о мы еще увидим, -- зловеще промолвил градоначальник и направился к особой подвесной полочке, где стояла скляночка водки. Такие полочки, шкапчики и погребки были устроены чуть ли не во всех помещениях градоначальнического терема (если не считать покоев княгини), и князь всегда мог "поправиться" прямо там, где его заставала такая надобность. Однако на сей раз "поправиться" князь не успел -- в гостиную вошла Евдокия Даниловна. -- Здравствуй, князь, -- поздоровалась она. -- Здравствуй, Маша. Горничная попыталась было подать знак хозяйке -- мол, барин не в духе -- но князь столь уничижительно зыркнул на нее, что Маша вздрогнула и принялась с удвоенной силой вытирать пыль. -- Ну, что скажешь? -- не менее грозно посмотрел Длиннорукий на супругу. -- А что я должна говорить? -- пожала плечами княгиня. Она уже почувствовала что-то неладное, но еще не могла понять, в чем дело. -- Говори, где была! -- возвысил голос князь. -- В первый раз вижу, что тебя это волнует, -- улыбнулась Евдокия Даниловна, хотя и несколько натянуто. -- А ты не увиливай, -- не унимался грозный муж. -- Отвечай, когда тебя спрашивают. -- Сначала в церкви... -- На Сороках?! -- Нет, ну отчего же? В храме Ампилия Блаженного, а потом в приюте твоего имени, раздавала милостыню сиротам. -- Да все ты врешь, -- бросил князь. -- Можешь проверить. -- Проверю, проверю! А то знаю я вас, баб: чуть что -- на сторону глядите. -- И, недолго, но многозначительно помолчав, князь произнес слова, которые нарочно обдумывал и даже заучил по пути домой: -- Жена, сегодня способная изменить законному супругу, завтра готова изменить Царю и Отечеству! (О том, что поведение и образ действий самого князя Длиннорукого далеко не всегда способствовали благу Царя и Отечества, он из скромности умолчал). -- Не понимаю, какое отношение все это имеет ко мне, -- сдержанно промолвила Евдокия Даниловна. А про себя подумала: "Неужели он что-то проведал?.." -- Не понимаешь? -- вскинулся князь. -- Да о твоем непристойном поведении уже весь город гудит, вплоть до последней мыши в самой засраной харчевне! -- Какие мыши? -- искренне изумилась княгиня. -- Какая харчевня? Ты что, опять лишку выпил? -- С тобой не то что запьешь, а и вовсе сопьешься! -- не унимался князь. -- Ты ж не токмо себя позоришь -- невелика потеря. И даже не меня, а все наше царство-государство. Что теперь о нас иноземцы думать будут, когда узнают, что градоначальничья жена -- фройляйн с Чака штрассе! -- Кто-кто? -- не поняла княгиня. -- Кто, кто! -- передразнил князь. -- Известно кто -- Реалисмо! -- блеснул он еще одним заморским ругательством. Княгиня обернулась -- и увидела Машу, которая уже не делала вид, что вытирает пыль, а слушала, открыв рот. Хотя она и не очень понимала, о чем речь, но всецело была на стороне хозяйки. -- Маша, сходи в прихожую, забери мои вещи и отнеси ко мне в светлицу, -- велела Евдокия Даниловна. -- Ага, уже и перед собственной прислугой стыдно, -- не без ехидства подхватил князь. -- Маша, останься -- мне, в отличие от некоторых, нечего скрывать от простого народа! -- Незачем ей слушать все эти гадости, -- сдержанно возразила княгиня. -- Маша -- чистая и невинная девушка... -- В отличие от своей хозяйки, -- перебил Длиннорукий. -- Ну ладно, только снисходя к ее чистоте и невинности. Маша, ступай и делай, что хозяйка велела! Маша поспешно вышла, а градоначальник продолжал разоряться: -- И не думай, что я буду все это терпеть! Ежели не угомонишь свою похоть, то я сам это сделаю! -- Какую похоть? -- чуть не плача, проговорила Евдокия Даниловна. -- Я никогда не давала тебе повода заподозрить себя в чем-то подобном! -- А какого беса ты чуть не каждодневно шляешься на Сороки? -- В церковь хожу, -- ответила княгиня, побледнев. К счастью, супруг этого не заметил. -- В церковь или к этому попу, как его, отцу Александру? -- не унимался князь. -- Может быть, ты еще скажешь, что вместе с ним Богу молишься? -- Естественно, -- справившись с волнением, не без некоторого вызова сказала Евдокия Даниловна. -- А чем еще я должна с ним заниматься? -- Чем? Известно чем! -- И князь произнес не совсем приличное слово, обозначающее то, чем, по его мнению, занимаются Евдокия Даниловна и отец Александр в храме на Сороках. -- Я -- и отец Александр? -- искренне изумилась княгиня. -- Да-да, ты и отец Александр! -- стукнул по столу князь. -- И не смей говорить, что это пустые поклепы! -- Именно что пустые поклепы, -- подтвердила Евдокия Даниловна. Только теперь она поняла, что истинная причина ее посещений церкви Всех Святых пока что остается для мужа неведомой. Что, конечно, ни в коей мере не освобождало от соблюдения всевозможной осторожности впредь. А градоначальник продолжал свои обличения: -- Ну ладно, раз уж законный муж тебе наскучил, так спала бы со своим попом -- леший с тобой! Так нет же, ты же, чтобы угодить своему полюбовничку, еще и используешь мое государственное положение! -- Что?!! -- еще более изумилась княгиня. И вдруг в ее голосе послышалось непритворное сострадание: -- По-моему, князь у тебя уже началась белая горячка. -- Не прикидывайся дурой! -- грозно прикрикнул князь. -- А то я не знаю, кто от моего имени послал на Сороки чиновника, чтобы он составил смету на починку храма! Княгиня ничего не ответила -- речь ее супруга все более походила на какой-то дичайший бред, который можно было бы назвать пьяным бредом, если бы князь был пьян. -- Ну как же, -- с желчью в голосе продолжал Длиннорукий, -- а то других надобностей у нас нет, кроме этой церкви, от которой городу одно разорение! Ничего, погодите -- скоро я ее вообще прикрою ко всем бесам, а твоего любовничка сошлю за десятую версту!.. -- Во-первых, отец Александр -- мой духовник, а не любовник, -- воспользовавшись передышкой в обличениях супруга, возразила Евдокия Даниловна. -- А потом, насколько я знаю, церкви состоят в ведении Духовного управления, и не от тебя зависит, какую закрывать, а какую открывать. -- Ну так пускай твое сраное Духовное управление и чинит им стены с подвалами в придачу, -- напоследок взъярился градоначальник, -- а меня увольте! И князь, бросив на прощание уничтожающий (как ему казалось) взор на супругу, удалился на свою половину -- завивать горе веревочкой. x x x Библиотека Загородного Терема оказалась уютной комнатой, вдоль стен которой тянулись полки искусной деревянной резьбы, тесно уставленные книгами. Одна из полок была заполнена книгами возвышенного содержания -- Библиями и поучениями Святых Отцов, собранными, надо полагать, боголюбивым царем Федором Степановичем. Куда больше книг было светского содержания -- и исторических, и географических, и по ведению хозяйства, причем немало на иностранных языках. Посреди книгохранилища стоял длинный стол, за которым гости царя Дормидонта изучали имеющиеся в Тереме рукописные документы. Недоставало лишь доктора Серапионыча -- бывший монарх выразил желание душевно побеседовать со своим давним приятелем, а заодно и посоветоваться насчет здоровья, которое в последнее время начало немного сдавать. Отсутствие доктора восполнял Чумичка. Доселе он принципиально уклонялся от работ, связанных с поисками клада, так как вовсе не считал, что сокровища, если их удастся найти, будут употреблены во благо. Но в читальню его удалось залучить намеками, что среди рукописей может обнаружиться нечто и по части его ремесла. Кроме того, Чумичка, наряду с Васяткой, мог оказать помощь в прочтении рукописей, так как и Дубов, и Чаликова еще не привыкли к письменности, которая в "нашем мире" более соответствовала оригиналам "Слова о полку Игореве", "Повести временных лет" или "Домостроя". По предложению Надежды, имеющей профессиональный опыт работы с письмами и прочими документами, обязанности были распределены следующим образом: Василий извлекал из ларца очередную рукопись, просматривал ее, и если это было нечто, по его мнению, малозначительное, то откладывал в сторону. Если документ чем-то привлекал его внимание, то Дубов передавал его Чумичке или Васятке -- на более подробное прочтение. Тексты на иностранных языках шли напрямую к Надежде, которая по долгу службы немного была знакома с некоторыми из них. Правда, разобраться в готических буквах было для нее нелегко, даже при беглом знании немецкого. Было похоже, что бумаги в сундучок складывали, но ни разу оттуда не извлекали, и действия наших исследователей походили на археологические раскопки, когда чем глубже, тем более давние культурные слои открываются изумленным любителям древностей. Ход работ выглядел примерно так. -- Здесь какие-то счета, -- говорил Дубов и откладывал их в сторону. -- А вдруг там что-то важное? -- возражала Чаликова. -- Едва ли, -- еще раз глянув на бумагу, отвечал детектив. -- Документ датируется пятым годом царствия Дормидонта, стало быть, эпоха не та... Ага, вот уже для Чумички: "Смешать конский навоз с собачьей шерстью и плавить в печке, покамест не позолотится". -- Чушь, -- говорил на это Чумичка. -- Я думал, и впрямь что ценное по колдовству, а тут шарлатанство и глупость похлеще Каширского! Через пол часа. -- Какой-то листок, наполовину изорванный, и чернила расплылись, ничего не понять, -- проворчал Василий. -- Давай сюда, -- сказал Чумичка. Положив бумажку перед собой, он небрежно провел по ней ладонью и вернул Дубову. Листок был как новенький. -- Вот это да! -- изумился Василий и принялся читать: "Для исцеления царевны от..." Ну и почерк, ничего не разберешь. Так, "смешать две доли черники с одной долей меда и добавить сока рябины..." -- Да уж, это вам не собачий навоз с конской шерстью, -- ввернула Надежда. -- А-а, ну я знаю, -- подхватил Васятка, -- у нас в Каменке так простуду лечат, и другие хворости тоже. Только вместо черники малину кладут. -- Ну хорошо, покажем Серапионычу, он уважает всякие народные средства, -- решил Дубов и отложил листок в сторону. -- Вася, я тут немного отвлеклась, в какой эпохе мы теперь находимся? -- спросила Надежда. -- Сейчас... Так-так, -- Дубов извлек из ларца очередную рукопись. -- Внимание -- третий год царствования Владимира Федоровича. А он был внуком царя Степана. Ну, тут опять явное не то -- указание, что выращивать на огороде и сколько посадить молодых яблонь. А вот это что-то... Никак не разберу. -- Дайте мне, -- Васятка взял рукопись и бегло прочел: -- Иконы и прочую утварь из домашней часовни бережно уложите и перешлите в Преображенский монастырь старцу Варсонофию, опричь образа св. Иоанна Крестителя, коий во исполнение воли о. Варсонофия передайте в Боровихинскую церковь, которую царь Феодор Степанович посещал всякий раз, бывая в Тереме..." Еще через час Василий извлек последнюю бумагу: -- А тут вообще какие-то каракули. Васятка, глянь -- может быть, чего и разберешь. -- И что, больше ничего? -- с некоторой разочарованностью спросила Чаликова. -- Неужели все впустую? -- Нет, ну отчего же? -- улыбнулся Дубов, передав последний манускрипт Васятке. -- То, что мы здесь обнаружили, имеет несомненное историческое значение. Мы открыли несколько медицинских рецептов, которые, возможно, пригодятся нашему эскулапу Владлену Серапионычу. В ларце оказались рукописи, так сказать, отчасти метафизического направления, которые могли бы быть полезны уважаемому Чумичке, если бы он не счел их шарлатанством. Наконец, кое-что, возможно, привлечет внимание Его Величества Дормидонта, ибо касается его семьи. Но собственно по нашему делу -- увы и ах. Документы эпохи Федора Степановича по преимуществу духовно-религиозного направления, а имя Дмитрия Смурного, бывшего первые двенадцать лет его царствования завхозом Терема, даже ни разу не упомянуто. А от годов правления грозного Степана и вовсе ничего не осталось. Что не удивительно -- Терем начал строиться в самом конце его жизни... -- А вот и нет, -- раздался голос Васятки. -- То, что ты назвал каракулями -- на самом деле чертеж Терема. И, как мне кажется, не такого, как сейчас, а как его задумал царь Степан. -- Это уже кое-что, -- оживился Дубов, принимая у Васятки чертеж. -- Но здесь так нарисовано, что ничего не поймешь. -- По-моему, вы его держите вверх ногами, -- осторожно заметила Надя. Дубов