скадерская подготовка требуется... И что характерно, с удивлением отметил Павлик, все строители оказались по одну сторону стены - как сговорились. У них-то _выход_ имелся: на набережную и - на все четыре стороны... - А как же в школу? - праздно поинтересовался Павлик. - Ни пройти, ни проехать. - Школа на сегодня отменяется, - сказал Коновалов. - Считай, каникулы. - Вряд ли. Из соседних дворов ребята придут. По набережной. - Откуда ты знаешь: может, в соседних дворах такие же стены стоят... - Верно! - Павлик аж поразился столь простой догадке, почему-то миновавшей его суперумную голову. И в это мгновение кто-то крикнул: - Смотрите: пожар! Из трех окон второго этажа школьного здания валил густой сизый дым. Вопреки здравому смыслу он не подымался к небу, не улетал к Москве-реке, сносимый ветром, - медленно и неуклонно сползал вниз, струился по земле, заполнил весь школьный двор, выплыл из ворот, из щелей в заборе, потек по асфальту к стене. Его прибывало все больше и больше; казалось, что он рождается не только в недрах школы, а конденсируется прямо из воздуха. Все во дворе стояли по пояс в дыму, и Павлик подумал, что кричавший ошибся: это был не пожар. Дым не пах гарью, он вообще не имел никакого запаха, он скорее походил на тот, который используют в своих мистификаторских фокусах падкие на внешние эффекты цирковые иллюзионисты. И еще туман - он походил на обыкновенный ночной туман, обитающий на болотах, в мокрых низинах, а иной раз и на кладбищах. Туман этот легко перевалил через стену, вполз в раскрытые настежь двери подъездов, а там - можно было догадаться! - вором проник в замочные скважины, просочился в поддверные щели, обосновался в квартирах. Вот он уже показался в форточках, в открытых окнах, но - опять же вопреки здравому смыслу! - не потек дальше, не завершил предписанный физическими законами круговорот, а повис на стене дома перед окнами - множество уродливых сизых нашлепок на крашенной веселенькой охрой стене. Дом ослеп. - Не хотел бы я проснуться в собственной постели, - философски заметил Павлик. - О своих подумал? - О деде. - Да-а уж... - неопределенно протянул Коновалов. - Страшновато, тезка? - Малость есть. - А деду - вдесятеро будет. Он ведь _не знает_. - Что же делать? - Вопрос. - Нам всем надо было быть там... - Кроме меня, - грустно сказал Коновалов. - У меня бояться некому... Алевтина Олеговна закрыла окна химического кабинета, в последний раз оглядела его. Все чисто, пробирки, реторты, колбы вымыты, реактивы - на своих местах, газ отключен, вода перекрыта. Можно уходить. Тумана в кабинете совсем не было. Отводные резиновые трубки вывели его из окна - весь, без остатка. Алевтина Олеговна заперла кабинет, спустилась по лестнице, повесила ключ на положенный ему гвоздик в шкафчике над сладко спящей сторожихой. Сторожиха почмокала во сне губами, улыбнулась чему-то. Через час она проснется, дозором пройдет по этажам, сдаст сменщице ночное дежурство и уедет домой - в другой район необъятной столицы. Там, конечно, тоже есть свои школы, а в них - Алевтина Олеговна усмехнулась - свои Алевтины Олеговны. Интересно: что они сегодня ночью делали?.. Алевтина Олеговна вышла во двор. Он был пуст, ночные строители куда-то подевались, но стена стояла по-прежнему - высокая, могучая, угрюмая, на редкость диссонирующая с солнечным утром, с весенним ветерком, с сочно-зелеными майскими кронами дворовых деревьев. Тумана не было и во дворе. Он, похоже, целиком всосался в дом, в квартиры. А сам дом выглядел жутковато, ослепший, без привычных глазу рядов окон, вместо них - неровные куски тумана, словно приклеенные к оконным рамам и стеклам. По двору, навстречу Алевтине Олеговне, неторопливо