и трезвые. Поэтому Василий Николаевич деликатно кашлянул, напоминая князю, что раз уж они собрались все четверо, то не худо бы и приступить к делу. Святославский же понял это покашливание по-своему: -- Да-да-да, ну конечно же, как я позабыл -- ведь мы идем к нашему другу, лишенному счастья откушать этой замечательной ухи. Что же делать-то? -- Давайте возьмем ее на вынос, -- предложил Дубов. -- А на месте разогреем! -- Можно, конечно, и так, -- с сомнением вздохнул князь, -- да разогретая уха и вполовину не сохранит того неподражаемого вкуса и запаха, как только что свежесваренная!.. -- Не извольте-с беспокоиться, князь, -- вдруг встрял половой. -- Мы вам котел так завернем-с, что и до вечера горячим останется-с. -- Ну вот и прекрасно, -- обрадовался Святославский. -- А котел мы вам после вернем, не беспокойтесь. Ах да, постойте, надо ж еще вина прихватить, да побольше! -- Могу вам посоветовать взять целую бочку-с, -- тут же предложил половой. -- Оно и дешевше выйдет, нежели в разлив-с. -- А что, недурно придумано, -- обрадовался Дубов. -- Князь, вы как, не против? -- Можно и всю бочку, -- охотно согласился князь. -- А что за винцо -- небось, какая-нибудь самоделка? -- Князь, обижаете! -- возмутился половой и миг спустя выкатил огромную бочку. -- Добротная бочка, крепкая, -- со знанием дела отметил Мисаил. -- А главное, большая, -- оценил Василий. -- Позвольте сказать, бочка многоразовая-с, -- с улыбочкой проговорил половой, -- и ее будет надобно вернуть, дабы отправить восвояси-с. -- Восвояси -- это куды ж? -- пристально глянул на него Святославский. -- В Замошье-с, -- потупя глазки, ответил половой. Князь присвистнул: -- Ну, Замошье -- там же обманщик на обманщике и обманщиком погоняет! -- А вы отведайте, -- искушал половой. С этими словами он нацедил вина в большую чарку и с поклоном передал Святославскому. -- Вроде как бы и недурно, -- должен был признать князь, попробовав вина и передав чару по кругу. -- Хорошее винцо, -- оценил Антип. -- И за душу крепко берет, -- дополнил Мисаил. -- Возьмем? -- допив оставшееся, Василий выжидающе посмотрел на князя. -- Возьмем! -- ухарски махнул рукавом Святославский. -- А бочку, любезнейший, мы вам сегодня же взад пришлем. -- Постойте, а как вы их в Замошье возвращаете -- уж не на стругах ли моего доброго приятеля господина Кустодьева? -- как бы между прочим осведомился Дубов. Конечно, купец Кустодьев, которого он видел всего-то пару раз, приятелем ему не приходился, но Василий давно уже усвоил, что дела в Царь-Городе зачастую строятся на дружеских, кумовских и просто родственных отношениях -- оттого и несколько преувеличил степень своего знакомства с купцом. -- Да-да, конечно, Кустодьева-с, -- обрадовался половой. -- Чем бочку туда-сюда катать, мы ее прямо на причал и доставим, -- предложил Дубов. А сам подумал: "Как все ладно складывается. Уж не слишком ли ладно?.." Несколько времени спустя мимо Потешного приказа проследовала весьма живописная процессия. Ее возглавлял сам глава Приказа с привязанным к спине огромным котлом, обмотанным разноцветными тряпками. Следом за ним Василий Дубов нес две корзины с многочисленными закусками, а сзади скоморохи Антип и Мисаил прямо по мостовой лихо катили винную бочку. Царь-городцы, привыкшие к подобным чудачествам князя Святославского (у нас бы это назвали "перфоменс", "хэппенинг" или "экшен"), воспринимали шествие как должное. Вкусный запах, доносившийся из котла и корзинок, притягивал всех бродячих собак округи, и когда шествие достигло Боярской слободки, его сопровождал внушительный четвероногий эскорт. Но увы -- князь и его спутники скрылись за воротами дома, принадлежащего боярину Андрею, и собаки, сердито потявкав и помочившись на заборы соседних теремов князя Святославского и градоначальника Длиннорукого, нехотя разбрелись. "Добры молодцы", околачивающиеся поблизости, внутренне напряглись, но не более того -- в их задачу входило наблюдение за происходящим, а действовать они должны были в одном случае: если бы боярин Андрей вздумал самовольно покинуть место домашнего заточения. К тому же в гости к боярину пожаловали не абы кто, а государственный муж князь Святославский и по заслугам обласканный царскими милостями Василий Николаевич Дубов. При виде гостей боярин Андрей искренне обрадовался -- он уже знал, что придет Василий, и даже знал, с какими целями, а тут к нему сверх заявленного закатилась целая разухабистая орава, да еще с выпивкой и закуской. -- Ну вот, дорогой боярин Андрей, мы и явились поздравить тебя с вызволением из темницы! -- возвестил Святославский, опуская котел на пол. -- И первое наше дело -- опростать эту бездонную бочку! -- Как? -- изумился хозяин. -- Там же столько, что нам ее и за неделю не опростать! -- Ну, тогда тащи сюда, во что перелить, -- весело распорядился князь. Вскоре все ведра, кувшины, жбаны, котелки и даже цветочные вазы в доме боярина Андрея были до краев наполнены вином, а бочка оказалась вычерпанной только лишь наполовину. Святославский послал скоморохов к себе в терем, и те притащили еще несколько емкостей, но и это мало изменило положение вещей. Дубов заикнулся было, что лишнее можно бы вылить в отхожее место, но против этого бурно восстал князь Святославский: -- Для того ли?.. Ну, дальше продолжай ты, -- велел он Антипу. -- Для того ли виноградари полуденных земель в поте лица своего растили лозы виноградные, для того ли сбирали виноград и выдавливали целительный сок, для того ли везли за тридевять земель сие чудо неизъяснимое, дабы выливать его в помойную яму?! -- театрально выкинув руку вперед, на одном дыхании выпалил Антип, да с таким чувством, что Святославский даже малость пригорюнился. -- Это откуда? -- тихо спросил Дубов. -- Из гишпанской кумеди "Богатеи тоже стенают", -- так же негромко ответил Мисаил. -- Сами все выпьем, -- громогласно заявил Святославский, -- но не дадим пропасть ни капле! -- Да мы ж помрем, ежели все это выпьем, -- с дрожью в голосе возразил боярин Андрей. Дубов подошел к окну -- на обочине улицы уже стояла телега, запряженная лошадью. То и другое предоставил князь Святославский, чтобы отвезти пустую бочку на причал. Чуть в сторонке по-прежнему околачивались "добры молодцы", а к дому боярина Андрея уже понемногу подтягивались юные путятинцы с плакатами и транспарантами. К Василию подошел боярин Андрей: -- Не пойму, чего им от меня нужно. Или ребятам больше делать нечего?.. -- Молодые еще, глупые, -- усмехнулся Василий. Он не стал говорить, что молодежь просто самовыражается, как умеет, а истинная задача тех, кто за нею стоит -- сделать жизнь боярина Андрея невыносимой и, может быть, даже добиться того, чтобы он сам запросился обратно в темницу. И тут Василий заметил, что по улице идет богато, но весьма аляповато одетая женщина. Увидев боярина Андрея и Дубова, она остановилась прямо под окном. -- Акулина? -- невольно вырвалось у боярина. Поняв, что это мог услышать и кое-кто из "добрых молодцев", Василий сделал даме чуть заметный знак. -- Кака я тебе, к бесу, Акулина? -- мгновенно поняв, что от нее требуется, заголосила женщина. -- Я -- княгиня Евдокия Даниловна, невежа, градоначальничья, блин, законная жена! -- Прости, княгинюшка, не признал, -- поклонился ей из окна боярин Андрей. Взгляды княгини и боярина на миг встретились, но тут "Идущие вместе" принялись выкрикивать свои кличи, и Дубов отвел хозяина подальше от окна. А княгиня решительным шагом направилась прямо к митингующим. -- Да что вы тут всякой хренотенью, блин, занимаетесь! -- напустилась она на молодежь. -- Коли впрямь Царя и Отечество любите, так займитесь чем-нибудь полезным, а не орите тут, как придурки! Парни и девушки не знали, что им делать, тем более, что в знатной даме некоторые из них узнали жену градоначальника. По счастью, поблизости находился их руководитель и вдохновитель, который даже выплыл из тени, чтобы разрешить это недоразумение: -- Сударыня Евдокия Даниловна, простите молодых царелюбцев и не пеняйте им за те маленькие неудобства, которые они создают уважаемым соседям. Тем паче, что все это происходит, так сказать, с согласия вашего достопочтеннейшего супруга... -- А ты кто такой? -- бесцеремонно перебила княгиня. -- Небось, такой же бездельник и пьяница, как мой благоверный? -- Я -- боярин Павловский, -- не без гордости заявил "бездельник и пьяница". -- А они -- юные путятинцы, иначе говоря -- "Наши", или "Идущие вместе". -- Ну и шли бы вы все вместе куда подальше, -- княгиня смачно харкнула прямо под ноги боярину Павловскому и пошла прочь. -- Так что ж нам делать, Глеб Олегович? -- обратился к боярину юный Ваня Стальной. -- Продолжать, али как? -- Продолжайте, -- решился боярин Павловский, не забыв ласково погладить Ваню чуть ниже спины. -- Только шумите потише. -- И, вздохнув, добавил: -- Слыхивал я, будто бы почтеннейшая Евдокия Даниловна малость не в себе, да не представлял, что настолько... Покуда князь Святославский и скоморохи продолжали рыскать по дому и по двору в поисках пустой посуды, Дубов решил кое о чем порасспросить хозяина: -- Скажите, боярин Андрей, отчего вы назвали Евдокию Даниловну Акулиной? Боярин Андрей промолчал. Но потом все же заговорил как бы вне связи с предыдущим: -- Когда я ее увидел в первый раз, остолбенел: вылитая Евдокия Даниловна. И дело не во внешнем сходстве -- душа у нее такая же чистая. А все это, оно в ней наносное, уверяю вас. Жизнь заставила. -- Она вам рассказывала о своей участи? -- спросил Дубов. -- Нет. Да и зачем? И так все ясно, -- вздохнул боярин Андрей. -- Я ей, пока был на свободе, помогал, чем мог. Сколько раз предлагал устроить в приличный дом, на хорошую работу -- а она отказывалась. Я, говорит, девка пропащая, одного хочу -- подохнуть где-нибудь под забором... Скажите, Василий Николаич, там, -- он кивнул в сторону окна, -- там княгиня была, или... -- Ну конечно, княгиня, -- твердо ответил Василий. -- Вы ж сами слышали, что она сказала: я -- княгиня Евдокия Даниловна, жена градоначальника. -- А где же тогда Акулина? -- пристально глянул на Дубова боярин Андрей. -- Как где? Вестимо, в Бельской слободке, -- совершенно серьезным голосом, но с хитрецой в глазах произнес Василий Николаевич. -- Другое дело, ежели она исчезнет, или уже исчезла, так ее никто и не хватится... Важная беседа оказалась прерванной шумным появлением князя Святославского и скоморохов, тащивших бочку с плескавшимися на донышке остатками вина. Раскрасневшееся лицо и сбившийся набок кафтан князя недвусмысленно говорили, что в качестве емкости для вина он использовал и самого себя. -- Ну, разопьем оставшееся! -- громогласно предложил Святославский. Василий украдкой глянул на часы -- пора было отправлять бочку на пристань. -- Эх, была не была! -- решился Дубов. -- Разливайте! Князь щедро разлил вино по чаркам. Друзья выпили, помолчали. -- Да, хорошее винцо, -- сказал Василий с видом знатока, хотя вряд ли сумел бы отличить "Каберне" от "Киндзамараули". -- К такому бы вину еще и хорошую закуску... -- Ах я болван! -- хлопнул себя по лбу Святославский. -- У нас же уха стынет! И князь, прихватив с собой Антипа, кинулся в сени, где остались котел и корзина. А вернувшись, они увидели, как Василий и боярин Андрей, установив закрытую бочку на подоконнике, живо обсуждают, как ее сбросить вниз, но так, чтобы она попала точно на телегу, а не на мостовую или, не дай Боже, на кого-нибудь из "Идущих вместе". (Если бы князь Святославский был знаком с устным творчеством Ираклия Андронникова, то непременно вспомнил бы его яркий и образный рассказ, в котором Сергей Есенин точно так же высчитывал, в какой момент ему лучше всего сбросить из окна бочку с керосином, чтобы ненароком не пришибить двух старушек, движущихся по улице навстречу друг дружке). -- Возьми чуть левее! -- кричал Василий кучеру. -- А вы, ребята, расступитесь, а то и до греха недалеко. -- Еще бы! -- подхватил боярин Андрей. -- Охота мне из-за вас, бездельников, опять в темницу садиться! -- Да тебе, злодей, голову отрубить мало! -- крикнула боярышня Глафира. -- Лучше о своей голове озаботься, дуреха! -- не остался в долгу боярин Андрей. И