Владимир Бацалев. Убийство в "Долине царей" --------------------------------------------------------------- Изд: "Азбука", 1996 --------------------------------------------------------------- Жанр: Детектив\боевик -- Здравствуйте, я в курсе вашего визита, -- сказала она и, нажав какую-то кнопку, видимо, упреждающую, кивнула на дверь. -- Входите, пожалуйста. "Мне назначено, моя фамилия Варламов", -- так и осталось во рту. Директоров было двое, третий присутствовал в виде портрета в траурной рамке на свободном столе. Периметр стен тоже был завешан портретами, но лица на них выглядели, по меньшей мере, странно: словно людей, их изображающих, перед съемкой жгли-жгли и недожгли, бросили. Мы представились почти официально, можно сказать, как на допросе. -- Поглощаев, -- сказал высокий. -- Кашлин, -- словно поддакнул низкий. Обоим едва ли перевалило за тридцать, как и мне. В костюмах вид у них был солидный, но едва уловимые жесты с головой выдавали, что в недалеком студенчестве один числился в разгильдяях и постепенно одумывался, а другой собирал взносы со всего курса и в каникулы ездил по комсомольским путевкам. -- Вас рекомендовали как толкового, рассудительного и честного человека, -- сказал Кашлин. -- Именно такой нам и нужен. Я промолчал, хотя чувствовал, что обязан ответить. -- Милиция сама порекомендовала, -- сказал Поглощаев, -- у нее руки не доходят до нашего дела. Но я не верю, я никому не верю и правильно делаю. Думают, люди при деньгах -- сами разберутся, а не разберутся -- значит, не захотели, испугались. Кстати, сколько вы хотите за работу? -- Сначала дело, -- выдавил я, помучившись сомнениями. -- Все-таки хотелось бы поконкретней: на текущие расходы и на гонорар в случае успеха, -- сказал Поглощаев. -- Не стесняйтесь, называйте сумму, вам же за работу платят, -- поддержал назойливого коллегу Кашлин. -- Двести долларов на текучку и две тысячи в случае успеха, -- выдавил я, хотя чувствовал, что надо вести себя наглей: все-таки я сыщик, а не побирушка. -- Почему доллары? -- удивились оба. -- К тому времени, когда я за руку приведу вам преступника, на гонорар в рублях, быть может, и коробку спичек не купишь. -- Хорошо, пусть будут доллары, -- согласился Поглощаев. -- Вот трудовое соглашение, мы оформляем вас как рекламного агента, распишитесь и спрашивайте. Поскольку они так и не предложили мне стул, я сел самочинно, без церемоний и сказал: -- Я, конечно, знаю суть происшедшего, но хотелось бы услышать эту историю не языком протокола, а в нормальном живом изложении. -- От кого из нас? -- спросил Кашлин. -- Пусть любой говорит, а другой дополняет, или уточняет. Можете наоборот. -- Это случилось два месяца назад, -- начал Поглощаев. -- У одного из трех владельцев и одновременно исполнительных директоров этой фирмы -- два оставшихся перед вами -- так вот, у нашего подельщика, американца Джона Шекельграббера, украли из машины дипломат с документами: американским паспортом, водительскими правами, страховым полисом, чековой книжкой и билетом до Нью-Йорка. -- Ваня (так мы звали его между собой) собирался совсем переселиться в Россию и летел за женой и сыном, -- объяснил Кашлин. -- Его жена -- русского происхождения -- об этом мечтала. Она и отправила мужа в Москву, как бы на разведку, снабдив телефонами старых друзей. Сейчас многие бывшие соотечественники так поступают: там зарабатывают тысячу долларов, а здесь тратят миллион-другой рублей. Чем не бизнес? -- Где стояла машина, когда украли документы? -- У нашего подъезда, вон там, -- сказал Кашлин и ткнул пальцем в стекло. -- Билетом до Нью-Йорка потом кто-нибудь воспользовался? -- спросил я. -- Какой-то туркмен в халате, но у него даже заграничного паспорта не было. Сказал, что поменял на две бутылки коньяка, а зачем -- и сам не знает, обертка понравилась. Но лучше по порядку, -- продолжал Поглощаев. -- Итак, мы заявили о краже, связались с местными бандами -- результат нулевой. Говорили с подопечными детской комнаты милиции -- тоже бестолку. Прошла неделя и вор объявился сам, позвонил по телефону и потребовал миллион отступных. Ваня согласился, хотя сумма была несуразная. Мы связались с милицией, "засветили" купюры, но к условленному месту никто не подошел. Через день тот же голос позвонил второй раз, сказал, что не надо искать дураков, если мы хотим вернуть документы, и назначил новую встречу. Мы опять связались с милицией, и опять никто не пришел. Но еще через день тот же голос дал последний шанс вернуть документы. Мы решили, что "стучит" кто-то в милиции. "Делать нечего, -- сказал Ваня, -- придется платить". От нашей подстраховки он отказался, от местных бандитов, готовых помочь за половину, -- тоже. Шестнадцатого января мы еле закрыли "дипломат" с деньгами, Ваня сел в машину, живым мы его больше не видели. Его ударили по голове предметом типа гаечного ключа. Утром по номеру арендованной машины установили личность, известили нас, как близких "родственников", мы забрали тело из морга и отвезли в наш собственный. Я позвонил вдове в Нью-Йорк и спросил, что делать. Она велела бальзамировать и хоронить в Москве. К похоронам обещала быть, то есть на следующей неделе мы ее ждем. -- Где территориально назначались встречи? -- спросил я. -- Первая -- в 12.00 за станцией "Таганская" у пивной палатки, вторая -- в 14.00 у входа на Рогожский рынок, третью Ваня нам не назвал, но, судя по всему происшедшему, в четыре утра в Армянском переулке. -- И ни одного свидетеля? -- спросил я. -- Все-таки центр города. -- Только старик с собакой, который и обратил внимание на труп в машине, -- сказал Поглощаев. -- Со счета никто не пытался снять деньги? -- спросил я. -- Это невозможно без хозяина, -- ответил Поглощаев и посмотрел на меня, как на профана. Впрочем, вполне заслуженно: у меня никогда не было чековой книжки. -- Мы думаем, что действовал одиночка, спивающийся, но еще помнящий светлое прошлое. И кое-что знающий, потому что осторожный. Может быть, опустившийся бывший милиционер. У них ведь сейчас поветрие -- в преступники идти. Я кивнул, показывая, что принимаю к сведению и разберусь. Делать какие-либо выводы вслух мне не хотелось, не дай Бог совсем примут меня за дубиноголового. Они и так уж, по-моему, сомневались в правильности выбора. -- Не могли бы вы проверить всех милиционеров района, уволенных в последние годы за провинности, превышение и несоответствие? -- спросил Поглощаев. -- Милиция это уже сделала, -- сказал я, -- но, конечно же, лучше перепроверить. У них своя гордость. Я только не пойму, зачем было убивать бедного Шекельграббера? Не мог он в последний момент выкинуть какой-нибудь финт? Например, напугать вымогателя до смерти. -- Может быть, из-за угла неожиданно вышел прохожий и убийца принял его за засаду, -- сказал Кашлин. -- В таком случае он дал бы стрекача, а не тратил время на бессмысленное убийство, -- сказал я. Наконец-то Поглощаев согласно кивнул, признавая правоту моего суждения. -- Хорошо, -- сказал я, -- версию с одиночкой я отработаю. Какие еще есть соображения? Компаньоны переглянулись. -- Рэкет? -- намекнул я. -- С ними мы еще в первый день договорились!-- махнул рукой Поглощаев. -- Конкуренты? -- Невозможно. У нас ноу-хау, хоть и пятитысячелетней давности, на которое к тому же никто не претендует. -- Месть из ревности? -- Вообще-то любовница у него была, но она незамужняя. Да и чего ее ревновать? Дура из дур, -- сказал Поглощаев тоном самца, которому самому хотелось, да не досталось. -- Хотя были и другие, и много, но к ним он относился, как к одноразовым шприцам. -- Одного раза для ревнивца вполне достаточно. А темные делишки? -- Исключено. Все-таки в одном кабинете сидим. Мы бы почувствовали, если б он начал работать только на свой карман. -- Кто из ваших сотрудников был в курсе, что у Шекельграббера украли документы? -- Да, пожалуй, все, -- сказал Кашлин. -- Все ему сочувствовали. -- Можно посмотреть личные дела? -- Мы их не заводили. Мы же не оборонный завод, а похоронное бюро. -- Тогда я попрошу написать мне небольшое досье на каждого. -- Даже на нештатников? -- спросил Кашлин. -- На всех, кто имеет хоть какое-то отношение к вашей фирме, -- сказал я. -- И обязательно укажите национальность и степень патриотических чувств. -- Зачем? -- Шекельграббер, Армянский переулок, синагога -- все наводит на простую мысль: приехал какой-то, когда русским денег не хватает, -- объяснил я. -- Если б все евреи были такие, как Ваня, от Израиля давно б мокрое место осталось, -- сказал Кашлин. -- К нам тут заходил один, предлагал на паритетных началах переправлять прах родственников на святую землю. Вот это еврей! Хотя рожа у него была совершенно рязанская. -- Еще мне нужен телефон его любовницы и записная книжка. -- Телефон -- пожалуйста, а книжки нет. Можете забрать все визитные карточки, какие найдете в его столе. -- А где он жил? -- Снимал квартиру на юго-западе. Она опечатана, ключи в милиции. -- Он владел русским языком? -- Да, поскольку его жена так и не удосужилась выучить английский. Типичный случай русского хамства в чужой стране, -- сказал Поглощаев. -- Мне кажется, ее уровень -- что-то среднее между продавщицей и кладовщицей, судя по рассказам Вани, то есть почти американский стандарт. Присосалась к нему, как клещ, а он, дурак, поверил всяким небылицам о русских женщинах, начитавшись Некрасова. Теперь вот его убили, а она не торопится... -- Как Шекельграббер с ней познакомился? Он жил прежде в Москве? -- Нет, она разошлась с первым мужем и ушла к Ване уже в Нью-Йорке, -- сказал Кашлин. -- Ребенок, по-моему, от первого брака, а может, и более ранний. От этой эмансипации женщины стали такие неразборчивые! Совсем потеряли стыд и голову. Готовы заводить детей чуть ли не после первого комплимента. -- Пока все, -- сказал я и поднялся. -- Загляну к вам завтра за досье на сотрудников. Если понадоблюсь срочно, то с пяти до семи меня обычно можно найти в одном из баров Дома журналистов. -- Вы журналист? -- спросил Поглощаев напуганно. Я покачал головой из стороны в сторону, дескать, и да, и нет. Уже у двери я обернулся и спросил напрямик: -- Послушайте, для чего вам нужен убийца? Ведь Шекельграббера не воротишь. Учтите, самосуд я не допущу. -- Дело в том, -- сказал Поглощаев, -- что вчера в Сандуновских банях из моего пиджака украли портмоне с документами. Это может быть совпадением, но я не хочу рисковать. -- Пожалуйста, -- сказал я, -- подключите к телефону определитель номера и магнитофон. -- Мы не олухи, -- ответил Кашлин, -- уже подключили. Покидая похоронное бюро, я взял со стола секретарши рекламный проспект. -- Правильно, -- одобрила она. -- Готовьтесь заранее, копите деньги. -- У вас большая зарплата? -- зачем-то спросил я. -- Да уж побольше, чем у вас, -- ответила она, бросив взгляд на мой костюм. -- А что вы такого полезного делаете? -- Ничего не делаю. На том и расстались. В автобусе я пролистал проспект: ФИРМА "ДОЛИНА ЦАРЕЙ" МЫ ПРЕДЛАГАЕМ ВАШИМ БЛИЗКИМ ВЕЧНОСТЬ Дальше следовал рассказ о том, какого рода Вечность предлагается. Покойника бальзамировали по всем канонам Древнего Египта. Мумию хоронили в пуленепробиваемом герметичном и влагоустойчивом саркофаге, который к тому же выдерживал вес в двадцать тонн. Фирма гарантировала сохранность тела в течение пяти тысяч лет. Фирма обещала, что в Судный день покойник будет выглядеть, как огурчик. Оживлять такого -- одно удовольствие. Тут же были фотографии мумий фараонов, многие из которых я уже видел в директорском кабинете. Особой строкой, но ненавязчиво и даже галантно, подчеркивалось, что удовольствия фирмы -- не для бедных. Давно я не попадал в такие передряги, а если честно -- ни разу. Знай Кашлин и Поглощаев, что я только пробуюсь на стезе частного сыска, они бы сразу показали от ворот поворот. Но им рекомендовал меня начальник отделения милиции и рекомендовал из своекорысти, потому что сыщик я был липовый, подставной, хотя и чувствовал