, Васенька, что у вас такой дурной вкус! Дубов лишь беззаботно рассмеялся и, встав из-за стола, подошел к девице: -- Сударыня, не желаете ли пересесть за наш столик? -- А что -- уже встало? -- радостно прогудела девица. -- Я сразу увидела, что приглянулась вам, да вы признаться не хотели! Василий галантно подал девице руку, так что она, явно не привыкшая к такому изысканному обхождению, даже несколько застеснялась. А Дубов, не давая ей опомниться, подвел ее к столу и усадил между собой и Чаликовой. Наде это не очень понравилось, но она сообразила, что если Дубов и имеет какие-то виды на эту жрицу "первой древнейшей", то явно не по ее основному роду занятий. Но что именно Василий задумал, Чаликовой не могла подсказать даже ее интуиция, свойственная работникам "второй древнейшей". Тем временем Дубов уже завел с девицей беседу: -- Сударыня, мне хотелось бы для начала узнать, как вас зовут-величают? -- Акуня, -- ответила девица. -- А по имени-отчеству? -- Акулина Борисовна, -- чуть смущенно сказала Акуня. Было видно, что ее давно никто не величал "по батюшке", да и вообще не обращался столь уважительно, как этот странный господин в знатном кафтане. -- А вас как звать-величать? -- робко спросила Акуня. -- Ну, у меня имя очень редкое, -- обаятельнейше улыбнулся Дубов, -- Василий Николаевич. Но вы можете звать меня просто Вася. -- А можно Васяткой? -- чуть осмелела девица. -- Нет, Васяткой вы можете звать нашего юного друга. Кстати, представлю вам и остальных моих спутников. Надежда. Владлен Серапионыч. А это -- Чумичка, наш... -- Василий Николаевич чуть было не сказал "колдун", но вспомнив, что Чумичка не любит афишировать свой род занятий, сказал "возница". Тут в зале появилась "мадам" с большим горшком какой-то похлебки, пахнущей очень зазывающе, а следом за нею два половых несли подносы со всякими закусками и запивками. Судя по виду, половые по совместительству и были теми "мальчиками", которых "мадам" пыталась предложить гостям. -- Акунька, ты опять к людям пристаешь? -- напустилась хозяйка, установив горшок посреди стола. -- Гляди, дождесся у меня! -- Нет-нет, сударыня, это не она к нам, а мы к ней пристаем, -- успокоил хозяйку Дубов. -- А-а, ну-ну, совет да любовь, -- захихикала "мадам". -- Кушайте, господа, на здоровье! -- Да и вы угощайтесь, Акулина Борисовна, -- пригласил Дубов. -- Чего вам положить -- супчику, картошки, салату? -- Мне бы водочки, -- потупив глазки, сказала Акуня. -- Ну, водочки, так водочки, -- согласился Василий, но, к ее разочарованию, налил самый чуток, на донышке. -- Больше не могу, ибо вы нужны нам трезвой. -- Чаво? -- взбрыкнула Акуня. -- Всем приличным господам я и выпимши хороша, а вам, видишь ли, тверезая нужна! А пошли вы к бесу, извращенцы! И Акуня сделала вид, что хочет встать и уйти. -- Да заткнись ты, шалава, и выслушай, что тебе говорят, -- не выдержала Чаликова. -- А уж потом, блин, выкобенивайся, сколько душе угодно! -- Так бы сразу, блин, и сказали, -- ухмыльнулась Акуня. -- А то крутите, блин, вокруг да около, блин! (Похоже, это словечко из нашего современного словаря пришлось Акуне изрядно по душе). -- Ну вот, а дело у нас до вас такое, -- чуть помолчав, продолжал Дубов. -- Вам, уважаемая Акулина Борисовна, придется некоторое время поработать княгиней. Детектив замолк, ожидая, как воспримет Акуня это необычное предложение. -- Ага, ну понятно, -- деловито кивнула Акуня. -- Вы меня хочете какому-то князю в пользование отдать. Так, что ли? -- Не совсем, -- откликнулся Василий. -- Вы должны будете изображать из себя настоящую княгиню, да так, чтобы ваш супруг... то есть ее супруг даже не заметил, что рядом с ним вовсе не его жена. Ну и, естественное дело, вознаграждением останетесь довольны. Стало быть, по рукам? -- Ну, блин, вы даете, -- прогудела Акуня. -- Точно извращенцы, но вы мне понравились. Эх, черт с вами, согласна!.. -- Ну что ж, иного ответа я и не ожидал, -- удовлетворенно потер руки Дубов. -- В таком случае не будем откладывать -- да и поедем! -- Как -- поедем? -- негромко переспросила Чаликова. -- Не повезем же мы ее к Рыжему! Все ж-таки приличный дом... -- Разумеется, нет, -- подхватил Дубов. -- Мы поедем на Сорочью улицу, в храм отца Александра! -- А-а, вот оно что, -- протянула Надя. До нее только сейчас начал доходить замысел Дубова. -- Похоже, Васенька, вы опять втягиваете нас в какую-то авантюру. Вот за это я вас и люблю. -- Простите, Василий Николаич, -- не без сожаления оторвался Серапионыч от похлебки, -- но как вы объясните наш визит к Александру Иванычу? Я, правда, не совсем понял, что вы задумали, но заранее поддерживаю. Однако мне кажется, что это будет выглядеть несколько подозрительно... -- Вовсе нет, -- возразил детектив. -- Мы просто подвезем Васятку до дома, вот и все. А то, что мы давно знакомы с отцом Александром, ни для кого не секрет. -- С отцом Александром мы давно знакомы с позавчерашнего дня, -- напомнила Чаликова. -- Ведь официально мы познакомились с ним на открытии водопровода. -- Так вы что, собираетесь везти меня в церковь? -- настороженно спросила Акуня, из всего разговора понявшая только это. -- Да ежели я там в таком виде появлюсь, так меня же, блин, камнями побьют! -- Не побьют, -- оптимистично пообещал Дубов. -- Да и вид у вас будет совсем другой, уж об этом мы позаботимся. -- Ну, другой, так другой, -- ответила Акулина Борисовна, хотя и не очень-то была уверена, что все произойдет именно так. Во всяком случае, судьба предоставляла ей редкий случай хоть ненадолго покинуть привычную жизнь в Бельской слободке, засосавшую, ее подобно болоту, и испытать что-то новое и ранее неведомое. Однако уже почти на пороге Серапионыч остановился: -- Постойте, я ж совсем забыл, ради чего сюда вас всех затащил. Акуня удивленно на него уставилась: -- И чаво же ради? -- Передать поклон от некоего боярина Андрея. Впрочем, к вам, Акулина Борисовна, это вряд ли относится... Однако, увидев, как побледнело, даже сквозь слой дешевых румян, лицо Акуни, доктор понял, что его слова относятся именно к ней. -- Боярин Андрей просил сказать, чтобы вы не верили в его виновность, -- негромко договорил Серапионыч. -- А я никогда и не верила, -- столь же тихо ответила Акуня. И тут же резко возвысила голос: -- Ну, чего встали, блин, идемте скорее! x x x Даже оказавшись в "каталашке" -- небольшой клетушке при городских воротах, куда бросали всяких мелких нарушителей -- Каширский оставался "человеком науки": он отнюдь не предавался отчаянию из-за утраты свободы и, главное, сокровищ, а пытался путем научного анализа установить возможные причины столь неожиданного провала и выработать стратегию дальнейших действий. Собственная участь заботила Каширского менее всего -- он был уверен, что высокопоставленные покровители и работодатели очень скоро вытащат его из этой переделки. Волновало другое -- кто дал знать охранникам, что они с Анной Сергеевной идут в Царь-Город "не порожняком"? Петровича Каширский исключил сразу -- настолько он был уверен в действенности "установки". Тут припомнились последние слова Глухаревой, сказанные при задержании -- "это вы нарочно устроили". -- Уж не Анны ли Сергеевнины это плутни? -- вслух подумал Каширский. -- А что, неплохо придумано: меня -- "в каталашку", как выражается Херклафф, а сама все сокровища берет себе. Ну, придется еще с охранниками слегка поделиться... Хотя нет, не думаю. Анна Сергеевна до такого просто не додумалась бы. Куда уж ей, бедняжке. В конце концов, перебрав еще несколько версий, господин Каширский пришел к выводу, что он пал жертвой случайной проверки на воротах. -- Будь иначе, меня бы сразу отправили в острог или еще чего похуже, а не держали "на съезжей", -- подытожил Каширский. Остановившись на этом утешительном объяснении, узник окончательно вернул себе присутствие духа и начал перебирать в уме имена влиятельных покровителей, которые помогли бы ему возвратить изъятые при задержании ценности. "А Анне Сергеевне фиг чего дам, -- злорадно подумал Каширский. Но тут же сжалился: -- Хотя ладно уж, чего там, подарю ей малахитовую шкатулку -- пускай радуется!" От великодушных размышлений узника оторвал лязг двери. Каширский поспешно придал лицу вид грозный и решительный и даже собрал воедино мысленную энергию -- на случай, если придется пустить в ход сверхчувствительные способности. В темницу, подслеповато щурясь, вошел незнакомый господин в скромном на вид, но очень добротном и явно не дешевом кафтане. -- Господин Каширский? -- вежливо осведомился гость. -- Да, -- с достоинством ответил ученый. -- Я -- Каширский и хотел бы знать, долго ли еще продлится мое незаконное задержание? -- Собственно, я сюда явился, чтобы дать вам волю, -- произнес незнакомец с обезоруживающей улыбкой и уставился на Каширского, как бы ожидая благодарственных излияний. И, не дождавшись, чуть помрачнел: -- Прошу следовать за мной. Они вышли из "съезжей" и, миновав склонившихся в почтительнейшем поклоне привратников, сели в роскошную карету, запряженную парой белых коней. Кучер свистнул кнутом, и экипаж, сорвавшись с места, понесся по улице. И хотя путь лежал явно не в направлении того дома, где они с Анной Сергеевной квартировались, Каширский не стал задавать спутнику никаких вопросов, а делал вид, что воспринимает происходящее как должное. x x x Князь Длиннорукий исправно выполнял доверенную ему должность царь-городского градоначальника, но в глубине души все же считал, что она ему "тесновата в плечах". Поэтому он всегда радовался случаю показать себя в делах, выходящих за пределы чисто хозяйственной работы. И если разработка памятника царю Степану шла через пень-колоду по причине расхождений с ваятелем Черрителли во взглядах на Высокое Искусство, то теперь, похоже, наклевывалось дельце, в котором князь мог бы развернуться вовсю. Градоначальник принимал в своей присутственной палате дюжину юношей и девушек, многие из которых едва вышли из подросткового возраста. Вместе с ними был господин значительно старше, хотя сколько ему лет, толком никто не знал. Да и вообще, о боярине Павловском, совсем недавно "всплывшем" в Царь-Городе, ходили весьма смутные слухи -- вплоть до того, что в прежние годы он находился в глубокой опале и будто бы даже был за что-то бит кнутом. Последние несколько месяцев боярин Павловский неустанно ходил по столице и всюду, где возможно, рассказывал о своей горячей любви к новому царю и о том, как он поддерживает и одобряет каждое слово и каждое дело Путяты. Об этом же он хотел выступить и на позавчерашнем открытии водопровода, но не был допущен на главный помост, откуда звучали все речи. Однако боярин Павловский отнюдь не обиделся на такое пренебрежение его рвением, а, шныряя в толпе, всем втолковывал, что Путята -- лучший друг водопроводчиков. В этом вопросе все были с ним согласны, если не считать некоей боярыни Новосельской, которая почему-то обозвала Павловского негодяем и прихлебателем, на что последний, зная вздорный нрав мятежной боярыни, даже не стал отвечать. Под стать Павловскому была и молодежь: у некоторых из юношей кафтаны спереди и сзади были расписаны изображением человека, похожего на царя Путяту, а у девушек поверх платьев были прикреплены дощечки с надписью: "Мы любим Путяту", а у одной даже -- "Путята, я хочу тебя!". Особо живописно выглядел один мальчик, самый юный из всех, с длинными волосами, стянутыми на лбу ленточкой, который сидел на скамеечке, держа на коленях огромные гусли. Пока что молодежь больше помалкивала, а боярин Павловский увлеченно разъяснял Длиннорукому цель их прихода: -- Все мы прекрасно видим, как трудно приходится нашему любимому Государю, когда всякие враги народа пытаются вставлять палки в колеса его славных дел. Мы, честные люди, преданные своей Родине, своему Отечеству, просто обязаны объединиться вокруг нашего Государя. И кто другой положит почин этому святому делу, если не наши дети, наше лучшее будущее?! -- Да-да, Глеб Олегович, в этом нет сомнения, -- на всякий случай соглашался градоначальник. -- Но в чем, так сказать, выражается ваше благое дело? -- Я ни на миг не сомневался, князь, что