъемник подъемником, но сеточку мы должны бросать; был бы Федька, - без вопросов, кантуй, сколько душе влезет, - Валентин Аскерханович положил пласт бекона на хлебный ломоть и продолжил жуя, - а так нас пятеро осталось. Сам понимаешь... Мишель несколько поостыл. - Вот так, - он убрал кулак, - скажи спасибо погибшему Федьке. Иди жри, подкрепляйся. Хрен с тобой - ночью дрыхни, но утром чтоб, чтоб... - Мишель помотал головой, - ячеечка была заделана. - Ешь, - предложил Валентин Аскерханович, - Мишель, ты так развоевался, охолони маленько. Пожуй. Одноглазый, ты тоже... - Смотрю я на вас, "северян", - заметил Тихон, - ни хрена у вас порядка нет. Сетку со склада принимаете без контроля и проверки, одного "младенца" кантуете, с другим - нянчитесь... Тихон с силой подсек мою ногу, пока я проходил мимо него, но я успел перескочить через его "подсечку". - Ловкий, - иронически сказал Тихон. Я взял один бутерброд себе, другой протянул Тихону: - Не хотите? - Ловкий, - повторил Тихон, - и наглый. Борзый. Ты на своей борзоте глаз потерял, точно? Гляди, еще и не то потеряешь... - Простите, - вежливо сказал я, - мы, кажется, были на "вы"... - Вы, - Тихон сделал издевательское ударение на этом слове, - прилетели к Нахтигалю и решили, что все - дозволено? что вы вырвались из казармы? Ничего подобного, любезный! Покуда десяти вылетов не наберется, вы в казарме, понятно? и в крутой казарме... А то воздуха свободы он глотнул... Видали. Учит, распоряжается.. . Мишель доел бутерброд и миролюбиво сказал: - Тиша, ты вроде соловья... Заслушаешься. Все правильно говоришь. Молодец. Одноглазый! Сегодня ночью будешь прибирать в ракете. Главное дело - чтобы места общего пользования. Как обычно... А мы в пещерке подрыхнем. Я оценил поступок Мишеля. Ничего особенного прибирать в ракете было не нужно. Положительно - Мишель мне протежировал. ...Я погасил свет в центральном холле, так что стало еще заметнее мерцание разложенной на полу сети. Я отскоблил раковины и унитаз, протер пыль и подмел все помещения. Потом уселся в кресло и стал смотреть на мерцающую, то взблескивающую, то притухающую сеть. Было хорошо сидеть так просто: так просто смотреть. Казалось, что вокруг тебя теплая темная ночь и тлеющий костер - рядом. У самых твоих ног. Я смотрел, смотрел на сеть, да и заснул. Мне приснился Коля и его массаж. Во сне я не стеснялся кричать, но крик не шел из моей, точно набитой ватой глотки. Крик умирал в легких, вырывался наружу отчаянным хрипом. Меня разбудил Валентин Аскерханович. Я был так замаян и так перепуган своим сном, что сперва не обратил внимания на Валю. Вытер вспотевший, взмокший от ужаса затылок, сходил умылся и, утираясь полотенцем, спросил: - Валентин Аскерханович, что-нибудь стряслось? - Стряслось, - кивнул он, - Диего прикололи. - Как прикололи, когда? - я чуть полотенце не выронил. - Да вот, понимаешь ли, - принялся рассказывать Валентин Аскерханович, - ночью, блин, покуда мы дрыхли, - ну, не посты же нам выставлять, честное слово? - теперь-то, конечно, придется выставлять, раз так... Да, пока спали, какой-то хрен подволокся и приколол Диего... Пригвоздил к песочку кремневым ножиком. И аккуратно так все сделал, мерзавец, не нарушая сна, мягко, нежно... Я, ты понимаешь, Одноглазый, как увидел Диего приколотого, ну, да? - так я первым делом что подумал, вот ведь подлец человек, а? Я ведь подумал, елки-палки, он ведь нас всех мог так же нежно, мягко поприкалывать, а?.. Мишель тоже перепугался. Не орет. Тихо, тихо так сказал: а я его так кантовал...Тихон орет: такого никогда не было, чтобы Посланцев Неба прикалывали... Я повесил полотенце и спросил: - Мешок брать? - Бери, бери, - Валя махнул рукой, - главное дело, нам сейчас вчетвером с сеткой нипочем не справиться... Она же, блин, как живая... Ну, подволочем на подъемничке, а дальше? Мы вчетвером сетку не удержим. Вырвется - и тогда такой сейшен... Валентин Аскерханович махнул рукой. Я выкатил рулон, поинтересовался: - А что Мишель говорит? Валя поднял мешок для Диего, вздохнул: - Что говорит. На Тихона кричит: ты, говорит, работу разъяснительную среди населения не провел, раз второго Посланца Неба, как барана... - Валентин Аскерханович ладонью полоснул по горлу, - если, говорит, ты этого неуловимого мстителя не поймаешь, мы тебе завтра утром такой устроим... праздник... Притарань, говорит, кого-нибудь из местных, чтобы сетку держал, разъясни ему - бым, бым, буль, буль, - мол, Посланцы Неба на тебя положили глаз... Тихон жреца хочет приноровить. Пройдет, говорит, он у нас обряд инци... инси... тьфу, гадости какой-то - и станет... - Понятно, - усмехнулся я, - кто нам мешает, тот нам и поможет... Мы выходили из ракеты, и Валерий Аскерханович удивленно спросил: - Это еще что? - Поговорка такая, - охотно объяснил я, - еще есть такая поговорка: только тот, кто в силах погубить, в силах и спасти. - А жрец-то? - ошарашенно спросил Валя. Я поглядел на Валентина Аскерхановича. Все же он был глуповат, не сравнить с Мишелем или с Федькой. - Валентин Аскерханович, - вежливо сказал я, - а вы что, не догадываетесь, кому выгодно нам палки в колеса вставлять? Кто первый человек был здесь до нас, а как мы уволочем Нахтигаля, едва ли не последним окажется? Валентин Аскерханович открыл рот, а потом хлопнул себя по лбу. - Ах, паскуда, - выдохнул он, - да точно он! Точно! Как же я не догадался. - Это, - заметил я, - говорит только в вашу пользу: вы не настолько испорчены, чтобы предположить в другом такую бездну морального падения. - ?... - восхищенно выговорил Валя, - эк ты, Одноглазый, залуживаешь! Ну, точно тебя назвали: пародист! Как, как? "...Предположить в другом такое моральное..."? Я не успел ответить: громыхая, как заблудившийся артиллерийский снаряд, ломая ветви и стволы деревьев, навстречу нам вышагнул Нахтигаль. - Здрасьте... - пробормотал Валентин Аскерханович и снял с плеча огнемет. Пасть ящера была раззявлена. И нам очень хорошо было видно, как изранено, окровавлено небо у Нахтигаля. - Мне кажется, - сказал я, - мальчик сегодня покушал... И плотно покушал. Глазики мутные, хвостиком машет и тошнит. Лучше не связываться. - Так я-то что, - Валентин Аскерханович поднял огнемет на уровень чуть выше плеча - по инструкции. - Ты же, Одноглазый, видишь: он рвется в бой. Но Нахтигаль в бой не рвался - он хрипел и давился. Он глядел на нас и не видел. Его глаза были мутны. он вытянул шею, замотал головой, подчиняясь неведомому, неслышному нами ритму боли его тела. - Не буди лиха, - шепнул я Вале, - не дразни болящего. Он сам уйдет. Валентин Аскерханович опустил огнемет. Нахтигаль откинулся прочь, точно обжегся. Взвыл - не пастью, не горлом, а всем своим существом, всем переполненным, отравленным кровавой пищей слоновьим нутром. Нахтигаль затоптался на месте, после поворотил от нас вглубь леса. Валентин Аскерханович проводил его взглядом. - Мда, - задумчиво произнес он, - кого-то он сегодня скушал? - Сейчас узнаем, - заметил я. У пещерки нас ожидали Мишель и Тихон. Тихон насвистывал и ковырял пальцем в камне нависшей горы. Мишель мрачно сидел на песочке. - С мешком? - спросил он. - Да, - ответил я. Мишель махнул рукой: - Без надобности. Нахтигаль - подъел, подкушал. - Подкрепился, - фыркнул Тихон. - Ах, вот оно что, - догадался Валентин Аскерханович, - а мы его на тропинке встретили, такой... Он не договорил, и Тихон продолжил иронически: - Сытый? - Очень сытый, - подтвердил я. ________________ ______________________________________________ Весь день мы набрасывали сетку. Валентин Аскерханович выгнал подъемник, разровнял огромную площадку - и мы тренировались. Сетка выгибалась, рвалась