какое-то мимолетное влечение к этому делу, начитавшись и насмотревшись детективов со счастливым для сыщиков концом, безмятежным мудрствованием в середине и озадачивающим ночным звонком в начале. Вообще-то в природе я существую как безработный журналист. Прежде работа в газете, потом в журнале, опять в газете, и однажды подневольная писанина до того обрыдла, что я ни с того ни с сего накатал заявление об уходе из партийной газеты. Геройский поступок по тем временам. "Ну не может нормальный человек всю жизнь делать интервью с людьми, которые ему противны, или репортажи, от которых самого тошнит!" -- объяснил я, но мало кто соглашался. Все тряслись за собственную задницу, причем тряслись задницей, так как мозги свои давно профунькали проституционным щелкоперством. Я переоценил свои возможности и помощь друзей, тут же записавшихся в недруги. Надеялся работать на вольных хлебах в свое удовольствие и распихивать по знакомым редакциям, но просчитался: почти все двери передо мной захлопнулись, хотя перестройка уже была на излете, и путч только-только провалился. Единожды предавший, кто тебе поверит. Кругом открывались сотни новых газет, но в них надо было либо вообще не работать и, проев чей-то спонсорский фонд, разбежаться, либо писать такую гадость, какая даже в коммунистической прессе не снилась: по мне уж лучше слушать вранье партийного босса, чем беседовать с гомосексуальной парочкой или брать интервью у грошовой проститутки с трех вокзалов, которая после каждого вопроса требует стакан, а за следующий стакан предлагает отдаться. Какое-то время я перебивался в коммерческом издательстве, правя корректуры, но книги тут упорно не рождались, одни выкидыши на стадии оригинал-макета. Конечно, издательство приказало долго жить другим коммерческим издательствам. Я уже подходил к крайней черте бедности и потихоньку распродавал имущество. Единственным средством существования был дом журналистов: там иногда подворачивалась халтура у старых знакомых, например, смотаться за кого-нибудь в творческую командировку, пока сам командированный творит новую любовницу, но чаще ребята, работавшие в барах и ресторане, просили что-нибудь поднести, разгрузить машину с пивом или подежурить за кого-нибудь, кому срочно понадобилось уйти со службы. Если б Кашлин и Поглощаев знали, почему меня можно почти каждый вечер застать в домжуре, то-то бы посмеялись! И вот неделю назад я встретил Квочкина, начальника отделения милиции. Когда-то я написал о нем три статьи и способствовал его продвижению по службе. Квочкин оказался мужиком добропамятным. Мы посидели в его кабинете, уговорили пару бутылок и, выслушав историю моего падения, Квочкин предложил мне стабильный заработок и практическое ничегонеделанье. -- Это элементарно, Ватсон, -- сказал он, -- если преступление не раскрыто по горячим следам, то шанс, что оно будет раскрыто потом -- чистая случайность. Но и ее со счетов никто сбрасывать не собирается... А если, скажем, в установке истины заинтересованы люди состоятельные, а дело двигается туго -- у милиции все руки заняты, -- но двигается? Чувствуешь? -- тут золотое дно лежит на поверхности. Я говорю заинтересованным лицам, что милиция им вряд ли поможет, хотя и постарается изо всех сил. Но милиция сама перегружена, а вот есть на примете частный детектив с отличной школой и репутацией. Почему бы не пригласить его? Этот детектив -- ты. Основные твои задачи -- внимательно выслушать клиента, задать десяток неглупых вопросов и взять аванс на текущие расходы. Аванс мы делим пополам. Потом ты будешь изредка звонить клиенту и передавать то, что узнает милиция. Ну как, согласен? Под влиянием выпитого я согласился, не думая, и мы ударили по рукам. На следующий день он вызвал меня по телефону, от которого я уж думал отказываться ввиду неплатежеспособности, и поведал о "Долине царей", очень довольный собственной хитростью. И вот я посетил Кашлина с Поглощаевым. Странно, но их история заинтересовала меня всерьез. Случается же такое с профанами! Почему бы и не попробовать? -- думал я. -- Времени -- ешь -- не хочу. Ну, не получится, так хоть с людьми новыми познакомлюсь, глядишь, и сам в этой "Долине" кем-нибудь пристроюсь. -- Из телефонной будки я позвонил любовнице Шекельграббера, Марине Степановне Размахаевой, представился и напросился в гости ближе к вечеру. Потом пошел в отделение милиции, как на Голгофу. Двести долларов приятно грели карман и душу, но мысль, что с половиной сейчас придется расстаться, лишала жизненной потенции, а исчезнуть из поля зрения Квочкина выглядело бы просто глупостью: еще два десятка подобных "дел", и я -- миллионер в рублях, а с учетом инфляции и везения, глядишь, мультимиллионер... и весь в рублях... -- Молодец, -- похвалил Квочкин, пряча стодолларовую купюру почему-то в кобуру. -- Выпьешь за упокой Шекельграббера и за мою изобретательность. Что-то легла у меня душа к этому убийству, -- сказал я. -- Кстати, вчера у Поглощаева тоже украли документы. -- А нам, дурак, не сообщил, -- сказал Квочкин. -- И чем только люди перед смертью думают! -- Может, я всерьез займусь делом? -- Да брось ты эти игры. Тут свои законы и правила, а ты в них -- как свинья в апельсинах. -- Но я уже принес неизвестную тебе информацию. -- Ну представь, ввяжешься ты, чуть что -- тебя загребут, спросят: какого рожна лезешь? Ты ответишь: позвоните майору Квочкину, он объяснит. -- А подать сюда Квочкина! По какому праву вы, товарищ майор... Он еще долго разыгрывал этот спектакль одного актера, и только потребность выпить заставила его прерваться. -- Зачем же я буду подводить тебя? -- сказал я. -- Все-таки у меня удостоверение журналиста, я им всегда прикроюсь. -- Вот если б у тебя было удостоверение депутата! -- Дай посмотреть ваши материалы. Хочешь не хочешь, а мне еще придется беседовать с Кашлиным и Поглощаевым. Деньги нужно отработать хотя бы словесно, а я даже не знаю, в какой позе нашли убитого, и кто. Квочкин достал из сейфа пухлый скоросшиватель и бросил мне. -- Ты что не пьешь? -- спросил он при этом. -- Пей, лысый, пей. Пришлось "пропустить" для пользы следствия. -- Тут триста страниц! -- сказал я. -- Мне до утра не справиться. -- Хрен с тобой! Иди к Гальке-секретарше, пусть отксерит. -- В дверях он нежно взял меня за локоть и добавил: -- Только не говори никому, не надо... Ксерокс сломался на тридцатой странице навсегда: не вынес, бедняга, что его заставляли работать на оберточной бумаге. Пришлось удовлетвориться одним началом, тем более конец я уже решил дописать сам. До встречи с Мариной Степановной Размахаевой оставалось несколько часов. Я поехал в домжур, поменял на входе у знакомого "жучка" двадцать долларов и забрел в ресторан. Ужасно хотелось наесться до отвала, тем более у зиц-вдовы вряд ли предложат что-нибудь, кроме чая. -- Взаймы дать? -- участливо спросил официант Саша. -- Дай столик в углу и отбивных штук пять, -- отбивная для меня была самым знакомым деликатесом. О существовании других я, конечно, знал от нуворишей-гурманов и из меню, но на зуб не пробовал, хотя зубы были. Может, заказать тройную порцию омаров? Но съедобны ли они для желудка, испорченного овсяной кашей на воде? Да и есть ли на кухне? Чай, не в "Метрополе" сижу... Отбивных мой аскетический организм вместил только две. Порядочный Саша незаметно переставил три нетронутые порции на другой стол и денег за них с меня не взял. Хорошо быть блатным! Но это благодатное время кончается прямо на глазах, честные Саши вымирают стадами, как динозавры, собираясь на кладбищах-толкучках... Меня потянуло в сон, но я кое-как справился, поспав минут пятнадцать в холле, и пожалел об этом: мог бы вздремнуть в метро. Потом пролистал двадцать страниц "дела": осмотр места происшествия, поданный корявым языком и почерком, и показания старичка, чья собака обнаружила труп. Фамилия старичка была Заклепкин, был и адрес в "деле". "Завтра навестим пенсионера", -- подумал я и поехал к любовнице Шекельграббера. Она жила в доме, у подъезда которого стояло с полсотни машин иностранных марок, а в подъезде сидел вахтер -- бывший десантник (как можно было догадаться по остаткам амуниции), уже разжиревший от дремотного сиденья на одном стуле. Лучше б ему поставили кушетку. Хотя бы с бока на бок переворачивался. Он пустил меня без звука: не знаю, за кого принял, но скорее, поленился спрашивать, испугался, что придется вставать и загораживать дорогу. Марина Степановна жила на первом этаже. Мимолетного взгляда на квартиру достаточно было, чтобы сообразить: хозяйка болтается без дела, но постоянный заработок имеет, потому что "надомница", то есть осыпает богатых друзей женскими милостями. Я подумал, что между ней и вахтером много общего: одна получила от природы красоту, а другой -- здоровье и два метра без кепки, -- и оба живут за счет подарков природы, как наследники несчастных родственников, отдавших чаду все хорошее. -- Заходите, хватит уже тереть подошвы о коврик, -- пригласила Размахаева. Мы прошли в комнату, которая имела такой вид, будто Размахаева все утро развлекалась, не покладая рук, ног и других частей только что отмытого под душем тела. -- Коньяку выпьете? Тут осталось на три рюмки. -- Спасибо, я уже пил сегодня по необходимости. Теперь у меня похмельный синдром. Я бы выпил воды или молока. Мне поднесли и воды, и молока. -- Значит, вы -- частный сыщик? Я кивнул, но как бы в раздумье и не очень уверенно. -- По вам не скажешь. Вы скорее производите впечатление не частного сыщика, а приватизированного. Но это не важно для меня. Что вы хотите узнать? Задавайте вопросы на свою сообразительность, а я буду отвечать на свою. Я растерялся, я совсем не думал, о чем спрашивать Размахаеву, а в кино и книгах такие сцены сами собой строятся: что надо -- вмиг выясняется, и дело заканчивается постелью. -- Вы хоть прочитали протокол моего допроса в милиции? -- Нет, -- сознался я. -- Плохо, так не годится работать, -- попеняла Размахаева. -- Вы же будете повторять вопросы, а я -- повторять ответы. А жизнь проходит. -- У меня свои методы, -- соврал я. -- Мне кажется, вы из кагэбэ, -- решила Размахаева. -- Такой организации уже нет больше года, -- ответил я. -- А куда же она делась? -- Ее переименовали. -- Так это названия нет, а не организации. Организация еще при Иване Грозном была. -- Почему вы решили, что я из кагэбэ? -- Должны же они как-то проявиться: в окно подсмотреть, телефон прослушать, письма прочитать -- все-таки иностранный гражданин убит! Правда, из-за Шекельграббера международный скандал вряд ли возникнет. -- Почему? -- А кому он нужен? Кто его, кроме меня, жалел? Кому деньги давал -- те зад лизали, отрабатывая, а остальные только плевали в спину: приехал, гад, нашей родиной торговать. -- Вы его любили? -- спросил я. Размахаева выпила рюмку коньяка, пустила вдруг слезу и сказала: -- Он звал меня Мунька. -- Кто такая Мунька? -- не сообразил я. -- Ну, я вот Мунька в его представлении. -- Что за человек был Шекельграббер? -- Меньше всего он походил на американца в нашем представлении. Разгильдяй с небольшой лысиной. Сорил деньгами, угощал всех подряд, взаймы давал направо-налево. -- Может, он просто обалдел от здешней дешевизны? -- Нет, он скорее обалдел от того, как легко наши оборотистые подонки собирают деньги, ничего не делая. В Америке, говорил он, из-за одного процента прибыли конкуренты друг другу глотки перегрызут, а здесь и из-за ста с тобой никто разговаривать не станет. Но все-таки он был прирожденный разгильдяй, а не бизнесмен, иначе не полез бы в эту аферу с "Долиной царей". -- Какая же афера! Я увидел сегодня преуспевающее предприятие. -- Пока преуспевающее, но по большому счету -- это несерьезно. Только при нашем бардаке оно способно приносить много бумажек, похожих на пестрые фантики. Кстати, не возьметесь мне растолковать, почему теперь на деньгах вместо Ленина рисуют какие-то узоры и трилистники ни к селу ни к городу?.. А в