л тот,  кто  платил
больше всех. Тут уж газета не скупилась на описание героя и, рассыпаясь  в
похвалах, изображала победителя сверхчемпионом.
   Понятно, что к финишу участники состязания приходили в том же  порядке,
в каком росли их денежные взносы.
   В те дни, когда взносы  эти  казались  газете  слишком  скромными,  она
мстила участникам состязания, говоря, что они спят  на  ходу,  что  не  те
пошли бегуны,  что  состязание  превратилось  в  сплошной  скандал  и  что
чемпионы, вроде Персикетти или Барони, должны серьезно отнестись к бегу на
оставшихся этапах, если еще хотят сохранить симпатии публики.
   Синьор  Персикетти  был  владельцем  кондитерской  фабрики,  и   каждое
упоминание его имени в газете служило ему рекламой для его конфет. Так как
синьор Персикетти был невероятно богат, то  он  почти  всегда  прибывал  к
финишу первым, намного опережая других. У финиша, как писала  газета,  ему
устраивали чествования, подносили цветы, целовали... А по ночам под окнами
его гостиницы собирались болельщики,  чтобы  петь  ему  серенады.  Так  по
крайней мере говорилось в газете. Вы, конечно, понимаете, что  болельщики,
которые ни за кого не болели и не умели играть даже на барабане, на  самом
деле преспокойно похрапывали в своих постелях.
   На той же  странице  газеты  Цоппино  увидел  и  такой  заголовок:  "Не
страшная трагедия на улице Корнелии. Пять человек  не  умирают,  и  десять
других не ранены". В сообщении говорилось:
   "Вчера на десятом километре улицы Корнелии два автомобиля,  двигавшиеся
не с большой скоростью в противоположных направлениях, не  столкнулись.  В
столкновении, которого не  было,  не  убито  пять  человек  (перечислялись
имена). Другие десять человек не ранены, поэтому не пришлось отправить  их
в больницу (перечислялись имена)".
   Это сообщение,  к  сожалению,  было  не  ложным,  а  только  вывернутым
наизнанку. В действительности все произошло совсем наоборот.
   Точно так же газета писала и о концерте Джельсомино.  Из  статьи  можно
было узнать, например, что "знаменитый певец за весь концерт  не  проронил
ни звука". Газета  помещала  также  фотоснимок  развалин  театра  с  такой
подписью: "Как читатель может видеть своими ушами, с театром ровно  ничего
не случилось".
   Читая "Вечернюю ложь", Джельсомино и Цоппино порядком  развеселились  и
смеялись до упаду. В газете была даже литературная  страница,  где  друзья
обнаружили вот такое стихотворение:

   В Пистойе как-то повар
   Беседовал с лисой:
   "Ах, если бы ты знала,
   Куда вкуснее сала
   Бульон из одеяла,
   Когда его хлебают
   Лопатою большой!
   Ах, если бы ты знала,
   Как пользы людям мало
   Дает зубная паста!
   Тебе ведь нипочем,
   Что зубы можно чистить
   Железным молотком!
   Ну вот и все. И баста".

   - Тут нет ответа лисы, - заметил Цоппино, - но я  отлично  представляю,
как ей стало смешно.
   В этот день на последней странице газеты в конце последней колонки было
помещено короткое сообщение со скромным заголовком "Опровержение".
   Джельсомино прочел его:
   "Категорически отрицается, что сегодня в три  часа  ночи  в  Колодезном
переулке полиция арестовала синьору  тетушку  Панноккью  и  ее  племянницу
Ромолетту. Эти две особы не  были  отправлены  около  пяти  часов  утра  в
сумасшедший дом, как полагают некоторые". И подпись: "Начальник полиции".
   - Начальник лгунов! - воскликнул Цоппино. - А эта заметка означает, что
обе они, бедняжки,  сидят  сейчас  в  сумасшедшем  доме.  Ах,  сердце  мне
подсказывает, что это случилось из-за меня!
   - Смотри, - перебил его Джельсомино, - еще одно опровержение. Прочти-ка
его.
   На этот раз опровержение прямо касалось Джельсомино. В нем говорилось:
   "Неправда, что полиция разыскивает знаменитого певца  Джельсомино.  Для
этого у полиции нет ни малейшего основания, потому что Джельсомино  совсем
не обязан отвечать за ущерб, причиненный им городскому театру. Каждый, кто
узнает, где скрывается Джельсомино, не должен сообщать об этом полиции под
страхом сурового наказания".
   - Дело дрянь! - решил котенок. - Тебе,  Джельсомино,  лучше  теперь  не
показываться на улице. А за новостями отправлюсь я.
   Джельсомино не очень-то улыбалось отсиживаться  дома,  но  Цоппино  был
прав. Когда он ушел, Джельсомино растянулся на кровати и  решил,  что  ему
остается  набраться  терпения  и  волей-неволей  провести  весь   день   в
праздности.



   <b>Глава тринадцатая, из которой вы узнаете о том,</b>
   <b>что правда в Стране Лгунов - это болезнь</b>

   Мы  расстались  с  тетушкой  Панноккьей  в  тот   момент,   когда   она
наслаждалась  мяуканьем  своих  котов.  Тетушка  была  счастлива,   словно
музыкант, который отыскал вдруг неизвестную симфонию  Бетховена,  лет  сто
пролежавшую в ящике стола. А Ромолетту мы оставили в ту минуту, когда она,
показав Цоппино дорогу к дому художника, бегом возвращалась домой.
   Через несколько минут тетушка и племянница уже спокойно спали  в  своих
постелях. Они и не подозревали, что  письма  синьора  Калимеро  привели  в
движение сложную машину городской полиции. В три часа ночи одно  из  колес
этой машины, а точнее - целый взвод бесцеремонных полицейских  ворвался  в
дом к тетушке Панноккье. Они заставили старую синьору и маленькую  девочку
быстро одеться и потащили их в тюрьму.
   Начальник полиции передал обеих арестованных начальнику тюрьмы и  хотел
было отправиться спать. Но он совсем забыл,  что  его  коллега  отличается
невероятной дотошностью.
   - Какие преступления совершили эти две особы?
   - Старуха учила собак мяукать, а девчонка делала надписи на стенах. Это
очень опасные преступники. Я бы на вашем месте посадил их в  подземелье  и
приставил к ним усиленную охрану.
   -  Я  сам  знаю,  что  мне  делать,  -  ответил  начальник  тюрьмы.   -
Послушаем-ка, что скажут обвиняемые.
   Первой допросили тетушку Панноккью. Арест не испугал ее.  Да  ничто  на
свете не могло теперь нарушить ее счастья - ведь семеро  ее  котов  запели
наконец своими  природными  голосами!  Тетушка  Панноккья  очень  спокойно
ответила на все вопросы.
   - Нет, мяукали не собаки. Мяукали коты.
   - В донесении говорится, что это были собаки.
   - Это были коты. Знаете, из тех, что ловят мышей.
   - Вы хотите сказать - львов? Но львов-то ловят как раз собаки.
   - Нет, синьор, мышей ловят коты. Коты, которые мяукают. Мои семеро тоже
сначала лаяли, как все остальные в городе. Но сегодня ночью они  в  первый
раз замяукали.
   - Эта женщина сошла с ума, - сказал начальник тюрьмы. А таких мы сажаем
в сумасшедший дом. Скажите, а правда ли то, что вы нам говорили, синьора?
   - Конечно, говорила правду, чистую правду.
   - Ну, вот видите, дело ясное! - воскликнул начальник тюрьмы.  -  У  нее
буйное помешательство. Я не могу поместить ее к себе. Моя тюрьма -  только
для нормальных людей. А тем, кто рехнулся, место в сумасшедшем доме.
   И, несмотря на все протесты начальника полиции, которому  так  хотелось
поскорее освободиться, чтобы поспать, он перепоручил ему тетушку Панноккью
и ее дело. Затем стал допрашивать Ромолетту:
   - Правда ли, что ты делала надписи на стенах?
   - Да, правда.
   - Слышали? - воскликнул начальник тюрьмы.  -  Она  тоже  свихнулась.  В
сумасшедший дом! Забирайте их обеих и оставьте меня в покое.  Мне  некогда
терять время со всякими умалишенными.
   Позеленев от злости, начальник полиции посадил обеих пленниц в фургон и
повез их в сумасшедший дом. Там от них не стали отказываться  и  поместили
новых пациенток в большую палату, где уже было много  других  сумасшедших.
Все они попали сюда тоже только за то, что  неосторожно  сболтнули  где-то
правду.
   Но этой ночью произошли еще и другие интересные события.
   Начальник полиции, вернувшись к себе в кабинет, нашел там... кого бы вы
думали? Улыбаясь одной из своих  самых  отвратительных  улыбок,  теребя  в
руках шляпу, его поджидал Калимеро Денежный Мешок.
   - А вам что угодно?
   - Ваше превосходительство, - пробормотал Калимеро, низко кланяясь и еще
более расплываясь в улыбке, - я пришел к вам,  чтобы  получить  сто  тысяч
фальшивых талеров... вознаграждение за то, что я помог  арестовать  врагов
нашего короля.
   - Ах, так это вы писали письма? - сказал начальник полиции и на минутку
задумался. - А правда ли то, что вы писали?
   - Ваше  превосходительство,  -  воскликнул  Калимеро,  -  это  истинная
правда, клянусь вам!
   - Вот как! - в свою очередь воскликнул начальник полиции, и на его лице
появилась прехитрая улыбка. - Значит, вы утверждаете, что  писали  правду?
Друг мой, я  сразу  понял,  что  вы  немного  того...  А  теперь  вы  сами
подтвердили это. Извольте отправляться в сумасшедший дом!
   - Ваше превосходительство, что вы! - закричал Калимеро. В  отчаянии  он
швырнул на пол свою шляпу и затопал ногами: - Это  несправедливо!  Я  друг
лжи! Я и в письмах писал об этом!
   - Друг лжи? И это правда?
   - Правда! Клянусь вам! Чистая правда!
   - Ну вот, вы снова попались! - торжествующе сказал начальник полиции. -
Вы два раза уже поклялись мне, что говорите правду. А  теперь  перестаньте
шуметь и отправляйтесь в сумасшедший  дом.  Там  у  вас  будет  достаточно
времени, чтобы успокоиться. Пока же вы буйный сумасшедший,  и  я  не  имею
права оставить вас без  надзора.  Это  значило  бы  нарушить  все  правила
общественной безопасности.
   - Вы хотите прикарманить мои денежки! - закричал Калимеро, барахтаясь в
крепких руках дежурных полицейских.
   - Вы слышите? У него начинается приступ. Наденьте на него  смирительную
рубаху и заткните рот. Ну, а что касается... кхе-кхе... вознаграждения, то
даю слово, он не увидит ни сольдо, пока на моем мундире найдется хоть один
карман!
   Так и Калимеро, вслед за жертвами своего доноса,  попал  в  сумасшедший
дом. Там его, как буйнопомешанного, посадили в  отдельную  палату,  обитую
войлоком.
   Начальник полиции собрался было наконец соснуть,  как  вдруг  зазвонили
телефоны и со всех концов города посыпались сообщения:
   - Алло! Полиция? У нас появилась мяукающая собака... Ее слышно по  всей
округе... Могут быть неприятности... Пришлите срочно кого-нибудь.
   - Алло! Полиция?  Куда  смотрит  ваша  живодерная  команда?  У  меня  в
подъезде уже полчаса мяукает какой-то пес. Если он просидит там  до  утра,
никто не посмеет носа высунуть из дома... Чего доброго,  он  еще  кусаться
начнет...
   Начальник полиции немедленно вызвал два  отряда  живодеров-полицейских,
разделил их на несколько групп и выслал на поиски мяукающих собак, или как
вы уже догадались, семи котов тетушки Панноккьи.
   Не прошло и получаса, как  был  схвачен  первый  нарушитель  городского
спокойствия. Им оказался маленький котенок. Он до того увлекся  мяуканьем,
что даже не заметил, как его окружили, а когда увидел наконец вокруг  себя
много народу, то  решил,  что  люди  собрались,  чтобы  послушать  его,  и
замяукал пуще прежнего.
   Один из живодеров, фальшиво улыбаясь,  осторожно  приблизился  к  нему,
погладил по спинке, а потом быстро схватил за шиворот и сунул в мешок.
   Второго из семи котов пришлось стаскивать с мраморной лошади  какого-то
памятника, откуда  он  произносил  речь  перед  небольшой  группой  кошек,
призывая их вернуться к мяуканью. Но кошки глядели на него  с  недоверием,
мрачно посмеиваясь, и радостно залаяли, когда оратора взяли в плен.
   Третьего кота захватили, подслушав его спор с какой-то собакой:
   - Глупая, зачем ты мяукаешь?
   - А что я, по-твоему, должна делать? Я кошка, вот и мяукаю, -  отвечала
собака.
   - Ох, какая же ты глупая! Ты когда-нибудь видела себя в  зеркале?  Ведь
ты же собака и должна лаять,  а  я  кот  и  мне  полагается  мяукать.  Вот
послушай: мяу! мяу! мяу!
   Словом, кончили они тем, что поругались, и живодеры без  особого  труда
упрятали в мешок их обоих. Правда, собаку они потом выпустили, потому  что
она, как и положено, мяукала.
   Затем изловили четвертого, пятого и шестого котов.
   - Ну, а  теперь  остается  только  один,  -  решили  вконец  измученные
живодеры. И каково же было их удивление, когда через несколько  часов  они
обнаружили не одного, а сразу двух мяукающих котов!
   - Их стало больше, - с беспокойством заметил один живодер.
   - Должно быть, мяуканье заразительно, - заключил другой.
   Из этих двух котов один был воспитанником тетушки Панноккьи,  а  другой
оказался тем самым Тузиком, которого мы встретили в  одной  из  предыдущих
глав.
   Тузик  после  некоторых  размышлений  пришел  к  выводу,  что  Цоппино,
пожалуй,  был  прав,   когда   советовал   ему   вернуться   к   мяуканью.
Действительно, раз попробовав, он, как ни старался,  больше,  уже  не  мог
залаять. Тузик дал схватить себя без  всякого  сопротивления.  Но  седьмой
кот, хоть и  самый  старый  из  всех,  был  еще  достаточно  ловок,  чтобы
забраться на дерево. Там он почувствовал себя в  безопасности  и  принялся
потешаться над своими преследователями. Он чуть с ума их не  свел,  потому
что целый час распевал лучшие арии кошачьего репертуара.
   Поглазеть на необычный спектакль собралось много народу. Как это всегда
случается,  зрители  разделились  на  две  партии.  Одни,   благомыслящие,
поторапливали полицейских живодеров,  чтобы  те  поскорее  положили  конец
этому представлению. Другие, озорники, держали сторону кота, подзадоривали
его и даже сами подпевали:
   - Мяу! Мяу! Мяу!
   Вокруг дерева собралось уже множество котов. Они изо всех сил лаяли  на
своего коллегу: одни - из зависти, другие - от  злости...  Но  то  и  дело
кто-нибудь  из  них  все-таки  не  выдерживал  и  тоже  начинал   мяукать.
Полицейские тут же хватали провинившегося и сажали в мешок.
   Только  с  помощью  пожарных  удалось   согнать   с   дерева   упрямого
мяукальщика. Пожарные подожгли дерево, и толпа, таким образом, насладилась
еще и зрелищем небольшого пожара.
   Мяукающих котов, когда подсчитали, оказалось целых двадцать штук.  Всех
их отправили в  сумасшедший  дом.  Ведь  они  тоже  по-своему,  по-кошачьи
говорили правду, - значит, были сумасшедшими.
   Начальник сумасшедшего дома даже  растерялся:  шутка  ли  -  разместить
столько котов! Поразмыслив немного,  он  решил  посадить  их  в  палату  к
Калимеро Денежному Мешку.
   Вы  представляете,  конечно,  как  обрадовался  жалкий  доносчик   этой
компании, которая напомнила ему о причине всех его несчастий!
   За какие-нибудь два часа он и в самом  деле  сошел  с  ума  и  принялся
мяукать и мурлыкать. Ему всерьез стало  казаться,  что  он  кот.  И  когда
какая-то легкомысленная мышка пробежала по комнате, Калимеро изловчился  и
первым настиг ее. Но мышка оставила у него в зубах  хвостик  и  юркнула  в
щель.
   Цоппино разузнал все эти новости и уже  возвращался  домой,  как  вдруг
услышал голос своего приятеля. Джельсомино вовсю распевал  одну  из  своих
песенок, доставивших ему столько хлопот.
   "На этот раз, - подумал Цоппино, -  готов  спорить  на  все  три  лапы,
вместе с новой в придачу, что Джельсомино уснул и видит сладкие сны.  Если
я не поспешу, полицейские разбудят его раньше меня".
   Возле дома Цоппино  увидел  большую  толпу,  которая  собралась,  чтобы
послушать Джельсомино. Все стояли молча, не двигаясь. Время от  времени  в
соседних домах вылетали стекла, но никто не выглядывал из окон и не учинял
скандала. Чудесное пение Джельсомино, казалось, околдовало  всех.  Цоппино
заметил в толпе даже двух молодых  полицейских.  На  их  лицах  тоже  было
написано восхищение. Полицейские, как вы сами понимаете,  должны  были  бы
схватить Джельсомино, но они и не собирались этого делать.
   К сожалению, к дому приближался  начальник  полиции,  прокладывая  себе
дорогу  среди  толпы  ударами  хлыста.  У  начальника  полиции   не   было
музыкального слуха, и пение Джельсомино на него не действовало.
   Цоппино вихрем взметнулся по лестнице и пулей влетел на чердак.
   - Вставай! Вставай! - замяукал он и принялся щекотать  нос  Джельсомино
кончиком хвоста. - Концерт окончен! Подходит полиция!
   Джельсомино открыл глаза, протер их хорошенько и спросил:
   - Где я?
   - Могу тебе сказать, где ты сейчас  окажешься,  если  не  сдвинешься  с
места, - ответил Цоппино. - В тюрьме!
   - Я опять пел?
   - Быстрее! Будем удирать по крышам!
   - Ты рассуждаешь как настоящий кот. А я не очень-то привык  скакать  по
черепицам.
   - Ничего. Будешь придерживаться за мой хвост.
   - А куда побежим?
   - Во всяком случае, подальше отсюда. Куда-нибудь да попадем.
   Цоппино выпрыгнул из окна каморки прямо на крышу,  что  была  внизу,  и
Джельсомино оставалось только последовать  за  ним,  закрыв  глаза,  чтобы
голова не кружилась.