вы нас поддержите! -- еще более воодушевился боярин Павловский. -- Наша задача -- объединить все здоровые силы нашей молодежи и не только словом, но и делом помочь нашему любимому царю в его славных начинаниях. И перед вами -- первые, кто решил взяться за эту великую задачу! -- Боярин с гордостью указал на своих подопечных. -- Нет, все-таки зря говорят, что молодежь у нас теперь не та, -- не менее боярина Павловского воодушевился князь Длиннорукий. -- А молодежь у нас что надо -- орлы, да и только! Вот она, будущая наша смена! Князь отечески положил руку на плечо молодого статного парня: -- А я тебя узнал -- ты же Ваня, сынок боярина Стального. Вот уж годы летят! Казалось, еще вчера батька тебя учил на коне ездить, а ты то и дело оземь головою сваливался. А теперь вон какой вымахал, кровь с молоком. Небось, все девки на тебя заглядываются? Ваня Стальной заметно смутился, даже чуть покраснел, а чтобы как-то загладить неловкость, достал из кармана смятый листок и стал по слогам читать: -- Мы, юные путятинцы, торжественно клянемся крепить и созидать... -- Да не тарахти ты, Ванюшка, -- боярин Павловский ласково, по-свойски похлопал его пониже спины. -- Видишь, тут же все свои, скажи по-человечески. Ванюшка спрятал листок и, прокашлявшись, заговорил: -- Ну, мы вот подумали и решили, что надобно нам всем вместе, заедино держаться. Потому как токмо вместе мы -- сила. А то люди у нас очень уж разобщены: богатеи свою корысть блюдут, бедняки -- свою, знать на простолюдинов и глядеть не хочет. А это неправильно, потому как Господь Бог всех нас равными сделал, а Путята всем нам единый царь... -- Погоди, Ваня, это ж ты что предлагаешь -- богатым с бедными всем делиться? -- перебила боярышня в парчовом платье и с огромными золотыми сережками в ушах. -- Нет, эдак я не согласная! А может, ты мне еще скажешь с Нюркой одежкой поменяться и в Бельскую слободку податься? -- ткнула девица в сторону своей соседки. -- Да ты не бузи, Глафирушка, никто тебя ни с кем делиться не заставляет, -- с некоторой досадой сказал боярин Павловский, не забыв как бы невзначай погладить боярышню по парчовому плечику. -- Не о дележке речь, а о том, чтобы всем заедино быть! -- Постойте, что это вы про Бельскую слободку говорили? -- насторожился градоначальник, а сам подумал: "Неужто и до них молва о вчерашних прорицаниях дошла? Вот уж сраму сам себе удружил..." Словно ожидая, когда ее заденут, вперед вышла другая девица, которую Глафирушка называла Нюркой. Именно она, судя по надписи на дощечке, "хотела" Путяту. -- А что, мне стыдиться нечего! -- заявила Нюрка, смело оглядев всех, кто был в палате. -- Оттого, что я в Бельской слободке себя торгую, я что, хуже других? Может, я нашего царя Путяту не меньше вашего люблю! И не я одна такая, уж можете мне поверить. Я хотела и подружку свою, Акуньку, с собою привесть, да она запропала куда-то, а не то бы непременно пришла. -- Ничего, Нюрочка, в другой раз приведешь, -- с масляной улыбочкой проговорил боярин Павловский. -- Ты, Ваня, расскажи лучше, что вы задумали. -- О-о, ну так мы много чего задумали, -- охотно откликнулся Ваня Стальной. -- Вот, например, на родине Путяты, в Свято-Петровской усадьбе... -- Я и сам родом из тех краев, -- вставил боярин Павловский с важной таинственностью в голосе, словно бы причащаясь к славе царя. -- Извини, Ванюшечка, я тебя перебил -- продолжай. -- Ну вот я говорю, -- продолжал Ваня, -- что надобно в Свято-Петровской восстановить все так же, как раньше, когда Путята был такой, как мы, и даже еще младше, и превратить усадьбу в место всеобщего поклонения, в источник этой, как ее, все время забываю... -- Народной Мысли, -- трепетным голосом подсказал боярин Павловский. -- А это еще что за хреновина? -- простодушно удивился градоначальник. -- Народная Мысль -- это то, чего так не хватает нам всем, -- со священными придыханиями произнес боярин Павловский. -- Вы думаете, отчего у нас все шло через пень-колоду? А оттого, что не было Народной Мысли! -- А-а, ну понятно, -- кивнул князь Длиннорукий. То есть вообще-то он толком ничего не понял, но сама мысль о Народной Мысли ему пришлась по душе. Чуть меньше ему понравилось предложение разместить источник Народной Мысли в Свято-Петровской -- это означало бы чем-то обделить вверенную ему столицу. Поэтому, не возражая по существу, князь выдвинул встречное предложение: -- А на месте непристойной лужи, именуемой Марфиным прудом, непременно возведем собор и назовем его Храмом Путяты-Спасителя. -- И, подумав, градоначальник добавил: -- А всякие мелкие церквенки на окраинах, ставшие средоточием распутства -- прикроем! -- Да здравствует Путята! -- вдруг завопила Глафира. -- Да здравствует Путята! -- отозвалась остальная молодежь, вскинув руки вперед и чуть вверх. -- Ой, извините, что-то на меня такое нашло, -- виновато проговорила Глафира. -- Просто я нашего Государя так люблю, что аж мутит... То есть я хотела сказать, в общем, вы меня понимаете, -- совсем смешалась девушка. -- Ну конечно же, понимаем, -- проникновенно проговорил боярин Павловский. -- Я и сам испытываю нечто подобное, когда слышу его имя... А не спеть ли нам? -- неожиданно предложил он, оборотясь к юноше с гуслями. И пояснил для градоначальника: -- Это наш певец и сказитель, прозванием Алексашка Цветодрев. Такие песни слагает -- заслушаешься! Юный Цветодрев возложил персты на вещие струны и запел высоким срывающимся голосом: -- Гой ты еси славный наш Путята-Царь, Наша ты надежа и опорушка, Ты стоишь ногами на родной земле, Головою небо подпираючи... -- Хорошая песня, -- одобрил градоначальник, когда Цветодрев закончил, -- душевная. А есть ли у вас что-нибудь такое, чтобы звало, чтобы подымало на великие свершения? -- Есть, как не быть, -- радостно подхватил боярин Павловский. -- Ребятушки, давайте-ка нашу, любимую! Песенник вновь ударил по струнам и запел не по-прежнему, а быстро и решительно, отбивая такт сафьяновым сапожком: -- С любимым Путятой Мы в битву пойдем За Родину нашу, За Отчий наш дом. Пусть в будущем будет, Как не было встарь -- Будь славен вовеки, Ты наш Государь! И вся дюжина дружно подхватила припев: -- А сунется ворог -- То будет не рад, Ведь с нами Путята И стольный наш град. Стране и народу Привольно под ним -- Да будет он Богом Вовеки храним! Не успели отзвучать последние слова, как Глафира снова вскричала и выбежала прочь из градоначальничьей палаты. -- Что это с нею стряслось? -- забеспокоился Длиннорукий. -- Опять замутило? -- Да нет, просто она... -- принялась было объяснять Нюрка из Бельской слободки, но боярин Павловский поспешно ее перебил, видимо, из опасения, что Нюрка со свойственным ей простодушием выразится недостаточно утонченно: -- Просто она, некоторым образом, достигла блаженства. У нее от этой песни частенько такое случается. -- А-а-а, ну ясно, -- кивнул Длиннорукий, а сам подумал: "Вот горячая девка, а мою-то Евдокию Даниловну уж ничем не проймешь..." -- Кстати, дорогой князь, а собственно для чего мы к вам пришли, -- спохватился боярин Павловский. -- Отряд мы уже создали, а названия никак подобрать не можем. Вот решили с вами посоветоваться -- может, вместе чего и надумаем. -- Прекрасно! -- обрадовался князь. -- Я целиком и полностью на вашей стороне и даже сам вступил бы к вам в отряд, кабы помоложе был. А название -- это дело важное, первостепенное. Надобно, чтобы оно не только вдохновляло и вело за собой, но и било, как молот, и жгло сердца, как огонь!.. -- А чем не название -- "Огонь и молот"? -- вдруг встрял Ваня Стальной. -- Да ну что ты, Иван, это уж какими-то, прости Господи, застенками отдает, -- решительно возразил боярин Павловский. -- А вообще-то мы уж много чего перебрали, да все не то. "Дети Путяты" -- как-то двусмысленно. "Путятинским путем" -- язык сломаешь, покамест выговоришь. "Соколы Путяты" -- слишком воинственно. Я вот предлагал "Юные путятинцы", так ребята не согласились. Говорят, получается, что как будто поколения одно другому противопоставляем, а наша задача -- всех объединить... Вроде все названия хороши, а самого лучшего никак не найти. -- Знаете, друзья мои, что я вам скажу, -- осторожно начал Длиннорукий. -- Я вот часто с нашим Государем встречаюсь, беседую, и не токмо как градоначальник с царем, а и просто по-человечески. И подумалось мне -- а обрадуется ли Путята, коего скромность всем ведома, ежели вы свой отряд его именем назовете? И так ведь ясно, что вы -- за Путяту. А отчего бы вам не назваться как-нибудь по-другому, может быть, даже немного иносказательно? Ну, к примеру, так, -- князь на миг задумался, -- "Верный путь". -- А что, это уже гораздо лучше, -- загорелся боярин Павловский. -- А вот если... -- Идущие вместе, -- вдруг тихо проговорил гусляр Цветодрев. -- Как? -- проворно обернулся к нему Павловский. -- Идущие вместе, -- так же тихо повторил юноша. -- Или еще проще -- "Наши". -- Идущие вместе... Идущие вместе... Идущие вместе... --- прошелестело по рядам, и всем стало ясно, что именно так отныне будут зваться юные путятинцы. И что, может статься, именно этому словосочетанию, неожиданно сорвавшемуся с уст младого певца, суждено будет сохраниться на скрижалях Царь-Городских летописей времен начала славных дел царя Путяты. x x x Хотя отец Александр и не ожидал столь скорого возвращения своих друзей, он был им очень рад. После бурных и немного суматошных приветствий священник обратил внимание на дотоле незнакомую ему девицу: -- А ты кто будешь, неведомая Магдалина? -- Не Магдалина, а Акулина, -- поспешил Дубов исправить эту невинную и явно не нарочную бестактность. -- А полностью -- Акулина Борисовна. Однако сама Акуня, кажется, была настроена вовсе не так шутливо. Она видела, сколь радостно приветствовали друг друга хозяин и гости, и чувствовала, что на нее глядят не то чтобы как на неровню, а хуже -- как на чужую, непонятно зачем попавшую в не свое общество. -- Да, батюшка, я распутная девка, -- зло проговорила Акуня, глядя прямо в глаза отцу Александру. -- А где ж ты был, батюшка, и вы где были, люди добрые, когда у нас в деревне голод случился, когда люди с голода мерли, как мухи? Какое вам дело было до нас, быдла деревенского? Я-то в город тогда подалась, пыталась милостыню просить, да все гнали. Хорошо хоть прибилась к Ваньке Копченому, мелкому вору, вместе с другой девушкой, такою же бедолажкой, как я. Да, за кусок хлеба готова была на все. И подрабатывали, где можно, на самой черной работе. А когда уж совсем прижимало, то и собой приходилось торговать. Не нравится, батюшка? А ты послушай. Шла на это, и не только на это, только чтобы выжить. Жизнь заставила стать такой, какая есть, оттого что люди отворачивались. Ванька-то хоть по пьяному делу, случалось, и поколачивал, да по-своему все ж-таки заботился, любил, да и мы бы без него наверняка пропали бы. Он и работенку приискивал по корчмам и везде, где случится. Но все-таки был кусок хлеба и ночлег, какой-никакой, жили в заброшенной конюшне на окраине города. И где ж вы были, такие приличные да порядочные, когда Ванька занемог, кровью харкать начал? Никакие же лекари не пойдут на конюшню за те гроши, какие мы могли отдать. Мы бы отдали, да у нас ничего и не было. Ну и преставился Ванька на грязной соломе, даже похоронить по-человечески не могли, выволокли за город и закопали в поле. А без него у нас жизнь совсем поганая началась. У подруги-то и вовсе ум за разум зашел. И подалась бы я, батюшка, в уличные девки, да и там все прихвачено. Я вот и пить начала с горя да от безысходности. И только и оставалось, чтобы подохнуть, как собака под забором, и вам, люди добрые, до этого бы и дела не было. Акуня замолкла, как бы сама устыдившись -- нет, не своих слов, а своей откровенности. Чувствовалось, что она говорит все это в первый, а может, и в последний раз в жизни. -- Александр Иваныч, мы с Акулиной Борисовной хотели бы с дороги умыться, -- поспешно проговорила Чаликова. -- А-а, ну так это завсегда пожалуйста, -- ответил отец Александр, избегая смотреть на Акуню. -- Что-что, а умывальня у меня в полном порядке. Васятка, проводи дам. А потом поставь