... в крайнем случае, пошлют русалок ловить... - ??? - Опасно. Хоть и на поверхности, а такого насмотришься...Такого нанюхаешься. Ты русалок-то видел? - Ви...дел. - В зоопарке? - Нет, - у меня подкосились ноги, и я сильнее схватился за край раковины, - нет... В зоопарке - больные русалки. Я... знаю... Я видел... на Западном... побережье. - Тюу, - присвистнул сержант, - кто же тебя на Западный берег пустил? Я промолчал. На Западное побережье мы ездили с мамой. Это было давно, но и тогда побережье не особо охранялось. В поездах и в машинах пропуска проверяли, а если, как смеялась мама, с котомочкой за плечами и с палочкой в руках, то хрен кто задержит. Никто особенно на это самое Западное не рвался и не рвется. Купаться и загорать можно и на Юго-Западном, а вот нос к носу столкнуться с русалкой скорее можно на Западном. Я молчал. Мне не хотелось, чтобы сержант узнал о моей маме. Достаточно того, что о ней знают начальник школ и командиры. _______________ _________________________________________________ После кантины мы построились перед стеклянными дверьми. - Фил, - позвал сержант. - Здесь, - отозвался Фил и вышел из строя. - Отведешь деток в карантин, дашь им игрушки - пусть разбирают и собирают. Потом выдай по хлыстику - и в спортзал, пока на грушах пусть тренируются. Если я не вернусь до вечера, позвони в дежурку. Вечером у вас, дети, зоосад. Строй зароптал. - Что такое? - сержант повысил голос. - Я слышу недовольство? Вы все... все без исключения, пока можете работать только в зоосаде, только... У вас, у всех, ни реакции, ни точности, ни быстроты. Вы - костоломы, а не "отпетые". Зарубите себе на носу, намотайте на ус - первое достоинство "отпетого" - быстрота, второе - легкость, третье - точность, четвертое - сила. У вас ничего этого нет. Жуть берет на вас смотреть, как вы работаете в пещерах и коридорах. Значит, придется вам, преодолевая отвращение, возиться в зоосаде... Да, да... Все. Проповедь закончена. Фил, веди деток в детсад. К тебе проповедь тоже имела касательство. Шагом арш! Ребята ушли. Мы остались вдвоем с сержантом. - Ну, пойдем, - вздохнул сержант, - боец, супермен. Скверно начинаешь. Санчасть, рапорт - это многих славных путь. - Сержант остановился, похлопал себя по карманам. - Ух, блин! Я же отчет забыл... Джекки, слышь, ты иди себе вперед по коридорчику, чтобы зря не ждать. Я тебя нагоню. Я тронулся вперед. Сапоги утопали в мягком ворсе ковровой дорожки, и две тени ложились на две стены. Коридор завершался стенкою. А в стенке была дверь, и над дверью костяным кустом торчали рога. В их переплетеньи горел огромный выпуклый фонарь. Я поначалу даже испугался. Глаз? Нет. Просто фонарь - круглый, матовый. Я отворил дверь и вошел в зал. Нет, то был не зал, это была зала со сверкающим, гладким, зеркальным полом, со сводами арок. "Вперед так вперед", - подумал я и пошел себе вперед вдоль арок. ...Пауков я увидел сразу, но я очень хорошо помнил "Наставления". Не обращать внимания на монстров. Заниматься своим делом. Не задевать. Жить рядом с ними, покуда не узнаешь точно, как их убить. Пауки, размером со здорового дога, мелькали в пролетах арок. Их пробеги на косматых изломанных лапах были отвратительны... Но я помнил "Наставления". Отвращение - первый враг "отпетого". Помни: для них ты отвратителен так же, как они для тебя. Отвратителен, страшен и непонятен. Твоя сила - в умении побороть отвращение - наблюдать за ними спокойно, трезко. Отвращение - первый враг "отпетого". Страх - второй. Убивай не трясущимися от отвращения руками, убивай, уважая противника...Только тогда... Паук легко, словно танцуя, шел на меня. Изредка он приподнимал свои передние лапы, шевелил ими в воздухе, и я видел рот паука на брюхе. И я понимал: этим вот ртом он, разорвав мое х/б, всосет мою плоть, мое единственное, первое и последнее тело... Спокойно, спокойно...Только не поддаваться желанию садануть пауку в брюхо ногой. Он на то и рассчитывает - облепит ногу, всосется, вгрызется... Я успел поймать паука за передние лапы и оторвать его тело от зеркального пола. Паук болтал оставшимися свободными лапами. Пауков становилось все больше. Я шел, держа на вытянутых руках свой отвратительный груз, и замечал, что пауки сторонятся меня, отбегают подальше. Это меня порадовало. Руки затекали, и после бессонной ночи мучительно болела голова . И тут новая напасть: я заметил, что у паука начинают выламываться из тела лапы, за которые я его держал. "Этого только не хватало, - подумал я, - тогда уж точно заклюют". Я постарался нести паука пониже. Видимо, выламываемые лапы причиняли ему боль, и он замер, перестал дергаться, перестал сучить остальными лапами. Я вспомнил, как однажды в детстве я видел оторванную лапу паука, дергающуюся саму по себе, и быстро представил, прикинул, как будут бесноваться в подземелье меж арок вот эти лапки. Старичка я заметил, лишь только миновал ряд арок и вышел в огромный зал. Старичок, в бородке и в круглых железных очках, сидел на табурете, а вокруг него сновали пауки. Приглядевшись и подойдя поближе, я увидел, что старичок поглаживает пауков, а они к нему ластятся, будто собачки. Наконец старичок поймал одного паучка, перевернул его и принялся ковыряться в паучьем брюхе, приговаривая: - Счас починим, счас... О, ну беги, беги... Он выпустил паука и собирался было поймать другого, но увидел меня. Он ничуть не удивился, даже обрадовался. - Ну-ка, ну-ка, - сказал старичок, - храбрый юноша, дайте мне это чудо морское, чудо настенное. Я двинулся к старичку. Пауки сыпанули от меня в разные стороны. - Ай, ай, - старичок покачал головой, - вы же ему ножки поломали. Он принял от меня паучка, ловко каким-то здоровенным пинцетом вправил вывернутые лапы и опустил на пол. Паук постоял некоторое время не двигаясь, словно утверждался в прочности починенных лап, потом посгибал их и только после этого пустился от нас прочь. Паук скользил легко и бесшумно, и я находил даже приятность и красоту в его стремительном боковом движении. Старичок вытащил табуретку из-за спины, поставил перед собой и предложил: - Садитесь, храбрый юноша. Пауки, освоившись с моим присутствием, снова полезли к старичку. Он приваживал и привечал их и не то лечил, не то чинил своим пинцетом. - Кто же вы? - поинтересовался старичок, ковыряясь в мохнатой спине очередного многонога. - И что вас привело в мои закрома? - Да мы с сержантом на рапорт шли. Сержант поотстал, вот я и... - Что же вы не свернули? - старичок закончил латать спину паучка, покачал головой. - Что же вы не свернули? Если бы не ваша выдержка, таких бы дел натворили. Вас сержант не предупредил, что впереди паучья пещера? - Нет, - сказал я, подумал и быстро поправился: - Нет, говорил, только я как-то, знаете ли, - я повертел руками в воздухе, - не придал значения. - А, - протянул старичок, - беспечность, беспечность... Думали путь сократить? - Да, - кивнул я. - Эх, молодость, - вздохнул старичок и протянул мне руку, - будем знакомы. Пу-Сун-Лин, иначе Бенедикт. - Очень приятно, - улыбнулся я, - Джек Никольс. - Никольс? - насторожился старичок. - Позвольте, а вы кем Рае Никольс доводитесь? - Сын, - просто ответил я. - Сын, - старичок так и всплеснул руками, - сын Раи Никольс - вы подумайте... Я ведь ее совсем девчонкой знал. Ай-ай-ай... Вы, юноша, у мамы в лаборатории работаете? - Нет, - я покачал головой, - я пошел в "отпетые"... Сейчас в карантине. Старичок снова занялся паучками. Он ковырялся в них с таким тщанием, что пинцет в его руках порою напоминал отвертку. - Они... живые? - поинтересовался я. - Сложный вопрос, - вздохнул старичок, - если и живые, то не так, как мы. Они ближе к растению и к механизму, чем мы. Ближе, так сказать, к дурной, не знающей себя вечности неорганического мира. И старичок лукаво заулыбался. - Нет, - я другое хотел спросить... Это они сами получились или их вывели, или... - Браво, браво, юноша, - старичок воздел руки к сводам зала, - недаром вы сын Раи Никольс. Да, вы угадали верно. Перые воспитанники орфеанумов. Мэлори и эти... монстры? Я передернулся. Старичок заметил мое движение и засмеялся: - Да, представьте, дракон так же отнесся к нашему первому произведению. Очень нервничал и гадил чрезвычайно. Не желал. Здесь, видите ли, неплохая черта - он тянется к прекрасному, к человеческмоу. Старичок положил пинцет на колени и пошевелил руками в воздухе: - Ну, кш, кш...монстрики... Бегом, бегом, дайте с юношей побеседовать... - Мне бы на рапорт, - начал я. - Не беспокойтесь, - улыбнулся Бенедикт, - успеете. Тут недалеко. Еще раньше сержанта будете. - А он что, - поразился я, - не этим путем пойдет? - Да и не сунется! - махнул рукой Пу-сун-лин. - Раздавить паучка для "отпетого" - позор несмываемый, прямой путь в "вонючки". - Так зачем же их давить? - удивился я. - А коли нападают и норовят куснуть. Здесь, юноша, такая змеиная изгибчивость нужна, чтобы и не раздавить, и не быть закусанным... вам повезло просто, что лапы не успели выломать. Рванули бы на подмогу другие и... - Закусали бы? - Не, - засмеялся Пу-сун-лин. - Вы бы их одолели, потоптали - и это было бы для вас очень неприятно. - Ах, вот оно что! - сказал я и потом спросил: - А как на рапорт-то пройти? - На рапорт? - переспросил старичок. - Дело простое... Пойдемте покажу. Он поднялся и в то же мгновение, видимо от чересчур резкого движения, из спины старика вылезли и заболтались, замкнулись безобразным ломаным кругом пять гигантских мохнатых паучьих лап. Я отшатнулся невольно, но справился с отвращением. - А, - понял старичок, - это? Ничего не поделаешь, юноша, жертва науки. Теперь уж и не помню: не то привил себе эту гадость, не то подхватил в процессе, так сказать, эксперимента. Ну, пойдемте, пойдемте. Я двинулся следом за стариком. Паучьи лапы, торчащие у него из спины, покачивались при ходьбе и напоминали крылья, с которых ощипали перья и выдернули мясо. Я старался не глядеть на старичка. Старичок знай бубнил себе под нос: - Такой аврал был, такая горячка - уследишь разве, где тут эксперимент, а где авария; как Рая, матушка ваша, не запачкалась, просто ума не приложу, впрочем, у Раи такая особенность - не пачкаться. В какой бы грязи не копалась - не пачкается, и все тут... Некое шуршание, тихое, но слитное и согласное, заставило меня оглянуться; пауки ладненько , скоренько ползли за мной и старичком. Я видел, как паучьи лапы, медленно покачиваясь, всасывались, втягивались обратно в спину старичка. Мне было не оторвать глаз от этого отвратительного зрелища. Старичок засмеялся: - Ну, юноша, и взгляд у вас... Вы меня глазами прямо как кулаками в спину толкаете. - Извините, - покраснел я, - я не нарочно. Лапы почти исчезли в спине, теперь я видел, что исчезли они не целиком: их острые вершинки торчали ровно по кругу из спины старичка, и их вполне можно было бы не заметить, если бы не видеть минуту-другую тому назад - гигантские, мохнатые, распустившиеся безобразным цветком на спине Пу-сун-лина. - Да-с, - продолжал Пу-сун-лин, - вот потому и нельзя вашему покорному слуге наверх, чистым воздухом подышать. Представляете, зайду я в кондитерскую, остановлюсь над витриной, спрошу у милой девушки чашечку кофе и воон то пирожное - тут у меня из спины лапки и выстрелят... Этакий старичок-паучок. Девоньку может и кондратий хватить, по-старинному выражаясь. И старичок невесело посмеялся. - Ничего, - довольно резко сказал я, - ничего. Девоньки у нас крепкие, приученные к неожиданностям. Скорее всего не испугаются, а просто скажут: "Это вы нарочно?" - или в ладоши захлопают и спросят: "Ой, как здорово! Где вы эту штучку достали?" Старичок мельком поглядел на меня. - Вы - остроумный молодой человек. Что вас понесло в "отпетые"? Мне не хотелось говорить старичку, что вот, мол, желаю уничтожить дракона, поэтому я перевел разговор. - А что, в "отпетые" остроумные не идут? Старичок остановился, замахал руками на столпившихся неподалеку пауков: - Да приду я, приду, куда я от вас денусь... Провожу Раиного сына и