Вот так, - сказал он, сел за стол и придвинул блокнот. - Я буду письма писать. Не обращай внимания. - Ага, - кивнула она. Голос Константина Ивановича проникал сюда умеренно, неназойливо; хозяин уже опять смеялся - видимо, разговор все-таки пошел о новом: тема "преступленье-наказанье", судя по всему, исчерпала себя, а тему "несколько олухов и поход в тайгу за бабушкиными сказками" не стали поднимать, так как отсутствовал главный олух. - Ты зачем записки мои взяла? Она сильно вздрогнула, посмотрела на него со страхом, глуповато-уличенно спросила: - Че? - Нехорошо, - наставительно сказал он. - Но - бог с ним. На сей раз твой проступок спас меня от ненужных объяснений. Дай-ка их сюда. Она покраснела, стала рыться за пазухой, извлекла смятые листочки, подошла и положила на стол, затем вернулась за буфет. - Зачем они тебе были нужны? - Вы ж усе равно уйтить собралися. - Ты сказала об этом кому-нибудь? - Не-а. - Молодец, правильно. Я в самом деле хотел уйти, но потом передумал. - Ага... "Здравствуй, Тоня! - вывел он аккуратно. - У нас все пока хорошо, продвигаемся к цели. Когда я вернусь..." Он остановился, перечитал написанное, подумал, вырвал лист, скомкал и сунул в карман. "Здравствуй, Тамара!" - появилось на следующем листе и немедленно было зачеркнуто, а лист - выдран. "Милая моя", - написал Визин. Затем - "Глубокоуважаемая жена моя..." Затем - "Тамара!" Затем - вовсе без обращения: "Говоря откровенно, я не собирался писать тебе, пока я..." И еще: "Когда ты прочтешь это письмо, я буду уже..." И он вспомнил, что так же начиналось его письмо к дочери. И - снова: "Здравствуй, Тоня..." "Добрая и прекрасная моя Тоня..." "Тонечка, хорошая моя..." Карман разбухал от скомканных листов. Он не мог сосредоточиться, все слова казались вымученными, пошлыми. Мешало все: и нервозное состояние, и шумок в голове от выпитого, и голоса за стеной, и окно, которое невозможно выставить, и неподвижный взгляд Лизы. Визин отодвинул блокнот, положил авторучку. - Ты ведь не просто сюда попала, - сказал он. - Ну, не только потому, что спряталась от отца. Ты ведь хотела еще о чем-то спросить меня, а? - Не просто попала, - отозвалась она чуть слышно. - И спросить хотела. Не теперича, када хоронилася. Учера еще. - И о чем ты хотела спросить? - Про Саню. - Она ответила мгновенно, словно только и ждала этого вопроса. - Про Саню, - повторил он. - Про Саню ты все сама знаешь. Он направлен в больницу, его будут лечить. - Визин повернулся к ней. - Что он тебя так интересует? - Я у положении. Визин опешил. В ее голосе прозвучали торжество и вызов; глаза заблестели; голова гордо поднялась, открыв худую шею с синеватыми венами. Он забормотал смущенно, что это, скорее всего, фантазии, она его разыгрывает, что невозможно так скоро это знать, но она оборвала его тем же торжественным голосом: - Я знаю. Ето точно. Он отвернулся, достал платок, вытер вспотевшие ладони. - Что ты теперь будешь делать? - Известно че. - Она фыркнула. - Родить буду. - Известно... - "Безумие! - подумал он. - Весь мир с ума сошел. На что она рассчитывает? Что это будет за потомство? Что с ней сделает отец?.." - Его долго будуть лечить? - спросила она. - Это знают только врачи. - А иде? - Что где? - Лечить будуть. - В психиатрической больнице. А где эта больница, я не знаю. - Надо узнать, - деловито сказала она. - А посля больницы его выпустють? - Нет. Он ведь сбежал из лагеря. Значит, его вернут туда. - А за Веру ему ниче не будеть? - Думаю, ничего. Он ведь действовал в состоянии невменяемости. - За наган, наверно, припаяють, - сказала она глубокомысленно. - Возможно. Лучше тебе о нем забыть. - А как? Када не забывается... "А как? - подумал он. - А как? Сонная