самовар -- завтракать будем. Хотя для завтрака уже поздновато -- ну так будем считать это ленчем. Завтрак ленча лучше, чем суд Линча, -- чтобы как-то разрядить напряженность, сострил батюшка и сам же первый захохотал своей "майорской" шуточке. Надя и Акуня ушли следом за Васяткой, а отец Александр провел Дубова, Серапионыча и Чумичку к себе в комнату и, усадив кого на стулья, а кого прямо на лежанку, заговорил неожиданно серьезно: -- Знаете, друзья мои, дело у меня к вам есть. В общем, думал я, думал, да и надумал домой возвращаться. Верно все же говорят -- где родился, там и пригодился. -- Очень разумное решение, -- одобрил Василий. -- Так что давайте прямо сегодня вечером, вместе с нами! Отец Александр с сомнением покачал головой: -- Право, не знаю, получится ли так быстро. Я ведь еще ни с кем о своих планах не говорил, да и говорить не буду. Просто хочу столковаться с отцом Иоилем, он раньше здесь настоятельствовал, а теперь на покое, чтобы подменил меня, покамест нового не назначат. -- Отец Александр загнул палец. -- Второе -- Васятка. Главная моя забота. Хоть боярин Павел обещал за ним приглядеть, но тут уж я и тебя Чумичка, просить буду -- не оставь его. -- Не оставлю, -- твердо пообещал Чумичка. -- Ну и третье -- устроить то дело, ну, вы помните... -- О бегстве двоих возлюбленных? -- пришел ему на помощь Дубов. -- Вы, Александр Иваныч, просили нас что-то придумать. И вот мы, кажется, таки придумали. Заслышав шум за дверью, Василий сделал движение рукой, достойное заправского конферансье, и тут же в скромной священницкой горнице в сопровождении Васятки появились две женщины: одна -- Надежда Чаликова, а вторая... -- Княгиня! -- вскочил отец Александр с топчана, где он только что сидел, по-домашнему развалившись рядом с Серапионычем. И вправду, без румян, белил и прочей аляповатой косметики, призванной завлекать невзыскательных гостей Бельской слободки, Акуня выглядела просто один к одному с княгинею Евдокией Даниловной Длиннорукой. -- Ну, понятно, -- проговорил священник, придя в себя. -- Это и есть ваша придумка. Замечательно. В таком случае задача упрощается. Сначала дадим весточку настоящей Евдокии Даниловне, чтобы собралась в дорогу, а потом... Ну, впрочем, дальше уже дело техники, у меня все продумано. Спасибо, спасибо вам, дорогие мои! -- И отец Александр стал горячо жать руки своим друзьям. -- Прям-таки гора с плеч. Проводив дорогих гостей, отец Александр вернулся в опустевший храм. В уме он "проигрывал" предстоящие действия, которые уже не раз обговаривал и с Пал Палычем, и с Ярославом, да и с Евдокией Даниловной. Конечно, все это требовало некоторых хлопот, но хлопот приятных и уж никак не пустых. Во всяком случае, предстоящее дело должно было стать достойным завершением недолгого пребывания майора Селезня в параллельном мире. Отец Александр затеплил свечку и установил ее перед иконой св. Николая -- небесного покровителя всех "в пути шествующих". x x x Карета остановилась в узком переулке, и ее хозяин через неприметные двери ввел Каширского в какое-то мрачное помещение. За короткий миг, пока его спутник своим ключом открывал двери, Каширский успел только сообразить, что это -- задворки большого и, должно быть, богатого терема. -- Куда вы меня ведете? -- не выдержал Каширский, когда они проходили четвертый или пятый темный коридор. -- Скоро узнаете, -- дружелюбно улыбнулся господин. -- Поверьте, друг мой, вы не останетесь разочарованы. -- Какой же я вам друг, если вы даже не хотите назвать свое имя! -- не выдержал Каширский. -- Как, неужели я не представился? -- удивился господин. -- Извините, профессиональная привычка. А зовут меня Лаврентий Иваныч. -- Очень приятно, -- буркнул Каширский, которому это имя ни о чем не говорило. Пройдя еще несколько необжитых помещений, Лаврентий Иваныч ввел своего подопечного в обширную залу с побеленными потолками и рядами лавок вдоль стен. -- Немного подождите, вас пригласят, -- с этими словами Лаврентий Иваныч усадил Каширского на одну из лавок, а сам скрылся за высокой дверью, расположенной прямо напротив той, через которую они вошли. Каширский огляделся, но единственным светлым (вернее, темным) пятном во всем помещении была Анна Сергеевна Глухарева, сидевшая неподалеку, небрежно закинув ногу за ногу. -- Анна Сергеевна, где я? -- спросил Каширский, подсев поближе к своей сообщнице. -- Там же, где и я, -- неприязненно ответила Глухарева. -- В приемной шефа. -- Какого шефа? -- поначалу не понял Каширский. -- А-а, самого! И за что же такая честь? И вправду -- Каширский и Анна Сергеевна ни разу не видели Путяты с тех пор, когда на прорицательном сеансе чародей Херклафф предсказал князю Путяте царство, Глухаревой кучу навоза, а Каширскому -- "каталашку". Cтав царем, Путята не снисходил до того, чтобы лично отдавать указания столь сомнительным личностям, как Анна Сергеевна и Каширский -- связь с ними держал некто Глеб Святославович. Правда, Каширского иногда посещали смутные подозрения, что "заказы" Глеба Святославовича порою исходят не от Путяты, или, точнее, не совсем от него. Но "человек науки" предпочитал в эти мысли не углубляться -- их с Анной Сергеевной вполне устраивало, что Глеб Святославович и его начальство не только прилично оплачивают работу, но и служат им надежной "крышей". Или, вернее, служили таковою до нынешнего утра... Судя по доносящимся из-за дверей приглушенным голосам, царь в это время беседовал с заморскими послами. Того, что говорил Государь, почти не было слышно, зато голос посланника, похожий на воронье карканье, доносился очень четко и гулким эхом отдавался под высоким потолком: -- Мы прибыли, дабы передать послание Ливонского герцога, который с некоторым запозданием имеет честь поздравить Ваше Величество со вступлением на законный престол. Несмотря на то, что наши страны находятся не близко одна от второй, отношения между нашими государствами были самые дружественные. И наше правительство не сомневается, что теперь деловые и торговые связи будут развиться еще лучше, чем прежде... А вскоре через приемную проследовали и сами послы. Впереди с важностью нес себя главный посланник -- сухощавый господин с длинными седыми волосами и эспаньолкой, одетый в роскошный камзол, украшенный огромной брошью, искрящейся бриллиантами и изумрудами. -- У Шпака магнитофон, у посла -- медальон, -- как бы в шутку сказал Каширский, заметив, с каким вожделением взирает Глухарева на посольские драгоценности. В ответ на это Анна Сергеевна довольно злобным голосом привела другую цитату из "Ивана Васильевича": -- А царь-то ненастоящий! Но тут из тех же дверей появился чернобородый человек в кафтане царского дьяка: -- Господа, милости просим, Государь вас ждет. Государь ожидал гостей, сидя на престоле в окружении нескольких придворных, в числе которых был и Лаврентий Иваныч. При виде Глухаревой и Каширского Путята довольно резво спрыгнул с трона и засеменил им навстречу, вызвав выражение непритворного ужаса в очах чернобородого дьяка, вынужденного сносить столь "нецарственное" поведение царя. -- Здравствуйте, здравствуйте, дорогие друзья мои, -- говорил меж тем Путята, дружески обнимая Каширского и лобызая ручку Анне Сергеевне. -- Вы и представить не можете, как мне неловко, что вас так по-глупому задержали на входе в город. Как всегда -- никто ничего не знает и все друг на друга кивают. А сам за всеми не уследишь. Пожалуйста, господин Каширский, примите мои самые искренние извинения! -- Да ну что вы, Государь, какие пустяки, -- великодушно отвечал Каширский, уже прикидывая в уме, не настал ли подходящий случай замолвить словечко за конфискованное имущество. Меж тем Путята продолжал: -- Право же, господа, не держите зла на наших простодушных привратников -- они ж никак не могли знать, что вы возвращаетесь из Загородного Терема, где вели пара... пала... паларельные поиски сокровищ царя Степана. -- Путята даже рассмеялся, хотя и чуть натужно. -- Вот Лаврентий Иваныч битый час втолковывал господам привратникам, что вы вовсе не пытались похитить чужое добро, а несли его, дабы передать в царскую казну! -- Да, так оно и было, -- с важностью подтвердил Лаврентий Иваныч. -- Чтобы добиться вашего скорейшего освобождения из-под этой смехотворной стражи, дорогой господин Каширский, мне немало пришлось порассказать о вашем с уважаемой Анной Сергеевной бескорыстии и любови к справедливости! Столь гнусных поклепов Глухарева стерпеть не могла. Сенсорно почувствовав, что Анна Сергеевна уже готова взорваться и наговорить неизвестно чего, причем невзирая на лица и не выбирая выражений, Каширский незаметно наступил ей на туфельку. -- Ай! -- вскрикнула Анна Сергеевна. -- Что вы себе позволяете, невежа! -- Совершенно с вами согласен, сударыня, -- по-своему истолковав ее слова, произнес Путята. -- И знаете, друзья мои, обычно я стараюсь никого не перехваливать, но вам скажу: вы в своих разысканиях превзошли даже самого Василия Николаича Дубова и его помощников, на которых я возлагал большие надежды! При имени Дубова Анна Сергеевна аж зашипела от злобы, и Каширский, чтобы как-то загладить неловкость, провозгласил: -- Рады служить Царю и Отечеству! -- И вы своими делами доказали эти слова, -- проникновенно откликнулся Путята. -- Тем более, что здесь находится свидетель и, так сказать участник ваших славных свершений. -- Царь кивнул в сторону человека, стоявшего по правую сторону от престола. Он был одет с некоторой щеголеватостью, а шляпа с пером более соответствовала обычаям даже не Кислоярских бояр, а скорее, рыцарей Ново-Ютландского королевства. И лишь когда сей господин галантно поклонился царю и учтиво приподнял шляпу, обнажив плешь, Анна Сергеевна и Каширский увидали, что это ни кто иной, как Петрович. На сей раз "установки" Каширского сработали, что называется, на полную катушку -- бывший Соловей-Разбойник "стал совсем другим человеком" настолько, что даже внешне изменился до неполной узнаваемости. -- Лаврентий Иваныч, мы хотели бы еще раз полюбоваться на эти замечательные сокровища, -- сказал Путята. И добавил, выразительно глянув на Анну Сергеевну: -- Покамест их не потратили на народное благосостояние. Лаврентий Иваныч подошел к столу в углу палаты и сдернул покрывало. На столе кучей лежали все те драгоценности, включая золотой кувшинчик и малахитовый ларец, которые Каширский откопал у озера. -- Неужели Петрович заложил? -- тихо спросила Анна Сергеевна. -- Нет, это исключено! -- искренне возмутился Каширский. -- Я ему дал устано... -- Вашими бы установками да задницу подтирать! -- в бессильной ярости прошипела Глухарева. Царь подошел к столу и принялся перебирать сокровища. Выбрав колечко попроще, он с легким полупоклоном преподнес его Анне Сергеевне: -- Сударыня, это то немногое, чем я могу отблагодарить вас за неоценимую услугу! Судя по виду Анны Сергеевны, она была бы не прочь швырнуть это колечко Путяте прямо в морду, а заодно и высказать все, что о нем думает, но ей все же каким-то чудом удалось сдержать себя и даже поблагодарить всемилостивейшего монарха: -- Спасибо, Государь, ваша щедрость воистину не знает пределов. -- Да, моя щедрость меня погубит, -- не то в шутку, не то всерьез согласился Путята. И тут же доказал эти слова, извлеча из кучи сокровищ тот самый кувшинчик, который накануне так приглянулся Каширскому. -- А это вам, мой дорогой ученый друг. Если желаете, я велю выбить надпись: "Господину Каширскому в знак признательности от Путяты". -- Спасибо, не надо, -- вежливо отказался Каширский и чуть не выхватил кувшинчик у Путяты из рук. -- А тебя чем бы я мог отблагодарить, мой верный и благородный Петрович? -- оборотился Путята к Соловью. Петрович низко поклонился и еще раз приподнял шляпу: -- Лучшей благодарностью для меня будет, ежели эти нечаянные драгоценности и впрямь хоть сколько-нибудь помогут нашим бедным простым людям! "Хорошо устроился", -- злобно подумала Анна Сергеевна. -- Сам весь в белом, а я -- в дерьме с ног до головы!" Каширский тут же принял эту "телепатему", ибо и сам испытывал сходные чувства. Он устремил на Петровича пристальный взор и, почти не разжимая