ако никак не можешь вывести стройную версию, а каждая минута промедления - преступление с твоей стороны, потому что ее использует враг, и становится ясно, что ты бездарь и тебя нужно немедленно гнать, невзирая на прошлые заслуги, лишив погон и орденов, а потом медленно синеет небо, и на востоке розовая ниточка восхода, светлая утренняя тишина похожа на юную невесту в белом платье, и чашки оставляют на разбросанных бумагах коричневые кольца, а сигареты кончились, разгадка перед глазами и непонятно, как ты раньше не додумался до таких простых вещей, и можно ехать в Управление. Контрразведка. А потом все сначала. Вопрос номер один: вурдалаки - творение природы или нет? Нет. Людоедство существовало на низшей ступени развития человечества и всегда исчезало, едва человек переступал на несколько ступенек выше. Рецидивы, вроде кампучийского, остаются вспышками дикого атавизма. Кровососущий человек для биологии то же самое, что вечный двигатель для физики - абсолютный нонсенс. Его не должно быть; если же он есть - или болезнь, или нечто наносное, и случай с Джулианой великолепно это подтверждает. Вопрос номер два: как возник этот мир? Предположим, что он параллельный, то есть находится в каком-то другом пространстве, незримо существующем бок о бок и соприкоснувшимся с нашим в результате катаклизма или чьего-то эксперимента. Вполне естественно, что этот сопряженный мир имеет другую историю, другой образ жизни, другие обычаи. Но в том-то и соль, что нет ни истории, ни уклада! Есть только бессмысленное переплетение несовместимых эпизодов. По современному городу не может разъезжать граалящий рыцарь. Самолеты не могут появиться в мире, где понятия не имеют об авиации. Джипы, пищепроводы, рыцари короля Артура, убийство Кеннеди, истребители второй мировой войны, язык, на котором здесь говорят, - каждый отдельный кусочек принадлежит своему отрезку времени и пространства, и никакими ссылками на иную историю, иной уклад нельзя оправдать наличие в одной точке всего сразу. Из десяти книг вырвано по страничке и собрано под один переплет с огромной надписью: "НЕЛЕПИЦА". Кто же компилятор? Естественный катаклизм мог бы уничтожить вертолет Руди Бауэра, беспилотники и даже спутник, но никакой катаклизм не смог бы усадить чистенького и невредимого Бауэра рядом с растерзанным "Орланом". Не "что-то", а "кто-то". И не важно, десятирук он или шестиног, в каких лучах он видит, похож он на нас или нет. Это не важно. Главное - он есть, и он действует. Не зря при виде Бауэра сам собою всплывает эпитет "опустошенный". Высосанный, выжатый. В это нелегко поверить, но верить придется - этот мир, этот город вовсе не мир и не город, а гигантский стенд, на котором кто-то могущественный изучает человечество, пользуясь информацией, извлеченной из мозга Бауэра - вполне возможно, не высосанного и не вскрытого, а попросту врезавшегося в звездолет пришельцев и погибшего. Не нужно с самого начала думать о НИХ так уж плохо. Что ж, первая гипотеза не всегда истинна, но и не всегда ошибочна. Можно не попасть в десятку, расстреляв обойму, а можно и влепить в яблочко с первого выстрела. Смотря какой стрелок, смотря какая мишень. Смотря какое оружие - все важно. Разумеется, есть и неувязки. Непонятно, почему убийство Кеннеди дано через восприятие какого-то скучающего газетера. Непонятно, откуда взялся город белых ночей из моей первой галлюцинации. Непонятно, какую роль играет незнакомец, творивший из воздуха стулья, откуда взялись вурдалаки и охотники на них. Что ж, существование всего этого можно объяснить и так - исследователь комбинирует, работает с материалом, синтезирует, пытаясь добиться... чего? А бог его знает, черт его разберет. Дверь в кухню тихо отворилась. Передо мной стояла Джулиана. - Привет, - сказал я. - Чем порадуешь? - Я ухожу. Ты уходишь тоже, или тебе еще нужно прятаться? - Не знаю. Не уходи, есть разговор. Джулиана молча повернулась и пошла к выходу. Напяливая куртку, я побежал следом, догнал ее уже на лестнице, схватил за локоть: - Подожди. - Ну что еще? - Мне нужно попасть в лес, к... к вашим. - Зачем? - Нужно, если прошу. - Думаешь, что если ты меня не убил, то можешь распоряжаться? И напрасно ты меня не убил. Я не хочу жить. - Глупости. Ты должна хотеть жить. Ты человек. - Я не человек. - Ерунда. Все вы здесь люди, только вас заставили играть в какую-то нелепую игру... - Иди ты к черту, Алехин, - сказала Джулиана устало. - Обратись к Штенгеру, если тебе так приспичило, а меня оставь в покое. Я уже ничего не хочу, понимаешь? Я не хочу оставаться вурдалаком и не верю, что смогу превратиться в человека. Я сгорела, как многие, поздно. И что меня больше всего угнетает - не могу убить себя сама. Сил не хватает. Может быть, повезет, выследят... Все. Не ходи за мной, не хочу. Поздно, подумал я, ведь и правда поздно, ай-ай... Я тоже вышел на улицу. Там было тихо и пусто, стояло ведро, лужи высохли, и ведь кто-то сейчас надевал кольчужный ошейник и защелкивал патроны в обойму. Всякая война страшна, но страшнее всего - глупая война, бессмысленная. И высшая несправедливость войны в том, что на ней убивают... Джулиана шла к своей шикарной машине, а я смотрел ей вслед и думал про то, что никогда еще не видел таких красивых. Потом я заметил человека, зачем-то вставшего посреди улицы, я посмотрел на него мельком, вгляделся, узнал длинную серую шинель, прямую, как свеча, фигуру капитана Ламста и не видел ничего, кроме вытянутой руки и большого черного пистолета, слишком тяжелого для тонких длинных пальцев. Выстрел грохнул, дробя стеклянную тишину, вслед за ним раздались другие, эхо испуганным зайцем металось по улице, отскакивало от стен и не могло найти выхода. На противоположной стороне улицы появился еще один человек с поднятым на уровень глаз пистолетом. Откуда-то длинно строчил автомат. Не помню, как она падала. Скорее всего, я вообще не видел этого. Я опомнился, стоя возле нее на коленях, руки у меня были в крови, я пытался поднять ее голову, а в ушах надоедливо звучала старая детская считалочка: - Вышел рыцарь из тумана, вынул ножик из кармана... Ко мне подошли, и я поднял голову. Надо мной стоял капитан Ламст в своей дурацкой шинели, идеальный перпендикуляр, увенчанный фуражкой, и я поднялся, схватил его за отвороты, притянул к себе, мое лицо, наверное, было страшным, а он смотрел на меня спокойно и устало, глаза у него были красные и запухшие. Меня для него не существовало. Был только рыжий карьер и зеленые броневики, дело и сон урывками. Я не мог его ударить. - Мать вашу так, - сказал я. - Ну что вы наделали? - Мы застрелили вурдалака, - сказал Ламст, глядя сквозь меня воспаленными глазами. - Это наша работа, вы понимаете? Мы не можем иначе, кто-то должен, понимаете вы это? - Вышел рыцарь из тумана... - сказал я. - Ламст, вы когда-нибудь слышали про чудака, дравшегося с ветряными мельницами? Он ведь проиграл не потому, что сломал копье. У него не было врага - как и у вас, Ламст. Вы просто вбили себе в голову, что враг должен быть... - Но ведь нельзя иначе, - сказал Ламст, и у меня осталось впечатление, что он пропустил мои слова мимо ушей. - Откуда вы взялись? Как это вы ухитряетесь каждый раз оказываться в эпицентре, специально стараетесь, что ли? - Ну да, - сказал я. - А как же вы думали? - Я вас арестую. - Он оглянулся. Его люди (их было уже четверо) стояли кучкой в отдалении и смотрели на нас. - Возьму и арестую. Несмотря на то что мне говорила Кати Клер. Несмотря на то что вы явно приплелись откуда-то издалека и не разбираетесь в здешних делах. - Бросьте вы, - отмахнулся я, - лучше идите выспитесь, на вас же смотреть страшно. - Некогда. Как же вы все-таки тут оказались? - А я тут ночевал. Просто ночевал в ее квартире. - Этого не может быть. Ни один человек не оставался в живых... Я не верю. - А вы поверьте. И поверьте заодно в то, что занимались не тем. - И вы сможете повторить это родным моих парней, погибших при исполнении? - Мне случалось говорить с родными погибших при исполнении, - сказал я. - Ладно. Что было раньше, то было раньше. Мертвые остаются молодыми, вы о живых подумайте, Ламст. - Вот они, ваши живые. - Он поднял руку, указывая на зашторенные окна. Ни одна занавеска не колыхнулась. - Сидят, и ни одна сволочь носа не высунет, а ведь слышали, не могли не слышать, бараны, шкуры... Один из его людей вдруг вскинул автомат и застрочил по стеклам. Магазин кончился скоро, он ведь не сменил его после того, как стрелял в Джулиану, затвор клацнул, и автомат захлебнулся. С десяток окон на четвертом этаже зияли дырами в зигзагах трещин, несколько разлетелись вдребезги, и последние осколки еще сыпались на мостовую. Улица осталась пустой и сонной. Все стояли молча, опустив головы. Я добрел до машины Джулианы, открыл дверцу и сел. Заворчал мотор, из-за поворота показался длинный зеленый броневик. Я сидел, передо мной покачивалась на пружине желтая плюшевая обезьянка с хитрющей мордочкой. Открылась правая дверца, и капитан Ламст уселся рядом со мной. В овальное зеркальце видно было, как приехавшие затаскивают труп в броневик и посыпают привезенным песком алые пятна на мостовой. Я узнал сухой рыжий песок из карьера. Ламст молча сопел, и мне показалось, что он уснул. - Ламст, - сказал я. - Тогда, в "Холидее", что это был за взрыв? Вернее, кто его готовил и зачем? - Это такое течение - бомбисты. Они считают, что бессмысленность нашего существования подсказывает единственный выход: мир нужно уничтожить. Мы их тоже расстреливаем. - Расстрелы, - сказал я. - И еще раз расстрелы. Вышел рыцарь из тумана, вынул шпалер из кармана... - Вы считаете меня убийцей? - спросил он. - Я считаю, что карьер заслонил вам все остальное. - Остальное, - сказал он тихо и горько. - Другие методы. Как вы думаете, почему к вам так терпимы и доверчивы? Вы думаете, мы не пробовали? У меня был друг, вы бы с ним быстро нашли общий язык - он тоже постоянно искал новые пути... - И? - Два года назад он отправился в лес. И не вернулся. Он замолчал и смотрел в зеркальце. Там уже все закончили, уселись в броневик и ждали только Дамста. Я вдруг вспомнил разговор в "Нихил-баре". - Слушайте, Ламст, - сказал я. - Что бы вы чувствовали, если бы вас начали преследовать только за то, что по ночам вы спите? Устраивать облавы и засады, объявлять вне закона? - Это было бы противоестественно. - Вот именно. Теперь поставьте на свое место вурдалака, а на место привычки спать ночью - привычку сосать кровь. Да-да, вот именно. Это их образ жизни, и, когда вы вначале выступили против него, они вас посчитали агрессором. Двойное зеркало, Ламст. - Вам не кажется, что вы противоречите сами себе? - спросил он после короткого раздумья. - Вот это-то меня и мучает. Этого-то я и не могу понять. С одной стороны, их кровожадность - образ жизни. С другой стороны, он их тяготит, создается впечатление, что они сами не знают, откуда и зачем это у них... Я замолчал. Я мог бы и продолжать, развивать свои сомнения, но вспомнил, что мой собеседник сам всего лишь продукт эксперимента. - Вам нужно ехать со мной. - Вы все-таки упорно хотите меня арестовать? - Теперь уже нет, - сказал Ламст. - У меня хватает ума понять, что вы не наш, что пришли неизвестно откуда и ради неизвестных мне целей пытаетесь разобраться в том, что у нас тут происходит. - Вот именно, - сказал я. - Я не хочу играть с вами в прятки, еще и потому, что вы нужны мне как союзник. Я тоже офицер, Ламст, хотя моя служба во многом отличается от вашей. - И насколько я понимаю, вы все равно не ответите, если я спрошу, кто вы и откуда? - Ну разумеется, не отвечу. - С каких лет вы помните ваше детство? - Ну, лет с пяти, - сказал я. - А зачем вам? - Видите ли, каждый из нас помнит только шесть последних лет. Не глубже. Не говоря уже о детстве. Мы знаем, что воспоминания должны быть, у нас же рождаются дети, но среди нас, взрослых, своего детства не помнит никто... - Значит, вы меня подловили? - Ну да, - кивнул он. - Видите, как просто вас можно подловить? - Я не знал, что никто не помнит детства... - Выходит, за Морем действительно есть другой мир? - А откуда вы знаете, что он должен быть? - Тогда, может быть, вы знаете, кто мы? - Он пропустил мимо ушей мой вопрос. - Вот это я и пытаюсь установить, - сказал я. - Есть ли у