Марь рядом, дура. Тебе такое хоть приходило в голову?! Ты же привыкла к тайге, она тебе не страшна. Иди и исцеляйся!" - Он, Лиза, конченый человек. Придется тебе своего малыша воспитывать самой. - Ето само собой... Лександрович, - улыбаясь проговорила она. - Ай Лександровна... Будущее ее не страшило - оно виделось ей наполненным смыслом, радужным светом; ее страшил лишь отец, но она уже подготовила себя к его гневу - ее уже ничто не могло сломать. И Визин ощутил что-то вроде зависти и восхищения; да, он завидовал горбунье, ее решительности, непоколебимости, ее такому простому, здоровому и реальному счастью; и одновременно восхищался ее душевной слаженностью, покоем, равновесием, созвучности всего и вся в этом уродливом произведении природы. Она никогда не станет искать Сонную Марь, - он уже знал определенно, - ей не нужно ничего забывать, она готова ничего не забывать. И он вдруг, совершенно безотчетно, без всякой оглядки, ничего не боясь и пренебрегая возможными последствиями, сказал: - Между прочим, Лиза, я изобрел молоко. Понимаешь? Самое настоящее молоко. Случайно открыл в своей лаборатории. Искусственное молоко, дешевое, как вода. - Снятое? - по-хозяйски осведомилась она. - Нет, цельное. Через несколько часов образуется слой сметаны. - Забавно как. - Она усмехнулась. - Коров, значить, не надо? - Значит - так. Слушай! - Он начинал горячиться, ему уже было все равно, поймет она его или нет. - Конечно, я ничего не изобрел и не открыл - такой цели не ставилось. Все произошло исключительно случайно, во время опыта, который проводился с совершенно другими целями. И вдруг - молоко! Тут, конечно, было от чего обалдеть. Я сделал анализы, самые тонкие, строжайшие. Потом других попросил сделать те же самые анализы. И мне сказали, что подсунуть молоко - не лучшая из моих шуток. Никто ничего не узнал. Осталось шуточкой. Так что, Лиза, мы с дояркой Екатериной Кравцовой, чей портрет на Доске Почета в Долгом Логу, оказываемся коллегами. Ты, кстати, была в Долгом Логу? - Была. - Ну тогда, может быть, видела. Она давно на Доске Почета. - И вас повесють теперича на доску? - Обязательно! Ведь безумная дешевизна! Как газета! Как водка! Не на прилавке, разумеется... Вот такие дела... Доярки мучаются, недосыпают, простуживаются, а у меня - элементарно: ни аппаратов, ни бидонов, ни кормов, ни подстилки, ни ферм, ни даже самих коров, как ты верно заметила! Весь механизм получения - тьфу, дважды два. Рай! - Во как здорово! - Еще бы! Решение таких проблем, таких проблем... Только, Лиза, я ни черта не знаю, что у меня получилось. Не знаю. - Вы ж сказали - молоко! - Да, молоко. И анализы подтвердили. Все верно. Но какой анализ просветит тебя относительно последствий? И вообще: что это получается, куда мы идем? - Он негромко и ядовито засмеялся, его передернуло. - Возьмите, граждане, пестициды. Возьмите дуст. А что вы скажете про панацею ПП? Я уже молчу про бедного Роберта Оппенгеймера... А Е.Кравцова с коллегами встает в четыре утра... Визин умолк, взглянул на Лизу - та смотрела на него, как на привидение. За стеной все так же шумели, смеялись, и громче всех теперь - Митя-милиционер. Потом в окно стало видно, как Настасья Филатовна выносит какие-то кульки и банки и укладывает в коляску мотоцикла. - Я вылил все к чертовой матери, Лиза... Не очень приятная перспектива - отравить человечество. - Жалко, - несмело произнесла она. - Человечество жалко? - Что вылили. - Не стоит жалеть. - А вы сами хоть покушали? - Покушал. Нормально. Видишь - жив-здоров. - Че ж тада... - Чтобы, Лиза, сделать искусственное молоко, надо сделать искусственное вымя. А чтобы сделать искусственное вымя, надо сделать искусственную корову. Которая