агогах прекратились. И это хорошо. Но они сыграли свою роль. Дети в таких синагогах поняли, какая это великая честь -- получить разрешение прочесть в синагоге отрывок из Торы. Некоторые трудности Новичок в синагоге обычно чувствует себя неловко: он считает, что служба слишком затянута, и за ней трудно следить; люди, которые сразу же начинают чувствовать себя в синагоге, как дома, исключение. Но если новичок начинает посещать синагогу регулярно, особенно если он хоть немного знает иврит, он очень скоро привыкает к обычаям и нравам, которые царят в Доме Молитвы. Затем, если он захочет, он овладеет молитвенной традицией и будет красиво и легко молиться в синагоге и дома. Дело в том, что читать молитвы вовсе не так уж легко. Истинная молитва требует не меньшего (по крайней мере не меньшего) напряжения, чем деловой разговор или написание делового письма. Предполагается, что это -- разговор со слушателем. Ребенку и новичку мешает то, что молитва ему незнакома. Благочестивому мешает то, что молитва ему слишком знакома. От всех людей -- независимо от их образования и твердости в вере -- требуются определенные умственные усилия, чтобы беседовать с Б-гом. Поэтому -- поскольку многие молитвы из-за несовершенства человеческой натуры не достигают цели -- может возникнуть вопрос: не становится ли молитва, повторяемая три раза в день в раз навсегда установленных формах, пустой механической формальностью? Возможно, это было бы и так, не оставайся синагога всегда тем, чем она была по замыслу ее создателей: Школой. Научиться молиться можно только молясь или пытаясь молиться -- другого пути нет. Естественное излияние сердца в трагические минуты на самом деле отнюдь не является, как считают романтики, молитвой в лучшем смысле этого слова. Те, кто это испытал, знают, что в такие минуты молитва просто превращается в стыдливое запинающееся бормотание. Иудаизм поощряет импровизированные молитвы, и некоторые из таких вдохновенных импровизаций были включены в литургию. Но основа основ обращения человека к Б-гу -- как в повседневной жизни, так и в чрезвычайных обстоятельствах -- это молитвы, записанные в литургии. Ежедневная молитва -- это выполненный долг, звено в цепи, связывающей нас с Авраамовым постижением Единого Б-га, -- звено, которое мы добавляем, как Б-г добавляет новый день к времени. Молитва просто не может быть вполне формальной. Блик света в словах и мыслях еврейской литургии неизбежно западает хоть раз, хоть несколько раз в сознание молящегося, как бы ни были его мысли в этот момент заняты чем-то другим. По крайней мере он молится Б-гу, не забыл об этом -- это уже хорошо. Возможно, святые и воистину богобоязненные люди каждый день, творя молитву, полностью отдаются ей. Если это так, то они живут в озарении, неведомом обыкновенным людям. Для всякого другого верующего вознаграждение за ежедневные молитвы приходит в самые неожиданные минуты, иногда отделенные одна от другой годами, -- и в эти минуты литургия вдруг озаряется, словно чудесным огнем. Такая минута может наступить после смерти близкого человека, или после рождения ребенка, или после неожиданного избавления от гибели, или в момент смертельной опасности. Эта минута наступает неожиданно. И тогда человек понимает, почему он молится всю жизнь. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЗАКОНЫ, КАСАЮЩИЕСЯ ПИЩИ, ОДЕЖДЫ И ЖИЛИЩА Деликатная тема Еврейские законы о питании чрезвычайно отличны от того, что принято у всех народов, среди которых живут евреи. Это -- довольно деликатная и грустная тема для обсуждения, ибо с несоблюдения этих законов начинается обычно отход еврея от своих национальных традиций. Тот, кто еврейским обычаям не следует, чаще всего с порога отвергает саму идею о том, чтобы подчинять свой рацион каким-то правилам и ограничениям. Тот же, кто скрупулезно соблюдает все предписания Закона (а чтобы питаться согласно Закону, необходимо приложить немало усилий и стараний), считает, что сам он заслуживает всяческих восхвалений, всех же "инакопитающихся" следует предать анафеме. Я не собираюсь вершить здесь суд скорый и праведный и решать, кто прав, а кто неправ. Я хочу лишь рассказать, в чем заключается сущность еврейских законов, связанных с приготовлением пищи и ее употреблением. Судить же и осуждать я предоставляю читателю, который волен исходить -- как он хочет -- из своей эмоциональной предвзятости или из соображений здравого смысла. Здесь мы имеем дело с одной из тех особенностей, которыми отмечена вся повседневная жизнь еврея. Каждый человек, если только имеет такую возможность, совершает трапезу по несколько раз в день. Он может пренебрегать работой, развлечениями, молитвой, сексом, но редко забывает поесть. Все религии предусматривают молитву перед трапезой. Многие религии требуют больше, определяя, что именно человек должен есть и как он должен есть. Нередко подобные ограничения накладываются не на каждого верующего, а только на представителя особо выделенной группы среди приверженцев данной религии -- например, на монаха, монахиню, священнослужителя, аскета или ламу. Еврейские установления и ограничения, связанные с потреблением пищи, носят сравнительно нестрогий характер, но зато распространяются на всех без исключения евреев. Необходимость соблюдения этих законов Тора обосновывает весьма кратко: они нужны, "чтобы вы могли отличать священное от несвященного и нечистое от чистого" (Левит, 10:10). Как вы, читатель, возможно, помните, мой друг-агностик полагает, что нельзя предотвратить угрозу ядерной войны, отказавшись есть омаров. Я могу даже допустить, что в его словах есть определенная истина. Однако в той же мере мы не можем предотвратить угрозу ядерной войны тем, что женимся или строим дома, или рожаем детей, или выполняем свои повседневные обязанности. Нет, пожалуй, ни одного занятия -- по крайней мере мне не приходит в голову ни одно занятие, -- которое перед лицом всеобщего уничтожения в атомной катастрофе не показалось бы абсурдным и ненужным -- кроме, может быть, поисков Б-га. Однако, если одна из величайших мировых религий ввела для своих приверженцев особые законы питания, имеющие какую-то конкретную цель, не грешно узнать нам "- хотя бы на худой конец, что эти законы собой представляют. Многое тут неясно и оставляет простор для догадок. Еврейские мудрецы высказывали об этих законах весьма разноречивые мнения. Мы можем впасть в глубокое заблуждение, если, например, заметив, что соблюдение такого-то закона приводит к таким-то и таким-то последствиям, сделаем вывод, что именно в достижении этих последствий заключается цель законов, данных народу Израиля в Синайской пустыне. Однако давайте посмотрим, что это за законы и как ими пользоваться. Рацион Еврей может питаться любой растительной пищей. Ограничения касаются только пищи животной. В Торе перечислены все физические признаки животных, мясо которых еврею можно есть. Из животных, обитающих на суше, разрешается употреблять лишь тех, которые обладают обязательными двумя признаками: они едят растительную пищу и имеют раздвоенные копыта. В результате оказывается, что евреям разрешается есть мясо только травоядных животных и непригодной в пищу остается вся остальная земная фауна: хищные животные, грызуны, пресмыкающиеся, толстокожие, приматы, свинья и лошадь, то есть животные, большинство которых в те или иные эпохи употреблялись в пищу разными народами. В среде евреев, считающих себя просвещенными, бытует мнение, что запрет есть свинину был разумен лишь в странах с жарким климатом и в былые века, когда не было холодильников. Однако если вспомнить, на скольких еще животных наложен запрет, то становится очевидным, что этот аргумент не выдерживает критики. Нам нельзя есть свинину, но нам нельзя есть и мясо белого медведя. Климат тут совершенно не при чем. В основу запрета явно положены четкие формальные признаки; да по логике так оно и должно было быть. Если бы запрет на ту или иную пищу был всего лишь отражением мудрых диетических познаний опередившего свое время Моисея, человечество рано или поздно достигло бы этой мудрости, и тогда еврейские обычаи, касающиеся еды, растворились бы в соблюдаемых всеми тех же самых обычаях. Из морских тварей евреи могут есть только тех, которые обладают плавниками и чешуей. Таким образом, нам заказаны столь популярные в Америке ракообразные: устрицы, креветки, омары, раки. Под запретом находятся и многие французские деликатесы: морские ежи, улитки, моллюски, лягушки, осьминоги и тому подобное. Некоторые пытаются обосновать эти ограничения тем, что, дескать, осьминоги и омары внушают омерзение, чего нельзя сказать о рыбах. Однако, на мой взгляд, это рассуждение напоминает довод о запрете на свинину в жарких странах. Я уверен, что для любителя осьминогов хорошо приготовленный осьминог представляет собою эстетически самое что ни на есть привлекательное зрелище -- со всеми своими щупальцами и присосками. Нет никакого сомнения, что в рацион евреев входят многие вкуснейшие рыбы и не входят (как и в случае с животными) некоторые морские и пресноводные существа, которые у других народов считаются деликатесом. Для птиц у евреев не предусмотрены ограничения по формальным признакам. В Торе перечислены птицы, которых евреи должны гнушаться - это хищные птицы или пожиратели падали (орел, гриф, коршун, ворон, страус, лебедь и так далее). По сути дела, евреи и неевреи едят одних и тех же птиц. Разница только в том, что у евреев имеется особый -- кашерный -- способ убоя птицы. Что касается насекомых, то для евреев все они -- табу. Вообще-то в Америке насекомых в пищу почти не употребляют, хотя время от времени на приемах с коктейлями нам приходится отказываться от таких "лакомых кусочков", как покрытые шоколадом муравьи. Правила кашерности "Кашерность -- чистота" -- гласит реклама одной из крупнейших американских компаний по изготовлению кашерных продуктов. Приятно видеть, как рекламные агентства изощряются ради прославления иудаизма; однако обычно эти агентства ориентируются на простые, неизощренные умы и ради красного словца готовы несколько пренебречь лингвистической точностью. На самом деле такое понимание слова "кашер" довольно далеко от истины. Слово "кашер" не встречается в Пятикнижии, оно возникло в древнееврейском языке в более позднюю эпоху. Пожалуй, наиболее близким к нему по значению является английское слово "fit" (пригодный, соответствующий). Впрочем, следует уточнить, что эта "пригодность", это "соответствие" носит сугубо ритуальный характер. Правда, пища, приготовленная согласно законам кашрута, действительно в высшей степени чиста и отвечает строжайшим санитарно-гигиеническим требованиям. Однако свинью можно вырастить в инкубаторе, кормить антибиотиками, ежедневно купать, а потом умертвить в антисептических условиях больничной операционной и стерилизовать труп ультрафиолетовыми лучами -- и все-таки сделанные из такой свинины отбивные отнюдь не будут кашерными. Слово "нечистый" употребляется в Книге Левит не в повседневном и обыденном, а в чисто ритуальном значении. Поэтому в Торе говорится, например, о верблюде или о зайце: "нечист он для в а с" -- то есть понятия чистоты и нечистоты относятся здесь только к народу Израиля. Принимая все это во внимание, фраза "кашерность -- чистота" вполне допустима как утверждение некоего установленного факта. Существует общий запрет на употребление в пищу падали, которая согласно принятому определению, есть мясо животных, умерших от старости или болезни, убитых хищными зверьми и птицами или погибших насильственной смертью какого-либо иного рода. Даже в наши дни некашерность такого мяса имеет несомненное диетическое значение. В менее цивилизованные эпохи, чем наша, и в менее цивилизованных обществах; чем современный западный мир, запрет на употребление в пищу падали действительно делал -- и делает -- пищу евреев более чистой с санитарно-гигиенической точки зрения. Этот закон породил слово, которое евреи распространили на всякую "непригодную" пищу, -- слово "трефное" (что буквально означает "оторванное"). В Торе перечислены четыре основных правила приготовления пищи. Комментаторы Танаха нередко объясняли их с чисто рациональной точки зрения, считая, что