приду... Я тоже поглядел на пауков. Они были разные; больше всего было черных мохнатых пауков. "Бойцовских", - сразу прозвал я их; но были и другие, с огромным, раздутым гладким мешком на толстых согнутых лапах и с таким же мешком, но только меченым черным крестом, и пауки на длинных, тонких, проволочных лапах, с крохотным камушком-тельцем, брошенным ровно посредине этих лап, и разноцветные пауки, будто сбрызнутые из пульверизатора краской, были и одноцветные: песочно-желтые, лазоревые, багровые. И все они, размером с большую собаку, как верные псы, стояли и ждали старичка. А старичок заговорил на сей раз уже не с ними, а со мной: - Остроумные? Ну что вы, юноша? Остроумие и "отпетость" - две вещи не-со-вместн-ные! В "отпетые" идут или дуроломы, спасители планеты, или преступники. - Юноша, - тон старичка был очень серьезен, - не нужно вам в "отпетые". На рапорте скажите, что это сержант послал вас в пещеру паучков. Кабы вы покрошили монстриков, был бы скандал, а так - никакого скандала... Бросьтесь в ноги, умолите - вас отпустят; поверьте моему опыту: нечего вам среди этих головорезов делать. Хотите, я с вами пойду? Я помотал головой: - Спасибо, не хочу. .. Глава шестая. У русалок В круглое окно батискафа я видел все. Человек, обвитый русалкой, хрипел, выгибался, отцеплял от себя русалочьи руки. - Все, - хмыкнул Петро, - не жилец. Я повернулся к русалколовам. Сидор и Петро играли в шахматы. Константин лежал на топ-чане и плевал в потолок. Ванятка сидел на полу, поджав ноги по-турецки, и читал книжку. - Ну, неужели ничего, ничего нельзя сделать? Ванятка поправил очки, оторвался от чтения и, взглянув на меня, сказал: - Слушай, если ты такой гуманист, надевай скафандр, бери гарпун и в бой! Ты здесь, кажется, уже учинил один раз Варфо-ломеевскую ночь. - Да уж, - Костя перестал плеваться и засмеялся, - напустил кровя, как он ей в бок засадил... А! Я опустил голову. После этого случая пришлось чистить ак-ваторию. Распоротый полусгнивший труп русалки долго не могли выловить. Я отошел от задраенного люка. - Когда шугать будем? - спросил я. - Когда надо будет, тогда и будем, - ответил Константин и харкнул в потолок. Ванятка посмотрел наверх и сказал: - Костя, может ты себе еще какое дело найдешь? Весь пото-лок заплевал. - Ничего подобного, - возмутился Костя, - я бью тютелька в тютельку. Как волнами по русалкам, так и слюной по потолку. Вот мой квадрат, - Костя обвел пальцем над головой, - и я за его границы не выхожу. Бью в десятку. Во, гляди, - и он плюнул сно-ва. Ванятка только рукой махнул и уткнулся в книгу. - Паадумаешь, - обиделся Константин, - какие важные, - я, можно сказать, единственный из вас, кто балду не гоняет, а глазомер тренирует... Петро, ожидая, когда Сидор сделает ход, повернулся к ок-ну. - Ух ты, - восхитился он, - гляди, засасывает, засасыва-ет... Поехало. Уух... Я тоже посмотрел. Русалочье тело распахнулось, будто пальто, и всосало, втянуло в себя застывшего, задохнувшегося человека. - Переваривает? - поинтересовался Костя в перерыве между плевками. - Во как крутит, - охнул Петро, - вот это танец живота, я понимаю... - Я сделал ход, - жалобно сказал Сидор и посмотрел на Пет-ро. - А, - Петро махнул рукой, - ты такой ход сделал, - вроде того мужичка, которого переваривают. Русалку корежило. Она будто пережевывала человека всем телом. Так змея, натянувшая себя на птичье яйцо, давит его внутри себя, а после выплевывает скорлупу. - Посмотришь на это дело, - философски заметил Сидор, - и никакой русалки не захочешь. Петро повернулся к шахматной доске. - Ну да, не захочешь, - хмыкнул он, - я тебе сколько раз мат ставил? А ты все равно хочешь. Вилка. Пока - вилка. - Действительно, - Ванятка поправил очки, - листнул книгу, - сколько фильмов всяких показывали людям, такие там телодвиже-ния, в такую размазню вертящуюся русалки там, покуда жрут, превращаются, что эта, - Ванятка ткнул пальцем в иллюминатор, - просто-таки балет на льду, а не антропофагия без ножа и вилки, - все равно лезут. Хоть кол на голове теши. Я глядел в иллюминатор. Раздувшаяся, толстенная, ставшая похожей на бревно с неумело нарисованным на нем женским телом, русалка скользнула вниз. - Поикать пошла, - пояснил Константин и плюнул в самый центр своего квадрата. - Они специально к иллюминатору подплывают, когда жрут? - спросил я. - А черт их знает! - Петро пожал плечами, подвинул изящно-го коня и объяснил: - Мат. - Давай еще сыграем, - попросил Сидор. - Может, и специально, - Ванятка отложил книгу, закинул ру-ки за голову, - твоя маманя лучше нас их повадки знает. У нее и спроси. Я покраснел. Русалколовы были осведомлены лучше, чем "отпетые". - Дразнятся, - объяснил Петро, расставляя шахматы, - я так думаю. Вы, мол, нас волнами, сетями; самые нервные, - Петро хмыкнул, - гарпунами, а мы вас жрали, жрем и будем жрать... Начинай, Капабланка. Сидор неуверенно двинул вперед на одну клеточку крайнюю пешку. - Это ты что, - задумчиво спросил Петро, - мат в три хода мне готовишь? - Ладно издеваться-то, - обиженно буркнул Сидор. - Неужели русалки столь разумны и столь деятельно нас ненавидят? - спросил я. Ванятка, закинув руки за голову, раскачивался взад-впе-ред, глядел прямо перед собой в пространство, прошиваемое точ-ными, точно по линейке прочерченными плевками Константина. - Красиво сформулировал, - одобрил Петро. -Ты, - спросил Константин, - брошюрку прочел? - Прочел. - Выучил? - Выучил. - Чего спрашиваешь? Там все написано. - Ничего там не написано, - улыбнулся Ванятка, - не дури ему голову. На самом деле, чему ты изумляешься, Джекки? Ну, ненавидят, ну, достаточно разумны... - Но ведь рискуют, - сказал я, - ведь наверняка не один я с гарпуном выскакивал? - Да, - подтвердил Константин, - психов хватает. Помнишь, Петро, Вакулу? - У, идиот, у , кретин, - замахал руками Петро. - Что, - испуганно спросил Сидор, - не так походил? - Ты все время не так ходишь, - сказал Петро, - не о тебе речь. Ведь все посты с акватории поснимали, всех из пещер по-вытаскивали, вонь стояла... даже через скафандр. - Да, - подтвердил Ванятка, - словно сидишь в прямой кишке во время поноса. - Да что этот Вакула сделал? - заинтересовался я. Константин неудачно сглотнул слюну, закашлялся, а прокаш-лявшись, объяснил: - Он, вроде меня, волновик... Но псих оказался вроде тебя. Только маскировался, прикидывался... шлангом. - А оказался чайником, - улыбнулся Ванятка, не переставая раскачиваться. - П... он оказался, - грохнул Петро, - и добавил: - Шах. - Петя, - нежно заметил Ванятка, - два вечера подряд ты - у плиты и в мойке. - Но Вакула, в самом деле... - Чайник, иначе получишь еще два вечера. Петро недовольно забурчал. Константин плюнул и продолжил рассказ: - И вокруг этого чайника на "п" завозились девушки с хвостиками. Он их шугал, как полагается... А один раз они ему закатили пир, той, понимаешь ли, байрам-али - пароход они что ли ломанули? катер? Десять штук, и каждая с клиентом. Ну, а этот, - Константин поглядел на мирно улыбающегося Ванятку, плюнул и сказал, - чайник... забрался в волновую и кэк хрястнул... ну, ровно пулеметной очередью. Сообрази, что тут было? Ты одной бочок вилочкой расковырял - мы неделю фильтры и насосы меняли и два дня трупешник искали, а тут десять штук прямой наводкой плюс кого зацепило. Такой клоаки... - Даа, - протянул Сидор, - я такого не упомню. Петя, - он радостно поглядел на партнера, - тебе мат через четыре хода. - Не нервничай, - невозмутимо ответил Петро, - тебе мат че-рез два. - Ведь пытались их уничтожить, выкурить, - сказал я. - Пытались, - согласился Ванятка, встал и подошел к окну, - пытались, конечно, но бросили. Во-первых... гм, гм, грязь... да... и неизвестно, как очищать, а очистишь, они снова появят-ся. Ведь непонятно, откуда они, заразы, отпочковываются. - От тела дракона, - сказал осмелевший Сидор и снял пешку. - Приятного аппетита, - сказал Петро и задумался. - Во-вторых, - Ванятка постучал пальцем по толстому стеклу иллюминатора, за которым извивалась, плясала, смеялась пре-лестная тоненькая русалка, - не столько они виноваты, сколько мы. Сами же лезем... Если бы никто из мужиков в акватории не бултыхался, не играл бы с ними, они бы давно все передохли. От голода. Или на отмели бы повыбрасывались и там бы сгнили, стухли. - Или бы лесбиянством между собой занялись, - предположил Петро, передвигая офицера на четыре клетки, - видал руса-лок-лесбиянок? У... жабы такие плывут. От них все врассыпную. А они-то как раз совсем безобидные. Водоросль пожуют и вперед. - Вроде русалок из зоопарка? - спросил я. - Уу, - замотал головой Петро, - еще страшнее. - Да, - Ванятка снова постучал по стеклу, - и как такую красоту уничтожишь? Ты погляди, погляди. А? Это же ручеек ка-кой-то живой, да еще и воплощенный в женские прелестные формы. - Точно, - Константин харкнул и, недовольный результатом, покачал головой, - стой - любуйся; если в себе уверен, можешь поиграться. А если заиграешься до нашей глубины, то туда тебе и дорога. Естественный отбор, - Константин плюнул и удовлетворенно кивнул, - не суйся, если слаб в коленках, а сунулся - пе-няй на себя... - Мат, - объявил Петро. Сидор смешал фигуры. Я смотрел на извивающуюся гибкую русалочку. На мгновение она останавливалась и улыбалась нам. Странными казались эта женская зовущая беззащитная улыбка и раздающиеся за нашими спинами плевки Константина. Русалка подплыла поближе, постучала в иллюминатор паль-цем, мотнула головой, мол, поплыли! чего там. Она была прекрасна, ее не портили даже хорошо видные чер-точки жабр на шее и под подбородком. Петро подошел к нам, поглядел в иллюминатор. - Вот это акула! - поразился он. - Ты смотри, жабрища ка-кие. Сожрет и скафандр не выплюнет. - Выплюнет, - заметил Сидор, складывая фигуры в шахматную доску, - они скафандры из себя выдавливают. Тут иногда проплы-вают смятые, вроде металлического блина... Русалка теперь почти не двигалась в воде, стояла прямо против нас, чуть пошевеливала хвостом, сохраняя равновесие. Чешуя казалась вовсе не рыбьей чешуей, а благородной кольчу-гой, латами, облегающими ее стройное девичье тело, напруженн-ое, напряженное. Смотря на нее, я понял, в чем красота русалок, - в их непрерывном плавном гибком движении, и если движения нет, то в напряженном замершем, как сжатая пружина, покое, вынужденном непрерывно искать себе равновесие. Поэтому так отвратительны толстые распухшие русалки в гигантских аква-риумах зоопарка. Сразу становится заметно, что это - монстры. Сразу видишь отстающие красноватые полоски рыбьих жабр на че-ловеческом горле, и чешуйки отстают и шелушатся, так что видно беловатое тело уродливой рыбы. Только глаза. Из этих монстров, рыбо- и женообразных, плещущихся в нечистой воде аквариума, смотрят печальные, не человеческие и не звериные глаза. От этого делается еще страшнее... Здесь же было незаметно, что перед тобой полурыба, полуженщина. Здесь в извивающемся гибком напряжении всего тела раскрывалась русалка... - А Варфоломей с компанией? - напомнил Константин (плевок-попадание). - У них русалки командира схавали, так они стали русалкам хвосты отщипывать. Это все равно что с человека кожу сдирать. Вой стоял, смердеж. - Где ж такое было? - спросил Сидор. - В 105-м секторе, - ответил Константин. - Всю компанию - в "вонючие" сразу. Русалка подняла руки, чтобы поправить волосы. От этого женского жеста у меня захолонуло в груди, и, как видно, не у одного меня. - Не, ребята, - сказал Ванятка, - я не могу, я пойду попла-ваю. - Лучше онанизмом займись, - посоветовал Константин, - безопаснее. Ванятка, не отвечая, надевал акваланг. Русалка стала отплывать от иллюминатора. - Эй, - заволновался Ванятка, - Петро, постучи ей, покажи: я сейчас приду. - Разбежался, - буркнул Петро, - я ей сейчас покажу, сейчас пойду в волновую и тресну, чтобы не вертела своими прелестями. - Не треснешь, - Константин зевнул (плевок-попадание), - если это акула, то они верткие, ззаразы... Вань, ты не спеши, никуда она не отплывет. Кокетничает, если