бы ела искусственную траву, превращая ее в искусственную жвачку. Затем эта искусственная жвачка попадает в искусственный желудок, вызывает искусственные соки и - дальше... А следующий этап - искусственное мясо. Потом - искусственные мозги... И не будет преступников. И - естественно - милиционеров и следователей. Твой отец в своих рассуждениях - на верном пути. Лиза засмеялась, но тут же спохватилась, притихла; подумав, спросила: - Можеть, вы знаете, у Долгом Логу шерстяные кохты есть? Он уставился на нее, потом провел рукой по липу, словно отгоняя сон. - Не интересовался. Хочешь купить шерстяную кофту? - Не поеду ж я так-та! - Куда? - Как куда? К ему. - А-а, - понял Визин. - Такая жара, а ты в шерстяной кофте... - Можеть, потома не будеть жары. - Правильно. Ты, Лиза, никому не рассказывай, что я тут тебе нагородил. Это я пошутил. - Ладно. И вы не рассказывайте. - Можешь быть спокойна. Ну, а теперь мы тебя будем выпускать - самое время: Настасья Филатовна на улице... - Он встал, подошел к двери, приоткрыл чуть-чуть и позвал: - Коля! Будь добр, на минутку. Лиза, побледнев, исчезла за буфетом, вжалась в стену. Андромедов вошел, сразу увидел ее, вытаращился. - Моя гостья, - сказал Визин. - Надо, Коля, тихо ее отсюда выпустить. Чтобы никто не заметил. И в первую очередь, как понимаешь, Константин Иванович. Иди-ка, проберись осторожненько в огород и отогни гвозди, чтобы окно выставить. - Да. Хорошо, Герман Петрович. - Только без шума. - Не волнуйтесь. Андромедов вышел, и вскоре его физиономия появилась в окне. В два счета он отогнул гвозди, Визин нажал на раму, она подалась и легла на руки Андромедова. - Ну? Иди, подсажу. - Я сама. - Она ловко вскарабкалась на подоконник, перебросила ноги; Визин поддержал ее, рука его скользнула по горбу - он тут же отдернул ее. Андромедов помог ей спрыгнуть; она исчезла. - Давай - статус кво. И зайди. Окно стало на место. 16 Визин сел на диван, расслабившись и раскинув руки; Андромедов - на стул у окна. - Долго еще они там? - Закругляются, Герман Петрович. А вообще, знаете, что-то в этом есть, ну - в рассуждениях Константина Ивановича. И в самом деле существующая с неведомых времен судебная троица... - Я не буду писать писем, Коля. - Конвертов нет? - наивно спросил Андромедов. - Так я мигом! Наверняка у Константина Ивановича найдется. А уж у Филиппа Осиповича - без сомнений: он же специально накупил кучу, чтобы жене с дороги письма писать. Я сейчас! - Нет, Коля, дело не в конвертах, которых у меня действительно нет. Просто я уже не умею писать писем. Разучился. Позабыл. Понимаешь? Уже позабыл. Еще одно доказательство существования Сонной Мари - уже на подходе действует. - Герман Петрович... - Я начинал несколько раз - жене тоже. Бесполезно. - Визин посмотрел на него воинственно откровенно. - Можешь думать обо мне что угодно. - Как "что угодно", почему? - Андромедов насторожился. - С Тоней у нас был роман. - Я догадался. - Ну вот. Можешь думать что угодно. Андромедов понимающе закивал. - С какой стати я должен что-то думать? Тоня - неплохая девушка, вы ей тоже понравились... А, вот, видимо, в чем дело! Опасения всякие и так далее. Следователь, конечно, знает Тоню Дроздову и может, конечно... А огласка сейчас ни к чему, я понимаю. Вот что! Спокойно пишите, вложим конверт в конверт и отправим на имя одного человека, которого я хорошо знаю. Очень хорошо, Герман Петрович! Честный и порядочный человек. Он все аккуратно передаст, и никто не узнает. - Стоп! Спасибо за заботу. Я не буду, не могу ничего писать. Я решил. Когда созрею, тогда напишу. Вопрос снят с повестки дня. Точка. - Дело ваше, - почему-то погрустнев, сказал Андромедов. - Тоня была бы