   <b>Глава четырнадцатая, из которой вы узнаете историю</b>
   <b>Бенвенуто-не-присядь-ни-на-минуту</b>

   По счастью, дома в городе теснились один к другому, как сельди в бочке,
и Джельсомино довольно  легко  перескакивал  с  крыши  на  крышу.  Что  же
касается Цоппино, то он предпочел бы, чтоб дома стояли  подальше  друг  от
друга: тогда он мог бы совершить хоть один прыжок, достойный его кошачьего
звания. Но вдруг у  Джельсомино  подвернулась  нога,  он  полетел  вниз  и
свалился на небольшую террасу, где какой-то старичок поливал цветы.
   - Простите, пожалуйста! - воскликнул  Джельсомино,  потирая  ушибленное
колено. - Я совсем не собирался попадать к вам таким образом.
   - Ну что вы, что вы! - просто ответил старичок. - Я  очень  рад  вашему
приходу! Что с вами? Вы ушибли ногу? Надеюсь, ничего страшного?
   В это время, свесившись с крыши, на террасу заглянул Цоппино.
   - Разрешите? - мяукнул он.
   - Ах, еще один гость! - обрадовался старик. - Пожалуйста, пожалуйста! Я
очень рад!
   Тем временем коленка Джельсомино распухала прямо на глазах.
   - Вот только мне очень жаль, - сказал старик,  -  что  у  меня  нет  ни
одного стула, чтобы усадить вас.
   - Тогда давайте положим его на кровать, - предложил Цоппино, - если  вы
не возражаете, конечно.
   - Беда в том, что у меня  и  кровати  нет,  -  ответил  старик,  совсем
расстроившись, - я сейчас схожу к соседу и попрошу у него кресло.
   - Нет, нет, - поспешно вмешался Джельсомино, - мне совсем неплохо и  на
полу.
   - Тогда зайдите в комнату, - пригласил старик, - и будьте как дома, а я
тем временем приготовлю кофе.
   Комната  старика  была  маленькой  и  чистенькой.  Мягко   поблескивала
скромная мебель - стол, буфет, шкаф. Но не было ни одного стула, не было и
кровати.
   - А что, разве вы никогда не садитесь? - спросил Цоппино старика.
   - Нет, не приходится, - ответил он.
   - И не спите?
   - Почему же, сплю иногда. Стоя. Правда, очень  редко.  Не  больше  двух
часов в неделю.
   Цоппино и Джельсомино переглянулись, как бы  говоря  друг  другу:  "Ну,
держись, сейчас он наплетет нам с три короба..."
   - Простите за нескромный вопрос, - продолжал Цоппино, - а  сколько  вам
лет?
   - Точно я и сам не знаю. Родился я лет десять  тому  назад,  но  сейчас
мне, должно быть, не то семьдесят пять, не то семьдесят шесть.
   По лицам гостей старик понял, что они не очень-то верят ему.
   - Нет, я не лгу, - вздохнув, сказал он, - это неправдоподобная история,
но в ней нет ни капли вымысла.  Если  хотите,  я  расскажу  вам  ее,  пока
варится кофе.
   - Мое настоящее имя, - начал  он,  -  Бенвенуто,  но  люди  зовут  меня
Бенвенуто-не-присядь-ни на минуту...
   И старичок рассказал,  что  он  родился  в  семье  старьевщика.  Такого
резвого и живого ребенка еще никому не доводилось видеть. Едва он появился
на свет, как выскочил  из  пеленок  и  стал  бегать  по  комнате.  Вечером
Бенвенуто положили в люльку, а утром обнаружили, что люлька уже мала ему и
ноги мальчика торчат из нее.
   - Видно, - сказал старьевщик, -  он  торопится  вырасти,  чтобы  скорее
помогать семье.
   Вечером Бенвенуто раздевали и клали в постель, а утром вчерашняя одежда
уже не годилась ему - башмаки жали, а рубашки не налезали.
   - Ну, это не так страшно, - говорила мать, - чего, чего, а уж тряпки-то
в доме старьевщика всегда найдутся. Сейчас я сошью ему новую рубаху.
   За  какую-то  неделю  Бенвенуто  так  вырос,  что  соседи  посоветовали
отправить его в школу. Мать послушалась и повела Бенвенуто к  учителю,  но
тот не на шутку рассердился:
   - Почему вы не привели его пораньше?  Ведь  сейчас  уже  зима.  Кто  же
начинает учиться в середине учебного года?
   Но когда мать объяснила ему, что Бенвенуто  всего  семь  дней,  учитель
рассердился еще больше:
   - Семь дней? Уважаемая синьора, здесь - не  ясли,  а  я  -  не  нянька!
Приходите через семь лет, тогда и поговорим.
   Но тут он поднял свой нос от классного журнала и увидел, что  Бенвенуто
куда выше ростом любого из его учеников.  Тогда  он  посадил  мальчика  на
последнюю парту и принялся объяснять классу, что дважды два - четыре.
   В полдень зазвенел звонок, все школьники вскочили из-за парт и выбежали
из класса. Только Бенвенуто остался сидеть на своем месте.
   - Бенвенуто, - позвал его учитель, - надо проветрить класс.
   - Но мне не встать, синьор учитель.
   Действительно, за  четыре  урока  он  так  вырос,  что  крепко-накрепко
застрял в парте. Пришлось позвать служителя, чтобы он помог ему выбраться.
   На следующее утро для Бенвенуто поставили  парту  побольше,  но,  когда
наступил полдень, он опять не смог встать. И эта парта  стала  ему  тесна.
Бенвенуто сидел в ней, словно мышь в мышеловке.
   Пришлось позвать столяра, и тот расколол парту на  части.  Учитель  тот
просто за голову схватился.
   - Завтра принесем для тебя парту из пятого класса, - сказал он и тут же
отдал распоряжение.
   - Ну, как теперь? - спросил он, когда парту принесли.
   - Хорошо! Совсем свободно! - радостно ответил Бенвенуто, и,  чтобы  ему
поверили, он несколько раз встал и сел. Но с  каждым  разом  вставать  ему
было все труднее и труднее. И в двенадцать часов, когда прозвенел  звонок,
все повторилось сначала, и опять пришлось звать столяра.
   Директор школы и мэр города возмутились:
   - Что случилось, синьор учитель? Вы разучились поддерживать  дисциплину
в классе! Почему в этом году парты у вас колются, словно орехи? Вам  нужно
как следует взяться за своих сорванцов. Мы  не  в  состоянии  каждый  день
покупать новые парты!
   Старьевщику пришлось отвести своего сына к  доктору  и  рассказать  ему
все, как было.
   - Посмотрим, посмотрим, - сказал доктор. Он  надел  очки,  чтобы  лучше
видеть, и измерил рост Бенвенуто.
   - Теперь, - сказал он, - садись.
   Бенвенуто уселся на стул.  Доктор  подождал,  пока  пройдет  минута,  и
сказал:
   - Встань.
   Бенвенуто встал, и доктор снова измерил его вдоль и поперек.
   - Гм, - сказал он и, не поверив тому, что видит, протер очки платком.
   - Присядь-ка еще разок.
   Он проделал так несколько раз и наконец заключил:
   - Это очень интересный случай. Мальчик болен какой-то  новой  болезнью.
До сих пор еще никто не болел ею. Болезнь заключается в  том,  что,  когда
ребенок сидит, он быстро стареет. Каждая минута, проведенная  сидя,  равна
для него целому месяцу. А лечение простое - нужно всегда  быть  на  ногах,
иначе за несколько недель мальчик превратится в белобородого старика.
   После этого дня жизнь Бенвенуто совершенно переменилась.  В  школе  ему
сделали особую парту, без сиденья, чтобы он даже не пытался присесть. Дома
его заставляли есть стоя. А вздумай он хоть минутку  отдохнуть  у  камина,
как тотчас раздавалось:
   - Что ты делаешь! Захотел состариться раньше времени?
   - Вставай, вставай! Поседеть хочешь?
   Ну а кровать?
   Никаких кроватей, если он не хотел проснуться седым стариком.  Пришлось
Бенвенуто научиться спать стоя, как спят лошади.  Вот  из-за  всего  этого
люди и прозвали его: Бенвенуто-не-присядь-ни-на-минуту. Прозвище это так и
осталось за ним на всю жизнь.
   Но  вот  в  один  несчастный  день  заболел  отец  Бенвенуто.   Вскоре,
почувствовав, что умирает, он позвал к себе сына.
   - Бенвенуто, - сказал он, прежде чем навсегда закрыть глаза,  -  теперь
твой черед помогать матери. Она старенькая и не  может  больше  трудиться.
Найди себе хорошую работу. Она не принесет тебе вреда. Наоборот, благодаря
работе ты долго будешь оставаться молодым. Ведь у тебя не  будет  времени,
чтобы сидеть сложа руки.
   На другой день Бенвенуто отправился искать работу. Но люди смеялись ему
в лицо:
   - Работу, говоришь? Нет, сынок, у нас не играют ни в мяч, ни  в  кегли.
Ты еще слишком мал, чтобы работать на фабрике.
   - Работу? Но ведь  нас  оштрафуют.  Закон  запрещает  брать  на  работу
детей...
   Бенвенуто не  стал  спорить.  Он  тут  же  нашел  выход  из  положения.
Вернувшись домой, он уселся перед зеркалом и стал ждать.
   - Доктор говорил, что стоит мне присесть, как  я  постарею.  Посмотрим,
правда ли это...
   Через несколько минут он заметил, что растет - стали жать  башмаки.  Он
скинул их и принялся рассматривать свои ноги  -  те  удлинялись  прямо  на
глазах. Когда же Бенвенуто опять взглянул в зеркало, то страшно удивился:
