Сергей Александрович Абрамов. Рыжий, красный и человек опасный


                              Сказка-быль


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: С.Абрамов. "Стена". Повести
     Издательство "Детская литература", Москва, 1990
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 3 марта 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


                              Глава первая
                              КЕША И ГЕША

     Эта престранная, почти невозможная история началась в субботу, в жаркую
июньскую субботу, в первый выходной первого летнего месяца, в первую субботу
долгих школьных каникул.  Дети в этот день не пошли в школу, а родители - на
работу. В этот день не звонили будильники, нахально врываясь в утренние сны.
В этот день не стаскивал никто ни с кого одеяла,  не совал в руки портфель с
учебниками,  тетрадями, рогатками и трубочками для стрельбы жеваной бумагой,
не гнал на занятия.  В этот день ожидались походы в зоопарк, в парк культуры
и  отдыха,  бешеная гонка на виражах "американской горы" и  гора мороженого,
лучшего в мире мороженого за семь копеек в бумажном стаканчике.
     Короче говоря,  это был день всеобщего отдыха, и провести его следовало
с толком и со вкусом. Иннокентий Сергеевич Лавров знал это совершенно точно,
и  план субботнего дня  был  у  него продуман досконально -  может быть,  не
считая мелочей,  но  ведь  все  мелочи-то  не  учесть,  а  серьезные этапные
мероприятия утверждены еще  вчера  с  Геннадием Николаевичем Седых,  с  коим
мероприятия эти и надлежало претворить в жизнь.
     Иннокентий Сергеевич давно проснулся,  но еще лежал под одеялом,  делал
вид,  что  спит,  ловил  последние минуты уединения,  когда можно подумать о
своем,  о наиважнейшем,  подумать не торопясь, не урывками - между завтраком
и, к примеру, выносом мусорного ведра, - а спокойно.
     Но -  ах какая досада!  -  не долго продолжалось спокойствие. В комнату
вошла мама и сказала уверенно и властно:
     - Кешка, вставай и не валяй дурака! Я же вижу, ты притворяешься...
     Конечно,  если бы Иннокентию было лет эдак двадцать пять, он вполне мог
бы  возмутиться насилием над  личностью,  заявить протест,  не  послушаться,
наконец.  Но моральная и экономическая зависимость от родителей не оставляла
ему права на протесты и возмущения.  Нет,  конечно же, он вовсе не смирился,
протестовал,   бывало,  и  протестует,  даже  на  бунты  решался.  Но  бунты
подавлялись, а последующие экономические и моральные санкции были достаточно
неприятны.
     Помнится,  как-то собрались они с Геннадием в поход, а мать возьми да и
скажи:
     - Какой еще поход, когда у тебя гланды!
     Интересное кино: гланды у всех, а в поход не идти ему!
     Ну,  бунт,  конечно, восстание, лозунги, требования всякие, а родителям
это все как комар укусил. Более того, отец заявляет грустным голосом:
     - А я еще хотел тебя с собой на рыбалку завтра взять...
     Иннокентий заинтересовался, приостановил бунт, спросил у отца:
     - А куда?
     - Какая  теперь тебе  разница?  -  ответил тот.  -  Ну,  на  Истринское
водохранилище. У дяди Вити там моторка стоит.
     - Это  здорово,  -  позондировал почву  Иннокентий,  так  осторожненько
позондировал.
     - Конечно,  здорово,  -  согласился отец,  -  только  теперь  для  тебя
рыбалочка плакала:  будешь сидеть дома  в  наказание за  скверный характер и
непослушание.
     А  сам тогда на  рыбалку поехал и,  заметьте,  ничего не  привез,  даже
окунька дохленького. А насчет логики - полная слабость. Судите сами: в поход
- гланды мешают, а на рыбалку с гландами - милое дело. Иннокентий указал ему
на несоответствие, так мать вступилась.
     - Сравнил, - говорит, - тоже! Там бы отец за тобой смотрел...
     А самой-то и невдомек,  что в тринадцать лет человек может сам за собой
посмотреть. Сейчас дети взрослеют значительно быстрее, чем в старые времена.
Явление  известное,  но  родители,  признавая  акселерацию  в  мировом,  так
сказать,  масштабе,  почему-то не замечают ее в стенах собственной квартиры.
Это,  к  сожалению,  всюду так,  не  только у  Иннокентия.  Они с  Геннадием
обсуждали эту проблему не раз и  пришли к  выводу,  что спорить с родителями
бессмысленно:  их  не  убедить.  Надо  признавать за  ними  право  сильного,
вырабатывать тактику и  теорию  для  сотрудничества,  прощая  им  неизбежное
желание руководить.  Тем более что опыт у родителей немалый. Отец Иннокентия
- журналист,   пишет  о  проблемах  науки  и,  когда  не  воспитывает  сына,
рассказывает ему такое,  что дух захватывает: о телекинезе, к примеру, или о
пульсирующих галактиках. А мать - врач. И гланды - ее специальность. Так что
тогда, с рыбалкой, и спорить-то бессмысленно было.
     Геннадию легче:  у него только бабушка, а родители в Японии. Они у него
дипломаты и  приезжают домой раз в году,  в отпуск.  И тогда им некогда сына
воспитывать:  они его долго не видели,  соскучились,  а  желание воспитывать
приходит благодаря каждодневному общению. Вот у бабушки Геннадия это желание
никогда не исчезает. Она прямо-таки живет одним этим желанием...
     Мама подняла жалюзи на окне,  и  в  комнату ворвался как раз этот самый
июньский день,  жаркий субботний день,  и солнце мгновенно высветило паркет,
пустив по  нему золотую реку,  по которой поплыли две лодки,  два курильских
кунгаса, полные синей рыбой горбушей.
     Мама взяла лодки и кинула их к кровати:
     - Тебе сколько раз говорить,  чтобы ты  не разбрасывал по комнате вещи?
Быстро умывайся - и завтракать! Отец ждет.
     Иннокентий вздохнул тяжело, сунул ноги в тапочки, которые, конечно, уже
не были никакими лодками,  пошлепал в ванную.  Плохо, что завтрак уже готов:
надо  было  встать пораньше и  проверить собственную меткость.  Если пустить
воду из крана,  а потом зажать отверстие пальцем,  то сквозь маленькую щелку
вырывается восхитительная сильная струя. Ее можно направить в любую сторону,
и однажды Иннокентию удалось наполнить водой мыльницу на стене.  А до нее от
крана  добрых два  метра!  Правда,  тогда  же  он  устроил в  ванной комнате
небольшой потоп - и ему попало, но это уже издержки производства.
     Эксперимент  повторить  было  некогда,   да  и  нельзя:  мама  сзади  с
полотенцем стояла,  торопила -  скорей-скорей!  -  будто от того, как быстро
Иннокентий умоется и почистит зубы,  зависела работа отца.  А она совершенно
не зависела ни от чего, она и не предполагалась сегодня. Это Иннокентий знал
абсолютно точно,  он имел с отцом накануне вечером встречу на высшем уровне,
и  две стороны пришли к единодушному мнению о необходимости присутствия отца
на  показательном запуске  опытной модели  самолета КГ-1,  который состоится
именно сегодня,  в субботу,  часов эдак в двенадцать.  А почему не раньше? А
потому что следовало кое-что доделать,  докрасить там, довинтить - как раз с
десяти до  двенадцати.  Конструкторы рассчитывали успеть все сделать за  два
часа.  "К"  -  это  был Кеша,  Иннокентий Сергеевич.  "Г" -  Геша,  Геннадий
Николаевич.  А цифра означала,  что до сих пор Кеша и Геша авиамоделизмом не
занимались.
     Вообще их так все и  называли:  Кеша и  Геша.  Иногда даже соединяли их
имена.  Кто, допустим, ужа в школу принес? Ответ: КЕШАИГЕША. Такое странное,
почти  марсианское имя:  КЕШАИГЕША.  Когда  человеку  тринадцать лет  -  уже
тринадцать!  -  и он перешел в седьмой класс - уже в седьмой! - он прекрасно
понимает толк в разных там марсианских именах. Но он совсем не против, когда
его величают по имени-отчеству.  Это солидно.  Это обязывает.  Это, наконец,
приятно волнует самолюбие.
     Плохо  то,  что,  кроме Кешиного отца,  никто их  по  имени-отчеству не
называет. А тот называет. Вежливо и с достоинством. Вот как сейчас.
     - Иннокентий Сергеевич, не разделите ли нашу трапезу?
     Тут и отвечать надо соответственно:  "Отчего же не разделить?  Премного
благодарен".
     И  даже  надоевший творог  кажется гениальным творением кулинарии:  все
зависит от того, как к нему подойти.
     - Состоится ли запуск КГ-1,  интересуюсь с почтением?  - Это отец из-за
"Советского спорта" выглянул.
     - Всенепременно.   -   Кеша  поднатуживается  и   вспоминает  еще  одно
"великосветское" выражение: "наипрекраснейшим манером".
     Отец хмыкает и закрывается "Спортом",  а мать говорит, нарушая заданный
стиль:
     - Ешь аккуратно, все на скатерть роняешь... Сил моих нету!
     Склонность матери к  гиперболизации невероятна:  если бы  Кеша ронял на
скатерть все,  то что бы,  интересно, он ел? А десяток творожных крошек не в
счет, мелочи быта. Кеша собирает их в ладошку, высыпает в тарелку.
     - Благодарствую. - Он не выходит из стиля. - Позвольте откланяться?
     - Позволяем, - говорит мать.
     И Кеша бежит к двери, крича на ходу:
     - Папка, ты не уходи никуда! В двенадцать, помнишь?
     Хлопает дверь - и вниз с шестого этажа.

     Бежать по  лестнице можно  по-разному.  Можно через ступеньку -  способ
проверенный  и   довольно  тривиальный.   Можно  через  две  -   тоже  часто
встречающийся в практике способ. Но если левой рукой опираться на перила, то
можно  прыгать сразу через несколько ступенек.  Кешин рекорд -  пять.  Гешка
однажды прыгнул через семь,  но сам своего рекорда больше не повторил.  А  у
Кеши все стабильно:  не один раз через пять ступенек,  а все время, до двери
подъезда,   махом  через  порог,  и  бег  с  препятствиями  окончен.  Дальше
начинается бег по пересеченной местности, а с кроссом у Кеши полный порядок,
тут он даже Гешу с его семью ступеньками обставит как миленького.

     Геша ждет Кешу на лавочке у подъезда,  сидит пригорюнившись, прижимая к
груди  КГ-1,   завернутый  в  чистую  простыню.  У  Кеши  возникает  сильное
подозрение, что простыню Геша стащил у бабки: это хорошая индийская простыня
с  цветочками,  новая,  крахмальная.  Геша качает модель,  как мать любимого
ребенка, только колыбельную не поет. Кеша садится рядом:
     - Ты чего раскис?
     Несмотря на общее марсианское имя, Кеша и Геша абсолютно не похожи друг
на   друга.    В   их   дружбе   проявляется   всесильный   закон   единства
противоположностей.  Кеша рыж, коренаст, шумен. Геша - черен, щупловат, тих.
Геша типичный интеллигентный ребенок.  Ему бы скрипку в руки, на шею бант и:
"А  сейчас,  товарищи,  юный  вундеркинд  Геннадий  Седых,  тринадцати  лет,
исполнит полонез Огинского!" Но нет,  не исполнит:  слуха у Геши нет. У него
нет ни слуха, ни голоса, но он любит петь и поет все без разбору.
     Геша всегда несколько томен и грустен: он считает, что это ему идет. Он
поднимает воротник школьной курточки, скрещивает руки на груди, прислоняется
к  стенке.  Он  мыслит,  не  тревожьте его.  Может  быть,  он  пишет  стихи?
Опять-таки  нет:  за  свою  жизнь Геша  сочинил лишь  одно  двустишие такого
сомнительного содержания:  "А у Кешки,  а у Кешки не голова, а головешка", в
коем намекал на цвет волос своего друга, за что и был бит другом.
     У интеллигентного Гешки была одна,  на взгляд бабушки, ужасная страсть:
он любил паять.  То есть не просто паять -  кастрюли там и чайники.  Нет, он
паял схемы.
     Это  красиво звучит -  паять схемы.  Геша  паял  схемы радиоприемников,
припаивал   конденсаторы,   сопротивления,   полупроводники  всякие,   потом
укладывал все это в  пластмассовый корпус,  купленный на нетрудовые доходы в
магазине "Пионер",  что на улице Горького,  и поворачивал колесико,  которое
должно было  включить этот  приемник,  дать ему  голос или  просто звук.  Вы
думаете,  звука не было?  Звук был,  и  в этом-то и заключалась великая сила
Геши: его приемники всегда работали, и работали не хуже магазинных.
     Конечно,  у него валялось дома два-три приемничка, еще не доведенных до
совершенства.  А  остальные давно  нашли  своих  хозяев:  Геша  был  щедр  и
раздаривал поделки друзьям.  Он дарил их, грустно улыбаясь, просто запихивал
в руки: "Берите, берите, мне не нужно, я еще сделаю".
     Например,  у  Кеши  имелось восемь  разноцветных коробочек,  до  отказа
набитых  радиодеталями.  Коробочки  принимали "Маяк"  и  прочие  программы с
музыкой и песнями,  которые не умел,  но любил исполнять безголосый Геша.  А
Кеша, напротив, исполнял их с некоторым умением.
     У  Кеши,  конечно,  внешность не  тянула  на  высокую интеллигентность.
Таких,  как Кеша, снимают для книг о детском питании, что в раннем детстве с
ним и  произошло:  какой-то  залетный фотограф,  знакомый отца,  щелкнул его
своим "никоном" и поместил в журнале "Здоровье" с зовущей надписью:  "Он ест
манную кашу".
     К  слову  сказать,  Кеша  действительно ел  манную кашу.  И  что  самое
ужасное, он писал стихи. И стихи эти печатались. Правда, пока лишь в стенной
газете, но вы же сами знаете, как трудно начинают великие...
     В  довершение ко  всему перечисленному Кеша не  умел паять.  Когда дело
доходило до молотка, рубанка или паяльника, таланты Кеши заканчивались. Нет,
он  не  был  мастером и  даже не  мог  быть подмастерьем.  Но  зато он  умел
руководить и вдохновлять.
     И  Геша  высоко ценил это  довольно распространенное среди человечества
умение. Геша говорил, что в присутствии Кеши ему гораздо лучше работается.
     Модель КГ-1  была  сработана Гешей как  раз  в  присутствии Кеши.  Кеша
скромно  хотел  зачеркнуть  букву  "К"  на   фюзеляже  самолета,   но   друг
воспротивился.
     - Я без тебя бы сто лет возился...
     А  так  сто лет сжались до  размеров недели,  и  вот вам финал:  запуск
модели на пустыре возле детских песочниц.  Финал - это торжество, а Геша был
грустен...
     - Ты  чего  раскис?  -  повторил Кеша,  потому  что  видел,  что  Гешка
действительно чем-то всерьез расстроен.
     - Плакали наши испытания.
     - Это почему?
     - Козлятники победили.
     - Когда?
     - Почем я знаю? Сегодня утром, наверно...
     Кеша посмотрел на  пустырь.  Рядом с  песочницами стоял крепко врытый в
землю двумя ногами-столбами зеленый стол, стол-великан, могучий плацдарм для
домино.  И плацдарм этот был занят прочно и,  видимо,  навсегда.  Козлятники
действительно победили.


