-- чтобы они с открытым ртом слушали все, что он говорит (вне зависимости от мудрости речей) и от всей души смеялись его шуточкам, также независимо от степени их остроумия. Когда уже было съедено немало, а выпито и того больше, в харчевню вошел некий иноземного вида господин. Сюда он заглянул явно ненадолго и направился прямо к стойке. -- Что кушать будете, почтеннейший? -- любезно поклонившись, осведомился трактирщик. -- О найн, я уже покушаль, -- с лучезарной улыбкой ответил иноземец. -- Я бы хотель, как это, запить. -- Чего изволите? Медовушка, водочка? Особо посоветовал бы нашу наливочку -- другой такой нигде нет, и не ищите! К рыбке лучше нее ничего не найдете, это любой вам скажет, да вот хоть наш обожаемый градоначальник! Впрочем, обожаемый градоначальник ничего этого не слышал -- он произносил очередную здравицу: -- Так подымем же наши чары за это самое... Не знаю, за что, но подымем! -- Скажите, битте, а что у фас есть к мясо? -- полюбопытствовал иноземец. -- Ну, это смотря к какому, -- со знанием дела заметил трактирщик. -- К говядинке хорошо одно, к свининке другое, а к баранинке -- и вовсе третье... Позвольте полюбопытствовать, сударь, а вы какое мясо кушать изволили? -- Ну, дас нихт ист суть важно, -- отчего-то слегка смутился почтенный иностранец. -- Ф общем, налейте что-нибудь на ваш усмотрение! И тут его заметил Длиннорукий. И не только заметил, но и непритворно обрадовался. А обрадовавшись, выскочил из-за стола, едва не опрокинув стул, и бросился навстречу заморскому гостю. Но споткнулся о неровность в полу и непременно свалился бы, кабы почтенный иноземец его не подхватил. И, может быть, напрасно -- движимый непритворной любвеобильностью, да еще подогретой выпитым, князь тут же заключил ценителя мясных запивок в страстные объятия и столь же страстно облобызал, едва не смахнув монокль последнего на пол. А оторвавшись от иноземца, тут же потащил его к себе за стол: -- Это ж такая встреча! Эдуард Фридрихыч, само Провидение прислало сюда вас, вы непременно должны с нами отобедать! -- Данке шон, я уже есть отобедать, -- вяло сопротивлялся Эдуард Фридрихович, но князь его и не слушал. -- Да знаете ли вы, невежды и оболтусы, кто это? -- продолжал он, обращаясь уже к своим сотрапезникам. -- Это ж великий предсказатель Херклафф. Что он ни сболтнет -- все исполнится! Господин Херклафф, не любивший излишней огласки, чуть поморщился, но поняв, что от градоначальника все равно не отделаешься, милостиво позволил ему усадить себя за стол. Следом трактирщик принес чарку красного, будто кровь, вина, и с почтительным поклоном поставил ее перед Херклаффом. -- Истинно говорю вам, сей иноземец -- великий пророк, -- не унимался Длиннорукий, -- и будь моя воля, я бы непременно присовокупил его прорицания к Ветхому Завету, ко всяким Илиям, Захариям и Самуилам! Знаете ли, господа, кто нашему славному Саулу, сиречь обожаемому Путяте, царство предсказал? Да все он же, Эдуард Фридрихович! -- Ну, фы несколько преувеличивает мой способности, -- отпив немного вина, возразил Херклафф. -- Ничего не преувеличиваю, -- продолжал князь. -- А скажите, дорогой господин Херклафф, вы могли бы и мне будущее предсказать? -- Вам? -- слегка удивился чародей. -- А разве у фас есть будушшее? Впрочем, с довольствием. То есть нет, с удовольстфом. -- Ну так давайте нынче вечерком, -- обрадовался градоначальник. -- Заходите ко мне прямо домой, по-простому, я вас угощу как подобает, да и насчет вознаграждения не беспокойтесь... -- Битте, херр князь, но я уже это... угостился, -- отклонил Эдуард Фридрихович заманчивое предложение. -- А фознограшдение -- дас ист пустячки, главное для меня -- помогайть хорошему человек. То есть вас. Нихт бляйбен, давайте приступать. -- Как, прямо теперь? -- опешил Длиннорукий. Ему, конечно, хотелось узнать свою будущность, но не в присутствии же подчиненных, которые внимательно прислушивались к беседе своего начальника со знаменитым предсказателем. -- Тепер, тепер, -- радостно блеснул моноклем господин Херклафф. -- Как это гофорят: ковай железку, не отходя от кассы! -- Ну что ж, теперь так теперь, -- вынужден был согласиться Длиннорукий. -- Айн момент! -- С этими словами чародей медленно поднялся из-за стола и вдруг одним стремительным прыжком оказался в углу харчевни. Вернулся он, держа в ладони маленькую серую мышку. -- Дас ист майн ассистент, -- пояснил предсказатель, ласково поглаживая мышку по спинке. И, обратившись к своему "ассистенту", попросил: -- Битте, предсказайте, что ожидайт мой либе приятель херр бургомистер князь Длинноруки! Мышка кинула на градоначальника быстролетный взор глазок-бусинок и, как показалось князю, хитро ему подмигнула. Князь уже неясно чувствовал в действиях чародея и его помощницы какой-то скрытый подвох. Но отступать было поздно. Тем временем мышка запищала: -- Что тебя ждет, князь, то для меня покрыто мраком, но зато ясно вижу твою почтеннейшую фрау княгиню... Мышка прорицала достаточно громко и, если так можно сказать, членораздельно, разве что в ее писке порой проскальзывал такой же заморский выговор, как у самого Эдуарда Фридриховича. Градоначальник хотел было вмешаться и сказать, что его куда больше волнует собственная участь, а не будущее Евдокии Даниловны, однако мышка тараторила так, что вклиниться было просто невозможно: -- Я вижу, что твоя супруга будет эта, как ее... -- Мышка на миг замолкла, то ли забыв нужное слово, то ли затрудняясь его произнести. -- В общем, у нас в Рига это называется фройляйн с Чака штрассе... Княжеские сотрапезники еле сдерживали смех -- они уже сообразили, что мышка говорит не сама, а голосом чревовещателя Херклаффа. Один лишь градоначальник воспринимал все эти священнодейства всерьез: -- Да ты по-человечески говори, а не по-бусурмански -- кем будет моя жена? -- Князь, может быть, она хотела сказать -- царицей? -- негромко промолвил один из чиновников. Такое предположение пришлось Длиннорукому по душе, но он старался этого не показывать: -- Так ведь не сама же она по себе будет царица, или как ты ее там обозвала? -- Фройляйн с Чака штрассе, -- повторила мышка. -- Это то же самое, что у вас в Царь-Город зовется девушка из... из Белая слободка. -- Может, Бельская слободка? -- давясь от смеха, проговорил другой чиновник. -- Я, я, натюрлихь! -- радостно подпрыгнула мышка на ладони прорицателя. -- Именно это я хотель сказать! -- Что? -- вскочил князь. -- Да как ты смеешь!.. -- Я... я говорить то, что видеть! -- запищала мышка, непроизвольно пятясь. -- Что ты можешь видеть! -- бушевал градоначальник. -- Не знаю и знать не хочу, кому понадобилось позорить меня и мою семью, но заявляю -- ничего не получится! Посетители харчевни, не слышавшие мышиных прорицаний, в недоумении оборачивались, не понимая, что за муха укусила городского голову. Чиновники почти откровенно хихикали, один лишь Херклафф хранил непроницаемый вид, и только блеск монокля выдавал в чародее нечто вроде "чуфстфа глубокого удофлетфорения". -- Ну все, данке шон, можешь быть фрай, то есть свободен, -- негромко сказал он мышке. Та немедленно сбежала вниз по брюкам Херклаффа и шмыгнула в угол. -- Извините, херр князь, я не есть местный, вас ист дас -- Бельская слободка? -- с самым невинным выражением лица спросил Херклафф градоначальника, когда тот, излив всю желчь и всю досаду, бухнулся за стол. Длиннорукий глянул на прорицателя диким взором: -- А вы не знаете? Это как раз та часть нашей благословенной столицы, где обитают всякие шлюхи и потаскухи! -- Значит, она называль вашу фрау княгиню шлюкка и потаскукка? -- непритворно возмутился чародей. -- Дас ист непростительный дерзость. Я непременно должен наказайть мою фройляйн ассистент! -- Как ее накажешь, -- уныло протянул Длиннорукий. -- Убежала -- не воротишь! -- Да вот же она! -- воскликнул один из княжеских помощников. -- Гляди, в углу сидит и еще скалится! Такого градоначальник вытерпеть не мог -- с воплем "Я тебе покажу, засранка!" он кинулся в угол, но, не рассчитав движений, чувствительно стукнулся лбом об стенку. Мышка же преспокойно скрылась в одной из многочисленных щелей. Так как господин Херклафф под шумок незаметно покинул харчевню, то весь градоначальничий гнев пал на голову трактирщика: -- Что у вас тут за безобразие -- всюду щели, дыры, мыши бегают, да мало того что бегают, так еще приличных людей оговаривают! Завтра я сюда приду -- чтобы все блестело! Чтобы мыши не шныряли, где попало, а в струнку стояли при одном виде градоначальника! А не то прихлопну вашу похабную лавочку к такой-то матери! Владелец харчевни только кивал да приговаривал: -- Будет сделано, господин князь, будет исполнено, господин князь. А про себя думал: "Как же, так сейчас и прихлопнешь. А где ж ты, обжора, столоваться будешь, как не у меня?". x x x Боровихинская кузница находилась справа от дороги, при въезде в деревню. Внешне она выглядела как самый обычный дом, и Дубов с доном Альфонсо наверняка бы проехали мимо, если бы не Васятка: -- Вот здесь, должно, и будет кузница. -- Как, с чего ты взял? -- в один голос удивились его спутники. -- На обычную избу не похожа, -- охотно пояснил Васятка. -- Ни тебе забора толкового, ни огорода. А построена из камня -- не из дерева. Васятка оказался прав -- едва карета встала перед высокой и широкой дверью, как оттуда выскочил рыжебородый человек: -- Приветствую вас, господа. Видать, починка нужна? -- Увы, -- печально развел руками дон Альфонсо. -- Но Его Величество Дормидонт говорил, что вы, господин кузнец, с любой работой справитесь. -- А-а, так вы от Государя? -- в голосе рыжебородого послышалось непритворное уважение и почтение. -- Только я не сам кузнец, а его помощник. Зовите меня просто Илья. -- А как по батюшке? -- спросил Дубов. -- Да по батюшке как назовете, на том и благодарен буду, -- рассмеялся Илья. -- Лишь бы не по матушке. Вижу, у вас колесо не в порядке? Ну да Порфирию-то Прокофьичу, кузнецу нашему, это раз плюнуть. А ежели и еще чего, так он с радостью сделает, особенно для друзей Дормидонта... За этими речами Илья ввел гостей в помещение, которое можно было бы принять за что угодно, только не за кузницу -- там стояли столы и удобные кресла, а на окнах красовались яркие занавески. -- Мы сами завезем вашу карету вовнутрь, -- пояснил Илья, -- а вы покамест погодите здесь. Ежели угодно прилечь, то и это устроим. -- А как же с оплатой? -- удивился дон Альфонсо. -- Потом, после, -- беспечно махнул рукой Илья. -- Я ж вижу, что вы люди приличные, добротные -- сладим по совести. В это время Дубов с любопытством оглядывал комнату, и его внимание привлекла крупная подкова, прибитая над дверью. Василий приподнялся на цыпочки и стал внимательно ее разглядывать. Несмотря на ржавчину, можно было заметить на подкове какую-то надпись. Некоторые буквы прочесть было очень трудно, и Василий понял только, что с левой стороны буквы они всего латинские, а справа -- не то старославянские, не то какие-то еще. -- Да она тут уже давно висит, -- пояснил Илья. -- Сколько себя помню, столько и подкову помню. А что, разве на ней еще что-то и написано? Василий извлек из внутреннего кармана лупу -- верную спутницу частного (да и всякого иного) сыщика -- и стал внимательно изучать левую сторону подковы. Надпись состояла всего из нескольких букв, и первая, несмотря на то, что была сильно сбита, все-таки была похожа на "N". После нее следовал пробел, а далее шли подряд еще девять букв, из коих Дубов с большей или меньшей уверенностью прочел вторую -- "А", четвертую -- "G" и шестую -- "S". Еще предпоследняя, восьмая, была более узкой, а свержу нее находился бугорок, из чего детектив решил, что это могла быть буква "i". Дубов перенес надпись к себе в блокнот, заменив "нечитаемые" буквы точками: "N.A.G.S.i." Правая надпись сохранилась лучше -- видимо, из-за особенностей походки лошади -- но она представляла письменность, с которой Василий знаком не был. -- Дон Альфонсо, посмотрите, пожалуйста, сюда, -- попросил Дубов. -- Может, вы прочтете? Едва глянув на подкову, дон Альфонсо, тут же ответил: -- Так это ж по-гречески. Увы, сим наречием я не владею, но прочесть