   - Кто этот черноусый юноша, что смотрит на меня? Мы, кажется,  знакомы.
Я где-то видел его...
   Наконец он понял и рассмеялся:
   - Да это же я! Я -  только  совсем  взрослый!  Но  теперь  лучше  будет
встать. Больше стареть, пожалуй, не стоит.
   Он не стал больше обивать пороги фабрик,  а  просто  выкатил  из  сарая
отцовскую тележку и двинулся с ней по улице, громко крича на ходу:
   - Тряпки-лохмотья! Тряпки-лохмотья!
   - Какой славный молодой человек!  Откуда  ты  пришел  в  наши  края?  -
спрашивали соседи, выглядывая из окон на его голос.
   - Бенвенуто-не-присядь-ни-на-минуту, это ты?!
   - Да, соседи, это я! Я задремал на стуле и проснулся уже усатым!
   Так Бенвенуто начал трудиться. И все люди любили его. Бенвенуто  всегда
был на ногах, всегда что-нибудь делал, всегда готов был каждому  помочь  -
как тут не стать всеобщим любимцем! Однажды его хотели даже выбрать в мэры
города:
   - Вот такой человек нам и нужен - чтобы не любил засиживаться в кресле.
   Но Бенвенуто не захотел стать мэром.
   А потом умерла и его мать, и тогда он подумал: "Теперь я  совсем  один.
Сидеть без дела я  все  равно  не  смогу,  потому  что  быстро  состарюсь.
Пойду-ка лучше бродить по свету, посмотрю, где что делается".
   Так он и сделал: взял тележку с тряпками и, недолго думая, отправился в
дорогу.  Счастливый,  он  дни  и  ночи  мог  шагать  без  устали.   Немало
интересного увидел он на своем пути, немало людей повстречал.
   - Ты очень  славный  парень,  -  говорили  ему  встречные,  -  присядь,
поболтай с нами.
   - Поболтать можно и стоя, - отвечал Бенвенуто.
   Шел он, шел и все не старел. Но вот однажды проходил он  мимо  какой-то
бедной лачуги и, заглянув в  окно,  увидел  картину,  от  которой  у  него
сжалось сердце. В кровати лежала  больная  женщина,  а  на  полу  возились
маленькие ребятишки. Они ревели во все горло,  стараясь  перекричать  друг
друга.
   - Молодой человек, - сказала женщина, увидев его, - если  вы  не  очень
торопитесь, зайдите на минутку к нам в дом. Мне не пошевельнуться, и я  не
могу укачивать детей, а каждая их слеза для  меня  все  равно  что  нож  в
сердце.
   Бенвенуто вошел в комнату, взял на руки одного из  малышей,  походил  с
ним взад и вперед и убаюкал его. Таким же манером он успокоил и остальных.
Но последний, самый маленький, никак не хотел засыпать.
   - Присядьте на минутку, - посоветовала женщина, - и  подержите  его  на
руках. Присядьте и увидите - он уснет.
   Бенвенуто сел на скамеечку около очага, и плакавший  ребенок  сразу  же
утих. Он был такой славный, что Бенвенуто принялся играть  с  ним  и  даже
спел ему песенку.
   - Спасибо вам от всего сердца! - оказала женщина, когда ребенок  уснул.
- Я уже так отчаялась, что мне и жизнь немила стала.
   - О, не говорите таких вещей даже в шутку! - ответил Бенвенуто.
   Собираясь уходить, он случайно взглянул в зеркало на стене и  увидел  у
себя седую прядь волос.
   "Я и забыл совсем, что старею, когда сижу", - мелькнуло у Бенвенуто. Но
потом он расправил плечи, еще раз взглянул на сладко спавших детей и пошел
своей дорогой.
   В другой раз он проходил ночью через какую-то  деревушку  и,  увидев  в
одном из домиков свет, заглянул в окно. В комнате стоял ткацкий станок,  а
за ним работала девушка и тяжело вздыхала.
   - Что с вами? - спросил ее Бенвенуто.
   - Ох, я не сплю уже третью ночь... А к завтрашнему дню  мне  непременно
нужно соткать этот коврик. Если я не успею,  мне  ничего  не  заплатят,  и
тогда всей нашей семье придется голодать. У меня могут даже отнять станок.
Ах, чего бы я не отдала, чтобы поспать хоть полчасика!
   "Полчасика - это всего тридцать минут, - подумал Бенвенуто. -  Пожалуй,
тридцать минут я вполне мог бы поработать за девушку".
   - Знаете что, - сказал он вслух, - идите-ка спать, а я заменю вас.  Мне
почему-то нравится этот станок. А через полчаса я вас разбужу.
   Девушка прилегла на лавку и в ту  же  минуту  уснула.  Бенвенуто  начал
работать. Прошло полчаса, но разбудить девушку он не решился. Каждый  раз,
когда он подходил к ней, ему казалось, что ей снятся прекрасные сны.
   Занялся рассвет, взошло солнце и разбудило девушку.
   - Я проспала всю ночь! А вы работали!
   - Э, пустяки! Я не скучал.
   - У вас даже голова запылилась...
   "Трудно  сказать,  на  сколько  лет  я  постарел  сегодня",  -  подумал
Бенвенуто, но не почувствовал никакого сожаления. Он успел соткать коврик,
и девушка была теперь самым счастливым человеком на свете.
   В другой раз Бенвенуто довелось повстречаться с одним  старым-престарым
стариком.
   - Мне так жаль,  -  говорил  старик,  вздыхая,  -  мне  так  жаль,  что
приходится умирать, не сыграв напоследок  в  карты.  Все  мои  друзья  уже
умерли.
   - Ну, а если дело только за этим, - сказал Бенвенуто, - то в подкидного
я тоже умею.
   И они стали играть.  Бенвенуто  не  хотел  садиться,  но  старик  вдруг
раскричался на него:
   - Ты нарочно остался стоять, чтобы подсматривать сверху  в  мои  карты!
Хочешь нечестно обыграть меня! Хочешь воспользоваться тем, что  я  бедный,
несчастный старик!
   И Бенвенуто, как упал от неожиданности на стул, так и не вставал с него
до конца игры. Он так растерялся, что перепутал карты и проиграл. А старик
потирал руки от удовольствия, словно мальчишка, наворовавший груш.
   - Еще разок! - весело предложил он.
   Бенвенуто хотел было подняться с этого стула, который  отнимал  у  него
дни, месяцы, а может быть, и годы жизни, но ему жаль было огорчать бедного
старика. Он продолжал сидеть и проиграл во второй раз, а затем и в третий.
Старик, казалось, помолодел от радости.
   - Эти годы он взял у меня, - пробормотал Бенвенуто,  глядя  на  себя  в
зеркало. Волосы его словно покрылись инеем. - Ну ничего, - утешал он себя,
- кто знает, сколько уже времени этот старик мечтал поиграть в карты...
   И так каждый раз, когда  нашему  Бенвенуто  случалось  присесть,  чтобы
помочь кому-нибудь, у  него  седели  волосы.  Потом  постепенно  согнулась
спина,  точно   дерево   под   сильным   ветром,   и   потускнели   глаза.
Бенвенуто-не-присядь-ни-на-минуту старел. Скоро у него уже не осталось  ни
одного темного волоса, Люди, знавшие его историю, говорили:
   - Много же пользы принесли тебе твои добрые  дела,  Бенвенуто!  А  ведь
думай ты только о себе, был бы ты сейчас молодым парнем.
   Но  Бенвенуто  не  соглашался  с  такими  речами.  Каждый  седой  волос
напоминал ему о каком-нибудь добром деле. Так о чем же ему было жалеть?!
   - Ты  мог  бы  сохранить  жизнь  для  себя,  а  не  раздавать  ее  всем
понемножку, - говорили ему соседи.
   Но Бенвенуто только улыбался и качал  головой.  Он  думал  о  том,  что
каждый седой волос помог ему найти нового друга, и  таких  друзей  у  него
были тысячи и тысячи. Бенвенуто не знал устали в своих странствиях, хоть и
опирался теперь на палку и часто останавливался, чтобы передохнуть.
   - Скитался  я,  скитался,  попал  вот  в  эту  страну  и  решил  в  ней
поселиться, - закончил свой рассказ  Бенвенуто,  -  и  здесь  я  продолжаю
заниматься отцовским ремеслом - ремеслом старьевщика.
   - Но ведь на свете сколько угодно других стран, - удивился  Цоппино,  -
почему бы вам не выбрать какую-нибудь получше этой?
   Бенвенуто улыбнулся:
   - В этой стране люди нуждаются  в  моей  помощи  больше,  чем  в  любой
другой. Это ведь самая несчастная страна  на  сеете.  Значит,  тут  мне  и
место.
   - Как это верно! - воскликнул  Джельсомино.  Он  растрогался  до  слез,
слушая рассказ старика. - Вот самый правильный путь! Теперь  я  знаю,  что
мне делать с моим голосом. Он должен помогать людям,  а  не  приносить  им
несчастья.
   - Ну, это тебе будет нелегко, - заметил Цоппино, - например, не вздумай
напевать колыбельную песенку - детишки только пуще разревутся.  Ведь  твой
голос способен перебудить целую страну.
   - Но  будить  спящих  тоже  бывает  иногда  очень  полезно,  -  заметил
Бенвенуто.
   - Этим я и займусь! - решительно заявил Джельсомино.
   - Нет, сначала ты займешься своим коленом, - сказал Цоппино.
   Колено действительно все распухало и распухало. Джельсомино уже не  мог
ни ходить, ни стоять. Тогда решили, что он, пока не поправится, будет жить
у Бенвенуто. Ведь он почти никогда не спал и мог позаботиться о том, чтобы
Джельсомино не распевал во сне и не угодил таким образом в лапы полиции.