рада... - Оставим. - Визин лег, вытянулся, стал смотреть в потолок. - Я обещал тебе записи Мэтра - можешь их взять. Там, в рюкзаке. Можешь их взять, если хочешь, насовсем. Но лучше мы их утопим в болоте. - Почему? Книга всей жизни... - Дай-ка сюда рюкзак. Андромедов подал. Визин порылся, достал папку. - На. Никому это не нужно. Никому не нужно знать об искусственных медиаторах торможения. Хватит с нас естественных. Мэтр сделал правильно, сдав это в макулатуру. Андромедов забеспокоился; он не знал, куда деть папку, вертел ее в руках, разглядывал, несколько раз прочитал название; наконец, положил на колени. - Но ведь мы пойдем на Сонную Марь, Герман Петрович? - Пойдем. И если мы что-нибудь _такое_ найдем, я всем скажу, что ничего не нашел... Я предпочитаю ничего _такого_ не найти. Понимаешь меня? Нельзя ничего забывать. Память - это урок и совесть. Вот что я недавно вычитал у одного умного человека. Урок и совесть, Коля. Урок - так как только благодаря памяти мы чему-то в состоянии научиться, составить то, что называется жизненным опытом. А совесть - так как одна лишь наша память способна удержать нас от повторения ошибок и от неблаговидных дел. Природа милостива - все бесполезное и вредное она позволяет нам забыть совершенно естественным путем, во всяком случае, отвлечься от него настолько, чтобы оно не давило, не мешало. Словом, ты прочитай Мэтра, потом и я тебе кое-что расскажу - у нас будет о чем потолковать и времени хватит... И если что-то изменится, перестроится тут, - Визин постучал пальцем по лбу, - я обещаю тебя немедленно поставить в известность. - По-моему, - не сразу проговорил Андромедов, - по-моему, Герман Петрович, - уж извините, пожалуйста, не сочтите за излишнюю самоуверенность, - но у вас перестроится, вы передумаете. - Из чего ты заключаешь? - Не могу объяснить. Просто - предчувствие. - Ну - увидим. В дверь постучали. Вошел Митя-милиционер. - Где ваши письма? Поехали мы. - Не будет писем, - сказал Визин. - Планы изменились. - Бывает, - согласился Митя. - Ну тада - счастливо вам. Чтоб экспедиция прошла нормально. - Спасибо. И вам счастливо. Он вышел. Визин сложил на животе руки, закрыл глаза; он почувствовал себя настолько усталым, словно весь день с раннего утра делал мучительную, рабскую работу. - Такая разбитость... Может быть потому, что не спал... Сегодня, попозже все соберемся и потолкуем. Надо им объяснить... Никаких коллективных походов. - Старика не сломать, - сказал Андромедов. - Надо постараться... - Надвигалась дрема, и Визин с удовольствием покорялся ей. - Я посплю немного, Коля. Извини, пожалуйста... Часов в восемь разбуди... Андромедов бесшумно вышел. 17 Было около часа ноги, когда пришла гостья, и Визин почувствовал легкое прикосновение ко лбу. Было совсем темно. - Я не сплю, - шепотом проговорил он. - Я жду. Он подвинулся к спинке дивана, чтобы гостья могла сесть. - Я знаю, что ты не спишь, - сказала она. - И говори нормальным голосом: мы никого не разбудим. - Ты всех их выключила? Отключила? Она засмеялась! - Ну и терминология! - Как учили... - Он тоже засмеялся. - Скажите пожалуйста, какой самонадеянный! Он, видите ли ждал! - Разве могло быть иначе? - Ну конечно, не могло! Правда! Могла ли я не попрощаться, подумай! - Попрощаться в смысле "прощай" или в смысле "до свиданья?" - На хитрые вопросы я не отвечаю, - сказала она. - К тому же уж очень нелепо звучит "подосвиданькаться". - Да, - согласился он. - Несуразное слово... Значит, мы отправимся без тебя? Ну, то есть... без твоей опеки, так сказать, без надзора? - Таково условие. Запрет Стиля. Я не могу нарушить. - Они боятся чересчур активного вмешательства? - Разумеется. Они вдруг углядели во мне чрезвычайную