немудрено -- "Вендополь". -- И что это значит? -- оглядел Дубов присутствующих. Все молчали. Илья переминался с ноги на ногу, желая поскорее приступить к работе. -- Еще один, последний вопрос, -- обратился к нему Василий. -- Знаете, мы с доном Альфонсо и Васяткой очень интересуемся всякой стариной. Нет ли у вас в селе старожилов, которые могли бы рассказать, как сюда попала эта подкова? (Если бы Дубова спросили, зачем ему это понадобилось, он бы, наверное, не нашелся, что ответить -- просто чутье сыщика подсказывало, что он вышел если и не на сам верный путь, то на тропинку, которая могла к нему вывести. Да и слово "Вендополь" вызывало у Василия смутные воспоминания, он только не мог понять -- какие и откуда). -- А вы порасспросите моего деда, Патапия Иваныча, -- тут же предложил Илья. -- Ему уже годов под сто, коли не больше. Он многое из старины помнит, может, и про подкову чего расскажет. -- И где его найти? -- спросил Дубов. -- Да очень просто, идите вперед по этой же улице, и третья изба справа -- наша. И Илья, как бы опасаясь, чтобы его снова не задержали, покинул светлую горницу. -- Ну что ж, чем тут сидеть, сходим до Патапия Иваныча, -- предложил Дубов. Уже выйдя во двор, путники увидели, как Илья вместе с Максимилианом распрягают лошадей, чтобы вкатить карету через боковую дверь, более похожую на ворота, уже собственно в кузницу. x x x В отсутствие Василия его друзья старались не терять времени зря. Конечно, ни Чаликова, ни Серапионыч не надеялись вот так вот, наудачу, выйти на следы клада -- им нужно было собрать как можно больше "информации к размышлениям", которая могла бы пригодиться аналитическому уму Дубова. Даже Дормидонт, поначалу отнесшийся к этой затее с некоторым сомнением, понемногу втянулся в их изыскательства и сам стал водить гостей по терему, показывая всякие закоулочки, чуланчики и полупотайные проходы, коих там оказалось немало. -- Степан самолично все продумал, что и где расположить, -- говорил Дормидонт. -- Во все мелочи входил и даже, говорят, чертежи составлял. Ну, вестимо, и зодчие постарались. А когда помер, то все остановилось. Достроили настолько, чтобы хоть какой-то вид был, и все. Хотя, может, оно и к лучшему -- тут все ж-таки лес, деревня рядом... А хоромы, понимаешь, пускай в городе городят. Чумичка в общем следопытстве участия не принимал -- он возился (или делал вид, что возился) с лошадьми и каретой. Зато Петрович, тяжко охая и держась за задницу, неотступно следовал за Надей и доктором. Разумеется, особого удовольствия это им не доставляло. Чаликова видела, что Дормидонту очень хочется шугануть как следует навязчивого соглядатая, но он себя сдерживал -- хватало и того, что велел высечь царского посланника на конюшне. За дело, конечно, не просто так, но все-таки -- царского посланника. А Дормидонту в его нынешнем положении было никак не с руки "заедаться" со своим преемником. Попутно Надежда пыталась простукивать стены в поисках пустот. А так как ее опыт в этой области прикладного кладоискательства ограничивался просмотром кинофильмов и чтением художественной литературы, то тайники ей мерещились чуть не в каждой стене. -- Ну, сударыня, дай вам волю, вы бы, понимаешь, весь терем по камешку разобрали, -- шутливо погрозил ей пальцем Дормидонт, когда Чаликова, настукав авторучкой очередную "верную" пустоту, уже готова была бежать за ломом или молотом. Надеждин пыл остужал Серапионыч -- при помощи стетоскопа он всякий раз устанавливал, что нетерпеливая кладоискательница несколько погорячилась. Глядя на странные предметы, которыми орудовали Надежда и Серапионыч, Петровичу казалось, что его просто дурят. А раз дурят его, Петровича, то, следовательно, дурят и самого царя Путяту. Разумеется, эти подозрения ничуть не улучшали его и без того весьма паршивого настроения. Наконец, Дормидонт завел своих гостей в какую-то темную затхлую комнатку, в которой прямо на полу валялся всякий хлам. -- Вот уж где давно пора навести порядок, -- проворчал царь. -- Даже и не знал, что у меня в тереме такая грязюка! Меж тем Чаликова привычно стала проверять стены и чуть ли не в первый раз не обнаружила ни одного пустого пространства. Однако Серапионыч решил прослушать стены собственным способом. Он долго прикладывал свой аппарат в разных местах и выдал диагноз: -- Симптомы застарелой бронхиальной астмы. То есть я хотел сказать, что здесь не совсем пустое пространство, а часть его занимает какой-то предмет. -- Неужели?.. -- чуть не подпрыгнула Чаликова. -- Очень возможно, очень возможно, -- уклонился доктор от прямого ответа. -- Но прежде чем приступить к хирургическому вмешательству, то есть ломанию стенки, не мешало бы прослушать со второй стороны. Ваше Величество, -- почтительно обратился доктор к Дормидонту, -- вы не знаете, куда выходит эта стена? -- Дайте сообразить... -- на миг задумался царь. -- А-а, все очень просто. Это ж как раз внешняя стена терема. Выйдете через крыльцо, завернете за угол, и не доходя двух аршинов до следующего угла -- там и будет. -- Очень хорошо, -- обрадовался Серапионыч. -- Тогда сделаем так. Я пойду на улицу, а вы, Наденька, простукивайте в этом же месте. А потом сравним наши наблюдения. Это предложение доктора пришлось по душе всем, если не считать Петровича. Он не получил указаний насчет того, что делать, если кладоискатели разделятся, и теперь не знал, за кем следить -- за Чаликовой или за Серапионычем. Заметив колебания Соловья, доктор пришел ему на помощь: -- Петрович, не желаете ли составить мне компанию? Возможно, понадобится ваша помощь. Когда Серапионыч и Петрович покинули комнатку, Надя уже кинулась было простукивать указанное место, однако Дормидонт ее удержал: -- Да бросьте вы, сударыня. Я ж понимаю, что наш эскулап просто решил увести Петровича. Вижу, вы хотите о чем-то меня спросить. Говорите, не стесняйтесь. Только прежде выйдемте прочь из этой духомани. Разумеется, Чаликова много о чем хотела бы порасспросить бывшего царь-городского правителя, но вряд ли решилась бы, если бы тот ее сам на это не вызвал. Надя чувствовала, что Дормидонту не то чтобы хочется, а просто нужно, необходимо выговориться. -- Прошу, -- царь подал гостье руку, и они неспешно проследовали по темному, полузаброшенному коридору, который неожиданно вывел их на открытую веранду с беспорядочно расставленными плетеными стульями. Надежда по журналистской привычке начала немного издалека: -- Ваше Величество, когда живешь постоянно в одном и том же месте, то даже как бы и не замечаешь, что кругом происходит. Или нет, замечаешь, но перемены представляются естественными и закономерными. А вот если посетишь тот же город или ту же страну после долгого перерыва, то все кажется совершенно незнакомым... -- Это верно, -- подхватил Дормидонт. -- Я, когда царем был, раз в пять лет совершал большой объезд всего своего государства. И поверите ли, сударыня Надежда -- всякий раз будто заново знакомился! -- Ну вот, а я в Царь-Городе не была ровно год. И знаете, столь разительные перемены, что в других краях и за десять лет не увидишь... -- Надежда чуть замялась -- пора было переходить собственно к волнующим ее вопросам, но не хватало решимости. Вернее сказать, Надя не была готова к вопросам, способным причинить боль Дормидонту, в котором она теперь видела не бывшего царя, а бесконечно усталого одинокого человека. Однако Дормидонт, казалось бы, сам шел навстречу этим вопросам, будто истребитель на таран: -- Я понял, к чему вы клоните, сударыня Надежда. Да, я отрекся от престола и не жалею об этом. Да, многое в стране переменилось, потому что время нуждалось в переменах. -- Но уверены ли вы, Государь, что эти перемены пошли стране во благо? -- осторожно спросила Чаликова. -- Думаю, что об этом можно будет судить потом, -- сказал Дормидонт. -- Я-то уже, наверное, не доживу, а вы доживете и скажете, прав был я, или нет. Надя подумала, что, пожалуй, несколько преувеличила искренность Дормидонта -- он говорил словно по-писаному, словно бы... "Неужели?.. -- мелькнула в голове Чаликовой неприятная догадка. -- В таком случае наш разговор теряет всякий смысл. Или нет, надо все-таки попытаться?". -- Ваше Величество, а... а уверены ли вы, что на вас, так сказать, не было оказано никакого давления, никакого влияния извне, когда вы принимали свое судьбоносное решение? -- еще осторожнее, выверяя каждое слово, спросила Надя. -- Такова была наша царская воля, -- совершенно спокойно, "по-писаному", ответил Дормидонт. -- Впрочем, сударыня Надежда, вы вольны мне верить или не верить. После этого Чаликовой следовало бы завершить беседу или повернуть ее на что-нибудь другое, но она не могла упустить возможности узнать ответ на волнующие ее вопросы, что называется, из первых уст. И Надежда продолжила: -- Извините, Государь, что докучаю вам своим неуемным любопытством, но все-таки: почему именно Путята? Неужели это был единственный выбор? -- Это был не единственный, но лучший выбор, -- терпеливо отвечал Дормидонт. -- Должен же я был кого-то за себя оставить? Прямого наследника у меня нет, а Танюшку мою вы знаете -- ну какой из нее царь? А назначь я кого из своей родни, великих князей, так ведь другие обидятся, будут завидовать, злословить... А я не хочу вносить разлад в семью. Не хочу, видит Бог. Надежда чувствовала, что царь говорит почти искренно, лишь не могла понять, чего в его словах было больше -- искренности или "почти". И, не задумываясь, сказала: -- А вот господин Рыжий утверждет, будто бы вы прочили на свое место покойного князя Борислава Епифановича... Дормидонт резко подался вперед. Кресло под ним опасно заскрипело. -- Простите, Надежда, вы не оговорились и я не ослышался -- вы назвали Борислава покойным? В душе кляня себя, Надя утвердительно кивнула. -- И когда это произошло? -- На днях. -- И, разумеется, не своей смертью? Помедлив, Надя еще раз кивнула. -- И, конечно, виновного уже назначили? -- все более мрачнея, не то спросил, не то припечатал Дормидонт. -- Да, злодеем и отравителем назначен известный вам боярин Андрей, -- кратко ответила Чаликова. Она знала, что боярин Андрей был близким другом князя Борислава Епифановича и не без оснований считался "человеком Дормидонта", а способ, каким был отравлен Борислав, начисто исключал всякую причастность к нему боярина Андрея. Дормидонт откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Наде показалось даже, будто он задремал. Но когда она бесшумно встала, чтобы оставить Дормидонта одного, тот открыл глаза и тихо, но внятно произнес: -- Моя вина. x x x Главная улица Боровихи имела вид весьма пустынный -- трудно было поверить, что менее чем в версте отсюда проходит большая дорога, почти сразу за ней Загородный царский терем, да и до стольного Царь-Города рукой подать. -- Вообще-то я никогда не видел кузниц, но представлял их себе как-то иначе, -- говорил Дубов своим спутникам. -- А тут словно трехзвездочная гостинница -- чистота, кресла, занавески... А Илья -- знаете, друзья мои, кузнецов я совсем другими себе представлял! -- Да уж, впервые такое вижу, -- поддержал Василия дон Альфонсо. -- Ну, у нас в Новой Ютландии кузнецы еще ничего, как надо трудятся, но вот сколько мне приходилось путешествовать, везде одно и то же: мало того что сдерут втрое, так еще и сделают кое-как. А тут и вежливо, и как он сказал? -- с оплатой сладим по совести. Чудеса, да и только! -- А ты, Васятка, что думаешь? -- спросил Дубов. Васятка словно того и ждал, чтобы к нему обратились: -- А я так думаю, что здесь верный расчет. Когда заказчик видит к себе такое отношение, ну, словно к дорогому гостю, то он и сам скупиться не станет. -- Конечно, не стану, -- тут же подхватил дон Альфонсо. -- А ежели и сработают на совесть, то золотой заплачу и сдачи не спрошу! Во время разговора Дубов не забывал отсчитывать избы, которые здесь, на окраине села, отстояли не близко друг от дружки, и напротив третьей остановился. Сама изба виднелась чуть в глубине, за огородом, на котором копался пожилой седовласый человек в скромной, но опрятной одежде -- если это и был дедушка Патапий Иваныч, то на столетнего старца он никак "не