из рук и упорно не брякалась в отведенный ей для падения квадрат. - Это "он" не движется, - Мишель кивнул на нарисованного на земле Нахтигаля, - а дернется, тогда что? - Тогда, - сказал Тихон, - туши свет! Открывай кингстоны! - он присел на корточки и поинтересовался, указывая на рисунок: - Валь, это ты так здорово рисуешь? - Я, - кивнул Валя. Тихон восхищенно поцокал языком: - Ну ты гляди - как живой! Вот-вот побежит. Ты - реалист, Валя, вот ты кто! - Ты на себя посмотри, - обиделся Валентин Аскерханович, - девять месяцев здесь торчит, неизвестно чем занимается, а его подопечные Посланцев Неба режут. - Ты, Тиша, зря лыбишься, зря, - заорал Мишель, заведшись с полоборота, - лыбишься! Тихон попятился: - Миш, ты чего? - Ты что, думаешь, меня одного за потери тягать будут? - орал Мишель. - Вот... Это ты здесь ошивался! Понял, что я в рапорте напишу? Мне в пещерах сидеть безвылазно - и ты со мной туда же потопаешь! Понял? Не видать тебе Южного, как своих ушей! - Неправда ваша, дяденька, - нежно улыбнулся Тихон, - и в Южный я вернусь, и уши свои увижу: поднесу зеркальце и увижу - вот они, ухи-ушики мои, левое - справа, правое - слева. Не мне надо было местное население готовить, а вам действовать по инструкции, посты на ночь выставлять, с местными девушками не заигрывать. Мишель засопел: - Ух, ух, ух... - Охолони маленько, - иронически посоветовал Тихон, - и подумай над своим поведением. Ночь мы решили провести в пещере. Мишель поучающе сказал: - Будем ловить на живца? - Чудесное занятие, - добавил Валентин Аскерханович, - захватывающее. - Значит, мы, - объяснил Мишель, - с Валей, как старые и опытные, берем на себя самую опасную роль: мы живцы, а ты, Одноглазый, будешь рыболовом. Мы спим, как приманка, а ты сторожишь... Ясно? - Так точно, - ответил я и сразу же спросил: - А может, не надо таких опасных игр, может, переночуем в ракете? - Хренушки, - помрачнел Мишель, - Тиша прав: ты совсем оборзел, Одноглазый, будем мы от них прятаться, как же... - Тогда, - предложил я, - может, разделим опасность и тяготы? Не все же вам быть живцами? Может, и я немного побуду живцом, а кто-то из вас рыболовом, а потом... Мишель поглядел на Валентина Аскерхановича. Валентин Аскерханович понял его взгляд. - Оборзел, - подтвердил он, - соврешенно оборзел. ...От долгого стояния затекли ноги. Я прошелся, присел. Мишель приказал, чтобы я притворялся спящим. Я так и делал. Лежал на одном боку, чтобы не заснуть, таращил глаза во тьму, в шевелящуюся, шуршащую, лупящую невидимыми крыльями влажную теплую ночь, - и, несмотря на ноющую, затекающую руку, несколько раз проваливался в дрему, в сон, то в мгновенное небытие, то в переполненный красками, криками, выстрелами дневной мир. Разбрызгивая кровь, к самым моим ногам подкатилась голова Вали, снесенная ударом Нахтигаля; я проснулся от ужаса и сел. "Ну уж фиг, - подумал я, - не заметишь, как в другой мир перейдешь. Пошел он с его приказами." Я встал и прислонился к стене пещеры. Скулы сворачивала неудержимая зевота. Почему-то я вспомнил стихи, прочитанные мне Мэлори тогда, тем самым днем, когда все это началось: "Уж если ты, бродяга безымянный, сумевший обмануть чудесно два народа, так мог бы ты, по крайней мере..." Нет, нет, не помню, забыл. Мэлори помню, как она мне рассказывала, до чего же ей нравится эта сцена - два сильных смелых бессовестных человека, еще не совершившие ни одного преступления. Ни одного!.. Их совесть - чиста. Может, поэтому у них и нет совести? Вспоминаю, сминаю, вминаю в мозг расползающийся, темнеющий, как эта ночь: - "К украинцам, в их буйные курени, владеть конем и шашкой научился. Явился к вам, Димитрием назвался и поляков безмозглых обманул, что скажешь ты, прелестная..." У меня затекли ноги, я сделал шаг-другой, потоптался на месте и наступил на что-то мягкое, податливое. - Ат! - Мишель вскинулся моментально, будто и не спал вовсе. Я еле успел уклониться от удара. - Мишель, - громким шепотом предупредил его я, - это я, Джекки... Это я, я, я. - Ах ты... - прошипел Мишель, - я тебе что сказал? Чтобы ты учил строевую песню лежа! и не вслух... А ты еще маршировать вздумал! Рыболов! Ложись и вспоминай приятное... - Мишель, - взмолился я, - я засну лежа, и он меня зарежет. - Значит, - рассердился Мишель, - туда тебе и дорога. "Отпетый" нашелся. Знаешь, как нас кантовали? Я дерьмо жрал! - Знаю... Вы рассказывали о своих пиршествах. - Ляг, - шепотом приказал Мишель, - и не умничай. - Я о вас думаю, - буркнул я, укладываясь, - не о себе. Я глядел во тьму. Глаза набухали кровью, веки наливались свинцом - вот-вот сомкнутся, стянутся, и я полечу в мягкий сон, длинный и сладкий, словно выворачивающий челюсть зевок. "Странные они люди, "отпетые", - думал я, - жестокие, циничные? Да? Вообще-то, люди как люди: любого запихни в подземелье рептилий, любого обучай убивать - и этот любой озвереет, оскотинеет. Что, разве не так? Убийство - это дело такое... такое..." Я уже спал. Я снова стоял на площади перед кинотеатром и снова видел живое кишение омерзительных тварей, "гаденышей", и снова шел на них, в них, чтобы давить, душить, терзать - вот этими руками, этими самыми руками, нет! - голым мясом пальцев и ладоней раздирать эту пакость, эту живую мерзость, которой не должно жить... И я снова поворачивался и видел Диего. Диего промахнувшегося, Диего, вместо меня ножом проколовшего пустоту. Я смотрел на Диего, и странная мысль мелькнула у меня в голове: как же так? Ведь Диего - мертвый? Как же он? И где это я? Ведь это уже все было, было...Так это я, что же, сплю? Диего быстро нанес удар ножом, я отбил удар и проснулся, поскольку, действительно, отбил удар. Я успел вскочить на ноги, включил "светильник координатора" на полную мощность и не удивился, увидев в слепящем отчаянном свете жреца, выронившего нож, жмурящегося от нестерпимого света. - Мишель, Валя, - крикнул я, - есть. Жрец, опомнившись, кинулся бежать, но тут же получил удар прикладом огнемета и упал. - Ну, падла, - с удовольствием выговорил Мишель, - сейчас я из тебя Венеру в мехах сделаю. - Пощадите, - проговорил жрец. Я чуть не выронил "светильник координатора". - Я, - жрец стоял на коленях, - мольба, та, прозба, не убивайт... Я... прозба. Валентин Аскерханович потрясенно спросил: - Э, чудо в перьях, ты что, по-человечески разговариваешь? - О, та, та... Я тайно исучил... Пыло трудно... Я подслушивал, что говорил ваш... крокодиль, та... и с теми, кто прилеталь до фас... та... я... учеба, та? - Сучил, - потрясенно повторил Валентин Аскерханович, - вот так сучил. - Я пуду вам приводиль девушек... Только не нато много... Нас мало... софсем... и тут фы... Я вдруг представил себе, что должен был ощущать этот несчастный полуголый, ослепленный потоком света, отделенный от нас стеной тьмы. Наши голоса доносились до него из-за этой стены, и были голосами тьмы, голосами ночи, так для нас биение крыл в обступившей тьме было биением крыл не птиц, но ночи - и я спросил его: - Неужели вы один изучили? - О, нет, нет, - жрец поднял руки, - нет... Ни Федька коем... нет... Это крокодиль... училь, он гофориль мне... ты - турак, биль... палка, крокодиль... училь... Витель, что я... тайно, сначала биль, потом училь, биль и училь... - Крокодиль? - недоуменно спросил Валя. - Какой крокодиль? - О, фы - хитрый, - жрец заученно-фальшиво засмеялся, - о, фы - мутрый крокодиль... Жрец стал бить поклоны: - Я просиль, чтобы софсем мало девушка. Софсем. - Мало? - переспросил Мишель. - Ты вон сколько себе нахапал. - Но я должен делиться с крокодиль - не один Нахтигаль. Мне стало не по себе от моей догадки. Я взял за руку Мишеля. Он резко вырвал руку. - Ну, что ты цапаешь, как девка в темной комнате: ах, мне страшно, ах, я так боюсь, ах, что вы делаете, ах, как вам не стыдно. Ну да, (бормот. - ?... - выдохнул Валя, - как же он подхватил? - Так, - Мишель вступил в круг света рядом со жрецом, - эй, слушай, как тебя? Я - понял? - я - добрый крокодил... Я никого не ам-ам, понял? - Поняль, поняль, - закивал жрец, - Тихон тоже очень, очень тобрый крокодиль... Я - понимайт... Нахтигаль - слой, плохой, фу... Нахтигаль ель и плеваль... если пы не крокодиль, тобрый, тобрый, Нахтигаль фообще бы не ель... фу, слой... - Так, - Мишель потянулся, - круто... Где - крокодиль? Где он? Хотим - видеть! Понималь? Мишель орал, как глухому, раздельно выговаривая каждое слово... - О, та, та, - закивал жрец снова, - понималь, понималь, я - отфодить...