бабу! - Послушай, может быть, можно хоть немного света? Я тоже хочу увидеть эту бабу! - Если бы я все время тебя слушала, знаешь, что вышло бы? Ах, что вышло бы! - Ну хоть чуть-чуть! - Нельзя. - Стиль? - Да. - А ты меня, конечно, видишь... - Вижу. - Ох уж мне этот Стиль! - Осторожней! - Она сразу стала серьезной, но говорила мягко, ласково, сдержанно-назидательно - так говорят с ребенком. - Ты не должен так ни думать, ни говорить о Нем. Потому что ты - в неведении. Стиль - это все. Вся жизнь мироздания, весь порядок, все движение, возникновение и затухание миров - вот что значит Стиль. Он глубок и прекрасен. Постигнуть его - Высшая Доля. Тебе сейчас не понять. Но, возможно, когда-нибудь, когда, возможно, мы станем вспоминать с тобой эту ночь, ты, возможно, поймешь, насколько был наивен. Я не оскорбляю тебя, гордый человек? - Прости меня за глупые слова, глупые вопросы... - Ины не злопамятны. Он потянулся рукой и наткнулся на ее руку, взял в свою, легко сжал - пальцы гостьи были горячими и пульсирующими. - Это не противоречит? - Нет. Это - нет, - ответила она. - Ты только что трижды сказала "возможно". - Да, в самом деле - возможно. - Но возможно и "невозможно"? - Возможно. Он подавил вздох. - Тебе, наверно, нелегко было вырваться? Пришлось многих убеждать, упрашивать? - Слова эти и понятия не очень вяжутся с тем, что мне пришлось. У инов иначе. Скорее - излагать и доказывать. - Если бы ты знала, как я ждал. - Вот я и знала. - Послушай, - сказал он. - Я очень хочу - очень, поверь! - чтобы состоялось именно "возможное", а не "невозможное". - И я очень хочу, - ответила она. - И когда инчанки чего-то очень хотят, то они это получают. - Почему же тогда возможно и "невозможное"? - Потому что есть еще ты. - Тут - один интересный момент. - Он крепко сжал ее руку. - Настоящий, полноценный жених ведет невесту в свой дом, а не идет к ней. Я чувствовал бы себя неважно в примаках. - В инах, ты хотел сказать? - шутливо удивилась она. - Примак есть примак. - О человек! А не кажется ли тебе, что настоящий полноценный жених и настоящая полноценная невеста строят свой дом? И никто ни к кому не идет. - Свой, - повторил он. - Это что-то третье, выходит... Есть люди и есть ины. Что третье? - Не будем пока так далеко заглядывать. - Ины не умеют мечтать? Или не любят? - спросил он. - Ины?! Да они неисправимые, неудержимые фантазеры и мечтатели! Разве ты не заметил? - В ее голосе снова возникла улыбка. - Мне, поверь, странно было бы тебя назвать мечтательницей. - Я понимаю. Наверно, ты знаешь земных женщин-мечтательниц. Это - твоя мерка. Но, будем надеяться, со временем ты... - Я вернусь? - перебил он. - Мы вернемся? - Ты ведь знаешь, что я не имею права отвечать на такой вопрос, - легко укорила она. - Но ты знаешь! - Он начинал волноваться. - И на это я не имею права отвечать. - А тебе хотелось бы ответить? - Да, мне бы очень хотелось ответить. - Она пожала его руку. - Строг, ужасно строг и суров Стиль! - Представь себе разумное и прекрасное в самой высокой степени, какую только ты способен представить. Это Стиль. И все время старайся увеличивать степень. Утвердился на каком-то уровне - иди дальше. Все время только дальше. Это Стиль. - Ты говоришь со мной, как с младенцем, а я - намного старше тебя. Как жаль! Очень скоро я превращусь в старика. В старика-младенца. - У инов другие понятия о возрасте. - Но ведь я не ин. - У инов другие понятия о возрасте, - настойчиво повторила она. - Всегда помни. - Они бессмертны? - Не совсем та-к. Они могут выбрать себе возраст по желанию. Надолго или на короткое время. Могут, то есть, перевоплотиться, достигнув определенного возрастного предела. Но могут и не перевоплощаться - зависит от желания. Некоторые живут тысячи лет. Им интересно ощутить возраст на разных пределах. Я знаю таких. Но большинство перевоплощается, начинает, в известной степени, сначала. А в общем, проблемы возраста не существует. Такая проблема, как ты понимаешь, - проблема сугубо земного порядка. У инов другое. Сейчас не стоит об этом говорить. К чему тебя запутывать? - Ты жалеешь меня? - Да. Силы тебе сейчас нужны, как никогда. - Но ведь я все равно уже не смогу не думать обо всем этом. - Хочешь, я _все это_ сотру в твоей памяти? - Это несложно? - Совсем несложно. - Сотри тогда войну в памяти старика. Сотри кошмары Марго. Печаль Жана. Горе Настасьи Филатовны и Константина Ивановича. Одиночество бабок Евдокии и Анны. Убогость Лизы... Помоги людям! Если бы я имел такую силу, я не остановился бы ни перед чем. Ни перед каким Стилем! И пусть бы меня потом изгоняли из инов! - Успокойся! - Опять в него потекли нежные и теплые токи. - Как только я стала бы поступать таким образом, то немедленно была бы лишена способностей инчанки, и уже ничем и никак не смогла бы никому серьезно помочь. Таковы правила Стиля. Представь, что некой планете в тягость ее орбита, и она просит (планета просит) изменить ее. Что из этого получится в системе, где взаимосцеплено все?.. Представь... - Но ты готова стереть кое-что в моей памяти! - По отношению к тебе у меня особые права. - Ты выделила меня, и я тебе отдан, так? - Так! - опять засмеялась она. - Отдан на растерзание! Ну? Не правда ли - чрезвычайная баба! - И все-таки, если бы я... Гостья каким-то неведомым усилием заставила его замолчать. Задумалась. - Оставим. У нас уже не так много времени, чтобы спорить. Я знаю твое благородство. Но... Люди часто говорят: "если бы я". Но когда сбывается это "если бы", они, как правило, задумываются, не спешат осуществлять свою программу. И не потому, что они - обманщики. Нет! А потому, что теперь уже они смотрят с высоты свершившегося "если бы". А тут - другой кругозор. Оставим... Лучше скажи мне вот что! Если бы ты в самом деле стал ином, какой бы ты выбрал себе возраст? Он ответил не сразу, это требовало осмысления. - Ужасный вопрос, - проговорил он, наконец. - Может быть, я перебрал бы несколько возрастов... - Чтобы посмотреть, в каком лучше? - Да, чтобы посмотреть... Знаешь, я наверно начал бы с детства. Определенно - с детства! - Это прекрасно! Расскажи мне о своем детстве! Расскажи, пока еще есть время... 18 Они уходили на рассвете втроем - третьим был Филипп. Накануне, вечером, когда они все сидели на крыльце бывшего "женского" дома, и Жан, которому Марго запретила вставать, просил, чтобы не закрывали дверь, потому что он все хочет слышать; когда Визин, призвав все свое красноречие, всю убежденность, доказывал Марго, что в любом случае идти в тайгу ей нельзя, что и ей, и Жану нужно приводить себя в порядок и что лучшее средство для этого - пасека Константина Ивановича, мази Настасьи Филатовны и прочие местные снадобья и целебности, и все это говорилось негромко, даже грустно чуть-чуть, как бывает перед расставанием, и можно было смотреть в глаза Марго - они не давили и не обжигали, и не суетился Андромедов, и тихо, затаенно вздыхая, лежал Жан - лежал так, чтобы видеть всех; когда жара уже спала и воздух немного посырел, и слышалось фырканье лошади на лужайке, и мычали коровы, - одна Константина Ивановича, - другая Евдокии Ивановны, - призывая хозяек к дойке, - вот тогда-то, улучив минуту, Филипп сказал Визину, что пойдет с ними. Он не просил, не умолял, не говорил, что может быть полезен, что знает лес и "особо болотья", - он просто сказал, что значит, надо собираться и ему, и это правильно, что наконец выходим, потому