перевернул чертеж, однако более понятным он от этого не стал. -- Поизучать этот документ, конечно, следует, -- сказал детектив. -- Но лично я на него особых надежд не возлагаю: вряд ли там будет крестик с указанием -- "сокровища тут". Другое дело, если нам удастся разглядеть то, чего здесь нет. Кажется, я выразился не совсем удачно, но вы меня понимаете. -- Лично я пока что не могу разобраться даже в том, что тут есть, -- усмехнулась Чаликова, еще раз глянув на пожелтевший лист, испещренный разноцветными линиями, черточками, пометками и трудноразборчивыми надписями. -- Значит, попросим разобраться человека, знающего Терем лучше нас, -- подытожил Василий. -- То есть уважаемого хозяина. А пока, я так думаю, следует вернуться к тем бумагам, что мы поначалу отложили в сторону. -- Ко всем? -- ужаснулась Надежда, так как стопка рукописей, отложенных в сторону, имела вид очень уж внушительный. -- Для начала еще раз изучим документы, относящиеся к первым годам правления царя Федора Степановича, -- успокоил Дубов. И вдруг, откинувшись на стуле, посмотрел в потолок: -- А может, ну их совсем? Мы свое дело сделали, что могли -- выяснили, а что не смогли -- так мы ж не волшебники... -- Правильно, -- тут же поддержал Чумичка, который хоть и был волшебником, но его отношение ко всей этой затее с самого начала было далеко не самое благосклонное. -- Не знаю, где эти сокровища сокрыты, да и знать не хочу, но одно скажу точно -- добра от них никому не будет! Чаликова находилась как бы на перепутьи -- умом она полностью разделяла взгляд Чумички. Но тайна, но лихорадка поиска уже безвозвратно захватили ее, а журналистское чутье подсказывало, что истина где-то рядом. Поэтому на предложение Василия прекратить поиски Надежда откликнулась неким невразумительным междометием, которое можно было истолковать и так, и эдак. x x x Солнце уже клонилось к закату, а работы близ пруда шли полным ходом. Яма, копаемая Каширским на том месте, где ее наобум обозначил Васятка, все расширялась и углублялась, а сокровища все не показывались. И Анна Сергеевна, и Каширский в глубине души понимали, что поиски в этой части приусадебной земли вряд ли увенчаются хоть сколько-то значимым успехом, но бросить все и уйти значило бы уступить Петровичу, который ревностно следил за каждым движением кладокопателей. -- Копайте, копайте, -- мстительно скрипел Петрович, -- все едино ничего не отыщете. А отыщете, так ничего не получите, ибо все, что сокрыто в недрах земных, принадлежит нашему Государю Путяте, а кто попытается что-то себе присвоить, тот есть Государев ворог. А как поставили меня блюсти дело Государево, то всех, кто нашего царя облапошить захотит, буду грабить и убивать! И дабы показать, что его слова не расходятся с делами, Петрович извлек из-под исподнего два ржавых ножа и торжественно предъявил их Анне Сергеевне и Каширскому. Однако на кладоискателей аргументы Петровича должного воздействия явно не оказали: Каширский продолжал самозабвенно рыть яму, а Анна Сергеевна продолжала давать ему ценные указания, каковые Каширский, впрочем, таковыми вовсе не считал. -- Анна Сергеевна, я прекрасно знаю, где и как нужно копать, -- не переставая размеренно работать лопатой, говорил Каширский. -- Более того, уже пол часа я все явственнее ощущаю золотые корпускулярные потоки, исходящие из земли, и если бы вы не отвлекали меня посторонними разговорами, то клад уже давно был бы найден. -- Какие еще потоки! На огороде вы тоже чуяли всякую хренотень, а чем все кончилось? Но второй раз это у вас не пройдет, и не ждите! -- Очень хорошо, тогда помолчите хоть немного и не мешайте мне работать, -- с легким раздражением произнес Каширский и быстрее замахал лопатой. -- А и вправду, чего я тут вожусь с вами, -- неожиданно согласилась Анна Сергеевна. -- Лучше пойду искупаюсь. И с этими словами госпожа Глухарева направилась к берегу. -- Куда? Нельзя! -- закричал Петрович, совсем забыв, что он теперь не на службе. Или, вернее, на службе, но другой, не связанной с охраною водоемов. -- Тьфу на вас, -- бросила Анна Сергеевна Петровичу и стянула с себя черное платье, обнаружив под ним такого же цвета добротное кружевное белье. -- Что ты делаешь, паскудница! -- возопил Петрович. -- Людей бы постыдилась! Блюститель нравственности даже не подумал, что собственно людей, помимо Анны Сергеевны, поблизости было лишь двое, но Каширский, занятый раскопками, вовсе не глядел в сторону Глухаревой, а Петрович мог бы просто отвернуться, чтобы не смотреть на это безобразие. Но, разумеется, столь сложные мысли его не посещали. Петрович видел, что творится непорядок, и был готов сделать все, чтобы навести порядок. Однако съемом верхней одежды Анна Сергеевна отнюдь не ограничилась: следом за платьем на траву легло и исподнее белье, а его обладательница прямо с бережка бултыхнулась в воду. -- Да что же это творится, люди добрые! -- взверещал Петрович. -- Да где ж это видано, чтобы такое непотребство учиняли, да еще на земле, принадлежащей государственной казне! (Почему-то именно это последнее обстоятельство возмущало Петровича не менее, чем непотребственное поведение Глухаревой как таковое). -- Ну что там опять за шум! -- раздался из ямы недовольный голос Каширского. -- Господа, решайте ваши конфликты с меньшим количеством децибеллов, а то я опять упустил радиальный вектор направления молекулярно-астрального потока частиц Аурума... Тем временем Анна Сергеевна, поплескавшись на прибрежном мелководье, решительно поплыла к середине озера с явным намерением переплыть его до другого берега, где находилась рыбацкая избушка. -- Ах вот ты как! -- еще больше разозлился Петрович. -- Ну что ж, посмотрим, чья возьмет! С этими словами ревнитель нравственности вприпрыжку побежал вдоль берега, надеясь оказаться у избушки раньше, чем Анна Сергеевна. Поскольку Глухарева особо не спешила, то задумка Петровича удалась: когда Анна Сергеевна подплывала к берегу, тот уже поджидал ее, стоя на рыбацких мостках. Петрович полагал, что при всем бесстыдстве Анна Сергеевна не решится выходить на берег и будет вынуждена уплыть обратно, однако он горько просчитался: достигнув мелководья, госпожа Глухарева встала во весь рост и как ни в чем не бывало шла прямо навстречу Петровичу. -- Прочь, прочь! -- завизжал Петрович и даже осенил себя крестным знамением, чего отродясь не делал. Но не помогло и сие крайнее средство: Анна Сергеевна спокойно вышла на берег и обернулась в сторону Петровича, все еще стоявшего на мостках: -- А-а, Петрович, ты уже здесь? Это даже к лучшему... -- Не подходи ко мне! -- отчаянно завизжал Грозный Атаман, пятясь задом по мосткам. А Анна Сергеевна спокойно надвигалась на него. Ее тело, покрытое капельками воды, источало прохладу тихого летнего вечера. -- Нет! Нет! Только не это! -- задребезжал Петрович, позабыв даже о своем последнем доводе -- ржавых ножах под лохмотьями. -- Все, что угодно, только не это! Не надо-о-о!... -- Надо, Петрович, надо, -- похотливо проурчала госпожа Глухарева и, протянув руку, с силой рванула на нем рубаху. Ножи со стуком упали на доски... x x x Дормидонту и Серапионычу было о чем поговорить и о чем вспомнить, хотя, в сущности, их знакомство длилось всего несколько дней прошлого лета. Но эти несколько дней в самом прямом смысле перевернули всю жизнь Дормидонта. Тогда Владлен Серапионыч был призван в Царь-Город для выведения Государя из глубокого запоя. В других случаях на пьянство главы государства никто бы и не обратил особого внимания, но обстоятельства сложились так, что на столицу шли полчища вурдалаков, а в самом Царь-Городе почти открыто зрел предательский заговор, поэтому запой Государя лишь усугублял обстановку, угрожающую самому существованию Кислоярского царства. И доктор как нельзя лучше справился с возложенным на него ответственным заданием -- в какие-то три дня он пробудил Дормидонта от беспробудного пьянства, и царь, преодолев сопротивление изменников, возглавил борьбу с захватчиками и довел ее до победы. Справедливости ради следует отметить, что свою лепту в сие благое дело также внесли многие другие -- и Дубов, сорвавший заговор в Новой Мангазее, и заключенный ныне в темницу боярин Андрей, который с помощью царевны Татьяны Дормидонтовны сумел вдохновить войска на справедливую войну, и майор Селезень, проводивший диверсии в тылу противника, и... Впрочем, если бы мы стали перечислять всех, то далеко уклонились бы от нашего повествования. Посему отошлем уважаемого читателя к книге "Холм демонов", а точнее -- к ее третьей части "Золотая лягушка". Теперь же заметим, что Серапионыча весть о добровольной отставке царя Дормидонта изумила не менее, а может, и более, чем его спутников. Узнав и поняв сущность Дормидонта, доктор не мог представить, чтобы такой человек мог совершить то, что он совершил: в здравом уме и твердой памяти отказаться от своих обязанностей. И если утром Надя по-журналистски немного прямолинейно допытывалась у Дормидонта о причинах его ухода, то доктор делал это осторожно, исподволь, в неспешной беседе, расспрашивая как бы о чем-то совсем другом -- о здоровье, о дочке Танюшке и зяте Рыжем, о том, какие ягоды и грибы водятся в здешних лесах и какие рыбы в пруду. -- Уставать я, понимаешь, стал в последнее время, -- говорил царь, прихлебывая чаек прямо из глубокого блюдца с позлащенной каемочкой. -- Вроде и не делаю ничего, а утомляюсь, будто целый день трудами занят! Может, старость подходит? -- Не думаю, -- улыбнулся Серапионыч, который пил чай из кружки, но с привычной добавкой из скляночки, которую постоянно хранил во внутреннем кармане. -- Я уверен, что человек настолько стар или молод, насколько старым или молодым он сам себя чувствует. В вашем же случае, любезнейший Государь, я думаю, имеет место сочетание многих разных причин. -- Например? -- Ну, например, раньше вы снимали усталость и напряжение способом вечным, как мир, а с тех пор как с моей скромной помощью вы от него отказались... -- И, с лукавинкой глянув на собеседника, доктор предложил: -- А хотите, я вас опять к нему приохочу? -- Нет-нет, да что ты! -- как-то даже испуганно замахал руками Дормидонт. -- Я ж как подумаю, какую жизнь раньше вел, как сам себя хмельным зельем изводил, облик человеческий в себе губя, так всякий раз, понимаешь, сам себе противен становлюсь. Нет уж, эскулап, ты мне чего другого пропиши! -- Ну ладно, -- решился доктор. -- Быстрых результатов не обещаю, но попытаться можно. Отпив еще немного чаю, Серапионыч прокашлялся и заговорил низким голосом, не очень умело подражая интонациям Каширского: -- Даю вам установку... Серапионыч осекся -- он увидел, как Дормидонт резко побледнел, стиснул зубы, а в глазах его явилась тень невыразимого страдания. -- Ну что ж ты замолк? Продолжай, -- выдавив из себя улыбку, с каким-то даже вызовом промолвил царь. -- Но мне кажется, Ваше Величество, что воздействие моих слов... Царь стукнул кулаком по столу, да так, что чашки подпрыгнули: -- Продолжай! -- Вы должны добровольно отказаться от усталости, -- продолжал доктор уже своим обычным голосом, -- и передать ее... Серапионыч вновь замолк -- Дормидонт застонал и сжал голову руками: -- Прекрати, эскулап. Не надо! -- И, как бы придя в себя, добавил: -- Давай лучше выпьем. -- Но вы же не пьете, Государь, -- напомнил доктор. -- Того вина, что дон Альфонсо привез, -- указал царь на кувшинчик, который все еще стоял на обеденном столе. -- Брат Александр знает, что я теперь не употребляю, оттого и вина прислал бесхмельного. -- И Дормидонт сам наполнил две чарки. Выпили. Помолчали. Решив, что царь уже пришел в себя после неудавшегося "сеанса", Серапионыч заговорил как бы совсем о чем-то постороннем: -- Государь, тут у вас в лесу по всем приметам должны подосиновики водиться, а мы с Надюшей ни одного не нашли... -- Дождей давно не было, -- буркнул царь. И, помолчав, добавил, обращаясь не к доктору и даже не к себе, а так -- неизвестно куда: -- Вот так же все и начиналось -- "даю вам установку"... А знаешь ты, эскулап, что это были за установки? -- внезапно бросил он пристальный взор на гостя. -- Государь, а может, не надо? -- попытался