кузнецами, плотниками, корабельщиками, корчмарями, плотогонами и людьми прочих ремесел, без которых в столь оживленном месте было не обойтись -- выходцами из разных стран и народов, принадлежащими к самым различным верованиям. И когда встал вопрос, где им отправлять свои религиозные обряды, то решили построить одно общее здание на всех, ибо возводить несколько храмов ново-мангазейцам казалось не имеющим смысла ввиду малочисленности верующих каждой конфессии в отдельности. Оттого-то над храмом, мирно соседствуя друг с другом, высились и мусульманский минарет, и острый шпиль, увенчанный позолоченным петушком, и "луковичный" купол, а перед одним из входов даже красовалась внушительная статуя Аполлона. Конечно, это мало соответствовало общепринятым канонам, но жители Новой Мангазеи такими вопросами в то время не озабочивались. С течением веков город разрастался, увеличивалось и его население, со временем были выстроены и католический костел, и мечеть, и буддийская пагода для проезжих торговцев из восточных стран, но "общий" храм, став Христорождественским собором, сохранил свой неповторимый облик и даже сделался своего рода достопримечательностью Новой Мангазеи, разве что античное изваяние перенесли в городской сад, но не по соображениям веры, а дабы не искушать богомольных прихожанок обнаженной натурой. В этот день служба в соборе не проходила, но храм был открыт -- любой мог зайти сюда, помолиться в тишине, поставить свечку перед иконой и даже заказать молебен или панихиду. Народу было совсем немного, всего-то человек двадцать, не более, и когда из-за главного иконостаса появился пожилой священник, да еще в праздничном облачении, то это вызвало некоторое удивление. Батюшка поднял правую руку, как бы призывая общее внимание. -- Братия и сестры во Христе, -- начал он негромким голосом, -- я уже без малого пол века служу при Храме, и вот Господь сподобил меня на склоне дней моих стать свидетелем истинного чуда -- возвращения Иконы Пресвятой Богоматери, насильственно исторгнутой из нашего собора двести лет назад. Сия икона издревле почиталась как хранительница нашего града, как заступница перед Отцом Небесным. По преданию, незадолго до того, как случилась беда, на ее лике появились слезы, словно в знак скорби о грядущем разорении и порабощении. Хотя не мне, грешному, осуждать наших разорителей и поработителей -- Бог им судия. Батюшка вздохнул и осенил себя крестным знамением. Те, кто находились в храме, тоже перекрестились, хотя и не совсем поняли, о чем речь -- часть из них были не местные, а многие мангазейцы даже понятия не имели о том, что два столетия назад была такая икона. -- И вот она возвратилась в наш город, в наш храм, -- продолжал священник. -- Когда я ее увидел, то первою мыслию было устроить торжественное богослужение, посвященное обретению Иконы Пресвятой Богоматери, но потом мы решили, что это была бы суета и никчемная шумиха, и лучше пускай наша небесная заступница просто займет то место в нашем храме и в нашем городе, которое принадлежит ей по праву. Батюшка прошел вдоль стены и остановился возле иконы -- незнающий даже и не подумал бы, что еще час назад ее здесь не было, а не далее как вчера она лежала в безвестной яме под навозной кучей. -- И еще я должен сказать о людях, благодаря которым Пресвятая Богоматерь сегодня снова с нами. К сожалению, я не могу назвать их имен, так как они из скромности просили меня этого не делать. Скажу только, что эти благородные люди прибыли из другой земли и не принадлежат к нашей вере, но мы будем молить Господа нашего и Пресвятую Богородицу, дабы даровали им счастья и благополучия земного и утешения на небесах. Сказав это, батюшка издали осенил крестным знамением тот угол церкви, где смущенно переминались с ноги на ногу дон Альфонсо и Максимилиан. Рядом, на мраморной скамье с арабской вязью на спинке -- наследием "общего" храма -- утирая слезы, сидела хозяйка постоялого двора Ефросинья Гавриловна. Когда священник скрылся за иконостасом, Ефросинья Гавриловна грузно поднялась и, истово перекрестив рыцаря и его верного возницу, нежно, по-матерински расцеловала обоих. Неподалеку от них, возле иконы святого Николая, уже почти час клала поклоны и о чем-то тихо молилась женщина в темном кружевном платке, скрывавшем чуть не половину лица, так что вряд ли кто-то смог бы в ней узнать супругу царь-городского головы князя Длиннорукого. Легко встав с колен, княгиня подошла к новообретенной иконе и вгляделась в лицо Богородицы, которое вдруг напомнило Евдокии Даниловне ее покойную матушку. Евдокия Даниловна счастливо улыбнулась Богородице, и ей показалось, что и та улыбнулась ей в ответ... x x x Едва вернувшись домой, князь Длиннорукий прямо с порога набросился на Машу с расспросами -- мол, как там барыня? -- Вроде бы чуток получше, -- как могла, утешила Маша князя. -- Сидит у себя в горницах, и не слышно, чтобы сильно шумела. -- Ну, и то хорошо, -- пробурчал князь и направился в женины покои. На сей раз Евдокия Даниловна встретила его значительно любезнее, чем в первый раз. -- Ну что, старый козлище, нагулялся по девкам? -- игриво проговорила она, чуть приподнявшись с кресла, в котором сидела, небрежно закинув ногу за ногу. -- Я на службе был, дура ты стоеросовая! -- вскинулся было князь, но вспомнив совет Серапионыча -- не спорить с недужной -- заговорил мягче, участливее: -- Ты, Евдокия Даниловна, не очень-то бери в голову, что я говорил о твоих делах с этим попом. Если хочешь, поезжай хоть завтра к нему в церковь, я тебе и слова поперек не скажу. -- В какую, блин, церковь? -- искренне изумилась княгиня. -- Да я там смолоду не бывала! -- И вспомнив, что ей сказал Серапионыч, переменила предмет разговора: -- И вообще, хватит мне тут зубы заговаривать. Давай лучше водки хлопнем -- и в постель завалимся! Однако почувствовав, что хватила через край, Евдокия Даниловна слегка пошла на попятный: -- То есть я хотела сказать -- приляжем, отдохнем от трудов праведных... -- В каком смысле приляжем?.. -- ошеломленно пролепетал градоначальник. -- Ты супруг мне, али нет? -- грозно вопросила княгиня, вставая во весь рост из кресла. -- А раз муж, то должен со мною... -- Тут с ее уст слетело слово не совсем приличное, но вспомнив, что почтенная княгиня должна выражаться несколько иначе, Евдокия Даниловна поправилась: -- Должен со мною спать. То есть почивать! -- Ну ладно, об этом после, -- поспешно сказал князь в надежде, что о "почивании" Евдокия Даниловна вспоминать не будет. И, обернувшись к двери, возвысил голос: -- Маша, как там с обедом? -- Давно готов, пожалуйте в гостиную! -- донесся Машин голос. Князь подал супруге руку: -- Прошу к столу. Только уж извини, Евдокия Даниловна, водки не предлагаю -- Серапионыч не велел. А вот ежели наливки, то пожалуйста. -- С таким сквалыгой, как ты, и наливку пить начнешь, -- недовольно поморщилась княгиня, но руку приняла. -- Ладно уж, идем жрать! Если покои княгини выходили в сад, за которым присматривала сама Евдокия Даниловна, то из окон гостиной открывался широкий вид на улицу. Так как погода стояла по-летнему теплая, то окна были открыты, и войдя вместе с супругой в гостиную, градоначальник услышал какой-то шум и крики. -- Что там такое? -- проворчал он, усаживаясь за стол. -- Небось, опять этот бездельник Святославский со своими скоморохами гуляет? Маша подошла к окну, прислушалась: -- Да нет, князь, вроде с другой стороны шумят. -- Ну так глянь, что там случилось, -- велел князь. Когда Маша вышла, градоначальник собственноручно налил из особого кувшинчика по чарочке вишневой наливки сначала себе, а потом и княгине. Зная, что Евдокия Даниловна никогда не имела склонности к наливкам, не говоря уж о более крепких напитках, князь напряженно ожидал, что будет делать со своей чарочкой его супруга. Та же, будто заправская выпивоха, сначала шумно выдохнула, а затем столь лихо "хлопнула" чарочку, что князь в глубине души даже восхитился, хотя виду не подал: -- Ты бы, душенька, хоть закусила. -- После первой не закусываю! -- горделиво заявила Евдокия Даниловна и налила себе вторую. Тут в гостиную вернулась Маша. Увидев, как ее благочестивая хозяйка вливает в себя содержимое чарки, девушка с раскрытым ртом застыла на пороге. -- Ну, и что там? -- как ни в чем не бывало спросил князь. -- Где -- там? -- переспросила Маша. -- А-а, на улице? Там какие-то безумцы дурака валяют. -- Ну и бесы с ними, -- князь не спеша осушил свою чарочку, закусил соленым огурцом. -- Хватит с меня и того, что родная жена слегка обезумела и стала дурака валять... Длиннорукий даже не догадывался, что валяющие дурака безумцы как раз и были те молодые люди, предводительствуемые боярином Павловским, коих он не далее как сегодня утром привечал у себя в градоправлении. К дому боярина Андрея, стоявшему по соседству от длинноруковского терема, их привело праведное общественное негодование, каковое они и выражали доступными им средствами, как-то: выкриками, надписями на деревянных щитах и хоровым пением под гусли юного Цветодрева. Это было первым настоящим делом "Идущих вместе", или "Наших", своего рода боевым крещением, с целью не только заявить граду и миру о своем существовании, но и решительно осудить боярина Андрея вкупе с его явными и тайными пособниками. Делать это приходилось очень осторожно -- с одной стороны, боярин Андрей, конечно, считался опасным государственным преступником, но, с другой стороны, именно любимый "Нашими" царь Путята ходатайствовал о переводе боярина Андрея из темницы под домашний надзор и, следовательно, сам попадал в разряд если и не пособников, то попустителей. Правда, с третьей стороны, царь сделал это не совсем по доброй воле, а выполняя просьбу чужеземцев, Дубова и его спутников, но и их тоже, с четвертой стороны, осуждать было бы не совсем уместно, ибо они оказали обожаемому Государю ценную услугу. Поэтому "Идущим вместе" приходилось себя сдерживать -- их плакаты и выкрики не выходили за общие рамки решительного осуждения неких врагов Отечества и столь же решительной поддержки Путяты и всех его славных дел. Боярин Павловский околачивался где-то поблизости, но все-таки чуть в сторонке, следя за тем, чтобы его подопечные в своем искреннем путятолюбивом порыве не выходили за пределы приличия. Особо следовало приглядывать за юной боярышней Глафирой, у которой высокие и светлые чувства к Путяте как к царю нередко смешивалась с высокими и светлыми чувствами к нему же, но как к человеку противоположного пола. После того как в очередной раз отзвучал набор выкриков наподобие "Смерть врагам!", "Позор пособникам!" и "Слава Путяте!", Цветодрев вновь заиграл на гуслях, и вперед вышла любовеобильная Глафира. Когда отзвучало музыкальное вступление, боярышня с чувством запела: -- Я девушка собою неплоха, Мои друзья -- отличные ребята, Но я хочу такого жениха, Как царь наш, обожаемый Путята. Остальные с не меньшим чувством подхватили: -- Чтоб не пил, Не курил, И подарки бы дарил, Понапрасну не ругал, Тещу мамкой называл, К пустякам был равнодушен, А в постели был не скушен, И еще чтобы он И красив был, и умен, Как наш Господом хранимый Царь Путятушка любимый! Пока молодежь пела, к дому боярина Андрея подошел некий господин самой обычной наружности. Внимательно выслушав песню до конца, он как ни в чем не бывало направился ко входу в дом. Юные путятинцы застыли в недоумении; заметно напряглись и несколько добрых молодцев, старательно изображавших праздную публику -- никто и не ожидал, что найдется сумасброд, решившийся посетить жилище боярина Андрея, от которого, казалось бы, все должны были шарахаться, как от чумы. Вскоре незнакомец вышел на улицу и со столь естественным выражением лица миновал и "Идущих вместе", и "добрых молодцев", что все решили, будто он -- какой-нибудь чиновник по особым поручениям, осуществляющий надзор за опальным боярином. Миновав дом градоначальника, незнакомец ненадолго заглянул в терем князя Святославского и отправился дальше по улице, что-то насвистывая себе под нос. Дальнейший его путь лежал на набережную Кислоярки, где возле городской пристани должна была находиться лавочка купца