   <b>Глава пятнадцатая, в которой Бананито переселяется</b>
   <b>в тюрьму и готовит себе завтрак при помощи карандаша</b>

   Бананито, как вы помните, вышел рано утром из дома и пошел  куда  глаза
глядят. У него не было никаких определенных планов.  Просто  ему  хотелось
поскорее что-нибудь нарисовать, чтобы показать всем свое мастерство.
   Привратники, орудуя шлангами, поливали водой улицы. Они перебрасывались
шутками с рабочими, которые, нажимая на  педали  велосипедов,  спешили  на
фабрику, ежеминутно рискуя попасть под холодный душ.  Утро  было  ясным  и
светлым. Бананито чувствовал, как в его голове бродят тысячи  великолепных
замыслов. Внезапно ему почудился необыкновенный аромат и  показалось,  что
среди булыжников мостовой вдруг распустились мириады фиалок.
   "Вот самое лучшее из того, что я мог бы сделать!" - решил  Бананито.  И
там же, где стоял, около ограды какой-то фабрики, он  уселся  на  тротуар,
достал из коробки кусок  мела  и  принялся  за  работу.  Вокруг  сразу  же
столпились рабочие.
   - Готов спорить, - сказал  один  из  них,  -  что  сейчас  он  нарисует
кораблик или каких-нибудь голубков. Только где же собака, что держит шапку
для подаяния?
   - Я слышал однажды, - сказал другой рабочий, - такую историю.  Какой-то
художник провел на земле красную черту. Люди, что собрались вокруг,  стали
ломать себе голову соображая, что бы это значило.
   - Ну и что же?
   - Спросили наконец у художника. И он ответил: "Я хочу  посмотреть,  кто
из вас сможет пройти под этой чертой, а не над ней". Потом он надел  шляпу
и ушел. Он, наверное, был немножко...
   - Ну, этот, пожалуй, еще в своем уме, - перебил кто-то. - Посмотрите.
   Бананито ни на секунду не отрывался от работы и рисовал так быстро, что
трудно было уследить за его рукой. И на тротуаре в точности  так,  как  он
задумал, возникла целая  клумба  настоящих  фиалок.  Это  был  всего  лишь
рисунок, но такой  прекрасный,  что  воздух  внезапно  оказался  напоенным
ароматом цветов.
   - Мне кажется, я чувствую запах фиалок, - прошептал один из рабочих.
   - Скажи лучше - запах тыквы, а не  фиалок,  не  то  тебя  в  два  счета
упрячут в кутузку, - посоветовал ему товарищ. - Но запах чувствуется - это
верно!
   Все молча стояли вокруг Бананито. Было так тихо,  что  слышалось  даже,
как поскрипывает его мелок. С каждым новым штрихом, ложившимся на  тротуар
аромат фиалок все усиливался. Рабочие заволновались.  Они  переминались  с
ноги на ногу, перекладывали свертки с завтраками из руки  в  руку,  делали
вид, будто проверяют, хорошо ли накачаны шины велосипедов, но не  упускали
из виду ни одного движения Бананито  и  только  потягивали  носами,  чтобы
полнее насладиться чудесным ароматом, который так радовал сердце.
   Взвыл заводской гудок, призывавший их на работу, но никто не двинулся с
места. Кругом только и раздавалось: "Молодчина! Вот это молодчина!"
   Бананито оторвался наконец от работы, взглянул на собравшихся и  прочел
в их глазах столько благодарности,  что  даже  смутился.  Он  собрал  свои
краски и поспешно зашагал прочь.
   Один из рабочих догнал его:
   - Что с тобой? Куда ты? Подожди минутку, сейчас мы вывернем  карманы  и
отдадим тебе все наши деньги. Никому из нас еще не доводилось видеть такие
замечательные рисунки.
   - Спасибо, - пробормотал Бананито, - большое спасибо!
   И он поспешил на другую сторону улицы, чтобы поскорее остаться  одному.
Сердце его билось так сильно, что  куртка  на  груди  приподнималась,  как
будто под нею прятался котенок. Бананито был  по-настоящему  счастлив.  Он
долго бродил по городу, не  решаясь,  однако,  приняться  за  какой-нибудь
новый рисунок. В голове у него возникали сотни замыслов, но он  отбрасывал
их один за другим. Наконец, увидев бродячую собаку, Бананито  окончательно
понял, что ему следует делать.  Он  уселся  тут  же  на  тротуаре  и  стал
рисовать.
   В Стране Лгунов всегда найдутся люди, которым нечего делать  и  которые
поэтому слоняются по улицам. Это профессиональные прохожие  или,  попросту
говоря, безработные.  Около  Бананито  опять  собралась  небольшая  группа
зрителей, и они стали отпускать замечания на его счет:
   - До чего же горазд на выдумки! Вздумал рисовать кошку, как будто их  и
так мало в городе.
   - Это не простая кошка, - весело сказал Бананито.
   - Слышали? Он рисует особенную кошку! В наморднике, что ли, будет  твоя
кошка?
   Споры прекратились, как по волшебству, когда Бананито в  последний  раз
провел кистью по хвосту своей собаки, и  та,  вскочив  с  земли,  залилась
веселым лаем. Толпа испустила крик изумления.  В  ту  же  минуту  прибежал
полицейский:
   - Что такое? Что случилось? Ага, вижу! Даже слышу! Лающая  собака!  Как
будто с нас мало было мяукающих котов! Чья она?
   Толпа поспешно разошлась, чтобы не отвечать ему. Только один,  бедняга,
не смог увернуться, потому что стоял рядом, и полицейский ухватил  его  за
рукав.
   - Это его кошка, - ответил он и, показав на Бананито, опустил глаза.
   Полицейский отпустил парня и вцепился в художника:
   - Ну-ка, отправляйся со мной!
   Бананито ничего не оставалось делать. Он собрал свои краски  и,  ничуть
не огорчившись, последовал за полицейским. А  собака,  повиливая  хвостом,
отправилась по своим делам.
   Художника посадили в тюремную камеру и велели ждать, пока его  допросит
начальник полиции. У Бананито горели руки, так ему хотелось поработать. Он
нарисовал небольшую птичку и подбросил ее в воздух. Но птичка не  улетела.
Она уселась ему на плечо и стала ласково поклевывать его ухо.
   - А, ты, наверное, хочешь есть! - догадался Бананито.
   Он нарисовал птичке горстку зернышек проса и вспомнил при этом,  что  и
сам еще не завтракал.
   "Яичницы из двух яиц мне бы вполне хватило. И пожалуй, неплохо было  бы
съесть большой спелый персик", - подумал  он  и  нарисовал  все,  что  ему
хотелось. Скоро аппетитный запах яичницы распространился по камере, проник
за дверь и защекотал ноздри стражника.
   - Гм, как вкусно пахнет! - сказал стражник, потягивая носом и  стараясь
подольше насладиться запахом.
   Но потом он забеспокоился и открыл глазок камеры. Увидев  заключенного,
который с аппетитом уплетал яичницу, стражник  окаменел  от  изумления.  В
таком положении его и застал начальник стражи.
   - Замечательно! -  закричал  он  вне  себя  от  гнева.  -  Великолепно!
Оказывается, заключенным теперь носят обеды из ресторана!
   - Я не... я не... - только и мог пролепетать стражник.
   - Ты не знаешь порядка! Хлеб и вода! Вода и хлеб! И ничего больше!
   - Я не знаю, откуда у него все это, -  промолвил  наконец  стражник,  -
может быть, яйца были у него в кармане...
   - Ну да, а жаровня, на которой он их  поджарил?  Тоже  была  у  него  в
кармане? Я вижу, стоит мне отлучиться, как в тюремных  камерах  появляются
кухонные плиты...
   Но начальнику стражи тут же пришлось  признать,  что  никакой  плиты  в
камере нет и  в  помине.  А  Бананито,  чтобы  выручить  стражника,  решил
рассказать, каким образом он приготовил себе завтрак.
   - Ну нет, я не такой дурак!  Меня  не  проведешь!  -  сказал  начальник
стражи, с недоверием выслушав художника. - А прикажи я тебе подать камбалу
в красном вине, что бы ты стал делать?
   Вместо ответа художник взял лист бумаги и принялся рисовать  заказанное
блюдо.
   - Как угодно, с петрушкой или  без  нее?  -  поинтересовался  он  между
прочим.
   - С петрушкой, - посмеиваясь, ответил начальник стражи. - Ты  и  впрямь
принимаешь меня за дурака. Ну, ничего, когда закончишь,  я  заставлю  тебя
самого съесть этот лист бумаги!
   Но когда Бананито кончил рисовать, от рисунка повалил вкусный пар и все
почувствовали запах  жареного,  а  через  несколько  мгновений  камбала  в
красном вине уже дымилась на столе и,  казалось,  так  и  просила:  "Съешь
меня! Съешь меня!"
   - Приятного аппетита! - сказал Бананито начальнику стражи,  у  которого
от изумления глаза на лоб вылезли. - Ваш заказ выполнен.
   - Мне... что-то... не хочется есть, - пробормотал тот, с трудом приходя
в себя от удивления. - Отдай камбалу стражнику и следуй за мной!



   <b>Глава шестнадцатая, в которой Бананито становится</b>
   <b>министром и тут же впадает в немилость</b>

   Начальник  стражи  вовсе  не  был  глупцом.  Напротив,  он  был  хитрым
пройдохой.
   "За этого человека, - рассуждал он, сопровождая Бананито в  королевский
дворец, - можно получить столько золота, сколько  он  весит.  Даже,  может
быть, на несколько центнеров побольше. Сундук у  меня  достаточно  глубок,
так почему бы не отправить в него несколько мешков золота? Ведь места  оно
не пролежит... Король наверняка щедро наградит меня".
   Но надежды его не оправдались. Король Джакомоне как только узнал, в чем
дело, повелел немедленно привести к нему художника. А с начальником стражи
обошелся весьма сурово и, лишь отпуская его, изрек:
   - За то, что ты нашел этого  человека,  жалую  тебе  Большую  Фальшивую
медаль!
   "Как же, нужна мне твоя медаль... - проворчал  начальник  стражи,  -  у
меня их уже две дюжины, и все  картонные.  Будь  у  меня  дома  хромоногие
столы, можно было бы  подкладывать  эти  медали  под  их  ножки,  чтоб  не
шатались".
   Пусть себе начальник стражи бормочет все, что ему хочется. Оставим  его
в покое и посмотрим лучше, как встретились Бананито и король Джакомоне.
   Художник ничуть не растерялся  в  присутствии  столь  высокой  особы  и
спокойно ответил на все его вопросы. Разговаривая  с  Джакомоне,  Бананито
любовался его прекрасным оранжевым париком, который сиял на голове короля,
словно груда апельсинов на прилавке.
   - Что это ты так разглядываешь? - спросил король.
   - Ваше величество, я любуюсь вашими волосами.
   - Гм! А ты мог бы нарисовать такие же хорошие волосы? - Джакомоне вдруг
загорелся надеждой, что Бананито нарисует волосы прямо на его лысине,  они
станут настоящими и их не придется убирать на ночь в шкаф.
   -  Столь  же  прекрасные,  конечно,  нет!  -  ответил  Бананито,  думая
доставить королю удовольствие этим комплиментом.
   В глубине души он  немного  сочувствовал  ему,  как  всякому  человеку,
страдающему из-за своей лысины. Ведь столько людей обрезают волосы  только
для того, чтобы не причесывать их. К тому же о людях  не  судят  по  цвету
волос. Будь у Джакомоне самые настоящие черные волнистые кудри, все  равно
он остался бы таким же пиратом и негодяем, каким был.
   Джакомоне горестно вздохнул и решил, что велит расписать свою лысину  в
другое время.
   "Лучше, пожалуй, - подумал он, - сначала  использовать  его  как-нибудь
иначе. Можно, например, с его помощью прослыть в истории великим королем!"
   - Я назначаю тебя, - сказал он художнику,  -  министром  зоологического
сада. Около дворца есть чудесный парк, но в нем  нет  никаких  зверей.  Ты
должен нарисовать их. И смотри никого не забудь, иначе...
   "По правде говоря, лучше уж быть министром, чем  сидеть  в  тюрьме",  -
рассудил Бананито.  И  еще  до  захода  солнца,  на  глазах  у  изумленных
зрителей, он нарисовал сотни различных животных, которые тут  же  оживали.
Это были львы, тигры, крокодилы, слоны, попугаи, черепахи,  пеликаны...  И
еще были собаки, много-много собак  -  дворняжки,  лайки,  борзые,  таксы,
пудели... Все они, к великому ужасу придворных, громко лаяли.
   - Чем только все это кончится?  -  перешептывались  придворные.  -  Его
величество  позволяет  собакам  лаять!  Это  же  против  всяких   законов!
Наслушавшись собачьего лая, народ, чего доброго, наберется опасных мыслей!
   Но Джакомоне распорядился не беспокоить Бананито и разрешил ему  делать
все, что он захочет. Поэтому  придворным  оставалось  только  давиться  от
злости.
   Животные, по мере того как Бананито создавал их, занимали свои места  в
клетках. В бассейнах теперь плавали белые медведи, тюлени и пингвины, а по
аллеям бегали сардинские ослики, те самые,  на  которых  обычно  катают  в
парках детей.
   В этот вечер Бананито не вернулся в  свою  каморку.  Король  отвел  ему
комнату в своем дворце. Опасаясь, как бы  художник  не  сбежал,  Джакомоне
приставил к нему на ночь десять стражников.
   На другой день, когда Бананито нарисовал всех животных, какие  есть  на
свете, и в зоопарке уже больше нечего было  делать,  король  назначил  его
министром съестных припасов (или, как он выразился, министром канцелярских
товаров).
   Перед воротами дворца поставили стол с кистями и красками и посадили за
него Бананито. А горожанам сказали, что  они  могут  просить  у  художника
любое кушанье, какое только захотят.
   Вначале многие попали впросак. Просили, например,  у  Бананито  чернил,
подразумевая хлеб (как и полагалось по "Словарю  Лгунов"),  -  художник  и
рисовал бутылку чернил, да еще поторапливал:
   - Ну, кто там следующий?
   - На что она мне?! - восклицал злополучный проситель. - Я же не могу ни
съесть, ни выпить эти чернила!
   Так что очень скоро люди поняли: хочешь получить от Бананито  что-либо,
называй вещи настоящими именами, хоть они и запрещены.
   Придворные просто из себя выходили от возмущения.
   - Куда же это годится?! Чем дальше, тем хуже! - шипели  они,  позеленев
от злости. - Это плохо кончится! Еще немного, и люди перестанут лгать! Что
стряслось с нашим королем?
   А король Джакомоне все  ждал,  когда  к  нему  явится  мужество,  чтобы
попросить художника нарисовать настоящие волосы.  "Тогда  можно  будет  не
бояться ветра", - думал он и тем временем позволял  Бананито  делать  все,
что ему заблагорассудится. Придворные были вне себя от негодования.
   Королевские генералы - те тоже не находили места от ярости.
   - В кои-то  веки  в  наших  руках  оказался  такой  человек,  как  этот
художник, и что же? Как мы его используем? Яичницы, цыплята, мешки жареной
картошки, горы шоколада... Пушки  нам  нужны,  пушки!  Тогда  мы  создадим
непобедимую армию и раздвинем границы нашего государства!
   Один самый воинственный генерал отправился к королю и рассказал ему  об
этих планах. У старого пирата Джакомоне закипела кровь.
   - Пушки! - обрадовался он.  -  Конечно,  пушки!  И  корабли,  самолеты,
дирижабли... Клянусь рогами дьявола! Позвать сюда Бананито!
   Уже много  лет  подданные  не  слышали,  чтобы  король  вспоминал  рога
дьявола. Это было его самое любимое ругательство в те времена,  когда  он,
стоя на капитанском мостике, воодушевлял своих пиратов ринуться на абордаж
какого-нибудь беззащитного судна.
   Тотчас же прекратили раздачу съестного и привели Бананито к  Джакомоне.
Слуги уже развесили на стенах комнаты географические карты  и  приготовили
коробку с флажками, чтобы отмечать места будущих сражений и побед.
   Бананито  спокойно  выслушал  все,  что  ему   сказали,   не   прерывая
разгоревшихся вокруг него споров. Но когда ему вручили бумагу и  карандаш,
чтобы он тут же, без промедления,  начал  отливать  пушки,  Бананито  взял
большой лист бумаги и огромными буквами написал на нем только одно  слово:
"Нет!" Затем он пронес этот лист по всему  залу,  чтобы  все  увидели  его
ответ.
   - Синьоры, - сказал он затем, - хотите кофе? Пожалуйста, в одну  минуту
я приготовлю вам его. Хотите лошадей, чтобы  поохотиться  на  лисиц?  Могу
нарисовать вам самых лучших  чистокровных  скакунов.  Но  о  пушках  лучше
забудьте. Пушек вы никогда от меня не получите!
   Вот  когда  разразился  настоящий  скандал!  Все  закричали,  зашумели,
застучали кулаками по столу. Только один Джакомоне, чтобы не ушибить руку,
подозвал слугу и стукнул по его спине.
   - Голову! Отрубить ему сейчас же голову! - кричали придворные  со  всех
сторон.
   - Лучше сделаем так, - рассудил Джакомоне. - Пока что не  будем  лишать
его головы. Дадим ему время привести ее  в  порядок.  По-моему,  ясно  как
день, что этот человек не в своем  уме.  Наверное,  именно  поэтому  он  и
рисует такие прекрасные картины.  Посадим-ка  его  на  некоторое  время  в
сумасшедший дом.
   Придворные стали было ворчать, что это слишком мягкое наказание. Но они
понимали: Джакомоне еще  надеется  обзавестись  настоящими  волосами  -  и
умолкали.
   - Пока же, - продолжал Джакомоне, - запретить ему рисовать!
   Так Бананито тоже оказался в сумасшедшем  доме.  Художника  посадили  в
отдельную палату и не оставили ему ни бумаги, ни карандаша, ни  кисти,  ни
красок. В палате не нашлось даже ни кусочка кирпича или мела,  потому  что
стены были обиты войлоком. И так как Бананито оставалось  рисовать  только
кровью, то он решил отложить на время работу над своими шедеврами.
   Он растянулся на скамье, закинул руки  за  голову  и  стал  смотреть  в
потолок. Потолок был совершенно белый, но Бананито видел на  нем  чудесные
картины - те, которые он  непременно  напишет,  едва  только  окажется  на
свободе.  А  в  том,  что  он  будет  освобожден,  Бананито  нисколько  не
сомневался. И он был прав,  потому  что  кое-кто  уже  позаботился  о  его
спасении. Вы, конечно, догадались, что это был Цоппино.