тянул". Поэтому Дубов вежливо снял шапку и обратился к огороднику с вопросом: -- Добрый день, почтеннейший хозяин. Не подскажете ли, где тут найти Патапия Иваныча? Человек неспешно поднялся с грядки и оглядел незнакомцев: -- Патапий Иваныч -- я. Чем обязан? -- Поговорить бы, -- несколько смущенный спокойным достоинством Патапия Иваныча, сказал Василий. -- Тогда милости прошу, -- ничуть не удивившись, Патапий Иваныч сделал приглашающее движение рукой. Дубов и его спутники миновали ухоженный огород и уселись на добротной лавочке рядом с крыльцом. Сам Патапий Иваныч присел на ступеньку. -- Ну вот, в кои-то веки гостей Бог послал. А перед беседой не худо бы и откушать. У нас все свое, свежее, только что с грядки! -- Спасибо, мы не... -- начал было отказываться Дубов, но Васятка незаметно ткнул его в бок. -- То есть, я хотел сказать -- с превеликим удовольствием. -- Настасья! -- крикнул Патапий Иваныч в полуприкрытую дверь избы. -- Принеси нам чего-нибудь поесть. -- И вновь обернулся к гостям. -- Извините, хмельного не предлагаю. И сам не употребляю, и другим никогда не советую. Что в нем хорошего -- ума не приложу! "И правильно делает, -- не без некоторой доли самокритики подумал детектив, -- оттого и выглядит в сто лет на треть моложе..." Тут из дома вышла молодая женщина в алом сарафане и с цветным платком на голове. В руках она несла блюдо со щедро наложенными овощами, фруктами и кусками свежего ржаного хлеба. Поставив все это на деревянный стол перед лавочкой, женщина молча поклонилась гостям и скрылась в избе. -- Красивая девушка, -- сказал дон Альфонсо, проводив ее взором, и взял с блюда огурец. -- Должно быть, ваша внучка? -- Почти, -- усмехнулся Патапий Иваныч. -- Жена внука. -- Ильи? -- Василий хрустнул белым капустным листом. Старик молча кивнул. -- Собственно, он-то нас к вам и направил. Так как Патапий Иваныч вместо ожидаемого гостями встречного вопроса -- для чего Илья их к нему направил? -- продолжал безмятежно молчать, то Василию не оставалось ничего другого, как приступить к расспросам: -- В кузнице над дверью мы случайно увидели какую-то очень старую подкову. И Илья сказал, что вы, может быть, помните, как она туда попала... -- А-а, подкову? -- оживился Патапий Иваныч. -- Как же, как же! Мой прадед много чего про ту подкову рассказывал. -- Ваш прадед? -- не удержался Васятка. -- Ведь это ж когда было! Может, он еще и царя Степана помнил? -- Ну, царя Степана-то вряд ли, -- с улыбкой глянул на мальчика Патапий Иваныч. -- Он ведь в ту пору помоложе тебя был. Прадед, вестимо, а не царь Степан... Да вы кушайте, а не достанет -- велю Настасье еще принести. -- Так что же говорил ваш прадед? -- с трудом скрывая нетерпение, спросил Дубов. Патапий Иваныч поудобнее устроился на ступеньке: -- Он сказывал, что эту подкову оставил какой-то проезжий боярин, который вез огромную телегу, чем-то груженую, но чем именно -- неведомо, так как все было тщательно закрыто. У него там то ли колесо сломалось, то ли еще что. А прадед как раз в то время пособлял кузнецу. Ну, кузнец-то все, что надо, починил, а потом приметил, что у одной лошади подкова сносилась, и вызвался ее заменить. А старую, которую с лошади снял, потом над дверьми на счастье повесил. -- Но ведь у него, наверное, много старых подков перебывало, -- заметил Дубов. -- Отчего же именно эту? -- Так она ж вид имела диковинный, да еще с какими-то письменами, дотоле в наших краях не виданными, -- пояснил Патапий Иваныч. -- А главно дело, тот боярин так щедро за труды заплатил, сколько другой раз и за год не выходило... Да вы угощайтесь, угощайтесь! Василий надкусил стрелку зеленого лука: -- А больше ваш прадед ничего такого не рассказывал? -- Вообще-то он большой был любитель порассказать, -- подхватил Патапий Иваныч, -- да мало кто его рассказам верил. Думали, совсем старый из ума выжил. А он-то всю правду говорил. -- Патапий Иваныч заговорщически понизил голос. -- Погодите, я вам сейчас кое-чего покажу. С неожиданной для своих годов легкостью Патапий Иваныч вскочил с крыльца и скрылся в избе. А миг спустя вернулся с небольшой деревянной шкатулочкой. -- Когда тот заезжий боярин с кузнецом расплачивался, из его кошеля что-то выпало и закатилось под лавку. Прадед хотел было отыскать и вернуть хозяину, а тот рукой махнул -- дескать, забирайте, не жалко. Вот прадед нашел и сохранил. А перед смертью мне передал. Патапий Иваныч извлек из шкатулки золотую монетку. На одной стороне был искусно выкован кораблик, плывущий по волнам, а внизу -- надпись старославянской вязью: "Новая Мангазея". Оборотную сторону украшала некая конструкция (видимо, герб некогда вольного города) и слово по-гречески, уже знакомое по правой стороне подковы: "Вендополь". "Какой же я дурак! -- мысленно хлопнул себя по лбу Дубов. -- Конечно, та латинская надпись на подкове была -- N.MANGASEIA!". Как бы услышав мысли Василия, дон Альфонсо заметил: -- И как это я запамятовал, ведь Вендополь -- греческое название Новой Мангазеи. То есть "Город на Венде". Патапий Иваныч, спрятав в бороду улыбку, поглядывал на гостей. Видно, он был рад, что кому-то показались занимательны его рассказы о давно минувших днях. -- Так ведь и это не все, -- продолжал Патапий Иваныч, спрятав монетку. -- Прадед еще побольше того рассказывал. Будто бы он заметил, что покамест кузнец телегу чинил и лошадь перековывал, тот боярин во дворе за кузницей какой-то сундучок закопал. Должно, до сих пор там лежит. Да не смейтесь, правда это истинная! -- Нет-нет, мы вовсе не смеемся, -- поспешно проговорил Дубов. -- Ну, подкова, монетка -- это все понятно, но кто же станет закапывать сундуки среди бела дня да в многолюдном месте? -- Да это ж еще как сказать, -- возразил Патапий Иваныч. -- У нас и теперь сельцо не больно многолюдное, а в ту пору и вовсе было -- десяток дворов да кузница на отшибе. То есть для деревни на отшибе, а к дороге поближе. Так что судите сами, какое тут у нас многолюдство. -- Ну и отчего же ваш прадед сам не откопал зарытое? -- задал вполне естественный вопрос дон Альфонсо. Патапий Иваныч задумался: -- А и вправду, отчего? А кто его знает! Дубов бросил мимолетный взор на Васятку -- тот чинно сидел на лавочке, вкусно хрустя морковкой, с таким видом, словно хотел сказать: "Я много о чем догадываюсь, но ничего не скажу, пока не буду твердо уверен". -- Кстати ведь, и кузница теперь стоит не там, где раньше, -- продолжал Патапий Иваныч. -- Я ж говорю -- давно это было. -- Как -- не там, где раньше? -- удивился Василий. -- А где же? -- Ну, то отдельный сказ, -- охотно откликнулся Патапий Иваныч. -- Подкова долгие годы висела в кузнице, ржой покрылась, и как-то раз кузнец, это уж был внук того, при котором подкова появилась, снял ее с двери и отдал жене, чтобы почистила. А как раз в тот вечер случилась гроза, в кузницу ударила молния и все спалила. Потом уж ее построили заново на другом месте, подкову опять прибили над дверью и с тех пор никогда не снимают -- от греха подальше. -- Выходит, что нынешняя кузница -- совсем не та, что при вашем прадеде? -- подытожил Дубов. -- А где же тогда старая стояла? -- Старая-то где? -- призадумался хозяин. -- Да вот здесь же и стояла, где теперь наш огород. К тому времени, как гроза приключилась, деревня-то разрослась, и в соседних избах непокой был от грохота в кузнице. Тогда и решили поставить новую на нынешнем месте, от деревни подальше, а к большой дороге поближе. -- Значит, на вашем огороде... -- как бы про себя проговорил Дубов. -- И в каком месте -- вы не помните? Патапий Иваныч махнул рукой вглубь огорода, где за кучей навоза виднелись остатки какого-то строения. -- И неужто вы даже не пытались его откопать? -- чуть не возмутился Василий. -- Кого -- его? -- не понял Патапий Иваныч. -- Ну, клад, или что там этот проезжий боярин спрятал. Ответ Патапия Иваныча несколько удивил, даже озадачил Дубова и его спутников: -- А зачем? Никогда не слыхивал, чтобы чужое добро кому-то счастье приносило. Да и какой прок огород зорить? -- Да-да, вы, конечно, правы, -- пришлось согласиться детективу. -- Но как бы вы отнеслись к такому предложению, если бы мы... Ну, в общем, попросили вас, почтеннейший Патапий Иваныч, чтобы вы разрешили нам покопаться у вас в огороде? А ущерб мы компен... то есть возместим сторицей. Василий ждал, что Патапий Иваныч тут же откажет ему и даже погонит прочь со двора, но тот отнесся к предложению очень спокойно: -- Что ж, чему быть, тому не миновать. Копайте, коли есть охота. Но прежде спросите Илью -- он теперь за хозяина, без него нельзя. -- Ну, тогда мы пошли в кузницу, -- поспешно, будто опасаясь, что Патапий Иваныч передумает, сказал Дубов. -- А я, пожалуй, тут останусь, -- предложил Васятка. -- Осмотрю то место, где кузня стояла. Может, чего надумаю. -- И он скрылся за развалинами кузницы. Едва Дубов и дон Альфонсо покинули двор Патапия Иваныча, на их место заступила странная парочка: изящная белокурая дама в темном платье и невзрачного вида господин в латаном кафтане со следами грязи на коленках. Он семенил следом за дамой и лепетал: -- Анна Сергеевна, что вы делаете? Нам же никак нельзя засвечиваться! -- Чушь собачья! -- презрительно отвечала Анна Сергеевна. -- С вашей конспирацией, чтоб ее, мы добьемся одного -- что все сокровища пролетят к дьяволу! -- Осторожность никогда не помешает, -- возразил Каширский. -- Какая, к бесу, осторожность! -- вспылила Анна Сергеевна. -- Если бы я слушалась ваших идиотских советов, то до сих пор находилась бы... Впрочем, неважно где. Ну все, хватит булдеть, ближе к делу. Я буду наезжать на этого старого хрена, а вы давайте ему ваши установки -- чтобы не жался и отвечал с полной откровенностью. А остальное -- не ваша забота! -- Как скажете, Анна Сергеевна, -- не стал спорить Каширский. -- Ну что ж, приступим? -- Приступим, -- процедила Анна Сергеевна. И обратилась к Патапию Иванычу: -- Эй ты, старичок, что ты там делаешь? -- Что делаю? Да так, огород перекапываю, -- совершенно спокойно ответил Патапий Иваныч. -- Чего встал, остолоп? Иди сюда! -- злобно прикрикнула Глухарева. -- Анна Сергеевна, ну зачем вы так? -- шепотом возопил Каширский. -- С простым народом надо иначе. Покажите, что вы их уважаете... -- А не сходили бы вы, сударь, куда подальше? -- ледяным голосом отчеканила Анна Сергеевна. -- Народ -- быдло, а говорить с ними по-человечески -- все равно что унижаться до уровня этого сыскаря Дубова! -- Ну, как знаете, -- сдался Каширский, -- но я снимаю с себя всякую ответственность за последствия. -- А чего еще от вас ждать, -- презрительно бросила Глухарева и вновь обратилась к Патапию Иванычу. -- Скажи мне, любезнейший, что тебя спрашивали эти мерзавцы? -- О чем ты, барыня? -- то ли сделав вид, что не расслышал, то ли и впрямь не расслышав, переспросил Патапий Иваныч. -- Да ты что, старый хрыч, смеешься надо мной?! -- вспылила Глухарева. -- Или отвечай, или пожалеешь! Я шутить не буду... -- Да ты скажи, барыня, че те надо, -- перебил Патапий Иваныч. -- А то бранишься почем зря, а в чем дело -- не понять. Поняв, что в споре Анны Сергеевны с хозяином никакого конструктивного решения не предвидится, господин Каширский решил обратиться к высшим силам. Он закрыл глаза и простер руки в сторону огорода: -- Я чувствую, что здесь сокрыты сокровища... Нет-нет, не здесь, а дальше, в глубине двора... Уже привыкшая к подобным пророчествам Анна Сергеевна лишь отмахнулась от своего компаньона, будто от надоедливого комара. -- Когда тебя спрашивают, будь любезен отвечать, -- продолжала она свой "наезд" на Патапия Иваныча. -- Иначе я с тобой по-другому поговорю -- мало не покажется! -- Вот бестолковая барыня, -- как бы про себя проговорил старик. -- Сама не знает, чего хочет, а бранится! А Каширский времени зря не терял. Похоже, у него завязался-таки некий контакт с астральным миром -- он прикрыл глаза, вытянул руки вперед и тихо выдохнул: -- Там, там... Сокровища там! Исчерпав терпение в бесплодном препирательстве с упрямым старикашкой, Анна Сергеевна обернулась к Каширскому: -- Ну, где же ваши "установки на правду"? Но тот уже токовал, словно глухарь на елке, ничего