-- Что ненавижу его со всеми потрохами, вот что! Поганец! Плетет про Пола Ньюмэна и Стива Маккуина, какие они великие актеры! А ведь все знают, что они и играть-то не умеют. Гоняют на мотоциклах голыми по пояс и зыркают в камеру, вот и все их лицедейство. Считается, что у них соблазнительный вид, и жены их тоже соблазнительные. Ну, и что с того? -- Соблазнительные жены... -- повторил доктор Эйк. -- Вот-вот. Можно подумать, моя не соблазнительна. Соблазнительнее не бывает. Бюст -- четвертый номер, и стоит торчком. Ты не можешь не признать, что она и впрямь заводит. -- И какие чувства это у тебя вызывает? -- Прекрасные, -- ответил Финни. -- То есть, раньше вызывало, пока я не узнал от буфетчика, что по вторникам и четвергам Глория приходит в "Эль-Греко" с каким-то бородатым толстяком. Он сел и медленно сжал рукоятку пистолета. Доктор Эйк сделал вид, будто не заметил этого движения. -- Не совсем понимаю, -- нахмурившись, сказал он. -- Все ты понимаешь, козел двумордый. -- Значит, когда буфетчик упомянул бородатого толстяка, ты решил, что речь идет обо мне? -- Ничего я не решил. Просто припомнил, кто из моих знакомых -- подонки. Потом -- кто из этих подонков имеет мясистые телеса и носит козлиную бородку. Вот ты и получился. -- Ты полагаешь, что сделал правомерный вывод? -- спросил доктор Эйк. -- Да. -- И что было дальше? -- Я сказал Джорджу, что убью мерзкого сукина сына. -- Что ты почувствовал, когда злился на меня? -- Ничего хорошего. Мои чувства будут куда слаще, когда я всажу пулю в твое толстое пузо. -- Почему ты считаешь меня толстым? -- с неподдельным любопытством спросил доктор Эйк. -- Потому что ты и есть толстяк. Самодовольный раздутый немецкий боров. -- Ты всегда считал меня жирным? -- Нет. Кажется, до сих пор ни разу не замечал этого. Не обращал внимания. Но теперь вижу: ты -- грузный, жирный, сальный негодяй. -- Значит, твое мнение обо мне изменилось совсем недавно? -- Ты чертовски прав, шмат прогорклого сала! -- Вообще-то фамилия у меня голландская, а не немецкая, -- сказал доктор Эйк. -- И я совсем не толстый. Ростом я под метр девяносто, а вес у меня меньше центнера. Я просто плотный. Вот почему ты никогда не считал меня толстяком. -- Ошибаешься, -- заявил Питер Финни. -- Я не считал тебя толстяком просто потому, что никогда не обращал на тебя внимания, вошь ты небритая. -- Двадцать процентов мужчин, живущих в Лос-Анджелесе, имеют избыточный вес, -- сказал доктор Эйк. -- И многие местные толстяки носят бороды. -- Это не имеет значения, -- заявил Питер. -- Потому что ты и есть тот гаденыш. Доктор Эйк смиренно вздохнул. -- Ты заблуждаешься, Питер. Ты просто убедил себя, что это так. -- Я точно знаю, что это так. Доктор Эйк покачал головой. -- Ты был зол как черт, когда вошел в бар, -- сказал он. -- Болтовня буфетчика уязвила тебя. Но потом, когда тот же самый буфетчик, который, по твоим собственным словам, ничего не знает, упомянул имя твоей жены и брякнул, что-де она встречается с каким-то таинственным бородатым толстяком, ты сразу же подумал, что этот толстяк -- твой психоаналитик. Почему? -- Потому что ты -- он и есть, -- упрямо повторил Финни, но пистолет все-таки опустил. -- И ты ни разу не подумал ни о ком другом? Почему? -- Ну, не знаю, -- помявшись, ответил Финни. -- Ты пытался вытянуть из буфетчика подробности? Разузнать побольше? -- Нет. -- Почему? -- Не хотелось. -- Ты не мог не придать случившемуся большого значения и не попытаться все разнюхать. -- Когда буфетчик заговорил, я сразу же решил, что все ясно как день. Понял, о ком он ведет речь. Во всяком случае, мне так казалось. -- А теперь? -- Теперь уж и не знаю. Но, когда я подумал о тебе, мне вспомнился наш прошлый сеанс и мой рассказ о матери, о неумении ладить с людьми, о сомнениях в верности Глории. -- Почему ты вспомнил об этом? -- Не знаю. -- Или не хочешь знать. Финни поник головой и погрузился в молчание. -- По сути дела, -- продолжал Эйк, -- мы обсуждали твои неурядицы в сфере интимной, правильно? Когда до тебя дошли слухи о неверности жены, твоя тревога усугубилась. Ты разволновался, вот и вспомнил нашу прошлую встречу, во время которой тоже был взволнован. -- Видать, так, -- согласился Финни. -- Волнение сменилось раздражением, неприязнью, злостью. Мысленно ты стал убийцей. -- Да. -- Но на самом деле ты не собирался убивать меня, верно, Питер? Это была лишь фантазия? -- Наверное. -- Ты разобрался в причинах? Финни сосредоточенно нахмурился. -- Полагаю, я фантазировал, -- сказал он. -- Я испытал унижение, когда тот гад заговорил о Глории. Хотел руки на себя наложить, но потом принялся фантазировать и представил, как