жизни смысл? - Конечно. - У вашей есть, - сказал он. - Ну а есть ли, на ваш взгляд, смысл в нашей жизни? - Пока я его не вижу, - сказал я. - Мы с вами мужчины, военные люди. Мне кажется, что вам нужна прежде всего правда, какой бы она ни была, верно? Пока я не вижу смысла в вашей жизни. - Почему же тогда мы существуем? Кто мы? - Ну откуда я знаю! - Значит, и вы не знаете. Но должен же кто-то знать... Он безнадежно махнул рукой, открыл дверцу и выбрался наружу, неуклюже путаясь в полах шинели. Я ничем не мог ему помочь, он только что сам уничтожил наш с ним шанс, и нужно было начинать все заново. Ну, по крайней мере, теперь я не был на положении загнанного зверя, спасибо и на том... Броневик укатил, я остался совсем один на пустой улице, залитой ярким бессолнечным светом. Из дома с разбитыми окнами вышел мужчина, постоял, посвистывая, безмятежно глядя вокруг, потом не спеша подошел ко мне. Он был упитанный и розовый. - Закурить есть? - Нету, - сказал я. - Надо понимать, опять Команда в разгуле? - спросил он, оглядываясь. - Ага. - Пора бы их и приструнить, - сказал он мечтательно. - Нет, ну пусть бы возились себе со своими игрушками, но какого черта вот так? Лежу, вдруг хлоп - окно вдребезги. Волю им дали, гадам. Приспичило гонять вурдалаков - поезжай в лес и гоняй сколько влезет, пока не надоест или из самого душу не вытряхнут. И вообще, неизвестно, есть вурдалаки или их нет. Сколько живу, ни одного не видел. Может, их нарочно выдумали, чтобы пыжиться, героев из себя изображать? - Горло перегрызу, - сказал я и щелкнул зубами. Он увидел мои измазанные кровью ладони - я так и не вытер их, забыл, - стал отступать мелкими шажками, попятился, отпрыгнул и понесся прочь, шустро перебирая толстыми ножками. Все это было мне насквозь знакомо. Таких я встречал не так уж часто, но и не так уж редко, и встретить их можно было на любом меридиане планеты, на любой параллели. "Конечно, это между нами, инспектор, но я, право же, не пойму, почему до сих пор твердят, что это еще нужно планете - МСБ, войска ООН? Я, честно говоря, не видел ни одного живого экстремиста, и мои знакомые тоже не видели. Пакт о разоружении подписан? Подписан. К чему же тогда твердить о какой-то опасности, о рецидивах и пережитках?" Я оглянулся назад. Посреди мостовой желтел щедро насыпанный песок. В голове сама собой всплыла полузабытая музыка, я не сразу понял, откуда это пришло, потом проступили из молочно-бледной пустоты густые темные вершины логовараккских елей, белые северные звезды, костер, отражавшийся в спокойной воде. Мы на отдыхе. Мы в отпуске. Прогулка в волшебный край жемчужных рек русского севера. И у костра с гитарой - Камагута-Нет-Проблем, второй после Кропачева гитарист и знаток старинных песен о разведке всех времен, стран и народов, Мы над телом постоим, посмотрите, мужики: восемь пуль на одного - вот и баста. Если б вовремя коня, - если б вовремя огня, если б вовремя обнять - он бы спасся... Кровь сквозь пальцы протечет и потребует еще. То по брату нужен плач, то по сыну. Если б вовремя плечо, если б вовремя рука - нам бы не было врага не под силу... Всем покойно и весело, мало кто слушает гитариста, в этом месте и в это время гораздо приятнее ухаживать за приглашенными девушками, целоваться, спрятавшись в лохматом переплетении мягких веток. Разбрелись, отовсюду тихий смех, шепотки, костер прогорает, звенит гитара, и никто еще не знает, что через шесть с половиной дней на автостраде Марсель-Берн полетит под откос машина, и найденные в ней документы неопровержимо докажут, что у нас вот уже второй год буквально под носом существует неизвестная и неучтенная организация самого подлого пошиба. Телефоны взвоют, словно остервеневшие мартовские коты, полетят к черту отпуска, шалым метельным вихрем закружится операция "Торнадо", и Камагута-Нет-Проблем не вернется, совсем не вернется, никогда уже, и пока не появится раненый Кропачев, которого тоже, признаться, не чаяли увидеть, никто не будет знать, как все вышло... Мы над телом постоим, посмотрите, мужики. А потом уйдете вы на задание. Если б вовремя понять, не пришлось бы нам пенять, не пришлось бы обвинять опоздания... Так вот, с Камагутой случилось то же самое, что происходит сейчас со мной. Он сделал достаточно и мог вернуться, но пошел дальше, чтобы выяснить как можно больше. Мне пора возвращаться. Панта специально подчеркивал. Все правильно, сказал бы он. Осмотрелся - и отступай. Отступать вовсе не позорно, если отступление входило в круг поставленных перед тобой задач. Свое я сделал. Мой отчет будет выглядеть примерно так: "В результате осмотра места происшествия мною, инспектором МСБ капитаном Алехиным, установлено путем личного наблюдения и анализом поступившей информации следующее: а) На месте острова возник континуум иных временно-пространственных характеристик. б) Личные наблюдения (подробно). в) Резюмируя вышеизложенное, пришел к выводу: полученные данные позволяют говорить о присутствии в данной точке представителя (или представителей) иного разума, проводящего (проводящих) эксперименты по материализации живых существ, в том числе людей, на основе информации, извлеченной неизвестным путем из мозга Р.Бауэра. Считаю допустимым предположение, что целью экспериментаторов является установление контакта с цивилизацией Земли". Примерно так я и написал бы. Прелестный бюрократический жаргон, но что поделать, если именно так положено писать рапорты. Все эмоционально-эмпирическое тоже заинтересует компетентных лиц и будет ими выслушано позже, а рапорт придется писать, пользуясь стандартными формулировками - канцелярскими атавизмами. Может быть, так даже лучше. В конце концов, ни на бумаге, ни в устном рассказе нельзя передать мои впечатления от карьера, смертный ужас, испытанный этой ночью, тоску и злую жалость, охватившие меня, когда Джулиана, увидев направленные на нее стволы, улыбнулась с усталым облегчением... Все эти люди никогда не существовали, сказал я себе. Успокойся, и поменьше эмоций. Они - нежить, гомункулусы, продукт опыта, вытяжки из мозга Бауэра. Муравейник под стеклянным колпаком. Прошлого у них нет, нет родителей, нет смысла жизни, идеалов... Нет? Капитан Ламст и его люди занимаются своим делом не по воле экспериментаторов, я убежден в этом. Они сами, руководствуясь стремлением защитить, предупредить, уберечь, не получая за это каких-либо благ, третируемые притаившимся за шторами сытеньким большинством, рискуют каждый день жизнью ради этого самого большинства. И я, сволочь этакая, отказываю им в праве называться людьми? Именно потому, что Джулиана была человеком, она вышла из навязанной ей роли, подтвердив своим поведением мою догадку о том, что эта роль ей навязана, что этот мир создан искусственно. Они люди, и человеческое прорывается, не может не прорваться, сквозь наспех сляпанную бумажную маску все явственнее проглядывает человеческое лицо. Это может означать и такое: неведомые экспериментаторы лишь вдохнули жизнь в свои создания, а дальше от них ровным счетом ничего не зависело. Ждали они чего-то подобного или нет? Понимали ли, разбирались ли в том, что создали? Я медлил. Нужно было что-то решать. В любой отрасли кроме писаных законов есть неписаные, и лучший работник - тот, кто в равной мере руководствуется и теми и другими. В нашей работе это проявляется особенно остро. Сделать то, чего от тебя требует параграф, несложно, загвоздка в другом - исполнив предписанное, сделай то, чего от тебя требует неписаный закон. И вместе с тем не забывай, что есть границы, которые нельзя переходить, - границы между необходимой долей инициативы и вседозволенностью, между риском и ненужной бравадой. Я сделал больше, чем от меня ждали. Они там предполагали все, что угодно, но Неизвестное, как это всегда бывает, оказалось совсем непохожим на то, что о нем напридумали. На то оно и Неизвестное. Долг службы властно направлял меня назад, на берег. Я хорошо помнил дорогу, у меня была мощная машина, и никто не стал бы меня задерживать, вздумай я покинуть город. Но вопреки мыслям об уставах и параграфах, тревожному ожиданию слетевшихся светил науки, вопреки всему прежнему перед глазами вставали то моросящий дождь и перестук пулемета в карьере, то лицо умиравшей на мостовой Джулианы, то воспаленные глаза изнуренного страшной бессонницей Ламста. Были только континуум и я. Я упустил момент, когда можно было уйти без колебаний. Знал, что никогда не прощу себе, если уйду, знал, что и мне не простят - пусть в глубине души, но не простят. Так что я оставался. В подъезде что-то загремело, бухнула дверь, на улицу вылетел растрепанный долговязый юнец и припустил что есть мочи. На бегу он потирал спину и ниже и оглядывался. Следом выскочил толстяк в пижамных штанах и майке, махая широким ремнем, заорал вслед: - Я тебе покажу Команду, сопляк! На порог не пущу! - возмущенно плюнул, стянул ремнем пузо и ушел. Я тронул машину. Будь у меня лошадь, я поднял бы ее в намет. Это было бегство - от уставов, параграфов и инструкций, от себя прежнего, от всего, что я уважал и соблюдал, пока не оказалось, что этого мало. 6 У ближайшего телефона я затормозил, вылез и набрал номер, который мне дала Кати. Откликнулся мужской голос и стал подозрительно допрашивать, кто я такой, откуда знаю этот номер и зачем мне, собственно, нужна Кати Клер. Я разозлился и рявкнул, что я - Алехин, он же объект номер пять особо опасный, так ей и передайте или лучше сначала справьтесь у Ламста. Мой собеседник сразу подобрел и передал трубку. - Что? - быстро спросила Кати. - Опять осложнения? - Теперь никаких, - сказал я. - Никто за мной не гоняется, скучно даже с непривычки. - Где ты? Я описал ей ближайшие дома и воздвигнутую посреди треугольного газона абстрактную скульптуру сомнительного достоинства, похожую на захмелевшего удава, защемившего хвост в мясорубке и теперь старавшегося высвободиться. Этакий Лаокоон навыворот. - Порядок, - сказала она. - Это близко, я до тебя пешком добегу. Никуда только не уходи. Я пообещал не уходить, вернулся в машину и стал ждать. Буквально через минуту она, запыхавшись, вылетела из-за угла в сопровождении скакавшего впереди Пирата, одетая точно так, как в день нашего романтического знакомства, то есть вчера. Я посигналил, потому что она стала растерянно озираться, и открыл им дверцы. Псина привычно, по-хозяйски влезла на заднее сиденье, дружелюбно ткнула меня мордой в затылок и улеглась, свесив переднюю лапу. Кати села рядом со мной и сразу же углядела, глазастая, распухшую нижнюю губу и пораненные руки: - Опять ухитрился во что-то влипнуть? - Да вроде того. - А где машину взял? - Досталась в наследство... Не сводя глаз с бедолаги удава, я рассказал ей все, что произошло с той минуты, когда мы вчера днем расстались. Она слушала, положив подбородок на сплетенные пальчики, любопытство в глазах сменялось страхом, страх недоверчивым раздумьем. - Но этого не может быть. - Ну да, - сказал я. - "Еще ни один человек не оставался в живых..." Капитан Ламст, цитата две тысячи триста. А разве кто-нибудь пробовал? Привыкли вы, черти, к сложившимся порядкам, не приходит вам в голову, что это не порядки, а затянувшееся недоразумение... - Исследовательская работа велась и ведется. - Значит, не с того конца подходили. - Почему? Собственно говоря, ничего нового ты не открыл. Мы знаем, что вурдалака можно привести в шоковое состояние именно так, как это сделал ты. Это обнаружили довольно давно. Дальше они и не могли пойти, сообразил я. Это я знал, что в настоящем большом мире никогда не было вурдалаков, а им, не ведающим своего происхождения, замкнутым в заколдованном месте, над которым и солнца-то нет, не понять, что вурдалаки - противоестественная нелепица Самим им не справиться, им просто необходим человек, знающий, что мир не ограничивается всякими там Мохнатыми Хребтами и Ревущими Холмами, а человечество - ими самими. Так что прости меня, Панта, я им нужен. Думай обо мне как о нарушителе, я уже не на задании, я сам от себя... впрочем, разве только от себя? Я еще и от них, от тех, про кого мы сегодня не помним даже, как их звали, используем собирательные образы... - Ты знакома со Штенгером? - спросил я. - Лично - нет, но знаю вообще-то. - Адрес знаешь? - Знаю. - Пистолет с