кругом не видя и не слыша: -- Там сокровища! Я чувствую их, я вижу их внутренним зрением, каждой молекулой своего организма, всеми фибрами астрального тела... И тут случилось нечто вовсе невообразимое: госпожа Глухарева осеклась на полуслове и, повинуясь медитациям Каширского, будто крыса на звуки дудки, двинулась в направлении его вытянутых рук. Сначала Анна Сергеевна шла медленно, а потом все быстрее и, едва не сбив с ног Васятку, изучавшего окрестности бывшей кузницы, угодила в кучу навоза. Так сбылось первое предсказание чародея. Увидев, к чему привели его "установки", господин Каширский совершенно забыл про "нащупанные" сокровища -- он дрожал, будто осиновый лист, ожидая гнева Анны Сергеевны, которая уже с, мягко говоря, грозным видом шагала в его сторону. -- Не смейте меня трогать! -- вдруг заверещал Каширский. -- Я -- достояние мировой науки, светило разума... И с этими словами достояние мировой науки бросилось наутек. -- Я тебе покажу светило! -- зарычала Анна Сергеевна. -- Сейчас ты у меня все светила увидишь, мерзавец, ученый хренов! В избытке чувств Глухарева выдернула толстенный столб, поддерживавший ограду, и, как была вся в навозе, погналась за Каширским, пытаясь прихлопнуть его, как муху. -- Анна Сергеевна, опомнитесь, -- пытался увещевать разгневанную даму господин Каширский, -- ведь без меня вам клада не видать, как своих ушей. Да осторожнее вы, а то и впрямь пришибете!.. За этими развлечениями неудачливые авантюристы даже не обратили внимания на карету, которая ехала им навстречу. Судя по тому, что катилась она легко и уверенно, было ясно, что починка прошла успешно, и теперь дон Альфонсо спокойно мог продолжать путешествие до самого места назначения. Впрочем, если в карете кто и заметил Каширского и гоняющуюся за ним Глухареву, то разве что возница Максимилиан, но он еще и не такое в жизни видывал. Дубов же, дон Альфонсо и Илья обсуждали вероятность залегания на огороде старинного клада. -- Судя по ново-мангазейскому происхождению подковы и монетки, тот "заезжий боярин" вполне мог быть Митька Смурной, доверенное лицо царя Степана, -- говорил Дубов. -- А везти он мог награбленное в Новой Мангазее. -- И все же сомнительно, -- покачал головой дон Альфонсо. -- Для чего ему было закапывать сокровища у кузницы -- неужто во всем царстве не нашлось более укромного уголка? -- Да и потом, если верить моему далекому пращуру, то вез он целый воз, а зарыл на дворе только сундук, -- добавил Илья. -- Наверное, он много чего вез, а закопал самое ценное, -- глубокомысленно предположил Дубов. -- А может, и не самое... Экипаж остановился у избы Патапия Иваныча. Увидев покосившийся забор и дыру от столба, Василий почуял неладное. Рассказ Патапия Иваныча о шебутной барыне и ее странном спутнике изрядно позабавил гостей, а Дубов понял, что теперь в поисках клада, кроме прочих препятствующих факторов, придется учитывать еще и присутствие Глухаревой с Каширским. Вслух же он сказал: -- Поскольку появление этой невоспитанной дамы явилось следствием нашего появления, то и починку ограды мы вам возместим. Тут к ним подошел Васятка: -- Вообще-то я не совсем уверен, но мне кажется, что копать надо там, -- и он указал как раз на ту навозную кучу, в которую только что окунулась Анна Сергеевна. -- Отчего ты так думаешь? -- спросил Дубов. -- Долго объяснять. А если вкратце -- я заметил, что бывшая кузница почти такая же, как новая, разве что чуть меньше. Наверное, новую решили построить по образу и подобию старой -- ну, конечно, с некоторыми усовершенствованиями, но в основе то же самое. Значит, вход должен быть в сторону дороги, а окно -- слева. -- А может, справа? -- предположил дон Альфонсо. -- Может, и справа, -- легко согласился Васятка. -- Но справа, как мне показалось, стена была чуть толще, так что более похоже, что окно все-таки было слева. И вот через него-то ваш, Патапий Иваныч, прадедушка и мог увидеть, как этот боярин закапывает что-то в землю. Окно, как мне думается, было достаточно высоко, почти как в новой кузнице, и прадедушка, который был тогда невелик ростом, не мог бы из окна увидеть то, что происходило на дворе под самыми окнами, а что чуть подальше -- можно было разглядеть свободно. Так что вот. -- Васятка развел руками -- дескать, я свое мнение высказал, а уж дальше решайте сами. Нельзя сказать, что Дубова очень уж убедили Васяткны доводы. Но поскольку ничего другого взамен предложить он не мог, то было принято Соломоново решение: начать раскопки с места, указанного Васяткой, а затем при необходимости круг поисков расширить. Тем временем Илья принес лопаты, и кладоискатели приступили к делу. Чтобы не трогать навозную кучу, они провели воображаемую линию от того места, где, по расчетам Васятки, было окно кузницы, и решили искать вдоль нее. А поскольку линия все-таки проходила через кучу, то стали копать рядом с кучей. Патапий Иваныч взирал с крыльца на действия гостей, не выказывая особого любопытства. То ли он не слишком верил а успех затеи, то ли полагал, что не следует отбирать у земли то, что в землю ушло. Вскоре у него за спиной показалась и Настасья -- она вышла из избы и с видом безмятежного покоя наблюдала за тем, что происходит на дворе. Когда первый "кавалерийский наскок" ни к чему не привел, Дубов воткнул лопату в землю и ненадолго задумался. А затем произнес: -- Вы знаете, так мы можем копать еще сто лет. И если понадобится, то так и поступим. Но вот... Как бы это сказать? Появилась тут у меня одна мыслишка, и как раз в связи с той женщиной, что здесь только что была. Точнее, с ее спутником. Я знаю их обоих и прекрасно понимаю, на что они способны. Ну никак не похоже на Анну Сергеевну, чтобы она вот так вот на ровном месте побежала и нырнула в навоз. Она, конечно, девушка с придурью, но не до такой же степени! Значит, что-то ее заставило это сделать. Или кто-то. А Каширский шарлатан тот еще, но некоторыми сверхчувствительными способностями он все же обладает. И вот я подумал -- а не обнаружил ли Каширский "шестым чувством", что под землей что-то находится, и не передал ли своего рода мысленное послание Анне Сергеевне?.. -- То есть вы хотите сказать, что копать надо прямо под кучей? -- напрямую спросил Илья. -- Полагаю, что здесь вероятность что-то найти будет больше, чем в любом другом месте, -- уклончиво ответил Дубов. -- Тем более, что и Васяткины расчеты указывают на то же самое место! -- Ну что ж, давайте копать под кучей, -- подытожил дон Альфонсо. -- А что, очень кстати, -- подхватил Илья. -- А то руки все не доходят огород унавозить. Вот заодно и доброе дело сделаем! Когда доброе дело было сделано и навоз равномерно раскидан по грядкам, искатели сокровищ наконец-то смогли приступить к раскопкам на месте бывшей кучи. И на сей раз усилия не остались втуне -- вскоре лопата Василия наткнулась на что-то твердое. Еще несколько энергичных движений -- и из земли появился средних размеров кованый сундук, весь ржавый, но еще довольно крепкий. -- Вот это да! -- восхищенно выдохнул Илья. -- Впервые присутствую при находке клада, -- с внешним спокойствием заметил дон Альфонсо. Для Дубова это был уже далеко не первый такой случай, и весь его опыт кладоискателя вкупе с интуицией детектива говорил, что здесь "что-то не так". Хотя более точно сформулировать эту мысль Василий пока что не мог. С немалыми трудами сундук был извлечен из ямы и установлен напротив крыльца. Все, кто был на дворе, включая Патапия Иваныча и Настасью, окружили сундук, но никто не решался его открыть -- то ли опасались быть ослепленными блеском ново-мангазейского золота, то ли боялись разочароваться, а может быть, подсознательно чувствовали, что в этом ржавом ящике кроется что-то зловещее, чреватое бедой. -- Ну что ж, приступим? -- деланно бодро произнес Дубов. -- Прошу вас, Патапий Иваныч, как хозяина сего дома и самого старшего среди нас -- поднимите крышку. -- Ну, при чем тут я, -- отказался Патапий Иваныч. -- Думаю, что эту честь надо предоставить самому молодому среди нас. Тем более, что именно он угадал верное место. Васятка изо всех сил вцепился в ржавую крышку, и она со страшным скрипом приподнялась. Вскоре любопытным взорам предстало содержимое сундука. Большую часть находки составляли переплетенные книги и тетради явно архивного содержания. Лишь на дне лежали несколько украшений, судя по виду, не очень-то драгоценных, да с десяток икон, на удивление хорошо сохранившихся. "Так что же, это и есть знаменитые сокровища царя Степана?" -- с некоторым разочарованием подумал Василий, листая церковную книгу Христорождественского Ново-Мангазейского собора с записями о венчаниях, крестинах и отпеваниях давно умерших и давно всеми забытых людей. -- Конечно, нет, -- словно прочитав его мысли, сказал Васятка. -- Ясно, что Димитрий Смурной нарочно закопал сундук здесь, на виду, чтобы ежели кто найдет, считали, будто это и есть главный клад. Для того и несколько украшений внутрь положил. А настоящие сокровища, понятное дело, в более тайном месте припрятал. -- Да, очень возможно, -- сдержанно ответил Дубов, понимая, что Васятка, наверное, прав, и следовательно -- поиски продолжаются. -- А с ним что делать? -- указал дон Альфонсо на сундук и его содержимое. -- Что делать? -- призадумался Василий. -- По правде сказать, не знаю. Наверное, решать вам? -- обернулся он к Патапию Иванычу. -- Зря мы все это затеяли, -- тихо проговорил Патапий Иваныч. -- А я даже рад, что настоящих сокровищ там не оказалось, -- добавил Илья. Дубов извлек из сундука несколько аляповатую золотую брошку, усыпанную то ли драгоценными камнями, то ли стекляшками. -- Может быть, сударыня, вы оставите ее у себя? -- обратился он к Настасье. -- По-моему, она вам будет очень к лицу. -- Благодарю, не надо -- решительно отказалась Настасья. -- Такие украшения богатым барыням впору, а нам ни к чему. -- Ну так хотя бы иконки возьмите, -- предложил Василий, но этому решительно воспротивился Патапий Иваныч: -- Нет, нет! Как же можно молиться образам из разоренного храма? Грех один да позор! -- Ну что ж, должен признать вашу правоту, -- развел руками Василий. -- И в таком случае нам остается одно -- не злоупотреблять вашим гостеприимством и, откланявшись, удалиться. -- Погодите, а как же пообедать? -- воскликнул Илья. -- Жена такую похлебку сготовила -- пальчики оближете! -- Нет-нет, нам и впрямь пора, -- вмешался дон Альфонсо, которому показалось, что его спутники уже готовы внять уговорам и остаться на обед. -- Не забудьте -- мне еще засветло нужно доехать до Новой Мангазеи. -- До Новой Мангазеи? -- рассеянно переспросил Дубов. -- Да-да, конечно же! Бросив мимолетный взгляд на сыщика, Васятка понял, что тот уже каким-то образом связал находку на огороде с путешествием дона Альфонсо. Тем временем кладоискатели бережно погрузили свою находку в карету и, сердечно простившись с хозяевами, последовали за сундуком. Максимилиан взмахнул кнутом, и карета покатилась по пустынной Боровихинской улице. Патапий Иваныч, Настасья и Илья глядели вослед карете, пока она не скрылась из виду. x x x Нынешний день для отца Александра тянулся длинно и скучно, особенно в отсутствие верного друга Васятки. Пожалуй, единственным событием, как-то выбивавшимся из обычного течения, был визит чиновников градоуправления. -- Сходить прогуляться? -- вслух подумал отец Александр. И сам же себе ответил: -- А отчего бы и нет. Сказано -- сделано. Заперев храм и бережно спрятав огромный ключ в не менее огромном кармане рясы, священник не спеша двинулся по Сорочьей улице. Около соседней избы он остановился, хотя с недавних пор всякий раз убыстрял шаги, проходя мимо этого места. Но на сей раз отец Александр не только остановился, но даже в задумчивости облокотился о ветхий забор, словно бы чего-то или кого-то ожидая. И точно -- вскоре двери избы отворились, и на крыльцо вышел человек. Но то была не Матрена, которая несколько дней назад обнаружила в сенях неизвестного покойника, и даже не ее законный супруг Иван, а куда более важная особа -- в недавнем прошлом начальник Сыскного приказа, а ныне боярин и советник самого царя Путяты. -- Ба, Пал