было доктор уйти от разговора. -- По-моему, вам тяжело говорить об этом. -- В себе держать -- еще тяжелее, -- вздохнул царь. -- Никому другому я про то сказать не могу -- скажут, мол, с ума спятил. А ты меня поймешь. -- В таком случае я весь внимание, -- проговорил Серапионыч и откинулся в кресле, приготовляясь внимательно слушать. Хотя уже догадывался, что он услышит. -- Именно эти слова -- "даю вам установку" -- я слышал постоянно, почти что ежечасно в последние месяцы своего царствования. И вставая, и отходя ко сну -- одно и то же... -- Простите, что перебиваю, -- перебил доктор. -- Вы сказали -- "слышал". Вы только слышали, или видели того, кто вам это говорил? -- Нет, не видел, -- твердо ответил Дормидонт. -- Да и слышал -- это не совсем так. То есть я действительно слышал, но не извне, а как бы внутри себя. Может, я выражаюсь не очень ясно, но ты меня понял. -- Да, я понял, -- подтвердил доктор. -- И даже слишком хорошо понял. Ваше Величество, знакомо ли вам такое имя -- Каширский? -- Догадываюсь, к чему ты клонишь, -- невесело усмехнулся царь. -- Да я и сам тогда подумал -- уж не Каширского ли это изыски. И отдал приказание -- выяснить, не объявился ли сей проходимец в наших, понимаешь, краях. -- Простите, а кому вы отдали приказание? -- с самым невинным видом полюбопытствовал Серапионыч. -- Путяте, -- ответил Дормидонт. -- И он, недолго времени спустя, ответил, что никакого Каширского в Царь-Городе не обнаружено, но коли сей охальник и чернокнижник появится, то немедля препровожден будет в темницу и предан справедливому суду. И, знаешь ли, вскоре после того разговора "установки" исчезли. -- На время? -- Да. Но потом опять возобновились. И были... Как бы тебе сказать? Даже слова подобрать не могу. Какие-то вязкие. Дремучие. Нет, не знаю, как точнее назвать. Но ты меня понимаешь? -- Да, -- твердо ответил доктор. -- Теперь я вас понимаю. "Ничего ты, эскулап, не понял, -- подумал Дормидонт. -- Небось, считаешь, будто эти дурацкие установки заставили меня от престола отречься? Ну и считай на здоровье, не буду я тебя ни в чем переубеждать..." Царь надолго замолк. Серапионыч тоже молчал, привычно попивая чаек. Содержание заветной скляночки, неожиданно приятно сочеталось с брусничным вареньем, которым гостя потчевал Дормидонт. Молчание прервалось появлением Дубова и его друзей. -- О-о, вот и гости пожаловали! -- оторвался от раздумий Дормидонт. -- А то я уж подумал, что вы там совсем, понимаешь, закопались в этой старой писанине. -- Так оно и есть, Ваше Величество, -- рассмеялся Василий. -- И поняли, что без вашей помощи не раскопаемся. -- Да уж, давно моей помощи никто не искал, -- вздохнул царь. -- Как раз с Рождества... Ну и чем же я могу вам подсобить? -- Разобраться вот с этим, -- Надя торжественно разложила на столе перед Дормидонтом чертеж, найденный на дне сундучка. -- А-а, так это ж наш Терем, -- едва глянув на беспорядочное скопление черточек и значков, определил Дормидонт. -- Вот здесь вот мы с вами теперь сидим, а тут входное крыльцо. А это что? -- вгляделся царь. -- Вот бес, намельчили, ничего не разглядеть, понимаешь. Василий пошарил в кармане и извлек лупу. -- Хорошая вещица, -- одобрил Дормидонт, -- хоть бы даже для чтения. А то пару страниц прочитаю, и книгу откладывать приходится -- ничего не вижу. -- В таком случае, дарю ее вам, -- сказал Дубов. -- Спасибо тебе, -- сердечно поблагодарил царь. -- Погоди, Василий Николаич, а сам-то как? -- Ну, в нашей стране такую лупу достать -- не вопрос, -- улыбнулся детектив. -- А вы, Государь, поможете нам разобраться в чертеже. -- Ну, тут и разбираться-то особливо нечего, -- махнул рукой Дормидонт. -- Здесь Терем в таком виде, как его задумал Степан. то есть чуть не втрое больше, чем теперь. Оттого-то и понять сразу нелегко. И что ж вам отсюдова нужно? А то ежели я его начну весь объяснять, так до утра, понимаешь, прообъясняю. -- Как что? -- простодушно удивилась Надя. -- Место, где запрятан клад! -- А-а, ну ясно, -- усмехнулся царь. -- Только боюсь, дорогие други мои, что должен буду вас разочаровать -- надпись, что там-то или там-то находится клад, здесь вряд ли отыщется. -- А на это мы и не надеемся, -- совершенно серьезно ответил Василий. -- Но, может быть, вы увидите какое-то указание... Нет, не впрямую, конечно, но хоть какой-то намек на то, что где-то что-то не так, как обычно. -- Чегой-то я не шибко понял, об чем ты говоришь -- пробурчал царь, -- но попробуем. -- Некоторое время он молча водил лупой над чертежом, внимательно вглядываясь в нагромождение значков. -- Ну, с чего начнем? -- Государь, а нет ли здесь каких-то поправок, сделанных рукою царя Степана? -- вдруг спросил доселе молчавший Васятка. И пояснил: -- Я не думаю, что тайник входил в изначальный замысел -- иначе слишком многие про него знали бы. А так можно было бы что-то немного изменить, ну там дверь или окно передвинуть, или стенку чуть потолще, а в стене что-нибудь оборудовать, хоть даже своими силами, или при помощи верного человека. Нельзя сказать, что путанные рассуждения Васятки кого-то убедили, но доля здравого смысла в них все-таки имелась. -- Рукою царя Степана? -- переспросил Дормидонт. -- Есть, как же без них. И я даже точно могу сказать, где именно. -- И как вы это определяете? -- заинтересовалась Надежда. -- Да очень просто. У Степана была такая привычка -- делать пометки красными чернилами. Я видел наброски старых указов и посланий -- обычно его помощники и люди из Посольского приказа писали их черным цветом и отдавали царю Степану. Тот проходился красным и отдавал писцам, чтобы переписывали набело, с учетом его пометок. А здесь... -- Дормидонт еще раз бегло пробежался лупой по чертежу. -- Видать, Степан и тут порядком отметился. Хотя больше по мелочам. -- Например? -- Василий достал свой сыщицкий блокнот. -- Да вот хотя бы. Видите, тут должна была быть дверь, а Степан передвинул ее с середины горницы на самый край. -- Так это ж то, что нам надо! -- вскричала Надежда. -- Там, где должна была быть дверь, в проеме он и спрятал сокровища. Давайте пойдем туда теперь же и разломаем стену... -- Не спешите, сударыня Надежда, -- остудил ее пыл Дормидонт. -- Во-первых, это лишь одна из множества подобных пометок, и ежели бы мы по-вашему делать стали, так половину терема попортили бы, понимаешь. А во-вторых, эта Степанова пометка относится к той части, которая так и не была построена. Так что извините великодушно -- ни двери там, ни проема, ни сокровищ. -- То есть Ваше Величество хотите сказать, что от красных пометок Степана большой пользы не будет? -- разочарованно переспросила Чаликова. -- Увы, похоже, что так, -- с сожалением ответил Дормидонт. -- Хотя, впрочем... Вот не угодно ли сюда глянуть? -- Царь указал на красную пометку почти на самом краю чертежа. -- Но это ж, должно быть, в недостроенной части? -- неуверенно проговорил Василий, который понемногу начал "въезжать" в чертежные премудрости. -- Как раз наоборот, -- возразил Дормидонт. -- По первоначальному замыслу, от основной части терема отходили как бы два крыла, которые оканчивались такими вот небольшими теремками. -- Ага, значит, тот домик на отшибе... -- смекнула Надежда. -- Ну да, он должен был стать частью всего терема, -- подтвердил Дормидонт. -- Строить начали одновременно в двух местах -- главную часть и одно из крыльев, но с дальнего конца. Ну а дальнейшее вам известно. -- Царь стал прилаживать лупу и так, и сяк, но никак не мог разобрать красной надписи. -- Ох и намельчил же мой грозный пращур! Глянь-ка ты, Васятка, может, молодыми-то глазками чего и разберешь. Васятка стал вглядываться в надпись и с лупой, и без нее, и с близкого расстояния, и отодвинув чуть ли не длину вытянутой руки, потом сказал: -- Я не очень уверен, но похоже -- "тайник". -- Тайник! -- не в силах сдержать чувств, вскочила Надя. И вновь Дормидонту пришлось ее разочаровать: -- Это, сударыня Надежда, вовсе не то, что вы думаете. -- Как, не то? -- искренне возмутилась Надежда. -- А для чего же еще тайники делают, как не для сокровищ? -- Наденька, мне кажется, что когда хотят что-то надежно спрятать, то на плане слово "тайник" обычно не пишут, -- терпеливо объяснил Дубов. -- И это тоже, -- согласился царь. -- Но я хотел другое сказать -- такие тайники, они чуть не в каждом тереме есть, и даже в крестьянских избах бывают. -- Но для чего? -- спросил Серапионыч. -- Ну, много для чего. Кому, понимаешь, чтобы полюбовничков али полюбовниц было где скрыть. Или какие-то вещи там держат, чтобы другие не увидали. Да что там -- я и сам в опочивальне за ложем закуток устроил, у меня там всегда чарка стояла. Это чтобы жену не огорчать, царствие ей небесное, -- вздохнул Дормидонт. -- Много она, бедняга, терпела от моего тогдашнего пьянства... -- То есть вы полагаете, Государь, что тайник, который на чертеже, Степан велел построить для каких-то своих личных нужд? -- подытожила Чаликова. -- Не хочу вас разочаровывать, но так оно, похоже, и есть, -- подтвердил Дормидонт. -- И это еще в том случае, ежели тайник вообще, понимаешь, успели сделать... -- А вы как думаете, Вася? -- обратилась Надя к Дубову. -- Что говорит ваш дедуктивный опыт? -- Знаете, Наденька, впечатление двоякое, -- охотно откликнулся детектив. -- Если рассуждать здраво, то Государь прав, и искать там нечего. Но ежели немного пофантазировать, то можно представить себе такое, например, развитие событий. Допустим, что тайник в указанном месте действительно был устроен и что Дмитрий Смурной о нем знал. Хотя вряд ли он очень велик по размеру и вряд ли туда можно много чего засунуть. Но предположим, что Дмитрий положил туда что-то очень ценное -- более ценное, чем то, что мы нашли на огороде. Еще одно допущение -- что царь Степан должен был лично прибыть в Терем и "распорядиться по своему усмотрению", то есть перепрятать сокровища понадежнее. Но он, как известно, заболел и вскоре умер, так и не успев ничем распорядиться. И, наконец, допущение последнее: не зная более надежных мест, Смурной не стал ничего перепрятывать. А о существовании чертежа с пометой царя он мог и не ведать. Следовательно, имеется некоторая вероятность, что в домике что-то есть. Но, пожалуй, довольно ничтожная. Пришли, взяли чертеж, увидели надпись "тайник" и нашли кучу золота -- такого не бывает даже в кладоискательских книжках. К тому же в домике, наверное, мало что сохранилось из того, что там было спервоначалу. -- Ну еще бы! -- подхватила Чаликова. -- Чего там только не бывало -- молельная, вертеп распутства, лаборатория алхимика... -- А еще теплица для выращивания плодов из полуденных стран, -- добавил царь. -- Моя покойная матушка этим делом зело увлекалась. Даже велела еще одну печку для пущей теплоты пристроить. -- Дормидонт глянул в чертеж. -- Хотя и не на том месте, где тайник обозначен. -- Ну так давайте сходим и проверим, -- вдруг предложил Васятка. -- А ведь и правда, -- согласился Дубов. -- Признаться, столь простое решение мне даже и в голову не приходило! -- Ну вот, понимаешь, и поищите. -- Дормидонт вытащил из кармана увесистую связку ключей, а самый потемневший отделил и протянул Василию. Видно было, что ключом давно не пользовались. -- А сам я тут останусь. Тяжело мне туда входить. Ведь матушка там же и скончалась, у своих цветов. Вот с тех пор уж годов двадцать все стоит в запустении... Ну, ступайте же! x x x Каширский продолжал раскопки, радуясь уж тому, что не слышит над ухом неразумных указаний Анны Сергеевны и истошных воплей Петровича. Теперь ничто не мешало ему настроиться на "золотую волну" и более точно определить, откуда она исходит. Каширский на миг прекратил кидать землю, приподнял лопату наподобие антенны и стал медленно поворачивать по кругу. И вдруг, отложив в сторону свое орудие, решительно бросился в самый угол ямы, где стал лихорадочно, руками раскапывать влажный песок. Похоже, на сей раз экстрасенсорика все-таки не подвела господина Каширского -- очень скоро его пальцы наткнулись на что-то твердое, оказавшееся поверхностью небольшого металлического сундучка, уже изрядно заржавевшего. Даже не извлекая его из ямки, Каширский