собой? - Ага. - Вот и отлично, - сказал я. Пульсирующий вой сирен. Мимо нас промчалась стая длинных легковых машин, варварски разрисованных от руки какими-то спиралями, постными ликами с огромными глазами, оскаленными черепами и цветными кляксами. За машинами волочились гремящие связки пустых жестянок. Завывающий, гремящий кортеж исчез за поворотом. - Эт-то еще что такое? - осведомился я. - Так... - Она смотрела вслед зло и брезгливо. - Очередное извращение, Штенгер навыворот. - Антискотство? - В некотором роде. - Посмотрим? Очень мне хочется взглянуть, что это такое - Штенгер навыворот. - Ничего интересного. - Все равно. Работа у меня такая - смотреть и слушать. - Хорошо. Только я сяду за руль, ты дороги не знаешь. Мы поменялись местами и вскоре прибыли на окраину города. На краю котловины, поросшей нежной зеленой травкой, выстроилось не меньше сотни машин, а их хозяева столпились внизу, где стоял накрытый зеленым стол и что-то ослепительно поблескивало. На круглой высокой кафедре ораторствовал человек в черном. Мы не без труда протолкались в первый ряд. Большинство здесь составляли пересмеивающиеся и перемигивающиеся зеваки, но ближе, у самого стола, выстроились полукругом мрачные люди, десятка два, в белых холщовых рубахах до пят, простоволосые. Глаза у них были загнанно-пустые, сами они напоминали фанатиков зари христианства, какими я их себе представлял. На оратора они смотрели, как на живого бога. Сверкающий предмет оказался жбаном, надраенным до жара. Из него торчала длинная ручка блестящего черпака. Оратор снова заговорил, и я навострил уши. Был он высокий, здоровенный, откормленный, с ухоженной бородищей и расчесанными патлами ниже плеч, в шуршащей черной мантии с массивным медальоном на груди. Медальон изображал череп. Кафедру окружали крепкие парни, бросавшие по сторонам цепкие подозрительные взгляды. Куртки у них знакомо оттопыривались. Как я подметил, они больше смотрели на склоны котловины, чем на толпу. - Все хаос, - зычно и уверенно вещал проповедник. - Какого-либо организующего разумного начала в нашем мире нет. Поисками порядка, закономерности, хотя бы ничтожного здравого смысла занимались лучшие умы. Они ничего не достигли, и вы все это знаете. Вам всем известно, что наш мир представляет собой сгусток хаоса, созданный неизвестно кем неизвестно как неизвестно ради чего. Ваша жизнь бесцельна, вы - манекены, живущие по инерции, подстрекаемые лишь примитивными инстинктами размножения и утоления потребностей желудка. Вы знаете, что я прав, вы сами пришли к тому же выводу... Он говорил долго и убедительно. Надо отдать ему должное - он всесторонне исследовал жизнь континуума и совершенно справедливо считал, что этот мир - досадная нелепость, необъяснимая ошибка. Талант исследователя у него был, и витийствовать он умел. - Будьте настоящими людьми! - загремел он, орлиным взором озирая паству. - Наберитесь смелости оборвать ваше бессмысленное существование жвачных животных. Победите страх. Решительно, как подобает мужчинам, уйдите, хлопнув дверью. Обманите рок. Натяните нос тому, кто обрек вас на жалкое прозябание! Он взмахнул руками, сошел с кафедры, взялся за ручку черпака и выжидательно посмотрел на толпу. Толпа безмолвствовала. Кое-кто стал пробираться подальше от стола. - Сам и глотай! - крикнули у меня за спиной. - Делать ему нечего! Жратвы навалом, вот и бесятся! - Острые ощущения ему подавай! - В ухо бы ему, да куда там, вон как вызверились, мордовороты... Тем временем кто-то в холщовом подошел к столу, схватил обеими руками торопливо протянутый проповедником черпак, глотнул, захлебываясь, заливая рубаху на груди густой зеленой жидкостью. Короткая судорога скрючила его тело, он осел на землю и больше не шевелился. Движение в толпе усилилось, она таяла, как воск на солнце, люди торопились к автомобилям. Холщовые вереницей тянулись к столу, один за другим припадали к ковшу, один за другим падали на мягкую траву, солнца в небе не было, смотреть на это не хватало сил, они шли и шли, пили, падали... - Разбегайся! - заорал кто-то. По склону прямо к столу неслась, размахивая дрекольем и воинственно вопя, кучка людей. В переднем я сразу узнал Штенгера. Телохранители чернорясого торопливо вытаскивали из-под курток дубинки и кастеты, смыкались вокруг своего вождя. Зеваки мгновенно рассыпались. И грянул бой. Били в песи, крушили в хузары. Силы были примерно равны, обе группы явно знали толк в рукопашной - вряд ли это была первая стычка. Стол перевернули сразу же, зеленая отрава полилась на мертвых, замелькали палки и кулаки, сплелись в клубок апостолы Абсолютного Скотства и пророки эвтаназии. Кто-то уже лежал, кто-то, согнувшись, выбирался из свалки, у проповедника рвали с шеи крест, Штенгер размахивал колом... Рядом хлопнул выстрел, второй, третий. - Команда! Мотаем! - завопил кто-то. Дерущиеся кинулись в разные стороны - видимо, и это было им не впервой. Потоптанные вскакивали и резво бежали следом. Кати перезаряжала пистолет. - Я же тебе говорила, - сказала она. - Ничего хорошего. Поехали? - Поехали, - сказал я. - К Штенгеру. Побеседуем. - Значит, так, - наставлял я, когда мы поднимались по лестнице. - Жди здесь. Если он выскочит, продемонстрируй ему пистолет и загони обратно. - Что ты затеял? Не ответив, я позвонил. Дверь открыл сам Штенгер, заработавший в битве великолепный синяк под левый глаз. На его лице медленно гасла слащавая улыбочка, предназначенная для кого-то другого. Он был по пояс гол, взъерошен, в руке держал коробочку с пудрой - приводил себя в порядок. Апостол Штенгер. Мессия. - Чем обязан? - недоуменно спросил он, пряча пудру за спину. - Я, право... Я протиснулся мимо него и пошел прямиком в комнату. Он тащился следом, бормоча, что ему некогда, что к нему должна прийти дама и он при всем желании не может уделить мне времени. В комнате пахло духами и хорошим коньяком, повсюду валялись четвертушки сиреневой бумаги, исписанные бисерным старушечьим почерком. Я поднял одну с кресла. На крыльях не подняться нам до Луны, совсем другим приснятся цветные сны... - Вы еще и поэт? - сказал я. - Все-таки, чем могу... - начал он, останавливаясь передо мной. - Молчать, - сказал я, смахнул с кресла бумаги и сел. Достал пистолет, снял его с предохранителя и положил на стол. Демонстративно посмотрел на часы. Штенгер молча разевал рот. - Это - для того, чтобы вы поняли, что дело серьезное, - кивнул я на пистолет. - Вы расскажете мне все, что вам известно о вурдалаках. - Но, Алехин... - У меня мало времени, - сказал я. Рассыпав пудру, Штенгер с бегемотьей грацией прянул к двери, распахнул ее. Я не видел Кати, но там все было в порядке - пиит захлопнул дверь и задом пятился в комнату, нещадно топча свои сиреневые вирши. - Даю вам минуту, - сказал я. Жалости у меня к нему не было - слишком многое приходилось вспомнить. - Вы расскажете мне все, что вам известно о вурдалаках. Довольно долго мы смотрели друг другу в глаза. И наконец он отвел взгляд. - Хорошо, - сказал он. - Можно, я оденусь? И выпить бы... - Валяйте, - разрешил я. - Только без фокусов. Он ушел в другую комнату, захлопал там дверцами шкафа. Я вышел на площадку и поманил Кати: - Иди, садись, только не вмешивайся. К нам вышел Штенгер с большой буквы - вальяжный, приодетый и причесанный. - Вот, - сказал он, бросив передо мной свернутый в трубку лоскут ткани. - Больше у меня ничего нет. И глотнул прямо из горлышка, обливая крахмальный пластрон. Я развернул лист. Это была карта континуума и в то же время карта острова - его очертания повторялись и здесь, но если верить проставленному в милях масштабу, созданный пришельцами мирок был больше острова раз в тридцать. Этакая чечевичка сто двадцать миль на девяносто. Прекрасная карта с дорогами, четкими надписями: "Город", "Ревущие Холмы", "Мохнатый Хребет", "Вурдалачьи Леса", указаны даже мало-мальски крупные лесные тропы, родники и форпосты Команды. Кати заглянула мне через плечо и восхищенно ахнула. - Иди в машину, я скоро, - сказал я ей. Она вышла, прижимая карту к груди. - Откуда у вас это, Штенгер? - спросил я. - Украли небось? - Джулиана дала, - сумрачно ответил он, допивая остатки коньяка. - А к ней, по-моему, карта попала от Мефистофеля, я точно не знаю и не собираюсь выяснять... - От кого? Выслушав его довольно долгий рассказ, я удивился не на шутку. Оказалось, что наряду с вурдалаками, драконами и таинственными обитателями отдаленных окраин, о которых рассказывают то ли глупые, то ли страшные небылицы, существует еще некий Мефистофель. Живет он неизвестно где, появляется когда каждый день, когда раз в год, обладает способностями, которых нет и не может быть у обыкновенных людей, все знает, всех видит насквозь, задает непонятные вопросы, и, хотя никому вроде бы не причинил вреда, бытует стойкое мнение, что лучше от него держаться подальше. Сам Штенгер лицом к лицу встречался с ним всего раз, месяц назад, чисто случайно, и улизнул переулками под первым пришедшим в голову благовидным предлогом. Окончательно добило меня то, что по всем приметам этот их Мефистофель как две капли воды походил на таинственного незнакомца, беседовавшего со мной у обломков "Орлана", и это навело на мысль, от которой стало жарко: неужели я в первые же часы пребывания здесь встретил одного из пришельцев, сыгравшего со мной шутку? Его способности, превышающие человеческие, его осведомленность в географии... Остается надеяться, что это не последняя наша с ним встреча. - Мефистофель вам сам сказал, что его так зовут, или это прозвище? - Так его у нас называют. - Логично, - сказал я. - И метко. Прощайте, Штенгер. На лестнице я подумал, что и Штенгер, и проповедник, в сущности, глубоко несчастные люди. Можно и должно их презирать, но трудно ненавидеть. Два несомненно умных человека познали свой мир и сломались, не выдержали, показалось, что жить не для чего. То, что у них есть последователи, не удивительно. Удивительно, что их терпят. На месте Ламста я давно перепорол бы недоумков в холщовом, а Штенгеру с проповедником сунул в руки по лопате и заставил заняться делом. Яму, что ли, копать. А потом закапывать. Жизнь от этого не стала бы прекраснее и благолепнее, но смертей, разбитых судеб и глупостей поубавилось бы... Кати сидела, развернув карту. Глаза у нее сияли. Она неохотно отложила лоскут и включила мотор. - Насколько я понимаю, ты везешь меня к вам? - спросил я. - Ага. - В Команду? - В Отдел Исследований. - А в чем между ними разница? - Команда воюет, а Отдел занимается исследованиями. - И много вас? - Со мной - трое. - Могучая кучка... - сказал я с сомнением. 