сказать и объяснить тебе все так же ясно, как  знаю
это сам, но запомни,  что  я не  могу принять на себя ответственность  ни за
кого, кто мне неподвластен, то есть ни за кого, кроме себя.
     - Но я...
     -  Полагаться  на  других  людей  в  поисках  истины  -  все равно  что
полагаться на врачей в поисках  здоровья, Дикки. Пользу мы получаем только в
том случае, когда они оказываются на месте и правы, когда же они отсутствуют
или ошибаются, у  нас не  остается шансов. Но если мы вместо  этого всю свою
жизнь учимся понимать то, что мы  знаем, наше внутреннее знание всегда будет
с нами, и, даже когда оно ошибается, мы можем изменить его, и в конце концов
сделать его практически безошибочным.
     - Ричард, я...
     <i>-</i> Запомни, Капитан: причина, по которой я  здесь, - вовсе не стремление
переубедить тебя, или обратить в свою веру, или превратить  тебя в меня. Я и
так потратил немало сил на то, чтобы сделать Ричарда собой. Я - лидер только
для самого себя. И,  честно  говоря, я бы чувствовал себя  лучше, если бы ты
перестал интересоваться мной, моими убеждениями и тем, почему я отличаюсь от
других вариантов твоего будущего. Я должен тебе информацию, и я удовлетворяю
твое  любопытство. Я  не  обязан  обращать тебя в  свою веру, которая вполне
может оказаться ложной.
     В  обмен на мою проповедь  я получил долгое  молчание. Честная  сделка,
подумал я, но ничего не сказал.
     Он вздохнул.
     <i>-</i>  Я понимаю,  что  ты  для меня не лидер,  - сказал  он, - и что ты не
отвечаешь  за то, что я совершу  или не  совершу до конца  своей  физической
жизни или жизней в  течение  всей вечности.  Я  обязуюсь  оградить  тебя  от
всякого  рода  ущерба,  реального  или  воображаемого,  который  может  быть
причинен правильным или  неправильным  использованием любого  произнесенного
тобой слова в любой ситуации в любом из  вариантов будущего, который  я могу
избрать. Ясно?
     Я отрицательно покачал головой.
     - Что значит  нет?  До  тебя что, не доходит? Я  НЕ  СЧИТАЮ  ТЕБЯ СВОИМ
ЛИДЕРОМ, ИЛИ ПРОВОДНИКОМ, ИЛИ УЧИТЕЛЕМ, НЕЗАВИСИМО ОТ ТОГО...
     - Так не пойдет, - сказал я, - представь все в письменном виде.
     На его лице отразилось удивление.
     - Что?  Я сообщаю  тебе,  что  понимаю  твое  нежелание  быть чьим-либо
лидером, а ты отвечаешь, что так не пойдет?
     Я протянул ему красивый гладкий камешек для броска.
     - Я пошутил, - сказал я. - Просто раззадориваю тебя, Дикки. Я хочу быть
уверен, что ты все понял, и не нужно мне никаких письменных обязательств.
     Он не бросил камешек, а изучал его в своей руке.
     - О'кей, - сказал он наконец. - Насчет "Жизнь Есть". Ну и что?
     - Что ты знаешь об арифметике? - спросил я.
     - Что знает об арифметике любой четвероклассник? - ответил он, понимая,
что я опять к чему-то веду, и надеясь, что я не издеваюсь над ним снова. - Я
знаю столько же, сколько любой другой.
     - Это уже неплохо, -сказал я. -Я думаю, что Жизнь проявляется в Образах
так  же, как числа проявляются в  пространстве-времени. Возьмем,  к примеру,
число девять. Или тебе больше нравится какое-нибудь другое число?
     -  Восемь, - сказал  он, на случай,  если девятка  вдруг окажется  моим
трюком.
     - Хорошо, возьмем  число восемь. Мы  можем  написать  его  чернилами на
бумаге, можем отлить  его в бронзе, вырубить в камне, собрать  в ряд  восемь
одуванчиков, осторожно  поставить один на другой восемь додекаэдров. Сколько
существует способов выразить идею восьми?
     Он пожал плечами.
     - Миллиарды. Бесконечное число.
     - Но смотри, - сказал я. - Вот факел и вот  молот. Мы также можем сжечь
бумагу, расплавить бронзу, обратить камень в пыль, сдуть одуванчики, разбить
додекаэдры на мелкие кусочки.
     - Я понял. Мы можем уничтожить числа.
     -  Нет. Мы можем уничтожить только их <i>образы</i> в пространстве-времени. Мы
можем создавать и уничтожать только образы.
     Он кивнул.
     - Но до начала времен, Дикки, как и  в эту минуту, и тогда, когда время
и пространство уже исчезнут,  идея восьми существует, неподвластная образам.
Когда произойдет второй  Большой Взрыв  и все  будет разнесено на мельчайшие
частицы, идея восьми будет так же спокойно и безразлично витать в пустоте.
     - Безразлично?
     - Вот тебе  топор, -  сказал я.  - Разруби  идею восьми  так, чтобы она
перестала существовать. Время не ограничено. Позови меня, когда закончишь.
     Он засмеялся.
     - Я же не могу рубить идеи, Ричард!
     - И я тоже.
     - Выходит, мое тело выражает мою истинную суть не лучше, чем написанное
число выражает идею восьми.
     Я кивнул.
     - По-моему, ты слишком меня опережаешь. Не торопись.
     Он замолчал.
     - Какие еще есть  числа? - спросил я, заинтересовавшись на миг, хочу ли
я, чтобы он верил моим картинкам.
     Мне все  равно, верит он или нет, подумал я.  Я  хочу только, чтобы  он
понял.
     - Семь?
     - Сколько чисел восемь существует в арифметике?
     Он секунду подумал.
     - Одно.
     - Вот именно.  Идея каждого числа уникальна,  другой  такой же  идеи не
существует. Весь  Принцип Чисел основывается на  этой восьмерке, без которой
он бы тотчас распался.
     - Да ладно...
     - Ты  думаешь  иначе? Хорошо,  допустим, нам  удалось  уничтожить число
восемь. А теперь быстро:  сколько будет четыре  плюс четыре? Шесть плюс два?
Десять минус два?
     - Ох, - сказал он.
     - Наконец  до тебя дошло. Бесконечное количество чисел, и каждое из них
отлично от всех остальных, каждое так  же  важно для  Принципа,  как Принцип
важен для него.
     - Принцип нуждается в каждом из чисел! - сказал он. - Я никогда об этом
не думал.
     -  У тебя все впереди, -  сказал я. -  Реальная, неразрушимая жизнь вне
образов -и в то же время любое число может быть по желанию выражено  в любом
из бесчисленных иллюзорных миров.
     - Каким образом мы меняемся?  -  спросил  он. -  Откуда приходит  вера?
Каким  образом  мы  в  одночасье забываем  все  истинное  и  превращаемся  в
бессловесных младенцев?
     Я закусил губу.
     - Не знаю.
     - Что? Ты создал картинку, в которой не хватает одного фрагмента?
     - Я знаю, мы вольны верить в любой тип  пространства жизни, - сказал я.
- Я  знаю,  что  мы  можем  сделать ее  занятным  уроком  и приобрести  силу
вспомнить,   кто   мы  есть.   Как   мы   забываем?   <i>Добро   пожаловать   в
пространство-время,   при   входе   проверьте   память</i>?  Происходит   что-то
непонятное, стирающее нашу память во время прыжка из одного мира в другой.
     Он улыбнулся при виде моей озадаченности - странная улыбка,  которую  я
не понял, - и секунду спустя кивнул.
     -  Ладно,  я моту  обойтись без этой недостающей детали, - сказал он. -
Что-то Происходит. Мы забываем. Поехали дальше.
     -  Как  бы  то ни было,  попав в пространство-время,  -  сказал я, - мы
вольны  верить,  что мы существуем  независимо и сами по себе, и утверждать,
что Принцип Чисел - нонсенс.
     Он кивнул, собирая все вместе.
     -  Принцип  не замечает пространства-времени, - сказал  я,  -потому что
пространство-время  не  существует.  Таким  образом,  Принцип не  слышит  ни
страстной  молитвы, ни  злобных проклятий, и  для него не  существует  таких
вещей,  как  святотатство или  ересь,  или  богохульство, или  безбожие, или
непочтительность, или  отвращение. Принцип  не строит  храмов,  не  нанимает
миссионеров и не затевает войн. Он  не обращает внимания, когда символы  его
чисел распинают друг друга на крестах, рубят на куски и превращают в пепел.
     - Ему все равно, - неохотно повторил он.
     - Твоя мама о тебе заботится? - спросил я.
     - Она меня любит!
     - Знала ли она и волновалась ли  она, что, когда ты последний раз играл
в "воров и полицейских", тебя убивали по меньшей мере раз десять в час?
     - Х-м-м.
     -  То  же и  с Принципом, - сказал я. - Он не замечает игр, которые так
важны  для  нас.  Можешь  проверить. Повернись так,  чтобы стоять  спиной  к
Бесконечному Принципу Чисел, Бессмертной Реальности Числового Бытия.
     Он переместился, немного повернувшись влево.
     - Громко скажи: <i>Я ненавижу Принцип Чисел!</i>
     <i>-</i> Я ненавижу Принцип Чисел, - произнес он без особой убежденности.
     - Теперь попробуй  так, - сказал я. - <i>Мерзкий глупый  Принцип Чисел ест
искусственный сахар, рафинированное масло и красное мясо!</i>
     Он засмеялся.
     - А вот с этим осторожнее. Капитан. Нам нужно набраться смелости, чтобы
выкрикнуть это, иначе, если мы  окажемся неправы, нас могут изжарить живьем:
<I>ГНИЛОЙ  ЛЖИВЫЙ НИКОМУ  НЕ  НУЖНЫЙ...  МЕРЗКИЙ  ТАК НАЗЫВАЕМЫЙ  ПРИНЦИП ЧИСЕЛ
ГЛУПЕЕ  НАВОЗНОЙ МУХИ!  ОН  ДАЖЕ  НЕ  В  СОСТОЯНИИ  ПОРАЗИТЬ  НАС МОЛНИЕЙ  В
ДОКАЗАТЕЛЬСТВО СВОЕГО ВШИВОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ!</I>
     Он  сбился  на слове "мерзкий"  и дальше все выдумал  сам,  но закончил
довольно энергичной  бранью,  которой Принципу  вполне хватило бы, чтобы нас
поджарить, если бы ему было до этого дело. Ничего не случилось.
     - Значит, мы можем игнорировать Принцип, можем его ненавидеть, бранить,
восставать  против него, - сказал я, - и  даже издеваться над ним. В ответ -
ни малейшего признака Грома Небесного. В чем же дело?
     Он надолго задумался над этим.
     - Почему Принцип проявляет безразличие? - спросил я.
     - Потому что он не прислушивается, - сказал он наконец.
     - То есть мы можем проклинать его безнаказанно?
     - Да, - сказал он.
     - Неправильно.
     - Почему? Он ведь не слушает!
     -  Он не  слушает,  Дикки,  -  сказал  я, -  но  слушаем  мы!  Когда мы
поворачиваемся к нему спиной, что происходит с нашей арифметикой?
     - Ничего не складывается?
     - Ничего. Каждый раз ответы получаются разными, бизнес и наука гибнут в
путанице.  Стоить нам отбросить Принцип, как  от этого  начинаем страдать мы
сами, вовсе не Он.
     - Веселенькие дела! * - сказал он.
     - Но вернись к Принципу,  и в тот же  миг все  заработает опять. Ему не
нужна апология - Он бы ее не услышал, даже если  бы мы  кричали.  Никому  не
посылается  никаких  испытаний,  нет  никакой  кары,  нет  Грома  Небесного.
Возвращение к Принципу внезапно вносит порядок  во все  наши  подсчеты,  ибо
даже в играх иллюзорного мира он сохраняет свою реальность.
     - Интересно, - сказал  он, не столько веря, сколько следя за ходом моей
мысли.
     - Наконец-то  я тебя поймал, Дикки. Теперь давай вместо  Принципа Чисел
подставим Принцип Жизни.
     - Жизнь Есть, - сказал он.
     -  Чистая жизнь, чистая  любовь, знание своей чистой природы. Допустим,
что каждый  из нас -  совершенное и уникальное выражение этого Принципа, что
мы   существуем  вне  пространства-времени,  что   мы   бессмертны,   вечны,
неуничтожимы.
     - Допустим. Что дальше?
     - Значит, мы вольны делать  все, что хотим, исключая  две вещи:  мы  не
можем создавать реальность и не можем ее уничтожить.
     - А что мы можем делать?
     - Чудесное Ничего во всех его драгоценных формах. Когда  мы  приходим в
фирму  "Жизнь Напрокат", что  мы ожидаем  получить?  Мы  можем перепробовать
неограниченное число иллюзорных миров, можем  арендовать рождения  и смерти,
трагедию и радость, мир, катастрофы, насилие, благородство, жестокость, рай,
ад,  можем  взять  домой  убеждения  и  насладиться  каждой  их  мучительной
невыносимой радостной восхитительной микроскопической деталью.  Но до начала
времени и после его конца <i>Жизнь Есть</i> и <i>Мы Есть.</i> Единственное, что нас больше
всего  пугает,  как  раз  и  невозможно;  мы  не можем  умереть,  нас нельзя
уничтожить. <i>Жизнь Есть. Мы Есть</i>.
     <i>-</i> Мы Есть, - сказал он равнодушно. - Ну и что?
     -  Скажи  мне сам,  Дикки.  В чем разница между жертвами обстоятельств,
попавшими в жизни, о которых они не  просили, и хозяевами выбора, способными
изменять жизнь по своему желанию?
     - Жертвы беспомощны, - сказал он. - Хозяева - нет.
     Я кивнул.
     - Вот тебе и "Ну и что?".