убиваю тебя. Доктор Эйк глубокомысленно кивнул. -- Похоже, ты хорошо разобрался в себе. Что ты сейчас чувствуешь? Финни облегченно вздохнул и прилег на кушетку. -- Мне гораздо лучше, -- сказал он. -- Вот и хорошо. Хочешь продолжить беседу на эту тему? -- Нет, -- ответил Финни. -- Поговорим о чем-нибудь еще. Спустя час Питер Финни любезно распрощался с доктором Эйком, извинился за бурное вторжение и, подмигнув очаровательной секретарше, вышел. Доктор тотчас уселся в кресло, задумчиво погладил свою козлиную бородку и, сняв трубку, набрал номер. -- Дорогая, придется изменить наши планы, -- сказал он. -- С какой стати? -- спросила Глория Старр. -- Питер только что был у меня. Он дознался, что ты встречаешься с кем-то в "Эль-Греко". -- Он подозревает... -- Меня? Да. Но я все уладил. -- Как нам теперь быть? -- Выждать недельку, а потом встретиться в "Эстрагоне". Ты знаешь, где это? -- Сердце подскажет, любовничек, -- вполголоса ответила Глория. -- Значит, в обычное время в следующий вторник. Повесив трубку, доктор Эйк поднял глаза и увидел стоявшего на пороге Питера Финни. Тот был мрачен как туча, очень сердит и явно готов на убийство. Правая рука его сжимала рукоятку пистолета в кармане пиджака. -- Питер, -- залопотал доктор, -- не спеши с выводами. Клянусь тебе, я... Финни ухмыльнулся. -- Я только хотел сказать, что приду на очередной сеанс в следующую пятницу. Доктор Эйк попытался взять себя в руки. -- Здоров ли ты? -- беспечно осведомился Финни. -- У тебя такой несчатный вид. -- Да... да, все хорошо. -- Слава богу. Мне не хотелось бы покидать тебя именно сейчас. -- То есть? -- Тебе очень пригодятся эти деньги. -- Деньги? -- Да, та сотня в час, что я тебе плачу, и гораздо больше. -- Не понимаю. -- А что тут непонятного? Как ты думаешь, почему я уже полгода заливаю в твой нежные ушки нектар "Глория"? Зачем живописую ее прелести и постельные навыки? Зачем рассказываю тебе о своей импотенции и о том, что Глория лишена ласки? -- Это беспокоит тебя, -- ответил доктор Эйк. -- Нет, меня беспокоит другое. Меня беспокоит то, что глупая потаскуха не работает и сосет из меня все соки. Две тысячи долларов в неделю на шмотки, машины и прочую дребедень. Этот телесериал озолотил меня, вот Глория и решила, будто я -- дойная корова. Она тупа, жадна, мелочна и невежественна, и я ее терпеть не могу. -- Но, Питер... -- Сложность заключалась в том, что я не знал, как развестись, -- продолжал Финни. -- Я чертовски хорошо зарабатываю, и Глория наверняка подала бы на алименты. Замуж ей не выйти: какой нормальный мужик женится на безработной актриске, игравшей в "Пляже на заре"? Вот и пришлось мне устроить ей романтическое приключение, найти другого мужчину. Тут-то ты и пригодился. -- Питер, ты просто спя... -- Мой поверенный знает одно замечательное сыскное бюро. У них есть все, даже устройство для фотосъемки в инфракрасных лучах. Ты уж не обессудь, если твое имя помянут на бракоразводном процессе, но речь идет о чертовски больших деньгах... -- Питер... -- Но нам был нужен последний штрих, -- продолжал Финни, небрежно помахивая пистолетом перед носом доктора Эйка. -- Надежный благообразный свидетель, способный пробудить в судьях сочувствие и имеющий некоторое отношение к происходящему. Лучшей кандидатурой на эту роль, разумеется, стала мисс Патрик, прелестница, которая сидит у тебя в приемной. Мы с ней встречаемся уже несколько недель. Какая секретарша откажет себе в удовольствии подслушать разговор своего нанимателя? Совершенно случайно, как ты понимаешь. -- Питер, все это... -- Она прослушивала тебя целых две недели, но ты -- человек осторожный и никогда не звонил Глории из кабинета. Вот мы с мисс Патрик и решили пришпорить тебя, чтобы ты засуетился. Доктор Эйк откинулся в кресле и медленно покачал головой. Финни нацелил пистолет ему в лицо и трижды спустил курок. Комната наполнилась густым едким дымом. Прошло несколько секунд, прежде чем доктор Эйк уразумел, что не ранен: пистолет был заряжен холостыми патронами. Питер Финни расхохотался. -- Ну-с, -- спросил он чихающего в дыму доктора Эйка, -- и что ты почувствовал? Перевел с англ. А. Шаров (sharov@postman.ru) Винсент Старретт. Та, другая... --------------------------------------------------------------------- © Винсент Старретт © перевели с англ. Л. Соколова, А. Шаров (sharov@postman.ru) --------------------------------------------------------------------- -- Вы и есть мистер Дюбуа? -- спросила посетительница, удивленно глядя на пухленького коротышку-сыщика? -- К вашим услугам, мадам, -- с поклоном отвечал он. В его голосе и повадке непостижимым образом