это могло показаться весьма странным -- доселе он ни в какие пререкания с митингующими не вступал и во время их акций даже к окну старался не подходить. Наконец, вычислив, что теперь бочка уж точно не упадет мимо телеги, Дубов и боярин Андрей решительно спихнули ее с окна. Бочка тяжело упала на солому, постеленную на телеге, возница свистнул кнутом, и лошадка с резвым ржанием понесла ее мимо терема градоначальника. -- Вот бы тебя, боярин Андрей, в бочку -- да в Кислоярку! -- злорадно выкрикнула боярышня Глафира. Боярин даже не обиделся: -- С тобою, девица-красавица -- хоть в бочку, хоть в Кислоярку! -- А что, я согласная, -- засмеялась Глафира. В сущности, никакой личной вражды к опальному боярину она не испытывала, а приглядевшись, должна была признать, что и собой он весьма пригож, даже не в пример столь обожаемому ею Путяте. -- Ну что ж, теперь можно и за стол, -- с вожделением промурлыкал князь Святославский. -- А чего это я Мисаила не вижу? -- Прихватило, -- сочувственно вздохнул Дубов. -- С непривычки к заморскому вину. -- Бывает, -- со знанием дела сказал князь. -- Ну, Богу помолясь -- да за трапезу. Обед удался на славу. Съедено было немало, а выпито -- и того больше. Это если не считать затейливых "кулинарных" рассказов Святославского, которые изливались из него, будто из рога изобилия, и тем щедрее, чем больше он вливал в себя ухи и вина. А по окончании обеда князь устало откинулся на спинку кресла: -- Уфф, хорош-шо посидели. А теперь недурно бы и соснуть. Однако Василию спать вовсе не хотелось. Напротив, он испытывал радостный прилив сил и желание поделиться своей радостью со всем миром. -- Вы как знаете, а я иду на улицу, к народу! -- сообщил он. -- Извините, боярин Андрей, вас не приглашаю. А ты, Антип, идешь со мной! Взяв ведро с вином, большую чару и корзину с остатками закуски, Дубов и Антип направились прямо к "Идущим вместе", которые, правда, никуда не шли, а добросовестно стояли на месте, выкрикивая свои немногочисленные лозунги. Когда они уставали скандировать, юный Цветодрев устраивал музыкальные паузы, виртуозно солируя на гуслях. -- Бог вам в помощь, товарищи! -- провозгласил Дубов, нимало не озабочиваясь совместимостью таких слов, как "Бог" и "товарищи". -- Я так чувствую, что вам нужно подкрепиться. А заодно и горло промочить. И Василий, зачерпнув из ведра полную кружку, церемонно протянул ее боярышне Глафире. Немного починившись, Глафира как бы нехотя приняла чарку и медленно ее осушила, а потом закусила пирожком, который ей преподнес Антип. Этому безобразию запоздало воспротивился Ваня Стальной: -- Что ты делаешь, Глафира? Аль запамятовала, что наш любимый царь Путята и сам хмельного в рот не берет, и другим не советует? -- Не хочешь -- ну и не пей, -- уже чуть заплетающимся голоском ответила Глафира, -- а другим не мешай! -- Ну, отчего же не хочу? -- раздумчиво протянул Ваня. -- Вот ежели бы не вина, а водички какой испить... А то и прямь сухота в глотке. -- Так это ж и есть водичка, -- обрадовался Дубов, зачерпывая еще одну чару. -- Ну, самую малость вином отдает, чисто символически! -- Да, недурна водичка, -- похвалил Ваня, отпив пол-кружки. -- Извини, добрый человек, до дна пить не буду -- мне много нельзя. -- Ну, раз нельзя, значит нельзя, -- не стал настаивать Василий. И обратился к юноше, стоящему рядом с Ваней: -- Ну а вам-то, сударь, надеюсь, можно? Боярин Павловский из своего затишка неодобрительно следил за тем, как Дубов угощает его подопечных, но до поры до времени не вмешивался. Когда же настал черед юного гусляра Цветодрева, он не выдержал: -- Да что вы делаете, милостивый государь, не видите, что он еще мальчик? -- Как, неужели? -- захихикала Нюрка из Бельской слободки. -- Ну, это мы живо исправим! Василий внимательно пригляделся: -- Да, и вправду мальчик. И пускай всякий, кто скажет, что это девочка, бросит в меня камнем! -- Лучше бросьте спаивать молодежь, -- проворчал боярин Павловский. -- Как вам будет угодно, -- легко согласился Дубов. -- Но вот ведь вы, уважаемый... простите, забыл ваше имя-отчество? -- Глеб Олегович. -- Вот вы, Глеб Олегович, уже вышли из молодежного возраста? -- Увы, -- с кручиною в голосе вздохнул боярин Павловский, -- у меня, почитай, и не было настоящей молодости, ибо она пришлась на мрачные годы прежних правлений. И лишь теперь, с воцарением нашего славного Путяты, я вновь чувствую себя юным и счастливым, -- Так выпьем же за вашу вторую молодость! -- подхватил Василий, проворно подсунув боярину Павловскому полную чару. -- Ну, за это грех не выпить, -- должен был согласиться боярин Павловский и, лихо опрокинув в себя содержимое, громко закричал: -- Да здравствует Путята! -- Да здравствует Путята! -- подхватили "Идущие вместе", воодушевленные замошьевским вином. "Причастив" боярина Павловского, Дубов и Антип направились к "добрым молодцам", которых Василий Николаич для себя поименовал "людьми в штатском": -- А вы, честные господа, не желаете ли винца откушать? -- Не, мы на службе, -- простодушно ответил один из них, коего Дубов безошибочно определил как "старшого". -- То есть мы тут просто гуляем, сиречь праздно шатаемся, -- попытался другой "штатский" поправить оплошность своего начальника. -- Ну, тогда вам сам Бог велел выпить за здравие нашего любимого и обожаемого Государя! -- обрадовался Всилий. -- Али вы, господа, не желаете, чтобы он здравствовал многая лета? Делать нечего -- пришлось и господам наблюдателям испить винца. Когда же один из них попытался схитрить и вернуть недопитую чарку, то Антип, доселе больше молчавший, неожиданно гаркнул чуть не над ухом: -- Пей до дна, пей до дна, пей до дна! Сделав доброе дело -- угостив "добрых молодцев в штатском" -- Дубов вернулся к молодежи, рядом с которой он как бы и сам помолодел, возвратившись в незабвенные годы комсомольской юности. -- Ну что вы все одно и то же кричите -- "Слава Путяте" да "Слава Путяте", -- сказал Василий. -- Надо это дело как-то разнообразить. -- И, возвысив голос, он сходу принялся выдавать новые лозунги (а точнее, старые на новый лад): -- Народ и Путята едины! Путята -- ум, честь и совесть нашего времени! Путятинским путем идете, товарищи! Где Путята -- там успех, там победа! -- И напоследок: -- Монархия -- мать порядка! Слушая Дубова, боярин Павловский начал подозревать, что тот откровенно глумится и над обожаемым Путятой, и над "Идущими вместе" и даже над ним самим, боярином Павловским, но ничего поделать не мог -- ведь Василий говорил вроде бы самые правильные вещи, а доказать, что делал он это не совсем искренне, было невозможно. Тем более, что простодушные девушки и юноши все принимали за чистую монету и от души подхватывали любой клич Василия. И тут из окна донесся зычный голос всеми позабытого боярина Андрея: -- Эй, робяты, да вы что, запамятовали, какого беса сюды приперлись -- Государя славить, али мя грешного порочить да бесчестить? Василий проворно обернулся в его сторону: -- Ах да, простите великодушно, дорогой боярин Андрей, мы совсем про вас забыли. Но постараемся восполнить это досадное упущение. -- И, малость размыслив, выпалил на едином дыхании: -- Позор боярину Андрею -- безумию, бесчестию и бессовестности нашего века! -- Вот это совсем другое дело, -- радостно прогудел боярин Андрей. Тем временем народ потихоньку прибывал. Каким-то образом по округе разлетелась весть, что на Боярской наливают, и со всех сторон стекались любители дармовой выпивки, так что Антипу даже пришлось сбегать в дом за добавкой. А так как "Идущие вместе", подзуживаемые Дубовым, беспрерывно и громогласно прославляли Путяту, то многие решили, что это сам царь-батюшка их угощает, и благодарственным выкрикам и здравицам не было конца-края. Почувствовав, что "чего-то не хватает", Василий вновь обратился к молодежи: -- Друзья, а не спеть ли нам? -- А что, споем! -- задорно крикнула боярышня Глафира. Юный Цветодрев, которому Василий таки ухитрился налить пол-чарки, покамест боярин Павловский отлучался за угол по малой нужде, вновь возложил длинные тонкие персты на струны и вдохновенно запел: -- Цвети, Кислоярская наша держава, Подобно небесному Солнцу, сверкай. А вороги слева и недруги справа Как волки скрежещут зубами пускай. Остальные дружно подхватили припев: -- Славься, Отечество наше любимое, Славься, Путята, наш царь дорогой. Господом Богом вовеки хранимое, Славим тебя и гордимся тобой! Слушая стройный хор "Идущих вместе", Василию вдруг самому захотелось спеть. "Эх, жаль, скрипку не прихватил, -- с сожалением подумал Дубов, -- а то еще и сыграл бы". Василий подошел к Цветодреву и запел приятным баритоном ту самую песню, за которую в свое время на областном смотре комсомольской песни получил третью премию: -- Работа у нас такая, Забота наша такая -- Цвела бы страна родная, И нету других забот. И снег, и ветер, И звезд ночной полет Тебя, мое сердце В тревожную даль зовет! Цветодрев прямо со второго куплета "ухватил" мелодию и настолько верно и ненавязчиво подыгрывал на гуслях, что, наверное, даже сама Александра Пахмутова осталась бы довольна. А Василий, на ходу вспоминая подзабытые слова, думал, что песня эта вовсе не такая уж и комсомольская, а просто очень хорошая и душевная песня о светлых человеческих чувствах. Должно быть, это поняли и друзья Цветодрева -- в сущности, все они были обычными парнями и девушками, не чуждыми высоких душевных стремлений, и их ли одних вина, что эти стремления у них обрели столь искаженные очертания? Как только Василий под общие рукоплескания допел песню, Ваня Стальной подскочил к нему с просьбой записать слова. И, естественно, Дубов не мог ему отказать. Но не стоит думать, что Василий Николаевич просто дурачился -- пел, сочинял лозунги и угощал прохожих вином. Нет, он примечал все -- и то, как боярин Андрей отошел от окна в глубь дома, и даже вернувшуюся пустую телегу князя Святославского. Закончив диктовать Ване слова "Тревожной молодости", Василий подошел к телеге: -- Ну как, отвез? -- Вестимо, отвез, -- степенно ответил возница. -- И еще дождался, покуда бочку на ладью отнесли. Все, как ты велел. -- И сам видел, как ладья отплыла? -- не отступался Василий. -- Видел, как тебя сейчас, -- заверил возница. -- Ну, коли так, винца испей, -- тут же предложил хлебосольный Дубов. -- Антип, налей ему чарку, да не скупись! И тут в конце улицы показалась богатая карета, запряженная тройкой породистых белых коней. -- Князя Длиннорукого? -- вслух подумал Василий. -- Самого Путяты! -- со священными придыханиями ответил боярин Павловский, случившийся поблизости. И, обернувшись к своим подопечным, с мольбой заговорил: -- Ребятки, милые мои, уж вы расстарайтесь -- ведь такой случай редко когда выпадает!.. Увидав скопление народа, царь Путята пожелал остановиться и выйти к своим подданным, о чем, вероятно, впоследствии горько сожалел. -- Слава Путяте! -- грянули "Идущие вместе", бурно (хотя и не очень трезво) поддержанные всеми присутствующими. Путята чуть поморщился и, дежурно "сделав ручкой", хотел было уже вернуться в карету и ехать дальше, но тут к нему подскочил боярин Павловский и принялся с жаром что-то говорить, указывая на своих юных подопечных. Царь слушал вполуха и чувствовал себя посреди общего внимания к своей особе не очень-то уютно. И тут из дома с воплем выбежал Мисаил: -- Боярин Андрей исчез!!! Царь отодвинул Павловского и решительно направился к Мисаилу, попутно бросив на Дубова сдержанно-яростный взор. -- Говори толком и по порядку, что случилось! -- велел Путята. -- Ну, ежели по порядку, то все началось с вина, которого целую бочку купил мой начальник, глава Тайного приказа князь Святославский, -- начал было Мисаил обстоятельный рассказ. -- А я совсем забыл, что от вина у меня иногда случается... Ну, вы понимаете. -- Несварение желудка, -- подсказал Дубов, -- в смысле, понос. -- Вот-вот, самый настоящий понос, -- радостно подхватил Мисаил. -- И покаместь господа с боярином Андреем услаждались вином и ухою, я, как дурак, просидел в отхожем месте. И вот скажи мне, Государь, есть ли после этого в мире справедливость? -- Мисаил сделал выверенное движение рукой, как бы