шли старик пенсионер Коновалов и знакомый молодой человек, оба выглядели, как утверждают борзые журналисты, усталыми, но довольными. - Спасибо, Алевтина Олеговна, - сказал молодой человек. - Вы и вправду мастер. Туман вышел на славу. - На чью славу? - невесело пошутила Алевтина Олеговна. Она думала о муже, который еще спит и к которому теперь не пробраться - как в недавнем дурацком сне. Но выходит, что не таком уж и дурацком... - О славе завтра подумаем, - вмешался вдруг Коновалов. - А сейчас домой надо, баиньки. - Какие баиньки? Вставать пора... - констатировала Алевтина Олеговна. Часы на школе отмерили половину седьмого. - То-то и оно, - непонятно согласился Коновалов. А молодой человек подтвердил: - Вы правы, Алевтина Олеговна, самое время вставать. И Алевтина Олеговна почувствовала вдруг, как неведомая сила подхватывает ее, поднимает над землей, закручивает, швыряет невесть куда - в туман, в неизвестность, в кромешную темноту. Зазвонил будильник, и Алевтина Олеговна с трудом открыла глаза. Первая мысль была до зевоты банальной: где я? Но и банальные мысли имеют полное право на существование, без них в нашем повседневном житье-бытье не обойтись. В самом деле: секунду назад стояла во дворе перед стеной, а сейчас - это Алевтина Олеговна мгновенно определила! - лежит в собственной постели, причем не в костюме и туфлях, а в ночной рубашке и босиком. Подумала: неужто опять сон? Но нет, не сон: слишком хорошо, слишком четко по мнилась ей пролетевшая ночь. И как долго ждала пяти утра, и как торопливо шла по двору, как лавировала между сновавшими туда-сюда жильцами, которые дружно возводили стену, и ясно помнилась и гулкая пустота школьного здания, и сизый дым, вырывающийся в окна из толстых резиновых трубок... Но почему ничего не видно? Туман, созданный химическим опытом Алевтины Олеговны, по-хозяйски обосновался в ее квартире. Он был густым и на глаз плотным - как черничный кисель, но движений отнюдь не сковывал. Да и дышалось легко. Алевтина Олеговна встала и, вытянув вперед руки, пошла по комнате - ощупью, как слепая. Наткнулась на что-то, ударилась коленкой - больно. Сдержала стон, опустила руку - точно, туалетный столик. Надо левей... Двинулась вперед, нащупала спинку кровати, вцепилась в нее, как в спасительный ориентир - сейчас по нему и до спящего мужа доберется. Еще шаг, еще... Алевтина Олеговна уперлась руками во что-то холодное, массивное, неподвижное. И опустила в бессилии руки, прижалась лбом к этому холодному, пахнущему улицей, пылью, цементом - _чужому_. Ничего не было сном. Кирпичная стена наглухо отделила ее от мужа, перерезала комнату, надвое разделила кровать. Павлик проснулся сразу - будто и не спал вовсе. И сразу сообразил: конечно, не спад! Все это - не более чем хитрый трюк хитрого парня в белой куртке. Или не его, нет! Когда он с Павликом впервые беседовал, когда они ушли на набережную, подальше от чужих глаз и ушей, когда парень поведал ему _план_, Павлик особенно не удивлялся. Просто сказал: - Ну, допустим, все будет именно так. Но для этого нужен как минимум один профессиональный волшебник, - вроде бы он так элегантно шутил, а вроде бы - всерьез прощупывал загадочного парня. А тот с ходу ответил: - Волшебник есть. Тоже не поймешь: хохмил или взаправду... - Ты, что ли? - спросил Павлик. - Почему бы и нет? - вопросом на вопрос. - Давно практикуешь? - Может, день, а может, всю жизнь. - Как понять, маэстро? - Так и понимай, - отрезал парень. Но сжалился над Павликом, пояснил темновато: - В каждом из нас спит волшебник, крепко спит, мы о нем и не подозреваем. Но если его разбудить... - не договорил, не пожелал. Но Павлик не отставал: - Кто же его