действительно акула. - Неизвестно, - Ванятка спешил, - ох как неизвестно. Русалки - существа непредсказуемые. - Как люди, - тихо сказал я, - но Ванятка меня уже не слы-шал. Он спускался в круглую дыру батискафа. - Ой, ну на фиг, - сказал Петро, - я на это смотреть не могу. Ванятка тем временем заплыл за спину русалки и легонько постучал ее по плечу. Так хлопают случайно встреченного зна-комца: "Привет! Не узнал". Русалка радостно повернулась. Рассмеялась, запрокинула голову и протянула руки затянутому в металл и резину Ванятке. - Между прочим, - Константин чуть поворочался на топчане, устраиваясь поудобнее, - если Ванятку сожрут, тебе на кухню не надо будет идти. Мы Поликарпу не застучим, честно. Петро покачал головой: - Ну, и дурак же ты, Костя. - А что? - удивился Константин и плюнул . На этот раз ему не повезло. Квадратный люк, в центр кото-рого он так удачно садил плевок за плевком, отворился. Вниз глянул Поликарп. Со страху Костя плюнул второй раз и тоже по-пал. - Пполикарп, - Константин поднялся на топчане, - ппрости. Я не хотел... так вышло. - Да ты, - Поликарп задохнулся от гнева, достал большой бе-лый платок, аккуратно снял слюну Кости с переносицы, - в уме ли? - Я не хотел, - отчаянно забормотал Константин, - прости. - Еще б ты хотел, - уже успокоившись, сказал Поликарп и спрыгнул. Люк так и остался зиять вверху. Константин быстро вскочил с топчана, встал по стойке "смирно". Петро и Сидор кусали губы, чтобы не расхохотаться. Я смотрел в окно. Там русалка и Ванятка кружились в каком-то дивном завораживающем танце, то останавливались, застывали и обнимали друг друга, то выскальзывали из объятий - тогда русалка смеялась и грозила Ванятке пальцем. Порой она шутливо стучала в стеклянную маску Ванятке, показывала ему язык, по-рой, во время объятий, склонялась к его плечу, чуть приоткры-вая рот - тогда-то Ванятка и выскальзывал от нее. А потом все начиналось сызнова. Иной раз, опрокинувшись вниз головами, они штопором ввинчивались в воду, и длинные русалочьи волосы опро-кинутым медленным водопадом, волнующимся лесом застили их го-ловы. - Пполикарп, - продолжал оправдываться Константин, - я не знал. Ну, ты же не предупредил. Отворил дверь без предупрежде-ния, а я... - Ты и выстрелил... Это что, Ванятка резвится? - Так точно, - доложил Петро и тут же добавил: - Он меня на два вечера отправил в мойку и на кухню. Теперь русалка и Ванятка медленно, точно в бальном танце кружась, поднимались наверх. - За что? - осведомился Поликарп. - Я матерился, - вздохнул Петро. - Ну, - махнул рукой Поликарп, - по сравнению с этим... Вильгельмом Теллем... не велика вина, не страшна беда. Ванятка у нас, конечно, пурист, но... В общем, отработаешь свое, когда Костенька четыре вечера отпашет. - У меня после мойки, - Константину очень не хотелось идти в мойку, - руки будут трястись. Знаете, Поликарп, посылать вол-новика в мойку - все равно что микроскопом забивать гвозди. - Ох ты господи, - поразился Поликарп, - микроскоп ты наш. Что же теперь, раз ты - волновик, тебе можно харкать в рожу всем? Плевать, мол, я на всех хотел, так что ли? Убедившийся в полной несостоятельности своих доводов, Константин смущенно молчал. - Глядите, - завопил Петро, - Ванятке-то нашему - хана. Все кинулись к иллюминатору. Ванятка и русалка слились уж очень экстатически. Русалка уже клонила голову к горлу Ванятке, а он жалобно так сучил ластами. - А наверное, - предположил Константин, - им противно с та-кими лягушатами обниматься? - Поликарп, - спросил Петро, - почему все волновики такие болваны? - Им ум ни к чему, - объяснил Поликарп, - твердая рука и меткий глаз редко сочетаются с умом. - Все! - выдохнул Сидор. - Сейчас прокусит. - Ванятка выскользнет, - твердо сказал Поликарп, - он от таких касаток вырывался! И действительно! Ванятка, чудом каким-то вновь обретя гибкость движений, скользнул вниз и понесся подныривать под батискаф. Русалка было рванула за ним, но вовремя остановилась. Лицо ее исказила презрительная гримаса, она провела по встрепавшимся волосам рукой. - Ух ты, - восхитился Петро, - молодец какая. Гордая. Он подмигнул русалке и, сжав кулак, показал ей выставлен-ный вверх большой палец, дескать, здорово! первый сорт! Русалка высунула язык и повертела пальцем у виска. За нашими спинами мы услышали шум и обернулись. Опершись обеими руками о пол, Ванятка пытался влезть в батискаф из люка - и не мог. Мы бросились ему помогать. Петро и Сидор втащили его под руки в батискаф, положили на пол и стали стаскивать скафандр. Петро покачал головой. Ванятка лежал мертвенно-бледный с широко открытыми, будто невидящими или видящими то, чего мы не видим, глазами. Он тяжело дышал. Русалка прильнула к стеклу иллюминатора, жадно следила за тем, что происходит в батискафе. Ванятка изогнулся и вдруг захрипел, забился на полу, сползая к люку. Поликарп крикнул: - Костя, быстро в волновую, Джекки, скидывай куртку, Сидор - руки. Петро - ноги. Константин подпрыгнул, уцепился за край люка, подтянулся и влез в волновую. Я снял куртку и бросил Поликарпу. Сидор и Петро держали Ванятку за руки и за ноги. Поликарп подсунул ему под голову куртку, старался перехватить бьющегося, выгибающегося Ванятку. - Ну же, ну же, успокойся, все, все... Костя, ну что ты там телепаешься? Сади! - Поликарп Францевич, - вежливо ответил Костя, - она жмется близенько, - я могу так садануть, что и нас скрючит, а нам такое харакири... ни к чему. Я стоял совершенно без дела, взглядывая то на русалку, с жестоким удовольствием наблюдавшую за сценой в батискафе, то на хрипящего на полу Ванятку. Поэтому в тот момент, когда Сидор не удержал Ваняткину ногу, я кинулся вперед перехватить, помочь, и в ту же секунду получил удар в живот, захлебнулся от боли, пролетел несколько шагов и рухнул в люк. - Петро, - успел я услышать крик Поликарпа, - вытаскивай карантинного, мы с Сидором удержим. Я постарался восстановить дыхание, изо всех сил забил по воде руками; краем глаза я увидел русалку, сквозь зыбящуюся воду русалка становилась еще прекраснее. "Мэлори, - вспомнил я, - Мэлори, Мэлори..." Склонившись над люком, Петро ухватил меня за шиворот и выхватил из воды - легко, как опытный кутила выбивает пробку из бутылки. В иллюминатор я видел, как, выгибаясь под ударами невидимых волн, вздрагивая, дрожа всем телом, мчится прочь от батискафа русалка. - Молоток, Костя, - крикнул вверх Поликарп, - дело свое знаешь! - Стараюсь, - раздался сверху короткий смешок. Ванятка лежал ничком, тяжело дыша. - Извините, ребята, - сказал он наконец хрипло. ...Я переоделся во все сухое и пошел выжимать мокрую одежду над люком. Я слышал, как Поликарп говорит: - Звонил Исаак. Они своих уже отловили. - Сколько? - заинтересовался Константин. - Пять. - Ого. - Ага. Так Исаак с компанией балду не гонят. Взялись - делают! - Нам бы хоть одну поймать и в песок не шмякнуть, - сказал Петро. - Повезло тебе, новенький, - обратился ко мне Сидор, - на ловлю попал! - Русалки шли на нерест, на нерест шли русалки, - тихонько запел Константин. _______________________________________________________________ Грузовик привез нас на побережье в тихий предвечерний час. Я стоял и не мог надышаться воздухом, просто воздухом. - Эй, Джекки, - крикнул Сидор, - помоги мне сеть вытащить! Шофер опустил борт грузовика, Сидор, Поликарп, Петро и Константин стаскивали огромный рулон сети, обернутый полиэтиленом. Я бросился помогать. В кузове стояла ванна, и в ванне плескалась вода. - Ты... - пыхтя, говорил шоферу Петро, - как нас вез? Ты... нехороший человек, нас всех обрызгал... Шофер сплюнул и довольно беззаботно произнес: - А чего? Дороги такие... - Ничего, - Петро потянул сеть, и мы потопали вслед за ним к нежно мерцавшему морю, - русалку вези осторожно... - Я что, - шофер пожал плечами, - дороги... О, вон ваш топает. По мелководью навстречу нам шел Ванятка. - Ну, как? - крикнул ему Поликарп. - Нормааально! - закричал Ванятка и замахал над головой руками. - Две полусгнившие валяются, не вляпайтесь. - Живые? - осведомился Константин. Ванятка подошел поближе: - Не очень. Ну, дышат, конечно, хрипят. - Как полагается, - тихо сказал Поликарп. - Именно. Но зато такая краля выплывает! - Э, - махнул рукой Петро, - в зверинце все равно распухнет. - Не наша забота, - сказал почти весело Константин. - Шоферюга, - завопил он, - тащь, мать... - он остановился, осекся и продолжил, - честная, ножик, будем сеть вскрывать. Шофер полез в кабину, достал длинный, похожий на стилет, нож. - Веселый вы народ, русалколовы, - хмыкнул он, - все с прибаутками. - У нас работа веселая, - сказал Поликарп и спросил у Ванятки: - Что, крупная особь? - Особь! - хмыкнул Ванятка. - Да это царь-рыба, а не особь! Ты как увидишь ее лица необщее выражение и женскую стать, так разом свою особь и проглотишь... Шофер аккуратно проколол в нескольких местах полиэтилен и надорвал его, потом потянул его на себя, содрал с сети. Полиэтилен больно скользнул мне по щеке. - Так, - сказал Поликарп, обращаясь к шоферу, - свернешь как следует, нечего берег засорять. Мы вошли в воду, аккуратно неся сеть. Ванятка шел впереди нас и рассказывал: - Мы с ней уже и игрались - тут, неподалеку. Славная. - Девушка со стажем, - непонятно сказал Константин. - Да, - сходу понял намек Ванятка, - судя по поведению, не из простых. Ну, до полсотни не дотянула, но двадцать мужичков на ее боевом счету имеется. - Снайпер, - гоготнул Петро. - Осторожно, - предупредил Сидор. Мы обогнули еще живущую, дышащую, догнивающую кучу мяса. - Интересно. - спросил Константин, - кто эту девоньку так неудачно шмякнул, кто не удержал сей груз любви, сей груз печали? - Что, - Поликарп подобрал сеть, - хочешь рапортичку состряпать? Я уже знал: выловленную русалку ни в коем случае нельзя было выпускать обратно в воду, ронять. Выдернутая, спеленутая в сеть русалка должна была быть доволочена до ванны - а там - в зверинец, в аквариум... Мы увидели Ванятку и русалку. Они прыгали в воде, приближаясь к нам; кажется, я слышал их смех. - Петро, - приказал Поликарп, - занеси-ка сеточку справа... Вот так. Сильно не загибай. Джекки, выше держи, вот так... Костя, на месте... Тихонько расправляйте. Тихонько. - Чего тихонько? - громко спросил Петро. - Счас хоть из пушек пали - им не слышно, видали, как плещутся? Тем временем Ванятка и русалка допрыгали, доскакали до самого нашего полукруга. Они резвились уже в самом центре полукружья, образованного сетью. - Сидор, Петро, - тихо сказал Поликарп, - сдвигайте ряды. Хоп. Ванятка на секунду остановился; русалка замерла тоже, и я успел ее рассмотреть. Вода ручьями стекала с Ванятки и взблескивала на солнце. При слове "хоп" Ванятка, согнувшись в три погибели, разбрызгивая вокруг себя воду, пробежал, прошмыгнул под сетью между мной и Константином - мы в ту же секунду опустили сеть. Русалка метнулась было за Ваняткой, но была накрыта прочными капроновыми веревками и выдернута из воды. Спеленутая, она отчаянно билась, вырывала из рук сеть. - Порядок, - завопил Константин, - здесь хрен порвешь! Ниточки первый сорт! Танк выдерживают. - Не ори, - пыхтел Петро, - держи как следует. Ванятка стоял в стороне, тяжело дышал. - Волоките, - хрипло сказал он, - Джекки, только не гляди, что там в сетке трепыхается. Несешь и неси. Мы потащили русалку к грузовику. - От дура, - орал Константин, - ну ты гляди, как выгибается, норовит обратно в родную стихию... Ведь разъест ее всю в родной стихии-то. Мы же ее теперь, можно сказать, спасаем. Русалка выгнулась и поглядела на говорящего Константина. Она замерла, вцепилась глазами в Костю, а пальцами в ячейки сети. - О! - радостно-дурашливо заблажил Константин. - Ну ты гляди, как уставилась, как воззрилась, ну прямо - фрр! - Что, - пыхтя, спросил Петро, - глазами, кажется, хотел бы всех он съесть? - Не, - Константин помотал головой, - на волю птичку-рыбку выпускаю! - Братцы, - взмолился Сидор, - кончай трепаться, лучше держите крепче. Уроним ведь. Он споткнулся и чуть не брякнулся в