принципе, Кашлина с Поглощаевым ждет судьба Безенчука. -- Вы знаете что-нибудь об отношении Шекельграббера к компаньонам? -- Поначалу у них все складывалось гладко, но последние полгода он приходил ко мне расстроенным и говорил, что скоро они перегрызутся, как собаки, пора вынимать уставной капитал и сматывать удочки. Хотя деньги его мало волновали, ему не нравилось, что Поглощаев баламутит воду и в каждый разговор вставляет, будто один работает на износ, а паевые доли у всех троих равны, хотя работы там особой нет: подчиненные работают, директора только деньги считают и делят сообразно собственным интересам. А Шекельграббер дал фирме изначальный капитал, у компаньонов в то время запасных брюк не значилось. Даже я достала "Долине" трех клиентов, а Поглощаев -- жмот -- хоть бы в ресторан позвал! -- Почему именно Поглощаев? -- спросил я. -- Он у них командует клиентами и ведет бухгалтерию. -- А что делает Кашлин? -- Дурака валяет. Кашлин -- это Шекельграббер номер два, или наоборот. Мы учились на одном курсе, он нас всех и перезнакомил. Из него получился бы хороший ученый, если б не затрахала совдеповская нищета после перестройки. Вот скопит денег и опять в науку сбежит. Все-таки шесть языков знает парень. Кашлин придумал идею этого бизнеса и научно обосновал, -- она усмехнулась. -- Я чуть замуж за него не выскочила на третьем курсе, теперь жалею страшно. А вы женаты? -- Нет. -- Я люблю холостых мужчин: с ними проще и обмана меньше. -- Вы бы не могли прикрыть бедра халатом, -- попросил я, -- а то мне прямо не по себе. Все-таки живой я и к тому же сытый. -- Сытый кем? -- Сытый чем. Она запахнулась, выпила, но стала еще соблазнительней. Она была из тех женщин, которые сводят с ума, одеваясь. Стриптизерша наоборот. (Какой-нибудь владелец теневого ресторана мог бы заработать неплохие деньги на этой моей идее.) -- Кто, по-вашему, позарился на жизнь Шекельграббера? -- спросил я напрямик. -- Кто угодно, включая его жену, которую я никогда не видела. -- Естественно, она в Нью-Йорке. -- А вы проверьте, не прилетала ли она инкогнито? -- Зачем ей убивать мужа? -- Вы, наверное, Булгакова не читали? Иногда так бывает, что муж надоел, -- объяснила она. -- Мне, например, однажды сожитель надоел и я его в тюрьму отправила. Я состроил удивленную физиономию. -- Написала начальнику паспортного стола, что живет мой закавказец без прописки на моей жилплощади -- тогда с этим строго было. Но сожитель договорился с начальником полюбовно. Что делать? Я написала на начальника, что за взятки прикрывает бездомных закавказцев, моего в частности. Тут уж начальнику против воли пришлось его выселять за сто первый километр, чтобы свою должность и шкуру спасти, а сожитель перед отъездом побил меня до сотрясения мозгов, и его упекли за изнасилование. Ну, я выздоровела, и синяки зажили до свадьбы... Месяца три назад его выпустили по амнистии. Он ходил тут под окнами, пока я не велела вахтеру погрозить ему кулаком с обручальным кольцом на пальце. -- Он не мог убить Шекельграббера из ревности? -- Мог... И я могла... И меня могли. Но при чем тут документы? -- Вот-вот, документы. Может быть, искали какой-то конкретный компрометирующий документ, а в спешке похватали все подряд? -- Может быть. Мне он ничего не оставлял на ответственное хранение. -- Извините за нескромный вопрос, вам не приходило в голову, что Шекельграббер -- шпион? -- Завербованный на телеигре "Поле чудес" в пользу страны дураков? -- приходило и не раз. Раз пять примерно. Только за чем у нас шпионить? Мне кажется, сейчас зайди на любой "ящик" или на батарею ПВО, тебе и так все покажут, все расскажут и ксерокс сделают, если свои порошок и бумагу принесешь. "Черт побери, -- подумал я, -- а ведь она патриотка в глубине души". -- С кем он дружил из иностранцев? -- Был у него собутыльник Андре Эпюр. Заходил недавно, спрашивал, кому вернуть долг Шекельграббера, какой из жен: мне, той, что в Нью-Йорке, или еще какой-нибудь? -- Чем он занимается? -- Пьет от радости, что фирма не отзывает его из Москвы. -- Может, как-нибудь поужинаем в ресторане домжура? -- предложил я и поднялся. -- Кстати, вы не поменяете мне десять долларов? -- Только на две пятерки. Она засмеялась: -- Теперь вижу, что вы не чекист: тот поменял бы, не задумываясь, и купил дочери куклу Барби в шопе. Ладно, телефон у вас есть. Надумаете пригласить -- звоните. В углу коридора я заметил миску. -- Вы держите домашнего зверя? -- Подарили как-то собаку, но мы с ней не ужились. У меня на собаку времени не хватало, и тявкала она ни к селу ни к городу. Я остался за дверью. Перед выходом сунул вахтеру пару сотен. -- Ты давно здесь? -- С месяц. -- А твой сменщик? -- Завтра он будет с девяти, мы через сутки... Будильник заверещал в пять утра. Стоило определенного геройства поднять тело с кровати и передвинуть к ванной. Я уже забыл, что такое вставать по сигналу, разленился от безработицы и ничегонеделания, но надо ехать в Армянский переулок и поговорить с Заклепкиным, обнаружившим тело Шекельграббера. Пришлось уговаривать себя, так как организм, поработив разум, уверял, что к пенсионеру можно просто зайти в любое время суток и вовсе необязательно караулить его в подворотне. Твердым духом я одолел ленивый организм и через час обнаружил Заклепкина: угадать в переулке пенсионера с собакой среди редких прохожих не составило труда. Минут пятнадцать я затратил на восхищение пуделем, который успел нагадить под тремя машинами. Я подумал, что и к машине Шекельграббера его привела нужда, а не собачий нюх. Хотя прошло два месяца, старик много помнил: жизнь его явно обеднела на события. -- Вот здесь она стояла, припаркованная по всем правилам, -- показал он. -- А вы не заметили чего-нибудь необычного? Следы у машины, сорок пятого размера? Кровь на снегу? Незнакомого прохожего в грузинской кепке? Тут, наверное, одни и те же по утрам проходят. -- Я же говорил оперу: ноги покойник поджал под себя. -- Ну да, я читал протокол. Что тут необычного? -- Водитель-то ноги на педалях держит, даже когда стоит, по привычке держит. Вот я и думаю: либо стоял он тут не один час, либо привезли его и усадили за руль, покойника-то. -- Может, ему дали по башке, а он рефлективно ноги поджал. Как по коленке молотком у невропатолога. -- Все может быть... Проболтавшись с Заклепкиным до открытия продовольственных магазинов, я пошел в Сандуны, хотя мог отделаться звонком. В Сандунах работал банщиком мой знакомый -- Леша. Он только принял смену и со шваброй в руках, в белом халате на потное голое тело выглядел комично. Расскажи кому из наших, что делает Леша в бане -- прохода бы малому не дали. А ведь он... -- Чья смена была пятнадцатого марта? -- спросил я. -- Моя, -- ответил он. -- А что? -- У одного мужика портмоне украли, слышал? -- Нет, -- ответил он и показал на развешанные по углам таблички: "За несданные на хранение деньги, документы и ценные вещи администрация ответственности не несет". -- Если и украдут чего, то многие к нам просто не обращаются, -- пояснил он, -- понимают, что бессмысленно. -- Мой клиент не такой, -- сказал я, -- он бы вам за пробитый трамвайный талон глотку перегрыз, а тут документы. -- Наш брат банщик в основном пустые бутылки стережет, -- рассердился Леша. -- Ну и все остальное попутно. Сам понимаешь, лишний шум ни к чему. -- Я принесу тебе фотографии. Сможешь опознать тех, кто был в тот день? -- спросил я. -- Попробую, -- ответил Леша. -- Хотя я людей в одежде плохо запоминаю, они для меня, как китайцы, -- все на одну физию... Хочешь попариться? Веник дам, пивком угощу... Из бань пришлось заехать к одному знакомому репортеру и выпросить на неделю миниатюрный фотоаппарат, который он привез из Японии. Я плохо представлял, как исподтишка снимать всех, с кем встречаешься, но решил, что справлюсь. В данном случае: руки боятся, а глаза делают... В полдень я уже сидел в приемной похоронного бюро. -- У них посетитель, -- сказала секретарша. -- Придется подождать. Она пила кофе и меня угостила. С конфетами и сахаром. Чудная девушка! -- Как вас зовут? -- спросил я. -- Ольга Кувыркалкина, -- ответила она. Я заметил кольцо на пальце. -- А кто ваш муж? -- Шофер. Я его сюда пристроила по совместительству, чтобы денег побольше в дом таскал, а он основную работу совсем забросил. Ладно, мне пока хватает. -- Его фамилия Кувыркалкин? -- Нет, Опрелин. А Кувыркалкину в приюте придумали: я была озорная. -- Веселые педагоги в детских домах. -- Передушить бы этих сук! -- жалко, что Шекельграббер не работал воспитателем. У вас был бы мотив для убийства, а у меня повод узнать такую красавицу поближе в полуинтимной обстановке допроса. -- Ну что вы чушь несете! -- рассердилась Кувыркалкина. -- Добрее Шекельграббера я в жизни человека не встречала. Если б он был моим воспитателем, я чувствовала бы себя дочерью пьяного миллионера, как говорили у нас в детдоме. -- Вы ему нравились? -- Спрашивать напрямик, спала ли она с ним -- казалось неудобным через пять минут после знакомства. -- Ему нравилась моя компания, что я без претензий и не строю из себя фифу. Он таскался со мной на всякие презентации. Какая там публика паршивая! Ни один не уйдет, чтобы пару бутылок не стянуть и кулек со жратвой. У самого лопатник от денег не закрывается, а он тащит шоколадные конфеты горстями и врет, что для брошенных в подъезде котят. -- А как муж на эти презентации реагировал? -- Никак. То есть иногда обещал Ване морду набить, но обещал мне, а его сторонился. -- Обещанного три года ждут. -- Так я ничего Ване не говорила. Зачем такую ерунду передавать. -- Шекельграббер к вам приставал? -- Дружески: в щечку поцелует, обнимет в машине, то заведет в ателье и скажет: "Сшей себе, чего хочешь". Ему, наверное, нравилось женщин покорять или брать измором, а я вся тут -- бери и пользуйся. Но мужикам так скучно. Знаете, как кавказцы заставляют проституток одеваться и говорят: "А тэпер сапративлайса!"? -- А муж терпел Шекельграббера? -- Кое-как терпел из-за денег, не в таксисты же идти, баранку каждый день крутить. Тут иной раз неделю работы нет. -- Бедный Опрелин! -- посочувствовал я из мужской солидарности. -- Прям уж! -- сказала Кувыркалкина. -- Насилует меня через день, как хочет, и еще носки его вонючие стирай по воскресеньям. -- А вы о разводе не думали? -- Рано еще разводиться, -- деловито ответила Кувыркалкина. -- Прописку московскую он мне дал, детей нет. Значит, по закону надо пять лет под одной крышей жить, иначе ляпнет на суде, что брак был фиктивный с моей стороны, меня и вышлют по детдомовскому адресу, как заяц с петухом -- лису в народной сказке. -- Заплатите ему за прописку и разъезжайтесь, -- посоветовал я. -- Он много хочет, но получит с гулькин нос, -- ответила Кувыркалкина. -- Кстати, вон он подъехал, легок на помине. Опрелин -- неприятный, неопрятный и скользкий на вид -- забрел в приемную, как сомнамбула или зомби, плюхнулся на стул и состроил озабоченную физиономию. Чаще всего такой пользуются алкоголики, решившие прекратить запой и начать новую жизнь после опохмелки. Озабоченный вид как бы символизирует непоколебимость решения в их мутном сознании и пробуждающуюся сопротивляемость жизни. -- Какие дела? -- устало спросил он. -- Выкладывай, что с утра набомбил, -- приказала Кувыркалкина. Опрелин покосился в мою сторону. -- Давай, давай. Он сунул Кувыркалкиной комок мятых бумажек: рублями их уже трудно было назвать, но для таких, как я, и это -- все-таки деньги. -- Сначала поедешь к гравировщику, от него -- на кладбище с грузом. Потом вот эти конверты развезешь по адресам. В четыре Поглощаеву надо куда-то ехать. Все. Свободен. Опрелин ушел, как оплеванный, но по-прежнему не в меру озабоченный. Даже интересно, какая чушь терзает его пустую голову. -- Суровы вы с ним, -- заметил я. -- Он меня унижает с глазу на глаз, а мне что делать на людях?.. Хотите, дам показания, что в ночь убийства он шлялся неизвестно где? Могу даже на