разбудил, интересно? - "Время. События. Люди". Слыхал про такую телепередачу? - парень засмеялся, легонько хлопнул Павлика по спине. - Ох и любопытен же ты, отрок!.. - Я серьезно, - упрямо настаивал Павлик. - И я серьезно, - парень и впрямь посерьезнел. - Ты вдумайся, вдумайся? Время... События... Люди... И не захочешь, а заставят. - Слушай, а ты сам откуда? - жалобно спросил Павлик, отчетливо понимая, что ничего больше из парня не вытянешь. - Отовсюду, - коротко сказал парень. - Привет. Закончили интервью. - Последний вопрос, - взмолился Павлик. - Почему именно _ты_? - Почему я? - удивился парень. - С чего ты взял? Не только я. Нас много. - Кого _нас_? - Ты после школы случаем не на юрфак собрался? - ехидно поинтересовался парень. - Прямо следователь... Ну, все, я пошел. - Секунду, - быстро сказал Павлик. - Звать тебя как? - Звать?.. - парень притормозил. - По-разному. Николай. Михаил. Семен. Владимир, Александр... Любое имя. Павел, например. - Павел? - А чем плохо? Тебя ж так зовут... - Я не волшебник. - А вот это бабушка надвое сказала, - засмеялся парень и свернул во двор. Надоел ему допрос. В свое время, если читатель помнит, автор скрыл этот разговор, сославшись на "первое правило разведчика", помянутое - или придуманное? - парнем. Спрашивается: почему? Вот вам к месту еще одно "правило": всякая информация полезна лишь в том случае, если приходит вовремя. Момент, считает автор, наступил. Туман в комнате висел - вытянутой руки не увидать. Молодец Алевтина, отметил про себя Павлик, толково сработала. Что за прихоти судьбы, размышлял он, в школе Алевтину считают мымрой и сухарем, прозвали "химозой", на уроках сачковали, а она, оказывается, из _наших_... Павлик верил всему, что рассказал парень. И в самом деле, стоило Павлику пожалеть, что они с дедом оказались по разные стороны стены, как нате вам, пожалуйста: он - здесь, в своей кровати, а дед дрыхнет в соседней комнате, ни о чем не подозревая. И плохо, что не подозревая: сердце у деда, как говорится, не камень, слабенькое сердчишко, изношенное, как бы он ни хорохорился, ни играл в спортсмена. Проснется старик - не дай бог, инфаркт хватит... Павлик встал и отправился к деду в комнату. Легко сказать - отправился! Путешествие в тумане - дело хитрое, даже если знаешь маршрут назубок, с детства. Но туман прихотливо изменил все масштабы, смазал привычные расстояния, перемешал предметы. На пути неожиданно вырастали то сдвинутый кем-то стул, то острый косяк двери, то сама дверь, почему-то шаловливо гуляющая на петлях, то книжный стеллаж в коридоре, невесть как увеличившийся в размерах. Короче, до кабинета деда Павлик добрался, имея следующие нежелательные трофеи: шишку на лбу - раз, ссадину на руке - два, синяк на колене - три. Или что-то вроде - в тумане не разглядишь. Сразу за стеллажом коридор сворачивал направо - к дедовским владениям. Павлик уверенно туда последовал и вдруг с ходу уперся во что-то холодное и неподвижное. Прижал к этому "что-то" сразу вспотевшие ладони, бессмысленно напряг руки, пытаясь сдвинуть, столкнуть, сломать препятствие. Куда там! Стену на совесть строили, сам Павлик и строил - в три кирпичика, один к одному. Монолит! - Дед! - яростно выкрикнул Павлик. - Дед, проснись! Алевтина Олеговна, по-прежнему опасливо держась за спинку кровати, вернулась назад, к туалетному столику, пошарила в ящике, нащупала там маленький карандашик-фонарь, который муж привез из заграничной командировки. Не зажигая его, панически боясь, что сели батарейки, пошла обратно. Дойдя до стены, взгромоздилась на матрас, потом - на спинку кровати. Стоять на ней босыми ногами было больно, но Алевтина Олеговна на боль не обратила внимания, плевать ей было