заключение о смерти показать. Но это, конечно, все бумажки. Неужели вы, батенька, сами-то не помните, как вы умерли? -- Не-а, -- помотал головой мужик. -- Ну как же так, -- всплеснул руками Серапионыч, -- ведь такое событие лишь раз в жизни бывает. И не запомнить... -- Да я только припоминаю, -- неуверенно проговорил Георгий, -- с Гриней мы пили возле "трубы"... -- Что пили? -- деловито осведомился доктор. -- "Рояль". -- Значит, плохо очищенный спирт с высоким содержанием ацетона и эфира. -- Серапионыч печально развел руками. -- Вы, товарищ Георгий, умерли вследствие отравления. Увы. -- Но я помню, что мы еще с Гриней подрались. -- А, ну это кардинально меняет дело, -- поправил пенсне доктор. -- Стало быть, вы скончались от травм. Правда, на фоне обширного отравления. -- А еще я припоминаю, доктор, что потом заснул под забором... -- Ах, даже так, -- покачал головой Серапионыч, -- а ночью были заморозки. Значит, вы умерли от общего переохлаждения организма. На фоне побоев и отравления. Так что немудрено... Товарищ Георгий внезапно схватился за голову, украшенную синяками, и завыл, как волк, попавший в капкан. -- Значит, я околел, -- подвывал он, -- как пес под забором. Побитый и никому не нужный. Просрал я свою жизнь, ой, просрал. -- Ну что ж тут поделаешь, -- Серапионыч участливо поправил простынку на Георгии, -- как жил, так, значится, и помер. А покойник зарыдал. По его небритому лицу катились крупные слезы, размывая грязь. Однако сразу после этого происшествия Георгий бросил пить, и его жизнь резко изменилась. Сейчас он -- крупный бизнесмен, отец семейства и спонсор молодежного театра. И до сих пор он с благодарностью вспоминает доктора Серапионыча с его сеансом "антиалкогольной психотерапии", вернувшей его к жизни в самом прямом смысле. x x x Рыжий, Дубов, Селезень и Серапионыч сидели в одной из археологических ям Горохового городища и, наблюдая, как солнце торжественно плюхается в болото, вели неспешную беседу. Майор при этом старательно разбирал и прочищал детали пулемета "Дегтярев", который решил взять с собой в огромном саквояже. О том, что он вез в не менее солидном рюкзаке, можно было только догадываться. Серапионыч прихватил с собой лишь чемоданчик с лекарствами и самым необходимым медицинским инструментом, а Василий был и вовсе налегке: свой основной багаж, то есть следственный опыт и дедуктивный метод, он держал под черепной коробкой, а вспомогательный, то есть некоторые сведения текущего и справочного характера -- в блокноте. Используя вынужденный простой, Рыжий знакомил своих собеседников со сложной ситуацией, сложившейся в Кислоярском царстве: -- Положение усугубляется еще и тем, что мы не знаем, какие средства мог взять на вооружение князь Григорий. И если они действительно безграничны, как полагают некоторые наши военные эксперты, то я просто не представляю, что теперь делать... -- Не надо паники, -- хладнокровно отвечал майор Селезень. -- Главное -- уверенность в своих силах. А то утром проснешься, а голова в тумбочке. -- При этих словах майор захохотал так, что с низенького куста, росшего между камней, сорвалась стайка каких-то мелких пташек. -- Для начала совершу инспекционную поездку на границу, -- как ни в чем не бывало продолжал Селезень, -- а уже тогда решим, что делать: героически сопротивляться или сдаваться на милость победителя. Но лично я считаю, что сопротивляться надобно в любом случае... Почувствовав, что майор всерьез собирается излагать собственную военную доктрину, Дубов поспешно спросил: -- Господин Рыжий, а как насчет этой, как ее, Новой Мангазеи? Что там вообще происходит? Рыжий поудобнее устроился на доисторическом булыжнике: -- Ситуация там во многом определяется почти двухвековой историей взаимоотношений Мангазеи и Царь-Города. Если вкратце, то Новая Мангазея занимает особое положение в Кислоярском царстве, имея довольно широкую автономию. Мангазейцы платят в центральную казну некоторую весьма солидную сумму в деньгах и товарах, а мы держим там свой воинский контингент, призванный охранять Мангазею от возможных захватчиков. -- А что, имеются желающие? -- заинтересовался майор Селезень. -- Еще бы! -- невесело ответил Рыжий. -- Новая Мангазея -- это настоящий лакомый кусочек. -- То есть это не просто один из городов вашего Кислоярского царства? -- задумчиво спросил Серапионыч. -- В том-то и дело, -- подхватил Рыжий. -- Новая Мангазея находится на стыке нескольких крупных торговых путей -- достаточно назвать "шелковый" и "из варяг в греки". Там перегружают товары с караванов на суда, плывущие по реке Венде, и наоборот. Естественно, Мангазея, или Вендополь, как ее назвали греческие купцы -- это крупнейший центр торговли, ремесел, там даже кое-какая промышленность развивается. Так что вы понимаете, господа, что на такой город всегда желающие найдутся. -- Князь Григорий?! -- догадался Дубов. Рыжий кивнул: -- Совершенно точно. У меня даже создается впечатление, что эту авантюру с женитьбой на царевне, ультиматумами и всем прочим он затеял прежде всего затем, чтобы завладеть Мангазеей. И это не просто догадки -- с недавних пор в городе появились подметные письма якобы от имени князя Григория, где он обещает в случае объединения его княжества с Кислоярским царством даровать Новой Мангазее положение вольного города, которого около двухсот лет назад ее лишил царь Степан. И многие верят! -- Рыжий немного помолчал, глядя, как солнце медленно опускается за горизонт. -- Но вас, Василий Николаич, конечно же, более заинтересует другое событие -- а именно убийство воеводы Афанасия, который возглавлял нашу военную дружину в Новой Мангазее. -- Убийство?! -- чуть не вскочил детектив. -- Но при каких обстоятельствах? -- Увы, об этом я ничего толком не знаю. Кажется, его закололи кинжалом в собственном доме. Ну, то есть, в воеводничьем тереме. -- Стало быть, почерк иной, чем в случае с князем Владимиром, -- отметил Василий. -- Подробности вы узнаете от Пал Палыча, -- пообещал Рыжий. -- Но главное, причины! Никто не может понять, кому и зачем потребовалось убрать Афанасия -- он ведь вроде бы честно выполнял свои воинские обязанности, в дела мангазейцев не вмешивался... -- Выясним, -- оптимистично заявил Василий. И со знанием дела добавил: -- Подобные убийства просто так не случаются. -- Ну и еще третье, -- продолжал Рыжий. -- Тут уже загадка скорее монетарного характера... Ага, солнышко уже зашло, -- перебил он сам себя. И действительно, над поверхностью болот виднелся лишь верхний край солнца, и прямая золотистая дорожка вела от него прямо к подножию холма. -- Ну, пойдем с богом помолясь, -- пробасил майор, тяжело вставая и взваливая на плечи здоровенный рюкзак. -- Бог в помощь, -- поднялся и Серапионыч. -- Если сам себе не поможешь, то и бог не поможет, -- возразил Дубов, вставая следом за ними. x x x -- Да, так вот насчет монетарной загадки, -- как ни в чем не бывало продолжал Рыжий, пока они спускались вниз по склону холма. -- До недавнего времени Мангазея расплачивалась с Царь-Городом в основном золотыми монетами, часто заморскими, это не считая натуральных продуктов. А последнее время оттуда стали поступать все больше отечественные деньги, медь и мелкое серебро. Нет, ну есть, конечно, и заморские золотые, но в них повысился процент фальшивости. -- Занятно, -- хмыкнул Дубов и что-то черкнул к себе в блокнот. -- И более того, -- продолжал Рыжий, -- до меня доходят смутные сведения, что наиболее ценные монеты и даже изделия из драгметаллов в Мангазее просто изымаются из оборота и куда-то исчезают, как будто проваливаются в бездонную бочку. На текущей экономике это пока что никак не сказывается, но если данная тенденция продолжится, то это придаст дополнительный стимул к ликвидации Кислоярской государственности. Серапионыч, слушая разглагольствования Рыжего, только дивился его образованности -- в отличие от Дубова и Селезня, доктор еще не знал о происхождении царь-городского монетариста. -- Извините, господин Рыжий, но я не специалист в финансовых делах, -- заметил Василий, -- и едва ли смогу выяснить, куда уплывают деньги. Это, знаете, посложнее, чем расследовать какое-нибудь убийство. -- Ну, кое-что выяснить вы сможете, -- возразил Рыжий. -- В этом вам поможет наш колдун Чумичка. -- А кстати, как там Чумичка? -- подхватил майор. -- Хороший мужик, я его уважаю. -- Сейчас вы с ним встретитесь, -- ответил Рыжий. -- Глядите туда. И действительно, за разговорами они спустились с холма и дошли до узкой лесной дороги. Там стояла карета Рыжего, а на месте возницы восседал Чумичка. x x x ГЛАВА ВТОРАЯ ПОНЕДЕЛЬНИК -- ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ Василий Дубов проснулся от монотонной тряски и поначалу не мог сообразить, где он находится. Прошлая ночь вся прошла в делах -- сначала добирались от Горохового городища до Царь-Города, затем Василий входил в курс дел, давал последние напутствия майору Селезню и доктору Владлену Серапионычу, сам принимал напутствия от Рыжего и колдуна Чумички, а под утро выехал из столицы в крытой повозке в сопровождении странствующих скоморохов Антипа и Мисаила -- они, по мысли Рыжего, должны были оказывать Василию всемерную помощь в его мангазейских расследованиях. Сквозь разноцветные стеклышки в небольшом окошке проникал яркий свет -- стало быть, день уже в полном разгаре. Детектив поудобнее устроился на куче соломы, служившей ему постелью, и извлек из кармана свой незаменимый блокнот. На последней заполненной странице значилось: "Новая Мангазея. 1. Утечка денег. 2. Убийство воеводы Афанасия. 3. Подметные письма". -- Ну что ж, это дело по мне, -- пробормотал Василий. -- Вот только с чего начнем? Повозка была разделена на две неравные части: меньшую заднюю, где на соломе проснулся детектив, и более большую переднюю, откуда через полупритворенную дверцу до Василия доносилось лягушачье кваканье, перебиваемое некими драматическими стихами, которые с выражением читал один из скоморохов. Причем, судя по всему, читал он как минимум за двоих персонажей, не пропуская и авторских ремарок: -- Княжна Ольга: "Ах, Григорий, ты меня слышишь? Ты словно холодом нынче дышишь. Будто тебе я и не жена". Григорий: "Я твой супруг навеки, княжна". Ольга: "Господи, что ты сделал со мною? Как я стала его женою? Спала с глаз моих пелена". Григорий: "Теперь ты навеки моя жена". Ольга: "Твои глаза -- будто острый нож!.. Нет, меня так просто ты не убьешь. Отыдь от меня, лживая мразь!". Григорий: "Поздно, любимая, теперь я -- князь". Ольга: "Убийца ты, кровопивец, сатана!". Григорий: "Довольно! Прощайся с жизнью, княжна". Григорий бросается на Ольгу с мечом, та падает окровавленная. Ольга: "Умираю, не помолясь...". Григорий (с торжеством): "Все, теперь я полноправный князь!". Василий встал с соломы и, стараясь сохранять равновесие, прошел в переднюю "комнату", наполовину увешанную разными театральными камзолами и уставленную прочим реквизитом -- там Антип, высокий светловолосый человек, внешне мало похожий на артистическую натуру, расхаживая по ограниченному пространству, продолжал читать пьесу. Из чего детектив логически вычислил, что лошадьми правит Мисаил. -- Добрый день, Антип, -- позевывая, сказал Василий. Антип оторвался от чтения: -- Добрый денек, Савватей Пахомыч! Каково почивал? "Какой еще Савватей Пахомыч?" -- удивился Дубов, но тут же вспомнил, что теперь его зовут именно так. И что в Новую Мангазею он едет отнюдь не как детектив Дубов, имеющий тайное задание от самого Рыжего, а как один из скоморохов, по имени Савватей. Глянув же в осколок зеркала, висевший на стене, он вспомнил, что лишился не только имени, но и привычного облика -- и это произошло стараниями колдуна Чумички, выдавшего ему коробочку с чудо-мазью: если помазать ею лицо, то оно менялось до неузнаваемости. А чтобы вернуться в прежний облик, нужно было помазаться еще раз, но при этом произнести некое заклинание, которое Дубов затвердил наизусть. -- Ну как, Антип, скоро приедем? -- поинтересовался Василий. -- Уж подъезжаем, -- охотно откликнулся скоморох. -- Надо бы опробовать шкатулку, -- вспомнил