с замиранием души отодрал крышку и обнаружил внутри ларец поменьше, сделанный из зеленого камня, похожего на малахит. Крышка была украшена непонятным, но очень красивым узором, а по стенкам бежали тонко выточенные зеленые слоники. "Ценная вещичка, -- подумал кладоискатель, невольно залюбовавшись отделкой шкатулки, -- а что внутри..." -- Анна Сер... -- крикнул было Каширский и осекся: на радостях он совсем забыл, что кроме него и Анны Сергеевны, здесь крутился Петрович. Каширский поставил шкатулку на землю и осторожно выглянул из ямы, однако не обнаружил поблизости не только Петровича, но и самой Анны Сергеевны. И лишь приглядевшись повнимательнее, узрел на другом берегу озера двоих копошащихся обнаженных людей. Один из них, в коем Каширский опознал Петровича, то и дело пытался сбежать, а другой, точнее другая, а еще точнее госпожа Глухарева, не давала ему этого сделать. -- И чем они там занимаются? -- в недоумении вопросил Каширский. -- Впрочем, что ни происходит, все к лучшему... Содержание малахитовой шкатулки оказалось подстать самой шкатулке -- она была до краев наполнена золотыми монетами, украшениями и иными драгоценными предметами, предназначения которых Каширский не знал. Недолго думая, он стал набивать сокровищами карманы, однако более крупные изделия, вроде золотого кувшинчика, если и влезали в карман, то подозрительно оттуда выпирали. На дне ларца лежал исписанный листок пергамента, на котором Каширский прочел следующее: "Малая толика Ново-Мангазейских сокровищ была перепрятана здесь мною, Димитрием Смурным, на пятом году царствия Феодора Степановича". Далее следовал длинный и подробный перечень: сколько золотых денег и какого достоинства; сколько перстней, сколько жемчужных ожерелий, золотых сосудов и прочих драгоценностей. Каширский на миг задумался. Ход его мыслей был примерно таков: "Стало быть, здесь только часть сокровищ. Анна Сергеевна, конечно, захочет продолжать поиски остального, и все кончится, как всегда. То есть мы попадемся охранникам и потеряем даже то, что я нашел путем сложнейших астральных изысканий. Вот именно -- нашел-то я, а Анна Сергеевна только под ногами мешалась. И что ж теперь, делиться с ней пополам? Ну уж дудки!". В голове Каширского возник весьма хитроумный план, однако его исполнение требовало некоторого времени. Выглянув из ямы и убедившись, что Анна Сергеевна и Петрович все еще на прежнем месте и предаются прежнему непонятному занятию, Каширский приступил к делу. Прежде всего он разорвал "накладную" на мелкие клочки и закопал их в другом углу. Затем, разложив содержимое шкатулки на дне ямы, отобрал самые ценные и в то же время некрупные изделия, которые аккуратно рассовал по многочисленным карманам своего затрапезного кафтана. Остальное он столь же аккуратно сложил в малахитовую шкатулку, которую вернул в ржавый сундук и присыпал песком. Произведя эти манипуляции, господин Каширский выбрался из ямы и стал поджидать свою сообщницу. Вскоре Анна Сергеевна появилась тем же путем, что и покинула место раскопок -- то есть вплавь через озеро. -- Ну как, нашли что-нибудь? -- спросила Глухарева, неспешно облачась в свои черные одежды. Каширский приметил, что в голосе его компаньонки на сей раз не было обычного раздражения, а наоборот -- чувствовалась удовлетворенность и даже некоторая расслабленность, каковые Каширский тут же приписал благотворному воздействию водных процедур. -- Да нет, пока что не нашел, -- вздохнул Каширский. -- Но чувствую, что цель близка. А где же наш любезный Петрович? -- Хм, я его надолго вывела из строя, -- горделиво заявила Анна Сергеевна. -- А вообще, зря мы тут копаемся. Разве не видите -- нам подкинули самую примитивную "дезу", а мы и попались, как рыба на крючок! -- Ну и что вы предлагаете? -- как бы между прочим спросил Каширский. -- Кинуть все это археоложество к бесам, идти к терему и следить за дубовской бандой! -- отчеканила Анна Сергеевна, и в ее голосе послышались прежние нотки. Видимо, благотворное воздействие водных процедур оказалось не очень-то длительным. -- Что ж, правильное решение, -- одобрил Каширский. -- Но я попросил бы вас, дорогая Анна Сергеевна, повременить еще самую малость. У меня такое чувство, будто сокровища где-то близко. Знать бы, где копнуть. -- А вы знаете? -- с непередаваемым сарказмом переспросила Глухарева. -- А я знаю! -- не без вызова ответил Каширский. -- Ну так копайте, -- неожиданно легко согласилась Анна Сергеевна. -- Но не долго. А то уже темнеть начинает -- будем еще тут по потемкам блудить! Однако Каширский решил сыграть свою роль до конца: -- Анна Сергеевна, мне нужна ваша помощь. Я тут несколько притомился и хочу на некоторое время передать вам свои экстрасенсорные способности... -- Только давайте без буйды, ладно? -- перебила Анна Сергеевна. -- Говорите, что я должна делать. -- Следуйте за мной. -- Каширский спрыгнул в яму и помог спуститься туда Анне Сергеевне. -- Вы что-нибудь чувствуете? -- Чувствую, -- честно призналась Анна Сергеевна. -- Непреодолимое желание надавать вам по шеям! Каширский щелкнул пальцами: -- А сейчас? Разве вы не ощущаете золотого потока, идущего вон из того угла? -- Ну, предположим, ощущаю, -- нехотя согласилась Глухарева. -- Только все это шарлатанство! -- А вы проверьте, -- предложил Каширский. -- Вот вам лопата, копните и убедитесь, что ваши чувства вас не обманывают. -- А по-моему, вы уже совсем с крыши съехали от своего экстрасенсорного астрала, -- пробурчала Анна Сергеевна, однако лопату взяла. -- Ну, копайте же, -- поторопил Каширский. Анна Сергеевна нехотя стала ковырять землю, и вскоре лопата наткнулась на что-то твердое: -- И вправду, что-то есть. Ну, вы, блин, даете!.. Еще через пару минут окрестности огласились победным криком -- так Анна Сергеевна выражала бурную радость по поводу извлечения малахитового ларца, наполовину заполненного драгоценностями. Ее напарник также старательно радовался, хотя избегал при этом резких движений, которые могли бы вызвать звон второй половины клада в его карманах. Но тут окрестности огласились звуками совсем другого рода: -- Всех перережу! Всех пограблю! Всем кровь пущу! (Очевидно, Анне Сергеевне все-таки не удалось "вывести надолго из строя" бывшего Грозного Атамана). Госпожа Глухарева едва успела прикрыть заветную шкатулку своими юбками -- над ямой изобразился Петрович. Правда, вид он имел, мягко говоря, не совсем товарный, а лохмотья были надеты наизнанку. -- Ну, долго вы еще тут будете? -- вопросил Петрович, глядя на Анну Сергеевну со смешанным чувством страха и ненависти. -- А ты что, хочешь продолжить, котик мой? -- почти пропела Глухарева и потянулась к грязным штанинам Петровича, насколько это можно было сделать, не очень вставая со шкатулки. Петрович отдернул ногу, будто от змеи, и даже отпрыгнул от края ямы, словно она была полна крокодилов и львов. -- Что делать? -- тихо спросила Анна Сергеевна у своего сообщника. -- Может, замочить его к такой-то матери? -- Не надо, -- самым обычным голосом ответил Каширский. -- Лучше дадим установочку. И, вытянув руки в сторону Петровича, он принялся вещать замогильным голосом: -- Даю вам установку. Вы должны десять раз медленно обойти вокруг озера, после чего станете совсем другим человеком. Ступайте же! Петрович послушно повернулся и, вздыхая, побрел вдоль берега. Но когда он сделал первый круг и вернулся на прежнее место, то ни Каширского, ни Анны Сергеевны уже не застал -- лишь на краю ямы чернела воткнутая в землю лопата. x x x Выйдя на двор, Василий и его друзья увидели, что небо уже почти стемнело и даже высыпали первые звезды. День был столь насыщен событиями, что пролетел, как на крыльях. Дубов незаметно дотронулся до Надиной руки: -- Наденька, вам и вправду так сильно хочется найти эти сокровища? Даже зная, что... -- Да-да-да, -- перебила Чаликова. -- Честно говоря, мне и хочется их найти, и надеюсь, что не найдем... Замок на дверях оказался еще более проржавевшим, чем ключ -- похоже, за прошедшие два десятилетия его открывали не очень-то часто (если вообще открывали). Чтобы заставить ключ повернуться, Чумичка даже извлек из-под кафтана баночку какой-то густой жидкости и капнул в скважину замка. Однако на вопрос, обычное ли это масло, или некое волшебное средство, колдун лишь загадочно усмехнулся. Внутри было совсем темно и затхло. Пришлось зажечь светильник, и тогда уж удалось разглядеть помещение. Домик состоял из двух не очень больших комнат, причем одна явно обустраивалась еще при царе Степане, а вторая просто доделывалась уже после него -- там был обычный дощатый пол, а стены и потолки безо всяких "излишеств". Зато первая комната, при всей запущенности, все-таки производила впечатление: хотя пол и очень сильно протерся, но было видно, что когда-то он был покрыт разноцветным паркетом с тонким узором; стены и потолок украшала лепнина, причем не какой-нибудь "ширпотреб", а сделанная со вкусом настоящего художника. В углу красовалась изразцовая печка. Василий сверился с чертежом и указал на стену, противоположную печке: -- Вот здесь. -- Где -- здесь? -- переспросила Надя. -- Где-то в этой стене. А более определенно тут уже не понять. Надежда оглянулась. Обстановка комнаты ничего не говорила о том, что здесь творилось на протяжении двух веков -- лишь несколько забытых на окне глиняных горшков, может быть, напоминали об увлечении Дормидонтовой матушки. Почти полное отсутствие мебели давало возможность более ясно оценить архитектуру и оформление: причудливый рисунок паркета, печные изразцы, ни один из которых не повторял другой; наконец, изысканные лепные украшения. Например, посредине потолка красовалось очень искусно выполненное гнездо аиста. А на той стене, где предполагался тайник, раскинулся барельеф, изображающий опушку леса. Надежда невольно залюбовалась тонкой отточенной выделкой каждого растения, каждого животного -- и должна была признаться себе, что ничего подобного не встречала ни в Эрмитаже, ни в Версале, ни во дворцах Рима и Венеции. А Васятка так и вовсе разинул рот от изумления -- он-то уж точно ничего такого за свою недолгую жизнь не видывал. -- И заметьте, друзья мои -- это самая обычная комната, а вовсе не какая-то парадная палата, -- сказал Василий. -- Можно только представить себе, каков был бы весь Терем, если бы царь Степан прожил на несколько лет дольше. -- Ну, приступим? -- Доктор полез в чемоданчик за стетоскопом и приладил раструб к уху огромного медведя, выглядывающего из чащи леса. В полумраке, царящем в комнате, и медведь, и деревья казались настоящими и гляделись почти зловеще. Вооружившись авторучкой, Надя принялась простукивать стену с другого края, где мимо пенька деловито бежал ежик с несколькими грибами на колючей спине. Васятка и Чумичка не очень понимали действий Нади с Серапионычем и оттого наблюдали за ними со смешанным чувством любопытства и недоверия. Дубов же, напротив, прекрасно понимал и оттого глядел с не меньшим недоверием -- он знал, что в таких случаях на внешнее впечатление полагаться не следует, ибо в нем наличествует немалая доля самовнушения. И если человек хочет что-то обнаружить (в данном случае -- пустоту в стене), то он ее обнаружит независимо от того, есть ли она там, или нет. Надежда и Серапионыч медленно продвигались навстречу друг другу и наконец встретились у подножия кряжистого дуба. Доктор вытащил из ушей трубки и вопросительно глянул на Чаликову. -- По-моему, если что и есть, то ближе к середине, -- как-то не очень уверенно ответила журналистка. -- Знаете, Наденька, я пришел к тем же выводам, -- закивал доктор. И, еще немного поколдовав над барельефом, очертил рукой прямоугольник примерно метр в длину и полтора в высоту. -- Вот здесь! -- И, заметив выражение некоторого сомнения на лице Дубова, предложил ему стетоскоп: -- Не верите, сами послушайте. -- Нет-нет, доктор, и вы, Наденька, я вам, конечно, верю, но что вы предлагаете делать, так сказать, практически? -- Как что? -- изумилась Надежда. -- Конечно, ломать стену! Однако этому воспротивился Васятка: -- Да что вы, такую красотищу портить! -- Я и сама не хочу ничего портить, но как же быть? Ведь