Кустодьева -- владельца ладей и стругов. x x x Никогда еще Надежда не возвращалась домой из параллельного мира в столь безрадостных чувствах -- чуть ли не все, что она и ее спутники сделали за прошедшие дни, коли и пошло кому-то во благо, то далеко не лучшим представителям Царь-Городского общества. Если бы здесь и сейчас, на Гороховом городище при последних лучах заходящего за дальним лесом солнца, Надю спросили, намерена ли она когда-либо еще сюда возвращаться, то ответ, скорее всего, был бы отрицательным. Кошки на душе скребли и за оставшегося в Царь-Городе Василия. Немного успокаивало, что Чумичка обещал его в случае чего подстраховать. Вообще, Чумичка был для них настоящим ангелом-хранителем, который приходил на помощь всякий раз, когда это было необходимо. Вот и сейчас именно он, используя свои колдовские средства, быстро и незаметно для царской охранки доставил Надю вместе с Васяткой и Серапионычем на Горохово городище, или на Холм Демонов, как в параллельном мире звали это место, где соприкасались две действительности -- такие разные, но и такие схожие. Не намного веселее Надежды гляделся и Васятка -- и дело было вовсе не в предстоящем путешествии в чужую страну, а тревога за отца Александра: хотя мальчику и не сказали об истинных причинах его "переброски за холм", но он и сам прекрасно понимал, что его другу грозит опасность. Словно предчувствуя неладное, Васятка едва сдерживал слезы, когда отец Александр собственноручно снаряжал его в путь. Александр Иваныч даже снабдил бы Васятку целой кучей теплой одежды, если бы Надя не воспротивилась, сказав, что теперь лето, а к осени Васятка непременно вернется в свой мир. Сейчас на Васятке были одеты те же светлая рубашка и штаны до колен, в которых он сопровождал кладоискателей в Загородный Терем. Васяткин наряд ничуть не противоречил тому, в чем щеголяли современные подростки, а о дальнейшем Надя не особо заботилась: в прошлом году в Кислоярске гостил ее младший брат Егор и оставил много всякой летней одежды. Нынешним летом приехать не получилось, а вот одежда, похоже, могла и пригодиться. Трудно сказать, о чем думал Серапионыч: он просто сидел на огромном замшелом булыжнике, каковыми был усыпан холм, держа на коленях свой докторский чемоданчик и задумчиво глядя на немногочисленные облака, снизу подкрашенные в розоватый цвет заходящим солнцем. Когда светило окончательно скрылось за лесом, доктор нарушил молчание: -- Кажется, пора? -- Пора, -- вздохнула Чаликова. Серапионыч передал Наде свой докторский дипломат, а сам поднял ее саквояж. Васятка взял узелок с нехитрыми пожитками, и все трое стали подниматься вверх, к столбам... -- Вот мы и дома, -- улыбнулся доктор, когда столбы остались позади. -- То есть мы с Наденькой дома, а тебе, Васятка, добро пожаловать в нашу страну. Васятка с сомнением оглядел окрестности: -- А мы точно в вашей стране? -- Действительно, Владлен Серапионыч, -- забеспокоилась Надя, -- а не поторопились ли мы? Солнце-то, может быть, не совсем еще и зашло? -- Так вы посмотрите туда, -- доктор указал в ту сторону, где за широким лугом проходило Кислоярско-Прилаптийское шоссе. Само шоссе с вершины городища не всегда можно было разглядеть, но оно легко угадывалось, когда по нему кто-то ехал. Раздался отдаленный рокот, и Васятка увидел, как вдоль леса с неимоверною быстротой покатилась не то телега, не то карета, разглядеть которую не было никакой возможности -- издали она казалась не больше жука. -- Ух ты! -- изумился Васятка. -- Так быстро -- и без лошадей. Как это у них получается? -- Ну, это долго объяснять, -- чуть растерялся доктор. -- Осторожно ступай, Васятка, тут камешки на каждом шагу. Наденька, гляньте, пожалуйста, который час. Чаликова кинула взор на электронные часики, которые во время пребывания в Царь-Городе держала в саквояже и надела только перед переходом через столбы: -- Двадцать один пятнадцать. -- Так поздно? -- удивился доктор. -- Хотя летом всегда так -- светло и кажется, что еще день в разгаре, а на часы глянешь -- батюшки светы, уже, оказывается, вечер! За этими разговорами путешественники спустились с городища и начали пробираться к шоссе по тропинке, еле заметной в густой траве. -- Мы очень удачно попали, -- продолжал Серапионыч. -- Как раз в пол десятого идет последний автобус на Кислоярск, так что скоро будем дома. Но тут по шоссе с Прилаптийской стороны промчался громоздкий допотопный автобус "Львiв". Чуть притормозив на том месте, где была остановка, он поехал дальше -- никто не входил и не выходил. -- Странно, чего это он так рано? -- озадаченно почесал в затылке доктор. -- Неужели расписание поменяли? -- А может, это не тот? -- предположила Чаликова. -- Ну там, служебный какой-нибудь, или междугородка. По-моему, в Кислоярске такие старые автобусы уже не ходят. -- Нет-нет, автобус тот самый, -- уверенно ответил доктор. Состоя в знакомстве чуть не с половиной Кислоярска, он был в курсе всех городских дел. -- Мой приятель, начальник автопарка, говорил, что они нарочно не списывают его в утиль, а держат на подмене, если какой-то из "Икарусов" сломается. -- Серапионыч, а что это такое -- ав... автобус? -- спросил Васятка. -- В наших краях о нем и не слыхивали. Доктор задумался. Для него-то автобус был самым обиходным делом, как для Васятки -- лапти, коромысло и телега. -- Автобус -- это такой автомобиль, -- пришла на помощь Надежда. -- Но размером побольше, и колеса толще, и в моторе больше лошадиных сил... -- Как -- лошадиных? -- изумился Васятка. -- Он же сам едет, без лошадей! Это замечание поставило в тупик и Надю, и Серапионыча -- никто из них не был знатоком автомобильной техники (не говоря уж об автобусной), а если бы и были, то объяснения все равно остались бы для Васятки темнее воды во облацех. Почувствовав, что его спутники затрудняются ответить, Васятка решил больше вопросов не задавать. -- Меня другое удивляет -- отчего на остановке никого не было? -- задумчиво произнес Серапионыч. -- Обычно вечером все дачники-огородники из "Жаворонков" в город возвращаются, а тут -- ни души. "Жаворонки" -- это здешний огородный кооператив, -- пояснил доктор. -- Он всего десять лет как основан, а кажется, будто испокон века был! -- И что нам теперь -- пешком в город добираться? -- озабоченно проговорила Надя. -- Да ну что вы, Наденька, Господь с вами, -- рассмеялся доктор. -- У меня ж тут неподалеку своя дачка имеется наподобие хибарки, там и заночуем. Так сказать, в тесноте, да не в обиде. А можно и в Покровских Воротах... Тут на обочине, визгнув тормозами, остановился горбатый белый "Запорожец". Васятка от неожиданности вздрогнул и встал, как вкопанный, а из "Запорожца" вылез молодой человек в цветастой рубашке с широким воротничком и приветливо замахал рукой. -- Кто это? -- на ходу спросила Надежда. Серапионыч поправил пенсне и пригляделся: -- О-о, да это ж мой давний знакомый, Петр Степаныч. Вот он-то нас и подвезет. И с чего это он выкопал свой старый рыдван? Вообще-то Петр Степаныч обычно ездит на "мерседесе", а на этой рухляди -- разве что к налоговому инспектору. Васятка уже ничему не удивлялся и ничего не спрашивал -- новые слова "мерседес", "рыдван", "налоговый инспектор" наваливались на него, будто снежный ком, хотя никакого снега поблизости не наблюдалось по причине летнего времени. На радостях Серапионыч не только горячо пожал руку Петру Степанычу, но даже расцеловался с ним. А потом, внимательно и чуть бесцеремонно разглядев, поставил диагноз: -- Верно я всегда и всем говорю -- надо больше на природе бывать. Вот вы, дорогой Петр Степаныч, за город выехали -- и сразу как-то поздоровели, посвежели. -- Ну, вы мне льстите, Владлен Серапионыч, -- засмеялся Петр Степаныч. -- Ничуть, батенька, ничуть, -- улыбнулся доктор. И добавил уже совершенно серьезно: -- Нет, правда, Петр Степаныч, вы словно лет эдак двадцать сбросили!.. Ах да, позвольте вас друг другу представить. Мой давний приятель Петр Степаныч. Вот эта очаровательная дама -- Наденька, светило московской журналистики. А молодой человек... Серапионыч запнулся -- в суете они не подумали о "легенде" для Васятки. Не говорить же каждому встречному-поперечному, что везут его из "параллельного мира". Доктору на помощь пришла Чаликова: -- Васятка -- мой племянник. Знаете, Петр Степаныч, он приехал из глухой деревни, где не то что телевидения -- электричества нет, и ему даже ваш "Запорожец" в диковинку. -- Ну что ж, прошу, -- пригласил Петр Степаныч, распахивая дверцы. -- Ведь вам в город? Серапионыч уселся спереди, рядом с водителем, предварительно подняв с сидения "Кислоярскую газету", а Надя с Васяткой -- сзади. Когда машина резво стронулась с места и понеслась вперед, Васятка с непривычки тихо ойкнул. Надежда ласково обняла его за плечи -- дескать, пустяки, ты еще на "Мерседесе" не ездил. Серапионыч кинул взор в "Кислоярскую газету" -- и восхитился: -- Ого, какая у вас старая газета -- можно сказать, букинистическая редкость. -- Вчерашняя, -- кратко отвечал Петр Степаныч, не отрывая взора от дороги. -- Да-да, конечно, вчерашняя, -- каким-то внезапно севшим голосом произнес доктор и до самого города уже не отвлекал Петра Степаныча от управления машиной. x x x Хотя народу было, как всегда, немного, вечернее богослужение отец Александр проводил с особым чувством -- ведь оно было последним в его недолгой карьере священника: сперва в приграничной Каменке, а потом в Царь-Городе, в Храме Всех Святых на Сорочьей улице. Давно уже ушли и последние богомольцы, и немногочисленные певчие хора, а отец Александр, задув почти все свечи, медленно ходил вдоль стен полутемного храма, от иконы к иконе, словно навсегда прощаясь. Однако возле образа святой Анны священник наткнулся на какого-то человека в темном, который коленопреклоненно молился. -- Батюшка, благослови, -- глухим голосом попросил человек. Но когда отец Александр попытался перекрестить незнакомца, тот резко выпрямился, и священник даже сам не понял, как его запястья оказались скованы наручниками. -- Что за шутки?! -- проревел отец Александр, пытаясь освободиться от оков. -- Шутки кончены, батюшка, -- вкрадчиво проговорил "богомолец". -- И будьте так любезны, ведите себя потише, если не хотите бо-ольших неприятностей. В подтверждение своих слов он извлек из-за пазухи пистолет и направил его на священника. -- Кто вы такой и что вам надо? -- едва сдерживая гнев, спросил отец Александр. Вместо ответа незнакомец вытащил из кармана зажигалку "Зипо" и поджег лампадку перед святой Анной. И хоть лампадка дала совсем немного света, отец Александр узнал своего обидчика: -- А-а, Мишка. Вот уж не думал здесь тебя встретить. Не думал... -- Мы везде, -- с особым смыслом ответил "Мишка", подчеркивая и "мы", и "везде". -- А ты что думал, батюшка -- мы, по-твоему, лохи? -- Пропала страна, -- вздохнул отец Александр. -- Для таких, как ты -- точно пропала, -- ухмыльнулся Мишка. -- Но мы люди не злые и даем тебе последний шанс -- будешь на нас работать? Вместо ответа отец Александр резко дернулся и попытался скованными руками выбить пистолет из рук незваного гостя, но тот увернулся: -- Грубо, Александр Иваныч, грубо и прямолинейно. Поверьте, мы вовсе не хотели с вами "заедаться", но вы же сами всю дорогу лезли на рожон. -- Я поступал по совести, -- с достоинством ответил отец Александр. И презрительно добавил: -- Хотя вам этого, боюсь, не понять. -- Где уж нам, -- криво ухмыльнулся Мишка. -- Это вы у нас всегда весь в белом, на белом коне и с шашкой. А мы -- подлые серые крысы, так, что ли? -- Я этого не говорил, -- буркнул отец Александр. -- Это вы сказали, Михаил Федорович, ну а мне остается лишь согласиться. Михаил Федорович даже не счел нужным как-то отвечать на эту дерзость: -- Эх, батюшка, батюшка, а ведь мы вас предупреждали, старались, труп к соседям подкидывали... -- Что вам надо? -- резко перебил отец Александр. -- Вот это деловой разговор, -- удовлетворенно кивнул Михаил Федорович. -- Итак, вопрос первый: где Ярослав? -- Какой Ярослав? -- переспросил священник. -- Кончай паясничать, -- со злобой прошипел Михаил Федорович. Все его наигранное благодушие куда-то вмиг