воду. - Держать, - прикрикнул на него Петро, - держать Капабланка... е... ехайды, Карпов с Корчным... понимаешь... - А кто такие Карпов с Корчным? - поинтересовался Сидор. - Эх, Сидор, - вздохнул Константин, - не знаешь ты истории далеких галактик. Русалка билась, кидалась от одного к другому. Нести сеть было неимоверно трудно. Слезы выступили у меня из глаз. - Я не могу, - прошептал я, - я выпущу сеть. - Дам кулаком в лицо и выбью зубы, - пообещал Петро. В это время за нашей спиной раздался шумный плеск. Ванятка хлопнулся в воду седьмой раз. - Как бы он не захлебнулся на мелководье-то? - заволновался Сидор. - А что, - бодро доложился неунывающий Константин, - такие случаи бывали. Поехали мы с Вальтером Первым. Все - спеленали, как положено, несем, он сзади плетется, тоже так - бултых, бултых, бултых , хлюп - и все... Ну, нам некогда оборачиваться, эта... белуга сетку рвет, колотится. Еле до ванны доволокли. Хлопнули в родную хлорированную, тут мне Рыжик - Поликарп знает Рыжика, помнишь, да? - и говорит: пойди сбегай, что там с Валькой стряслось. Я почухал по мелководью, а Вальтер уже все - посинел и не дышит. - Заткнись, - попросил Петро. Русалка застыла на миг, вскинула вверх голову (я увидел четко обозначившиеся, раздувшиеся полоски жабр; я увидел, как ячейки сети вонзаются в ее лицо) - и взвыла. Русалочий вой был тонок, как лезкие стилета. - Ух ты, - поразился Поликарп, - какого соловья отловили. - Плохой знак, - мрачно сказал Петро. - Петя... - мы услышали задыхающийся голос Ванятки, - Петя, - Ванятка сглотнул и продолжал, - четыре, четыре дня в мойке. Итого - шесть! - За что? - изумился Петро. - За мат... - Ванятка тяжело дышал, - и суеверия. - Во Ванятка, - поразился Константин, - во дает. Я чего только ни видал: и воющих русалок сколько угодно, и как мужик русалку схавал, а потом, бедолагу, раздуло, и как шеф на мелководье захлебнулся , но чтобы шеф после акции за порядком следил? Чтобы подпруг не ослобонял? - Иди, - тихо сказал Ванятка, - не ослобонял. И тогда я увидел глаза русалки. Русалка смотрела на меня с мольбой. Нет, это нельзя назвать мольбой, это был немой крик: "Выпусти, ну выпусти меня". Я был не в силах отвернуться от этого взгляда. Я еле переставлял ноги, сильнее, крепче сжимал сеть, но в какой-то момент русалочий взгляд заглушил все звуки мира, я уже не слышал ни нашего шлепания по воде, не трепотни Константина, ни мрачного отругивания Петро, ни успокаивающегося голоса Ванятки, - я слышал только взгляд русалки "Выпусти, ну выпусти же меня! Я знаю все, что будет со мной после, - я согласна! Молю тебя - выпусти!" И я разжал руки. Мы шли уже недалеко от берега - там, где вода едва досягала щиколоток. Я успел увидеть счастье, озарившее лицо русалки. - Ат! - выкрикнул Поликарп. - Петро! Перехватывай! Русалка выскользнула из сетей и грянулась в песок, чуть прикрытый морской соленой водой. - Фиу, - присвистнул Константин, - ну, устроил ты русалочке аутодафе, парень. Я инстинктивно протянул руки, чтобы стереть с тела русалочки налипающий песок. Русалочка заскакала прочь, в своем движении выказывая всю неизбывную, жгущую, жрущую ее изнутри боль. Ее словно подкидывало вверх, словно она хотела сбросить со своего безногого хвостатого тела груз медленного огня гниения. На моих глазах русалочка превращалась в огромный кусок гниющего живого мяса. Я видел, как отстают и шелушатся чешуйки на рыбьем хвосте русалки, как они отскакивают со странным пробочным звуком, как лопается белая женская кожа русалки... Петр развернулся и дал мне по уху. Моя голова мотнулась. Поликарп добавил снизу - в подбородок. Рот наполнился солоноватой кровью. Я сплюнул. Шагнул назад, согнулся, покорно подставляя под град ожидаемых ударов спину и бока, пряча голову, закрывая ее руками. - Да уж, - покачал головой Сидор, - ты погляди, что ты с ней учинил. Я оглянулся и увидел за спиной Ванятки ком... еще дышащий, еще кое-как плямкающий по воде. - Ее же теперь ни убить, ни пристрелить, - скаазл Ванятка, - что же ты? А? Я опустил голову и разрыдался. Я захлебывался от рыданий; сел в воду и заорал, завопил, заколотил по воде, по песку руками. - Убью, - орал я, всаживая кулак в твердый, выглаженный, вылизанный водой песок, - убью! Все это... все! Я не хотел, не хотел. Мэлори. Мэлори! - Петро, - попросил Поликарп, - вмажь ему ногой по рылу, это подействует лучше нюхательной соли. Лучшее средство от истерики - ногой в рыло. Рекомендую. - Я не дерусь ногами, - сухо сообщил Петро. Глава седьмая. Возвращение ...В карантин вошел сержант. - Вольно, - махнул он рукой, - Куродо, почему не работаешь? Балду гоняешь? - Никак нет, - Куродо вытянулся, - встретился с товарищем, коллега сержант, не мог не поделиться накопившимися за время его отсутствия воспоминаниями и размышлениями. Честно говоря, я не ожидал от Куродо такой прыти. Сержант тоже пришел в некоторую оторопь, но вскоре овладел собой. - Куродо, - сказал сержант, - я не знал, что ты такой... стилист. Это хорошо. Сразу видно, что ты недаром провел время в карантине, но если ты и дальше будешь оттачивать свои стилистические способности, то Джекки станет для тебя не просто товарищем, а товарищем по несчастью: отправлю на рапорт - потом к русалкам. Оттуда не все возвращаются. Понял? Не придется тебе тогда делиться былым и думами. Понял? - Так точно! - Вопросы? - Никак нет! - Марш в места общего пользования - драить до умопомрачения... Жук, понимаешь ли. Марш! Джекки, в канцелярию. - Одеваться? Сержант посмотрел на меня. - Не надо, - он криво усмехнулся, - давай уж... по-семейному. Я достал из рюкзака диплом, пошел вслед за сержантом. Сержант остановился у огромной, окованной железными скобами двери, достал ключ, отпер дверь и предложил: - Заходи! Я вступил в кромешный мрак. Сержант зашел следом, запер дверь и включил свет. Я стоял в небольшой уютной комнатке, на стенах были нарисованы окна, а за окнами искусный художник изобразил остановившееся движение листвы деревьев. В комнате стояли два стола буквой Т, сейф и несколько стульев. Сержант подошел к сейфу, бросил мне: - Садись, чего ты? Я уселся. Сержант открыл сейф, достал бутылку и два стакана. Я протянул сержанту диплом. - Нравится? - сержант кивнул на окна. - У некоторых голография всякая сделана, а я сказал - ну ее на фиг, еще пойдешь окно открывать, - сержант засмеялся, - хорошо придумал? Да? Я согласно кивнул. - Будешь? - сержант указал на бутылку и стаканы. - Никак нет, - я поднялся, - коллега сержант, я вообще не пью, мне делается от этого... нехорошо... Сержант поставил бутылку и стаканы в сейф. - Гордость, - сказал он, - это хорошо. Сержант взял мой диплом, встряхнул его: - Ты что, держишь на меня сердце? - Как и вы, - ответил я. Сержант усмехнулся: - Ну, ну. Ух ты, - кажется, он был искренно поражен, - семь штук! Да ты же - чемпион! рекордсмен! Я молчал. Сержант вынул из сейфа пачку фотографий, протянул мне: - Полюбуйся. - Что это? - спросил я. Сначала я не увидел, не понял, что передо мной изображение живого существа, а когда увидел и понял, то не удивился, отчего сержант не отвечает на мой вопрос. Огромная звериная лысая голова апатично смотрела на меня со всех этих открыток. Голова напоминала обломок скалы, на котором появились глаза, тонкие губы, раздутые ноздри. - Похож? - сержант развалился на стуле. - Спасибо, - я положил фотографии на стол, - честно говоря, я его представлял себе другим. Сержант нагнулся над столом, легко прихватил фотографии. - Не... Он на Мурзика похож, которого ты... Я вспомнил лысоголового Мурзика и согласился: - Да. Похож... - Джекки, - сержант сцепил руки замком, выставил их перед собой. - Скоро пойдете все по гарнизонам... Я не хочу, чтобы ты держал на меня сердце. Всякое было... Я сказал: - Если вы думаете, что я злюсь на вас за паучью пещеру, то вы ошибаетесь. Я вам даже благодарен. Это был чудесный тренажер. - Врагу своему не пожелаю такого тренажера, - раздельно и четко проговорил сержант. Он все так же глядел на меня через плечо, и я довольно скоро сообразил, что раз так, то я, выходит, не враг его. ...Бывают мысли... бывают отношения между людьми, когда эти мысли становятся понятны одновременно двоим. Это - нехорошие мгновения. Сержант подошел ко мне, уселся на стул, так что его сапоги касались моих колен, и спокойно выговорил: - Ты - не враг. Ты - "вонючий". Враги - дракон здесь, драконы на других планетах, а ты - "вонючий", - он ткнул в меня пальцем, и лицо его исказила брезгливая гримаса. - У тебя же на лбу написано: "вонючий"! Вот гляди, гляди, - он сунул мне фотографию головы дракона, - видишь? видишь? Я старался сидеть прямо. Кровь отливала у меня от щек . "Может, встать по стойке "смирно"? - подумал я и тут же усомнился. - Да нет. Не стоит. Решит, что издеваюсь". - Знаешь, как получаются "вонючие"? - сержант нагнулся ко мне, прихватил меня за гимнастерку. - Знаешь? "Вонючий" всегда из идейных или из "борзых", из наглых. Я, мол, самый, самый - и сигнал координатору... - сержант говорил горячо, наклонялся, приближал свое лицо к моему ближе и ближе. Я слышал запах у него изо рта - и запах этот был неприятен. - ...Потом, - рассказывал сержант, - героя снаряжают и он топает в пещеру... В Сверхпещеру. Там холодно и зябко. Обратно героя выволакивают уже с полными штанами дерьма. Это, между прочим, мудро устроено. Раненый, даже избитый, искалеченный человек может быть героем. Человек обгаженный, обделавшийся - какой же герой? Он - "вонючий", от него смердит за километр. Какова обида? - сержант засмеялся, вскочил со стула. - Может, поэтому "вонючие" и не говорят? Мы-мыкают, экают. Ничего не соображают. Звери, хуже зверей... Только что, совсем недавно был он лучшим из "отпетых", добился такой чести - угробить "чудище обло, озорно...", координатор согласен, чудище не прочь - и вдруг из "первых", из героев - в самые распоследние, в клинические трусы с ослабевшей прямой кишкой. - Благодарю, - тихо выговорил я, - благодарю за совет и за науку. - Не за что, - сержант хлопнулся на стул, - не за что. Я тебя почему просвещаю, - сержант положил руки на стол, сжал кулаки, - чтобы ты знал, какая участь тебя ждет. Я здесь уже давно, много карантинов готовил... - Вы, - вежливо спросил я, - следите за всеми своими выпусками, коллега сержант? Сержант поглядел на меня, ничего не ответил. Мы молчали. Сержант барабанил по столу, насвистывал, наконец он сказал: - Так вот, у меня было шесть, как ты изволил выразиться, выпусков - немало. Двух "вонючих" я помню. - Что, - спросил я, - похож? - Очень, - сержант заулыбался, - очень. Вам будут фильмы показывать про то, как делаются "вонючими", а ты, Джекки, запомни, что я тебе сказал. - Запомню, - кивнул я. - Меня об этом и русалколовы предупреждали. - Во, - сержант ткнул пальцем в потолок, - во как! И там знающие люди... - сержант внимательно поглядел на меня, потом сказал: - Иди... Не хочешь пить - дружить с сержантом - иди... топай... Огнемет почисти. Сегодня к прыгунам идем. Я повернулся, чтобы идти. - Стой, - лениво окликнул меня сержант. Я остановился, повернулся к сержанту, недоумевая: вроде поворот был выполнен правильно. Я дернулся невольно, но успел подавить вскрик ужаса или омерзения: за канцелярским столом, наклонившись вперед, хищно, словно перед броском, сидел - корявые когтистые лапы в стол, раздвоенное жало часто-часто вымелькивает из пасти - прыгун. - Коллега сержант, - вежливо спросил я, - чем могу? В чем провинность? Прыгун осклабился, потом встряхнулся всем телом, словно сбрасывая с себя сон, наваждение - и передо мной вновь сидел сержант Джонни собственной персоной. "Померещилось", - решил я. - Ну как? - поинтересовался Джонни, будто стараясь развеять мое успокоительное "померещилось". - Нормально, - ответил я и уточнил: - Это вы нарочно или случайно? - Случайно, конечно, - Джонни потер шею лап... нет, нет, рукой, конечно рукой, потом повертел головою, - случайно, мил-друг Джекки, вот такое тут дело... Задержишься, заработаешься, надышишься миазамами - и ты уже не человек, не "отпетый" - прыгун или царевна... Вот какое дело... - Да, - оторопело сказал я и повторил: - Дааа. - Вот тебе и "дааа", - сержант посмотрел на меня, потом достал из сейфа фотографии. - Хочешь Афродит покажу... голеньких? - Спасибо, - ответил я, - я онанизмом не занимаюсь. Я боялся увидеть Мэлори. Сержант вздохнул, сложил стопку фотографий. - Ну как хочешь, - он глядел на меня теперь жалобно-виновато, - видишь, куда ты попал, а? Всюду - провал... всюду - гибель: если не искалечат на планетах драконы, тогда или в "вонючие", или... - Коллега сержант, - сказал я, - я заверяю вас: никому и слова не скажу о том, что я видел... - Что я видел... - усмехнулся Джонни. - Разрешите вопрос? - Валяй... - Все тренажеры... ну... из бывших "отпетых"? - Нне обязательно, - покачал голвой Джонни, - я точно не знаю, ты деликатно у Наташки спроси. - Почему деликатно? - Во-первых, потому что это дело тебе не должно быть известно, а во-вторых, потому что муж у нее ...