губ, зашептал: -- Даю вам... Или нет, освобождаю вас от вчерашней установки! И не успел Каширский договорить, как Петрович сделал шаг вперед, обвел мутным взглядом всех, кто был в палате, сорвал с себя шляпу и, швырнув ее оземь, стал ожесточенно топтать. И Путята, и Лаврентий Иваныч, и все остальные с немалым изумлением глядели на него, лишь Каширский смиренно взирал на выходки Петровича, как бы говоря: "А я тут не при чем". Но Петрович, очевидно, так не считал. Ткнув пальцем в сторону Анны Сергеевны, он надсадно заверещал: -- Вот они, главные ворюги! Это они, царь-батюшка, тебя обворовать хотели, а я им не дал! Все кругом воры и мироеды, одни мы с тобой честные люди, а эти все только и глядят, как бы трудовой народ обобрать!.. Выдав сию обличительную речь, Петрович в изнеможении опустился на пол рядом с растоптанной шляпой. Царь-батюшка многозначительно молчал, как бы ожидая, что еще "выкинет" Петрович. И не дождавшись, вкрадчивым голосом обратился к Анне Сергеевне и Каширскому: -- Тут вот господин Петрович намекал, будто бы вы меня обворовать хотели. Не желаете ли вы лично развеять эту инси... исни... инсинува... в общем, этот наговор? -- Придурок, -- желчно бросила Глухарева. Каширский же, напротив, не преминул блеснуть научным слогом: -- Дело в том, Государь, что наш уважаемый Петрович имеет ярко выраженную тенденцию смешивать плоды воображения с действительностью, чего я отнюдь не желаю поставить ему в укоризну, ибо вызвано это объективными причинами, как-то несоразмерное употребление горячительных напитков и как следствие -- некоторые симптомы недуга, который в научном обиходе именуется делириум тременс, а в просторечии белою горячкой... -- Что-о? -- воспрял с пола Петрович. -- Да я тебе щас покажу, у кого из нас белая горячка! Ты у меня увидишь, ворюга, кузькину мать!.. -- Ну, теперь вы сами можете убедиться, Государь, случай весьма запущенный, -- спокойно заметил Каширский. -- Грабить буду! -- вдруг пуще прежнего завопил притихший было на миг Петрович, раздирая на груди нарядный кафтан. -- Всех перережу, всем кровь пущу! Однако ржавых ножей на привычном месте он, увы, не обнаружил -- тот образ, в коем бывший Грозный Атаман пребывал со вчерашнего вечера, их не предполагал. Впрочем, отсутствие ножей ни в коей мере не сбавило боевого задора Петровича. Но что было дальше, незадачливые кладоискатели так и не узнали -- воспользовавшись общим замешательством, они незаметно выскочили из царской палаты, оставив Путяте с Лаврентием Иванычем расхлебывать последствия гипнотических экспериментов над подопытными лиходеями и душегубами. x x x Рыжий уже знал об итогах экспедиции и с нетерпением поджидал своих гостей. -- Где ж вы запропали? -- говорил он, приветствуя кладоискателей. -- В город въехали утром, а ко мне пожаловали к самому обеду! -- Нет-нет, не надо обеда! -- замахала руками Надежда. -- Все как будто сговорились нас накормить. Сначала Дормидонт, потом Владлен Серапионыч затащил в харчевню, а потом еще отец Александр... -- Погодите, а при чем тут отец Александр? -- удивился Рыжий. -- Ну, мы решили подвезти Васятку до Сорочьей, а разве от отца Александра так просто отделаешься? -- засмеялся доктор. -- Вот и пришлось еще и с ним почаевничать... -- Не беспокойтесь, господин Рыжий, свои трофеи мы направили прямо к Государю, -- заверил Дубов. -- Надеюсь, ничего по дороге не пропало? -- Нет-нет, все прибыло в целости и сохранности, -- заверил хозяин. -- Государь очень доволен и просил передать вам свою искреннюю благодарность. -- За что? -- удивилась Надежда. -- Ведь находки-то пустяковые! -- По правде сказать, мы не очень-то надеялись вообще хоть что-то найти, -- поделился Рыжий. -- Я, конечно, не знаю, какова ценность клада, но, думаю, в любом случае больше, чем ноль. А наш Государь привык довольствоваться малым. Поверьте мне, он ценит благие намерения не меньше, чем результат. И умеет быть благодарным. И еще он просит всех нас пожаловать сегодня же к нему, чтобы поблагодарить лично. -- О-ой, -- чуть театрально простонал Василий. -- А нельзя ли обойтись без личного визита? -- уточнила Надя дубовское междометие. -- Нет-нет, ну как же! -- возмутился Рыжий. -- Очень прошу вас, хотя бы ради меня. -- Ну, ради вас -- так и быть, -- дал себя уговорить Дубов. Остальные молча с ним согласились. -- Надеюсь, очень много времени это не займет? -- осторожно спросил Серапионыч. И пояснил: -- Вечером мы думаем возвращаться домой, а до того хотелось бы еще по городу прогуляться... -- Ну, это само собой. Обещаю вам, что все произойдет быстро и по-деловому. Государь -- человек занятой и при всем желании долго задерживать вас не будет. -- И вдруг Рыжий по-доброму, как-то по-человечески улыбнулся: -- Как я понимаю, обедать вы не хотите, но осушить чарку за успешно проделанный труд вы, разумеется, не откажетесь? Разумеется, от такого предложения никто отказываться не стал, тем более что вино у Рыжего было очень вкусное и вовсе не "бьющее в голову". После первой чарки Рыжий сказал, будто продолжая начатую, но прерванную беседу: -- Кстати, Надя, насколько я помню, вы вчера, еще до отъезда, успели повидаться с княгиней Минаидой Ильиничной? -- Ну да, кончено, -- ответила Надя, не очень понимая, отчего Рыжий об этом вспомнил, но уже предчувствуя что-то не совсем хорошее. Минаида Ильинична была супругой погибшего князя Борислава Епифановича, и Чаликова, не без оснований полагая, что злодеи могут желать смерти и княжеской вдове, решила ее предупредить об опасности. -- С ней что-то случилось? -- затревожился Дубов. -- Д-да, случилось, -- с запинкой сказал хозяин. -- После вашей встречи княгиня отправилась к Государю, где... нет, ну, про подробности я не в курсе, знаю только, что она пересказала ему ваш разговор... -- О Господи, зачем? -- выдохнула Надежда. -- Государь успокоил Минаиду Ильиничну и приставил к ней своего личного охранника... -- Рыжий вновь замолк. -- И что? -- не выдержала Чаликова. -- В общем, я опять-таки не знаю подробностей, но... Ее больше нет. Надя чувствовала, что Рыжий знает больше, чем говорит, но по каким-то причинам не рассказывает о подробностях -- может быть, щадя чувства своих гостей. -- Боже мой, если бы я знала... -- только и могла вымолвить Надежда. -- Уверен, Надя, что здесь нет вашей вины, -- заметил Рыжий, то ли искренне так думая, то ли просто желая утешить Чаликову. -- Когда что-то должно произойти, то этого уже не миновать. И если для Нади известие о смерти княгини Минаиды Ильиничны было печальной новостью, не более того, то Василий ясно понял: каждый час их пребывания в Царь-Городе чреват смертельной опасностью не только для него, Василия Дубова, и его спутников, но и, наверное, для других людей, в том числе и таких, о чьем существовании он даже не догадывался. x x x Глухарева и Каширский шли по одной из красивейших улиц Царь-Города, застроенной роскошными теремами, каждый из которых представлял собой высочайшее произведение искусства. Однако ни Анна Сергеевна, ни ее спутник не обращали ни малейшего внимания на окружающую красоту -- их мысли и разговоры были совсем иной природы: о том, как вернуть утраченные драгоценности. Само собою, ни Анну Сергеевну, ни Каширского никак не устраивало, что откопанные на берегу Щучьего озера сокровища попали не в их карман, а в государственную казну. -- Вот ведь мерзавец! -- кипятилась Глухарева. -- Я ему верой и правдой служила, а он... -- Не волнуйтесь, Анна Сергеевна, нервные клетки не восстанавливаются, -- привычно урезонивал ее Каширский. -- Давайте мыслить реалистически: в полном объеме клад нам уже не вернуть, но по закону нашедшим полагается четвертая часть, и на нее мы могли бы попретендовать. -- Ну и флаг вам в руки, -- раздраженно бросила Анна Сергеевна. -- Претендовать-то можно, да хрен вы чего добьетесь! -- А что, если привлечь Эдуарда Фридриховича? -- выдал следующую идею господин Каширский. -- Хотя его методы абсолютно антинаучны, но иногда парадоксальным образом приносят плоды. А мы взамен могли бы предложить ему пятьдесят... Нет, хватит и сорока процентов выручки. Анна Сергеевна встала, как вкопанная: -- Да вы что, охренели? -- А чем вас не устраивает такой вариант? -- пожал плечами Каширский. -- Если Херклафф узнает, то все себе заберет! -- процедила Глухарева. -- А то вы его не знаете. -- Увы, знаю, -- вынужден был согласиться "человек науки". -- А вот ежели, например... Однако озвучить очередной план (скорее всего, столь же утопичный) Каширский не успел -- на них наткнулся какой-то господин, который брел по улице, блаженно глядя в небо и при этом что-то себе под нос напевая. -- Не видите, что ли, куда прете? -- обрадовалась Анна Сергеевна возможности поскандалиться. -- А если пьяны, то сидите дома! -- Да-да, сударыня, вы правы, я пьян! -- мечтательно проговорил прохожий. -- Но не от вина, а от счастья, что живу в стране, где такой замечательный... да что там замечательный -- великий царь! -- Ну вот, еще один спятил, -- прошипела Анна Сергеевна и ткнула Каширского в бок. -- Признавайтесь, ваша работа? -- Нет-нет, уж здесь я не при чем, -- искренне возмутился Каширский. -- Видите -- человек влюблен и счастлив. -- Совершенно верно, -- подхватил прохожий. -- Нет сегодня на свете человека счастливее боярина Павловского! -- Кто это -- боярин Павловский? -- не поняла Анна Сергеевна. -- Я! -- радостно отвечал прохожий. -- Самый верный и бескорыстный слуга нашего обожаемого царя Путяты, вдохновитель всех Наших, идущих вместе с Государем в светлое будущее! И, раскланявшись, боярин Павловский полетел дальше -- видимо, в светлое будущее, оставив Анну Сергеевну и Каширского там, где они находились. То есть в не очень светлом настоящем. -- Анна Сергеевна, а вы не желаете идти вместе с Путятой в светлое будущее? -- усмехнулся Каширский. Анна же Сергеевна была настроена далеко не столь благодушно: -- Убить его мало! -- Тоже мне Софья Перовская, -- хохотнул Каширский. -- А вот кого я точно жажду замочить, так это Дубова, -- сказала Анна Сергеевна уже тише и безо всякого запала. Каширский понял, что теперь она говорит совершенно серьезно. И столь же серьезно ответил: -- Ну, вы уж сколько раз пытались... гм, пытались это осуществить, и всегда неудачно. -- Вот именно, и такое впечатление, будто он заговорен, -- согласилась Глухарева. -- И всякий раз становится у меня на пути. Вы знаете, сколько раз этот мерзавец срывал наши замыслы? Каширский принялся загибать пальцы на обеих руках, но вскоре сбился со счета: -- Много. -- Значит, надо мочить! -- подытожила Анна Сергеевна. -- Боюсь, что это и впрямь невозможно, -- чуть помедлив, заговорил Каширский. -- Вы очень верно заметили -- как будто заговорен. И я даже знаю кем -- Чумичкой. А с ним тягаться мне, увы, не под силу... Даже с моей высокой квалификацией, -- скромно добавил ученый. -- А Херклаффу? -- вдруг спросила Анна Сергеевна. -- Что -- Херклаффу? -- А ему по силам? -- Ему -- да. Хотя и тут еще фифти-фифти. -- Тогда у меня есть план. -- Анна Сергеевна принялась что-то шептать на ухо своему сообщнику, что выглядело несколько странно, учитывая, что буквально только что госпожа Глухарева громогласно высказывала готовность к цареубийству. По мере того, как Анна Сергеевна излагала свой убойный план, глаза и рот Каширского открывались все шире и шире -- должно быть, Глухарева, от которой можно было ожидать всего, чего угодно, предлагала нечто такое, чего от нее не ожидал даже ко многому привыкший Каширский. Однако он был отнюдь не единственным слушателем -- едва Анна Сергеевна начала шептаться, среди уличных булыжников невесть откуда возникла белая мышка с длинным серым хвостиком. Выставив вперед круглое ушко, она внимательно прислушивалась к шепоту Глухаревой, как будто могла что-нибудь услышать. -- Ну, как? -- спросила Анна Сергеевна уже обычным голосом, и мышка, вильнув хвостиком, скрылась за булыжником, так и не замеченная собеседниками. -- Видите ли, почтеннейшая Анна Сергеевна, -- заговорил Каширский, едва успев справиться с изумлением, -- с точки зрения теоретической физики и просто здравого смысла ваша идея -- полный нонсенс. И