улетучилось. -- Или ты отвечаешь на все наши вопросы, или... Да впрочем, ты нас знаешь. -- Знаю, -- сдержанно ответил отец Александр. -- И сказал бы все, что о вас думаю, да перед ними неловко. -- Священник перевел взгляд на образа. -- Хватит мне зубы заговаривать, -- повысил голос Михаил Федорович. -- Отвечай, где Ярослав! -- О том я одному Богу скажу, -- с тихой непреклонностью промолвил отец Александр, -- но не вам, прислужникам дьявола. -- Очень хорошо, -- процедил Михаил Федорович, -- сейчас ты узнаешь, на что мы способны... Лаврентий, хватит прятаться, выходи! Из-за прилавка, за которым во время богослужений торговали свечами и образками, поднялся человек. Стеклышки его пенсне хищно блеснули в тусклом свете лампадки... x x x "Запорожец" миновал покосившийся столбик с табличкой "Кислоярск", и вскоре по обеим сторонам дороги замелькали "коробки"-пятиэтажки, вызвавшие живейшее любопытство Васятки: -- Как, неужто в них люди живут? -- Живут, Васятка, еще как живут, -- отвлекшись от нерадостных мыслей, отвечала Надежда. -- Конечно, не царские хоромы, но тоже ничего. -- Владлен Серапионыч, вас к дому подвезти? -- спросил Петр Степаныч. -- А, нет-нет, не надо, -- отозвался доктор. -- Спасибо, что до города подбросили. Высадите где-нибудь в центре, где вам удобнее. -- Возле универмага вас устроит? -- предложил Петр Степаныч. -- Да-да, просто замечательно! -- обрадовался Серапионыч. -- Это как раз рядом. Чаликова несколько удивилась -- как раз универмаг находился довольно далеко от особняка Софьи Ивановны, вдовы банкира, где снимал квартиру Дубов и где обычно останавливалась Надя -- но вслух своего удивления высказывать не стала. Вскоре Петр Степаныч высадил своих пассажиров у скверика напротив универмага -- мрачноватого здания послевоенной постройки -- и, сердечно простившись, укатил. -- Ну, куда теперь? -- вздохнула Надя. -- Давайте присядем, -- предложил доктор. -- Я должен вам кое-что сказать. Выбрав свободную скамеечку, путники уселись. Внимание Нади привлекла очередь человек из тридцати перед входом в универмаг. Перехватив ее взгляд, Серапионыч пояснил: -- Видать, дефицит выкинули, вот они с вечера и занимают. Васятка хотел было спросить, что такое дефицит, но его опередила Надя: -- Какой дефицит? А мне казалось, что времена дефицита и ночных бдений в очередях давно канули в Лету. Доктор с видимым облегчением вздохнул -- то, что он собирался сказать, должно было стать для Нади очень неприятным сюрпризом, но ее последние слова как бы облегчали Серапионычу задачу. Вместо ответа доктор протянул Наде "Кислоярскую газету": -- Вчерашняя -- мне ее презентовал наш любезнейший Петр Степаныч. Надя рассеянно глянула на первую страницу. Слева под заголовком "Победители социалистического соревнования" красовались несколько фотопортретов, а справа крупными буквами было напечатано: "Встреча Константина Устиновича Черненко с Эрихом Хоннеккером". Надежда глянула на дату -- и сразу все поняла. Получили объяснение и допотопный автобус, и отсутствие пассажиров на остановке, и помолодевший на двадцать лет Петр Степаныч. -- О Господи, только этого нам еще не хватало, -- выдохнула Чаликова, устало склонив голову на плечо Васятке. -- Что-то случилось? -- участливо спросил Васятка. -- Да, но об этом позже, -- деланно бодро проговорил Серапионыч, поднимаясь со скамейки. -- А пока что подумаем о ночлеге. Есть тут у меня на примете одно местечко. Конечно, не отель "Англетер", но, как говорится, чем богаты. Взяв свои нехитрые пожитки, путешественники пересекли скверик и свернули в ближайший переулок, провожаемые подозрительным взглядом пожилого милиционера, фланировавшего вдоль универмаговской очереди. По счастью, он принадлежал к той половине Кислоярска, с коей Серапионыч был лично знаком, иначе непременно бы "довязался" к его спутникам -- женщине в слишком легкомысленном платье и слишком по-деревенски одетому мальчику. -- Владлен Серапионыч, куда вы нас ведете? -- спросила Надежда. -- К себе на работу, -- как нечто само собою разумеющееся, ответил доктор. -- Теперь там никого нет, если не считать пациентов, но они нам, надеюсь, не помешают. Равно как и мы им. -- А как мы туда попадем? -- продолжала Надя расспросы. -- Через окно, что ли? -- Зачем через окно, -- беззаботно рассмеялся Серапионыч. -- У меня же ключ с собой. И доктор, порывшись в кармане сюртука, выудил даже не один ключ, а целую связку. -- А вы уверены, что он подойдет? -- Должен подойти. Насколько помню, замки последний раз меняли лет эдак двадцать пять назад. Или, вернее, пять, как раз незадолго до Олимпиады... Васятка молча слушал разговор Нади с Серапионычем, но даже при всей природной сообразительности ничего понять не мог, хотя почти каждое слово в отдельности, само по себе, было вроде бы понятно. Пройдя по еще двум пустынным улицам, путники остановились перед обшарпанным каменным зданием с покосившимся крыльцом. Рядом с дверями красовалась вывеска: "Министерство здравоохранения РСФСР". -- Добро пожаловать, -- пригласил Серапионыч, когда дверь благополучно раскрылась. По счастью, Васятка не знал, в каком именно учреждении, подчиненном Минздраву, работает доктор, а Чаликовой было уже все едино, где преклонить усталую главу. Щадя нервную систему своих друзей, доктор повел их к себе в кабинет не через "покойницкую" залу, а по небольшому темному коридорчику, упиравшемуся в дверь с табличкой "Старший методист". -- Здесь в пятидесятые годы располагался райком комсомола, -- пояснил Серапионыч и распахнул дверь. К общему удивлению, кабинет не был пуст: под потолком горела одинокая лампочка без абажура, а за столом, заваленном всякой всячиной, сидел человек. Из-под небрежно накинутого некогда белого халата виднелся серый сюртук, точно такой же, как у Серапионыча, но значительно новее. Да и сам человек за столом казался точной копией Серапионыча, только чуть менее потрепанной. Перед двойником стояла опорожненная на треть литровая бутыль с этикеткой "Медицинский спирт", граненый стакан, блюдо с овощным салатом и "кирпич" черного хлеба. При этом двойник доктора читал "Сборник советской фантастики" и еще умудрялся слушать то, что вылетало сквозь шум и помехи из приемника "VEF-201" с выдвинутой до предела антенной: -- ...Генеральная Ассамблея ООН большинством голосов приняла очередную резолюцию, осуждающую ввод советских войск в Афганистан. Предлагаем нашим слушателям комментарий политического обозревателя Русской службы Би-Би-Си... Серапионыч деликатно, однако достаточно громко кашлянул. Его двойник отложил книжку и приглушил приемник. Приходу гостей он ничуть не удивился: -- Здравствуйте, товарищи. Присаживайтесь, выпьем... -- После, после, -- решительно перебил Серапионыч. -- У нас к вам дело. Двойник пошарил в выдвижном ящичке стола, вытащил оттуда пенсне на цепочке, точно такое же, как у Серапионыча, водрузил на нос и внимательно оглядел гостей: -- Простите, с кем имею честь? Впрочем, вас, голубчик, я уже, кажется, где-то встречал... Решив, что последнее замечание относится к нему, Серапионыч ответил: -- Совершенно верно. Меня вы могли видеть в зеркале. Видите ли, друг мой, я -- это вы, только двадцать лет спустя. Мы с госпожой Чаликовой и Васяткой немного заблудились во времени и случайно попали в прошлое. То есть к вам. К удивлению Нади, "младшего" Серапионыча это сообщение ничуть не удивило. -- Ну вот вам пожалуйста, а я думал, что такое только в книжках бывает, -- ткнул он в "Советскую фантастику". -- По этому случаю надо выпить! -- Нет-нет, доктор, мы не пьем, -- поспешно отказалась Надя из опасения, как бы "старший" Серапионыч не поддался соблазну выпить "на брудершафт" с самим собой двадцатилетней давности. -- А вы что, за рулем? -- сочувственно поинтересовался "младший" Серапионыч. -- Да, за рулем, -- подтвердила Чаликова. -- Машины времени. -- А-а, ну понятно, -- кивнул "младший" доктор с видом знатока научной фантастики. -- Да и потом, дорогой коллега, какую гадость вы пьете, -- поморщился "старший" доктор, принюхиваясь к запаху, идущему из бутыли. -- А вот мы, люди будущего, употребляем совсем другие жидкости. С этими словами доктор извлек свою знаменитую скляночку, отвинтил крышечку и слегка плеснул в стакан с остатками спирта. -- И это можно пить? -- с некоторой опаской спросил "младший" Серапионыч. -- Не только можно, но и нужно! -- подхватил "старший". -- Давайте я вам запишу рецепт, будете сами изготавливать. Чудный эликсир для поднятия тонуса! У вас, голубчик, не найдется кусочка бумажки? "Младший" Серапионыч пошарил на столе, потом в столе, и вытащил целую стопку морговских бланков с круглой печатью. "Старший" Серапионыч извлек из внешнего кармана сюртука старомодную ручку с золотым пером (точно такая же торчала из соответствующего кармана у его двойника), трудноразборчивым докторским почерком набросал на бланке некую сложную формулу и внизу дописал: "Добавлять по вкусу в чай, суп и др. жидкости". При этом от зорких глаз Васятки не укрылось, что несколько незаполненных бланков Серапионыч незаметно сунул себе в карман. Между тем "младший" Серапионыч поднял стакан до уровня лица, слегка взболтал, наблюдая, как "чудный эликсир" растворяется в спирте (а отнюдь не в чае или супе), и залпом выпил. Однажды Серапионычу удалось "соблазнить" Надю на дегустацию своего "чудо-эликсира", и она до сих пор не без некоторого содрогания вспоминала, что испытывала при этом, но тогда она "приняла на душу" всего капельку, да еще растворенную в кружке чая, а тут имела место быть совершенно гремучая и непредсказуемая смесь "скляночной жидкости" со спиртом, пусть и медицинским. И воздействие не замедлило -- влив в себя содержимое стакана, "младший" Серапионыч попытался было зачерпнуть ложкой немного салату, но не успел, уронившись лицом прямо в блюдо. -- Это надолго, -- сочувственно произнес "старший" Серапионыч. -- Теперь он... то есть я не скоро очухаюсь. -- А нам-то что же делать? -- растерянно переводя взор с одного Серапионыча на другого, спросила Надя. -- Утро вечера мудренее, -- оптимистично откликнулся доктор. -- Можно, конечно, переночевать и тут, но ежели доктор на боевом посту, стало быть, квартира свободна. -- А как же мы его одного оставим в таком виде? -- забеспокоился Васятка. -- Вдруг с ним чего случится? Вот, помню, в прошлом году у нас в деревне... -- Да нет, Васятка, с ним ничего не случится, -- заверил доктор. И пояснил: -- Иначе я бы теперь перед тобой не стоял. Ну, идемте. Когда Серапионыч закрывал на ключ входную дверь, Чаликова задала ему вопрос, который ее очень занимал: -- Скажите, Владлен Серапионыч, но если он -- это вы, то вы должны были запомнить то, что теперь было? Согласитесь, не каждый день к нам являются путешественники во времени. Доктор от всей души рассмеялся: -- Ну разумеется, запомнил. Но исключительно как сон, приснившийся после чтения фантастики под спиртик... Осторожно, здесь ступенька кривая, в потемках и оступиться недолго. Да, так вот, с тех пор я решительно "завязал" как с тем, так и с другим. Двадцать лет читаю только газеты, а пью исключительно жидкость из скляночки. Тем более после того, как по некоему, как мне казалось, алкогольному наитию записал ее химико-фармацевтическую формулу. -- Значит, хоть минимальная польза от нашего путешествия во времени все-таки была, -- через силу рассмеялась и Чаликова. Не до смеха было лишь Васятке. Казалось, какая-то неприятная догадка осенила его, и в течение всей дороги по темным улицам до дома, где жил Серапионыч, он хмурился и не произнес ни слова. x x x В отличие от некоторых своих собратьев по ремеслу, Чумичка старался вести здоровый образ жизни, в частности -- засветло ложился спать и рано вставал. Так как накануне выспаться почти не удалось, то сегодня Чумичка, проводив в дальний путь Надежду, Серапионыча и Васятку, сразу же отправился на боковую с намерением не просыпаться до самого рассвета. Если кому-то случалась надобность разбудить Чумичку, то усилия приходилось прикладывать воистину неимоверные -- разве что не стрелять из пушки над самым ухом. Но на этот раз произошло невероятное -- Чумичка проснулся сам. А проснувшись, некоторое