они соответствуют требованиям гуманности и санитарии. Не совершая никакого насилия над логикой, можно признать, что эти правила преследуют как ту, так и другую цель. По крайней мере нарушение любого из четырех правил кашерного приготовления пищи делает пищу трефной и, следовательно, непригодной для употребления по еврейскому закону. Первое правило -- единственное в Танахе диетическое установление, распространяющееся не на одних лишь евреев, а на все человечество, -- явно имеет в своей основе соображения гуманности. Оно запрещает есть плоть, отрезанную от живого существа, -- "члены живого". Читатель, который, небось, с отвращением представляет себе подобную трапезу и думает, что такое едва ли где-нибудь возможно, незнаком, видимо, со способами убоя и употребления в пищу животных, которые сохранились и до сих пор у некоторых народов, оставшихся на почти первобытной стадии развития, -- а иной раз и у народов, которых вовсе не считают первобытными. Второе правило заключается в том, что евреям запрещено пить кровь -- на том основании, что "душа всякого тела есть кровь его". Кровь довольно часто используется у разных народов для приготовления деликатесов -- особенно соусов. Еврейский закон не только запрещает это, но даже мясо предписывает есть только тогда, когда из него вытекла вся кровь. Весьма широко распространено мнение, что из-за этого еврей не имеет возможности съесть хороший бифштекс. Я могу заверить своих читателей в противном: у нас дома, например, мы часто приготовляем в гриле отличные, сочные, среднепрожаренные бифштексы -- иной раз к вящему изумлению наших гостей-евреев. После истечения крови в тканях мяса остается достаточно жидкости, чтобы оно превратилось в отличный бифштекс. Однако в Европе еврейские хозяйки действительно дожаривали бифштекс до того, что он становился серо-коричневым. И такой способ приготовления бифштексов перекочевал вместе с ними в Америку. Так называемый "еврейский бифштекс" -- это бифштекс, дожаренный "до победного конца" (по стандартам американской кухни); однако это не значит, что евреи обязаны есть только такие бифштексы. Фермеры Запада часто приготовляют бифштексы "по-еврейски", прожаривая их насквозь. Это только дело вкуса. Третье правило касается очень странного запрещения, повторенного в Торе трижды в одних и тех же словах: "Не вари козленка в молоке матери его!" Троекратное повторение этого правила внушило Маймониду мысль, что во времена Моисея обычай варить козленка в молоке его матери был весьма распространенным у идолопоклонников. Так это или не так, но коль скоро в Танахе соблюдению этого запрета явно придается столь важное значение, то уже с давних пор евреи полностью отделили друг от друга потребление мясных и молочных продуктов. Растительную или морскую пищу можно есть как вместе с мясными блюдами, так и вместе с молочными. В строго кашерных домах существует особая посуда для мясных и молочных продуктов. В израильской армии и на израильском флоте это разделение стало нормой. Четвертое правило запрещает употреблять в пищу околопочечный жир, образующийся под диафрагмой, -- "сальник, который на печени". Правила отделения этого жира от обычного, съедобного, очень сложны, и поэтому мясник, занимающийся приготовлением кашерного мяса, должен быть весьма знающим и искушенным в своем деле специалистом. Жир, запрещенный к употреблению в пищу, -- это тот самый жир, который, согласно Книге Левит, можно сжигать на жертвеннике вместе со всесожжением. Включенный в Книгу Бытия рассказ о поединке Яакова с таинственным незнакомцем послужил причиной для еще одного пищевого запрета -- запрета на седалищный нерв бедра. Во время вышеупомянутого поединка незнакомец "повредил сустав бедра у Яакова", и Яаков ушел с поединка хромая. Этот рассказ обладает всеми свойствами мистического видения. Поединок с таинственным незнакомцем происходит накануне встречи Яакова с его братом Исавом после двадцатилетней разлуки; поединок продолжается всю ночь до зари; незнакомец одобряет стойкость Яакова в поединке и дает ему имя Израиль. "Ибо ты боролся с ангелом и с людьми и превозмог", -- говорит он. "Посему, -- заканчивается рассказ, -- сыны Израилевы и доныне не едят сухой жилы, которая в суставе бедра, потому что тронул тот в суставе бедра Яакова жилу сухую". На первый взгляд, не такой уж это стеснительный запрет, можно и не есть этого сухожилия! Однако в наши дни этот запрет стал для евреев причиной многих неудобств. Полное удаление седалищного нерва из задней части туши требует от мясника большого искусства, -- это трудное и кропотливое дело. Проще --и гораздо дешевле-- продать всю заднюю часть туши, предназначенной для кашерной пищи, мяснику-нееврею, приготовляющему некашерное мясо. И поэтому евреям, скрупулезно соблюдающим Закон, приходится отказываться от отличных кусков мяса. Это положение, впрочем, можно исправить, и оно наверняка будет исправлено, если на кашерное мясо возрастет спрос. Убой скота Запрет на употребление в пищу крови и живой плоти предопределил выработку жестких -- и действительно священных -- правил убоя скота. Есть лишь один разрешенный способ отнятия жизни у животного: быстрое, почти мгновенное перерезание сонной артерии на шее. Из артерии вырывается струя крови, сразу же прекращается питание мозга -- и животное мгновенно теряет сознание. Дальнейшие подергивания животного -- это чисто мышечные рефлексы, которых само животное уже не осознает, как человек, находящийся в состоянии комы. Так по крайней мере утверждают физиологи. После того как участились нападки на принятый у евреев способ убоя скота, были проведены научные исследования, которые показали, что из всех способов, какими человек может убить животное, этот способ представляется наиболее милосердным. Наш Закон признает максимально безболезненный метод убоя скота непререкаемым правилом. Если хотя бы одно условие такого убоя нарушено, то мясо уже считается трефным, и нам запрещено его есть. Смертельное рассечение сонной артерии животного должно быть резким и мгновенным. Нельзя делать ни одного пилящего движения, не говоря уже о повторной попытке или каких-либо других движениях, которые могут причинить животному боль. Лезвие ножа должно быть ровным и острым, как бритва; малейшая зазубрина на ноже делает мясо трефным. В момент умерщвления животное должно находиться в неподвижности, чтобы нож попал точно в положенное место на шее. Этой работой занимаются опытные резники, которые подвергаются строгим квалификационным испытаниям, прежде чем они допускаются к своему делу, требующему недюжинного мастерства. За каждым движением экзаменующегося наблюдают столь же опытные инспекторы. Профессии резника и инспектора (первого на иврите называют шохет, второго -- машгиах) существуют издревле. Часто они передаются по наследству детям, разумеется, после соответствующей подготовки. Когда животное умерщвлено, машгиах обследует его тушу, чтобы установить, есть ли признаки болезни, по которым мясо считается некашерным. Эта процедура имеет безусловное санитарно-гигиеническое значение; важноотметить, что она существовала еще в глубокой древности: наши предки надолго опередили в этом вопросе свое время. Благодаря такой придирчивой скрупулезности в убое скота евреи в течение многих поколений поразительно мало страдали желудочно-кишечными заболеваниями. После того как мясо переходит от мясника к потребителю, оно подвергается дальнейшей обработке -- из него выпускают остатки крови. Когда-то это была привилегия хозяйки дома, и матери передавали свой опыт дочерям. Однако в наши дни при массовой продаже кашерной пищи окончательная процедура выпуска крови производится еще до того, как мясо попадает в магазин, и оно продается уже полностью готовым к употреблению. Производитель берет на себя и ответственность за то, чтобы мясо абсолютно соответствовало раввинским стандартам и было проверено на все сомнительные симптомы. Степени соблюдения правил кашерности Когда-то все это было не так. Хозяйка дома сама производила окончательный осмотр мяса и особенно птицы. Если она покупала курицу, эту курицу убивали у нее на глазах; затем хозяйка приносила курицу домой, общипывала ее и тщательно осматривала, чтобы обнаружить, нет ли признаков болезни -- признаков, известных ей с детства. В сомнительных случаях она обращалась за консультацией к своему раввину. У моего деда, который двадцать три года был раввином в Бронксе, предобеденные часы в пятницу были, помню, самыми занятыми в неделю. С утра к нему тянулся нескончаемый поток домохозяек; у каждой из них была своя шеила (вопрос на религиозную тему) насчет кашерности только что умерщвленной птицы. Если в это утро дед садился со мной заниматься, наши занятия не очень-то продвигались. Сейчас ответы на шеилот по поводу шабатных кур не занимают у раввинов много времени; гораздо больше времени раввину приходится уделять таким проблемам, как собирание разнообразных фондов, подготовка и произнесение увлекательных речей и проповедей, сочинение пропагандистских брошюр и так далее, и тому подобное. Новые времена -- новые задачи. Люди старого закала косо глядят на все эти перемены и ехидно намекают, что нынешние раввины, дескать, -- изрядные невежды. На самом деле студенты в ортодоксальных иешивах и сейчас, как прежде, трудятся в поте лица, получая обширные знания, и среди прочего сдают очень строгий экзамен по "приемке" кашерного мяса. Однако девятнадцати студентам из двадцати очень редко приходится применять полученные знания на практике. Да и где им их применять? Разве что они пойдут работать в фирму по изготовлению кашерных пищевых продуктов. Основная задача современного раввина заключается в том, чтобы наставлять свою общину в применении законов иудаизма -- притом наставлять не какую-то узкую элиту, а всех ее членов, зачастую сбитых с толку и совершенно дезориентированных окружающей их жизнью. Я, со своей стороны, хотел бы, чтобы молодые раввины произносили речи, писали брошюры и собирали фонды гораздо лучше, чем они это делают, ибо в наши дни такого рода деятельность является их важнейшей обязанностью. Поэтому я пошел преподавать в университетскую иешиву и пытаюсь передать студентам мои скромные познания в области английского словоупотребления. Помню, как-то мой дед спросил меня: "Для чего нужно учить их английскому языку? Они же урожденные американцы, они знают английский". Это замечание хорошо показывает, как далеко ушло (к добру ли, к худу ли -- другой вопрос) молодое поколение от старого. В прежние времена в Европе б-гобоязненный человек либо сам для себя производил убой скота и приготовлял кашерное мясо, либо пристально наблюдал за работой шохета, с которым жил в одном местечке и о благочестии, опыте и мастерстве которого знал лично. В наши дни мы, живущие в Соединенных Штатах, полагаемся на гарантии именитых раввинов, удостоверяющих своими печатями, что животное, из которого изготовлено предлагаемое нам в пищу мясо, было умерщвлено, проинспектировано и обработано подобающим образом. Есть, впрочем, и такие благочестивые люди, которые не полагаются на раввинские гарантии. Контроль, осуществляемый над приготовлением кашерного мяса при его массовом промышленном производстве, кажется им слишком слабым и ненадежным, и они приходят в ужас при мысли о том, что существует хотя бы малейший риск съесть кусочек неправильно обработанного мяса (не говоря уже о мясе запрещенных к употреблению животных). Мой дед за все двадцать три года, которые он прожил в Соединенных Штатах, не съел ни грамма мяса. В шабат он ел курицу, умерщвленную и обработанную под его наблюдением, а в остальные дни питался растительной пищей. Он не требовал, впрочем, чтобы остальные члены семьи следовали его примеру. Он спокойно обедал в доме моей матери и в моем, только не прикасался к мясу. Однако даже этот фанатик кашрута был вынужден в какой-то мере все-таки полагаться на печати и гарантии. На бутылках с молоком и пачках масла, появлявшихся на столе у моего деда, стояли штампы раввинского пищевого надзора. Но мой дед, безусловно, лично не присутствовал при том, как доят коров и сбивают сливки, ибо это было вне пределов его возможностей. Мой дед был настолько общительным и веселым