Дубов. -- Где она? -- Да там же, где мы ее поставили, -- ответил Антип, -- за корзиной. В углу стояла огромная корзина, из которой и доносилось громкое кваканье -- в ней сидело с десяток лягушек. Василий достал из-за корзины неприметный деревянный ларчик, поднял крышку, затем вытащил лягушку покрупнее и посадил ее в ларец. Закрыл крышку, потом открыл -- там лежала золотая монетка. Дубов вынул монетку, осмотрел со всех сторон, даже попробовал на зуб -- нет, никаких причин подозревать ее в фальшивости не было. Однако, поместив ее обратно в шкатулку и открыв-закрыв крышку, детектив вновь извлек оттуда лягушку. -- Здорово! -- только и выдохнул Антип. -- Откуда у тебя такая? -- От Чумички, -- небрежно ответил Василий, и это была истинная правда. -- Кстати, как там -- есть возле Мангазеи болота? Надо будет еще лягушек наловить. -- Раз надо -- наловим, -- весело ответил Антип. В этот момент повозка остановилась, и в дверях появилась выразительная физиономия второго скомороха -- Мисаила. -- Подъехали к городским воротам, -- радостно сообщил он, тряхнув гривой темных волос. -- Нужна малая серебряная монетка за въезд. Дубов вновь произвел манипуляцию с лягушкой и протянул Мисаилу золотую монету: -- Скажи, что сдачи не надо, лишь бы пропустили скорее. Мисаил тут же исчез, а Василий удивленно спросил у Антипа: -- Зачем плата за въезд? Мы же вроде бы не из-за границы едем, да и никакого товара не везем. -- А такие правила, -- вздохнул Антип. -- Они тут в Мангазее устроили себе как бы государство в государстве, а эти там, в Царь-Городе, все терпят, главное -- деньги в казну идут, а на остальное им наплевать. "А, понятно, свободная экономическая зона", -- подумал Василий, но вслух спросил совсем о другом: -- А скажи, Антип, что ты давеча бормотал -- уж не из того ли представления, что вы когда-то пытались сыграть в Белой Пуще? -- Откуда ты знаешь? -- помрачнел Антип. -- Я много чего знаю, -- ухмыльнулся детектив, -- а еще о большем догадываюсь. Знаю о том, что из князь-григорьевской темницы вас вытащил Рыжий, а догадываюсь, что после этого случая из царевой скоморошьей службы вас выперли, и пришлось перейти на вольные хлеба. Еще догадываюсь, что Рыжий вам помогает материально и иногда использует для своих дел. Вот как сейчас, верно? -- Скоморох угрюмо кивнул. -- Одного не могу понять -- зачем вы тогда поставили ту вещь, ведь знали же, чем все кончится? Однако Антип не успел ответить, так как повозка, резко дернувшись, стронулась с места. Василий глянул в окошко -- площадка перед городскими воротами была забита возами и телегами, гружеными разным товаром, около них деловито сновали представители самых разных племен и народов в немыслимых одеждах и головных уборах, а невдалеке Дубов углядел даже караван навьюченных верблюдов. И вдруг в нескольких шагах от себя детектив заметил знакомое лицо. Вернее, не столько даже лицо, сколько лысину. А лысина принадлежала ни кому иному, как царь-городскому градоначальнику князю Длиннорукому, которого Василий видел в охотничьем тереме у царя Дормидонта. Князь стоял возле экипажа, запряженного тройкой белых коней, и о чем-то беседовал с неким господином весьма импозантного вида, с огромной и не совсем обычной бородой, в которой седина перемежалась с участками почти черного цвета. "Должно быть, это местный мэр пришел проводить своего столичного коллегу", подумал Василий, но тут они оба исчезли из поля зрения сыщика, так как скоморошья повозка миновала огромные полукруглые ворота в городской стене и въехала в Новую Мангазею. С любопытством наблюдая через окошко за разностильными постройками и пестро одетыми прохожими, детектив машинально размышлял: "С одной стороны, почему бы Длиннорукому и не побывать в Мангазее? Но, с другой стороны, проводы для деятеля его масштаба очень уж скромные. И вообще он слывет сторонником князя Григория. Да уж, все это весьма странно и подозрительно..." x x x Каширский терпеливо ждал. Он ждал этого момента долго и страстно, как голодный паук в своей паутине. И хоть каждый новый день приносил разочарование, он тем не менее не терял надежды. Но вот тяжелая, обитая железом дверь его темницы со скрипом отворилась. Каширский тут же сконцентрировался, подобрался, будто хищник, готовый к прыжку. Он был весь наэлектризован. Он чувствовал, как разрушительная энергия течет по его рукам и покалывает кончики пальцев. -- Даю установку... -- произнес он низким завораживающим голосом, от которого у простых смертных должна была кровь застывать в жилах. Но чей-то не очень чистый сапог протолкнул большую глиняную тарелку с едой в его темницу, и дверь захлопнулась, будто крышка гроба. -- И вот так каждый раз, -- развел он руками, как бы демонстрируя покорность судьбе. -- Ну ничего, зато пообедаем. Надо восстановить силы, а то энергии потратил столько, что хватило бы обрушить луну на землю. Но эти дикари просто непробиваемы -- в цивилизованном мире с людьми работать гораздо приятнее. А все Дубов, чтоб у него хвост энергетический вырос! -- Бормоча это себе под нос, он взял булку и сходу впился в нее зубами. Однако всегда бесстрастное лицо чародея вдруг исказилось человеческим страданием. Он осторожно извлек булку изо рта: -- Ах, мать вашу, десять ведьм вам в задницу!.. Чуть зуб не сломал. Ну какой дурак додумался мне засунуть этот хренов рашпиль в хлеб! -- С этими словами черный маг швырнул напильник в угол, потревожив местных крыс. -- Ба, елки-моталки! -- наконец-то дошло до Каширского. -- Это ж неспроста. Хотя вообще-то для меня, великого мага и чародея, пилить решетку, подобно какому-нибудь графу Монте-Кристо, просто унизительно... Каширский засучил рукава и примерился напильником к решетке: -- Думаю, что за ночь как раз управлюсь. Но если об этом узнают коллеги -- засмеют ведь. -- И, горестно покачав головой, он принялся за дело. x x x Василий Дубов сидел в обеденной зале постоялого двора и, неспешно прихлебывая кислые щи, наблюдал за шумной и разноплеменной публикой, густо заполнившей помещение. За одним из столиков две разбитного вида девицы охмуряли купцов-толстосумов с окладистыми бородами; за другим индийский гость в цветастой чалме заключал сделку с неким чопорным европейцем; за третьим тщедушный господин с бегающими глазками кушал отварную картошку и при этом что-то бормотал себе под нос. Изредка Василий бросал взоры на своего соседа по столу -- весьма колоритного вида священнослужителя в темной рясе и с увесистым крестом поверх нее. Крест был настоящий, медный, а не как у небезызвестного боярина Андрея. Священник медленно, со смаком, потягивал из широкой пиалы крепкий чай, пахнущий липовым медом, и закусывал творожными ватрушками. Неожиданно священник перехватил быстрый взгляд своего соседа и, отставив в сторону пиалу, представился: -- Отец Нифонт. С кем имею честь обедать? -- Дубов, -- привычно ответил детектив. И, спохватившись, добавил: -- Савватей Пахомыч. -- Вижу, вы тоже не местный, -- продолжал священник, глядя прямо в глаза Дубову. -- Да, я из Царь-Города, -- кивнул Василий. -- Это хорошо, -- отец Нифонт поправил крест на груди. -- А я вот из самой Каменки, тамошний батюшка, стало быть. Это такая деревня, если вы не знаете... -- Ну почему же, знаю, -- возразил Василий, -- и про церковь слышал. Это ведь та, что между деревней и заставой? Про этот храм еще слухи ходят, будто бы там нечистая сила орудует... -- Все это Василий говорил совершенно спокойно и даже с легкой усмешкой, хотя ночевка в той церкви вызывала в нем, мягко говоря, не самые приятные воспоминания. -- А что поделаешь, -- тяжко вздохнул отец Нифонт. -- Наша церковь оказалась на самом переднем крае не скажу православия, но христианства -- вот они и лезут. Нет, я бывал в княжестве Григория, видел ихние богослужения, но там, извините за нехорошие слова, даже у священников из-под рясы торчит хвост. Нет, это я не в прямом смысле, но вы меня понимаете... -- Понимаю, -- закивал Дубов, -- и вы прибыли в Мангазею, чтобы узнать способ, как изгнать раз и навсегда бесов из храма? -- Нет-нет, -- отвечал священник, -- здесь я не со столь благородными намерениями. Понимаете ли, у меня пропал родственник, и я приехал на его поиски... Заметив, что господин с бегающими глазками перестал бормотать себе под нос и внимательно прислушивается к их разговору, Дубов предложил: -- Отец Нифонт, если уж мы с вами так разговорились, то не пройти ли нам в другое место, а то тут слишком шумно. Вот хоть бы ко мне в номер. -- А и то правда, -- согласился батюшка. -- Но тогда уж лучше ко мне. Вы где остановились, почтенный Савватей Пахомыч? -- На третьем этаже. -- О, ну так мы с вами соседи! Расплатившись "лягушечьим" золотым и щедро оставив сдачу половому, Василий с чувством облегчения покинул тесную и душноватую обеденную залу. Отец Нифонт черной тенью следовал за ним. x x x -- Ну, что там слышно? -- спросил атаман разбойников у лежащего на дороге подручного, прижимавшегося ухом к земле. -- Что-то едет, Петрович. Что-то большое и тяжелое. -- Ага, золотишко везут. Сердцем чую, -- радостно потер ручки атаман. -- Эх, славно пограбим! Откуда они едут -- со стороны Царь-Города али Белой Пущи? -- Из Царь-Города, -- уверенно ответил слухач. Соловей Петрович лихо свистнул в два пальца, и из придорожных кустов посыпались лиходеи в кафтанах с чужого плеча и сапогах с чужой ноги. Последней выбралась на дорогу девица в мужской одежде и с цигаркой в зубах: -- Ну что, Петрович, грабить будем как в прошлый раз? -- Молча-а-ать! -- заверещал грозный атаман. -- Петрович, а насиловать будем? -- с надеждой спросил долговязый разбойник. -- Молчи, дурень, -- топнул ногой главарь, -- мы не какие-нибудь там, понимаешь, а мы того-этого. Токмо за справедливость. Все поделить и раздать народу. Вот. -- А я считаю, что насилие -- это есть способ восстановления сословной справедливости, -- процедила сквозь зубы девица с цигаркой. -- Начиталась книжек, -- сплюнул в придорожную пыль Петрович. -- Шибко грамотная, да? Но тут дебаты были прерваны появлением кареты. Лиходеи радостно бросились ей навстречу и, схватив лошадей за уздцы, остановили экипаж. -- А ну вылезай! -- радостно взвизгнул атаман. Дверца кареты распахнулась, и оттуда показалась огромная мрачная фигура майора Селезня. -- А, Петрович! -- нехорошо ухмыльнулся майор. -- Давно, засранец, по шее не получал? При этих словах всю шайку смело с дороги, как не бывало. И грозный атаман, оставшись один на один с Селезнем, сиротливо заозирался по сторонам. -- Грабить буду, -- шепотом проблеял Петрович, и на глазах у него навернулись слезы. -- Токмо справедливости для. -- Не умеешь грабить -- не труди задницу. А то в штаны наложишь, -- выдал дежурный афоризм Александр Иваныч. И, схватив разбойника за портки, зашвырнул его в придорожную крапиву. -- Трогай! -- гаркнул майор, и карета покатила дальше. Через некоторое время из крапивы выполз атаман. Его банда уже стояла на дороге и скорбно наблюдала, как Петрович, размазывая кулаком сопли, вытаскивал из штанов репьи. -- Ну, как ты, Петрович? -- участливо спросил длинный душегуб. -- Всех зарежу!! -- внезапно взвился предводитель. -- Всех убью! Горло перережу! Кровь выпущу! -- А потом изнасилуем? -- с надеждой вопросил длинный. -- Молчать, предатели! -- взвизгнул атаман. -- Все молчать да молчать, -- сплюнула девица с цигаркой. -- Молчание, говорят, золото, а у нас опять хрен с маслом. Петрович уже не стал препираться, а лишь, устало махнув рукой, побрел в лес. x x x Здание одного из крупнейших ново-мангазейских постоялых дворов, где остановились Василий и его спутники, было составлено из нескольких соседних строений, когда-то в прошлом не имевших друг к другу никакого отношения, и потому изобиловало разного рода коридорами и переходами, разобраться в которых не всегда могли даже сами служители, не говоря уже о постояльцах. Например, для того чтобы попасть из основного, двухэтажного здания, где на первом этаже находилась обеденная зала, до третьего этажа, где располагались гостевые горницы, нужно было подняться на крышу, а затем пройти по мостику, представлявшему