7 На двери скромного трехэтажного здания в шесть окон по фасаду висела рукописная выцветшая табличка: "Отдел Исследований". По-моему, весь Отдел размещался на первом этаже, а остальные были пусты и необитаемы со дня сотворения этого мира. Даже решеток на окнах не имелось. Кати открыла дверь, и мы вошли. Стояла тишина, пахло сургучом и пылью, и по коридору прохаживалась толстая рыжая кошка. Пират вопреки канонам был с ней в самых теплых отношениях - они радостно устремились друг к другу, обнюхались и пошли рядышком в глубь коридора, кошка с собакой. - Вот сюда, - сказала Кати. - В эту дверь. Я огляделся с сомнением. Даже учитывая местные масштабы, это нисколько не походило ни на научный центр, ни на контрразведку. В комнате с белеными стенами стояли диван, стол и небольшой шкафчик. На столе дряхлая электроплитка и разобранный пистолет. И все. - Ты куда это меня привела? - полюбопытствовал я, глядя в окно на крохотный дворик, заваленный хламом - автомобильные покрышки, ломаные ящики и старое железо. Черт знает что. - Здесь мы отдыхаем. - Мне работать нужно, а не отдыхать. - Ничего подобного, - отмахнулась Кати, извлекая из шкафчика банки и пакеты. - Сейчас я тебя накормлю и сварю кофе, а то на тебя смотреть грустно. Я и сам знал, что на меня смотреть грустно: за двое с половиной суток я почти ничего не ел, не спал по-человечески, а голова болела как-то особенно, как никогда раньше не болела - противно, сверляще. - Ложись и спи. - Да не стоит. - Ну конечно. - Она насмешливо взглянула мне в глаза. - Как это такому несгибаемому и волевому проявить слабость перед девчонкой? Это ж подумать стыдно... Вались на диван и спи, ясно? Я прилег, закрыл глаза, но из этого не получилось ничего путного - тут же, словно чертик из коробочки, вынырнул небезызвестный Тимбус Серебряный Кролик, веселый, полупьяный, с полным ртом золотых зубов и старомодными усиками щеточкой. Я напомнил ему, что мы, собственно, пристрелили его в Гонконге два года назад, но он объявил, что это мелочи, и стал приставать с идиотскими вопросами: люблю ли я венгерскую кухню и эквадорскую керамику и не кажется ли мне, что операция "Ронни-шесть" была дурно спланирована и с самого начала обречена на провал, и просто удивительно, что нам тогда удалось выиграть? Предположим, "Ронни-шесть" действительно была продумана топорно и того, кто это допустил, давно погнали со службы, но я не мог позволить какому-то паршивцу, тем более мертвому, хаять мою контору, и начался долгий спор, причем мы все время переходили на личности. Когда я послал его к чертовой матери, догадавшись наконец, что он мне снится, оказалось, что кофе давно готов, пора вставать и вообще я сплю уже три часа. - Сколько городов ты посетил во время своих служебных разъездов? - спросила Кати. - Да штук двести, - сказал я и проснулся окончательно. - Кой черт, зачем тебе мои города? - Так. Иди ешь. Все, что она выставила на стол, я смолотил, как оголодавший бегемот, торопясь к архивам, и кофе допивал на ходу, едва ли не в коридоре. Архив, разумеется, идеально гармонировал со всей здешней патриархальностью. В маленькой комнате с одним окном стояли стеллажи, три штуки, с табличками соответственно: "Город", "Вурдалаки", "Разное". Городу были отведены три папки, вурдалакам - восемь, разному - одна. Остальные полки были первозданно пусты. Что ж, отделение МСБ в Антарктиде состоит из комнатки три на четыре, стола, стула, селектора и сержанта Боргленда. Так что ничего особенного. Кати ушла, а я принялся создавать рабочую обстановку: распахнул окно, снял куртку и кобуру, закатал рукава рубашки, положил на стол сигареты и поставил кофейник. Критически оглядел все это, подумал и сбросил туфли. Сел и открыл первую папку со стеллажа "Город". Внутри оказалось гораздо меньше документов, чем можно было ожидать, и все они - стандартные листы плотной желтоватой бумаги с типографским грифом в уголке "Отдел Исследований". И - что меня обрадовало - с машинописным текстом. Меньше работы глазам. По содержанию документы были схожи - протоколы наблюдений и расспросов горожан. Дело обстояло так: Город возник из небытия лет шесть назад. Момента своего "рождения" они не зафиксировали, то есть просто жили - пили, ели, гуляли, ходили в кино и в бары и не интересовались тем, что происходило за окраинами города. Потом началось то, что я бы назвал становлением своего "я" - время, когда они, из ничего созданные взрослыми, стали, как и следовало ожидать, задумываться над своей жизнью и, как тоже следовало ожидать, посыпались бесчисленные "почему". Почему они не работают - кто-то смутно помнил, что нужно ходить на работу. Почему они не помнят детства, хотя они знали, что детство у человека быть должно. Кто строил дома? Кто делал машины? Кто обслуживает пищепроводы? Почему нет приезжих, хотя в городе четыре отеля первого класса - кто-то смутно помнил, что должны быть приезжие и другие города. Где они учились читать и писать - потому что дети росли и нужно было, оказывается, учить их читать и писать... Так и накапливались вопросы - то по ассоциации с возникающими проблемами, то кто-то что-то смутно помнил, причем не мог сказать, почему помнит. Многие в конце концов махнули рукой на все "почему" и продолжали вести беззаботную растительную жизнь, но нашлись люди, наделенные чрезвычайно привлекательным даром - неистребимым жгучим любопытством, тем самым даром, что стимулировал когда-то и развитие науки, и развитие техники, и великие географические открытия, и многое другое. Рыбак рыбака видит издалека, и вот кучка любопытных, к тому же всерьез озабоченных людей создала Отдел Исследований. Они и проделали практически всю работу - сейчас почти нечего исследовать. Они отыскали на окраине два великолепных автоматических завода, производивших все необходимое, от шпилек для волос до автомобилей. Они составили полный перечень всех "почему" - и, естественно, не смогли найти ответа ни на один вопрос. Потом им стало просто нечего делать - посланные за пределы Города экспедиции не возвращались, а те, что возвращались, зачастую не могли ничего дельного сообщить (об этом упоминалось весьма туманно). Отдел едва не распался. Но тут появились вурдалаки. Собственно, они были и раньше (снова туманно, черт!), но теперь они стали проблемой номер один. Страшненькие попадались истории в папках со стеллажа "Вурдалаки". Был момент, когда вплотную придвинулся вопрос: быть или не быть Городу? Никаких городских властей не было, их и сейчас нет, потому что заниматься им было бы нечем, кроме разве что вурдалаками. Я не смог определить по документам время, когда была создана Команда Робин и при чем тут Робин - то ли в чьей-то голове запуталось упоминание о Робин Гуде, то ли какой-то Робин первым погиб в бою и сослуживцы решили увековечить его память. Неизвестно. Так или иначе, Команда была создана, Ламст стал инициатором и командиром. Вурдалаков основательно потеснили. Протоколы допросов вурдалаков не дали ничего нового. Все они - и те, кого можно было опознать по особого строения зубам, и те, кто ничем не отличался от обычного человека, - на допросах молчали, норовя при удобном случае вцепиться в глотку допросчику, а те, кого удавалось сломить открытой в свое время "психической атакой", не могли, вернее, не хотели сообщить ничего ценного. В конце концов то ли Отдел по собственной инициативе перестал заниматься вурдалаками, то ли Ламст перехватил инициативу, но ни Отдел, ни Ламст не занимались больше допросами и расспросами. По неизвестным мне причинам Команда так и не смогла обнаружить места обитания вурдалаков, ограничившись созданием прикрывающей город сети форпостов и фортов (Кати в тот день, когда мы впервые встретились, ехала как раз из такого форта). Я никак не мог продраться сквозь умолчания и недомолвки, подумал было, что они многое скрывают от меня, но потом отверг такие подозрения. Видимо, у них были в прошлом какие-то мрачные недоразумения, отсюда то ли подвергнутый строгой цензуре, то ли попросту наполовину уничтоженный архив. Впрочем, это одно и то же. В папке "Разное" содержалась всякая всячина, смесь фактов, слухов, легенд и догадок. Тех фактов, которые они сами признавали фактами, и тех легенд, которые они сами признавали легендами. Заметки о деятельности Штенгера и проповедника, несколько листков о Мефистофеле (то же самое, что я узнал от Штенгера), упоминания о чудовищах, о странных, но неопасных людях, время от времени появлявшихся в городе (типы вроде моего граалящего рыцаря), листок о золотом треугольнике, каждый вечер исчезающем у горизонта в золотой вспышке, статистика рождаемости и смертности, упоминание о Блуждающих, о странных галлюцинациях, временами посещающий людей, - видениях, похожих на те, что преследовали меня в первый дань. Всякая всячина... На знакомство с архивом ушло часа два. Расставив папки, я привел себя в порядок и отправился искать Кати, что было нетрудным делом, учитывая размеры здания. Я нашел ее в комнате отдыха. Она вскочила навстречу с такой готовностью, смотрела с такой надеждой, словно после работы с бумагами ответы на все вопросы лежали у меня в кармане и осталось эффектно выложить их на стол. - Ничего, - сказал я. - Совсем ничего? - Ничего я не смог оттуда выжать. - Ну, тогда пошли, - вздохнула она. - С тобой наши хотят поговорить. В кабинете с длинным столом и большим количеством стульев, три четверти которых наверняка никогда не использовались, меня ждали двое мужчин. Кати тихо села в уголке - Отдел в полном составе, кворум на форуме... Один был кряжистый, пожилой, с великолепной бородой, второй - блондин моих лет. Оба производили впечатление серьезных деловых людей, которыми, надо полагать, и были. Меня пригласили сесть. Своих имен они не назвали, а мое знали и без меня. - Итак, вы пришли из мира, где самое малое двести городов? - непринужденно спросил Блондин. Второй раз меня здесь подловили. - Эх ты! - сказал я Кати, вспомнив ее вопрос. - Нахватала в Команде... Она постаралась выглядеть пристыженной и раскаивающейся. - Спросили бы без подвохов... - огрызнулся я. - Значит, самое малое двести городов? - И двести раз по двести раз, - сказал я. - Еще вопросы? - Вопросов у нас много, - сказал Блондин. - Но есть один, главный, на который мы требуем правдивого ответа, каким бы он ни был. Какое отношение имеет наш мир к вашему, большому. Поймите, что самый страшный, самый унизительный ответ для нас предпочтительнее отсутствия ответа. Я встал и подошел к окну. За окном пламенели мигающие неоновые надписи, громко играла музыка, и тротуары кишели людьми, вышедшими за приевшимися однообразными развлечениями и удовольствиями. Тем все было до лампочки. Этим - нет. Не поворачиваясь к ним, вцепившись в подоконник, я начал говорить - о том, что мир огромен, от том, как пропал Бауэр и сюда попал я, о том, сколько нелепостей я здесь увидел и как эти нелепости объяснить. О том, кто они такие и откуда взялись. Я говорил и говорил, ни о чем не умалчивая и никого не щадя, а они молчали, я боялся обернуться к ним, перед глазами у меня плясало неоновое многоцветье, и это до ужаса напоминало обычный вечерний город любого континента, да и могло ли быть иначе, если этот город синтезирован из всех городов, какие помнил и видел немало пошатавшийся по свету Руди Бауэр... Потом мы молчали все вместе, а когда непереносимыми стали и молчание, и улица в резких неоновых тенях, я рывком обернулся к ним. Они не хватались за голову и не рыдали - не те люди. Кати была бледна, но те двое оставались невозмутимыми, и я с уважением оценил это. Не могу со всей определенностью сказать, что у меня хватило бы духу быть столь же невозмутимым, окажись я на их месте... - Так... - сказал Блондин. - Что ж, где-то это и страшно, где-то - не очень... - С какой целью это проделано, как вы думаете? - перебил его Бородач. - Вероятнее всего - Контакт, - сказал я. - И мы должны гордиться, что на нашу долю выпала высокая миссия? - с нервным смешком бросил Блондин. - А почему бы и нет? - сказал я. - Это, знаете ли, многое компенсирует... - Но что они увидят? - спросил Бородач. - Штенгера? Идиотов-самоубийц? Сытых бездельников? Он прав, подумал я. Столько нелепостей в этом мире, и если, основываясь на его истории и повседневности, кто-то начнет судить о человечестве только по нему... Да если еще какой-нибудь негуманоид, со своей логикой и своими представлениями о Разуме... Преспокойно можно наломать дров, и кто поручится, что уже не наломали? - Значит, мы попросту марионетки? - спросила Кати. - Куколки? - А вот это вряд ли, - сказал я. - Я тебя не утешаю, ты не думай. Все говорит за то, что вмешательство в вашу жизнь ограничилось вашим созданием. Дальше вы шли сами. Ну и что из того, что у вас за плечами нет тысячи лет истории и тысячи поколений предков? Главное - ЧТО вы делаете и КАК вы это делаете. Если бы я сомневался, что вы люди, я вернулся бы на теплоход, не нарушая приказов. Я, как вы могли заметить, остался. Вы вряд ли поймете, чего стоит офицеру с безупречной репутацией нарушить приказ... - Зачем вы остались? - спросил Бородач. Я изложил свой план - рискованный, авантюрный чуточку и безусловно опасный для того, кто станет претворять его в жизнь, то есть для меня. При всех своих недостатках мой план обладал несомненным достоинством: он был единственным, другого попросту не существовало. Прежде всего нужно было остановить глупую войну, вызвать такие изменения, которые не смогут пройти незамеченными, встряхнуть лабораторный стол так, чтобы экспериментаторы не узнали его... - Ну, и что вы обо всем этом думаете? - спросил я. - Ничего пока, - сказал Бородач. - Мы как следует разберем все "за" и "против", свяжемся с Ламстом, потому что без него не обойтись. Попробовать безусловно стоит. Те, кто пробовал до вас, не знал того, что знаете вы... Кати проводила меня до комнаты отдыха. Не зайди она туда следом за мной, ничего бы и не было, наверное, но она зашла, и полумрак, как