человеком, что нам и в голову не приходило даже в мыслях назвать его аскетом, -- а ведь он был аскетом и аскетом весьма суровым. Мало есть на свете людей, которые были бы способны в течение половины своей взрослой жизни отказываться от говядины и телятины по чисто ритуальным соображениям, как это делал мой дед. Наиболее благочестивые люди в наши дни едят мясо, помеченное словами "глаг кошер", -- то есть получившее особые гарантии. Некоторые хасиды едят только консервированное мясо, снабженное печатью главного хасидского раввина. Когда таким хасидам случается ездить в другие города и страны, они берут с собой столько своих консервов, сколько по их расчетам необходимо до конца путешествия. Если же расчет оказывается неверен и запасы исчерпываются раньше времени, то они переходят на растительную пищу и не прикасаются к мясу до тех пор, пока не возвращаются домой. Они никогда не едят в общественных столовых, ресторанах и кафе. Таким образом, как мы видим, степень соблюдения правил кашерности может быть весьма различной и доходить до крайней высоты или, если хотите, левизны, достигая таких пределов строгости, педантизма или самоотречения, которые одним людям представляются каким-то нелепым чудачеством, а другим -- всего-навсего минимальным соблюдением Закона. При всех этих колебаниях в соблюдении правил кашерности самое важное, по-моему, заключается в том, чтобы избежать шовинистического искушения считать свои собственные привычки единственно правильными с точки зрения ортодоксального иудаизма и клеймить всякое уклонение от них в сторону большей строгости как фанатизм, а в сторону меньшей строгости -- как нечто равноценное употреблению в пищу свинины. А в такое искушение впасть очень нетрудно ибо в наше время более не существует прежней стабильности и одинаковости в соблюдении законов о питании. Люди, которые едят свинину или креветок, или мясо скота, убитого с помощью электричества, совершенно явно не соблюдают законов Моисея. Те люди, которые никогда не едят и не пьют в ресторанах, безусловно, меньше рискуют случайно нарушить Закон, чем те, которые в рестораны ходят. Из-за нужд и запросов повседневной жизни строгое соблюдение запретов -- дело весьма трудное и хлопотливое. Люди, соблюдающие запреты, следуют своей совести, полагаясь на гарантии раввинов, которым они доверяют. В целом они придерживаются одних и тех же правил, а колебания и вариации касаются лишь частных подробностей. Зачем беспокоиться? Нет смысла замалчивать то очевидное обстоятельство, что в наши дни соблюдение законов питания требует от всякого человека, не живущего отшельником, значительных усилий и жертв. На каждом шагу -- в ресторане, в поезде, в самолете, в гостях -- верующий еврей встречает людей, которые едят то, что ему есть запрещается. Для того, чтобы не отступить от законов питания, установленных иудейской религией, еврей должен обладать ясностью цели, силой воли и, разумеется, развитым чувством юмора: оно помогает ему выдерживать и достойно парировать многочисленные шутки, которые на него неизбежно сыплются в связи с тем, что он ест не то, что все. Нашим предкам редко приходил в голову вопрос, который постоянно беспокоит нас, воспитанных в просвещенной современной Америке: для чего нужно придерживаться всех этих правил? Им было гораздо труднее -- как физически, так и морально -- съесть, например, кусок свинины или креветку, чем питаться по обычаю своего народа. Все эти правила и запреты были частью еврейского образа жизни, который установился издревле и которым евреи гордились; и в основе этой гордости лежало глубоко заложенное, неистребимое ощущение, что в Законе Моисеевом воистину выражена воля Провидения, провозглашенная еврейскому народу. Однако новое поколение американского еврейства, законно вглядываясь в свое прошлое, подвергает все еврейские обряды сомнению и критическому анализу. Это вызывает недовольство и даже возмущение у наших отцов и у раввинов, ибо и те и другие далеко не всегда могут ответить на вопросы, которыми сами они никогда не задавались. В Европе, где ассимиляция евреев зашла довольно далеко, и в Советском Союзе, где соблюдение религиозных обрядов преследуется коммунистическими властями, очень многие евреи больше не соблюдают законов и правил, связанных с питанием: они делают это либо сознательно, по доброй воле, либо от равнодушия к древним обычаям, либо нехотя, подчиняясь принуждению, либо попросту по незнанию. Однако большинство живущих в мире евреев все еще в той или иной степени придерживается этих законов и правил. И есть еще немало евреев, которые следуют им со скрупулезной точностью. В Соединенных Штатах, после того как массовая ассимиляция, казалось, привела к почти полному отказу от традиций, в настоящее время свод установлении, касающихся еды, завоевывает среди евреев новое признание, и людей, эти установления соблюдающих, определенно становится больше. Отчасти это, безусловно, объясняется тем простым обстоятельством, что стало легче соблюдать правила кашрута. Производство кашерных продуктов превратилось в развитую и процветающую отрасль промышленности. Массовая продажа мороженного мяса и распространенность холодильников позволяет без забот хранить кашерную пищу дома в течение значительного времени. Кроме того, у части ранее ассимилированных евреев наблюдается тенденция к возвращению в лоно Моисеева Закона и к соблюдению его требований. На первый взгляд, эта тенденция противоречит общеизвестному социологическому закону, согласно которому меньшинство имеет склонность перенимать обычаи большинства. Однако законы общественного развития -- это не астрономические законы. Люди могут приобретать новые знания и по своей воле изменять свое поведение, чего не могут планеты. В Соединенных Штатах Америки человек, который хочет быть "не хуже, чем Джонсы", не обязательно должен подражать конкретно тому, что Джонсы едят, -- он может подражать и тому, как Джонсы себя ведут. Говоря в общем, Джонс -- это человек, который следует обычаям своей веры и уважает других людей, придерживающихся иной веры и соблюдающих ее обычаи. Представляется, что возрождение религиозности среди американского еврейства -- это скорее социальная перемена, чем религиозная или интеллектуальная, подобно тому как наблюдавшийся ранее отход от религии также был прежде всего социальной переменой. Но тот, кто хочет, чтобы иудаизм выжил, приветствует любое возрождение религиозного чувства, на какой бы основе это возрождение ни совершалось. Возможно, это возрождение, начавшееся по чисто внешним, практическим и неидеологическим причинам, со временем наполнится истинно религиозным содержанием. Никто не станет отрицать, что в настоящее время снабжение населения кашерными продуктами поставлено более чем удовлетворительно. Недоверие к печатям и гарантиям, ощущение недостаточности контроля с точки зрения установленных религиозных стандартов, различие мнений относительно кашерности или некашерности тех или иных сортов широко продаваемых продуктов, слухи и сплетни по поводу сомнительных моментов в этом вопросе (вместо установленных фактов) -- это всего лишь типичные явления, характерные для переходного периода, когда происходят перемены от старого к новому. Люди, которые не соблюдают установлении иудейской религии, связанных с питанием, любят ехидно указывать на все эти несоответствия, несообразности и споры, однако такого рода рассуждения несерьезны. В целом наш древний еврейский рацион остается столь же ясно и четко определенным, каким он был во времена Моисея. Пределы потребления тех или иных дорогих и изысканных деликатесов устанавливаются не Законом, а материальным достатком и здравым смыслом каждого еврея. Если мы искренне хотим соблюдать правила кашерности, мы без большого труда можем это делать. Что же касается дальнейшего улучшения и расширения ассортимента продаваемых кашерных продуктов, то это зависит от каждой отдельно взятой общины: если есть в ней определенный спрос, то со стороны поставщиков будет и соответствующее предложение. Вся пища, какую Тора не разрешает нам есть, -- это пища, чистота которой сомнительна с санитарно-гигиенической точки зрения. В течение трех тысячелетий евреи жили без серьезных эпидемий, воздерживаясь от употребления в пищу змей, свинины, червей, ракообразных и черепах. Несмотря на то, что фраза "кашер означает чистый" лингвистически неверна, правила кашерности действительно преследуют своей целью потребление евреями максимально чистой пищи. Но самое важное в этих правилах заключается в том, что соблюдающие их люди в одном из своих важнейших повседневных действий придерживаются одного и того же образца, одного и того же ритуала--и придерживаются притом с древнейших времен, с тех пор, как этот ритуал был предписан нам на горе Синай. Как только человек, почувствовав голод, садится за стол, он через свои действия начинает ощущать себя кровно связанным со своим народом -- со всеми остальными людьми, которые проделывают те же действия таким же точно образом, как и он. Конечно, еврей, который пускается в путешествие, испытывает от этого определенные неудобства, -- и все же при этом он с особой силой ощущает, кто он есть и каковы его связи с родным домом. Нет ни малейшего сомнения в том, что законы питания оправдывают себя и являются не отжившими догмами, а действенными нормами современной жизни. Они -- общественное орудие, позволяющее евреям оставаться живым и единым народом, и психологическое орудие, помогающее отдельным людям сохранить свою еврейскую сущность. Вопрос только в том (и это -- единственный вопрос, к нему в конечном итоге сводятся все споры), заслуживает ли иудаизм того, чтобы его сохранять, и есть ли другие практические способы его сохранить, помимо выполнения всех требований Закона. Одежда Правила, касающиеся одежды, весьма просты и относятся в основном к мужчинам. Общепринятое толкование еврейского Закона освобождает женщину от обязанностей подчиняться в одежде какому бы то ни было ритуалу, к ней предъявляется лишь требование, чтобы одежда не противоречила понятиям нравственности. Во время утренней молитвы мужчины облекаются в четырехугольное молитвенное покрывало -- талит. Важнейшей деталью талита являются прикрепленные к каждому из четырех углов его восемь нитей -- цицит. Заповедь о цицит идет от Книги Чисел: "И будут нити у вас, чтобы вы, смотря на них, вспоминали все заповеди Б-га, и исполняли их, и не ходили вслед сердца вашего и очей ваших, которые влекут вас к блудодейству". Еврей, завернувшийся в талит, -- универсальный символ человека, погруженного в молитву. Особо благочестивый еврей, помимо большого талита, надеваемого во время молитвы, в течение всего дня носит еще и нижнюю рубашку четырехугольной формы со свешивающимися из-под жилета нитями цицит -- так называемый малый талит (талит катан). Кроме того, каждое утро мужчина накладывает филактерии -- или тефиллин. Этот символ мы часто видим на картинах художников, изображающих евреев. Филактерии представляют собой две маленькие кожаные коробочки с присоединенными к ним ремнями. Этими ремнями коробочки прикрепляются к голове и к левому бицепсу. В коробочках находятся крохотные пергаментные свитки, на которых начертаны "Шма, Исраэль" и другие отрывки из Торы. "И навяжи их в знак на руку твою, -- сказано в Торе, -- и да будут они начертаны между глазами твоими". Люди, критикующие этот обычай, говорят, что не следует понимать слова из Торы буквально, что ритуал наложения филактерии, содержащих свитки Писания, нелеп. Но мы знаем, что зримое действие, внушающее нам конкретные образы, -- это неотъемлемая часть еврейского ритуала. Накладывая филактерии, мы символически посвящаем Б-гу нашу руку и наш мозг. Нет более определенного признака принадлежности того или иного человека к еврейству, чем сотворение молитвы в наложенных филактериях. Потому-то филактерии и стали для художников самым простым и явным признаком верующего еврея. Наложение филактерии само по себе -- важнейшая заповедь; и если эта заповедь воспринимается человеком серьезно и завладевает его воображением, то он несомненно станет немного лучше (при условии, конечно, что это не какой-то неисправимый грешник). Одно из требований к одежде -- требование, которое существует уже две тысячи лет, -- заключается в том, что мужчина должен носить головной убор, особенно во время молитвы и ученых занятий. Форма головного убора никак не регламентируется, но в Талмуде указано, что еврей не может пройти с непокрытой головой более четырех шагов. Обычай покрывать голову -- чуть ли не самый устойчивый из всех религиозных обычаев еврейства. Еврей с непокрытой головой во время молитвы или занятий -- это аномалия. Лишь евреи реформисты отвергают этот обычай в принципе -- точно так, как они отвергают талит, филактерии и многие другие символы и обряды, предписанные Моисеевым Законом. В разные эпохи и в разных странах у евреев были приняты -- и сейчас приняты -- различные типы головных уборов. Евреи в арабских и других странах Востока носят тюрбаны. Хасиды предпочитают широкие меховые шапки и круглые фетровые шляпы. Наши предки в Европе, находясь в помещении, носили ермолки -- черные шапочки, прикрывавшие почти все волосы. В Соединенных Штатах евреи по традиции носят темную шапочку на затылке; у школьников, однако, эти шапочки зачастую бывают светлых тонов. В Израиле религиозные люди часто покрывают голову маленькой вязаной шапочкой -- кипой, пришпиленной к волосам заколкой. В наши дни многие американские верующие евреи не надевают никакого головного убора, когда они находятся на работе или в местах общественных собраний, не носящих религиозного характера, но покрывают голову дома или в синагоге. Женщины в синагоге также, как правило, покрывают голову. Жилище Два стиха Торы, в которых предписывается прикладывать слова Писания к голове и к руке, требуют еще, чтобы слова Писания имелись также на двери нашего дома. Эти слова, начертанные на пергаменте, который закладывается в маленький продолговатый футляр и носит название мезуза. Футляр прикрепляется к дверному косяку. Наличие мезузы на двери дома или квартиры свидетельствует о том, что обитатели этого дома или квартиры принадлежат к иудейской вере и что их дом посвящен служению Б-гу. Сейчас в Америке распространен обычай -- особенно среди солдат-евреев и среди незамужних девушек -- носить цепочку с мезузой на шее; для этого нет никакого основания в Законе или в обычаях наших предков. Однако солдатам мезуза на шее как амулет внушает некоторое спокойствие и уверенность, а для девушек служит зримым признаком верности своей религии. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. РОЖДЕНИЕ И ДЕТСТВО. МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ Обрезание Вольтер с презрением говорил о том Б-ге, для которого имеет какое-то значение, обрезают ли Его приверженцы крайнюю плоть своим детям или нет. В ярких и язвительных высказываниях французского мыслителя в концентрированном виде было выражено скептическое отношение просветителей к религиозным обрядам. Спиноза -- не менее яростный скептик, чем Вольтер, но далеко не столь остроумный (по правде говоря, начисто лишенный остроумия), -- оставил нам на эту тему куда более глубокое суждение. "Этому признаку, -- писал он, -- я придаю столь важное значение, что, по моему убеждению, одного лишь наличия его было бы вполне достаточно, чтобы утвердить особое существование наделенных им людей в качестве отдельного народа". После того как в течение многих веков обряд обрезания служил неиссякаемым источником шуток о евреях и издевок над ними, вдруг в недавнее время он был признан операцией, достойной всяческого уважения. Оказывается, этот обряд имеет немалое гигиеническое значение. По совету врачей образованные люди во всем мире обрезают своим детям крайнюю плоть. Если бы Вольтер жил в наши дни, он, возможно, пошел бы в больницу и попросил сделать себе обрезание. И весьма возможно, что в течение одного или двух дней после операции он очень жалел бы, что его родители не сделали ему обрезание, когда он был еще младенцем в колыбели. Однако для евреев в наши дни, как и в течение четырех прошлых тысячелетий, обрезание является отнюдь не просто полезной гигиенической операцией. Этот знак на плоти -- древняя печать договора между Авраамом и Создателем. Благодаря ей еврей, если он обнажен, в течение всей своей жизни выглядит иначе, чем остальные люди. Сторонники концепции полного равенства всех народов любят утверждать, что в голом виде невозможно отличить нищего от короля. Но еврей, голый или мертвый, всегда отличим от нееврея. Да, действительно, в 20-м веке обрезание превратилось из смешного членовредительства в мудрую профилактическую меру, и поэтому критикам и хулителям иудаизма пришлось отказаться от соблазнительной привычки изощряться в шутках и прибаутках по поводу отсутствия у евреев крайней плоти. Между тем, сделанное недавно открытие полезности обрезания едва ли заслуживает большого удивления. Символы и обряды древней религии, выдержавшей проверку временем, -- там, где эти символы и обряды касаются человеческого тела, -- всегда несут в себе здоровую и разумную основу, иначе они отпугивали бы приверженцев этой религии и побуждали бы их к вероотступничеству. В течение многих веков евреи следовали Моисееву Закону и верили в него, и современная медицина признала это доверие более чем оправданным. Однако слава и величие иудаизма отнюдь не в том, что его предписания в наши дни получили одобрение медицины. Мы производим нашим детям обрезание на восьмой день после рождения, как сделал Авраам со своим сыном Исааком, -- за исключением тех случаев, когда ребенок рождается чересчур слабым и врачи советуют отложить обрезание на более поздний срок. Как правило, младенец на восьмой день после своего рождения легко переносит эту операцию, во время которой он обычно просто спит. Обрезание крайней плоти, произведенное искусным резником-моелом, чаще всего проходит для ребенка практически безболезненно, и рана заживает через несколько дней. Этот ритуал мы называем словом брит (что на иврите означает договор). Когда обрезание производилось в домашних условиях, у всех на виду, оно всегда сопровождалось семейным праздником, на который собирались друзья и родственники -- они вели между собой ученые разговоры, ели, пили и веселились. Каждый этап церемонии обставлялся как можно торжественнее, был ярок и запоминался надолго, а исполнение главных ролей в церемонии считалось честью, которая оказывалась родителями уважаемым родственникам или почетным гостям. Сейчас младенцы появляются на белый свет в тихих, окрашенных в холодные цвета и пропитанных запахом лекарств больничных палатах; этажом выше над такой палатой нередко лежат тяжело страдающие больные, а этажом ниже -- труп только что умершего. Больничные правила запрещают в палатах какие-либо проявления веселья. Однако в больших городах в больницах, где бывает много рожениц-евреек, им иногда отводят особую палату где-нибудь на отшибе, в дальнем конце здания; эта палата называется палатой для брита. И оттуда, как и когда-то, доносится эхо древней радости. На торжественной церемонии обрезания отец ребенка произносит специальное благословение: "Благословен будь Ты, Г-сподь Б-г наш. Творец вселенной, освятивший нас заповедями Своими и повелевший нам приобщить мальчика сего к Союзу праотца нашего Авраама". В идеале отец должен был бы сам и сделать обрезание своему сыну, как поступил праотец Авраам. Однако согласно общераспространенному обычаю родители поручают эту операцию искусному моелу. Моел, производящий за год сотни обрезаний, приобретает всвоем деле такую высокую квалификацию, которой могут позавидовать многие хирурги. Разумеется, он соблюдает все современные требования антисептики и санитарии. Некоторые родители-евреи поручают эту операцию врачу: либо потому, что, по их мнению, так безопаснее для ребенка, либо потому, что им попросту все равно, кто обрезает их сына. Такая точка зрения ошибочна по многим причинам. Во-первых, моел -- это, как правило, вполне квалифицированный специалист своего дела; он обладает всеми современными медицинскими познаниями, требующимися для совершения обрезания, и на его мастерство определенно можно положиться. Лучший специалист на свете иногда допускает ошибки и промахи, и у самого искусного хирурга может порой дрогнуть рука. У родителей нет более надежной гарантии обеспечить безопасность операции, чем обратиться к квалифицированному и заслужившему доверие моелу. Во-вторых, моел занимает место отца в произнесении благословения во время обряда обрезания -- так было уже в течение тысячелетий. Предполагается, что он знаком с требованиями и у становления ми нашей веры и предан ей. В-третьих (и это, возможно, важнее всего), еврейский обряд обрезания не тождествен рутинной операции, совершаемой в больничных условиях. В больнице могут произвести эту операцию безболезненно и по всем правилам медицинской науки, но с ритуальной точки зрения не совсем так, как требует иудейская вера. Бар-мицва Слова бар-мицва означают сын заповеди. С церемонии бар-мицвы начинается важный этап в жизни еврейского ребенка -- его вступление в сознательную религиозную жизнь. В своем романе "Марджори Морнингстар" я изобразил обряд бар-мицвы и постарался описать его тщательно и с любовью. Мне казалось, что я преуспел в своем намерении, но, к моему глубокому огорчению, некоторые из моих собратьев-евреев обрушились на меня с самыми яростными нападками. Они утверждали, что в моем изображении святой обряд стал выглядеть комично. Разумеется, в моем описании бар-мицвы были комические моменты, однако я уверен, что эти моменты не родились в воображении автора, а содержатся в самой структуре обряда, представляющего собой древний народный обычай. Грустное впечатление оставляет народ, который в те или иные обычаи или события своей жизни не вкладывает определенной толики юмора. Из того, что мне известно по литературе, наиболее близким к американской бар-мицве обрядом представляется диккенсовское рождество. Ему предшествуют сложные сказочные приготовления, и оно сопровождается обильным чревоугодием и возлияниями; люди приходят на празднование целыми семьями, наружу выплескиваются бурные эмоции, и все это очень далеко от той торжественности, которая, казалось бы, подобает религиозной церемонии. Рождество в описании Диккенса брызжет весельем и радостью -- так же, как наша бар-мицва. Мы, евреи, -- народ от природы буйный и любящий повеселиться. В свободной Америке, где впервые за многие столетия мы пользуемся равноправием и равенством возможностей, мы превратили обряд бар-мицвы в роскошное празднество, которое его организаторам обычно влетает в копеечку. Я не вижу в этом ничего дурного. Американский праздник совершеннолетия -- это нечто в том же роде. Если бы при всем этом наша бар-мицва сохранила в неприкосновенности и свое религиозное значение, все было бы в порядке. Моя сдержанность и мои сомнения по поводу церемонии бар-мицвы, устраиваемой в Америке, сродни сдержанности и сомнениям некоторых христианских священников по поводу праздника святок в том виде, в каком он сейчас используется прежде всего для увеличения доходов универсальных магазинов. Есть опасность, что поставленное на поток производство праздничных развлечений приведет к забвению исконного, изначального смысла праздника, который в результате превратится в красочный и многозвучный вихрь, бушующий вокруг абсолютно пустого центра. Сам же ритуал бар-мицвы -- это волнующее и важное событие. Образ жизни евреев, как и образ жизни всех других людей, требует, чтобы ребенка с малых лет наставляли. До тринадцати лет ребенок еще не настолько разумен, чтобы самостоятельно приходить к определенным выводам и теориям, и у него нет достаточной внутренней дисциплины, чтобы сознательно соблюдать определенные обряды. Когда ребенку исполняется тринадцать лет, его отец формально слагает с себя ответственность за то, чтобы направлять своего сына в его религиозных обязанностях. Мальчик становится в этом вопросе самостоятельным. Он начинает молиться, накладывая филактерии, и в ближайший шабат после своего дня рождения получает в синагоге право на алию: ему разрешается прочесть отрывок из Торы и произнести благословение над отрывком из еженедельного чтения, --то есть приобщиться к привилегиям взрослых. Это знаменует его новое положение в общине. Наиболее почетным