соседку кивнуть. -- А он скажет то же самое про вас. -- Скажет, -- согласилась она. -- Та еще скотина, а как нажрется -- хуже скотины. Наконец я дождался ухода клиента, по манерам держаться -- старого ЦеКовского работника. Видно, много украл напоследок. -- У него двойной заказ, -- шепнула Кувыркалкина, -- на себя и на жену. Жена уже откинулась, а он еще дышит, старый пердун. -- Для чего они делают из себя мумии? -- Во-первых, наследников нет, а сберкнижкой глаза не прикроешь. Во-вторых, мы с вами сгинем через тридцать лет в братской могиле, а его мумию в следующей эре какой-нибудь музей купит и в витрину поставит, как в мавзолей. Не такие уж и большие деньги надо отдать, чтоб тебя, как Ленина выставили. -- Послушайте, Оля, я, конечно, не Шекельграббер в смысле кошелька, но с удовольствием пригласил бы вас на презентацию самого себя в любое удобное для вас время. -- А пистолет подарите? -- У меня нет пистолета, я даже рогатку не беру на ответственные задания. -- Ладно, я вам подарю. Газовый. У меня все равно два. -- Договорились, жду намека, -- сказал я и пошел в кабинет, думая по дороге: "Что же я такой бабник? Что же ни одной юбки не пропущу? И совесть ведь не успокоишь мыслью, будто для дела все эти знакомства. Знаю, что не для дела, не только..." -- Ну и работка у нас, врагу не пожелаешь, -- приветствовали меня рукопожатием Кашлин. -- До чего же дотошный клиент с деньгами пошел, за каждый рубль чуть ли не душой переживает. И это хочу, и то, но подешевле. А можете вы сделать не прямо, а сикось-накось, лишь бы задаром? А сколько будет стоить задаром? И что из этого получится? И в каком грунте я буду лежать? А почему не в утепленном? А есть дешевле? А почему гроб пуленепробиваемый? Вы в меня стрелять собираетесь посмертно?.. Поклянитесь, что не обманете одинокого пенсионера... Но на чем мне клясться? На Библии мог Шекельграббер, а мне совесть не позволяет. Я мог бы, как честный человек, сказать правду, положив руку на сборник русских народных сказок и былин, хоть на суде, но клиент родным сказкам не верит, только импортным... И требует, требует, требует... Один недавно добивался, чтоб его похоронили согласно всем египетским ритуалам, а над погребением установили двухметровую пирамиду. -- Ну и что? -- спросил я. -- А он еще дышит. Но помрет -- сделаем, кирпичи в форме параллелепипеда уже заказаны. Если, конечно, фирма раньше него не загнется. После таких слов Поглощаев посмотрел на Кашлина, как участковый на рецидивиста, за которым бежал три квартала, и спросил меня: -- Вы уже начали проверку милиционеров? -- Это только в американских фильмах за полтора часа ловят злодея и попутно кончают с бандитизмом во всем городе, -- ответил я. -- А вы выполнили мою просьбу? Поглощаев подал мне стопку листов. Я тут же просмотрел все досье, чтобы сразу покончить с неясностями и не копить вопросы впрок. Оказалось, что из штатных работников я уже почти всех знал: кроме Кувыркалкиной, Кашлина и Поглощаева в фирме постоянно и посменно работали лишь три медсестры: Сердечкина, Почесухина и Селезенкина. В основном они наблюдали за порядком в морге, прибирали таковой и покойников перед выносом, ассистировали врачу и несли ночную вахту в конторе. Зато за штатом народу числилось, хоть отбавляй: водитель Опрелин, врач Горчицын, шесть разнорабочих (видимо, могильщики), художник по декоративной росписи саркофагов, изготовители саркофагов и венков, народные умельцы из числа граверов по граниту, мрамору и стали, мастера затейливых чугунных решеток, цветочницы с садоводами и всякие другие. Я даже не подозревал, что человека в последний путь собирают люди стольких профессий. В "Долине царей" был даже отряд плакальщиц, на всякий случай, как объяснил Кашлин. -- Плакальщиц можно сразу отбросить, -- сказал Поглощаев, -- мы пользовались их услугами только раз по желанию клиента, который сделал заказ еще при жизни, так как после горевать о нем было некому. Кроме водителя и врача, почти все нештатники приезжают только за зарплатой, а задания им сообщает Опрелин или Кувыркалкина по телефону, или я в редких сложных случаях. -- Вы сказали "почти", -- намекнул я. -- Ну, грузчики бывают раз в неделю: саркофаги-то наши и вшестером ели упрешь. -- А они знали о пропаже документов Шекельграббера? -- Наверное, знали. А может, и нет. В принципе, они и украсть могли. Лично я им ничего о документах не говорил. Да и зачем? Но земля слухами полнится. -- Шекельграббер мог сам сказать, -- влез Кашлин. -- Он любил с ними после похорон выпить водки, уважал пролетарский характер покойник, тут уж ничего не попишешь. -- Где можно найти этих ребят? -- Я указал место их постоянной деятельности в справках, -- удивился моей невнимательности Поглощаев. -- Они работают на том кладбище, где фирма откупила участок и погребает своих клиентов. Я еще раз пробежал взглядом бумажки. Информация, поданная в досье, была скупа, как Плюшкин. Вместо того чтобы охарактеризовать людей по их способностям и возможностям, Поглощаев написал мне паспортные данные, домашний адрес, специальность по диплому, месячную загруженность в пересчете на человеко-часы, женат-замужем-холост, дети есть-нет, что делает в фирме и сколько получает. Из всей этой белиберды мне пригодился бы разве что домашний адрес, но просить субъективную характеристику подчиненных у Поглощаева я не решился, все равно вышло бы как у Штирлица: "морально устойчив, отличный семьянин"... -- Значит, сдвигов пока нет? -- спросил Поглощаев. -- Сдвиги есть, но в каком направлении двигаться, -- пока неясно, -- ответил я. -- А какие, например? Я хотел сказать ему гадость, но вспомнил, что он платит мне деньги. -- Например? Например, есть подозрение, что Шекельграббера убили не в Армянском переулке. -- А где? -- Где-то в другом месте, -- ответил я. Он призадумался, не знаю уж над чем, но так крепко, что пришлось оборвать его думы: -- В прошлый раз я забыл спросить: с кем вы ходили в баню? -- С Горчицыным, с нашим врачом. Радикулит, знаете, донимал, а Горчицын окончил курсы массажа. "Господи! -- подумал я. -- Вот оно, мурло советского миллионера! На массаже экономит, своего врача в баню тащит!" Я вышел в приемную, захлопнул дверь, присел возле Кувыркалкиной и сказал самым любезным тоном: -- Оля, не могли бы вы включить селектор, спросить какую-нибудь ерунду и случайно забыть выключить. -- А зачем? -- спросила она. -- Очень интересно, как они сейчас мои кости перемывают. -- Можно пообедать? -- спросила Кувыркалкина, нажав клавишу. -- Валяй, -- ответил Кашлин потусторонним голосом. Дальше ничего интересного я не услышал. "Представляешь, -- сказал Поглощаев, -- мой оболтус взял вчера свой ваучер и пошел в РЭУ приватизировать качели во дворе". -- Можно выключать, -- сказал я Кувыркалкиной. -- Привет Опрелину. Кстати, по каким адресам он возит какие-то конверты? -- Это реклама в газеты. -- А куда собрался Поглощаев в четыре часа? -- Вы очень много хотите от меня задаром. -- Я же пригласил в ресторан! -- Вы не боитесь моего мужа? -- Нет, он не страшный. К тому же у меня будет подаренный вами пистолет, а в домжур Опрелина не пустят. Я предупрежу на вахте. Ну, так куда собрался Поглощаев? -- Поедет к Эпюру менять рубли на доллары, чтобы в чулок засунуть. -- А почему он не сходит в ближайший обменный пункт? -- Значит, ему так выгодно и безопаснее... Следующие три часа я провел почти идиотским способом: сидел в кустах и фотографировал всех, кто входил и выходил из "Долины царей". Потом я поехал к дому Размахаевой, чтобы, если удастся, щелкнуть и ее, хотя толком не знал, зачем мне ее фото? Разве что на память. Прождав час безрезультатно, я увидел, как в подъезд уперлось такси и из него вышел Поглощаев. Хорош Эпюр! -- подумал я. -- Выходит, Размахаева -- содержанка всех господ, -- и зашел следом. Пришлось и этому вахтеру дать пару сотен. -- Мужик, который передо мной прошел, часто здесь бывает? -- Бывает, -- ответил вахтер, -- но больше часа не задерживается. Деловому человеку больше и не надо, -- подумал я. -- Сделал и сваливай к жене. -- А закавказец, которому ты грозил кулаком по просьбе гражданки из восьмой квартиры, больше не появлялся? -- Никому я не грозил, и гражданка не просила... Меня так и подмывало заглянуть в окно, но я побоялся рассекретить себя и ушел, несолоно хлебавши... Дома меня вовсю добивался телефон. Звонил Леша из Сандунов. -- Как фамилия твоего балбеса? -- Поглощаев. -- Ну радуйся. Нашел я его бумажник: между стеной и спинкой лавки. Вообще-то там щели нет, но когда спинку потянешь на себя, появляется. Если б ты не сказал, лежал бы он там до капитального ремонта. -- Ты завтра в бане? -- Нет. -- Давай встретимся на улице... Утром я сдуру решил, что фотографии для меня имеют первостепенное значение, и поехал на кладбище. Народ в телогрейках толпился возле конторы. Пришлось щелкать всех подряд, так как соратников "Долины царей" я не знал, а после знакомства бродить среди могил и ловить в ракурс лица подозреваемых выглядело бы логично и естественно только на территории сумасшедшего дома. Наконец я остановил мужчину с лопатой наперевес. По моим наблюдениям, он был вроде бригадира могилокопателей, во всяком случае, оставлял такое впечатление, тыкая пальцем во все стороны и раздавая поручения. Я угадал: мужик по фамилии Навыдов действительно подрабатывал в "Долине царей". -- Хотите посмотреть, где буржуев хоронят? -- спросил он, оценивая взглядом мое имущественное положение. -- Участок, я вам доложу, -- пальчики оближешь. Видели кладбища в заграничных фильмах?.. Сейчас такое же увидите. Одного песка туда пятьдесят самосвалов сгрузили. -- Зачем так много? -- Чтобы черви на бренные останки не покусились. -- Разве в песке хоронят? -- Мы сначала яму бетонируем, только в углу дырку для стока оставляем, а потом уже песок, через год, когда усядется, добавляем. Ну, песок постепенно слеживается, твердеет, как цемент. Навыдов подвел меня к полигону "Долины царей". На фоне покосившихся крестов и столбов с облупившимися звездами, которые ютились так, словно в большой комнате снимали углы за занавесками в редкую полоску, "Долина" и впрямь производила впечатление ухоженностью и изначально заложенным распорядком. -- Ну как? -- спросил Навыдов, подозревая во мне клиента или его доверенное лицо. -- А где похоронят Шекельграббера? -- спросил я. -- В какой из этих ям? Мужик на секунду замешкался. -- Вы из милиции? -- Нет, из смежной организации. -- Понятно без названия, -- буркнул Навыдов. -- И что от меня надо?... Шекельграббера видел недели за две до смерти. Был обычный, о смерти не заикался. В личную жизнь не посвящал. Он вообще к нам относился, как Горький, -- только в народ заходил: водки выпить, "козла" забить на перевернутом ящике, матом поругаться вволю. -- Опрелина вы хорошо знаете? -- Слабак. Такое впечатление, что его ежедневно бьют по морде, а он и хочет дать сдачи, и боится, и уже привык. -- Какие у вас отношения с Поглощаевым? -- Говнюк он с маленькой буквы, так ему и передай. Строит из себя крутого дядю! Тут записался в закрытый клуб, даже с нами здороваться перестал. Хотя как был быдлом, так и остался. Никакие клубы его не переделают. Он, когда зарплату выдает, пять раз вздохнет -- до того денег жалко. -- А врач? -- Горчицын? -- переспросил Навыдов. -- Меня от педерастов тошнит. Я держусь подальше, даже руки не подаю -- противно. -- Откуда вы знаете? -- Он же серьгу в ухе носит! -- А только голубые носят серьгу? -- Конечно, зачем здоровому мужику ухо дырявить! А они специально, чтоб друг друга узнавать в толпе. -- Не думали, почему убили Шекельграббера? -- Может, из-за бабы, может, из-за денег. Сейчас с чужой жизнью не церемонятся, по своей работе вижу. А вообще, мужик он был хороший, безобидный. Такие в первую очередь гибнут, если высовываются. -- Значит, все долгожители -- сволочи? -- Или эгоисты. -- Вы тут каждый день работаете? -- Выходных у смерти нет. Если только очень