призывая не то в свидетели, не то в сочувствующие все земные и небесные силы. -- По делу говори! -- мрачно оборвал его Путята. -- Ну вот я и говорю, -- испуганно зачастил скоморох, -- дело самое скверное. Выхожу это я из... ну, оттуда, где поносом маялся, иду по дому, во все уголки заглянул, а окромя спящего князя Святославского, ни одной живой души не встретил! Путята с тихой ненавистью глянул на Василия -- он уже не сомневался, что Дубов имеет к исчезновению боярина Андрея самое прямое отношение, но так как формальных причин утверждать подобное он пока что не имел, то выразился более обтекаемо: -- А ведь это по вашему, Василий Николаич, ходатайству его выпустили из темницы! -- Как так, по моему? -- искренне возмутился Василий. -- Извините, Государь, но инициатива исходила не от меня, а от Надежды, а я с самого начала говорил ей, что это дело не стоящее. Не верите -- спросите у госпожи Чаликовой! Однако Путята уже не слушал Дубова -- его тяжелый взор упал на "добрых молодцев", которых он, кстати говоря, прекрасно знал по совместной работе в Сыскном и Тайном приказах. Теперь они дрожали, словно осиновый лист, в ожидании царского гнева. И не зря. -- Вы тут зачем поставлены -- выполнять свое задание, или пьянствовать? -- бушевал Путята, уловив явственный винный дух, исходящий от "молодцев". -- Предупреждаю сразу -- ежели не найдете боярина Андрея, то я вас дерьмо выгребать отправлю, так и знайте! -- Глядите, да вон он где! -- вдруг заорал Антип, указывая на человека, нетвердой поступью выходящего из ворот. "Добры молодцы", явно не желающие переквалифицироваться в ассенизаторы, гурьбой кинулись к воротам и вскоре представили беглого боярина пред светлые очи Государя. Но увы -- Государь не оценил их стараний: -- Кого вы мне привели, придурки? Это же князь Святославский! Князь же Святославский, увидев Дубова, обрадовался несказанно: -- Василий Николаич, куда это вы запропастились? А я хотел позвать вас в еще одну прелестнейшую харчевенку, где подают чудные блинчики с брусникой. Вы берете такой блинчик, окунаете его в сметанку, откусываете маленький кусочек и заедаете щучьей икоркой... -- Князь, куда исчез боярин Андрей? -- прервал Путята "вкусный" монолог Святославского. Царь старался говорить очень тихо и спокойно, хотя внутри его все клокотало. -- А? Что? В чем дело? -- переспросил князь, ласково дыхнув перегаром. -- Государь спрашивает, куда вы девали боярина Андрея, -- громко повторил Дубов царский вопрос. Князь, казалось, только теперь заметил, что они не вдвоем: -- А-а, царь-батюшка? А иди ты в жопу, царь-батюшка, не до тебя. -- И вновь обратился к Дубову: -- Да, Василий Николаич, так о чем бишь я толковал? Берете блинчик, окунаете в сметанку и запиваете медовушкой. Но чуть-чуть, в меру, дабы не перебить вкуса брусники... И хотя князь Святославский обошелся с Государем столь неучтиво вовсе не от злости, а скорее по простоте душевной, Путята аж позеленел, в сердцах плюнул на мостовую и решительным шагом направился к карете. А Дубов чуть слышно проговорил: -- Два -- один. Но увы -- даже и на этом невзгоды Путяты не закончились. Увидев, что он собирается уезжать, боярин Павловский дал отмашку своим ребятам, чтобы те достойно проводили любимого Государя. И надо же было такому случиться, что самая громкоголосая из "Идущих вместе", боярышня Глафира, оказалась как раз рядом с царскою тройкой. И едва она завопила: "Путята, мы любим тебя!!!", как лошади от испуга рванули с места и на бешеной скорости понесли карету, так что миг спустя она исчезла за ближайшим поворотом. Все произошло так стремительно, что никто ничего не мог понять. Разъяснить собравшимся, что же, собственно, случилось, взялся скоморох Антип. -- Братцы, на помощь, царя украли! -- выкрикнул он во весь голос. И толпа, дыша винными парами, опрометью помчалась туда, куда лошади унесли карету -- спасать Государя из лап похитителей. А того, что при этом едва не сбили с ног самого Государя, никто даже не заметил. Боярская слободка вмиг опустела -- остались лишь Путята, Дубов и князь Святославский, продолжающий бубнить себе под нос что-то о блинах с икоркой, да еще кучер, хлопочущий вокруг телеги. Именно он первым и пришел на выручку: -- Да ты не кручинься, Государь-батюшка, садись ко мне в повозку, я тебя с ветерком домчу, скажи только, куда. Василий представил себе, как Путята "с ветерком" катится через весь город на телеге, годной разве что для перевозки пустых бочек, и втайне возжелал, чтобы царь принял это предложение. Но, очевидно, Путята представил себе то же самое -- и отказался, а вместо этого решил зайти к градоначальнику и одолжить у него конный выезд, чтобы добраться до дому. Василий вызвался сопровождать Путяту. Царь глянул на него исподлобья, но промолчал, и Дубов принял это за знак согласия. Князя Длиннорукого они застали сидящим за обеденным столом в обнимку с Евдокией Даниловной. Перед ними стоял наполовину опростанный кувшин сливовой наливки -- свято соблюдая советы Серапионыча, водкой градоначальник супругу не потчевал. Когда нежданные гости вошли, супруги как раз пели на два голоса, но отнюдь не патриотические песни из репертуара "Идущих вместе", а нечто совсем иное, слышанное княгиней в ее "докняжеской" жизни в Бельской слободке. Мы рискнем привести только один куплет, по сравнению с прочими наиболее скромный и целомудренный: -- Я свою любимую Из могилки вырою. Поимев, помою И опять зарою. Увидев Василия, княгиня смутилась и даже на миг прервала пение, но Дубов ей чуть заметно кивнул -- дескать, все путем, продолжайте в том же духе -- и Евдокия Даниловна, задорно подмигнув гостям, зачастила: -- Мой Ванюшка самый лучший, Всех парней зараз ушил -- Как легли мы спать с Ванюшей, Трех невинностей лишил! Хоть и не сразу, но сообразив, что к нему пожаловал собственною особой Государь Путята, хозяин не без труда выбрался из-за стола и почтительно поклонился. Княгиня же, как ни в чем не бывало, осталась сидеть и даже подлила себе в чарку еще наливки. -- Сударыня, может быть, вы хоть на миг оторвете задницу от стула и привстанете, когда перед вами стоит царь? -- не выдержал Путята. -- Чаво? -- пренебрежительно глянула на него княгиня. -- Кто тут царь -- уж не ты ли? -- Евдокия Даниловна громко захохотала: -- Не смеши людей! -- Душенька, это ж и впрямь царь, -- попытался было убедить супругу князь Длиннорукий, но та уже никого не слышала, опричь себя: -- Да какой ты царь? На себя посмотри -- таких, как ты, троих возьми, а все царь не получится. Царь!.. Царь -- это ого-го, а ты просто недомерок какой-то! С этими словами княгиня наконец-то соизволила оторвать задницу от удобного стула, но лучше бы она этого не делала. -- Пошел прочь отсюда, -- пуще прежнего напустилась она на Путяту. -- А ежели ты думаешь, что здесь тебе чарку дармовую нальют, то не дождешься! -- Евдокия, но это же и в самом деле царь, -- еще раз попытался Длиннорукий вразумить супругу, но увы -- с прежним успехом. То есть неуспехом. -- Кто царь -- вот этот вот? -- с величайшим презрением переспросила Евдокия Даниловна. -- Да ты ж, князь, говорил, что сам скоро царем станешь, а перед всяким придурком лебезишь! Даже несмотря на изрядное подпитие, князь Длиннорукий не на шутку перепугался и в глубине души возбранил себя за словесную несдержанность. Дело в том, что князь представлял собою наглядное подтверждение известной поговорки о трезвом уме и пьяном языке. Конечно, это не означало, что он похвалялся перед супругой своими притязаниями на царский престол -- речь шла несколько о другом: градоначальник высказал мысль, что если уж с Дормидонтом пресекся славный род прежних правителей, то более естественным было бы, если б царем стал он, древнеродовитый князь Длиннорукий, а не "нечаянно пригретый славой" Путята. Однако Путята в такие тонкости вдаваться не стал. -- Ну что ж, дорогой князь, я так вижу, что сегодня у нас с тобою разговора не получится, -- произнес царь очень тихим и вкрадчивым голосом, отчего даже у Василия по спине мурашки пробежали. -- Но завтра мы с тобой поговорим. Начистоту поговорим. С этими словами Путята медленно направился к выходу. Князь Длиннорукий кулем плюхнулся на стул и теперь сидел ни жив ни мертв, тщась осознать ужас произошедшего и всю глубину своего предстоящего падения. Зато княгине, похоже, и море было по колено. -- Ты что, пащенок такой, угрожать нам задумал?! -- взвилась Евдокия Даниловна и, схватив со стола кувшин с остатками наливки, запустила им в Путяту. -- Что вы себе позволяете! -- пискнул Государь, едва увернувшись от кувшина. -- Два -- два, -- с еле скрываемым злорадством проговорил Василий. Однако Евдокию Даниловну этот ничейный счет явно не устраивал -- она только-только вошла во вкус. Следом за кувшином в Путяту полетели кружки, тарелки, недоеденная луковица и, наконец, расписной поднос, на котором все это лежало. А Дубов едва успевал загибать пальцы: -- Два -- три. Два -- четыре. Два -- пять. Два -- шесть... Поняв, что промедление чревато самыми печальными последствиями вроде цветочного горшка или полведерного самовара, Путята поспешил прочь из негостеприимного дома. Украдкой показав княгине даже не один, а оба больших пальца, что означало высшую степень восхищения, Василий выскочил следом. На улице, неподалеку от крыльца длинноруковского терема, уже стоял царский экипаж, а "Идущие вместе" при виде обожаемого правителя приветствовали его с радостью, но не очень громогласно, чтобы ненароком снова не напугать царских лошадей. Уже садясь в карету, Государь сдержанно сказал Дубову: -- Василий Николаич, я бы на вашем месте так не резвился, покуда останки вашего друга, новопреставленного отца Александра, не преданы земле. И Путята даже благочестиво перекрестился. -- Что вы сказали? -- вскричал Дубов. -- Что слышали, -- почти грубо ответил царь и скрылся в карете. Василий понял -- это не выдумки. Будто на автопилоте, он добрел до дома Чумички и, получив от него подтверждение печальной вести, попросил колдуна поскорее переправить его на Горохово городище. Дубов понимал, что сделал все, что мог, и, наверное, даже чуть более того. x x x Опоздав на последний автобус, Серапионыч с Васяткой отправились в Покровские Ворота, куда по тропкам, хорошо известным доктору, они добрались за пол часа. Хозяин, Иван Покровский, встретил гостей очень радушно, и так как время ужина давно миновало, то просто приготовил безалкогольный глинтвейн по собственному рецепту -- то есть вино заменил виноградным соком. Такое варево можно было пить и Васятке, а доктор недостаток градусов восполнял небольшими, но частыми добавками из своей знаменитой скляночки. Поскольку Иван Покровский принадлежал к числу "посвященных", то есть прекрасно знал о существовании параллельного мира и даже бывал там, то Серапионыч мог ему поведать все без утайки. И, разумеется, доктор не упустил возможности блеснуть мастерством рассказчика, так что даже Васятка едва признавал в его изложении те события, в которых сам участвовал. Единственное, что заставляло Серапионыча сдерживаться и хоть как-то "отслеживать" повествовательный поток -- это опасение невзначай назвать отца Александра "покойным" или как-то иначе проговориться о его горестной участи. Глядя на представительного владетеля Покровских Ворот, Серапионыч с трудом узнавал в нем того юного поэта, вместе с которым гостил в Доме культуры у профессора Кунгурцева каких-то несколько часов назад. Но в том, что внутренне он мало изменился, доктор понял, едва Покровский открыл рот. -- Владлен Серапионыч, то, что вы рассказываете -- это просто удивительно, -- сказал Иван, щедро подливая гостям "трезвого" глинтвейна. -- Но одного не пойму -- для чего Путяте понадобилось действовать именно так? Ведь с его способностями он мог бы достичь своих положительных целей, не прибегая к негодным средствам. Иван Покровский ненадолго замолк, как бы ожидая возражений со стороны гостей. Но так как возражений не последовало, то поэт продолжал: -- Ну, Васятка наверняка в Бога верует. -- Васятка молча кивнул. -- Мы с вами, Владлен Серапионыч, люди не очень верующие, но Путята ведь должен знать о том, что его неизбежно ждет. И дело не только в Высшем Суде. Знаете, я где-то читал, или слыхал, что умные люди, если они действительно умные, стараются вести себя порядочно и по возможности не творить зло, ибо подсознательно понимают -- иначе раньше или позже их начнут терзать угрызения совести... -- А с чего вы взяли, Иван, что Путята -- умный человек? -- машинально подливая из скляночки в стакан, спросил Серапионыч. -- Ну, не знаю, -- чуть смешался Покровский. -- Хотя, конечно, что считать умом?.. -- Если бы все было, как вы говорите, дядя Ваня, то уже давно бы наступил рай земной, -- заметил Васятка и неожиданно для себя сладко зевнул. Что, разумеется, было совсем не удивительно после дня, столь богатого приключениями и впечатлениями. Иван Покровский невесело рассмеялся: -- Ну вот, все как в добрые старые времена: выпиваем и решаем мировые вопросы. Такими делами лучше заниматься с утра, на свежую голову, а теперь давайте я провожу вас в гостевые комнаты. ...