хм...хм... __________________________________________________________ ______ Мы наконец остановились в седьмой пещере. Первого прыгуна я хлестнул удачно, он шлепнулся на камни и отполз в сторонку. Здесь главное - не пережать, не резануть слишком сильно; убийство прыгуна - дело опасное, дело наказуемое. Но и недожать, хлестнуть слабовато тоже хреново. Прыгуны - убийцы. Эти тренировки часто со смертельным исходом. - Куродо, - гаркнул я, увидев зависшего над моим приятелем прыгуна, - Куродо! Покуда Куродо поворачивался, я успел шлепнуть по лапе ящерки. И шлепнул не слишком удачно: струя огнемета перерезала сухожилье, лапа надломилась, повисла бессильно, жалобно, по-человечьи. Прыгун грянулся оземь, но (мне повезло) поднялся, воя, откатился в дальний угол пещеры. - Джек! - заорал сержант, - Я тебя, блин, из карцера не выпущу! Еще искалечишь ящерку, на рапорт, к гнидам отправлю! Золотой фонд разбазаривать!.. Я смолчал. Куродо шепнул мне: "Джекки, спасибо". Я сшиб еще одного прыгуна и сделал это аккуратно - чуть резнул по вытянутой зеленоватой морде. Прыгун кувырнулся и кубарем откатился прочь. Куродо опустил огнемет. - Ты что? - шепнул я ему и хлестнул по подобравшемуся для прыжка мускулистому, вздернувшему костяной перепончатый гребень над хребтом прыгуну. - Ничего, - виновато произнес Куродо, - у меня бензин кончился. Если бы не долгая ссылка к русалкам, я бы выматерился, но, вспомнив школу Ванятки, я сказал только: - Куродо, ты не прав... Одного прыгуна мы точно теперь раздавим. Где тут уследишь? И тут мы услышали резкий и сильный хлопок, словно лопнул гигантский воздушный шар. Прыгуны сползались к звуку хлопка, а вскоре мы услышали вопль Тараса: - Твари зеленые! Жабы, жабы! Гниды! Бац, бац, карантинные бежали к Тарасу, лупящему без разбору. - Кто подойдет из человеков, - орал Тарас, - разрежу вместе с гнидой. Он отступил в глубь пещеры и садил по извивающимся от боли, лопающимся в воздухе прыгунам, выливающим на каменный пол пещеры зеленую слизь вместе со своей единственной жизнью - Сарданапал! - с каким-то взвизгом выхрипнул-выкрикнул сержант. - навуходоносор! Бензин кончится, ты у меня языком всю грязь соберешь с пола. Я тебя здесь похороню, Нимврода-урода... - Что, - засмеялся Тарас, - я тебе норму перевыполнил по убою скота? - Ох, кончится бензин, - только и смог выговорить сержант, - ох, кончится... - Ох, нескоро он кончится, - шепнул мне Куродо, - ох, нескоро. Он нас с Сапегой в чайную сводил, шесть полосок и пять бутылок лимонада купил - мы ему из наших огнеметов отлили. Видал, какая у него приставка? - Куродо, - поинтересовался я, - и ты ничего? Не описался? - Не, - простодушно ответил Куродо, - обошлось... - Тарас, - крикнул я, - еще два лопнувших - и тебя растерзают. Смотри, уже сползаются. Нас бросили... - Так помогите, братки, - крикнул Тарас и жахнул по зависшему над ним прыгуну, но тот успел увернуться и просто обжег себе хвост. - Не вздумайте, - предупредил уже спокойнее сержант, - я из вас живо сестриц сделаю. Тарас, - в наступившей тишине было слышно посапывание прыгунов, удары их падающих тел, жиканье струй огнемета и усталый голос сержанта, - Тарас, одумайся! Бац! Струя огнемета будто ножом вспорола зеленое брюхо прыгуна, и опасные когтистые лапы обвисли жалобно и беспомощно. - Куродо! - гаркнул я, почти не отдавая себе отчета. - В ноги! Я никогда еще так не орал. Куродо, не прекословя, нырнул под ноги Тарасу, а я, вспомнив уроки Петро и Ванятки, бросился на Тараса. Тарас резко повернулся, держа огнемет прямо перед собой, споткнулся о Куродо, хлопнулся вниз, и огненная струя, предназначавшаяся мне, прошла по стене и потолку, оплавляя камень, сыпля штукатурку. Я выломал руки Тарасу, поднял его. Следом поднялся Куродо со своим и тарасовским огнеметом. Куродо был перемазан в зеленой жижи, вытекшей вместе с жизнью из прыгунов. К нам подошел сержант. Я понял, что сейчас он ударит Тараса - и отпустил его. Тарас еще не остыл от убийства прыгунов и стоял, тяжело дыша, широко расставив ноги. Сержант посмотрел на свой кулак, на скучившихся в дальнем углу пещеры прыгунов, попискивающих да посапывающих, подумал, подумал и наконец сказал: - Тарасик, ты остаешься здесь... со зверушками. Ты будешь прибирать сегодня клетки в живом уголке. Видишь, как ты напачкал? Сержант обвел рукой пространство, залитое внутренностями прыгунов. Кое-где валялись и вздернутые, оскаленные в предсмертной муке головы, они высовывались из зеленоватой жижи ослепшими твердыми островками. - Ведро - в кладовке, - объяснил сержант. - Мне нужен совок, - хрипло сказал Тарас. - А вот уж нет, - нежно вымолвил сержант. - Я же вас предупреждал, сеньор, будете вылизывать... языком... А вы из себя Чака Норриса изображали. - Строишь из себя, - губа у Тараса дернулась, - корчишь из себя... Я заметил метнувшуюся тень прыгуна, повернулся и подшиб его аккуратно и сильно. - Строиться, - коротко приказал сержант. Карантинные выстроились в колонну. Я не двинулся с места. - Коллега сержант, - обратился я к сержанту, - разрешите, я останусь посторожить? Я у русалколовов совсем от огнемета отвык. - Не разрешаю, - сказал сержант, - становись в строй. - А кто останется? Сержант улыбнулся: - Никто, - и повторил со значением: - Никто, кроме Тарасика, который набрызгал в живом уголке и будет живой уголок убирать. - Это - не по уставу. - Наверное, - спокойно согласился сержант, - наверное, не по уставу...Но мы обсудим мое нарушение, мой проступок в казарме. Ты даже можешь подать рапорт. Твое право! А пока - изволь выполнять мои приказы. Их нарушение - тоже нарушение устава. В строй! В строй, скотина безрогая! Я посмотрел на прыгунов, на Тараса и сказал: - Я, пожалуй, проявлю недисциплинированность. - Так, - сержант немного подумал и принял решение, - за нарушение дисциплины я тебя, пожалуй, накажу... Давай-ка сюда огнемет... - Коллега сержант, - заметил я, - это бесчеловечно. - Ни хрена здесь человеков нет, - начал сержант и осекся, но быстро пришел в себя, - здесь одни только "отпетые" - будущие трупы, или "псы", или "вонючие". Невыполнение приказа - это уже трибунал, а не рапорт. Я снял огнемет и швырнул сержанту под ноги. - Жри. - Куродо, - позвал сержант, - понесешь огнемет своего друга. Куродо подошел, поднял огнемет и, выпрямляясь, тихо сказал: - Если бы до трибунала дошло, я бы в потолок стрелял, честно... - Это утешает меня, а тебя прекрасно характеризует, - так же тихо ответил я. - Ребятки, - посоветовал сержант, - давайте, давайте, может, еще успеете до того, как прыгуны расчухают, что мы вас бгосили, - издевательски картавя, произнес сержант. - Бе-гом, - приказал он, и они убежали. Я опустился на колени в пузырящуюся массу, принялся собирать ее и вваливать в ведро. Тарас стоял неподвижно. Прыгуны ползали, посвистывали где-то в дальнем конце пещеры, по-видимому, они и впрямь не могли поверить в то, что нас оставили здесь одних. Поняв это, я стал убирать гниющие останки прыгунов как можно быстрее. Дважды меня стошнило. - Эй, - брезгливо спросил Тарас, - ты что - из деревни, да? - Почему из деревни? - я удивленно посмотрел на него через плечо. - С чего ты взял? Я из Хербурга -2... - Как же ты, городской, и жабье г... подбираешь? - Тарас презрительно сплюнул. - Тара, - сказал я, - не дури. Заплюют же... Однажды мы видели страшное существо, безгубое, мутноглазое (причем студень глаза сидел в костяной глазнице), изъязвленное, на теле у существа были какие-то шишки, наросты, рога... "О, - сказал нам тогда сержант Джонни, - будете плохо себя вести - отдам прыгунам на заплевание, станете, как этот красавчик. Прыгуны оплюют так, что никакая лаборатория не очистит. Чудодейственная слюна!" - Ничего, - говорил Тарас, - ничего. Если вернусь в казарму, если не заплюют уроды, сбегу сюда с огнеметом и устрою шухер. Все в их шишках будет. Слышишь? Вдруг от общей толпы прыгунов отделился один и направился ко мне. Он ковылял на трех лапах, четвертая свешивалась жалобно, почти просяще, почти по-человечьи. "Это тот самый, - подумал я, - который чуть Куродо, которому я..." Для начала прыгун опрокинул ведро. Я поставил ведро на место и укоризненно произнес: - Ну, зачем вы? Прыгун радостно залаял и наподдал по ведру так, что оно, жалобно звеня, покатилось, разбрызгивая зеленоватую слизь. Один из прыгунов вдруг взвизгнул как-то вовсе по-человечески, вскинул свое грузное уродливое тело на нижние лапы и пошел, тяжело вихляя мясистым хвостом, переставляя с видимым трудом корявые лапы - не то в самом деле не привыкший ходить вот так - вертикально, не то издеваясь. Он шел навстречу Тарасу, и тот, еще храбрясь, еще посмеиваясь, выкрикнул: - Иди ко мне, лапонька, иди ко мне, ванечка-встанечка. Харкай, харкай, родимый! Урода хочешь слепить? Лепи! Я к вам приползать буду, грызть вас буду. Рвать! зубами этими... без губ! Костями - понял? Тарас оскалился и постучал ногтем по своим длинным белым зубам. Волоча ведро, я подошел к Тарасу. Я помнил заповеданное мне Костей-Константином, волновиком в"--1 среди русалколовов: "Если можешь выдернуть чувака - выдергивай. Не можешь - не рыпайся..." - Тара, - сказал я и тронул его за руку, - Тара, не зли их. Скажи спасибо, что сразу не заплевали. Может, обойдется? Тара. Вычистим все - и уйдем... - Пшел, - Тарас оттолкнул меня и заорал прыгуну,стоявшему перед нами: - че ты боишься? Ты?..