признаком его нового положения становится чтение мафтира -- предусмотренного Законом еженедельного чтения отрывков из Книг Пророков. Давным-давно в европейских общинах возник обычай давать мафтир мальчику в первый шабат после его бар-мицвы. Этот обычай укоренился, и мы его до сих пор соблюдаем. Но, разумеется, этот обычай возник тогда, когда все без исключения еврейские дети получали обязательное религиозное образование и обучались ивриту. Обыкновенному еврейскому мальчику в Европе прочесть мафтир со специфическим напевом было ничуть не труднее, чем нынешнему американскому тринадцатилетнему подростку прочесть вслух газету. Однако все это совершенно изменилось, когда огромная часть европейского еврейства переселилась за океан; в Америке как уровень, так и распространенность еврейского образования катастрофически упали. В нашей стране еврейский мальчик, который способен без труда прочесть вслух на иврите страницу из Книг Пророков, стал довольно редким исключением, а мальчик, способный с ходу перевести эту страницу или прочесть ее без долгой и изнурительной подготовки, -- это уже просто уникум. Однако обычай предоставлять мафтир мальчику после бар-мицвы не был забыт. И вот уже в течение двух поколений в Соединенных Штатах бесчисленных мальчиков, которые едва-едва, с грехом пополам знают еврейский алфавит, заставляют зубрить наизусть незнакомые слова и произносить их непонятно зачем нараспев. Для большинства таких мальчиков этот бессмысленный, ничего не дающий и докучный обычай стал единственным и конечным приобщением к иудаизму. Это принесло огромный вред. Мальчики отлично видели всю нелепость того, что они делают (а ведь древние мудрецы были правы, возлагая на человека религиозную ответственность именно с тринадцати лет: в этом возрасте подростки прекрасно все понимают). И когда унылый педант-наставник, работающий за положенную мзду, заставляет мальчика весь год день за днем зубрить по вечерам непонятные псалмы на иврите, написанные латинскими буквами, то такой наставник, естественно, никогда не избежит острого языка своего подопечного, который прекрасно осознает, что его ради чистой показухи хотят выдать за того, кем он не является, -- за хорошо обученного юного знатока Писания. Когда сила обычая побуждает евреев притворяться, будто они достаточно искушены в еврействе, у какого родителя хватит смелости признаться, что его чадо в этом ничего не смыслит? Человеческая природа -- штука упрямая; и у родителей, не давших сыну еврейского воспитания, есть только два выхода: либо устроить бар-мицву по всем правилам, либо не устраивать никакой. Уже давно раввинов заботит, что этот обряд устраивается не по внутренней потребности, а скорее по инерции. Однако раввины руководствуются правилом: "Лучше это, чем ничего". Но теперь печальные результаты такой страусовой политики становятся столь явными, что ими уже нельзя пренебрегать. Теперь входит в обиход новая процедура, которую вообще-то давно пора внедрить. В наши дни люди, занимающиеся воспитанием юношества, берут совершение обряда в свои руки и стараются, чтобы подготовка к нему шла на пользу мальчику вместо того, чтобы, как бывало раньше, заставлять его покорно повторять затверженные догмы и азы. Поскольку и родители и сами дети рассматривают бар-мицву как некий акт посвящения, акт перехода от беззаботного детства к более зрелому возрасту, то раввины тоже начали, наконец, рассматриватьэтот обряд именно с такой точки зрения и требовать (как при всяком ином посвящении), чтобы посвящаемый обнаружил определенные познания, прежде чем ему будет вручено соответствующее свидетельство. Чтобы выявить у подростка эти познания, традиционного мафтира недостаточно. Мальчик должен подвергнуться серьезному экзамену по ивриту, классической еврейской литературе, законам иудейской веры и истории еврейства. Если он не может сдать такой экзамен, раввин не позволяет родителям занимать синагогу для выполнения пустой церемонии. Это чревато тем, что родители теперь знают: в возрасте восьми или по крайней мере девяти лет ребенку следует начать давать серьезное еврейское воспитание. Иудаизм нельзя вбить в ребенка в течение года; за это время можно лишь заставить его вызубрить кое-какие тексты. Такое отношение к родителям и детям требует от раввина твердости, и он нуждается в поддержке попечительского совета. Однако теперь уже ясно, что это -- единственный выход; в противном случае вся система еврейского воспитания обречена на гибель. И поэтому новые методы воспитания обретают сейчас права гражданства в еврейских общинах. Если они окончательно утвердятся, у нашей веры есть шансы на то, что будущее поколение будет -- хотя бы в общих чертах -- воспринимать ее в истинном свете. Иудаизм налагает иной раз на человека трудные обязанности, однако это -- красочная и мощная религия, и в течение четырех тысяч лет она привлекала к себе приверженцев. Она вовсе не представляет собою ту напевную абракадабру, какой может показаться необученному подростку даже самая яркая и сильная глава из книги пророка Исайи. В последнее время некоторые люди -- в противовес экстравагантному характеру американской бар-мицвы -- стали отказываться от организации шумного празднества; сбереженные в результате этого деньги они жертвуют на какое-либо благотворительное мероприятие, либо используют для того, чтобы позднее, когда мальчик подрастет, оплатить его поездку в Святую Землю. Такую экономию можно только приветствовать, однако я очень сомневаюсь, что она войдет в повседневный обычай. И к тому же, делу -- время, потехе -- час. Устроить подростку веселое празднество в столь важный день его жизни -- это древняя традиция, которой едва ли многие найдут в себе силы воспротивиться. Всегда приятно наблюдать фейерверк, хотя он и гаснет слишком быстро для тех денег, которые на него истрачены. Когда на праздновании бар-мицвы несколько ошалелый от обрушившихся на него событий дня подросток произносит наизусть затверженную речь (рудимент прежних ученых диспутов), начинающуюся словами "Сегодня я становлюсь мужчиной", он становится "мужчиной" лишь номинально, так как эти слова, разумеется, остаются всего лишь церемониальной метафорой, о чем свидетельствуют невысокий рост, румяные щеки и тонкий, ломающийся голос мальчика. Родители мальчика отнюдь не ждут от него, чтобы он тут же после бар-мицвы стал зарабатывать себе на хлеб насущный, или ложиться спать без приказания, или с воодушевлением выполнять школьные домашние задания, или читать "Уоол Стрит Джорнэл". Иудаизм просто предполагает, что в тринадцатилетнем возрасте подросток становится достаточно разумным и просвещенным, чтобы начать сознательно выполнять предписания еврейской веры. Заканчивается период умственной незрелости, и мальчик начинает нести традиционные религиозные обязанности, как всякий взрослый еврей. Бат-мицва Как иногда бывает с ураганными ветрами, вихревая круговерть американской бар-мицвы породила менее буйный вихрь, который называется бат-мицва. В защиту этого обряда привидится гот довод, что девочки по достижении определенного возраста должны, как и мальчики, принимать на себя определенные религиозные обязанности, и потому нет никаких причин не отмечать это событие столь же торжественно, сколь и бар-мицву мальчиков. Легко понять, почему тысячелетиями родители не устраивали своим дочерям никакой бат-мицвы, а сейчас этот обычай возник и широко распространился. По традиции, задачу по поддержанию еврейского ритуала наша вера возложила главным образом на мужчин, однако женщинам она оставила важнейшую обязанность воспитания детей и поддержания в доме еврейской атмосферы (возможно, это был единственный способ сделать веру жизнеспособной). Поэтому в воспитании девочек больше внимания уделялось не столько овладению ими книжной ученостью, сколько привитию им нравственно-этических норм. Когда появился обряд бар-мицвы, он сперва был скромной синагогальной формальностью, а не тем семейным Четвертым июля, каким он стал теперь. Если бы какая-нибудь девочка вдруг потребовала, чтобы ради этой формальности ее стали обучать всей той мудрости, которой ее братьев обучают чуть не с пяти лет, люди сочли бы, что у этой девочки -- "не все дома"; а родителей, решивших взвалить на свою дочь бремя учености, признали бы просто дураками. Однако времена изменились: религиозное обучение мальчиков перестало быть таким углубленным, как раньше, скромный обряд бар-мицвы превратился в шумное, веселое торжество, которое мальчик зарабатывает себе ценой зазубривания нескольких текстов (что и девочке вполне доступно), и никаких обязанностей ритуал этот на виновника торжества не налагает -- наоборот, после бар-мицвы мальчик зачастую и вовсе перестает штудировать Писание и выполнять большинство религиозных обрядов. И тогда-то как девочки, так и их родители разумно рассудили, что нет никаких оснований не устраивать в семье и бат-мицву. Трудность, правда, заключалась в том, чтобы придумать для девочек подобающую синагогальную церемонию, ибо с самого зарождения иудаизма ничего подобного у нас не было. Там, где нет традиции, на помощь пришла импровизация. Бат-мицва чаще всего обставляется как что-то вроде праздника окончания воскресной школы или по крайней мере ее первой ступени. В ортодоксальной синагоге никакая бат-мицва, разумеется, не справляется. А в синагогах других течений этот обряд отнюдь не достигает той торжественности и праздничной обстановки, какая свойственна бар-мицве. Да это и по самой сути вещей невозможно. Мужчина и женщина Обряд бат-мицвы -- это одно из тех нововведений, которые в наши дни появились в двух основных отколовшихся от ортодоксального иудаизма движениях -- консервативном и реформистском. К другим реформам, проведенным консерваторами и реформистами, относится, например, то, что в храме у них играет орган, что мужчины и женщины сидят там вперемешку и что часть молитв читается на английском языке. В реформистском храме перемены гораздо радикальнее, чем в консервативном. Так, реформисты даже во время молитвы не надевают головных уборов, не говоря уже о талите, и от традиционной службы в реформистском храме почти ничего не осталось. Вполне естественно, что любой нормальный американец, находясь в общественном месте, предпочтет сидеть рядом со своей женой, а не отдельно от нее; и жене, само собой, тоже приятнее сидеть рядом с мужем. Так уж мы воспитаны. То, как ведет себя человек на людях по отношению к своей жене, -- это далеко не малозначительная вещь. Потому-то консерваторы и реформисты поначалу привлекли к себе часть американского еврейства, что они видоизменили традиционную синагогу, приспособив ее ко вкусам и обычаям американцев. И другие реформы, которые провели консерваторы и реформисты, также обладали немалой притягательностью. Людям, не знающим иврита, скучно высиживать долгую службу, ведущуюся на непонятном языке. Католики привычны тихо сидеть во время мессы, которую слушают на латыни, но ведь они только слушают, у евреев же издревле принято молиться всем вместе. Большие общины, в которых мало кто знает иврит, потребовали и получили такую службу, в которой они могут принимать активное участие. Орган, разумеется, -- звучный и красивый музыкальный инструмент, и его торжественные звуки пробуждают возвышенные мысли. Кроме того, если вы живете дальше, чем в пяти-шести кварталах от синагоги, то гораздо приятнее и удобнее приехать в субботу в своей машине, чем тащиться пешком, иной раз под дождем или снегом. Поэтому вполне понятно, что реформистские и консервативные храмы привлекли к себе стольких евреев. Скорее стоит удивиться тому, что все еще остались в Америке люди, которые ходят в ортодоксальную синагогу. Однако ортодоксальный иудаизм продолжает занимать прочные позиции, и в последнее время его приверженцев становится заметно больше. Очевидно, он обладает привлекательностью, несмотря на все те трудности и неудобства, которые приходится испытывать, следуя ему. Ортодоксальные евреи возражают против любых нововведений и изменений в принципе, а помимо этого они подробно объясняют, почему им не нравятся те или иные конкретные реформы. Основной довод заключается в том, что цена, которую приходится платить за нововведения и