Когда Серапионыч зашел к Васятке пожелать доброй ночи, мальчик спросил не столько вопросительно, сколько утрвердительно: -- Скажите, Серапионыч, ведь отец Александр погиб? -- Откуда ты знаешь? С чего ты взял? -- деланно завозмущался Серапионыч. -- Вы не умеете скрывать правду, -- через силу улыбнулся Васятка. -- Так же, как Василий Николаич. -- Да, Васятка, Александр Иваныч погиб, -- медленно проговорил доктор. -- И я уверен, что наши друзья не дадут его погубителям уйти от ответа. Васятка молча повернулся к стене, и Серапионыч увидел, как подернулись его худенькие плечи. Доктор присел к Васятке на кровать и молча погладил его по светлым волосам. Долгие годы по долгу службы Серапионычу чуть ли не ежедневно приходилось утешать скорбящих родных и близких, но сейчас он впервые не знал, что ему говорить -- любые слова были бы лишними. x x x  * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *  ТАЙНА "ТРЕТЬЕЙ ПЛАНЕТЫ" Постоянно погруженный в свои колдовские дела, Чумичка мало уделял внимания быту. Хозяйки у него не было, а на мелкую работу -- стирку, глаженье, уборку -- он обычно нанимал гномов, которые обитали у него во дворе, в землянке. Сложнее было со стряпней, но и этот вопрос решился как бы сам собой после того, как Чумичка раздобыл скатерть-самобранку. Правда, самобранка досталась ему без "инструкции к пользованию", и заказывать какие-то определенные кушанья Чумичка не мог, довольствуясь теми блюдами, которые скатерть ему выдавала по собственному усмотрению. Но на сей раз, будто зная, что у хозяина гости, самобранка расстаралась на славу, приготовив завтрак, которым остался бы доволен и сам князь Святославский -- тут была и свежезасоленная севрюга, и гречневая каша с маслом, и яблочный пирог, а на запивку очень вкусный клюквенный кисель. Как уважаемый читатель, наверное, уже догадался, гостями Чумички были Надежда Чаликова и Василий Дубов. Справедливо рассудив, что в дом Рыжего им теперь возвращаться никак "не с руки", да и вообще, не стоит слишком "засвечиваться" на улицах Царь-Города, Чумичка, недолго думая, повез их к себе. И вот за завтраком они строили планы на предстоящий день, хотя прекрасно понимали, что действительность внесет в них свои неизбежные поправки. Но вначале Надя решила прояснить один вопрос, который остался не совсем ясен из рассказа о вчерашних приключениях Дубова: -- Извините, Вася, может быть, я что-то упустила, но как вам удалось устроить исчезновение боярина Андрея? -- А разве я вам, Наденька, не сказал? Боярин Андрей покинул домашний арест в бочке из-под вина. Теперь он, должно быть, уже в Замошье. Или где-то еще дальше. -- Я тоже вначале подумала, что в бочке. Но ведь вы бочку из окна выбрасывали вместе с самим боярином Андреем? -- Разумеется, боярин Андрей находился в бочке, а его роль в это время и позже исполнял Мисаил, якобы страдающий от поноса, -- терпеливо разъяснил Дубов. -- Да, неплохо придумано, -- похвалила Надя. -- Ну ладно, хватит болтать, пора собираться. И с этими словами она вышла в сени, где оставался саквояж с вещами. -- А ты, Василий, чем заняться думаешь? -- спросил Чумичка. -- Постараюсь выяснить, что произошло с Александром Иванычем, -- ответил Дубов. -- Для начала потолкую с Пал Палычем -- он должен быть в курсе дела... И еще, друг Чумичка, у меня к тебе громадная просьба -- пожалуйста, не упускай Надю из вида. По-моему, она сейчас на любые безрассудства способна. Чумичка молча кивнул, и Дубов понял, что за Надежду он может быть спокоен. Тут в комнату вошла Чаликова -- на ней было длинное темное платье и черная шляпка со спускающейся на пол лица вуалью. -- А что, очень даже ничего, -- одобрил Василий. -- Кого-то вы мне напоминаете, только никак не вспомню, кого... -- Ну, не буду терять времени даром, -- сказала Надя. -- Пожелайте мне успеха. Но уже в дверях, что-то вспомнив, остановилась: -- Ах да, Чумичка, мы же совсем позабыли о твоей просьбе! Надя еще раз сбегала в сени и вручила Чумичке половину кристалла, которую так и не спрятала в "своей" реальности. -- Что-то не так? -- забеспокоилась Надежда, увидев, как Чумичка рассматривает кристалл. -- Это не он, -- пробурчал колдун. И кратко пояснил: -- Подделка. -- Как? Не может быть! -- завозмущалась Надежда -- Тут какая-то ошибка, погляди еще раз! Василий, как всегда, оставил в стороне эмоции и ухватился за суть дела: -- Наденька, во время путешествия в наше светлое прошлое вы все время держали кристалл при себе, или... или как? -- Мы его оставили в саквояже на квартире Серапионыча, -- не задумываясь, ответила Надя. -- Но саквояж стоял закрытый и на шкафу! Дубов чуть усмехнулся: -- В таком случае все элементарно, как кусок хозяйственного мыла. Милейший господин Херклафф открыл Анне Сергеевне и Каширскому "окно в прошлое", чтобы они устранили вашего покорного слугу, а сам прошел следом и преспокойненько, безо всяких хлопот, овладел кристаллом. А уж как -- это дело техники. Когда Чаликова наконец-то ушла, колдун протянул Дубову лже-кристалл: -- Возьми. Как знать -- может, и пригодится. -- Спасибо, -- Василий взял кристалл и принялся рассматривать его на свет. -- Даже не скажешь, что не настоящий, а стекляшка. -- Не стекляшка, -- перебил Чумичка, -- хоть и не настоящий. -- В каком смысле? -- Заимевши одну половинку, Херклафф взялся сам изготовить вторую, но такое даже ему оказалось не по зубам. Хотя кое на что эта поделка все же годится. -- А откуда ты знаешь? -- недоверчиво спросил Дубов. -- Знакомый кудесник рассказывал. Херклафф пытался ему эту штуковину за сто золотых всучить под видом настоящей, да тот вовремя чухнул, что дело нечистое -- больно уж дешево для такой редкостной вещицы. А вещица хоть и не настоящая, да на кое-что способна. -- Белье гладить? -- Можно и белье гладить, -- усмехнулся Чумичка. -- А еще можно кого угодно увидеть, стоит лишь захотеть. -- Так просто? -- недоверчиво переспросил Василий. -- Проверь, коль не веришь, -- предложил Чумичка. -- И никаких заклинаний не нужно. Просто скажи -- хочу увидеть, и назови, кого. -- Хорошо, -- кивнул Дубов. И неожиданно для себя выпалил: -- Хочу видеть Путяту! Большая грань кристалла замутилась, как будто пошла облаками, но очень скоро облака рассеялись, и на их месте появилось довольно четкое изображение скромно обставленной комнаты с двумя людьми, сидящими за столом один напротив другого. В первом Василий тут же узнал Путяту, а во втором, не без некоторого удивления -- чароеда и людодея Херклаффа. Приглядевшись, Дубов удивился еще больше: царь сидел, словно на иголках, подобострастно глядя на почтенного иностранца, зато Херклафф, вальяжно раскинувшись в кресле, гляделся настоящим барином, разве что ноги на стол не положил. (Видимо, оттого, что все-таки был просвещенным европейцем, а не "диким" американцем). -- Как ты думаешь, Чумичка, о чем они говорят? -- спросил Дубов. Чумичка принялся делать всякие колдовские знаки, сопровождая их разнообразнейшими заклинаниями. Но увы -- изображение оставалось немо. -- А если просто попросить -- дескать, нельзя ли, чтобы появился звук? -- осторожно предложил Василий. И едва он это произнес, как из глубин кристалла заслышались голоса -- не очень внятные, но, прислушавшись, можно было без труда разобрать, о чем идет речь. ХЕРКЛАФФ: -- Фаше Феличестфо, мы уже целый час торгуемся, и нет никакой позитифни результат. Будем делиться, или как? ПУТЯТА: -- Ах, ну о чем вы говорите, Эдуард Фридрихович? Если бы у меня было, чем делиться, разве ж бы я не поделился? Я очень ценю ваши услуги, но казна пуста... ХЕРКЛАФФ: -- Битте, не надо делать из меня эйне дурак. Их бин прекрасно знать, что в Загородный Терем быль найден клад -- голде унд бриллиантен. Я не есть просить все, но половина -- будьте любезен. И тогда мы будем ф окончательный расчет. ПУТЯТА: -- Какой клад? А-а, вот вы о чем! Нет-нет, это полностью исключено -- все ценности давно оприходованы и сдадены в казну. ХЕРКЛАФФ (высокомерно): -- Я сказаль -- половина, и ни на айн пфеннинг меньше. И не попробуйте это... мухлевайть! Я вас из шайссе сделал херр Кайзер, а могу этот процесс пофернуть цурюк. ПУТЯТА (после недолгого молчания): -- Хорошо, будь по-вашему. Приходите после обеда -- получите свою долю. ХЕРКЛАФФ: -- Ну конешшно, получу! А если нихт, то я вас, как это гофорит фройляйн Аннет Сергеефна, с гофном скушаю! И чародей, не прощаясь, покинул царские покои, по пути небрежно опрокинув пару стульев. -- Ну что ж, Эдуард Фридрихович, ты получишь свою долю, -- проводив гостя долгим немигающим взором, пообещал Путята. -- Так что они, наш клад, что ли, делят? -- возмутился Дубов. -- А то чей же? -- не без ехидства отозвался Чумичка. -- А ведь я с самого начала говорил, что эта затея до добра не доведет! -- Совершенно с тобою согласен, -- задумчиво кивнул Дубов. Но в его понимании затеей, не доводящей до добра, была не только и не столько поездка в Царский Терем за кладом, но и вообще -- все их путешествие в параллельный мир. x x x По узким кривым, сплошь в рытвинах и ухабах, улочкам Марфиной слободки брел человек в сапогах и кафтане, какие обычно носили купчики средней руки либо старшие приказчики более богатых торговцев. За ним чуть не по пятам, даже не стараясь как-то скрыть себя, следовал другой человек, одетый куда скромнее и неприметнее. Преследователь остановился прямо посреди переулка, а тот, за кем он шел, некоторое время продолжал двигаться вперед, но, достигнув улочки, куда переулок "впадал", тоже встал и заозирался, как бы не понимая, как угодил в эту глухомань. И тут он услышал странный голос: -- Даю вам установку -- повернуть налево. Или нет, лучше направо? Голос исходил не извне, а как будто откуда-то изнутри. Но, отчего-то послушный ему, человек сначала дернулся в одну сторону, а потом столь же резко завернул в другую. Улица, на которой он теперь оказался, с правой стороны переходила в широкий проход между ивовых зарослей, за которыми голубела водная поверхность. -- А теперь даю вам долговременную установку, -- заговорил тот же странный обволакивающий голос. -- Идите вперед, и вперед, и только вперед. Вперед и ни шагу назад, что бы ни встретилось на вашем пути! Человек в купеческом кафтане послушно зашагал по улице, а потом по тропе между ив. Кинув последний взор вослед своему подопечному, неприметный господин резко развернулся и скорым шагом поспешил в противоположном направлении. А человек в купеческом кафтане вышел на берег водоема, оказавшегося одним из Марфиных прудов. Ничего вокруг не замечая, он продолжал столь же бездумно и размеренно двигаться вперед, прямо в воду: сначала по колени, потом по пояс... "Установки" действовали исправно. В это время на берегу пруда невесть откуда появился низкорослый мужичок в живописных лохмотьях. Окинув хозяйским глазом окрестности, он отметил некоторый непорядок: -- Так. Не успеешь и по нужде отлучиться, как уже какому-то дураку в воду припонадобилось. -- И, возвысив голос, оборванец заверещал: -- Эй ты там, заворачивай взад! Неча тут чистую воду засорять! Однако человек продолжал все так же размеренно продвигаться вперед, и теперь над поверхностью виднелась только его голова. -- Ты чего, не слышишь? -- еще раз крикнул мужичок. -- Глухой, что ли?! А ну как и впрямь... -- Недолго думая, блюститель чистоты скинул грязные дырявые башмаки и бросился в воду. Хотя плыл он не слишком умело, "по-собачьи", но все же успел добраться до утопленника, уже почти полностью ушедшего под воду. -- Да что ты тут безобразишь! -- закричал мужичок и чуть не силой потащил беднягу к берегу. По счастью, тот не сопротивлялся. Вскоре он уже лежал на берегу, а нежданный спасатель всячески пытался привести его в чувство. -- Грабить буду!!! -- потеряв терпение, громогласно взвыл блюститель городских водоемов. -- Буду грабить и убивать! Утопленник медленно открыл один глаз, потом второй: -- Где я? Что со мною? -- Ну, слава те господи, живой, -- облегченно вздохнул оборванец. -- Здорово ж ты, видать, набрался, что топиться вздумал! -- Кто топиться вздумал? -- Ну не я же! Вот сведу тебя, куда следует, там тебе живо объяснят, где можно топиться, а где нет! Взгляд утопленника обрел некоторую осмысленность: -- Но я же и не думал топиться. Ничего не могу понять... -- Ну, ты тут поскорее соображай, что с тобой стряслось, а я пойду, -- озабоченно проговорил спасатель, оглядев водоем. На противоположном берегу пруда, как на грех, появился какой-то рыболов с удочками. -- Ты погоди, покамест я этого бездельника сгоню, а потом вернусь. Ладно? Оставшись один, человек сначала с трудом приподнялся, а потом даже попытался встать, однако ноги слабо его слушались. С еле сдерживаемым стоном он опустился на траву. ...