     * Англ. - Holy cow



        Двадцать семь

     Он  дал  мне шанс высказаться, он  задумался над  этим, и мне  пришло в
голову, что на некоторое время стоит оставить его одного.
     Я  посмотрел  на  пейзаж,  стараясь  представить,  как  все  это  будет
выглядеть, когда я вернусь сюда снова.
     - До следующего раза, - прошептал я.
     - А ты - хозяин? - спросил он.
     - Конечно же, да! И я, и ты, и все остальные. Но мы забываем об этом.
     - Как они это делают? - спросил он.
     - Как кто делает что?
     - Как хозяева изменяют свои жизни по желанию?
     Этот вопрос заставил меня улыбнуться.
     - Инструменты.
     - Что?
     -  Еще  одно  различие  между хозяевами и жертвами состоит  в  том, что
жертвы не умеют пользоваться Инструментами, тогда  как хозяева используют их
постоянно.
     - Электродрели? Бензопилы? - он тонул, явно нуждаясь в помощи.
     Хороший  учитель  оставил  бы его  искать  ответ самостоятельно,  но  я
слишком болтлив, чтобы быть хорошим учителем.
     -  Нет. <i>Выбор.</i>  Волшебный резец, при  помощи  которого  жизнь  обретает
форму. Но  если мы боимся выбрать  что-нибудь  иное,  чем то, что уже имеем,
какая  от  него  польза?  Можно  с  таким  же  успехом  оставить его  лежать
завернутым в коробке, не читая инструкцию.
     - Кто боится его применять? - спросил он. - Что в нем такого страшного?
     - <i>Он делает нас другими!</i>
     - Да ладно...
     - Хорошо, откажись  от выбора, - сказал я. - Всю жизнь делай только то,
что делают другие. Как это будет выглядеть?
     - Я иду в школу.
     - Да. И?
     - Я получаю образование.
     - Да. И?
     - Я устраиваюсь на работу.
     - Да. И?
     - Я женюсь.
     - Да. И?
     - У меня появляются дети.
     - Да. И?
     - Я помогаю им делать уроки.
     - Да. И?
     - Я выхожу на пенсию.
     - Да. И?
     - Я умираю.
     - Подумай, какими будут твои последние слова.
     Он подумал.
     - "Ну и что?"
     - Хоть ты  и делаешь все, чего от тебя ожидают другие: ведешь себя, как
подобает законопослушному гражданину,  идеальному  мужу и отцу, голосуешь на
выборах,  принимаешь  участие  в  благотворительности,  любишь  животных. Ты
живешь так, как от тебя требуют, и умираешь с вопросом "Ну и что?".
     - Хм.
     -  Потому  в твоей жизни не  было выбора,  Дикки! Ты никогда  не  хотел
что-либо изменить, никогда не  искал  то, что  на самом  деле любил, поэтому
никогда  этого не имел, ты никогда не бросался очертя голову в мир,  который
значил  для тебя больше всего, никогда не сражался  с  драконами, боясь, что
они тебя  съедят, никогда не взбирался по скалам, изо всех  сил  удерживаясь
над тысячефутовой пропастью разрушения, потому что это была твоя  жизнь и ты
должен был ее сохранить! Выбор,  Дикки! Выбери то, что любишь,  и  преследуй
это на максимальной скорости, и я - твое будущее - обещаю, что ты никогда не
умрешь со словами "<i>Ну и что?".</i>
     Он посмотрел на меня искоса.
     - Ты что, пытаешься меня убедить?
     - Я пытаюсь, - сказал  я, -  уберечь тебя от  Плавания По  Течению. Я в
долгу перед тобой.
     - Что из этого, если я научусь делать свой выбор, независимо от  мнения
других,  и это приведет мой корабль на рифы.  Спасет  ли меня твой волшебный
меч?
     Я вздохнул.
     -  Дикки,  когда  это безопасность  стала  твоим основным  стремлением?
<i>Бегство от безопасности  -</i> вот единственный способ превратить твои последние
слова из "Ну и что?" в <I>ДА!</I>
     - Старый платан, - сказал он.
     - Что-что?
     -  ...на переднем дворе. Он такой надежный и такой  неизменный. Когда я
чем-то напуган, я все готов отдать,  чтобы стать этим деревом. Когда  - нет,
то мне кажется, что я никогда бы не вынес такой скучной жизни.
     Он до сих  пор растет  на том же  месте, подумал я,  только  теперь  он
гораздо  больше,  чем  тот  платан, который ты знаешь,  -  прошло  ведь  уже
полвека, и все это время его корни уходили в землю глубже и глубже.
     - Отказ от безопасности не означает саморазрушение, - сказал я. - Никто
не  садится  в  боевой  самолет, вначале  не  научившись  летать на учебном.
Маленькие решения, незначительные приключения до того, как перейти к важным.
Но в  один прекрасный день ты обнаружишь себя в  летящей с  диким  ревом  на
огромной скорости машине, земля встает в пятидесяти футах под тобой отвесным
зеленым пятном,  а на пилонах  подвешено  шесть ракет,  и  в  тот  момент ты
вспомнишь: это мой выбор! Я  построил эту жизнь! Я хотел ее больше всего  на
свете, я полз, я шел, я бежал к ней, и вот она <i>здесь!</i>
     - Даже не знаю, - сказал он. - А мне придется рисковать жизнью?
     - А как же! При каждом выборе ты рискуешь жизнью, в которой ты выбирал,
при каждом решении ты с ней расстаешься. Естественно, альтернативный Дикки в
альтернативном  мире  продолжает жить той жизнью, которую ты  не выбирал, но
это  уже  его  выбор, а  не  твой.  В школе,  бизнесе,  браке  -  если  тебе
небезразлично, какими будут твои  последние слова, доверяй только  тому, что
знаешь сам, и смело иди к своей надежде.
     - И если я ошибусь, - сказал он, - то я умру.
     -  Если  ты  ищешь  безопасности,  то ты  ошибся  ареной.  Единственная
безопасность - в словах <i>Жизнь Есть,</i> и только это имеет значение. Абсолютное,
неизменное, совершенное.  Но Безопасность среди Образов?  Даже  твой  платан
когда-нибудь обратится в пыль.
     Он заскрежетал зубами, на лице - паника морщин.
     Меня рассмешил его вид.
     - Когда  дерево  рассыплется, исчезнет  только символ,  а не  его душа.
Разрушается только тело, а не тот, кто придал ему форму.
     - Может быть, моей душе и нравятся перемены, - сказал он, - но мое тело
их ненавидит.
     Я вспомнил. Зимнее утро. Под одеялами так тепло и уютно, но вот в шесть
тридцать раздается: "БОББИ! ДИККИ! ПОДЪЕМ! СОБИРАЙТЕСЬ В ШКОЛУ!", и я борюсь
со сном, поклявшись, что, когда  стану взрослым, никогда не буду вылезать из
кровати раньше  полудня. То же самое и в ВВС: вой сирены, проникающий сквозь
мою  подушку в два часа  ночи, - ХОНГА-ХОНГА-ХОНГА - и  я  каким-то  образом
должен проснуться? и лететь? на самолете? в темноте?! Тело: Невозможно! Дух:
Выполняй!
     - Тело ненавидит  перемены,  - согласно кивнул я.  - Но взгляни на свое
тело - день  ото дня оно становится немножко выше, немножко  другим;  Дикки,
обреченный   на  взросление,  превращается  в  Ричарда.  Нет  более  полного
разрушения  тела,  чем это превращение. Капитан.  Не остается ни следов,  ни
гроба, ни даже пепла для оплакивания.
     - Помоги мне, - сказал он. -  Мне нужны все Инструменты, которые я могу
получить.
     - Они уже в твоих руках. Что ты можешь сказать любому из Образов?
     - <i>Жизнь Есть.</i>
     - И?
     - И что? - спросил он.
     Я подсказал.
     - Выбор.
     - И я могу менять Образы.
     - В конкретных пределах?
     - Пределы!  - сказал он.  - Если я  захочу, то перестану дышать! Где же
твои пределы?
     Я пожал плечами.
     - Когда Хозяевам не нравится положение вещей, Ричард, почему они просто
не  перестают  дышать?  Когда они  сталкиваются  с  действительно  серьезной
проблемой, почему бы им просто не покинуть этот мир Образов и не отправиться
домой?
     - Зачем покидать мир, если можно его изменить? Заяви <i>Жизнь Есть</i> прямо в
лицо образам, достань волшебный Выбор и после приличного интервала  времени,
заполненного твоим трудом, мир изменится.
     - Всегда?
     - Как правило.
     Он выглядел раздосадованным.
     - Как правило? Ты даешь мне магическую формулу, и вся твоя гарантия - в
том, что <i>как правило,</i> она действует?
     - Когда не действует она, есть Принцип Совпадений.
     - Принцип совпадений, - повторил он.
     -  Допустим,  ты  делаешь некий  жизнеутверждающий выбор  в  этом  мире
Образов. Ты решаешь, что эти изменения должны произойти.
     Он кивнул.
     - Ты  провозглашаешь <i>Жизнь Есть,</i> зная, что  это так,  и  стараешься изо
всех сил изменить то, что задумал.
     Он снова кивнул.
     - Но ничего не меняется, - сказал я.
     - Как раз об этом я и хотел спросить.
     - Вот что  ты  делаешь:  ты  продолжаешь  работать  в  ожидании  некого
совпадения.  Нужно быть очень внимательным, потому что оно обычно появляется
хорошо замаскированным.
     Он кивнул.
     - И потом ты следуешь за ним!
     На лице Дикки ничего не отразилось.
     - Хорошо бы какой-нибудь пример, - сказал он.
     Пример.
     -   Мы  хотим  пройти  сквозь  эту  кирпичную  стену,  потому  что  она
ограничивает нашу жизнь миром Образов, а мы решили это изменить.
     Он кивнул.
     -  Мы  работаем  как угорелые,  чтобы добиться этих  изменений, но наша
стена по-прежнему  остается кирпичной и становится все крепче  и  крепче. Мы
уже проверили: нет ни потайных дверей, ни лестницы, ни лопаты, чтобы сделать
подкоп... только твердый кирпич.
     Он согласился.
     - Твердый кирпич.
     - Тогда нужно остановиться и прислушаться. Не доносится ли приглушенный
звук какого-то двигателя позади  нас? Не  забыл  ли оператор заглушить  свой
бульдозер,  уходя  на  обед,  и  не  включилась  ли у  того  случайно первая
скорость?  И не ползет ли он по счастливому совпадению как раз в направлении
нашей стены?
     - Этот принцип когда-нибудь тебе помогал?
     - Когда-нибудь?  Да  все  основные  события  моей  жизни так или  иначе
связаны с ним.
     - О... - насмешливо произнес он. - Расскажи хотя бы об одном.
     - Помнишь, как ты ездил в аэропорт на велосипеде и, вцепившись в сетку,
висел на заборе с табличкой "Посторонним вход воспрещен"?
     Он кивнул.
     - Тысячу раз.
     - И как мечтал о полетах, рисовал  самолеты, строил их модели и писал о
них в своих сочинениях, говоря себе, что однажды станешь летчиком?
     Он широко раскрыл глаза. Старик все помнит.
     - Полеты были  кирпичной стеной, - сказал я. -  Когда я хотел научиться
летать, ничего не получалось. Не было ни денег заплатить за летное обучение,
ни  друзей  с самолетами,  ни  сказочных  фей,  ни  понимания в семье.  Отец
ненавидел самолеты. Я закончил  школу  и  поступил в  колледж.  Кроме курсов
химии, аналитической геометрии,  ихтиологии и литературы, там  был еще  один
курс, изменивший мою жизнь: стрельба из лука.
     - Луки и стрелы?
     - Каждый должен был посещать хоть  один курс по физподгоговке. Стрельба
из лука была среди них самым легким. Он кивнул.
     - Однажды утром, в понедельник,  наша группа  из двадцати человек,  как
обычно,  выстроилась  в  шеренгу  перед  мишенями. Рядом  со  мной  случайно
оказался старшекурсник, получавший уже чуть ли  не самый последний зачет. Мы
стояли рядом и пускали стрелы в соломенные мишени, когда случайно над нашими
головами пролетел легкий самолет  в  направлении аэропорта Лонг-Бич.  Вместо
того чтобы выстрелить. Боб Кич опустил лук и смотрел вверх, на этот самолет.
Один этот взгляд - и вся моя жизнь изменилась.
     - Оттого, что он посмотрел вверх?
     - В Лонг-Бич  на самолеты не обращают внимания. Они  там так же обычны,
как  ласточки  над  крышами.  Этот  парень,  который  поднял  голову,  чтобы
взглянуть  на самолет, должно быть, имел к ним  какое-то отношение. Опережая
судьбу и здравый  смысл, я  оговорил с  ним: "Боб,  могу  спорить,  что ты -
летный  инструктор и  тебе  нужен кто-то, кто  будет  мыть и полировать твой
самолет в обмен на летные уроки".
     - Он сказал "Да", - предположил Дикки.
     - Нет. Он удивленно посмотрел на меня и сказал: <i>Откуда ты знаешь?</i>
     -  Да брось, - недоверчиво сказал Дикки. - Как  такое могло  случиться?
Для этого не было причины.
     - Причина на самом деле была. Боб Кич только что получил свой временный
сертификат  летного  инструктора, а  для того, чтобы  получить  полноценный,
постоянный Сертификат  Инструктора, ему нужно было обучить еще пять человек.
Вот и причина.
     - Но как ты узнал, что ему нужны ученики?
     -  Интуиция? Надежда? Везение, считал я  тогда. За  полгода Боб  научил
меня  летать.  Я  бросил колледж, ушел в  Военно-Воздушные  Силы,  и вся моя
последующая  жизнь  оказалась связанной с небом.  Принцип Совпадений устроил
мою судьбу, но я догадался о его существовании только двадцать лет спустя.
     - Как он действует?
     - Подобное притягивает подобное.  Ты будешь  удивляться этому  всю свою
жизнь. Выбери любовь и работай,  чтобы претворить  ее  в  жизнь,  и каким-то
образом  что-то  произойдет - что-то, чего ты не планировал,  придет,  чтобы
совместить  подобное  с подобным, дать тебе свободу  и...  направить  тебя к
твоей следующей кирпичной стене.
     - Моя следующая стена! <I>СЛЕДУЮЩАЯСТЕНА?</I>
     - Это не так уж страшно. Нам не нужно прилагать усилий, чтобы оказаться
в  наихудшем положении, которое только можно представить,  - как  только  мы
забываем наше волшебство,  это  происходит само по себе. Но вопрос не в том,
как попасть в беду, а в том, как из нее выбраться. Смысл игры - помнить, кто
мы  на  самом  деле,  и применять  наши инструменты. Как научиться, не  имея
практики?
     Он сомневался.
     - Не знаю...
     Нужно  ли  ему  беспроблемное  будущее,  подумал  я.  Зачем  он  выбрал
пространство-время, если ему не нужны проблемы?
     -  Мысленный эксперимент, - сказал я. - Представь, что в твоем мире нет
ничего, что ты хотел  бы изменить. И не осталось уже  ничего, что можно было
бы улучшить.
     Он задумался на мгновение.
     <i>-</i> Ура! - закричал он. - Это прекрасно!
     - О'кей, - сказал я. - Теперь представь, что проходит месяц. Два.  Год.
Два года. Три. Ну и каково это?
     - Мне хочется чего-то нового. Я хочу заняться чем-нибудь другим.
     - Вот тебе и причина, по которой существует Мир Образов.
     - Мы любим узнавать новое?
     - Мы любим  припоминать  то,  что  уже  знаем.  Когда ты слушаешь  свою
любимую мелодию, или  смотришь снова свой любимый  фильм,  или перечитываешь
любимый  рассказ,  ты  ведь заранее  знаешь,  как это  прозвучит,  как будет
выглядеть и  чем  закончится? Удовольствие в том, чтобы переживать это еще и
еще, столько раз, сколько тебе захочется. То же происходит с нашими  силами.
Сначала  мы  просто смутно что-то помним  и  несмело  пробуем Выбор, Принцип
Совпадений,  Наши  Мысли  Воплощаются  В Нашу  Жизнь,  Подобное  Притягивает
Подобное; мы экспериментируем с Законом Изменения Образов, стараясь отразить
во внешнем наш внутренний мир.
     - Ужасно.
     - И  когда  он меняется - один  раз, три раза, десять,  - мы становимся
смелее и увереннее - Инструменты действуют! Со временем мы начинаем доверять
им полностью, вспоминаем все, что  должны знать, и можем менять Образы  так,
как нам этого захочется, и переживать новые приключения по новым правилам.
     - Расскажи мне о других Инструментах, - сказал он.
     -  Сколько  их  тебе  надо?  Наши  сердца  полны  космических  законов.
Достаточно понять и уметь использовать хотя бы некоторые из них, и ничто уже
не сможет тебе помешать стать тем, кем ты хочешь.
     - Именно поэтому я и разговариваю сейчас с тобой! Я не знаю, кем я хочу
стать!
     Я нахмурился в тишине перед неразрешимой загадкой.
     - А это, - сказал я, - уже серьезная помеха.