время лежал в постели с открытыми глазами, стараясь понять, что случилось. Может, виной столь неурочного пробуждения был какой-нибудь кошмарный сон? Чумичка редко видел сны, а если и видел, то потом никак не мог вспомнить, о чем они, даже в самых общих чертах. Но на сей раз ему ничего не снилось -- в этом Чумичка был уверен. Так и не придя ни к какому выводу, Чумичка закрыл глаза и попытался заснуть, но тут где-то глубоко в его сознании раздался тихий равномерный стук. Чумичка тряхнул головой, но стук не исчез, и более того -- с каждым мигом становился все громче и настойчивее. -- Что за чудеса! -- проворчал Чумичка, нехотя поднимаясь с кровати. Впрочем, ему по роду занятий как раз и приходилось иметь дело главным образом с чудесами. Колдун щелкнул пальцами правой руки, и в небогато обставленной горнице стало чуть светлее, хотя вроде бы никакой светильник не загорелся. Накинув шлепанцы, Чумичка стал ходить из угла в угол, прислушиваясь, откуда исходит стук. Вскоре ему стало понятно, что источник -- где-то возле тулупа, который висел на спинке стула посреди горницы. Этот тулуп был для Чумички своего рода рабочей одеждой -- в его многочисленных внутренних карманах и кармашках хранились принадлежности колдовского ремесла, в том числе и скляночки с живою водой, которая спасла жизнь дону Альфонсо. В одном из карманов находился магический кристалл. Вернее, его половина -- вторая в саквояже Надежды Чаликовой отправилась "за городище". Чумичка извлек кристалл и понял, что звуки исходят из его глубин. Более того, Чумичке казалось, что все мелкие грани кристалла озарены багровым пламенем. Чумичка вскинул левую руку, щелкнул пальцами, и в комнате вновь стало темнее. Но багряное пламя не исчезло -- оно, как и звук, исходило из глубины кристалла. А звуки становились все громче и настойчивее, и колдун каким-то внутренним чувством понял, что если он это не остановит, то может произойти что-то страшное и непоправимое. И уже не столько разумом, сколько по какому-то наитию Чумичка со всех сил швырнул кристалл оземь. Стук мгновенно прекратился, а когда колдун поднял кристалл, никакого красного свечения из него уже не исходило. Чумичка засунул кристалл обратно в карман тулупа и лег в постель, а уже через мгновение провалился в глубокий сон. Чумичка не знал и не мог знать, что в этот же самый миг совсем в другой части Царь-Города, в таком же темном помещении, только более обширном, безо всяких видимых причин замолкло мерное тиканье будильника с прикрепленными к нему проводками, ведущими к мешочку, из которого через дырку медленно сыпался белый порошок. x x x Надежде уже доводилось бывать и на работе, и дома у Серапионыча. И вот, оказавшись в морге двадцатилетней давности, Надя увидела, что и тогда все было, как теперь: и стол, заваленный всяким хламом, и лампочка под потолком, и репродукция левитановской картины "Над вечным покоем", приклеенная прозрачной изолентой прямо к обоям. Не говоря уже о докторских сюртуке, пенсне и авторучке. В общем, если бы Чаликовой предложили сравнить кабинет заведующего Кислоярским моргом сегодня и двадцать лет назад и "найти 15 различий", то она бы нашла, пожалуй, только одно: вместо "ВЭФ"а стоял "Панасоник". Хотя объяснялось это достаточно просто: "ВЭФ" работал только от батареек -- шести больших цилиндров "Марс" ценой 17 копеек за штуку, итого 1 рубль 2 копейки. По тем временам это было совсем не дорого, а теперь такие батарейки понемногу выходят из обращения, да и стоят значительно дороже, так что увы -- пришлось приобрести радиоаппарат, работающий от электросети, да еще имеющий диапазон "FM", отсутствующий у приемников советского производства. Заметим, однако, что такая привязанность к старым вещам и к старым модам отнюдь не мешала Серапионычу идти в ногу со временем -- Надя многократно в этом убеждалась, когда речь заходила и о современном искусстве, и об общественной жизни, и даже об Интернете. Когда Серапионыч привел гостей в свою квартиру на четвертом этаже дома старой постройки, Надежда убедилась, что и здесь никаких существенных перемен за двадцать лет не произошло -- обстановка была такая же, как и раньше, разве что на комоде вместо десяти слоников стояли только девять: не хватало десятого, которого Чаликова привезла доктору в позапрошлом году из командировки в Кот д'Ивуар и который, в отличие от прочих, был сделан не из фарфора, а из самой настоящей слоновой кости. (Так, во всяком случае, уверял торговец на базаре, уступивший ей этот симпатичный сувенир за полтора доллара). В целом же квартира Серапионыча и тогда, и теперь производила куда более благоприятное впечатление, чем его рабочий кабинет -- было видно, что доктор старается держать ее в порядке, хотя и чувствовалось отсутствие заботливой хозяйки. Приведя гостей к себе домой, Серапионыч решил их напоить чаем (в стенном шкафу обнаружился початый чайный пакетик No36), но вот с закуской было сложнее -- в холодильнике лежали только банка кабачковой икры и несколько "Завтраков туриста". Зато в хлебнице оказалась едва начатая буханка черного хлеба за 14 копеек. Лишь когда они уселись за кухонный столик, Надя обратила внимание на странное молчание Васятки. "Ну еще бы -- попал совсем в чужой мир, -- сочувственно подумала Надя, -- а мы, вместо того чтобы помочь ему освоиться, сами ничего понять не можем". -- Видишь ли, Васятка, дело какое, -- начала Надя, -- мы должны были пройти между столбами и попасть в свой мир. В свою страну. Но произошло нечто необъяснимое, и мы оказались не совсем там. То есть не то чтобы не совсем там, а не совсем тогда... Почувствовав, что несколько запуталась, Надя глянула на доктора, который сосредоточенно резал хлеб тонкими кусочками. -- Да не нужно объяснять, я все понял, -- разомкнул уста Васятка. -- Мы попали в вашу страну, только на два десятилетия раньше. И вот я думаю -- отчего такое произошло? -- Провал во времени, -- предположил Серапионыч. И, припомнив некогда столь почитываемую им советскую научную фантастику, мечтательно добавил: -- Ну там, аннигиляция времени и пространства, сдвиг в нуль-транспортации, нарушилась связь времен... -- Нет-нет, я о другом, -- продолжал Васятка, терпеливо выслушав доктора. -- Ведь вы же несколько раз проходили между столбов, но всегда попадали в одно и то же место и время. -- Ну, так, -- кивнула Чаликова, еще не понимая, к чему клонит Васятка. -- И я так думаю, что это не случайность, -- уверенно заявил Васятка. Подув на горячий чай, он осторожно сделал несколько глотков. -- Отчего такое произошло именно сегодня? Почему мы попали именно на двадцать лет назад, а не на десять, пятнадцать или все сто? -- А ведь верно! -- Серапионыч откусил кусок хлеба. -- Как говорил поэт, если звезды зажигают, значит, это кому-то нужно. -- Но кому и зачем? -- тихо промолвила Чаликова. -- Мне кажется, кому-то понадобилось отправить вас в ваше прошлое, -- продолжал Васятка. -- Однако это произошло как раз в то время, когда мы переходили из "нашего" в "ваш" мир. Значит, и здесь существует какая-то связь... -- А-а, кажется, до меня начинает доходить! -- воскликнула Надежда. -- Мы должны вспомнить во-первых, всех, кто бывал и в том, и в другом мире, и во-вторых, что они делали в начале -- середине восьмидесятых годов. Только таким путем у нас есть шанс нащупать хоть какую-то ниточку к разгадке. -- Хорошо бы так, -- с сомнением вздохнул доктор. -- Но вообще-то попробовать можно. В таком случае начать следует с тех, кто участвовал в предыдущих походах "за городище". -- Серапионыч извлек "золотую ручку" и стал записывать прямо на полях "Кислоярской газеты": -- Дубов, вы, я, майор Селезень, баронесса Хелен фон Ачкасофф. Еще кто-то? -- Еще Иван Покровский, -- вспомнила Надя. -- Итого -- шесть человек, -- подытожил доктор. -- Начнем с Василия Николаича, ведь его деятельность в параллельном мире была наиболее активной. Но двадцать лет назад он был примерно в том же возрасте, что теперь Васятка, так что вряд ли это как-то связано с ним. -- И доктор поставил рядом с именем Дубова знак "минус", хотя совсем вычеркивать не стал. -- Меня смело зачеркивайте, -- с грустью улыбнулась Чаликова. -- Я в те годы жила в Москве и даже понятия не имела, что есть такой город -- Кислоярск. Серапионыч послушно вычеркнул Чаликову из списка, но так как ручка у него была все-таки не шариковая, а перьевая, то с ее помощью можно было писать с разной степенью нажима. И Надю доктор вычеркнул со слабым нажимом. -- А вот мою кандидатуру прошу взять на заметку, -- сказал Серапионыч. И пояснил: -- Как раз во время своего первого пребывания в Царь-Городе я сталкивался с таким явлением, как зомби. Это были покойники из нашего мира, которых известный вам Каширский каким-то способом оживлял и переправлял в параллельный мир. Там они послушно помогали ему совершать всякие злодейства, вплоть до убийств. И вот я подумал -- а не понадобилось ли Каширскому, или кому-то еще, вербовать себе таких "помощничков" среди мертвецов двадцатилетней давности? А я как раз руковожу заведением, где всегда можно разжиться покойниками... -- Да, но вас-то, доктор, зачем нужно было отправлять в прошлое? -- перебила Надя. -- Ведь там уже есть один Владлен Серапионыч, и тоже заведующий моргом. Вот с ним бы и договаривались. Хотя после вашей склянкотерапии, боюсь, это будет не так-то просто... Доктор ничего не ответил, но поставил напротив себя жирный вопросительный знак. -- Пойдем дальше. Кандидат исторических наук баронесса Хелен фон Ачкасофф. Впрочем, в начале восьмидесятых она еще не была ни баронессой, ни кандидатом. -- Кстати, госпожа Хелена всегда проявляла особый интерес ко всяким тайнам, скрытым в былых временах, -- оживилась Надя. Но тут же сама себе возразила: -- Хотя вообще-то она специализируется в более отдаленных эпохах, чем закат советского застоя. -- Однако есть еще одно обстоятельство, -- со своей стороны возразил доктор, -- о котором вы вряд ли знаете. В конце восьмидесятых годов в нашем городском архиве случился пожар, и многие ценные документы сгорели. А Хелена как раз тогда вела усиленные поиски по части краеведения и очень кручинилась, что ее изыскания заходят в тупик как раз из-за сгоревших бумаг. И как-то раз в шутку сказала, что будь у нее машина времени, то вернулась бы на год назад и более плотно поработала в архиве. На что я ей возразил, что, имея такую машину, она могла бы съездить хоть на сто, хоть на двести лет назад и узнать, как все происходило на самом деле, а не из архивных свидетельств. Им ведь тоже, знаете ли, не всегда можно верить. -- Все так, но ведь сейчас баронесса далеко от Кислоярска, на какой-то конференции, -- заметила Чаликова. -- Могла и вернуться, -- пожал плечами Серапионыч и обозначил имя баронессы, как и свое, знаком вопроса. -- Ну, кто у нас следующий? Майор Селезень. Он же честной отец Александр. Не знаю, как вы, Наденька, но я его в этом раскладе никак не вижу. Дело в том, что в начале восьмидесятых Александр Иваныч оказывал помощь дружественному народу Афганистана, а в Кислоярске появился значительно позже. Так как ни Чаликова, ни Васятка не возражали, доктор вычеркнул майора Селезня из списка подозреваемых. -- Ну и номер последний -- поэт Иван Покровский, -- сказал Серапионыч. -- Который двадцать лет назад тоже был поэтом, но молодым. Хотя и сейчас не старый. Насколько я понял из его рассказов, в Царь-Городе Иван Покровский если и бывал, то только проездом, а в основном его приключения имели место в Новой Ютландии. Да и как-то я не представляю себе этого служителя муз впутанным в межвременные разборки... Доктор уже занес ручку, чтобы вычеркнуть Покровского из списка, но этому неожиданно воспротивилась Чаликова: -- Владлен Серапионыч, погодите. Ведь Иван Покровский -- единственный известный наследник тех баронов Покровских, что обитали в усадьбе Покровские Ворота. И несколько лет назад усадьба была ему возвращена. А раньше в ней, как вам лучше меня известно, находилось правление колхоза. -- Ну да, разумеется, -- доктор подлил себе в кружку горячей воды из чайника, -- но какое это имеет отношение... -- Самое прямое! -- воскликнула Чаликова. -- Есть