это еще очень мягко сказано. Право же, я и не подозревал в вас увлечения научной фантастикой. -- А спорим, что не фантастика?! -- взвилась Анна Сергеевна, которая не терпела, когда ей перечили. -- И спорить нечего -- нонсенс и фантастика, -- самоуверенно отрезал Каширский и подал Анне Сергеевне руку: -- Идемте, хватит здесь "светиться". -- И все-таки попомните мое слово -- я своего добьюсь! -- уже на ходу заявила госпожа Глухарева. x x x Государь принимал Дубова и его спутников не в том почти затрапезном наряде, в котором он обычно ходил, а в парадном царском облачении: при роскошной короне и в кафтане, отороченном соболями да горностаями и усыпанном драгоценными камнями. Правда, все это на нем сидело довольно мешковато. Да и престол, на котором восседал Государь, был ему не то чтобы не по размерам, а лучше сказать -- Государь и его трон приходились друг другу совершенно чужеродными предметами и при соприкосновении оба чувствовали себя не очень уютно. Видимо, Путята и сам это понимал, поэтому при виде дорогих гостей он соскользнул с трона и торопливыми шажками чуть вразвалочку направился в их сторону. Василий заметил, как неодобрительно вздохнул бородастый дьяк при столь вопиющем нарушении вековых обычаев. Надя украдкой разглядывала Путяту -- вблизи, при всей внешней "нерепрезентабельности", он все же производил впечатление государственного мужа, пребывающего в утомительных заботах о делах государственных. "А может, не стоит его судить по нашим меркам, -- промелькнуло в голове у Чаликовой. -- В конце концов, каждый правит, как умеет. А его так учили..." Престол окружали многочисленные царедворцы, одетые почти столь же богато, как Путята. Среди них путешественники сразу узнали градоначальника князя Длиннорукого, стоявшего одесную царя, и главу Потешного приказа князя Святославского. Немного поодаль можно было заметить и боярина Павла. Слева от трона стоял небольшой столик, где сиротливо поблескивали те немногочисленные драгоценности, которые должны были считаться кладом царя Степана. Это показалось Василию несколько странным -- убогость находок явно не соответствовала пышности приема, оказываемого кладоискателям. Оставалось удовлетвориться объяснением Рыжего, что царь ценит не столько результат, сколько прилежание. Хотя из слов Путяты этого вовсе не вытекало: -- Очень благодарю вас, дорогие друзья, за ваше благородное дело. Вы и представить не можете, как ваша находка поможет нашему государству и народу. Низкий вам поклон от всей души! И Путята низко, чуть не до пола поклонился кладоискателям. -- Ну, скажите же что-нибудь, -- шепотом попросил Рыжий. Сказать ответное слово вызвалась Чаликова. -- Благодарим за добрые слова, но едва ли это, -- Надя кивнула в сторону столика, -- очень сильно поможет вашему государству и народу. Путята проследил за взглядом Чаликовой, потом обернулся к вельможе, стоявшему за троном: -- Лаврентий Иваныч, и это что, все? Ага, понимаю, вы решили преподнести гостям стриптиз. -- Сюрприз, Ваше Величество, -- вежливо поправил Лаврентий Иваныч и сделал знак в сторону одной из дверей. Двое молодых стрельцов внесли в палату огромные подносы со щедро наложенными драгоценностями, в которых Дубов и его товарищи тут же узнали то, что они накануне обнаружили в тайнике "за аистом" и там же оставили. При виде сокровищ рука Серапионыча непроизвольно потянулась во внутренний карман за скляночкой, и лишь отсутствие поблизости того, во что можно было бы влить ее содержимое, заставило доктора отказаться от сего благого намерения. Трудно сказать, что в этот миг творилось в душе Чаликовой, но понимая, что Путята наблюдает за ними, Надежда старательно изобразила на лице полное равнодушие. И лишь Василий негромко произнес: -- Один -- ноль. Впрочем, едва ли кто-то из бывших в Палате понял, что он имел в виду. Да никто и не прислушивался -- общее внимание было ослеплено блеском драгоценностей. Единственным, на кого они не оказали должного впечатления, как ни странно, оказался князь Длиннорукий. -- Государь, позволь мне уехать домой, -- попросил он, подойдя к Путяте. -- А что такое? -- ласково глянул на него царь. -- Супруга моя захворала, -- сокрушенно промолвил градоначальник. -- Вот хочу опытного лекаря найти... -- А чего искать-то? -- перебил царь. И возвысил голос: -- Любезнейший Серапионыч, можно вас на пару слов? -- К вашим услугам. -- На ходу пряча скляночку обратно во внутренний карман, доктор не спеша подошел к трону. -- Нужна ваша помощь, -- сказал Путята. -- Нет, не мне, и даже не князю, а почтеннейшей Евдокии э-э-э... Даниловне. -- Очень, очень вас прошу! -- князь даже уцепился за пуговицу Серапионыча, будто опасаясь, что тот убежит. -- Я вас и отвезу потом, куда скажете, и заплачу, сколько попросите -- только помогите! -- Это мой долг, -- с достоинством ответил доктор. -- Ну так поедемте прямо теперь же, -- не успокаивался князь. -- Конечно, если вы, Государь, меня отпустите. -- Да ради бога, ступайте, -- великодушно махнул рукой царь. -- Кстати, передайте супруге мой привет и пожелание скорейшего исцеления. -- Передам, Государь, непременно передам, -- зачастил Длиннорукий. -- Так едемте же, Серапионыч, едемте! Исчезновения доктора и градоначальника никто не заметил, даже Дубов с Чаликовой. Пока все, кто был в палате, любовались и восхищались сокровищами, они подошли к боярину Павлу. -- Пал Палыч, а что такое приключилось с княгиней Минаидой Ильиничной? -- напрямую спросила Надежда. -- Господин Рыжий что-то говорил, но мы толком ничего так и не поняли. Ведь она погибла? -- Да, -- печально кивнул боярин Павел. -- И при весьма странных обстоятельствах. -- При каких же? -- вступил в беседу Василий. -- Если это, конечно, не государственная тайна. -- Да какая уж там тайна, -- вздохнул Пал Палыч, -- когда о ней весь город гудит... В общем, поскольку появились сведения, что жизнь Минаиды Ильиничны под угрозой, то Государь предоставил ей охранника, чьим заданием было сопровождать княгиню повсюду. -- Что ж, разумное решение, -- одобрил Дубов. -- Однако все это очень скоро закончилось -- охранник исчез бесследно, а в опочивальне княгини ее прислуга обнаружила... -- Боярин Павел даже замялся, не решаясь договорить. -- В общем, то немногое, что от нее осталось. -- Херклафф, -- побледнев, чуть слышно проговорила Надежда. -- Что, простите? -- не расслышал Пал Палыч. -- Скажите, как выглядел этот охранник? -- едва справившись с волнением, спросила Чаликова. -- Такой приличный господин средних лет, со стеклышком в глазу, и выговор, как у иностранца? -- Да нет, вид он имел самый обычный, -- ответил боярин Павел. -- Хотя погодите, княгинина горничная и вправду заметила, что он изъяснялся как-то не совсем по-нашему. -- Ну ясно, это единственное, что ему не удалось скрыть, -- отметил Василий. И успокаивающе положил руку Наде на плечо: -- Не корите себя, Наденька, вы не виноваты. Вы же хотели, как лучше. Тут раздался громкий голос Путяты: -- Господа, все налюбовались драгоценностями? В таком случае прошу еще немного внимания. Когда в царской палате затишело, Путята заговорил вновь -- с волнением и оттого слегка путанно: -- Вы, наверное, уже слышали, а кто не слышал, я скажу. У меня для вас очень печальная весть. Вчера лютой смертью погибла вдова князя Борислава Епифановича, княгиня Минаида Ильинична. И это несмотря на то, что ее плотно охраняли. Значит, наши враги не успокоились и вновь плетут свои злодейские сети. Но я сейчас о другом. После Борислава Епифановича остались трое малолетних детей, и наш общий долг -- позаботиться о сиротах. Если возникнет надобность, я сам даже готов их усыновить. Терпеливо выслушав возгласы царедворцев о бесконечной доброте и благодетельности своего Государя, Путята продолжал: -- Говоря о вещественном, о телесном, нельзя забывать и о вечном, о божественном. -- Приняв постное выражение лица и возведя честные очи к побеленному потолку, Государь промолвил голосом тихим и проникновенным: -- Я каждодневно молю Боженьку, чтобы он спас нашу землю от всех напастей и ниспослал нашему многострадальному народу счастие и благоденствие. А Надежде почему-то вспомнился Салтыков-Щедрин. Вернее, один из его нарицательных персонажей, Надя только не могла припомнить, какой именно. Но явно не Угрюм-Бурчеев. -- Так вот, о духовности, -- продолжал Путята. -- Вы думаете, злато, сребро и чудные адаманты -- это все, что привезли наши гости? А вот и нет. Стриптизы не кончились, господа! Прошу вас, Лаврентий Иваныч. Лаврентий Иваныч махнул рукой, и стрельцы внесли в палату два мешка и стали проворно выкладывать из них на дорогой персидский ковер содержимое: иконы и старые рукописные книги. -- Два -- ноль, -- тихо проговорил Дубов. -- Что вы с ним сделали? -- Чаликова резко рванулась вперед. -- С кем, простите? -- Путята доброжелательно подался в ее сторону. -- С доном Альфонсо! -- почти выкрикнула Надя. -- С доном Альфонсо? -- переспросил Путята, как бы пытаясь что-то вспомнить, но безуспешно. -- Что за дон Альфонсо? -- оглянулся он на Лаврентия Иваныча. Тот извлек из-под кафтана записную книжку и, поднеся ее к самому носу, перелистнул несколько страничек. -- Дон Альфонсо -- это Ново-Ютландский рыцарь, мой Государь. Он втерся в доверие к нашим уважаемым друзьям, -- Лаврентий Иваныч почтительно кивнул на Дубова и Чаликову, -- а затем вероломно похитил все это, -- Лаврентий Иваныч столь же почтительно кивнул в сторону мешков и их содержимого, -- и пытался вывезти из страны. -- Ай-яй-яй, вот ведь как нехорошо получается, -- нахмурился царь. -- И заметьте, господа, сей Ново-Ютландский подданный покусился даже не на золото, не на драгоценные каменья, а на самое заветное -- на наше славное прошлое и на наши Святые Иконы! -- И, многозначительно помолчав, Путята заключил: -- А кое-кто все еще сомневается, что рыцари -- не все, конечно, некоторые -- куют крамолу на наши обычаи, на нашу древнюю веру! -- Что вы с ним сделали? -- с тихой яростью повторила Чаликова. -- Об участи сего разбойника, сударыня, вам незачем беспокоиться, -- бесстрастно глядя прямо в глаза Надежде, отчеканил Лаврентий Иваныч. -- С ним поступили по справедливости. И Лаврентий Иваныч на миг приставил ладонь к горлу, как бы поправляя покривившийся воротник. -- Ну ладно, довольно об этом, -- поспешно проговорил Путята. -- Давайте потолкуем о более приятном. Конечно, я прекрасно понимаю, что вы свершили это благодеяние не ради почестей и наград, и все же хотел бы вас чем-нибудь отблагодарить. И очень прошу -- считайте это не платой за услугу, а знаком моего личного к вам расположения и глубочайшего уважения!.. Конечно, я мог бы подарить вам что-то из ваших же находок, но это, по-моему, было бы не совсем умно. Поэтому просите у меня всего, чего желаете -- и я постараюсь выполнить. Госпожа Чаликова? -- Ничего мне от вас не надо, -- резко, почти грубо ответила Надежда. -- Понимаете, Государь, нам действительно ничего не нужно, -- попытался Василий сгладить Надину дерзость. -- Для нас величайшим счастием была уже сама возможность побывать в Тереме, провести увлекательное разыскание и разгадать тайну. А наградой нам будет сознание, что мы принесли хоть какую-то пользу Кислоярскому народу. Услышав такое, Путята еще раз соскочил с трона и бросился пожимать руки Дубову и Чаликовой: -- Вот они, золотые слова! Вот она, высшая бескорыстность, вот оно, истинное бессеребреничество! Казалось бы, кто мы для вас -- чужая страна, чуждый народ... Нет, вы просто святые люди, и мне хочется пасть перед вами на колени, как перед ангелами, как перед святыми угодниками, как пред самим Господом Богом! И лишь вмешательство чернобородого дьяка удержало Путяту от действия, несовместимого с царским положением. А Надя гадала -- был ли этот искренний порыв очередным фиглярством, или их бескорыстие и впрямь так проняло Путяту. -- Ваше Величество, -- обратилась Чаликова к царю, -- ни мне, ни Василию Николаевичу действительно ничего не нужно. Но с нами был еще и Владлен Серапионыч. Теперь его здесь нет, но уверена, что он попросил бы вас об одной маленькой услуге. -- И о какой же? -- участливо