на боль, потому что стена - как Алевтина Олеговна и надеялась - оказалась той же высоты, что и во дворе, метров двух, не больше, а значит, до мужа можно хотя бы докричаться. Невеликий росточек Алевтины Олеговны позволил ей всего лишь ткнуться носом в верхний край стены. Алевтина Олеговна схватилась за стену левой рукой, а правую протянула на половину мужа, включила фонарик. Батарейки не сели, он светил исправно, но острый и сильный луч его упирался в плотное тело тумана и, угасая, исчезал в нем. Алевтина Олеговна швырнула фонарь на постель и - в голос: - Саша, я здесь, не бойся, Саша! Ирка и Сенька Пахомовы крепко спали, умаявшись за ночь. Сенька кашлянул легонько, перевернулся на другой бок, разбудил Ирку. Ирка открыла один глаз, сразу сощурила его: солнце било сквозь незакрытые шторы, как пограничный прожектор. Прикрывшись от его лучей ладошкой, Ирка глянула на будильник: семь почти. Ну и черт с ним, расслабленно подумала Ирка, не пойду на работу, а днем сбегаю, подам заявление. Прав Сеня: лучше в детский сад устроиться. Тем более звали. И Наденька на глазах будет... Тоже перевернулась на другой бок, обняла сопящего Сеньку. Спать так спать. - Откуда стена? - расходился Топорин-старший, вдавливая в кирпичи сухие, с гречневой россыпью пятен кулаки. - Я спрашиваю, черт побери, откуда взялась стена в моей квартире? Не смей ерничать, мальчишка, сопляк, отвечай немедленно: откуда эта дрянь? Можно было, конечно, обидеться на "сопляка", повернуться и скрыться - буквально! - в туманной дали, но Павлик понимал состояние старого деда, делал скидку на стереотип его мышления, на его, мягко говоря, возрастную _зашоренность_, поэтому вновь терпеливо принялся объяснять: - Дед, я прекрасно понимаю твое волнение, но прошу тебя: соберись, успокойся, вдумайся в мои слова. Это - не просто стена. Это - символ. Символ нашей разобщенности, вашего нежелания понять друг друга, нашей проклятой привычки жить только собственными представлениями и неумением принять чужие... Павлик употребил эти казенные, газетные, стершиеся от многократного пользования обороты и сам себя презирал. Но и деда тоже презирал - так, самую малость. В самом деле, куда проще: между нами - стена. И все сразу понятно, что не сказано - додумай, дофантазируй. Так нет, необходимы _слова_, много слов, и от каждого несет мертвечиной. Господи, да кому ж это нужно, чтоб родные люди друг перед другом речи держали?! _Родные_!.. Не вовремя домой явился - лекция. Не ту книгу взял - лекция. Не туда и не с тем пошел - обвинительная речь. Не жизнь, а прения сторон. Будто не в отдельных квартирах мы живем, а в отдельных залах суда, нападаем-обвиняем, отступаем-защищаем, казним, милуем, произносим речи обвинительные и оправдательные, ищем улики, ловим на противоречиях. А надо-то всего: намек, взгляд, брошенное вскользь слово, поступок, наконец... Стеценко проснулся от вопля жены и спросонья ничего не понял. Кругом было белым-бело, бело непроглядно, голос жены слышался откуда-то издалека, не то из другой комнаты, не то из-под одеяла. - Что случилось? - спросил Стеценко. - Саша, Сашенька, - причитала жена, - ты только не пугайся, но у нас в комнате - стена. Нет, не из кухни и не из-под одеяла шел голос, понял он, а вроде бы сверху. На шкаф она, что ли, забралась? Или на люстру?.. - Какая стена? Что за бред? Где ты, Аля? - Я здесь, Саша, я на кровати. Протяни руку. Стеценко протянул руку и уперся в стену. "Сплю я и сон вижу", - нелогично подумал он. - Это не сон, - продолжала Алевтина Олеговна, - это самая настоящая стена. Докатились, констатировал Стеценко, уже и мысли читает. Он ощупал стену. Стена как стена, кирпичная, крепкая. И вдруг разом пришел в