Ярослав проснулся и увидел прямо перед собой взволнованное лицо Евдокии Даниловны, которая настойчиво трясла его за плечо. Сквозь давно не мытое окно в корабельную каюту едва проникал утренний свет. -- Снова тот же сон, -- ответил Ярослав на немой вопрос Евдокии Даниловны. И тяжко вздохнул: -- И зачем я не утонул тогда?.. -- Не смей так говорить, -- возмутилась княгиня. -- Ты должен благодарить Господа Бога, что он послал тебе спасение! -- Прежде всего я должен благодарить того человека, что вытащил меня из воды, -- через силу улыбнулся Ярослав. -- А более всего -- отца Александра. Я ведь, едва в себя пришел, сразу понял, что меня извести хотели. Да я уж слышал о таких случаях. Отсиделся в кустах, а потом, когда стемнело, к отцу Александру побежал. И знаешь, Евдокия, я ведь ему даже не столько за то благодарен, что приютил и что наше бегство устроил, а потому что спас от отчаяния и вернул веру в жизнь... -- Ну, ты уж мне про то говорил, -- перебила Евдокия Даниловна, опасаясь, как бы их разговор не был услышан через ветхие корабельные перегородки. -- Но про тех страшных людей, что моей погибели ищут, я никому не скажу, -- вполголоса произнес Ярослав. -- Не токмо тебе, но и на исповеди самому отцу Александру, коли еще свидимся. Я ему только то и сказал, что напрасно к нему пришел -- и сам погибну, и вас погублю. Так что лучше мне уйти, и пускай будет, что будет. А его ответ я до слова запомнил: "Раз человек в опасности, то мой долг -- не дать ему погибнуть. Да ежели я вас теперь брошу на произвол судьбы, то сам себя уважать перестану". А потом еще добавил: "Не помню кто сказал, но я полностью согласен: спасая одного человека, ты спасаешь все человечество". -- Да, отец Александр -- истинный праведник, -- согласилась Евдокия Даниловна. -- Дай Бог ему здоровья и счастья. -- Дай Бог, -- эхом повторил Ярослав. Некоторое время они молчали, думая каждый о чем-то своем, а корабль медленно, но верно уносил их все дальше от Царь-Города -- от отца Александра, о чьей гибели они даже не догадывались, от Васятки, от боярина Павла, от князя Длиннорукого, его лже-супруги Акуни и тех злодеев, что искали смерти Ярослава. Молчание прервала Евдокия Даниловна: -- Скажи, если не тайна -- а куда мы путь-то держим? -- Разве ж я тебе не говорил? -- чуть удивился Ярослав. -- Да впрочем, и не удивительно -- не до того было. А путь нам предстоит не ближний -- аж но в Ливонию. -- Где это? -- искренне удивилась княгиня. -- Я о такой земле даже и не слыхивала. -- На брегах Варяжского моря, -- попытался объяснить Ярослав. -- Но не там, где варяги, а с другой стороны, ближе к нам. -- Однако, поняв по лицу Евдокии Даниловны, что и о Варяжском море она имеет весьма отдаленное представление, перешел от географии к экономике: -- Через Ливонию проходят важные торговые пути, в том числе морские, и мы с тобой легко затеряемся среди многочисленных торговцев и посредников. Кстати сказать, сударыня, перед вами -- полномочный посланник одного из Ново-Мангазейских торговых домов. Ну а ежели и там не будем чувствовать себя в надежности, отправимся еще дальше -- мир велик. Но Евдокия Даниловна уловила и в голосе Ярослава, и в том, как он произнес это, какую-то неуверенность, как будто ее возлюбленный пытается успокоить себя, а княгиню -- подбодрить. x x x Похоже, Петрович прочно "вошел в оборот". Во всяком случае, его "дипкурьерская миссия" в Загородный терем, когда он самоотверженными действиями помешал наемным кладоискателям присвоить сокровища, была оценена по достоинству. Царь даже лично велел изъять его из ведения градоначальника и передать в распоряжение Сыскного приказа -- того самого, который долгие годы ловил Петровича в бытность оного Соловьем-Разбойником. Как бы там ни было, на городские пруды Петрович уже не возвратился. А с утра он заступил на весьма ответственный пост -- возле храма Всех Святых на Сорочьей улице. Богослужения там временно не проводились, и Петровичу было вменено в обязанность никого из посторонних в церковь не пропускать, а про наиболее настырных из числа любопытствующих докладать, куда следует. Впрочем, любопытствующих было немного, а редкие прохожие, идя мимо храма, торопливо крестились и ускоряли шаг -- весть о злодейском убийстве отца Александра быстро облетела всю округу. Да и вид Петровича, торчащего на паперти, не располагал к проявлению излишней любознательности. Не прошло и часу с начала дежурства, как Петрович узрел двоих господ в богатых кафтанах, неспешно движущихся по Сорочьей в его сторону. В одном из них Петрович узнал некоего Лаврентия Иваныча, важного вельможу, которого видел на последнем приеме у Путяты. Второго, с неприметным свертком в руке, Петрович в лицо не знал, но вид он имел не менее важный. Пока охранник думал, как ему поступить, оба господина взошли на паперть, будто не замечая Петровича. Тот невольно посторонился, и второй господин своим ключом отпер дверь. Лишь входя вовнутрь, Лаврентий Иваныч соблаговолил заметить Петровича и барственно ему кивнул -- дескать, все в порядке, свои пришли. Петрович поближе подвинулся к неплотно закрытым дверям и стал прислушиваться. "Свои" говорили не очень громко и не слишком разборчиво, но и то немногое, что Петровичу удалось расслышать, оставалось для него крайне темным. -- Михаил Федорович, а стоит ли это делать? -- донесся неприметный глуховатый голос Лаврентия Иваныча. -- Давай остановимся, пока не поздно. -- Вот когда этот, -- далее следовало неприличное слово, -- боярин Павел до нас докопается, тогда уж точно поздно будет, -- со злобой отвечал тот, кого назвали Михаилом Федоровичем. -- Так не проще ли его самого?.. -- еще более понизил голос Лаврентий Иваныч. -- Погоди, и до него доберемся, -- ворчливо ответил Михаил Федорович. -- А для начала прихлопнем к такой-то матери этот гадюшник! Или мы даже на такую малость больше не способны? И если так, то нам давно пора на пенсию, клопов давить. Петрович отошел от двери. Ему было совсем непонятно, о каком гадюшнике идет речь, и что это за пенсия, на которой давят клопов. А все непонятное вызывало в Петровиче резкое отторжение, потому он и не стал дальше слушать заумную беседу. И тут Петрович содрогнулся -- по Сорочьей улице стремительной походкой шла женщина в длинном черном платье, такой же шляпке и свешивающейся на лицо темной тряпке. Никаких сомнений не оставалось -- то была Анна Сергеевна Глухарева, столь гнусно надругавшаяся над Петровичем на пруду Загородного терема. Сам не сознавая, что делает, Петрович чуть не кубарем слетел с паперти и, забежав за угол церкви, прижался к стене. Однако обидчица его даже не заметила -- она легко взошла по ступенькам и столь же легко проскользнула через полуприкрытую дверь. Немного выждав, Петрович решился выглянуть из своего неверного укрытия, но тут же спрятался вновь: по улице с той же стороны и столь же стремительно шла женщина в черных платье, шляпке и мантилье, ничем не отличающаяся от той, что только что вошла в храм. -- Ведьма! -- мелко дрожа, пролепетал Петрович, когда вторая "дама в черном", не обратив на него никакого внимания, свернула на один из огородов, которые почти сплошь окружали церковь. Едва переступив порог, "первая" дама поняла, что она здесь не одна -- до церковных сеней, где она оказалась, ясно долетали два мужских голоса. И хоть говорили они не так уж громко, но благодаря акустике, которой славился Храм на Сороках, слышимость была отменной. -- Ты, однако же, Михаил Федорович, говори потише, -- спохватился один из них. -- А ну как ненароком кто услышит? -- Да никого здесь нет, -- уверенно пророкотал Михаил Федорович. -- Нет и быть не может. Так что пользуйся возможностью, Лаврентий Иваныч -- говори все, что на душе лежит. Никто не услышит. -- А Петрович? -- Петрович, коли и услышит, ничего не поймет. Ну а поймет -- ему же хуже. -- А устройство сработает? -- озабоченно и вместе чуть ехидно спросил Лаврентий Иваныч. -- Или опять как в прошлый раз? -- Сработает, сработает, -- доставая из свертка некий механизм, ответил Михаил Федорович. -- Это ж только на первый взгляд будильник с проводами, а на самом деле -- особая сверхнадежная конструкция. Между прочим, я был один из тех, кто курировал проект, а меня ты знаешь: я бы никакой халтуры не допустил! -- А почему же твоя хваленая конструкция позавчера не сработала? -- не без подколки произнес Лаврентий Иваныч. -- После того, как мы с тобой этого чертова попа ухайдакали. -- Тут может быть несколько объяснений, -- размеренно, словно лектор, заговорил Михаил Федорович. -- Либо сбой в механизме, что маловероятно, либо мы сами в спешке что-нибудь перепутали. Что поделаешь -- человеческий фактор. -- Кстати, о человеческом факторе. Я получил донесение, что Надежда Чаликова опять в городе, -- как бы мимоходом заметил Лаврентий Иваныч. -- Ну что ж, с этим делом покончим, тогда и Чаликовой займемся, -- мрачно пообещал Михаил Федорович. -- Страсть как журналюг люблю... Услышав свое имя, женщина непроизвольно вздрогнула. Но зато теперь она знала, как зовут тех, на чьей совести гибель отца Александра и, возможно, не его одного. Тем временем Михаил Федорович и Лаврентий Иваныч от общих разговоров перешли к тому делу, ради которого собственно и прибыли в Храм на Сороках. Из своего неверного укрытия по голосам и то затихающим, то приближающимся шагам Надежда могла понять, что злодеи ходят по церкви и что-то ищут -- не то оставленные накануне улики, не то какое-то "место". А когда в их речи стали проскальзывать слова "запал", "часы", "шнур", Надежда поняла, что расхожую мудрость о промедлении, которое смерти подобно, в некоторых случаях следует понимать буквально, и что теперь именно такой случай. Когда злоумышленники оказались на наибольшем расстоянии от выхода, где-то вблизи алтаря, Чаликова неслышно подкралась к дверям и в полумраке разглядела, что огромный ключ вставлен в замок с внутренней стороны. Поняв, что в ее распоряжении всего несколько секунд, Надя резко вынула ключ, выскочила на улицу, с силой захлопнула дверь, быстро заперла ее и опрометью бросилась прочь, едва не сшибив Петровича, околачивавшегося на ступеньках паперти. Отчего-то почуяв неладное, Петрович принял самостоятельное решение -- по возможности незаметно следовать за ней. В дверях еще не провернулся ключ, а Михаил Федорович уже понял, что они с Лаврентием Иванычем оказались в западне. Михаил Федорович бросился к выходу, но споткнулся о неровность в давно не чиненом полу. Содержимое свертка вылетело у него из рук... Страшный грохот взорвал покой тихой окраины. Наученная опытом работы в "горячих