из себя довольно широкую и крепкую доску, вдоль которой с одной стороны была подвешена веревка -- за нее постояльцы могли держаться, если дул ветер или если они не были уверены в себе, особенно после употребления крепких напитков. -- Когда я тут первый раз шел, то было малость не по себе, -- признался отец Нифонт во время перехода через мостик, -- но потом пообвыкся, и ничего. -- А я еще покамест не привык, -- озабоченно пробормотал Дубов, старательно держась за поручень. Горницы для гостей на третьем этаже располагались вдоль длинного коридора, и номер отца Нифонта находился напротив, почти дверь в дверь от комнаты, где поселился Василий со своими скоморохами. Священник поворочал в замке огромным ключом, дверь отворилась, и они вошли внутрь. -- Прошу за стол, -- радушно пригласил отец Нифонт. -- Не желаете ли винца отведать? -- Да нет, вообще-то я не пью, -- стал отказываться детектив. -- A я разве пью? -- возразил священник, подавая на стол глиняный кувшин и две кружки. -- Да не бойтесь, Савватей Пахомыч, это собственного изготовления, а не какой-нибудь кьяпс. -- Что-что? -- не понял Василий. -- Ну, кьяпс, это такое крепкое заморское вино, -- пояснил отец Нифонт. -- У нас в Каменке его зовут еще мухобойкой, и название вполне соответствует сущности. А это... Да вы сами попробуйте! Василий отпил из кружки -- действительно, вино оказалось некрепким и очень приятным на вкус, от него отдавало яблоками, смородиной и какими-то полевыми травами. -- Отец Нифонт, так вы начали рассказывать о своем родственнике, -- вспомнил Дубов. Священник немного помрачнел: -- Да, это мой племянник Евлампий, сын сестры. Очень смышленый был парнишка, я его прочил по духовной части, глядишь, дослужился бы до дьякона, а то и до священного сана, я даже надеялся, что со временем он заменит меня. Но увы -- Евлампий решил пойти по воинской части, подался в столицу, а потом сюда, в Новую Мангазею... -- То есть в дружину к воеводе Афанасию, -- уточнил Дубов. -- Ну да. Поначалу у него все шло хорошо, он присылал нам письма, где описывал свою службу, но потом сообщил, что решил выйти в отставку и заняться торговлей -- да вы сами видите, что здесь даже сам воздух дышит стяжательством. -- Ну, отчего же, -- возразил Василий, -- ведь именно благодаря торговле Мангазея так поднялась. Иначе была бы таким же сонным царством, как наша столица. -- Так-то оно, конечно, так, -- огладил волнистую бороду отец Нифонт, -- да только для Евлампия все это боком вышло. Поначалу до нас дошли слухи, будто не по своей воле он войско покинул, а что выставили его оттуда за какую-то провинность. А потом письма стали приходить все реже, и мы чувствовали, что он чего-то недоговаривает. Чего-то скрывает. А в одной весточке Евлампий писал, что скоро разбогатеет и пришлет родителям кучу денег. Но это было последнее послание -- с тех пор от него ни слуху, ни духу. -- Ну и дела! -- посочувствовал Дубов. -- Знаете, у нас в селе есть один паренек, ему всего-то лет тринадцать, но, видно, Господь его одарил светлой головой, -- продолжал отец Нифонт. "Васятка", догадался детектив. -- Когда я ему поведал о Евлампии, он тут же сказал: "Все ясно. Евлампий ввязался в какое-то темное дело, в котором надеялся хорошо заработать, но ничего не вышло, и его посадили в темницу, оттого-то и вестей нет". Ну и вот, я не стал передавать его слова сестре, а собрался в Мангазею. -- И что же, Евлампия в темнице не оказалось? -- Василий подлил себе еще немного вина. -- Вы поразительно догадливы, дорогой Савватей Пахомыч, -- горько усмехнулся священник. -- Действительно, в темнице его не оказалось. И тогда я продолжил поиски. Хотя, как вы понимаете, я отнюдь не сыщик, а всего лишь священнослужитель... Для начала я пришел к хозяину дома, где Евлампий находился на постое, там мне сказали, что он заплатил вперед, но уже некоторое время не появлялся и даже не давал о себе знать. Правда, там же я узнал, что Евлампий встречался с некоей богатой госпожой по имени Миликтриса Никодимовна. Я отыскал эту женщину, и она подтвердила свою связь с Евлампием, но сказала, что он уже давно у нее не появлялся. -- Что эта дама из себя представляет? -- профессионально заинтересовался Василий. -- О, ну это настоящая госпожа. Сразу видно, что богатая и знатная, -- уважительно ответил отец Нифонт. -- К тому же весьма набожная. У нее в гостиной образа по всей стене развешаны, и вообще видно, что не какая-нибудь вертихвостка. Так вот, Миликтриса Никодимовна отнеслась ко мне с пониманием и сочувствием и пообещала тут же дать знать, если что-то проведает, и со своей стороны просила сообщить ей, если мне вдруг что-либо станет известно. Правда, она еще сказала, где живут близкие друзья Евлампия, по именам Вячеслав и Анисим, но и от них я немногого добился -- оба встревожены пропажей, даже пытались его искать, но безуспешно. У меня создалось впечатление, что они чего-то недоговаривают, может быть, даже щадят мои родственные чувства... Правда, один из них, Анисим, мне сильно не приглянулся -- какой-то скользкий, если так можно сказать. -- Отец Нифонт налил себе вина и надолго замолк. -- Видите ли, я тоже не сыщик, -- прервал молчание детектив, -- я актер и сочинитель. Но мне приходится много общаться с людьми из самых разных сословий, и я попробую что-нибудь выведать о вашем племяннике. -- Да-да, пожалуйста, Савватей Пахомыч, я буду очень вам благодарен! -- вскочил священник. -- Век буду за вас бога молить! -- Ох, чего-то я у вас засиделся, -- встал из-за стола и Василий. -- Мне уж пора. Главное -- не теряйте надежду, отец Нифонт, и все будет хорошо. x x x На столе весело урчал огромный трехведерный самовар в окружении чашек, баранок и горшочков с вареньем. Глава сыскного приказа Пал Палыч медленно, со смаком потягивал душистый чаек прямо из блюдечка с голубой каемочкой: -- Такого чая, любезнейший Серапионыч, вы больше нигде не отведаете. Ваши собратья по ремеслу, царь-городские лекари и знахари, приписывают ему славные целительные свойства. -- Да-да, чудный чаек, -- поддакивал Серапионыч, профессиональным движением извлекая из внутреннего кармана скляночку и подливая в чай. -- Не хотите попробовать? Ну, как хотите. Да, кстати, дорогой Пал Палыч, у меня тут до вас небольшое дельце имеется. Василий Николаич просил меня выяснить более детально насчет обстоятельств смерти князя Владимира. -- Я уж, по правде сказать, и забыл про это дело, -- поморщился Пал Палыч. -- Да и чего тут можно нового накопать? -- Вот-вот, именно насчет накопать я и хотел с вами поговорить, -- радостно подхватил Серапионыч и сделал первый глоток. -- А чаек у вас действительно знатный. Неплохо бы сбацать эксгумацию. -- Простите, не понял, -- поставил блюдечко на стол Пал Палыч и налил новую порцию. -- Ну, выкопать труп и хорошенечко его изучить, родимого. -- Чего?! -- поперхнувшись чаем, выпучил глаза сыщик. -- Ну это же элементарно, дорогой Пал Палыч. Раскапываем могилку, открываем гробик, извлекаем трупик и потрошим его за милую душу... -- Но зачем? -- Ну, установим характер удушения... -- Зачем тревожить усопшего? -- взволнованно сказал Пал Палыч. -- Нехорошо это. -- Хорошо, очень даже хорошо! -- подхватил доктор. -- Я это сколько раз проделывал. -- Ну, не знаю, где вы это проделывали, но у нас за такое надругательство камнями побьют да в Кислоярке утопят! -- Господи, какие дикие нравы, -- вздохнул Серапионыч. -- Ну ладно, раз нельзя официально, так может вы мне хотя бы подскажете, как выйти на здешних археологов? -- А это еще что за лиходеи? -- пристально глянул на собеседника Пал Палыч. -- Ну, это такие людишки, которые промышляют по ночам на кладбище. Раскапывают могилки, покойничков раздевают, берут себе что получше. Им-то уже ни к чему, а людям польза. Пал Палыч посмотрел на Серапионыча с грустью: -- Мертвым-то оно, конечно, может, и ничего не нужно, но уважение к последнему пристанищу -- это нужно нам самим. И что же за жизнь будет без этого? -- А чего? -- спокойно поправил пенсне доктор. -- Мы такой жизнью живем -- и ничего вроде. -- Вроде, -- скорбно покачал головой Пал Палыч. x x x Войдя к себе в номер, Василий застал обоих скоморохов -- они расставляли свои новые приобретения, сделанные на золотые монеты из чудо-шкатулки. По преимуществу это были предметы театрального реквизита и мелкая мебель для повозки. В углу стояли три вместительных корзины, из которых доносилось лягушечье кваканье. -- О, вы уже и на болоте успели побывать! -- похвалил Дубов. -- Купили, -- пренебрежительно ответил Антип. -- Оказывается, их здесь торгуют на базаре для галльских купцов, дабы те чувствовали себя, как дома. Детектив отправил скоморохов на базар с двоякой целью -- пустить в оборот как можно больше "лягушачьих" монет, а заодно узнать, что говорят в городе о насильственной смерти воеводы Афанасия. И было видно, что скоморохи явились не совсем "пустыми" -- если Антип чинно ходил по комнате и перебирал многочисленные покупки, то Мисаила, кажется, просто распирало от желания поделиться новостями с Савватеем Пахомычем. -- Ну, так что новенького? -- сжалился Дубов над Мисаилом. Тот тряхнул кудрями: -- О, весь город просто гудит! -- О чем -- об убийстве воеводы? -- Какой там воевода! -- театрально воздел руки к закопченному потолку Мисаил. -- Свадьба, вот чем живет вся Мангазея! -- Постойте-постойте, какая свадьба? -- опешил детектив. -- Какая свадьба? И он еще спрашивает, какая свадьба! -- Известно какая, -- подключился к разговору Антип, -- самой Пульхерии Ивановны! -- Что за Пульхерия Ивановна? -- не понял Дубов. -- Как, ты не знаешь, кто такая Пульхерия Ивановна? -- сочувственно изумился Мисаил. -- Это же величайшая певунья всех времен и народов. Вот уже сорок лет она услаждает слух всех истинных ценителей... -- Пятьдесят, -- кратко перебил Антип. -- Чего пятьдесят? -- резко обернулся к нему Мисаил. -- Лет, как услаждает, -- высокопарно ответствовал Антип. -- Кто тебе сказал такую чушь? -- взорвался Мисаил. -- Да, она, конечно, вдвое старше Фомы, но не настолько же!.. -- Тихо! -- пресек перебранку Дубов. -- Расскажите мне спокойно и с расстановкой, что это за свадьба и почему о ней гудит весь город. Скоморохи переглянулись, и Антип принялся объяснять Дубову, как несмышленому дитяте: -- Свадьба между прославленной певуньей Пульхерией Ивановной и городским певчим Фомой. Фома ей по годам во внуки годится, но это ничего; главное -- любовь. -- А какая любовь! -- не выдержал Мисаил. -- О, сколь замечательную песню посвятил Фома своей невесте! Скоморохи еще раз переглянулись и с чувством затянули: -- Ох ты гой еси, Пульхерия свет-Ивановна, Светик ты мой ясный, ты моя зазнобушка, Березынька моя белая, густолиственная, Рыбонька ты моя золоточешуйчатая, Заюшка моя быстроногая, Птичка ты моя среброкрылая... Но так как сия возвышенная песнь не вызвала у Василия ожидаемого восторга, то скоморохи вновь перешли на низкую прозу: -- День свадьбы еще не назначен, но готовится великое торжество с народным гулянием за городом, на Ходынской пустоши. Вот бы поучаствовать! Мы бы показали там свое представление, получили бы какую-никакую прибыль... -- Ну хорошо, а что говорят в народе о гибели воеводы? -- попытался вернуть беседу в нужное русло Василий. Антип недоуменно пожал плечами: -- Да ничего не говорят. Кого может привлекать такая мелочь? Мисаил добавил: -- Мы спрашивали у людей, но большинство даже не слышали об этом Афанасии, а для тех, кто слышал, весть о его кончине оказалась настоящей новостью! -- Да кому это важно, -- пренебрежительно заметил Антип. -- Вот если бы Пульхерию Ивановну... Тут раздался требовательный стук в дверь. -- Да-да, заходите! -- крикнул Василий, и в комнату вплыла хозяйка постоялого двора, пожилая и весьма крупная дама. Уже при первом свидании с ней, когда снимал номер, Дубов отметил, что она чем-то очень напоминает знаменитую актрису Фаину Раневскую. -- Вот зашла узнать, как устроились, -- заговорила хозяйка низким и слегка прокуренным голосом, с подозрением косясь в тот угол, откуда доносилось радостное кваканье. -- Не нужно ли чего... -- И вдруг