что надоело бездельничать. За эти дни он починил крыльцо, дверь, законопатил щели в доме, поправил дранку на крыше, поднял упавшую изгородь, но все это не работа, а баловство, говорил он, а главная работа впереди. И Визин не смог возразить - Филипп говорил таким тоном, как будто все давно было решено, и словно бы не он - третий, пристяжной, а Андромедов или даже сам Герман Петрович. Они выходили рано; до солнца было еще далеко, восток только-только еще начал краснеть. Путники были бодры - вчера помылись в бане, легли рано и хорошо выспались. За ними увязалась одна из собак пасечника, Пашка, с которым у Визина образовалась взаимная привязанность, - он подкармливал его, отдавал остатки консервов, - и хозяин сказал, что не возражает, пусть идет, если захотелось, он, сукин сын, любит шататься по лесу, бродяжья натура, безусловно охотничий, да все некогда ублажить его, не до леса - пасека почти все время отнимает. - А есля, можеть, вертолет какой прилетить и забереть вас, - хитро добавил он, прищурившись на Визина, - и вы, значить, у Макарове не вернетеся, тада кидайте етого Пашку к такой матери - сам дорогу домой найдеть, прибегать как миленький. - Не надо нам вертолета - серьезно сказал Визин. - Но хлопочите. Все будет в порядке - нас все-таки трое. И здесь наши остаются, так что мимо Макарова нам пути нет. - Ладно, - сказал Константин Иванович. - Ясно. Малого к вашему приходу поставим на ноги. - Спасибо вам. - Тропку, тропку глядите, - напутствовал Константин Иванович. - А потеряется - ищите. Она аж до болота должна быть. - Хорошо... Марго стояла на крыльце и ждала, когда они подойдут; в руках у нее была мелкокалиберка. - Вот, - сказала она. - По-моему, вам пригодится. - Ета дело, - сказал Филипп. - Давай сюды. Поклажа его была самой легкой: котомка, в которой поместились сухари, сушеная рыба, бутылка с водой, табак и конверты. Он закинул винтовку за плечо, стволом вниз, подергался, приноравливаясь, проговорил "добро", потом снял ее, прислонил к крыльцу и достал конверты. - На, Андреевна. Тамака яны мне ни к чаму. - И снова экипировался. - Буду сидеть и письма писать, - печально улыбнулась Марго. - Всем вам буду писать. А когда вернетесь - вручу... А Жан спит. Он только недавно уснул. Жара, кажется, нет... - Может быть, его все-таки показать врачу? - спросил Визин. - Хотя бы в Рощах. - Ня надо, - сказал Филипп. - Поправляется малец. Отойде. - Да-да! - поспешила поддержать Марго. - Ему действительно заметно лучше. И если бы вчера он не вставал... - Обратитесь к бабкам, - посоветовал Андромедов. - У них тут на эти случаи всяких трав, отваров... - Я уже договорилась с Евдокией Ивановной. - Марго принужденно засмеялась. - Сняла эту свою яркую кофту, и они сразу все потеплели. - Ня потому, - вставил Филипп. - Знаете, Марго, - сказал Визин. - Если тут появятся другие, - ну вы, думаю, понимаете, кого я имею в виду, - то не пускайте их в лес. Всякими правдами и неправдами - не пускайте. Пусть ждут вместе с вами. Я и Константина Ивановича об этом просил. Словом, вы здесь остаетесь нашим полпредом. - Да. Я понимаю. Хорошо. - Надо идти, - негромко напомнил Андромедов. - Да, пора. - Визин кивнул. - Ну... Всех благ вам. - Глаза Марго повлажнели. - Буду вас ждать, как... как богов. - Если я что-то путное найду, я вам обязательно принесу, - сказал Визин. - Обязательно. - И поправился: - Если мы что-то найдем. - Да-да... И они пошли, и собака радостно кинулась вперед, к лесу, и пропала за кустами в том месте, где начиналась эта единственная тропка. У самого леса они оглянулись. Марго стояла на крыльце; возле угла безымянного пятого дома стояла Лиза; Константин Иванович стоял возле своей калитки. 1981-1984