изменения, хотя они и помогают привлекать людей в синагогу, слишком высока: еврей отдаляется от веры предков. Реформизм ортодоксы отвергают начисто как нечто решительно неприемлемое, поскольку доктрина реформистов отрицает Моисеев закон, а приверженность консервативному иудаизму, по мнению ортодоксов, неизбежно ведет к реформизму. Запрет на музыкальные инструменты -- такие как орган -- связан с нашим древним обычаем оплакивать разрушение Храма. Там -- в Храме -- звучали музыкальные инструменты; но, изгнанные в Вавилон, евреи пели: "На вербах посреди его повесили мы наши арфы", ибо "как нам петь песнь Б-га на земле чужой?" Евреи поклялись снова играть на этих арфах только в залах Храма, когда он будет восстановлен. Это привело к развитию богатых традиций еврейской вокальной музыки. Обычай сажать мужчин и женщин раздельно во время б-гослужения восходит ко временам Храма. Об этом обычае говорится в Талмуде; он был нужен для того, чтобы придать б-гослужению большую торжественность. Обычаю этому уже две тысячи лет, с расчетом на него строится даже само здание синагоги, и трудно себе представить синагогу, где мужчины и женщины сидели бы вместе. Сейчас этот обычай вызывает, пожалуй, наибольшее количество споров (мне почти совестно об этом писать, но факт есть факт). В этих спорах, как в фокусе, отражается столкновение между современными американскими нравами и древней еврейской традицией. Ортодоксы утверждают, что мужчина не может молиться, сидя рядом с женщиной, ибо она возбуждает в нем сексуальное желание и отвлекает от молитвы. Противники ортодоксов утверждают, что этот обычай принижает женщину, подчеркивает ее неравенство мужчине. Как часто бывает во время горячих дебатов, обе стороны кружат вокруг да около, не затрагивая самую суть обсуждаемого вопроса. Я нисколько не сомневаюсь, что мужчина вполне способен со всем благочестием молиться, сидя рядом с женщиной, если им действительно владеет религиозное настроение. Я много раз видел людей, которые молились чрезвычайно нерадиво, хотя никаких женщин вокруг них не было. Аргумент о неравенстве женщины также не выдерживает критики. Всякий, кто читал Танах, знает, что семитский закон, который был общераспространенным до появления Торы, рассматривал женщину как имущество мужчины, и именно Моисей даровал женщинам определенную личную независимость и право владеть собственностью. Талмудический закон и последующие установления сделали женщин -- наших матерей и бабушек -- практически равными мужчинам, а в некоторых отношениях даже даровали им некоторые преимущества. В вопросах, касающихся б-гослужения, еврейский закон ставит женщину в несколько привилегированное положение, о котором могли бы мечтать молодые студенты иешив. Женщине разрешена куда большая свобода, чем мужчине. Она освобождена от всех заповедей, предписывающих совершать какие-то действия в установленное время. Наш Закон не требует, чтобы мать бросила ребенка и стала накладывать филактерии или чтобы женщина, готовящаяся к религиозному празднику, отложила свои дела и, побуждаемая б-гоугодным рвением, отправилась в синагогу. Если у нее есть домашняя работница, как у некоторых американок, или если она, как делали наши матери, может высвободить от своих трудов час-другой свободного времени, она идет в синагогу. Но в религии, которая придает такое значение благочестию и которая столь насыщает время человека религиозными обязанностями, свобода женщины от обязательных молитв в установленное время представляется вполне естественной Я не могу себе вообразить, чтобы какие-то новые раввинские установления заставили женщину жить по расписанию. Ортодоксы и их противники в этом вопросе исповедуют полярно противоположные точки зрения -- и так оно и будет дальше -- главным образом потому, что реформисты вовсе не обязаны молиться в какое-то определенное время, а у консерваторов это время далеко не столь четко определено, а молитва далеко не так обязательна, как у приверженцев ортодоксального иудаизма И мужчины и женщины, посещающие консервативный или реформистский храм, обычно склонны молиться раз или два в неделю; большая часть иудейской символики проходит мимо них. Свобода женщины от четкого расписания у них не имеет значения и не нуждается в особом подтверждении, ибо все они от этого расписания более или менее свободны. Если же семья начинает четко соблюдать все обряды, свобода женщины становится актуальной, и классические формы совершения религиозных обрядов снова приобретают новый смысл. И поэтому в новых "современных ортодоксальных синагогах", при всех их свободах и послаблениях, женщины и мужчины сидят порознь и молятся отдельно. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ЛЮБОВЬ И БРАК; НЕКОТОРЫЕ ДЕЛИКАТНЫЕ ОТКЛОНЕНИЯ Секс Примерно одну четверть Талмуда -- а это толстенная книга -- составляет раздел под названием "Женщины". Он состоит из семи больших трактатов, истолковывающих взаимоотношения между мужчиной и женщиной. Если в нашей скромной книге изложение этого животрепещущего вопроса занимает гораздо меньше места, чем в Талмуде, -- всего одну короткую главу, -- то отнюдь не потому, что секс интересует меня меньше, чем он интересовал наших предков, и не потому, что, будучи профессиональным романистом, я не хочу в свободное от основной работы время заниматься своим обычным делом, подобно тому как профессиональный шофер в свой выходной день Ht хочет сидеть за рулем. Еврейские обычаи, касающиеся брака и сексуальных вопросов, известны всем цивилизованным людям и не нуждаются е пространных комментариях. Талмуд подробно анализирует прецедентное право сексуальных отношений, а этот предмет воистину бесконечен потому-то раздел "Женщины" и занимает в Талмуде так много места. С юридической точки зрения под словом "секс" подразумевается определенного рода взаимная договоренность между обеими сторонами -- видимо, наиболее часто встречающаяся форма договоренности между двумя людьми. Эта договоренность может носить перманентный характер, и тогда ее принято именовать "браком"; или же это всего лишь временная сделка, рассчитанная на ограниченный период (как связь мужчины с проституткой или с женщиной легкого поведения); или же безмолвная договоренность, как в случае обыкновенной внебрачной связи, когда между мужчиной и женщиной заключается как бы некое взаимоудовлетворяющее соглашение об обмене плотскими ласками. Животные просто совокупляются; люди же должны заключить об этом какой-то уговор. Если отсутствует согласие более слабой стороны, закон называет такую связь преступлением и квалифицирует ее как изнасилование. Мужчина и женщина редко совершают половой акт таким образом, что в их отношения не может сунуть свой длинный нос закон, хотя покрытые цветами холмы, пустынные пляжи и зашторенные номера гостиниц кажутся на первый взгляд достаточно надежными убежищами. Правда, в подавляющем большинстве случаев дело не доходит до того, что половой акт становится предметом судебного разбирательства, но тем не менее он может быть юридически квалифицирован. Многочисленные доказательства тому мы можем обнаружить в неожиданных и вызывающих неловкость юридических описаниях дел и прецедентов, связанных с тем, что такие-то люди позволили себе предаться естественному человеческому наслаждению. Будь это не так, многие романисты, репортеры и юристы лишились бы куска хлеба. В семи трактатах Талмуда охватываются широкие пределы возможностей, существующих в этой сфере человеческих взаимоотношений, -- сфере, которую юристы интерпретируют с самых разнообразных позиций. Но, разумеется, рассматривать таким образом вопросы секса -- значит смотреть на великую страсть человеческую холодным взором сухого педанта. У иудаизма есть свои Шекспиры и свои Ромео и Джульетты. Танах в своих исторических хрониках описывает плотскую любовь с сочувствием и со знанием дела, а в своих поэтических произведениях -- с необыкновенной красотой и лирической силой. Яркость и живость образов великих героев Танаха в значительной степени объясняется тем, что эти люди были велики и в своих подвигах любви -- подвигах, давно признанных и оцененных человечеством. У каждого поколения людей был свой Яаков, который любил свою Рахель и которому навязали Лею. Во многих изящных коттеджах современных богачей томятся от скуки новоявленные жены Потифара, которые страстно шепчут молодым красавчикам Иосифам: "Переспи со мной". И до сих пор время от времени тот или иной значительный деятель, увидев в ванне новую Вирсавию, теряет рассудок и предается прелюбодеянию, а потом терзается угрызениями совести. Любовная страсть -- это далеко не главная тема Писания, в котором говорится о многих куда более важных вещах. Но когда вспышка страсти становится причиной значительных событий, Танах рисует эту страсть, не стыдясь подробностей. В мое время в изданиях Танаха, предназначенных для школьников, такие отрывки -- часто довольно длинные -- приводились только на иврите, а спасительная колонка английского перевода оставалась девственно чистой. Но это лишь подстегивало наше мальчишеское любопытство, и в результате на таких страницах мы гораздо ревностнее изучали ивритский текст, что куда больше способствовало нашему усвоению иврита, нежели чтение сотен других страниц, снабженных английским переводом. "Песнь песней" -- это яркое поэтическое прославление плотской любви -- пылкий гимн страсти; и необыкновенная откровенность "Песни песней" изрядно смущала многих ученых талмудистов. Но рабби Акива объяснил, что "Песнь песней" -- это символическое изображение нерушимой связи между Б-гом и Израилем, вершина пророческой образности. Мнение рабби Акивы утвердилось. "Песнь песней" вошла в священный канон, и в течение уже многих столетий она восхищает своей ослепительно красочной образностью и яркой чувственностью, равно как и необыкновенной музыкальностью аллитераций на иврите (если бы английский текст хотя бы вполовину сумел передать их музыкальность, -- это было бы переводческим чудом). Мерцающие и переливающиеся картины поэмы -- таинственные и лишь намеком прочерченные -- яркими блестками сверкают во всей еврейской синагогальной службе и пронизывают мидраши и каббалу. Читателю может показаться, что трактовка рабби Акивы -- это всего лишь пара теологических щипцов, которыми он хотел как-то ухватить докрасна раскаленные угли любовной поэзии. Даже будь это так, мир должен был бы испытывать к рабби Акиве глубокую благодарность за то, что он нашел способ сохранить "Песнь песней" в каноническом тексте бессмертного Танаха. Однако при любом достаточно углубленном изучении "Песни песней" бросается в глаза цепь аллегорий или, по крайней мере, довольно смущающих аллюзий, которые, как выразился рабби Акива. просто вопиют: "Растолкуй меня!" Просто трудно поверить, что "Песнь песней" -- это не рапсодия, в которой кроется много смысловых слоев. Чтобы разгадать все эти слои скрытого смысла, уже в течение многих веков трудятся бесчисленные комментаторы; и нет сомнения, что эта работа еще очень далека от своего завершения. Еврейские пророки пользовались сексуальными образами совсем другого рода -- ослепительными, как молния, и мрачными, как смерть, доводя акивовскую символику до логического конца. Снова и снова пророки изображают Б-га как обманутого мужа, а народ Израиля -- как тупую гулящую девку, которая стремится с кем угодно переспать под первым попавшимся тенистым деревом. Это шокирующее сравнение настолько часто встречается в книгах Ошеа, Иеремии и Иехезкиеля, что мысль рабби Акивы относительно "Песни песней" представляется -- по поэтическому контрасту -- почти неизбежно верной. Я не знаю такой светской поэзии, в которой жуткая оборотная сторона страсти была бы показана с такой леденящей душу силой и выразительностью. Пророки пользовались образами, связанными с плотским вожделением, отвращением, ревностью и яростью, как выразительными метафорами, когда делали свои великие и страшные прорицания гибели великого народа и прихода Избавителя. Пророки не стремились пускать словесные фейерверки для развлечения скучающих или создавать мрачную и прекрасную поэзию ради самой поэзии. Все их красноречие носило сугубо практический характер: они хотели, чтобы люди стали лучше. И хотя