она покачнулась и упала прямо на табуретку, едва ее не сломав. Дубов и скоморохи бросились к ней. -- Это вы... вы... -- Ефросинья!!! -- хором завопили Антип и Мисаил. -- Милые мои... Милые... -- повторяла задушевным низким голосом хозяйка. И, поднявшись с табуретки, она заключила обоих скоморохов в свои могучие объятия. -- Вы знакомы? -- удивился Василий. -- И вы еще спрашиваете, знакомы ли мы! -- с придыханиями произнесла Ефросинья. -- Да я с этими засранцами тридцать три пуда соли съела! -- Мы раньше вместе скоморошествовали, -- пояснил Антип, с трудом выбравшись из дамских объятий. И с грустью добавил: -- Хорошее было времечко!.. -- После той злополучной поездки в Белую Пущу всех разметало кого куда, -- вздохнул Мисаил. -- А между прочим, Ефросинья тогда воплощала самого князя Григория. -- Как сейчас помню, -- радостно подтвердила хозяйка. Встав в патетическую позу, она принялась с выражением читать: -- "Ну вот, к высшей пришел я власти, Удовлетворю теперь свои я страсти. Буду править не как Шушки, А по праву строгой руки. Чтобы не было угрозы престолу, Изведу любую крамолу", ну и так дальше. Столько лет прошло, а еще не все забыла... Савватей Пахомыч, -- обернулась Ефросинья к Дубову, -- можно, я уведу от вас этих обормотов? Нам так о многом нужно поговорить, так многое вспомнить... -- Да, ну конечно же, -- улыбнулся Василий. -- Только последний вопрос -- вы узнали, где конкретно на базаре обитает Данила Ильич? -- Так у него мы и купили лягушек! -- радостно сообщил Мисаил. -- А его лавку легко найти -- идешь по главному проходу до конца, а потом налево, а над входом нарисована огромная жаба. -- Идемте, идемте скорее, -- торопила Ефросинья. -- Я вас блинами угощу, чаем напою, а то и чем покрепче... x x x Царь-Городский Гостиный Двор представлял собой огромное деревянное строение, даже попросту очень большую избу. С трактиром на первом этаже и множеством комнат на остальных двух этажах. И все это строение было пронизано множеством запутанных коридоров и узких лестниц. В одном из темных грязных закоулков, пропахшем кислыми щами и кошачьей мочой, стояли двое половых в одинаковых красных рубахах и с одинаково прилизанными волосами с пробором посередке. Один из них, деловито попыхивая самокруткой, говорил: -- Дерьмо нонеча постояльцы. -- Эт точно -- дерьмо-с, -- меланхолично отвечал второй, очищая ножичком кожуру с яблока. -- Голытьба сплошная, -- продолжал первый. -- Голытьба-с, -- спокойно соглашался второй. И тут рядом с ним на стене возник здоровенный таракан, видимо, вылезший из щели и не менее прочих удивленный присутствию посторонних. Второй молниеносным движением руки проткнул таракана ножом. Осмотрел его внимательно и грустно покачал головой: -- Голытьба-с. Первый брезгливо посмотрел вослед таракану, щелчком отправленному в сторону лестницы, и продолжил свой глубокомысленный разговор: -- Вот токмо в двадцать первой горнице мамзелька. -- Да, мамзелька-с что надо, -- меланхолично кивнул второй. -- Такая фря расфуфыренная. Платье из черной, как душа лиходея, ткани заморской. А перчатки такие тонкие, что жилки на руках сквозь черный шелк видать. Но злая, как сука. -- Как сука-с, -- откликнулся второй, разглядывая яблоко, будто прикидывая, с какой стороны куснуть будет сподручней. -- И на водку ни хрена не дает. -- Эт точно -- ни хрена-с не дает. -- Но сразу видать, не из бедных. -- Это видать точно-с. -- Так пошто на водку не дает? -- уже с досадой вопрошал первый, размахивая самокруткой под носом у своего невозмутимого коллеги. -- Воровка-с, -- все так же спокойно отвечал второй, грустно разглядывая очищенное яблоко. -- А я думаю, -- торжественно заявил первый, -- она ведьма! Во как. -- А может, и ведьма-с, -- откликнулся второй. -- А то чевой-то она лицо свое под черной тряпицей прячет? А? -- А действительно-с -- чего-с? -- без какого-либо интереса в голосе спросил второй. -- А вот от того! -- многозначительно отвечал первый. Но тут, к сожалению, их содержательный разговор был прерван самым грубым образом -- откуда-то из недр дома раздался громогласный рык: -- Федот! Данила! Половые в мгновение ока преобразились, на их лицах появились сладкие улыбочки, а спины угодливо согнулись. -- Уже бежим! -- пискнул первый, отбрасывая окурок в урну. -- Спешим-с! -- откликнулся второй, отправляя туда же так и не попробованное яблоко. И труженики приторно навязчивого сервиса понеслись по коридору на хозяйский зов. Бог-то далеко на небесах, а хозяин -- вот он, здесь, и кулаки у него ох какие тяжелые. x x x Василий медленно брел по главному проходу мангазейского базара, на котором к вечеру уже затихала бурная жизнь, присущая подобного рода местам всех времен и народов. "Лягушачью" лавочку Данилы Ильича детектив искал не для того, чтобы пополнить свой "золотой запас", а чтобы встретиться и побеседовать с ее владельцем. Дело в том, что Данила Ильич долгие годы был ближайшим помощником покойного воеводы Афанасия и одновременно -- осведомителем Рыжего. После смерти Афанасия Данила Ильич собирался отправиться в Царь-Город и продолжить военную службу под началом столичного воеводы, но Рыжий попросил его выйти в отставку и даже снабдил средствами на покупку лавки, с тем чтобы он уже в качестве частного лица продолжал наблюдательную миссию в Новой Мангазее. Данила Ильич, невысокий и плотно сбитый человек с мужественным лицом и длинными усами, уже собирался закрывать свою лавку с неумело намалеванной над входом лягушкой, когда к нему подошел Дубов. -- Вообще-то я ухожу, -- сказал хозяин лавки низким хрипловатым голосом, -- но ежели вам чего нужно, то могу продать. -- Нет-нет, мне просто нужно поговорить с вами, -- откликнулся детектив. -- А, ну что ж, можно и поговорить, -- как будто совсем не удивился Данила Ильич и, пропустив гостя в лавку, прошел следом. -- Прошу, -- указал он на стул возле прилавка. Детектив непринужденно уселся и стал с живым интересом разглядывать обстановку -- огромные жбаны с лягушками и несколько аквариумообразных сооружений, в которых резвились лечебные пиявки и неподвижно сидели виноградные улитки. -- Вот это вот и есть мое хозяйство, -- Данила Ильич не без гордости окинул взором лавку. -- Лишь нильского крокодила не хватает, да токмо места для него маловато... Да, так о чем бишь вы хотели со мною поговорить? -- Я -- актер и драматург, -- начал Василий заранее придуманный монолог, -- и собираюсь написать трагедию для скоморошьего представления о покойном воеводе Афанасии. И вот, чтобы не выдумывать разных небылиц, решил обратиться за помощью к людям, которые его хорошо знали. В частности, к вам, уважаемый Данила Ильич, как к его ближайшему сподвижнику. -- Дубов замолк, ожидая отклика, однако его собеседник молчал, насупленно глядя куда-то вниз. -- Надеюсь, что вы не откажете в помощи? -- Чепуха все это, -- угрюмо сказал Данила Ильич. -- Не таков был Афанасий, чтобы о нем скоморошьи представления устраивать. -- И, пристально глянув на Дубова, спросил: -- А скажите, вы еще к кому-нибудь с этим делом обращались? -- Ну разумеется, -- дружелюбно улыбнулся Василий, -- и не к кому-нибудь, а к весьма влиятельному царь-городскому деятелю. -- И, чуть помедлив, добавил: -- К Рыжему. -- Ну, нашли к кому обращаться, -- иронично хмыкнул Данила Ильич. -- Он ведь человек не военный, да и с Афанасием знаком почти не был. -- Вот он-то и посоветовал мне пойти к вам, -- подхватил Дубов, -- и попросил передать вам лично вот это. -- Сыщик порылся во внутреннем кармане своего кафтана и извлек оттуда обрывок какой-то зеленой бумажки. -- Ах, вот оно что... -- пробормотал Данила Ильич и, пошарив у себя за пазухой, достал похожий обрывок. И когда он сложил обе бумажки на прилавке, то их рваные концы совместились и образовали прямоугольный листок, а точнее -- долларовую банкноту. -- Значит, вы от Рыжего, -- уже деловым тоном сказал Данила Ильич. -- Давненько поджидаю. Да, так как вас звать-величать? -- Василий Николаевич Дубов, -- ответил гость. -- Но формально я здесь как скоморох Савватей Пахомыч. И одно из моих заданий -- расследовать, кто и зачем убил Афанасия. Но главное -- выяснить, что происходит в Мангазее. -- Да уж, ничего хорошего здесь не происходит, -- проворчал Данила Ильич. -- Всякая бесовщина. -- Может, для начала вы мне и расскажете, что именно здесь творится, -- предложил Дубов, -- а то я совсем не в курсе. -- Да и так видно, -- буркнул хозяин, -- готовится вторжение. -- Чье? -- А что, Рыжий вас не просветил? Вторжение полчищ князя Григория. Да ведь он, стервец, не просто хочет сюда войти, а еще и с малой кровью. Вот почву и готовит. -- Да, я слышал о каких-то подметных письмах, -- кивнул Василий, -- но что они из себя представляют? Вместо ответа Данила Ильич извлек из-за жбана с лягушками листок бумаги: -- Вот что распространяют у нас на базаре. -- Отставив листок на расстояние вытянутой руки, Данила Ильич зачитал: -- "Я, князь Григорий, владетель Белопущенский, явлюсь в Новую Мангазею, чтобы дать ей волю и восстановить в правах свободного города, злодейски отнятых Кислоярским царем Степаном два века назад. Довольно Царь-Городским бездельникам грабить вас, довольно им наживаться на вашем труде", ну и так далее в том же духе. -- И что, неужели эти воззвания имеют какой-то успех? -- опешил Дубов. Данила Ильич на минуту задумался: -- Видите ли, Василий, все не так просто. В народе сохранились предания о тех стародавних временах, когда Новая Мангазея была вольным городом и сама торговала со всем миром, без оглядки на Царь-Город. Помнят и о том, как царь Степан, разбив хана Басая, заодно и присоединил к своему царству Мангазею, причем сделал это, что называется, не выбирая способов. Здесь, в воззвании князя Григория, дальше описываются зверства степановых воинов, и в большинстве это -- правда. Так что нельзя сказать, что подметные письма не падают на плодородную почву. Но здесь не помнят, вернее -- стараются не вспоминать, чего стоила мангазейцам их независимость. Например, они ковали тому же хану Басаю наконечники для стрел и чинили его боевые колесницы, а чтобы не ссориться с Царь-Городом, выдавали противников царя Степана, когда те бежали в Мангазею. Да и много чего было, это вы на досуге у столичных древлехранителей поспрошайте. -- Но неужели здесь кто-то верит в благие намерения князя Григория? -- недоумевал сыщик. -- Верят, коли хотят верить, -- невесело покачал головой Данила Ильич. -- Я даже допускаю, что князь Григорий действительно даст Мангазее на словах положение вольного города, но на деле поставит ее в такую зависимость, какая и не снилась в составе Кислоярского царства... Слышите?! -- Что? -- опешил Василий. -- За дверью что-то скрипнуло, -- понизил голос Данила Ильич. Василий вскочил со стула, прошел ко входу и стремительно распахнул дверь. На рынок уже спустились сумерки, и детективу показалось, будто поблизости от лягушачьей лавки скользнула чья-то тень. Он вернулся и плотно закрыл дверь: -- Наверно, какой-нибудь запоздалый покупатель. -- Они за мной следят, -- уже совсем конспиративно сказал хозяин. -- Они и Афанасия убили. -- Кто -- они? -- непроизвольно понизил голос и Василий. -- Знал бы кто именно -- давно бы вывел на чистую воду, -- вздохнул Данила Ильич. -- Так давайте это делать вместе, -- с энтузиазмом предложил Дубов. -- Для того чтобы узнать, кто мог желать смерти воеводы, надо прежде всего выяснить, что это был за человек. Как говорят у нас, у скоморохов -- скажи мне, кто ты, и я скажу, кто тебя убил. -- Афанасий был настоящий воин, -- чуть помолчав, сказал Данила Ильич. -- Строгий, но справедливый. Он всегда сам лично входил во все вопросы, ел то же, что и его ратники, и главное -- действовал строго по правилам и воинским уставам. И потому уважение и доверие к нему было огромно даже среди тех, кто его на дух не жаловал. В общем, покойник был настоящий муж чести и никакой кривды терпеть не мог. Помню, совсем недавно один воин занялся какими-то торговыми делами, так Афанасий безо всяких разговоров вышвырнул его из дружины! -- А скажите, Данила Ильич, были ли у него какие-то