Палыч, -- несколько преувеличенно обрадовался отец Александр. -- То есть, пардон, боярин Павел! Вот уж кого не чаял встретить... -- Да, знаете, решил еще раз глянуть на место происшествия, -- ответил боярин Павел, крепко жмя руку отцу Александру. -- Вдруг в суматохе что-то упустил. -- Ну и как? -- Никаких новых улик, не стоило и заявляться, еще раз хозяев волновать. Матрена, бедняга, уж решила, что я пришел ее в острог везти... А вы куда, батюшка? -- Да так, прогуливаюсь, -- отвечал священник. -- Если желаете, могу вас проводить. И отец Александр с боярином Павлом зашагали по Сорочьей улице. Сперва молча, а потом Пал Палыч заговорил, но гораздо более тихим голосом, чем при встрече: -- Боюсь, что новости у меня для вас не самые утешительные, батюшка... Или вы позволите именовать себя Александром Иванычем? -- Да ради бога, -- умеряя свой могучий бас, отвечал отец Александр. -- Тем более что меня в миру и впрямь так зовут. -- Ну что ж, тогда сразу о мирских делах. Как вы понимаете, для меня нет никакой тайны, что вы -- из тех же краев, откуда ваши друзья. -- Так я ж этого особо и не таю, -- пожал плечами отец Александр. -- Конечно, не трублю на всяком углу, но и не скрываю. -- Это я к тому, что вам есть, куда возвращаться, -- продолжал Пал Палыч. -- И советую вам... Да нет, прошу, умоляю -- уезжайте. -- Неужто я вам так надоел? -- прогудел отец Александр. -- Да при чем тут надоел, -- не поддержал шутки Пал Палыч. -- Мне стало известно, что за каждым вашим шагом следят самым пристальным образом. И более того, ваша жизнь в полном смысле висит на волоске. -- Ну, нашли, чем удивить! -- несколько натянуто рассмеялся отец Александр. -- Это я и так знаю. -- И, резко посерьезнев, продолжал: -- А вообще-то вы, Пал Палыч, наверное, правы -- пора возвращаться. И не потому что следят или на волоске, а потому что не нужен стал я здесь. И там не особо нужен, но там -- моя родина. Вот дождусь, когда мои земляки из поездки вернутся, так вместе с ними домой и подамся. -- И когда же они возвратятся? -- Трудно сказать, -- призадумался отец Александр. -- Может, завтра, а может, еще на пару дней задержатся. -- Тогда вам, Александр Иваныч, не следует их дожидаться, -- гнул свое боярин Павел. -- Поверьте, я нисколько не преувеличиваю опасность, может быть, даже преуменьшаю. -- Благодарю вас за заботу, Пал Палыч, -- откликнулся отец Александр. -- Но не могу же я вот так вот просто взять и исчезнуть. Я должен позаботиться хотя бы о Васятке... -- О Васятке не беспокойтесь, я его не оставлю, -- перебил боярин Павел. -- Вы в толк еще и то возьмите, что рядом с вами и его жизнь может оказаться под угрозой! За разговорами отец Александр и боярин Павел прошли всю Сорочью улицу и свернули на другую, почти столь же тихую, разве что избы там стояли чуть ближе одна к другой и выглядели чуть нарядней. -- И потом, есть еще одно дело... -- Отец Александр не только понизил голос еще больше, но и отвел Пал Палыча чуть не середину улицы, будто опасаясь, что их случайно услышат в каком-то из дворов. Благо уличное движение здесь было таким же, как и на Сорочьей. То есть никаким. -- Вы об Ярославе? -- тихо переспросил Пал Палыч. -- Да, вы неплохо придумали -- приютить его у меня, потому что в мой дом никто не сунется. Но скажу вам откровенно -- это не решение вопроса. Поверьте, я не боюсь, но и мое положение с каждым днем становится все менее прочным. Боярин Павел ненадолго замолк. Наконец, будто решившись, заговорил медленно, взвешивая каждое слово. Но отец Александр чувствовал -- то, что говорил боярин Павел, было выстраданным, во что он и не хотел бы, но, как честный и реально мыслящий человек, вынужден был верить. -- За сорок лет работы в Сыскном приказе я не делал ничего, что противоречило бы закону и моей собственной совести. А за те десять лет, что возглавлял Приказ -- и другим не дозволял делать этого. Да, мне приходилось трудиться среди воров, разбойников, мздоимцев, но я, простите за громкие слова, никогда не изменял понятиям о совести и чести, хоть это порой бывало и нелегко. А теперь ощущаю, что оставаться порядочным человеком с каждым днем становится все сложнее. Это трудно объяснить, но вы меня, конечно, понимаете. -- Да, разумеется, -- кивнул священник. -- Я-то здесь всего второй год, но то же самое чувствую... -- Вот видите, -- подхватил боярин Павел, -- а каково тут жить и видеть, как честных и неподкупных людей убирают, а на их место назначают либо явных глупцов, либо таких, по ком давно темница тоскует! Каково наблюдать, как твои друзья и единомышленники один за другим приноравливаются к обстоятельствам и вливаются в общую толпу служителей не делу, а личностям. -- А чем вы это можете объяснить? -- пристально глянул отец Александр на боярина Павла. -- Корысть? Страх? Что-то еще? -- Не знаю, -- развел руками Пал Палыч. -- Наверное, и то, и другое, и третье. Что-то мрачное и гнетущее, словно разлитое в воздухе с тех пор, как... -- Боярин Павел не договорил, но отец Александр все понял: -- А что Государь? -- Так я и Государю то же самое всякий раз говорю, -- невесело усмехнулся боярин Павел. -- А он всякий раз отвечает: "Да-да, Пал Палыч, я с вами полностью согласен, это совершенно недопустимо. И ежели чего узнаете, непременно обо всем докладывайте мне лично, мы вместе обмыслим, что делать", и все такое. -- Ну и как, прислушивается Государь к вашим словам? -- Прислушивается, да еще как, -- уныло кивнул боярин Павел, -- но поступает чаще всего точно наоборот. Не пойму только, отчего он все еще благоволит ко мне -- я же знаю, какие гадости на меня наговаривает его окружение! -- В нашей стране сказали бы -- для поддержания авторитета власти, -- заметил отец Александр. -- Как бы это получше объяснить? Если при власть имущих находится человек вроде вас, известный честностью и неподкупностью, то и сама власть, какая бы она ни была, получает больше доверия в обществе. -- Возможно, -- не без горечи усмехнулся Пал Палыч и одернул на себе боярский кафтан, к которому еще не очень привык. -- Однако вернемся от общего к частностям. Я не хочу и знать, кому ваш Ярослав так круто переступил дорогу, что его извести пытались. Вопрос в другом -- могу ли я чем-то помочь, и если да, то как? -- Видите ли, дорогой Пал Палыч, тут кроме прочего еще и сердечные дела примешались. Возлюбленная Ярослава -- мужняя жена, и она готова бежать вместе с ним. Сперва в Новую Мангазею, а потом за границу. Но теперь я вижу, что бежать придется ему одному, а Евдокия Даниловна присоединится к нему позже... Ну, чего тебе? -- спросил отец Александр у лохматой черной собаки, которая молча сопровождала их с самого начала улицы. -- Вот попрошайка! -- И, пошарив в карманах рясы, священник сунул ей какой-то пирожок. -- Все, больше не проси, нету. -- Извините, Александр Иваныч, какая Евдокия Даниловна? -- тихо переспросил Пал Палыч, когда собака отошла с пирожком на обочину. -- Уж не... Впрочем, меня это не касается. -- И, помолчав, добавил: -- Даже если и та самая. -- Ну вот, язык мой -- враг мой, -- обескураженно развел руками отец Александр. -- Пал Палыч, можно Ярослав побудет у вас до завтра? К тому времени я все подготовлю для его побега, а потом, Богу помолясь, и в свой путь отправлюсь. Вы, главное, о Васятке позаботьтесь. Я бы его с собою взял, да в нашей стране, боюсь, ему неуютно будет... -- На этот счет не беспокойтесь, -- твердо ответил Пал Палыч. -- Ну, вроде все обговорили? Тогда давайте прощаться. Незачем Тайному приказу очи мозолить -- дескать, о чем это два таких неблагонадежных подданных так долго лясы точат? -- Э, любезнейший Пал Палыч, тут уж не Тайным приказом, а еще чем потайнее пахнет, -- как бы в шутку возразил отец Александр. -- Ну, благослови вас Господь на добрые дела! Священник истово перекрестил Пал Палыча, тот низко ему поклонился и продолжил путь уже в одиночестве. Отец Александр проводил его взором, тяжко вздохнул и побрел восвояси. x x x В ожидании, пока подадут обед, Василий Дубов прямо в трапезной демонстрировал содержание сундука, обнаруженного на огороде возле бывшей кузницы. А попутно рассказывал, как им удалось его найти. Особо при этом он расхваливал Васятку, впрочем, без опаски "перехвалить", ибо сам Васятка отсутствовал: едва карета дона Альфонсо прибыла в Терем, он тут же заявил, что настоящий, главный клад, по его разумению, зарыт где-то на берегу пруда, и, выбрав в чулане лопату "по себе", отправился на поиски. Естественно, Петрович тут же увязался за ним, и таким образом ничто не мешало откровенной беседе и предстоящему дружескому обеду. Дормидонт очень внимательно рассматривал иконы и перелистывал церковные книги -- Надежда чувствовала, что эти занятия как-то отвлекали его от невеселых дум. По ходу дела царь уверенно определял, какому иконописцу мог принадлежать тот или иной святой лик, выказывая себя немалым знатоком в этой области. На одной иконе, в художественном отношении далеко не самой совершенной, Дормидонт остановился особо: -- Да это ж икона Святой Богоматери -- она считалась покровительницей Новой Мангазеи. Мне про нее рассказывали в тамошнем главном Соборе, будто бы перед вторжением Степана из нее начали источаться слезы. Настоятель просил меня вернуть ее в Мангазею, а я бы рад, да ведь все исчезло, что Степан оттуда вывез! -- Ну хорошо, пускай золото, алмазы, иконы и прочее, но для чего понадобилось вывозить и прятать церковные книги? -- несколько удивленно произнес доктор. -- Они ведь, кажется, никакой материальной ценности не представляют? -- Владлен Серапионыч, да как вы не понимаете! -- вскинулась Чаликова. -- Дело же не в золоте и не в алмазах. Для захватчиков куда важнее не просто ограбить побежденных, а поставить их на колени, а для этого прежде всего выбить из них всякую память о прошлом, превратить в быдло, в манкуртов, родства не помнящих! -- И, спохватившись, обернулась к Дормидонту: -- Извините, Ваше Величество, что столь неуважительно отзываюсь о деяниях вашего предка... -- Да чего уж там, -- великодушно махнул рукой Дормидонт. -- Ежели по совести, то изрядная скотина он был, царь Степан, царствие ему... -- Дормидонт запнулся, не будучи уверен, в каком царствии пребывает теперь его пращур. И заговорил напористо, по-деловому: -- Друзья мои, вы еще не надумали, что делать с вашими находками? После некоторого молчания заговорил Дубов: -- Нам было поручено отыскать спрятанные золото и драгоценности. Мы с Васяткой пришли к выводу, что основная их часть находится в другом месте, и будем искать дальше... Государь, -- вдруг обратился сыщик напрямую к Дормидонту, -- что бы вы сделали, если бы в вашу бытность царем у вас оказались эти иконы и церковные книги? -- Вернул бы в Новую Мангазею, -- твердо ответил Дормидонт. -- Я же, понимаешь, не Степан. -- А уверены ли вы, что так же поступит ваш уважаемый преемник? Дормидонт промолчал, но это молчание говорило красноречивее всяких слов. В разговор вступил дон Альфонсо: -- Господа, я как раз еду в Новую Мангазею и мог бы доставить туда и иконы, и книги. Конечно, если вы мне доверите. -- А то кому же еще доверять, как не вам! -- громогласно заявил Дормидонт. -- Но тогда, любезнейший дон Альфонсо, вам надо выезжать прямо теперь. Жаль, не пообедаем вместе с вами, да уж чего там, не в последний раз видимся. Зато я вам, понимаешь, гостинцев велю дать -- по дороге и перекусите, коли проголодаетесь. Дормидонт хлопнул в ладоши, и в горницу вошел слуга. -- Значится, так, принеси нам два мешка покрепче. Да постой ты, торопыга -- зайди в стряпную и скажи, чтобы гостю еды приготовили. Да чтоб не жадничали, а от всей, понимаешь, души!.. А в мешки мы в один святых сложим, а во второй книги, -- подмигнул царь, когда слуга бросился выполнять приказание. -- И положим их так, что ежели кто ненароком и заглянет, то пускай думают, что там всякая ветошь! Тут слуга принес два мешка, и друзья принялись упаковывать туда ценный груз. Когда все было готово, Дубов отвел доблестного рыцаря в сторонку: -- Дон Альфонсо, судя по всему, в Мангазею вы прибудете поздним вечером. И мой вам совет -- сразу поезжайте на постоялый двор Ефросиньи