это всегда бывает, действовал подбадривающе, внушая хорошее такое ощущение свободы и вседозволенности, - поскольку мы взрослые люди, должны трезво смотреть на некоторые вещи, и точно знаем, чего хотим... Я обнял ее, и получилось неловко, потому что она стояла ко мне боком. Она не пошевелилась, я повернул ее лицом к себе и попытался поцеловать, успел только наклониться к ее лицу, а в следующее мгновение уже спиной вперед летел на диван, и взорвавшаяся под ложечкой граната разлетелась на миллион острых крючков, раздиравших живот и перехвативших дыхание. Она не ушла и не зажгла свет, за это я был ей благодарен. Не хватало только моей физиономии при ярком свете и чтобы она ее видела. - Ну зачем же так? - спросил я, когда крючков поубавилось. Заехала бы по физиономии, как принято в цивилизованных странах. Что я вам - дверь? Стучит каждый, кто хочет. - У меня такая реакция, - сообщила она чуточку виновато и присела рядом. - Реакция, - пробурчал я. - Что, мне следует извиняться? - Да ладно уж. - Как вы великодушны... - Обиделся? - Ерунда. По сравнению с тем, что бывало... Ну да, взять хотя бы тот сволочной пустырь на окраине Мадраса. Или пансионат "Олимпия". Или облаву в той чертовой деревеньке. Что ж, били и хлестче. Но что касается оплеух - я не привык к отпору, честно говоря. Я не был нахалом, но и к отпору не привык. - Ты только пойми меня правильно... - сказала она. - Понял. - Ничего ты не понял. - Разве? - Не понял, - сказала Кати. - Ты не думай, что я такая уж недотрога или холодная. Я не хочу, чтобы было так, как у нас обычно бывает - этак мимоходом... Ты не думай, я к тебе хорошо отношусь, но ты ведь не станешь врать, будто любишь меня, правда? - Правда, - сказал я. - Вот видишь. А по-другому я не хочу. Не обижайся. - Она положила мне руку на плечо, и ее пальцы наткнулись на тот шрам. - Это откуда? - Упал с велосипеда. - Знаю я твои велосипеды... - Она не убирала руку. - И вообще, то, что ты о себе думаешь, мне не нравится. - Интересно, что это я о себе думаю? - спросил я уже благодушно. - Угадать? - Валяй. - Так... Мне кажется, ты давно и кропотливо вылепил свой образ. Он тебе доставляет удовольствие - мужественный инспектор, делающий трудное и опасное дело, а бабы - низшая раса, неполноценные создания, и ничего они толком не понимают. - Ну-ну, дальше... - Благодушия у меня убыло. - Ты внушил себе, что ты - бесчувственный, холодный человек, одержимый своей службой, и боишься себе признаться, что это наносное, маска, фальшь, что ты обыкновенный человек, а не запрограммированная на выполнение спецзаданий кукла, в глубине души тебе хочется и... - Хватит! - Угадала? - По-моему, она улыбалась. - А я не люблю, когда меня угадывают. - Предпочитаешь оставаться загадочным? - Я к этому привык. - И не тяготит? - Иди-ка ты спать. - Не хочется что-то. - Она меня определенно поддразнивала. - С тобой так интересно разговаривать... Мне интересно тебя угадывать. - А зачем? - Может, удастся тебя перевоспитать. Я расхохотался. - Девочка, - еле выговорил я, - крошка, лапонька, что это ты несешь? Кто это будет меня перевоспитывать? Это я вас должен перевоспитывать... Она отодвинулась, как-то нехорошо напряглась, и я почувствовал, что задел в ней что-то этими словами, обидел, хотя ничего обидного сказать не мог. То же самое я говорил им сегодня вечером, и они не были обижены или задеты... - Так, - сказала Кати прозрачным звенящим голосом. - Раскрылся все-таки... Мы недочеловеки, и ты можешь вертеть нами как хочешь, но никто из нас не смеет учить тебя - высшее существо? Она не хотела, чтобы я видел ее слезы, рванулась к двери, но я поймал ее за локоть и прижал к себе. Осторожно погладил по щеке: - Ну, успокойся. Какой может быть разговор о недочеловеках? - Отпусти! - Черта с два, - сказал я. - Я было подумал, что ты чуть ли не колдунья-телепатка, а ты, оказывается, обыкновенная глупая девчонка. Плакать и то умеешь. Ты меня не так поняла, честное слово. Видишь ли, я - взрослый человек с устоявшимися привычками, со сложившимся характером, и не двадцатилетней девчонке меня перевоспитывать. Знала бы ты, какие люди пытались меня перевоспитывать - полковники, майоры, даже один генерал, они дьявола могли перевербовать и заставить работать на бога, а со мной не справились... Так что извини, но не тебе... - Ты еще скажи, что я гожусь тебе в дочки. - Увы, нет. Не такой я старый, да и в нынешней ипостаси ты меня вполне устраиваешь. - Ты так уверен, что я... - Ты в судьбу веришь? - А ты? - Черт ее знает, - сказал я. - Иногда верю, иногда нет. - Значит, ты считаешь, что мы... - Ох, ничего я не знаю. Мы стояли лицом к лицу в полумраке. - Хочешь, я скажу, чего ты боишься? - Сам знаю, - сказал я. - Я боюсь в тебя влюбиться. - Почему? - Потому что это многое разрушит во мне, то, во что я давно привык верить. - Ты себе нравишься? - Да, - сказал я сухо. И тут же подумал: врешь, дружок. Ни от кого в наше время не требуют полного самоотречения от всего человеческого. Просто-напросто в МСБ существует группа людей, в открытую бравирующих своим холостячеством, замкнутостью от всякой лирики, и вы, капитан, к этой группе активно принадлежите. Если копнуть поглубже, выяснится, что специфика работы, на которую вы постоянно ссылаетесь как на один из главных аргументов, играет не такую уж большую роль. Просто-напросто мы - такие люди, которым никто не нужен, только мы сами. Лучше всего мы чувствуем себя наедине с собой, и невозможно представить, что другой человек, особенно женщина, окажется нам нужна так же, как мы нужны себе. Мы в это не верим. Нам и так хорошо. А если окажется, что не так уж и хорошо, мы стараемся запихнуть эту мысль поглубже в закрома памяти, похоронить без музыки и навалить сверху каменюку с соответствующей эпитафией, четко отрицающей погребенное. И мы охотно позволяем встревоженным единомышленникам бороться за нас, главное - чтобы никто не догадался, что и нам может быть плохо одним... Не знаю, кто из нас первым шагнул к другому. Я целовал ее так, как не целовал ни одну женщину, а потом она мягко, но непреклонно высвободилась и ушла, и я знал, что удерживать ее нельзя. Ушла, оставив мне пустую комнату и темноту за окном. Я включил свет, достал из шкафчика железную кружку и смял ее в лепешку, врезав по ней ребром ладони по всем правилам ахогато. Вот это я умел, это у меня отлично выходило... По черному небу прополз золотой треугольник и исчез в золотом цветке вспышки. Я плюхнулся на диван - спать решительно не хотелось. Кончиком пальца потрогал шрам. Шрам как шрам, я о нем и думать забыл, как не станешь думать о своем ухе - ухо оно и есть ухо, всегда при тебе. Часть тела. Шрам - это Бразилия, Сальвадор. Это когда мы с Кропачевым прекрасным лунным вечером ввалились в здание крохотной адвокатской конторы, которая только днем была честной адвокатской конторой. Ночью там занимались совсем другими делами. Нам предстояло побеседовать по душам с хозяином о многих важных вещах, но вместо одного хозяина мы наткнулись на пятерых молодчиков. Молодчики ужасно обрадовались, что нас только двое, а их, гадов, целых пятеро, но в течение следующих десяти минут мы аргументирование доказали им, что грубая сила и профессионализм - вовсе не одно и то же. Кропачев потом удивлялся, как много, оказывается, можно сломать в комнатке, где стояли три стула, два стола да ветхое бюро, которым я вразумил самого нахального из пятерки. Вот это я умел - каратэ, капоэйра, ахогато, из семизарядного навскидку в гривенник за сто шагов левой ногой, на одном колесе через пропасть по жердочке... Я никогда не любил Достоевского. Уважал, как положено уважать классика, но не любил. Бешеный, истовый самоанализ, каким занимаются его герои, выводил меня из себя. На дворе стоял двадцать первый век, и я считал, что современному человеку незачем производить внутри себя археологические раскопки. Может быть, эта неприязнь была еще одной защитной реакцией. Теперь мне приходит в голову, что кое-кто понимал это и раньше... В прошлом году я провожал на задание Дарина. В аэропорту, как обычно, было шумно и многолюдно, мы стояли у перил, и разговаривать было не о чем, потому что все важное мы давно обговорили, а о пустяках говорить не хотелось. Когда объявили его рейс, Дарин вынул из сервьетки толстый том - Достоевский. Думаю, это был намек. Дарин уже тогда что-то угадал, но его не спросишь, ни о чем больше не спросишь - он не вернулся, вышел из самолета в большом далеком городе, сел в такси и исчез. Такое еще случается даже теперь. А Достоевского я так и не прочитал. Сначала, вернувшись домой, бросил в ящик стола, позже, когда Дарин пропал без вести, извлек книгу и поставил на полку как память о друге, но прочитать так и не прочитал. Тогда мне еще не приходило в голову подступать со скальпелем к собственной душе, тогда еще не было острова сто тридцать пять дробь шестнадцать, и я полагал, что все экзамены позади, а те, которые еще предстоят, касаются только привычных задач контрразведки, входят в круг служебных обязанностей... 8 Меня трясли за плечо и твердили, что пора вставать. Разлепив глаза, я увидел над собой здоровяка в пятнистом комбинезоне и хотел было по привычке бежать неизвестно куда, но вовремя вспомнил, что с Командой у меня отношения наладились. - В чем дело? - спросил я, промаргиваясь. - Капитан Ламст вас ждет. - А где... - Они уже там, поторопитесь. Я быстренько засупонился ремнями кобуры, натянул куртку и пошел за провожатым, наступив спросонья в коридоре кошке на хвост. На улице нас ждал вездеход, тот самый, на котором я удирал от карьера, и это повергло меня на недолгие философские размышления о превратностях судьбы. Мы промчались по безлюдным утренним улицам и приехали в то здание, откуда грузовики отправлялись в карьер. Я сразу узнал это место. Во дворе меня ждали капитан Ламст и Отдел Исследований в полном составе. У ворот, на вышках, у входа в гараж стояли автоматчики, а на плоской крыше - два пулемета. Выпрыгнув из машины, я увидел странную картину - через двор автоматчики быстро провели десятка два своих связанных коллег. Мелькнула мысль, что привидевшаяся во сне стрельба вовсе не привиделась. Размолвка? Я подошел и поздоровался. Они ответили. В глазах Ламста было какое-то новое выражение. - Начнем? - спросил я. - Сколько их у вас? - Человек двадцать, - ответил Ламст. - То есть штук? - Человек, - сказал я. - Кошек по штукам считают, вы мне это бросьте. Кстати, как понимать это шествие? - Я кивнул на связанных, которых как раз водворяли в подвал. - Небольшие внутренние разногласия, - сказал Ламст. - Утром у нас были... события. Мы обсуждали вашу информацию. - Что, все вместе? - А почему я должен был скрывать это от них? Кое-кто стал возражать - убеждения, личные причины... - Он болезненно поморщился. - Я не хотел доводить до оружия, но иначе не получилось... Ну, пойдемте? Очень мне не хочется вас туда пускать, обеспечить вам безопасность никак невозможно. - Ничего, на авось... - сказал я наигранно лихо. Мы вошли в здание, прошли по короткому коридору без окон и остановились перед железной дверью с массивным засовом и волчком. Стоявшие возле нее двое автоматчиков посмотрели на меня настороженно и тревожно. - Как будем страховать, капитан? Ведь никакой возможности нет. - Разговорчики, - сказал я. - Отпирайте. Они откинули взвизгнувший засов. Я взялся за ржавую скобу, но Ламст удержал за рукав и тихо, совсем тихо спросил: - Вот то, что я с ними дрался, это ТЕ или я сам? - Вы сами, Ламст, - сказал я и потянул на себя тяжеленную дверь. Уровень пола камеры был ниже уровня пола коридора, и вниз вела деревянная лесенка в три ступеньки. Окон нет, на бетонном потолке лампа в решеточке. Дверь захлопнулась за моей спиной с тягучим скрежетом. Они медленно вставали с топорно сработанных нар, собирались в тесную кучку, не отрывая от меня глаз, выражавших самые разные чувства, а я никак не мог решиться шагнуть вниз. Их было человек двадцать. Я ждал. В любой толпе есть вожаки. - Ну, что молчишь? - спросил высокий человек в мешковатом драном свитере, стоявший как-то наособицу. - Кто такой? Где взяли? - Нигде, - сказал я, спустился по сырым ступенькам и подошел к нему вплотную. - И я не ваш, в смысле не из леса. Я вообще не ваш. Сейчас же трое зашли