                             Глава вторая
                       КЕША, ГЕША И КОЗЛЯТНИКИ

     - Где же теперь в футбол играть? - растерянно спросил Кеша.
     Известно,  в  минуту растерянности на  ум приходят самые что ни на есть
нелепейшие мысли.  Ну,  спрашивается, при чем здесь футбол, когда на руках у
Геши модель нелетанная,  неиспытанная,  можно сказать,  еще  не  родившаяся?
Поэтому Геша и сказал саркастически:
     - На проезжей части улицы - где ж еще!
     Гешу  футбол  в  этот  момент  не  волновал,  хотя  лучшего  вратаря не
существовало во  всех  дворах на  правой стороне Кутузовского проспекта.  Но
футбол в  текущий момент был  делом  двадцать пятым.  А  первым делом  была,
конечно же,  кордовая модель, чудо-аэроплан с красными крыльями и бензиновым
моторчиком.  Ее  на проезжей части улицы не запустишь:  это вам не в  футбол
играть.
     Конечно же,  козлятники заняли лишь малую часть пустыря,  но и  это уже
было катастрофой.  Разве какой-нибудь взрослый человек допустит, чтобы рядом
с  местом его раздумий кто-то гонял рычащее и воняющее бензином создание или
грязный мяч,  которым можно попасть в голову,  в руку, в комбинацию костяшек
домино на столе.
     "Бобик сдох",  как говаривал слесарь Витя,  принимая скромную трешку от
Гешиной  бабушки  или  Кешиной  мамы  в   благодарность  за   мелкий  ремонт
водопроводной аппаратуры.
     - Слушай,  Гешка,  -  загорелся Кеша, - а давай пойдем к ним и попросим
разрешения пустить самолет, а?
     - Ты идеалист, - сказал Геша. - Такие никогда не разрешат.
     - О людях надо думать лучше, - настаивал идеалист Кеша.
     - О  людях надо думать так,  как  они  того заслуживают,  -  недовольно
сказал Геша, но все же встал, оправил индийскую простыню на модели, вздохнул
тяжело: - Пошли попробуем?
     - Рискнем...
     Они медленно - так идут на казнь или к доске, когда не выучен урок, что
почти одно и то же,  -  пошли сначала по асфальтовой дорожке, потом по траве
мимо школьного забора -  словом,  привычным маршрутом "бега по  пересеченной
местности".  Они подошли к свежеврытому столу и остановились.  За столом шла
баталия.
     - Дубль-три! - орал пенсионер Петр Кузьмич, общественник, член общества
непротивления озеленению, активный домкор стенной газеты при домоуправлении,
личность  несгибаемая,   поднаторевшая  в   яростной  борьбе  с  пережитками
капитализма в квартирном быту.  -  Дубль-три!  -  орал он и шлепал сухонькой
ладошкой о  зеленое  поле  стола,  сухонькой ладошкой,  к  которой  намертво
приклеилась черная костяшка "дубль-три".  А может, вовсе и не приклеилась, а
просто ускорение,  с  которым Петр  Кузьмич бросал сверху вниз свою ладошку,
превышало земное,  равное девяти и восьми десятым метра в секунду за секунду
и присущее свободно падающей костяшке.
     - Это хорошо, - спокойно ответствовал Петру Кузьмичу другой пенсионер -
Павел Филиппович, полковник в отставке, тоже общественник, но менее усердный
в общественных делах.  - Это хорошо, - ответствовал он и аккуратно, тихонько
прикладывал свою костяшку к еще вибрирующему "дублю" Петра Кузьмича.
     - Смотри,  Витька!  - угрожающе говорил Петр Кузьмич своему напарнику -
как раз тому самому слесарю Витьке, имеющему неприглядную кличку Трешница.
     - Я смотрю, Кузьмич, - хохотал Витька, - я их щас нагрею, голубчиков! -
И удар его ладони о стол,  несомненно, зарегистрировала сейсмическая станция
"Москва".
     А  у  Павла Филипповича напарником был  некто Сомов -  тихий человек из
второго подъезда.  Он  был  настолько тих и  незаметен,  что кое-кто всерьез
считал  Сомова  фантомом,  призраком,  человеком-невидимкой.  Был,  дескать,
Сомов,  а потом - ф-фу! - и нет его, испарился в эфире. Но Кеша и Геша знали
совершенно точно,  что Сомов существует,  и даже были у него дома:  ходили с
депутацией за  отобранным футбольным мячом.  Помнится,  они  мяч  гоняли,  и
кто-то пульнул его мимо ворот и попал в этого самого Сомова.  А тот -  тихий
человек,  не  ругался,  не дрался,  просто взял мяч и  пошел домой во второй
подъезд. Тихо пошел - не шумел, как некоторые. А мяч отдал только с третьего
раза.  С ним дело ясное: для него этот стол - кровная месть за тот случайный
удар. Он этот стол под угрозой расстрела не отдаст. Вот он посмотрел на Кешу
с Гешей,  на их модель под простыней тоже посмотрел, заметил, что на мяч она
не  похожа,  успокоился и  приложил свою костяшку к  пятнистой пластмассовой
змее на ядовитой зелени стола. Тихо приложил, под стать своему напарнику.
     - Товарищи, - сказал Кеша, прежде чем Петр Кузьмич снова замахнулся для
богатырского удара, - мы к вам с просьбой.
     Петр Кузьмич досадливо обернулся, проговорил нетерпеливо:
     - Ну, пионеры, давай быстрее.
     И Витька тоже стал смотреть на них,  и тихий Сомов,  и Павел Филиппович
из-под очков глянул: что, мол, за просьба у пионеров, которые, как известно,
молодая смена и просьбы их следует уважать? Иногда, конечно.
     - Мы вот тут модель сделали, покажи, Гешка, так нам ее испытать надо, а
мы не знали,  что стол врыли,  и думали на пустыре,  так можно рядом,  мы не
помешаем.
     - Погоди, пионер, - сказал Петр Кузьмич, - ты не части, ты по порядку -
чему тебя только в школе учат?  Какая модель - вопрос первый. Как испытать -
второй. При чем здесь стол - третий. Ответить сможешь?
     - Смогу,  -  обидчиво сказал Кеша.  Он почему-то волновался и злился на
себя,  на  это несвоевременное,  глупое волнение,  когда надо быть твердым и
убедительным. - Это модель самолета КГ-1, кордовый вариант, который мы хотим
испытать на нашем пустыре. Мы не знали, что именно здесь общественность дома
построит стол для тихих игр,  и рассчитывали,  что пустырь будет по-прежнему
свободен.  Однако теперь,  понимая,  что своими испытаниями мы  можем как-то
помешать вашему заслуженному отдыху, все же просим благосклонного разрешения
запустить в воздух этот первый в истории нашего дома самолет.
     Он кончил.  Геша,  снявший с модели простыню,  с восхищением смотрел на
друга:  такую речь,  несомненно, одобрил бы и сам товарищ нарком Чичерин, не
говоря уже о директоре школы Петре Сергеевиче.
     Теперь общественность разглядывала модель,  и  разглядывала по-разному.
Петр Кузьмич с  неодобрением смотрел:  он  не  доверял авиации,  предпочитая
железную дорогу,  и если бы ребята смастерили модель паровоза или тепловоза,
то Петр Кузьмич разрешил бы испытать ее и  сам бы дал свисток к отправлению.
Но самолет... Нет!
     А Павел Филиппович смотрел на модель с ревностью. Павел Филиппович тоже
не  любил  авиацию,  потому что  в  прошлом был  артиллеристом и  не  уважал
заносчивых авиаторов,  которым год  службы идет  за  два,  и  звания быстрее
набегают, и зарплата, и вообще... Вот если бы ребята пушку сварганили, то он
бы сам "Огонь!" скомандовал. Но самолет... Нет!
     А Витька смотрел на модель как раз с интересом.  Он думал,  что если бы
сделать такую самому,  а  еще лучше -  отнять ее у этих сопляков,  то вполне
можно оторвать за  нее рублей пятнадцать,  а  то и  двадцать.  Испытывать не
надо,  потому что случайно разбить ее можно, какие-нибудь детали повредить -
и тогда хрен возьмешь пятнадцать рублей. А то и двадцать... Нет, Витька тоже
был против испытаний.
     А  Сомов на  модель не  смотрел.  Тихий Сомов смотрел на оставленные на
столе  костяшки партнеров,  вернее,  подсматривал и  прикидывал свои  шансы.
Сомов вполне приветствовал модель как  средство отвлечения партнеров,  но  -
только на минутку.  Достаточно,  чтобы подготовить возможный выигрыш.  А для
этого надо продолжать игру и не отвлекаться на какие-то испытания.
     - Нет,  -  сказал Петр Кузьмич,  выражая общее мнение.  -  Вы, пионеры,
молодцы.  Авиамоделизм надо всемерно развивать,  но не в  ущерб обществу.  А
общество сейчас культурно отдыхает.  Так?  -  Это  он  спросил у  общества в
порядке полемического приема,  и  общество согласно подыграло ему:  так-так,
правильно говоришь. - А значит, отложите испытания на после обеда. Думаю, мы
к тому времени закончим игру?
     - Может, и закончим, - хихикнул Витька, - а может, и не закончим. У нас
самая игра только после обеда и пойдет.
     - Это верно,  -  раздумчиво сказал Павел Филиппович.  -  Кто знает, что
будет  после  обеда...  Идите,  ребяточки,  идите и  не  останавливайтесь на
достигнутом.  Модель  самолета  доступна  многим,  а  вот  смастерите-ка  вы
зенитку...  -  Он мечтательно зажмурился, может быть, вспомнив, как палил он
из своей зенитки по фашистским "мессерам", как палил он по ним без промаха и
был молодым и сильным, и сладко было ему вспоминать это...
     А  тихий Сомов ничего не  сказал,  потому что  все  уже было сказано до
него.
     - Пошли,  Кешка,  -  тихо проговорил Гешка,  -  я же тебя предупреждал:
такие своего не отдадут.
     - Но-но, паренек, - строго заметил Петр Кузьмич, - не распускай язык. -
Но заметил он это,  впрочем,  лишь для порядка, потому что уже отвлекся и от
пионеров,   и  от  их  модели,   а  думал  о  партии,  которая  складывалась
благоприятно для него и для Витьки.
     - Ладно,  -  сказал Кеша, - мы пойдем. На вашей стороне право сильного.
Но не злоупотребляйте этим правом: последствия будут ужасны.
     Это он просто так сказал, про последствия, для красоты фразы. И вряд ли
он  думал в  тот момент,  что слова его окажутся пророческими.  Ни он так не
думал,  ни Геша,  ни тем более Петр Кузьмич, который только усмехнулся вслед
пионерам  -  мол,  нахальная молодежь нынче  пошла,  спасу  нет  от  нее,  -
усмехнулся и брякнул костяшкой о стол:
     - Пять - три. Получите вприкусочку.
     - Окстись, Кузьмич, - сказал Витька. - Как со здоровьем?
     Петр  Кузьмич строго посмотрел на  наглого Витьку,  а  только потом  на
уложенную на стол костяшку. Посмотрел и удивился: не "пять - три" он сгоряча
выхватил, а вовсе "шесть - один".
     - Ошибку дал,  -  извинился он, забрал костяшку, вынул из жмени нужную,
шлепнул о стол. - Вот она.
     - Ты,  Кузьмич,  или играй,  или иди домой и шути со своей старухой,  -
обозлился Витька, - а нам с тобой шутить некогда.
     Петр Кузьмич снова взглянул на стол и  ужаснулся:  пятнистую доминошную
змею замыкала все та же костяшка "шесть - один", хотя он голову на отсечение
мог дать, что брал не ее, а "пять - три".
     - Надо  ж,   наваждение  какое,  -  заискивающе  улыбнулся  он,  забрал
проклятую костяшку,  сунул ее для верности в кармашек тенниски,  внимательно
выбрал "пять - три", еще раз посмотрел: то ли выбрал? Убедился, тихонечко на
стол положил. - Нате.
     - Ну,  дед,  -  заорал Витька,  -  я  так не играю!  -  Он швырнул свои
костяшки на стол и поднялся. - Клоун несчастный!
     В  другой раз  Петр  Кузьмич непременно обиделся бы  за  "клоуна" и  не
спустил бы  нахалу  оскорбительных слов,  но  сейчас  у  него  прямо  сердце
останавливаться начало и  пот холодный прошиб:  на столе,  поблескивая семью
белыми точками, лежала костяшка "шесть - один".
     - Братцы!  -  закричал Петр Кузьмич. - Я не нарочно. Я ее, проклятую, в
карман спрятал.
     Он  выхватил  из  нагрудного  кармана  спрятанную  костяшку  и  показал
партнерам.
     - Ты бы ее лучше на стол положил,  -  сурово сказал Павел Филиппович, а
тихий Сомов только головой покачал.
     Петр Кузьмич посмотрел и  тихо застонал:  это была та  самая,  нужная -
"пять - три".
     - Братцы,  - сказал Петр Кузьмич, - тут какая-то чертовщина. Я же точно
выбираю "пять - три", а получается "шесть - один".
     - Может, у тебя жар? - предположил Витька.
     - Нету у  меня жара и  не было никогда...  Братцы,  да не шучу же я,  -
простонал Петр Кузьмич. - Сами проверьте...
     - И проверим, - сказал Павел Филлипович. - Сядь, Виктор.
     Витька  сел  со  скептической улыбкой,  подобрал брошенные кости.  Петр
Кузьмич раскрыл ладошку, протянул ее партнерам.
     - Вот смотрите: беру "пять - три". Так?
     - Так, - согласились партнеры.
     - И кладу ее на стол. Так?
     - Так. - Партнеры опять не возражали.
     - И что получается?
     - Хорошо получается, - сказал Павел Филиппович.
     И он был прав: змейку замыкала неуловимая прежде костяшка "пять - три".
     - Ну, Кузьмич, - протянул Витька, - ну, клоун...
     И  опять-таки  Петр  Кузьмич  не  ответил  дерзкому,   потому  что  был
посрамлен, полностью посрамлен.
     - Ладно,  -  сказал Павел Филиппович,  -  замнем для ясности. Я на твои
"пять -  три" положу свои "три -  два". - Замахнулся и замер, не донеся руку
до стола...
     На  столе  вместо  всеми  замеченной  костяшки  "пять  -   три"  лежала
пресловутая "шеть - один".
     - Опять твои штучки,  Кузьмич?  - ехидно спросил Витька, но его оборвал
Павел Филиппович:
     - Помолчи,  сопляк.  Я же смотрел:  Кузьмич не шевельнулся.  И костяшка
нужная была. Тут что-то не так.
     И даже молчаливый Сомов раскрыл рот.
     - Ага, - сказал он, - я тоже видел.
     - Вот что,  -  решил Павел Филиппович,  -  ставим опыт.  Кузьмич,  бери
костяшку.
     Кузьмич забрал злосчастную костяшку.
     - А теперь давай сюда "пять - три".
     Кузьмич безропотно послушался.
     - Все  видите?  -  спросил Павел  Филиппович и  показал публике "пять -
три". - Вот я ее кладу, и мы все с нее глаз не спускаем...
     Четыре пары глаз гипнотизировали костяшку, и Павел Филиппович аккуратно
приложил к ней нужную "три - два". Все было в порядке.
     - Теперь я слежу за Кузьмичом,  -  продолжал Павел Филиппович,  - а ты,
Витька, клади свою, не медли. Ну?
     Витька замахнулся было,  чтобы грохнуть об  стол рукой,  но тихий Сомов
вдруг вякнул:
     - Стой!
     Витька изучал только что  свои  кости.  Павел Филиппович гипнотизировал
перепуганного Кузьмича,  а  Сомову заданий не  поступало,  и  он  все  время
смотрел на стол.  И  первым заметил неладное.  На столе вместо "пять -  три"
лежала все та же "шесть -  один",  которая должна была -  а это уж точно!  -
находиться в руке Петра Кузьмича.
     - Где?  -  выдохнул Павел Филиппович,  и  Петр  Кузьмич раскрыл ладонь:
костяшка "пять - три" была у него.
     - Все, - подвел итог Витька. - Конец игре.
     - Что ж это такое? - спросил Петр Кузьмич дрожащим голосом.
     - Темнота,  -  сказал Витька,  для  которого все вдруг стало ясно,  как
"дубль - пусто". - У нас сколько профессоров в доме живет?
     - Сорок  семь,   -   быстро  сказал  Петр  Кузьмич,   которому  по  его
общественной должности полагалось знать многое о  доме и  еще  больше о  его
жильцах.
     - То-то и оно. Про телекинез слыхали?
     - А что это?
     - Управление предметами одной силой мысли.  Скажем,  хочу  я  закурить,
пускаю направленную мысль  необычайной силы,  и  сигарета из  кармана Сомова
прямо ко мне в рот попадает.
     Сомов машинально схватился за карман, а Витька засмеялся:
     - Дай закурить.  - Получив сигарету, прикурил, продолжал: - Я-то так не
могу. Это пока гипотеза. А сдается мне, что кто-то из наших ученых хануриков
гипотезу эту  в  дело  пристроил.  И  силой мысли экспериментирует на  наших
костяшках.  Вот так-то...  - Он затянулся и пустил в воздух три кольца дыма.
Четвертое у него не получилось.
     - Ну,  я найду его,  я...  -  Петр Кузьмич даже задохнулся,  предвкушая
победу силы мести над силой мысли.
     - Ну и что? - спросил Витька. - А он тебе охранную грамотку из Академии
наук: так, мол, и так, имею право.
     - На  людях опыты ставить?  Нет у  него такого права!  Пусть на собаках
там, на обезьянах, прав я или нет? - Он опять превратился в привычного Петра
Кузьмича, грозу непорядков, славного борца за здоровый быт.
     И Павел Филиппович, и тихий Сомов, и даже нигилист Витька, для которого
зеленая трешница была сильнее любой мысли любого ученого,  поняли,  что Петр
Кузьмич всегда прав.  Или, точнее, правда всегда на его стороне. И он найдет
этого профессора,  тем более что их  всего-то  сорок семь,  число плевое для
Петра Кузьмича, два дня на расследование - нате вам голубчика.
     Но невдомек им всем было, что не профессор неизвестный стал причиной их
бед,  а  рыжий пионер с  пустячной моделью самолета,  бросивший на  прощание
наивные слова об ужасных последствиях права сильного.