Гавриловны, вам его всякий укажет. Хозяйке можно доверять всецело, в этом я и сам имел случай убедиться. -- Ну, давайте уж по дедовским обычаям присядем на дорожку, -- предложил Дормидонт. Посидели, помолчали. -- В путь! -- решительно поднялся дон Альфонсо и взвалил на себя мешок с церковными книгами. Мешок с иконами взял Дубов. Когда и мешки, и гостинцы были уложены в вещевое отделение кареты, Дормидонт и его гости сердечно простились с доном Альфонсо, не забыв по еще одному стародавнему обычаю троекратно поцеловаться. И никто не заметил, как Чумичка приоткрыл свой старенький кафтан и, пошарив в одном из многочисленных внутренних карманов, извлек оттуда маленькую склянку и передал ее дон-Альфонсовскому вознице Максимилиану. Наконец, карета стронулась с места, миновала ворота и вскоре исчезла за поворотом. Проводив ее задумчивым взглядом, Дормидонт неспешно повел своих гостей обратно в терем. А когда они шли через лужайку, Наде показалось, что в кустарнике что-то мелькнуло. -- Заяц? -- схватила она Дормидонта за широкий рукав. -- У нас этого добра хватает, -- не особо удивился царь. -- Да я, по правде сказать, до них не охотник. То ли дело рыбалка! Вот, помню, на той неделе... Пока Надя и Серапионыч выслушивали очередную "рыбацкую байку", Дубов внимательно вглядывался в кусты. А затем вполголоса поделился наблюдениями: -- Нет, там не заяц, а покрупнее зверь будет. И не один, а два. -- Неужто медведи? -- вскинул Дормидонт густые брови. -- Говорят, Степан любил на медведей хаживать... -- Ну, можно сказать, что и медведи, -- усмехнулся Василий. -- Одного звать Каширский, а второго -- Анна Сергеевна. -- О Господи, -- вздохнул Серапионыч. -- Только их не хватало!.. -- Маленькие издержки кладоискательского производства, -- с чувством обреченности сказала Чаликова. -- Ваше Величество, а может быть, вы прикажете страже вышвырнуть их отсюда куда подальше? -- Нет-нет, ни в коем случае! -- решительно воспротивился Дубов. -- Мы поступим с ними не столь гуманно -- напустим на них нашего дорогого Петровича! -- Василий Николаич, а вам не кажется, что от вашего предложения попахивает, простите за выражение, некоторой долей садо-мазохизма? -- очень осторожно спросил Серапионыч. -- По отношению к кому -- к Петровичу или Анне Сергеевне с Каширским? -- выступил Дубов со встречным вопросом. -- Ко всем троим, -- вместо Серапионыча ответила Чаликова. И, возвысив голос, продолжала так, чтобы ее услышали за кустами: -- А после обеда мы с доктором вам покажем одно местечко -- уверена, что клад именно там! Когда хозяин и его гости возвратилась в трапезную, стол уже ломился от всяких кушаний и запивок. -- Прошу к столу, -- радушно пригласил царь. -- А кстати, отчего ваш возница не здесь? Я ж знаю, что он вам, понимаешь, не токмо лошадей правит, а наравне с вами. -- Наш Чумичка не любит шумных сборищ, -- ответила Чаликова. -- Где же тут шумные сборища? -- удивился Дормидонт, усаживаясь во главе стола. -- Да вы садитесь, не чинитесь, накладывайте себе чего нравится, у нас все по-простому, без шума и сборищ!.. А Васятка ваш где -- все на озере? Надо бы спослать за ним, а то не дело без обеда-то, понимаешь. Но спосылать за Васяткой не пришлось: он появился сам -- в закатанных штанах и без рубашки, которую держал свернутой в руке. Следом за Васяткой плелся Петрович. -- Ну как, Васятка, нашел чего? -- спросил Дубов. -- Нет, но чувствую, что найду, -- скромно ответил Васятка. -- Ой, простите, я ж совсем раздетый... -- Да ничего, сынок, оставайся как есть, -- добродушно улыбнулся царь. -- Я ж знаю, каково это -- лопатой на солнцепеке махать. Ты лучше присаживайся да ешь. Разумеется, Васятка не заставил просить себя дважды -- да и еда на царском столе оказалась куда вкуснее, чем в холостяцком хозяйстве отца Александра. Петрович переминался с ноги на ногу -- его-то никто за стол не приглашал, а сам садиться он не решался, памятуя о крутом нраве Дормидонта. -- Васятка, а где ж твоя лопата? -- спросила Надежда. Васятка прожевал то, что было у него во рту: -- А я ее на берегу оставил. Потом думаю опять туда пойти. -- Нет-нет, ты мне будешь нужен здесь, -- сказал Дубов и незаметно для Петровича подмигнул Васятке. -- Ну, здесь, так здесь, -- легко согласился Васятка. -- А за лопатой давайте я схожу, -- вызвался Серапионыч. -- Заодно и покопаю малость, раз ты считаешь, что там есть смысл копать... Разумеется, это было сказано не столько для Васятки, сколько для Петровича -- будучи наименее компетентным (как он сам скромно полагал) в деле кладоискательства, Серапионыч "жертвовал собой" для того, чтобы хоть на время оставить своих друзей без докучливого надзора со стороны царского посланника. x x x Если бы князь Длиннорукий имел привычку задумываться о происходящем вокруг себя и делать соответствующие выводы, то он просто понял бы, что сегодня "не его день" и, смирившись с этим, успокоился и отложил все, что возможно, на завтра. Но князь, будучи человеком действия, не привык задумываться о столь премудрых вещах и, что называется, пер напролом, наперекор обстоятельствам. Правда, без желаемого успеха, что вовсе не утихомиривало градоначальнического пыла, скорее наоборот -- еще более его подстегивало. Вернувшись на службу после обеда с "мышиными пророчествами", князь рвал и метал, браня своих нерадивых подчиненных. Досталось "на орехи" всем, включая даже каменотеса Черрителли, имевшего заказ на памятник великому и грозному Степану -- сего царя особо чтил Путята как Великого Завоевателя и Грозного Собирателя Земель Кислоярских. -- Что за безобразие! -- рычал князь, потрясая рисунком будущего монумента прямо перед носом художника. -- Тебе оказали высочайшее доверие -- возвести памятник такому великому человеку, а ты, каналья римская, что мне суешь? Это ж не царь, а какая-то, прости Господи, каракатица морская, да еще на трех ножках! -- Во-первых, не римская, а венецианская каналья, -- с достоинством отвечал Черрителли. -- А во-вторых, ваши замечания, синьор градоначальник, просто выказывают в вас, как бы это поприличнее выразиться, отсталое отношение к высокому искусству. Однако князь вовсе не хотел выражаться поприличнее: -- Может, я и отсталый, но никому не позволю глумиться над нашим славным прошлым и засорять наш прекрасный Царь-Город всяким каменным уродством! -- Я так вижу! -- гордо приосанился камнотес. -- И ничуть не сомневаюсь -- простые люди прекрасно поймут, что я хотел выразить своим уно беллиссимо шедевро! -- Ну так объясни мне, дураку, что ты хотел выразить! -- вспылил Длиннорукий. -- Объясни мне, старому невежде, какого беса у Степана три ноги? -- О, ну это же очень просто! -- воодушевился Черрителли. -- Если вы приглядитесь, то увидите, что это не просто ноги, но на каждой ноге на коленке еще и глаз -- как воплощение завоевательных притязаний вашего великого соотечественника: один глаз смотрит на закат, другой на восход, а третий -- на полдень. -- А на полночь? -- едва сдерживая ярость, проскрежетал князь. Художник схватил рисунок и, прищурившись, оглядел его с расстояния вытянутой руки. А другой рукой громогласно хлопнул себя по высокому лбу: -- Си, ну конечно же! Я все думал, ну чего же здесь не хватает, а теперь понял -- четвертой ноги! Знаете, синьор князь, а вы вовсе не такой невежда в искусстве, каким представляетесь. О, под моим руководством из вас мог бы получиться отличный ваятель! -- Увольте, -- резко отказался князь. -- Нет, ну скажите вы мне пожалуйста, неужели вам так трудно сделать обычный памятник, чтобы у царя Степана было не три, не четыре и не десять ног, а две? Чтобы глаза находились не на коленях, не на спине и не на заднице, а там, где им положено быть? -- Никогда! -- вскочил Черрителли столь порывисто, что даже стул, на котором сидел Длиннорукий, попятился всеми четырьмя ножками. -- Этого вы от меня никогда не добьетесь, мракобесы и душители всего нового и светлого в Высоком Искусстве! Джузеппе Черрителли будет голодать, холодать, терпеть все лишения, какие только могут выпасть на долю художника, но он никогда не опустится до презренного Реалисмо! Последнего слова Длиннорукий не понял, но Черрителли произнес его с таким презрением, что князь решил, что это, наверное, какое-то непристойное итальянское ругательство, даже похлеще "канальи". -- Ну и голодай на здоровье! -- крикнул градоначальник. -- Прочь с глаз моих, и не появляйся, покамест чего толкового не надумаешь! -- Не дождетесь!!! -- проорал художник прямо в лицо князю и выскочил из градоначальничьей палаты, дверию шибко потряся. -- Тьфу ты, бес заморский, -- проворчал князь, вытирая вспотевшую лысину. -- Мне уже домой давно пора, а я тут мякину в ступе толочу! Но увы -- даже на этом неприятные неожиданности не закончились: на выходе из градоуправления к князю подскочил один из мелких чиновников и вручил ему стопку бумаг. -- Что это, Ванюшка? -- устало спросил Длиннорукий. -- Простите, князь, меня зовут Несторушка, то есть Нестор Кириллович, -- вежливо поправил чиновник. -- Ну, пускай себе Нестор Кириллович, -- милостиво согласился градоначальник. -- И все-таки: что это такое? -- Как что? -- несколько удивился Нестор Кириллович. -- Смета. Вы же мне велели осмотреть Храм Всех Святых на Сороках и еще два здания, состоящих на попечении градоправления, и составить смету расходов по их починке. -- Что ты несешь! -- набросился на Нестора князь Длиннорукий. -- Какая еще починка, какой к чертям собачьим храм! Что за дурак тебя туда послал? -- Вы! -- отважно заявил Нестор Кириллович. Он уже был не рад, что вообще заговорил с князем -- когда тот пребывал "не в духе", от него лучше всего было держаться подальше. Но теперь отступать было уже некуда. -- Я исполнял то указание, которое получил. А кто его отдавал, дурак или не дурак, не моего глупого ума дела. Князь привык единолично править во вверенном ему заведении, а тут вдруг кто-то давал распоряжения, минуя его. Ясно, что это обстоятельство ничуть не улучшило его и без того мерзопакостного настроения -- скорее даже наоборот. -- Хорошо, давай разберемся, -- едва сдерживая себя, сказал градоначальник. -- Вспомни, кто тебе отдал это приказание. -- Когда я утром явился на службу, то нашел у себя на столе список зданий, кои должен обойти, -- торопливо стал объяснять Нестор Кириллович. -- И первая как раз была церковь на Сороках. А я простой служивый -- что мне велят, то и делаю. -- Нестор Кириллович замолк, не зная, что еще сказать. -- Ну! -- подстегнул его Длиннорукий. -- Что мне из тебя, силком слова тащить? -- В помощь мне был придан еще один человек, -- залопотал Нестор Кириллович. -- Некто Порфирий, будто бы из Управления церковных дел, но чудной какой-то: все время путал, в какую сторону креститься и какой рукой... Однако князь больше не слушал невнятные объяснения своего подчиненного -- в его голове словно бы что-то щелкнуло, и разрозненно-необъяснимые обстоятельства стали выстраиваться во вполне объяснимую цепочку. -- Стало быть, церковь на Сороках? -- перебил он Нестора Кирилловича. -- Это та, где настоятелем отец Афанасий? -- Отец Александр, -- поправил Нестор Кириллович. -- Сам знаю! -- рявкнул Длиннорукий. -- Высокий такой, статный, и голос, будто Иерихонская труба? -- Ну да, -- подтвердил чиновник. -- Прекрасно, -- процедил князь и заглянул в отчет. -- Значит, нужно ему в церкви стены побелить и потолки подправить? -- Да-да, князь, -- закивал Нестор Кириллович. -- И позвольте заметить, что лучше бы работы начать поскорее, потому как ежели запустить, то потом еще дороже обойдется... -- Да, ты прав, -- задумчиво-зловеще отозвался князь. -- Такие дела нужно пресекать в самом начале... Ну ладно, Нестор, ступай. Трудовой день давно кончился, некогда мне тут с тобой растабарывать. И, не глядя сунув отчет в широкий карман градоначальничьего кафтана, князь Длиннорукий в самом мрачном настроении отправился домой. x x x После обильного и вкусного обеда царь Дормидонт, по стародавнему обычаю, удалился на часок соснуть. Дубов, взяв в помощники Васятку, решил поизучать дом и его ближайшие окрестности, используя "наработки", сделанные в их отсутствие Чаликовой и