   <b>Глава семнадцатая, в конце которой Цоппино снова становится рисунком</b>

   Когда в доме Бенвенуто-не-присядь-ни-на-минуту, где  Джельсомино  лечил
свое колено, узнали, что художник  Бананито  сделался  министром,  котенок
решил отправиться к нему, чтобы подать прошение  об  освобождении  тетушки
Панноккьи и Ромолетты. Но, к сожалению,  опоздал.  Когда  он  добрался  до
дворца, художника там уже не было.
   - Хочешь взглянуть на Бананито, - посмеиваясь, сказал ему  стражник,  -
так ступай в сумасшедший дом. Правда, еще  не  известно,  пустят  ли  тебя
туда. Разве только если ты тоже не в своем уме.
   Цоппино долго соображал, притвориться ли ему помешанным, чтобы  попасть
в сумасшедший дом, или лучше поискать туда какую-нибудь другую дорогу.
   - Ну, лапки мои, выручайте, - сказал он наконец, - теперь вчетвером вам
будет немного полегче карабкаться по стенам.
   Сумасшедший дом, вернее сумасшедшие помещались в  мрачном,  похожем  на
замок здании, окруженном глубоким рвом с водой. Цоппино  пришлось  принять
небольшую ванну. Он бросился в воду, переплыл ров, вскарабкался по  стене,
юркнул в первое же открытое окошко и очутился на кухне. Все повара и слуги
в это время спали, и тут был только маленький поваренок,  которому  велели
вымыть пол. Увидев Цоппино, он закричал:
   - Брысь! Брысь! Вон отсюда, противный котенок! Пора бы уже  знать,  что
здесь не бывает объедков!
   Несчастный поваренок вечно страдал от  голода  и  съедал  все  кухонные
отходы до  последней  рыбной  косточки.  Поэтому  он  и  поспешил  выгнать
котенка. В страхе, что тот утащит  у  него  что-нибудь,  поваренок  открыл
дверь и выпустил его в коридор.
   Направо и налево нескончаемо тянулись палаты сошедших с ума,  а  точнее
говоря, совершенно здоровых заключенных. Вся их болезнь  состояла  лишь  в
том, что они неосторожно сболтнули  где-то  правду  и  попались  при  этом
ищейкам Джакомоне.
   Некоторые палаты были без дверей и отделялись от коридора лишь  толстой
железной решеткой;  другие,  напротив,  имели  тяжелые  железные  двери  с
маленькими окошками для передачи пищи. Заглянув в  одно  из  этих  окошек,
Цоппино увидел семерых котов тетушки Панноккьи и, что удивило его  гораздо
больше, своего старого знакомого Тузика. Коты спали вповалку прямо друг на
друге и видели, должно быть, прекрасные сны. У Цоппино не хватило мужества
разбудить их, тем более что в этот момент он все равно  ничем  не  мог  им
помочь. В той же палате, как вы знаете, сидел и Калимеро  Денежный  Мешок.
Калимеро не спал и, увидев Цоппино, стал умолять его:
   - Приятель, раздобудь-ка мне мышку, а? Ведь ты разгуливаешь на свободе!
Одну-единственную мышку! Как давно уже я не держал в своих когтях мыши!
   "Вот это настоящий сумасшедший!", - подумал Цоппино и закрыл окошко. Он
не был знаком с Калимеро.
   В конце коридора  находилась  самая  большая  палата,  в  которой  было
заперто человек сто. Среди них были и тетушка Панноккья с Ромолеттой. Если
бы в палате горел свет, Цоппино увидел бы их. А если б к тому  же  тетушка
Панноккья не спала, она непременно схватила бы Цоппино за хвост  по  своей
старой привычке. Но свет не горел, и тетушка Панноккья спала крепким сном.
Цоппино на цыпочках пробрался через палату и вышел  на  лестницу,  которая
вела наверх. Там после долгих поисков он отыскал наконец палату, в которую
упрятали Бананито.
   Художник спокойно  спал,  закинув  руки  за  голову,  и  видел  во  сне
великолепные картины, которые ему предстояло написать. Но в одной из  этих
картин вдруг образовалась дыра, из чудесного букета цветов вдруг выглянула
кошачья мордочка и громко мяукнула. Бананито проснулся, взглянул на  дверь
и сразу же вспомнил, что он - в сумасшедшем доме. Но окошко в  двери  было
приоткрыто, и в нем виднелась голова мяукающего Цоппино.
   - Бананито! Бананито! Ну и крепко же ты спишь!
   - Вот чудеса! Голову даю на отсечение, что эти усы принадлежат Цоппино!
   - Проснись, говорят тебе! Это я, Цоппино! Да,  это  я,  и  даже  лапка,
которую ты мне сделал, со мною. Она действует превосходно.
   Говоря это, Цоппино изловчился, пролез в окошко и прыгнул в палату.
   - Я пришел, чтобы выручить тебя.
   - Спасибо, милый Цоппино, но как?
   - Еще сам не знаю. Хочешь, украду ключи у сторожей?
   - Но они могут проснуться.
   - Хочешь, прогрызу в двери дырку?
   - Эх, будь у тебя сверла вместо зубов, - может быть,  и  удалось  бы...
Нет, знаешь, что нам нужно?
   - Что?
   - Напильник! Достань мне напильник, а об остальном я сам позабочусь.
   - Есть! Я мигом разыщу тебе его! Бегу!
   - Все можно было бы сделать гораздо быстрее, - остановил его  Бананито,
- я мог бы просто нарисовать напильник, но эти  канальи  не  оставили  мне
даже огрызка карандаша!
   - Так зачем же дело стало! - воскликнул Цоппино. - Вот тебе мои  лапки!
Или ты забыл, что они из мела и масляной краски?
   - Это верно... Но ведь они станут короче...
   Цоппино и слышать ничего не хотел:
   - Пустяки! Нарисуешь мне потом новые!
   - Так как же выбраться из палаты?
   - Нарисуй напильник!
   - А как спуститься вниз?
   - Нарисуй парашют!
   - А как перебраться через ров?
   - Нарисуй лодку!
   Когда Бананито кончил рисовать все, что требовалось для  побега,  лапка
Цоппино превратилась в крохотную культяпку.
   - Видишь, - засмеялся Цоппино, - как хорошо, что я не изменил себе имя.
Хромоножкой был, хромоножкой и остался.
   - Давай я нарисую тебе новую лапу, - предложил Бананито.
   - Сейчас некогда. Надо успеть, пока не проснулись сторожа.
   И Бананито принялся за работу. К счастью,  он  нарисовал  такой  острый
напильник, что тот врезался в железо, как нож  в  масло.  Через  несколько
минут в дверях  уже  зияло  большое  отверстие;  через  него  наши  друзья
выбрались в коридор.
   - Зайдем за тетушкой Панноккьей и Ромолеттой, - предложил Цоппино, - да
и котов не стоило бы забывать.
   Но  скрежет  напильника  все-таки  разбудил  сторожей.  Чтобы   навести
порядок, они стали обходить палаты.
   Бананито и Цоппино услышали их тяжелые размеренные шаги,  раздававшиеся
в соседнем коридоре.
   - Нужно добраться до кухни, - сказал Цоппино, - раз уж не можем убежать
все вместе, удерем хотя бы вдвоем. На свободе от нас будет  больше  проку,
чем здесь.
   Едва они появились на кухне, как голодный поваренок снова напустился на
Цоппино:
   - Я же только что выгнал тебя, бесстыжий обжора! А  ты  опять  норовишь
отнять у меня последние объедки! Ну, быстро! Вот окно - полезай в него!  А
утонешь, так туда тебе и дорога!
   Он был так сердит  и  встревожен,  что  даже  не  обратил  внимания  на
Бананито. Бедного поваренка беспокоил только кот, который, по его  мнению,
мог оставить его без ужина. Бананито пристегнул парашют, приготовил  лодку
и взял на руки Цоппино:
   - Ну, в дорогу!
   - Да, да! В  дорогу!  В  дорогу!  И  больше  тут  не  показывайтесь!  -
проворчал поваренок.
   Только когда беглецы скрылись, он заподозрил что-то неладное.
   - А этот другой, кто бы это мог быть? - стал соображать он, схватившись
за голову. И чтоб не навлечь  на  себя  беды,  решил  притвориться,  будто
ничего не видел и  ничего  не  слышал.  Затем  поваренок  откопал  в  куче
очистков капустную кочерыжку, и  урча  от  удовольствия,  вцепился  в  нее
зубами.
   Не прошло и десяти минут, как бегство Бананито было обнаружено. Сторожа
высовывались из окон сумасшедшего дома и кричали:
   - Караул! Караул! Сбежал буйнопомешанный!
   Как раз в это время Бананито и Цоппино, пригнувшись к самому дну  лодки
и гребя руками, переплыли через ров. Но не уйти бы им от  преследователей,
если   б   на   том   берегу   их    не    ждал    со    своей    тележкой
Бенвенуто-не-присядь-ни-на-минуту.
   - Скорее! Прячьтесь сюда! - велел старьевщик. Он помог им  забраться  в
тележку и  забросал  сверху  кучей  тряпья.  А  сторожам,  которые  вскоре
подбежали к нему, он сказал: - Вон там  ищите!  Они  туда  побежали,  -  и
махнул рукой вдаль.
   - А ты что тут делаешь?
   - Я бедный старьевщик. Я устал и остановился передохнуть.
   И чтобы ему поверили,  Бенвенуто  присел  на  край  тележки  и  закурил
трубку. Бедный Бенвенуто, он прекрасно понимал, что станет  сейчас  совсем
старым и в  несколько  минут  лишится  нескольких  месяцев  жизни.  Но  он
продолжал сидеть.
   "Годы, что я теряю сейчас, - думал он, - наверняка продлят  жизнь  моим
друзьям", - и он выпустил изо рта клуб дыма прямо в лицо стражникам.
   К несчастью, в это самое мгновение у Цоппино защекотало в носу. Тряпки,
что укрывали его, были довольно пыльными, и  только  какой-нибудь  носорог
мог бы сказать, что они были надушены. Цоппино  попытался  лапками  зажать
себе нос, но слишком  поздно  вспомнил,  что  из  передних  лапок  у  него
осталась только одна. И он громко чихнул. Так  громко,  что  поднял  целое
облако пыли.
   Чтобы не подвести Бананито, Цоппино тут же выскочил из тележки и  задал
стрекача.
   - Кто это? - удивились стражники.
   -  Кажется,  какая-то  собака,  -  ответил  Бенвенуто,  -  да,  собака.
Спряталась, должно быть, среди тряпок. Вон как улепетывает.
   - Ага! - решили стражники. - Раз улепетывает, значит, совесть  нечиста.
Догнать ее!
   И Цоппино услышал за собой тяжелый топот,  услышал  тревожные  крики  и
обрадовался: "Если они погонятся за мной, то оставят в покое  Бенвенуто  и
Бананито".
   Он пробежал почти через весь город, а стражники  все  гнались  за  ним,
высунув языки. Вот площадь перед  королевским  дворцом,  вот  колонна,  на
которой Цоппино провел однажды такую хорошую ночь...
   - Ну, последний прыжок, - сказал Цоппино своим лапкам, - и мы  будем  в
безопасности!
   И лапки с такой готовностью откликнулись на его  призыв,  что  Цоппино,
вместо того чтобы вскарабкаться на колонну, со всего  разбега  налетел  на
нее и тут же превратился  в  рисунок  -  в  набросок  трехлапого  котенка.
Правда, в тот момент он не пожалел об этом, потому что стражники остались,
как они сами писали потом в донесении, с носом.
   - Куда она провалилась? - спрашивали они друг друга.
   - Я видел, как она бросилась к колонне...
   - Но поблизости никого нет...
   - Тут что-то нацарапано. Смотри - какой-то проказник стащил в школе мел
и нарисовал на колонне собаку.
   - Что ж, пойдем отсюда. Детские каракули - не наше дело.
   А Бенвенуто между тем катил свою тележку к дому,  останавливаясь  время
от времени, чтобы отдышаться. По пути он даже присел два-три раза,  потому
что уже еле держался на ногах от усталости. Словом, когда  он  выходил  из
дому, ему было около восьмидесяти лет, а когда вернулся обратно,  ему  уже
перевалило далеко за девяносто. Подбородок  Бенвенуто  уткнулся  в  грудь,
глаза  затерялись  среди  морщин,  а  голос  стал  еле  слышным,  как   бы
доносящимся из-под груды опилок:
   - Бананито, проснись, приехали!
   Но Бананито его не слышал - он уснул, пригревшись под тряпьем.