                             Глава третья
                    КЕША, ГЕША И СТАРИК КИНЕСКОП

     - Ну,  что я  тебе говорил?  -  Геша злился,  он  не  любил,  когда его
унижали.  А  тут его унизили,  еще как унизили,  и  Кешку унизили,  а тот не
понимает или не хочет понимать (вот что значит здоровая психика!).
     Геша привык к мысли,  что у него самого психика малость подорванная. Он
привык к этой мысли,  но ни секунды ей не верил. Сам-то Геша точно знал, что
его нервы -  канаты.  Он знал это точно,  потому что тренинг нервной системы
давно стал его привычным занятием.  Он  мог перейти реку не по мосту,  а  по
перилам моста. Он мог спокойно положить за пазуху лягушку, хотя она холодная
и мерзко шевелится.  Он вполне мог спать на гвоздях и даже спал однажды,  но
вбить их было некуда -  матрас легкий,  и гвозди в нем не держались, поэтому
Геша рассыпал их  на простыне и  проспал всю ночь без сновидений.  Хотя было
жестковато.
     Но  крепкая  нервная  система  Геши  была  тем  не  менее  очень  тонко
организована.  Геша злился,  и лишь крепкие нервы не позволили ему выместить
злость на Кеше, который втравил его в эту позорную и унизительную историю.
     - Что я тебе говорил!  -  повторил Геша.  -  Стену лбом не прошибешь. А
здесь - стена.
     - Бетонная, - согласился Кеша. - Особенно Кузьмич.
     - Все хороши.  Ты подумай,  Кешка, с кого нам пример надо брать! У кого
мы учиться должны! Страшно представить...
     - Ты не прав.  Не все же взрослые таковы, не обольщайся. Эти - досадное
исключение.
     - Могучее исключение, - мрачно сказал Геша. - На их стороне сила.
     - Сила всегда на  стороне взрослых.  С  этой силой приходится мириться,
пока не вырастешь. Но ею можно управлять, сам знаешь.
     - Теория заданного наказания?
     - Точно,  -  подтвердил Кеша.  -  И  теория обхода запрета.  И наконец,
главная теория - теория примерного поведения.

     Теории эти были разработаны многими поколениями мальчишек и  девчонок и
успешно применялись Кешей и Гешей в их нелегкой жизненной практике.  Скажем,
теория заданного наказания.  Кеше хочется в  кино,  но  его  желание заранее
обречено на  провал.  Возражения известны:  "Надо  делать  уроки" (хотя  они
сделаны!), "Ты был в кино позавчера" (хотя он смотрел совсем другой фильм!),
"Ты должен сходить в  прачечную" (хотя он успеет сделать это до кино!).  Как
Кеша поступит?  Придя домой после школы,  забросит портфель в угол и сообщит
родителям потрясающую новость:  он  сейчас  же  отправляется в  велосипедный
поход по Московской кольцевой дороге до позднего вечера.  Сто против одного,
что ему не разрешат идти в этот мифический поход.  Он расстроен,  обижен. Он
молча делает все уроки.  Он идет в прачечную,  булочную, молочную и бакалею.
Он  возвращается домой,  нагруженный  продуктами,  и  скорбно  интересуется:
может,  хотя бы в кино разрешат сходить?  И еще сто против одного,  что ни у
кого  из  родителей не  поднимется рука  на  это  скромное  (по  сравнению с
велосипедным походом) желание.
     Кеша и Геша,  бывало,  пользовались теорией заданного наказания, однако
не злоупотребляли ею.  Все-таки она несла элемент обмана -  пусть невинного,
пусть искупленного целым рядом благородных деяний,  но обмана, как ни крути.
Не  любили  они  и  теорию  обхода запрета,  предельно ясную  теорию,  но...
построенную на вранье.  Применять ее можно было лишь в самом крайнем,  самом
безвыходном случае.
     Лучше и  надежнее всех,  по мнению друзей,  выглядела теория примерного
поведения.  Краткий афористический смысл ее удачно выразил Кеша:  "Веди себя
хорошо,  и родители тоже будут вести себя хорошо". Но, честно говоря, она не
всегда удачно срабатывала. И к сожалению, не всегда по вине детей...

     - Какая теория подойдет здесь? - спросил Геша.
     - Мне больно говорить, но, думаю, теория обхода запрета.
     - Риск?
     - Благороден.  Ибо  запрет  абсолютно бессмыслен.  Чистой воды  эгоизм.
Эгоизм вульгарис.
     - Как? - не понял Геша.
     - Суровая латынь,  -  объяснил Кеша.  -  Так  говорили древние римляне,
которых  мы  проходили в  прошлом  году.  Дух  древних римлян  был  стоек  и
несгибаем. Они пошли бы на хитрость и провели испытания после обеда.
     Геша  нес  ответственность за  ходовую часть  испытаний.  Социальная их
основа его не трогала: римляне так римляне.
     - А если они опять "козла" стучать будут?
     - Не будут, - заверил Кеша, - надоест.
     По   молодости  лет   Кеша  недооценивал  терпения  козлятников  и   их
невероятные игровые способности. Он мог бы и просчитаться, не вмешайся в эту
историю  могучая  и  загадочная сила,  которую  Витька  назвал  телекинезом.
Забегая вперед,  скажем,  что в  ее  названии Трешница не ошибся.  Но лишь в
названии.
     - Пойдем пока ко мне, - сказал Геша.
     - А баба Вера?
     - Баба Вера уехала к бабе Кате в Коньково-Деревлево на весь день.
     Геша  жил  с  бабой Верой в  трехкомнатной квартире и  имел собственную
большую комнату, набитую паяльниками, радиолампами, отвертками, пассатижами,
конденсаторами,  полупроводниками,  и  так далее,  и  тому подобное.  Гешина
комната была предметом вечных ссор с бабой Верой,  которая желала убрать ее,
вопреки Гешиному законному сопротивлению.
     Кроме вышеперечисленных атрибутов ремесла в  Гешиной комнате находились
диван-кровать,  письменный стол  с  дерматиновым верхом,  залитый чернилами,
машинным  маслом,  бензином,  расплавленной  канифолью,  Гешиной  кровью  от
многочисленных производственных травм,  стояло два венских стула, тумбочка и
на ней первый советский телевизор КВН-49.  Телевизор был стар, но работал на
редкость хорошо.  А  японская пластмассовая линза позволяла даже  разглядеть
выражение  лица  знаменитого  хоккеиста  Валерия  Харламова  или  не   менее
знаменитого певца Иосифа Кобзона.  Геша  свой телевизор любил,  холил его  и
нежил,  менял в  нем разные детали и  не  признавал никаких новомодных марок
типа "Темп" или "Рубин", украшавшего столовую Кешиных родителей.
     Еще у Геши был замечательный стереомагнитофон "Юпитер",  который он тут
же  включил,  и  из  двух мощных колонок-динамиков звучала грустная песня на
хорошем английском языке.  Пел некто по фамилии Хампердинк. Ни Геша, ни Кеша
не  знали  содержания  этой  песни,   но  певец  грустил  умело,   а  грусть
интернациональна и  не требует перевода.  Тем более что друзьям тоже было не
слишком весело.
     - Хорошо поет, - сказал Кеша.
     - Мастер, - подтвердил Геша.
     - Не то что наши, - согласился третий голос.
     - Это ты сказал? - спросил Кеша.
     - Нет, - сказал Геша. - Я думал, это ты.
     - Это я сказал, - сообщил третий голос.
     - Кто ты?  -  спросил Кеша,  и  трудно поручиться,  что в  голосе этого
мужественного мальчика совсем не было страха.
     - Ну, я, - раздраженно сказал третий голос. - Не видите, что ли?
     И тут Кеша и Геша увидели некоего старичка.  Старичок стоял в вальяжной
позе  и  смотрел на  Кешу и  Гешу со  снисходительной улыбкой.  Старичок был
малоросл,  одет в  полосатую рубашку с  длинными рукавами и  белые чесучовые
брючки,  давно не знавшие утюга. И белыми-то они были изначально, может, лет
сто назад.  Еще на старичке наблюдались сандалеты,  сквозь которые виднелись
игривые красные носки,  И  вообще,  старичок выглядел как-то  несерьезно:  и
улыбочка эта фривольная,  и периодическое подмигивание левым глазом,  и поза
его. Не говоря уже о самом его появлении.
     Любой рядовой взрослый человек испугался бы невероятно.  Кеша и Геша, к
счастью,  не  были  взрослыми.  Кеша  и  Геша не  вышли из  того прекрасного
возраста,  когда  не  существует для  человека пресловутая холодная формула:
"Этого не  может быть,  потому что этого не  может быть никогда".  Все может
быть,  все  возможно в  нашем  замечательном мире!  Стоит  только поверить в
невозможное,  как оно тут же исполняется, только поверить уж надо полностью,
без опасений и осторожничания. Но взрослые не могут не осторожничать. Есть в
них намертво вросшая жилка здорового скептицизма,  настолько здорового,  что
мешает  он  верить  в  снежного  человека,  в  летающие тарелки,  в  зеленых
человечков со звезд.
     Но Кеша и  Геша не были взрослыми.  Они,  увидев старичка у телевизора,
смешного  старичка  в  красных  носках,  приняли  этот  факт  за  реальный и
потребовали разумного объяснения этому факту.
     - Вы откуда взялись?  - строго спросил Геша, потому что в данный момент
именно он был хозяином.
     - "Откуда,  откуда"... - сварливо сказал старичок. - Из телевизора, вот
откуда.
     - Вздор,  -  строго заметил Геша.  -  Во-первых, я свой телевизор знаю,
во-вторых, вы там просто не поместились бы, а в-третьих, так не бывает...
     - Ах,  Геша,  Геша, - грустно сказал старичок, - от тебя ли я слышу эти
скучные слова: "Так не бывает". Бывает, Гешенька, все.
     И  тут он вдруг стал уменьшаться,  потом таять,  потом совсем исчез,  а
телевизор заговорил голосом диктора Балашова:
     - Ну, а теперь бывает?
     Но  это никак не мог быть диктор Балашов,  потому что телевизор Геша из
сети выключил, это он точно помнил, да и сейчас посмотрел, проверил - верно,
выключил.
     А  старичок вновь  возник будто  бы  из  ничего,  встал  у  телевизора,
ухмыльнулся и  вдруг закашлялся,  схватившись за  грудь.  Кашлял он  долго и
натужно, потом отдышался, сказал хрипло:
     - Все легкие в пыли, мука какая... Любит твоя бабка уборки устраивать -
спасу от нее нет. Повлиял бы ты на нее...
     Тут молчавший до  сих пор Кеша (и,  надо заметить,  оторопевший от всех
этих чудес) вмешался в разговор:
     - Вот что, товарищ. Бабка бабкой, но кто вы такой и что делаете в чужой
квартире?
     Тут старичок ловко подпрыгнул,  уселся на край стола-ветерана, заболтал
ножками в детских сандаликах:
     - Резонный вопрос,  Иннокентий.  Кто я?  По-вашему, наверно, я - дух. И
квартира эта мне не чужая, я здесь давно живу - с тех пор, как сей телевизор
купили.
     - Так в телевизоре и живете? - саркастически спросил Кеша.
     - Так в телевизоре и живу,  - подтвердил старичок, не замечая, впрочем,
сарказма. - Дело в том, что я - дух телевизора.
     Вот тут взрослые поступили бы однозначно.  Немедленно согласились бы со
старичком,  сделали вид,  что верят ему во всем, успокоили бы его, заставили
потерять бдительность,  а  сами в  это время позвонили бы  в  больницу имени
доктора  Кащенко  и   вызвали  отряд  санитаров  с   крепкими  смирительными
рубашками.  И зря.  Потому что старичок психически вполне здоров,  и еще: он
взял бы да исчез в телевизоре - ищи-свищи. И за ложный вызов врачей пришлось
бы отвечать по всей строгости советских законов.
     Ни  Кеша,  ни  Геша к  телефону не  бросились.  Более того,  они  очень
заинтересовались сообщением старичка.
     - Как это - дух? - с сомнением спросил Кеша.
     - А  будто ты не слыхал,  что у  вещей есть душа.  Вот говорят:  сделал
мастер вещь и душу в нее вложил. И живет в такой вещи душа мастера...
     - Так телевизор на  конвейере делали.  Может,  сто человек.  Один лампу
ввернул,  десятый гайку закрутил,  сотый тряпочкой протер.  И  в смену у них
тыща телевизоров. В каждый душу вкладывать - души не хватит.
     - Знакомо рассуждаешь,  -  расстроился старичок.  -  И  многие  так  же
рассуждают. Поэтому у нас вещи без души и делают: тяп-ляп - и готово. А если
еще и хозяин к вещи так относится, то ей через месяц-другой на свалке место.
     - А как же к ней относиться?
     - С душой, Кешенька, с душой. Тогда любая вещь долго служить будет. Вот
как Гешин КВН-49.
     - Выходит дело,  вы -  моя душа, - засмеялся Геша. - Это, значит, я вас
туда вложил.  -  Он кивнул на побитый ящик телевизора. - Так, когда его отец
купил, меня еще, может, и на свете не было...
     - Верно, - согласился старичок. - Я - ничья не душа. Я сам по себе.
     - Тогда почему вы именно мой телевизор выбрали?
     - По разнарядке. Направление мне сюда вышло.
     - От кого направление?
     - От начальства, конечно...
     Тут Кеша сообразил,  что с такими бессистемными вопросами они до истины
долго не доберутся. Нужна последовательность.
     - Вот что,  - сказал он решительно, - вы нам все по порядку расскажите:
что  за  духи,  откуда  вы,  где  работали до  Гешиного телевизора,  что  за
начальство у вас. В общем, подробненько и не торопясь.
     - Ты у нас прямо отдел кадров, - захихикал старичок и опять закашлялся.
- Вы  бы  лучше пылесосом погудели,  почистили бы  кавээнчик-то.  Ты  совсем
разленился,  - вдруг набросился он на Гешу, - заднюю стенку снял, а на место
кто будет ставить? Великий русский поэт Пушкин?
     Тут Геша сообразил,  что заднюю стенку он  действительно забыл на место
прикрутить -  с  тех пор как менял лампу.  А  времени тому недели две уже...
Да-а, стыдновато...
     - Ладно,  - подвел итог Кеша. - Ты, Гешка, сооруди пылесос и погуди им,
как выражается товарищ. Я позвоню отцу, скажу, что испытания модели временно
отменяются.
     Они вышли из комнаты, и Геша спросил друга:
     - Слушай,  Кешка,  куда мы  влезли?  Это же  мистика какая-то,  бабкины
сказки...
     - Ты спишь? - спросил Кеша.
     - Нет.
     - И я не сплю. А старичок существует?
     - А вдруг это галлюцинация?
     Кеша был умный мальчик,  почти отличник, и с чувством юмора у него тоже
все было в порядке.
     - Если это галлюцинация,  - сказал он, - то довольно любопытная. Как ты
считаешь?
     - Не без того, - согласился Геша.
     - А значит,  будем галлюцинировать дальше.  -  И добавил сердито:  - Не
теряй времени,  пропылесось хорошенько и стенку прикрути...  Кстати, как его
зовут?  -  Он подошел к двери Гешиной комнаты и крикнул:  -  А как ваше имя,
дедушка?
     - Кинескопом меня кличут. Старик Кинескоп.