мне за спину. Теперь все они зашевелились, обступая меня полукругом. - Чего смотришь, бери его за глотку... - Цыц! - не оборачиваясь, бросил высокий, и злобный шепоток мгновенно утих. - Зачем тогда явился? - Поговорить, - сказал я и двинулся прямо на них. Они расступились, обескураженные таким нахальством. Я прошел к нарам, сел, закурил и сказал, глядя, как они молча надвигаются: - Тихо, прыткачи! Кто-нибудь умеет водить машину? - Ну а если и умеет? - спросил высокий. - Тем лучше, - сказал я. - Там, у двери, стоит грузовик, садитесь и отправляйтесь на все четыре стороны, куда вам там нужно. Момент для броска был ими безнадежно упущен. Человек может смириться с чем угодно, только не со смертью. Сначала в их глазах, на их лицах появилось удивление, потом надежда, разжимались кулаки, толпа-монолит распадалась на отдельных людей, охваченных жаждой неба и дыхания. Я сидел и курил. - Как это понимать? - спросил высокий. - Буквально, - сказал я. - Так найдется водитель? - Я умею! - крикнул кто-то. - Новая провокация, - сказал второй. Но, судя по тону, ему страшно хотелось, чтобы его немедленно переубедили. - Кто там вякает насчет провокации? - громко спросил я. - Иди сюда, если не боишься. Его торопливо вытолкнули в первый ряд. - Значит, провокация? - сказал я. - А позвольте спросить, с какой целью? - Выследить наши деревни. - Видите? - спросил я, разворачивая перед ними карту. - Выслеживать ваши деревни незачем. Кстати, если все пройдет так, как мы с вами - да, мы с вами! - хотим, Команда перестанет существовать в ближайшие же дни. Можете вы это понять? Это было похоже на взрыв. Они заметались, загомонили, перебивая и не слушая друг друга, а тот, в рваном свитере, подскочил ко мне и закричал в лицо: - Поняли? Поняли наконец, что не вы одни - люди? Что не вас одних сделали марионетками? Поняли? Что случилось? Должно было что-то случиться... Эй, потише! - Это долго объяснять, - сказал я. - Не место и не время. У вас должны быть старейшины, вожди, начальники... - Они есть. - Прекрасно, - сказал я. - Самое позднее завтра я к вам приеду, так что ждите. Он часто, торопливо кивал. Выходит, исторические моменты бывают и такими. Впрочем, церемонность поз и пышность речей, отливающие бронзой крылатые афоризмы - все это парадная живопись, приглаженная грубая проза... Все произошло, как и было задумано: настежь распахнулись ворота, автоматчики оттянулись в глубь двора, грузовик подогнали вплотную к двери в подвал. До последней минуты я опасался инцидента, вспышки. Те, что остались с Ламстом, поверили в необходимость и важность перемен, но четыре года войны нельзя вышвырнуть, как стоптанный башмак, нельзя лечь спать одним человеком, а проснуться другим, между ними еще долго будет стоять кровь и эти проклятые четыре года - часы по хронометрам внешнего мира... Я был готов стрелять в любого, кто попытается поднять автомат, однако обошлось. Грузовик на полной скорости вылетел со двора. Мне жали руку (Бородач), хлопали по спине (Ламст и Блондин), чмокали в щеку (Кати), клали лапы на плечи и норовили лизнуть в нос (Пират), но чокаться шампанским, разумеется, было еще рано... - Хватит, довольно, - сказал я, уклоняясь от рук, поцелуев и лап. - Ламст, снаряжайте меня в дорогу. Машину, палатку, провиант, ну и оружие, чтобы я мог при необходимости поговорить по душам с вашими драконами. Большой туристский набор для одного. - Для двух, - сказала Кати. Я посмотрел на нее весьма неласково: - Не умеешь считать. Для одного. - Ой, правда... - сказала она. - Не умею считать, дуреха, - для троих, не оставим же мы Пирата, он обидится. - Дело, - сказал Бородач. - Одному вам ехать не годится. - Нет уж, друзья, - сказал я. - Это вам не экскурсия. - Никто вам и не навязывает экскурсантов, - сказал Ламст. - Вам дают опытного, проверенного на деле сотрудника. - А я чихал на таких сотрудников... - начал я. - Одну минуту, - прервала меня Кати. - Мы сейчас сами разберемся. Она взяла меня за руку, потащила в сторону. - Ну вот что, - сказала она. - Или ты меня берешь, или я во всеуслышание вру, что мы с тобой вчера стали мужем и женой, и выходит, что ты протестуешь против моего участия из чисто эгоистических соображений. Ох как неприглядно это будет выглядеть, нехорошо о тебе подумают... Я остолбенел, а шантажистка торжествующе улыбалась, щуря зеленые глазищи, и такая она была сейчас красивая, что я не мог на нее сердиться. Мне страшно не хотелось ехать одному, а на нее я мог бы положиться в любой ситуации, переделке и передряге. Так что это действительно судьба, и нечего барахтаться... - Ладно, - сказал я. - Но имей в виду: как только мы доберемся до первых деревьев, выломаю хороший прут и отстегаю за все художества. - Господи, Алехин! - беззаботно отмахнулась она. - Я только посмотрю на тебя чарующе - прут потеряешь. И вообще, из таких, как ты, ежей и получаются самые покладистые мужья. Поверь моей девичьей интуиции. - Сгинь! - взревел я. Мы выехали во второй половине дня. Пунктом отправления стал один из фортов на границе охраняемого района. Высокая решетчатая вышка с пулеметами, поднятый на высокие металлические столбы домик с вертикальной лесенкой. Два джипа и броневик рядом. Все просто и буднично. У машин собрались солдаты, сверху смотрели часовые, дул ветер, и одно время казалось, что соберутся тучи. Не собрались. Мы стояли у джипа, перебрасываясь ненужными фразами о погоде, снаряжении, маршруте и тому подобных вещах. Когда и о погоде стало тягостно говорить, Ламст отвел меня в сторону. - Когда вы рассчитываете вернуться? - спросил он. - Кладем для верности неделю. - Я буду ждать восемь дней, - кивнул Ламст. - Если к этому времени вы не вернетесь, я пойду туда сам со всем личным составом и полным боекомплектом. - Черт вас побери, - сказал я. - Ну когда до вас дойдет? - Если вы не вернетесь - конец всему... - Никакого конца, - сказал я. - В этом деле главное - не останавливаться. Умирать я не собираюсь. Тем не менее, если что-то... Ничего подобного, Ламст, вы поняли? Пусть идет кто-нибудь другой. Ну, до скорого... Я сел за руль и тронул машину, не оглядываясь. Никогда не нужно оглядываться - это первая заповедь... - Страшно? - спросил я. - Страшно, - призналась Кати. - А тебе? - Да, страшно, - сказал я. Нашей экипировкой занимался Ламст, и в результате его трудов джип стал напоминать машину рекламного агента оружейной фирмы в те времена, когда такие фирмы еще существовали, - ручной пулемет, два автомата, гранаты, обоймы разрывных и трассирующих. Мне очень хотелось выбросить все это в первую попавшуюся речку, но существовали еще и звери... Сначала я решил наведаться к Ревущим Холмам. То ли потому, что до них было всего сорок миль по хорошей дороге, то ли потому, что они представлялись мне самым загадочным местом здешней ойкумены. Через полчаса показались Холмы. Ничего странного или страшного в них не было, они не ревели, равно как не издавали и иных звуков. Вели себя, как и полагается холмам, - молча стояли. Семь низких конусов, покрытых, как и равнина, зеленой травкой, вытянулись в линию на равном расстоянии друг от друга. Все одинаковые, как горошины из одного стручка. - Может, не надо? - нерешительно спросила Кати, когда я увеличил скорость. - Ничего, - сказал я. - Мы осторожненько. Странности начались не сразу, но... Мы ехали и ехали вперед, до Холмов оставалось совсем немного, и это "немного" не уменьшалось ни на миллиметр. Колеса исправно вертелись, спидометр отщелкивал милю за милей, но сдвинуться с мертвой точки не удавалось. Я прибавил газу - не помогло. Я выбросил из машины банку консервов - она мгновенно исчезла с глаз, как и положено предмету, выброшенному из несущейся со скоростью сто миль в час мощной машины. А холмы нисколечко не приблизились. Как в сказке. Ревел мотор, ветер трепал нам волосы, но проклятые холмы словно издевались. Я посмотрел на них в бинокль, но и оптика не помогла - словно в бинокле вместо линз оказались простые оконные стекла. Я остановил машину, заглушил мотор и пошел вперед, не обращая внимания на просьбы Кати вернуться. От машины я постепенно удалялся, но не приблизился к холмам. Они были недосягаемы, можно шагать хоть сто лет - и останешься на месте. Было в этом что-то символическое, некая аллегория - даже мне не вырваться за пределы предметного стекла здешнего микроскопа... Я услышал стон и побежал назад. Кати скорчилась, сжимая ладонями виски, Пират сжался в комок и жалобно повизгивал. Совершенно случайно я взглянул в небо: высоко над нами плавали в синеве черные лоскуты, похожие на хлопья пепла или обрывки бумаги, выброшенные из мусорной корзины заоблачными великанами. Их было очень много. Не в силах побороть злость, я схватил пулемет. Пули никуда не улетели. Словно плейстоценовые мухи в янтаре, они рыжими жуками замерли в воздухе в метре от машины. Я опомнился, развернул машину и помчался прочь. Дорога назад была нормальной дорогой без всяких выкрутасов с пространством. Холмы скрылись за горизонтом, пропали черные клочья, и Кати постепенно пришла в себя, но не смогла связно объяснить, что она испытывала - что-то давило, пугало беспричинным страхом, бросало в пот. Наверное, мы вовремя повернули. Езда на месте. Точь-в-точь как говорил черный кот из моей первой галлюцинации. "Куда ты идешь?" - "Как знать, может, я не иду, а стою себе вовсе, мир наш полон парадоксов". Все-таки знакомый кот, где-то я его определенно... Это было как ночной выстрел в лицо - ослепительная догадка, удар, вариант, который был слишком неправдоподобен, чтобы вспомнить его сразу. Кот, котяра, сволочь этакая, я ведь вспомнил, где встречался с тобой. Я про тебя ЧИТАЛ. Та моя первая галлюцинация - ожившие страницы из романа Килта Пречлера "Белые ночи Полидевка". Позднейшее подражание "Поминкам по Финнегану", гротескная и жуткая история миланского обывателя, бежавшего от неустроенности двадцатого столетия в ирреальный Город Белых Ночей, где он из рядового программиста, Поприщина электронного века, превращался в бесстрашного и ловкого детектива бюро "Геродот". Все это - оттуда. Руди года три назад давал мне этот роман, он увлекался разной старинной дребеденью, у него были странные, смешившие некоторых литературные вкусы. В тот день, когда он исчез, он летел в отпуск на континент и конечно же не мог обойтись без своих любимых книг. Футляр с кристаллами он обязательно должен был взять с собой. Кристаллы - закодированная особым образом информация, которую можно расшифровать... и облечь в плоть и кровь, располагая возможностями на порядок выше наших. Я остановил машину, выпрыгнул на обочину и лег в траву. Кати спросила что-то - я жестом попросил оставить меня в покое. Вот и все, мой генерал. Вот и все, дорогие академики и светила. Вот и все, Ламст. Наконец-то я разгадал загадку. Я давно забыл эти романы, не то вспомнил бы все, понял бы все гораздо раньше... Предположим, что существует негуманоидная разумная раса, умеющая многое из того, что мы пока не умеем. Не будем пока ломать голову, откуда они к нам прибыли и как к ним угодил Бауэр. Предположим, что у них самих никогда не было художественной литературы и каждый кристаллик из библиотеки Бауэра они приняли за конкретную информацию о Земле и ее человечестве, каждый кристаллик облекли в плоть и кровь и стали искать в созданном разумное начало, которого никогда там не было - такие уж книги, за редким исключением, собирал бедняга Руди... Я кропотливо перебрал все названия. Герои моей второй галлюцинации, свидетели убийства Кеннеди - герои нашумевшего в свое время романа Вудлера "Тысяча лет от рождества Иуды". Штенгер вынырнул прямиком из бестселлера "Ангел в грязи". И с остальными, без сомнения, то же самое - главные и второстепенные персонажи... Что же в таком случае должны были думать пришельцы, наблюдая Штенгера, Проповедника, Несхепса с компанией? Бессмысленную вражду вурдалаков и Команды? Сытых бездельников? Если сами обитатели этого мира поняли, что он нелеп и не имеет ни будущего, ни целей, то какой вывод должны были сделать пришельцы? Они могли с точки зрения той информации, которой располагали, сделать и такой вывод: Разум и странные двуногие существа не имеют между собой ничего общего. Поэтому Бауэр и сидит возле обломков "Орлана" выпотрошенной