Та? Фы будете иметь еще польше девушек, я отфодить. - Притуши фонарь, - приказал мне Мишель. Я убавил яркость. Жрец заморгал. - Мишель, - спросил я, - а разве это случается на других планетах? И почему это называется "(бормотом"? Жрец поднялся: - Я... идти? - Идти, идти, - махнул рукой Мишель, - не вздумай прыгать в сторону. Понял? Убьем. Слово "убьем" понимаешь? - Упьем? - жрец недоуменно оглядел нас, чуть выступающих для него из тьмы, наверное не имеющими для него объема, едва ли не нарисованными фигурами. - Упьем? - повторил он. - Не понимайт. - Съедим, - объяснил я. сообразив в чем дело. - О, - обрадованно закивал жрец. - Это - понимайт, это - знайт... _____ __________________________________________________________ Ночь кончалась, когда жрец привел нас к пещере. Вернее, то была не пещера, а некое углубление в горе, этакая вертикальная яма. Мы увидели в уже сереющем свете начинающегося утра стол и стул, сидящего на стуле Тихона, нога на ногу, одетого во френч, в великолепных офицерских брюках - ни дать ни взять начальник школ, и даже стек в руке. Перед расфранченным Тихоном стояли девушки. Тихон махнул стеком и гортанно выкрикнул что-то. Одна из девушек подошла к столу. Она стояла перед Тихоном руки по швам - и в одном этом стоянии голой девушки перед расфранченным, разодетым Тихоном было столько всего, что мне уже захотелось шарахнуть по этому гаду... Тихон откинулся на стуле: - Хороша, канашка, - выговорил он, и я понял его. Я отвернулся. Валентин Аскерханович шепнул: - Это - зря. По инструкции полагается смотреть, если ты - настоящий "отпетый". Я поднял голову. Зеленая пупырчатая тварь громоздилась над девушкой. Спина твари будто бы состояла из множества шевелящихся, сплетающихся и расплетающихся червей. - Я тебе не нравлюсь, красавица? - услышал я издевательское, - а вот так, вот - эдак? И Тихон повернулся к ней "спиной". Я увидел омерзительное, белое, склизкое брюхо, вздрагивающее горло жабы. - Я, - говорил Тихон не для девушки, для себя, - двуликий Янус... Вижу, чувствую, ем, убиваю обеими сторонами тела... - (бормот, сказал Мишель внятно, но тихо, - (бормот - самый, блин, настоящий... Одноглазый! Иди, выведи парня... Воон, к тому кусточку и оттуда кликни, кликни его погромче, чтобы пошел на тебя... Валя, бей из "тога", нужно тело привезти. Валя вытащил небольшой черный, похожий на пистолет "тог". Я подбежал к указанному Мишелем месту. Тихон резко повернулся в мою сторону "червяками". "Ага, - сообразил я, - не очень-то ты двуликий." - Тихон, Тиша, - громко позвал я, - иди! Надо поговорить. Тихон зашипел почти по-змеиному, впрочем, в этом шипении я будто различил неистовую, клокочущую ругань, и пошел на меня, чуть набычившись, чуть принагнувшись. И странным был этот его ход, его движение. Мне показалось, что тварь вышагивала ко мне едва ли не обреченно, едва ли не подневольно... Так Нахтигаль, давясь и корчась от боли, пожирал свои жертвы. Нечто сильнее Тихона, сильнее его ума, его осторожности, инстинкта самосохранения (как-никак, опытнейший "отпетый"!) гнало его на меня. Впрочем, возможно, мне это и казалось Валентин Аскерханович выстрелил, когда оставалось совсем недалеко, когда я уже чувствовал дыхание твари, которая когда-то была Тихоном. Тихон рухнул у самых моих ног. - Его пример - другим наука, - услышал я голос Мишеля, - ишь чего удумал! На вольном воздухе попрыгать... Ах ты... Мишель не успел договорить. Я смотрел на валяющегося на траве чужой планеты Тихона, Тихона, ставшего тварью. Я увидел его лицо. Именно лицо, а не морду, не харю, не рожу. И это было особенно страшно - человеческое, искаженное неизбывной нечеловеческой мукой лицо у рептилии, у жуткой гигантской твари. "Э, - подумал я невольно, - да ты больше нуждался в лечении, чем в наказании". Вввизг, вернее - взвизг, как хлыстовый удар. Первой рванулась к убитому Тихону девушка, стоявшая перед ним навытяжку. По дороге она опрокинула столик, а стул отлетел в заросли так, что можно было подумать: это он сам отпрыгнул. Девушка ногой врезала Тихону в отвратительное, когда-то шевелящееся множеством червей брюхо. Следом за первой кинулись и другие. Жрец крикнул что-то, явно предостерегающее, но остервеневшие женщины с вполне понятной и все равно страшной радостью не слышали никого и ничего. Ввввизг. - Мишель, - услышал я вопль Валентина Аскерхановича, - да ты что? Чувих сейчас только огнеметами! Только!.. - Блин, - орал в свою очередь Мишель, - Валька, пусти! Чем я отчитываться буду: на мне два трупа!.. Пусти... Если обормота растопчут, растащат, чем я отчитываться буду? Раз в жизни такая удача бывает - живого (бормота подстрелить и в целости трупешник доставить. Пустии! Они же мне ни ласты, ни плавника от (бормота не оставят... Я оглянулся. Мишель всерьез рвался в свалку, кишевшую недалече от меня. Я крикнул Мишелю: - Погодь! Все уладим без огня и дыма! Я поискал глазами жреца. Жрец сидел на земле, поджав ноги, выпростав руки, развернув ладони встречь восходящему солнцу. Казалось, он не слышит воплей девушек, разрывающих на части тело их недавнего мучителя, не видит Мишеля, скидывающего огнемет с плеча, чтобы садить огнем в толпу обезумевших от счастья освобождения и мести людей. Я подошел к жрецу, нагнулся, тронул его смуглую узкую руку. Жрец вопросительно поглядел на меня. - Мы, - я поколотил себя в грудь, - их, - я указал на резвящихся девушек, - съедим - ам-ам, - для наглядности я поклацал зубами, - если ты, - я ткнул в жреца пальцем, - их, - тот же маневр, - не разгонишь, - я разгреб руками воздух, - понял? Нам... нужен... труп... целый...Ясно? Жрец кивнул, легко поднялся и, вытянув руки, выкрикнул, выхрипнул нечто повелительное, грозное, во всяком случае не предвещающее ничего хорошего. Девушки, забрызганные зеленоватой слизью, тяжело дышащие, как-то удивленно, будто в первый раз взглядывающие друг на друга, расходились нехотя, медленно, через силу. Я с уважением поглядел на жреца. Жрец повторил свой крик. Девушки уходили прочь в светлеющий лес. - Куда это они? - ошеломленно спросил Валентин Аскерханович. - Мыться, надо полагать, пошли, - пожал плечами Мишель, - ты лучше погляди, что эти суки с (бормотом сделали. - Скажи спасибо, - философски заметил Валентин Аскерханович, - что хоть это оставили! Глава третья. Пещерная жизнь - ?бте, - полковник бегал по своему кабинетику, - ну, орлы, ну, соколы! Как вы умудрились сразу (бормота не распознать! Это ж, ебте, легче легкого! - Осмелюсь доложить, - встрял Мишель, - коллега полковник, - но не одни мы не заметили категорических... - Мишель призадумался, - нет, этих патриархальных изменений в коллеге Тихоне. Гордей Гордеич затопал ногами: - Кардинальных, во-первых, ебте, употребляй только те слова, что знаешь, во-вторых, и в-третьих, ты мне байки прекрати травить.