                            Глава четвертая
                   КЕША, ГЕША И ЧУДЕСНЫЙ МИР ДУХОВ

     Кеша  сел  на  венский  стул,  предварительно скинув  с  него  какие-то
радиодетали.  Геша устроился на полу,  потому что второй стул тоже был занят
радиодеталями,  а Геша относился к ним бережно и с пиететом. Старик Кинескоп
удобно примостился на  диване,  забравшись на него с  ногами,  поглядывал на
свой  кавээн  -   вычищенный  и  с  прикрученной  задней  стенкой,  улыбался
довольно...  Со  стенкой,  конечно,  Геша виноват,  забыл он  о  ней тогда в
суматохе. А сейчас привернул накрепко новыми блестящими винтиками.
     - Ладно,  -  сказал  Кинескоп,  закончив любоваться своим  кавээном,  -
приступим, пожалуй... Ну, так с чего начать?
     - С начала, - сказал рациональный Кеша.
     Кинескоп  задумался,  уперся  кулачком в  подбородок,  как  "Мыслитель"
работы  французского скульптора Родена,  улыбался чему-то  своему  -  видно,
вспоминал это давнее Начало.  Хорошо ему сейчас было:  просто, по-домашнему,
не то что в телевизоре торчать с утра до утра.
     Ребята молчали,  не торопили его: понимали, что история будет долгой, а
долгая история с бухты-барахты не рассказывается. Тут раскачка нужна.
     Но вот старичок раскачался, начал мечтательно:
     - Давно это было...  Вы тогда не родились. И родители ваши не родились.
И прародители ваши тоже еще не появились.  Жили тогда на земле духи - злые и
добрые. И звались они по-разному: водяными, лешими, домовыми, русалками. Это
наши духи, русские. О заграничных - всяких там эльфах, гномах - я не говорю.
Тех же щей,  да пожиже влей...  Обязанности у  них были строго разграничены.
Домовой,  к  примеру,  за  дом отвечал,  за хозяйство.  Кто поопытнее,  тому
большие дома доверялись,  иной раз целые замки.  Ну,  а  у кого способностей
меньше, тот в домишках жил, и хозяйство у такого поменьше было. Лешие - те в
лесу.  Водяные -  в прудах там,  в озерах. Русалки - все больше по морям, их
редко видели.  Ну и прочие тоже...  Жили так веками,  не тужили,  к условиям
давно приспособились. Но вот началась эпоха Великого Технического Прогресса,
и кончилось наше спокойное житье...
     Тут  старик  Кинескоп сделал паузу  и  посмотрел на  своих  слушателей.
Слушатели   ждали   продолжения.   Впрочем,   слушатели   по-разному   ждали
продолжения.  Геша скептически: мол, давай-давай, дед, заливай помаленьку...
Кеша  с  вежливым интересом,  за  которым  все-таки  проглядывало доверие  к
старику:  пока все  общеизвестно,  в  детском саду проходили,  а  вот что ты
дальше нам новенького сообщишь?..
     Старик улыбнулся ласково -  рот  у  него расползся почти до  ушей,  нос
сморщился, - но удовлетворился сосредоточенным вниманием публики, продолжил:
     - Дальше  жить  по-старому  стало  невозможно.  Сами  посудите:  раньше
домовой свое хозяйство наперечет знал.  Кастрюли там,  ведра, печка русская,
иногда корова или  свиньи.  Все несложно.  А  теперь?  Телевизоры,  комбайны
всякие, холодильники, пылесосы, автомобили - ужас! Не сразу, правда, все это
появилось.  Постепенно,  понемногу.  Но уже тогда, в самом начале, стало нам
ясно: нужна специализация.
     - Какая специализация? - не понял Геша.
     - Обыкновенная,  - терпеливо пояснил Кинескоп. - Узкая. По профессии. А
для этого учиться требовалось.  Были,  конечно, и консерваторы, ретрограды и
рутинеры: дескать, жили по-старому - и неча менять. Где они теперь? Сгинули.
Шуршат где-нибудь по лесам-болотам,  прохожих-полуночников пугают.  Ученье -
свет... Я тогда молодой был, головастый, по радиоделу пошел.
     - А где учились?  -  скептически поинтересовался Геша. - Школа, что ли,
специальная была?
     - Зачем   специальная?    Обыкновенная   -    человеческая.   Институт,
университет,   техникум  -   мало  ли  у  вас  учебных  заведений?  Всеобщее
образование...
     - Так с людьми и учились?!
     - Не совсем с людьми... Можно, конечно, и с людьми, да только хлопотно.
Документы нужны, на лекции ходи обязательно, на физкультуру - зачет по лыжам
сдавай...  Нет,  ребяточки,  гораздо  спокойнее  просочиться  куда-нибудь  в
дымоход над  аудиторией:  и  слышно,  и  видно -  красота!  Так  пять лет  и
проучился.  И  все так же,  не лентяйничал.  А  что диплома нет -  так не за
бумажку старался.  Нам бумажка без надобности,  нам знания нужны.  А бумажка
ваша - это видимость одна...
     - В каком институте курс слушали? - официальным тоном спросил Геша.
     - В радиотехническом. Но это позже. А поначалу в радиомастерской знаний
набирался.   Я  ведь  до  телевизора  в  радиоприемнике  работал.   А  потом
переучился.
     - А что же вы все в кавээне?
     Кинескоп потупился,  засопел.  И  Кеша  остервенело посмотрел на  Гешу,
задавшего  явно  бестактный  вопрос.  Но  старик  перехватил взгляд,  сказал
успокаивающе:
     - Да  ничего,  верный  вопрос...  Стар  я,  ребяточки,  и  склероз  уже
проглядывается,  и  соображаю туго.  Поздно переучиваться.  Содержу кавээн в
порядке, и ладно... Вроде бы неплохо работает телевизор, а, Геша?..
     - Неплохо, - сказал бестактный Геша. - Только ж это я его ремонтирую.
     - А вот врешь!  - возмутился Кинескоп. - Ты его не ремонтируешь, ты его
реконструируешь. А скажи честно, разве ж он сам отказывал когда-либо?
     - Да вроде нет... Схема у него хорошая.
     - Схема...  -  протянул старик.  - Духи в этих развалюхах хорошие были,
энтузиасты.  Да что говорить, это ж мы телевизорную промышленность начинали.
Только кто  поумней -  давно дальше пошли.  Вот  дружок мой,  Реле,  тоже  в
кавээне  начал.   А  теперь  где?  Теперь  он  всей  системой  промышленного
телевидения в универмаге "Москва" ведает.  Был я у него, смотрел, прекрасный
специалист.  А учились вместе...  Или вот Регистр. В телецентре устроился, в
Останкине.  Он  меня на экскурсию водил,  показывал,  объяснял,  да все зря:
отупел я, что ли... - И Кинескоп заплакал.
     Плакал  он  жалобно,  утирал  кулачком  слезы,  буквально-таки  ручьями
бегущие по коричневому сморщенному личику, всхлипывал, сопел.
     Кеша с Гешей бросились к нему,  начали утешать.  Кеша из кармана платок
достал - не очень чистый, даже грязноватый скорее, совал старику:
     - Вот платок,  возьмите...  Да  не  расстраивайтесь вы,  честное слово!
Подумаешь,  телецентр!  Там все новенькое,  да и  меняют оборудование каждый
день. Тоже мне работа - не бей лежачего. Вот кавээн - это дело!..
     Нехитрые  Кешины  утешения неожиданно подействовали.  Кинескоп перестал
реветь,  взял платок,  вытер слезы,  сложил его аккуратно, но Кеше не отдал,
себе в карман сунул. Может, по рассеянности.
     - Дело,  говоришь? Верно... Да я не о том жалею. Я о потерянном времени
жалею. Какие возможности! - Он всплеснул ладошками: - Учись не хочу. Вон мои
кореши в большие люди вышли.  Один турбину на Красноярской ГЭС обслуживает -
шутка ли!  Другой в  Ту-114 летает -  тоже пост!  А  третий...  До него и не
добраться:  всем московским метро ведает,  у  него самого сотни две  духов в
подчинении.  А все потому, что учился. Ни на минуту самосовершенствования не
прекращал. - Кинескоп поднял вверх указующий перст и потряс им значительно.
     - Там же начальник есть! - удивился Кеша. - Начальник управления...
     - "Начальник"...  - передразнил его Кинескоп. - Так то человек, а это -
дух. Ты, брат, не путай людей с духами. У вас свои функции. У нас - свои.
     - Выходит так,  -  сказал Геша.  -  Раз  метро хорошо работает,  в  том
заслуга вашего приятеля.
     - А как же? Вестимо дело. И помощников его.
     - А люди ни при чем?
     - Не понимаешь ты меня,  парень. А вроде не дурак... Если люди без души
к делу относятся,  так там и духам делать нечего: не пойдет дело. А работает
с душой человек,  у него дело спорится.  И дух ему тогда во всем помогает. Я
разве сам лампу в  телевизоре сменить могу?  Не  могу.  Я  могу ее  подольше
работать заставить -  это да. Так не вечно же... И разве не было у тебя так:
смотришь ты  телевизор и  вдруг подумаешь,  что  неплохо бы  такую-то  лампу
заменить? А, было?
     - Было, - сознался Геша.
     - Вот, - удовлетворенно хмыкнул старик. - Это ж я тебе подсказывал.
     - Телепатия? - Кеша даже вперед подался.
     - Вроде бы, - поскромничал Кинескоп. - Обычная штука... И везде так же:
духи все наперед знают и толковым людям помогают. В контакте работаем.
     Тут Геша руку поднял, как будто на уроке в школе:
     - А у нас в квартире еще духи есть?
     Кинескоп помялся, пожевал губами.
     - Так, чтоб постоянных, - двое нас. А приходящие есть.
     - Кто же?
     - Дух телефонной сети.  Который за подстанцию отвечает.  Он и  к  тебе,
Кеша,  заглядывает...  А  живет  вот  этот...  -  Он  кивнул на  выключенный
магнитофон.
     - А где он? - Кеша и Геша даже в один голос спросили это.
     - Ушел, - грустно сказал Кинескоп. - К тебе, Кешка, ушел.
     - Да ну? А зачем?
     - Брат у него там живет. У тебя то есть...
     - В магнитофоне?
     - Ну да...  Они духи хорошие,  добрые, грамотные. Хотя и молодые. Твой,
бывает,  и  к нам заходит.  Все ко мне пристают:  расскажи да расскажи,  как
раньше духи жили.  А расскажешь - смеются: темные вы, дескать, были, страшно
подумать!..  Твой-то,  Кешка,  вообще  головастый малый.  Он  у  тебя  и  за
магнитофоном следит, и в телевизоре кумекает.
     - В "Рубине"?
     - В нем.
     - Так он же цветной!
     - То-то и оно.  Специальность новая,  еще не совсем освоенная.  На ходу
учиться приходится.
     - Он  у  нас то в  зелень отдает,  то в  красноту.  Цвет отрегулировать
нельзя.
     - Не суди строго,  -  сказал Кинескоп. - Как будто мастер из телеателье
много в  том понимает.  А  парень,  я слышал,  неглупый,  в институте заочно
учится.  Рыжий (это твоего,  Кешка,  так зовут,  а нашего - Красный) говорил
как-то,  что ему с ним,  с мастером этим,  работать -  одно удовольствие.  А
Рыжий хоть и молодой, а вдумчивый, далеко пойдет.
     Кеше   мучительно  захотелось  тут   же   вскочить  и   мчаться  домой:
познакомиться с Рыжим и его братом. Но он понимал, что это бессмысленно: раз
они до  сих пор не показывались,  так и  сейчас не станут.  Хотя Кинескоп-то
появился...
     - Слушайте,  дедушка,  -  спросил Кеша,  - а почему вы людям никогда не
показываетесь?
     Кинескоп посмотрел на Кешу как... как... ну, как на сумасшедшего, психа
ненормального.
     - А кто ж в нас теперь поверит?
     - Никто не верит, - согласился Кеша. - Но вы же есть?
     - Это как сказать,  - загадочно усмехнулся Кинескоп. - Ты своему отцу о
нас скажи - он поверит?
     Кеша  подумал  немного,   прикинул  все  "за"  и  "против"  и  решил  с
огорчением:
     - Не поверит.
     - И любой другой тоже.  И уж так столетиями повелось, что скрываемся мы
от людского глаза. Раньше от безделья иногда появлялись, а теперь никогда.
     - А почему вы?..  - Кеша не договорил, но Кинескоп его прекрасно понял,
сказал туманно:
     - Так надо было...  Да  и  знаю я  вас давно,  ребята вы вроде хорошие,
отзывчивые. А главное, поверить в нас смогли.
     - Но могли и не поверить?
     - Ну,  риск невелик.  Не поверили бы -  и ладушки. Внушил бы я вам, что
все виденное -  галлюцинация.  И  точка.  Да  потом,  я  не  один это решил,
посоветовался кое с кем.
     - С братьями?
     - С ними тоже...  И кое с кем еще.  -  Он указал на потолок, намекая на
некую вышестоящую силу.
     Намек был понятен,  но что за вышестоящая сила - следовало узнать. Кеша
так прямо и спросил:
     - С начальством, что ли?
     Кинескоп замялся:
     - Не совсем...
     - С кем же?
     Кинескоп явно мучился,  не хотел говорить.  Кеше стало его жалко,  и он
сдался, решил подождать с вопросом.
     - Ладно,  тайна есть тайна. Я понимаю... Скажите, дедушка, а с братьями
нам можно будет познакомиться?
     Кинескоп облегченно вздохнул,  и  Кеша понял,  что  старичок рад  смене
разговора;  и о начальстве он зря проговорился,  может быть даже, ему за это
влетит.
     - Теперь можно,  -  сказал Кинескоп.  -  Раз уж вы знаете, то и братьев
увидите. Красный вернется, я ему скажу.
     - А когда он вернется?
     - А кто его знает? Дело молодое: гуляй себе...
     - А позвать их можно?
     Старик Кинескоп подумал немного, спросил у Кеши:
     - Дома кто есть?
     - Родители.
     - Значит,  не  позовешь.  Рыжий при них не станет по телефону говорить:
заметят  неладное.   Да  не  торопись  ты,   познакомитесь  еще.  Сегодня  и
познакомитесь.
     - Когда? - Нетерпение друзей было слишком велико, чтобы Кинескоп его не
заметил.  Хитрый был Кинескоп старик, все подмечал, все видел, выводы делал,
на ус мотал. И молчал...
     И  Кеша  решил  не  торопить  события.  Время  обеденное,  отец,  поди,
удивляется:  не  пришли за ним,  на испытания кордовой модели не пригласили.
Надо пойти объяснить, а заодно и пообедать. Только вот Кинескоп...
     - Кинескоп, - сказал Кеша, - может, вам поесть приготовить?
     - Это еще зачем?  -  удивился Кинескоп. - Разве я просил? Духи не едят,
им это ни к чему.  - Тут он заулыбался хитро, сморщил физиономию: - А у меня
духовной пищи невпроворот. С девяти утра питаться могу, с утренней зарядки в
телевизионной студии. Правда, пища не всегда калорийная...
     - Тогда мы пойдем.  -  Кеша вскочил и хлопнул друга по плечу.  - Пошли,
Гешка,  к нам обедать. Мама звала. И про модель отцу сказать надо. А то ведь
звали, время назначили. Неудобно.
     - Идите,  идите,  -  напутствовал их Кинескоп. - Я тут пока подремлю на
свежем воздухе.  А к тому времени и Красный вернется. Может, и Рыжий зайдет.
Познакомитесь...
     Ребята уже  было пошли,  оставив Кинескопа спать на  Гешином диванчике,
накрыв его шерстяным пледом,  когда Кеша все-таки решился на  провокационный
вопрос.  Таким уж он парнем был,  этот неугомонный Кеша, все-то ему хотелось
знать сразу, не любил оставлять ничего на потом.
     - Дедушка,  -  сказал он вкрадчиво,  -  вам начальство разрешило с нами
познакомиться, а как же братья?
     - А что братья? - вскинулся старик.
     - Им тоже разрешили?
     - Дурень ты! - в сердцах сказал Кинескоп. - Сыщик липовый, Шерлок Холмс
несчастный, майор Пронин недоразвитый. Все-то ему знать надо... А может, оно
и  к лучшему...  -  Он значительно посмотрел на ребят.  -  Это не мне с вами
познакомиться разрешили. Это вам со мной познакомиться велено было.
     - Зачем? - спросил Геша.
     - Кем? - одновременно вырвалось у Кеши.
     И старик Кинескоп ответил по порядку:
     - Зачем - со временем узнаете. А кем... Великим Духом Электричества!
     И  сказал он  это  так  значительно,  так  громогласно,  что в  воздухе
промелькнула синяя молния, запахло озоном и перегоревшими пробками. А скорей
всего,  это ребятам лишь показалось,  потому что холодильник на  кухне урчал
по-прежнему, а как он мог урчать, если бы пробки перегорели?
     - Как его зовут? - тихо спросил Кеша.
     А Геша ничего не спросил,  потому что был полностью ошарашен и молнией,
и странным запахом, и громовыми словами Кинескопа.
     - Зовут его Итэдэ-Итэпэ,  -  почему-то  шепотом сказал Кинескоп.  -  Но
забудьте это имя, не повторяйте вслух, не то случится беда! - Он быстро лег,
укрылся пледом и добавил уже обычным своим хриплым, простуженным голосочком:
- Ну, идите, идите, а я посплю.