надо, тогда есть подменщик в запасе. -- В ближайшее время от "Долины царей" никакая халтура не предвидится? -- Через неделю как раз Шекельграббер доспеет... Уже на автобусной остановке я сунул нос в бумажки Поглощаева и понял, почему физиономия Навыдова показалась мне знакомой: мы с ним кончили одно высшее учебное заведение, только в разные годы. Проку в этом я особого не видел, Навыдов о дипломе давно забыл, ценил лишь собственную персону, а остальные платили ему зарплату. С кладбища я поехал к Размахаевой. В телефонной будке набрал номер, убедился, что зиц-вдова дома, и, не выходя, устроил наблюдательный пункт за подъездом. Через час она вышла. Я проводил ее до парикмахерской, подождал еще с час. Потом мы пошли, соблюдая приличную дистанцию, в бассейн. Все по тем же бумажкам Поглощаева я выяснил, что при бассейне есть сауна, в которой Горчицын работает массажистом, видимо, отдыхая после разделки трупов. И не ошибся. Размахаева вышла из бассейна, держа под руку человека, у которого в ухе болталась серьга. Я сфотографировал эту милую парочку: сначала -- когда они шли по улице, а потом -- когда садились в машину Горчицына. Дальше преследовать их я не мог, да и пора было идти на встречу с банщиком Лешей. Через полчаса я еще раз набрал номер Размахаевой и убедился, что она повезла Горчицына не к себе. Леша заставил себя ждать, но я уже привык за сегодняшний день к ожиданиям. В документах Поглощаева я ничего интересного не обнаружил, кроме квитка на подписку собрания сочинений, о котором давно мечтал. Но Поглощаев уже выкупил первые тома. -- Ты бы хоть поощрил меня материально за находку, -- сказал Леша. Я вынул все деньги из портмоне -- две тысячи рублей и десять долларов -- и отдал Леше. -- Теперь постарайся вспомнить, кто еще сидел в той кабинке и в соседних. -- У меня шесть сеансов ежедневно. И по ночам малыши-плохиши с девочками вениками дерутся. -- Я тебе помогу. Худощавый белобрысый мужик с серьгой в ухе. -- Был, кажется. -- Еще? -- Нет, так не вспомню. -- Может, на этот сеанс и в эту кабинку ходит постоянный клиент? -- У постоянных свои места... На том и расстались... Я еще раз позвонил Размахаевой -- никого. Или трубку не берет. Тогда я позвонил Поглощаеву. -- Вы уже подали заявление об утере документов? -- Я на нашу милицию не надеюсь, иначе бы вашими услугами не пользовался, -- ответил он. -- Да и восстановить их не так сложно. Самое ценное там -- пропуск в Кремлевскую поликлинику. -- Никуда не уходите, сейчас буду, -- сказал я, повесил трубку и остановил такси. Мне почему-то казалось, что Поглощаев отвалит за находку соответствующее вознаграждение, и я имею право потратиться на пижонский транспорт... Кувыркалкина поднялась мне навстречу и заговорщически подмигнула. -- Оля, -- сказал я с укоризной. -- В такой мини-юбке, по-моему, даже на пляже появляться неудобно. -- Даже на нудистском? -- спросила она. -- На нудистском тем более неудобно. -- Но я же еще в колготках! -- Извините, не заметил... Кашлин делал вид, что ковыряет в носу и выбирает на потолке точку для меткого плевка, Поглощаев кого-то ругал по телефону и знаками предложил мне подождать. Я не хотел ждать и бросил портмоне на стол. Он сразу положил трубку и спросил: -- Откуда? -- Лучше вспомните, кто еще сидел рядом с вами в бане. -- Ну, один такой... Впрочем, не помню. Постойте-постойте, а где деньги? -- Денег не было, -- соврал я. -- Куда же они делись? Я пожал плечами. -- Вы нашли портмоне в бане? -- Нет, -- соврал я. -- Слава Богу! Я уж на Горчицына подумал. А где? -- Не скажу. -- Я плачу вам деньги. -- Эта находка контрактом не оговорена. Я принес документы из человеколюбия: чтобы вы по ночам спали спокойно, -- и надеюсь, что вы оцените его по достоинству. -- Ну а что с делом Шекельграббера? -- спросил Кашлин. -- Копаю потихоньку. Милиционеров уже проверил, -- соврал я. -- теперь проверяю бывших гаишников. Денег за находку Поглощаев не дал, наверное, подумал, что оформить новые вышло бы дешевле. Настроения его поступок мне не прибавил. Зато Кувыркалкина сказала в дверях: -- Уже домой? Какое совпадение: я тоже. -- Переходим на "ты" и уходим вместе, -- предложил я. У ворот больницы нас чуть не сбила машина. Из кабины выскочил Опрелин. -- Куда вы ведете мою жену? -- спросил он, не извинившись. -- На следственный эксперимент, -- ответил я. -- Давайте подвезу, -- предложил он. -- Тебе Поглощаев сейчас голову оторвет! -- сказала Кувыркалкина. -- Он во сколько велел быть? -- Ну ладно! -- рявкнул Опрелин и укатил. Пришлось мне снова брать такси, а в ресторане -- еду и выпивку с собой. Сплошные траты с этой перестройкой и инфляцией. Еще три года назад ни одна женщина мне дороже рубля не обходилась. Да и рубль чаще всего был ее собственный. А теперь от нулей в голове Олимпиада мерещится... Кувыркалкина покинула постель в десятом часу. (Если уж очень хочется, можно посчитать, что за найденные документы Поглощаев расплатился секретаршей.) Под воздействием винных паров и похоти я кое-что выведал. Например, что до меня ей не раз приходилось раздвигать ноги перед Кашлиным. Впрочем, законченной шлюхой она не была, скорее, мстила мужу, чем могла и умела. Еще сказала, что Кашлин и Шекельграббер думали распустить фирму, а на ее месте создать ту же самую, но без Поглощаева в соучредителях. Я бы не удивился, если б узнал, что Поглощаев с каким-нибудь Навыдовым думают о том же самом, и попросил у нее список клиентов фирмы, так, для проформы: я не знал, что с ним делать. Она обещала. Ну как отказать новому любимому!.. Хорошая девушка. Надо с ней дружить. По крайней мере, всегда взаймы даст и обедом накормит. Странно только, что на ее месте я весь вечер представлял Размахаеву и даже два раза назвал Мариной. Перед сном я не вытерпел и еще раз набрал номер зиц-вдовы Шекельграббера. Она сняла трубку, а я повесил. Но скоро мой телефон зазвонил. -- Вы знаете, Валера, -- сказала Размахаева. -- Сегодня весь день кто-то звонит и вешает трубку. -- Как вы узнали мой номер? -- Я и говорю: целый день звонят, а у меня стоит определитель. Вот и пять минут назад позвонили, помолчали и дали отбой. Я набрала вслед и попала на вас, -- объяснила она. -- Зачем вы ходили за мной полдня? Наверное, хотели пригласить в ресторан и не решались подойти? -- А зачем вы наврали мне про какого-то закавказца? -- Помилуйте! Приврала совсем чуть-чуть. Его действительно упекли в тюрьму, только не я, а отец по моей просьбе. -- А кто он, ваш отец? -- Большой человек был. Но теперь у него своя жизнь на пенсии, а меня он сторонится. -- Можно я зайду к вам завтра часов в шесть? -- Нет, нельзя, -- сказала она. -- И вообще отстаньте. Я ничего интересного вам не скажу и не сделаю. -- Но помочь вы мне обязаны. Вы же не хотите, чтобы Шекельграббер остался неотомщенным! Все-таки он звал вас Мунькой. -- Скотина! -- рявкнула она и бросила трубку. Может, и скотина, а только правду сказал, -- подумал я и услышал звонок в дверь. На вопрос: "Кто там?" -- ответили: -- Телеграмма. "Молния". Хотя я знал, что в Москве открывать незнакомым нельзя, что у почтальона голос женский, но открыл из любопытства, увидел кулак в полете и потерял сознание... Очнулся я через десять минут, если верить часам. Кое-как дополз до ванной, кое-как разделся и осмотрел себя в зеркало. Досталось крепко, и не только физиономии. Она-то, пожалуй, отделалась легче всего -- одним синяком, а вот печени и почкам пришлось несладко от чьих-то каблуков. Нагибаться, что ли, им было лень. Вообще, синяков оказалось несчитано. Я налил ванну холодной водой и забрался по макушку, благо организм от побоев на температуру не реагировал... Вот она, жизнь московская! Непонятная, запредельная. Человека чуть не убивают на пороге дома, а соседям даже лень рожу высунуть и посмотреть, что за шум такой в общем коридоре? Как в Америке, ей-богу! Все-таки спросить их надо. Может, в "глазок" видели или в щелку, трусы поганые. Я запланировал с утра пораньше сфотографировать Заклепкина и Квочкина, чтобы иметь на руках снимки всех, повязанных на "деле" Шекельграббера, но теперь стоило всерьез заняться здоровьем. Поэтому я решил убить двух кроликов: попарить кости в сауне и принять массаж от рук Горчицына, а заодно и самому пощупать его вопросами. Когда я уже собрался выходить, прихрамывая и держась ладонью за поясницу, раздался звонок. -- Тебя предупредили, -- сказала трубка, опустив привычное "алло". Я рассвирепел: -- Ты, урод, передай Опрелину, что его жена будет носить ожерелье из его и твоих зубов! В трубке рассмеялись: -- Опрелину?.. Ах ты кот! Ладно, передам при встрече. Может, и он тебе рожу начистит... Без всякой надежды я обзвонил квартиры в коридоре. Один сосед якобы рано лег, другой просто не открыл мне, хотя топтался за дверью и вздыхал от нерешительности. Только старуха, доживавшая в однокомнатной квартире напротив, пустила меня и созналась, что видела нападавших. -- Что ж вы не вышли? -- Бог с тобой, милок. Меня соплей перешибешь, а там три лба -- в дверь не пролезут. -- Милицию бы вызвали. -- Так телефона нет и набирать не умею, -- ответила сидидомица. -- Узнать их сможете? -- Боюсь я, да и вижу плохо. -- Сможете, сможете. А бояться некого... В подземном переходе, заходящем и в метро, как всегда полно нищих. Больше всех из них, по моим наблюдениям, "зарабатывала" дама с гитарой наперевес. Играть она явно не умела, но делала вид, что вот-вот начнет, и при этом закатывала глаза, изображая слепую. Для убедительности, милостыню к ней подходил пересчитывать бомж-подельщик, ежедневно менявший плакатик на груди: "Куплю ваучер", "Продам ваучер", "Куплю сломанные часы", "Куплю СКВ", "Нужна срочная платная операция", "Помогите жертве советской психиатрии", "Лейкемия. Жить осталось два месяца", -- потом по второму кругу. Меня давно подмывало познакомиться со всеми этими жизнью пришибленными, нарядившись в такого же. Заодно бы и деньжат рядом с ними поднабрал и статью в журнале тиснул. И вот, казалось бы, счастье улыбнулось: я увидел, как Квочкин с тремя милиционерами собирает эту беспутную публику, точно грибы, в машину. Лучшей рекомендации и опеки нельзя было и желать. Я подошел, поинтересовался. -- Вчера бомжа убили, -- объяснил Квочкин свои действия. -- Кто-то из своих. Надо проверить. А это что у тебя за бандитская пуля в виде фингала? -- Ищу убийцу Шекельграббера. -- Не надоело тебе? -- Пошли кого-нибудь в таксомоторный парк, пусть возьмет фотографии всех работников мужского пола от двадцати до сорока. У меня есть версия и свидетель. -- Нет, -- подумав, сказал Квочкин, -- это не таксисты тебя отделали. Таксисты обычно монтировкой бьют. -- Мне лучше знать. -- Что ты можешь знать! -- разозлился Квочкин. -- Фотографии ему возьми! Кто так делает? Скажи фамилию, а дружков без фотографий доставят. Деревня, карту купи! -- он постучал по моей голове костяшками кулака и добавил: -- Сиди, я сам открою. Я знал эту шутку и не обиделся. -- Ты проверял, где сотрудники "Долины царей" были в ночь убийства Шекельграббера? -- Это в детективных романах проверяют, а я и сам знаю: спали каждый в своей постели. -- А у меня есть сведения, что Опрелин не ночевал дома. -- Кто такой Опрелин? -- Водитель "Долины царей". -- Значит, у бабы был или у трех вокзалов халтурил, -- сказал Квочкин. -- Я же просил тебя не лезть в это дело. Иди к этим дуракам из похоронного бюро и скажи, что второго апреля с твоей помощью милиция арестует убийцу. Пусть готовят деньги. -- Ты уже знаешь, кто убил Шекельграббера?! -- Я с самого начала знал. -- Ну намекни. -- Нет. Выкинешь какой-нибудь фокус преждевременно. Человек ты неопытный, прямо скажем, не наш человек... -- А почему второго апреля? -- Потому что в этом квартале процент раскрываемости у меня в норме, а первого тебе никто не поверит. Все, пока, пиши письма, -- и он уехал... Толковый мужик, оказывается, Квочкин, а я думал, он только глоткой работать умеет... В бассейн, как обнаружилось, не легко