        Двадцать восемь

     Это  происходит  с каждым, подумал  я. Однажды мы откладываем в сторону
все,  что  знаем, и покидаем  известное и знакомое. Это  нелегко,  но где-то
внутри  мы   смутно   чувствуем,  что  расставание  с  безопасностью  -  это
единственный верный путь.
     Сколько раз это случается в нашей жизни?
     Мы убегаем  от безопасности  семьи к незнакомцам  на детскую  площадку.
Бежим  от  безопасности друзей из  соседних домов в бурлящий котел школы. От
безопасности сидения за партой  -в ужас ответа у доски. От нерушимой  тверди
вышки  в бассейне - в прыжок  два  с половиной оборота. От простой  легкости
английского - в глубины немецких умляутов. От  тепла зависимости - в ледяной
холод самостоятельности. Из кокона обучения - в водоворот бизнеса. От земной
тверди - к прекрасному риску полета. От определенности холостяцкой жизни - к
изменчивой  вере брака.  От привычного уюта жизни  - в  зловещее приключение
смерти. Каждый  шаг каждой достойной жизни -это  бегство из  безопасности во
тьму, и доверять можно только тому, что мы сами считаем истинным.
     Откуда я все это знаю,  удивился я,  где я этому научился?  Нет времени
для сна, нет под рукой Дикки, который мог бы услышать мои ответы, - но через
миг... я знал!



        Двадцать девять

     Еще  прежде, чем  я понял,  что  дом - это нечто знакомое  и любимое, я
чувствовал  это где-то глубоко внутри, словно спрятанный под словами магнит.
Когда я ушел из ВВС, ближайшее место, где я чувствовал себя дома, находилось
в Лонг-Бич, Калифорния.
     Туда я и  переехал, и  устроился  на работу  недалеко от дома  в отделе
публикаций  авиакомпании   "Дуглас  Эйркрафт".  Эта   работа  -  составление
руководств пилотам  ОС-8 и  С-124  -совмещала в себе и  печатную машинку,  и
самолеты. Чего еще желать?
     Здание отдела публикаций именовалось А-23  - акры помещений под высокой
крышей, гигантский стальной остров,  круто вздымающийся из моря автостоянок,
обнесенного милями стального забора.
     Войти в двери, отметить карточку учета рабочего времени, повернуться, и
взору открывается обширная, уходящая  за горизонт  равнина  чертежных столов
инженеров,  а  также  однотонный  узор белых  рубашек, слегка  окрашенных  в
зеленоватый оттенок из-за света флуоресцентных ламп под потолком.
     На этих столах рождались чертежи для авиационных руководств, слова же к
ним   должны   были   придумывать   мы.   Выслушать   подробное   объяснение
инженера-проектировщика  о  том,  что,  к  примеру,  происходит  при  полном
включении всех секторов газа, представить себе все,  что она имеет в виду, и
передать это пилоту так, чтобы он мог это прочесть и понять.
     Нас  предупредили, что понимание пилотов находится  на  уровне восьмого
класса, но излишне напрягать его не стоит. Как можно меньше слогов. Короткие
предложения. Четко составленные инструкции.
     Взять, к примеру,  "Порядок повторного захода на  посадку" для С-124. В
"Наставлении  пилоту" было  написано, что, если командир  корабля  принимает
решение о повторном заходе на посадку, он должен отдать бортинженеру команду
"Взлетный режим!",  по  которой тот передвигает до отказа вперед все сектора
газа, переводя двигатели на взлетную, то есть максимальную, мощность.
     Через некоторое время,  после того как самолет снова переходит к набору
высоты, командир отдает следующую  команду: "Убрать шасси",  и второй  пилот
должен поднять  рычаг  уборки шасси,  чтобы, убрав шасси, увеличить скорость
набора высоты.
     В один прекрасный день случилось так, что С-124 вышел  на посадку  ниже
глиссады, и пилот принял решение о повторном заходе.
     -  Взлетный  режим!   *   -  скомандовал  он  в  соответствии  с  нашим
"Наставлением". Бортинженер,  приготовившийся  к посадке, решил, что самолет
находится уже в дюйме от ВПП,  и, когда  он услышал "Малый газ!"**, он его и
убрал, передвинув все сектора на нижний упор.
     Таким образом,  один из самых  больших  в  мире самолетов грохнулся  на
землю в полумиле от аэродрома и еще добрую минуту скользил по рисовому полю,
теряя части, пока его тупой нос не оказался на первых дюймах ВПП.
     Последовавшее  за  этим  резкое  недовольство  ВВС  США  докатилось  до
директора отдела  публикаций  компании "Дуглас Эйркрафт" в А-23. Мы поспешно
изменили  команду  "Взлетный  режим" на  "Максимальный режим"  и лишний  раз
убедились,  насколько  важно  тщательно  продумать  все  последствия  любого
выбираемого нами слова.
     Ответственное дело - составление технических текстов.
     Большинство из нас,  кто писал наставления, сами когда-то были военными
пилотами  - до того, как  превратиться в  переписчиков  Святого Писания.  Мы
могли  общаться непосредственно  с конструктором и выражать  сложные понятия
словами,  доступными всем  и  каждому.  Не просто  ответственная  работа,  а
полезное и важное дело всей жизни.
     После нескольких месяцев, проведенных там,  я, однако, начал испытывать
смутное  беспокойство. Время от времени редакторы критиковали мой синтаксис,
полагая, наверное, что они лучше знают, где, должны, стоять, запятые.
     - Остынь,  Ричард, остынь,  - советовали  мне  коллеги по работе  из-за
своих печатных машинок. - Это просто запятая,  мы же не  пишем здесь Великий
Американский Роман. "Дуглас" платит хорошие деньги, и с работы тебя никто не
выкинет.  Лучше  благодари   Бога  и   не  комментируй,  пожалуйста,  знание
пунктуации наших редакторов.
     Я с трудом пытался приспособиться. К чему  эта  сухая стерня под  моими
ногами, когда вон там, за  воротами,  - свежий мягкий зеленый клевер? Кто бы
изводил  меня запятыми, если  бы я писал для себя? Я,  бы,  ставил, запятые,
только, там где счел, бы, нуж,ным их по,ста,вит,ь,!
     Медленно вырастала  давняя проблема:  у меня было  сердце  примадонны и
тело быка.
     - Я ухожу из "Дугласа", - сообщил я однажды за ланчем на  стоянке, сидя
на  переднем  крыле своей  развалюхи,  сменившей трех  хозяев. - Я собираюсь
немного поработать на самого себя. У  меня есть несколько рассказов, которые
вряд  ли будут напечатаны в  Техническом  Описании 1-С-124G-1,  как бы я  ни
расставлял в них запятые.
     -  Конечно, -  сказал Билл Коффин, хрустя картофельным чипсом  рядом со
мной. - Мы  все уходим из "Дуглас Эйркрафт".  Зак ждет  перевода в  "Юнайтед
Эйрлайнз"  в  следующем  месяце и  через год станет капитаном;  Уилли Пирсон
запатентовал  какое-то  автоматическое  устройство  и  скоро станет  богатым
человеком;  Марта  Дайерс  снова отослала  свою  повесть,  и  в этот  раз ее
непременно напечатают и она станет бестселлером. Он порылся в своей сумке. -
У меня тут всего слишком много. Хочешь чипсов?
     - Спасибо.
     -  Может быть,  это и правда,  что свободной  коммерцией  можно  что-то
заработать,  как все  кругом утверждают.  Но заметь, Ричард, пока еще  никто
даже  не высунулся за пределы этого забора. Работа в  "Дугласе", может, и не
так романтична, как, скажем плавание в открытом море на 48-футовом траулере,
но знаешь, "Дуглас" - это то, что принято называть безопасностью.
     Я кивнул.
     - Знаешь, что я имею в виду, говоря о безопасности? Это отнюдь не самая
тяжелая в мире работа, и, между нами, нам здесь платят больше, чем кому-либо
за  гораздо   более  тяжелую  работу.  И  пока  Америка  будет  нуждаться  в
пассажирских, а ВВС - в транспортных  самолетах, нам с  тобой  увольнение не
грозит.
     - Да уж... - Я надкусил край картофельного чипса, больше из вежливости,
чем от голода.
     - Ты со мной согласен, но все-таки хочешь смыться, так?
     Я не ответил.
     -   Ты  что,  действительно  надеешься  что-нибудь  заработать   своими
рассказами? Сколько их тебе нужно будет продать, чтобы получить то, что тебе
платят здесь?
     - Много, - сказал я.
     Он пожал плечами.
     - Пиши рассказы в свое удовольствие, а деньги  зарабатывай в "Дугласе",
и тогда,  если рассказы не будут покупать,  ты, по крайней мере, не умрешь с
голоду. А если их начнут печатать, можешь уволиться в любой момент.
     Прозвучала  сирена - конец  обеденного перерыва, и Билл смахнул остатки
своих чипсов на землю - моряцкая забота о чайках.
     - Ты все еще мальчишка, ты никого не слушаешь и все сделаешь по-своему,
- сказал он. - Но придет время, когда ты с тоской вспомнишь А-23 и замечания
редакторов по поводу запятых. - Он указал в другой конец стоянки. - Посмотри
туда. Ставлю дайм***,  что однажды  ты будешь  стоять на  улице перед  этими
воротами и вспоминать, что такое безопасность.
     Нет! подумал я. Не говорите мне, что моя безопасность может зависеть от
кого-то еще,  кроме  меня! Скажите,  что  <i>я</i> за  все  отвечаю.  Скажите,  что
безопасность -  это то, что я  получаю в обмен на мои знания, опыт и любовь,
которые  даю  миру. Скажите,  что безопасность  вырастает  из идеи,  которой
посвятили время  и заботу. Я требую этого во имя своей истины, независимо от
того, сколько солидных чеков может мне выдать бухгалтерия "Дуглас Эйркрафт".
Боже, подумал я,  я прошу у  тебя не работу, а  <i>идеи,</i> и позволь мне убраться
отсюда вместе с ними!
     Я засмеялся, отряхнул крошки и соскочил с крыла.
     -  Может  быть, ты  и  прав,  Уилли. Однажды  я буду  стоять  за  этими
воротами.
     На следующий день я подал заявление и уже к концу месяца стал свободным
писателем на пути к голоду.


     Двадцать  лет  спустя,  почти  в  тот  же  самый  день,  оказавшись   в
Лос-Анджелесе, я поехал  на юг по Сан-Диего-фривэй, увидел знакомый дорожный
знак,   повинуясь   внутреннему  импульсу,  свернул  на   север,   вверх  по
Хоторн-бульвар, затем - немного к востоку.
     Каким  образом тело  запоминает движения?  Поворот  налево,  еще  один,
теперь вверх по этой авеню, усаженной эвкалиптами.
     Был  почти полдень,  ярко  светило солнце, когда  я добрался  до места.
Естественно, сверкающая проволочная изгородь все так же окружала необозримую
площадь  стоянки, стальная  громада  здания все так  же уходила  ввысь, даже
выше, чем я помнил. Я  остановился у ворот, вышел из машины с гулко бьющимся
сердцем. То, что я увидел, меня поразило.
     На стоянке сквозь  трещины поблекшего асфальта пробивался  бурьян, и на
все три тысячи мест не было ни одной машины.
     Ворота были обвязаны цепями, замкнутыми массивными навесными замками.
     Тяжелые времена для свободных писателей, вспомнил  я. Но и для  больших
авиастроительных компаний они тоже бывают тяжелыми.
     Вдалеке на стоянке  мерцал призрак Билла Коффина, выигравшего, наконец,
свое  пари.  Я  стоял один  здесь, перед воротами  и  вспоминал, что  значит
"безопасность", глядя сквозь сетку на то, что некогда ее воплощало.
     Я бросил  сквозь сетку дайм старине Биллу и, постояв в  тишине, поехал,
назад гадая где, он, сейчас.