столкновения с мангазейскими властями? -- спросил Василий. -- Согласно уложениям, отряд в Мангазее выполняет обязанности чисто воинского щита на случай угрозы и ни в коей мере не вмешивается в местные дела, -- объяснил Данила Ильич, -- и этому правилу Афанасий всегда следовал особо неукоснительно. Нет, ну когда лет десять назад разлилась Венда, то он первым бросился на спасательные работы, но это был, кажется, единственный случай на моей памяти, когда он вышел за пределы полномочий. -- И что же, он больше ничем не интересовался, кроме своего воинского долга? -- Ну почему же -- Афанасий был книжный человек, знал языки, вот, кстати сказать, большим был поклонником Пульхерии Ивановны... Между прочим, городские власти предлагали ему, чтобы наш отряд поддерживал порядок во время свадебных торжеств за городом, на Ходынской пустоши, но он отказался наотрез. -- И кого назначили на его место? -- Пока из Царь-Города не прислали нового, обязанности воеводы выполняет сотник Левкий, тоже храбрый и доблестный воин, однако... -- Данила Ильич чуть замялся. -- Однако он, как бы сказать, был при Афанасии связным с городскими властями, ну там по вопросам пищевого довольства и всего прочего. Боюсь, что он больше подвержен влиянию извне, чем Афанасий. Особенно когда в Царь-Городе такое зыбкое положение. -- И как этот Левкий относится к свадебным торжествам? -- напрямую спросил Дубов. -- Я слышал, что он согласен дать воинов для поддержания порядка, -- сказал Данила Ильич. -- Вот оно! -- в возбуждении потер руки Василий. -- Войска выведут за город, большинство населения будет там же -- гулять на свадьбе, а дата свадьбы до сих пор не назначена! -- Ну и что? -- пожал плечами Данила Ильич. -- Да как вы не понимаете -- все предельно просто. Князь Григорий захватывает Царь-Город и движется к Мангазее. И тут назначают свадьбу, все отправляются на Ходынскую пустошь, заговорщики захватывают полупустой город и вручают Григорию ключи. А когда войска и горожане опомнятся, будет уже поздно. -- Так что же, -- взревел Данила Ильич, -- и Левкий, и Пульхерия с Фомой в заговоре! Да я сейчас же... -- Погодите, -- охладил его пыл Дубов, -- не надо пороть горячку. Пока что все это лишь предположения, мы с вами ничего не докажем, а заговорщики окажутся предупреждены, что их план раскрыт. Да и Левкий, и Пульхерия Ивановна, и Фома скорее всего даже не подозревают, что их просто используют в самых гнусных целях. -- Так что же делать? -- возмутился Данила Ильич. -- Сидеть и ждать, пока они... -- Будем делать то, что от нас зависит, -- уверенно заявил Дубов. -- Есть ли у вас связь с Рыжим? Надо ему все сообщить, а там он уж пусть думает. -- Связь имеется, -- кивнул Данила Ильич, -- завтра же пошлю в Царь-Город верного человека. -- Ну вот и прекрасно. А я попытаюсь выйти на тех, кто готовит заговор и, скорее всего, убрал Афанасия. Скажите, нет ли у вас на примете кого-то, кто мог бы на них вывести? -- А черт его знает! -- махнул рукой хозяин. -- Хотя погодите -- есть тут одна бабенка, она все пыталась охмурить Афанасия, так кончилось тем, что он прогнал ее с криком: "И передай своим хозяевам, что ничего у них не выйдет!". А потом сказал мне: "Данила, держись подальше и от этой женщины, и от ее дружков". -- И что это за бабенка? -- Василий привычно извлек блокнот. -- Некая Миликтриса Никодимовна, живет в Садовом переулке в собственном доме. Только не думаю, что вы от нее чего-то добьетесь. -- Попытка -- не пытка, -- хмыкнул Дубов, а сам подумал: "Уж не та ли Миликтриса Никодимовна, что была возлюбленной Евлампия?". -- Ого, как уже темно -- пойду, пожалуй. -- А я останусь, -- откликнулся Данила Ильич. -- Да и вам, Василий, лучше бы у меня переночевать. Место найдется. -- Нет-нет, пойду, -- засобирался детектив, -- но завтра обязательно к вам загляну. -- Удачи вам, -- искренне пожелал хозяин. x x x Пал Палыч сидел у себя в сыскном приказе и читал длинный свиток, содержащий сводку событий криминального или просто не совсем обычного характера за минувший день. Согласно давно сложившейся традиции, глава приказа выбирал из числа сообщений наиболее, по его мнению, важные и докладывал непосредственно Рыжему. Взор Пал Палыча мельком пробежал через донесения о мелких кражах, пьяных драках и прочей привычной "бытовухе" и споткнулся на следующей записи: "Изрядно пополудни прибывший неведомо откуда лекарь, именующий себя Владленом Серапионычем, прохаживался по городскому кладбищу и особливо справлялся у служителей, где погребен недавно убиенный князь Владимир, и затем долго стоял возле его могилы. Пройдя по кладбищу вдоль и поперек, оный Владлен Серапионыч вернулся в терем господина Рыжего, где временно проживает". -- Неужели Серапионыч все-таки не оставил надежды осквернить княжескую могилу? -- озабоченно пробормотал Пал Палыч. -- А что если и Рыжий ему в этом потворствует?! -- И, с осуждением покачав головой, сыщик продолжил чтение: "Нынешний день вновь принес новое непотребство в Боярской Думе. На сей раз отличился боярин Илюхин, призвавший к свержению Государя, который от неумеренного потребления горячего пития якобы совсем потерял разум и более не способен править страной и народом. При этом многие бояре шумно ему рукоплескали. Когда же думский пристав вывел непотребника вон, то вскочил боярин Андрей и с криком "Дормидонта -- в темницу, Длиннорукого -- на престол!" принялся размахивать крестом, болезно задев при этом двух соседних бояр. Должно заметить, что боярин Андрей достойно заменил в Думе покойного князя Владимира, известного своими охальными выходками". -- Хорошенькое дело, -- злорадно хмыкнул Пал Палыч, которого подобные сообщения из Боярской Думы всегда забавляли. -- А князь Длиннорукий как раз в отъезде. Вот ужо придется ему теперь перед царем оправдываться!.. Ну, почитаем, что там еще. "Сегодня в Царь-Город прибыла и поселилась на Гостином Дворе женщина, чье имя и облик внешности остаются доселе неизвестными, поелику поверх лица она носит темную накидку из кружев. Особой слежки за нею не установлено, однако известно, что после обеда сия женщина дважды покидала Гостиный Двор". Пал Палычу не было известно слово "интуиция", однако своим сыскным чутьем он почувствовал, что здесь дело нечисто. -- Возьмем на заметку, -- вздохнул глава приказа и, обмакнув гусиное перо в чернильницу, сделанную в виде храма с откидным куполом, поставил возлесообщения размашистую галочку. x x x Василий шел по пустынному ночному базару и размышлял об услышанном от Данилы Ильича. Картина вырисовывалась весьма зловещая, но отнюдь не безнадежная -- Великий Детектив чувствовал в себе достаточно силы "раскрутить" это дело до упора. Однако каким-то шестым чувством, выработанным на сыщицкой работе, Дубов чувствовал, что кто-то за ним следит. А когда он миновал рыночные ворота и углубился в беспорядочную паутину мангазейских улочек, то его преследователь перестал прятаться и откровенно шел сзади Василия, чуть не наступая ему на пятки. Детектив ускорил шаги, стараясь держаться подальше от редких освещенных окон, чтобы не показать своего лица, но преследователь не отступал ни на шаг. "Уйти не удастся, -- лихорадочно соображал сыщик, -- к тому же я совсем не знаю города. Что ж, придется действовать на опережение..." Василий решительно свернул в ближайший темный переулок, и когда преследователь повернул туда же, то детектив встретил его ударом -- самым резким и сильным, на какой только был способен. Человек упал на мостовую без сознания. Первым побуждением Дубова было поскорее убраться с места происшествия, но профессиональное любопытство взяло верх: Василий склонился над потерпевшим и, чиркнув спичкой, внимательно оглядел его лицо: немного вытянутое, с тонкими усиками; черные волосы для блеска смазаны чем-то вроде подсолнечного масла. "Нет, -- подумал детектив, -- настоящие филеры наружного наблюдения обычно стараются принять внешность как можно более незаметную, а не эдакого дона Луиса Альберто". На шее потерпевшего болталась золотая цепочка с медальоном, которые Василий, недолго думая, снял инебрежно сунул в карман. -- Нехорошо, конечно, -- пробормотал детектив, -- но медальончик-то наверняка не его, а ворованный. Подарю его баронессе заместо разбитого кувшина. -- И Дубов, не оборачиваясь, поспешил по темной улице в ту сторону, где, по его представлениям, должен был находиться постоялый двор. x x x ГЛАВА ТРЕТЬЯ ВТОРНИК. ТУМАН СГУЩАЕТСЯ Рано утром, едва над Царь-Городом завязалась заря, терем Рыжего сотрясли громкие удары в дверь. Первым проснулся доктор Серапионыч, чья комната находилась на первом этаже -- он накинул прямо на исподнее свой любимый сюртук и побежал ко входу. Отодвинув тяжелую щеколду и открыв дверь, доктор увидел, что прямо на крыльце лежит незнакомый человек в богатом боярском кафтане, а неподалеку от него валяется меховая лисья шапка, не совсем соответствующая летнему сезону. Серапионыч нацепил на нос пенсне и оглядел улицу -- там почти никого не было, если не считать какой-то длинной темной фигуры, быстро и чуть вприпрыжку удалявшейся и на глазах доктора скрывшейся за углом. В другом конце улицы доктор заметил еще одну столь же темную фигуру, которая показалась ему похожей на женскую, но когда он глянул туда еще раз, там уже никого не было. Доктор вздохнул и наклонился над лежащим человеком -- тот находился без сознания, а изо рта у него торчал продолговатый предмет. Поднатужившись, доктор извлек его -- то был кусок хозяйственного мыла. Тут на крыльце появился и сам хозяин -- он был одет почти как Серапионыч, только место сюртука занимала шуба с государева плеча. -- Все ясно, -- с обреченностью в голосе сказал Рыжий, едва завидев потерпевшего, -- уже и до него добрались. -- До кого? -- не оборачиваясь, спросил доктор. Он пытался определить, жив ли пациент, и если жив, то как привести его в чувство. -- Это боярин Андрей, -- пояснил Рыжий. -- И его убрали тем же способом, что и князя Владимира. -- Между прочим, пациент скорее жив, чем мертв, -- сообщил Серапионыч, -- только без сознания. -- Ну так давайте занесем его в дом, -- обрадовался Рыжий. Они подхватили боярина и принялись затаскивать в терем. -- Доктор, умоляю вас, заклинаю, сделайте все возможное, чтобы его спасти! -- Это мой долг, -- совершенно спокойно, безо всякой рисовки откликнулся доктор. x x x После приключений минувшей ночи Василий Дубов проснулся довольно поздно. Скоморохов в комнате не было -- очевидно, они отправились по своим делам, прихватив некоторое количество "лягушачьих" монет. Во всяком случае, одна из корзин, где содержались лягушки, была пуста. В дверь постучали. Василий накинул халат и впустил в комнату гостя, коим оказался его сосед -- отец Нифонт: -- Извините, коли разбудил. Сам-то я рано всегда встаю, к заутрене... Господи, что это?! -- В каком смысле? -- не понял Дубов. -- Откуда у вас эта ладанка? -- Священник указал на медальончик, небрежно валявшийся на столе среди прочего барахла. -- Купил с рук на базаре, -- не совсем искренне ответил детектив. -- А что, эта вещь вам знакома? -- Ну еще бы, -- отец Нифонт бережно взял медальон в руки. -- Это же ладанка моего племянника, Евлампия. Видите, тут на обороте буква "Е". -- Тогда она -- ваша. -- Да-да, благодарю вас, -- обрадовался священник, -- но сколько я вам за нее должен? -- Нисколько, -- ответил Василий. -- В конце-то концов, она мне досталось почти за бесценок. -- Да благословит вас бог, Савватей Пахомыч, -- бормотал отец Нифонт. -- Ах, ну что вы, -- обаятельно улыбнулся Василий. -- Кстати, ваши поиски продвинулись? -- Да-да, продвинулись! -- воскликнул священник. -- Вчера я узнал, что мой племянник встречался с одним человеком, я даже узнал, с кем, и сегодня надеюсь поговорить с ним лично... -- Говоря это, отец Нифонт стал пробираться к двери. -- Одну минутку, -- остановил его Дубов. -- Эта благочестивая сударыня, Миликтриса как там ее по батюшке -- она случаем не в Садовом переулке живет? -- В Садовом, -- несколько удивленно остановился в дверях священник. -- А что, вы с ней знакомы? -- Нет еще, -- задумчиво отозвался детектив. -- Но