попасть человеку, который пришел без плавок, резиновой шапочки и справки от врача. Но деньги решили проблему и под честное слово, что в бассейн я нагишом не сигану, а пойду париться, контролер махнул рукой. В сауне тоже был водоем с большое корыто и с ледяной водой, им я и удовольствовался, потом посидел в парилке, отдохнул и спросил массажиста. Пришел какой-то мужик и вяло сообщил, что массаж -- хорошо оплачиваемое удовольствие. -- А где Горчицын? -- спросил я. -- В женском отделении, -- ответил мужик. -- Нельзя его пригласить? -- Нельзя. -- Почему? -- Его сюда не пускают для его же безопасности, -- сказал мужик. -- Да и вы, если из его подружек, лучше шли бы своей дорогой и нормальных людей не смущали. Вот и ответ, почему Поглощаев пошел с Горчицыным в Сандуны, -- подумал я, а мужику сказал: -- Нет, я не из подружек Горчицына. Я -- частный сыщик, занимаюсь одним убийством. Как бы вы могли охарактеризовать вашего коллегу? -- Я держусь подальше от этого бабника. -- Почему? -- Он мне противен. -- Вам бы с ним местами поменяться: его -- в мужское отделение, а вас -- в женское. Он, наконец, засмеялся: -- Это точно! -- Скажите, последние два месяца Горчицын вел себя, как обычно? Может быть, стал нервным, озлобленным, дичился всех? -- Что-то подобное замечалось, -- сказал массажист. -- Клиентки, слышал, жаловались: договариваемся, приходим, а его нет. -- А не приходил ли к нему такой, знаете?.. -- я, как смог, описал Поглощаева. -- Нет. -- А иностранец? -- Я представил ему Шекельграббера. -- Был. -- Один? -- И один, и с женой. Наверное, бисексуал. -- Не ругались? -- Скорее наоборот. Выпивали в каморке Горчицына. Потом он его бабу массажировал. Мы проговорили в таком духе еще минут двадцать: подозрений много, конкретики -- кот наплакал, и расстались... Больше всего мне не нравилось, что я прыгаю от одного подозреваемого к другому и никак не могу зацепиться за кого-то наверняка. И все эти прыжки могли оказаться в стороны, а не по прямой, или -- чего уж хуже -- в пропасть с уступа на уступ. Чтобы идти наверняка вверх, следовало докопаться до причины, которая стоила жизни Шекельграбберу. А как найти ее, если каждый сидит в своей скорлупе (кроме душки Кувыркалкиной), независимо от того, причастен он к убийству сбоку-припеку или ни сном ни духом? Я мог бы постараться и спровоцировать преступника, но для этого надо хоть очертить круг тех, кому сильно досаждал Шекельграббер. Да и убить его мог наемник, а краденые документы -- лишь предлог, чтобы заманить жертву. Недаром ведь дважды выбирались места людные и только третье -- на заре в переулке. Наемника, скорее всего, пригласил бы Поглощаев: после того как дело в фирме наладилось, Шекельграббер и Кашлин ему только мешали. Но, с другой стороны, Поглощаев нанял меня, чтобы найти убийцу. Хотя и тут я всех тонкостей не чувствую. Инициатива могла исходить и от Квочкина, и такая настырная, что Поглощаев вынужден был согласиться, чтобы не поставить под подозрение себя. У Кашлина вроде мотивов никаких, а там бес его знает. Опрелин мог ревновать, а его ребята могли перестараться, предупреждая Шекельграббера, как меня. Но тоже -- сомнительно: если б на них был уже один "висяк", вчера прийти ко мне могли только полные кретины. Впрочем, Опрелин с компанией вполне на них похожи. О Горчицыне я пока слишком мало знаю. Обо всех остальных, общавшихся с Шекельграббером, -- не больше. Но хуже всего, что сам Шекельграббер знаком мне в самых примерных чертах и абрисах. И вина тут моя. Работаю, как начинающий журналист, который берет интервью у доярки: "Расскажите о себе что-нибудь интересное. Читатель это любит". -- "А я не знаю, что у меня интересного". -- "Ну вспомните!" -- "Не знаю"... -- и так можно до бесконечности. Вопросы должны быть четкие и конкретные, иначе моим единственным знанием будет то, что Шекельграббер звал Размахаеву Мунькой. Это, безусловно, ценная информация, но денег за нее Поглощаев не заплатит... Воспитывая себя подобным образом, я не заметил, как ноги сами привели меня к домжуру. Тело еще ныло от вчерашних побоев, и, думая обмануть боль, я спустился в бар, взял сто грамм коньяка и кофе. -- Подработать хочешь? -- спросил бармен. -- Сегодня не могу, хулиганы поколотили, -- я показал на синяк под глазом и сел за угловой столик. Довольно скоро вокруг меня собралась компашка из журналистов, забежавших после работы расслабиться и поболтать. Говорили они много и сумбурно, но я плохо слушал, думая о документах Шекельграббера, и, в конце концов, решился. Чем черт не шутит. Вытряхнул салфетки из вазочки и написал на них один и тот же текст: "Нашедшему документы на имя Джона Шекельграббера. Вознаграждение гарантируется. Телефон..." -- поразмыслив, я дал телефон Размахаевой. Все-таки у нее стоит определитель номера. Салфетки я раздал ребятам и попросил заверстать в ближайший выпуск. Вознаграждение я им тоже пообещал. От Шекельграббера. Когда я собирался уходить, в баре неожиданно возник Кашлин. Я не ожидал его здесь, хотя сам говорил, где меня можно найти по вечерам. Он искал взглядом явно меня. Поэтому я поднялся и махнул рукой. Но за моим столиком сидело уже столько народа, что втиснуть еще один стул было невозможно. -- Может, пойдем в ресторан поужинаем? -- предложил я. -- Вот, решил вас проведать, -- сказал он. Видимо, фразу он заготовил еще по пути. Я несколько взбодрился. Раз Кашлин пришел сам, значит, ему хочется что-то сказать с глазу на глаз. У нас это называется: "Ну как не настучать родному человеку"... Официант, обслуживающий стол, меня не очень-то жаловал. Когда-то я ему здорово насолил, причем умышленно. -- Деньги-то у тебя есть? -- спросил он, пытаясь унизить. -- Есть, есть, -- ответил за меня Кашлин удивленно. -- Тут часто берут в залог часы и документы. Журналисты -- они же разгильдяи и пропойцы. Пропивают проданную совесть, -- объяснил я бестактное поведение официанта, когда он отошел. -- А вы в какой газете работаете? -- Во всех сразу. Мы выпили, еще выпили, и я тут же налил по третьей, чтобы побыстрей развязать Кашлину язык. Время -- деньги. Вопрос только: чьи?.. Пьянел он скоро и пил охотно, в отличие от меня. -- Как поживает Кувыркалкина? -- спросил я. -- Как сыр в масле. -- А фирма? -- Как масло, в котором сыр. -- Я давно хотел спросить, почему вы организовали товарищество с ограниченной ответственностью, а не совместное предприятие? -- Товарищество с неограниченной безответственностью, -- пошутил он. -- В принципе, не хотели затягивать. Для СП пришлось бы посылатьШекельграббера в США, искать фирму-соучредителя... В общем, лишняя волынка и пустая трата денег, которых тогда было шаром покати. Мы еще выпили, и я заказал второй графин. Кашлин порозовел и оживился. -- Размахаева говорила мне, что до "Долины царей" вы работали в академическом институте и подавали неплохие надежды вырасти в крупного ученого. Что же заставило все бросить и податься в другую сторону? -- Нищета. Самая обыкновенная, постылая и заевшая. В пересчете на колбасу научный сотрудник сейчас получает три килограмма, ну четыре -- роли не меняет. Или семь бутылок водки. -- Можно было бы и перетерпеть, раз наука требует нищеты. -- Я бы потерпел, семья не хотела. Сколько я ни твердил жене, что надо пассивно страдать в очередях за минтаем, она ни в какую, лишь отвечала: "Мы уже отлично знаем, какой ты великий ученый, и соседи тоже знают. Так что, если хочешь распространяться о своем величии, уходи от дома куда-нибудь подальше и там вкручивай". Она приводила сына в слезах: "Антон, проси папу, чтоб заработал денег", -- и сын, показывая на богатых одноклассников, пенял мне бедностью. Задушевные переговоры с ним никакого успеха не имели. Угрозы тоже: "Я тебя в угол поставлю!" -- "Думаешь, испугаюсь?" -- отвечал. Растратив терпение, я снимал ремень. "Ну ладно, хватит уже с меня, -- через некоторое время говорил он. -- Сам видишь, что толку нет. Лучше купи компьютер". Мы выпили и закусили. -- Вот так! На седьмом году перестройки я сидел голодный, смотрел по черно-белому телевизору, как расторопное быдло продает в загранутиль родину наперегонки друг с другом, и ломал голову, как бы и мне отличиться не за счет родины, а за счет быдла. Все-таки я родине нужней, чем те ублюдки в кожаных куртках, которые подъезжают в "мерседесах" к "Макдональду", даже не соображая, что на Западе "Макдональд" -- чересчур дешевые забегаловки для западных людей. Но ничего не получалось, только однажды знакомый художник пригласил меня расписать пятьсот метров асфальта под булыжник для кинематографистов. Даже подачкой тот заработок не назовешь. Надо же! -- подумал я. -- И этот патриот! -- Доконала меня экскурсия в Суздаль. Бесплатная, потому что от работы. Собственно, доконала не экскурсия, а ребята в гостинице, которые торговали суздальским воздухом в закатанных ручным способом банках, правда, с типографскими фирменными этикетками. "Охота вам, мужики, с банками возиться? -- спросил я. -- Написали бы: "Тары нет", -- и сразу собирали деньги". Они посмеялись, но идею приняли всерьез. Возможно, еще воспользуются. -- Вы бы хоть закусывали, -- прервал я его. Он закусил для видимости и тут же выпил от избытка чувств. -- И так меня их занятие проняло, что всю обратную дорогу в автобусе я говорил себе: "Ты никогда не станешь богатым, если будешь сторониться тех мест, где люди легко добывают деньги и легко с ними расстаются". И где же такое место? -- спросил я себя и себе ответил: -- На кладбище!.. Правда, это попахивало кощунством. Но я легко успокоил совесть, придумав затею похорон для разворовавшегося быдла. В мыслях это выглядело элементарно: бальзамировать трупы по методике древних египтян и в гроб класть гарантию сохранности на пять тысяч лет, а копию вручать наследникам. Гарантию, что вас не съедят черви и на ваш гроб через двадцать лет не поставят другой. Всю технологическую документацию мумифицирования нам оставили Геродот и Диодор. Я был уверен, советскому нуворишу польстит, что его хоронят как фараона и что в самый лютый мороз он не застучит костями в герметичном саркофаге с воздушной термосной прослойкой. -- И какая же тут технология? -- спросил я. Мне было интересно, что входит в круг обязанностей Горчицына, помимо массажей Поглощаева. -- Не совсем к столу будет сказано, ну да мы выпивши: сначала железным крюком извлекают мозг через ноздри, потом делают разрез в паху и вынимают внутренности, прополаскивают полость живота пальмовым вином, наполняют благовониями, зашивают и на семьдесят дней кладут в щелочную соль. Проще пареной репы! Требуется всего лишь пятнадцать компонентов: пчелиный воск, чтобы закупорить все дырки в теле, но сойдет и пластилин, кассия, корица, кедровое масло, которое египтяне добывали почему-то из можжевельника, камедь, хна, лук, пальмовое вино, какие-то смолы (сам не знаю, какие), опилки, вар, гудрон и натрон. -- В этом перечне я половину даже по названиям первый раз слышу. Где вы все это берете? -- У Геродота описан и более простой, дешевый способ. Берешь клистирную трубку и вливаешь кедровое масло через анус. Опять кладешь тело в соль, через семьдесят дней выпускаешь масло и от покойника остаются кожа да кости. А для совсем бедных египтяне заменяли кедровое масло редечным соком. Как видите, вариантов много, а клиент с тебя уже не спросит за то, что его забыли прополоскать пальмовым вином. Хотя оно и есть в "Долине царей", правда, в бутылке из-под пива и для наглядной агитации. Даем понюхать при жизни всяким фомам неверующим, -- объяснил он. -- Однако, -- сказал я, не найдя никакого другого слова. -- Вы, я чувствую, помирать не собираетесь, поэтому буду с вами откровенен. Неужели вы думаете, что мы и в самом деле придерживаемся рецептуры древних египтян? Это был бы нонсенс для всей нашей коммерческой промышленности: сделать то, что обещал. Нет, мы честные советские люди и готовим клиентов, как добрые кулинары заводской столовой, -- из всего, что