наследник -- надо возвращать. А нет наследника -- нет и проблемы. -- Так что же, Надя, вы хотите сказать, что кто-то хочет в прошлом избавиться от Ивана Покровского, чтобы в будущем не отдавать ему усадьбу? -- аж вскочил Серапионыч. -- Но это же невозможно! Иван жив, я сам его неделю назад видел, и не где-нибудь, а в Покровских Воротах, и разговаривал, как с вами сейчас! Да если каждый начнет лазить в прошлое и вытворять там, что захочет, так это ж вообще будет черт знает что! -- Ну не волнуйтесь, Владлен Серапионыч, это ж я так, в виде предположения, -- стала успокаивать Надежда. И вдруг вскочила еще резче, чем доктор, едва не расплескав чай. -- Я поняла, в чем дело -- Рыжий! -- Погодите, Надежда, а Рыжий-то при чем? -- удивился Васятка, сосредоточенно молчавший, пока Надя и Серапионыч перебирали знакомых. -- Сейчас объясню. Рыжий -- тоже человек из нашего мира. Когда-то его звали Толей Веревкиным, он жил в Ленинграде и учился не то на историка, не то на археолога. Их группа под руководством профессора Кунгурцева приезжала сюда, чтобы проводить раскопки в окрестностях Кислоярска, и в частности -- на Гороховом городище. Однажды, оказавшись на Городище после захода солнца, Веревкин случайно открыл существование параллельного мира, пробыл там несколько дней, а затем окончательно туда ушел. Ну а чтобы его не искали, устроил инсценировку, будто утонул, купаясь в Финском заливе под Питером. -- Ну да, вы уже мне как-то об этом рассказывали, -- откликнулся доктор, выслушав сбивчивый Надин рассказ. -- И что же? -- А то, что это произошло как раз летом, во время археологической практики. И как раз двадцать лет назад. Может, пока мы тут разговариваем, Толя Веревкин переходит через Горохово городище! -- Надя плюхнулась обратно на табуретку. Некоторое время все сидели молча, переваривая "информацию к размышлению". Потом доктор глянул на настенные часы "Слава", висящие над холодильником, и сказал: -- Давайте, друзья мои, пойдем спать. Я пока слазаю в чулан за раскладушкой. А с утра на свежую голову разберемся. -- А если не разберемся? -- тихо спросила Надежда. -- Тогда вечером вернемся на городище и пройдем между столбов. А дальше видно будет, -- сказал Серапионыч уже в дверях. -- Ну что же, Васятка, приберем со стола, -- предложила Надя. С этими словами она пустила воду и стала машинально споласкивать посуду, отдавая ее вытирать Васятке. При этом мысли ее текли куда быстрее, чем вода из крана: "Легко сказать -- вернемся и пройдем. А где уверенность, что мы не попадем, например, во времена царя Степана? А вернувшись в "свою" реальность, не окажемся в эпохе Наполеона или Ивана Грозного. Или, того хлеще, угодим в какое-нибудь далекое будущее? А домой так и не вернемся..." Однако делиться этими тревожными мыслями ни с Васяткой, ни с Серапионычем Надя, разумеется, не стала. x x x Как обычно по вечерам, Михаил Федорович принимал доклад о событиях дня от своего ближайшего подчиненного Глеба Святославовича. Михаил Федорович и Глеб Святославович чем-то неуловимо походили друг на друга -- и внешность, и одежда, и повадки у обоих были таковы, что в любом обществе, при любых обстоятельствах они всегда выглядели совершенно естественно и, если можно так выразиться, умели заставить окружающих не обращать на себя внимания. Такому нельзя было выучиться -- это приобреталось только многолетним опытом. Михаил Федорович начал с того, что крепко пожал руку Глебу Святославичу и торжественно вручил ему золотой кубок и небольшой, но увесистый мешочек золотых монет: -- Извините, Глеб Святославич, что приходится поздравлять вас частным порядком, без огласки. Но Государь знает о вашем усердии и обещал не оставить в дальнейшем. -- Служу Царю и Отечеству! -- вскочив со стула, отчеканил Глеб Святославич. -- Да садитесь, садитесь, -- с улыбкой проговорил Михаил Федорович. -- Не буду допытываться, как вам удалось справиться с заданием -- но сделано было на высшем уровне. -- Надо отдать должное Петровичу, -- улыбнулся и Глеб Святославич. -- Он-то свое дело выполнил отменно -- все время отвлекал на себя господина Дубова и прочих, а у меня руки были настолько развязаны, что я даже мог себе позволить такое, на что при других обстоятельствах никогда не решился бы. -- Скажите, а Петрович знал о той роли, которую ему приходилось играть? -- осторожно полюбопытствовал Михаил Федорович. -- Разумеется, нет, -- хмыкнул Глеб Святославович. -- И сыграл как нельзя лучше. Именно потому все поверили, будто он блюдет царское добро, что он действительно совершенно искренне блюл царское добро! -- Петрович-то блюл, за что ему честь и хвала, -- задумчиво произнес Михаил Федорович. -- А вот наши дорогие гости проявили, прямо скажем, неблагонадежие. Мало того, что сокровища пытались скрыть, так еще и решили вывезти Мангазейские иконы. -- Да, так точно, -- кивнул Глеб Сваятославич. -- Но и эту попытку мы пресекли. -- За что вам дополнительная благодарность от наших духовных властей, -- отметил Михаил Федорович. -- Надеюсь, иноземцы не покинули Царь-Город? Глеб Святославич привычно заглянул в бумаги: -- Василий Дубов, будучи в Господской слободке, посетил дом боярина Андрея, только что отпущенного из-под стражи. -- И добавил уже от себя: -- И не удивительно -- один другого стоят... Затем он ненадолго зашел в терем князя Святославского, а потом гулял по городу, заглядывая в разные лавки и покупая всякие мелочи, после чего возвратился в терем Рыжего. -- А остальные? -- Госпожа Чаликова все время находилась и сейчас находится там же. Лекарь Серапионыч вернулся туда чуть позже, после того как пользовал захворавшую княгиню Длиннорукую, -- зачитал Глеб Святославич. -- А вы уверены, что они не улизнули? -- Наблюдение за теремом Рыжего ведется очень плотное. Последним, кто его покинул, был настоятель Храма Всех Святых отец Александр. При имени отца Александра Михаил Федорович непроизвольно вздрогнул, и это обстоятельство не укрылось от внимания его подчиненного. Да и вообще, Глеб Святославич видел, что Михаил Федорович нынче как-то не по-всегдашнему возбужден, и хотя пытается свое возбуждение скрыть, это ему не очень удается. Терпеливо выслушав отчет, Михаил Федорович не выдержал: -- Глеб Святославич, неужели вы ничего не слышали -- ну, такого?.. -- Нет, ничего. А что? -- Да так, ничего особеного. Ну ладно, ступайте, Глеб Святославович, вам после вчерашнего нужно хорошенько отдохнуть. Выспитесь как следует, никуда не спешите, в общем -- возьмите себе настоящий полноценный выходной, вы его заслужили. А послезавтра -- снова в бой... Когда Глеб Святославович покидал обиталище своего начальника, в дверях его чуть не сбил с ног Лаврентий Иваныч. Он находился в необычайном возбуждении, но, в отличие от Михаила Федоровича, даже не пытался с ним совладать. Михаил Федорович понял, что произошло нечто непредвиденное, однако виду не подал: -- Добрый вечер, Лаврентий Иваныч. Вообще-то я вас не ждал, но раз уж явились, то присаживайтесь. Лаврентий Иваныч плюхнулся на стул: -- Ты еще не слышал?.. -- И что я, по-твоему, должен был слышать? У меня здесь такая звукоизоляция, что вообще ничего не слышно. А коли ты чего услышал, то доложи. Но четко, спокойно, без лишних чувств. Отдышавшись, Лаврентий Иваныч заговорил медленно, тщательно подбирая слова, так как Глеб Святославович по-прежнему торчал в дверях: -- То, что должно было, не случилось. И все осталось, как было. -- Ничего не понял, -- проворчал Михаил Федорович. -- Уважаемый Глеб Святославич, кажется, я вас уже отпустил домой? -- До свидания, -- вежливо попрощался Глеб Святославич и нехотя вышел, медленно затворив за собою дверь. -- Ну, в чем дело? -- с тревогой спросил Михаил Федорович. -- Говори скорее! -- В чем, в чем, -- почти выкрикнул Лаврентий Иваныч. -- Механизм не сработал, вот в чем! А теперь туда и не подобраться, там весь Сыскной приказ, да еще и боярин Павел в придачу! -- М-да, опять произошел сбой, -- совершенно спокойно проговорил Михаил Федорович. -- Пожалуй, ты был прав -- в таких делах на технику лучше не полагаться. -- Какой сбой?! -- вскочил Лаврентий Иваныч, будто ошпаренный. -- Какая, к дьяволу, техника? Ты понимаешь, что это уже провал?!! -- Молчать! -- вдруг гаркнул Михаил Федорович во весь голос, а для пущей убедительности еще и грохнул кулаком по столу. -- Смирно! Истерику тут, понимаешь ли, устраиваете. -- И, убедившись, что Лаврентий Иваныч понемногу приходит в себя, начальник продолжал уже обычным голосом: -- Причитаниями делу не поможешь. Что случилось, то случилось. И надо не пороть горячку, а думать о том, как использовать имеющиеся обстоятельства на пользу дела. На пользу нашего дела, -- подчеркнул Михаил Федорович. -- Так что ступай домой и... -- И жди ареста? -- перебил Лаврентий Иваныч. -- Какого ареста? -- искренне удивился Михаил Федорович. И добавил с нескрываемым пренебрежением: -- Да кому ты нужен? Ладно, иди и спи спокойно. Оставшись один, Михаил Федорович заглянул было в отчет, который оставил ему Глеб Святославич. Но вскоре с досадой отодвинул бумаги в сторону и, подперев голову руками, крепко задумался. Конечно, последнее сообщение его не обрадовало, но и впадать в панику следом за Лаврентием Иванычем он вовсе не собирался. Аналитический мозг Михаила Федоровича уже "прокручивал" как минимум три варианта дальнейших событий, и каждый из них имел "плюсов" ничуть не меньше, чем "минусов". x x x  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  BACK IN THE USSR Стояло теплое летнее утро. Кислоярск жил своей обыденной жизнью -- рабочие на заводах работали, продавцы в магазинах торговали, дворники подметали дворы, маляры красили стены, журналисты собирали информацию для завтрашней газеты, а школьники предавались заслуженному (или не очень) летнему отдыху. И лишь три человека во всем Кислоярске решительно не знали, чем им заняться, и даже более того -- не представляли, что их ждет в самом ближайшем будущем. Так и не придя ни к какому объяснению случившегося, Чаликова, Серапионыч и Васятка решили положиться на волю судьбы, то есть -- провести день в городе, а к вечеру возвратиться на Городище и попытаться еще раз пройти между столбов в надежде, что на сей раз все произойдет без сдвигов, и они окажутся если и не в своем мире, то хотя бы в своем времени. Надя с опаской думала о том, что будет, коли этого не случится и они так и останутся непонятно где и непонятно когда. Серапионыч же просто вывел для себя этот вопрос "за скобки", справедливо полагая, что волнением делу все равно не поможешь, а чему быть, того не миновать. Поэтому доктор с удовольствием водил своих спутников по улицам Кислоярска, показывал им достопримечательности, ностальгически вздыхая при виде старинных деревянных домиков, снесенных за прошедшие двадцать лет, и то и дело раскланивался со знакомыми, кое-кого из которых давно уже не было в живых. А Васятке так и вообще все было в новинку. Он чуть не на лету схватывал реалии окружающей действительности и уж, конечно, более не вздрагивал при виде рычащих и движущихся чудищ на четырех колесах. Почувствовав, что городской шум все же утомителен для Васятки, привыкшему к тишине и покою Сорочьей улицы, Серапионыч завел своих гостей в городской парк, в ту пору называвшийся Калининским. В парке тоже шла своя обычная жизнь -- садовники поливали клумбы и газоны, ребятишки игрались в песочнице, бабушки судачили на лавочке, на другой лавочке пьяницы "поправлялись" мутноватым "Вермутом" (отчего Калининский парк иногда в шутку называли "Вермутским"), на третьей ворковала влюбленная парочка. Серапионыч привычно ностальгировал: -- Поглядите, какой цветник -- настоящий узор из маргариток, анютиных глазок и настурций. И каждый год что-нибудь новенькое придумывали. В семидесятом к столетию Ильича даже высадили клумбу в виде его портрета. А сейчас посадят, чего под руку попадется -- и никакого вида, никакой эстетики... Давайте я вам лучше покажу скульптуру жеребенка, в наше время вы ее уже не увидите -- воры цветмета постарались. Следуя за доктором, Надя и Васятка свернули с главной аллеи, потом повернули еще раз и оказались на неширокой дорожке, выложенной