     * Англ. Takeoff Power!
     ** Англ. Take Off Power!
     *** 10-центовая монета



        Тридцать

     - Мир гибнет в войнах и  терроризме, - произнес комментатор, как только
загорелся   экран  телевизора.   -  Сегодня  мы,   к  сожалению,   вынуждены
констатировать,  что  повсюду  смерть  и голод, засухи, наводнения  и  чума,
эпидемии и безработица, море умирает а вместе с ним  - и наше будущее климат
меняется леса горят и ненависть в обществе достигла  апогея - имущие  против
неимущих, правильные  против всяческих хиппи, экономические спады  и озонные
дыры и парниковый эффект и флорофлюорокарбоны, многие виды животных вымирают
извините  вымерли,  кругом  наркотики,  образование мертво, города  рушатся,
планета  перенаселена  и  преступность  завладела  улицами  и  целые  страны
приходят к банкротству, воздух  загрязняется ядовитыми выбросами, а земля  -
радиоактивными, идут  кислотные дожди, неурожаи зерновых, пожары  и грязевые
сели, извержения  вулканов  и  ураганы и  цунами и  торнадо  и землетрясения
разливы нефти и неблагоприятная радиационная обстановка- все, как, по словам
многих,  предсказано   в  Книге  Настороженности,  а  кроме  того,  к  Земле
приближается огромный астероид, в случае столкновения с которым все живое на
планете будет уничтожено.
     - Может, переключим на другой канал? - спросил я.
     - Этот еще получше остальных, - сказала Лесли.
     Дикки малодушничал внутри.
     - Мы все умрем.
     - Говорят, что так.
     Я наблюдал за Армагеддоном на экране.
     - И тебе никогда не бывает от этого плохо? -спросил он. - Ты никогда не
срываешься, не впадаешь в депрессию?
     - Какая от этого польза? Чего ради мне впадать в депрессию?
     - От того, что ты видишь! От того, что ты  слышишь! Они говорят о конце
света! Разве это шутки?
     -  Нет, - сказал я ему. - Все даже гораздо хуже - настолько, что они не
смогут даже рассказать об этом за тридцать минут.
     - Тогда надежды нет! Что же ты здесь делаешь?
     - Нет надежды? Конечно, ее нет. Капитан!  Нет надежды на то, что завтра
вещи  останутся такими, какими они были вчера.  Нет надежды, что  существует
что-либо, кроме реальности, способное длиться  вечно, а реальность - это  не
пространство и не  время. Мы называем  это место  Землей, хотя его настоящее
имя - Изменение. Люди, нуждающиеся  в надежде, либо не  выбирают Землю, либо
не принимают всерьез здешние игры.
     Рассказывая  ему  все  это,  я  почувствовал себя  бывалым  планетарным
туристом, потом понял, что так оно и есть на самом деле.
     - Но эти новости, по телевизору, они ведь ужасны!
     - Это как в  авиации, Дикки. Иногда собираешься в полет, а метеопрогноз
предупреждает о надвигающихся  грозах,  риске  обледенения,  дожде, песчаных
бурях и скрывающихся в тумане вершинах гор, а также  сдвиге ветра*, вихревых
потоках  и слабом индексе подъемной силы. И вообще, сегодня только последний
дурак осмелится взлететь. А ты взлетаешь, и полет проходит прекрасно.
     - Прекрасно?
     -  Выпуск  новостей  сродни  метеопрогнозу.  Мы  ведь летим  не  сквозь
метеопрогноз, а сквозь реальные погодные условия на момент нашего полета.
     - Которые неизменно оказываются прекрасными?
     - Ничуть. Иногда они оказываются еще хуже, чем сам прогноз.
     - И что же ты делаешь?
     - Я стараюсь сделать все, что от меня  зависит, в данный момент времени
в  данной области неба.  Я  отвечаю только  за благополучный полет  только в
погодных условиях того кусочка неба, который занимает мой самолет. Я отвечаю
за это, так как сам принял эти условия, выбрав время и направление  для носа
Дейзи. Как видишь, до сих пор я жив.
     - А мир? - в его глазах зажегся интерес: ему было необходимо знать.
     - Наш мир - не шар, Дикки, а большая пирамида. В ее основании находятся
самые  примитивные   жизненные  формы,  которые  только  можно  представить:
ненавидящие, злобные, разрушающие ради  самого  разрушения,  бесчувственные,
ушедшие всего на шаг от сознания настолько жестокого, что оно разрушает само
себя еще в  момент рождения. Здесь, на  нашей пирамидальной третьей планете,
предостаточно места для такого сознания.
     - Что же на вершине пирамиды?
     - На вершине находится такое чистое  сознание, что  оно с  трудом может
различить что-либо кроме  света. Существа, живущие ради  своих любимых, ради
высшего  порядка,  создания  идеальной  перспективы,  встречающие  смерть  с
любящей  улыбкой,  какому  бы  чудовищу  ни  пришло  лишить  их  жизни  ради
удовольствия  видеть  чью-то смерть.  Такими существами,  наверное, являются
киты. Большинство дельфинов. Некоторые из нас, людей.
     - Посредине находятся все остальные, - сказал он.
     - Ты и я, малыш.
     - А мы можем изменить мир?
     -  Безусловно, - сказал я. -  Мы можем изменить мир  так, как нам этого
захочется.
     - Не наш мир. Мир -можем ли мы сделать его лучше?
     - Лучше для нас с тобой, - сказал я, - не значит лучше для всех.
     - Мир лучше войны.
     - Те, кто находится на вершине пирамиды, скорее всего, согласились бы.
     - А те, кто на дне...
     - ...любят побоища! Всегда найдется причина для драки. Если повезет, то
она может иметь оправдание: мы сражаемся за  Гроб  Господен, или ради защиты
отечества,  очищения  расы,  расширения  империи  или  доступа  к  олову   и
вольфраму.  Мы  воюем, потому что  нам  хорошо платят, потому что разрушение
возбуждает больше, чем созидание, потому что воевать легче, чем зарабатывать
на жизнь  трудом, потому  что  воюют все вокруг,  потому  что  этого требует
мужская гордость, потому, наконец, что нам нравится убивать.
     - Ужасно, - сказал он.
     - Не ужасно, - сказал я. -  Это в порядке вещей. Когда на одной планете
сосредоточено такое разнообразие мнений, конфликтов не избежать. Ты согласен
с этим?
     Он нахмурился.
     - Нет.
     - В следующий раз выбери планету пооднообразнее.
     - Что, если  следующего раза не  будет?  -  сказал он.  -  Что, если ты
ошибаешься, говоря о каких-то других жизнях?
     -  Это  не  имеет  значения,  -  сказал  я. - Мы строим наш  личный мир
спокойным  или  бурным в зависимости от  того, как  именно мы хотим жить. Мы
можем создать  мир посреди хаоса и разрушение посреди  рая. Все  зависит  от
того, куда мы направим свой дух.
     - Ричард, - сказал он, - все, что ты говоришь, - так субъективно! Разве
трудно представить, что могут существовать вещи, которые тебе не подвластны?
Что  может быть совершенно иная схема  - например, что жизнь существует сама
по себе, независимо от того, что ты думаешь или не думаешь, или что весь наш
мир - это эксперимент инопланетян, наблюдающих за нами в микроскоп?
     - Это тоскливо. Капитан, - не управлять самому. Быстро надоедает. Когда
меня  просто  катают, я  чувствую  свою  ненужность,  и  это  меня злит.  Не
интересно лететь,  когда ты  не можешь управлять самолетом,  тогда уж  лучше
выйти  и  пойти  пешком. Пока эти инопланетяне достаточно спокойны  и хитры,
чтобы я не сомневался  в том, что именно я -хозяин своей маленькой судьбы, я
играю в их игру. Но как только они посмеют потянуть за ниточки, я их обрежу.
     -  Может  быть,  они  тянут за  ниточки о-ч-е-н-ь о-с-т-о-р-о-ж-н-о,  -
сказал он.
     Я улыбнулся ему.
     - До сих пор они себя не выдали. Но если  я увижу эти ниточки  на своих
запястьях, в ту же минуту в ход пойдут ножницы.
     Заканчивая  документальное живописание  катастроф,  комментатор пожелал
всем счастливого дня и выразил надежду встретиться с нами завтра.
     Лесли повернулась ко мне.
     - Это Дикки, не так ли?
     - Откуда ты знаешь?
     - Он беспокоится о будущем.
     Она - телепат, подумал я.
     - Ты что, разговаривала с ним?
     - Нет, - ответила она. - Если бы  его не обеспокоило то, что мы  только
что увидели, я бы подумала, что ты сходишь с ума.

     * Атмосферное явление.



        Тридцать один

     На следующее утро Лесли, что-то напевая, возилась со своим компьютером,
когда я остановился у ее дверей. Я постучался.
     - Это всего лишь я.
     - Не всего  лишь  ты, - сказала она, подняв  голову.  - Ты -  это очень
многое! Ты мой любимый!
     Чем бы она  ни  занималась в  данный момент,  у  нее,  по-видимому, все
получалось. Если  у  нее  что-то  не выходит,  она не напевает, не поднимает
головы,  она просто отводит мне лишнюю дорожку в своем сознании и продолжает
одновременно заниматься всем остальным.
     - Сколько ты весишь? - спросил я.
     Она подняла руки над головой.
     - Смотри.
     -  Отлично. Просто превосходно.  Но, может быть, чуть-чуть меньше,  чем
нужно, тебе не кажется?
     - Ты идешь за продуктами, - угадала она.
     Я вздохнул. Бывало, мне хватало нескольких минут,  чтобы ее обработать,
причитая,  как страшна  анорексия, грозящая  каждой  работающей женщине, или
предсказывая  близящийся  ледниковый  период  и  сокращение  мировых запасов
продовольствия. Теперь Лесли способна раскусить мою самую тонкую игру.
     Однако потеряно было не совсем все, так как мне удалось узнать, сколько
она весит.
     -  Взять  что-нибудь особенное? -спросил  я  в надежде  у слышать: "Да!
Торты, кексы и пирожные с заварным кремом".
     - Крупу и овощи, - сказала она, сама Дисциплина. - Нам нужна морковь?
     - Уже в списке, - ответил я.
     Накануне того дня, как мы решим вознестись из наших тел, я  испеку  два
лимонных пирога - по одному  на каждого - и  предложу съесть их, пока они не
остыли, подумал я. Жена откажется, в шоке от моей потери контроля над собой,
и я съем их сам.


     Он нашел меня в рисовой секции отдела круп.
     - Правда ли, что существует философия полета?
     Я обернулся, обрадовавшись встрече.
     - Дикки, да! Чтобы летать, мы должны верить в то, что не можем увидеть,
не так ли? И чем больше мы узнаем о принципах аэродинамики, тем свободнее мы
себя чувствуем в воздухе, вплоть до ощущения волшебства...
     - Существует также и философия боулинга.
     Этот внезапный переход так меня поразил, что я громко повторил вслед за
ним:
     - Боулинг?
     В пшеничном отделе какая-то женщина подняла голову и взглянула на меня,
разговаривающего в полном одиночестве, с большим пакетом коричневого  риса в
руке.
     Я  потряс  головой  и  на  миг  улыбнулся  ей:  видите  ли,  я  немного
эксцентричен.
     Дикки не обратил на это внимания.
     - Должна  быть,  - сказал он. - Если существует  философия  полета,  то
должна  существовать  и  философия  боулинга  -  для  тех,  кому не нравятся
самолеты.
     -  Капитан,  -  сказал  я  ему  тихо, направляя свою  тележку в  угол с
овощами,  - нет таких людей,  которым не нравились бы самолеты. Тем не менее
существует  и философия боулинга. Каждый из нас  выбирает  свою  дорожку,  и
смысл в том, чтобы очистить ее от кеглей - наших жизненных испытаний,  потом
выставить время  и начать сначала.  Кегли  специально сделаны неустойчивыми,
они  сбалансированы в расчете на падение. Но они так и будут маячить в конце
нашей  дорожки, пока мы не  решимся предпринять какие-нибудь действия, чтобы
убрать  их с пути. Семь из десяти -  это не катастрофа, а удовольствие, шанс
проявить нашу  дисциплину, умение и грацию в вынужденных обстоятельствах.  И
те, кто за этим наблюдают, получают такое же удовольствие, как и мы сами.
     - Садоводство.
     -  Что  посеешь, то и пожнешь. Думай,  что выращиваешь, так как однажды
это станет твоим обедом...
     Я  был  настолько  захвачен его  внезапным  тестом,  что  проехал  мимо
шоколадного  отдела и даже  не посмотрел в ту сторону, заранее  готовя в уме
метафоры о солнце,  сорняках и  воде для ответов  на его возможные вопросы о
философии  прыжков  с шестом, вождения гоночных машин, розничной торговли. В
том,  что  большинство из  нас называет  любовью, подумал я,  также  кроется
поразительная  метафора и наилегчайший способ  объяснить, почему мы выбираем
Землю для игр.
     - Но как все это действует, Ричард?
     Он сразу же прикусил язык, ужаснувшись своей ошибке.
     - Как, <i>по твоему мнению,</i> все это действует?
     - Вселенная? Я уже рассказал.
     Я выбрал сетку яблок с открытого лотка.
     - Не Вселенная. Посев. Как и почему это происходит.  Я понимаю, что это
не  так  важно,  раз,  по-твоему, это все - только Образы.  Но все же  каким
образом невидимые идеи превращаются в видимые объекты и события?
     - Иногда мне хочется, чтобы ты был взрослым, Дикки.
     - Почему?
     Интересно,  подумал  я, выбирая пучок свеклы. Ни звука  неудовольствия,
когда  я выразил  свое  желание видеть  его  взрослым, хотя  это от него  не
зависело.  Был ли я  в  свое время  так  же  эмоционально  развит,  как этот
смышленый мальчуган?
     -  Потому что мне потребовалось бы  гораздо меньше слов на  объяснение,
если бы ты знал квантовую механику. Я свел физику
     сознания  к  сотне  слов,  но  тебе  потребовалась  бы вечность,  чтобы
проникнуть  в их  суть. Ты никогда не будешь  взрослым, и я никогда не смогу
вручить тебе свой трактат, умещающийся на одной странице.
     Любопытство одержало верх.
     - Представь, что я - взрослый, знающий квантовую механику, - сказал он.
- Как бы ты рассказал о работе сознания всего на  одной странице? Конечно, я
еще слишком мал, чтобы  понять, но мне просто интересно  было бы  послушать.
Можешь  рассказывать  так,  как  сочтешь необходимым, не делая скидки на мой
возраст.
     Это  вызов,  подумал  я, он считает, что я блефую. Я покатил  тележку с
продуктами к кассе.
     -  Сначала  я   скажу  название:  <i>Физика  Сознания,   или  Популярно  о
Пространстве-Времени.</i>
     - Дальше  пойдет резюме, - сказал  он. Я воззрился на него. Я  не  знал
слова "резюме", когда учился в школе. Откуда он знает?
     - Точно, - сказал  я.  - А теперь я должен изложить свои мысли красивым
шрифтом,  как   в  "American  Journal  of  Particle   Science".  Внимательно
вслушивайся, и может, тебе удастся понять одно-два слова, хоть ты и ребенок.
     Он засмеялся.
     - Хоть я и ребенок.
     Я прочистил горло и  притормозил тележку возле кассы,  радуясь минутной
задержке в небольшой очереди.
     - Так ты хочешь услышать все как есть и сразу?
     - Как если бы я был квантовым механиком, - сказал он.
     Вместо того чтобы исправлять его стилистическую ошибку, я рассказал ему
все, что думал.