спросил Государь. -- Освободите из-под стражи невиновного человека. -- В нашей стране, сударыня, невиновных людей под стражу не берут, -- назидательно промолвил Путята. -- Ведь мы строим правовое государство! Надежде очень хотелось сказать на это что-то очень грубое, даже неприличное, но когда было нужно, она умела сдерживать себя: -- Разумеется, я не вправе ставить под сомнение работу ваших правоохранителей, но даже если этот человек виновен, то проявите милосердие, вспомните о его былых заслугах!.. -- Да, я далек от совершенства, но стараюсь в меру своих малых сил править милосердно и справедливо, -- елейным "головлевским" голоском ответствовал Путята. -- Однако, прежде чем явить великодушие, я должен услышать имя того злодея, за коего вы, госпожа Чаликова, столь усердно ходатайствуете. -- Боярин Андрей, -- сказала Надя. Царедворцы неодобрительно зашушукались, даже Василий покачал головой, будто говоря: "Мало тебе Минаиды Ильиничны, мало тебе дона Альфонсо..." Единственным, кто воспринял Надеждино ходатайство спокойно и даже доброжелательно, был, разумеется, Путята: -- Что же, я готов исполнить вашу просьбу, тем более, что она исходит не только от вас, но и от высокочтимого господина Серапионыча. Однако карать и миловать не совсем входит в мою компе... контепе... контемпен... в общем, в мое ведение. Но, по счастью, здесь находится большой знаток судебно-следственных дел. Прошу вас, боярин Павел! Боярин Павел подошел к престолу и встал рядом с Надей. -- Уважаемый боярин Павел, что вы думаете о виновности или невиновности боярина Андрея? -- Следствие продолжается, Государь, -- сдержанно ответил боярин Павел, -- но пока что никаких доказательств его вины нет. А можно ли таковыми считать свидетельства, которые... -- Пал Палыч, мы с вами не в суде и не в Сыскном приказе, -- перебил Путята. -- Скажите просто, по совести. -- Я уверен, что боярин Андрей невиновен, -- твердо заявил боярин Пал Палыч, вызвав еще один общий всплеск неодобрения. -- Что ж нам делать-то? -- на миг задумался Путята. И решился: -- Ну, будь по-вашему. Совсем освободить боярина Андрея, конечно, даже я не вправе, и единственное, что я могу -- так это разрешить ему перебраться к себе домой, но с лишением права выходить оттуда без особого дозволения... Нет-нет-нет, почтеннейшая, не нужно благодарностей, я лишь исполняю вашу просьбу и свой долг милосердия. -- И тем не менее -- спасибо вам, -- тихо сказала Надя. Пока Чаликова разговаривала с царем, Дубов разглядывал царскую палату, которая казалась ему как бы продолжением своего хозяина: ощущалось в ней что-то неуютное, казенное, хотя вроде бы все было на месте: столы, стулья, ковры, занавески, цветы на подоконнике... И вдруг между двух горшков с цветочками, похожими на герань, Василий увидел серую мышку с длинным белым хвостом. Она сидела на задних лапках и, как показалось Дубову, внимательно наблюдала за происходящим. Заметив, что на нее смотрят, мышка скрылась за горшком, но не ушла -- подрагивающий хвостик выдавал ее присутствие. Разумеется, наблюдая за мебелью, цветами и мышами, детектив прислушивался и к беседе. -- А завтра вы будете моими личными гостями, -- говорил Путята. -- И вы, госпожа Чаликова, и вы, господин Дубов, и, само собой, лекарь господин Серапионыч. Мы вам покажем соколиную охоту в наших пригородных угодьях. В своих краях вы ничего подобного не видали, уверяю вас! Соколиная охота никак не входила в планы Дубова и Чаликовой, равно как и прочие царские забавы -- они собирались с заходом солнца уйти в свой мир. Почувствовав, что Надежда уже собирается вежливо отказаться, Василий поспешно ответил: -- Благодарим вас, Государь. Я не сомневаюсь, что завтрашняя охота запомнится нам до конца наших дней. Надя недоуменно глянула на Дубова, но промолчала. В ее душе шло борение двух желаний: поскорее покинуть Царь-Город и вообще параллельный мир и забыть о нем, как о кошмарном сне -- и остаться, чтобы вывести на чистую воду всех злодеев и убийц, вплоть до самых верхов. Единственное, что ее удерживало -- это опасение, что благие намерения приведут, как в случае с Минаидой Ильиничной, к еще худшим последствиям. x x x Тракт, соединяющий Царь-Город с Новой Мангазеей, заслуженно считался самой оживленною дорогой Кислоярского государства. Этим обстоятельством определялось и то, что в течение всех двухсот лет, прошедших со времени присоединения некогда вольного города, власти по мере возможностей старались поддерживать Мангазейский тракт в "товарном" виде: где возможно, дорога была спрямлена, где возможно -- расширена и даже снабжена твердым покрытием. Разумеется, причиною тому была не прихоть многих поколений Кислоярских правителей, а здравый расчет: если бы дорога пришла в небрежение и стала непроезжей, то затруднилась бы и связь с Новой Мангазеей, а Царь-Город вновь превратился бы в захолустье, каким был до царя Степана. Вообще же отношения столицы и Новой Мангазеи были довольно своеобразными: Мангазея делала вид, что подчиняется Царь-Городу, а царь-городские власти делали вид, что управляют Новой Мангазеей. Хотя все управление сводилось к тому, что в городе на Венде стоял небольшой воинский отряд, никак не вмешивающийся в действия местных властей. Столичные же власти вынуждены были мириться с таким положением вещей, тем более, что ежегодные подати, которые исправно поступали из Новой Мангазеи, выгодно стоящей на стыке торговых путей, весьма существенно пополняли государственную казну. Кроме тракта, Царь-Город с Новой Мангазеей соединял еще и водный путь -- река Кислоярка. Она возникала из студеных родников в дремучих лесах Кислоярской земли, из многочисленных ручьев и речушек, сливающихся и впадающих друг в друга. По пути Кислоярка вбирала в себя воды нескольких притоков и впадала в полноводную Венду в нескольких верстах от Новой Мангазеи. Если в "нашей" действительности Кислоярка давно была отравлена химическими предприятиями и только в последние годы начала понемногу "приходить в себя", да и то благодаря упадку бывшей советской промышленности, то в параллельном мире она сохраняла первозданную чистоту и прозрачность, а выше Царь-Города ее воду можно было даже пить, не кипятя. В то время как труженица-Венда каждодневно несла на своих волнах десятки судов, до краев груженных товарами со всех концов света, лентяйка-Кислоярка словно бы нарочно делала такие извивы, по которым могли безнаказанно пройти разве что небольшие ладьи и струги купца Кустодьева. Правда, Царь-Городский преобразователь господин Рыжий давно мечтал углубить дно реки и даже выпрямить русло, но из-за скудности средств эти его замыслы так и оставались замыслами, и Кислоярка продолжала вольготно нежиться среди пойменных лугов и нетронутых лесов, кое-где подступавших к самой воде. В нескольких местах излучины Кислоярки подходили совсем близко к дороге, и путникам открывались изумительные виды, один другого краше, на синеву реки, проблескивающую за редким прибрежным ивняком, на заливные луга и заречные холмы, поросшие густым лесом. Но торговый и чиновный люд, путешествующий по Мангазейскому тракту, конечно же, не замечал этих красот. Никому и в голову не приходило остановиться, выйти из душной кареты, пройти пол версты по тропинке, чуть видной в росистой траве, а потом, скинув тяжелые башмаки, прилечь на прохладном берегу, слушая ворчливое журчание воды и глядя на белые облака, медленно проплывающие где-то высоко в небесной синеве. Увы -- торговый и чиновный люд не обращал внимания на подобные пустяки, предпочитая останавливаться в корчмах, на постоялых дворах и ямщицких станциях, коих вдоль оживленного тракта было немало. На одной из прибрежных лужаек, прямо на траве под высокою березой, расположилась странная пара: мужичок самой заурядной внешности, в лаптях, серой крестьянской рубахе и таких же штанах, подпоясанных бечевкой, и девица явно не первой молодости в вызывающем красном платье и с густо накрашенным лицом. Неподалеку от них тощая лошадка, запряженная в простую крестьянскую телегу, мирно щипала травку. Если бы кто-то вздумал спросить, что объединяет этих столь непохожих людей, то получил бы ясный и вразумительный ответ: девица -- это гулящая девка Акунька из Бельской слободки, а ее спутник -- дядя Герасим, призванный вернуть свою непутевую племянницу к честному деревенскому труду. -- Наконец-то мы на свободе, -- говорила "Акунька". -- Если бы ты знал, Ярослав, как я ждала этого дня! И словно сама Судьба привела нас сюда -- я и не ведала, что в нашем краю есть такие удивительные уголки... -- Ну, тебе-то это простительно, Евдокия Даниловна, -- усмехнулся "дядя Герасим", -- а я по этой дороге тысячу раз ездил -- и ничего, ровным счетом ничего не замечал. -- Ярослав поудобнее устроился на траве, прислонившись спиной к березовому стволу. -- А завтра мы будем далеко-далеко, и больше никогда сюда не вернемся. Понимаешь -- никогда. Подумай, пока не поздно -- ты еще можешь воротиться домой. -- О чем ты говоришь, -- тихо промолвила Евдокия Даниловна. -- Неужели ты думаешь, что я могу тебя оставить? Плохо ж ты меня знаешь. -- Пойми, Евдокия -- мое теперешнее положение стократ хуже, чем в тот день, когда мы с тобой полюбили друг друга, -- вздохнул Ярослав. -- И жив-то я сегодня единственно потому, что все считают меня покойником. А ежели я хоть чем-то выдам себя, то меня найдут и погубят -- даже на другом конце света, за тысячу верст от Царь-Города. Подумай, Евдокия Даниловна, какая судьба тебе уготована -- подумай, пока не поздно. -- Я уже все для себя решила, -- твердо ответила Евдокия Даниловна. -- И давай больше не будем об этом. Княгиня встала, оправила платье, прошлась по траве, потянувшись, сорвала с ветки березовый листок. Потом опустилась рядом с Ярославом и положила голову ему на колени: -- В детстве я могла часами глядеть на облака. И представлять себе, на что они похожи. Вот это, что прямо над нами -- вылитый корабль, приглядись! -- Да, что-то общее есть, -- приглядевшись, согласился Ярослав. -- Вот на таком корабле мы и уплывем нынче же ночью. Или завтра утром. -- Вот и мы уплывем, -- задумчиво промолвила Евдокия Даниловна, -- и все нас забудут, и еще тысячу лет пройдет, а речка все так же будет течь, и облака все так же будут проплывать в вышине, каждое не похожее на другое, и травы так же будут пахнуть... Вдруг княгиня резко выпрямилась: -- Любимый, а не слишком ли мы тут засиделись? Не пора ли в путь? Ведь отец Александр говорил, что скорость решает все. -- Это он говорил из расчета, что придется уходить от погони. А теперь такое возможно только в одном случае: если князь догадается, что ты -- это не ты. -- На этот счет можешь не беспокоиться, -- не без горечи усмехнулась Евдокия Даниловна. -- Князь всегда обращал на меня внимания не больше, чем на любой другой предмет домашнего обихода. Я была для него лишь вещью, только и всего. Раз полагается, чтобы у градоначальника была жена -- вот у него и есть жена. А что я за человек, что меня волнует, что я думаю, что чувствую -- ему безразлично. -- Княгиня улыбнулась. -- Знаешь, Ярослав, мне кажется, что та девица с Бельской слободки вполне могла бы ему заменить меня. -- А какова она собой? -- спросил Ярослав. -- Погляди на меня. Я только сегодня так вырядилась, а Акуня каждый день такая. Хотя, когда ее отмыли от белил и румян, то от меня даже не отличишь. Ни дать не взять, никакая не потаскушка, а настоящая княгиня Длиннорукая. Конечно, пока рот не откроет... -- А из тебя, Евдокия Даниловна, могла бы получиться прекрасная потаскушка, -- шутливо заметил Ярослав. -- Будь я ходоком в Бельскую слободку, то на других тамошних девиц и не глядел бы! И вдруг Ярослав стремглав бросился на траву, увлекая за собой Евдокию Даниловну. -- Что с тобой? -- отбиваясь, проговорила княгиня. -- Прямо тут хочешь проверить, какова из меня... -- О чем ты? -- удивленно шепнул Ярослав. -- Туда лучше погляди. И голову старайся не поднимать. По реке плыла утлая лодочка. Молодой крепкий парень греб веслами, а пригожая девушка с веночком из ромашек и васильков сидела напротив и, влюбленно глядя на своего спутника, что-то