Ты мне два трупа привез и не пойми что, киш-миш какой-то, ебте, олья-подрида, ирландское рагу... - Коллега полковник, - угрюмо заметил Мишель, - но в лаборатории анализы показали - (бормот. - ?бте! - полковник ударил себя по ляжкам. - Да если бы анализы не показали, я бы тебя и вовсе слушать не стал, я бы из тебя самого (бормота сделал, - полковник хлопнулся в кресло, - уф, уморил, - он и в самом деле утер пот с лица. ...На обратном пути в казарму Мишель материл Гордей-Гордеича. Я смотрел на мелькающие мимо нас пальмы в кадках, потом на выбеленные стены. "Вот те на, - внезапно подумал я, - и это - мой дом? И я тосковал по нему, по этому пещерному житью, там, под открытым небом, в мире, полном звуков и запахов? Это - мой дом? Привык, притерпелся?" Я вспомнил успокоившегося, утихшего Нахтигаля. Он - спал, освобожденно, счастливо. Слоновья туша мерно и мирно дышала - вверх-вниз; пасть была распахнута, и было видно, как затягиваются, зарастают раны неба. Тогда я спросил у Мишеля: - Зачем он это делал? - Кто? - переспросил Мишель. - Тихон? Он пожал плечами, потом сказал: - Власть. Вообще неизвестно, что там в организме щелкает, когда обормотом становишься. Но я думаю - власть. Свобода и власть. В "вонючки" хлопаешься со страху, прыгуном, борцом или еще каким ни на есть монстром делаешься от привычки, от воздуха поганого наших пещер, ну а обормотом - власть...Ты - уродина, ты - страшен, отвратителен, но ты - всевластен, ты - свободен. Ты никого не боишься, наоборот, все тебя боятся. Тогда я посмотрел на Мишеля с уважением. Впрочем, он тут же добавил: - А на самом деле, кто ж его знает, отчего кто кем становится. Судьба, ебте, как говорит Пиздей. - Эй, Одноглазый! Ты что, заснул? Грузовик стоял у дверей нашей казармы. - Да нет, - ответил я, - просто задумался. - Думай - не думай, - усмехнулся Мишель, - а вот оно - приехали. Мы спрыгнули на бетонный пол. Хуан выглянул в дверь - О, - обрадованно сказал он, - прилетели? Какая встреча, какая нежданная встреча! Грузовик поехал в гараж. Мишель проводил его взглядом и недовольно заметил: - Вы тут, ребята, совсем оборзели. Почему докладываешь не по уставу? Хуан приложил ладонь к виску и дурашливо отрапортовал: - Коллега бриганд! К нам тут чмо из санчасти забежало, так мы его всей казармой учим. - Ух ты, - поразился Мишель, - дай полюбоваться. - Вам, - поклонился Хуан, - как возвращенцам с далекой планеты, да еще возвращенцам с потерями - без очереди. - Валяй, - весело приказал Мишель. Мы вошли в казарму. - Смирно! - гаркнул Хуан. Толпа галдящих "отпетых" замерла на секунду, а после грянула: - Ва-ва-здра... - Ша, - гаркнул Мишель, - Одноглазый, вперед, сходи посмотри, что там эти бездельники приволокли... "Отпетые" расступились, и я еще издали увидел полураздавленную Катеньку с вываленным на пол казармы багрово-склизким языком. Я подбежал к ней, нагнулся. - Одноглазый, - услышал я за своей спиной, - вдарь жабище, чтоб подохла, немного осталось... Я хотел было выкрикнуть: "Она меня спасла", - но скрепился. Полувыдавленными, залитыми кровью глазами жаба Катенька смотрела на меня. Ладонью я коснулся ее растерзанного горла, и слуха моего достигли забившиеся в ладони, клокочущие цифры: шесть-ноль-девять-ноль-шесть. Я поднялся. Телефон был в канцелярии. Я огляделся. - Одноглазый у нас, - сказал Мишель и положил руку мне на плечо, - гуманист! ...Я поднял телефонную трубку, набрал номер. - Алло! - услышал я голос Фарамунда Ивановича. - Фарамунд Иванович, - сказал я, - это говорит ваш бывший пациент, Джек Никольс из третьей роты Северного городка. Подъезд седьмой. Здесь находится Катя... Да... В расположении части. Да... а как сюда попала - не знаю. Да... Вы сами понимаете. Приезжайте скорее. Я повесил трубку. Минут через пять приехал Фарамунд с двумя ящерами и полковником. Ящеры осторожно погрузили полураздавленную, слипающуюся, обвисшую тушу Катеньки на носилки. Странно и страшно было видеть свистящее, еще живое дыхание бесформенной груды. Гордей Гордеич петушком наскакивал на Мишеля: - Отметил, ебте, свое возвращение со звезд, астронавт, аргонавт, ебте. отродясь у нас такого позора не было!.. ?бте! - вопил полковник. - Ты почему людей не построил, как следует? Что это у тебя, ебте, казарма "отпетых" или отпетый бордель? - Третья рота! - громыхнул во всю силу своих легких Мишель. - Стройсь! Мы выстроились в две линии по всей длине казармы. - Ох, - страдальчески сморщился полковник, - оглушил!.. ты бы, ебте, лучше так орал, когда твои подчиненные, позоря, позоря, ебте, звание "отпетого" черти что тут вытворяли! Ты, подлец этакий, небось молчал, ммерзавец, - полковник с видимым удовольствием выговорил это слово, - да не просто молчал, а еще и суетился, ебте, организовывал, раздачу слонов и Шехерезад... ?бте, ребятки, не толпитесь, станьте в очередь... Смешок прошел по рядам "отпетых". Полковник не обратил на него никакого внимания. Он был в наитии, в восторге. Мишель глубоко вздохнул, поднял голову и, чуть сузив глаза, стал глядеть куда-то поверх беснующегося Гордей-Гордеича, в видимые только ему (Мишелю) космические дали. В отличие от нашего сдавленного похохатывания, вздох и взгляд Мишеля буквально взорвали Гордей-Гордеича. Он замахал кулаками перед самым носом опечаленного Мишеля. - ?бте, - вопил он, - он дышит! Вы поглядите на эту бедную Лизу. Он вздыхает! А? Сократ перед судом Синедриона! Че ты дышишь? Ну, че ты дышишь? Обидели тебя, ебте?.. Выводи своих, ебте, подземных орлов в коридор и к кантине строевым! с песней! - Коллега полковник, - начал Мишель, - разрешите обратиться... - ?бте, разрешаю, давно уже разрешаю, - сказал поостывший полковник. Мишель откашлялся и проговорил (меня поразила длина фразы, которую он слепил): - Коллега полковник, я опасаюсь, что за время моего отсутствия ребята просто не успели подучить текст. На Гордей-Гордеича эта фраза тоже произвела потрясающее впечатление. Он начал заглатывать воздух большими порциями и как бы давиться этим воздухом: - А,а, а... ебте... ебте.. а,а, - полковник наконец справился с обуявшим его волнением, - ебте, - сказал он, - он опасается! ребята! подучить! - полковник потряс сжатым кулаком, - на тебя полет к далеким звездам плохо действует!.. Педагог! Песталоцци! Дистервег, ебте, с Гербартом! В кантину! И с песней! с песней! Как и следовало ожидать, дело застопорилось на первых же двух строчках: "Непобедимы, как орлы, как львы, неустрашимы!" - ?бте, - прервал нас полковник, - это строевая или похоронный марш! Надо, ебте, так орать, чтобы стены дрожали и двери с петель срывались, чтобы старик в своем логове слышал и со-ебте-дрогался... А вы что, ебте, затянули? Это не орлы и не львы, а пара гнедых, запряженных зарею, ебте! Запевай сначала! После трех неудачных попыток полковник махнул рукой. - Мишка, пускай твои орлы и львы добираются до кантины ползком и на четвереньках, раз не хотят, ебте, петь, пускай ползут и карабкаются, а после, ебте, приема пищи бегом - на плац... - К пальмам? - уточнил Мишель. - К пальмам, к пальмам, - покивал полковник, - раз вы, бедолаги, так застоялись, так кровь у вас играет, то ввот, ебте, мы ее и разгоним, кровушку-то, я вам устрою неделю аттракционов... В кантине Мишель дохлебал суп, облизал ложку и пообещал: - Если я узнаю, кто стуканул, - утоплю в сортире. Раньше времени у меня "вонючим" станет. - А почему ты думаешь, - поинтересовался Валентин Аскерханович, - что кто-то стукнул? Может, никто и не стучал? Может, доктор спохватился, позвонил Пиздею, а Пиздей догадался? Сердце у меня стучало. "Да что это, - думал я, - только-только все устроилось, все утряслось, только-только я вырвался из этого ада, перестал