ореха не отведаешь, скорлупки не сломав. -- Мы пойдем другим путем, -- решительно заявил Дубов. -- Давайте сперва подумаем. И тайник, если он есть, и эта замечательная картина -- они могли быть созданы только при жизни царя Степана, так как затем работы были резко свернуты. А Митька Смурной спрятал сокровища за несколько дней до смерти Степана, стало быть, маловероятно, что барельеф был сделан поверх тайника. Некоторое время все молчали, как бы осмысливая слова Дубова. Первым прервал молчание Серапионыч: -- Знаете, друзья мои, все это напоминает одно давнее дело Василия Николаича, в которое я имел честь был впутанным. -- А вы его потом прозвали "Полет над гнездом ласточки", -- улыбнулся Василий. -- Нет-нет, Наденька, не пытайтесь вспомнить, это случилось еще до нашего с вами знакомства. -- Ну вот, и тогда тоже сокровища были запрятаны за барельефом со зверями, хотя и не столь искусно сделанным. Нужно было всего лишь каким-то особым способом дотронуться до ласточки, и в стене открывалось отверстие... -- Ну так и здесь ласточка есть! -- радостно подхватила Чаликова. -- Вот, глядите, как раз посередине. С этими словами Надя принялась щупать изображение ласточки -- дергать за хвост, теребить клюв, нажимать на крылья. -- Наденька, оставьте птичку в покое, -- остановил ее Дубов. -- Что-то мне подсказывает, что искать нужно не там. -- Мне тоже, -- добавил Васятка. -- Я не знаю, как вернее сказать... Ну, в общем, это должно быть где-то повыше. Потому что иначе кто-то мог просто случайно задеть, и тайник бы открылся. -- А ведь верно! -- воскликнул Дубов. -- Молодец Васятка, умная голова. Владлен Серапионыч, не могли бы вы поточнее обозначить ту часть стены, где вы услышали пустоту? И главным образом верхнюю границу. -- Нет ничего проще. -- Доктор вновь всунул трубку в уши и принялся более внимательно, чем в первый раз, прослушивать стену. Потом взгромоздился на стул -- чуть ли не единственный предмет мебели, бывший в комнате. Дубов с Чумичкой даже встали поближе, чтобы подстраховать доктора на случай, если стул не выдержит. -- Вот здесь! -- Серапионыч провел линию по вершине дуба и рядом с ним, где по "небу" пролетали птицы. -- Ну а вертикальные пределы те же, что я вам показывал. -- И с этими словами доктор ловко спрыгнул со стула. -- Ну что ж, и это уже больше, чем ничего. -- Василий поднял светильник кверху и осветил аистиное гнездо на потолке. Кругом него были заметны несколько вмятин -- вероятно, память об алхимических опытах одного из бывших хозяев Терема. Затем детектив подошел к печке и приложился к ней ладонями, будто желая согреться, хотя печку не топили уже, наверное, лет двадцать. Остальные молчали, понимая, что именно в этот миг, может быть, в уме Василия что-то происходит, когда еще немного -- и он исторгнет из себя нечто незаурядное. Однако произнес Дубов слова, которые поначалу вызвали у его друзей даже некоторое недоумение: -- Не слишком ли много аистов? -- В каком смысле? -- удивленно переспросила Надя. -- Многие изразцы на печке изображают аистов, -- Василий загнул палец. -- На потолке их целое гнездо, -- он загнул еще один палец. -- Потом, те две птицы, что летят по верху на барельефе -- они ведь тоже аисты, или я ошибаюсь? -- Не ошибаешься, -- впервые разомкнул уста Чумичка. Остальные согласно закивали. Василий разогнул пальцы и радостно потер руки -- Надя и Серапионыч знали, что это движение означает высшую степень возбуждения: -- И обратите внимание: медведь один, ежик один, даже ласточка, и та одна, а аистов -- два! -- Ну и что из этого следует? -- все никак не могла сообразить Надежда. -- Пока что ничего, -- улыбнулся Дубов и вдруг столь стремительно вскочил на стул, что тот заскрипел пуще прежнего, и теперь уже Серапионычу пришлось "на всякий случай" встать рядом. -- Вот, смотрите, -- раздался сверху голос Дубова. -- Первый аист летит высоко, под самым потолком, и несколько правее, так что в прямоугольник, очерченный Владленом Серапионычем, не попадает. -- Не попадает, -- подтвердил доктор. -- А второй чуть пониже. И гляньте: в отличие от своего товарища, он немного выгнул шею книзу, и оттого его голова... Да-да-да, как раз! Пожалуйста, возьмите кто-нибудь у меня светильник, а я исследую голову аиста. -- Вася, но это же гениально! -- в искреннем восхищении выдохнула Надя, принимая фонарь. -- Элементарно, -- ответил детектив со скромностью, впрочем, отчасти наигранной. Дубов смахнул с аиста многолетнюю пыль и стал осторожно ощупывать его голову. -- Дайте что-нибудь острое, -- попросил он через несколько минут. Доктор вновь отворил чемоданчик, уложил туда сделавший свое дело стетоскоп, достал хирургический скальпель и протянул Василию: -- Только осторожнее, не порежьтесь. -- Не скажу за весь барельеф, но аист сработан из чего-то прочного, возможно, даже из мрамора, -- стал объяснять Дубов. -- И работа очень тонкая. А его глаз, такое впечатление, что заделан какой-то лепниной, и к тому же весьма небрежно. С этими словами он приставил острие скальпеля к глазу аиста и стал медленно поворачивать. -- Чувствую, что здесь, -- сказал он после нескольких минут упорных, но тщетных усилий, -- а никак не поддается. Еще бы, за двести-то лет не то что затвердело -- закаменело! -- Да вы, дорогой Василий Николаич, просто с инструментом управляться не умеете, -- усмехнулся доктор. -- Дайте-ка мне. Дубов и Серапионыч вновь поменялись местами, но и доктору с его навыками никак не удавалось сковырнуть с аистиного ока затвердевшую лепнину. Однако Серапионыч не унывал: -- Ну что ж, попробуем по-другому. С этими словами он вытащил из внутреннего кармана свою заветную скляночку и осторожно вылил малую толику содержащегося в ней живительного эликсира на голову аиста. Раздалось очень тихое, слышное одному Серапионычу шипение, и если голова, шея и клюв благородной птицы остались по-прежнему тверды, то вещество, залеплявшее глаз, стало мягким, будто известка или пластилин, и вскоре из-под его слоя показалась маленькая темная бусинка. Серапионыч ласково погладил аиста по спине: -- Да, бедняга, нелегко ж тебе было два века вслепую лететь... -- Ну, Владлен Серапионыч, что у вас там? -- от нетерпения даже чуть подпрыгнула Чаликова. -- А вы, Наденька, сами поглядите, -- предложил доктор, спускаясь на пол. -- Ух ты! -- выдохнула Надежда, заступив на его место. -- Попробуйте его чем-нибудь ткнуть, -- с замиранием в голосе попросил Дубов. Надя поднесла к глазу аиста шариковую авторучку, которой только что простукивала стену, и кончиком стержня надавила на глаз, сначала чуть-чуть, а потом со всех сил. И вдруг бусинка начала как бы проваливаться вглубь, и Надя почувствовала, что следом прямо у нее под руками со скрипом проваливается и часть барельефа. -- Вот это да! -- ахнул Васятка, увидев, как в стене появилась трещина в виде прямоугольника точно по границам, которые определил Серапионыч. Хотя миг назад барельеф имел совершенно цельный вид, без малейших намеков на какие-то зазоры. Надя отпустила авторучку, и стена обрела прежний вид. -- Или мне померещилось... -- не договорил Дубов, стоявший дальше других от барельефа. Чаликова вновь надавила на глаз -- и часть барельефа вновь провалилась внутрь стены. -- Попробуйте ее сдвинуть, -- дрожащим голосом проговорила Надя, продолжая держать стержень в аистином глазу. Доктор взялся за ствол березки, над которой летел аист, и подвижная часть барельефа сначала очень медленно, как бы через силу, а потом все увереннее стала уходить влево, будто дверь раздвижного шкафа. А в открывшемся проеме показалась груда золотых изделий тончайшей работы, усыпанных драгоценными камнями столь же искусной огранки. Глядя сверху на все это несметное богатство, Надежда вдруг почувствовала неимоверную скуку. Почему-то вспомнилась Москва, родители, младший брат, родная редакция, потом совсем уж неизвестно почему -- детство, Новый Год, елка, запах мандаринов, хрупкие елочные игрушки, таинственно поблескивающие в свете разноцветных лампочек... Почти как эти сокровища, только гораздо веселее и ярче. Надя медленно спустилась со стула и прислонилась к стене. Василий подошел и несмело взял ее за руку. Трудно сказать, что испытывали в этот миг их друзья. Васятка и Серапионыч разглядывали драгоценности, не решаясь прикоснуться. А внимание Чумички привлек лежащий на самом верху очень крупный ограненный бриллиант. -- Красивый камешек, -- почему-то вполголоса произнес доктор. Надежда почти через силу заставила себя взглянуть на "камешек": -- Неужели это и есть тот знаменинтый алмаз? Внушительно смотрится, но на пол пуда никак не тянет... Чумичка молча поднял бриллиант и переложил на сидение стула, чтобы все могли его получше рассмотреть. Отделка была очень необычная: с трех сторон переливались небольшие, сделанные безо всякого видимого порядка гранки, но с четвертой стороны он был плоским, будто срезанным. -- Это же... -- не веря своим глазам, прошептал Василий. А Чумичка извлек из-под кафтана еще один такой же камень с такой же "срезанной" гранью и соединил их -- Выходит, вторая половина магического кристалла все эти годы лежала здесь? -- тихо произнесла Надя. -- Получается, что так, -- столь же тихо ответил Василий. И сказал уже громче: -- Кристалл твой, Чумичка. Он принадлежит тебе по праву. -- А что будем делать с остальным? -- обратился ко всем вместе и в то же время как бы ни к кому доктор Серапионыч. Никто не ответил. И не потому что не знали, что отвечать, а потому что ответ был и так ясен. В том числе и самому Серапионычу. x x x Михаил Федорович наверняка прославился бы на все Кислоярское царство своей безграничной работоспособностью и редкими деловыми качествами, но увы -- особенности его службы исключали не только всякую славу, но и малейшую известность, если она выходила за пределы небольшого кружка подчиненных. Рабочий день Михаила Федоровича иногда длился двадцать четыре часа в сутки и отличался огромной напряженностью, при том, что свое местожительство и одновременно рабочее место -- малозаметный домик на окраине Царь-Города -- он покидал очень редко. Вот и теперь, несмотря на поздний час, Михаил Федорович принимал доклад от одного из своих ближайших сотрудников, которому мог бы доверять всецело, когда бы не имел застарелой привычки не доверять никому и ничему, в том числе и самому себе. Если бы посторонний каким-то чудом оказался на этих докладах, то он обратил бы внимание на то, как по-разному протекали беседы Михаила Федоровича и его подчиненных. Со своим основным помощником Глебом Святославовичем, ныне находящимся в служебной командировке, он говорил как профессионал высочайшего уровня с профессионалом столь же высокого уровня, оттого и понимали они друг друга с полуслова, а то и вовсе без слов. Хотя в их беседах неизменно присутствовала своего рода дистанция, если не сказать -- отчужденность, неизбежная даже при самых доверительных отношениях начальника и подчиненного. А вот с нынешним докладчиком, по имени Лаврентий Иваныч, степень откровенности была куда больше -- можно сказать, что шел деловой разговор двух единомышленников. Особо пристальное внимание Михаила Федоровича было обращено к "делу о пропавшем Ярославе", хотя Лаврентий Иваныч почему-то относился к нему очень легкомысленно: -- И чего тебе дался этот дурак Ярослав? По-моему, Михал Федорыч, ты преувеличиваешь его значение. Да он и сам прекрасно понимает, что в его положении лучше всего молчать и не высовываться. -- Да пойми ты, что дело не в Ярославе, -- строго посмотрел Михаил Федорович на своего собеседника. -- Если мы даже такого, как ты говоришь, дурака упустили, значит, система дала сбой! И где уверенность, что в следующий раз мы не лопухнемся уже по-настоящему? -- И что ты предлагаешь? -- Прежде всего -- проанализировать. Четко установить, где случилась просечка, и сделать выводы на будущее. Лаврентий Иваныч расстегнул ворот кафтана, достал футляр, извлек оттуда пенсне в золоченой оправе и водрузил на нос: -- Уф, теперь хоть нормально вижу. Если уж нельзя очки носить, так хоть бы линзу хоть какую достать бы... -- Ты еще скажи -- сбрить бороду и переодеться во френч с галифе, -- не