вот уже двадцать пять веков как пророки покоятся в земле, и мы не знаем даже, где они погребены, их страстные поэтические призывы до сих пор потрясают людей, затрагивая в их душах скрытые струны чувств. Один лишь беглый взгляд в Танах разбивает вдребезги довольно-таки распространенное мнение о том, что еврейское благочестие требует говорить о плотской любви ханжескими экивоками. Что же касается Талмуда, то его авторы пишут о сексе с неприкрытой и иногда даже язвительной откровенностью, не чураясь иной раз и весьма смущающих подробностей, которые были в такой чести у греков, римлян и египтян -- да и в наши дни начинают входить в моду. Откровенность, с которой такого рода темы трактуются в Танахе, заставила бы задуматься и самого Марселя Пруста, если бы он дал себе труд поглубже познакомиться с духовным наследием народа, к которому принадлежал. Брак На фоне всех причудливых узоров, которые изобретательное человечество выткало из яркой пряжи секса, традиционное еврейское отношение к этой сфере человеческой жизни может показаться наивным или, как сейчас принято выражаться, отсталым и старомодным. Иудаизм рассматривает секс как средство, связывающее друг с другом двух возлюбленных во имя жизни -- во имя того, чтобы делить наслаждения, печали, труд и досуг и совместно воспитывать детей. Самое важное здесь -- и это трудно усвоить человеку западной культуры -- то, что секс полностью принимается и одобряется. В описаниях брачных отношений еврейских пророков, святых и мирян, начиная от Авраама и Моисея, нет и намека на то, - что секс -- это нечто греховное или постыдное. Ибо фраза из Книги Бытия "Плодитесь и размножайтесь" стала законом иудаизма. В Талмуде говорится, что на том свете человеку прежде всего будут заданы три вопроса: "Торговал ли ты честно? Оставил ли ты себе время для ученых занятий? Была ли у тебя семья?" Одинокая жизнь, согласно нашей вере, есть невезение, то, по мнению евреев, разве что в тех случаях, когда человек преступает законоположения. Нарушение принятых законоположении равносильно воровству. Нарушителя начинает мучить совесть. Однако это -- именно индивидуальный грех данного человека, сам же секс как таковой нисколько не греховен, и в половом акте нет ничего постыдного. Впрочем, уже менестрели давным-давно заметили, что пристрастие к сексу ведет к нарушению принятых законов. У здорового человека позыв к совокуплению так же силен, как у обезьяны. Половой акт можно сохранить в секрете, он не оставляет после себя зримых следов преступления, как другие правонарушения, -- взломанных замков, разбитых стекол, исчезнувших вещей. Более того, как говорят нам поэты, обилие случайных связей делает жизнь человека более интересной и волнующей, что неведомо однолюбам, и парад любовниц дает нам ту новизну, которую не в силах предложить одна любовница. Возможно, в мире было бы куда веселее жить, если бы люди, состоя в законном браке, в то же время свободно сходились со своими друзьями, соседями и случайно встреченными незнакомцами и незнакомками. Однако весь многовековой опыт истории показывает, что это -- не тот путь, по которому должно идти человечество. Стендаль с восхищением повествует о том, как один отец, находясь на смертном одре, обратился к своему сыну со следующим заветом: "Спи со всеми красивыми женщинами, которые согласятся с тобой спать; и помни, что четыре процента бездетный брак -- великое несчастье, тогда как хорошая жена -- это самая большая радость, на которую может надеяться мужчина. Таким образом, иудаизм в самом корне подрубает присущее человеку Запада инстинктивное ощущение, что в половых отношениях таится нечто греховное. Такое ощущение -- это остаточное отражение времен раннего христианства, которое боролось с язычеством и крушило мраморные стены храмов, воздвигнутых в честь Венеры, языческой богини любви. Западная культура достаточно восприняла от греческой и римской культуры, чтобы научиться у них преклоняться перед чувственной любовью; но христианство подавило этот порыв. В результате где-то в глубине души христианина гнездится какое-то подспудное ощущение греховности секса -- ощущение, которому уже две тысячи лет. Еврейский взгляд на секс представляет собой нечто среднее между представлениями языческой античности и представлениями христианства. Евреи никогда не поклонялись человеческому телу. Но то, что для людей других культур было деянием постыдным, или смешным, или распутным, или физиологически необходимым, или поэтически романтичным, для евреев было одной из важнейших обязанностей, какую Б-г заповедал людям. И если эта обязанность, помимо всего прочего, не только нужна и полезна, но и доставляет человеку одно из самых высочайших наслаждений, то не удивительно, что наш народ всегда был убежден в благости Б-га. Если же в сексе и скрывается что-то греховное, то, по мнению евреев, разве что в тех случаях, когда человек преступает законоположения. Нарушение принятых законоположений равносильно воровству. Нарушителя начинает мучить совесть. Однако это -- именно индивидуальный грех данного человека, сам же секс как таковой нисколько не греховен, и в половом акте нет ничего постыдного. Впрочем, уже менестрели давным-давно заметили, что пристрастие к сексу ведет к нарушению принятых законов. У здорового человека позыв к совокуплению так же силен, как у обезьяны. Половой акт можно сохранить в секрете, он не оставляет после себя зримых следов преступления, как другие правонарушения, -- взломанных замков, разбитых стекол, исчезнувших вещей. Более того, как говорят нам поэты, обилие случайных связей делает жизнь человека более интересной и волнующей, что неведомо однолюбам, и парад любовниц дает нам ту новизну, которую не в силах предложить одна любовница. Возможно, в мире было бы куда веселее жить, если бы люди, состоя в законном браке, в то же время свободно сходились со своими друзьями, соседями и случайно встреченными незнакомцами и незнакомками. Однако весь многовековой опыт истории показывает, что это -- не тот путь, по которому должно идти человечество Стендаль с восхищением повествует о том, как один отец, находясь на смертном одре, обратился к своему сыну со следующим заветом: "Спи ее всеми красивыми женщинами, которые согласятся с тобой спать; и помни, что четыре процента прибыли -- это хороший доход с вложенного капитала' '. Если сын последовал совету своего отца, он, возможно, прожил приятную жизнь и умер богачом; но при всем этом он, безусловно, не мог насладиться счастливым браком. Для счастливого брака нужна не только добрая воля, но еще и удача. В Талмуде говорится, что создать по-настоящему счастливый брак для Г-спода не легче, чем заставить расступиться Красное море. Но даже враги евреев всегда отмечали прочность еврейских семей. Эта прочность семей, по моему глубокому убеждению, отчасти объясняется и тем, что половое наслаждение для евреев является основной и неотъемлемой принадлежностью брачной жизни, а не серией случайных эпизодов помимо нее. Правила брачной жизни В некоторых религиях практикуется в качестве главного искуса полный отказ от половой жизни. Ганди в своей автобиографии называет это словом "брахмачария" и прославляет такой искус, утверждая, что он духовно облагораживает человека. Римско-католическая и православная церкви требуют от определенных категорий своего духовенства принятия обета безбрачия. В иудаизме нет ничего, что напоминало бы подобный аскетизм. Некоторые несуровые ограничения, которые у нас существуют как в этой сфере жизни, так и во всех остальных, применяются ко всем без исключения приверженцам нашей веры. Еврейская супружеская чета, следуя древнему правилу, перемежает периоды наслаждения периодами воздержания. В течение двенадцати дне (При условии, что менструация длится не более пяти дней. В противном случае к двенадцати дням добавляется еще такое число дней, которое равно числу дней менструации минус пять), после того как у женщины начинается менструация, муж и жена не спят вместе. По этой причине в домах евреев испокон веков -- с тех самых пор, как возникла наша религия, -- существуют две кровати. Главный практический результат такого обычая заключается в том, что муж и жена вступают в половые отношения как раз тогда, когда наиболее вероятна возможность зачатия. Для супругов, которые любят друг друга, разлучение представляет собою серьезное испытание -- возможно, одно из немногих действительно трудных испытаний, какие налагает на еврея его религия. Некоторые медицинские светила утверждают, что такое чередование периодов наслаждения и периодов воздержания полезно для здоровья как мужа, так и жены. В одной книге о семейной жизни говорится даже, что такого рода отношения между супругами -- это "единственный способ" сохранить в чистоте и первоначальной свежести любовь между людьми, состоящими в браке. Трудно сказать, насколько справедливы все эти мнения, но такое самоподчинение всегда было характерной чертой брака людей иудейской веры. Период воздержания заканчивается тем, что жена погружается в воды специального ритуального бассейна, построенного по существующему с глубокой древности единому образцу. В течение многих веков такой бассейн (на иврите - миква} был обычным местом омовения женщины после периода воздержания. Этому обряду Талмуд придает такое решающее значение, что он советует обнищавшим общинам продать, если необходимо, здание своей синагоги или даже последний из своих священных свитков, но только во что бы то ни стало сохранить микву. Почти полное исчезновение миквы; в Соединенных Штатах и начавшееся недавно постепенное возвращение к ней -- это история американского иудаизма в миниатюре. Когда на рубеже 39-го и 20-го веков началось массовое переселение европейских евреев в Америку, они не нашли здесь ритуальных бассейнов; тогда наиболее благочестивые евреи, с трудом скопив какие-то жалкие гроши, начали строить себе миквы, которые были, естественно, весьма неказистыми. Но в то же время в любом квартале, который был хотя бы чуть-чуть благоустроеннее трущоб, в домах имелась канализация и стояли ванны -- вещь, тогда еще почти неведомая беднякам в Европе, да и вообще в любом другом месте и в любую другую эпоху, кроме разве что древнего Рима, где в распоряжении зажиточных граждан были отлично оборудованные бани. Нелепо было тащиться куда-то и погружаться в тесную и запущенную микву ради соблюдения обряда очищения, когда дома было вдоволь воды и своя собственная, блистающая белым кафелем ванна. Сразу же стали выдвигаться рациональные возражения против необходимости непременно окунаться в микву, и очень скоро эти возражения сделались столь же популярны, сколь и возражения против соблюдения законов кашерности. Утвердилось мнение, что миква имела важное значение лишь в былые дни и в жарких странах, где цель обряда заключалась в том, чтобы заставить женщину мыться хотя бы раз в месяц. Даже поверхностное ознакомление с историей обряда очищения не оставило бы от этого довода камня на камне, однако евреи мало знали о своем прошлом. Воздержание от купания иудаизм считает одним из признаков траура. Частое же купание -- по возможности ежедневное -- есть нормальное поведение. Обряд омовения в микве, который занимает меньше минуты, -- это чисто символический обряд. Этот символ слишком ясен, чтобы его объяснять. Но горе семантике в переходные периоды! Во времена короля Джеймса, когда создавался английский перевод Библии, единственным эпитетом для женщины, не общающейся со своим мужем, было слово "нечистая". В этом смысле весь народ Израиля "нечист" -- и был "нечист" со времен разрушения Храма. Однако для этих концепций не было подходящего слова в Новом Свете. Молодых американок слово "нечистая" обижало; это обстоятельство, а также нехватка микв развили в евреях неприязнь к этому древнему обычаю. Раввины стали метать громы и молнии и объявлять неполноценными всех детей, чьи матери не окунаются в микву, но строптивым все это было нипочем. Все чаще и чаще в еврейских семьях микву полностью заменяла ванна. Поскольку и без того почти все женщины так или иначе раз в день принимали ванну или душ, это действие совершенно утратило свой ритуальный смысл и перестало ассоциироваться с еврейским