Серапионычем. Сами же Надя с доктором, как и грозились, отправились на пруд -- продолжать изыскания, начатые Васяткой. Петрович плелся позади, потирая задницу и привычно ворча что-то про богатеев, пьющих кровушку бедного трудящегося люда. Местность, через которую полегала дорожка, во времена оные была густым лесом, при жизни царя Степана предназначенным к вырубке. Однако после его смерти эти работы, как и все прочие, были прекращены. Поэтому еловые заросли перемежались небольшими пустошами, заросшими мхом и вереском, что придавало этой части "притеремной земли" своеобразно-живописный вид. -- Наверное, ближе к осени тут много лисичек появится, -- со знанием дела заметил доктор, слывший заядлым грибником. Вскоре тропа нырнула в очередной перелесок, за которым открылся так называемый Щучий пруд -- небольшое вытянутое озерцо, частично заросшее тростником. На втором берегу виднелась ветхая избушка, а сразу за ней чернел густой нетронутый лес. Выйдя к озеру, Надя убедилась, что семена дезинформации дали достойные всходы: неподалеку от берега красовалась уже довольно высокая куча свежевырытой земли, которая росла прямо на глазах: вооружившись лопатой, знаменитый психотерапевт и завсегдатай астральных сфер господин Каширский собственноручно копал яму, похожую на траншею, по краю которой с видом лагерного надзирателя прохаживалась Анна Сергеевна Глухарева, давая своему сообщнику ценные указания: -- Левее возьмите, левее! Да побольше зачерпывайте, а то мы тут с вами до ночи ни хрена не найдем! -- А по-моему, Анна Сергеевна, мы с вами не там ищем, -- отвечал Каширский, усердно махая лопатой. -- Мое внутреннее зрение пока что не видит на этом участке никаких драгоценных залежей. -- Копайте, Каширский, копайте, -- прикрикнула Анна Сергеевна. -- Раз тут кто-то уже начал рыть, значит, не зря! -- А вы не допускаете, что это -- дренажно-мелиоративные работы? -- не остался в долгу Каширский. Анна Сергеевна хотела что-то ответить, но не успела: увидав посторонних, Петрович резко дернул вперед и, вмиг обогнав Надежду с Серапионычем (откуда только прыть взялась?), накинулся на незваных землекопов: -- А вы чего тут делаете -- на чужое добро заритесь? А вот вам! -- Петрович сложил пальцы "фигой" и сунул под нос Глухаревой. -- Накося выкуси! На лице Анны Сергеевны заиграла нехорошая усмешка, говорящая, что она пребывает в самолучшем расположении духа и потому готова на все, и даже больше. -- С удовольствием! -- почти пропела она и тут же крепко укусила Петровича за фигу. -- Аааааааа!!! -- изо всей мочи завопил Грозный Атаман и, засучив ножками, не удержался и свалился в яму прямо на голову Каширскому. Анна Сергеевна, не желая выпускать добычу из зубов, последовала за ним. -- Что еще за шутки! -- возмутился господин Каширский. -- Анна Сергеевна, вы затрудняете мне трудовой процесс! -- А Вася здорово придумал, -- вполголоса заметила Чаликова. -- Напустить Петровича на эту "кислую парочку", да еще сплавить их подальше. Думаю, теперь мы спокойно можем возвращаться. -- Может быть, сперва прогуляемся дотуда? -- указал Серапионыч на "рыбацкий домик". -- Давайте, -- охотно согласилась Надежда. За разговорами они обогнули озерцо и оказались на лужайке перед избой. Это была наиболее обустроенная часть пруда -- без тростниковых зарослей, зато на берегу были оборудованы деревянные мостки, откуда можно было с удобством рыбачить. -- Похоже на вашу хибарку близ Покровских Ворот, -- заметила Чаликова, осмотрев избу. -- Тоже перед входом полянка, а позади -- лес. Только пруда не хватает. -- А в пруду -- во-от таких щук, -- усмехнулся доктор. -- Наденька, а не заглянуть ли нам еще и туда? -- показал он на тропинку, уходящую мимо избушки в лес. -- Знаете, в таких местах обычно белые хорошо растут. Ну и подосиновики тоже. Понимаю -- не сезон, но случается, что грибы и раньше выползают! Увы -- сколько ни вглядывались грибники, никаких грибов не было и в помине, даже самых несъедобных. -- Значит, и впрямь не сезон, -- с сожалением вздохнул доктор и уже собрался было повернуться и идти восвояси, но тут Надежда тронула его за рукав: -- Владлен Серапионыч, посмотрите туда! Доктор поправил пенсне и вгляделся в ту сторону, куда указывала Надя: это была небольшая полянка правильной четырехугольной формы, частично заросшая березами и ольхой. Между деревьев здесь и там виднелись покосившиеся деревянные кресты. -- Похоже, что нарочно расчистили кусок леса под кладбище, -- заметил Серапионыч, окинув взором сей смиренный погост. -- Да, но кого здесь хоронили? -- задалась вопросом Надежда. -- Населенных пунктов вблизи нет, если не считать Боровихи, но не думаю, что кладбище стали бы устраивать так далеко от села. Да и могилок тут маловато -- от силы штук тридцать. -- А вы, Наденька, представьте себя сыщиком Дубовым и попытайтесь подедуктировать, -- в шутку предложил Серапионыч. -- Думаю, для начала он обратил бы внимание на математически точную форму полянки, измерил длину и ширину, -- улыбнулась Надя. -- И если бы их соотношение совпало с числом "Пи", то пришел бы к выводу, что это -- зашифрованное послание от Внеземных Цивилизаций. А неразумные земляне этого не поняли и стали использовать полянку для своих печальных нужд. Потом Василий Николаич выдвинул бы еще с десяток версий одна другой экзотичнее и в конце концов пришел к той, которую с ходу предложил бы Васятка. -- А что предложил бы Васятка? -- Он бы рассудил так: других дорог, кроме этой тропинки, здесь нет. А тропинка идет в обход пруда и в конце концов приводит к Царскому Терему. То есть, чтобы похоронить покойника, его нужно пронести чуть ли не под окнами Терема, что вряд ли пришлось бы по душе его царственным владельцам. Стало быть, кладбище предназначено для обитателей терема. Разумеется, не для царей, а для обслуги. А поскольку обслуга здесь малочисленная, то и могилок не так много. -- Да, похоже, что так, -- согласился доктор. -- Наденька, гляньте туда. Серапионыч указал на две могилы в дальнем краю погоста, отличавшиеся от прочих тем, что были окружены общей деревянной оградкой и казались более ухоженными. Подойдя поближе, доктор и журналистка внимательно разглядели обе могилки. На одной стоял замшелый надгробный камень с высеченной надписью, которую Надя и Серапионыч хоть и с трудом, но все же прочли: "Димитрий Смурной, родился в 4-ый год царствования царя Степана, скончался в 12-ый год царствования Феодора Степановича. Упокой Господи его душу". -- Уж не тот ли это самый Митька Смурной? -- припомнила Чаликова. -- Да уж, встань он из гроба, то многое мог бы нам поведать, -- задумчиво произнес доктор. -- Владлен Серапионыч, уж не собираетесь ли вы его выкапывать! -- в шутку (а может, и не совсем) ужаснулась Надежда. -- А что, ради пользы дела можно было бы устроить эксгумацию, -- пожал плечами доктор. -- Но, надеюсь, до этого дело не дойдет. Тем временем Надя обратилась ко второй могиле. На ней стоял выкрашенный в белый цвет деревянный крест, на пересечении досок которого была прибита дощечка: "Здесь покоится смиренный инок отец Варсонофий, в Бозе почивший семидесяти лет от роду в 23-ий год царствования Владимира Феодоровича". -- Должно быть, какой-нибудь почтенный старец, может быть, даже местный святой, -- предположил Серапионыч. -- Потому его могилка такая ухоженная, и крест не в небрежении, и табличку обновляют... Надя не стала спорить, хотя объяснение доктора оставляло некоторые вопросы. Например: по какой причине святого праведника Варсонофия похоронили в одной ограде с, мягко говоря, далеко не святым и не праведным сподвижником грозного царя Степана? Достав журналистский блокнот, Чаликова аккуратно занесла туда надписи на обоих надгробиях. x x x Лошади неспешно тянули по дороге карету дона Альфонсо. Как и говорил Васятка, через несколько верст с левой стороны открылся поворот. Разумеется, никаких указателей не было, но дон Альфонсо и Максимилиан знали, что это -- дорога, ведущая в Новую Мангазею. Впрочем, дорогой ее можно было назвать с очень большой натяжкой. Если Белопущенский тракт, с которого свернула карета, представлял собою изрядно изъезженную, давно (или даже вовсе никогда) не чиненную и потому колдобистую дорогу, то дорога на Мангазею казалась и вовсе непроезжей -- узкая, кривая, кое-где ветки елок по обеим сторонам чуть не смыкались прямо над крышей кареты, и оттого внизу даже в ясный солнечный день царили полумрак и сырость. Было ясно, что добрые люди этим путем предпочитали без особой нужды не ходить и не ездить, даже если приходилось делать крюк в пару десятков верст. И лишь опыт Максимилиана, столько лет возившего своего господина по болотным гатям Новой Ютландии, не позволял карете застрять на этом глухом большаке, напоминавшим лесную тропу (разве что чуть шире) или просеку (но только гораздо кривее). Через окошко дон Альфонсо взирал на густой лес, подступавший к самой дороге, и прикидывал, на сколько времени растянется его путь и удастся ли еще засветло добраться если и не до самой Новой Мангазеи, то хотя бы до большой дороги, соединявшей Мангазею с Царь-Городом. Но не проехали они и пары верст, как карета резко вздрогнула и столь же резко остановились. Дон Альфонсо приоткрыл дверцу и увидел, что лошадей держат под уздцы два человека в серых кафтанах и капюшонах, почти полностью закрывающих лица, а еще двое крепко держат Максимилиана. "Разбойники, -- подумал дон Альфонсо. -- Вот уж не вовремя... Ладно, придется отдать им и деньги, и все, чего скажут, лишь бы мешки не трогали. Да и на что им книги да иконы -- они ж неграмотные, да и в Бога едва ли веруют..." -- В чем дело? -- грозно проговорил он уже вслух. Внимание грабителей переключилось на хозяина, и возница, резко вывернувшись из лап разбойников, быстро скрылся в лесу. Но лиходеи этого даже не заметили. Один из них резко дернул дона Альфонсо за руку, и тот сразу оказался на дороге. Другой выхватил из-под кафтана огромный нож, и не успел дон Альфонсо опомниться, как уже лежал с перерезанным горлом на обочине. Он не видел, как душегубы обшарили всю карету, вынесли оттуда оба мешка, а затем бегло обыскали самого дона Альфонсо. После этого лесные лиходеи попытались развернуть экипаж, но так как это оказалась невозможным на узкой дороге, то просто распрягли лошадей (очень грубо и неумело) и, опрокинув карету набок, ускакали в том направлении, откуда прибыл дон Альфонсо. Когда разбойники скрылись, из лесной чащи появился Максимилиан. Опустившись на колени перед истекающим кровью доном Альфонсо, он извлек из-под одежды скляночку, выданную ему Чумичкой, набрал в рот немного ее содержимого и побрызгал на рану. К немалому изумлению Максимилиана, жидкость, по вкусу ничем не отличавшаяся от обычной воды, произвела действие столь же неожиданное, сколь и благотворное: кровавая рана как бы сама собой затянулась, и дон Альфонсо медленно открыл глаза. -- Где я? -- слабым голосом проговорил он. -- Что со мной было? Но, увидев перевороченную карету, все вспомнил. Или почти все. -- Максимилиан, посмотри, на месте ли мешки, -- попросил дон Альфонсо. Даже пережив насильственную смерть и чудесное воскрешение, думать он мог об одном -- о деле, которое должен был довести до конца. -- Именно мешки они и унесли, -- вынужден был огорчить Максимилиан своего господина. Дон Альфонсо приподнялся на локтях и застонал -- но не от боли: -- Позор мне! Предлагал же Дормидонт своих охранников в сопровождение, а я, дурак, на себя понадеялся! -- Полно, сударь, сокрушаться, -- охладил Максимилиан его самообличительный пыл. -- Давайте лучше решать, как нам теперь быть. Дон Альфонсо чуть успокоился: -- А и то верно. Что произошло, то произошло. Максимилиан, помоги мне подняться... Благодарю. Скажи, когда эти негодяи... Ну, в общем, они только мешки забрали, или меня тоже обыскивали? -- Я из чащи не очень разглядел, но, по-моему, только карманы вывернули, -- ответил возница. -- А что? Дон Альфонсо стал шарить у себя под камзолом и извлек небольшой плоский предмет: -- Слава Богу, хоть сюда не залезли. Это и есть икона Святой Богоматери. Ты знаешь, Максимилиан, что мы, рыцари, люди не очень-то набожные, но