без ехидцы усмехнулся Михаил Федорович. -- Да, так вот, я провел внутреннее расследование и установил, кто виновен в "проколе" с Ярославом. -- И кто же? -- Прежде всего -- я, как основное ответственное лицо. Во-вторых, Глеб. Нашел, кому поручить столь ответственное дело -- Каширскому с его "установками". Ну ладно Каширский, он вообще не совсем из нашей конторы, но ведь Глеб-то Святославович должен был его подстраховать... А третий виновный -- уж извини, Лаврентий Иваныч, но это ты! -- Я-то тут при чем? -- изумился Лаврентий Иваныч. -- Очень даже при чем. Учитывая важность дела, я поручил тебе проследить за тем, что произойдет на пруду... -- Так ведь мои люди проследили! И как только операция "Установка" дала сбой, я тебе тут же доложил. -- Да что толку, что доложил -- Ярослав-то исчез! Не докладывать надо было, а... а это самое на месте. -- А указаний, чтобы "это самое", ты не давал, -- возразил Лаврентий Иваныч. -- А то сам ты не понимаешь? -- раздраженно бросил Михаил Федорович. -- Я-то понимаю, но не могу же я сказать своим людям, чтобы они... -- замялся Лаврентий Иваныч. -- Ну, в общем, это самое. -- И это лишний раз говорит о твоем недостаточном профессионализме, -- подхватил Михаил Федорович. -- Ты должен так уметь сказать, ничего не сказав по сути, чтобы и так все было понятно. Ну и людей себе подобрать соответствующих! Забыл, что ли, кто решает все? -- Да где мы здесь такие кадры достанем? -- уныло вздохнул Лаврентий Иваныч. -- Кадры нужно учить и воспитывать, -- назидательно поднял кверху палец Михаил Федорович. -- А мы все время спотыкаемся именно на человеческом факторе: один не проследил, другой не учел, третий не понял указания. И так всякий раз... Ну ладно, продолжим разбор полетов. Раз объект ушел, следовало предпринять все, чтобы его найти. А что, спрашивается, было для этого сделано? -- Все возможное, -- уверенно отвечал Лаврентий Иваныч. -- Мы составили список связей Ярослава и в максимально сжатые сроки все "прочесали". -- Да видел я ваш список, -- отмахнулся Михаил Федорович. -- Нет, вроде бы все верно, а приоритеты расставлены как попало. Какие-то мещане Осьмушкины, какие-то купцы Кочерыжкины... Вот он -- формальный подход к делу. Скажи лучше, во сколько была проверка в церкви на Сорочьей улице? -- Ну, где-то после утренней службы, -- не очень уверенно ответил Лаврентий Иваныч. -- А туда надо было сразу, в первую же очередь! Я почти уверен, что без этого попа тут не обошлось. -- Не могли же мы врываться к нему посреди ночи! Все-таки отец Александр -- уважаемый человек, служитель веры... -- Кто служитель веры -- Александр? Разве ты не не знаешь, кто он таков на самом деле? -- Ну и кто же? -- Скоро узнаешь, -- мрачно пообещал Михаил Федорович. -- А сегодня, между прочим, он встречался и о чем-то беседовал с боярином Павлом, этим... -- Михаил Федорович едва удержался от какого-то очень грубого слова. -- В общем, наш любезнейший Глеб Святославович мне постоянно плешь проедает, будто против нас затевается заговор. Я не верил, а теперь все больше склоняюсь к тому, что в его словах немалая доля истины. -- Какой еще заговор! -- беспечно махнул рукой Лаврентий Иваныч. -- Отец Александр случайно встретился с боярином Павлом -- и уже заговор? По-моему, Михаил Федорович, ты малость перетрудился. -- Во-первых, не случайно, -- с нажимом произнес Михаил Федорович, -- а во-вторых, дело не только в этих двоих, а в том, что вообще все начинает идти наперекосяк. Раньше мы сами определяли, что и где должно происходить, а теперь плетемся в хвосте событий... Ну ладно, ты мне скажи лучше, что вы там учудили с этой княгиней, вдовой, как ее, имя все не запомню? -- Нет-нет, что ты, я к этому никакого отношения, -- почти испуганно замахал руками Лаврентий Иваныч. -- Вот я и говорю -- опять мимо нас, -- подхватил Михаил Федорович. -- И так все чаще и чаще. А почему? А потому что кое-кто, -- он неопределенно указал в потолок, -- выходит из-под нашего влияния. И так исподволь это делает, что мы и сами не заметили, как очутились на обочине. Хорошо еще, что не в канаве... -- Ну, знали же, кто он таков, -- заметил Лаврентий Иваныч. -- Надо было другого "раскручивать", не такого хитрозадого. -- Ничего, пускай покамест порезвится, -- угрюмо проворчал Михаил Федорович. -- Никуда он без нас не денется! А будет много прыгать -- другого найдем. -- Ну и как же ты собираешься восстановить былое влияние? -- как бы без особого любопытства спросил Лаврентий Иваныч. -- Как? Очень просто -- делами. Только так мы сможем доказать, и прежде всего самим себе, что еще на что-то годимся. А первое дело -- поймать Ярослава и достойно его проучить. -- Дался тебе Ярослав, -- усмехнулся Лаврентий Иваныч. -- Как будто кроме него и заняться-то нечем. -- ...И завтра же "прощупаем" этого всезнайку отца Александра, -- как бы не заметив последних слов собеседника, продолжал Михаил Федорович. -- Не сразу, не сразу. Сперва мы его плотно "попасем", а уж потом и "пощупаем". Последние слова Михаил Федорович проговорил с особыми интонациями и особым выражением лица. Давно изучивший нрав своего начальника Лаврентий Иваныч знал: это означает, что Михаил Федорович готов идти до конца, не считаясь ни с чем и даже не всегда соизмеряя цели со средствами к их достижению. x x x  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  ЦАРСКАЯ МЫШЕЛОВКА Дормидонту очень хотелось бы, чтобы его гости погостили еще хотя бы денек, но увы -- они решили отъезжать с утра пораньше. И уехали бы по-английски, не прощаясь, если бы Серапионыч не воспротивился -- он лучше других понимал, как обидит хозяина такой поспешный, без патриархального прощания, отъезд. Ну и, ясное дело, по такому случаю Дормидонт задал завтрак, стоящий хорошего обеда. Видя впереди долгие дни скучного одиночества, Дормидонт старался наговориться впрок. И, конечно же, расспрашивал гостей о вчерашних "кладоискательских" успехах. Для Дубова подобные расспросы были словно нож вострый. Не будем судить, хорошо это или нет, но Василий совершенно не умел врать. Поэтому повествование о том, что происходило в заброшенном домике, он предоставил Серапионычу, а сам больше слушал, уткнувшись носом в тарелку. Разумеется, это не значило, что доктор имел склонность ко лжи -- просто он был прекрасным рассказчиком и не почитал за большой грех иногда ради красного словца слегка приукрасить действительность. Но сегодня доктор превзошел самого себя, чему, несомненно, отчасти содействовало и содержимое скляночки, которое он не забывал подливать себе в чай. Впрочем, при всем красноречии Серапионыч умудрился ничего не сказать по существу. И дело было не только в Петровиче, который вполне мог подслушивать за дверьми, но и в том, что Дубов и его друзья решили не посвящать в тайны тайника даже Дормидонта. -- И вот разверзлись хляби небесные, и соскользнул покров, и пали стены неприступные, -- азартно вещал Серапионыч, размахивая вилкой с нацепленным на нее соленым рыжиком, -- и открылась нам тайна неведомая, доселе неслыханная!.. -- Погоди ты, эскулап, -- с трудом вклинился Дормидонт во вдохновенный монолог Серапионыча. -- Скажи лучше, нашли вы там хоть чего, или нет? Доктор чуть смешался -- с горних высей его "приземляли" на грешную землю. На помощь Серапионычу пришла Надя: -- Государь, вы оказались на редкость проницательны: там и вправду была бутыль вина. И знаете, двести лет выдержки пошли ему на пользу -- вкус просто бесподобный!.. Ведь правда же? -- неожиданно обратилась она к своим спутникам. Дубов лишь что-то буркнул и слегка покраснел, а Васятка легко согласился, что да, вкус у вина -- лучше не бывает. Видимо, Васятка при этом рассуждал так: Вот ежели бы там оказалось вино скисшее, а он подтвердил бы, что вкусное, то это было бы вранье. А раз вина вообще не было, то и вранья тоже как бы и не было. -- Да-да, такого винца я еще в жизни не пивал, -- радостно подхватил Владлен Серапионыч, дабы отвлечь внимание Дормидонта от смущения Василия Николаевича. -- Мы даже хотели принести вам, но вспомнили, что вы не употребляете, и оставили, где нашли. И решили, что когда в следующий раз окажемся в ваших краях, то непременно допьем! -- Ловлю на слове, -- усмехнулся царь. -- Впрочем, кое-что мы там нашли и кроме винца, -- скромно заметила Чаликова. -- Хотя, конечно, это далеко не то, что мы надеялись отыскать. -- Ну-ка, ну-ка, -- подался вперед Дормидонт. Надежда подняла худосочный мешок, лежавший возле ее стула, и высыпала прямо на стол содержимое -- те несколько украшений, которые были в "кузнечном" сундуке с иконами. (Поразмыслив, друзья решили именно их выдать за все, что им удалось найти. Это, по мнению Чаликовой, должно было бы отвадить власти от новых поисков, которые непременно бы начались, если бы Дубов и его товарищи сказали, что ничего не нашли. А так вроде бы и клад был найден, ну а что сокровищ так мало -- не их вина. Местом же отыскания клада, по предложению Серапионыча, решили объявить берег озера, где после Анны Сергеевны и Каширского осталась глубокая и широкая яма). Вооружившись дареной лупой, Дормидонт стал внимательно разглядывать украшения, однако особого восторга они у царя не вызвали: -- Да тут же, понимаешь, даже и не драгоценности вовсе, а так -- пустячки. -- Уж не хотите ли вы, Государь, сказать, что это -- ненастоящие драгоценности? -- удивился Серапионыч. Царь взял какое-то колечко с камешком, еще раз внимательно рассмотрел его в лупу и даже попробовал на зуб: -- Что тут скажешь? Золото вроде настоящее, и камень тоже, а сделано как-то наспех, без старания. Нет, конечно, я не бог весть какой знаток, но уж настолько-то разбираюсь. -- А вот это? -- Василий протянул Дормидонту золотую брошку, которую он неудачно пытался подарить Настасье. Однако Дормидонт лишь мельком оглядел брошку: -- Дешевка. Видите, и позолота кое-где сошла, и камешки половина выпали. Да какие там камешки -- обычные стекляшки. Удивляюсь, как Степан мог на такое позариться! -- Ну, Степан же не сам грабил Новую Мангазею, -- заметил Дубов. -- А его воины могли и не разбираться в ювелирных тонкостях. Видят, красивая вещица -- и в сумку. Тут дверь медленно раскрылась, и в трапезной появился Петрович. Что-то в его облике показалось Чаликовой не совсем обычным, она только не могла понять, что именно. А если бы Надя пригляделась внимательнее, то заметила бы, что дырявая рубаха на Петровиче не болталась, как обычно, а заправлена в латаные штаны, и даже рваные башмаки были чуть чище, чем обычно. Кроме того, остатки волос теперь не торчали как попало, а были аккуратно зачесаны на плешь. Перемены в Петровиче стали еще более наглядны, едва он открыл рот. -- Сударыня, -- учтиво полупоклонился он в сторону Чаликовой, -- и вы, достоуважаемые господа. Наш возница, почтеннейший Чумичка, хотел бы узнать, не изъявите ли вы желание тотчас пожаловать в карету и отправиться в Царь-Город, дабы не злоупотреблять покоем высокочтимого хозяина сего мирного прибежища? -- Право же, побыли бы еще, -- неприязненно глянув на Петровича, сказал Дормидонт. -- Позвольте напомнить, сударь, что главная цель нашего пребывания в сием поместье уже достигнута, -- еще учтивее продолжал Петрович, покосившись на разбросанные по столу украшения, -- и лично я не вижу причин далее здесь задерживаться. Позвольте также милостивейше напомнить, что наш обожаемый правитель, сиречь царь Путята, ожидает нас, снедаемый надеждами на успешное обретение утраченного. -- Хоть завтрак закончить ты нам позволишь? -- хмуро спросил царь. -- Да ладно уж, садись за стол, съешь чего-нибудь, чего зря стоять. -- О нет, я не считаю себя вправе сидеть наравне со столь высокопоставленными особами, -- отказался было Петрович, но почувствовав, что во второй раз его вряд ли пригласят, почел за лучшее согласиться: -- Однако, ежели вы так настаиваете, то я, конечно же, присоединюсь к трапезе и откушаю что-либо от ваших невиданных щедрот! С этими словами он присел на краешек стула и с помощью большой ложки переложил из блюда к себе на тарелку совсем немного (!) какого-то овощного кушанья, после чего стал медленно его есть, помогая себе вилкой и кусочком