                              Глава пятая
                     КЕША, ГЕША И БРАТЬЯ-БЛИЗНЕЦЫ

     Конечно,  можно было  бы  рассказать о  Кинескопе Кешиным родителям.  В
конце концов,  они люди прогрессивные,  с  широкими взглядами,  с  некоторой
долей свободного воображения,  обычно исчезающего у  человека по  исполнении
ему шестнадцати лет.  В  это время человек получает паспорт и  автоматически
становится взрослым.  А взрослому человеку свободное воображение -  помеха в
жизни. Почему-то взрослые люди не любят эту прекрасную черту характера.
     Жалко взрослых,  считал Кеша.  Скучно им. А возможности - колоссальные!
Шофер   автомобиля,   например,   может   представить  себя   за   штурвалом
сверхзвукового  истребителя,  а  асфальт  Московской  кольцевой  дороги  под
колесами - взлетной полосой.
     Повар, помешивающий половником флотский борщ в котле, может представить
себя ученым у  аппарата,  в  котором моделируется зарождение первоматерии на
Земле.
     Да-а,  что и  говорить,  возможностей навалом.  Кеша никогда не упускал
случая  пофантазировать:   любое  дело  веселее  идет.   А  взрослые?  Легко
представить, о чем они фантазируют.
     Кеша не сомневался,  что шофер,  к примеру, на самом деле думает о том,
что  задний мост стучит и  резина на  передних колесах лысая,  а  завтра все
равно новой не выпишут.
     Повар мечтает о том, чтобы никто сегодня в жалобную книгу никаких кляуз
не писал,  а скорее всего напишут,  потому что борщ жидковат,  мясо неважное
привезли, костей много.
     Вот так они и  живут,  эти взрослые.  Даже самые передовые из них редко
позволяют себе помечтать. То есть мечтают-то они непрерывно, но это реальные
мечты.  А пустить к себе нереальные мечты позволить не могут: стыдно. А чего
стыдно - сами не знают.
     Кеша обо всем этом серьезно подумал,  взвесил возможности своих - пусть
прогрессивных,  но  все же  взрослых -  родителей и  решил,  что на духов их
воображение не потянет.  Не примут они духов, хоть ты лопни. Пусть-де старик
Кинескоп перед ними польку-бабочку спляшет -  все равно не поверят.  Так что
лучше смолчать, не позориться по-пустому. А то услышишь традиционное: "Какой
ты  еще  ребенок,  Кешка!"  Как будто в  том,  что он  ребенок,  есть что-то
постыдное.
     Уже в лифте он сказал Геше:
     - О Кинескопе - молчок. Никому!
     - Спрашиваешь!  -  подтвердил Геша,  и  стало ясно,  что он тоже хорошо
взвесил все "за" и "против" и мнения на сей счет у них с Кешей совпали. Да и
не могло быть двух мнений в этой ясной ситуации.
     За обедом отец спросил:
     - Ну как испытания? Состоятся?
     - Вряд ли, пап, - озабоченно сказал Кеша.
     - Недоделки в конструкции?
     Что ж,  если ответ подсказывают,  грех не  воспользоваться подсказкой -
это вам каждый школьник подтвердит.
     - Есть кое-какие...  Да и негде испытывать: на пустыре доминошники стол
врыли.
     - А вы рядом. Не помешаете.
     - Это ты так считаешь. А Петр Кузьмич считает иначе. Он свое мнение еще
утром высказал.
     - Безобразие!  - возмутилась мама. - Что у них, другого места для стола
не  нашлось?  И  вообще,  наш  двор превращается в  какой-то  заповедник.  С
собаками гулять не разрешают.  Теперь уже детям играть негде. А завтра и нас
попросят  по  стеночке  ходить...  Хороша  общественность!  Петр  Кузьмич  с
компанией. Там один Витька чего стоит!
     - Витька стоит три рубля,  -  сказал отец,  -  это общеизвестно. А Петр
Кузьмич - фрукт дорогой. Его не укусишь. С ним надо бороться всерьез.
     - Уже начали, - засмеялась мама.
     - Кто?
     - Это он как раз выясняет. Занят розыском. Представляешь, они сегодня в
домино играли, а им кто-то костяшки путал.
     - Как путал? - спросил отец.
     - Ну,  подменивал,  мешал  -  я  же  не  видела.  А  Марьи  Агасферовна
подробностей не знает.  Говорила, что он хотел одну костяшку положить, а ему
кто-то другую подсовывал. И так все время.
     - Может, они на солнце перегрелись? - предположил отец.
     - Вполне  возможно.  Только  они  всерьез эту  историю приняли.  Витька
заявил,  что это... - Тут мама помялась немного, вспоминая, потом вспомнила:
- Что это - телекинез. Правильно я назвала?
     Стоит ли  говорить,  что  Кеша с  Гешей слушали разговор с  напряженным
вниманием.  Геша даже есть перестал, открыл рот от удивления. А Кеша, хоть и
продолжал хлебать  суп,  тоже  удивлялся и  думал  про  себя,  что  все  это
непросто,  что есть какая-то  диалектическая связь между событиями дня -  от
разговора у  зеленого стола беседки до беседы с  Кинескопом.  Впрочем,  рано
спешить.  Необходимо собрать побольше фактов,  взвесить все аккуратно,  а уж
только потом делать выводы.
     Но  красивое научное слово "телекинез" было названо,  и  оно  требовало
объяснений.
     - Умен твой Витька,  -  засмеялся отец.  -  Вот к  чему приводит чтение
популярных научных журналов.  Телекинез...  - Отец от изумления даже головой
покрутил.  - Телекинез, мои дорогие, это перемещение материальных объектов в
пространстве силой  человеческой мысли.  Примерно  так.  И  штука  эта  пока
фантастична.  Она даже на уровне гипотезы не существует - так, предположения
одни...  А  ты  хочешь,  чтобы  телекинез осуществился в  масштабах дворовой
сборной по домино...
     - Я  ничего не  хочу,  -  обиделась мама.  -  Я  передаю тебе,  что мне
рассказала Марья Агасферовна.
     - Твоя Марья Агасферовна -  сплетница,  -  сказал отец, но мама на него
посмотрела укоризненно:  мол,  что ты говоришь,  это же непедагогично. Будто
Кеша с Гешей сами не знали суровой правды про Марью Агасферовну...
     Но не в  ней было дело.  Разговор родителей лишний раз подтвердил,  что
они  уже слишком взрослые.  Если они в  телекинез не  верят,  то  где же  им
поверить в  Кинескопа!  А Кеша,  например,  был почти уверен,  что история с
доминошниками не  обошлась без  участия  старика.  Слишком  все  во  времени
увязано.  Считайте:  решение  открыться ребятам  принято Кинескопом явно  не
сегодня с  утра.  Раньше принято.  А значит,  он должен был следить за ними:
где,  что делают,  когда домой вернутся.  В том, что Кинескоп мог следить за
ними на  любом расстоянии,  Кеша не сомневался.  Раз он дух,  значит,  может
многое.  А телекинез для него -  плевое дело.  Он и телепатией владеет - сам
признался.  Кеша взглянул на Гешу и понял, что друг думал о том же. И Кеша и
Геша всегда отлично понимали,  что  каждый из  них  думает.  Это  тоже могло
считаться телепатией, которая возникает у людей, знающих друг друга давно, к
тому же  имеющих одинаковое мнение по  всем вопросам.  Даже в  школе бывало:
Геша,  к  примеру,  к  доске вышел,  отвечает урок и вдруг запнется.  Тут же
посмотрит на  Кешу,  тот  кивнет ему  многозначительно,  и  Геша  все  сразу
правильно понимает. Телепатия, точно!
     Хотя,  конечно,  надо бы Кинескопа подробнее про телекинез расспросить.
Вон  даже отец считает его фантастикой.  Значит,  нет такого явления в  мире
людей. А в мире духов - пожалуйста, те-ле-ки-ни-руй-те на здоровье...
     - Мам,  -  сказал Кеша,  потому что обед подошел к  концу,  -  мам,  мы
пойдем, а?
     - Куда?  -  строго спросила мама -  впрочем,  для порядка спросила, ибо
каникулы время святое,  покушаться на  него  никак нельзя,  это  и  родители
понимают прекрасно.
     - Мы у Геши будем.
     - Но больше никуда...
     Когда в  прихожей они  проходили мимо телефона,  он  звякнул тихо-тихо,
будто кто-то не хотел,  чтобы его звонок слышали посторонние.  Кеша взглянул
на Гешу и снял трубку.
     - Кеша? - спросили из трубки. - Пообедали?
     - А кто это? - шепотом спросил Кеша.
     - Я,  Кинескоп,  -  сказала трубка. - Давайте быстро ко мне: пора делом
заняться. И братья здесь...
     - Мы сейчас.
     - Бегом, - строго сказала трубка и смолкла.
     И  тут  же  в  ней  раздался длинный  гудок.  Не  короткие,  как  после
прерванного разговора,  а  длинный,  непрерывный,  как будто разговор еще не
начинался.  Впрочем,  так  и  должно было  быть:  ведь  соединяла-то  их  не
автоматическая станция,  а  сам дух телефонной сети!  Кеша и  Геша в  том не
сомневались.   Вообще  за  последнюю  пару  часов  всякие  сомнения  у   них
поубавились:  всесилие  Кинескопа и  его  коллег  не  оставляло времени  для
сомнений.  Надо было спрашивать:  "Как это делается?", а не "Делается ли это
вообще?".
     ...Когда Кеша и  Геша вошли в  комнату,  Кинескопа на  диване не  было.
Только скомканный плед валялся.  Но  старик тут же  возник из-за телевизора,
кашлянул смущенно:
     - Трусоват я стал. Думал, бабка пришла.
     - Ай-яй-яй,  -  с бабкиной интонацией сказал Геша.  -  Такой всемогущий
дух, а боится старой, немощной женщины.
     Кинескоп обиженно поджал губы,  однако грудь выпятил, плечики расправил
- каков, мол!
     - Это кто боится?
     - Это ты боишься.
     - Ха,  -  презрительно покривился Кинескоп.  -  Боюсь...  Да, боюсь. За
бабку твою боюсь... Что с ней будет, коли она меня углядит?
     Геша подумал секунду и ответил серьезно:
     - Инфаркт.
     - То-то и оно.  Забота о человеке -  прежде всего для духа.  - Кинескоп
поднял вверх указующий перст.
     Для Кеши и Геши самое время настало перейти к наболевшим вопросам.
     - Хороша забота, - сказал Кеша. - Субботний отдых людям испортил.
     - Это кому это? - всполошился Кинескоп.
     - Козлятникам.
     - А-а, им-то... - успокоился Кинескоп. - Вреда я им не причинил, не ври
по-пустому.  Чему тебя только семья и школа учат? А пошутил малость - так то
вы меня попросили.
     - Мы?
     - Кто  же  еще?  "Последствия будут ужасны"...  -  повторил он  Кешиным
голосом.
     - Кинескоп,  -  ужаснулся Кеша,  то есть вроде бы ужаснулся, а на самом
деле  восхитился столь  быстрому подтверждению недавней своей  мысли,  -  ты
подслушивал?
     - Ну,  не совсем чтобы я,  -  скромно потупился Кинескоп.  - Там другой
был, тоже из наших...
     Тайна разрасталась на глазах.
     - И костяшки доминошные он мешал?
     - Он, он.
     - Кто он?
     - Много будешь знать -  скоро состаришься, - невежливо сказал Кинескоп.
- Потерпи. Что могу - расскажу.
     Пришлось отступить на заранее подготовленные позиции.
     - А как он это делал? Телекинез?
     - Телекинез, телекинез, чего ж еще...
     - Так нет же его.
     - Кто сказал?
     - Папа сказал.
     Тут  Кинескоп  даже  обиделся,  губы  поджал,  выражение  презрительное
состроил. Но не смолчал, ответил:
     - Твой папа -  человек ученый,  дело ясное.  Он  про вашу людскую науку
многое знает.  Да  только сама людская наука знать пока всего не  может,  не
доросла.  Человек свой  мозг на  сколько процентов использует?  Процентов на
десять.  А  остальная  сила  мозга  вашего  дремлет,  не  проснулась еще.  А
проснется -  дивные дела человек делать сможет.  Телекинез -  что!  Напрягся
малость -  и двигай себе предметы всякие.  Есть умельцы:  не то что костяшки
пластмассовые - людей переносят с места на место. Так то духи...
     Тут уж даже воспитанный Геша не выдержал:
     - Сколько ж вас на земле?
     - Нас очень много, - важно сказал Кинескоп.
     - Нас о-очень много, - подтвердил кто-то сзади.
     Кеша  быстро обернулся и  увидел двух  маленьких,  не  выше  Кинескопа,
человечков.   Они   выглядели   абсолютно   одинаковыми,   словно   игрушки:
огненно-рыжие  вихры,  нос  картошкой,  улыбка в  сто  зубов,  белые майки с
круглым воротом,  джинсы со слоником на заду.  Слоников Кеша не увидел, но у
него самого были такие же джинсы, и он про слоника знал доподлинно.
     - Это братья, - сказал Кинескоп, - Рыжий и Красный.
     - Здрасьте, - сказали братья хором.
     - Здрасьте,  -  несколько растерянно ответил Кеша:  он помнил,  что они
братья, но чтоб так похожи...
     - Та-ак, - протянул Геша. - А кто из вас кто?
     - Я - Рыжий, - сказал один.
     - Я - Красный, - сказал другой.
     С  тем  же  успехом они могли представиться наоборот,  разницы видно не
было.
     - Как же вас различать?  -  заинтересовался Геша,  который всегда любил
знать все точно.
     Близнецы переглянулись и тяжело вздохнули.
     - Не знаем, - сказали они хором.
     - Как же вы сами себя различаете?
     - Мы не различаем,  -  сказал один из близнецов -  может быть, Рыжий, а
может быть, Красный. - Мы просто помним, кто есть кто.
     - А как же нам быть? - растерялся Геша.
     - Привыкнете,  -  сказал другой близнец -  может быть, Красный, а может
быть, Рыжий. - Или путать будете - тоже не беда.
     - Нет уж,  -  решил Геша,  порылся в  столе и  нашел эстонский значок с
изображением вишенки. - Ты кто? - спросил он ближайшего из братьев.
     - Я - Красный.
     - Будешь носить значок. - И приколол его на майку.
     Красный скосил глаза на грудь,  улыбнулся счастливо.  А  второй близнец
сказал тихонько:
     - Я тоже хочу значок...
     - Правильно.  -  Геша сообразил,  что поступил не по-товарищески, снова
порылся в ящике стола,  вытащил значок с клубничкой и приколол его Рыжему. -
Так  и  будем вас  различать:  Красный с  вишенкой,  Рыжий -  с  клубничкой.
Понятно?
     - Понятно! - хором ответили братья и заулыбались, довольные.
     Мир  восстановился,  и  Геша  был  рад  своему дипломатическому ходу не
меньше, чем братья - значкам.
     Кинескоп сказал с некоторым удивлением:
     - А и вправду различать легче стало. Вы уж их не снимайте, значки-то...
     - Не будем,  -  ответили счастливые братья, и было совершенно ясно, что
значки эти они не снимут ни при каких обстоятельствах -  так они себе сейчас
понравились.
     Кеша вспомнил,  что у  него дома в коробке из-под печенья валяется штук
тридцать разных значков.  Сам он  когда-то собирал их,  да потом бросил.  Он
вообще много чего собирал:  марки,  морские камешки,  спичечные этикетки. Но
страсть коллекционера,  быстро возникавшая в нем,  так же быстро угасала: он
не любил долго копить.
     "Надо будет отдать значки братьям",  -  подумал он и  порадовался,  что
сможет это сделать сегодня же  вечером,  потому что один из  братьев живет у
него дома.
     Кинескоп уселся на диване, завернулся в плед, заявил официальным тоном:
     - Рассаживайтесь поудобнее, товарищи. Разговор будет серьезный.
     - О чем разговор? - спросил любознательный Геша.
     - Узнаешь, - буркнул Кинескоп.
     Товарищи расселись поудобнее:  Кеша на стуле,  Геша,  как и раньше,  на
полу,  братья Рыжий и Красный взгромоздились на стол, свесив ноги в таких же
сандаликах, как и у Кинескопа, приготовились слушать.
     - Товарищи...  -  Кинескоп  явно  находился  под  влиянием  официальных
телевизионных программ.  -  Я  уполномочен сделать важное  заявление.  Прошу
отнестись к  нему  со  вниманием и  уважением.  -  Он  помолчал значительно,
продолжил:  -  Кеша и  Геша,  по  моей рекомендации из всех мальчиков города
Москвы для Великой Миссии Помощи выбраны именно вы.
     Он так и сказал: "Для Великой Миссии Помощи". Каждое слово начиналось с
большой буквы, ошибиться было нельзя.
     - Что за миссия?  - спросил нетерпеливый Геша, и хотя Кеша и сам был не
прочь  поскорее,  без  долгих  предисловий,  узнать суть  дела,  он  все  же
поразился бестактности друга:  судя по тону старика, да и по серьезному виду
близнецов, дело наклевывалось нешуточное, важное. И если уж их двоих выбрали
из  всех  мальчиков  города  Москвы,  то  стоит  потерпеть:  пусть  Кинескоп
выговорится.
     - Подожди, Гешка, - сказал он.
     Кинескоп с благодарностью кивнул ему.
     - Я открою вам Великую Тайну,  -  продолжал Кинескоп, и тут уж сам Кеша
подумал,  что  старик  явно  перегибает палку:  "Тайна -  великая,  миссия -
великая. Не слишком ли?.."
     Но Кинескоп не заметил Кешиных сомнений.
     - Вы,  именно  вы  призваны помочь духам,  -  с  надрывом шпарил он.  -
Десятки их  сейчас мучаются от бессилия и  унижения,  и  без помощи людей мы
пока не можем защитить их.
     - Где они мучаются?  - снова не утерпел Геша, и в его голосе снова была
ирония.
     - Все  скажу,  -  торжественно заявил Кинескоп,  не  заметив,  впрочем,
иронии, - но сначала узнайте, с кем вам придется вступить в борьбу...
     Это  было  немного  страшновато  -   борьба,   враги,  -  но  чертовски
увлекательно.  Кеша  и  Геша одновременно представили себе неистовую погоню,
бешеную езду на  гоночных автомобилях "феррари" или "мазаратти",  автоматные
выстрелы,  пуленепробиваемые  жилеты,  поиски  следов,  скрупулезный  анализ
фактов  преступления  и,   наконец,   обязательно  -  заключительную  фразу,
обращенную к главному негодяю:  "Ваша игра закончена, сэр!" Или иначе: "Ваша
ставка бита, мистер такой-то!" По крайней мере, так заканчивались популярные
романы про шпионов, некогда читанные Кешей и Гешей...
     - С кем? - в один голос спросили они.
     - Вы его знаете,  - скорбно сказал Кинескоп. - Он живет в вашем дворе и
сегодня играл в домино, когда вы хотели испытывать самолет.
     - Витька? - крикнул Кеша.
     А Геша спросил вполголоса:
     - Петр Кузьмич?
     - Нет,   -  покачал  головой  Кинескоп.  -  Это  Сомов.  Он-то  и  есть
наиглавнейший преступник, негодяй и душегуб.