сочетались подобострастие и высокомерие. Посетительница смутилась и нервно усмехнулась. -- Прошу прощения, но я наслышана о вас, и мне казалось, что вы гораздо моложе. -- И, конечно же, не такой седой и дородный, -- с улыбкой ввернул сыщик. -- Увы, в наш век возраст и приобретенные с ним знания не в чести. Но, если я могу быть вам полезен, то с удовольствием помогу. -- Надеюсь, все останется между нами? -- спросила посетительница -- пожилая, но моложавая дама, вооруженная лорнетом. Александр Дюбуа снова отвесил поклон. -- Можете не сомневаться. Присаживайтесь, мадам. -- Меня зовут Хоуп Грейндж. Мне нужна помощь в очень щекотливом деле... И очень непростом... Речь идет о моем муже. Его исчезновения стали притчей во языцех в городе. -- Вернее, в той части города, где у мадам есть знакомые. -- Вы правы, -- миссис Грейндж холодно улыбнулась. -- Хочу, чтобы все было ясно: я пришла к вам не как несчастная обманутая жена... Дюбуа снова поклонился. -- Вы знаете, кто мой муж? -- Безусловно. Мистер Грейндж -- крупный промышленник, член правления коммерческой ассоциации, пресвитерианец, до недавнего времени состоял в коллегии министерства торговли. Его коллекция марок -- вторая по величине в стране. -- Ваши познания поразительны, -- у посетительницы округлились глаза. -- Могу добавить, что он подвержен приступам хандры и время от времени пропадает неведомо куда. Это происходит примерно раз в месяц. Началось уже давно, несколько лет назад. Утром уходит на службу, потом звонит и сообщает, что не вернется вечером. Никаких объяснений. А, когда возвращается, говорит, что уезжал по делам. -- Неугомонный человек. Дома его угнетает вынужденная праздность? -- Напротив, дома он всем доволен и даже счастлив. Это неудивительно. Вам известно, что мы -- обеспеченные люди? -- Живете вы в достатке. Я как-то проходил мимо вашего дома. Великолепное имение. А какие оранжереи! Я знаю, что у вас много картин и редких книг... -- Как видите, никаких причин для недовольства. У нас множество друзей, некоторые из них -- влиятельные люди. -- Вы полагаете, что дела -- лишь отговорка? -- Не знаю. Но его глаза, голос, преувеличенная нежность очень подозрительны. Это похоже на издевку. И я чувствую фальшь. Он отказывается говорить о делах под тем предлогом, что я все равно ничего не пойму. Ума не приложу, зачем ему куда-то ездить. Его делами управляют молодые служащие. Я дала ему понять, что подозреваю обман. -- Да, поверить в обман подчас легче, чем попытаться раскрыть его, -- согласился сыщик. -- Умные люди это понимают и действуют соответственно. -- Но я чувствую себя несчастной. -- А есть ли на то причины? В вашем состоянии человек становится недоверчивым и видит подозрительное даже в самом обыденном. -- Я пыталась следить за ним, но безуспешно. -- Вы подозреваете, что у него есть другая женщина, мадам? -- А что еще я могла подумать? -- Расскажите все по порядку. -- Однажды он позвонил мне днем и сказал, что не вернется домой. Я тотчас помчалась к нему в контору, дождалась, пока он выйдет из здания, и пошла следом. Он долго бродил по улицам, посидел в парке и, наконец, вернулся к тому месту, откуда пустился в путь, вошел в старый дом рядом с конторой и исчез. Вы знаете деловой квартал на Северной стороне? Мешанина старых и новых зданий, контор и жилых домов. Я вошла в подъезд, но дверцы лифта уже закрылись. Лифт останавливался на втором, четвертом и пятом этажах. Я побывала на всех, но не нашла мужа. И из здания он не выходил. -- А что вы обнаружили на этих этажах, мадам? -- Театральное агентство, конторы мелких стряпчих и торговые фирмы. Я зашла в некоторые, притворившись, что разыскиваю мистера Смита. Александр Дюбуа с улыбкой покачал головой. -- Вам повезло, что там не оказалось ни одного Смита. И к какому выводу вы пришли в конце концов? -- Полагаю, он нырнул в здание, чтобы сбить с толку возможного преследователя, а потом пошел в другое место. -- Возможно, вы правы, -- сказал сыщик. -- Вы повторяли этот эксперимент? -- Месяц спустя. С тем же результатом. -- Могу я спросить, по каким улицам он гулял? -- Контора находится на Онтарио-стрит. По ней он дошел до бульвара, заглянул в парк, потом двинулся обратно тем же путем. -- Отличная прогулка! А что он делал в парке, мадам? -- Кормил белок и лебедей. -- И все? -- Ну, еще постоял у воды, выкурил трубку. Дома он ее в рот не берет. -- Почему? -- Не любит трубочный табак. Дома он курит сигары. -- А в молодости, до вашей женитьбы, он курил трубку? -- Да. И какое-то время после свадьбы. -- Вы всегда жили обеспеченно? -- Нет. Вначале денег было негусто, но потом мужу сопутствовал успех. Однако