под рукой. Многое покупаем в тех же коммерческих палатках, которые при жизни принадлежали нашему клиенту. Он, скажем, купил корицу за рубль, нам продал за десять, а мы набили его до горла его же корицей, но уже за сто. Вот и весь бизнес. -- А в Шекельграббера вы тоже влили редечный сок? -- Нет, для него мы постарались. -- Кстати, как вы познакомились с ним и с Поглощаевым? -- Вернувшись из Суздаля, я на одной вечеринке высказал вслух идею о мумиях, и Шекельграббер за нее уцепился. Я навел справки. Все видели в Ване богатого дурака. Богатого по советским меркам. Он недавно приехал из Америки и машины ГАИ принимал за такси, тормозил и удивлялся, когда его били. Кстати, такси он принимал за персональные машины великих шахматистов. Это был настоящий спонсор, без обмана, и мы быстро ударили по рукам... А Поглощаева я знал поверхностно, он заведовал снабжением в нашем институте, но мог и бухгалтером. Упирался он долго, все озирался, как бы чего: все-таки гарантированная бедность лучше, чем богатая неизвестность, -- но после первых клиентов уволился. Мы разделили функции: мне досталась реклама, Шекельграбберу -- платить деньги, а Поглощаеву -- оформление документов и поиски подходящего морга. Пока мы обустраивались, Горчицын, чтобы не терять время, тренировался на кошках. Ведь древние египтяне мумифицировали не только людей: кошек, крокодилов, ибисов, быков, ихневмонов, -- а питались тростником. Но это их дело. -- Кто привел Горчицына в фирму? -- Этого паразита? Он -- поглощаевский знакомый. -- Кувыркалкину? -- Я, -- ответил Кашлин. -- Встретил в метро и позвал за собой. А медсестры и до нас в морге работали. Мне показалось, что Кашлин дозрел до откровенной беседы. -- Ладно, а теперь говорите, что вы хотели, -- предложил я. -- То есть? -- не понял он. -- Ну не напиться же вы сюда пожаловали! -- Именно напиться. Когда я работал в институте, нам почему-то выдавали спирт на производственные нужды, вместо авторучек. Наверное, потому, что вечно пьяным неловко просить прибавки к зарплате. А теперь, после смерти Шекельграббера, мне и душу отвести не с кем... Кстати, какой левша разукрасил ваш правый глаз? -- Правда, левша. А я сам не сообразил из-за зеркала!.. Я уже давно не отмечал дни недели в памяти, но теперь, как бы состоя при конторе, сунул нос в календарь и вычислил субботу. Пришлось кое-что менять в планах, учитывая выходной. Когда я печатал фотографии "подельщиков", позвонила Кувыркалкина. Я велел ей немедленно приехать. "С удовольствием!" -- ответила она и через час уже стояла на пороге. -- Муж подбросил, что ли? -- Почему вчера не появился? -- укорила она вопросом. -- Отмокал, -- ответил я и показал синяк под глазом. -- Кто же тебя так приложил, сыщик? -- Думаю, муженек твой, -- укорил я ответом. -- Шутишь! Его пятиклассник уроет. -- Лучше сообрази: мог Опрелин нанять ребят или позвать друзей, чтобы рассчитаться за рога, не отходя от кассы? -- Черт, из меня уже Квочкин лезет! -- Нет, -- сказала Кувыркалкина. -- И нанять не мог, и друзей у него таких нет, и не стал бы -- трус он. -- Но собутыльники-то у него есть! -- решил я. -- Не замечала, нет ли среди них левши? -- Я не смотрю, какой рукой они стакан держат, -- сказала Кувыркалкина. -- Кстати, принесла тебе список клиентов. Разглашаю коммерческую тайну. -- Брось на стол, потом посмотрю, -- ответил я... Часа через два Кувыркалкина промурлыкала в ухо: -- Пойдем в ресторан. -- У меня вечер занят, -- пришлось соврать. -- Лучше вспомни, что случилось необычного за неделю и после убийства Шекельграббера. -- Я и вчера, что было -- плохо помню, -- ответила она. -- А я помогу: было Рождество, потом старый Новый год. Наверняка вы отмечали всей фирмой. -- Да. Я собирала стол на Рождество в офисе, но сидеть рядом с Горчицыным не могла. Как представила, что он за стенкой с трупами вытворяет, так чуть не стошнило. Я рано ушла с Шекельграббером. -- Куда? -- Поехали к Размахаевой и там сели гулять по-новой. -- Кто еще был? -- Югослав один, Терентьевич. -- И вы поиграли в шведскую семью? -- Что ты! -- довольно искренне ответила Кувыркалкина. -- Терентьевич такой принципиальный. К тому же он безнадежно влюблен в Размахаеву. У него Шекельграббер весь вечер комом в горле стоял. -- По моим наблюдениям, Размахаева вполне могла угодить обоим, не поступившись совестью. -- Я же говорю, Терентьевич -- настоящий мужик. Ему -- либо все, либо ничего. -- Что ж этот Терентьевич-настоящий-мужик у нас делает в трудную для Югославии годину: оружие на военных объектах ворует или нефть контрабандно закупает? -- Ну что-то он, конечно, делает. Деньги у него есть. Вот и мне два газовых пистолета подарил на Рождество. Кстати, я принесла тебе, как обещала. "Господи! -- подумал я. -- Хоть бы один безденежный иностранец попался! Просто так, для разнообразия. Чтоб совсем дураком себя в собственной стране не чувствовать". -- Какая у этого Терентьевича машина? -- Красный "форд", -- ответила Кувыркалкина. -- А старый Новый год вы где встречали? Она засмеялась: -- Не поверишь: я -- с мужем. -- А Шекельграббер? -- С Размахаевой. -- И Терентьевич там был? -- Не знаю, -- ответила она. -- Значит, не поведешь меня в ресторан? -- Мы же не договаривались. Откуда я знал, что ты сегодня забежишь на холостяцкий огонек. -- Ну и подлец же ты! -- сказала она. -- Только пользуешься мной как женщиной и как информатором. -- А как еще тобой пользоваться? Хочешь, постирай мои носки. -- Сволочь! -- сказала она, встала, оделась и ушла. Я не препятствовал. Все-таки хорошая девчонка, эта Кувыркалкина! И детдом не сильно испохабил. Но огреть ее было просто необходимо. Чтоб не прыгала в постель ко всем подряд. Пошлю ей завтра букет роз... Опять бессмысленные траты! Да еще на чужое половое воспитание. Я же оделся, во что Бог послал из гардероба, и пошел в Армянский переулок. Заклепкина не пришлось даже ждать, он прилежно гулял с пуделем. Сразу видно, человек на пенсии: дома -- скука, на улице -- тоже скука, но хоть ноги двигаются и за собакой следить надо. -- Не помните, -- спросил я, -- стоял в то утро в переулке красный "форд"? -- Что-то красное стояло, а что -- не обратил внимания, -- ответил он. -- Перестаньте, вы знаете каждую машину в этом переулке и каждого владельца. -- Еще темно было, -- сказал он, -- а фонари через один светят. Это при социализме они работали... Не поручусь, что действительно была красная машина. Но и отрицать не буду: вдруг и впрямь стояла. -- Хорошо, поставим вопрос по-другому. Какие машины проезжали мимо с того момента, как вы обнаружили труп и до приезда милиции? -- Я как раз пошел звонить в милицию. -- Кстати, как вас зовут? -- Степан Николаевич, могли бы в протоколе посмотреть. -- У меня к вам просьба, Степан Николаевич, как к человеку, у которого много свободного времени и доброе сердце. Я сегодня поссорился с девушкой, но уже жажду помириться -- так бывает в любви. Не могли бы вы от моего имени преподнести ей букет роз. Само собой, я заплачу. И за букет, и за труд. -- Это можно, -- сказал он и подмигнул, -- я тоже когда-то любил с девушками ссориться. -- Зовут ее Оля, -- сказал я, доставая деньги из бумажника. -- Она работает секретаршей в похоронной фирме "Долина царей". Сейчас я напишу адрес... -- Это где покойник из машины? -- удивленно спросил Заклепкин. -- Да, но к нему это не имеет отношения. Просто я немного влюбился по ходу служебного расследования. Наверное, читали в книжках, до чего мы, детективы, народ влюбчивый. -- Не пойду, -- сказал он. -- И не просите. -- Почему? Я хорошо заплачу: и как посыльному, и как человеку с добрым сердцем. И тут мимо нас проехал Опрелин на своем "УАЗе". -- Кстати, эта машина вам не знакома, не попадалась на глаза в то утро? -- спросил я на всякий случай. -- Молодой человек, -- сказал Заклепкин, -- перестаньте меня пугать вопросами. Не таких видели, -- повернулся и ушел. Я понял, что разговаривать со мной без санкции прокурора он больше не станет, позвонил Горчицыну из ближайшего автомата и велел ждать меня. Горчицын приоткрыл дверь, троекратно переспросив "кто", и выглядел более испуганным, нежели Заклепкин. Впрочем, пугливость его нашла объяснение, едва он зажег свет в прихожей: под правым глазом Горчицына темнел синяк -- родной брат моему. -- Когда вас приложили? -- спросил я. -- Вчера вечером. -- Подробнее. -- Трое поймали в подъезде. Я их запомнил, у одного кличка "Квелый". -- Хорошая кличка для мордобойцы, -- сказал я. -- Давайте пройдем в комнату, и вы на листе бумаги напишите приметы и вообще весь ход событий с диалогами. Он послушно сел за стол и взял ручку, а я терпеливо подождал. -- А хуже не будет? -- спросил Горчицын, передавая листок. -- Вы забыли указать мотивы избиения. -- Ума не приложу. -- Все-таки напрягитесь и приложите, -- велел я и взялся подсказывать, -- месть, деньги, ревность, дурная болезнь... Он замахал руками: -- СПИДом только на уколах заражаются. Я думаю, может быть, Терентьевич. Только ему не говорите. -- А почему не ваши коллеги по сауне? -- Но вы-то что им сделали? -- Согласен. Но почему Терентьевич? Что я ему сделал? В глаза не видел! -- А мне он угрожал: если ты, извращенец, коснешься моей женщины, -- сильно пожалеешь. -- И какая женщина его? -- Марина Размахаева. -- Вот как? -- удивился я. -- И когда же она стала его: до смерти Шекельграббера или после? -- Я им свечку не держал. -- Жалко. А как вы касались Размахаевой? -- Она приезжала на массаж. -- Почему же Терентьевич просто не велел наложнице поменять сауну? -- Я ее тоже просил, но она упрямая. Она всегда делает наперекор. -- А за что, по-вашему, напали на меня? Я Размахаеву даже не гладил. Он ухмыльнулся: -- Вам лучше знать. -- Хорошо, -- согласился я, -- к ней еще ездит Поглощаев, но у него-то нет фингала под правым глазом. -- Может, сегодня появится, -- философски заметил Горчицын. -- Кстати, что общего у Поглощаева с Размахаевой? -- Спросите у них. -- А вы не знаете? -- Нет и не хочу. Так проще жить. -- Мне казалось, что вы близкий друг Поглощаева. Вместе в Сандуны ходите. -- Если вы думаете, что это я украл в бане его документы, то заблуждаетесь. Мне только в тюрьму угодить не хватало. -- По-моему, там бы вы с лихвой решили свои сексуальные проблемы. -- Не надо, -- попросил он слезно, -- не издевайтесь надо мной. Я пожалел о сказанном. -- Вспомните, кто делил с вами кабинку в Сандунах. -- В бане все одинаковые. Может быть, Поглощаев сам спрятал документы? -- подумал я. -- А какие у него основания? Во-первых, те, о которых я не подозреваю. Во-вторых, попугать самого себя до смерти. В-третьих, потратиться на частного сыщика. В-четвертых, заподозрить Горчицына. Ну и темная лошадка, этот Поглощаев. Сразу видно советского буржуя. Капиталист исподтишка. -- Мог ли Терентьевич из ревности убить Шекельграббера? -- спросил я. -- Ну что вы меня все время спрашиваете? -- устало сказал Горчицын. -- Сами сообразите. Убить, наверное, не мог: нас же не убили. Но его ребята могли перестараться. -- Тем более мы с Размахаевой не жили. -- Вот именно, только гладили. -- Куда вы из сауны поехали с Размахаевой позавчера? -- Ей надо было кое-что купить у моих знакомых. -- Ну что? Говорите. Или мне клещи взять и заставить вас язык высунуть. -- Они хотели построить дачу под Москвой, но потом пришел вызов из Израиля. Вот этот кирпичный полуфабрикат и торговали. -- Уверен, сошлись на миллионе деревянных. -- Да, где-то так. -- А вам не кажется странным, что за похищенные документы с Шекельграббера потребовали ту же сумму? -- А вам не кажется странным, что с Шекельграббера за документы потребовали такую несуразную сумму? Хлопоты с оформлением новых стоят гораздо дешевле. Если, конечно, ты чист перед законом и паспорт у тебя не поддельный. -- Как вы относились к Шекельграбберу? -- Ну какое это теперь имеет значение, -- устало ответил он. -- Ладно, пойду, -- сказал я и поднялся. -- А Квелого я вам через пару дней связанным предоставлю. Но