точках", Надежда упала на землю, закрыв руками голову. Когда она решилась приоткрыть глаза, то увидела, как храм, будто карточный домик, опадает вниз. Еще миг -- и от него осталась лишь куча развалин, над которыми чуть возвышалось то, что мгновение назад было главным куполом. Не успели смолкнуть звуки разрушения, а Чаликова уже поняла, что оставаться здесь ей нельзя -- уж потому хотя бы, что в этом злодеянии неизбежно обвинят ее. Недолго думая, Надя перелезла через ветхий покосившийся заборчик и скрылась в огородах. x x x Хотя Пал Палыч, сделавшись боярином Павлом, перестал быть главой Сыскного приказа, сидеть без дела он не мог и чуть не ежедневно приходил в Приказ, где ему, как советнику Государя, было отведено небольшое, но уютное помещение, которое он именовал светлицей. Когда боярину Павлу доложили, что его хочет видеть какой-то неизвестный господин, он тут же велел пропустить нежданного посетителя к себе: -- Присаживайтесь, уважаемый... Можно ли узнать ваше имя-отчество? Посетитель присел на краешек стула: -- Видите ли, Пал Палыч, дело в том, что я -- Василий Дубов... Пал Палыч искренне расхохотался: -- Ну, коли вы Дубов, то я в таком случае -- англицкая королева. А Василий Николаич Дубов, я так надеюсь, теперь весьма далеко от Царь-Города. -- И тем не менее, я -- Дубов, -- не отступался посетитель. -- Просто по уважительным причинам должен быть сменить внешность. Боярин Павел пригляделся и прислушался. Голос незнакомца и впрямь был, как у Дубова, но вот его лицо... Пожалуй, в глазах угадывалось что-то дубовское, да в изгибе губ -- но не более того. Если бы Пал Палыч жил в нашем мире и в наше время, то он, пожалуй, нашел бы в самозванце сходство сразу с двумя советскими артистами, вернее, с их персонажами -- Штирлицем Вячеслава Тихонова и Шерлоком Холмсом Василия Ливанова. Но так как Пал Палыч ни об одном из них не имел ни малейшего представления, то просто отметил в облике гостя несомненные ум и благородство. -- Вижу, Пал Палыч, вы мне все-таки не верите, -- усмехнулся незнакомец. -- Ну что ж, я бы на вашем месте тоже не поверил. С этими словами он извлек из кармана маленькую круглую коробочку и листок пергамента. Открыв коробочку, он взял на кончик пальца малую толику некоей бесцветной, но весьма приятно пахнущей мази, дотронулся до лица, а потом старательно, по слогам, прочел то, что было на листке: -- Ки-гим-ле-по-фосс. Не успел гость это произнести, как черты его лица стали изменяться прямо на глазах у изумленного Пал Палыча, и миг спустя он увидел перед собою Василия Николаевича Дубова. -- Ну и ну! -- подивился боярин Павел. -- Как это у вас получается? -- Чумичка помог, -- улыбнулся Дубов. -- Как вы понимаете, в собственном облике мне теперь в Царь-Городе появляться было бы не особенно желательно. Если не сказать больше. -- Но ведь вы же, все трое, насколько мне известно, покинули Царь-Город? -- осторожно спросил боярин Павел. -- Совершенно верно, покинули, -- кивнул Дубов, -- но решили вернуться. Правда, не все -- только мы с Надей. Вернее, Надя заявила, что возвращается, а разве я мог отпустить ее одну? -- Да, госпожа Чаликова -- отчаянная девушка, -- заметил боярин Павел, и Дубов не мог понять, чего в его словах было больше -- восхищения или порицания. Немного помолчав, Пал Палыч добавил: -- Догадываюсь, что за причина побудила вас возвратиться. И скажу вам откровенно, Василий Николаич -- здесь вы скорее голову сложите, чем справедливости добьетесь. -- Я то же самое Наде говорил, -- тяжко вздохнул Василий, -- да разве ее переубедишь? Сами же сказали -- отчаянная девушка! Тут дверь приоткрылась, и в светелку заглянул сыскной приказчик. Василий поспешно отвернулся и опустил лицо. -- Пал Палыч, простите, что беспокою, но тут привели знаменитого лиходея Сеньку Залетного, -- проговорил приказчик, с подозрением глядя на посетителя. -- Очень хорошо, -- удовлетворенно кивнул Пал Палыч и пояснил для Дубова: -- Сенька -- это известный вор, мы его уж без малого три года словить не могли. -- Сенька сказал, что хочет во всем признаться, -- продолжал приказчик. -- Ну и прекрасно. Запишите все, что он скажет. -- Так он говорит, что хочет признаться вам лично. -- Вот как? -- чуть удивился боярин Павел. -- Ну ладно, ступай, я чуть позже приду. Оставшись вдвоем с хозяином, Василий снова открыл коробочку и еще раз помазал себе лицо, вернув то обличье, в котором явился в Сыскной приказ. -- Так я чувствую себя надежнее, -- словно бы оправдываясь, произнес Дубов. -- Пал Палыч, а вам это не кажется странным? -- Что именно? -- Что я ничего дурного в Царь-Городе не сделал и все-таки должен скрываться, словно вор и разбойник вроде Сеньки Залетного. -- Времена нынче странные, -- не глядя на гостя, пробурчал Пал Палыч. И, немного помолчав, заговорил как бы вне связи с предыдущим: -- Видите, Василий Николаич, даже лиходеи меня уважают. Потому как знают -- мне можно доверять. Да, к нарушителям закона я строг, многие считают -- слишком строг, но по отношению даже к ним веду себя честно. -- А что, есть такие, кто поступают иначе? -- спросил Дубов. -- Был у меня в Приказе один работник, -- чуть помолчав, ответил боярин Павел. -- Вроде бы и старательный, и добросовестный. Но иногда он при дознании... Как бы это сказать? В общем, применял способы, которые я никак не мог одобрить. Ну вот, например, однажды на базаре схватили одного воришку по кличке Ванька-Косой -- все знали, что он мелкими кражами промышляет, но за руку поймать не могли. И вот как привели Ваньку к нам в Приказ, то он взял и незаметно подсунул ему в карман кошелек, изъятый пару дней назад у другого вора. А потом позвал бабу, у которой кошелек пропал, и спрашивает: "Ваша вещь?". Я тогда, конечно, промолчал, но наедине сказал все, что думаю. Что уж раз мы поставлены блюсти порядок и справедливость, то и работать должны по закону да по совести, а иначе -- чем мы будем отличаться от тех, кого ловим? Он меня выслушал, а потом возьми и брякни: "Ванька -- злостный тать, а тать должен сидеть в темнице". Больше, правда, этот сыщик при мне ничего такого не выделывал, но позже мне докладывали, будто бы он одному вору сказал -- дескать, мне про твои грешки много чего ведомо, но ежели ты мне выдашь своих сообщников, то я готов тебе кое-что простить... -- Но теперь, надеюсь, он в Приказе больше не работает? -- осторожно предположил Дубов. Пал Палыч искоса поглядел на него: -- Я тоже хотел бы на это надеяться. Отправив меня, как витиевато выразилась милейшая госпожа Чаликова, в почетную отставку, Путята назначил его главой Сыскного приказа. И так во всем... Да я то же самое и Серапионычу говорил, и отцу Александру, -- Пал Палыч тяжко вздохнул, -- при нашей последней встрече. Имя отца Александра, незримо витавшее в воздухе с самого начала разговора, наконец-то было произнесено вслух. -- Пал Палыч, как это случилось? -- спросил Дубов. Боярин Павел помрачнел еще более: -- А вы разве не знаете? -- Знаю только, что погиб. Я уж и у Чумички спрашивал, но он сказал, что подробностей не знает. Или просто не хотел говорить при Наде. -- И правильно, что не хотел, -- тяжко вздохнул боярин Павел. -- Первым покойного обнаружил некто отец Иоиль, который был настоятелем Храма на Сорочьей улице до отца Александра. Сейчас он на покое, но иногда подменял своего преемника. -- И как же отец Иоиль попал в церковь? -- профессионально ухватился Дубов. -- Она была открыта? -- Нет, убийцы заперли дверь ключом отца Александра. Но у отца Иоиля был свой. Увидев, что творится в Храме, старый священник поначалу чуть было не лишился чувств, но потом нашел силы вызвать нас. -- Пал Палыч, вы сами присутствовали при осмотре места происшествия? -- Да, случай настолько вопиющий, что меня даже подняли с постели, несмотря на поздний вечер... Знаете, Василий Николаич, за долгие годы я много чего навидался, но такое -- в первый раз. И надеюсь, что в последний. Дубов заметил, как по лицу боярина Павла пробежала легкая дрожь -- лишний раз вспоминать об этом ему явно не хотелось. Но понимая, что Василием движет отнюдь не праздное любопытство, Пал Палыч продолжил: -- Покойный был подвергнут немыслимым пыткам и мучениям, а напоследок... -- Боярин Павел остановился, словно бы не решаясь договорить. Но в конце концов пересилил себя и скороговоркой докончил: -- А напоследок, еще живым, был прибит гвоздями к иконостасу. Василий угрюмо молчал -- он знал, что отцу Александру грозит опасность, но то, что он сейчас услышал, казалось дикостью, безумием и вызывало в памяти разве что изуверства большевиков и чекистов, особо не жаловавших духовенство. -- А в алтаре мы обнаружили вот это. -- Пал Палыч встал из-за стола, отпер громоздкий железный ящик в углу комнаты и выложил на стол несколько предметов: мешочек с белым порошком, несколько металлических проводков и круглый будильник "Слава" -- точно такие же часы были у самого Василия столько лет, сколько он себя помнил, и за все время они портились всего один раз, да и то потому только, что Солнышко случайно уронил их на пол. Дубов заметил, что будильная стрелочка была установлена точно на "девятке", а часовая и минутная показывали без пяти девять. -- А больше ничего подозрительного вы там не нашли? -- Вроде бы нет. Хотя постойте. -- Пал Палыч еще раз заглянул в ящик и извлек измятый листок бумаги, густо исписанный чернилами. -- Это мы обнаружили в рясе отца Александра, в правом кармане, но разобрать не смогли, кроме нескольких слов. Может быть, вы нам поможете? Василий взял листок и принялся разглядывать. Запись была сделана, несомненно, рукою покойного отца Александра, но современными буквами, делавшими ее малопонятной для царь-городцев, и к тому же весьма неразборчиво. Однако, приноровившись к почерку, Дубов все же прочел: -- "И вот придет день, пылающий как печь; тогда все надменные и поступающие нечестиво будут как солома, и попалит их грядущий день, говорит Господь Саваоф, так что не оставит у них ни корня, ни ветвей. А для вас, благоговеющие пред Именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его, и вы выйдете и взыграете, как тельцы упитанные; И будете попирать нечестивых, ибо они будут прахом под стопами ног ваших в тот день, который Я соделаю, говорит Господь Саваоф. Помните закон Моисея, раба Моего, который Я заповедал ему на Хориве для всего Израиля, равно как и правила и уставы. Вот, Я пошлю к вам Илию пророка пред наступлением дня Господня, великого и страшного. И он обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их, чтобы Я пришед не поразил земли проклятием". -- И что это значит? -- внимательно выслушав и ничего толком не поняв, удивился Пал Палыч. -- Похоже на что-то библейское... -- Да, я тоже так подумал, -- не очень уверенно сказал Дубов. -- Если не ошибаюсь, из пророков Ветхого Завета. -- А-а, ну ясно, -- протянул боярин Павел голосом, полным разочарования. Он-то ожидал от этого листка чего-то совсем другого -- может быть, даже ключа к отгадке. -- Пал Палыч, если вам эта запись не нужна, то, может быть, вы отдадите ее мне? -- несмело попросил Дубов. -- Так сказать, на память об Александре Иваныче. Трудно сказать, что руководило Василием -- конечно, и желание сохранить память о погибшем друге тут присутствовало, но не только. Какое-то шестое или седьмое чувство подсказывало Дубову, что листок с отрывком из Писания еще сослужит ему службу в том деле, которое объединяло и его, и Чаликову, и отца Александра. А если и нет, то не сгинет в бездонных архивах Сыскного приказа, а останется последним приветом Васятке от его друга. -- Да берите, ради Бога, -- неожиданно легко согласился Пал Палыч. И столь же неожиданно добавил, понизив голос: -- Вы, главное, Васятку берегите. Меня Александр Иваныч очень просил об этом, когда мы в последний раз виделись. -- Васятка теперь далеко отсюда, -- заверил Дубов. И решительно поднялся со стула: -- Ну что ж, Пал Палыч, спасибо за все. И, конечно, желаю вам разобраться с лиходеем Сенькой Залетным. -- А я желаю вам удачи в том деле, ради которого вы вернулись, -- улыбнулся Пал Палыч, крепко жмя руку Василию. -- И погрустнел: -- Хотя, по правде