все-таки как тесен мир... Отец Нифонт вышел из комнаты Дубова, неслышно прикрыв дверь, а Василий вытащил из-за корзины с лягушками свою чудо-шкатулку. x x x Майор Селезень проснулся и потянулся так, что кости захрустели. -- Эх-ма, как славно поспал! -- воскликнул он своим густым басом от избытка чувств. Под крышей сеновала заметалась парочка голубей. Майор сел и неспеша стал вытаскивать душистое сено из шевелюры. Лучи утреннего солнца, проникавшие через многочисленные дыры в крыше, играли в воздухе пылинками. -- Господи, сколько лет я уже не ночевал на сеновале, -- умилился Селезень. -- Прям сельская идиллия! Но тут майор насторожился. Что-то было не так. Не прошло и секунды, как он вскарабкался по стропилам наверх, к отверстию в прогнившей дранке. По спине Селезня пробежали противные мурашки. Вот тебе и сельская идиллия! На деревенской площади стоял обоз из нескольких десятков телег с холщовыми навесами. А вокруг разгуливали люди в одинаковых черных одеждах. Для того чтоб догадаться, что это армия, не обязательно было быть майором десантных войск. Зато Селезень сразу профессионально прикинул, что живой силы противника около тысячи единиц. Вооружены разнообразным холодным оружием. Ведут себя спокойно, нагло. Границу перешли, видимо, на рассвете. Никакого сопротивления не встретили и расслабились. Иначе бы прочесали всю деревню. Но возле повозок выставлено охранение. Чего это они так пекутся о своем обозе? Внизу послышалась тихая возня, и майор, выхватив пистолет ТТ, мягко, по-кошачьи спрыгнул вниз. Тот, кто никогда не видел Селезня в боевой обстановке, не поверил бы, что этот грузный, неуклюжий человек мог в одно мгновение превратиться в стремительный и смертоносный комок мышц. Он тенью скользнул к двери, и когда она только приоткрылась, дуло майорского ТТ уже смотрело в лоб посетителя. -- А, Васятка! -- расслабился майор. -- Проходи быстрей, не светись. x x x -- Да уж, как говорит наш общий знакомый Василий Николаевич Дубов, почерк тот же, что и в случае с князем Владимиром, -- сочувственно вздохнул Пал Палыч, оглядывая неподвижно лежащего на кровати боярина Андрея. -- Но на этот раз довести дело до конца им не удалось. -- Как я понял, прежде чем потерять сознание, боярин Андрей успел стукнуть нападавшего крестом по голове, -- пояснил Серапионыч. -- Видите, там даже следы крови. Злоумышленник бежал, не успев засунуть мыло поглубже, а тут на стук поспел ваш покорный слуга и вытащил брусок изо рта, избежав тем самым летального исхода. -- А кто же в таком случае стучал в дверь? -- задался вопросом глава сыскного приказа. Рыжий открыл рот, чтобы что-то сказать, но промолчал. За него ответил Серапионыч: -- Надо полагать, в дверь успел постучать сам боярин Андрей. Еще до того, как на него напали. -- Черт знает что, -- зевнул Пал Палыч. -- Утречко сегодня выдалось -- не дай боже. Сначала меня разбудили -- выяснилось, что сбежал Каширский, теперь еще вот это... -- Каширский сбежал?! -- так и подскочил на месте Рыжий. -- Только этого нам еще не хватало!.. -- Ну да, -- уныло подтвердил Пал Палыч, -- подпилил решетку и сбежал. -- Говорили же тысячу раз, чтобы за ним смотрели с особым тщанием! -- с досадой топнул об пол Рыжий. -- А я тысячу раз говорил, что надо новую темницу строить, эта никуда не годится, -- совершенно спокойно ответил Пал Палыч. -- Ну а что касаемо до боярина Андрея, то мне доложили, что до вас он был в тереме князя Длиннорукого, который только вечером вернулся из Новой Мангазеи. Кроме него, там находились еще несколько бояр, и как раз из тех, кто поддержал боярина Илюхина, когда тот призвал сместить Государя. -- Какой кошмар, -- прошептал Рыжий. -- Это просто черт знает что... -- Ну ладно, побегу, -- засобирался Пал Палыч, -- боярину Андрею я уже ничем помочь не могу, тут уж все в ваших руках, Серапионыч, а мне надобно заняться Каширским. Хотя, по правде говоря, не очень-то я надеюсь на его разыскание. -- С этими словами глава приказа стремительно удалился. -- Доктор, прошу вас, сделайте все, чтобы он скорее очнулся! -- умоляюще заговорил Рыжий, едва дверь за Пал Палычем закрылась. -- Хотите, встану на колени?! -- Да ну что вы, в этом нет необходимости, -- махнул рукой Серапионыч. И, пристально глянув на Рыжего, спросил: -- А скажите, голубчик, почему вы так заботитесь об этом человеке? Ведь он же вроде бы числится чуть ли не в первых ваших врагах. Рыжий минуту молчал, а затем решился: -- Ну ладно, доктор, я вам расскажу. Но это должно остаться строго между нами. -- Да-да, разумеется, -- с готовностью закивал Серапионыч. -- Если вкратце -- то и боярин Андрей, и покойный князь Владимир долгие годы были моими тайными соратниками. Изображая, порой с перехлестом, самых рьяных моих оппонентов, они были вхожи в круги настоящей, реальной оппозиции и всегда держали меня в курсе того, что там происходит. Обычно мои встречи с ними происходили в обстановке строгой секретности, с соблюдением всех правил конспирации, и то, что на этот раз боярин Андрей пришел прямо ко мне домой, означает одно -- он собирался сообщить нечто очень важное и неотложное. А уж тот факт, что сюда боярин шел от князя Длиннорукого... -- Рыжий горестно замолк. -- Ну что ж, придется применить радикальное средство. -- С этими словами Серапионыч извлек из кармана скляночку, отвинтил крышечку и поднес ее к носу потерпевшего. Князь Андрей приоткрыл глаза и, что-то невнятно пробормотав, вновь впал в забытье. -- Жить будет, -- удовлетворенно заявил Серапионыч. -- Только не надо форсировать события. -- Что он сказал? -- тихо спросил Рыжий. -- Что-то непонятное, -- пожал плечами Серапионыч. -- Но мне показалось -- "всех сжечь". -- Что бы это значило? -- недоумевал Рыжий. -- Все что угодно, -- беспечно заметил доктор. -- Потерпите немного, скоро все узнаем. x x x Василий неспешно шел по мангазейским улочкам в сторону базара и размышлял о том, как бы ему лучше "подъехать" к Миликтрисе Никодимовне. Не совсем ясно было, кого же она из себя на самом деле представляет -- солидную набожную даму, как ее увидел отец Нифонт, или непонятно на кого работающую авантюристку из рассказа Данилы Ильича? Вследствие такой двойственности Дубов решил быть во всеоружии на оба случая, то есть идти к даме и с цветами, и с чем-то более материально значимым, благо средствами располагал в избытке. Учитывая опыт минувшей ночи, детектив не планировал еще раз заглядывать к Даниле Ильичу, тем более что неотложной необходимости в том пока что не было, но он еще с вечера приглядел цветочную лавку вблизи от его "лягушатника". Однако, пройдя по центральному проходу, Василий увидел, что часть рынка оцеплена, а от нескольких лавочек остались лишь тлеющие угольки. -- Что случилось? -- спросил Дубов у молодого парня -- одного из стрельцов, стоявших в оцеплении. -- Три лавки сгорело, -- весело ответил тот. -- Цветочная, лягушачья и овощная. -- Поджог?! -- ужаснулся Дубов. -- Да бог с вами, сударь! Просто этот, как его, хозяин лягушачьей лавки, частенько там ночевал, огонь разводил, вот и доигрался. -- Погиб, -- ахнул Василий. -- Сгорел, царствие ему небесное, -- погрустнел парень и, отвернувшись от Дубова, закричал в толпу: -- Да не напирайте вы там! Что, пожара никогда не видели? "А ведь это я виновник его гибели, -- укорял себя детектив, медленно бредя прочь от погорелого места. -- Навел на него шпионов, да и на себя тоже. Ну, сам-то еще легко отделался, а вот на Даниле Ильиче они отыгрались. Ах, да! Он же собирался послать верного человека в Царь-Город к Рыжему, да не успел. Это еще больше осложняет положение..." x x x Соловей-Разбойник со своей ватагой стоял на дороге. Судя по выражению лица, атаман пребывал в наимрачнейшем расположении духа. -- Вы -- трусы и мелкие лиходеи, -- говорил он своим подчиненным, привставая на носки, видимо, для того, чтобы казаться выше ростом. -- Вы только и способны на то, чтобы курей красть у бедных крестьян. -- Так вы бы их не ели, -- негромко сказала разбойница в мужском армяке. -- Молча-а-ать! -- немедленно взвился предводитель и даже выхватил оба кухонных ножа из-за пояса, что говорило о крайне скверном его настроении. В такие минуты с атаманом лучше было не спорить. Но тут из-за поворота вылетела карета, и от неожиданности разбойнички чуть ее не упустили. Когдалошади были остановлены, атаман, подтянув штаны, с издевательской ухмылочкой постучался в дверцу. -- Кто там? -- раздался спокойный женский голос. -- Восстановители справедливости, -- гордо отвечал Соловей. -- Сейчас мы вас будем грабить и убивать! -- И насиловать! -- радостно взвизгнул долговязый разбойник. -- Молчать! -- гаркнул атаман. -- Насиловать не будем. И тут дверца кареты медленно отворилась, и из нее появилась дамская ручка в длинной черной перчатке, которая ухватила атамана за шиворот. -- Будешь, -- сказал нежный женский голос. -- Будешь, как миленький. И разбойники не успели и глазом моргнуть, как Соловей исчез в карете. Душегубы стояли в недоумении и не знали, что им делать, а карета тем временем мягко покачивалась на рессорах, и из нее доносились сдавленные крики. Но вскоре все стихло. Дверца экипажа резко распахнулась, и из нее в придорожную пыль вывалился грозный атаман. -- Засранец! -- раздалось ему вдогонку из темного экипажа. -- Кучер, трогай! -- приказала невидимая дама, и карета, лихо рванувшись, моментально скрылась из виду в направлении Белой Пущи. Соловей, кряхтя и отплевывая пыль, поднялся на ноги, подтянул портки и мрачно оглядел свою банду. -- Ну как ты, Петрович? -- участливо спросил долговязый. Соловей на это лишь хмуро пробурчал нечто нечленораздельное. -- Ты ее обесчестил? -- не унимался длинный. И тут Соловей взвился: -- Убью! Зарежу! -- завизжал он и, придерживая портки, лихо рванул за долговязым, который, зная крутой нрав атамана, уже несся к лесу длинными прыжками. -- Похоже, вышло как всегда, -- покачала головой разбойница, глядя вослед Петровичу, и сплюнула на дорогу. -- То есть наоборот. x x x "Собственный дом" Миликтрисы Никодимовны в Садовом переулке оказался добротной бревенчатой избой с небольшим палисадничком, расписными ставнями и резным коньком на крыше. Василий позвонил в колокольчик, и вскоре дверь открыла красивая молодая женщина весьма аппетитных форм в небрежно накинутом розовом платье, которое детектив поначалу принял за пеньюар. -- Мне бы повидать Миликтрису Никодимовну, -- нарушил Дубов неловкое молчание. -- Это я и есть, -- откликнулась дама неожиданно приятным мелодичным голоском и пропустила гостя через полутемную прихожую в некое подобие гостиной, стены которой и вправду были увешаны образами в медных окладах. Кое-где перед иконостасом тускло коптили свечки и лампадки. -- Вы ко мне по какому-то делу? -- оторвала хозяйка Василия от созерцания обстановки. -- Да-да, разумеется! -- невпопад ответил Василий и подумал: "А кстати, по какому делу?". -- В таком случае не угодно ли присесть? -- Миликтриса Никодимовна указала на обширный стол посреди гостиной. -- С кем имею удовольствие говорить? -- Меня зовут Савватей Пахомыч, -- представился Дубов, скромно присаживаясь на краешек стула. -- По роду занятий я виршеплет и скоморох. И вот, будучи немало наслышан о ваших высоких достоинствах, явился лично засвидетельствовать почтение и восхищение. -- С этими словами Василий торжественно вручил хозяйке букет. -- Очинно вами благодарна, -- жеманно пропищала Миликтриса Никодимовна. -- Но, если это не тайна, от кого вы обо мне столь лестно наслышаны? -- От кого? -- задумался Дубов. -- Ах да, от некоего Евлампия из Каменки. -- Детектив украдкой глянул на хозяйку. Та при имени Евлампия чуть потемнела лицом, но тут же понимающе закивала. -- Но даже все его восторженные речи -- ничто перед тем, что я вижу воочию! -- горячо продолжал Дубов. -- И вот глядя на вас, в моем сознании родились эти скромные строки. -- Василий порывисто выскочил из-за стола, театрально опустился на одно колено и с выражением, хотя и слегка путая слова, прочел стихотворение "Я помню чудное мгновенье". -- Очень мило, благодарю вас, -- томно отвечала хозяйка, выслушав