     -  Мы являемся фокусирующими точками сознания, - начал я, - с  огромной
созидательностью. Когда мы вступаем на автономную голограмметрическую арену,
называемую  нами  пространство-время,  мы  сразу  же  начинаем  в  неистовом
продолжительном  фейерверке  продуцировать  творческие  частицы,   <i>имаджоны.</i>
Имаджоны не имеют собственного заряда, но легко поляризуемы нашим отношением
и  силами нашего выбора и желания, образуя облака <i>концептонов,</i> принадлежащих
к  семейству частиц  с  очень большой величиной  энергии  и  способных  либо
принимать позитивный или негативный заряд, либо быть нейтральными.

     Он внимательно слушал,  притворяясь,  без сомнения, что понимает все до
последнего слова.

     -  К  основным  типам позитивных  концептонов  относятся:  <i>экзайпероны,
эксайтоны,  рапсодоны</i>  и  <i>джовионы.</i>  К  негативным  -  <i>глумоны,  торментоны,
трибулоны, агононы, имизероны*.</i>

     *  (Англ.)  Частицы  с позитивным зарядом: <i>imagions  -</i> от <i>imagination -</i>
воображение, фантазия; <i>conceptons - от conceptions</i> (понимание); <i>exhilarons -</i>
от  <i>exhilaration</i> (веселье,  веселость); <i>excutons  -</i>  от  <i>excuse</i>  (прощение);
<i>rhapsodons -</i>  от  <i>rhapsody</i> (восхищение); <i>jovions  -</i>от  <i>joviality</i> (веселость,
общительность).  И  частицы  с  негативным зарядом:  <i>gloomons  -</i>  от  <i>gloomy</i>
(мрачный, темный, хмурый);  <i>tormentons-</i>от <i>torment</i> (мучение);  <i>tribulons -</i> от
<i>tribulate</i> (мучить,  беспокоить);  <i>agonons  -</i>  от <i>agonize</i> (испытывать сильные
мучения, агонизировать); <i>miserons -</i> от <i>miser</i> (скупой, скряга)  и,  очевидно,
от <i>miserable</i> (жалкий, несчастный).

     Бесконечное  число  концептонов  рождается  в  непрерывном  извержении,
водопаде  продуктивности,   изливающемся  из   любого  центра  персонального
сознания.   Они  образуют   <i>концептонные  облака,</i>  которые  могут  быть  как
нейтральными, так  и сильно заряженными - жизнерадостностью, невесомыми  или
свинцовыми, в зависимости от природы преобладающих в них частиц.
     Каждую  наносекунду  бесконечное  число  концептонных  облаков образуют
критические    массы,    превращаясь    путем    квантовых     взрывов     в
высокоэнергетические вероятностные волны, излучаемые  с  тахионной скоростью
сквозь вечный резервуар, содержащий в сверхконцентрированном виде  различные
события.  В зависимости от  их заряда  и  природы, эти  вероятностные  волны
кристаллизуют  некоторые  из  этих  потенциальных событий в  соответствии  с
ментальной  полярностью творящего  их  сознания на  голог-рафическом уровне.
Успеваешь, Дикки?
     Он кивнул, и я рассмеялся.
     - Материализованные события превращаются  в опыт творящего их сознания,
будучи  для  большей  достоверности  наделены   всеми  аспектами  физической
структуры. Этот  автономный  процесс  - фонтан,  порождающий  все предметы и
события в театре пространства-времени.
     Правдоподобие  имаджонной  гипотезы  каждый  может  легко   подвергнуть
проверке.  Эта  гипотеза  утверждает, что,  сконцентрировав наше сознание  и
мысли   на   положительном   и   жизнеутверждающем,   мы   поляризуем  массы
положительных концептонов, порождаем доброжелательные вероятностные волны и,
таким образом, порождаем полезные для нас события, которые в ином случае  не
произошли бы.
     Обратное   справедливо   для  отрицательных  и  промежуточных  событий.
Намеренно или по ошибке, произвольно или в соответствии с неким замыслом, мы
можем не только выбирать, но и  творить видимые внешние условия, оказывающие
значительное влияние на наше внутреннее состояние.
     Конец.

     Он подождал, пока я расплатился.
     - И это все? - спросил он.
     - Что-то не так? - спросил я. - Я в чем-то заблуждаюсь?
     Он  улыбнулся,  ведь это отец  научил нас  обоих,  как важно  правильно
произносить это слово*.
     - Откуда мне, ребенку, знать - заблуждаешься ты или нет?
     - Можешь смеяться, если хочешь, - сказал  я  ему. - Давай, даже  можешь
назвать меня полоумным. Но через сотню лет кто-нибудь опубликует эти слова в
"Modern Quantus Theory"<i>,</i> и никому не придет в голову назвать это безумием.
     Он  встал на  подножку тележки  и поехал на ней,  после  того как  я ее
подтолкнул по направлению к машине.
     -  Если тобой  не  завладеют  <i>глумоны,  -</i>  крикнул  он, -  такое вполне
возможно.

     * Англ. - Have I <b>erred</b> in any way<i>?</i>



        Тридцать два

     Я совершал пробный  полет на Дейзи,  медленно  набирая  двадцать  тысяч
футов  для  того,  чтобы  проверить  действие  турбонагнетателей на  высоте.
Недавно я  заметил,  что  с высотой  в обоих двигателях появляются  странные
скачки оборотов, и надеялся, что эту неисправность удастся устранить, просто
смазав выпускные клапана.
     Мир мягко  проплывал  в  двух  милях  подо  мной, медленно опускаясь до
четырех;  горы,  реки   и  край  моря  с  высотой  все  больше  походили  на
расплывчатое изображение дома,  нарисованное ангелом. Скорость набора высоты
у  Дейзи  выше,  чем у  многих  других легких  самолетов,  но,  глядя  вниз,
казалось, что она лениво дрейфует по темно-голубому озеру воздуха.
     -  Из  всего,  что  ты  знаешь, - сказал Дикки,  - скажи  мне то,  что,
по-твоему, мне  необходимо знать больше, чем все остальное, то единственное,
что я никогда не забуду.
     Я задумался над этим.
     - Единственное?
     - Только одно.
     - Что ты знаешь о шахматах?
     - Мне они нравятся. Отец научил меня играть, когда мне было семь лет.
     - Ты любишь своего отца?
     Он помрачнел.
     - Нет.
     -   До  того   как   он  умрет,   ты  успеешь   полюбить  его   за  его
любознательность,   юмор  и  стремление   прожить  жизнь  настолько  хорошо,
насколько это возможно с его набором суровых принципов. А пока - люби его за
то, что он научил тебя играть в шахматы.
     - Это всего лишь игра.
     - Как и футбол, - сказал я, - и теннис, и баскетбол, и хоккей, и жизнь.
     Он вздохнул.
     - И это - та единственная вещь, которую мне необходимо знать? Я  ожидал
чего-то... более глубокого, - сказал он. - Я надеялся, что ты  поделишься со
мной каким-нибудь секретом. Все ведь говорят, что жизнь - это игра.
     На шестнадцати  тысячах обороты  заднего двигателя  начали пульсировать
-почти  незаметные  нарастания  и  спады, хотя  топливная  система  работала
нормально. Я  передвинул  вперед  рычаг шага  винта, и  двигатель  заработал
устойчивее.
     - Ты хочешь услышать секрет? - спросил я. - <i>Иногда, хоть и очень редко,
то,  что  говорят  все  вокруг,  оказывается истинным.</i> Что, если все  вокруг
правы, и эта псевдожизнь на этой псевдо-Земле - в самом деле игра?
     Он повернулся ко мне, озадаченный.
     - Что же тогда?
     -  Допустим, что наше  пребывание  здесь -  это  спорт, цель которого -
научиться  делать  выбор  с  как   можно  более  длительными  положительными
последствиями. Жестокий спорт,  Дикки,  в котором трудно  выиграть. Но  если
жизнь - это игра, что о ней можно сказать?
     Он подумал.
     - Она имеет свои правила?
     - Да, - сказал я. - Каковы они?
     - Нужно быть готовым...
     -  Абсолютно  точно.  Нужно  быть  готовым  участвовать  с  настроенным
сознанием.
     Он нахмурился.
     - Что-что?
     - Если мы не настроим должным  образом свое  сознание,  Капитан,  мы не
сможем играть на  Земле.  Знающему,  какова должна  быть совершенная  жизнь,
придется отбросить свое всезнание и довольствоваться только пятью чувствами.
Слышать  частоты  только  в  полосе от  двадцати  до  двадцати тысяч  герц и
называть  это   <i>звук,</i>   различать   спектр  только   от   инфракрасного   до
ультрафиолетового  и  называть  это  <i>цвет,</i>  принимать  линейное  направление
времени  от  прошлого  к  будущему  в  трехмерном  пространстве  в  двуногом
прямостоящем   углеродном  теле   наземной  млекопитающей  жизненной  формы,
приспособленной  к  жизни на  планете  класса М, вращающейся  вокруг  звезды
класса О. Вот теперь мы готовы к игре.
     - Ричард...
     - Это и есть те правила, которым мы следуем, ты и я!
     - Не знаю, как ты, - сказал он, - но...
     - Смотри на это  как хочешь, - сказал я.  - Мысленный эксперимент. Что,
если  бы для тебя не существовало  ограничений?  Что, если  бы  ты, наряду с
видимым  светом,  мог  различать  еще  и  ультрафиолетовые,  инфракрасные  и
рентгеновские лучи? Имели бы дома, и парки,  и люди для  тебя такой же  вид,
как для меня? Видели бы мы одинаково один и тот же пейзаж? Что, если бы твое
зрение воспринимало  настолько  малые  величины, что  стол казался  бы  тебе
горой, а мухи - птицами? Как бы ты жил? Что,  если  бы ты мог  слышать любой
звук, любой разговор  в радиусе  трех миль? Как бы  ты  учился в школе? Что,
если бы ты имел тело,  отличное от человеческого? Если бы  ты помнил будущее
до  твоего  рождения и прошлое, которое  еще  не  произошло?  Думаешь, мы бы
приняли тебя  в  игру, если  бы  ты  не  следовал  нашим  правилам? Кто  бы,
по-твоему, стал с тобой играть?
     Он склонил голову влево, потом вправо.
     - О'кей, - уступил он, не так впечатленный этими правилами, как я  сам,
но  все  же  разминаясь  перед  очередным  тестом. - Игра также обычно имеет
какую-то игровую площадку - доску, или поле, или корт.
     - Да! И?
     - В ней участвуют игроки. Или команды.
     - Да. Без нас игра не состоится, - сказал я. - Какие еще правила?
     - Начало. Середина. Конец.
     - Да. И?
     - Действие, - сказал он.
     - Да. И?
     - И все, - сказал он.
     - Ты  забыл основное правило, - сказал я.  -  Роли. В каждой  игре  нам
отводится какая-то  роль,  наше обозначение на  время  игры.  Мы  становимся
спасателем, жертвой, лидером-который-все-знает, исполнителем-без-инициативы,
умным,  смелым,  честным,  хитрым,  ленивым,  беспомощным,  живущим-кое-как,
дьявольским,   беспечным,   жалким,   серьезным,  беззаботным,  солью-земли,
марионеткой, клоуном, героем... наша роль  зависит от каприза  судьбы,  но в
любой момент мы можем ее поменять.
     - Какова твоя роль? - спросил он. - В данную минуту.
     Я засмеялся.
     -          В          данную          минуту          я           играю
Довольно-Неплохого-Парня-из-Твоего-Будущего-с-Некоторыми-Доморощенными-Идеями-Полезными-дпя-Тебя.
А твоя?
     -                             Я                             притворяюсь
Мальчиком-из-Твоего-Прошлого-Кото-рый-Хочет-Знать-Как-Устроен-Мир.
     Он очень странно посмотрел на меня, произнося эту фразу, как будто  его
маска на  мгновение спала и он понял, что и я вижу сквозь его роль. Но я был
слишком  увлечен  своей  собственной игрой,  чтобы  на моем  лице  отразился
интерес именно к этому моменту.
     -  Отлично, -сказал я. -А теперь попробуй на время выйти  из  игры,  но
продолжай мне о ней рассказывать.
     Он улыбнулся, потом нахмурил брови.
     - Что ты имеешь в виду?
     Я накренил самолет вправо и направил к земле, в трех милях под нами.
     - Что ты можешь сказать об играх с такой высоты?
     Он взглянул вниз.
     - О! - сказал он. - Их там множество, и они идут одновременно. В разных
комнатах, на разных кортах, разных полях, городах и странах...
     - ...разных планетах, галактиках и вселенных, - сказал я. - Да! И?
     -  Разных временах! - сказал он. - Игроки  могут  играть  одну игру  за
другой.
     Глядя отсюда, он наконец понял.
     - Мы можем  играть за разные команды, ради удовольствия или ради денег,
с легким противником или с тем, у кого нам никогда не выиграть...
     - А  тебе нравится  играть, когда ты  заранее  знаешь,  что  не  можешь
проиграть?
     - НЕТ! Чем труднее, тем увлекательнее!
     Он подумал еще раз.
     - До тех пор, пока я выигрываю.
     - Если бы не было риска, если бы ты знал, что не можешь проиграть, если
бы ты заранее знал исход игры, смогла бы она тебя увлечь?
     - Интереснее не знать.
     Он резко повернулся ко мне.
     - Бобби знал исход.
     - Была ли его жизнь трагедией, раз он умер таким юным?
     Он посмотрел в окно, снова вниз.
     - Да. Я уже никогда не узнаю, кем он мог бы стать. Кем я мог бы стать.
     - А  если представить,  что жизнь - это игра. Счел бы Бобби  свою жизнь
трагедией?
     - Как насчет мысленного эксперимента?
     Я улыбнулся.
     - Ты и Бобби играете в шахматы в прекрасном доме с множеством комнат. В
середине  игры  твой  брат  начинает  понимать, как  она  закончится, других
вариантов нет, тогда  он прекращает играть и уходит смотреть дом. Считает ли
он происходящее трагедией?
     - Не  интересно играть, зная исход, и  к тому же он  хочет взглянуть на
другие комнаты. Для него никакой трагедии нет.
     - Трагедия для тебя, когда он выходит?
     - Я не плачу, - сказал он, - когда кто-то выходит из комнаты.
     -  Теперь приблизим  к  себе  шахматную  доску.  Вместо  игрока ты  сам
становишься игрой. Шахматные фигурки именуются Дик-ки и Бобби и Мама и Отец,
и вместо дерева  они сделаны из  плоти и  крови и знают друг  друга всю свою
жизнь.  Вместо  клеток  -  дома  и  школы,  улицы  и  магазины. И  вот  игра
оборачивается так,  что фигурка с именем Бобби взята в  плен.  Он исчезает с
доски. Это трагедия?
     - Да! Он теперь не просто в другой комнате, его нет! Никто не может его
заменить, и до конца своей жизни мне придется играть без него.
     - Таким образом, чем ближе мы к игре, - сказал я, - чем больше мы в нее
вовлечены, тем больше потеря  походит на трагедию. Но  потеря - это трагедия
<i>только для игроков,</i>  Дикки, только тогда, когда мы забываем,  что  это всего
лишь шахматы, когда мы думаем, что на свете существует только наша доска.
     Он внимательно смотрел на меня.
     -  Чем больше  мы  забываем,  что  это игра,  а  мы  игроки, тем  более
чувствительны  к  ней мы становимся. Но  жизнь  -  это  тот  же бейсбол  или
фехтование  - как только игра  закончена,  мы  вспоминаем:  ох,  я же  играл
потому, что люблю спорт!
     - Когда я  забываю,  - спросил  он, - мне нужно  только  подняться  над
шахматной доской и взглянуть на нее сверху?
     Я кивнул.
     - Тебя научили этому полеты, - сказал он.
     -  Меня  научила  этому  высота. Я  взбираюсь  сюда  и  смотрю  вниз на
множество шахматных досок по всей Земле.
     - Ты печалишься, когда кто-нибудь умирает?
     - О них -  нет, - ответил  я.  - И о себе тоже. Горе - это погружение в
жалость к самому себе. Каждый раз, когда  я его переживал, я выходил из него
очищенным, но холодным и мокрым. Я не  мог заставить себя понять, что смерть
в пространстве-времени не более реальна, чем жизнь  в нем, и через  какое-то
время оставил попытки.
     Я  вышел на двадцать  тысяч  футов  и передвинул сектора газа  назад, к
крейсерской   скорости.  Двигатели  среагировали  с  запаздыванием,  но  это
нормально.  Выпускные  клапаны  турбонагнетателей  были  полностью  закрыты,
направляя белый огонь прямо в турбины. За бортом было минус двадцать, и вряд
ли огня выхлопных патрубков хватило бы на то, чтобы расплавить серебро.
     На таком контрасте, подумал я, мы и летаем.
     - Большинство людей  считают, что скорбь необходима, что  горе здоровее
морковного сока и лесного  воздуха. Я слишком прост, чтобы это понять. Когда
мы понимаем смерть, горе  становится не более  необходимым, чем страх, когда
мы понимаем принцип полета. Зачем оплакивать того, кто не умер?
     -  Так  принято? - спросил он.  - Предполагается, что  нужно  горевать,
когда люди исчезают.
     - Почему? - спросил я.
     -  Потому что предполагается,  что  ты должен  отбросить  размышления и
отдаться  тому,  что  видишь,  чувствуя себя  при  этом  несчастным!  Таковы
правила, Ричард! Все так поступают!
     -  Не все. Капитан. В  каждом горе должен быть смысл, а пока он есть, к
чему нам горевать? Если бы я  хотел сказать тебе самое главное о жизни, я бы
попросил тебя никогда не забывать, что это - всего лишь игра.
     В  это  время  задний  двигатель  опять   начал  барахлить,   при  этом
одновременно  заплясали стрелки  тахометра,  давления наддува  и  топливного
давления.
     - Черт! - сказал я, не понимая, в чем дело.
     - Это просто игра, Ричард.
     - Чертик, - сказал я, смягчаясь.
     Я подал ручку вперед, и мы начали снижение.
     - Скажи мне что-нибудь еще, что мне необходимо знать. Несколько  правил
на каждый день.
     - Правил, - сказал я.
     Мне всегда нравилось, когда несколько слов вмещали огромный смысл.