хлеба (!!), а от вина отказался вовсе (!!!), ограничившись кружкой кваса, да и то неполной. Все, кто был за столом, тихо дивились столь скоропостижным переменам в бывшем Грозном Атамане, и гадали, к лучшему ли они, или наоборот. x x x Лишь к утру достигли Каширский и Анна Сергеевна стен Царь-Города. Чтобы попасть в столицу, нужно было миновать ворота, в которых обычно стояли двое-трое стрельцов в красных шапках, вооруженных секирами. В их обязанности входило брать подати с въезжающих в столицу иноземцев и проверять купеческие обозы на предмет недозволенных товаров. На обычных путников, а тем более пеших, стрельцы, как правило, внимания не обращали и пропускали их туда и обратно беспрепятственно. Однако на сей раз путникам явно не повезло -- стрельцы встретили их скрещенными поперек ворот секирами: -- Кто такие? Каширский вздохнул, опустил на землю мешок и извлек из внутреннего кармана свернутую вчетверо грамоту, из которой следовало, что податель сего, господин имярек, исполняет особые поручения и должен быть пропускаем беспрепятственно даже в такие места, куда обычным смертным далеко не всегда открыт ход. Грамоту венчала круглая печать и подпись весьма значительного должностного лица, которая обычно отваживала служивых задавать Каширскому какие-либо дополнительные вопросы. На стрельцов же привратников, похоже, куда большее впечатление произвели отнюдь не подпись и не печать, а имя самого предъявителя. -- А-а, так вы и есть Каширский? -- голосом, ничего хорошего не предвещавшим, проговорил первый стражник. -- Вас-то нам и надо! -- А в чем, собственно, дело? -- забеспокоился Каширский. -- А то сами не знаете! -- ухмыльнулся второй охранник. -- В Сыскном приказе вам немало порасскажут о ваших темных делишках! -- Вы не имеете права! -- захорохорился Каширский. -- Я ученый с мировым именем, без пяти минут Нобелевский лауреат, я самого царя Путяту консультирую!.. -- А кстати, что у вас в мешочке? -- вдруг спросил первый стрелец. -- Покажите, будьте так любезны. -- Ни за что! -- испуганно вскричал Каширский, вцепившись в мешок. -- Это мои личные вещи. Охранник с силой потянул мешок на себя, Каширский не отдавал, и кончилось это тем, чем и должно было -- мешок порвался, и через дырку на землю посыпались драгоценные украшения, старинные монеты и золотые кувшинчики. -- Значит, личные вещи? -- усмехнулся второй стрелец. -- Ну что ж, господин Каширский, пройдемте со мной. -- Тогда и меня ведите! -- не выдержала Глухарева. -- Я тоже замешана в разных темных делишках!.. -- Сударыня, не морочьте голову, -- отмахнулся от нее первый стрелец, будто от назойливой мухи. -- Ступайте своим путем и не мешайте нам работать. -- Это вы нарочно устроили, чтобы... -- крикнула Анна Сергеевна вдогонку -- и осеклась. А хотела она сказать: это вы нарочно устроили, чтобы не делиться со мной. Так сбылось второе пророчество Херклаффа о "каталашке" для Каширского. Анна Сергеевна смачно плюнула и, миновав ворота, вошла в город, на ходу обдумывая, как бы ей вызволить сообщника, а главное -- вернуть драгоценности. x x x Лошади, щедро покормленные в Загородном тереме, резво несли карету в направлении Царь-Города. Путешественники все больше помалкивали, молчал и Петрович, сжимая в руках "дипкурьерский" мешок, куда перед отъездом перегрузили те более чем скромные украшения, которые и должны были играть роль Степановских сокровищ. Когда же к Петровичу обращались, он отвечал неизменно учтиво, порой до приторности. При этом Надя ловила себя на мысли, что у нее было бы куда спокойней на душе, если бы Петрович вел себя по-прежнему: визжал, вскидывался по всякому поводу, а по каждому третьему поводу размахивал ржавыми кухонными ножами. Василий думал о том, что накануне в спешке они не договорились о дальнейших действиях и не согласовали, кто и что будет отвечать в случае чьих-либо расспросов. Вообще-то сыщик надеялся, что им и не придется встречаться с должностными лицами Царь-Города, а просто они сдадут Рыжему "по описи" заявленные сокровища и с заходом солнца уйдут в "свой" мир. Карета замедлила ход и остановилась на обочине. Дверь приоткрылась, и в проеме появился Чумичка: -- Небольшая остановка. Лошадям нужна передышка, да и нам не мешает размяться... -- Да-да, друг мой, это вы хорошо придумали, -- обрадовался Серапионыч. -- Что может быть лучше, как подышать свежим воздухом. Да и вид здесь прелестный... Доктор был прав -- Чумичка остановил лошадей в таком месте, где к дороге примыкала большая живописная поляна, за которой темнел привычный лес. А в густой траве между знакомых и незнакомых луговых цветов кое-где алели запоздалые земляничины. -- Какой чудный уголок, -- сказал Василий, удобно развалясь на траве. -- Спасибо, Чумичка, что привез нас сюда. Знаете что, друзья мои, а давайте тут весь день проведем! А потом заедем к Рыжему, передадим ему весь этот хлам и -- домой! -- Ну, Васенька, это уж вы размечтались, -- усмехнулась Надежда. -- Уж и помечтать нельзя, -- немного театрально вздохнул детектив. Однако Чумичка тут же вернул мечтателей на грешную землю: -- Давайте о деле поговорим, пока Петровича поблизости нет... Серапионыч, это и до вас касается! Доктор в это время отошел довольно далеко от остальных, собирая землянику. Однако, услышав оклик Чумички, послушно вернулся. -- А хороша тут земляничка, хороша, -- заметил Серапионыч, угощая друзей тем, что успел набрать. -- Нашей не чета! -- Эта-то еще ничего, -- со знанием дела откликнулся Васятка. -- Вот у нас в лесу за деревней есть одна лужайка, там такая земляника -- ого-го! И большая, и сладкая... -- О землянике после, -- досадливо перебил Чумичка. -- Дело-то у меня к вам и впрямь важное. Колдун вынул из внутреннего кармана две половины магического кристалла и положил их на траву. -- У кого есть одна такая половина, тот обладает огромною силой, -- пояснил Чумичка, -- особенно ежели умеет пользоваться. А обе половины дают власть чуть не над всем миром. Для того-то кристалл и был разрезан надвое, чтобы этого не произошло. Но теперь так случилось, что обе половины вместе. Пока они хранятся у меня, никакого вреда не будет. Но кто знает, что может случиться? Все под Богом ходим. -- Ну так, может быть, уничтожим его от греха подальше? -- предложила Надя. -- Это очень трудно, -- покачал головой колдун. И, подумав, добавил: -- Ежели вообще возможно. -- И что ж делать? -- забеспокоился Серапионыч. -- А вдруг Херклафф узнает? -- Надя аж побледнела, представив себе чародея-людоеда, обретшего власть над всем миром. -- Да уж, перспектива та еще, -- проворчал Василий. -- Потому-то я ищу вашей помощи, -- терпеливо выслушав опасения друзей, продолжал Чумичка. -- Я хочу, чтобы вы унесли одну из этих половинок в свою страну и там спрятали. -- А ты научишь нас им пользоваться? -- попросила Надя. -- Ну хотя бы что-нибудь самое простенькое. -- Научу, -- ответил Чумичка. -- За год я в это дело немного "въехал", хотя честно скажу -- и сотой доли не ведаю. -- Ну, например?.. -- не отступалась Надя. -- Например? -- чуть призадумался Чумичка. -- Да вот, я вижу, у Васятки рубаха совсем помялась. Давай ее сюда. Васятка снял рубашку и протянул колдуну. Тот, ни слова более не говоря, расстелил ее прямо на траве и провел по ней большой гранью одного из кристаллов, словно утюгом. -- Вот это да! -- восхитился Васятка, принимая рубаху: она была не только гладко выглажена, но и вообще -- выглядела, будто новенькая. x x x Обычные утренние хлопоты остались позади, и Ефросинья Гавриловна, владелица лучшего в Новой Мангазее постоялого двора, пила свой утренний чай с ежевичным вареньем. За окном, выходившим на одну из оживленнейших улиц, шла обычная жизнь торгово-ремесленного города: то и дело проезжали телеги и богатые кареты, сновали люди в нарядах самых разных стран и народов, в лавках шла бойкая торговля, а в харчевне многочисленные купцы и приказчики успешно совмещали обильный завтрак с заключением всяческих торговых сделок. Утреннее чаепитие было для Ефросиньи Гавриловны временем недолгого отдохновения от всяких дел, и подчиненные в эти пол часа старались ее без особой надобности не беспокоить. Вчерашний день прошел как нельзя лучше -- от постояльцев отбою не было, прибыл даже один богатый купчина, который оставил в обеденном зале кучу денег, превышавшую обычный доход за три дня. А ночью не было никаких происшествий на почве неумеренного потребления вина, так что Ефросинья Гавриловна пребывала в наилучшем настроении -- вот как немного, оказывается, нужно человеку для счастья. А чтобы счастье было полным, Ефросинья Гавриловна протянула руку под стол, где у нее на особой подставочке стоял кувшин со смородиновой наливкой, коей она потчевала своих наиболее дорогих гостей, а иногда угощалась и сама. Но в меру -- ведь ей предстоял долгий и хлопотный трудовой день. Но не успела хозяйка подбавить в чай немного наливки, как в дверь заглянул ее старший помощник. -- Ну, чего застрял? -- благодушно прогудела Ефросинья Гавриловна низким грудным голосом. -- Входи, раз уж пришел. Чаю хочешь? Наливки не предлагаю: негоже, чтобы на постояльцев духом хмельным веяло -- дурная слава пойдет. Помощник чуть обиделся: -- Вы так говорите, Гавриловна, будто я напрашиваюсь, чтобы вы мне налили. -- Да ты не серчай, Тимофей, -- ласково пророкотала Ефросинья Гавриловна. -- Я ж прекрасно знаю, что ты и капли в рот не берешь, особливо с утра. Говори, с чем пожаловал. -- Тут к нам один почтенный господин прибыл, -- откашлявшись, приступил Тимофей к докладу. -- С виду рыцарь из Мухоморья, то есть из Новой Ютландии, и с ним еще один, по внешности и одежде возница, но ни лошади, ни кареты нет... -- Ну и прекрасно, -- перебила Ефросинья Гавриловна. -- Посели их в согласии со средствами, что ж ты по таким пустякам ко мне бежишь? -- Дело в том, что он хочет с вами лично поговорить, -- объяснил Тимофей. -- По важному будто бы делу. Вынь да положь ему Ефросинью Гавриловну! Хозяйка поставила блюдце на стол: -- Прямо так по имени-отчеству меня и назвал? Странно, что-то я раньше знакомства с рыцарями не водила... Ну что же, без причины он бы встречи со мною не искал. Зови его сюда! Тимофей вышел, а в горницу, чуть заметно прихрамывая, вошел благородный господин в сильно помятом щегольском камзоле, держа в руках не менее щегольскую шляпу со сломанным пером. На шее у него был явственно виден шрам, который не мог скрыть даже поднятый воротничок. Господина поддерживал под руку другой человек, одетый попроще, но тоже довольно изысканно. Обладавшая безупречной зрительной памятью Ефросинья Гавриловна мысленно "прокручивала" в уме всех, с кем ей приходилось встречаться за последние тридцать или сорок лет -- однако ни того, ни другого не узнала. -- Ну что ж, прошу садиться, -- указала Ефросинья Гавриловна на диванчик, так как на единственном стуле сидела сама. -- С кем имею честь говорить? -- Меня зовут Альфонсо, -- произнес господин в камзоле. -- Я -- рыцарь из Новой Ютландии. А это -- мой друг Максимилиан. Сказав это, дон Альфонсо зевнул и обессиленно закрыл глаза. -- Извините, сударыня, мы всю ночь пешком добирались до вашего города, -- вступил в беседу Максимилиан, выглядевший чуть свежее своего хозяина. -- А перед тем претерпели немало бедствий... Дон Альфонсо открыл глаза: -- Но это долгий рассказ. А дело у нас немалой важности. К вам обратиться мне посоветовал ваш друг Василий Николаевич Дубов... -- Дубов? -- переспросила Ефросинья Гавриловна. Память на имена у нее была чуть хуже, чем на лица, но и Василия Николаевича Дубова среди своих знакомых она не могла припомнить. А уж тем паче среди друзей. -- Ну, тот человек, что в прошлом году останавливался у вас вместе с двумя скоморохами, -- увидев, что имя Дубова хозяйке ничего не говорит, стал объяснять дон Альфонсо. -- А-а-а, ну конечно же! -- почти театрально хлопнула себя по лбу Ефросинья Гавриловна. -- Я-то больше знала его как Савватея Пахомовича. Ну как же, как же! И какое дело привело вас ко мне?.. Хотя нет, о деле потом. Сначала вы должны хоть сколько-то отдохнуть. Шутка ли -- всю ночь пешком... Тимофей! В горницу вошел помощник: -- Чего изволите, хозяйка? -- Поручаю