Харкнуть хочешь? Да? Не знаешь, как это делается? Гляди! И делай, как я! Тарас набрал полный рот слюны и... Нет, прыгун не стал отвечать тем же. Когтями он вцепился в свое мягкое зеленоватое, ненавистное и омерзительное ему тело и рванул так, как подгулявшие мужики рвут на себе ворот душащей их рубахи. Тело, кожа и плоть разлезлись легко, словно были на молнии-застежке. И мы увидели удары чужого сердца, и пленочные легкие, и стиснутые, уложенные... Тарас заорал и попятился назад: - Нет! Нет! Миленький, не надо! Не надо! Я шутил. Шутил! Горло прыгуна, открытое нам, беззащитно вздрагивало, будто приглашало протянуть руку и прекратить, прервать эту отвратительную, непереносимую для нас жизнь, но не было сил спокойно глядеть на это переплетение уродства подплоти, на эту подкожную жизнь. Прыгун задрал морду, осклабился, нарочно, видимо повторяя оскаленные морды своих убитых товарищей, только что растаявшие в грязи, облепившей его когти. Тарас орал что-то нечленораздельное, его колотила дрожь, он часто приседал, вскакивал, махал руками. - Тара, Тара, - утихомиривал я его, - ну что ты? Это - машина... Ну? Ты у машины работающей открыл капот - так же все подрагивает и такие же точно проводочки, шланги... ну? - Пошел ты, - плачущим голосом сказал Тарас, - я теперь на машины и на двигатели спокойно смотреть не смогу... Он снова попятился, поскользнулся, и я не успел его поддержать, поскольку прыгун с силой подсек Тараса по ногам хвостом. Тарас грянулся оземь. Прыгун упал на него и прижался к нему всем своим разорванным, разверстым телом. Прыгун стоял на всех четырех, широко расставив лапы, с отвисшим огромным животом. Живот чуть колыхался - то поднимался, то опадал. И тогда прыгун с ненавистью залаял, оттолкнулся от пола пещеры всеми четырьмя лапами и запрыгал, словно резиновый мячик. разбрызгивая слизь и жижу. "Летающий крокодил, объевшийся малиновым вареньем", - уныло подумал я и ужаснулся верности сравнения и его неуместности. Прыгун лупил животом о камни с тою же ненавистью, с какой он распахнул перед нами свое тело, будто теперь он хотел убить, выбить из себя омерзительное, страшное, как тогда он хотел это омерзительное разорвать. Прыгун остановился, отдыхая. Теперь он непомерно распух. Он стал огромен. Маленькие его глазки почти исчезли, стали щелочками. Давясь, он распахнул пасть и принялся выталкивать из себя нечто мешающее ему, не дающее продохнуть, вставшее поперек горла. Этим "нечто" оказался перемазанный в зеленой слизи Тарас, брямкнувшийся на пол. - Как заново родился, - прохрипел он. - Тара, - я нагнулся к нему и попытался помочь подняться, - ну их, Тара... Пошли отсюда. Свалим... Я не договорил. Трехлапый легонько поднес мне, и я лег на загаженный пол. "Все, - понял я, глядя в беленый, кое-где с оплывами от струй огнеметов высоченный потолок пещеры, - пр(говор или пригов(р - как хочешь." - Гули, гули, гули, - услышали мы женский голос. Глава восьмая. Наталья Алексеевна и ее квартира Прыгуны зашевелились, отвернулись от нас. - Гули, гули, гули, - по проходу шла Наталья Алексеевна и волокла целую корзину чего-то съестного. Прыгуны дернули в ее сторону. - Она бы еще сказала, - выхрипнул Тарас, - ципа, ципа, ципа. - Тара, - я приподнялся, - у тебя юмор появился, прежде за тобой этого я не примечал. На пользу пошло? - Конец, - грустно сказал Тарас, он так и стоял на четверьках, не пытаясь подняться, - конец мне, Джекки. Помнишь, ты как-то болтанул, что в какой-то инопланетной книжке древней вычитал стихотворение "Как чешутся лопатки! Кажется, у меня прорезаются крылья!"? Мы еще ржали над тобой. - Ну, помню, - ответил я, поглядывая на Наталью Алексеевну. Она все сыпала и сыпала корм из корзины прыгунам, и те чинно-благородно, не суетясь и не налезая друг на друга, как голуби или свиньи, хряпали каждый свое, забыв и думать о нас. - Вот, - печально сказал Тарас, - а у меня зад чешется, хвост прорезывается. Этот прыгун меня, кажется, заново родил. Я вспомнил сержантово превращение и испугался. Я прихватил Тараса за плечо и с ужасом убедился, что зеленая слизь, облепившая беднягу, твердеет и костенеет - Брось ты, - пробормотал я, - вставай и пошли. Убирать не будем. Лучше на рапорт отправиться, а потом хоть к русалкам, хоть к паукам... - Это ты брось, - равнодушно сказал Тарас, - брось и руку вымой. Кто его знает: может, заразная. Будешь ходить с лягушачьей лапой - вот смеху-то будет... Наталья Алексеевна тем временем окончила раздавать хряпало и ходила промеж прыгунов, нежно поглаживая их по хребтинам. Прыгуны урчали и посвистывали. На Наталье Алексеевне был обычный черный брючный костюм, только сапоги у нее были сегодня повыше, чем обычно. - Привет, - продолжал гнуть свою линию Тарас, - мне Джарвис рассказывал: "отпетый" или "карантинный" может не только в "вонючие" залететь, из него и жаба может вылепиться... - Перестань, - попытался я успокоить Тараса, - Джарвису-то откуда это знать? Нашел тоже ветерана. Ему Натали выше тройки на анатомии никогда не ставила. Вставай! - я потянул Тараса. - А вот увидишь, - обреченно сказал Тарас, - вот увидишь. Наталья Алексеевна закончила свой обход интеллигентно хряпающих, с наслаждением посвистывающих прыгунов, погладила искалеченного мной трехлапого, чья лапа свисала уже не жалостно, а как-то издевательски-иронически, и направилась мимо нас в сторону кладовки. У отпертой двери кладовки она позамешкалась, потерла стенку, шершавую, шелушащуюся. С громогласным щелком в стене отворился квадратный лючок, а в нем туго свернутой резиновой змеей покоился шланг с металлическим удлиненным наконечником. Я был так потрясен этим зрелищем, а главное - внезапно открывшимся пониманием того, как близко было наше избавление от унизительной, неподъемной работы, что даже не двинулся с места, чтобы помочь хрупкой Наталье Алексеевне разматывать тяжелый длинный шланг. Я застыл наподобие костенеющего в прыгуна Тараса; до слуха моего дотекло бессловесное, но тем более страстное, звучное, слитное пение: это прыгуны, нахряпавшиеся всласть, прижмурив и без того крохотные глазенки, вытянув в одну сторону морды, - запели? завыли? заныли! - мелодично и страстно, не то благодаря Наташу за хорошее угощение, не то скорбя об утраченной молодости, не то радуясь внезапно наступившей, блаженной, теплой, как наспанная подушка, сытости. Наталья Алексеевна оставила шланг змеиться на искорябанном неровном полу пещеры, сама же подошла к нам поближе, нагнулась и, порывшись у самых-самых наших ног с дивным, ванным, домашним звуком выдернула из пола пещеры невидимую нам затычку. Жижа начала засасываться, уходить вглубь, проваливаться в небольшое гулкое отверстие. Затем Наталья Алексеевна пустила воду и для начала окатила нас с Тарасом, а уж вслед за этим принялась смывать следы побоища, учиненного Тарасом. Я затрясся от холода. Тарас же, напротив, бодренько вскочил на ноги и рванул помогать Наталье Алексеевне. Тугая струя холодной воды сшибла, снесла с него уже почти застывшую зеленую коросту, вымыла тело и вымыла душу, смыла из сознания страх превратиться в нечто отвратительное, ужасающее, от чего хочется бежать, а как убежишь от себя, как выпрыгнешь из себя? - что хочется сорвать, сбросить, - а как сорвешь, сбросишь собственное тело? Тарас, мокрый, сиящий, суетился воокруг Натальи Алексеевны . - Наталья Алексеевна, Наталья Алексеевна, - захлебывался он, - дайте я шланг подержу... а? Вам удобней будет, легче? А? Дайте подержу?.. Струя лупила в пол, я видел, как пол пещеры освобождался от слизи, гонимой в отверстие у самых моих ног. Прыгуны тем временем, чуть поодаль, занялись какой-то незатейливой веселой игрой, напоминающей человеческую лапту; только три прыгуна: толстый, трехлапый и тот, что разрывал на себе тело, грустно стояли в стороне от общего тихого и какого-то воспитанного веселья. Они смотрели на останки своих друзей, смываемые Тарасом и Натальей Алексеевной. Наталья Алексеевна направляла струю, а Тарас сзади держал и подбирал шланг. Прыгун, разрывавший на себе тело, вздернул морду вверх и отчаянно залаял. В задранной его, скалящейся морде вновь промелькнуло сходство с неизбывной болью тех, кому Тарас огнем пропарывал брюхо. - Феденька, Феденька, - укоризненно произнесла Наталья Алексеевна, - нельзя же так убиваться... - Как вы их не боитесь? - радостно-льстиво спросил Тарас. Наталья Алексеевна оглядела чисто вымытый пол, блиставший, как только что залитый и тут же застывший каток, положила извергающий воду шланг и пошла к кладовке. Она сунула руку в квадратное отверстие для шланга, пошуровала там немножко, щелкнула чем-то, и шланг, вздрогнув, захлебнулся. Тарас принялся сворачивать его и впихивать в отверстие. Это получалось у него ловко и ладно. "Как бы не простудиться, - подумал я, стуча зубами, - однако с простудой в санчасть не возьмут." Наталья Алексеевна подошла ко мне. - Джек Никольс! - строго спросила она. - Как вы себя чувствуете? Я хотел было ответить: "Спасибо, хреново", но вовремя спохватился и сказал: - Наталья Алексеевна. Вы спасли нас от смерти. Наталья Алексеевна покачала головой: - Прыгуны не убивают безоружных. В крайнем случае, заплевали бы. Наталья Алексеевна нагнулась и заколотила пробку в полу. - Наталья Алексеевна, - завопил все еще не пришедший в себя от восторга вновь обретенной жизни Тарас, - Наталья Алексеевна! Я шланг сложил, как дверцу закрыть? Прыгун прекратил лаять, сглотнул что-то и прямым ходом направлялся к обрадованному Тарасу. Тарас попятился, готовый дать стречка. - Тарас, - так же строго прикрикнула на него Наталья Алексеевна, - ни с места! Забыли уроки? Прыгуны безоружных не убивают, а убегающих бьют ... Тарас застыл. И если есть где-нибудь на планете памятник под названием "В ожидании разноса начальства", то этот памятник должен был бы быть похож на замершего Тараса. - Федя, Федя, Федя, - нежно позвала Наталья Алексеевна , - Феденька... Прыгун поворотил к ней морду. Несмотря на холод, пронизывающий меня, я поразился тому, что бывает иногда и у рептилий осмысленное, почти человеческое выражение... "В чем дело, шеф?"- читалось на морде прыгуна. - Туда, туда, - Наталья Алексеевна замахала рукой в дальний угол пещеры, где уже резвились друзья-приятели прыгуна, - туда, - настойчиво повторяла Наталья. Прыгун мотнул головой резко, решительно, и коротко свистнул. Жест и свсит были недвусмысленны, они могли означать только одно: "Заделаю вон тому мокрому козу-дерезу и пойду играть в лапту". - Федя, - уже с заметной угрозой выговорила Наташа, - нельзя. Не-льзя. Не-льзя. Она четко отделяла "не" от "льзя" - и прыгун понял ее. Он развернулся, поджался, сгруппировался и прыгнул "вревх". Так называется этот сложный затяжной прыжок, совершенно бесполезный, ибо дает возможность спокойно прицелиться в распростертое, распяленное над тобой тело, - но исполненный особой отвратительной красоты. Все так же дрожа, я задрал голову, чтобы проследить длительное парение прыгуна. - Полетели на юг крокодилы, - запел издали вконец обнаглевший Тарас. - Похоже, - засмеялась Наталья, подошла к Тарасу и защелкнула отверстие шлангохранилища. Прыгун мягко приземлился на все четыре лапы, и прочие прыгуны заколотилив пол хвостами, выражая свое восхищение классным "вревхом". - Мальчики, - сказала Наталья Алексеевна, - пойдемте... Вам надо помыться и согреться. Х/б здесь оставьте. Я на склад позвоню. Пришлют. Мы пошли следом за Натальей Алексеевной. Я старался идти быстрее, чтобы согреться. Тарас болтал без умолку, в его тарахтении было что-то не совсем нормальное, что-то пугающее, будто он хотел удостовериться в том, что вот же я, вот! - живой и здоровый: треплюсь, говорю, слова складываю. Я. Я! И звук моего голоса, не лай, не свист, не урчание.. . Наталья Алексеевна остановилась у запертой двери, поискала ключ, открыла дверь. - Заходите. Я увидел мирный, комнатный коридорчик, стены в цветастых обоях, деревянную лестницу, ведущую наверх. - Ох, - задохнулся от восторга Тарас, - я тащусь... Мы вошли в коридорчик, и Наталья Алексеевна затворила дверь. - Ребята, - сказала она, - вы сходите помойтесь, вам обязательно надо вымыться, с мылом, под душем... Струей шланга мало что смоешь, знаете ли... - Что, - заволновался Тарас, - можем запаршиветь? То-то я чувствую... - Чешется? - заинтересованно спросила Наталья Алексеевна. - Ууужасно, - протянул Тарас. - Немедленно под душ, - скомандовала Наталья, и в тоне ее команды слышался испуг. Она чуть не бегом домчала до следующей двери, распахнула ее, щелкнула выключателем. - Быстрей, быстрей, - она замахала рукой, - и воду, воду погорячей. Белье я принесу... Второго приглашения не понадобилось. Мы опрометью кинулись в душ. Должно быть, оба одновременно вспомнили безгубое оскалившееся существо, заросшее уродливыми наростами. Мы втиснулись в душевую. Три аккуратные кабинки, на полу - деревянные решетки, кафель... - Мать честна, - охнул Тарас, - гляди! И мыло есть! Зеленые куски мыла лежали в коробочках из жести, приделанных к душу. Я снял нательную рубашку и кальсоны, бросил их на пол, пустил воду, встал под душ. Я закрыл глаза, я блаженствовал. Очень скоро я услышал покряхтывание Тараса и представил себе: вот я открываю глаза, а передо мной уже не Тарас, а... Я открыл глаза. Тарас мылся в кабинке напротив, с удовольствием отскабливая свое тело. Вокруг него валялось множество маленьких, похожих на коготки кошки, зеленых наростов. - Ты гляди, - он поднял какой покрупнее, - какая гадость на мне произрастала уже! - Дда, - горячая вода обминала, обнимала тело - в нашей карантинной душевой текла только тепленькая водичка, - ты все отскоблил? Я принялся