пела приятным низким голосом. -- Счастливые, -- вздохнула Евдокия Даниловна. -- А с чего ты так перепугался? -- Я решил, что это за мной, -- смущенно ответил Ярослав. -- Да и как знать -- может быть, они вовсе не счастливые влюбленные, а... Нет, я успокоюсь только тогда, когда мы будем на корабле. Не раньше. -- А чего тебе бояться? -- возразила княгиня. -- Ты ж сам говорил, что тебя все считают покойником. -- Ты их не знаешь, -- мрачно ответил Ярослав. -- Не дай бог оказаться на их пути. Такие и со дна морского достанут, и из могилы вынут. Ты думаешь, отчего мы тут отдыхаем вместо того, чтобы в Новую Мангазею ехать. Оттого, что в Мангазее слишком многие меня в лицо знают. -- Ярослав осторожно вытянул из волос княгини длинную травинку. -- Нет, мы туда приедем ближе к вечеру и отправимся прямиком к одному верному человеку. У него собственный дом в лучшей части города, как раз рядом с Христорождественским собором. -- Правда? -- обрадовалась Евдокия Даниловна. -- Я много слышала об этом храме, но ни разу в нем не бывала. -- Ну вот и побываешь, -- улыбнулся Ярослав. -- Поставишь свечку святому Николаю, хранителю всех путешественников. А ночью на корабль -- и в путь. Хоть вверх по Венде, хоть вниз -- только бы подальше. Только бы подальше... x x x Первой, кого хозяин и доктор увидели, переступив порог княжеского дома, была Маша. Она чуть не плакала, приговаривая, что ее любимую хозяйку не то подменили, не то заколдовали, не то бесов на нее наслали. А подойдя к княгининой спальне, они услышали из-за дверей столь отборную брань, что даже Длиннорукий, отнюдь не чуждавшийся соленого словца, покраснел, будто красна девица. Серапионыч же воспринимал выходки княгини спокойно, как врач, наблюдающий признаки заболевания. Князь со всех сил заколотил в дверь: -- Евдокия, кончай бузить, открывай! -- Входи, не заперто! -- откликнулась княгиня, хотя в действительности ее ответ был несколько длиннее, просто если бы мы решились привести его целиком, то в письменном виде большинство слов пришлось бы заменить отточиями, а в звукозаписи -- заглушающим писком. Княгиня встретила мужа и доктора, полулежа на кровати поверх покрывала. На ней было то же темное платье, в котором настоящая Евдокия Даниловна ушла из дома, лишь на голову она водрузила какую-то заморскую шляпку из княгининого гардероба. Увидев, что князь не один, княгиня чуть смутилась, но тут же вновь "покатила бочки" на супруга: -- Чего зыришься, придурок -- жену в первый раз увидел? Тоже мне, блин, градоначальник! Пошел вон, я тебе сказала, и без чарки не возвращайся! -- Ну вот видите, -- негромко сказал князь доктору. -- И что делать -- ума не приложу. -- Да, случай запущенный, но не безнадежный, -- глубокомысленно изрек Серапионыч. -- Однако прежде всего я должен осмотреть пациентку. Оставшись наедине с княгиней, доктор непринужденно подсел к ней на кровать: -- Ну, голубушка, на что жалуемся? -- И долго мне еще тут сидеть? -- вполголоса спросила "пациентка". -- Представляете, что со мной будет, если он поймет, что я -- не княгиня? -- Не поймет, -- обезоруживающе улыбнулся Серапионыч, -- уж об этом я позабочусь. И, собственно, вот о чем я хотел бы с вами поговорить... Да. Почему бы вам не взглянуть на пребывание у князя, как на естественное продолжение вашего вынужденного ремесла? -- Чаво? -- разинув рот, княгиня уставилась на доктора. -- Ну, как бы вам это объяснить? Обслуживать тех людей, что крутятся в Бельской слободке -- тут, знаете, большого ума не надо. А вот с князем Длинноруким куда сложнее. Я, конечно, не знаю всех подробностей его личной жизни, но судя по тому, что от него сбежала супруга, дело обстоит не самым лучшим образом. И вот вам-то и предстоит решить некую сверхзадачу -- пробудить в князе чувственность, заставить его вспомнить, что он не только градоначальник, но и, простите, мужчина. И я надеюсь, нет, просто уверен, что вы с этим заданием справитесь как нельзя лучше! -- А что, еще как справлюсь! -- с задором подхватила Акуня. -- Я ему такую, блин, любовь устрою, что ого-го! -- Очень рад, что вы ухватили суть дела, уважаемая Акулина Борисовна, -- удовлетворенно промолвил доктор. -- То есть, пардон, Евдокия Даниловна! И Серапионыч покинул спальню, напоследок чмокнув княгине ручку и тем немало ее озадачив -- в Бельской слободке столь уважительно с нею никто еще не обращался. -- Так скоро? -- удивился князь Длиннорукий, когда Серапионыч вышел из княгининой спальни. -- Скажите, что с ней? -- Ничего страшного, -- доктор успокаивающе положил руку на плечо князю. -- Болезнь довольно редкая, но хорошо изученная. Так что не беспокойтесь -- все будет в порядке. -- Вашими бы устами... -- протянул князь. -- А все-таки -- что у нее за хворь? Серапионыч на миг задумался: -- Я знаю только научное название этой болезни. Ведь вы понимаете по-латыни? Доктор спросил это столь естественно, как нечто само собой разумеющееся, что князю стало даже неловко -- как раз в латыни он силен не был. Поэтому градоначальник лишь промычал нечто неопределенное, что Серапионыч принял за знак согласия. -- Ну, в общем, это называется "Кауса эссенди". Болезнь довольно противная, но вам не следует волноваться -- у Евдокии Даниловны она приняла легкую форму "Аргументум ад рем". А это можно излечить даже без медикаментов. Все зависит от вас, дорогой князь. -- И что я должен делать? -- Главное -- постарайтесь меньше ей перечить. Соглашайтесь со всем, что она говорит, если даже станет утверждать, что она -- никакая не Евдокия Даниловна, а... ну, в общем, что-то совсем другое. И главное -- проявляйте побольше заботы и ласки. Боюсь, что их отсутствие как раз послужило причиной болезни. Или, скажем так, одной из причин. Вот, собственно, все, что от вас, батенька, и требуется. -- И всего-то? -- с некоторым сомнением глянул на доктора градоначальник. -- Ну, еще поите княгиню отваром ромашки, -- посоветовал Серапионыч. -- Это успокаивающе действует на нервную систему. -- А если она снова запросит водки? -- Нет-нет, водка ей противопоказана, -- решительно заявил доктор. -- Вина, пожалуй, можно. Легкой наливочки, медовушки тоже, но в меру. Князь порывисто схватил доктора за руку: -- Серапионыч, вы словно камень с души мне сбросили! Неужто должно было такой беде приключиться, чтоб я понял, сколько Евдокия Даниловна для меня значит?! Скажите, чем я могу вас отблагодарить? -- Ничего не нужно, -- отказался Серапионыч. -- Или нет, нужно. Снарядите лошадок довезти меня до дома Рыжего. -- Сам довезу! -- обрадовался Длиннорукий. -- Мне ж нужно еще в градоправление заехать, заодно и вас подвезу. -- И, открыв окно, князь крикнул: -- Эй, Митрофан, лошади готовы?! Вскоре лошадки уже несли князя Длиннорукого и Серапионыча по улицам Царь-Города. Князь не без гордости показывал попутчику разные достопримечательности вверенной ему столицы, мелькающие за окном градоначальнической кареты, и даже не догадывался, что сегодня сбылось пророчество, сделанное накануне в харчевне обычной серою мышкой. x x x Находясь в Царь-Городе на полулегальном положении, Анна Сергеевна и Каширский квартировались в задних горницах одного богатого терема. Поскольку окна выходили на конюшню, то их либо приходилось держать плотно закрытыми, либо терпеть не совсем приятные запахи. Если Анна Сергеевна предпочитала сидеть в духоте, то ее подельник все время норовил отворить окно, полагая, что запах свежего навоза способствует хорошему аппетиту и даже ионизирует воздух. Из-за этих разногласий у Глухаревой и Каширского то и дело случались мелкие стычки. Лишь оказавшись в своем жилище, Анна Сергеевна смогла дать полную волю чувствам, обуревавшим ее с утра, а точнее -- с того часа, как городские привратники задержали Каширского с мешком драгоценностей. Последующие события только углубляли дурное настроение госпожи Глухаревой, и в конце концов довели ее до такого душевного состояния, что еще немного -- и случится взрыв. Напрасно Каширский увещевал свою сообщницу, чтобы она вела себя чуть потише, а если это невозможно, то хотя бы чтоб выбирала выражения -- ничего не помогало: за какой-то час ее прелестные губки извергли столько хулы, брани и просто ругани, что даже Каширский, давно уже привыкший к подобным пассажам, в конце концов не выдержал и, закрыв за собой окно, бежал на скотный двор. Но забранки Анны Сергеевны доставали его и там. И не только его -- даже лошади и другая домашняя живность невольно вздрагивали при наиболее соленых словечках, доносящихся из окна. Только через час, когда госпожа Глухарева несколько выдохлась, Каширский решился вернуться в дом. -- Ну, что скажете? -- мрачно зыркнула на него Анна Сергеевна. -- Восхищаюсь вашим словарным запасом, -- сказал Каширский. -- Целый час бранились и ни разу не повторились. Подумать только -- одного лишь Путяту вы обругали 86 раз, и все время по-разному. Это не считая 73 вербальных мессиджей лично мне, а также несколько меньшего количества, 68, господину Дубову... -- Чем всякой фигней заниматься, подумали бы лучше, как наш клад вернуть, -- пробурчала Глухарева. -- Подумать, конечно, можно, -- охотно откликнулся Каширский, -- но в настоящее время я не вижу способа, как это сделать. Исходя из реальности... -- А шли бы вы в задницу с вашей реальностью! -- вспылила Анна Сергеевна. -- 74, -- невозмутимо отметил Каширский. -- Вы еще издеваетесь? -- гневно топнула туфелькой Анна Сергеевна. -- Да чтоб вы... Да я вас... -- 75, 76, 77, -- беспристрастно фиксировал Каширский ругательства Анны Сергеевны в свой адрес. Когда это число достигло почти сотни, раздался явственный стук в дверь. -- Кого там дьявол принес? -- рыкнула Анна Сергеевна. -- Входите, не заперто! Дверь распахнулась, и в скромное пристанище авантюристов вшествовал господин Херклафф. -- Дер Тойфель принес меня! -- жизнерадостным голосом объявил гость. Явление людоедствующего чародея вызвало некоторое замешательство. Конечно, не сам факт его появления, а то, как он появился -- обычно Эдуард Фридрихович делал это более эффектными способами: прилетал в виде коршуна, возникал из клуба дыма или даже превращался в себя из маленького паучка. -- Чему это вы так радуетесь? -- хмуро спросила Глухарева. -- Прекрасный погодка! -- лучезарно ощерился Херклафф. -- А вас это не радовает? -- Радует, конечно, -- осторожно согласился Каширский, не совсем понимая, куда клонит уважаемый гость. -- Я это клонирую к тому, что к прекрасный погода бывает удачный кайзерише соколиный охота! -- пояснил Херклафф. -- А что, этот жулик пригласил вас на охоту? -- неприязненно процедила Анна Сергеевна. -- Нихт, -- кратко ответил Херклафф. -- Менья нет, но мне показаться, что вас он тоже был пригласить? -- Еще чего! -- фыркнула Анна Сергеевна. -- Да на хрена мне это надо? -- Погодите, Эдуард Фридрихович, -- перебил Каширский. -- Может, я не совсем понял суть дела, но из ваших слов следует, что пусть не вас и не нас с Анной Сергеевной, но кого-то другого Государь Путята на соколиную охоту таки пригласил? -- Ну да, и как раз таки на заффтра, -- не без некоторого ехидства подтвердил людоед. -- В качестфе благодарность за поиски клад! -- Ну и кого же этот мошенник пригласил на свою идиотскую охоту? -- с досадой прорычала Глухарева. -- Как, разве я не сказаль? -- удивился Херклафф. -- Ну естестфенно, херр Дубофф, фройляйн Тшаликофф и этот, как ефо, херр доктор Серапионыч! -- Что-о?!! -- взревела Анна Сергеевна. -- Мне за каторжные труды и спасиба не сказал, а этим, -- тут она выдала целую автоматную очередь смачных эпитетов, -- такая честь! -- Ешшо и не такая! -- радостно подхватил Херклафф. -- Херр жулик и мошенник Путьята устроил в ихний честь целый торшественный раут, где быль весь цвет обшество, и даже майн либе фреуде херр бургомистер фон Длинноруки... Но Анна Сергеевна не желала более слушать: -- Дубову -- и честь, и награда, и царская охота, а мне -- шиш с маслом?! -- А я думаль, что вы с херр Дубофф в одной этой, как ее, бригаде, -- внешне совершенно серьезно произнес господин Херклафф, и лишь блеск монокля выдавал удовольствие, с которым он наблюдал за праведным гневом Анны Сергеевны. -- Я -- в бригаде с Дубовым? -- так и подпрыгнула Глухарева. -- Да вы в своем уме? -- А разфе нет? -- продолжал утонченно подзуживать Эдуард Фридрихович. -- Их бин почему-то думаль, что вы едет на охота вместе! -- Да я с вашим Дубовым срать рядом не сяду! -- продолжала разоряться Анна Сергеевна. -- Дайте мне этого Дубова на пол часа -- я его не только замочу, а с дерьмом съем! И тут, будто что-то вспомнив, госпожа Глухарева мгновенно успокоилась и заговорила совершенно иначе -- холодно и деловито: -- Так. Значит, дубовская банда завтра будет на охоте. Прекрасно. Эдуард Фридрихович, ваше предложение по Чаликовой еще в силе? Эдуард Фридрихович плотоядно облизнулся: -- О, я, я, кушать фройляйн Наденька -- мой самый главный траум! Цванцихь голде таллер ждет вас. -- А давайте бартер, -- вдруг предложила Анна Сергеевна. -- Мы вам Чаликову, а вы нам -- Дубова. -- Вы ефо сначала замочите, а потом будете с гофном кушать? -- учтиво осведомился Херклафф. -- Второе не обещаю, а первое -- непременно и обязательно! -- отчеканила Анна Сергеевна. -- А дело у меня к вам такое... -- Анна Сергеевна, неужели вы еще не оставили свои фантастические идеи? -- вмешался Каширский. -- Поймите, что это не просто антинаучно, но и диаметрально противоположно здравому смыслу. -- Сударь, не могли бы вы на минутку заткнуться? -- резко обернулась Анна Сергеевна к Каширскому. -- Пожалуйста, -- спокойно пожал плечами "человек науки", -- но и Эдуард Фридрихович скажет вам то же самое. -- Не скажу, -- вдруг сказал Херклафф. Анна Сергеевна и Каширский удивленно уставились на него. -- Уважаемый Эдуард Фридрихович, вы, наверное, не совсем поняли, о чем идет речь, -- вкрадчивым "установочным" голосом заговорил Каширский. -- Как я понял, Анна Сергеевна хочет предложить вам... -- Я знаю, что хочет мне предложит фройляйн Аннет Сергефна, -- очаровательно улыбнулся Херклафф, -- и полагаю, что это фполне возможно, и прямо зафтра. То есть сегодня. -- Ура-а-а! -- в избытке чувств завопила Анна Сергеевна. -- Ну теперь уж я оттянусь на всю катушку! -- Господа, а вполне ли вы представляете себе возможные последствия? -- попытался увещевать своих сообщников господин Каширский, но понимания не встретил. -- Последствие будет одно -- навсегда избавимся от этого всезнайки Васьки Дубова! -- рявкнула Анна Сергеевна. -- А не хотите, так я и без вас справлюсь. -- Эдуард Фридрихович, но вы же здравомыслящий человек, -- не унимался Каширский, -- поймите хоть вы, что вторжение в столь тонкие сферы может вызвать самые непредсказуемые последствия!.. -- Считайте, что дас ист научный эксперимент, -- утешил его Херклафф. -- Так что путь есть свободен. Не забывайте -- фройляйн Чаликофф за вами. Через несколько минут знаменитый чародей покинул скромное обиталище Анны Сергеевны и Каширского, причем на сей раз так, как и подобало знаменитому чародею -- медленно растворясь в воздухе и оставив Глухареву в сладостном возбуждении, а ее сообщника в тяжких сомнениях. x x x Когда тебя бьют тяжелой дубинкой по голове, то ощущения обычно бывают весьма неприятные. Но если это происходит два раза подряд, то второй удар, даже более сильный, ощущается притупленным сознанием уже гораздо слабее. Нечто подобное произошло с нашими путешественниками на торжественном царском приеме. Едва увидев сокровища из тайника на столе у Путяты, Василий понял, что игра проиграна. Явление икон и церковных книг стало не более чем довеском к первому удару, лишь Чаликова выдала себя восклицанием: "Что вы с ним сделали?". Впрочем, иного Дубов от нее не ожидал -- ведь речь шла уже не о шальных сокровищах, а о человеческой жизни. Конечно же, Василий не был равнодушен к судьбе дона Альфонсо -- но понимая, что сейчас не в состоянии ему реально помочь, Дубов на время как бы вывел этот вопрос "за скобки". Перед Василием и его друзьями вставали другие насущные вопросы -- в чем причины их провала и что им теперь делать? Именно об этом шла речь на совещании в Надеждиной горнице. Кроме Чаликовой и Дубова, в беседе участвовали Чумичка и отец Александр, только что прибывший из Храма на Сороках. -- Итак, вопрос первый, -- говорил Дубов, неспешно меряя шагами комнату -- так ему лучше думалось. -- Как случилось, что все наши находки попали к Путяте? В чем был наш просчет? -- Неужели мы недооценили Петровича? -- предположила Надя. Она сидела верхом на стуле, вся бледная, бездумно глядя перед собой, и, казалось, с трудом принуждала себя следить за ходом беседы. -- Но я стопроцентно уверена -- когда мы открывали тайник, его рядом не было! -- Да, Петрович в это время находился на озере, -- подтвердил Василий. -- И все-таки, как мне кажется, свое дело он сделал: отвлек наше внимание на себя. -- Обычный тактический маневр, -- прогудел отец Александр, живописно полулежавший на тахте. -- Еще Михайла Илларионыч после Бородинской битвы... Впрочем, это к делу не относится. -- Вот именно, Александр Иваныч, тактический маневр, -- согласился Дубов. -- Пока мы все силы тратили на то, чтобы придумать, как нам хоть на недолго избавиться от Петровича, кто-то другой, очень опытный и изощренный, незаметно следил за нашими поисками. -- Так что же, получается, Петрович был подсадной уткой? -- загоготал отец Александр. -- Нет-нет, Петрович был тем, кем он был -- личным посланником Путяты и рачительным блюстителем государственной выгоды, -- объяснил Дубов. -- Не сомневаюсь, что он до конца дней будет вспоминать, как следил за нами и не дал присвоить чужое добро. Другое дело, что при всем этом присутствовал еще кто-то, кто наблюдал и за нами, и за Петровчем, и за Каширским с Глухаревой. -- И еще за доном Альфонсо, -- добавила Чаликова. -- И зачем только мы впутали его в свои дела? Человек мирно себе путешествовал, никого не трогал... Погодите, как там сказал этот Лаврентий Палыч -- с ним поступили по справедливости? Судя по их представлениям о справедливости, дон Альфонсо теперь либо мертв, либо томится в застенках. -- Не волнуйся, он жив и на свободе, -- проговорил доселе молчавший Чумичка. -- Ты уверен? -- обернулась к нему Надя. -- Раз говорю, значит, знаю точно, -- ответил колдун. -- Ему пришлось несладко, но теперь все невзгоды позади. -- Хорошо, коли так, -- облегченно вздохнул Дубов. -- Однако нам не мешает подумать о своей собственной безопасности. -- Вася, вы считаете?.. -- не договорила Чаликова. -- Я уверен, что живыми нас отсюда не выпустят. Иными словами, тоже поступят "по справедливости". Полагаю, не нужно объяснять, почему? -- Василий остановился и оглядел друзей. Так как все молчали (очевидно, в знак согласия), детектив продолжал: -- Я так думаю, что "по справедливости" нам заплатят завтра. А будет ли это несчастный случай на охоте, или мы просто исчезнем безо всяких следов -- тут уж, так сказать, дело техники. -- Ну и что вы предлагаете? -- тихо спросила Чаликова. -- Ответ очевиден -- уходить сегодня. Эти слова Дубов произнес с некоторой заминкой. Давно изучившая его характер и привычки, Надя почувствовала, что у Василия есть что-то еще на уме. -- Полностью вас поддерживаю, Василий Николаич, -- пробасил отец Александр. -- Иногда разумно вовремя отступить! Помнится, еще Михал Богданыч в двенадцатом году... -- Как же, так нам и дадут вовремя отступить, -- с горечью усмехнулась Надежда. -- Если то, что вы говорите о завтрашней охоте, действительно так, то из города нас просто не выпустят. -- На этот счет не беспокойтесь, -- заверил Чумичка. -- Я вам помогу уйти так, что никто и не заметит! -- Спасибо, Чумичка, -- с искренним чувством промолвила Надя. -- Ты столько раз нас выручал, выручи и в последний раз! -- В предпоследний, -- уточнил отец Александр. -- Знаете, тут неувязочка вышла. Я уж настрополился нынче вместе с вами идти, да честной отец Иоиль, что меня подменить согласился, он сегодня чем-то другим занят и вечернюю службу провести не сможет. Так что я, пожалуй, еще на денек задержусь. И уж буду тебя, друг Чумичка, просить, чтобы ты и меня так же само транспортировал, без лишний огласки. -- Сделаем, -- пообещал Чумичка. -- А к вам у меня такая просьбица... -- оборотился священник к Дубову и Чаликовой, но тут раздался стук в дверь, и на пороге появились хозяин дома господин Рыжий вместе с доктором Серапионычем. -- Могу сообщить новость -- ваш, Наденька, протеже боярин Андрей уже отпущен из темницы и препровожден под домашний арест, -- сообщил Рыжий. -- Хоть одна польза от наших стараний, -- удовлетворенно заметил доктор. -- Ну а как там почтеннейшая княгиня Длиннорукая? -- спросил Дубов. -- Надеюсь, случай не очень тяжелый? -- Случай средней тяжести, но лечению поддается, -- заверил Серапионыч. -- Несколько дней усиленной терапии, и все будет в порядке. -- Очень рад, что с Евдокией Даниловной ничего страшного, -- сказал Рыжий. -- Ну ладно, оставлю вас, но к ужину жду непременно -- и вас, батюшка, и тебя, Чумичка. -- Да, так вот, я не успел договорить, -- продолжал отец Александр, когда дверь за хозяином закрылась. -- Мне тут поступили прозрачные намеки, что и со мною тоже того... по справедливости поступить хотят. Уж не знаю кто, а видно, что ребята крутые -- им человека загубить, что раз плюнуть. Ну я-то ладно, я уж свое отжил, а за Васятку боязно. В общем, просьба такая: когда пойдете, то возьмите его с собой. -- Ну конечно, возьмем, -- ответила Надя. -- Что за вопрос! -- Погодите, господа, вы хотите сказать, что мы возвращаемся уже сегодня? -- слегка удивленно спросил Серапионыч. -- Вообще-то не успел я войти, как милейший мосье Рыжий меня огорошил -- вы, говорит, приглашены все трое назавтра на царскую охоту. Это ж такая честь, говорит, каковой даже ближние бояре редко-редко удостаиваются... -- Увы, царская охота отменяется, -- с сожалением развел руками Василий. -- Конечно, я не могу решать за вас -- вы, Владлен Серапионыч, вправе принять это лестное предложение, но в таком случае за вашу безопасность я не дам и ломаного гроша. Извините, что опускаю подробности, но обстоятельства складываются так, что вам с Надей и Васяткой придется отправиться на Городище уже сегодня. -- Постойте, Вася, -- резко перебила Чаликова, -- а вы что, с нами не идете? -- Да, я решил задержаться еще на денек, -- стараясь придать беспечность голосу, ответил Дубов. И, словно успокаивая Надю, с улыбкой добавил: -- Знаете, Наденька, хочу напоследок отдать должок одному хорошему человеку. Уточнять, кто этот хороший человек, Надежда не стала -- если бы Василий хотел, он бы назвал его сразу. Но начни Надя перебирать всех Царь-Городских знакомцев, то царь Путята в качестве "хорошего человека", которому Дубов собирался отдать должок, пришел бы ей в голову в самую последнюю очередь. Проводя какое-нибудь очередное расследование или разыскание и имея перед собой достойного противника, Василий Николаевич старался относиться к нему с долей уважения, сколь бы малоприятным человеком тот ни был. И противники, как правило, чувствовали это и соответственно относились к Дубову, даже если при этом испытывали к нему личную ненависть. Но то откровенное шутовское хамство, с которым их сегодня чествовал Путята, "достало" даже всегда сдержанного и рационального Дубова. И хотя "игра без правил" закончилась, по признанию самого детектива, со счетом 2:0 в пользу соперника, сдаваться Василий не собирался -- он жаждал матча-реванша. x x x Внешний вид Христорождественского собора, как и многих других зданий Новой Мангазеи, нес на себе яркую печать того, что ученые люди именуют мудреным словечком "эклектика", или смешение стилей. История создания сего удивительного сооружения тонула в глубине веков. Так как городские архивы сгорели при нашествии царя Степана (или даже нарочно были им сожжены), то теперь, глядя на окна, колонны, шпили и башенки Собора, можно было лишь гадать, каким образом он обрел столь причудливые очертания. Более-менее это объясняло одно старинное предание, согласно которому храм начал строиться уже в те незапамятные времена (четыре, а то и пять столетий тому назад), когда на пересечении нескольких важных торговых путей возник маленький городок, населенный купцами, перекупщиками,