поэтическое послание. -- Не хотите ли чаю? У меня самый лучший, из индийской лавки. -- Одну минуточку! -- вскочил Дубов с колена. -- Дорогая Миликтриса Никодимовна, в знак вашего признания моего скромного таланта прошу вас принять вот это! -- Детектив извлек из кармана коробочку и вынул из нее золотой браслет, отделанный бриллиантами -- это ювелирное изделие обошлось ему в десяток монет из "лягушачьей" шкатулки. -- Ах, ну что вы, Савватей Пахомыч, -- сладко замурлыкала Миликтриса Никодимовна, -- я никак не могу принять от вас столь дорогую вещь! -- Дубов, однако, заметил, как сладострастно заблестели при этом ее масляные глазки. -- Умоляю вас! -- с непритворным жаром начал уговаривать Василий, и Миликтриса Никодимовна сдалась: -- Ну хорошо-хорошо, так и быть, но только чтобы вас не обижать! -- И браслет стремительно исчез в складках ее платья. -- Прошу! -- Хозяйка открыла еще одну дверь и провела гостя к себе в будуар, как окрестил для себя Василий вторую комнату, значительную часть коей занимала обширная кровать. Естественно, здесь никаких икон на стенах не было. -- Прошу! -- повторила Миликтриса Никодимовна, недвусмысленно указывая на кровать, и сама первая принялась неспешно разоблачаться. Василий медлил. "А как же Надя? -- проносилось у него в голове. -- Смогу ли я теперь честно глядеть ей в глаза? И потом, я прибыл в Новую Мангазею, чтобы вести важное расследование, а не крутить шуры-муры с местными гулящими девицами. Хотя, с другой стороны, именно эта жрица рыночной любви может меня вывести на отгадку тайны, ради которой я здесь нахожусь..." -- Ну что же вы, Савватей Пахомыч? -- оторвал Василия от раздумий голос хозяйки. -- Или вам помочь раздеться? -- Нет-нет, я сейчас! -- С этими словами детектив решительно принялся стягивать сапоги. x x x С некоторым трепетом Серапионыч вошел в царские покои. Каким бы прожженным циником он ни слыл, но все-таки питал некоторое уважение к царствующим особам. Тем более, что ни одной такой особы живьем не видывал. До нынешнего дня, разумеется. А посреди роскошного зала в большом кресле восседал пожилой мужчина с грузной фигурой, немного обрюзгшим лицом и печальными глазами. Это и был царь Дормидонт, хотя, честно говоря, кроме золотого посоха, ничто не указывало на его царственность. А на столе перед царем стоял витой графин, две чарки и надкушенное яблоко. Рядом в позе почтенного смирения склонился коренастый лысый вельможа небольшого роста. -- Что ж ты, князь, -- ледяным тоном говорил Дормидонт, -- против меня заговор, понимаешь, замышляешь? -- Да я, царь-батюшка, за тебя в огонь и в воду, -- оправдывался князь. -- Это все твои недруги, супостаты -- они на меня напраслину возводят... -- Да? -- с недоверием глянул царь на вельможу. -- А с чего это бояре в Думе тебя на царство хотели заместо меня посадить? -- Да это все боярин Илюхин да боярин Андрей воду мутят, а я ни сном, ни духом... -- Ох, Длиннорукий, не верю я тебе, -- устало покачал головой Дормидонт Петрович. -- Ступай с глаз моих... Серапионыч посторонился в дверях, и мимо него пронесся весь красный, как рак, князь Длиннорукий. Убедившись, что грозный монарх ничем не отличается от простого смертного, Серапионыч негромко кашлянул. Дормидонт поднял взор от графина. -- А, эскулап! Проходи, присаживайся, -- усмехнулся царь, -- Садись, садись, я не кусаюсь. -- С этими словами он разлил водку по рюмкам: -- Тебя как бишь зовут? -- Владлен, -- вежливо отвечал Серапионыч. -- Ну тогда за знакомство! -- провозгласил царь и опрокинул рюмку в рот. Серапионыч, стараясь не ударить лицом в грязь, так же лихо проглотил содержимое. И с удовольствием отметил про себя, что водка пошла, как говорится, мягко. Не то что химия всякая, из ацетона сварганенная. -- Мне ужо говорили, -- неспеша начал царь, -- что лекарь придет. Зачем мне лекарь, я что, при смерти, что ли? -- И он пожал плечами. -- Танюшка сильно просила, а я ей отказать не в чем не могу. Хотя и болезни в себе никоей не чую. Может, раньше я и болен был, а теперь, в таком случае, значится, уже помер. А зачем мертвецу, понимаешь, лекарь? -- Царь спокойно посмотрел на Серапионыча, а Серапионыч молчал, ожидая продолжения. -- Я, когда молод был, вот тогда в хорошем лекаре и нуждался. Чтобы он мне мозги вправил. -- Тут царь захохотал так, что у Серапионыча по спине мурашки поползли. -- Я же, дурень, верил, что можно добро делать безнаказанно. И даже более того, я думал, что и люди-то зло творят по глупости, по неразумению. Это уж гораздо позже я понял, что это и есть природная сущность человека: зависть да глупость. А зло -- уж как урожай с этих семян. А ну-ка налей, эскулап, а то в горле чевой-то пересохло. Ну, будь! Так о чем это я бишь. Ах да, о заблуждениях своих. Верил я тогда, боярин Владлен, в то, что ежели править людьми по-доброму, так и они добрей станут. Ан нет, и воровать пошли пуще прежнего, а потом и вовсе в глаза мне смеяться стали: мол, дурак ты, царь, и размазня. Осерчал я тогда, да и повесил нескольких говорунов на городских вратах. И что ж ты думаешь? Взбунтовались? Ан нет, возрадовались! Вот, мол, какой наш Государь хороший, и строгий, и мудрый, ну совсем как его грозный пращур, царь Степан. -- Дормидонт тяжело вздохнул. -- Веришь, не веришь, эскулап, а я тогда заперся ото всех в своих покоях и напился впервые до чертиков и плакал пьяными слезами и клял свою участь. И противны они мне были с их рабской угодливостью, с их трусостью и мелочной завистью. И больше всего я сам себе противен был -- ведь строить власть свою на крови я не хотел. Видит Бог, не хотел. Но выбора мне не оставили. Не оставили. Да. А ну-ка налей, эскулап, еще по чарке. Серапионыч налил, и они с царем молча выпили. Царь долго пристально смотрел в глаза Серапионычу. Потом отвернулся, закашлялся. -- Знаешь, боярин Владлен, сколько я книжек в молодости прочел? -- глухо продолжил царь. -- Умных книжек, добрых. О достоинстве человека. О любви к Богу и ближнему. Об уважении к мудрости. О почитании прекрасного. -- На минуту царь умолк и внезапно так грохнул об пол своим посохом, что графин на столе подпрыгнул. -- Ложь это все! Ложь! Люди в сущности своей подлы и завистливы! -- Нет, -- спокойно ответил Серапионыч, и царь с удивлением поднял на него налитые злостью глаза. Серапионыч же поправил пенсне на носу. -- Нет, я так не думаю. Царь поиграл с минуту желваками и грозно повелел: -- Наливай! Серапионыч снова налил водки. Снова выпили. И царь уставился в доктора своим буравящим взглядом. Но Серапионыч, кажется, даже не обращал на это внимания. -- Люди разные, очень разные, -- неспеша заговорил он, -- но не злы они от природы своей. Я, по крайней мере, так думаю. А трусость и зависть процветают там, где их насаждают законами писаными и неписаными. -- Так я ж и хотел сии законы исправить, -- вскричал Дормидонт, -- чтобы жить по совести и взаимному уважению! А из этого только свинство одно вышло! -- Так для этого же, батенька, время надо, -- терпеливо отвечал Серапионыч. -- Сколько? -- грозно выкрикнул царь и снова грохнул в пол посохом. -- Год? Два? Десять? -- Я думаю, столетия, -- спокойно отвечал доктор. Царь вяло махнул рукой и в одночасье весь как-то ссутулился: -- Налей, эскулап, по последней, да пойду я в опочивальню. Серапионыч налил. Выпили. -- Все это слова, слова, -- вздохнул царь. Он медленно поднялся с кресла и, тяжело опираясь на посох, пошел к дверям. Возле дверей он остановился: -- А ты, боярин Владлен, понимаешь, еще заходи. -- Дормидонт покинул залу, не закрыв за собою дверей. По коридору разносилось шарканье ног, покашливание и бормотание: -- Слова... Слова... Серапионыч продолжал сидеть в кресле. Он грустно глядел на надкушенное яблоко. Вот и познакомился с царствующей особой, уныло усмехнулся доктор. x x x Василий Дубов неспеша прогуливался по улицам Новой Мангазеи и мысленно прокручивал свое первое свидание с Миликтрисой Никодимовной, стараясь отделить бурные любовные впечатления от той реальной информации, что удалось у нее выведать. Чтобы не вызывать подозрений, Василий для первого раза не слишком приставал к своей новой "возлюбленной" с расспросами и потому узнал немногое: что с Евлампием ее познакомил некий влиятельный господин и что вообще среди ее знакомых немало влиятельных и, что немаловажно, щедрых господ. Из невразумительной болтовни Миликтрисы Никодимовны Дубов понял, от чего может зависеть степень ее откровенности, и прикидывал, во сколько "лягушек" ему выйдет расколоть "набожную даму" на дачу чистосердечных показаний. Новая Мангазея была похожа на портовой город -- вроде Одессы, где Василию однажды довелось побывать, или Марселя, известного ему по "Клубу путешественников". C той только разницей, что причалами для ее ежедневно прибывающих караванов служили огромные склады, или лабазы, расположенные неподалеку от рынка. Именно эти хмурые массивные здания с огромными воротами и крохотными окнами были сердцем города. Мерно и деловито пульсирующим. Весь остальной город, несмотря на свою яркую и пеструю пышность, был лишь приложением к ним. На складах постоянно сгружали тюки с товарами, и после коротких торгов их забирал уже другой купец и грузил либо на телеги, либо на ладьи, или даже на верблюдов. И товар двигался дальше. Меха на запад, пищали на восток. Янтарь на юг, гарпуны на север. Все крутилось, все вертелось, как шестеренки в часовом механизме. Хотя постороннему человеку вся эта круговерть могла показаться хаосом, бедламом. Но на самом деле здесь царил прямо-таки идеальный порядок, которому могли бы позавидовать государственные мужи. Если бы, конечно, могли углядеть в этом муравейнике четкую работу как торговых групп, так и отдельных работников: приказчиков, грузчиков, оценщиков. Здесь, на этих мрачных складах, можно было изучать весь мир -- жаль, у Василия не было для этого времени. Ведь по товарам можно было сказать если не все, то многое о культуре тех стран, из которых они прибыли. Всяческие горючие жидкости для светильников и ароматические вещества, которые можно было иногда и перепутать по незнанию, прибывали с Ближнего Востока. Именно монополией на "земляное масло" Восток и удерживал Европу от военных экспансий. Европа же постоянно бряцала оружием, избытки которого в большом количестве продавались на мировых рынках. Да еще тяжелые яркие ткани: парча, бархат. В противовес легкому восточному шелку и грубым льняным тканям из восточно-славянских земель. Изворотливые умом азиаты уже изобрели электричество и торговали примитивными аккумуляторами: глиняными сосудами, наполненными кислотой, с медными электродами. Применялись они обычно ювелирами для гальваники, то есть хромирования, оцинковки или позолоты. Хотя на склады уже начали поступать и небольшие партии электрических лампочек -- стеклянных колб с бамбуковым угольком между электродами. Товар был дорогой и неходкий. Пока, конечно. Теперь оставалось лишь появиться на сцене новому идеологу из грабителей, вроде известного нам Соловья Петровича, и провозгласить электрификацию плюс узаконенный грабеж, и история завертится, как белка в колесе. А может, чаша сия минет сей тихий уютный мир? Или им тоже придется наступить на те же грабли и испытать все прелести правления "идейных вождей"? Одного с челкой, другого с трубкой. Ну, тогда держитесь, купцы, ваша аполитичность и космополитичность станет вашей же погибелью. Этот молодой, зеленый мир еще не удобрен костями миллионов невинных и не опылен радиоактивным пеплом. И князь Григорий, по сравнению с тиранами нашего мира -- просто шалун. На него достаточно Василия Дубова. А остальное -- дело времени. Оно всегда работает не на Зло... x x x Баба Яга сидела насупившись за столом, подперев голову руками. А на сундуке, по-барски развалясь, ее поучал здоровенный черный кот. -- Это же так просто, -- говорил он. -- Вот смотри, щелкаешь пальцами -- и все. -- При этом кот щелкнул когтями, и на столе рядом с Бабой Ягой загорелась свеча. -- Ну давай, попробуй сама. Баба Яга старательно сложила пальцы в жменю и приготовилась ими щелкнуть. -- Не в мою сторону! Не в мою сторону! -- истошно