себя, сердце больно ухнуло, провалилось куда-то вниз - в желудок, наверно. Стеценко ощутил пугающую пустоту в груди, вскочил на постели, зашарил по стене руками. - Аля, Аленька, ты где? - Здесь я, здесь, ты встань на спинку кровати. Стеценко явственно била нервная дрожь, да и сердце по-прежнему обитало в желудке, екая там и нехорошо пульсируя. Продавливая матрац, он шагнул на постели и взгромоздился на деревянную спинку. - Видишь фонарик? - спросила Алевтина Олеговна. Где-то далеко - не меньше, чем в километре! - еле теплился крохотный огонек. Стеценко протянул к нему руку поверх стены, наткнулся на руку жены, цепко схватил ее, сжал, стараясь унять дрожь. Алевтина была рядом, Стеценко слышал ее прерывистое дыхание и чувствовал, как медленно возвращается спокойствие, вот и сердце вроде назад запрыгнуло. Нет, что ни говори, а жена - человек нужный! - Что случилось, Аля? - повторил он свой первый вопрос. Высокий рост позволял ему обеими руками навалиться на верхнюю грань стены, а были бы силы - подтянулся бы и перелез к Алевтине: до потолка - сантиметров пятьдесят, вполне можно пролезть. Но как подтянешься, если живот выпадает из трусов, тащит вниз, будто гиря... - Сашенька, ты только не думай, что я сошла с ума, я не сошла с ума, стена-то - вот она. Она теперь всегда здесь будет. - Ты что, серьезно? - не понимая, шутит Алевтина или нет, спросил Стеценко. - Куда уж серьезнее! - с горечью ответила Алевтина Олеговна. А какие события, какие драмы происходили в то утро в других квартирах дома-бастиона? Какие велись разговоры, какие прения сторон, какие истины открывались, какие спектакли разыгрывались по разные стороны стены, какие копья ломались о пресловутое кирпичное диво?.. Можно догадаться, можно представить... Можно даже вспомнить слова молодого парня в белой куртке, когда он сообщил Павлику Топорину, что обязательными станут "кое-какие звуки": плач и стон, крики о помощи и проклятия... Ох, нагадал, наворожил, напророчил, ох, получил он все это сейчас, жестокосердный... А славная чета Пахомовых - Ирка с Сенькой - безмятежно отсыпались, и общий радостный сон их был, возможно, цветным, широкоэкранным и стереоскопическим, произведение искусства, а не сон. И солнце гуляло по их квартире как хотело, по-хозяйски заглядывало во все углы, во все щелочки, вычищенные, выдраенные аккуратной женой Иркой. Но вот законный вопрос. Имелись ли в доме-бастионе другие квартиры, где - ни стены, ни тумана, где - лад и согласье, где не жилплощадь общая, а жизнь, как, собственно, и должно быть на общей жилплощади? Хочется верить, что были... Да конечно же, были, к черту сомнения! Ирка, например, если б она проснулась, если б ее спросили, сразу назвала бы не только номера квартир, но и перечислила бы всех, кто в них прописан, ибо не раз приводила в пример упрямому Сеньке тех, кто жить умеет, любить умеет, верить умеет, понимать друг друга и друг другу помогать. И пить, к слову, тоже умеет... Последняя формулировка - Иркина. И еще многих граждан нашей обширной державы, оправдывающих таким афористичным образом свой интерес к небогатому ассортименту винных отделов. Лично автор до сих пор не понял хитрого смысла вышеуказанной формулировки, до сих пор наивно считает, что лучше не уметь. Старая, хотя и парадоксальная, истина: не умеющий плавать да не утонет... В кухне туман был почему-то не столь густым, как в пристенных владениях, и Павлик без труда спроворил несколько бутербродов с сыром, нашарил в холодильнике две бутылки пепси-колы, погрузил все это на сервировочный столик и покатил его к стене, используя легкую колесную мебелишку в качестве ледокола. Или, точнее, туманокола. Столик ткнулся в стену, бутылки