                              Глава шестая
                       КЕША, ГЕША И ВЕЛИКАЯ ТАЙНА

     Вот те  раз!  Сомов -  преступник!  Тихий,  незаметный,  фантом,  а  не
человек... Он порой и поздороваться боится, бочком по стеночке, мимо, мимо -
и   в  подъезд.   Отец  Кеши  называет  его  человеком,   ушибленным  ложной
скромностью.  Такой десять раз подумает, прежде чем комара прихлопнуть. Да и
в истории с домино Сомов себя прилично вел: не встревал в разговор, не вякал
по-пустому, не делал замечаний, просто помалкивал.
     Не может он быть преступником!
     Хотя...  Тут  Геша к  месту вспомнил еще одну народную мудрость Гешиной
бабы Веры -  насчет тихого омута,  в коем черти водятся. И надо сказать, что
Геша тоже вспомнил эту мудрость, что, впрочем, совсем неудивительно.
     Итак,  Кеша остановился на слове "хотя". Хотя... Тут Кеше (и Геше тоже)
пришел  на  память  ряд  литературных  примеров  о   преступниках,   ведущих
добропорядочный  образ  жизни,   не  пьющих,  не  курящих,  не  выражающихся
нецензурными словами и даже любящих мелких домашних животных, как-то: кошек,
собак, лемуров, попугаев, хомяков и черепах.
     И здесь опять подошла бы полезная оговорка "хотя". Хотя... Кеша (и Геша
тоже) прекрасно знал  одну грустную историю,  происшедшую месяца два  назад.
Тогда Сомов очень негуманно поступил с черным котенком,  забежавшим к нему в
подъезд. Котенок был ничейный, некормленый и орущий. Последнее тихому Сомову
особенно  не  понравилось.  Помнится,  он  взял  котенка  за  шиворот  (дело
происходило на  третьем этаже) и  преспокойно выкинул его за  окно.  Счастье
котенка в  том,  что он оказался именно котенком.  Как и положено кошке,  он
упал на  все  четыре лапы.  Как и  положено маленькому котенку,  безусловный
рефлекс не помог -  котенок сломал лапу. Хорошо еще, Валька Бочарова забрала
его и выходила.  А то бы помер. Вот вам и тихий Сомов - полюбуйтесь-ка! Хотя
он и тогда не шумел, даже не сказал ничего...
     Нет,  Кеша все  больше убеждался,  что этот страшный человек может быть
преступником...  Он все может -  дело ясное.  Одного Кеша не понимал: как он
ухитряется вредить  духам?  Ведь  дух  преспокойно сделается невидимым,  как
Кинескоп,  и Сомов его просто не заметит. Тут явно была какая-то неувязка, о
чем Кеша немедленно сообщил Кинескопу.
     - Глупый, - грубо отреагировал Кинескоп. - Сейчас объясню...
     И  старик  Кинескоп  объяснил все.  И  это  было  действительно тайной,
правда, пока по-прежнему непонятно, почему великой.
     Сомов,  к  огорчению  Кеши  и  Геши,  оказался  обыкновенным вульгарным
жуликом, но жуликом хитроумным. Он ворует у духов. То есть не у самих духов,
конечно (у самого духа не украдешь, и стараться не стоит), а крадет ту вещь,
с  которой дух неразрывно связан.  Своей работой связан.  Короче,  Сомов был
автомехаником.
     "Ну и  что?  -  подумал про себя Геша.  -  Чего же плохого в этой всеми
сейчас  уважаемой  профессии?   Да  тысячи  владельцев  "Жигулей",   "Волг",
"Москвичей" и "Запорожцев" примут Сомова, как дорогого гостя. Приходит домой
интеллигентный товарищ с прекрасными рекомендациями и говорит скромно:  "Вам
машину посмотреть?"  Владелец захлебывается от  радости:  "Да,  да,  дорогой
товарищ, у меня там бензопровод засорился, и вообще она не едет".
     Фраза не  придумана.  Ее  слышал сам Геша из  уст соседа по  лестничной
клетке,  вполне  интеллигентного человека с  высшим инженерным образованием:
"Вообще она не едет".
     Технически образованный Геша  твердо  считает:  нынешний автовладелец -
личность чаще всего неграмотная.  А  Геша автомобиль знает.  И  не  кое-как.
Отцовская  машина  изучена  Гешей  досконально:   от  системы  зажигания  до
тонкостей подвески.  Когда отец приезжает в  отпуск,  он даже позволяет Геше
водить машину. И вряд ли сын уступит отцу в мастерстве вождения.
     Сомов к Гешиному отцу не пойдет. Сомов пойдет к наивному автомобилисту,
который  примет  на   веру   все   технические  замечания  этого  скромного,
интеллигентного мастера. А скромный, интеллигентный мастер ищет именно таких
доверчивых неумеек.  С  ними легко.  С ними даже неинтересно,  настолько все
просто.  Но  профессия  есть  профессия.  А  по  профессии  Сомов,  как  уже
Кинескопом сказано, жулик!
     - Не совсем так,  -  поправил Кинескоп.  - Он не сам жулик. У него есть
помощник. Тот - жулик. Но и сам Сомов все-таки тоже жулик...
     Тут Кинескоп вконец запутался в своих "жулик - не жулик" и умолк.
     - Не части, Кинескоп, - сказал Геша. - Давай по порядку. Кто, что, как,
где и когда?
     Кинескоп вздохнул поглубже и  "дал по  порядку".  Вот  что  он  поведал
изумленным слушателям.
     Фирма "Сомов и  К<sup>o</sup>" работает продуманно и осторожно.  В ее деятельности
почти исключен элемент риска.  Конечно,  совсем без риска невозможно, но для
жулика -  чем его меньше,  тем спокойнее.  Истина общеизвестная.  И  поэтому
Сомов работает в паре с Витькой Трешницей.  Схема работы вкратце такова, как
ее пересказал не очень-то разбирающийся в  автоделе Кинескоп.  У Сомова -  а
механик он известный и добросовестный!  - есть определенная клиентура. Сомов
в  поте  лица весь день бегает по  клиентам,  чинит,  заменяет,  поправляет,
налаживает именно то,  что  накануне было сломано,  подменено,  нарушено или
просто украдено Витькой.
     К примеру,  просыпается утром известный киноактер, бреется, завтракает,
выходит на  улицу  к  своему "Жигуленку",  любуется им,  тряпочкой из  замши
стекло протирает,  и вдруг -  о ужас!  -  колпаков-то на колесах нет.  Тю-тю
колпаки.  Сперли. "Кто спер? - предполагает артист. - Или просто ворюга, или
свой брат-автомобилист,  у которого такие же колпаки днем раньше увели?" Ну,
заявляет артист о пропаже в милицию.  Там,  конечно,  дело заводят,  обещают
найти.  А  это почти безнадежно.  Потому что в Москве автомобилей миллионы и
колпаки одного ничем не отличаются от колпаков другого.  Спросят артиста:  а
особые приметы у колпаков были?  Что он ответит?  Ничего не ответит,  потому
что особых примет у  них не  было.  Автографа своего он  на  них не ставил и
портрета любимой женщины с внутренней стороны не приклеивал.  Нет примет,  и
точка. Как в таком случае их искать? Очень трудно...
     И  такая  же  история может  произойти с  любой  другой  деталью любого
другого автомобиля.  Потому что  ночью  Витька подошел к  нему  и  спер  эту
деталь.  Автомобиль угонять  хлопотно -  найдут  и  посадят.  На  автомобиль
секретки всякие ставят,  сигналы оглушительные,  даже волчьи капканы,  как в
кинофильме "Берегись  автомобиля".  А  что  ты  на  колпак  поставишь?  Или,
допустим,  карбюратор?  Или на запасное колесо в багажнике? Правда, багажник
хитро запереть можно. Но Витька - слесарь. Ему любой замок нипочем.
     Но милиция милицией,  а колпаки артисту нужны.  Без колпаков колеса его
машины имеют какой-то неприглядный вид. Жалкий, надо сказать, вид. Он звонит
обаятельному мастеру,  чудо-человеку товарищу Сомову и  говорит ему о  своей
беде. А тот его успокаивает: не беда, мол, достанем колпаки, только подороже
магазинных.  Тем более они в магазине все равно редко бывают. И ставит Сомов
артисту  его  же  собственные колпаки за  двойную цену.  А  потом  делится с
Витькой  хорошей  прибавочной стоимостью,  и  оба  хохочут  над  простофилей
актером. Вот такие пироги.
     История,  рассказанная Кинескопом,  неприятно поразила Кешу и  Гешу.  И
даже не потому, что ворами оказались люди из их двора, а потому, что история
выглядела больно грязной.
     И  Кеша и  Геша росли в  семьях,  где никто никого не  обманывал даже в
мелочах.  Ни Кеша ни Геша представить себе не могли,  что возможно утаить от
родителей или  от  бабы Веры сдачу от  молока или  хлеба,  взять без  спроса
отцовский фотоаппарат или залезть в ящик буфета,  где бабушка хранит деньги.
Когда  Кешка выбил в  физкультурном зале  стекло,  он  так  прямо и  пошел к
директору и все рассказал. Хотя ему очень не хотелось идти. Тем более, кроме
Геши,  этого никто не видел.  Или когда Геша прогулял урок - потому что Леха
из  дома,  где  кино "Призыв",  ждал его с  замечательным электропаяльником,
который надо было поменять на  кляссер с  марками,  -  он  мог бы  сказаться
больным. Он мог бы заохать, залечь в постель, и баба Вера пошла бы в школу и
все  объяснила классной руководительнице Алле  Петровне.  Но  Геша  не  стал
обманывать ни  бабу Веру,  ни  Аллу Петровну:  он честно сознался,  что урок
прогулял, за что получил в дневник не слишком приятную запись.
     Конечно,  можно сказать, что все это мелочи, рядовые примеры, которые и
в расчет принимать нельзя.  Подумаешь, преступление: стекло разбил! Или урок
прогулял!  Кешкин отец не скрывает от сына,  что сам в детстве бил стекла не
однажды,  но  говорит о  том с  осуждением -  из педагогических соображений,
конечно,   и   Кеша  отца  здесь  вполне  понимает.   Но  разговор-то  не  о