какое отношение это имеет к сегодняшним событиям? -- Может, и никакого. Простите за неумеренное любопытство. Так вы хотите, чтобы я понаблюдал за ним, когда он не придет домой? -- Его не будет сегодня. Так он сказал утром. Обещал вернуться через день или два. -- Тогда я должен спешить... У вас вчера были гости? -- Да, большая компания. Но это -- обычное дело. -- А сегодня кто-нибудь придет? -- Мы приглашены к приятелям. Как я смогу объяснить отсутствие мужа? Мне будет стыдно, как бывало уже не раз. Многие уже подозревают... Я должна положить этому конец. -- Вы правы, это очень неприятно. И я вам помогу. А сейчас мне пора, если мы хотим добиться успеха в вашем деле. -- Вы позвоните мне утром? -- Непременно, мадам, если вы и впрямь хотите знать правду. -- А зачем еще я стала бы вас нанимать? -- Зачастую наше счастье зиждется на неведении. Но в вашем случае оно приводит лишь к страданиям. Что ж, утром вы узнаете правду, даже если она уязвит ваше самолюбие. -- Самолюбие? Думаете, мною движет самолюбие? -- Мы всегда с легкостью находим объяснения нашим действиям и при этом непременно исключаем самолюбие. И уже в этом проявляется наше тщеславие. -- Вы обнаружили убежище моего мужа? -- спросила миссис Грейндж, выскакивая из такси. -- Вы знаете, где он бывал и где находится сейчас? -- Ее глаза яростно сверкнули. Мистер Дюбуа взглянул на здание напротив, потом на миссис Грейндж. -- Я могу отчитаться в своих находках, но полагаю, вам лучше пройти весь путь вместе со мной. -- Где мой муж? -- сердито спросила миссис Грейндж. -- За своим рабочим столом. Вчера я начал отсюда, с перекрестка улицы и бульвара. Давайте повторим мой путь. Миссис Грейндж неохотно пошла за сыщиком. -- Куда мы идем? -- Через час вы все узнаете, мадам. Извините, если мои вопросы поначалу покажутся вам бессмысленными. Вы когда-нибудь гуляли вот так? -- Как сейчас? По этой улице? -- голос ее дрожал от злости. -- Конечно. Много лет назад с мужем. Все тогда выглядело иначе. Нам очень нравились деревья... -- Деревья и сейчас красивы. А здания вам знакомы? Возможно, это старые друзья вашей счастливой юности? -- Не припоминаю. Столько лет прошло... Скажите, почему мой муж гуляет именно здесь? Я правильно понимаю, что таким образом он пытается уйти от преследования? -- Возможно. В прошлом тут не ходили ни машины, ни автобусы. Я полагаю, улицы выглядели гораздо красивее. И дети играли, как теперь... -- Я не помню детей. Улицы и впрямь были милые, но сейчас они нравятся мне больше. Почему вы ходите вокруг да около, мистер Дюбуа? Боитесь сказать мне правду о муже? -- Терпение, мадам. Я просто хочу подготовить вас к этой правде. -- Своей сентиментальной болтовней о деревьях и цветах? Я не ребенок, мистер Дюбуа, и наняла вас с вполне определенной целью. -- Это я понял. И задание выполнил. Смотрите, мы приближаемся к парку! Обратите внимание на тополя и пышные акации. Вы бывали в этом парке в прошлом. И, конечно, стояли у пруда, с удовольствием наблюдая, как волны накатываются на камни. Смеялись, когда брызги ласкали щеки и волосы. А не говорил ли вам супруг, что глаза у вас такие же голубые, как вода в пруду? -- По-моему, вы сошли с ума или просто издеваетесь надо мной! Я требую, чтобы вы сказали, есть ли у него другая женщина! -- К сожалению, есть... -- Так я и знала! Мерзавец! Ненасытное животное. И кто же она? -- Успокойтесь, мадам. Еще минута, и вы все узнаете. Терпение. Скоро мы повернем обратно и пойдем тем же путем. Мы недалеко от пруда, где плавают лебеди. Именно там ваш супруг курит трубку и кормит птиц. Почему? Скажите, много лет назад он любил птиц и белок? -- Очень. Он обожал всех животных. И требовал, чтобы я ходила в парк с ним. Но к чему все эти расспросы? -- Чтобы вы поняли, почему он сбежал к другой женщине. -- Понятно. Вы говорите, что он решил вернуться в юность? Вздор. Но я благодарна вам. Пошли обратно. Покажите мне, где вы его нашли. -- Да, миссис Грейндж, молодость глупа. Молодежь хочет поскорее повзрослеть, а когда наступает зрелость, мы готовы отдать все, чтобы снова стать юными. Миссис Грейндж подняла руку, останавливая такси. -- Но подумайте, какое счастье может испытать человек, вспоминая былое, возвращаясь в старые места... -- Вы тоже не в своем уме. Я требую, чтобы вы отвезли меня в то место, где бывает мой муж, когда не ночует дома. -- Хорошо, мадам, поедем туда, где супруг обманывает вас. Такси остановилось напротив старого здания рядом с конторой Грейнджа. Сыщик и клиентка молча вошли в парадное. Дверцы лифта были открыты. -- Какой этаж? -- спросила миссис Грейндж. -- Третий. Он едет до четвертого, а потом