быть "младенцем", только-только за моей спиной появился этот Мишель, ведь исчезни он или возненавидь он меня - и все, и все оборвется, и все закрутитсся по новой, еще страшнее, еще отчаянней..." - Ты чего, Валя, - деловито объяснил Хуан, - с какой сырости Фарамунду спохватываться?.. Ну, нету и нету, мало ли где бродит? В пещеру поскакала... А Пиздей? У нашего Пиздея в мозгу четыре извилины - вот так, - Хуан показал, - крест-накрест. Где ему догадаться? - Зато нам, - встрял Пауль, - догадаться легче легкого и необходимей необходимого. Помнится, мы на Дъего, - он так и произнес "Диего" с твердым "Д" " - Дъего грешили, но сдается мне, что ошибочка здесь у нас вышла. Я почувствовал, что на меня смотрят, и постарался поскорее доесть суп. Я взялся за кашу. - Не давись, - посоветовал мне Хуан, - ешь не спеша, тщательно пережевывай пищу. ___________________________________________________________ В казарме меня отвели в сортир. Против меня стояли Хуан, Пауль, Мишель, Валентин Аскерханович, и еще двое старых "отпетых", не знакомых мне по именам. Всех - не упомнишь. - Что ж, - сказал Пауль, - все в сборе и можно начинать суд чести, как любит выражаться наш дорогой Пиздей. - Ты сам вроде Пиздея, - прервал Пауля Мишель, - какой там суд? Просто смазать по рылу, чтобы не забывался, и пускай скоблит сортир до потери пульса... - Ни хера подобного, - покачал головой Хуан. - Здесь дело не в суде, это ты, Мишель, прав. Здесь не один суд нужен, но, - Хуан поднял вверх палец, - но... следствие, а всем нам, не волонтерам и не идейным, вроде Пауля и этого вот, - он ткнул в меня, - хорошо известно, что такое следствие и с чем его - ам-ам - едят... Мишель, с чем его едят? - С говном, - быстро ответил Мишель и улыбнулся, очевидно вспомнив что-то давно позабытое. - Ребята, - сказал Валентин Аскерханович, - так, может, он и не стукач? - Может, - согласился Хуан, - может. Кто спорит? Поэтому мы и говорим - не просто так - смазал по рылу и пошел: это - не наши методы, а провел работу разъяснительную, дознавательную и воспитательную! Хуан строго поглядел на меня и спросил: - Согласны? Я кивнул: - Согласен. За спинами моих судей вытянулись в ряд на стене ослепительно белые писсуары, так, будто кто-то спрятанный многоязыкий дразнил меня, высовывал вмиг окаменевшие уродливые языки с глубокими, будто выдолбленными, выемками. И еще урчала, журчала вода в трубах. "Куда я попал? - в ужасе подумал я. - Зачем я сюда попал? Это скоты, животные, рептилии хуже драконов, их и надо загонять в пещеры глубже и дальше от людских, от человеческих глаз, чтобы не смели показываться. Скоты, скоты, скоты..." И ярость заполонила, захлестнула все мое существо. - Отлично, - Хуан поднял руку разомкнутой, раскрытой ладонью вверх, - судьи и следователи, - готовы? Все перессали? - Погоди, - сказал Пауль, - я еще не успел. Он расстегнул ширинку и принялся мочиться на меня. Я отступил на шаг. Пауль застегнулся и не без удовольствия заметил: - Пародист, подотрешь. - Я не Пародист, - сказал я. - Ты - ?бте-Пародист, - улыбнулся Пауль. - Я - Джек Никольс , - упрямо повторил я, - и я ничего подтирать не буду. - Тобой подотрут, - спокойно сказал Хуан, - а пока не подтерли, объясни-ка нам, грешным, кто, по-твоему, мог сломать кайф у роты. У роты! - со значением повторил Хуан. - Это такое преступление - ему просто названия нет. Мало того, что не дал потоптать лягву, так еще и добился вместо полетов тренировочного бега по затхлым пещерам. Кто эта сука? Меня выколачивала ненависть, и, глядя прямо в лицо Хуану, я четко выговорил: - А вам, коллега, только полезно побегать по пещерам жирок растрясти... Хуан метнулся ко мне, но мне удалось не просто уклониться, но нанести удар, к тому же Хуан поскользнулся в луже, набрызганной Паулем. Я прижался к стене, Хуан хлопнулся на пол. "Молчи, - что-то шепнуло мне, - молчи", - но меня несло. - Видите, коллега, - сказал я, - подтерли лужу как раз вами, а не мной. Обратите внимание на ваши брюки. И тут рассмеялся Мишель. - Э, - сказал он, - Хуан, Одноглазый, конечно, борзой, но ты тоже раньше времени кулаками стал махать. Сходи к Наркулу - пусть новое х/б выдаст, а то смердишь, как обсикавшийся пудель, бледный вид и мокрые ноги. Иди, иди. - Мразь, - с удовольствием выговорил Хуан, обращаясь ко мне, - я тебя сегодня затопчу. Я сжал кулаки, чуть наклонился вперед. - Переоденьтесь, - вежливо посоветовал я Хуану, - вы испачкались. - Ат... - Хуан проглотил ругательство, повернулся и вышел вон. Мишель был настроен вполне благодушно. - Одноглазый, - сказал он мне, - че ты выставился, как боксер на ринге? Ты че, всерьез обороняться думаешь? Тут другая стойка нужна - спрятать голову, вот так. - Мишель заслонился руками, - и подставлять бока и задницу... Но до этого, я думаю, дело не дойдет. Ты нам лучше сразу скажи, кто Фарамунду набрякал? - Так он тебе и скажет, - усмехнулся Пауль. Эта усмешка меня и взорвала. Если Пауль думал, рассчитывал разозлить меня, то он попал в точку. - Да, - заорал я, - да! Это я позвонил Фарамунду, потому что и Катя, и Коля, и еще один, умерший, погибший, наглотавшийся яду,в меня, в меня вкаченного яду - все спасли меня, вылечили, а вы, вы все, вы хуже драконов, хуже зверей... - Конечно, хуже, - улыбнулся Пауль, - а ты не знал? Раз мы их убиваем, то мы их - хуже... И зовут нас - "отпетые"... Хуже нас никого нету, только "вонючки". Мы - люди, предназначенные убивать, а что и кто может быть хуже людей-убийц? - Погоди, Пауль, - помрачнел Мишель, - ты наболтал тут нивесть чего... На хрена все это нужно, что ты тут наболтал? Одноглазый, ты что ли стуканул? - Я, - просто ответил я. - Тэк-с, - сказал вошедший в сортир Хуан, - следствие завершилось успешно? Подследственный раскололся? Чистосердечное признание облегчает вину, и следствие мяяягко переходит в суд, а суд - в приговор и в исполнение приговора. В сортир заглянул Наркул. - Эй, Мишель, - сказал он, - если кто еще обрызгается, я вставать не буду... - Пшел! - гаркнул Мишель. Наркул исчез. - Как вы считаете, - церемонно обратился к Мишелю Хуан, - какова мера пресечения преступного деяния? Может быть, просто немного отпиздить? Мишель посмотрел на меня и буркнул: - Нет. Одноглазый парень хороший, с завихрениями, но хороший. Миску моего дерьма пожрет - и финита. А дальше пусть чистит сортир. У Одноглазого то, что случилось, не повторится. Верно, Одноглазый? Я молчал. Я соображал. Мишель был единственной моей защитой. Вроде бы ко мне неплохо относился Валентин Аскерханович. "Надо есть, - подумал я, - ничего не поделаешь, ничего не попишешь - надо есть". - Так вы, балагуря, - сказал Пауль, - станете вроде как побратимы? - Побратимы, - заметил Хуан, - это если бриганд своей кровью свое... обрызгает. Но он не обрызгает. Верно, бриганд? - Не болтай, - лениво ответил Мишель, - лучше сходи за миской. - Что, - поинтересовался Пауль, - каловые массы уже сформировались и готовы идти на приступ? - Хуан, - не обращая внимания на Пауля, сказал Мишель, - что же ты стоишь, Хуан? Иди, иди, родимый... Хуан буркнул нечто невразумительное и потопал за миской. Я вжимался в стену. "Надо, надо, - колотилось в моем сознании, - они просто убьют меня, если Мишель от меня отвернется. Просто...