звякнули, дрогнули, но устояли. - Дед, - крикнул Павлик, - кушать подано. - Не хочу, - сказал из кабинета гордый профессор. - Ну и зря. Твоя голодовка стены не сломает. - А что сломает? - вроде бы незаинтересованно, вроде бы между прочим спросил Топорин. Пока Павлик готовил туманный завтрак, у деда было время поразмыслить над ситуацией. Данный вопрос, справедливо счел Павлик, - несомненный плод этих размышлений. И не только плод, но и _симптом_. Симптом того, что упрямый дед, Фома неверующий, готов, как пишут в газетах, к новому раунду переговоров. - Что сломает?.. - Павлик влез на оставленный у стены стул, поставил на нее, на ее верхнюю грань, тарелку с бутербродами и бутылку пепси. - Дед, возьми пищу, не дури... - спрыгнул на пол, сел на стул, подкатил к себе столик. Снова повторил: - Что сломает?.. Вот ты вчера говорил, будто наше поколение инфантильное и забалованное, будто мы не научились строить, а уже рвемся ломать. А спроси меня, дед: что мы рвемся ломать? - Что вы рветесь ломать? - помедлив, спросил Топорин. Слышно было, что он опять идет к стене переговоров, толкая впереди спасительный стул. - Стену, дед, стену, - ответил Павлик. - Я же говорил вчера... - Но ты, Павел, поминал абстрактную стену, так сказать, _идеальный_ объект. - А он стал материальным. - Это нонсенс. - Ничего себе нонсенс, - засмеялся Павлик и постучал бутылкой по стене. - Долбанись лбом - поверишь. - Грубо, - сказал Топорин. - Зато весомо и зримо. Против фактов не попрешь, дед. - Смотря что считать фактами... Ну, ладно, допустим, ты прав и стена непонимания, о которой ты так красиво витийствовал, обрела... гм... плоть... Вот же бред, в самом деле! - Топорин в сердцах вмазал кулаком по кирпичам, охнул от боли. - Черт, больно!.. Ну и как же мы ее будем ломать? Помнится, ты жаждал лома, отбойного молотка, чугунной бабы... Беги, доставай, бей! - Бесполезно. Бить надо с двух сторон. - И мне принеси. Я еще... э-э... могу. - Конечно, можешь, дед, - ласково сказал Павлик, - иначе я бы с тобой не разговаривал. Но вот ведь хитрость какая: не разрушив идеальную, как ты выражаешься, стену, не сломать и материальной. Этой. - Вздор! - не согласился дед. - Принеси лом, и я - я! - докажу тебе... - Что докажешь? Выбьешь десяток кирпичей? А они восстановятся. Сизифов труд, дед. - Они не могут восстановиться! Это фантастика! - А что здесь не фантастика? Разве что мы с тобой... - Но как мы станем жить?! - А как мы жили, дед? - Как жили? Нормально. - Ты ни-че-го не понял, - обреченно проговорил Павлик. - Нет, я понял, я все понял, - заторопился Топорин. Попытался пошутить: - В конце концов, кто из нас профессор? - сказал с сомнением: - Но ведь так невозможно - со стеной?.. - А я тебе что твержу? Конечно, невозможно! Похоже, дед, что ты и впрямь начинаешь кое-что понимать. Он встал и услышал, что дед по ту сторону кирпичной преграды тоже встал. Так они стояли и молчали, прижав к стене с двух сторон ладони, смотрели на нее сквозь плотный туман, и одно у них сейчас было желание - нестерпимое, больно щемящее сердце. Увидеть друг друга - всего-то они и хотели. Старик Коновалов и парень в белой куртке сидели на лавочке на набережной Москвы-реки и смотрели, как по серой плоской воде маленький буксирный катерок с громким названием "Надежда" тянет за собой стройную и длинную баржу. Катерок пыхтел, натужно пускал в реку синий дымок, но дело свое делал исправно. - Дай закурить, - попросил Коновалов. - Не курю, - сказал парень. - Не люблю. - И правильно, - согласился Коновалов. - Чего зря легкие гробить?.. - помолчал, провожая взглядом "Надежду", уходящую под стальные пролеты виадука окружной железной дороги. Робко, собственного интереса