намыливать голову. - Вроде все. Вот на спине только погляди: ничего не торчит? Тарас повернулся ко мне спиной. Из самого хребта, из позвонков вырастал, загибался здоровенный зеленый рог. Мыло стекало у меня с волос и ело глаза; я подошел к Тарасу и сказал: - Торчит. - А... То-то я чувствую, чешется, падла; ты его мыльцем потри и пошатай... Я стал намыливать рог. Он был мягок на ощупь и проминался под моими руками. Я покачал рог - он подался, словно молочный зуб. Тарас закусил губу: - У, блин, садистюга, садирует. Рви его, быстро! Я с силой рванул. Тарас заорал. Я вздрогнул: вместе с наростом я оторвал большой кусок кожи и видел теперь сочащуюся кровью плоть Тараса. Впрочем, рана зарастала довольно быстро. Уже поняв, в чем дело, я стоял наготове с мылом, и едва лишь на поверхности кожи стали появляться зеленые пупырышки, чешуйки, я кинулся затирать их мылом. Тарас вопил. Я прекратил мыльные процедуры, когда кожа стала гладкой, белой. - Падла, - отдувался Тарас, - массажист экстракласс... - Спасибо надо сказать, - я вернулся под свой душ и с наслаждением вытянул руки вверх, - гляди, я какого панта у тебя оторвал. Тарас поднял с пола зеленый рог. - Фиу, - присвистнул он, - вот это забодай меня козел, ну это спасибо... Я с собой возьму. - Уу, - я смывал мыло, теребил волосы пальцами, - над кроватью повесь. Трофей... Тарас бросил рог на пол. Некоторое время мы блаженствовали молча. Наконец Тарас сказал: - А Наташка на тебя глаз положила. Я молчал. - Слышь? - Слышу, - недовольно сказал я. Дверь в душевую приоткрылась, и мы услышали голос Натальи Алексеевны: - Мальчики, я вам белье положила на стулья. Когда кончите мыться, поднимитесь наверх по лестнице и направо. Моя первая дверь. - Наталья Алексеевна - позвал Тарас, - что вы говорите, мы не слышим из-за шума воды... Подождите, сейчас подойдем... Он подмигнул мне, и я громко сказал: - Наталья Алексеевна, спасибо большое. Я все услышал. Все передам Тарасу. - А что такое, - Наталья Алексеевна открыла дверь пошире, - у Тараса что-то со слухом? - Нет, - в сердцах сказал я, - у него с головой, по-моему, нелады. Не заходите, - повторил я, - не надо, - и, посмотрев на Тараса, добавил: - Мы стесняемся. Наталья Алексеевна прикрыла дверь. ...Мы оделись и вышли в коридор. Одна из дверей приоткрылась, и оттуда донеслось: - Вы Наташины гости? Тарас кашлянул: - Ну, не совсем... Тотчас заскрипела лестница, и мы услышали: - Мальчики, вы готовы? Оделись? - Ташенька! - из-за двери раздался елейный голосок - такой, что даже Тараса скривило. - Это к тебе пришли? - Закрой дверь, Зоинька, - с металлом в голосе отвечала Наталья Алексеевна, - и не вмешивайся не в свои дела... Дверь захлопнулась. Тарас стал одеваться. - Наталья Алексеевна, - крикнул он наверх, - мы сейчас, сейчас. Лестница заскрипела. Наталья Алексеевна ушла. - Слышь, - заговорил он, - Жека, давай договоримся: ты, черт с тобой, обламывай Ташеньку, а я к Зоиньке пойду. Годится? - Слушай, - я тебе так скажу: я не воспитатель и не сержант, делай ты, что хочешь! Иди ты хоть к прыгунам, хоть к царевнам, если такой эротоман. Тарас махнул кулаком, и я увернулся. - Тара, - я поднялся со стула, - ты очень уж нервный. Я ведь тоже могу. Да? - А чего ты стебаешься? Врото... Врото... Как ты сказал? - Научный термин, - я отступал по натертому коридорному паркету мимо дверей - одна, две, три... - коридор был невелик, здесь жили семьями, и даже в преддверии драки сердце радостно сжималось у меня от милой скученности этого уюта... - Научный термин, - повторил я, - обозначает человека, который думает только об одном - о женщине. - А, - Тарас разжал кулак, - ну это другое дело. Это точно! Как меня в карантин запихнули, так я только об этом и думаю... А как мы наверху жили! Какие у нас с Джарвисом телки были! Мы одну в ванне из шампанского купали... Уу... Не то, что эта - моль белая. Тьфу! - Тарас плюнул и ткнул пальцем вверх. - Нет, у Зоиньки голосок ничего... ничего себе... - Первая дверь направо, - сказал я, - так тут две двери. Одна и другая - напротив. - Постучимся в обе, - махнул рукой Тарас, - ох, и обслуги у них! Я подошел к одной из дверей и постучал. Из-за двери раздалось грубое: - Занят. А дежурит - Стас. Он мусорку не вынес. - Извините, - сказал я и подошел к двери напротив. - Все бабы , - заметил Тарас, - шкуры. Кроме мамы. Моей. - И моей, - сказал я насмешливо. - Хорошо, - согласился Тарас, - и твоей. - И Джарвиса. На сей раз Тарасов кулак врезался в дверь. - Мальчики, - раздалось за дверью, - кто же так стучится? Вы же дверь с петель сорвете. Сейчас открою. .. Наталья Алексеевна некоторое время возилась с замком. Тарас, потряхивая ушибленной рукой, выстонал сквозь зубы: - Ты Джарвиса не трогай. - Господи, - вздохнул я, - да кто его трогает? Тоже мне братство по оружию, телок они вместе в портвейне купали... Дверь распахнулась. На пороге стояла Наталья Алексеевна, одетая просто и мило. За ее спиной был виден накрытый стол. В центре стола лежал шмат буженины, запеченной в тесте. Он громоздился аппетитно пахнущей бугристой горой. Он коричневел хрусткой даже на вид корочкой, а вокруг него была разложена зелень. Рядом стояла миска мелко нарубленной редиски с луком, залитой сметаной. Из черной латки показывала свой бок утка, набитая печеными яблоками. Гора свежайшего хлеба и - графинчик водки, запотевший, чуть подтекающий по стенкам. - Проходите же, - позвала Наталья Алексеевна, - проходите... Что же вы стоите? Мы вошли в комнату. Наталья закрыла за нами дверь и заперла ее на ключ. - Гы, - засмеялся Тарас, - соседи жрать сбегутся... - Да нет, - улыбнулась Наталья Алексеевна, - соседи у меня другое едят. Мы сели. Тарас, не обинуясь, сразу налил себе полную рюмку всклянь, протянул графин мне. Я помотал головой. Наталья Алексеевна уселась тоже, подвинула стул поближе к столу. - Вы сами будете накладывать? Я поглядел на голую смуглую шею Натальи Алексеевны, на полуоткрытую грудь и тихо сказал: - Вам очень идет... это платье... Тарас меж тем лихо взрезывал буженину, почти не встряхивая стол, так что водка в рюмке была неколебима. - Сами, - чуть не пропел он, - самисамисами, Наталья Алексеевна, а я домашнее задание не выполнил и уже, как видно, не выполню. Я ни... черта не разобрался, где там у этой лягвы что расположено. Тарас бухнул себе на тарелку кусок сочащейся буженины с вдавленными в мягкое мясо белыми чесночинками, зачерпнул салат. - Двойку поставлю, - улыбнулась Наталья Алексеевна, рассматривая скатерть. Она держала бахрому скатерти на ладонях и перебирала ее чуть-чуть, едва-едва тонкими длинными пальцами. - Наталья Алексеевна, - Тарас поднял рюмку, - Наталья Алексеевна, - Тарас протянул дурашливо-обиженно, - ну не ставьте, а, двойки не ставьте! А то что получится? От прыгунов спасли, а двойку поставили? Наталья Алексеевна засмеялась. И я поразился, услышав ее смех. Это был клекочущий, захлебывающийся, астматический какой-то "хихикс", нимало не соответствующий облику этой милой печальной женщины в платье с белыми отворотами, с глубоким вырезом, с ниткою бус на смуглой обнаженной шее. - Вот это, Тарас Спиридонович, - сказала наконец она, отсмеявшись, - и есть жизнь, ее непреходящая сложность: спасти от прыгунов и поставить двойку за незнание анатомии царевен. А вы как бы хотели? Наталья Алексеевна плеснула себе и протянула графин мне. - Нет, нет, - я чуть приподнялся, - нет.Я... нет... Я... ну не надо... И вообще. - Как хотите. - Наталья Алексеевна, - провозгласил Тарас, - я пью за то, чтобы вы нас завтра не спросили. Алаверды. Он ахнул рюмку в отверстый рот. Шумно вздохнул и некоторое время посидел молча, похлопал глазами. - Это не водка, - сказал он наконец, - это - расплавленное солнце. Наталья Алексеевна, вы - ангел. Наталья Алексеевна медленно высосала рюмку, утерлась платочком и сказала: - А я пью за то, чтобы вы хорошо знали анатомию драконов и их соотчичей. Обязательно, обязательно вас завтра спрошу. Она шутливо постучала пальцем по краю стола. - Ну, Наталья Алексеевна, - Тарас широко, но аккуратно махнул рукой, будто отсекая ненужное, лишнее, - не будем о грустном. Позвольте, я за вами поухаживаю. - Да уж поухаживайте, - с чуть заметной насмешкой проговорила Наталья Алексеевна. Я во все глаза глядел на Тараса. Куда делся матерщинник и хам, не умеющий связать двух слов и не знающий элементарных правил общежития? передо мной сидел чуть раскрасневшийся, чуть-чуть пьяный ресторанный завсегдатай, ловелас, ухажер. - Вы уж извините, - Тарас ловко накладывал в тарелку Натальи салат, - я тут отстал, одичал, забыл, как у людей... Пришел и первым делом - хлоп... Мясца? Птички? - Буженины... - Да, да... Вот, вот... Водочки? - Ни в коем случае. И вам не советую. - Двойку поставите? Тарас протянул Наталье тарелку, налил ей водки на донышко, себе налил снова полную, установил графин на прежнее место. - А что вы не едите? - обратилась ко мне Наталья Алексеевна и чуть тронула пальцами мою руку. - Вы стесняетесь? Ешьте. Давайте я вам салатику положу? - Да нет, - я смутился, - нет, что вы... "Мэлори, - вспомнил я, - Мэлори, Мэлори". _______________________________________________________________ - Сейчас - спать! Через шесть часов бужу - и марш в карантин! Вы, - она указала на Тараса, - спите в одной комнате, вы - в другой, - она указала на меня. - А вы, - нежно поинтересовался Тарас, - в третьей? Наталья Алексеевна подошла к занавеске и приподняла ее. Мы увидели тесную кухоньку с древним водогреем, раковиной, старым сервантом, длинным сундуком, на котором была постлана войлочная подкладка... В стене рядом с умывальником было две двери, обшарпанные, скверно окрашенные. Наталья Алексеевна отомкнула одну из них. - Прошу! - сказала она Тарасу. Тарас заглянул в дверь и присвистнул. - Не, Наталья Алексеевна, так не годится. Здесь жить нельзя. Это - не для жизни, это - для разврата. - Иди, - засмеялась Наталья Алексеевна, - и не вздумай шарить по стенам... санузел здесь же... Упаси тебя боже в коридор вышмыгнуть и по квартирам шастать. - Что так? - невинно спросил Тарас, нагло глядя на Наталью Алексеевну. - Не-льзя, - четко, вразбивку, как прыгуну в пещере, сказала Наталья Алексеевна. - Иэх! - Тарас махнул рукой и вошел в комнату. Наталья Алексеевна закрыла за ним дверь. - А мне туда? - я показал на соседнюю дверь. - Как хочешь, - тихо сказала Наталья Алексеевна, и я поразился ее просящему виноватому взгляду. Я смешался. Дотронулся до второй двери. Пальцы мои ощупывали засохшую потрескавшуюся краску. Наталья Алексеевна улыбнулась: - Тебе не нравится здесь? Рукой она провела по горлу. - Нет, почему, очень нравится... Очень, очень нравится... Наталья Алексеевна, все так же виновато, отстегнула верхнюю пуговицу на платье. - Жека, - тихо сказала она. - Что мне сделать еще, чтобы ты меня понял? Жека, я ведь из-за тебя к прыгунам пошла - черта ли мне в этом... - она поморщилась, - хаме... Она быстрее и быстрее расстегивала платье. И тут мы услышали резкий, хлюпающий звук. - Вот гад, - засмеялась Наталья Алексеевна, - выполз в коридор... Ну, туда ему и дорога... Наталья Алексеевна засмеялась все тем же клекочущим смехом. Мне стало не по себе. - Может, крикнуть его? Выйти в коридор? - лепетнул я. - Пошел он, - разозлилась Наталья Алексеевна, - нужно слушать старших. Чему быть - тому не миновать. Он еще в пещере нарывался. Она сбросила платье на пол. - Жека, - она положила руку мне на плечо, - ты что? Жекочка? У тебя что, еще никого не было? - Почему не было, - сказал я и притянул к себе Наталью Алексеевну, - была. "Мэлори, Мэлори, Мэлори", - заколотило в висках. Я поцеловал Наталью. - Жека, - она прижалась ко мне, - Жека... Хороший мой, милый... Не нужны тебе отпетые... Ты там погибнешь, слышишь, погибнешь. Я устрою тебя. Будешь преподавать. Слышишь? У меня есть возможность... Я гладил ее по спине, обнимал, удивляясь тому, как быстро женщина становится голой. Вдруг раздался оглушительный вопль. Я отшатнулся от Натальи. - Вот сволочь, - просто