     <i>Когда проворачиваешь винт под компрессией, не удивляйся, если двигатель
заведется.</i>

     Он повернулся ко мне, вопросительно  подняв брови.  -  Это  авиационное
правило,  - сказал  я. - Принцип Неожиданных Последствий. Лет через двадцать
ты поймешь, насколько он глубок.

     <i>Каждый настоящий учитель - это я сам в маске.</i>

     - Это правда? - спросил он.
     - Ты действительно хотел бы услышать несколько первоклассных правил?
     - Да, если можно.
     -  В данный  момент  я перебираю  всю  свою  жизнь,  чтобы  бескорыстно
передать тебе все, что я заработал в обмен на время. Ты чрезвычайно  умен, и
если даже ты не поймешь их сейчас, я думаю, что они вернутся к тебе позднее,
когда придет время.
     - Да, сэр, - кротко, как подобает изучающему Дзэн.

     <i>Тот, кто ценит безопасность выше счастья, по этой цене ее и получает.

     Когда в  лесу падает дерево,  звук от его  падения  разносится повсюду;
когда  существует  пространство-время,  существует  и  наблюдающее   за  ним
сознание.

     Вина -  это наше стремление изменить  прошлое, настоящее  или будущее в
чью-то пользу.

     Некоторые решения мы переживаем не один,  а тысячу раз, вспоминая их до
конца жизни.</i>

     Какое счастье  для нас,  что мы не можем помнить наши предыдущие жизни,
подумал я.  Иначе  мы просто не  смогли бы двигаться  дальше, парализованные
воспоминаниями.

     <i>Мы не знаем ничего до тех пор, пока не согласится наша интуиция.</i>

     Задний  двигатель вернулся  в нормальный  режим на шестнадцати  тысячах
футов. По-видимому,  с  этим  турбонагнетателем что-то  не  очень серьезное,
просто какая-то небольшая неисправность.

     <i>Пойми как можно раньше: мы никогда не взрослеем.

     В момент когда  мы видим перед собой человека, мы  видим только кадр из
его жизни - в нищете или роскоши, в печали или радости.  Один  кадр не может
вместить миллионы решений, предшествовавших этому моменту.

     -</i> Спасибо, Ричард, -  сказал Дикки. - Это прекрасные правила. По-моему,
мне достаточно.

     <i>Первый признак потребности  в изменении  - смертельная  угроза  некоему
статус-кво.

     Вынуждающая причина никогда не убедит слепое чувство.

     Жизнь не требует от нас быть последовательными, жестокими, терпеливыми,
полезными,   злыми,  рациональными,  беспечными,   любящими,  безрассудными,
открытыми,  нервными,   осторожными,  суровыми,  расточительными,  богатыми,
угнетенными,   кроткими,  пресыщенными,   деликатными,   смешными,   тупыми,
здоровыми, жадными,  красивыми, ленивыми,  ответственными, глупыми, щедрыми,
сластолюбивыми,   предприимчивыми,   умелыми,  проницательными,  капризными,
мудрыми, эгоистичными, добрыми или фанатичными. Жизнь требует от нас  жить с
последствиями наших решений.</i>

     - Ладно,  -  сказал он. - Смотрю, приходится платить за доступ к твоему
жизненному опыту. Спасибо. Правил уже предостаточно!

     <i>Альтернативные жизни  подобны пейзажам, отраженным в оконном  стекле...
они так же реальны, как наша текущая жизнь, но менее ясно различимы.

     Если вина  лежит не на нас, то мы не можем принять и ответственность за
это. Если  мы не можем принять  ответственность,  мы всегда будем оставаться
жертвой.

     -</i> Спасибо, Ричард.

     <i>Наша истинная страна -  это страна наших ценностей,  -</i> продолжал я, - <i>а
наше сознание - это голос ее патриотизма.

     У нас нет прав, пока мы их не потребуем.

     Мы   должны  уважать  наших   драконов  и  поощрять  их  разрушительные
стремления и желание нас уничтожить. Высмеивать нас - их долг, унижать нас и
следить, чтобы мы остававшись "как все", - их работа. А когда мы упорно идем
своим путем, невзирая на их пламя и ярость, они лишь пожимают плечами, когда
мы  скрываемся из  виду, и  возвращаются к своей игре в карты  с философским
"Что ж, всех не поджаришь...".

     Когда мы миримся с ситуацией, с которой не должны были бы мириться, это
происходит не потому, что нам не хватает ума.

     Мы миримся потому, что  нам  необходим урок,  который может дать только
эта ситуация, и этот урок для нас дороже свободы.

     Счастье  - это  награда,  которую  мы получаем,  живя в  соответствии с
наивысшим известным нам порядком.</i>

     ДОВОЛЬНО! ИХ СЛИШКОМ МНОГО, РИЧАРД! ХВАТИТ ПРАВИЛ!  ЕСЛИ ТЫ ПРОИЗНЕСЕШЬ
ЕЩЕ ХОТЬ ОДНО ПРАВИЛО, Я ЗАКРИЧУ!
     -  О'кей, - сказал я.  -  Но все же будь  осторожен в  своих  молитвах,
Дикки, пото...
     - АААААААААААААААААААААЙЙЙЙЙЙЙЙИИИИ ИИИИИИИИИИИИИИ! И!!!!!!