сказать, не очень-то я верю, что у вас получится... Но если что, смело можете на меня рассчитывать. Покинув Сыскной Приказ, Василий не спеша шел по улице, разглядывая дома и прохожих и одновременно прокручивая в уме сведения, полученные от боярина Павла. Положение дел оставалось совершенно туманным. Василий понял одно -- отца Александра сгубили злодеи из "нашего" мира, и если бы часовой механизм по какой-то причине не дал сбой, то церковь тогда же была бы взорвана вместе со всеми следами преступления Но с какого конца взяться за разгадку этой тайны, Василий пока еще не представлял. x x x Надежда брела через огороды, не разбирая пути, да и вообще не очень соображая, где находится и куда хочет попасть. Опомнилась она, только обнаружив, что огороды незаметно перешли в обширный пустырь, за которым высилась городская стена. Чаликова знала, что в нынешнем виде стена была сооружена при грозном царе Степане, который строил ее "на вырост". Но так как в потомках Степан не нашел продолжателей своих великих замыслов, то и город был застроен далеко не полностью -- чем ближе к окраинам, тем больше оставалось всяких пустот, заполненных в лучшем случае огородами и пастбищами. Надя остановилась, пытаясь собраться с мыслями и сориентироваться на местности. Впереди была стена, а позади -- огороды, которые неминуемо привели бы ее обратно к пепелищу взорванного храма. Лишь слева, довольно далеко, подходя почти к стене, чернел ряд изб, предполагавших улицу. Чаликова решила отправиться туда, справедливо считая, что улица хоть куда-нибудь да выведет, но тут она заметила впереди себя, рядом с кучей мусора, какое-то темное пятно. Присмотревшись, Надя с содроганием убедилась, что это человеческое тело с кинжалом, торчащим из спины. Чаликова нагнулась, осторожно вытащила кинжал и перевернула тело лицом кверху. Перед ней лежал бездыханный человек в черном фраке, с сухощавым вытянутым лицом и болтающимся на цепочке треснувшим моноклем -- словом, труп Эдуарда Фридриховича Херклаффа. Надя стояла, будто в оцепенении, не зная, что ей теперь делать. И вдруг покойник с трудом открыл сначала один глаз, потом другой, а затем тихо проговорил: -- Данке шон, фройляйн. Надя невольно попятилась: -- Что это значит? Кто вас так?.. -- Битте, помогите мне, -- слабым голосом попросил Херклафф. Забыв, что перед нею известный злодей и людоед, к тому же пытавшийся съесть самое Чаликову, она подала ему руку и помогла встать: -- У вас там кровь... Вместо ответа Херклафф просто одернул на себе фрак и с легкостью повернулся, дав Наде себя осмотреть: от крови не осталось и следов, фрак был как новенький, и даже монокль -- целый. -- Маленький неприятность, но благодаря вас, фройляйн Надин, фсе ф прошлом, -- лучезарно ощерился Херклафф. -- Скажите, пошалуста, тшемм я мог бы вас поблагодаритт? Надя молчала -- да и чем ее мог бы "поблагодарить" господин Херклафф? Разве что кого-нибудь съесть. Или не съесть. Словно подслушав Надеждины мысли, Эдуард Фридрихович произнес со светской улыбочкой: -- Я, я, натюрлих, их бин отказаться от намерение кушать вас. Я буду кушать фройляйн Аннет Сергефна. -- И, плотоядно облизнувшись, не без сожаления добавил: -- Хотя вы есть много аппетитнее... -- А ее-то за что? -- удивилась Надя. И тут же догадалась: -- А-а, так это она вас... -- Ну конешно! -- радостно подхватил Херклафф. -- И по заказу майн либе фреуде херр мошенник Путьята! -- Ну вот его бы и кушали, -- невпопад заметила Надя. -- Может быть, может быть, -- загадочно промолвил Херклафф. -- Ах, да-да, фройляйн, если што, фсегда готов услушить. С этими словами он извлек из кармана и вручил Наде визитную карточку, а сам, сделав энергичное движение рукой, обратился в столб дыма, из которого вылетел коршун. Резко взмыв, он исчез в небе, оставив Чаликову перед кучей мусора с окровавленным кинжалом в одной руке и визиткой людоеда в другой. x x x Акуня проснулась поздно -- голова гудела, а минувший день вспоминался очень смутно. С трудом выкарабкавшись из постели и кое-как одевшись, она крикнула: -- Князь, ты где? Однако вместо супруга в спальне появилась горничная Маша: -- Князь уехал в градоправление. Каково почивала, Евдокия Даниловна? -- Выпить бы чего, -- морщась от головной боли, пробурчала княгиня. -- Ну, это дело верное, -- понимающе заулыбалась Маша. -- С непривычки-то, ясно дело, головка побаливает... Заметим, что в своих наблюдениях Маша была права лишь отчасти -- голова у княгини трещала действительно с непривычки, но не к хмельному зелью как таковому, а к наливкам, которыми ее накануне потчевал супруг. Употребляя пойло, которое под названием водки или вина подавалось в кабачках и прочих веселых заведениях Бельской слободки, Акуня знала, что ей хватает одной чарки. Но зато вишневая наливочка показалась ей столь вкусной и как бы не "бьющей в голову", что она совсем утратила бдительность, а к чему это в конечном счете привело, мы уже знаем. -- А идемте, сударыня, в гостиную, -- Маша подхватила княгиню под руку и ненавязчиво повела к двери, -- там уже и завтрак готов, а что выпить, так уж этого добра у нас и вовсе навалом... После маленькой чарочки все той же наливки головная боль утихла, зато воспоминания о вчерашнем встали перед княгиней, что называется, воочию. -- Послушай, девонька, забыла, как тебя зовут... -- Маша, -- несколько удивленно ответила горничная. Раньше Евдокия Даниловна никогда не забывала ее имени. Впрочем, раньше она и наливку не употребляла. -- Да ты присаживайся, Маша, в ногах правды нет, -- пригласила княгиня. -- Ну что вы, Евдокия Даниловна, как можно! -- изумилась Маша. -- Да садись, тебе говорят! -- прикрикнула хозяйка. -- А то жмесся, будто... -- И тут княгиня выдала такое словечко, что Маша густо покраснела и как подкошенная упала на стул напротив Евдокии Даниловны. -- Ну, вот это другое дело. Я с тобой, Маша, хотела кое о чем потолковать. Давай для почина тяпнем по чарочке! -- Нет-нет, сударыня, и не предлагайте, -- наотрез отказалась Маша. -- Я девушка порядочная и непьющая! -- Так я, значит, девушка пьющая и непорядочная? -- не без горечи рассмеялась княгиня. -- Ты это хотела сказать? -- Ну что вы, Евдокия Даниловна, -- совсем смешалась бедная Маша, -- просто ваше дело барское, а нам пить никак нельзя... -- Да ладно уж, не хочешь пить -- и не надо. -- Евдокия Даниловна схватилась было за кувшинчик, но отчего-то передумала и поставила его на место. -- Хоть наше дело и барское, да и в питии меру надо знать. А вчера я, кажется, малость перестаралась. -- Да уж, Евдокия Даниловна, было дело, -- пришлось подтвердить Маше. -- А ты не напомнишь мне, что вчера происходило? -- с чуть наигранной небрежностью попросила княгиня. -- Да ничего особенного, Евдокия Даниловна, -- тоже как бы в шутку отвечала Маша. -- Это если не считать того, что к нам в гости собственнолично пожаловал Государь Путята, а вы его... -- Маша замолкла, не решаясь договорить. -- Вот блин, так это и вправду был царь! -- взвыла княгиня. -- Ой, пропала моя головушка! -- И князь то же самое утром говорил, -- зачастила Маша. -- Дескать, отведут меня прямо из градоправления да в темницу, а ежели, говорит, не вернусь, то лихом не поминай. А главное, говорит, хозяюшку береги. Потому как люблю ее, такую-сякую, ни на что не смотря! -- Так и сказал? -- удивилась княгиня. -- Да, именно так и сказал. Впервые я от него такое услыхала... На это хозяйке ответить было нечего -- ведь не могла же Акуня знать, признавался ли князь Длиннорукий за годы совместной жизни в любви своей законной супруге Евдокии Даниловне, или нет. Княгиня откинулась на спинку кресла и оглядела гостиную. Это была самая просторная комната во всем тереме, с тремя большими окнами, глядящими на Господскую улицу, и двумя напротив -- в обширный сад. Место среднего окна занимала высокая застекленная дверь. Евдокия Даниловна легко поднялась из-за стола, подошла к двери и толкнула ее. Дверь сразу поддалась, и княгиня оказалась на крыльце. -- Покойно у вас тут, -- вздохнула княгиня, оглядев сад. -- Кто ж это такую красу устроил? -- Вы, Евдокия Даниловна, -- пролепетала изумленная Маша. Хоть она и уяснила себе, что у хозяйки с головой не все в порядке, но забыть о саде, предмете своих забот и гордости -- это в Машином понимании было уже "замного". -- Ах, да-да, как же это я позабыла! -- воскликнула княгиня, в душе браня себя за очередную "просечку". -- Ты не удивляйся, Маша, если я еще чего забуду. Тут же напоминай, не стесняйся! Спустившись по ступенькам крыльца, княгиня и Маша ступили на выложенную плоскими камешками дорожку, ведущую вглубь сада. -- Осторожнее, Евдокия Даниловна, не уколитесь, -- сказала Маша, заметив, что ее хозяйка идет, касаясь кустов белого шиповника, которые сплошною стеной росли слева от дорожки. -- Нешто от них какая польза есть? -- проворчала княгиня, замедлив ход и невольно любуясь белым великолепием. Маша с удивлением уставилась на княгиню: -- Вы же сами всегда говорили -- не об одной пользе думать надобно, а еще и о красоте. -- Правда? -- не без удивления пожала плечами княгиня. -- Ну, коли говорила, стало быть, так и есть. А все ж-таки напрасно. Ну, посадили бы пару кустов -- и хватит. -- Нет-нет. Евдокия Даниловна, и от них польза есть, -- горячо заступилась Маша за шиповник. -- Вы же их ягоды, когда они красными сделаются, высушиваете и потом в чай добавляете. Хоть кисловато, зато, как говорят, для здоровья пользительно. -- Ну хорошо, пускай так, -- нехотя согласилась княгиня. -- А вот это вот все, -- она указала на зеленую лужайку, окруженную клумбами, где блистали всевозможными красками невиданные заморские цветы, точное название которых не всегда знала даже настоящая Евдокия Даниловна. -- Столько места зазря пропадает, а ведь можно было бы огурцов посадить, картошки, капусты, да и мало ли еще чего. Я вижу, тут земля хорошая, место солнечное -- самый бы раз огород завести! А то в деревне люди с голодухи мрут, а они тут... А мы тут, -- поправилась княгиня, -- всякими пустяками занимаемся. Маша слушала и не верила ушам своим -- ничего подобного от своей хозяйки она никогда не слыхивала. "А вправду ли это Евдокия Даниловна? -- подумала Маша. -- По виду она, а едва откроет рот, словно совсем другой человек..." -- Ступай, Маша, -- велела Евдокия Даниловна, присев на лавочку под высоким кленом, ствол которого обвивали цепкие стебельки вьюнка. -- Я тут немного побуду, а потом вернусь. Оставшись одна, княгиня закрыла ладонями лицо и беззвучно зарыдала, представив себе, как она из этого прекрасного сада вернется в кабаки и злачные притоны Бельской слободки. -- Нет, лучше уж в петлю, или в омут, -- прошептала Акуня. x x x Надя медленно брела по пустынным окраинным улочкам, не очень соображая и даже не силясь понять, где она находится и куда стремится попасть. Ее мысли были заняты совсем иным -- лишь теперь Надежда начинала осознавать, что была на волосок от смерти и все-таки осталась жива, а вместо нее погибли убийцы отца Александра. Но почему-то никакой радости она не ощущала, хотя вроде бы свершилось то, ради чего она вернулась в Царь-Город. Однако додумать эту мысль Надя не успела -- навстречу ей неспешною прогулочной походкой шествовал ни кто иной, как господин Каширский. -- О Господи, только этого еще недоставало, -- прошептала Надя. И впрямь -- после взрыва на Сорочьей и общения с зарезанным Херклаффом ей недоставало только встречи со "знатоком астральных сфер". Чаликова надеялась, что под вуалью Каширский ее не узнает, и попыталась прошмыгнуть мимо, но увы -- Каширский ее не только узнал, но и приветствовал с необычайным радушием: -- Здравствуйте, здравствуйте, моя дорогая госпожа Чаликова! Как я рад вас видеть! "А может, оно и к лучшему?", подумала Надя и решительно приподняла вуаль: -- Извините, господин Каширский, за то, что вашей радости я не разделяю. Но раз уж мы встретились, то заберите, пожалуйста, вот это. И Надя, раскрыв сумку, извлекла оттуда кинжал с еще свежими следами крови. Каширский испуганно отпрянул, будто змею увидал, и даже спрятал руки за спину. -- Берите, берите, -- совала ему Чаликова кинжал. -- Передайте вашей