гостей твоим заботам. Накорми их и отведи в такое место, где бы им не мешал шум с улицы. Но платы отнюдь не бери. -- У меня есть чем заплатить, -- попытался было возразить дон Альфонсо, но Ефросинья Гавриловна пресекла все попытки: -- Друзья Савватея Пахомовича -- мои друзья, а с друзей платы за проживание я не беру. А когда выспитесь -- добро пожаловать ко мне. Тогда-то и о делах потолкуем. -- Прошу за мной, -- пригласил Тимофей. Максимилиан поднялся с диванчика первым и помог встать дону Альфонсо. Чувствовалось, что гости и впрямь попали в изрядную переделку. Оставшись одна, Ефросинья Гавриловна вновь достала кувшин с наливкой, однако, немного поразмыслив, вернула его на место -- день и без того сулил быть весьма занятным. x x x Стена, окружающая Царь-Город, имела несколько ворот -- по числу дорог, расходящихся из Кислоярской столицы в разные стороны света. При городских воротах постоянно находились стрельцы-охранники, имеющие весьма широкий круг обязанностей. Им доводилось и задерживать подозрительных людей (как это произошло с Каширским), и разъяснять въезжающим, как им лучше добраться в ту или иную часть города, и самое основное -- досматривать кареты и обозы с товарами, главным образом на предмет въездных податей. Впрочем, размер податей был скорее символическим, дабы совсем не отвадить своих и чужих купцов от Кислоярской столицы, расположенной в стороне от больших торговых путей. Количество стрельцов, дежуривших у тех или иных ворот, зависело от того, какая дорога через них проходила. К примеру, на тех воротах, через которые можно было добраться до Горохового городища, достаточно было одного или двух стражников, да и те по большей части дремали без дела: эта дорога, миновав несколько захудалых деревенек, терялась среди болот в двух-трех верстах за городищем. Самою оживленной была застава, за которой начинался Ново-Мангазейский тракт: здесь постоянно сновали в обе стороны фуры и обозы с товарами, и на их досмотре рука об руку со стрельцами трудились чиновники из Податного приказа. Служба при "Мангазейских" воротах почиталась у них самой хлопотной, но в то же время и наиболее "хлебной". Чуть по-своему обстояли дела на тех воротах, которые называли "Белопущенскими" или "Бельскими". С одной стороны от них находилась так называемая Бельская слободка, известная весьма лихими нравами, а с другой начиналась дорога, по которой за два-три дня можно было добраться до Белой Пущи и Новой Ютландии, а за пару часов -- до Боровихи и Загородного царского терема. Поток проезжающих на этой дороге бывал очень неравномерным и порой непредсказуемым -- иногда за день проходили несколько десятков пешеходов да проезжали одна-две повозки, а порой на заставе одновременно оказывались несколько экипажей, и путникам приходилось ждать своего череда. Именно в такой "затор" попали наши кладоискатели, возвращаясь в Царь-Город из Загородного терема. Как раз в это время привратники досматривали какой-то груз, вывозимый из города, и Чумичке пришлось остановить карету на обочине, где имелось нечто вроде площадки -- как раз для подобных случаев. Седоки охотно высыпали из кареты на свежий воздух. Как раз перед ними своей очереди ждала добротная карета, запряженная тройкой столь же добротных упитанных лошадей. По краю площадки прогуливались обитатели кареты -- пышная дама в собольей накидке и с тяжелыми серьгами в ушах, очень похожая на купчиху с картины Кустодиева, и не менее степенного вида господин в поддевке и в лихо скрипучих кожаных сапогах. Дубов заговорил с ними: -- Почтеннейшие, я так вижу, что вы здесь часто ездите, вы не знаете -- долго нам еще ждать? Господин в поддевке ласково глянул на Василия: -- Думаю, что не очень. Хотя, вообще-то, если бы они там постарались, то могли бы и поскорее. -- А куды торопиться? -- вступила в беседу "кустодиевская" дама. Голосок у нее оказался неожиданно тоненький. -- Им за быстроту не плотють. -- Что верно, то верно, -- согласился ее спутник. -- Кстати, позвольте представиться: купец Кустодьев, а это моя супруга Федосья Никитична. -- Василий Дубов, -- несколько удивившись фамилии купца, в ответ представился детектив, разумеется, не уточняя рода своих занятий. -- И чем же вы, почтеннейший господин Кустодьев, торгуете? -- спросил Дубов, более, впрочем, из вежливости. -- Ну, сам-то я не столько торгую, сколько помогаю торговать другим, -- охотно откликнулся купец. -- У меня струги по Кислоярке ходят в Новую Мангазею и далее, в Замошье. Новую Мангазею Василий знал, и даже очень знал -- а вот о Замошье слышал впервые. -- Это такой городок на Венде, в десяти верстах за Мангазеей, в соседнем княжестве, -- пояснил Кустодьев. И, понизив голос, добавил: -- Зело удобное местечко для нашего брата купца -- с тамошними мытарями насчет налогов завсегда можно договориться, и ко взаимной выгоде. "Ну, понятно -- оффшорка для отмывания черного нала", -- перевел Василий слова купца на язык современных ему понятий. -- А еще туда все те бегут, кто угодил в опалу к царю-батюшке, -- хихикнула Федосья Никитична. Господин Кустодьев строго посмотрел на нее: -- Струги у меня уходят каждодневно ровно в полдень. Так что ежели у вас есть какие товары, то милости прошу -- я беру по-божески, останетесь довольны. Спросите у городского причала, где кустодьевский лабаз -- вам любой укажет. -- Спасибо, если появится надобность, то непременно воспользуюсь, -- заверил Дубов. Как и предрекал почтенный купец, долго ожидать не пришлось. Кустодьевскую карету пропустили за считанные минуты (видимо, он умел договариваться не только с Замошьевскими мытарями), а когда настал черед наших путешественников, то выяснилось, что их уже ждали, и даже более того -- встречали со всеми возможными почестями. Василий не мог понять -- то ли об их приезде уже знали, то ли ожидали впрок: не сегодня, так завтра. Как бы там ни было, все трое привратников, встав в ряд, торжественно приветствовали кладоискателей, подняв вверх секиры. А старший даже лично пожал руку каждому, начав с Петровича. Видимо, несмотря на лохмотья, он, как личный представитель Путяты, почитался за старшого. Если Петровича так и распирало от гордости, что его держат за важную особу, то Дубова с Чаликовой такой прием не очень-то радовал -- это значило, что покинуть Царь-Город "по-тихому" будет гораздо сложнее, чем они предполагали. Серапионыч же вел себя со всегдашнею милой непосредственностью. Едва завершилась церемония приветствования, он обратился к старшему охраннику: -- Скажите мне, любезнейший, вон тот очаровательный домик, -- доктор указал на мрачноватое строение неподалеку от заставы, не то большую избу, не то маленький терем. -- Это случайно не та харчевня, про которую мне рассказывал боярин Андрей? Не присутствовавший при беседе доктора с опальным боярином, охранник несколько удивился подобному вопросу, однако ответил: -- Нет, сударь, тот очаровательный домик принадлежит мне. Зато чуть дальше, за углом, и впрямь находится харчевня. Но та ли, о которой вы говорите... -- Та, та, ну конечно же, та самая! -- радостно подхватил Серапионыч. И обратился к своим спутникам: -- Друзья мои, раз уж мы оказались в здешних краях, то должны там побывать -- помните, я вам говорил о просьбе боярина Андрея?.. (С боярином Андреем, обвиненным в отравлении князя Борисава Епифановича, доктор встречался в городском остроге по личному разрешению боярина Павла и под предлогом оказания лекарской помощи. Но толком поговорить им так и не удалось -- охранники следили за каждым словом заключенного и его гостя). Единственный, кому предложение доктора пришлось не по душе, оказался Петрович. -- Позвольте с вами не согласиться, почтеннейший Серапионыч, -- заговорил он в своей новой манере, -- ибо мне следует немедля оповестить всемилостивейшего Государя Путяту об итогах наших разысканий. -- Как, вы собираетесь ехать прямо к Путяте?! -- чуть не взвыла Надежда. -- Нет-нет, лучше уж в харчевню. Однако это противоречие неожиданно легко разрешил начальник стрельцов: -- Так вы, господа, не волнуйтесь -- езжайте по своим делам. А господина Петровича мы сами к Государю препроводим, и в наилучшем виде!.. Насчет ваших находок тоже не извольте беспокоиться, -- поспешно прибавил начальник, -- все будет в сохранности, даже не сомневайтесь! Заверив Петровича и стрельцов, что о сохранности находок они изволят беспокоиться меньше всего, путники поспешили за угол, к харчевне. Помещение, где они оказались, было весьма обширным, но вид имело довольно неряшливый. Едва гости уселись за столом со скатертью явно не первой и даже не второй свежести, к ним вышла трактирщица, по внешнему виду более напоминавшая мадам из заведения несколько иного рода. Окинув посетителей быстрым оценивающим взглядом, хозяйка деловито осведомилась: -- Чего изволите -- девочек, мальчиков? -- Да нет, сударыня, мы людей не едим, -- не подумав, ответила Чаликова. -- Мы ж не Херклаффы какие-нибудь! -- Нам бы позавтракать, -- попросил Дубов. "Мадам" оглядела гостей куда уважительнее: -- О, ну это меняет дело. Стало быть, вам и девочек, и мальчиков? Здесь уж не выдержал Чумичка: -- Ты прекрати, старая потаскуха, нам тут голову морочить. Сказали тебе -- принеси еды, вот и неси! -- Ну и пожалуйста! -- "Мадам" ушла, обиженно вихляя задом. Как показалось Дубову, обиженность у нее вызвало не столько существительное "потаскуха", сколько прилагательное "старая". Едва хозяйка исчезла, из-за соседнего столика встала небрежно накрашенная и столь же небрежно нарумяненная девица в латанном синем сарафане и нетвердой походкой подошла к гостям: -- Ого-го, кто к нам пожаловал! Вы мне сходу приглянулись -- я хочу всех вас поиметь здесь и сейчас! Девица пошатнулась и, чтобы не упасть на грязноватый пол, схватилась за плечо Дубова: -- А вы, сударь, очень миленький мужчинка. Давайте я тебя обслужу по лучшему разряду. Много не возьму, сколько дашь, тем и удовольствуюсь! -- Оставьте меня в покое, -- проворчал Василий, с трудом освободившись из цепких лапок девицы. А та уже переключилась на Серапионыча: -- А вам, господин хороший, непременно нужна такая девушка, как я. Не глядите, что выпимши, я еще ого-го!.. И что вы только в ней нашли, -- ткнула пальцем девица в сторону Чаликовой, -- ни кожи, ни рожи! -- На себя погляди, лахудра, -- не осталась в долгу Надя, которая в глубине души считала себя самой обаятельной и привлекательной журналисткой всего постсоветского пространства и потому любые намеки на свою внешность воспринимала весьма остро. Тем временем девица принялась охмурять Васятку: -- Ой, какой миленький парниша! Я вижу, вы еще невинный, но это не беда, я тебе помогу. И даже платы не возьму, так ты мне приглянулся! -- Чего она хочет? -- тихо спросил Васятка у Серапионыча. -- Это я тебе потом объясню, -- усмехнулся доктор. -- Эй, Акунька! -- раздался из-за двери голос "мадамы". -- Кончай приставать к приличным людям, а то живо за порог вылетишь! -- Это за какой такой порог? -- возмутилась Акунька. -- Я, между прочим, на свои пью! -- Ну и пей себе, а людей в покое оставь! -- не отступалась хозяйка. -- Не видишь -- у них на тебя "не стоит"! -- Ничего, скоро встанет, -- пообещала девица, однако оставила гостей в покое и пересела за свой столик, где ее дожидалась недопитая чарка и недоеденная луковица. И тут Васятка негромко сказал: -- А ведь она -- вылитая княгиня Евдокия Даниловна... -- Кто -- вот эта вот чувырла? -- удивилась Надежда. -- Ну, Васятка, ты уж придумаешь! -- Евдокия Даниловна Длиннорукая? -- тут же насторожился Дубов. Однако, внимательнее приглядевшись к девице, должен был в очередной раз признать наблюдательность Васятки: действительно, если бы с нее снять густой слой румян и белил, слегка причесать и поприличнее одеть, то ее, пожалуй, можно было бы спутать с супругой градоначальника. Правда, и княгиню Дубов видел всего раз, на открытии водопровода, да и то издали, но зато Васятка многократно встречал ее в церкви на Сороках, так что ему можно было верить. -- А это как раз то, что нам надобно, -- вполголоса сказал детектив. -- Что именно? -- удивилась Надя. -- Эта вульгарная девка? Вот уж не думала