куклой, поэтому Ревущие Холмы сопротивляются любым попыткам приблизиться к ним. Боюсь об этом думать, но, похоже, они махнули рукой на свое творение, и эксперимент продолжается только потому, что каждый уважающий себя ученый считает своим долгом довести опыт до конца. Быть может, их этика и мораль не позволяет разрушить однажды созданное. Хватит ли у них смелости и объективности сделать новые выводы, когда я вплотную подведу их к этому? - Блестяще. - Кто-то несколько раз хлопнул в ладоши. - Просто великолепно. Я вскочил. Рядом стоял Мефистофель, он был точно таким, как во время нашей первой встречи, но теперь я уже не считал его пришельцем, я знал, что и он сошел со страниц, правда, не "Фауста", - "Зачарованный лес" Шеммеля... - Привет, - сказал я. Он галантно поклонился Кати и подал мне узкую ладонь - тонкие пальцы в самоцветных перстнях. - Чем обязан? - спросил я не очень приветливо. - Всем. Всем, что вы здесь натворили. - Ничего особенного я здесь не натворил. - Как знать... Давайте отойдем. Мы отошли от машины метров на двадцать. - Я вас поздравляю, - сказал он. - Значит, я угадал? - Угадали. - И вы тоже... - И я, - сказал он. - Послушайте, - сказал я. - Все я понимаю, кроме одного: где же вы сами, у какого берега? - Примерно посередине, - сказал он. - Это всегда страшно - находиться посередине, а уж тем более здесь... Что вы знаете - город, лес, драконы? Свой пятачок вы обследовали досконально, но выше вам не подняться... На меня повеяло отголоском какой-то трагедии, еще более тягостной, чем та, которую переживали город и лес. Сколько же этажей у проклятого эксперимента? - Много, - сказал Мефистофель. - Я могу что-нибудь для вас сделать? - Можете. Убирайтесь отсюда. - Не могу. - Ах вот оно что... - Он оглянулся на джип. - Ну, это не проблема. Вашу очаровательную спутницу вы смело можете забирать с собой, за пределами острова она не рассыплется, не сгинет, это вам не подарки черта, сделано на совесть... - А временной барьер? - Направляясь на остров, вы пересекли его беспрепятственно, так же будет и на обратном пути. - Нет, - сказал я. - Мне еще нужно заехать в одно место... - Бросьте. Да, вы их помирите, в этом нет ничего невозможного, но нет и смысла. Вы правы. Во всем. Мы - герои забытых книг, все до одного. Хозяева эксперимента ничего не поняли. Но ваша правота - ваш проигрыш. Крохотный жучок забрался в громадный механизм, ползает по блокам, замыкает контакты... Вы дождетесь, что вас отсюда выметут как случайную досадную помеху. Ничего вы им не докажете, они вас попросту не видят. Микробы не могут договориться с вами, вы не можете договориться с экспериментаторами, а где-то есть великий и могучий, с которым не смогут договориться они. И так - ad infinitum [до бесконечности (лат.)], этажи, уровни... - Софистика, - сказал я. - Святая истина, - сказал он. - Если не верите - поворачивайте назад, пробивайтесь к Холмам, пока не увязнете. Я хочу вас спасти - для жизни, для любви. Возвращайтесь. Не стоит биться головой об стену. Позорно сдаваться, когда остались неиспользованные шансы, но если их нет... Отдайте шпагу. Не принимайте близко к сердцу невзгоды и горести обитателей этого мира. Никаких обитателей нет. Они - плесень в лабораторной чашке, муравьи под стеклом, у них нет ни прошлого, ни будущего. Впрочем... Впрочем, если вам так уж хочется их облагодетельствовать, вывезите их отсюда. Просто эвакуируйте. Достаточно двух-трех теплоходов... Вот это была настоящая приманка, без дураков, и я едва не клюнул. В самом деле, чего проще - вырвать их отсюда, увезти... Ну а Контакт? Кто знает, не возникнут ли на опустевшем острове новые города, еще более уродливая и фантасмагорическая ситуация? Нет, принимать подарки от дьявола опасно, даже если дьявол этот сошел со страниц забытого романа... - Я не сведущ в демонологии, - сказал я. - Как заставить вас исчезнуть с глаз долой? Пентаграмму чертить? - Значит, вы все же хотите... - Значит, я все же хочу. Он грустно улыбнулся и медленно растаял в воздухе. Как в сказке, дольше всего продержалась улыбка - на сей раз укоряющая. Я плюнул, вернулся к машине и сел за руль. - О чем вы говорили? - встревоженно спросила Кати. - О смысле жизни, - сказал я. - И этого типа вы боялись? Ну, братцы... Мы проехали миль десять. Зеленая равнина сменилась березняком, в котором удобно было остановиться для некоторых надобностей. Я остановил машину, и мы разошлись в разные стороны. Возвращаясь, я услышал крик. Кати стояла у машины запыхавшаяся, растрепанная, с кровоточащей царапиной на щеке, показывала в ту сторону, куда уходила, и повторяла: - Там... там... Я сцапал ее за плечо и хорошенько встряхнул. Пират с лаем прыгал вокруг нас, а потом вдруг притих, прижал уши, взъерошил шерсть на шее, настороженно поглядывая в ту сторону. Оттуда донесся короткий мощный рык. - Чудовище! - сказала Кати. - Такое все зеленое. Там еще человек - не наш, на коне, оно его сожрет... - Ну, это мы еще посмотрим, - сказал я, достал из машины пулемет и вставил магазин с разрывными. Пошел в направлении рыка, вскинув пулемет на плечо, как лопату. Следом шла Кати с двумя магазинами, а в арьергарде сторожко и медленно продвигался Пират. Зверюга ревела уже непрерывно, мерзко шипела и ухала, слышался стук копыт и конское ржанье. От крайних деревьев до чудовища, расположившегося посредине огромной поляны, было метров сто. Увидев его, я приободрился - вряд ли оно могло устоять против заряженного разрывными ручного пулемета. Как все сказочные чудища, оно являло собой вольную смесь реальных и мифических деталей. Этакое десятиметровое пузатое и хвостатое туловище ящерицы, к которому присобачена крокодилья голова на длинной мохнатой шее, зеленое, чешуйчатое, вдоль хребта от темени до задницы высокий красный гребень - в общем, мечта пулеметчика... Оно ревело и щелкало пастью, и эти знаки внимания относились к всаднику на высоком муругом коне, облаченному в кольчужную рубаху и высокий шлем горшком. Выставив перевитое ало-голубой лентой длинное копье, он кружился вокруг дракона, немилосердно шпоря коня, а конь вертелся на месте, брыкался, протестующе и жалобно ржал. Очень страшно ему было... Зачем-то пригибаясь, я пробежал половину разделявшего нас расстояния, упал на траву, воткнул в землю сошки и поставил прицел на "50". Щелкнул затвором, повел стволом, примеряясь, чтобы не задеть всадника. Кати плюхнулась рядом, придвинула магазины. Рыцарь наконец справился с конем, крича что-то, помчался на дракона, и я не мог стрелять, обязательно зацепил бы его. Взметнулся длинный зеленый хвост, ударил с беспощадной меткостью. Раздался страшный чмокающий хлопок. Кати закрыла лицо ладонями. Конь и всадник отлетели, как сбитая кегля. Разлетелось на куски копье, покатился по земле всадник, забил ногами и истошно заржал конь. Я прицелился в шею у головы и нажал на спуск. Рев перешел в утробный хрип и визг, фонтаном забила темная кровь, чудовище повалилось наземь, хлеща хвостом и суча лапами. Для верности я выпустил в него весь магазин, напрочь отсек башку и встал. Баталия окончилась с разгромным счетом. Дракон лежал мертвый, конь тоже не шевелился больше, а рыцарь стоял на четвереньках и, видимо, пытался сообразить, на каком это он свете. Такое состояние было мне знакомо... - Живой? - спросил я его. - Костей не поломал? Он уставился на меня испуганно и удивленно: - Прекрасный сэр... Белобрысый растрепанный юнец, бледное, почти мальчишеское лицо с маленькими несерьезными усиками. Честно говоря, я представлял себе рыцарей более матерыми. - Прекрасный сэр... - повторил он, смахивая с лица кровь. Я помог ему подняться, он взглянул на меня, на Кати, на мертвое чудище. Пират, вытянув шею, осторожно обнюхивал кольчугу. - Оно мертво, я вижу... - Не беспокойся, я его прикончил, - сказал я. - Мертво... - повторил он с недоверием, словно не хотел верить глазам. - Нужно ли понимать так, сэр, и вы, леди, что вы спасли меня колдовской силой? - Вот именно, - сказал я и для вящей наглядности всадил короткую очередь в брюхо дохлого дракона. - Как это ты полез на него с копьецом? Тут что, замешана прекрасная дама? - Но, сэр... Как можно поступить иначе, если оно и ему подобные пожирают людей на дорогах? - Да-да... - промямлил я. Нет, ничего общего с тем граалящим болваном. В том, чтобы выйти на дракона с пулеметом, нет не только героизма, но даже элементарной смелости - обреченная на удачу эскапада, заранее известно о превосходстве бризантной очереди над первобытной свирепостью. Гораздо больше смелости нужно было иметь этому мальчишке, выехавшему заполевать чудовище с копьем - не из-за прекрасных глаз юной принцессы, не из тщеславного желания попасть в летописи и баллады, просто потому, что дракон топчет твою землю, пожирает твоих земляков и кто-то должен его остановить. Понимаете вы, Холмы, что это значит - человек скачет на дракона с копьем в руках? Нет? Тогда мне жаль вас... Пришлось взять на себя заботу о парне. Его лошадь погибла, а приехал он издалека - по меркам человека, для которого единственным средством передвижения остается конь. Он никак не хотел уходить без драконьей головы, твердил, что она ему необходима, что иначе не поверят и будут по-прежнему трястись от страха. Мы привязали голову к джипу, забрали рыцаря с собой и уехали. Он проехал с нами миль сорок. По пути я пытался выведать у него побольше о его родных местах, но он отмалчивался, отвечал уклончиво, именуя меня прекрасным сэром, а Кати - прекрасной леди и принимал нас то ли за странствующих колдунов, то ли за чету архангелов, явившихся посмотреть, как идут дела у смертных. Мои расспросы его удивляли - он считал, что колдуны или архангелы должны все знать сами... Все же кое-что я ухватил - где-то поблизости существовало крохотное феодальное государство. Живут себе помаленьку, сеют пшеницу, доят коров, молятся богу и святой деве, недавно изобрели горючую пыль (не порох ли?), и теперь лучшие умы ломают голову, как приспособить открытие против драконов. Драконы им здорово досаждали. Кати рассказывала, что и городу драконы в первый год принесли немало хлопот, но потом с помощью современного оружия удалось отвадить эту напасть. Несмотря на свою дремучую тупость, драконы вскоре прекрасно поняли, каких мест следует избегать. У соотечественников нашего рыцаря с обороной обстояло гораздо хуже. Арбалеты, мечи и копья - все, чем они располагали. Естественно, смертность среди драконоборцев была страшной. Он очень просил у меня пулемет, но я не мог доверить такое оружие парню из феодального то ли королевства, то ли баронетства. Чересчур идеализировать нашего нового знакомого тоже не стоило - он мимоходом похвастался, что имеет замок, угодья, сотни две сервов и вовсю пользуется вытекающими отсюда правами, правом первой ночи в том числе. Я ограничился тем, что велел ему предупредить своих о моем предстоящем визите в его страну, каковой вскорости последует. Он заверил, что имеет вес при дворе. Нам стоит только спросить дорогу к манору благородного Хуго де Бюрхалунда. Всякий покажет. Расстались мы дружески. Мы высадили его там, где он попросил, - у холма с серым каменным истуканом, примитивно изображавшим богородицу. От большой дороги ответвлялась и уходила куда-то за лес изрыгая копытами узенькая и ухабистая тропинка. На вторичную просьбу подарить или продать пулемет я сделал внушительное лицо и заявил, что Высшие Силы это безусловно запрещают. Аргумент подействовал на него как нельзя лучше, он и не подумал обижаться. Он долго благодарил нас в стиле Томаса Мэлори, с моего разрешения попросил у Кати косынку, пообещав носить ее на своем шлеме и обрубить уши каждому, кто усомнится в том, что леди Кати Клер - самая прекрасная и добродетельная. Кроме того, он заверил, что поставит в нашу честь пудовую свечу и отслужит мессу. Он ушел, волоча за собой на подаренной нами нейлоновой веревке перепачканную пылью и кровью драконью голову. Мы помахали ему вслед и поехали своей дорогой. Близилась ночь, и пора было подумать о ночлеге. Мы переправились через широкую реку по указанному на карте броду, и я решил, что можно остановиться на берегу - если верить карте, зверье здесь не водилось. 