        Тридцать три

     Пока я  мужественно готовил  ужин,  Лесли сидела  у стойки  на  высоком
табурете, зачарованно внимая моему рассказу о Дикки.
     -  С  этого момента  он просто мой  маленький  воображаемый приятель, -
сказал я,-и я делюсь  с ним всем, что знаю,  просто ради удовольствия самому
это вспоминать.
     Я высыпал на нашу большую сковородку мелко нарезанные овощи.
     -  Ты что, прячешься  за словом "воображаемый"?  - спросила Лесли.-Тебе
нужна безопасная дистанция? Ты его боишься?
     Перед  этим  она зашла  в дом, собираясь переодеть свой садовый  наряд:
белые шорты, футболка и широкополая шляпа. Она успела снять шляпу, но сейчас
была настолько охвачена любопытством,  углубляясь в наши с Дикки  отношения,
что переодевание, по-видимому, было отложено на неопределенный срок.
     - Боюсь? - переспросил я. - Может быть, и так.
     Я  сомневался в этом, но время от времени  забавно  подвергать сомнению
нашу уверенность в чем-либо.
     - А что он такого может сделать опасного?
     Я добавил в смесь на сковороде ананас, проросшую пшеницу, и  пять-шесть
раз быстро помешал.
     -  Он мог бы  заявить,  что выдумал тебя,  что  ты -  его  воображаемое
будущее, потом уйти и оставить тебя наедине со всем тем, что ты не успел ему
сказать.
     Я  поднял  голову и взглянул  на нее без  улыбки, даже  забыв  потрясти
бутылку с соевым соусом, так что, естественно, он и не подумал выливаться.
     - Он так не поступит. Не сейчас, во всяком случае.
     Когда-то его уход ничего бы для меня не значил. Но только не сейчас.
     Она оставила этот вопрос и перешла к другому.
     -  Заметал ли он,  что готовишь ты, а не  я?- спросила она.  - Как он к
этому относится?
     -  Я  готовлю  для  своей  жены,  говорю  я  ему,  но  вообще  я  очень
мужественный... даже мои пироги такие крепкие!
     Это,  конечно,  было неправдой. До того,  как отказаться  от сахара,  я
любил печь пироги. Их румяные корочки были нежны, как  запеченное облако, но
я скромнее  самого Господа Бога.  Мое благороднейшее  качество, предмет моей
величайшей гордости - полное отсутствие эго.
     Говорят, что очень важно  сильно нагреть  пшеницу, потому что тогда она
приобретает очень приятный ореховый вкус. В этот раз я нашел еще и полпакета
измельченных орехов и бросил их на сковороду.
     Лесли  знакома с моими необычными принципами так же хорошо, как всякий,
кто  с  ними  не  согласен, но  она  достаточно  терпима, чтобы  иногда меня
послушать.
     - Что ты рассказал ему о браке? - поинтересовалась она.
     - Он еще не спрашивал. Думаешь, это его заинтересует?
     - Он должен знать, что рано или поздно его это  тоже ожидает. Если он -
это ты, то он обязательно спросит, - сказала она. - Что ты ему ответишь?
     - Я отвечу, что  это будет самым счастливым самым тяжелым самым  важным
долговременным опытом в его жизни.
     Я поднес ей попробовать чайную ложечку нашего ужина со сковороды.  Хоть
он еще не готов, подумал я, вежливость по отношению к родной душе никогда не
повредит.
     - Понравилось?
     - Слишком хрустит, - сказала она. - Ужасно сухое.
     - Мм.
     Я поднял  сковороду с  плиты и, поднеся ее к  крану, добавил туда около
чашки воды, затем вернул ее на плиту еще минут на десять.
     - Можно, я тебе помогу? - спросила она.
     - Моя прелесть. Ты же работала в саду. Отдыхай.
     Она подошла к шкафу, достала откуда тарелки и вилки.
     - Что ты ему скажешь?
     - Сначала я расскажу ему свой  секрет у дачного брака, затем сообщу ему
факты.
     Я  нашел  соковыжималку  и включил ее в  сеть,  достал из  холодильника
морковь. Она улыбнулась мне.
     - А ты мудрец! И в чем же твой секрет удачного брака?
     - Перестань, Вуки, не  стоит издеваться.  Я обещал рассказать ему  все,
что знаю.
     Я подставил под соковыжималку стакан.
     -  О'кей, -  сказала она. -  Ты не мудрец. Так  в чем  же  твой  секрет
удачного брака?
     Я  нажал на кнопку и взял первую морковку. Сок получается  райский,  но
наша машина - это шумный дьявол за работой.
     - ПОСТУПАЙ  ТАК, КАК СЧИТАЕШЬ ПРАВИЛЬНЫМ,  -  прокричал  я,  перекрывая
скрежет вращающихся ножей. - ПУСТЬ ТВОЯ ЖЕНА ТОЖЕ ПОСТУПАЕТ ТАК, КАК СЧИТАЕТ
ПРАВИЛЬНЫМ. И ЕСЛИ ВЫ НЕ СОГЛАШАЕТЕСЬ ДРУГ С ДРУГОМ, ЭТО НОРМАЛЬНО!
     - Я НЕ  СОГЛАСНА! - сказала она.  -ПО-ТВОЕМУ, ДЛЯ НАС БУДЕТ  НОРМАЛЬНЫМ
ОБМАНЫВАТЬ,  ЛГАТЬ  И  ОСКОРБЛЯТЬ  ДРУГ  ДРУГА,  ЕСЛИ  НАМ   ПОКАЖЕТСЯ   ЭТО
"ПРАВИЛЬНЫМ".  ТЕБЕ  НУЖНО ДОБАВИТЬ,  ЧТО  ПРИЧИНА,  ПО КОТОРОЙ ТВОЙ  СЕКРЕТ
ДЕЙСТВУЕТ, - ЭТО ГОДЫ ВЗАИМНОГО ДОВЕРИЯ, ГОДЫ ВЗАИМНОГО ИЗУЧЕНИЯ ХАРАКТЕРОВ!
Я ЗНАЮ, ЧТО ДЛЯ ТЕБЯ НОРМАЛЬНО ПОСТУПАТЬ ТАК, КАК ТЫ СЧИТАЕШЬ ПРАВИЛЬНЫМ, НО
ТОЛЬКО ПОТОМУ, ЧТО ТВОЕ И МОЕ ЧУВСТВА ПРАВИЛЬНОГО ПОЧТИ НЕ ОТЛИЧАЮТСЯ.
     Наша соковыжималка  работает  так же быстро,  как  и шумит.  Наполнился
второй стакан, и я ее выключил.
     - Разве ты не согласен? - спросила она во внезапно наступившей тишине.
     - Нет.
     Я потягивал свой морковный сок.
     - Для нас  всегда нормально  поступать так, как мы считаем  правильным.
Без исключений.
     Ее рассмешило мое  упрямство, и  я  сам  не  смог удержаться  от слабой
улыбки.
     - Помог тебе твой секрет спасти первый брак? Я покачал головой.
     -  Было слишком  поздно. Когда семейная жизнь начинает  убивать  в тебе
человека, пора положить ей конец.  У нас были настолько  разные натуры,  что
быть  теми, кем  каждый  из нас  хотел быть, вместе  было  невозможно. Мы не
просто  перестали любить друг  друга, но  даже не могли  находиться  в одной
комнате. А с этим уже ничего нельзя поделать.
     - Я  помню  время,  когда  и мы  с  тобой  не  могли находиться в одной
комнате, - поддразнила она.
     Она сняла крышку со сковороды, снова пробуя ужин своей ложкой.
     - Думаешь, нам стоит это заканчивать?
     - Ты ведь голодна, не так ли? - спросил я.
     Она кивнула с широко раскрытыми глазами.
     - Такое острое...
     - Еще минутку, - сказал я ей, выключая  огонь раньше времени. - Ты была
другой, Вуки. В те дни,  даже когда я выходил из  себя, я не мог забыть, как
ты прекрасна. Были моменты, когда я выходил  из дома, в отчаянии оттого, что
ты не можешь понять, кто я, о чем я думаю или что  я чувствую. Сидя за рулем
в машине, я орал: "Боже, как Ты можешь требовать от меня, чтобы я жил с этой
Лесли  Пэрриш? Это  же  невозможно! Это невыполнимо!" И даже в те моменты ты
оставалась для  меня такой  чертовски умной и до боли прекрасной. Развод был
неизбежен, но я все равно тебя любил. Разве не странно?
     Я перенес сковороду на стол и разделил волшебное блюдо на двоих.
     - О, Риччи, развод не  был неизбежен, - сказала  она. - Это было просто
мыслью отчаяния.
     Отстаивать выводы, сделанные в прошлом, подумал я, не свидетельствует о
мудрости. И  даже если это  не так,  я все  равно бы не стал.  Сейчас уже не
важно, был ли развод неизбежен или нет.
     Если  мы,  стремясь  жить  в соответствии  с  наивысшим  известным  нам
порядком,  вынуждены  расстаться  с   женой  или  мужем,   мы  расстаемся  с
несчастливым  браком,  взамен получая самих  себя.  Но если  брак  соединяет
людей, которые уже обрели себя, что за прекрасное приключение начинается - с
бурями, ураганами и всем-всем!
     - Как только я перестал ожидать от тебя полного понимания,- сказал я, -
как только  я  понял, что для  нас в  порядке  пещей  иметь различные  идеи,
приходить  к различным выводам и поступать  так,  как каждый из  нас считает
нужным, в конце тупика  вдруг открылась дорога. Меня больше не стесняли твои
принципы, тебя больше не стесняли мои отличия.
     - Верно, -сказала она. - И спасибо за ужин. Очень вкусно.
     - Надеюсь, получилось не очень острым?
     - Сейчас уже лучше.
     Она отпила морковный сок.
     - Дикки может и не спросить о браке.
     - Он спросит, -  сказал я. - Он спросит, как я думаю, зачем мы здесь? А
я  отвечу ему, что  мы  здесь  для  того, чтобы проявлять любовь в миллионах
приготовленных для нас испытаний - новый миллион после каждого пройденного и
новый  миллион после каждого проваленного. И больше всего испытаний нас ждет
в  каждую  минуту,  каждый  день и  каждый  год  совместной  жизни  с другим
человеком.
     - Как мило,  - сказала она. -  Не  знала, что ты придаешь  браку  такое
значение.
     - Важен не брак, - сказал я, - а любовь.
     -  Рада  это слышать. Я считаю тебя замечательным, но иногда мне все же
кажется, что ты - самый неспособный  к любви мужчина. Я никогда не встречала
человека - мужчину или женщину, - который мог бы вести себя так же холодно и
равнодушно,  как иногда  ведешь  себя ты. Когда  ты  чувствуешь  угрозу,  ты
превращаешься в льдинку с шипами.
     Я пожал плечами.
     - А что  мне остается? Я же  не говорю, что  я прохожу <b>все</b> испытания, я
говорю  только,  что  знаю  об их существовании. Терпение,  и когда-нибудь в
другой  жизни я стану таким  же  прекрасным человеком, каких  и  сейчас  уже
много.  В  данный  момент  я  счастлив  быть  самим  собой.  Подозрительным,
закованным в броню и обороняющимся...
     - Нет, ты не такой  плохой, -  сказала она оживленно. - Ты уже долго не
был подозрительным.
     -  Я  напрашиваюсь на комплименты!  -  сказал  я.  -  Что, даже  совсем
чуть-чуть?
     - Передай Дикки, что я считаю тебя не самым худшим мужчиной в мире.
     - Когда ты злишься, ты думаешь иначе.
     -  Нет.  Ничего  подобного, -  сказала она.  - Что  еще  ты собираешься
рассказать ему о браке?
     - Разница между браком и церемонией, - сказал я.- Я скажу ему, что брак
-это не двое людей,  бегущих через мост среди риса и лент, а подлинный мост,
построенный усилиями двоих людей в течение всей их жизни.
     Она отложила вилку.
     - Риччи, это прекрасно.
     - Мне надо было говорить с тобой, а не с Дикки, - сказал я.
     -  Говори с  нами  обоими, -  сказала  она.  -  Если  это сделает  тебя
счастливее, я буду жить рядом со счастливым человеком.
     - Я бы сказал ему и это. Жены и  мужья  не  в силах сделать друг  друга
счастливыми или несчастливыми. Это только в нашей личной власти.
     - С одной стороны, это так, но,  если ты утверждаешь, что наши поступки
не оказывают влияния на другого, я с тобой абсолютно не согласна.
     -  Влияние, - сказал я, - это наше испытание  друг для друга. Ты можешь
решить  для себя  быть счастливой независимо от того, что  делаю я, и тогда,
возможно, я буду радоваться, видя  тебя счастливой,  потому что мне нравится
видеть тебя такой. Но это <i>я</i> делаю себя счастливым, а не ты.
     Она покачала головой и терпеливо улыбнулась мне.
     - Довольно странный взгляд на вещи.
     Она считала это странной деталью моей логики, мешающей  мне принимать в
дар  ее любовь. Я чувствовал себя носорогом, выбравшимся  на тонкий лед, тем
не менее решил все выяснить до конца.
     - Если ты плохо себя чувствуешь,  - сказал я, - но решаешь сделать меня
счастливым, приготовив мне обед или согласившись куда-нибудь со  мной пойти,
ты думаешь, я буду счастлив, зная, что тебе плохо?
     - Я бы не подала и  виду,  что  мне плохо,  и думала бы,  что ты будешь
счастлив.
     -  Но  тогда  ты  превратилась  бы  в  мученицу.  Ты  сделала  бы  меня
счастливым,  жертвуя собой,  обманывая  меня  и притворяясь счастливой  ради
меня. Если бы это  сработало, я бы чувствовал себя счастливым не потому, что
ты действительно была счастлива, а потому, что я бы тебе поверил. Счастливым
меня делаешь не ты и не твои поступки, а <i>моя вера.</i> А моя вера зависит только
от меня и ни от кого другого.
     - Это звучит так холодно, - сказала она. - Если все на самом деле  так,
почему я должна стараться сделать тебе приятное?
     -  Когда  ты этого  не  хочешь, не надо и  стараться! Помнишь,  как  ты
проводила по восемнадцать часов  в сутки  в  офисе, когда мы  были  завалены
работой?
     - Завалены были мы,  но  всю  работу  приходилось  делать мне  одной? -
спросила она сладким голосом. - Да, я помню.
     - А помнишь, как я был благодарен тебе за это?
     -  Конечно. Ты сидел там  с хмурым лицом,  обиженный и недовольный, как
будто это тебя работа вымотала до смерти.
     - Помнишь, сколько это длилось?
     - Годы.
     -  И  потому,  что ты  работала  за  меня,  наши отношения были  такими
прекрасными?
     -  Кажется, я вспоминаю,  что к концу этого  периода  я тебя  не  могла
выносить! Я работала от  зари  до полуночи, а ты иногда  весело заявлял, что
собираешься  немного  полетать,  потому что  устал от работы  в  офисе. Тебе
повезло, что я тебя вообще не убила!
     Чем больше времени мы проводим за ненавистным нам делом, подумал я, тем
меньше радости в нашем браке.
     - Но в конце концов у тебя лопнуло  терпение, - сказал я. - Ты сказала:
к черту эту работу, к черту проклятого эгоиста  Ричарда Баха,  я хочу  снова
жить своей жизнью. Мне  плевать  на него, теперь я буду заботиться  только о
себе и получать от <i>жизни удовольствие.
     -</i> Я так  и поступила, - сказала она с озорным блеском в глазах. - И что
же произошло?
     Она засмеялась.
     - Чем счастливее я становилась, тем больше тебе это нравилось!
     - Вот! Слышала, что ты сказала? Ты решила стать счастливой сама!
     - Да.
     - Но вместе  с тобой и я стал счастливее, - сказал я, - несмотря на то,
что ты уже не пыталась Сделать Меня Счастливым.
     - Это точно.
     Я три раза ударил по столу - палец вместо аукционного молотка.
     - Думаю,  что  ты  пытался  сделать  меня  счастливее, - сказала она, -
говоря мне, что не стоит так напрягаться в офисе.
     - Конечно. Назад к дням, когда я пытался решить твои проблемы за тебя.
     -  Пытаться меня остановить  тогда  было глупо,  -  сказала  она. - Это
сегодня  я могу  оставить  работу  и развлекаться,  потому что  сейчас у нас
другая жизнь. Работа, которую мы сегодня выполняем, уже не представляет  для
нас  вопрос жизни или смерти. Мы можем  ее делать, а можем и не делать - как
захотим. В те  дни работа  была серьезным делом - вытащить тебя  из путаницы
финансовых и правовых проблем, которых, если ты помнишь, у тебя было немало,
когда мы  познакомились. И без моего труда ты не оказался бы в таком удобном
положении  сегодня. В лучшем случае, тебе пришлось бы покинуть страну, а что
случилось бы  с тобой в худшем, мне и  подумать страшно. Поэтому, при  таких
высоких  ставках,  я  выбрала работать  изо всех  сил.  Если  ты тогда хотел
сделать меня счастливой, ты мог бы взяться за работу вместе со мной!
     -  Как  ты  не  понимаешь? Я не  хотел! Для  меня  та  работа не  имела
значения! Мне было бы наплевать, если бы  она вообще не была закончена! В те
несколько раз,  когда  я пытался  тебе  помочь, я был несчастен и обижен, от
этого все стало только хуже.
     -  Поэтому, конечно, я  решила почти  всю твою работу сделать  сама,  -
сказала  она,  - чем  доверить  ее  какому-то  колючему  враждебному троллю,
который под видом "помощи" старается все запутать, потому что он, видите ли,
чувствует себя обиженным.
     -  Не  конечно.  У тебя  были и другие варианты. Но,  хоть  я и пытался
Сделать  Тебя  Счастливой,  у  меня это не получилось,  потому  что я не был
счастлив сам.
     -  Ты прав. У меня были другие варианты. Мне  надо было позволить твоим
проблемам добраться до тебя. Тогда бы ты получил урок,  который вместо  тебя
пришлось получить мне, несмотря на то что я его уже знала. А мой другой урок
был таким:  в будущем, если ты еще раз  все запутаешь, я не собираюсь лишать
тебя ни  одного  твоего  урока. Но, в действительности, ты совсем не пытался
сделать счастливой меня, ты пытался сделать счастливым только себя - так же,
как и сейчас.
     Ого, подумал я. Разговор за ужином начинает превращаться в бурю?
     - Разница между тогда и сейчас, - сказала она, - в том, что  наши жизни
изменились, и в сегодняшнем спокойствии и  комфорте каждый из нас имеет шанс
на счастье.
     Я мгновение помолчал, обдумывая  ответ. Мы  прожили  те годы вместе, но
наши  убеждения были такими различными, что сейчас в памяти у каждого из нас
- свое прошлое.
     - Это для  Дикки, - спросила  она, голубые, как  море, глаза  смотрят в
мои, - или только для нас? Собираешься ли ты рассказать ему о наших ссорах?
     - Может, и  нет. Может быть, мне стоит  ему сказать,  что в совершенном
браке ссор нет.  Совершенство - это когда двое людей смотрят друг на друга и
говорят:  "Мы знали все  заранее. Никаких ссор,  никаких испытаний, никто из
нас за полвека не изменился и не узнал ничего нового".
     Эта картинка заставила ее улыбнуться.
     - Смертельная скука,  -сказала она. - Избегай  трудностей, и ты никогда
не научишься их преодолевать.
     - Он должен  узнать все. Мои рассказы о браке будут и мне напоминанием;
Дикки же сможет взять  из них то, что ему необходимо, а остальное отбросить.
Я скажу ему главное из того, что мне удалось понять: никогда не предполагай,
что  твоя жена умеет читать мысли и понимает, кто ты, о чем ты думаешь и что
чувствуешь.   Такое    предположение   неизбежно   ведет   к    болезненному
разочарованию. Иногда она действительно может понимать и знать, но не жди от
нее,  что она  будет понимать тебя лучше, чем ты ее. Будь счастливым,  делая
то, что тебе  хочется. Если  твое счастье вызывает в ней злобу, или если  ты
злишься,  когда видишь  ее  счастливой, тогда у вас не  брак, а эксперимент,
который с самого начала был обречен на провал.
     - Звучит так, будто брак ничем не лучше прыжка с обрыва.  Ты <i>это</i> хочешь
ему внушить?
     - Я скажу ему, что брак не похож ни на что другое в нашей жизни. Родные
души,   сведенные  вместе  чудесным  притяжением,   встретившие  друг  друга
благодаря  невероятному совпадению и вместе  противостоящие  всем проблемам.
Очаровательные  проблемы  и  прекрасные  испытания год  за  годом, но  стоит
утратить романтику, и  утратишь  силу, необходимую, чтобы преодолеть тяжелые
времена и  научиться  любить.  Утратив  романтику, ты  провалишь  экзамен на
любовь. После этого остальные экзамены не имеют значения.
     - А как насчет детей?
     - В этом вопросе я не компетентен, - сказал я. - Что еще?
     -  Что значит "В этом  вопросе я  некомпетентен, что еще"? У тебя  ведь
есть дети, и тебе, конечно, есть что сказать! Что ты ему скажешь?
     Мое слабое место, подумал я. В том, что касается детей, от меня столько
же пользы, как от наковальни в яслях.
     -  Я  скажу  ему,  что чувство  внутреннего  пути  приходит не только к
взрослым.  Что  единственное  руководство, которое  мы  даем  детям,  -  наш
собственный  пример как высшего, наиболее развитого человеческого существа в
соответствии с нашими взглядами. Дети могут понять, а могут и не понять. Они
могут  полюбить нас за наш выбор,  а могут и проклясть  землю, по которой мы
ступали. Но  дети являются  нашей  собственностью  и  подконтрольны  нам  не
больше,   чем  мы  являлись  собственностью  наших  родителей   и  были   им
подконтрольны.
     - Ты  действительно чувствовал себя  айсбергом, говоря это, -  спросила
Лесли,  -  или  мне только  показалось, что это прозвучало на сорок градусов
ниже нуля?
     - Разве это не правильно?
     - Это может быть правильным  до некоторой степени, -  смягчилась она. -
Безусловно,  наши дети не являются нашей собственностью,  но я чувствую, что
здесь чего-то не хватает. Может быть, немного мягкости?
     - Ну, конечно, <i>ему</i> я скажу все это гораздо мягче!
     Она безнадежно покачала головой и продолжила.
     - У брака есть еще один секрет.
     - Какой?
     У меня свой секрет, подумал я, почему бы ей не иметь свой?
     -  Когда  смотришь на  нас,  -  сказала  она, -  или  на  любую  другую
счастливую пару, понимаешь,  что на самом деле мы  любим только один или два
раза в жизни. Любовь - это сокровище. Вот мой секрет.