сказала она, - я же его предупреждала. Не шастай по коридору. - Ну, ему, - тупо произнес я, - наверно, обидно стало... Мне можно, а ему... Вопль повторился. Наталья надела платье на голое тело, застегивая пуговицы, поинтересовалась: - Ты что, готов был поделиться с товарищем? - Нет, - я покраснел, - что вы? Как вы могли? Нет... Я другое хотел сказать... - Ааа, - орал, надрывался внизу Тарас, - ааа, не хочу... - Ну пойдем, - сказала Наталья Алексеевна, - полюбуемся. Она подошла к сундуку, достала из-под войлочной подкладки хлыст. Мы вышли в коридор. Спустились по деревянной лестнице вниз. Я вздрогнул и едва не бросился бежать обратно. Все двери были распахнуты, и коридор был полон жильцами - уродливыми рептилиями, неудавшимися драконами, драконами-недоделками. Над распростертым, перемазанным бледноватой прозрачной слизью Тарасом нависало жабообразное, огромноротое, похожее на глазастую квашню существо. Тарас вопил. И было отчего: сладостно постанывая, существо поливало его своей слюной... - Зоинька, - прикрикнула Наталья, - на место. У меня - хлыстик. - Поздно, Ташенька, - нежно проворковало существо, - я его уже обработала. - Обсмердила как надо, - пророкотал кряжистый, с раздувающимся горлом варан. Глаза у Зоиньки затянулись сладострастной поволокой, схожей со слюной, лившейся у Зоиньки изо рта. - Стас, - позвала Наталья. - Ты-то что смотришь? - А Стас, - сказал варан, и я узнал голос, раздавшийся из-за двери с час тому назад, - вообще оборзел. Мусорку не вынес. "Стас, - вспомнил я сержанта, - "борец"... Да это же ее бывший..." Среди рептилий началось неясное движение. Двери хлопали. Жильцы расходились по комнатам. Я увидел Стаса, двуногого ящера с рыжей проплешиной на боку. Он деловито расталкивал обитателей Натальиного дома, и они покорно расходились по комнатам. Один варан заартачился. - Ну ты, - сказал он, - тварь бессловесная. Еще пихается. Стас ощерился и зарычал. Варан отскочил в сторону. - Вот именно, - кивнула Наталья. Стас с силой ударил лапой по хребту варана, тот взвизгнул и пустился бежать со всех лап вверх по лестнице; сверху он крикнул: "Тварюга. Гад. Гадина", - и хлопнул дверью. Стас посмотрел наверх и только лапой махнул. Потом он уставился на меня, и мне стало не по себе от этого взгляда. Сколько раз мы виделись с ним в спортзале, и я уже умел преодолевать отвращение, когда видел его, или когда боролся с ним, умелым и сильным, но отвратительным...Странная, покорная ненависть читалась сейчас в его взгляде . - Аа, - вскрикнул в последний раз облитый жабьей слюной человек. Инстинктивно я схватился за руку Натальи Алексеевны. Стас зашипел. Наталья мягко высвободила руку. Зоинька всосала свисавшую прозрачной бахромой слюну в свой широкогубый рот. Вместо Тараса перед нами стояло шестиногое клешнятое желеобразное существо, напоминающее полурасплавленного, но живого краба. Из невидящих буркал существа текли слезы. Клешни чуть подрагивали. - Зоинька, - попросила Наталья, - ушла бы ты вообще, ладно? Она не успела договорить, потому что Тарас подпрыгнул и клешнями вцепился в подрагивающий горловой мешок Зоиньки. - Тарас, - крикнула Наталья Алексеевна, - нельзя! Брось! Нельзя... Она резко жахнула по телу Тараса хлыстом . Тарас жалобно заверещал, брямкнулся на пол и боком-боком отбежал к другой двери. Стас отвернулся и пошел прочь по коридору. В его походке вдруг увиделось нечто медвежковато-человеческое. Пришибленное. Зоинька, на горловом мешке которой багровели два глубоких шрама, пискнула что-то испуганное, передними лапами схватилась за горло и ускакала в свою комнату. Тарас трясся от рыданий, его темные, невидящие крабьи буркалы светлели, точно промывались слезами - и в них я начинал замечать неясные, искаженные, точно в зеркале "Комнаты смеха", отражения - мое и Натальино. Наталья подошла к Тарасу, погладила по вздрагивающему желе его тела. - Ну, ну, ну, мальчик, хороший, добрый, отдохни, отдохни... Тарас всхлипнул, пошевелил клешнями и пообещал: - Заклюю, заплюю, закусаю... - Ничего, ничего, - принялась уговаривать его Наталья Алексеевна, - зато теперь ты - бессмертнее всех бессмертных. Тебя никто не сможет ни расплескать, ни раздавить - вмиг соединишься, слепишься еще прочнее, чем прежде. - Это хорошо, - вздохнул краб, - сержанту горло перерву, тебя обмажу так, как меня обмазали... - И зря, - нежно вымолвила Наталья , - зря... Иммунитет. Лучше - примирись со своим нынешним состоянием. Найди в нем свои приятные стороны. Ты - жив, а это - главное. Разве не так? Любая жизнь лучше холодного, безразличного, мгновенного и вечного небытия. Верно, Джекки? - Тара, - совершенно по-идиотски сказал я, - ты... ты не расстраивайся, я тебя навещать буду... Тарас харкнул. Я еле успел отскочить. Белый комок слюны трассирующей пулей пролетел по коридору и шлепнулся со странным шмякающим звуком на пол. - Эй, - закричал сверху, с лестничной площадки варан, - новенький! Еще плюнешь - и дежурный - ты! Мы не поглядим, что у тебя - трагедия. У нас у всех тут... Тряпку в клешню - и вперед. __ _____________________________________________________________ - Я пойду? - тихо спросил я. - Погодите, - вздохнула Наталья , - я вам не советую топать пещерой. Выведу на улицу, сядете на троллейбус - он прямо напротив двери останавливается - и проедете одну остановку. Там увидите: "казармы" - так остановка и называется. - А если... - начал было я. - Что если? - переспросила Наталья. - Ну, столкнетесь с кем-нибудь из начальства - под козырек, учить вас? Скажете: от Натальи. Препарат отвозили! Ну, не от Натальи, от Натальи Алексеевны. У вас талоны есть? - Нет... Ннет. - Ну, пойдемте: талоны дам, на улицу выведу. Мы поднялись по лестнице, скрипучей, деревянной, уютной домашней лестнице, похожей на дачное бездельное детство. В коридоре на крашеном полу лежала чуть выпуклая студенистая лужа слизи с неровными краями. Я аккуратно обогнул лужу, и очень правильно сделал, ибо из самой ее глубины, колебля поверхность, раздалось: - Наталья Алексеевна, вы когда-нибудь прекратите это блядство? Попрут ведь из учительниц - ей-ей, попрут! Раздавшиеся слова вочеловечили лужу. С первыми звуками я увидел то, чего прежде не замечал. Легкий полурастворившийся, полурастаявший очерк лица во вздрагивающем в такт словам студне, расплеснутом на крашеном полу. Еле намеченные глаза, в коих зыбко, дрожливо отражались прозрачными абрикосами Наталья и я, рот, чуть двигающий почти расплывшимися губами, исчезающими в полупрозрачной массе того, что оказалось живым говорящим телом. Странно, но это лицо показалось мне даже красивым. - Лера, - Наталья Алексеевна отпирала дверь, - ты что? полиция нравов? Попрут и попрут. Твоя какая печаль? - Тебя жалко, - и я увидел вздох Леры. - Главное, Лера, - Наталья стояла у открытой двери, поигрывая ключом, - своя фатерка, своя квартирка, свой уголок. А там - будь ты хоть царевной, хоть борцом, хоть прыгуном, хоть дразнильщиком - была бы своя раковина, дом, приросший к телу, куда можно спрятаться от гнусности мира, ну и от собственной гнусности. Джекки, входи. Чего уставился? Лера у нас - такой... - Ну, - Лера задвигался, пополз по коридору, и странным было это перемещение студня с отпечатанным в нем человечьим лицом, - если что стрясется, милости прошу к нашему шалашу! - А я и так у вашего шалаша! - засмеялась Наталья . - Наташа, Наташа, мудрый и давний друг мой, - Лера завздыхал пуще обычного, - славная, несчастная Наташа с хлыстом-хлыстиком, зачем говорить неправду? Для самой себя - неправду? Ты же не у нашего шалаша - и ты это прекрасно знаешь! Ты в будке надсмотрщиков - с хлыстом-хлыстиком в руках. И в зеркало на тебя глядит не ненавистная, отвратительная медуза, а человеческое лицо, твое лицо, Наташа, которое хочется целовать... - Джекки, - резко обратилась ко мне Наталья , - ну что ты застыл? Заходи! Хватит. Наслушался под завязку. Что, интересно? - Интересно, - не подумав, брякнул я. Студенистое тело Леры задрожало в такт его серебристому ч(дному и чудн(му для такого полурасплывшегося лужеобразного существа смеху. Наталья Алексеевна сперва открыла рот от удивления, а потом рассмеялась сама. Ее хриплое булькающее клокотание совпало с серебряным колокольцем смеха Леры. - Лера, - отсмеявшись, отклокотав, сказала она, - правда, Джекки - прелесть? Лера попрыгал на месте, отплеснув от своего тела пару-другую жидких капель, зашипев, те исчезли, полопались на стенах коридора. Я понял, что это Лера кивнул. - Да, - подтвердил он, - хороший парень. Не жилец. - Я его хочу в учителя определить. - Ты его лучше сразу лабораторным реактивом опрыскай...Такие и в учителях долго не ходят. Ейн-цвей - и пополз, попрыгал, поскакал в квартирку - или тренажеры обучать, или в лаборатории препаратом работать. Лера подполз к двери, пихнул ее - и я увидел, как студенистая масса его тела мускулисто напружинилась, натянулась, стала литой, упругой, зеркальной - не лужа слизи, но застывший кусок водопада, сохранивший силу всего потока, но еще не израсходовавший ее. - Так что делать? - поинтересовалась Наталья . - Не соваться, - Лера, обдрябнув лужей, переполз через порог, - гибель для таких - лучшее. Пускай его лучше на другой планете размозжит, чем здесь в подземелье, в болоте... Лера захлопнул дверь. - Аа, - я почесал в затылке, - как же он дверь открывает? - Лера? - Наталья, видимо, задумалась над словами Леры. - ну как... Ползет по двери, виснет на ручке, вытягивается до пола макарониной и дергает... Малоаппетитное зрелище. Глава девятая. Снова - человек со стеком. Кинематограф. В кафе тихохонько наигрывала музыка, фырчала кофеварка, продавщица в белом халате морщилась, управляясь с чашками, с капающей через сито, набитое мелко намолотым кофе, жидкостью. В очереди тихо переговаривались. - Плохо идет, - оправдываясь, сказала продавщица. - Совсем не фурычит? - посочувствовал кто-то из очереди. У меня захолонуло в груди. Да, здесь был мой дом. Я будто воротился туда, откуда уехал давным-давно, в очередь за кофейком и пирожным. Я снова - в городе, в Херрбурге, в кофеюшне на углу улицы Террористов и Венского. Продавщица оторвалась на миг от кофейного аппарата, увидела меня и заулыбалась. Мне стало не по себе. Продавщица улыбалась не мне, а форме "отпетых". Очередь как-то подалась, съежилась. Я не скажу, что встала по стойке "смирно" - кто-то, напротив, заговорил нарочито громко и беззаботно, дескать, что мы? "отпетых" не видели? Подумаешь... Женщина, стоящая у самого прилавка, позвала меня: - Солдатик, иди, становись сюда... - Да я... - начал было я. - Иди, иди, - настаивала женщина, - не бойся. Тебе спешить надо. Я встал перед женщиной. - У меня сын такой вот, как ты, - рассказывала женщина, - в "отпетых". Я медленно заливался краской. - Я еще не в "отпетых", - сказал я, - я в карантине. - Стой, стой, - успокаивала меня женщина, - сейчас в карантине, а потом... Бедненькие... Бери пирожные - полакомься. Я разозлился. Мне захотелось сказать женщине какую-нибудь резкость про "бедненьких", про их жестокость, тупость, захотелось спросить у женщины: как же ваш сынуля в "отпетые" загремел? ведь поди не доброволец? палку кому кинул или ларек взял? Как же вы сыночку-то своего так воспитнули, что из него бедненький с огнеметом вылепился? Но я ничего не сказал, ничего не спросил, тихо встал в очередь. Мне было не по себе. Я вернулся домой, а меня приняли за кого-то другого. - Девушка, - попросил я и протянул ей талоны, - мне маленький двойной и эклер. - Да ладно, - девушка улыбнулась, бери свои талоны, угощу, так и быть... Я встал у самого дальнего столика, отпил кофе, откусил пирожное и поперхнулся. Прямо передо мной стоял человек со стеком. Я не знал, как поступать в этом случае. Отдавать честь в магазинах, кафе, кондитерских было не принято, потому что "отпетым" не разрешалось посещать эти заведения. Я проглотил кусок пирожного и лепетнул "здравствуйте". Человек со стеком был в гражданском, стек лежал на столе, перечеркивал окружность стола рядом с чашкой ко