завопил кот и очень даже резво нырнул с сундука под лавку. И вовремя. Раздался оглушительный грохот, крышку с сундука сорвало взрывной волной, и она отлетела к печи. А в сундуке загорелись какие-то тряпки. Кот схватил ушат с водой и опрокинул его в сундук. Оттуда раздалось шипение и повалил вонючий дым. Кот скорчил недовольную мину. -- Мягче надо. Мягче, -- сказал он Яге, так и сидевшей с тоскливым выражением лица за столом. -- Ты баба горячая, слишком много чуйства в это дело вкладываешь. Надо научиться подавать его поманеньку и в нужном направлении. Давай еще разок попробуем. -- А может, хватит на сегодня? -- жалобно спросила Баба Яга. -- Нет, -- отрезал кот. -- Давай. Направляй руку на подсвечник. Так, хорошо. -- при этом кот предусмотрительно спрятался за колченогий стул. -- Ну давай, щелкай. На этот раз свеча вместе с массивным подсвечником со скоростью снаряда полетела в сторону двери. Там подсвечник ударился о притолоку и свалился прямо на хвост коту. Кот издал нечеловеческий вопль. Он запрыгал по избе, испуская жуткие проклятия и дуя себе на хвост. В конце концов он опустил хвост в сундук, полный мокрых тряпок, и, похоже, ему полегчало. -- Да, правда твоя. Пожалуй, на сегодня хватит. x x x В комнате на постоялом дворе детектив застал обоих скоморохов, однако те его даже не заметили, занятые не то репетицией, не то читкой некоего драматического произведения. Василий невольно прислушался -- пьеса оказалась исторической, на тему завоевания Новой Мангазеи царем Степаном. Как Дубов понял из текста, действие очередной сцены происходило на холме, откуда царь наблюдал, как его славное воинство грабит город, поджигает дома и насилует мангазейских женщин. При этом Степан произносил возвышенный пятистопно-ямбовый монолог. "СТЕПАН: Скажите, чтоб не очень увлекались В поджогах, грабежах и баболюбстве -- Я ведь желаю только проучить Сей град за непокорство и гордыню, С лица ж земли сносить не собираюсь. Ведь я же не злодей и не насильник, А своего народа благодетель. А так как нынче Ново-Мангазея Уже в составе царства моего, Об чем указ вечор подписан мною, То я не ворог подданным своим, Пришедшим ныне под мою корону, А царь -- хоть грозный, но и справедливый!.. Что скажешь ты, мой верный воевода? ВОЕВОДА: Приказ я отдал прекратить разбой -- И так уж все пограбили, что можно И девок перепортили довольно. СТЕПАН: Молчи! Меня касаться это не должно; Я -- царь, а не убийца, не насильник. А коли наши славные стрельцы Кой в чем переусердствовали малость, Пускай господь их судит, а не я. ВОЕВОДА: Как скажешь, Государь, все в царской воле. СТЕПАН: Что это за людишки там стоят? ВОЕВОДА: Градоправитель Новой Мангазеи... Ну, то есть бывший, я хотел сказать, А вместе с ним старейшины градские. СТЕПАН: Чего им? Впрочем, подойдут пускай. Да им скажи, чтоб слишком не робели -- Ведь я их новый царь, а не какой-то Упырь, иль бес, иль злой поработитель". -- Ну как? -- вдруг обернулся к Василию Мисаил, читавший за царя Степана. Правда, в его исполнении грозный монарх больше смахивал на гоголевского городничего. -- Довольно любопытно, -- осторожно ответил Дубов. -- Что это за пьеса? -- О, это великое произведение великого сочинителя! -- важно сообщил Антип. -- Считавшаяся безвозвратно утерянной трагедия Джона Уильяма Свампа "Завоевание Мангазеи". -- Там и для тебя есть что сыграть, Савватей Пахомыч, -- подхватил Мисаил. -- К Степану приходят городские старейшины, они просят пощадить мирных жителей и обещают отдать ему все свои несметные богатства, но царь отвечает, что ему и так все принадлежит, а главного старейшину велит высечь у себя на конюшне. И тогда сей старец выхватывает из-за пазухи дамасский кинжал и гордо закалывается. Уверен, что у тебя это прекрасно получится! -- Я подумаю над вашим предложением, -- дипломатично уклонился от ответа Дубов. -- Но что это за Джон Уильям как там его и почему трагедия неизвестная, если у вас есть ее текст? -- Джон Уильям Свамп был по роду занятий представителем одного крупного торгового дома с Альбиона в Новой Мангазее, -- начал терпеливо объяснять Антип, -- но основным делом его жизни стало сочинительство для подмостков. Свамп был свидетелем завоевания Мангазеи царем Степаном и поведал об этом в своей трагедии, написанной хотя слогом аглицких драм, но на нашем языке, коим он, долгие годы живя здесь, овладел в совершенстве. Но потом все списки этой трагедии были отобраны, а сам Джон Уильям выслан обратно в Англию. -- Так что же, значит, все описанное имело место на самом деле? -- заинтересовался Дубов. -- Да как ты не понимаешь, Савватей Пахомыч, -- загорячился Мисаил, -- художник имеет право на свое видение происходящего. Это ведь не какой-нибудь бездарный ремесленник... -- Да нет, это-то я понимаю, -- поспешно перебил детектив, не желая вдаваться в концептуальные дискуссии о художественном вымысле и пределах его допустимости, -- просто я не понимаю, как эта пьеса два века спустя попала к вам. -- Загадочное дело! -- с сомнением покачал головой Антип. -- Сегодня мы выступали на площади со своими шутками, а когда уже собрались уходить, то к нам подошел какой-то невзрачный господин и сказал: "Что вы всякую дрянь играете -- это с вашими-то способностями!". Протянул нам этот свиток, а сам был таков. Василий осторожно взял в руки свиток с "Завоеванием Мангазеи": -- Бумага хоть и не очень новая, но двести лет ей никак не дашь. А вы уверены, что это действительно та самая вещь, а не какая-нибудь подделка? -- Да как ты можешь?! -- чуть не подпрыгнул Мисаил. -- Так написать мог только настоящий великий маэстро!.. -- Ну хорошо, -- опять не стал спорить Василий, -- допустим, что это и есть та самая трагедия. А вы не задумались, почему она всплыла именно сегодня? Не оттого ли, что кому-то выгодно разжигать в Мангазее противо-царь-городские настроения? И вы прекрасно знаете, кто он -- этот кто-то! -- Князь Григорий?.. -- неуверенно пробормотал Антип. -- А вам не кажется странным, -- продолжал Дубов, -- что пьесу, считающуюся утерянной два века назад, неизвестно кто отдает неизвестно каким скоморохам... -- Как это неизвестно каким?! -- сорвался с места Мисаил. -- Просто человек увидел, что такие даровитые скоморохи, как мы, исполняют всякую дрянь, и решил нам помочь! -- Вздор! -- решительно заявил Василий. -- Если хотите, я могу рассказать, как все было, а вы уж сами решайте, как поступать. Двести лет назад все списки крамольной трагедии были изъяты и, скорее всего, вывезены в Царь-Город, где их поместили в спецхран. Ну, то есть, в тайное бумагохранилище, -- поправился детектив. -- Мне доподлинно известно, что сторонники князя Григория имеются в самых высоких Царь-Городских кругах, и они-то, имея доступ в спецархив, могли вынести оттуда рукопись трагедии и сделать с нее сколь угодно списков -- один из них и попал к вам. -- Но для чего? -- удивился Антип. -- Это элементарно! -- в сердцах брякнул Василий. -- То есть, я хотел сказать, что и дураку понятно. Для того же самого, для чего тут распространяют подметные письма -- чтобы возможно больше мангазейцев ожидали князя Григория как освободителя и благодетеля. Он, в отличие от недоброй памяти царя Степана, надеется взять город с наименьшими жертвами и разрушениями. И отнюдь не из каких-то человеколюбивых побуждений, а чтобы заполучить в готовом виде всю здешнюю инфраструктуру. -- Чего-чего? -- не поняли скоморохи. -- Ну, налаженные торговые связи, пристани, судоверфи, всяческие мастерские, кузницы и все такое прочее. Так что думайте сами, вкладывать ли свою лепту в победу князя Григория, или нет. Мне кажется, что мы сюда прибыли, скажем так, с несколько иной миссией. -- Да, пожалуй, -- пробормотал притихший Мисаил. А Антип неуверенно добавил: -- Кто его знает? Князья Григории приходят и уходят, а эта, как ее, инфра -- остается... x x x Едва только Серапионыч возвратился в терем Рыжего, как хозяин кинулся ему навстречу: -- Ну как, доктор, есть надежда? -- Случай, конечно, запущенный, -- со знанием дела ответил Серапионыч, проходя в гостиную, -- но отнюдь не безнадежный. -- Доктор, а нельзя ли это как-нибудь ускорить? Ведь государство в опасности! -- Как любит говаривать один наш общий знакомый, "Не спеши, а то успеешь", -- поправил на носу пенсне доктор. -- Знаю, знаю, -- подхватил Рыжий, -- "Тише едешь -- шире лицо". -- Морда, -- учтиво поправил Серапионыч. -- Наш общий знакомый в данном контексте употребляет именно это словечко. -- Что ж, морда -- так морда, -- вздохнул хозяин. -- Ну ладно, не буду вас торопить. Но только вы очень уж не затягивайте. -- Ну а как там наш боярин Андрей? -- поинтересовался Серапионыч, проходя в гостиную. -- Уже оклемался? -- Да, вроде бы пришел в себя и даже что-то пытается говорить, -- ответил Рыжий. -- Но я сам только перед вами пришел и его еще не видел. -- Ну так пойдемте вместе, -- предложил доктор. Внешний облик боярина Андрея говорил, что дело хоть медленно, но верно идет на поправку. Едва завидев Рыжего, боярин очень обрадовался и даже попытался привстать на кровати. -- Лежите, пациент, вам вредно делать резкие движения, -- остановил его Серапионыч. -- А говорить он может? -- затревожился Рыжий. -- Вообще-то может, но пока лучше не напрягать связки, -- заметил доктор. -- Но ведь от этого зависит судьба страны! -- взмолился Рыжий. -- Что у вас за страна такая, что ее судьба зависит то от запоя главы государства, то от нескольких слов члена Боярской Думы, -- проворчал Серапионыч. На что Рыжий ответил: -- Знаете, доктор, имеется такой анекдот: один червячок спрашивает у другого: "Ну зачем мы живем в этой противной навозной куче?". А второй отвечает: "Понимаешь, есть такое понятие -- Родина". -- Ну ладно, -- сжалился доктор, -- говорите. Только кратко. Боярин Андрей заговорил еле слышным шепотом, то и дело надолго прерываясь: -- Я был у князя Длиннорукого... Там были все, кто за него... Сначала князь выставил большую бочку зелена вина, а потом... -- Пожалуйста, без лишних слов, -- перебил Рыжий, -- тебе нельзя много говорить. Как я понимаю, у Длиннорукого произошло нечто такое, что заставило тебя со всех ног броситься ко мне в терем, так ведь? -- Да, -- с трудом выдохнул боярин Андрей. -- Длиннорукий, как выпил, стал похваляться, что скоро в Царь-Город явится князь Григорий и всем, кто был против него, покажет, где раки зимуют... И что он уже готовится преподнести Григорию столицу, как на тарелочке... А потом, выпив еще чарку, сказал: "И знаете, как это будет? В условленный день я приглашу и царя, и бояр, и Рыжего к себе на празднества, а потом все, кого я упрежу, незаметно выйдут наружу... -- Боярин Андрей надолго замолк, но потом, собрав последние силы, с огромным трудом договорил: -- А кого не упрежу, тех подожгу вместе с теремом". -- Боярин закрыл глаза и без чувств уронил голову на подушку. x x x Едва дождавшись захода солнца, Василий извлек из своего немногочисленного багажа армейский компас. Этот прибор был позаимствован из походного снаряжения майора Селезня, но стараниями колдуна Чумички приобрел новые способности, которые, однако, действовали только в определенные часы: от заката до первых петухов. Благодаря этим новым способностям стрелка компаса теперь указывала не на север, как обычно, а куда-то на юго-запад. Это значило только то, что немалая часть пущенных за два дня в оборот "лягушачьих" монет (не менее четверти) находится в одном месте, а направление стрелки соответственно указывало в сторону этого места. -- Господа скоморохи, -- высокопарно обратился Дубов к Мисаилу и Антипу, -- нынче ночью нас с вами ждут великие дела. -- Что за дела? -- живо заинтересовались господа скоморохи. -- Нам предстоит идти по горячему следу, пробираться сквозь запутанную паутину улиц и закоулков Новой Мангазеи и в конце концов узнать, где она -- эта черная бездна, куда проваливаются благородные металлы! По выражению лиц скоморохов Василий понял, что смысл его вдохновенной речи до них вряд ли дошел -- скорее, они воспринимали ее как монолог из какой-то возвышенной трагедии. Однако в пространные объяснения детектив вд