   <b>Глава восемнадцатая, в которой вы проститесь</b>
   <b>с Бенвенуто-не-присядь-ни-на-минуту</b>

   - Что с тобой? Ты  разговариваешь  со  своими  тряпками?  -  За  спиной
Бенвенуто,  который  пытался  разбудить  художника,   остановился   ночной
стражник.
   - Разговариваю с тряпками?  -  переспросил  Бенвенуто,  чтобы  выиграть
время.
   - Ну да! Я же слышал, как ты что-то говорил вот  этому  чулку.  Или  ты
считал на нем дырки?
   -  Я,  должно  быть,  говорил,  сам  того  не  замечая,  -  пробормотал
Бенвенуто, - знаете, так устал... Целый день  колесил  по  городу  с  этой
тележкой. В мои годы это не так-то просто...
   - Раз устали, так присядьте и  отдохните,  -  сочувственно  посоветовал
стражник, - все равно в  такой  поздний  час  никто  не  станет  продавать
тряпки.
   - Да, да, присяду, - согласился Бенвенуто и опустился на свою тележку.
   - Знаете, я тоже с удовольствием отдохнул бы сейчас, - сказал стражник.
- Позволите?
   - Отчего же, присаживайтесь!
   - Спасибо! Знаете,  ведь  ночные  сторожа  тоже  устают...  И  подумать
только, когда-то я хотел стать пианистом. Пианисты всегда играют  сидя,  и
вообще вся их жизнь проходит среди прекрасной музыки. Я  даже  в  школьном
сочинении писал об этом. У нас была такая тема -  "Кем  вы  будете,  когда
вырастете?". Я написал тогда: "Когда вырасту, я стану пианистом, объеду  с
концертами весь мир, заработаю много аплодисментов и стану знаменитым".  Я
не нажил славы даже среди воров, потому что до сих пор не  поймал  еще  ни
одного из них. Кстати, а вы не вор, случайно?
   Бенвенуто покачал головой. Он хотел было утешить стражника, но  у  него
уже не было сил. Он чувствовал, как жизнь уходит от него с каждой минутой.
Но он не позволял себе подняться и продолжал  слушать  разглагольствования
стражника.
   А стражник еще долго говорил о  своей  работе,  о  пианино,  играть  на
котором ему так и не удалось научиться, о своих детях.
   - Старшему уже десять лет, - рассказывал он, - вчера он  тоже  писал  в
школе сочинение. Ведь учителя из года в год дают одну и ту же тему -  "Кем
ты будешь, когда вырастешь?". "Я буду астронавтом, - написал мой сын, -  и
отправлюсь на спутнике на Луну!" Я очень хотел бы, чтобы так оно и  вышло,
но годика через два сыну придется бросить школу и подыскать  себе  работу,
потому что одного моего жалованья маловато. А  как  по-вашему,  это  очень
трудно - стать астронавтом?
   Бенвенуто покачал головой.  Он  хотел  еще  добавить,  что  это  совсем
нетрудно, что в мире нет  ничего  невозможного,  что  никогда  не  следует
терять мужества и никогда не  надо  расставаться  со  своими  мечтами.  Но
стражник даже не увидел, как Бенвенуто покачал головой. Когда он  взглянул
на него, ему показалось, что Бенвенуто уснул.
   - Бедный старик, - пробормотал стражник, - видимо, он и в самом деле не
на шутку устал. Ну, ладно, продолжим наш обход.
   И он осторожно, на  цыпочках,  пошел  дальше.  Но  Бенвенуто  продолжал
сидеть, даже не шевельнувшись. У него уже не было сил подняться.
   "Я подожду их так, - вздохнул он про себя, -  подожду  сидя.  Я  сделал
все, что было в моих силах. Теперь Бананито в безопасности".
   Мысли Бенвенуто стали  путаться,  их  как  бы  заволакивало  туманом...
Откуда-то  издалека  до  него  донеслось  вдруг  пение  -  кто-то  напевал
колыбельную песенку... Потом он уже больше ничего не слышал.
   Но колыбельная песенка,  друзья  мои,  не  почудилась  Бенвенуто.  Нет,
просто Джельсомино по своему обыкновению тихонько напевал во сне.
   Голос его сначала заполнил комнату, затем  разнесся  по  всему  дому  и
наконец загремел по всем переулкам. Он  разбудил  Бананито,  и  тот  вылез
из-под груды тряпья.
   - Бенвенуто, - позвал он. - Бенвенуто, где мы? Что происходит?
   Но Бенвенуто уже не мог ответить ему.
   Художник выбрался из тележки и стал трясти  его  за  плечо,  как  вдруг
заметил, что рука Бенвенуто ледяная. А  вокруг  все  громче  звучал  голос
Джельсомино, певшего нежную колыбельную песенку.
   Бананито бросился наверх, разбудил Джельсомино и вместе с ним  вернулся
на улицу.
   - Он умер! - воскликнул Джельсомино. - Он умер ради  нас!  Он  потратил
свои последние годы на то, чтобы спасти нас, пока мы спокойно спали.
   В это время в конце улицы снова показался стражник, который только  что
разговаривал с Бенвенуто.
   - Отнесем его в дом, - предложил Джельсомино. Но Бананито  не  пришлось
помогать ему, потому что Бенвенуто стал  теперь  легким,  как  ребенок,  и
Джельсомино почти не чувствовал его на своих руках.
   Стражник постоял некоторое время у тележки.
   "Этот старьевщик живет, наверное, где-нибудь поблизости, - подумал  он,
- мне бы надо оштрафовать его за то, что он оставил свою  тележку  посреди
улицы. Но старик был таким добрым... Сделаю  вид,  будто  проходил  другой
стороной".
   Бедный Бенвенуто! В его доме не было даже кровати, и пришлось  положить
его на пол, лишь подсунув под голову подушку.
   Похороны Бенвенуто  состоялись  через  два  дня,  после  многих  других
событий, о которых вы  еще  ничего  не  знаете  и  о  которых  прочтете  в
следующих главах. На похороны пришли тысячи людей. И хотя  каждый  из  них
мог     бы      рассказать      об      одном      из      добрых      дел
Бенвенуто-не-присядь-ни-на-минуту, никто не стал произносить речей.
   Выступил только один Джельсомино. И первый раз в жизни он пел так тихо,
что ничего не разбил и не сломал. Голос его был  по-прежнему  сильным,  но
звучал так мягко и нежно, что все слушавшие его почувствовали, как  сердца
их становятся лучше и добрее. Но еще раньше, как я уже сказал, Бананито  и
Джельсомино обнаружили исчезновение котенка Цоппино. Сначала, расстроенные
и опечаленные смертью Бенвенуто, они не придали этому особого значения, но
потом забеспокоились.
   - Он был со мной в тележке! - восклицал Бананито. - Я, правда, не видел
его среди тряпок, но, представь себе, слышал, как он чихал.
   -  Он,  конечно,  опять  впутался  в  какую-нибудь  историю,  -   решил
Джельсомино.
   - Может быть, он вернулся в сумасшедший  дом,  чтобы  выручить  тетушку
Панноккью и Ромолетту?
   - Все что-то делают, - чуть не плача сказал Джельсомино, - один  только
я сижу сложа руки. Видно, я только и  могу,  что  бить  люстры  да  пугать
людей.
   В таком отчаянии он еще  никогда  не  был.  И  вдруг  у  него  возникла
великолепная мысль, яркая, как утренняя звезда.
   - Нет! - воскликнул он. - Вы еще увидите, на что я способен!
   - Куда ты?  -  удивился  Бананито,  видя,  что  Джельсомино  вскочил  и
надевает куртку.
   - Настал мой черед действовать! - ответил Джельсомино. - А тебе советую
сидеть смирно - стражники ищут тебя. Скоро ты услышишь обо мне! И еще  как
услышишь!



   <b>Глава девятнадцатая, в которой Джельсомино поет</b>
   <b>во все горло и устраивает страшный переполох</b>