Если за меня не будет Мишель - все... Все... Меня сможет спасти только чудо... Ну и что? Кровь дракона-то я пью, а запах и цвет у нее, как у дристни... - Мишель, - будто услышав мои мысли, сказал Пауль, - но для Пародиста это - никакое не наказание. Лишний раз выпьет свою любимую кровь дракона. Пришел Хуан. В руках у него была миска. - Ага, - сказал Мишель, - принес? Это - здорово, это - красиво... Он взял в руки жестяную миску и ушел в умывальню, покряхтел немного и вернулся, неся перед собой миску. - Ту, туруту-туту, - заиграл на губах походный марш Хуан. Все остальные захлопали в ладоши. - Крендель - готов! - провозгласил Пауль. - По этому случаю, - сказал Хуан, - нужна речуга. - Это пожалуйста, - охотно отозвался Пауль, - позвольте? - он принял от Мишеля миску, зажал двумя пальцами нос и, держа миску на вытянутой руке, заговорил подчеркнуто гнусавым голосом: - Наш дорогой коллега, наш уважаемый юный друг Одноглазый-?бте-Пародист, сейчас, сегодня вы подошли к такому важному, такому, мы бы сказали, судьбоносному рубежу! Нам бы хотелось, чтобы вы восприняли этот акт, так сказать, символически, спиритуалистически, метафорически, метафизически, чтобы вы почувствовали: этим актом вы как бы притрагиваетесь к загадке вечности... к тайне жизни и смерти, к решению многих и многих проблем. В самом деле! Представьте себе, что было бы, если бы наш славный и всеми любимый старик кушал бы не девушек, а собственный хвостик? После он выкакивал бы съеденное, снова съедал, и снова, и снова... От каких бед мы бы с вами избавились, сколько жизней было бы спасено!.. Это открыло бы путь к новым горизонтам! Представьте, все мы едим то, что... Фу, коллеги, какая вонь, какая дикая вонь... Мы - по сути неуничтожимы в этом случае, мы едим самое себя и восстанавливаем саме себя... И к этому мы на нашей планете уже приближаемся! Искусственные дамочки из орфеанумов, трупчики, которые гложет старик - все это шаги к будущей самопоедающей, самовосстанавливающейся гармонии! Думайте об этом, юноша, кушая произведение нашего бриганда! - Круто, - сказал Мишель, - я бы так не смог. Пауль указал на миску, мол, вы смогли кое-что и покруче. - Вы, - сказал я, - совершенно напрасно называете Пародистом меня. Пародист-то как раз вы... Пауль поставил миску на пол и ногой толкнул ее. Миска, дребезжа и подрагивая, будто трясясь от мелкого издевательского смеха, подкатилась к моим ногам. - Жри! - коротко приказал Пауль. Я молчал. - Давай, давай, - подбодрил Хуан, - за папу, за маму, за воон ту девочку с бантом. Это не больно, как комарик укусил. - Сам и жри, - ответил я. Хуан посмотрел на Мишеля. Мишель нахмурился и покачал головой, шагнул ко мне, поднял с пола миску: - Однако, - Мишель был расстроен, - ты, Одноглазый, не понимаешь доброго к себе отношения. Мы решили, как лучше, по-доброму, по-хорошему, так ни с кем из нас не поступали, когда мы были молодые, ни с кем!.. А ты - фордыбачишь, как самый большой начальник... Здесь за стук топили, понимаешь? - просто брали вот так и то-пи-ли... А к тебе хорошо отнеслись, поговорили, посмеялись, пошутили, даже по морде не дали... Чего еще? Сожрал, вымыл сортир и на боковую... Он протянул мне миску. Я взял ее. Поглядел на Мишеля. Мишель ободряюще улыбнулся, мол, давай, давай, чего там, все там были, ешь, кушай, жри, чавкай, лопай, бирляй, топчи, жуй... И эта ободряющая, покровительственная улыбка разозлила меня, ударила меня, как бичом. В эту минуту я ненавидел улыбающегося Мишеля - больше, чем Пауля, больше, чем Хуана, больше, чем всю бандитскую шоблу "отпетых". Ненависть придала моим рукам точность и быстроту. Мишель не успел заслониться. Я вымазал его лицо, припечатал миску к его улыбающейся физиономии. Миска грохнулась на пол. - Кушай, - сказал я, уже не помня себя от гнева, - тебе не привыкать, вспомни молодость. Стало очень тихо. Хуан взял за руку Мишеля. - Пойдем помоемся? Мишель выдернул руку: - Сейчас... Ну... Одноглазый, ну... Хуан и Мишель вышли. Я увидел, как изменились лица "отпетых", и испугался. Ибо на их лицах не было ни злорадства, ни жестокости привычных к своему делу экзекуторов, только удивление и... едва ли не испуг... Да, пожалуй что и испуг... - Ты что, - спросил у меня Пауль, - умом трахнулся? Ты понимаешь, что тебя сейчас убивать будут? Пауль был бледен. Я вжался в стенку... _____________________________________ __________________________ Меня приволокли и бросили поперек койки. Сквозь боль, которая теперь стала моим миром, моим морем, на дне которого я лежал, я слышал чужие голоса. Изо рта у меня тянулась длинная красная тягучая струя. - Завтра, - услышал я голос Мишеля, - умоешь рыло и пойдешь в кантину чистить котлы, а вечером будешь едальником работать здесь... Я тебя, суку, научу вежливости и хорошим манерам. _______________________________________________________________ Возвращение из санчасти в казарму не ознаменовалось ничем особенным. Я боялся, что возобновятся издевательства, бессонные ночи... Но нет. Кантовать кантовали, но весьма умеренно, не сравнить с тем, что было в самом начале. Или я втянулся, привык? Одно меня пугало. Меня больше не брали на вылеты. В пещеры на чистки брали, а на другие планеты - ни-ни. Мишель не заговаривал со мной, а у Пауля, с которым у меня завязалось странное приятельство, мне было неловко спросить, не оттого ли меня не берут на другие планеты, что считают стукачом. Пауль-то как раз и был стукачом... Дружил я с Валей, с Валентином Аскерхановичем, а приятельствовал с Паулем. С Паулем мне было интересно беседовать, вспоминать "верхнюю" жизнь, Пауль понимал кое-что с полуслова; с Валентином Аскерхановичем мне беседовать было не о чем, и вспоминали мы слишком разное: он девок, шкур, баб - я книжки; но на чистки в пещеры, темные и светлые, я предпочитал ходить в паре с Валей. И у него же однажды спросил: "Валя, я ведь - хороший "чистильщик", отчего у меня только один вылет?" Валентин Аскерханович пожал плечами: "Ну, ты спросишь! И главное - у кого... Пиздею решать, кого выпускать, кого - не следует", "Пиздею решать, а Мишелю - выпускать?" Валя ничего не ответил, пожалуй, кое-что он все же понимал с полуслова. В эту чистку погиб Хуан. Как обычно, он задержался у подпаленного "червячка" и принялся гурманствовать. От удовольствия даже лампочку притушил, вроде как глаза прижмурил, а может, просто не хотел видеть едомое, столь приятное на вкус. В кромешной тьме его и цапнуло. Первыми на место происшествия поспешили мы с Валентином Аскерхановичем. Валя мощным фонарем высветил всю пещеру, и я увидел извивающуюся, будто мускулистый, загнанный под блестящую кожу ручей, змею. Валя скинул огнемет, но змея с легкостью скользнула куда-то вниз, в видную только ей трещинку, расселинку, норку... Хуана осмотрел Пауль, на сей раз не спавший, а примчавшийся (Мишель все же научил его некоторым правилам приличия) на место происшествия... - Мертвому - припарка, - непонятно сказал он и досадливо махнул рукой. Дескать, все! Финита! Гордей Гордеич по случаю гибели Хуана закатил немыслимую речугу. Хуан, как-никак, пал на месте преступления. Полуоткрытый рот его был набит белым сочащимся мясом червя, в руке зажат нож, а на лице застыла навеки дурацкая блаженная улыбка. Так с этой улыбкой он и поволочется среди других, прочих в пасть и брюхо дракона. -...И вот такие, как этот ваш Хуан, ебте, думают, что мы по ним заплачем!... Ни хера никто не заплачет!.. Пусть мамы их по ним плачут-рыдают, убиваются, что они таких зверолюдов смастерили, а мы плакать не будем! Плюнем, ебте, - полковник, в самом деле, смачно харкнул на бетонный пол подземелья, - и дальше пойдем...Смирна! Мы вытянулись. - ?бте, - поспокойнее сказал полковник, - вольно... Слушай список "летунов", - полковник шмыгнул носом, - вам, оглоедам, в своей среде, ебте, таких гадов, как этот Хуан, выращивающих, на вашем, ебте, подзоле возрос, - чуть не взвизгнул Гордей Гордеич, - на ваших суглинках, так вот, вам доверяется важная миссия, ебте... - Воробушка ловить, - вздохнул Валентин Аскерханович, - еще хуже, чем в пещерах. - ?