спускается по лестнице. Лифт остановился. Они вышли в длинный мрачный коридор с пыльными стеклянными дверьми и остановились перед одной из них. Дюбуа извлек из кармана ключ. Миссис Грейндж уставилась на табличку на стекле. Она гласила: "Вернусь через 5 минут", но создавалось впечатление, что повесивший ее человек ушел навсегда. Они вошли в пыльную прихожую. Обыкновенная комната. На камине были расставлены фотографии и книги. В углу тикали старомодные часы. У стены -- стол, покрытый выцветшей скатертью. На нем -- стеклянная банка с табаком и старая трубка. В другом углу -- диван, накрытый стеганым одеялом. Миссис Грейндж вскрикнула и упала в кресло. Ее глаза округлились, щеки залил румянец. Вдруг она резко вскочила. -- Ну и дурак! -- Именно так, мадам. Вот и доказательство, -- он указал на плакат, на котором рукой Грейнджа было начертано: "Логово старого сентиментального дурня". -- И это все? Другой женщины нет? Вы солгали мне? -- Нет, мадам. Другая женщина есть. Только она сюда не приходит. Возможно, он надеется, что когда-нибудь придет. -- Он сидит здесь и курит старую трубку? Убегает от жизни? Вспоминает былое? Ничего не понимаю! Он убегает сюда от меня? -- К сожалению, так оно и есть. Но он еще не утратил надежду. -- Дурак! Старый дурак! -- яростно проговорила она. Несколько минут миссис Грейндж молчала, потом медленно обошла комнату, всматриваясь в знакомые вещи. Потрогала часы, оглядела старые фотографии, внимательно изучила портрет в серебряной рамке, даже поднесла его к свету. -- Старый дурак! -- снова повторила она, но на сей раз ее голос дрожал, а металлических ноток в нем как не бывало. Сыщик тихонько вышел из комнаты и направился к лифту. Даже при его уме и проницательности он едва ли сумел бы ответить на вопрос, вернется ли когда-нибудь та, другая Хоуп Грейндж. Перевели с англ. Л. Соколова, А. Шаров (sharov@postman.ru) Эллери Квин. Сделка --------------------------------------------------------------------- © Эллери Квин © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru) --------------------------------------------------------------------- -- Неужто объявилась новая "коза-ностра"? -- спросил Эллери. -- Господь знает, -- инспектор Квин устало зевнул. -- Может стать-ся, эти поганцы так же близки к "коза-ностре", как лесной сурок к стратос-фере. Но их чертовски трудно уличить, и это плохо. Мы довольно долго блукали в потемках, пока, наконец, не выяснилось, что всеми темными делишками в нашем городе заправляет совет из четырех человек, но если я назову тебе их имена, ты покрутишь пальцем у виска. Первый из них -- Хьюго де Витте, -- инспектор принялся загибать сухие пальцы. -- Ты что-нибудь слышал о нем? -- Конечно. Банкир с Уолл-стрит. Но ведь не думаешь же ты... -- Увы, думаю. -- Хьюго де Витте -- главарь преступной шайки? -- Один из четверых. Второй -- Джон Юинг, -- ответил инспектор. -- Нефтяной и угольный магнат? -- с сомнением протянул Эллери. -- Да, ты не ослышался. Третий -- Филиппо Фалконе. -- Король строителей и водителей грузовиков? Отец, да ты просто разыгрываешь меня! -- Хотелось бы... И последний... Держись крепче. Райли Берк. -- Нет, ты меня дурачишь! -- вскричал Эллери. -- Берк -- столп эпохи. Зачем такому законнику, да и крупным дельцам вроде Фалконе, Юинга и де Витте, марать себя нечестной игрой? Старый инспектор передернул плечами. -- Не знаю. Наверное, им выгоднее нарушать закон, прикрываясь благопристойным фасадом. -- Насколько я понимаю, -- сердито молвил Эллери, -- ты надеешься на мою помощь? -- Совершенно верно. Я не могу ничего сделать, пока не узнаю, кто из этих четверых -- главарь, хранящий все бумаги. Очень надеюсь, что ты сможешь указать мне на него. Тем более, что есть зацепка. -- Инспектор Квин нажал кнопку внутренней связи. -- Уэлли, пригласите ко мне миссис Принс. Изможденная женщина, которую сержант Уэлли ввел в кабинет инспектора Квина, во время оно, наверное, была миловидна, изящна, возможно, даже прекрасна. Но теперь все изменилось. Она так волновалась, что Эллери пришлось помочь ей сесть. Руки у нее дрожали. -- Супруг миссис Принс работал бухгалтером, -- пояснил инспектор Квин. -- И ему светило от пяти до десяти лет тюрьмы за растрату. -- Он не делал этого, -- упавшим голосом произнесла женщина. -- Джон признался в преступлении, которого не совершал. Взял на себя чужую вину. Это была сделка. -- Расскажите, что говорил вам мистер Принс после суда. -- Джон сказал, что, когда освободится, мы заживем вольготно, -- начала женщина. -- Все время, пока он сидел, вот уже больше трех лет, я ежемесячно получала по почте 750 долларов в конверте, мелкими