квадратными плитками. Главная аллея осталась чуть в стороне, обозначенная стенкой аккуратно подстриженного кустарника. Там, где стояли скамейки, стена делала изгибы. Вдруг доктор как-то резко замолк и прислушался -- ветерок донес до его чуткого уха какие-то звуки из того места, где по излому кустов с торчащими сверху двумя макушками голов угадывалась скамейка. -- Знакомые голоса, -- озабоченно проговорил Серапионыч. -- Ну, ничего удивительного, -- усмехнулась Надя, -- вы же с пол-города знакомы. -- Помните, у покойного... хотя нет, здравствующего Булата Шалвовича есть такая милая песенка -- "Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век"? -- спросил Серапионыч. И сам же ответил: -- Так вот, друзья мои, улицу, город и век перепутали не одни мы. Надежда прислушалась. Слов было не расслышать, но голоса она узнала почти сразу. В приятном низком голосе нельзя было не уловить "установочных" интонаций Каширского, а резкий женский говор, вне всякого сомнения, принадлежал Анне Сергеевне Глухаревой. Парочку авантюристов узнала не только Чаликова -- эти голоса хорошо запомнил и Васятка, хотя слышал их всего раз, в Боровихе, когда Анна Сергеевна пыталась "наезжать" на Патапия Иваныча, а в итоге оказалась в куче навоза. -- Давайте я их подслушаю, -- первым сориентировался Васятка. -- Только осторожно, чтобы, не дай бог, они тебя не заметили, -- забеспокоилась Надя. -- Погоди, возьми вот это. Нажмешь на красную кнопочку, а когда закончишь подслушивать, то нажмешь еще раз. С этими словами Чаликова извлекла из сумочки диктофон и вручила его Васятке. Васятка быстрой перебежкой подкрался к скамейке и затаился под кустами. А Серапионыч провел Надежду чуть вперед, где на траве резво скакал бронзовый жеребенок, и как ни в чем не бывало стал объяснять ей свое видение замыслов скульптора, с которым, кстати говоря, тоже был коротко знаком. Надя слушала, кивала, даже задавала какие-то вопросы, но время от времени косила взор в сторону Васятки. Если Серапионыч остался в своем "вечном" сюртуке, дополнив гардероб соломенной шляпой и сменив ультрасовременные кроссовки на более созвучные эпохе туфли, то Надя и Васятка переоделись, что называется, самым кардинальным образом. Для этого Серапионыч обратился к соседям с трогательной историей о родственниках с крайнего Севера, которые приехали к нему в гости не то из Норильска, не то из Нарьян-Мара без летней одежды, ибо у них в холодном Ханты-Мансийске о таком понятии, как летняя одежда, никто даже не слышал. Разумеется, сердобольные соседи тут же принесли целую кучу ношеной одежды и обуви, из которой "северяне" могли подобрать наряд "по себе". Надя выбрала строгое темно-синее платье, делавшее ее похожей на учительницу -- Серапионыч подтвердил, что именно соседка-учительница его и подарила. Зато с обновками для Васятки пришлось немного повозиться. Сандалии-"босоножки" пришлись как раз впору, нашлась и белая рубашка, которую Надя тут же отутюжила магическим кристаллом. Сложнее оказалось с брюками -- их было несколько пар, но все либо велики, либо малы. Впору пришлись джинсы, но выяснилось, что они чуть коротковаты. Тогда Надежда, недолго думая, взяла ножницы и оттяпала по куску на каждой штанине. -- Что вы делаете?! -- возопил было доктор. -- Или уж режьте побольше -- получатся шорты. -- Да это ж последняя мода -- "три четверти"! -- возмутилась Надя. -- Или, иначе говоря, бриджи. У нас в Москве все ребята так носят! (Правда, Чаликова не уточнила, о какой Москве идет речь: о Москве восьмидесятых, или Москве двухтысячных). Васятка одел "три четверти" -- и остался доволен. А вдобавок Надя еще и повязала ему на шею красный треугольный платочек, так что теперь Васятка, затихарившийся с диктофоном под кустами, очень напоминал героя старого советского фильма, где пионеры разоблачают вражеского диверсанта. Хотя, собственно, так оно и было. Или почти так. Вскоре Анна Сергеевна и Каширский, вволю наспорившись, встали со скамейки и скорым шагом удалились, а Васятка, выждав некоторое время, вернулся к Наде и доктору. -- Ну и о чем они говорили? -- нетерпеливо спросила Чаликова. -- По правде сказать, я толком ничего не понял, -- сознался Васятка. -- Особенно господин очень уж учено выражался. Но одно ясно -- там какое-то злодейство замышляется. Они прошли к скамейке, которую только что оставили Глухарева и Каширский, Надя перемотала пленку, и из диктофона заслышались знакомые голоса. КАШИРСКИЙ: -- Последний раз прошу вас -- одумайтесь, Анна Сергеевна. Ваши действия могут вызвать самые непредсказуемые последствия. Вспомните, как у Бредбери: в прошлом наступили на бабочку, а в настоящем избрали другого президента. ГЛУХАРЕВА (презрительно): -- Ну и топчите бабочек с вашим Бредом, а у меня дела поважнее. Да и вообще, хватит тут сидеть и слова в ступе толочь. Херклафф дал нам один день, и до вечера надо успеть, хоть кровь из носа. А меня вы знаете -- я ни перед чем не остановлюсь. КАШИРСКИЙ (осторожно): -- А не кажется ли вам, что это как раз тот случай, когда лучше было бы все-таки остановиться, пока не поздно? ГЛУХАРЕВА: -- Как же! Ежели мы его не замочим, то этот мерзавец так и будет нам гадить. Попомните мое слово -- коли дело выгорит, то в Царь-Город мы вернемся уважаемыми и богатыми людьми. КАШИРСКИЙ: -- Почему вы так думаете? ГЛУХАРЕВА: -- Болван! Потому что все наши проекты проваливались из-за него. А если он подохнет двадцать лет назад, то и помешать нам уже не сумеет! КАШИРСКИЙ (нерешительно): -- Может, вы и правы... Но поймите и меня -- я не в состоянии поднять руку на человека, тем более, на ребенка. ГЛУХАРЕВА (раздраженно): -- Ну да, вы только свои идиотские "установки" давать умеете, а как "мокруха" -- так всегда я. КАШИРСКИЙ: -- У всех своя специализация... Но вот как вы, Анна Сергеевна, представляете себе практическую сторону дела? Ведь мы даже не знаем, где он живет. ГЛУХАРЕВА: -- Ну так узнайте по своим астральным каналам. Или кишка тонка? КАШИРСКИЙ: -- Ладно, я попытаюсь установить физическое местонахождение объекта. Но прежде уйдемте отсюда -- здесь отрицательная биоэнергетическая аура. И предупреждаю сразу -- я снимаю с себя всякую ответственность за возможные исторические последствия. ГЛУХАРЕВА: -- Все, хватит булдеть, пошли! Надя выключила диктофон: -- Ну и что все это значит? -- Только одно, -- вздохнул Серапионыч, -- и вы, Наденька, сами знаете, что именно: они хотят уничтожить Василия Николаича, покамест он еще не вышел из отроческого возраста. -- Но как же такое возможно? -- бурно возмутилась Надя. -- Тогда ведь вообще переменится ход событий, которые уже случились... -- Ну, это само собой, -- перебил доктор. -- Вопрос в другом -- нам-то с вами что дальше делать? -- Как что? -- Надя сунула диктофон в сумочку (тоже из соседской гуманитарной помощи). -- Естественно, заявить в милицию! С этими словами Чаликова решительно встала с лавки и зашагала по аллее, так что спутники едва за нею поспевали. -- Я не знаю, что это за ми... лимиция такая, -- на ходу заговорил Васятка, -- но что вы ей скажете? -- Правду, -- вместо Нади ответил Серапионыч, -- и ничего, кроме правды. А именно, что злодеи из будущего прибыли в Кислоярск, дабы убить местного пионера Васю Дубова. И я даже догадываюсь, что вам ответят. -- И что же мне ответят? -- Надежда чуть замедлила шаг. -- Посоветуют меньше смотреть телевизор. -- При чем тут телевизор? -- Вчера, заглянувши в газету, я попутно пробежал и телепрограмму. Оказывается, как раз в эти дни по Москве идет "Гостья из будущего". Помните, там еще Невинный с Кононовым в роли космических пиратов... Однако некоторое рациональное зерно в вашем предложении есть. Мы позвоним в милицию, но не по ноль-два, а приватным порядком инспектору Лиственницыну. -- И вы думаете, он вам поверит? -- печально спросила Надя. Доктор ничего не ответил, лишь загадочно улыбнулся. На краю Калининско-"Вермутского" парка, где аллея упиралась в шумную улицу, стояли несколько телефонных будок, но, разумеется, половина "автоматов" были испорчены, а те, которые работали, нетрудно было определить по очередям из двух-трех человек. К счастью, очередь двигалась быстро, и вскоре Серапионыч, водворившись в будочке, извлек из кошелька монетку, опустил ее в прорезь автомата и уверенно набрал номер: -- Алло, милиция? Можно попросить господина Лиственницына? То есть пардон, я хотел сказать -- товарища. Кто спрашивает? Да пустяки, доктор Владлен Серапионыч. А-а, это вы, Николай Палыч?.. -- Надя, с кем это Серапионыч разговаривает? -- удивился Васятка. -- Вроде не сам с собой, а никого другого рядом нет. Чаликова принялась было разъяснять принцип действия телефона, хотя и сама имела о нем весьма приблизительное представление, но тут из будки вышел доктор: -- Ну, друзья мои, теперь наш путь -- на Кленовую улицу, дом 27, где сейчас, по всей вероятности, и находится юный Василий Дубов. Это недалеко, всего несколько кварталов. -- Вот оперативность! -- подивилась Чаликова. -- Как это Лиственницын за минуту выяснил, где живет Дубов? Вася же не какой-нибудь юный правонарушитель! На светофоре загорелся зеленый свет, и путешественники поспешили на другую сторону улицы. Надя крепко держала за руку Васятку -- несмотря на свою природную смышленость, он еще не совсем освоил правила уличного движения. Тем более, что далеко не все водители их соблюдали. -- Наденька, а разве Василий Николаич не рассказывал вам о своих отношениях с инспектором Лиственницыным? -- спросил доктор, когда они миновали переход и шагали по тротуару Ивановской улицы. -- Нет, -- чуть удивленно откликнулась Чаликова. -- Пожалуйста, просветите. -- Дело в том, что Лиственницын приходится Василию Николаичу кем-то вроде крестного отца. Если, конечно, такое обозначение уместно для инспектора милиции. -- И доктор пояснил для Васятки: -- Милиция -- это наподобие Сыскного приказа. Именно Николай Палыч Лиственницын, тогда еще не инспектор и даже не следователь, а просто патрульный, или постовой, или как это тогда называлось, однажды утром нашел новорожденного малыша лежащим под дубом, прямо в Калиниском парке. Оттого ему и дали фамилию Дубов, а отчество -- Николаевич, по Лиственницыну. -- Надо же, -- удивилась Чаликова, -- а Вася никогда мне об этом не рассказывал. -- Кто же станет говорить всем встречным-поперечным, что он подкидыш? -- заметил Васятка. -- Но я же для него не всякий встречный-поперечный, -- возразила Надежда. -- Во всяком случае, хотела бы надеяться... -- И в дальнейшем Лиственницын был связан с юным Дубовым, если можно так сказать, родственными узами. Часто навещал его в доме малютки, а когда тот подрос и пошел в школу, то брал его из интерната на выходные, на каникулы... Вы, наверное, знаете, что у Николая Палыча случилась беда -- погибли жена и сын. -- Как?! -- чуть не одновременно вскричали Надя и Васятка. -- В автокатастрофе, -- вздохнул Серапионыч. -- Погодите, когда же это случилось?.. Ну да, как раз нынешней осенью. То есть эта трагедия произойдет через два-три месяца. Лиственницын тогда едва было руки на себя не наложил. Вася это сразу почувствовал и чуть не по пятам за ним ходил. Служебное оружие прятал, а однажды просто из петли вынул. Но это, конечно, строго между нами, -- спохватился доктор. И нарочито по-деловому закруглил печальный рассказ: -- Так что звонил я Николаю Палычу, чтобы убедиться, что Вася теперь у него. Не в милиции, разумеется, а дома, на Кленовой 27. Слушая невеселый рассказ Серапионыча, Надя и не заметила, как доктор вывел их на просторную улицу, обсаженную молодыми кленами. -- Вот здесь, должно быть, и есть Кленовая улица? -- предположил Васятка. -- Она самая, -- подтвердил Серапионыч. -- А вон тот трехэтажный дом -- двадцать седьмой. Доктор не стал рассказывать друзьям, каким образом эта улица получила свое нынешнее название, а история была весьма занятная. Когда-то улица звалась Мещанской, но в конце сороковых годов была названа именем некоего товарища Кленовского, который в тридцатые годы возглавлял местное отделение НКВД и отправил под расстрел и в лагеря чуть не половину Кислоярска, но сам успешно избежал "второй волны" чисток и даже пошел на