9 - Это все довольно странно, - сказал я развалившемуся под деревом Пирату. - Ты и не представляешь, тип хвостатый, до чего это странно. Что же это ваш мир со мной делает? Пират постучал хвостом по земле. Я вздохнул и посмотрел вниз, на берег, на этот нетоптаный песок, уютный и желтый. К такой реке прекрасно подошел бы чистый закат с длинными тенями и той особенной, прозрачной красотой нетронутых человеком мест. Стоять на обрыве, смотреть на сине-розовые облака, и чтобы ладонь лежала на плече симпатичной девушки вроде... Я чертыхнулся и засвистел сквозь зубы "Серый рассвет" - неофициальный марш контрразведки, слова Кропачева, музыка Поллока, того, что служил в третьем десантном "Маугли". Туман и мрак впереди, веселых писем не жди и девчонкам не ври, что герой... Вновь только служба и ты, и будут наши кресты то ли на груди, то ли над тобой... Я не понимал себя, злился на себя, не в силах понять, что со мной происходит. Пейзаж? Но я и раньше не упускал случая полюбоваться закатом или океаном. Что же происходит? Кати бежала по берегу, в ее руках звенели котелки, которые она взялась вымыть, уверяя, что это ее обязанность. Видно было, ясно было, в глаза лезло, что для нее это не только особо важное и опасное задание, а еще и откровенная веселая радость двадцатилетней девчонки, вырвавшейся в красивые и таинственные места. Ей это простительно, но я-то, я-то! Суховатый, педантичный, привыкший переводить почти все впечатления на язык строгих формул. Командор, служака, мастер своего дела! Что делать, если твоим противником оказался ты сам? Кто я такой, чтобы пытаться перевернуть этот мир? Кто сказал, что его нужно переворачивать? Людям это нужно, подумал я. Они люди - и те, кто скачет на чудовище с копьем наперевес, и те, кто чьей-то идиотской усердной волей превращены в вурдалаков, и те, кто шел на смерть, защищая относившихся к ним с издевкой обывателей. Все они должны поверить в то, что Разум - это обязательно добро, как должны в это поверить и те, кто их создал, неизвестные, непонятные, могущественные пришельцы, не нашедшие кошку в светлой комнате, не понявшие, что для того, чтобы быть человеком, не обязательно подчас иметь за спиной тысячу лет истории и тысячу поколений предков. Сколько работы, и какой... Кати подошла к палатке, сложила котелки на брезент. Пират притворялся, будто пакеты с едой его нисколечко не интересуют. Быстро темнело. Я набрал приличную охапку сушняка, запалил костер, как делал когда-то в тайге, и оказалось, что Кати видит костер впервые в жизни... Скоро стало совсем темно, от реки тянуло прохладой. Над горизонтом прополз золотой треугольник и исчез в золотой вспышке. В лесу совсем по-сибирски ухала сова. Как давно все же это было - тайга, темные, поросшие соснами холмы, рявканье рыси, крупные звезды. Млечный Путь... - Никак не могу привыкнуть, что нет звезд, - пожаловался я, как будто она могла меня понять. - А что такое звезды? - тут же спросила она. Я рассказал ей про звезды - какие они блеклые, тусклые над нашими городами и какие они большие, колюче-белые, когда усыпают небо над тайгой, над степью. Как сверкает Млечный Путь, пояс из алмазов. Как над атоллами светит Южный Крест, как в старину моряки находили верный путь по Полярной звезде. Рассказал, каким разным бывает Солнце, какой разной бывает Луна, как катаются на досках по гребням волн, как ныряют за жемчугом. Мы сидели у костра, искры ввинчивались в темноту над нами, она слушала это, как сказку, и мне самому показалось, что это сказка... - Ты там кого-нибудь оставил? - спросила она. - Целый отдел, - сказал я. - Кучу жизнерадостных типов, которые сейчас завидуют мне и гадают о моей участи. - Я не про то. У тебя там была девушка? - Конечно нет. - Все-таки "конечно"? Я познакомил ее со своими взглядами на этот предмет, с жизнью, свободной от лирики, а потому веселой и спокойной. - Ну разве так хорошо? - спросила она тихо. - Я понимаю, у нас, но там, где у вас есть все это, где вы все можете и вам все подчиняется... - А чем плохо? - спросил я. - Если бы я там кого-нибудь оставил, сейчас было бы труднее... Я обнял ее. Она не изменила позы, не пошевелилась, и я убрал руки. Это была последняя попытка убежать от себя самого, остаться прежним, незыблемым сухарем. Поняла она это или нет? - Опять ты все испортил, - тихо, грустно сказала Кати. - Если бы ты обнял меня раньше, когда рассказывал о звездах... Ну зачем ты все испортил? Она поднялась и ушла в палатку. Я достал из машины одеяло, закутался в него и улегся рядом с прогорающим костром. А что еще оставалось делать? На рассвете тронулись в путь. Петляли и плутали мы отчаянно. Неплохо, конечно, иметь при себе прекрасную карту, где указаны все тропы и едва ли не каждая рытвина на дороге, но если никто прежде не ездил по этим дорогам... Будь вместо джипа вертолет, не осталось бы никаких затруднений, но вертолета не было. Компаса тоже. Когда я при сборах заикнулся про компас, Ламст и Отдел воззрились на меня с такой обезоруживающей наивностью, что я смешался, пробурчал что-то непонятное и сделал вид, будто ужасно озабочен вопросом, как лучше разместить в машине снаряжение. Не было у них компасов. Так что по сравнению с нами Колумб был в лучшем положении - от него требовалось всего лишь плыть и плыть на запад, а единственной трудностью было поддержание порядка на борту. У нас на борту царила идеальная дисциплина, но с навигацией обстояло хуже - рыскали без руля и без ветрил... Вурдалачьи Леса невольно внушали уважение. Это действительно были Леса с большой буквы, густые, неприветливые, извивавшаяся то среди зарослей, то среди унылых серых болот дорога сузилась до ширины джипа и стала, собственно, звериной тропой. И это вовсе не метафора, какие-то звери здесь водились, не те доисторическо-мифические чудовища - таким здесь просто не повернуться, - а обыкновенные лесные звери, о которых мимоходом упоминалось в палке "Разное". Пират их чуял... Сосны в зеленой паутине лишайника, мрачная непроглядная стена леса, заросли странных голубых кустов, усеянных желтыми шариками, чей-то четырехпалый след на влажной земле у ручейка, поджарая длинная тень, мелькнувшая в редколесье слева, тишина, деревья, деревья, тишина... Кати молчала, придвинувшись вплотную ко мне, чтобы и локоть не выступал над бортом машины. Я сам поймал себя на желании поднять брезентовый верх, а кобуру расстегнул уже давно. Все это эмоции, тени первобытных страхов, летаргически продремавших в мозгу тысячелетия. От зверей нас надежно защищали скорость машины и оружие, да и не пойдут звери на шум мотора, звери здесь, в общем-то, обычные. Бояться следовало человека. По моим расчетам те, кого я отпустил, должны были уже вернуться, но на то и существуют непредвиденные случайности, чтобы разрушать самые продуманные планы. Примеров немало. Они могли, опасаясь подвоха, бросить на полдороги грузовик и уходить пешком, они могли не успеть предупредить обо мне свои форпосты, да мало ли что, каждому первокурснику факультета контрразведки известно, что полковника Редля погубил забытый в такси чехольчик для перочинного ножика, безупречно спланированная операция "4-Камея" провалилась из-за того, что опоздал паршивый пригородный автобус, а майор Ромене чуть не погиб из-за того, что мелкий воришка украл у него зонтик, который был паролем... Дорога вновь расширилась, теперь джип мог бы на ней развернуться, и это мне понравилось. Лес ощутимо поредел, больше стало зарослей голубых кустов, появились пересекавшие дорогу тропинки, не похожие на звериные тропы, десятки неуловимых признаков свидетельствовали о близости жилья. Поворот вправо. Я затормозил - трудно было проехать мимо _этого_. На обочине стоял броневик - зеленый, длинный, краска на бортах облупилась, металл разъела ржа. Он стоял _вертикально_, перпендикулярно земле, касаясь ее лишь узкой полоской бампера, в диком, невообразимом, невозможном положении, стоял и не падал, нелепый памятник неизвестно кому, а трава вокруг была усеяна множеством крохотных стеклянных вороночек, и на дне каждой переливалось что-то, словно бы капля росы на листе. На борту еще можно было прочесть номер: "104". - Сто четвертый, - прошептала Кати. - Вот он, оказывается, где... Нужно посмотреть. Мне самому хотелось посмотреть, но что-то не пускало, то ли эти непонятные вороночки, то ли трава, которая не шевелилась под ветерком и выглядела словно бы стеклянной, поддельной, то ли навязчивая мысль, что от прикосновения или просто звука шагов многотонная машина обрушится на голову. Я не мог подойти. Создалось впечатление какой-то границы, черты, терминатора, межевого знака между обыденностью и ирреальностью... - Потом посмотрим, - сказал я и дал газ. Дорога больше не расширялась, но лес редел и редел. Пират успокоился. Мы тоже. И когда я увидел издали, что поперек дороги лежит толстое бревно, не испытал особого страха - аккуратно подвел машину к преграде и выключил мотор. Наступила космическая тишина. Пират моментально насторожил уши - по обе стороны от дороги кто-то был. - Есть здесь кто-нибудь? - громко спросил я. С двух сторон на дорогу вышли люди, одного я узнал - тот высокий, правда, сейчас в новом чистом свитере. Оружия у них я не заметил, и держались они не угрожающе. - Привет, - сказал я. - Добрались благополучно? - Да, - ответил он сухо. - Выходи из машины, и пошли. Девушка остается здесь. Собака тоже. - Но... - Можешь поворачивать назад, если что-то не нравится. МЫ тебя не звали. Идешь? - Иду, - сказал я, пожал руку Кати и выпрыгнул из машины. Меня повели по тропинке, уходившей влево от дороги. Деревья вскоре кончились, низкие голубые кусты росли сплошным ковром. Я увидел деревню - круглые деревянные домики стояли как попало, без намека на улицы, домиков было много, у крылечек играли чисто одетые дети, тут же бродили во множестве какие-то толстые мохнатые звери величиной с овцу. Окна домов были застеклены, и над крышами я не увидел труб. А что я, собственно, ожидал увидеть? До чего же прочно въедаются в мысли термины, не вытравишь... "Вурдалачьи Леса" - и в голову помимо воли лезет никогда не существовавшая чепуха: саваны, синие лица, замогильный хохот, зубовный скрежет. "Это, верно, кости гложет красногубый вурдалак..." Уж если я, пришелец извне, поддался гипнозу термина, что же тогда спрашивать с горожан? Мы шли, и никто не обращал на нас внимания. Может быть, обо мне и не знали. - Сюда, - сказал высокий. Я поднялся по ступенькам, открыл дверь и придержал ее для него, но он махнул рукой - дескать, иди один. Обыкновенная комната, привычная мебель. Снова не ожидал? Чего же тогда стоят все твои добренькие мысли о равенстве и братстве? "Да, они такие же люди, но мы цивилизованнее - как-никак у нас многоэтажные дома и асфальт на улицах". До чего же цепко и надежно устроилось в нас это пристрастие - встречать по одежке, хоть провожать-то по уму окажемся в состоянии! - Здравствуй, - сказал сидевший за столом. - Меня зовут Пер. Садись. Он был стар, но не дряхл, на сморщенном годами и жестокой мудростью лице светились неожиданно голубые молодые глаза - два окатных камешка. Мебель, люстра - двойное зеркало, обитатели антимира считают антимиром наш мир, обе стороны правы и не правы... - Итак, зачем ты пришел? - спросил он. - Либо в мире наконец изменилось что-то, либо... - Опасаетесь провокации по большому счету? - Опыт... - сказал он. И перед глазами у меня встали рыжий карьер, волочащиеся за броневиками трупы, красное пятно на асфальте и быстро вбирающий его песок... Он имел право на любые подозрения. - Ваш опыт годился, пока не было меня, - сказал я. Лицо индейского божка не дрогнуло. - И что же ты за персона, если с твоим появлением становится ненужным весь наш опыт? Я рассказал ему то, что рассказывал вчера в Отделе, и даже больше - в Отделе я не касался своих мыканий в этом мире, а ему рассказал, как сам ждал расстрела под моросящим дождиком, что чувствовал, когда на моих глазах убили Джулиану, про мои метания, обретения и потери. Он невозмутимо слушал, он очень хорошо умел слушать... - Знаешь, почему я верю, что ты не разведчик Команды? - Карта? - Твое отношение к ней. Ты убежден, что Команда, имея карту, без труда может нас уничтожить, и считаешь, что, показав карту нам, тем самым демонстрируешь отсутствие злых намерений. - Разве не так? Он засмеялся коротким курлыкающим смешком: - Мы с та