купюрами. На них мы с детьми и жили. -- Вы знаете, кто посылает деньги? -- Нет, на свиданиях Джон никогда не говорил об этом, хотя, конечно, он знает. Видимо, это одно из условий сделки. -- Кстати, Эллери, -- вставил инспектор Квин, -- завтра его выпустят из Синг-Синг под честное слово. -- Муж велел не встречать его, а ждать дома, -- шепотом добавила женщина. -- Мистер Квин, я очень боюсь. -- Чего? -- Той неведомой сделки, которую он заключил. Тех грязных денег, откуда бы они ни поступали. Я хочу только одного -- сменить имя, уехать и начать все сызнова. Но Джон вряд ли послушает меня... -- И кого-нибудь другого тоже, -- отвечал мистер Квин. -- А, может, ты попробуешь, Эллери? Правда, надежды мало, но миссис Принс говорит, что ее супруг всегда любил твои книжки. -- Если б только вы, мистер Квин, втолковали Джону, что не будет нам жизни с этими деньгами... -- Эллери, ты только не вздумай и впрямь это делать, -- сказал инспектор Квин сыну, когда за миссис Принс закрылась дверь. -- Его уже поздно отговаривать. В конце концов, он заработал эти деньги, пожертвовав добрым именем и отсидев три с лишним года. -- Так в чем же дело, отец? И какое отношение имеет осужденный бухгалтер к делу преступного синдиката, которое ты расследуешь? -- Как нам стало известно, до своего осуждения Принс в глубокой тайне выполнял поручения де Витте, Юинга, Берка и Фалконе. У меня есть основания полагать, что он знает главаря. Может быть, тебе, сынок, удастся выудить у него имя. -- Он выходит из тюрьмы завтра, -- Эллери задумался. -- Хорошо, отец, давай подумаем, кто будет его встречать. На другой день инспектору пришлось столкнуться с неожиданностью. Полицейские, как водится, расположились вдоль пути следования бухгалтера к невзрачному многоэтажному дому в Истсайде, где ютилась его семья. Наконец из ворот тюрьмы вышел Джон Принс. Это был согбенный плюгавый мужичонка, кожа да кости. Он направился к своему дому и, когда уже почти достиг цели, из-за угла, кренясь на вираже, вылетел черный седан с забрызганными грязью номерами, на полном ходу налетел на бухгалтера сзади, сбил его и исчез за поворотом. Принс рухнул на тротуар, вокруг него расползлось алое пятно. Патрульная машина с ревом сорвалась с места в тщетной попытке догнать убийц. Отец и сын Квины и сержант Уэлли подбежали к распростертому на земле человеку. Все было кончено. Взглянув на Принса, сержант Уэлли посоветовал: -- Бросьте вы это дело, сэр. -- Принс, Принс, -- позвал Эллери, склонившись над умирающим. -- Помогите нам схватить их. Говорите. Вы можете говорить? -- Их четверо... -- пробормотал бухгалтер. -- Каждый использует код... Название города... -- Четыре города? -- Бостон, Филадельфия, Беркли... -- Голос затухал, как угасающая свеча. Принс сделал последнее неимоверное усилие. -- И Хьюстон... -- Кто из них главный? Но взор бухгалтера уже застыл, глаза остекленели. -- Значит, предчувствие не обмануло меня, -- сказал инспектор Квин. -- Еще секунда. Еще бы одна секунда! И он сказал бы нам. Нет, Уэлли, пропустите ее, -- еще тише произнес он. -- Миссис Принс, я очень сожалею... Вдова стояла над телом мужа. -- Теперь ты знаешь, Джон, как они хотели отблагодарить тебя, -- проговорила она. И, не заметив протянутой инспектором руки, будто слепая, побрела в дом. -- Ну, что? -- спросил инспектор сына. -- Да не стой ты столбом! Эта головоломка с названиями должна прийтись тебе по вкусу. Каждый из главарей взял себе прозвище -- название города. Ну-ка, повтори, какие города упоминал Принс. -- Бостон, Филадельфия, Беркли, Хьюстон, -- Эллери продолжал смотреть на мертвеца. -- Ради бога, Уэлли, закройте ему глаза. -- Все-таки жаль, что мы так и не узнали, кто главарь, -- инспектор отвернулся. -- Принс не успел сообщить нам имя. -- Отчего же? Еще как успел, -- Эллери встрепенулся. -- Если вы поразмыслите, то увидите связь между именами главарей и названиями городов, которые они выбрали для себя. Возьмем, к примеру, Райли Берка и город Беркли. Очень созвучно. Или Филиппо Фалконе и Филадельфия. -- Ах, оставь, Эллери, это просто совпадение, -- возразил инспектор Квин. -- Ну, а как тогда объяснить Хьюго де Витте и Хьюстон? Хью -- Хью. Возможны ли два совпадения? А три? Нет, сэр. -- Но остаются Джон Юинг и город Бостон. Какая между ними связь? -- Во всех этих парах слов есть общая черта, -- ответил Эллери, глядя вслед фургону с телом. -- В названии каждого города ключ находится в первом слоге -- Берк, Фил, Хью. Попробуй найти его в слове Бостон. -- Бостон. Бос. -- На лице инспектора Куина появилась недоуменная мина. -- Босс! -- вскричал он. -- Вот именно, -- Эллери кивнул. -- Юинг