я здесь вижу знамение Свыше -- то, что именно она уцелела. И мой долг -- вернуть ее в Ново-Мангазейский Кафедральный Собор! -- Совершенно с вами согласен, -- откликнулся Максимилиан. -- Но как это сделать? Ведь злодеи и лошадей угнали. -- Будем возвращаться в терем, -- решил дон Альфонсо. -- Хотя я не представляю, как смогу посмотреть в глаза Дормидонту, и Дубову, и Васятке -- но другого выхода я не вижу... Ты не согласен? -- спросил он, вглядевшись в лицо Максимилиана. -- Нет, сударь, отчего же, -- возразил возница. -- Но осмелюсь сообщить вам, что разбойники ушли туда, -- и Максимилиан махнул рукой в ту сторону, откуда они приехали. -- Как бы нам снова к ним в лапы не попасть... -- Стало быть, пойдем туда, -- указал дон Альфонсо в противоположную сторону. -- Хотя бы до большой дороги доберемся. А там кто-нибудь да подвезет. -- Мир не без добрых людей, -- не очень уверенно согласился Максимилиан. -- Ну, значит, посмотрим, что эти лиходеи не успели забрать, возьмем, сколько сможем унести -- и в путь, -- подытожил дон Альфонсо. -- А что еще нам остается? -- вздохнул возница. x x x Путешественники не зря просили отца Александра отпустить с ними Васятку -- его проницательность могла очень пригодиться в деле, ради которого они отправились в экспедицию. Васяткины изыскания на огороде стали наглядным тому подтверждением. А накануне отъезда отец Александр рассказал друзьям о недавнем происшествии, когда Васятка смог не менее ярко продемонстрировать свои недюжинные способности. Несколько дней назад, прямо во время утренней службы, в церковь вбежала женщина из соседней с храмом избы. Весь вид ее говорил, что произошло нечто из ряда вон выходящее: платок был сбит куда-то в сторону, а башмаки надеты каждый не на свою ногу. -- Батюшка, выслушайте ее, -- тихо сказал Васятка. -- По-моему, она увидала у себя в сенях что-то страшное. -- Ну, Васятка, ты уж скажешь, -- так же тихо ответил отец Александр, однако же обернулся к женщине: -- Давай, Матрена, говори, что стряслось. Только без бабского вопежа, а с чувством, с толком, с расстановкой. Спокойный уверенный голос подействовал на женщину умиротворяюще, и она смогла приступить к более-менее связному рассказу: -- Вышла это я в сени, у нас там темно, и сразу обо что-то споткнулась, чуть не упала. Дверь отперла, гляжу -- а в сенях покойник! Ну, муж тут же побежал в сыскной приказ, а я -- к вам! Когда чуть позже отец Александр спросил у Васятки, как он догадался о сенях, тот лишь скромно пожал плечами: -- Очень просто. По Матрениной одежке сразу видно -- она в чем встала, в том и прибежала. Обычно ее муж с утра идет в огород через заднюю дверь, а передними сенями они пользуются, только когда выходят на улицу. Если бы что-то случилась на дворе или на огороде, то они бы уже давно заметили, а ежели перед домом -- то с улицы бы народ увидел. Остается одно -- сени. Нечего и говорить, что Васятка и частный детектив Василий Дубов понимали друг друга с полуслова. А иногда и вовсе без слов. Оба изыскателя то и дело выдвигали множество предположений, подкрепляли их убедительными доводами, но придти к какому-то ясному решению не могли. Получалось то, чего как раз хотели избежать: чтобы проверить все версии, пришлось бы разбирать по камешку чуть ли не весь дом и перекапывать чуть не всю округу. -- Нет, Васятка, так у нас дело не пойдет, -- в конце концов решил Дубов. -- Нужна зацепка. Хоть какая-нибудь, вроде той мангазейской подковы. А у нас ничего нет. Потому предлагаю сесть и подумать концептуально. В смысле, глобально. -- Однако сообразив, что Васятке такие ученые слова вряд ли знакомы, сыщик пояснил: -- То есть в общем и целом. Два детектива уселись на крыльце терема. Солнце уже понемногу клонилось к закату, но грело по-летнему. Изрядно упарившийся в своем кафтане Дубов не без зависти поглядывал на Васятку, так и не одевшего рубаху, которая висела у него сложенная на плече. -- Так ты не майся, дядя Вася, разденься, как я, -- предложил Васятка. -- Кого тут стесняться? -- А и то верно, -- обрадовался Дубов, сбросил с себя кафтан и даже слегка закатал штаны. -- Вот теперь совсем другое дело. Ну и что ты скажешь -- стоит ли дальше искать, или примем как данность, что сокровищ нам не найти? -- Ну, я так думаю, что найти всегда что-то можно, -- раздумчиво ответил Васятка. -- И зацепка непременно где-то прячется, только мы ее не видим. А то еще Надежду с Серапионычем подождем -- вдруг они чего да придумают на свежую голову? -- А и правда, чего-то они запропастились, -- заметил Василий. И вдруг его внимание привлекла вековая липа, растущая неподалеку от крыльца: -- Погляди, Васятка, отчего это она такая кривая -- уж не оттого ли, что ее корням что-то мешает? Например, сундук с сокровищами. Васятка только вздохнул -- если все подобные предположения принимать всерьез, то и впрямь пришлось бы все разнести по кочкам, включая и терем, и сад, и огород... И тут из-за угла дома появились Надя с доктором Серапионычем. -- Ну, как успехи? -- спросила Надя. -- Никак, -- сознался Дубов. -- Пока что у нас полный застой. А у вас? -- А у нас на кухне газ, -- улыбнулся Серапионыч. -- В смысле, на пруду Петрович. -- Мы слышали, как он собачится с Анной Сергеевной, -- добавила Надя. -- А Каширский, похоже, решил выкопать еще один пруд. -- Ну, флаг ему в руки, -- ответил Дубов. -- В смысле, лопату... -- Только бы Анна Сергеевна не перестаралась, -- озабоченно проговорил Серапионыч. -- А то знаю я ее! В это время двери терема со скрипом приотворились, и на крыльцо, потягиваясь, вышел царь Дормидонт: -- Вот вы где! А то я проснулся, понимаешь, весь дом обошел -- и ни одной живой души. Дубов и Васятка хотели были вскочить со ступенек, но Дормидонт их усадил: -- Да не надо, чего уж. Лучше подвиньтесь-ка. Дубов и Васятка освободили место, и царь уселся между ними. Чаликова и Серапионыч устроились на покосившейся лавочке близ крыльца. -- Ну, чего скажете? -- как-то не очень определенно спросил Дормидонт. -- Государь, мы с Надюшей только что побывали на пруду, -- начал доктор, -- и, насладившись скромным очарованием сего дальнего уголка, ненароком забрели на некое уединенное кладбище... -- Серапионыч замолк и посмотрел на Чаликову. Надя достала блокнот: -- И обнаружили надгробие некоего Дмитрия Смурного. Не тот ли это Митька Смурной, который предположительно спрятал тут сокровища? -- Насчет сокровищ не знаю, но Митька тот самый, -- подтвердил Дормидонт. -- При Федоре Степановиче он заведовал Теремом и его хозяйством. -- То есть Федор Степанович отправил наперсника своего отца как бы в почетную ссылку? -- предположила Чаликова. Дормидонт на миг задумался: -- Ну, как вам сказать... Тому уж без малого двести лет, и кто теперь скажет, что там на самом деле было? А насколько я знаю, Митька сам такое желание выразил. -- Понятно, чтобы быть поближе к тому, что он тут спрятал, -- заметил Василий. -- А рядом с Дмитрием Смурным еще одна могилка. -- И Надя зачитала: -- "Здесь покоится смиренный инок отец Варсонофий, в Бозе почивший семидесяти лет от роду в 23-ий год царствования Владимира Феодоровича". -- Не знаю, как у вас, а в нашем... в нашей стране выражение "почил в Бозе" обычно применяется к самым высокородным особам, -- сказал Дубов. -- Так оно и есть, -- кивнул Дормидонт. -- Смиренный инок Варсонофий -- это ни кто иной, как Государь Феодор Степанович. -- Ага, ну ясно, -- подхватила Надежда. -- Должно быть, его свергли с престола и принудительно постригли в монахи? -- С чего вы взяли? -- искренне удивился Дормидонт. -- Федор был полной противоположностью своему родителю, царю Степану. Царской властью он тяготился, предпочитая проводить время в молитве, а при всякой возможности приезжал в Боровиху и долгие часы просиживал на берегу озера, размышляя о Вечном и Божественном. А когда его старший сын Владимир достиг возраста и навыков, нужных для царствования, Федор передал ему бразды правления, а сам, постригшись в монахи под именем Варсонофия, удалился в один из отдаленнейших и беднейших скитов, где и провел долгие годы в посте и молитвах. Ну а похоронить себя завещал здесь, близ могилы своего брата... -- Какого брата? -- несколько удивленно переспросил Серапионыч. -- Ну вот, проговорился, понимаешь, -- обескураженно развел руками Дормидонт. -- Да ладно уж, дело давнее, чего теперь скрывать. В общем, Митька был сыном царя Степана, но только рожденным вне законного брака. -- Дело житейское, -- согласился Дубов. -- Но если оставить в стороне давние семейные тайны, то получается следующее: Дмитрий Смурной в течение двенадцати лет жил здесь постоянно и за это время запросто мог перепрятать сокровища. Или даже поделить их на несколько частей и скрыть в разных местах. -- Но для чего? -- задался вопросом Серапионыч. -- И почему он не передал ценности царю Федору? -- Может быть, Дмитрий считал царя Федора наследником царства, а себя -- наследником драгоценностей? -- неуверенно предположил Васятка. -- Хотя так ими и не воспользовался... -- Или опасался, что Федор, как человек глубоко верующий, поступит с ними "по совести", -- добавил Дубов. -- То есть вернет в Новую Мангазею. -- Полагаю, что ответов на эти вопросы мы уже не узнаем, -- подытожила Чаликова. -- Да и не следует нам лезть в чужие семейные дела, к тому же столь давние. Наша задача -- искать сокровища. -- И что вы, Наденька, предлагаете? -- напрямую спросил Дубов. -- Пока что я, к своему стыду, должен признать -- следствие зашло в тупик. Может, у вас имеются какие-то свежие идеи? -- Увы, нет, -- созналась Надя. -- Или есть, но не идея, а так -- общие размышления. С чего все началось? С письма, найденного в древлехранилище. И вот я подумала: может быть, в Тереме тоже имеются какие-то рукописи, какие-то документы, пускай даже не имеющие прямого отношения к тому, что мы ищем. Но как знать -- вдруг какое-нибудь косвенное указание там можно было бы найти... -- Надежда выразительно посмотрела на Дормидонта. -- Понимаю, сударыня, на что вы намекаете, -- благодушно сказал царь. -- У меня в читальне, опричь книжек, в особом сундуке полно всяких рукописей и писем. Другое дело, что все в кучу скидано, безо всякого порядка. -- Но мы сможем с ними ознакомиться? -- гнула Надя свое. -- Да сколько угодно, -- щедро махнул рукой Дормидонт. -- А коли чего занятного найдете, так мне потом расскажете. -- Расскажем непременно, -- пообещала Надежда. x x x В этот день злоключения преследовали князя Длиннорукого с самого утра. И если исчезновение Петровича, вязкий разговор с Путятой и даже "искусствоведческую" стычку с ваятелем Черрителли князь воспринимал как обычные мелкие невзгоды, без коих редкий день обходится, то происшествие в харчевне вкупе с сообщением Нестора Кирилловича уже выстраивались в некую неприятную последовательность. Заявившись домой, князь обнаружил, что Евдокии Даниловны на месте нет, и первый вал гнева и раздражения, накопившихся за день, обрушился на неповинную голову княгининой горничной Маши, которая спокойно убиралась в гостиной: -- Чего тряпкой махаешь, только пыль с места на место перегоняешь! Говори, где хозяйка. -- А почем я знаю, -- продолжая уборку, ответила Маша. -- Почем знаю, -- передразнил градоначальник. -- Будто я не знаю, кто первая наперсница во всех ее безобразиях! Только теперь Маша оторвалась от работы и подняла взор на князя: -- В каких безобразиях? Да вам, сударь, благодарить нужно Господа Бога, что вам такая Евдокия Даниловна досталась -- и красавица, и умница, и верная жена! -- Верная жена должна сидеть дома и ждать мужа, -- сварливо проговорил князь. -- А я как ни приду, никогда ее нет -- шляется незнамо где! -- Вы прекрасно знаете, где, -- возразила Маша. -- По церквам ездит и благие дела творит, помоги ей Господи. -- С этими словами она даже благочестиво перекрестилась, не выпуская из рук тряпки. -- Что по церквам шатается, я и сам знаю, -- зло бросил Длиннорукий, -- а вот что за благие дела она там творит -- это еще вопрос! -- И как вам не совестно такое говорить, -- не выдержала Маша. -- А коли вы опять не в настроении, так ни я, ни Евдокия Даниловна в том не виновны! -- Эт