преступлении,   а  об  отношении  к  нему.   О  людской  честности,  которая
складывается именно из мелочей.  И если нет ее,  нет и не предвидится, то из
таких мелочей когда-нибудь может сложиться настоящее преступление.  А  Сомов
или Витька в  детстве стекол не  били?  Ох-ох-ох,  еще как били!  Но вряд ли
сознавались в этом. То есть наверняка не сознавались. Кеша в том был уверен.
И потом,  между "нечаянно" и "нарочно" -  огромная разница. Но от "нечаянно"
до "нарочно" совсем недалеко. Все зависит от отношения человека к "нечаянно"
и "нарочно"...
     Кеша и  Геша были пионерами.  Они уже давно были пионерами и готовились
на  будущий год вступить в  комсомол.  Вот почему они не  просто возмутились
тем,  что Сомов и  Витька оказались ворами.  Они горели желанием разоблачить
их.
     - Ну, Сомов, - сказал изумленно Кеша, - ну, тихоня...
     - А Витька? - подхватил Геша. - Чем он лучше?
     - Ничем не  лучше.  Давай подумаем,  что  делать.  Кстати...  -  Тут он
повернулся к Кинескопу. - А при чем здесь духи?
     Кинескоп  даже  застонал от  досады:  битый  час  вдалбливать прописные
истины и  ничего не вдолбить.  Нет,  люди не оправдывают уважительного к ним
отношения...
     - У тебя в школе какие отметки? - язвительно спросил он Кешу.
     - Хорошие,  хорошие.  Ты,  Кинескоп, не язви, а объясни лучше. Не теряй
времени.
     Совет  был  разумен.  Кинескоп  успокоился и  сказал,  хотя  и  не  без
раздражения:
     - В  автомобилях духи  есть?  Есть.  Опытные  духи,  квалифицированные.
Технику знают,  любят. Думаешь, им приятно, когда на их глазах ее разрушают?
Их технику?..
     - Почему же они бездействуют?
     - А что им делать?
     - Ну, не знаю... Вдарить Витьке. Током дернуть. Или еще чего...
     Кинескоп вздохнул: трудно разговаривать с непосвященными.
     - Дух не может, не имеет права причинить человеку ощутимый вред: ранить
его или там покалечить...
     - А неощутимый?
     - А  неощутимый  не  поможет.  Того  же  Витьку  током  саданешь  -  он
выругается и аккумулятор отключит. Двенадцать вольт - слону дробина...
     - Какие-то у вас принципы строгие. Он же вор...
     - А разве он не человек? Морально, может, и не человек. А биологически?
То-то и оно... Я зачем в телевизоре сижу? Удовольствие, что ли, от "Артлото"
получаю?  Я в нем сижу,  чтобы человеку,  то есть Геше, легче было. Чтобы не
чинил он  бездушную технику по  сто раз на дню.  А  когда ты будешь лампы из
телевизора выбрасывать на  свалку,  так это ты  от меня часть души заберешь,
понял?
     - Я же не вырываю, - обиделся Геша.
     - Не о тебе речь.  Это я к примеру.  Думаешь, автомобильным духам легко
все это переживать?
     - Думаю, нелегко, - согласился Геша, а Кеша добавил:
     - Тут и думать нечего. Надо обезвредить Сомова с Витькой.
     - Правильно,  -  согласился Кинескоп,  а  близнецы на  столе закивали в
такт.
     - Только как обезвредить? - задумался Кеша, а близнецы повторили эхом:
     - Только как обезвредить?
     - Надо подумать...
     И опять близнецы повторили:
     - Надо подумать...
     Кеша обозлился:
     - Кончите дразниться? А то - в ухо...
     - Мы не дразнимся, - зарделись близнецы. - Мы волнуемся.
     - Волнуйтесь как-нибудь иначе. Про себя. - И Кеша задумался.
     Геша тоже задумался,  но  только для  приличия,  потому что у  него уже
сформировался  план,   гениальный   план,   призванный   расстроить  замыслы
преступников,  помочь обезвредить их  и  выдать доблестной милиции,  которая
будет вести следствие, как знатоки из многосерийного телевизионного фильма.
     Так  думал он  про  себя,  а  Кинескоп сидел тихонько,  ждал  решения и
мурлыкал под нос песню из  того же  телефильма -  что,  мол,  "наша служба и
опасна и трудна"...
     - Ладно. - Кеша встал и прошелся по комнате. - Есть план.
     У Геши,  как сказано, тоже был план, но он не сомневался, что между его
планом и Кешиным разницы особой нет. Может быть, в мелочах, так они их потом
скорректируют.
     - Духи нам помогут? - спросил Кеша.
     - Ясное дело, - сказал Кинескоп. - Для чего же мы вам открывались?
     - Нужен дух телефонной сети.
     - Говорун-то? Этот будет... А зачем?
     - Нам  надо подслушивать сомовский телефон,  чтобы узнать,  когда они с
Витькой замышляют новое преступление.
     У Геши этого в плане не было. И Геше это не понравилось.
     - Кеша,   -   сказал  он  укоризненно,  -  чужие  телефонные  разговоры
подслушивать нехорошо. Неэтично.
     - Это разговоры врага!  -  закричал Кеша.  -  Этично -  неэтично.  А на
фронте, когда наши радисты ловили разговоры фашистов? Тоже неэтично?
     - Так то на фронте...
     - Считай, что мы тоже на фронте!
     А Кинескоп добавил:
     - Незримый  фронт.  Незримый  бой.  Так  назначено судьбой  для  нас  с
тобой... Подслушать можно. Я Говоруна вызову.
     - Позже,  -  сказал Кеша.  Он расхаживал по комнате,  как по командному
блиндажу,  по  землянке в  три  наката,  а  наверху рвались бомбы,  стреляли
"катюши",  дробно тарахтел станковый пулемет. - И когда мы узнаем их замысел
- ближайший,  конечно,  то проследим за ними. А для начала пометим ту деталь
на автомобиле, которую Витька сопрет.
     Геша усомнился:
     - Откуда ты будешь знать, что он сопрет? И с какого автомобиля?
     - А  Говорун на что?  Сомов назовет Витьке автомобиль,  а  мы будем там
раньше преступника.
     - Автомобиль-то он, может, и назовет. А деталь?
     Кеша был непреклонен:
     - И деталь назовет. Скажет, сопри то-то и то-то.
     - А если Витька не сможет спереть то-то и то-то?
     - Как так не сможет?
     - Ну, заперто будет то-то и то-то. Или его уже сперли до Витьки.
     - Кто спер?
     - Не знаю. Какой-нибудь другой вор.
     - Ты что, считаешь, у нас мильен воров?
     - Нет, я так не считаю. Я просто хочу взвесить все возможные варианты.
     Кинескоп вмешался в разговор:
     - Геша дело говорит. Надо взвесить.
     - Ладно,  -  нехотя согласился Кеша: ему очень не хотелось отступать от
такого стройного,  придуманного им плана. - Будь по-вашему. Не знаем мы, что
он сопрет. Что тогда?
     - Тогда мы внимательно следим за Витькой,  -  объяснил Геша,  - узнаем,
куда он прячет украденную деталь или детали, и там их метим.
     - А если он их домой унесет?  Или к Сомову?  Что ж, мы в чужую квартиру
полезем?
     - Мы - нет, - спокойно сказал Геша. - Но ты забыл о духах.
     И Кеша опять - в который раз! - поразился уверенной логике друга: все у
него учтено,  все продумано, темных мест нет. Сам-то он тоже не промах. План
разоблачения Сомова и К<sup>o</sup> составлен им почти досконально.  И в том,  что план
этот ничем не отличается от Гешиного,  уверен. Почти ничем. Но в это "почти"
входили мелкие,  казалось бы несущественные детали, которые Геша продумал, а
он не успел.  А эти несущественные детали влияли на план в целом. Нет, Гешка
- молоток, это ясно. С таким не пропадешь...
     - Давай, Кинескоп, - сказал Кеша, - звони Говоруну, пусть подключается.
А может, сам сюда придет?
     - Не  придет он,  -  заявил Кинескоп,  вылезая из-под пледа и  шлепая к
телефону.  -  Он у нас стеснительный.  Да я ему все так скажу, а про дело он
знает.
     - Все духи об этом деле знают? - удивился Кеша.
     - А как ты думал? Конечно, все. И домашние, и уличные...
     - Есть и уличные? Это кто же?
     - Познакомишься  еще,  -  сварливо  сказал  Кинескоп,  снял  телефонную
трубку, подул в нее: - Говорун, ты? Да отключи ты этот гудок, мешает ведь...
Ты вот что,  работать начинай. Ну да, по тому делу. Послушать этих хануриков
надо.  Почему одного?  Ах,  у Витьки телефона нет... Значит, тебе полегче. И
так  не  тяжело?  Знаю,  знаю,  не  для себя работаешь...  Только непрерывно
слушай.  Сейчас-то он дома? Ага, дома, говоришь... Ну, вот и слушай. Как что
услышишь,  тут же сообщи...  Правильно, подключи Водяного. Ну, звони... Да я
подойду,  я,  не  бойся ты...  Привет.  -  Кинескоп аккуратно,  тихонько так
опустил трубку  на  рычаг,  обернулся:  -  Порядок.  Ни  одного разговора не
пропустит.
     - А если Витька не станет звонить? - заволновался Геша. - Если он так к
нему придет, в гости?
     Кинескоп усмехнулся хитренько:
     - Все продумано. Говорун Водяного к делу подключил.
     - Кто это - Водяной?
     - Дух водопровода.  Он на Витьку давно зуб имеет. Халтурщик ваш Витька.
Водопроводную  систему  в   полном  беспорядке  содержит.   Водяной  еле-еле
справляется.
     - Витьке не до того, - сказал Рыжий, и на этот раз именно Рыжий, потому
что с клубничкой. - Витька у Сомова деньги зашибает.
     А Красный, с вишенками, ничего не сказал, а только захихикал.
     Кеша подумал,  что Витька может не позвонить Сомову сегодня.  И  завтра
может не позвонить. И вообще всю неделю.
     - А если... - начал он, но Кинескоп уже все понял.
     - Не  боись,  -  сказал он.  -  Позвонит или зайдет всенепременно.  Они
сегодня после домино сговаривались созвониться. Может, сейчас и позвонит.
     И они стали ждать.