сообщнице, мне чужого не надо!.. -- Что это?.. -- пролепетал "человек науки", хотя сразу узнал предмет, которым Анна Сергеевна не далее как вчера грозилась прирезать самого Каширского. -- То, чем госпожа Глухарева заколола вашего приятеля Херклаффа, -- отчеканила Надя. -- Или вы скажете, что впервые об этом слышите? -- Но я действительно впервые об этом слышу! -- совершенно искренне изумился господин Каширский. -- Хотя... да-да! Каширский резко замолк, закатил глаза и даже приподнял руку, будто антенну для уловления астрально-ментальных волн: -- Да-да, кажется, я понял, в чем дело! И вижу все обстоятельства, словно сквозь иные измерения... -- О чем вы? -- удивилась Надя. -- Покойный Эдуард Фридрихович "заказал" нам с Анной Сергеевной, извините, вас, -- пояснил Каширский. И для пущей наукообразности уточнил: -- На предмет практического каннибализма. Не подумайте ничего плохого, госпожа Чаликова, я с самого начала был против этой нелепой затеи, но Анна Сергеевна прельстилась теми двадцатью золотыми, что обещал Херклафф. И вот, как я понимаю, Анна Сергеевна назвала ему место, где он встретит вас, а вместо этого пришла сама и его, гм, так сказать... -- замялся ученый, искоса поглядывая на кинжал. -- Не пойму только, зачем ей это понадобилось. Поняв, что распрощаться с кинжалом вряд ли удастся, Надя хотела распрощаться хотя бы с "человеком науки". Однако Каширский вдруг заговорил очень быстро, будто пытаясь в чем-то переубедить свою собеседницу: -- Да, вы можете мне не верить. Не стану оправдывать себя, ибо оправдания мне нет и быть не может. Да, я преступник, на моей совести немало злодеяний и загубленных жизней, но я всегда стремился избежать лишних жертв, если это было хоть сколько-то возможно. Я и Анну Сергеевну всегда старался удержать от бессмысленного кровопролития... Это действительно было так -- и Надя могла в том убедиться вчера, или, вернее, вчера двадцать лет назад: утром в Вермутском парке, а затем в лесу, после третьего неудачного покушения. Поняв, что, кроме общих слов, она уже вряд ли чего-либо от господина Каширского дождется, Надежда хотела было расстаться с ним окончательно, но какая-то неведомая сила удерживала ее и заставляла слушать дальше. -- Вот этот вот кинжал, который вы держите -- кажется, вроде бы просто кусок стали, а сколько человеческих душ им погублено! И кто знает, кому он служил до того, как попал к Анне Сергеевне? И вы просите меня вернуть ей это орудие! Каширский на миг замолк, не то затем, чтобы перевести дыхание, не то ожидая возражений. Но Надя молчала, и Каширский заговорил вновь: -- В ваших силах, госпожа Чаликова, разомкнуть этот зловещий порочный круг. Только одна вы способны обернуть силы зла на служение добру. Я бы и сам присоединился к вам, но тяжесть совершенных мною злодеяний не дает мне обратиться в сторону света. Мое положение очень трудное -- я вынужден противостоять тьме, будучи частью этой тьмы, и это сковывает меня по рукам и ногам. А вы, Надежда -- вы совсем другое дело... Надя слушала быстрый говор Каширского, пытаясь уловить смысл его речи, но это было чем дальше, тем труднее, хотя вроде бы говорил он простые и разумные вещи, и к тому же почти без обычных своих псевдонаучных "наворотов". Надежда понимала одно -- Каширский говорит искренне и оттого так путано. И когда Каширский, словно бы выговорив все, что накопилось на душе, стремительно и не оглядываясь пошел прочь, Надя ощутила чувство огромного облегчения. Некоторое время она стояла посреди улицы, бездумно сжимая кинжал, но потом, опомнившись, спрятала его в сумку и медленным шагом двинулась вперед. x x x Когда Василий переступил порог Храма Ампилия Блаженного, огромного собора, построенного еще при царе Степане, он увидел множество людей, среди которых было немало священнослужителей и Государевых сановников. Чуть поодаль толпился простой народ. Подойти поближе к отпеваемому из-за многолюдства не было никакой возможности, и Дубов мог только увидеть, что гроб был закрыт -- наверняка из-за следов нечеловеческих пыток, которым злодеи подвергли отца Александра. Заметив среди мирян пожилого человека в рясе, Дубов незаметно подошел к нему: -- Извините, батюшка, что тревожу вас в столь скорбный час. Нет ли здесь отца Иоиля? Ну, того, кто был священником на Сороках до отца Александра. Дубов и сам толком не знал, зачем ему понадобился отец Иоиль. Но надо же было с чего-то начинать расследование? -- Отец Иоиль -- это я, -- дотронувшись до седой бородки, с легким поклоном ответил священник. -- Чем могу служить? -- Видите ли, отец Иоиль, я был другом покойного Александра Ива... отца Александра, -- тихо заговорил Дубов. -- И теперь... -- Понимаю, -- кивнул отец Иоиль и незаметно отвел Василия в сторонку, за мощную колонну, поддерживающую высокий свод храма. -- Здесь мы не будем никому мешать. Уважаемый... Простите, как ваше имя-отчество? -- Савватей Пахомыч, -- чуть замявшись, ответил Дубов. Именно таким именем-отчеством он пользовался в прошлом году в Новой Мангазее -- И вы, почтенный Савватей Пахомыч, не очень доверяя нашим государственным сыскарям, собираетесь сами доискаться до истины? Василий чуть заметно вздрогнул -- старый священник словно читал его мысли. -- Напрасно, сын мой, напрасно, -- чуть возвысил голос отец Иоиль, как показалось Дубову -- нарочно для неприметного господина в неприметном кафтане, вдруг оказавшегося по другую сторону колонны. -- Никто не сомневается, что злодеи будут найдены и наказаны со всей строгостью, -- назидательно продолжал отец Иоиль. -- Только что перед вами тут побывал Государь, он отдал последний долг покойному и сказал, что самолично проследит за ходом расследования. -- Ну, коли сам Государь... -- развел руками Василий. -- Вы знаете, Савватей Пахомыч, наш Государь очень близко принял к сердцу то, что произошло с отцом Александром, -- уже тише продолжал отец Иоиль. -- Он даже предложил нашему церковному руководству подумать о том, чтобы сопричислить отца Александра к сонму Святых Великомучеников. Василий кивнул, как бы принимая сказанное к сведению. Видимо, решив, что больше ничего толкового не услышит, неприметный господин отошел от колонны. Василий уже хотел было задать отцу Иоилю какой-то вопрос по существу дела, но тут в храм буквально влетел человек в кафтане стрельца и, подскочив к высшему церковному руководству, что-то стал говорить, размахивая руками совсем неподобающе времени и месту. -- Это наш Святейший Патриарх Евлогий, -- пояснил отец Иоиль. -- Господи, что там еще стряслось? Выслушав беспокойного стрельца, Евлогий поднял руку, и отпевальный хор смолк. -- Право же, и не знаю как об этом объявить, -- растерянно заговорил Патриарх, -- но и скрывать не имею права. Только что мне сообщили, что... В общем, врагам Бога и людей показалось мало зверски убить пастыря, так они еще и разрушили Храм Всех Святых на Сорочьей. Пожалуйста, продолжайте, -- обратился он к священнику, отпевавшему отца Александра, -- а я должен отбыть на место злодеяния. Сказав это, Евлогий и другие иерархи чинно потянулись к выходу. -- Это что-то немыслимое, -- смертельно побледнев, прошептал отец Иоиль. -- А я там всю жизнь прослужил... "Надя!" -- мелькнуло в голове Василия. Он прекрасно понимал, что раньше или позже Чаликова неминуемо окажется на Сорочьей улице. -- Я должен идти туда, -- твердо заявил Василий. -- Отец Иоиль, вы не подскажете, как отсюда скорее попасть на Сорочью? -- Пойдемте вместе, -- ответил священник. Однако почти на выходе Василий услышал позади себя голос, показавшийся ему знакомым: -- Господин Дубов? Василий вздрогнул, но поняв, что уже этим наполовину выдал себя, непринужденно обернулся. Перед ним стоял купец Кустодьев. -- Ах, простите, обознался. Что поделаешь -- плохая память на лица. Но со спины -- вылитый Василий Николаич. И голос, как у него... Боковым зрением Василий заметил, как отец Иоиль скромно отошел в сторонку, будто бы разглядывая икону слева от входа. "Неужели мазь не сработала?" -- забеспокоился Дубов. Он вынул из внутреннего кармана зеркальце, позаимствованное у Нади, и украдкой погляделся -- нет, лицо было "не свое". -- Ну, раз вы не Дубов, то извините, -- проговорил Кустодьев. -- Нет, отчего же, -- решился Василий. -- Вы отнюдь не обознались, любезнейший господин Кустодьев. Я действительно Дубов, хотя... Ну, вы понимаете. -- Понимаю, понимаю, -- понимающе понизил голос почтенный купец. -- Я бы и не стал с вами заговаривать, кабы не имел к вам весточки от некоей известной вам особы... -- Надеюсь, все в порядке? -- тихо спросил Дубов. -- Ну, разумеется, -- кивнул купец. -- Известная вам особа благополучно достигла Замошья и просила передать вам, любезный Василий Николаич, благодарность и привет... Но я вас, кажется, задерживаю? -- спохватился Кустодьев. И резко погрустнел: -- Я ведь тоже знавал отца Александра, хоть и не так близко. А когда моя Федосья Никитична услышала о том, что произошло, то сознание потеряла, и даже теперь еще не совсем здорова... "Ну, хотя бы с боярином Андреем все в порядке", подумал Василий. Тепло попрощавшись с купцом Кустодьевым, он догнал отца Иоиля. -- Ну, идемте, что ли? -- проговорил священник. -- Я знаю самый близкий путь, так что доберемся скоро. Некоторое время они шли молча, думая каждый о своем, а может быть -- и об одном общем. -- А я почти сразу подумал, что вы -- Василий Дубов, -- вдруг сказал отец Иоиль. Дубов промолчал. -- При последней встрече отец Александр упоминал ваше имя, -- пояснил отец Иоиль. -- Он сказал, что вам я могу доверять, как ему. Дубов признательно кивнул и чуть замедлил шаг -- он чувствовал, что пожилой священник с трудом за ним поспевает. x x x В царскую рабочую горницу Надежда вошла в сопровождении статного чернобородого дьяка, который был не то распорядителем, не то помощником царя еще при Дормидонте. Для себя Надя звала его "Дворецкий Бэрримор". -- Госпожа Чаликова, постарайтесь долго не задерживать нашего Государя, -- перед самым входом попросил "Бэрримор". -- Он сегодня очень занят. -- И доверительно добавил: -- Вообще-то Государь нынче не совсем в духе. Я бы на вашем месте, сударыня, передал просьбу в письменном виде... Ну, как хотите. -- Благодарю вас, -- еле выдавила из себя Надя. Теперь ее волновало одно -- удастся ли хоть на краткий миг остаться с Путятой наедине. Царь сидел за столом, прикрыв глаза, и Надежда на миг увидела в нем не средоточие зла и всех пороков, а просто бесконечно усталого и замотанного человека. -- А-а, госпожа Чаликова! -- вдруг очнулся Путята. -- Рад, весьма рад еще раз вас видеть. Как я понял, вы желаете что-то мне лично сообщить? -- Д-да, -- пролепетала Надя, явно не готовая к столь радушному приему. -- И хотелось бы наедине... -- Оставь нас, -- велел царь чернобородому дьяку. Тот молча повиновался, а Надя подивилась, как все неправдоподобно удачно складывается. -- Ну что ж, прошу вас, -- пригласил Путята. На еле гнущихся ногах Надежда подошла к столу, опустила сумку на пол. -- Извините, Государь, я очень волнуюсь, -- проговорила Надя, отстегивая дрожащими пальцами пряжку на сумке. -- А вы не волнуйтесь, сударыня Надежда, -- обаятельно улыбнулся царь. -- Я же вроде бы не кусаюсь. -- Да-да, конечно, -- чуть глуповато промолвила Надежда. И вдруг волнение куда-то улетучилось, уступив место решимости и какому-то холодному расчету. Чаликова резко выхватила из сумки кинжал с еще не смытой кровью и столь же резко, хоть и неумело, замахнулась... -- Ну куда ты, девушка, прешь?! -- раздался у нее над ухом грубоватый голос. -- Лишку хватила, что ли? Надя очнулась -- она шла по улице и, если бы ее не окликнули, то миг спустя стукнулась бы лбом о зад кареты, стоявшей на обочине. -- Скажите, где я? -- спросила Чаликова у прохожего, который спас ее от верной ссадины или даже шишки. -- А куда вы идете -- может, я подскажу? -- откликнулся прохожий. "Если скажу, что иду в царский терем, то не станет ли он расспрашивать, что я там потеряла, -- мелькнуло в голове у Нади. -- А вдруг он вообще из "тех"..." -- Видите ли, сударь, я не здешняя, -- стала объяснять Чаликова, -- а моя подруга живет на улице... Ой, забыла назв