        Тридцать четыре

     -  Когда ужин был  закончен  и тарелки убраны  со стола,  я забросил  в
машину параплан и поехал к горе. Движение происходило и  в моем  сознании: я
искал своего маленького друга.
     Холм, на вершине которого он сидел, был тем же, что и в прошлый раз, но
теперь на его  склонах зеленели молодые деревца, а луг простирался до самого
зеленого горизонта.
     Он обернулся ко мне в то же мгновение, как я его увидел.
     - Расскажи мне о браке.
     - Конечно. А почему ты спрашиваешь?
     - Я никогда не верил, что со  мной это произойдет, но ведь теперь я это
знаю. Я неподготовлен.
     Я с трудом сдержал улыбку.
     - Это не страшно.
     Он нетерпеливо нахмурился.
     - Что мне необходимо знать?
     -  Только одно слово,  - сказал  я. - Запомни только одно слово, и  все
будет в порядке. Слово "различие". Ты отличаешься  от всех остальных людей в
мире, в том числе - и от женщины, которая станет твоей женой.
     - Уверен,  что ты  сообщаешь мне нечто простое, потому что думаешь, что
это просто, но на самом деле это может обернуться совсем не таким.
     - Простое  не всегда очевидно. Капитан. "Мы разные"  - это  открытие, к
которому  приходят немногие браки,  истина, которая  многим  неглупым  людям
открывается только через много лет после того, как уляжется пыль развода.
     - Разные, но равные?
     - Вовсе нет, -  ответил я. - Брак  - не  спор о равенстве. Лесли  лучше
меня  разбирается в музыке,  например. Мне никогда не достичь того, что  она
знала уже в двенадцать лет, не говоря уже о том, что она успела узнать с тех
пор. Я могу потратить  на музыку остаток своей жизни, но никогда не узнаю ее
так,  как знает Лесли, и не научусь играть  так же хорошо, как она. С другой
стороны, она вряд ли когда-нибудь научится  управлять самолетом лучше  меня.
Она начала на двадцать лет позже и не сможет меня догнать.
     - Во всем остальном тоже неравенство?
     -  Во всем. Я не так организован, как она,  а она не так терпелива, как
я. Она  способна страстно отстаивать свою  позицию,  я же - только сторонний
наблюдатель. Я - эгоист, что в моем понимании значит "человек, поступающий в
соответствии  с  его личными долговременными интересами",  она  же ненавидит
эгоизм, что в ее понимании значит "немедленное самопожертвование невзирая на
последствия". Иногда  она  ждет  от  меня подобных жертв и очень удивляется,
когда получает отказ.
     - Таким образом, вы разные,  - сказал он. - Наверное, как и любые муж и
жена?
     -  И почти  все  они об этом забывают. Когда я  забываю и  жду от Лесли
эгоизма, а она  от меня - организованности, каждый  из нас предполагает, что
качества, приписываемые другому, в  нем так  же развиты, как и  в нас самих.
Это неправильно.  Брак  -не состязание, где каждый должен проявить  максимум
своих возможностей, а сотрудничество, построенное на наших различиях.
     - Но, могу поспорить, иногда эти различия способны вывести вас из себя,
- сказал он.
     - Нет.  Выйти  из  себя  можно,  забывая  об  этих  различиях.  Когда я
предполагаю, что Лесли - это я сам в другом теле, что ее принципы и ценности
в точности совпадают с моими и что в каждый момент времени она знает все мои
мысли, это  напоминает спуск в бочке  по  огромному  водопаду.  Я  продолжаю
предполагать,  а  уже  в  следующую  минуту  удивляюсь: почему  это я  вдруг
оказался внизу и что это за обручи и доски болтаются у меня на шее, когда я,
насквозь  промокший,  словно  старая мочалка, пробираюсь  между  камнями?  Я
чувствую себя  виноватым, во всем, пока я не повернусь лицом  к тому, что мы
разные, и отпущу это.
     Он заинтересованно прищурился:
     - Виноватым? Но почему?
     -  Вспомни свои правила,  - сказал  я. -  Вина  - это  наше  стремление
изменить прошлое,  настоящее  или будущее в чью-то  пользу. Вина для брака -
что айсберг для "Титаника". Наткнись на нее в темноте, и пойдешь ко дну.
     Его голос погрустнел.
     - А я-то надеялся, что  женщина, на  которой  я  женюсь, будет немножко
похожей на меня.
     -  Нет! Надеюсь, нет, Дикки! Мы с Лесли похожи только  в двух вещах: мы
оба  считаем,  что  в нашем  браке есть  некоторые  безусловные  ценности  и
приоритеты. Мы также соглашаемся в том, что сейчас мы влюблены друг в  друга
гораздо сильнее, чем были, когда  только встретились. Во  всем  остальном, в
большей или меньшей степени, мы различны.
     Это его не убедило.
     - Я не уверен, что путешествия по водопадам смогут сделать мою любовь к
кому-либо сильнее.
     - Но  ведь в бочку меня закатала  не  Лесли, Кэп, а я сам! Я думал, что
знаю ее, а сейчас, глядя назад... Как я мог быть таким болваном? У нее  тоже
было относительно  меня несколько  ложных предположений, но все равно, какое
это удовольствие  - пройти такой длинный  путь с человеком, которого любишь!
После стольких лет рядом с ней  даже семейные  бури доставляют удовольствие,
когда  они  позади.  Иногда  ночью,  когда я  обнимаю  ее,  у меня возникает
чувство, что  мы  познакомились совсем  недавно и  только-только перешли  на
"ты"!
     - Трудно представить, - сказал он.
     - Думаю, это  невозможно  представить,  Дикки. Это нужно прожить. Желаю
тебе терпения и опыта.
     Я оставил его в тишине обдумывать это. Только  позже я вдруг понял, что
забыл сообщить ему свой секрет удачного брака.



        Тридцать пять

     Каждая вещь определяется  нашим  сознанием. Самолеты становятся  живыми
существами, если мы в  это верим. Когда я мою Дейзи, полирую ее и забочусь о
каждом  ее скрипе, прежде чем  он  превратится  в крик,  я знаю, что однажды
придет день,  когда  она сможет вернуть мне мою заботу,  поднявшись в воздух
или сев, если будет необходимо, в условиях, которые покажутся  невероятными.
За сорок лет, проведенные в воздухе, такое  со мной уже случилось однажды, и
я не уверен, что мне не понадобится ее расположение вновь.
     Так что  мне  не  казалось странным лежать в то  утро  на бетонном полу
нашего ангара, вытирая следы от выхлопа и  пленку масла, накопившиеся за три
часа полета на алюминиевом брюхе Дейзи.
     Каждую ночь, когда мы засыпаем,  в нашем сознании совершается перемена,
подумал я, слегка смачивая тряпку в бензине,  - но она также совершается и в
течение  дня,  когда  мы  делаем  одно,  а думаем  о  другом.  Мы засыпаем и
просыпаемся,  одни  сны  сменяют  другие  сотню  раз  в  день,  и  никто  не
рассматривает это как смену состояний.
     Все, что я  мог видеть, были джинсы от колен  и ниже, однако  ноги были
обуты в старомодные теннисные туфли, поэтому я понял, кому они принадлежат.
     - Правда ли, что все - в твоей ответственности? - спросил Дикки. -  Все
в твоей жизни? Ты несешь всю тяжесть?
     - Все, - ответил я, радуясь тому, что  он меня нашел. -  Не  существует
такого  понятия,  как  <i>массы,</i>  существуем  только  мы  -  простые  отдельные
индивиды,  строящие свои простые  отдельные  жизни в  соответствии с  нашими
простыми   отдельными   желаниями.  Это   не   так  тяжело,   Дикки.   Нести
ответственность за все - просто забава, и мы -  индивиды -  делаем  довольно
бойкий бизнес, помогая друг другу.
     Он уселся на пол, скрестив ноги, и стал наблюдать, как я работаю.
     - Например?
     - Например,  бакалейщик облегчает нам  поиск  пищи.  Создатель  фильмов
развлекает нас разными  историями, плотник кроет крышу над нашими  головами,
авиастроитель выпускает на рынок прекрасную Дейзи.
     - А если бы Дейзи не существовала, ты бы построил ее сам?
     - Если бы мне пришлось  строить  самолет, то он, наверное, получился бы
меньше, чем Дейзи. Что-то сверхлегкое, вроде мотодельтаплана.
     Я приложил  тряпку  к  банке с полирующим  составом.  Даже  немного его
хватит, чтобы удалить с Дейзи самые трудные пятна.
     - Ты отвечал бы за добывание  пищи,  даже если бы не осталось ни одного
магазина?
     - Кто бы еще это за меня делал?
     - И ты бы сам убивал коров?
     Полируя, я заметил трещину в фибергласе,  которая начиналась  следом от
удара возле антенны дальномера. Ничего страшного, но я отметил про себя, что
надо будет высверлить фонарь по контуру трещины и стянуть ее.
     - Лесли и я больше не едим  коров,  Дикки. И мы не стали бы их убивать.
Мы решили, что, если мы не соглашаемся с отдельными этапами этого  процесса,
то не можем согласиться и с его результатом.
     Он подумал.
     - Вы не носите кожу?
     - Я никогда больше не куплю еще одно кожаное пальто, а также, возможно,
еще один  кожаный ремень, но я мог бы купить еще одни кожаные туфли, если бы
у  меня  не было  выбора. Даже  тогда  я мог бы дойти до кассы с  туфлями  в
коробке, и  все-таки не  решиться  их купить.  Смена принципов  -  медленный
процесс,  и мы узнаем,  что они изменились, только когда  ранее  привычные и
правильные для нас вещи больше такими не кажутся.
     Он кивнул, ожидая этого.
     - Все индивидуально.
     - Да.
     - Ты отвечаешь за свое образование? - спросил он.
     - Я сам выбирал, какое образование мне хотелось бы получить.
     - Твои развлечения?
     - Продолжай, - сказал я.
     - Твой воздух, твою воду, твою работу...
     - ...мои  путешествия, мое  поведение, мое общение, мое  здоровье,  мою
защиту,  мои цели, мою философию и религию, мои успехи  и неудачи, мой брак,
мое счастье, мою  жизнь и смерть.  Я  в  ответе  перед  собой за каждую свою
мысль, каждое произнесенное мной слово  и каждое  движение. Нравится мне это
или нет, но это так,  поэтому много лет назад я решил принять,  что мне  это
нравится.
     Куда он ведет своими вопросами, подумал я. Это что, испытание?
     Я натирал воском  уже  отполированную поверхность: осторожно  -  вокруг
турбулизаторов, торчащих, словно частокол  из  ножей,  более  живо  - вокруг
радиоантенн, и размашисто - на остальных участках. Любопытство это или тест,
я решил, что ему необходимо знать.
     - То есть все в мире образов ты делаешь для себя сам, - сказал он. - Ты
сам построил целую цивилизацию?
     - Да, - ответил я. - Хочешь узнать как?
     Он засмеялся.
     - Ты бы свалился оттуда, если бы я сказал, что не хочу.
     - Мне все равно, - солгал я. - Ну хорошо, свалился бы.
     - Расскажи. Как ты сам построил целую свою цивилизацию?
     - Ты и я выбрали рождение в этой иллюзии пространства и времени, Дикки,
и вскоре оказались у ворот сознания, оценивая и  выбирая,  решая,  принимать
или  не  принимать те или  иные идеи,  мнения или  вещи, предлагаемые  нашим
временем. Чтение - да, побег-из-дома - нет, игрушки - да, доверять родителям
- да, верить в  милитаристскую пропаганду  - да, авиа