бте, - повысил голос полковник, - "летающий воробей". - Валька, - не пворачиваясь. пробормотал Мишель, - возьми с полки пирожок. Пять. - Гы, - гоготнул кто-то, - ты гляди, как Пауль пригорюнился. - Мда, - заулыбался бригнад, - санчасть необходима... Паш, на "летающего" всех гребут. У меня заломило в груди от радостного предчувствия - значит, и я, значит, и меня? Полковник читал список. Под сводами пещеры на плацу перед пальмами раздавалось: "Я...Я...Я". - Сперансов, - выкрикнул полковник, а я готов был заплакать, ибо мою букву давным-давно "прошли", и уже было ясно, что никуда и никогда я не полечу. - Сперансов, - повторил полковник фамилию Хуана и в изумлении воззрился на нас. - Вот хрен старый, - пробормотал Мишель, - как будто не знает... - ?бте, - догадался полковник, - третья рота, кто список составлял? Мишель недовольно мотнул головой и выкрикнул: "Я", - после чего вышел на плац из строя. Полковник подскочил к нему, тряся бумажкой: - Я! Видали, ебте? Какой цинизм! Какая наглость! Я знаю, что ты, кому, как не тебе, ебте, составлять? Ты как его, ебте, составил, вот в чем вопрос. - Как приказано, - ответил Мишель, - так и составил. Мне приказано было всех. - Всех? - прервал полковник. Всех? Ты что, ебте, дурака валяешь или в самом деле дурак? Ты что мне тут составил - всех? Живых, ебте, и мертвых - всех под ружье? Тогда почему только Хуана Сперансова? А где Диего, где Федька? Или для тебя, ебте, Хуан - живее всех живых? Полковник заглянул в список и внезапно изумился: - Что такое,ебте? Почему список на одного короче? Мишель с готовностью объяснил: - Так ведь Хуан погиб... - ?бте, - полковник иронически склонил голову набок, - ты за кого меня принимаешь? В твоем списке вместе с ужаленным Хуаном на одного меньше... Значит, у тебя еще кто-то умер, ебте? А? - Да нет, - снисходительно улыбнулся Мишель, - умер один Хуан, поэтому на одного меньше. Полковник сложил руки на пузе и иронически спросил: - Мишка, ты что думаешь, что у коллеги полковника не все в порядке с мозгами? Ты что, решил устроить урок, ебте, арихметики? Я все четыре действия арихметики: сложение, вычитание, умножение и деление - прекрасно помню. И я тебя, ебте, сложу, вычту, умножу и поделю, а из остатка, - заорал полковник, - извлеку квадратный корень...Что это за фокусы? - полковник сунул под нос Мишелю список охотников за "воробьем". Пауль тихо скаазл мне: - Джекки, объявись, не мучай Пиздея, а то Мишель сейчас задурит ему голову, доведет до лекции о хорошем поведении - и прости-прощай, другие планеты... Я поглядел на Пауля. Я и сам прекрасно понимал тактику Мишеля, но Пауль, Пауль....Что-то не позволяло мне доверять ему. А может, вызваться, выйти из строя?... Но это будет такая "свинья" для Мишеля. И уж это-то он мне попомнит... Что же делать? Не убивать же мне бриганда, а пока этот - бриганд.. .Я посмотрел на Мишеля и постарался выгнать из себя эту мысль, это чувство. - Какие фокусы, - коллега полковник? - испуганно спросил Мишель. - О чем вы? - Я тебя, ебте, спрашиваю, я - старый маразматик? - поинтересовался полковник. - Никак нет, - опешил от такого поворота Мишель, - не старый и не маразматик. - ?бте, - затопал полковник ногами, - я тебе не баба, чтобы лета мне убавлять... Я тебя спрашиваю, ты хотел, ебте, проверить мои арихметические способности? - Никак нет, - отрапортовал Мишель. - Не хотел. - Тогда почему вместо списка охотников за "воробьем" ты мне подсовываешь арихметическую, ебте, на сложение-вычитание задачку для первого класса? - Да вы поймите, - объяснял Мишель, терпеливо и ласково, как, и в самом деле, объясняют выжившему из ума дедушке, - вы попросили всех включить в список. Я всех и включил, но в зашоре не выключил, ой, - Мишель посмеялся, - извините, не вычеркнул Хуана, - поэтому так и получилось. - ?бте, - сказал полковник устало, - я тебя сейчас самого и выключу, и вычеркну, становись в строй, ты или болван, или кретин, верблюд, ходячий анекдот, или пройда и подлец, каких мало. Мишель встал в строй. - ?бте, - провозгласил полковник, - сейчас производим проверку. Заглядываем, ебте, в решебник. Я зачитываю список третьей роты. - Джекки, - тихо сказал мне бриганд, - я тебе обещаю, пока я жив, ты никуда не полетишь. Ты сдохнешь здесь, Джекки, ты задохнешься в сортире. Осваивай полезную профессию, сынок... - Джек Никольс , - провозгласил полковник. - Я, - отозвался я. Полковник поднял голову от бумаги: - О, - с тихой радостью проговорил он, - пропащая душа, нашелся! Ну-тка, Яшенька, выйди из строя! Печатая шаг, я вышагнул на плац. - Крепко ты Пиздею по поджилкам врезал, - шепнул вслед мне Пауль, - ни одного "ебте" - это означает сильно душевное волнение. Гордей Гордеич бочком-бочком подскочил ко мне. - Что же это ты, Яшенька, молчишь, как, ебте, подпольщик? Почему не отзываешься, не спешишь, ебте, поправить ошибку старшего товарища? А? Совсем тебя запугали в третьей роте старшие товарищи? А ведь "отпетый" с перепуганной душой - это, ебте, потеря квалификации. Я стоял руки по швам и с ужасом соображал: "Все, сейчас он скажет, раз молчал, раз соглашался на то, что тебя - нет, то тебя и не будет. Оставайся-ка ты, друг милый, внизу, а мы покуда полетаем", Полковник уперся пальцем мне в грудь: - За тобой, ебте, Яшенька, даавно всякие грехи и грешки замечаются: то ты, ебте, не соглашаешься помогать следствию, грубишь дознавателю, то в кантине так, ебте, неудачно падаешь, что тебя склеивать приходится... По твоим грехам, Яшенька, тебе не "отпетым" быть, ох, не "отпетым"... Полковник вздохнул и серьезно, на удивление серьезно сказал: - Поберегись, Яшенька, загремишь в "вонючие" - кому это надо? Становись в строй. Я вернулся в строй. В душе у меня пели соловьи. Мишель коротко бросил - Урою, так и запомни, Одноглазый. Место твое в сортире. Глава четвертая. Совсем короткая - А слово "дракон" происходит от "драки"? - спросил я у Пауля. - Не думаю, - Пауль оглядывался, осматривался, - не все, что похоже, - родственно. Пауль хмыкнул. И было отчего. Здесь был только камень и чахлая жалкая зелень на склонах, режущих небо острых камней, величиной с города. Здесь все было выжжено, выжрано тем, кого (или что?) мы называли "летающим воробьем". Третью роту построили на ровной каменной площадке, и капитан, тот, что проводил с нами занятия, устало и вежливо объяснял нам в мегафон. - Еще раз повторяю: если не можете попасть в черную точку, лучше не палить... Понятно, почему? Расплещется черной выжигающей тканью и накроет сетью... Особенно это касается тех, кто стоит в первой линии... Накроет не вас, а соседа - сзади. Задача такая - не поймать, поймать - ничего особенного, а... - А - шлепнуть! - весело выкрикнул Валентин Аскерханович. Капитан погялдел на него и согласился. - Да. Шлепнуть, но стараться шлепнуть так, чтобы не уничтожить, а сохранить тело... Никаких особых санкций по отношению к тем, кто просто попал, применено не будет, но и наград за просто попадание не ждите. Попали и попали. Одним "летающим воробьем" меньше. Исполнили свой профессиональный долг. Все. По местам. ...