услуга за услугу. Вы в понедельник будете в "Долине царей"? -- Да, -- ответил он, -- привезут клиента. Придется повозиться. -- Вот деньги. Купите, пожалуйста, букет роз и подарите от моего имени Кувыркалкиной. -- С удовольствием, но вряд ли она возьмет цветы из моих рук. Я для нее парасхит. -- Кто-кто? -- Так в древнем Египте назывались те, кто чистил трупы перед бальзамированием. Уже стоя в проеме дверей, он вдруг сказал: -- Был там один дед... -- Где? -- не сообразил я. -- В Сандунах, -- сказал Горчицын. -- Я его случайно запомнил. Никогда не видел, чтобы в баню с собакой приходили. -- То есть? -- Пришел с собакой. Его не пустили. Тогда он привязал ее у входа в мужское отделение, и она скулила, пока банщик не заехал ей по морде мокрой тряпкой. Дед его чуть не убил. -- Какой породы была собака? -- Белый пудель... -- Вы эти выходные лучше посидите дома от греха. Оставшись на лестничной клетке, я вскрыл распределительный щит и вырвал провода телефона, которые вели в квартиру Горчицына... Лучшие страны гибнут от демократии. Тут даже спорить не о чем. Возьми любой крупный европейский город, там давно негры, арабы и турки численностью забили коренное население. И так повсеместно, разве что Япония еще держится, но только за счет неповторимой работоспособности граждан: любой пришелец там выглядит бездельником. А Москве капут по общему шаблону, -- думал я, шагая к Заклепкину. -- Москва упорно превращается из третьего Рима во второй Вавилон. Вот в Лос-Анджелесе вся территория поделена на кварталы и зоны влияния, которые чужак обойдет стороной. Лос-Анджелес или Нью-Йорк какой-нибудь загаженный устроены вроде зоопарка, где у каждого народа или группы людей, объединенных по интересам, -- своя клетка, вылезать из которой не рекомендуется, несмотря на свободу. А в Москве как будто вавилонская башня Nо2 рухнула только вчера и народы еще объясняются знаками в поисках соплеменников. Прямо стыдно за банду каких-нибудь чучмеков, что их московский авангард не в состоянии выселить жителей пяти -- десяти близкостоящих домов, занять их и спокойно терроризировать население в радиусе трех километров. Но скоро они сообразят и опомнятся. Держитесь, тогда, москвичи! Не спасет вас ни лимитированная прописка, ни родная лимитная милиция. Выкурят чучмеки всех, как миленьких, для начала дверь подожгут, потом стекла выбьют, потом дочку изнасилуют, потом -- жену, а не поможет -- и на вас польстятся. Разбежитесь вы тогда по тверям и рязаням, опять броситесь искать Минина с Пожарским и, проиграв десять битв подряд на кольцевой автодороге, победите в одиннадцатой, потому что вас, как всегда, будет больше, а чучмекам без вас станет скучно: грабить-то некого... Заклепкина в переулке не было, но я знал адрес из протокола Квочкина. Когда я поднимался по лестнице, дверь квартиры открылась и выпустила девушку. -- Извините, -- остановил я ее, -- вы дочь Степана Николаевича? -- Нет, -- ответила она, -- присматриваю за домом и за ним. Я дал девушке хлопнуть парадной дверью, на всякий случай устроил газовый пистолет поудобней в кармане и позвонил в квартиру Заклепкина. Меня долго разглядывали в "глазок", потом долго возились с замками. Наконец, продолжая держать себя на цепочке, как заскучавший дворовый пес, дверь приоткрылась и в щель вылез нос пенсионера. -- Что еще? -- спросил Заклепкин недружелюбно. -- Говорить с вами желаю. Он не ответил и скрылся. -- Придется, Степан Николаевич, -- закричал я через дверь. -- Иначе через час я приду с участковым. Заклепкин опять высунул нос: -- Что вам надо? Я уже все сказал. Добавить нечего. -- А про то, как ходили в Сандуны и зачем-то спрятали документы Поглощаева за скамью? -- Ни в какие Сандуны я не ходил. -- У меня есть свидетель и ваши отпечатки на бумажнике Поглощаева, -- сообщил я. -- Ну как? Впустите меня? -- Нет, -- сказал он. -- Подождите на улице. Ждать его пришлось минут двадцать. Я даже испугался: уж не повесился ли Заклепкин, поняв, что проиграл? Но наконец он вышел живой и здоровый с пуделем у левой ноги, как всегда. -- Долго же вы одевались! -- попенял я. -- Наташа Ростова быстрее бы обернулась. -- Одевался быстро, -- ответил он, -- вы пришли во время обеда, а я не ем холодные котлеты. Вот это выдержка! -- подумал я. -- Человека того и гляди в кутузку уведут, а он обедать садится! -- Что вы от меня еще хотите? -- спросил Заклепкин. -- Правды, Степан Николаевич, -- сказал я. -- Остап Бендер хотел от Корейко любви, а я всего лишь правды. Лучше немногословной и с чистосердечным признанием в письменном виде. -- Но вы же и сами знаете, -- ответил он. -- Кое-что, но не во всех подробностях. Если б я знал все, вы бы сейчас в "воронке" ехали в следственный изолятор, а ваш милый пуделек бежал б следом и скулил от горя. Упоминание о собаке его покоробило. -- Я вашего Шекельграббера не убивал, -- заявил он. -- Охота была руки марать. -- Ну конечно! Вас подставили, как в американском боевике. А документы Поглощаева вы украли шутки ради, пытаясь развеять пенсионную скуку. Или вы клептоман? -- Да, -- сказал он. -- Могу достать справку. -- И где же, позвольте спросить, вы познакомились с объектом шутки и клептомании? Встретили в милиции на допросе? -- Как вам будет угодно. -- Вы сами-то верите в эту чушь? -- Нет, -- ответил он, -- это вы верите. -- Смотрите, -- сказал я, -- опять Опрелин мимо едет. Что это он каждый час дефилирует по переулку? Стоит вам из дома с собачкой выйти, и он тут как тут. Может, он за мной следит? А может, это он убил Шекельграббера и теперь на мою и вашу жизнь зарится? -- Не знаю я никакого Опрелина! -- Все, -- сказал я, -- мне надоело. Не хотите по-хорошему, будем врагами. Посидите, пожалуйста, дома или на лавочке, за вами скоро приедут. -- Ладно, -- смирился он. -- Если я скажу вам правду, вы от меня отстанете? -- Скорее всего, -- предположил я. -- Впрочем, зависит от правды. Мы сели на лавку, ножки которой пудель тотчас опрыскал. Я незаметно дал ему пинка, опасаясь, как бы он и под меня не сходил. -- В ноябре прошлого года меня положили в клиническую больницу, Я подозревал рак почек, готовился к смерти. Денег не было. Вернее, я откладывал на похороны, но инфляция их уничтожила. И таких, как я, была почти вся палата. Мы сидели у окна и смотрели на больничный морг. Однажды умер мой сосед, но повезли его не в наш морг, а в другую больницу. От сестер выяснилось, что морг под окном куплен какой-то фирмой и туда кладут трупы только за деньги, но и хоронят соответственно, а тех, кого демократы разорили на старости лет, сразу утаскивают чуть ли не на свалку и бросают в братские могилы, как бродяг, даже без гробов. Вернее, гробы в ту же ночь выкапывают и продают по второму разу. У них это называется "похороны за государственный счет". За счет того, чего нет, чего они, сволочи, собственными руками разрушили и продали!.. Вы только поймите меня правильно, -- попросил он, -- я всю жизнь работал, как проклятый, себя не жалел, у меня медали и нагрудный знак "Пятьдесят лет в КПСС", работал не для себя -- для страны. И вот за отданную жизнь на свалку с бомжами! Заслужил я отдельные два на два или нет? -- Всякий заслужил, -- ответил я. -- В общем, собрался я с духом и пошел в эту "Долину царей". Принял меня тот самый Шекельграббер -- других не было. Я ему рассказал, что и вам, и услышал в ответ: "Тут не благотворительная организация. Самые дешевые похороны стоят пятьсот тысяч, и те уже надо индексировать". Я сказал, что таких денег у меня нет и просто быть не может, я не вор, я трудящийся. Он развел руками, дескать, разговор окончен. "Впрочем, -- говорит, -- переоформите квартиру на меня после вашей смерти, тогда я похороню вас, как отца родного". Ах ты, недоносок, думаю. Я для того двадцать лет по углам да коммуналкам мыкался, чтоб ты, дерьмо иностранное!... В общем, встал и хлопнул дверью. На улице подошел ко мне этот самый Опрелин. Оказывается, он с секретаршей весь разговор подслушал. "Я тому стервецу тоже насолить хочу, -- говорит, -- он у меня жену увел, купил ее на иностранные шмотки". -- "А как?" -- спрашиваю: уж больно злой я в тот момент был. "У меня, -- говорит, -- есть дубликат ключа от его машины. Там, в бардачке документы и чековая книжка. Заберите и сожгите, пусть он тоже ходит голый". И я, можно сказать, в состоянии аффекта, взял ключ и украл. Сейчас, конечно, жалею, но тогда был уверен, что прав. Через две недели меня выписали частично здоровым, и чуть ли не на следующий день, а может, попозже, я вышел гулять с собакой, она остановилась у машины помочиться (у нее очень слабый мочевой пузырь, потому и гуляю так часто), я случайно поднял глаза и вижу этого самого Шекельграббера. Сначала испугался, подумал, рассказал ему все Опрелин, вот он и приехал поквитаться. А потом пригляделся, а он мертвый. Я закричал с испугу, прибежал прохожий... -- Значит, откупных за документы вы с Шекельграббера не требовали? -- спросил я. -- Нет, конечно. -- И Опрелин не требовал? -- Думаю, нет. Он перепугался еще больше, когда узнал о случившемся. Да и не такой он человек, не самостоятельный, поверьте моему слову. Он чужими руками привык работать или на вторых ролях. -- Кто же, по-вашему, требовал миллион за документы? -- Может быть, секретарша? -- спросил он. -- Она ведь слышала разговор, но не знала, что документы я бросил в почтовый ящик. -- Разве она присутствовала, когда Опрелин предлагал вам украсть документы? -- Нет, -- согласился он. -- Но Опрелин ей мог сказать, все-таки муж. Вы мне верите? -- Как я могу вам верить?! Столько времени утекло. Вы сто раз могли прорепетировать с Опрелиным все ответы и согласовать детали. Недаром он шныряет тут с утра до вечера. -- Я никого не убивал, -- сказал он. -- А билет? -- спросил я. -- Какой билет? -- Билет до Нью-Йорка на имя Шекельграббера, позднее изъятый в Шереметьево, -- объяснил я. -- Да, такое было, -- сознался Заклепкин. Он улетел с ветром за забор больницы. Я его не нашел. -- Этот билет разве что ураган унес бы. Он размером с брошюру. -- Вы мне не верите? -- спросил он опять. -- Зачем вы украли документы Поглощаева? -- Знать не знаю никакого Поглощаева! И в Сандунах сроду не был. Что там делать? Вшей собирать? -- А отпечатки ваших пальцев на его бумажнике? -- спросил я. -- Не может там быть моих отпечатков, -- довольно честно ответил Заклепкин. Я промолчал. Он тоже стих, потом опять спросил: -- Вы мне верите? -- Вот вы утверждаете, что на похороны денег не было, а на какие же шиши вы держите домработницу? -- Она не домработница, а просто очень хорошая и добрая девушка. Ей я и хочу оставить жилплощадь. -- Ну а ваша дочь? Неужели бы она не похоронила вас? -- Я с дочерью не знаюсь. -- По идейным расхождениям? -- спросил я. -- Нет, по нравственным, -- ответил он. -- А почему вас, ветерана КПСС, положили в районную больницу, а не в Кремлевку? -- В Кремлевку теперь шекельграбберов кладут, -- сказал он. -- Вы отстали от жизни. -- Вам не жалко убитого? -- Совершенно, -- сказал он. -- Сидел бы в своей вонючей Америке, пил бы кока-колу, жевал бы жвачку, как корова, был бы жив. Вы мне верите? -- Сейчас верю, -- ответил я и встал. -- Мне надо подумать... Вы в ближайшие дни никуда не уедете? -- Не собираюсь. Да и куда мне ехать! -- Тогда до свидания, -- я зачем-то пожал ему руку и пошел домой, думая: а ведь прав пенсионер! Эх, Шекельграббер, Шекельграббер, и зачем ты пожаловал в далекую Русь? Болтался бы сейчас в баре на Пятой авеню и запивал пивом очередной бейсбольный матч. И кой черт дернул тебя жениться на русской стерве, да еще послушаться ее и уехать в разведку? Неужели ты думал, что порядочная русская девушка добровольно поедет на вашу пестро выкрашенную человеческую свалку? Неужели -- сам из эмигрантов -- ты не знал, что все эмигранты -- проходимцы с комплексом неполноценности? Что сплавляя вам блядей, мы защищаем себя от их переизбытка и оздоравливаем нацию. Хотя такое место пусто не бывает, к сожал