                             Глава седьмая
                       КЕША, ГЕША И ВЕЛИКАЯ ТАЙНА
                             (Продолжение)

     Каждый ждал звонка Говоруна по-своему. То есть думал о своем. Кинескоп,
например,  думал о  возвышенном.  Он думал,  как ему повезло,  что именно он
облечен высоким доверием координировать действия людей  и  духов  на  данном
этапе. Именно такими формулировками и мыслил: "облечен доверием", "на данном
этапе"... Что поделаешь, влияние телепередач...
     Братья-близнецы Рыжий и  Красный сидели на столе и  хором думали о том,
что  Кеша и  Геша оказались хорошими парнями и,  может,  зря духи так боятся
людей; неплохие существа эти люди - вот значки подарили, вещь ценная, а если
подружиться покрепче, еще что-нибудь братьям перепадет. И не то чтобы братья
были жадюгами -  просто они любили подарки.  А  в  их недолгой (по масштабам
духов) жизни им  мало кто делал подарки.  Можно сказать,  никто не  делал...
Нет, в самом деле, отличные ребята эти Кешка с Гешкой!
     Геша еще  и  еще  раз продумывал детали своего плана.  В  нем,  как ему
казалось, была одна существенная неувязка: не решена проблема гласности. Ну,
узнают они,  что спер Витька.  Ну,  пометят как-нибудь. Или не они пометят -
духи.  А  дальше что?  Подождать,  пока  Сомов поставит украденную деталь на
место,  возьмет за нее куш,  а  потом прийти к хозяину автомобиля и заявить:
так,  мол,  и  так,  украли у  вас то-то  и  то-то,  а  вернули то же самое,
украденное,  только деньги как за новое взяли.  А  хозяин вполне справедливо
спросит:  "А где ж  вы раньше были?"  -  "А раньше мы помечали то-то и то-то
специальными тайными знаками".  -  "Ну и что?  -  спросит хозяин.  -  Как вы
докажете,  что то-то и то-то украдено,  а не куплено Сомовым на какой-нибудь
автобазе?" -  "А наша метка?" -  скажем мы.  Но Сомов заявит, что это он сам
метил.  И спор зайдет в тупик...  Да-а, гласность необходима на более раннем
этапе расследования. Надо с Кешкой посоветоваться...
     А  Кеша в  это  время думал про всякую всячину.  Про то,  что история с
духами, в сущности, невероятна. И если рассказать о ней на пионерском сборе,
то Алла Петровна мягко улыбнется и предложит написать обо всем в стенгазету,
где Кеша -  редактор и  что хочет,  то и  пишет.  В рамках пионерской жизни,
конечно.
     А Юрка Томашевский выкатит свои голубые глаза-шарики и скажет:  "Ну, ты
даешь,  Лавров,  ну,  совести у  тебя нет".  И все будет именно так вовсе не
потому, что одноклассники не могут поверить в существование духов, а потому,
что привыкли они считать Кешу с Гешей выдумщиками,  фантазерами. Иной раз на
переменку соберутся и  прямо так  и  заявляют:  "Ну-ка,  КЕШАИГЕША,  загните
что-нибудь позаковыристей".  И Кеша с Гешей загибают. Их два раза просить не
нужно...
     Еще  Кеша думал о  Кинескопе.  Ему очень нравился старичок в  чесучовых
брючках.  Кеша даже старичком его не  считал,  хотя и  помнил об  огромной -
иного слова не подобрать!  -  разнице в  возрасте.  Но было и  в  облике и в
поведении Кинескопа столько  мальчишеского,  что  Кеше  совсем  не  хотелось
замечать эту  грустную разницу.  Да  и  кто  сказал,  что она мешает дружбе?
Повесить того  немедля на  крепостной стене,  как  писалось в  любимых Кешей
рыцарских романах.
     Но некого было вешать, никто крамольной мысли не высказывал, а добрые и
легкие отношения между Кешей,  Гешей и  Кинескопом (надо было  подчеркнуть -
истинно приятельские отношения) доказывали непреложно,  что  возраст тут  ни
при чем. Так считал Кеша. Так, по-видимому, считал и Кинескоп.
     Правда,  Кешу  несколько  удивляла  склонность  Кинескопа  к  "высокому
штилю".  Ну,  в  самом деле:  души у него непременно загубленные,  страдания
непомерные,  тайны великие.  Получается,  что в мире духов все дела, чувства
или   помыслы  носят  характер  экстремальный,   как  бы   определил  научно
подкованный Геша.  Так ли это? Нет, конечно, мудрит Кинескоп. Ох и влияют же
на него телепередачи! И на характер влияют, и на речь! И заметим к слову, не
самые лучшие телепередачи...
     Кстати,  у  него -  работа,  а у Тольки Баранова что?  Его мать Кешиной
жаловалась, что ребенка от телевизора за уши не оттащишь. Уши у Тольки - как
два репродуктора. Только репродукторы передают, а Баранов принимает. А потом
уже передает одноклассникам,  сразу готовыми блоками передает - как услышал.
Во дворе,  на перемене,  даже у доски на уроке.  Так что Кинескоп - невинная
жертва, нечего его зря осуждать...
     Но все-таки почему тайна обязательно великая? Кеша думал о том изо всех
сил, но ничего придумать не смог. И решил спросить Кинескопа.
     - Кинескоп,  -  сказал он,  и все даже вздрогнули,  потому что молчали,
сидели тихонько,  ждали телефонного звонка, боялись нарушить тишину. А Кешка
не забоялся.  И правильно сделал: как будто они и так звонка не услышат... -
Кинескоп, - повторил Кешка, - а почему тайна - великая?
     - Все  тайны  духов  -  великие,  -  отрезал  Кинескоп,  но  Кеша  этим
объяснением не удовлетворился.
     - Так-таки все?
     - Так-таки все.
     - И нет более великих и менее великих?
     - Нет.
     - А то, что ты от бабы Вериной пыли кашляешь - тайна?
     Тут Кинескоп не сразу ответил,  а сначала поразмыслил немного. Но потом
сказал уверенно:
     - Тайна.
     - Почему?
     - Дух  не   должен  обращать  внимание  на  мелочи  жизни.   Тем  более
человеческие. Плохой пример для других.
     - А раз тайна, то великая?
     - Великая, - отрезал Кинескоп, - но частного порядка.
     - Ага, - сказал дотошный Кеша, - есть великие тайны частного порядка, а
есть общечеловеческие. То есть общедуховные. Так?
     - Так, - сказал Кинескоп.
     - А как разделить тайны на частные и общие? Это же все субъективно...
     - Отстань от  меня,  -  рассвирепел Кинескоп.  -  Мне сказали,  что это
великая тайна, а сам я - дух маленький, ничего решать не могу.
     - Кто же тебе сказал про тайну?
     Кинескоп огляделся по  сторонам,  будто  искал  кого-то  постороннего в
комнате, не нашел, конечно, прошептал значительно:
     - Он...
     - Итэдэ-Итэпэ? - спросил Кеша.
     И тут же,  как и раньше,  мелькнула в воздухе синяя молния, мелькнула и
пропала, оставив после себя кисловатый запах озона. Кинескоп закрылся пледом
с  головой,  поджал  ноги.  А  братья-близнецы задрожали у  себя  на  столе,
зажмурились, и даже волосы у них дыбом встали.
     Кинескоп выглянул из-под пледа, осмотрелся и прошипел:
     - Трепло! Я тебе что говорил? Не повторяй это имя.
     - В самом деле, Кешка, - сказал Геша, - ты же видишь, что происходит?
     - Ничего не происходит,  -  хорохорился Кеша, - обыкновенные физические
явления.
     - Не очень-то они обыкновенные,  -  заметил Геша и, переводя разговор с
неприятной для духов темы, спросил: - Как ты думаешь, может, стоит в милицию
сообщить?
     - О чем? - не понял Кеша.
     - О Сомове с Витькой.
     - Ты что? Они там над тобой посмеются, и только.
     - Иван Николаевич не будет смеяться.
     Иван  Николаевич  был  оперативным уполномоченным отделения  милиции  и
часто  заходил  к  ним  во  двор,  разговаривал  с  жильцами,  интересовался
житьем-бытьем.  Он и  Кешу с  Гешей знал,  всегда здоровался с ними,  как со
взрослыми  -  за  руку,  про  отметки  спрашивал.  Хороший  был  мужик  Иван
Николаевич.
     - Смеяться он не будет, - согласился Кеша, - но дело у нас заберет.
     Он так и  сказал -  "дело",  как будто был следователем прокуратуры или
инспектором уголовного розыска.
     - Заберет, - грустно подтвердил Геша. - А будем самовольничать - нам же
попадет.
     - Нет,  брат,  -  сказал  Кеша,  -  мы  это  дело  доведем до  конца  и
преподнесем его Ивану Николаевичу на блюдечке с голубой каемочкой.
     - Как это - на блюдечке? - не поняли братья.
     - Цитата,  -  отмахнулся Кеша,  -  из  "Золотого теленка".  Книги  надо
читать.
     - У нас нету, - грустно сказали братья.
     - У меня есть. Возьмите. Но только аккуратно!
     - Мы аккуратно, - расцвели братья. - Мы ее в газету завернем.
     И в это время звякнул телефон.
     Он  звякнул так же  коротко и  тихо,  как тогда -  у  Кеши в  квартире.
Кинескоп встрепенулся, отбросил плед, подбежал к телефону.
     - Але,  -  сказал он в  трубку.  -  Ну,  я,  я,  кто же еще...  Звонил,
говоришь?  И  что  говорил?..  Ага...  Ага...  Ага...  Понял тебя.  Молодец,
Говорун...  Нет,  не бросай.  Продолжай слушать... Если что услышишь, тут же
сообщай...  Я буду дежурить у телефона...  Да никто больше не подойдет, трус
ты несчастный!..  И Водяному передай:  пусть далеко не отлучается.  Все. - И
Кинескоп повесил трубку.
     - Ну что? - в один голос спросили Кеша и Геша, подражая близнецам.
     - Звонил Витька.  Сомов  назвал ему  адрес  и  номер автомобиля.  Адрес
такой: Арбат, дом номер семь. Автомобиль "Волга" ММФ 42-88. Запишите...
     Геша схватил со стола лист бумаги и шариковую ручку.
     - Чья машина? - спросил он.
     - Профессора Пичугина.
     - А дух в ней есть?
     - Есть,  вестимо.  У  хорошей вещи  и  дух  хорошо  себя  чувствует.  А
профессор к  машине с  заботой относится,  вот  духу и  привольно:  есть где
развернуться.
     - Привольно ему  будет,  когда  Витька  какой-нибудь  жиклер сопрет,  -
мрачно сказал Кеша.