Я остался во второй линии. Я глядел на солнце, на выжженную каменную остроугольную пустыню. Все это было - дохлый номер. Третья рота ставилась во время облав в самые замухрышистые места. Но если бы каким-то чудом, каким-то драконьим соизволением сюда бы залетел "летающий воробей", то прежде меня его бы застрелил стоящий в первой линии Мишель. А если бы он не заметил... Если бы? Я пялил глаза в небо. Потом была вспышка. "Попал, - с горечью подумал я, - а если бы промазал, то воон из-за того уступа вывернулась, выстрелила бы черная точка и..." Я вскинул огнемет и прицелился в то место, где я так хотел бы увидеть черную точку. И словно в ответ на мое желание, словно бы ее кто-то позвал, точка выскользнула из-за утеса, и я, не волнуясь, не удивляясь, нажал на курок. Жжах! Удивление пришло позднее, когда "летающий воробей" жахнулся спиной вниз на плоский, уходящий вдаль камень. "Как же так, - подумал я, - неужели Мишель промазал?" Я подошел поближе к "летающему воробью", чтобы рассмотреть его получше. Луч огня прожег его небольшое тельце ровно посредине, и я видел теперь скрюченное когтистое тельце черной каракатицы. "Вот он какой - "летающий воробей", - подумал я и тронул его носком ботинка. Ножки каракатицы по всему пространству убитого тела были скрючены и оцепенелы, от этого казалось, что перед тобой лежит отрубленная, отсеченная лапа хищного зверя, привыкшая рвать и вонзаться в предназначенную ей беззащитную плоть. Первым к убитому "воробью" подкатил капитан. Он вылез из своего вездехода и подбежал к нам. - Ваш выстрел? - он кивнул на скрюченное тельце. - Как видите, - равнодушно ответил я. Капитан присел на корточки, пальцем потрогал оцепеневшие ножки "воробья", вздохнул: - Вообще-то положено отвечать: "Так точно, мой", но для ветерана-"отпетого" можно сделать и исключение. Я чуть не выронил огнемет: - Ккак? Капитан выпрямился, старательно вытер руку носовым платком: - А вы как думали? После такого выстрела... На все лаборатории два - три целых экземпляра, но чтобы все стрекалы остались не обломаны, не обожжены... К нам подбегали другие "отпетые" из третьей роты. Первым был Мишель. - Вы стреляли один раз? - спросил у меня капитан. - Конечно, один, - удивился я этому вопросу. - Разумеется, - кивнул капитан, - а вспышку видели? Я поглядел на Мишеля и ответил: - Нет, никакой вспышки не было... - Любопытно, - капитан скомкал платок и швырнул его рядом с "летающим воробьем", - я-то видел две вспышки, и приборы зафиксировали... - И приборы, - важно заметил Пауль, подоспевший вовремя, - ошибаться умеют. - Ну, разве что умеют. - усмехнулся капитан, - вы, кажется, санинструктор? - Так точно! - вытянулся Пауль. - Прекрасно, - кивнул капитан, - обработайте "воробья" и не вздумайте обламывать стрекала... - О чем речь, - развел руками Пауль. - О том и речь, - рассердился капитан, - знаю вас, чертей, хлоп, хлоп, закатать в банку и - вперед. Не компот на зиму маринуете, - со значением произнес он. - Так точно, - щелкнул каблуками Пауль, - не компот. - Ну и отлично, - капитан взял меня за руку и сказал, - а с вами, юноша, я хотел бы поговорить в сторонке... Я пожал плечами: - Мне все равно, что здесь, что в сторонке, я ничего нового вам не скажу - выстрелил и попал. - Так, - капитан чуть потянул меня за рукав, - конечно, понятно, выстрелил и попал... - Он - честный парень, - буркнул Мишель. Капитан улыбнулся: - Не сомневаюсь. Мы отошли к вездеходу. Капитан потрогал гусеничное колесо: - Так, стало быть, бриганд промазал? Я покачал головой: - Не могу знать. Капитан постучал по дверце вездехода кулаком: - Между прочим, вам нечего бояться. После такого выстрела вы - уже ветеран и уйдете из казармы. - Повезло, - сказал я, а про себя подумал: "Повезло благодаря Мишелю..." - Вам нечего бояться, - повторил капитан, - я прекрасно помню вас на занятиях. У вас был... - капитан подбирал слова, - измученный вид. Только слепой бы не заметил, что с вами вытворяют в казарме. Я промолчал. Капитан оглянулся. "Отпетые" разбрелись кто куда. Остались только Мишель и Пауль. Пауль возился с "летающим воробьем", а Мишель просто стоял и глядел в нашу сторону. - Вы что же, - спросил капитан, - действительно, не понимаете, что бриганд не просто промазал? Я прикидывал, думал, потом сказал: - Я не видел второй вспышки. Капитан кивнул: - Бывает...Только спешу вас заверить - это ни к чему. - Что - это? - не понял я. - Расчет на благодарность, - капитан улыбнулся, - вы ведь что думаете: благодаря ему я вырвался из ада казармы, пусть невольно, но все же я должен быть ему благодарен. так вы думаете? Я молчал, подозревая ловушку. - Так, так, - с особенной успокоительной интонацией произнес капитан, - именно так вы думаете, и никак иначе, а между тем, вам вовсе не обязательно быть благодарным этому подонку. Вы ведь не благодарны земле, от которой вы толкнулись ногами, чтобы прыгнуть? Напротив! Если вам так повезло - толкайтесь сильнее, изо всех сил, ногами! - чтобы он не встал, а вы бы выпрыгнули. Знаете, какая главная черта человека, чем он от всех прочих млекопитающих отличается? - Знаю, - улыбнулся я. - Вот то-то - главная отличительная черта человека - неблагодарность, злобная, завистливая или равнодушная, забывчивая, но... неблагодарность! Я задумался: - Вот как, а я полагал, что главная отличительная особенность человека - речь, сознание. Капитан улыбнулся: - Это - бездны метафизики, юноша, но если посравнить да посмотреть, кто его знает, может, и речь, и сознание - тоже варианты-вариантики все той же неблагодарности? Я не стал вызнавать у капитана, почему речь и сознание тоже неблагодарность и, главное, по отношению к кому - неблагодарность? Мне было довольно превращения сержанта, раздавленной Катеньки. Я не совался в людские дела. Пусть их... Сами разберутся. Глава пятая. Квартира - Вот это, - сказал капитан, - будет ваша комната. Я огляделся. - На камеру похожа? - спросил он. Койка, застеленная серым суконным одеялом, тумбочка, телевизор, телефон, стол, стул, полка, холодильник, лампочка. Серые стены. Три двери. - Не знаю, - ответил я, - не бывал. Капитан отворил одну дверь: "Ванна", другую: "Туалет", третью: "Прямо по коридору - спортзал, направо - кухня, налево - туннель, магазины, даже, - капитан усмехнулся, - библиотека... Холодильник, - капитан открыл дверцу, - пока пустой... - Как и книжная полка, - заметил я. - Именно, - кивнул капитан. Я уселся на кровать и предложил капитану: - Садитесь. Он поблагодарил, но остался стоять. - Комната, - объяснил он мне, - вам перешла от Эдуарда... Сорок дней минуло. - Он стал "вонючим"? - спросил я. - Нет, - капитан провел пальцем по серой стене, - нет... В "вонючие" комнаты мы так скоро не селим... Суеверие, конечно, но... - Вы считаете, что лучше быть мертвым, чем "вонючим"? Капитан ответил не сразу: - Наверное, пожалуй... да.Эдуард не просто погиб - его съели, так что ваш вопрос верно сформулирован. Засомневаешься, что лучше: жить в вонючем болоте, полусумасшедшим, утратившим человеческий облик, или быть сжеванным заживо рептилией, тварью. - Да уж, - согласился я, - быть или не быть... - Хорошо, - капитан ладонью прихлопнул по стене, - отдыхайте, занимайтесь, знакомьтесь с соседями и соседками... Я удивленно уставился на капитана. - Да, да, - улыбнулся он, - тут есть и семейные пары, покуда, до первых вылетов, вас не будут вызывать на совет, ну а там... - капитан опять провел пальцем по стене. - Если не нравится цвет, можете заказать обои. Я равнодушно ответил: - Мне все равно. - Так, - капитан уселся на стул, - ну а кого из ваших прежних, - капитан побарабанил пальцами по столу, иронически улыбнулся, - "однокорытников" вы бы хотели взять с собой?.. - В качестве? - продолжил я недоговоренное. - Ну, - капитан покрутил пальцами в воздухе, точно ощупывал круглую хрупкую вазу, - в качестве помощника, так скажем... - Валентина Аскерхановича, - ответил я и сразу добавил: - Если ему это, конечно, не будет так обидно. Капитан рассмеялся: - Джек Никольс, вы что же, упали с Луны? - Я упал с Земли, - тихо ответил я, - оттуда же, откуда упали и вы... Капитан как-то сразу опечалился, сник. Но в его печали не было ничего давящего, тоскливого. Така