повышение -- первым секретарем райкома. В свете решений Двадцатого съезда перед городскими властями встала довольно щекотливая задача: что делать с улицей? С одной стороны, зверства Кленовского-чекиста, во много раз перевыполнившего "разнарядки" по врагам народа, у многих еще оставались в памяти, а с другой стороны он был все-таки заметным деятелем той партии, которая продолжала находиться у власти, и переименование нанесло бы ущерб ее престижу. И городские власти нашли довольно остроумное решение: при очередной замене табличек вместо "Улицы Кленовского" появилась "Кленовая улица". А чтобы закрепить такое название, вдоль тротуаров были высажены клены, которые в жаркие летние дни кидали на прохожих спасительную тень, а золотой осенью радовали буйством красок -- от ярко-желтых до темно-багровых. x x x Вася Дубов уже давно проснулся, но глаз не открывал, предаваясь сладкой дремоте. Стояли летние каникулы, и можно было никуда не торопиться, а бесконечно долго валяться под уютным одеялом на раздвижном кресле-кровати. Лишь какой-то неприятный скрип заставил Васю нехотя открыть один глаз. Первым, что он увидел, было круглое, в огромных веснушках лицо Гриши Лиственницына. Жесткие, коротко остриженные ярко-красные волосы торчали на его голове, будто лучики солнца. Гришу все так и звали -- Солнышко. И не только за внешнее сходство с дневным светилом. Солнышко сидел на тахте со скомканной простыней и, положив на коленки двадцать пятый том Большой Энциклопедии, водил карандашом по листу бумаги -- отсюда и проистекал скрип. Убедившись, что Вася уже не спит, Солнышко отбросил рисование в сторону и, вскочив с тахты, исполнил дикарский танец "Антилопа у истоков Замбези" -- жизненная энергия просто клокотала и бурлила в обычном тринадцатилетнем пареньке, а ее приходилось сдерживать, чтоб не разбудить Василия. В отличие от своего друга, Солнышко всегда вставал ни свет ни заря и был готов прыгать, бежать куда угодно, что угодно делать, лишь бы не сидеть на месте. "Наш ядерный реактор" -- так Гришу в шутку звали его родители, супруги Лиственницыны. Сегодня Солнышко встал еще раньше, чем обычно -- на прошлой неделе он перезагорал на солнце, и спина обгорела и страшно болела. Пока Вася спал, Солнышко всю ночь ворочался и никак не мог найти положения, при котором не чувствовал бы боли и жжения. Однако все эти мучения плоти нисколько не повлияли на состояние духа -- он испытывал всегдашний прилив сил и был готов любить как минимум все человечество. -- Ну дайте еще немножко поспать, -- пробормотал Вася, понимая, что заснуть ему уже не удастся. А Солнышко радостно подпрыгнул, издал гортанный крик и в избытке чувств даже чмокнул Васю прямо в нос. Вообще-то Вася не очень любил такие "нежности", но разве можно было сердиться на Солнышко? Однако, чтобы не оставаться в долгу, Вася незаметно протянул из-под одеяла тонкую загорелую руку и слегка ущипнул Солнышко ниже спины. -- Ай! -- вскрикнул Солнышко, не столько от боли, сколько от избытка энергии. -- Извини, Солнышко, -- виновато сказал Вася. -- Я забыл, что ты у нас хворый. -- Да не, за попу можешь трогать, -- засмеялся Солнышко. -- Она-то не очень перегорела... Слушай, Вась, будь другом -- помажь спинку, а то мне самому не дотянуться. Солнышко стремглав выскочил из комнаты, а уже миг спустя вернулся, неся баночку вместимостью 0,2 литра с остатками сметаны. Баночку он торжественно вручил Васе, а сам лег спиной кверху на тахту. Вася присел на краешек тахты и стал осторожно втирать холодную сметану в красную спину Солнышка. Тот урчал и повизгивал -- не то от боли, не то от удовольствия, а может быть, от того и другого сразу. А так как Солнышко не мог больше трех секунд находиться в покое, то он нащупал на тахте рисунок и принялся его внимательно разглядывать, дополняя отдельными черточками, насколько это было возможно в том неудобном положении, в котором он лежал. Даже из этого бесхитростного портрета можно было увидеть в Солнышке немалые дарования, которые могли бы сделать его большим художником, если бы он обладал хоть малою толикой усидчивости и целеустремленности. Портрет спящего Васи, при несомненном сходстве, отражал состояние души не столько Васи Дубова, сколько самого Гриши Лиственницына. Именно в этом смысле Вася и высказался, заглянув в рисунок. В это время он растирал художнику плечи и руки, ощущая жар, исходящий от его кожи. -- Я же не фотограф, -- гордо возразил Солнышко. -- Ты сам, как человек искусства, должен это понимать! Конечно, "человек искусства" было некоторым преувеличением, но в общем-то соответствовало действительности: Василий учился в музыкальной школе по классу скрипки. Правда, особых талантов он не проявлял, беря больше старанием и упорством. Тут через приоткрытое окно с улицы долетел автомобильный рев. Мальчики прислушались -- вообще-то Кленовая улица находилась в стороне от главных магистралей города, и крупные грузовики сюда заезжали редко. Вдруг Солнышко резко вскочил с дивана и одним прыжком оказался у окна. У Васи мелькнула мысль, что, окажись поблизости какой-нибудь судья по легкой атлетике, он бы зафиксировал если и не мировой рекорд по прыжкам в длину, то уж рекорд Кислоярска -- непременно. Прямо под окном стояла мусоросборочная машина, в зад которой соседи Лиственницыных скидывали свои отходы. -- Опять забыли! -- возопил Солнышко, бросаясь к дверям. -- Но я успею! -- Постой, ты что, голый пойдешь? -- окликнул его Вася. Солнышко нехотя надел синие спротивные трусы, накинул шлепанцы и побежал на кухню за ведром. И лишь на лестнице обнаружил, что все еще держит в руке Васин портрет. Солнышко рассмеялся и кинулся вниз по лестнице, перескакивая через четыре ступеньки. В квартире сразу стало как-то тихо и пусто. Вася хотел было еще поваляться в постели, но сообразил, что Солнышко, как всегда, захлопнул дверь, а ключ в спешке не взял. Вася не спеша надел шорты, рубашку, убрал белье в тумбочку, сложил кровать обратно в кресло, аккуратно застелил Солнышкину тахту. Но сам Солнышко почему-то все не возвращался. Вася подошел к окну -- мусоровоз давно уехал, лишь перед столовой через улицу, загораживая витрину, стояла старомодная бежевая "Победа". Солнышка не было видно. Вася не на шутку забеспокоился -- куда средь бела дня мог исчезнуть человек, весь наряд которого составляли трусики с эмблемой "Динамо", а весь багаж -- мусорное ведро? x x x Когда в белокурую головку Анны Сергеевны пришла гениальная идея вернуться в прошлое и уничтожить Василия Дубова, она не очень представляла себе, как будет осуществлять это на практике. Одно дело -- фантастическая литература, где запросто можно съездить на машине времени в мрачное средневековье и вырвать ученого-вольнодумца из лап инквизиции, или смотаться в соседнюю галактику, чтобы спасти наших братьев по разуму от нашествия монстров (или наоборот -- спасти монстров от нашествия братьев по разуму). И совсем другое дело -- оказавшись в обычном советском райцентре, отыскать Васю Дубова, ничем еще в ту пору не приметного Кислоярского подростка. Трудности начались с первых же шагов, и трудности настолько прозаические, о которых именно по причине их прозаичности никогда не пишут сочинители фантастических боевиков. Например -- где справить естественную нужду? Общественных туалетов в Кислоярске было не очень-то много, а те, которые попадались на пути Анны Сергеевны и Каширского, оказывались либо просто заперты на замок, либо закрыты с указанием причины (ремонт, авария, подведение итогов соцсоревнования и прочее и прочее), что, конечно, не очень-то утешало. Еще одной проблемой, которая тянула за собой множество других, было отсутствие денег. А попытка продать в комиссионку золотой кувшинчик Каширского или колечко Анны Сергеевны наткнулась на непреодолимую преграду -- отсутствие советского паспорта с Кислоярской пропиской. По этой же причине они, явившись поздним вечером в город, не имели возможности даже переночевать на вокзале, где их запросто могла задержать милиция. Гостиницу, как водится, украшала запыленная вывеска "Мест нет", и коротать остаток ночи пришлось на скамейке в городском парке. Но главное -- где искать Василия Дубова? Господин Каширский уже второй час пытался "запеленговать" местонахождение его физического тела через астральные, ментальные и прочие экстрасенсорные каналы, но всякий раз что-то срывало уже почти наметившийся контакт: то напряжение в электрораспределительной будке, то шум пролетающего самолета, а то и нескромный взгляд постового милиционера. Злоумышленники переходили с места на место, но с прежним успехом. Вернее, с отсутствием такового. -- Да вы что, издеваетесь надо мной?! -- бранилась Анна Сергеевна, не желавшая вникать в объективные причины астральных срывов. -- Или нарочно саботажем занимаетесь?.. -- Астрал, Анна Сергеевна -- это очень тонкая сфера, -- с видом знатока отвечал Каширский. -- Чтобы наладить с ним контакт, нужны некие особые предпосылки, если хотите -- особое состояние того, что называют душой... -- Хватит молоть чепуху! -- перебила Анна Сергеевна. -- Я ж видела, как вы Петровичу установки давали -- раз-два, и готово. А тут с каким-то придурошным пацаном справиться не можете! Каширский тяжко вздохнул -- Анна Сергеевна в очередной раз демонстрировала не только полное невежество в той области науки, где он считал себя первостатейным специалистом, но и нежелание сколько-нибудь вникнуть в суть дела. -- Анна Сергеевна, я вам в очередной раз объясняю: установки -- это одно, а астральный контакт -- совсем другое. И напрасно вы считаете, что ребенка таким способом отыскать легче, нежели взрослого человека. Хотя в данном вопросе мнения ученых разделяются. Так, профессор Федотов-Задунайский считает, что защитная аура у детей тоньше и оттого релятивно уязвимее для влияния извне. Однако исследования академика Зеленого, не опровергая этого тезиса как такового, вносят существенную коррективу: упругость ауры резко понижается под воздействием алкоголя, курения, стрессов -- то есть факторов, коим более подвержены люди старшего поколения, и, следовательно, преодолеть астральную оболочку ребенка в ряде случаев бывает гораздо сложнее. И лично я этим выводам верю, ибо академик Зеленый, как истинный ученый, не побоялся ставить эксперименты на себе -- то есть сознательно подвергал себя алкогольно-никотиновой интоксикации, что и привело в конце концов, увы, к самым печальным последствиям. Но если вам, уважаемая Анна Сергеевна, попадется брошюрка профессора Фомина, в которой он преломляет данную проблему в плоскости математических уравнений... Но тут Анна Сергеевна не выдержала. -- А хотите, я вам тоже задам математическое уравнение? -- процедила она с тихой злобой. -- Пожалуйста: у=х+1. В сумке у меня лежит кинжал. Икс -- это стольких я "замочила" им на вчерашний день. А игрек -- столько будет сегодня. Так вот, дорогой мой ученый друг, если вы мне тотчас же не найдете Дубова, то этим "плюс одним" станете вы. Вопросы есть? -- Нет, -- побледнев, чуть слышно ответил Каширский. -- В таком случае, даю вам пол часа, -- сжалилась Глухарева. -- С точки зрения кандидата астрологических наук доктора Асиса... -- завел было Каширский прежнюю песенку, но Анна Сергеевна его и слушать не стала: -- Время пошло. x x x В столовой на Кленовой улице (или, как гласила вывеска, предприятии Кислоярского Общепита No7) почти никого не было -- то ли место немноголюдное, то ли время уже не завтрашное, но еще не обеденное. Впрочем, наши путешественники использовали столовую не совсем по прямому назначению, а более как наблюдательный пункт. Взяв себе, Васятке и Наде по порции сибирских пельменей и стакану чая, Серапионыч выбрал стол у самого окна, откуда открывался вид на Кленовую улицу и, в частности, на дом номер 27, где сейчас должен был находиться юный Василий Дубов. Поначалу вид немного закрывала в то время уже старомодная, а в наши дни почти антикварная "Победа", но, по счастью, вскоре она уехала. Поудобнее устроившись и намазав на край тарелки немного горчицы, Надежда задала вопрос, который у нее возник еще в ту минуту, когда доктор звонил по "автомату" инспектору Лиственницыну: -- Владлен Серапионыч, извините за нездоровое любопытство, но откуда у вас советские деньги? -- Дома взял, -- улыбнулся доктор. -- Конечно, это не совсем хорошо, но в конце-то концов я их стащил не у кого-то, а у самого себя! Тем более что не на какие-нибудь пустяки, а на важное дело. Да и взял-то немного -- десятку. С этими словами Серапионыч вывалил из кошелька кучу монет (от копейки до юбилейного рубля "50 лет Октябрьской Революции") и половину пододвинул к Чаликовой: -- Берите, Наденька, пригодится. Потом вернете по курсу. -- По какому? -- По курсу Госбанка СССР, вестимо. Сколько там было -- шестьдесят копеек за доллар, кажется? Тем временем Васятка тщетно пытался нацепить пельмень на вилку -- в их краях такие кушанья не водились. Тогда он, увидев, что никто не смотрит, просто схватил пельмень пальцами и забросил в рот. -- Ну что, Васятка, вкусно? -- улыбнулась Чаликова. -- Ты, главное, не зевай, а следи за домом. Васятка чуть смутился -- ведь его внимание занимал не только двадцать седьмой дом, но и соседний с ним, а точнее, глухая стена, выходящая в открытый двор. На стене красовался огромный плакат, где были изображены мальчик с девочкой, оба в таких же красных платках, как у Васятки, а наверху, под самой крышей -- надпись: "Пионер, ты в ответе за все!". -- Скажите, а что такое "пионер"? -- несмело спросил Васятка. Этот, казалось бы, такой простой вопрос неожиданно озадачил и Надю, и Серапионыча: кроме того, что "Пионер -- всем ребятам пример" и "Пионеры -- смена комсомола", они ничего припомнить не могли. -- Пионеры -- это такие ребята, которые носят красный галстук, отдают салют, -- попытался было объяснить доктор. -- Ну, что еще? Ходят строем, поют пионерские песни... -- Владлен Серапионыч, что там за люди? -- тревожно проговорила Надежда, имея в виду скопление народа как раз перед подъездом двадцать седьмого дома. -- А-а, так они вышли мусор выносить, -- беззаботно ответил доктор. И вправду -- присмотревшись, Надя увидела в руках каждого или ведро, или сверток с мусором. Однако ни одного мальчика, по возрасту соответствовавшего Дубову, там не было. -- Александр Петрович Разбойников, в ту пору мэр Кислоярска, закупил несколько мусоровозов "Норба", -- сообщил Серапионыч, -- и организовал сбор отходов "на колесах". Их так и прозвали -- Норбами Александровнами. Поначалу, знаете, многие ворчали, но потом привыкли и даже остались довольны. Особенно когда исчезли помойки со дворов. Тут как раз к дому подъехала такая "Норба Александровна" и, вобрав в себя отходы, отправилась дальше. Следующую остановку она делала через пару домов, где также стояли люди. -- В каждом подъезде висит график, во сколько машина подъезжает, -- пояснил Серапионыч. Вдруг из подъезда выскочил мальчишка примерно Васиного возраста в одних трусах и с мусорным ведром и столь быстро понесся вослед уходящей "Норбе", что даже лица его разглядеть было невозможно. И тут Надя поймала себя на мысли, что она, пожалуй, не совсем представляет себе, как должен был выглядеть Дубов в отрочестве. Да и Серапионыч, если и видел Васю несколько раз ребенком, то вряд ли запомнил в лицо -- так уж сложились обстоятельства. Вся надежда оставалась на Васятку -- после того как он распознал в Акуне двойника Евдокии Даниловны, Васяткиным друзьям уже казалось, что для него нет ничего невозможного. Тем временем юный спринтер достиг следующей остановки "Норбы", но увы -- та уехала буквально у него из-под носа. Тогда он побежал дальше и пропал из поля зрения. -- А что, если Вася давно уже куда-нибудь ушел? -- предположила Надя. -- Мы тут сидим, прохлаждаемся, а в это время... -- Нет-нет, вряд ли, -- поспешил успокоить доктор. -- Василий Николаич признавался мне как-то, что в молодости он был страшным соней, а теперь каникулы, с чего ему вставать и куда-то бежать? Ну, разве что мусор выкинуть. -- Помолчав, доктор уверенно добавил: -- Нет-нет, конечно, это не он. По тротуару, беспечно размахивая пустым ведром, шел тот самый паренек. А так как теперь он никуда не спешил, Надя могла его разглядеть чуть лучше. И действительно, даже с чаликовской журналистской фантазией нелегко было бы вообразить Василия Дубова, пусть даже совсем юного, с ярко-красными волосами и веснушками. -- Нет, это не Вася, -- повторил Серапионыч, -- но сейчас мы кой-чего про него узнаем. И доктор прямо через столовское окно замахал рукой. Мальчик заметил это и кинулся было через улицу, однако вернулся и аккуратно поставил пустое ведро рядом со входом в дом. -- Владлен Серапионыч! -- радостно закричал мальчик и чуть не повис на докторе, который вышел из столовой, чтобы его встретить. Краем глаза Надя заметила, как заулыбались кассирша и раздатчица -- и вправду, с приходом юного спринтера словно солнышко осветило скучную столовую. И никому не пришло в голову бранить его, что появился в общественном месте в одних спортивных трусиках. -- Вот, познакомься, -- усадив мальчика на свободный стул, представил доктор своих спутников. -- Надя и Васятка. Прибыли аж но с самого Севера -- из Воркуты. Солнышко протянул гостям сразу обе руки: -- Солны... То есть Гриша Лиственницын. И вы действительно с самого Севера? Вот это да! А у вас в взаправду ночь пол года? А на небе северное сияние?! Серапионыч знал, что Солнышко способен "заговорить" кого угодно, и едва тот остановился перевести дух, доктор как бы невзначай спросил: -- Ну и чего ты в такую погоду дома торчишь? Шел бы на речку... Гриша печально вздохнул. -- Все понятно, -- улыбнулся доктор. -- Солнышко перегрелся на солнышке. А ну-ка встань. Солнышко послушно встал, и только теперь Надя заметила у него в руке листок бумаги с рисунком. -- А ведь это он и есть, -- незаметно шепнул Васятка. Слегка изогнув шею и скосив глаза, Надя разглядела рисунок и согласилась: да, черты изображенного на портрете спящего подростка очень напоминали Василия Дубова, хотя, как вынуждена была сама себе признаться Надежда, без Васяткиного замечания она бы вряд ли его опознала. Тем временем Серапионыч налил в блюдечко немного чая и размешал в нем ложку жидкости из скляночки. Потом смочил в этой смеси салфетку и стал осторожно протирать Солнышкину многострадальную кожу. -- Потерпи, сначала будет немного больно, -- говорил доктор, -- зато потом быстро пройдет. А через пару часов смой под душем... Предупреждали ж тебя, чтобы загорал осторожно. Это ведь научный факт, что у таких, как ты, в общем... -- чуть замялся Серапионыч. -- У рыженьких и конопатых? -- пришел ему на помощь Солнышко, стоически терпевший боль. -- Ну да. В общем, у вас другая пигментация, кожа более бледная, и надо избегать прямых солнечных лучей. А ты, небось, опять забыл об этом и решил не отставать от Василия, -- очень кстати ввернул доктор имя Дубова. -- С Васей-то, надеюсь, все в порядке? Передавай ему привет, если он дома. -- Дома, дома, -- закивал Солнышко. -- Но скоро уходит. Ой, мне пора бежать -- я ж ключ забыл!.. Спасибо, Владлен Серапионыч, и вправду меньше болеть стало. Привет Северу! Последние слова, естественно, адресовались Наде и Васятке, которых доктор поселял то в Норильске, то в Нарьян-Маре и, наконец, в Воркуте. -- Нравится? -- перехватил Солнышко взгляд Надежды, все еще прикованный к портрету. -- Сам рисовал! -- Дай-ка взглянуть, -- попросил доктор, возвращая скляночку внутрь сюртука. -- Кто это -- уж не Вася ли Дубов? Солнышко, будь так щедр, подари его мне! А то у меня в кабинете одни репродукции, а так будет что-то оригинальное. -- Конечно, берите! -- обрадовался Солнышко, что хоть на что-то сгодилось его творчество. -- А хотите, я и ваш портрет нарисую? Но не сейчас... -- Ловлю на слове, -- усмехнулся доктор, забирая рисунок. -- Постой, не беги. У нас к тебе дело. На последних словах Серапионыч конспиративно понизил голос, так что и Солнышку, и Наде с Васяткой пришлось податься чуть вперед, чтоб его расслышать. -- Солнышко, ты умеешь хранить важные государственные тайны? -- чуть не шепотом спросил доктор. -- Не знаю, но думаю, что да, -- честно ответил Солнышко. А Наде подумалось, что если доктор решился открыть юному художнику всю правду, то это было бы не так уж глупо: во всяком случае, Лиственницын-младший наверняка воспринял бы ее с куда большим доверием, чем Лиственницын-старший. Но то, что сообщил Серапионыч, стало для Чаликовой воистину откровением: -- Дело в том, что эта очаровательная молодая дама на самом деле служит в разведке. -- В какой -- американской? -- не то восхитился, не то ужаснулся Солнышко. -- Нет-нет, ну что ты, в нашей, конечно, в нашей, -- поспешно и чуть испуганно ответил Серапионыч. -- Как радистка Кэт? -- Н-ну, что-то вроде того, только без рации. И вот в этой-то связи нам понадобится твоя помощь. -- И что я должен делать? -- Быть на связи. Наденька следит за вражеским шпионом, который прибыл в Кислоярск для совершения диверсионного акта, а Васятка ей в этом помогает. Ну и я немного, -- скромно добавил доктор. -- Консультирую, так сказать, в местной топографии. А поскольку ни рации, ни мобильного телефона у нас нет, то ты станешь нашим связным. -- Как это?! -- у Солнышка загорелись не то что глаза, а даже ресницы. -- Очень просто. Сиди дома, но прислушивайся к телефону. Возможно, время от времени мы будем тебе звонить и передавать сообщения друг для друга... Чаликова, которая поначалу изумилась и даже внутренне возмутилась неуемной фантазии доктора, произведшей ее в разведчицы, наконец-то отдала должное его предусмотрительности: и правда, как им еще связываться друг с другом, если наблюдение за Дубовым и его погубителями придется вести раздельно? И тут же у Нади защемило в сердце, когда она вспомнила рассказ доктора о той беде, которая неминуемо должна была постигнуть Солнышко и всю его семью через какие-то пару месяцев. Надя не могла себе представить Солнышко, излучавшего свет и радость, лежащим в гробу среди лент и венков. И, прощаясь, Надя надолго задержала в руке его теплую ладошку. Чтобы как-то утаить от своих спутников, что творится у нее в душе, Чаликова раскрыла сумочку и стала перебирать ее содержимое. Кроме обычных дамских и журналистских принадлежностей (пудреница, диктофон и прочие мелочи), там хранилась вещь совсем иного рода, которая теперь неожиданным образом могла им очень пригодиться -- а именно, шапка-невидимка. С ее помощью Чумичка вывел Надю и ее спутников незамеченными из терема Рыжего, прежде чем доставить на Горохово городище. Какими колдовскими уловками Чумичка ухитрился спрятать под одной шапкой троих, Надя не имела и понятия, но уже то, что в их распоряжении оказалось такое чудо-средство, делало их гораздо сильнее в предстоящей схватке с Глухаревой и Каширским. Впрочем, неизвестно еще, каким оружием снабдил злоумышленников чародей Херклафф... Сложнее было с магическим кристаллом, который путешественники оставили на квартире Серапионыча, засунув поглубже в чаликовский саквояж -- Чумичка просил Надю спрятать его в "своем" мире, но вряд ли даже он мог предполагать, что его друзья совершат прыжок не только через миры, но и сквозь времена. И было неясно, как теперь следовало поступить с кристаллом -- спрятать его в каком-нибудь глухом уголке или брать с собой в обратный путь? От этих раздумий Надежду оторвало прикосновение Васяткиной ладони. Из дверей дома напротив появился ничем не примечательный подросток лет четырнадцати в джинсовых шортах и рубашке-"ковбойке". Через плечо у него было перекинуто яркое махровое полотенце. Сомнений не оставалось -- это был тот же человек, что и на Солнышкином портрете. Хотя себе самой Надя призналась, что если бы просто увидела его где-нибудь в уличном многолюдстве, то вряд ли узнала бы в нем Василия Дубова. Кинув взгляд в обе стороны и убедившись, что машин нет, Вася перешел через улицу и, пройдя совсем рядом с витриной, исчез из виду. Мгновенно собравшись, путешественники покинули "Предприятие No 7" и отправились следом за Васей, причем Надежда неожиданно поймала себя на мысли, что и впрямь ощущает себя немного разведчицей. x x x Обычная утренняя "летучка", или "планерка" в Кислоярском Управлении внутренних дел несколько затянулась: начальник решил