   После  суматохи,  вызванной  бегством  Бананито,  в  сумасшедшем   доме
мало-помалу воцарилось спокойствие.  Уснули  пациенты  в  палатах,  уснули
стражники в коридорах. Не спал только поваренок на кухне. Он вообще  почти
никогда не спал, потому что вечно хотел есть и все ночи напролет  рылся  в
мусорном ящике, разыскивая что-нибудь съедобное.
   Поваренку не было никакого дела до бегства Бананито  и  тщетных  усилий
его преследователей. Вполне понятно, что  и  до  этого  паренька,  который
остановился перед сумасшедшим домом и запел песню, поваренку тоже не  было
никакого  дела.  Он  уплетал  картофельную   шелуху   и,   поглядывая   на
Джельсомино, качал головой:
   - Вот уж действительно  сумасшедший!  Где  это  видано,  чтобы  молодой
человек распевал  серенады  перед  сумасшедшим  домом,  а  не  под  окнами
красивой девушки! Впрочем, это его дело... Однако,  какой  сильный  голос!
Готов спорить, что стражники сейчас заберут его.
   Но стражники, измученные долгой и напрасной погоней за  Цоппино,  спали
как убитые.
   Джельсомино, чтобы попробовать голос,  запел  сначала  совсем  тихо,  а
потом постепенно все громче и громче. Поваренок от изумления открыл рот  и
даже забыл про картофельные очистки.
   - Вот это да! Даже есть расхотелось!
   В эту минуту вдребезги разлетелось оконное стекло, возле которого стоял
поваренок, и осколки чуть не угодили ему в нос.
   - Эй! Кто там кидается камнями?
   И, как бы в ответ на его вопрос,  на  всех  этажах  огромного  мрачного
здания, на всех его этажах одно за другим со  страшным  звоном  посыпались
стекла. Стражники разбежались  по  палатам,  решив,  что  больные  подняли
восстание, но скоро убедились, что это не так, потому что пациенты хотя  и
проснулись,  вели  себя  спокойно  и   с   удовольствием   слушали   пение
Джельсомино.
   - Кто это бьет стекла? - возмущались стражники.
   - Тише! - шикали на них со всех сторон. - Не мешайте слушать! Какое нам
дело до стекол? Они ведь не наши.
   Потом стали раскалываться на  куски  железные  решетки  на  окнах.  Они
ломались, как спички, и, плюхнувшись в ров, камнем шли ко дну.
   Начальник  сумасшедшего  дома,  узнав  о  происходящем,  задрожал   как
осиновый лист.
   - Знаете, мне что-то стало холодно, - объяснил  он  секретарям,  а  про
себя подумал: "Началось землетрясение!" Он вызвал служебный автомобиль.  -
Я еду на доклад к министру! - бросил  свой  сумасшедший  дом  на  произвол
судьбы и спрятался на своей загородной даче.
   - К министру! - злобно зашипели секретари. - Как  же!  К  министру!  Он
попросту удрал! А мы должны погибать, как мыши в мышеловке!  Ну,  нет!  Не
бывать этому!
   И один за другим, кто на машине, а кто пешком, они  тоже  помчались  по
подъемному мосту. Через мгновение часовые только их и видели.
   К этому времени почти рассвело. По крышам скользнули  первые  солнечные
лучи. И для Джельсомино это было как бы сигналом: "Пой еще громче!"
   Если б вы только слышали, как он тогда  пел!  Его  голос  вырывался  из
горла, словно огонь из кратера вулкана. Все деревянные двери  сумасшедшего
дома давно уже рассыпались в пыль, а железные настолько погнулись, что уже
и не походили больше на  двери.  Заключенные,  которые  еще  оставались  в
палатах,  выбежали  теперь   в   коридор,   шумно   радуясь   неожиданному
освобождению.  Часовые,  служители,  стражники  сумасшедшего   дома   тоже
поспешили к главным воротам и оттуда  через  подъемный  мост  ринулись  на
площадь. Все они вдруг почему-то вспомнили о каких-то важных делах.
   - Мне нужно вымыть голову моей собачке! - говорил один.
   - Меня пригласили провести несколько дней у моря! - говорил другой.
   - А я не сменил воду моим  золотым  рыбкам  и  боюсь,  как  бы  они  не
подохли.
   Никто не смог откровенно признаться,  что  просто-напросто  струсил,  -
слишком сильна была привычка лгать.
   Словом, очень скоро из всего персонала сумасшедшего дома в нем  остался
один только поваренок с кочерыжкой в руках. Он  так  и  стоял,  открыв  от
изумления рот. Впервые в жизни ему не  хотелось  есть,  и  в  его  голове,
словно струя свежего воздуха, пронеслась какая-то хорошая мысль.
   Ромолетта первая в палате заметила, что стражники удрали.
   - А чего же мы  ждем?  Тоже  надо  бежать!  -  предложила  она  тетушке
Панноккье.
   - Это против всех порядков, - возразила старая синьора. - Но, с  другой
стороны, ведь все порядки против нас. Поэтому - бежим!
   Они взялись за руки и устремились к лестнице, по  которой  уже  неслись
вниз десятки  людей.  Сумятица  была  невероятная.  Но  тетушка  Панноккья
моментально различила в многоголосом шуме нежные  голоса  своих  котов.  А
верные ученики Цоппино тоже, в  свою  очередь,  сразу  же  отыскали  среди
пестрой толпы бегущих высокую старуху с суровым лицом. Вскоре коты, громко
мяукая, со всех сторон попрыгали на руки к своей покровительнице.
   - Ну-ну, - заворчала тетушка Панноккья прослезившись, - пойдемте домой.
Один, два, три, четыре... Все тут? Семь, восемь! Даже на одного больше!
   Восьмым оказался наш старый  знакомый  -  Тузик.  На  руках  у  тетушки
Панноккьи хватило места и для него. В это время Джельсомино перестал  петь
и принялся расспрашивать всех убегавших из сумасшедшего дома о Цоппино. Но
никто ничего  не  знал  о  котенке.  Тут  уж  Джельсомино  совсем  потерял
терпение.
   - Остался там кто-нибудь? - спросил он, показывая на сумасшедший дом.
   - Никого, ни души! - ответили ему.
   - Ну, тогда смотрите!
   Он набрал полную грудь воздуха, как пловец перед прыжком в воду, сложил
руки рупором, чтобы  направить  звук  в  нужном  направлении,  и  испустил
особенно громкий, просто невероятно громкий крик. Если у обитателей  Марса
и Венеры есть уши, то и они, конечно, слышали его на этот раз.
   Достаточно вам сказать, что здание сумасшедшего дома закачалось, словно
на него налетел  сильнейший  ураган.  С  крыши  во  все  стороны  брызнули
черепицы, здание накренилось, зашаталось и со страшным грохотом рухнуло  в
ров, подняв тысячи брызг.
   Все это произошло в одну  минуту.  Подтвердить  может  поваренок  -  он
оставался на кухне до последнего мгновения и едва успел броситься  в  ров,
чтобы переплыть его. На площадь он  выбрался  за  миг  до  того,  как  все
рухнуло.
   А когда  стены  обвалились,  громкое  радостное  "ура!"  разнеслось  по
площади, и как раз в этот момент взошло солнце, словно кто-то  предупредил
его: "Скорее, поторопись, не то упустишь замечательное зрелище!"
   Восхищенный народ столпился вокруг Джельсомино таким  плотным  кольцом,
что даже журналистам не удавалось приблизиться к нашему певцу и  попросить
его поделиться своими впечатлениями. Им пришлось удовольствоваться беседой
с Калимеро Денежным Мешком, который угрюмо стоял в стороне.
   - Не могли бы вы сказать несколько слов для газеты "Вечерняя  ложь"?  -
обратились к нему журналисты.
   - Мяу! - ответил Калимеро и повернулся к ним спиной.
   - Изумительно! -  вскричали  журналисты.  -  Стало  быть,  вы  один  из
очевидцев! Так расскажите нам, каким образом здесь ничего не случилось?
   - Мяу! - снова ответил Калимеро.
   - Чудесно! Значит, мы можем самым категорическим образом  опровергнуть,
что сумасшедший дом разрушен и заключенные разбежались по городу!
   - Да поймите вы наконец, - вдруг рявкнул на них Калимеро, - поймите  же
вы наконец, что я - кот!
   - То  есть  вы  хотите  сказать  -  собака?  Ведь  вы  мяукаете  совсем
по-собачьи!
   - Да нет же, я - кот! Самый настоящий кот и ловлю настоящих мышей!  Вот
и сейчас я отлично вас вижу. Можете попрятаться куда угодно,  меня  вы  не
проведете! Все равно вы - мыши, и все до одной попадете мне в  лапы.  Мяу!
Мяу! Курняу!
   И, сказав  это,  Калимеро  подпрыгнул  и  припал  к  земле.  Журналисты
поспешно спрятали свои авторучки и в страхе забрались в автомобили.
   А отчаянно мяукавший Калимеро пролежал на том месте до  самого  вечера,
пока его не подобрал какой-то сострадательный прохожий  и  не  отправил  в
больницу.
   Ровно через час вышел экстренный  выпуск  "Вечерней  лжи".  Всю  первую
страницу занимал огромный заголовок, набранный большущими буквами:

   НОВАЯ НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ПРОДЕЛКА ПЕВЦА ДЖЕЛЬСОМИНО.
   СВОИМ ПЕНИЕМ ОН НЕ РАЗРУШИЛ ДО ОСНОВАНИЯ СУМАСШЕДШИЙ ДОМ!

   Редактор газеты потирал от удовольствия руки:
   - Славненькое опроверженьице! Сегодня мы продадим по крайней  мере  сто
тысяч экземпляров...
   Но вышло наоборот. Мальчишки-газетчики,  продававшие  "Вечернюю  ложь",
стали  скоро  возвращаться  в  редакцию.  Все  они  тащили  обратно   кипы
нераспроданных газет. Никто не пожелал купить ни одного номера.
   - Как? - вскричал редактор. - Что же тогда  люди  читают?  Может  быть,
календарь?
   - Нет, синьор редактор,  -  ответил  какой-то  мальчишка  похрабрей,  -
календарь люди тоже не  читают.  Куда  он  годится,  если  декабрь  в  нем
называется августом? Оттого, что изменилось  название  месяца,  никому  не
станет теплее. Все смеются нам прямо в лицо и  советуют  делать  из  ваших
газет кораблики.
   В эту минуту в  комнату  вбежала  собачка  редактора.  Она  только  что
вернулась с прогулки по городу, на которую сама себя сводила.
   - Кис-кис! Иди сюда! Иди сюда, мой котеночек! - обрадованно  позвал  ее
редактор.
   - Гав! Гав! - ответила ему собака.
   - Что? Да ты, кажется, лаешь?
   Вместо ответа собака дружелюбно вильнула хвостом и залаяла еще громче.
   - Да ведь это конец света! - вскричал редактор, вытирая со лба  пот.  -
Конец света!
   Но это был всего лишь конец Королевства  Лжи.  После  того  как  рухнул
сумасшедший дом, на свободе оказались  сотни  правдивых  людей.  В  городе
появились лающие собаки, мяукающие коты, лошади,  которые  ржали  по  всем
правилам зоологии и грамматики... В городе вспыхнула  эпидемия  правды,  и
большинство населения уже заболело ею. Торговцы спешили сменить ярлыки  на
своих товарах. Какой-то булочник снял вывеску, на  которой  было  написано
"Канцелярские товары", перевернул ее и на обратной стороне  углем  написал
"Хлеб". Перед его лавкой сразу же столпился  народ,  и  люди  стали  шумно
выражать ему свое одобрение.
   Но больше всего народу собралось на площади перед королевским  дворцом.
Этой толпой  предводительствовал  Джельсомино.  Он  громко  распевал  свои
песни, и люди сбегались на его голос со  всех  концов  города  и  даже  из
окрестных сел.
   Джакомоне увидел из окна своего дворца эту огромную  толпу  и  радостно
захлопал в ладоши.
   - Скорее! Скорее! - заторопил он своих придворных. - Скорее! Мой  народ
хочет, чтобы я произнес речь. Смотрите, люди собираются, чтобы  поздравить
меня с праздником!
   - Гм, а какой же сегодня праздник? - спрашивали придворные друг друга.
   Может быть, это покажется вам странным, но они еще ничего  не  знали  о
случившемся. Королевские сыщики, вместо того чтобы сообщить  обо  всем  во
дворец, попрятались кто куда. С другой стороны,  коты,  жившие  во  дворце
короля Джакомоне, еще лаяли, - эти бедняги (были последними лающими котами
во всем королевстве.



   <b>Глава двадцатая, в которой Джельсомино своим пением</b>
   <b>изгоняет из страны короля Джакомоне</b>