и есть главарь, которого мы хотели вычислить. Босс! Джеймс Ризонер. Ночная смена --------------------------------------------------------------------- © Джеймс Ризонер © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru) --------------------------------------------------------------------- Все ночные смены одинаковы. Уж я-то знаю, что чувствует человек в эти темные тягучие часы. Скуку и страх, вот что. Скучно бывает потому, что в ночную смену никогда ничего не происходит. А страшно -- потому что так и ждешь какой-нибудь пакости. Все ночные магазинчики тоже одинаковы и похожи на коробки, набитые нехитрой снедью в пакетиках и "товарами первой необходимости" навроде молока или хлеба. Цены тут -- ого-го, но где еще затариться едой после полуночи? Крошечный магазинчик "Покупка на ходу" был далеко не первым моим местом работы. Став вдовцом, я принялся мотаться по стране, поскольку не видел смысла сидеть сиднем. В ночных лавочках всегда нужна рабочая сила, а мне опыта не занимать, так что найти место -- пара пустяков. Обычно меня ставят в ночную смену. Ну, да это тоже пустяк. Зато днем я могу делать, что хочу. Независимо от местонахождения этих ночноых магазинов, покупатели в них всегда одинаковые. До полуночи заглядывают подростки, берут коку. Студенты приходят за пивом и сушеным картофелем, молодые супруги забегают купить молока или пачку подгузников. Иногда забредает забулдыга, в надежде разжиться пивком после полуночи. Некоторые, если им отказываешь, начинают качать права. А порой заходят парни навроде того, который был сегодня вечером. Вот тогда-то и становится страшно. Он был тощий, рябой и небритый, с нелепыми круглыми бегающими глазками. Руки он держал в карманах потрепанной ветровки. Я тотчас понял, что это за субчик. Человеку с моим стажем грабеж не в диковинку. В большинстве лавчонок заведено правило: если грабят, не рыпайся и смотри в оба. Исполняй все требования налетчика. Бытует мнение, что так оно бесопаснее. Я смотрел на парня и чувствовал, как у меня сводит брюхо, потеют ладони и колотится сердце. Похоже, я нарвался. Парень взял пакетик сушеной картошки и подошел к кассе, по-прежнему держа другую руку в кармане. В этот миг открылась дверь, и в магазин вошли двое мужчин с маленьким мальчиком. Они сразу же направились к стеллажу, где стоял лимонад. Парень в ветровке смерил их тяжелым взглядом и бросил на прилавок двадцать шесть центов. Я выбил чек. Парень толкнул дверь, вышел на улицу, и я, наконец, перевел дух. А вскоре приехали Джордж и Эдди на своей патрульной колымаге. Они каждую ночь заглядывают ко мне выпить кофе. -- Привет, ребята, -- сказал я. -- Вам бы объявиться чуток пораньше. Джордж налил себе из бачка стаканчик кофе и спросил: -- А что стряслось, Фрэнк? -- Может, у страха глаза велики, да только сдается мне,что один парень хотел почистить кассу. Но вошли покупатели, и он передумал. -- Он угрожал тебе пистолетом? -- Нет, пистолета я не видел, но нутром почуял неладное. Возможно, я просто перетрусил. -- Нутро никогда не подводит, -- рассудил Эдди. -- Как он выглядел? -- Тощий, килограммов шестьдесят-семьдесят, ростом под метр восемьдесят, белобрысый, лет тридцати, в джинсах и бурой ветровке. Эдди занес эти сведения в книжечку, а Джордж спросил меня: -- Ты видел, на чем он приехал? -- Он пришел на своих двоих. Может, оставил машину в темном месте. -- Ладно, будем поглядывать. Вероятно, он уже не вернется. Во всяком случае, сегодня. Вскоре после их отъезда начался наплыв покупателей, и мне было недосуг размышлять о том парне. До трех часов ночи работы было невпроворот, а потом торговля опять замерла. Теперь она оживится только в начале пятого, когда ко мне потянется рабочий люд. Парень вернулся без двадцати четыре. Уже минут десять мимо магазина не проезжала ни одна машина, и я знал, что на этот раз его никто не спугнет. Я кивнул ему и постарался сделать вид, будто мне вовсе не страшно. -- Пачку "кэмел", -- бросил парень. Я положил сигареты на прилавок. -- Пивом уже не торгуешь? -- Боюсь, поздновато, -- ответил я, чувствуя, что начинаю потеть. Мой форменный красно-белый халат уже сделался влажным. -- Во все дни, кроме субботы, выпивка продается только до полуночи. Парень немного покачался на пятках. У него были желтые зубы и оспины на щеках. Он злорадно ухмыльнулся и произнес тоном, которого я не забуду до конца моих дней: -- Ладно, тогда больше ничего не надо. Я принялся щелкать кнопками. Когда кассовый ящик открылся, парень приказал: -- Выходи оттуда. У меня в кармане пукалка. Я понимал, что веду себя как дурак, но все же спросил: -- Это ограбление? -- Правильно