Законом. А потом и весь обычай двенадцатидневного разлучения, завершаемого ярким обрядом омовения в микве, потерял свое значение и был в конце концов предан забвению в большинстве семей. То, что этот обычай со временем снова стал входить в обиход, вызывает удивление у всех тех, кто плохо знает еврейскую историю и забыл, что река иудаизма нередко может течь в гору, а не только под гору. Во многих городах Соединенных Штатов в недавние годы были построены или сейчас строятся новые ритуальные бассейны, отделанные красивой керамикой, с "предбанниками", в которых имеются салоны красоты. В эти бассейны все еще ходит довольно мало женщин по сравнению с тем количеством женщин, которые в них не ходят. Но уже прошли те времена, когда миквы существовали для ублажения все время мелеющего ручейка иностранок или новых иммигранток. Те, кто сейчас ходит в микву, -- это в основном молодые американки. По мере того, как постепенно возрождается иудаизм -- а это, несомненно, происходит, о чем свидетельствует многое, начиная от все увеличивающейся доли иврита в консервативных и реформистских службах и до появления новых синагог, растущих, как грибы, по всей стране, -- одновременно, как мне кажется, все больше еврейских супружеских пар начинает соблюдать предписанную иудаизмом брачную дисциплину. Американские евреи перестали считать обряд омовения в микве нелепым чудачеством -- и одна из причин этого кроется, по-моему, в сделанном ими для себя открытии, что христианская церемония крещения и погружения в купель целиком заимствована из нашего древнего обряда. Эта аналогия может помочь перекинуть мост между иудаизмом и западной цивилизацией. По крайней мере, от неприязни иммигрантского поколения к микве сейчас не осталось и следа, ее сменило в большинстве случаев равнодушие, в основе которого обычно -- недостаточность познаний. Однако, как ни странно, эти познания не так-то легко приобрести. Секс стал в Америке излюбленной темой для шуток и анекдотов, и мы приучились уже с серьезным видом проглатывать общеобразовательные статьи о чисто механических сторонах секса, которые в изобилии публикуются сейчас в популярных журналах. Однако говорить о сексе естественно -- это совсем другое дело. Развод Один из трактатов Талмуда носит название "Развод". Иудаизм рассматривает развод как страшное несчастье, которое, увы, неизбежно должно иногда постигать людей, чей брак не удался. Наш закон предпочитает все же не сковывать насильно неразрывной цепью двух не сошедшихся характерами и нередко ненавидящих друг друга супругов, а развести их; предусмотрен специальный порядок и церемония расторжения подобного рода брачных союзов. Оснований, достаточных для развода, -- хоть отбавляй, а сама процедура развода довольно проста. Раввинам строжайше предписывается отговаривать разводящихся, тянуть время, всячески откладывать рассмотрение бракоразводного дела и стараться предотвратить развод так долго, как только возможно. Закон требует, чтобы был назначен посредник между разводящимися, чтобы им дали какой-то дополнительный срок для обдумывания и чтобы суд сделал несколько настойчивых попыток их помирить. Однако если все эти меры исчерпаны, муж перед лицом раввинского суда вручает своей жене юридический документ, составленный по существующей с древних времен форме, -- бракоразводное свидетельство; и брак на этом прекращается. Эту церемонию не может заменить гражданский бракоразводный процесс. Еврейская супружеская пара остается связанной по религиозному закону до тех пор, пока муж не освободит свою жену согласно нашему обычаю. Раввинский суд может вынудить его к этому, если он по злой воле намеренно создает препятствия к разводу. Равным же образом раввинский суд может заставить жену принять бракоразводное свидетельство. Однако это -- неприятные и сложные случаи. Как правило, еврейские супружеские пары разводятся по обоюдному соглашению. Деликатные отклонения Очерк о трактовке иудаизмом такого важного и обширного предмета, как любовь и брак, был бы неполон, если бы я не добавил ни слова об одной из удивительнейших особенностей нашего брачно-сексуального законодательства, запечатленного в Торе, -- о запрещенных союзах. Читатель, возможно, помнит так называемый "Отчет Кинси", опубликованный в Соединенных Штатах несколько лет тому назад (Имеются в виду работы "Сексуальное поведение мужчины" (1948) и "Сексуальное поведение женщины" (1953) профессора Альфреда Чарлза Кинси, директора Института сексуальных исследований при Индианском университете в США. (Примечание переводчика.)). Серьезное научное исследование стало бестселлером, к вящему изумлению солидного издателя, специализирующегося на выпуске пухлых медицинских трудов, расходящихся крохотными тиражами. Люди штурмовали книжные магазины. Издателю, к его огорчению, не осталось сделать ничего иного, как напечатать оба труда профессора Кинси под одной обложкой, выпустить эту книгу огромным тиражом и положить деньги на свой счет в банке. Я думаю, в лучшем случае один покупатель из тысячи прочел весь "Отчет Кинси" от корки до корки, или хотя бы половину, или хотя бы десятую часть его. Читатели продирались сквозь заумные научные рассуждения, сквозь непонятные графики, диаграммы и таблицы, выискивая -- часто напрасно -- жемчужные зерна интересных фактов. Главное, что они почерпнули из "Отчета Кинси" -- это то, что нужен научный подход, дабы сделать секс неинтересным предметом. Но газеты ликовали: наконец-то настал и на их улице праздник! Искушенные и дотошные журналисты, бойко владеющие пером, выкопали эти жемчужные зерна и преподнесли их читателям горяченькими, с пылу и с жару. Оказывается, в "Отчете Кинси" под семью запорами ученых выкладок скрывались открытия, которые хоть кого вгонят в холодный пот. Приведя в подтверждение своих выводов точные статистические данные, собранные в результате многочисленных конфиденциальных бесед с пациентами, профессор Кинси показал, что в Соединенных Штатах весьма широко распространены такие явления, как добрачные и внебрачные связи, прелюбодеяние, гомосексуализм, кровосмешение и скотоложество. Появившиеся в последние годы вызывающе смелые романы и пьесы подготовили читателей к новым откровениям -- к тому, что незамужние девушки в нашей стране не все сплошь девственны и что некоторые женатые мужчины и замужние женщины время от времени ищут и находят, как выражается профессор Кинси, "выход" для своей сексуальной энергии где-то на стороне, а не в постелях своих законных жен и мужей. Однако, по-моему, что больше всего поразило обыкновенных американцев, так это прежде всего распространенность половых извращений и скотоложества. Шум по поводу "Отчета Кинси" долго не утихал, и тогда, поняв, что это -- не однодневная сенсация, возвысили свой голос священники и раввины: они обвинили профессора Кинси в том, что он клевещет на человеческий род и особенно на американцев, которые на самом деле по природе своей суть воплощение нравственности. Я не могу понять, как почтенные служители культов не сообразили, какое мощное оружие неожиданно попало им в руки. "Отчет Кинси" доказал -- в той мере, в какой современный научный аппарат способен это доказать, -- что в основе библейского сексуального кодекса лежат реальные особенности человеческой природы; он доказал, что содержавшиеся в Танахе запреты на совокупление мужчин с мужчинами, или братьев с сестрами, или людей со свиньями и овцами -- это не запоздалая реакция на распутство бронзового века, но глубоко актуальные законы, направленные против правонарушений, которые повторяются и будут повторяться из века в век, подобно таким преступлениям, как кража или поджог. По-моему, против "Отчета Кинси" священнослужителей настроило прежде всего то обстоятельство, что он был немедленно использован в своих целях агностиками. Как они стали сразу же утверждать, "Отчет Кинси" доказал, что сексуальные нормы и установления Библии -- то есть нор мы не только иудаизма, но и христианства, -- противоречат человеческой природе и, следовательно, должны быть отвергнуты как общественным мнением, так и юридическими инстанциями. Правда, профессор Кинси в своем труде настойчиво подчеркивал, что он лишь излагает собранные им и его сотрудниками факты и всячески воздерживается от нравственных оценок; но агностики отмахнулись от этого утверждения, заявив, что оно -- всего лишь попытка профессора Кинси бросить кость разъяренной толпе узколобых обывателей. Указывалось, что определенное количество американцев -- довольно значительное, хотя и находящееся в меньшинстве, -- наслаждается гомосексуализмом. Если это делается тайно, то какой от этого ущерб обществу? Добрачные связи -- вещь довольно распространенная; прелюбодеяние после брака -- тоже. Так что приносит больше вреда: эти явно естественные, согласные с человеческой природой действия или же ощущение вины, внушенное пуританской библейской моралью? Ну, и так далее и тому подобное. В защиту такой точки зрения изливались потоки красноречия. Но и священникам и раввинам красноречия тоже было не занимать, и они неистово пригвождали Кинси к позорному столбу и подвергали сомнению всю его добротно собранную статистику. Мне кажется, что люди, превозносившие "Отчет Кинси" как доказательство ложности нравственных норм Закона Моисеева, просто-напросто впали в старую, как мир, ошибку: они, не мудрствуя лукаво и не придумав ничего более умного или более глубокого, просто повторили тезис романтиков согласно которому природа -- это суд последней инстанции для решения всех спорных вопросов; по их мнению, любые действия, совершаемые в результате естественного порыва, являются действиями искренними и, следовательно, благими, а все остальное -- от лукавого. Однако в действительности многие более чем естественные порывы бывают весьма и весьма предосудительны. Например, некоторые психиатры утверждают, что почти в каждом из нас заложено от природы подспудное желание убить отца или мать. Естественным порывом является желание не трудиться, не мыться, думать лишь о самом себе и плевать на нужды других людей, грубить, совершать жестокости. Если вы со мной несогласны, понаблюдайте немного за играющими детьми или познакомьтесь с обычаями народов, находящихся на первобытной стадии развития. Образование, цивилизация и культура в большой степени заключаются в том, что побуждают человека идти наперекор природе. То же можно сказать и о религии и (коль скоро это здесь упоминалось) об агностическом гуманизме. Своды законов любого рода едва ли вообще существовали бы, если бы некоторые люди под влиянием именно естественных порывов не были бы склонны действовать наперекор этим законам. Правила уличного движения существуют потому, что почти все мы одержимы естественным порывом ехать как можно быстрее и заставлять ругающихся пешеходов, если они не хотят попасть под машину, нестись через улицу сломя голову. Законы против воровства существуют потому, что человеку от природы свойственно желать взять деньги и ценные вещи там, где он их случайно видит, вместо того, чтобы тяжело работать ради денег и ради покупки этих вещей. Боюсь, я утомляю читателя перечислением азбучных истин, но, как ни странно, при обсуждении "Отчета Кинси" эти азбучные истины почему-то не были приняты во внимание. Однако в основе закона лежат обычаи, принятые среди людей, а не наоборот. Мы все помним тот курьезный анекдот, который навечно вписан в нашу Конституцию в виде восемнадцатой и двадцать первой поправок (Восемнадцатая поправка, принятая в 1919 году, запрещала изготовление, продажу и перевозку спиртных напитков на территории США; двадцать первая поправка, принятая в 1933 году, отменяла восемнадцатую (Примечание переводчика.)). Если бы нравственные установления Танаха были действительно ненужны и нелепы, здравый смысл человечества скоро отверг бы их и отменил в течение одного поколения, как произошло с "сухим законом". Однако на деле цивилизованное человечество сочло установления Танаха основой своего поведения (хотя они и не соответствуют тому, как ведут себя люди под влиянием естественных порывов) и придерживалось их в течение большей части своей истории. Иногда в защиту сексуальных отклонений, описанных в "Отчете Кинси", выдвигается другой ар