   Никакой книги судеб, как вы знаете, на свете не существует.  Нет  такой
книги, в которой предсказывалось  бы  все,  что  должно  случиться.  Чтобы
написать подобную книгу, нужно быть, по меньшей  мере,  редактором  газеты
"Вечерняя ложь". Одним словом, книги судеб нет и не было даже  во  времена
короля Джакомоне. И очень жаль, потому что, будь у короля такая книга,  он
мог бы прочесть в ней то, что должно было случиться в этот день, а именно:
"Сегодня король Джакомоне не произнесет речи!"
   Действительно, в то время как Джакомоне с нетерпением ждал, пока  слуги
откроют  ему  двери  балкона,  по  всему  дворцу,  откликаясь   на   голос
Джельсомино, со звоном посыпались стекла.
   - Нельзя ли поосторожнее?! - закричал Джакомоне слугам.
   В ответ он только услышал: "Трах-тах-тах-тах-тах!",  которое  донеслось
из его спальни.
   - Зеркало! - вскричал король. - Кто разбил мое любимое зеркало?
   Удивленный, что никто не отвечает, его  величество  осмотрелся  вокруг.
Увы! Он остался совсем один. Министры, адмиралы,  придворные  и  камергеры
при первом же сигнале опасности,  то  есть  при  первой  же  высокой  ноте
Джельсомино, бросились по своим комнатам. Они без лишних  слов  отшвырнули
прочь свои роскошные наряды, которые носили столько лет, и достали  из-под
кроватей старые чемоданы со своими пиратскими одеждами, бормоча при этом:
   - Если не надевать на глаз черную повязку, то я, пожалуй,  смогу  сойти
за городского мусорщика.
   Или же:
   - Если не пристегивать деревянную руку, никто меня не узнает.
   При Джакомоне осталось только двое слуг, в обязанности которых  входило
открывать и закрывать балконные двери. И хотя стекол в дверях балкона  уже
не было, слуги стояли как вкопанные и время от времени  протирали  дверные
ручки своими кружевными манжетами.
   - Бегите уж и вы заодно, -  вздохнул  Джакомоне,  -  все  равно  дворец
сейчас рухнет.
   Действительно, в этот момент, словно хлопушки, стали лопаться  лампочки
в люстрах - это Джельсомино запел в полную силу.
   Слуги не заставили себя просить. Пятясь и  кланяясь  через  каждые  три
шага, они добрались до двери, ведущей на лестницу. Тут они повернулись  и,
чтобы поскорее спуститься, съехали вниз по перилам.
   А Джакомоне прошел в свою  комнату,  снял  королевский  наряд  и  надел
костюм простого  горожанина,  который  купил  когда-то,  чтобы  неузнанным
ходить по улицам своего города и слушать, что о нем говорят. (Правда,  ему
быстро разонравилось это занятие и он предпочел  посылать  в  город  своих
сыщиков.)  Костюм  был  коричневого  цвета,  он  одинаково  подошел  бы  и
банковскому служащему, и профессору  философии.  А  как  хорошо  сочетался
коричневый  цвет  с  оранжевым  париком!  Но,  к  сожалению,   приходилось
расстаться и с париком: он был слишком хорошо известен людям,  куда  лучше
самой королевской короны.
   - Мой любимый парик! - вздохнул Джакомоне. - Мои дорогие парики! - И он
открыл шкаф, где ровными рядами  висели  его  парики,  похожие  на  головы
марионеток,  приготовленных  к  спектаклю.  Тут  уж  Джакомоне   не   смог
удержаться. Он схватил добрую дюжину париков и сунул их в чемодан.
   - Я возьму вас с собой в изгнанье! Вы будете  напоминать  мне  об  этих
невозвратных счастливых днях!
   И бывший король спустился по лестнице, но не в подвал, как это  сделали
его придворные, которые, словно мыши, удирали из дворца по канализационным
трубам. Он вышел  в  парк.  Ведь  его  уже  тоже  можно  было  не  считать
королевским. Но все равно  он  был  прекрасным,  зеленым,  полным  запахов
цветов.
   Джакомоне подышал еще немного  этой  поистине  королевской  атмосферой,
затем открыл небольшую калитку, выходящую в какой-то  переулок,  убедился,
что его никто не видит, и, пройдя метров сто, оказался на площади, в самой
гуще народа, который восторженно приветствовал нашего Джельсомино.
   Никто не узнал короля -  ведь  он  впервые  появился  на  улице  лысым.
Коричневый костюм и чемоданчик, который он держал в  руке,  придавали  ему
вид приезжего коммерсанта.
   - Вы, должно быть, не здешний? - вдруг спросил  его  какой-то  человек,
дружески  хлопнув  по  плечу.  -  Послушайте,  послушайте,  как  поет  наш
Джельсомино! Вон он там,  видите?  Тот  самый  паренек...  Увидев  его  на
велосипедных гонках, вы не поставили бы за него и двух сольдо. А между тем
слышите, какой голос?
   - Слышу, слышу, - пробормотал Джакомоне, а про себя добавил: "И вижу!"
   Он действительно увидел, как разлетелся на куски  его  любимый  балкон,
увидел то, о чем вы, наверное, уже  догадываетесь,  -  королевский  дворец
рухнул, как карточный домик, которому надоело стоять, и целое облако  пыли
поднялось к небу.
   Тогда Джельсомино взял еще одну высокую ноту, чтобы разогнать  пыль,  и
все увидели на месте дворца лишь груду развалин.
   - Кстати, - снова обратился к Джакомоне  его  сосед,  -  вам  никто  не
говорил, что у вас великолепная лысина? Ведь вы не обидитесь  на  меня  за
эти слова, правда? Взгляните вот на мою.
   Джакомоне провел рукой по своей голове и  посмотрел  на  голову  своего
соседа, которая была круглой и гладкой, как резиновый мяч.
   - В самом деле, прекрасная лысина, - согласился Джакомоне.
   - Ну что вы! Лысина как лысина... Вот ваша -  это  да!  Ваша  -  просто
блестящая! Особенно сейчас, при  солнце.  Она  так  сверкает,  что  глазам
больно.
   - Ну что вы!  Это  слишком  любезно  с  вашей  стороны,  -  пробормотал
Джакомоне.
   - Да нет же, я нисколько не преувеличиваю! Знаете,  что  я  вам  скажу?
Если б вы были членом нашего клуба лысых, то вас непременно избрали бы его
президентом.
   - Президентом?
   - Да, и единогласно!
   - А что, разве есть такой клуб лысых?
   - Конечно! Правда, до вчерашнего  дня  он  существовал  нелегально,  но
теперь он станет легальным. В него входят лучшие граждане нашего города. И
знаете, стать членом клуба не так  уже  трудно.  Нужно  только,  чтобы  на
голове у вас не было  ни  одного  волоса.  Находятся  даже  люди,  которые
вырывают себе волосы только ради того, чтобы войти в наш клуб.
   - И вы говорите, что я...
   - Ну да, вы могли бы стать президентом нашего клуба. Готов  спорить  на
все что угодно!
   Вот когда Джакомоне по-настоящему расстроился. "Значит, - подумал он, -
я жестоко ошибся в выборе профессии. Вся моя жизнь - это сплошная  ошибка.
А теперь слишком поздно, чтобы начинать сначала".
   Воспользовавшись  общей  толкотней,   Джакомоне   улизнул   от   своего
собеседника, выбрался из толпы и пошел по безлюдным улицам. А в чемодане у
него грустно шуршали двенадцать париков. Несколько раз он замечал, как  из
канализационных люков выглядывали головы, которые он как будто где-то  уже
видел раньше. Не его ли это пираты? Но головы эти сразу  же  исчезали  при
виде этого толстого лысого гражданина в коричневом костюме.
   Бывший король направился  было  к  реке,  решив  положить  конец  своей
неудавшейся жизни. Но, подойдя к воде, он передумал.  Открыв  чемодан,  он
вытащил из него парики и один за другим побросал их в воду.
   - Прощайте, - прошептал Джакомоне, - прощайте,  мои  дорогие  маленькие
лгуны!
   И парики поплыли по воде, но не затерялись бесследно. В тот же день  их
выудили мальчишки, что разбойничают на речных берегах не хуже  крокодилов.
Мальчишки высушили парики на солнце, напялили их себе на головы и устроили
веселое шествие. Они пели песни и громко смеялись, им было  невдомек,  что
они справляют поминки по владычеству короля Джакомоне.
   Надо сказать, что самому Джакомоне еще повезло. Ведь  он  может  просто
уйти из своего королевства и даже, пожалуй,  станет  президентом  или,  по
крайней мере, секретарем какого-нибудь клуба лысых.
   Ну а пока он  идет  куда  глаза  глядят,  вернемся  в  город  и  бросим
последний взгляд на площадь перед дворцом.
   Окончив свою разрушительную песню,  Джельсомино  вытер  со  лба  пот  и
сказал:
   - Ну вот... С этим тоже покончено... - Но на душе у него  было  тяжело:
Цоппино все еще не отыскался.
   - Где же он может быть? - спрашивал себя наш герой. - Я  бы  не  хотел,
чтобы он остался под развалинами сумасшедшего дома. Так недолго и до беды.
   Но толпа отвлекла его от грустных мыслей.
   - Колонна! - кричали со всех сторон. - Нужно сломать колонну!
   - Зачем?
   - На ней изображены походы короля Джакомоне. А  это  ложь,  потому  что
Джакомоне никогда и носа не показывал из своего дворца!
   - Хорошо, - согласился Джельсомино, - колонне я тоже пропою серенаду по
всем правилам. Разойдитесь немного, чтобы она никого не придавила.
   Люди, что стояли вокруг колонны, сразу же  попятились,  толпа  на  всей
площади всколыхнулась, словно вода в ванне.  И  тогда  Джельсомино  увидел
там, на колонне, в каких-нибудь  двух  метрах  от  земли  хорошо  знакомый
рисунок трехлапого котенка.
   - Цоппино! - радостно закричал он.
   Рисунок заколебался, его линии на мгновение изогнулись, но затем  снова
застыли неподвижно.
   - Цоппино! - еще громче позвал Джельсомино.
   На этот раз его голос проник в мрамор, преодолел его твердость, Цоппино
отделился от колонны и спрыгнул на землю.
   - Уф! До чего же хорошо! - промяукал он, целуя Джельсомино  в  щеку.  -
Если б не ты, я бы так и остался приклеенным к  этой  колонне,  и  меня  в
конце концов смыло бы дождями. Я люблю чистоту -  это  всем  известно.  Но
умереть смытым мне ничуть не улыбается...
   - Но вы совсем забыли обо мне, друзья мои, - услышали они  вдруг  голос
художника Бананито. Раздав направо  и  налево  немало  хороших  толчков  и
пинков, он наконец протиснулся сквозь толпу к своим товарищам.
   - Если с тобой еще раз случится что-нибудь  подобное,  я  нарисую  тебя
заново, мой Цоппино, и ты станешь еще более красивым и совсем настоящим!
   Трем друзьям, которые только что встретились, нужно  многое  рассказать
друг другу. Поэтому оставим их в покое.
   Ну а колонна? А она никому не мешает. Наоборот, ложь,  изображенная  на
ней, будет напоминать людям о том, что когда-то  в  их  стране  властвовал
бессовестный лгун и что достаточно было однажды только хорошо спеть песню,
чтобы разрушить все его королевство.



   <b>Глава двадцать первая, в которой Джельсомино, чтобы</b>
   <b>никого не обидеть, забивает гол, а за ним и другой</b>

   Эта история будет совсем закончена, когда я сообщу вам самые  последние
новости. Дело в том, что, торопясь дописать  предыдущую  главу,  я  совсем
забыл, что в кармане у меня лежат заметки, которые я сделал  в  тот  день,
когда Джельсомино рассказал мне о своих приключениях в Стране  Лгунов.  Из
этих заметок явствует, в частности, что никто, никогда, нигде и ничего  не
слышал больше о короле Джакомоне. Поэтому я даже не могу вам сказать, стал
ли он порядочным человеком или же пиратская натура  взяла  в  нем  верх  и
опять повлекла по дурной дороге.
   Из этих заметок я узнал также, что Джельсомино, который был,  в  общем,
доволен своими делами, проходя по главной площади, каждый  раз  чувствовал
себя так неловко, словно в ботинок ему попал камешек.
   - Разве так уж нужно было разрушать дворец и  превращать  его  в  груду
развалин? - упрекал он себя. - Разбей я лишь несколько  стекол,  Джакомоне
все равно бы только и видели. А потом можно было бы позвать стекольщика, и
все было бы в порядке.
   Но вскоре Бананито позаботился о том, чтобы  избавить  друга  от  этого
камешка. Он  восстановил  дворец  своим  обычным  способом  -  при  помощи
нескольких листов бумаги и коробки красок. Он потратил на это полдня и  не
забыл даже про балкон. И когда на фасаде нового  дворца  появился  балкон,
люди потребовали, чтобы Бананито поднялся на него и произнес речь.
   -  Послушайте  моего  совета,  -  сказал  Бананито,  -  издайте  закон,
запрещающий кому бы то ни было произносить речи с этого балкона. К тому же
я художник, а не оратор. А если вам  так  уж  хочется  услышать  речь,  то
обратитесь лучше к Джельсомино.
   В этот момент на балконе появился Цоппино:
   - Мяу! Мяу! Курняу!
   Люди зааплодировали ему и не стали больше требовать никаких речей.
   Из другого листка, найденного в кармане, я узнал, что тетушка Панноккья
стала директором института по охране бездомных котов. И это очень  хорошо.
Уж теперь-то можно не опасаться,  что  кто-нибудь  заставит  котов  лаять.
Ромолетта вернулась в школу и сейчас, наверное, сидит в классе. Только  не
за партой, а за столом -  у  нее  было  достаточно  времени,  чтобы  стать
учительницей.
   И наконец, на самом маленьком  листке  я  нашел  только  одну  строчку:
"Война закончилась со счетом один-один". Вы только подумайте - я  чуть  не
забыл рассказать вам о войне!
   Это произошло через несколько  дней  после  бегства  короля  Джакомоне.
Оказывается,  Джакомоне,  рассчитывая  на  пушки,  которые  нарисует   ему
Бананито с помощью своего карандаша, втайне  от  своих  подданных  объявил
войну одному из соседних государств. Самую настоящую войну, так что  армии
обоих государств уже  отправились  к  границе,  чтобы  встретиться  там  и
сражаться не на жизнь, а на смерть.
   - Но мы совсем не хотим воевать, - заявили новые министры. - Мы  же  не
такие пираты, как Джакомоне...
   Один  журналист  отправился  к  Джельсомино,  который  теперь   всерьез
занимался музыкой, готовясь выступить с настоящим концертом.
   - Что вы думаете о войне? - спросил его журналист.
   - О войне? - удивился Джельсомино. -  Предложите  противникам  устроить
вместо  войны  хорошую  футбольную  встречу.  Если  при  этом  и  окажется
несколько ушибленных коленок, то крови, во всяком случае, прольется  очень
мало.
   К счастью, эта мысль пришлась по душе и другой стороне, потому что  там
тоже никто не хотел  воевать.  И  вот  в  одно  из  ближайших  воскресений
состоялся футбольный матч. Само собой разумеется, что Джельсомино болел за
свою команду и так увлекся,  что  в  один  из  самых  острых  моментов  не
выдержал и закричал: "Бей!" Тут  мяч  влетел  прямехонько  в  сетку  ворот
противника, как это уже случилось в самой первой главе.
   Но в ту же минуту Джельсомино закричал:
   - Мы хотим только честной победы. В  спорте  не  должно  быть  никакого
обмана!
   И немедленно забил гол в другие ворота. Я уверен, что на его  месте  вы
бы, конечно, сделали то же самое.