страшась, спросил: - Слушай, паренек, как же они теперь жить станут? - А как они жили, отец? - вопросом на вопрос ответил парень, не подозревая, что почти буквально повторил слова Павлика Топорина, сказанные им деду в ответ на такой же вопрос. Но почему - не подозревая? Все-то он подозревал, все-то знал, все ведал - многоликий юный искуситель людских душ, хороший современный парнишка по имени Андрей, Иван, Петр, Сергей, Александр, Николай, Владимир... Или Павел, например. - Как жили? - озадачился старик Коновалов. - По-разному жили, ни шатко ни валко. В сплошном тумане. - Оно и видно. А надо бы по-другому. - Потому и стена, да? - А что стена? Была и нет... Так, символ. Предупреждение. Чтобы поняли... - Поймут ли?.. - Поймут, отец. - Хорошо бы... Отец сына, сын отца, жена мужа... Ах, славно!.. Жаль, сына моего нет... - Почему нет? Вон он... Коновалов, не веря парню, оглянулся. Из-за школьного здания на набережную вышел его сын - широкоплечий, дочерна загорелый, в шортах, в рубахе сафари, в пробковом тропическом шлеме, будто не в Москве он обретался, а в знойной Африке, будто не на столичный асфальт ступил, а на выжженную солнцем землю саванны. А он, кстати, там и обретался. - Серега! - крикнул Коновалов сдавшим от волнения голосом. - Он тебя пока не слышит, - мягко, успокаивая старика, сказал парень. Сын Серега посмотрел по сторонам и побежал по набережной к обрыву, перепрыгнул через поросшую редкой травой узкоколейку, ведущую к старой карандашной фабрике, начал спускаться к реке по склону, оскользаясь, хватаясь за толстые лопушиные стебли. А следом за ним на набережную выкатилась шумная, пестрая разноголосая людская толпа. Старик смотрел на нее оторопело, подмечая знакомцев. Вон Сенька с Иркой, ночные строители, - бегут, цепко держась за руки. Вон близнецы Мишка и Гришка тянут за собой своих скандальных жен, а те и не скандалят вовсе, охотно бегут, даже смеются. Вон старики Подшиваловы с сыном-писателем, невесткой-художницей, внуками-вундеркиндами - тесной группкой. Вон Алевтина Олеговна, счастливая учителка, - в обнимку с толстым Стеценко. Вон полковник из пятого подъезда с женой. А вон Павлик Топорин с дедом-спортсменом, профессором-историком - эти и на бегу о чем-то спорят, руками размахивают. И остальные жильцы - за ними, через узкоколейку, по обрыву, сквозь лопухи, к реке - кто кубарем, кто на своем заду, проверяя крепость штанов, кто на ногах устоял, а кто и на пузе сполз. И - в воду! Ан нет, не в воду. Показалось Коновалову, что не река под обрывом текла, а гигантская лента транспортера, и людей на ней было - как в часы пик в метро, не протолкнуться, и несла она их туда, куда спешил упрямый кораблик с зыбким именем, куда вел он огромную пустую баржу, на которую где-то кто-то что-то обязательно погрузит. - Что же ты? - укорил парень. - Догоняй! - А можно? - с надеждой на чудо, спросил Коновалов. - Конечно, чудак-человек! И Коновалов рванул к обрыву - торопясь, задыхаясь, ловя открытым в беззвучном крике ртом чистый утренний речной воздух. Катерок поддал газу, пустил из выхлопных труб вредный канцерогенный дым, и тот мгновенно расплылся над рекой, загустел сизым киселем, скрыл от посторонних глаз и баржу, и сам катер, и веселых жильцов - как не было ничего. А парень посмотрел на часы, спросил озабоченно: - А не пора ли нам?.. И сам себе ответил: - Конечно, пора. И пошел себе, торопясь. В соседний дом. В соседний город. В соседний край. Далеко ему идти, долго, велика страна. И звонили будильники, и включалось радио, и распахивались ставни, и весело пела вода в кранах. Просыпался дом, вылетали из окон ночные толковые сны, майский день наступал - новенький, умытый, сверкающий.