мыслишь, придурок. А теперь выходи, и поживее! Я проглотил подкативший к горлу комок и приступил к исполнению указаний грабителя -- обошел вокруг микроволновки и машины, которая делает воздушную кукурузу. Они на миг заслонили меня от налетчика, и, кажется, он не видел, как я сунул руку под полу халата и нащупал кобуру. Когда я вышел из-за прилавка, мой пистолет был нацелен точнехонько в лоб этого парня. В его глазах мелькнуло удивление, тотчас сменившееся испугом. Должно быть, точно такие же чувства отразились на лице моей жены Бекки, когда она вошла в крошечный ночной магазин за тридевять земель отсюда и спугнула оказавшегося там грабителя. Он сумел унести ноги, а женщина, составлявшая смысл моей жизни, истекла кровью на грязном кафельном полу. Я спустил курок, и испуганная мина на его физиономии взорвалась. Разумеется, он не успел пустить в ход свой пистолет. Да и был ли у него пистолет? Я оставил пушку на прилавке, вышел на улицу и позвонил в полицию. Набирая номер, я прикидывал, куда бы теперь податься. Едва ли кто-то удивится, если после такого приключения я уволюсь с работы. Значит, будет новый город, новое имя, новая служба. Найти место -- пара пустяков. Ночные магазинчики все как один, а опыта мне не занимать. Перевел с англ. А. Шаров (sharov@postman.ru) Майкл Мэллори. Пламя черной свечи --------------------------------------------------------------------- © Майкл Мэллори © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru) --------------------------------------------------------------------- -- Еще чаю, мэм? -- спросила наша служанка Мисси, вырывая меня из легкой дремы. -- Извините, мэм, кажется, вы кивнули? -- Едва заметно, -- зевнув, ответила я. После нашего возвращения из короткой поездки в Америку у меня начались нелады со сном. Организм брал свое за долгие тоскливые дни, проведенные в Новом Свете. А вот мой супруг, Джон, напротив, вернулся домой полным сил и с головой ушел в свою врачебную практику, которую на время забросил ради курса лекций и серии публичных выступлений с изустными рассказами о своем великом друге Шерлоке Холмсе, ныне ненадолго покинувшем Англию. Напомнив себе, что надо бы поговорить с Джоном о моем плачевном состоянии, я расположилась в кресле и взялась за новую книгу, лишь бы только не видеть ненастья за окном. Мое книгочейство было прервано лишь однажды, когда почтальон принес письмо на имя мужа, а вскоре вернулся и Джон. Вода рекой текла с его шляпы и пальто, причем, конечно же, прямо на ковер. -- Тебе письмо, дорогой, -- объявила я и вновь углубилась в чтение, но мгновение спустя была вынуждена оторваться от книги, отвлеченная возгласом: -- Великий шотландец! Руперт Мэндевилл. Сколько лет прошло. Я уже почти забыл его. А ведь мы вместе служили в стрелковом полку. Интересно, что ему от меня понадобилось? Джон прочел письмо, и я увидела, как омрачилось его лицо. -- Похоже, он в беде, -- молвил мой муж. -- Просит помощи. Говорит, что я -- единственный, кому он может довериться. -- Единственный? Он может довериться только человеку, которого не видел двадцать пять лет? -- Руперт пишет, что речь идет о жизни и смерти, и лишь я один способен ему помочь, -- ответил Джон. -- Я незамедлительно отправляюсь к нему. -- Джон, прошу тебя, мы же только что вернулись домой. Неужели надо лететь сломя голову? -- Он просит у меня помощи, Амелия, -- просто ответил мой супруг. -- Тебе этого не понять, но мы вместе воевали, а на поле брани выковываются узы, которые не разорвать всю оставшуюся жизнь. Они так же крепки, как... -- Узы брака? -- подсказала я. -- Вот именно, -- подтвердил Джон. Ну что с ним поделаешь? -- Я могу внести поправки в свой рабочий график, -- продолжал он. -- Поездка займет всего несколько дней. Кроме того, мне давно хотелось взглянуть на мыс Лизард. -- Твой приятель живет на мысе Лизард? -- ахнула я, вспомнив, как еще ребенком ездила на этот древний скалистый полуостров, крайнюю южную точку Британии, и как возненавидела его. -- Джон, неужели тебе мало этой ужасной Америки? -- Господи, Амелия, куда подевалась твоя страсть к приключениям? -- Куда надо. Она в этом кресле, где ей самое место, -- ответила я. -- Однако я -- всего-навсего твоя жена и, вероятно, бессильна удержать тебя от этой поездки. Что ж, с утра начну укладывать пожитки. -- Тебе не обязательно сопровождать меня, -- сказал Джон. Я взглянула на его красивое лицо и заметила, как оно вдруг залилось румянцем. Мой муж был явно возбужден. Неужто ему и впрямь пятьдесят два года? Я не смогла сдержать улыбку. -- Нет уж. Кто еще за тобой присмотрит? Спустя два дня мы кое-как протиснулись сквозь толпу на вокзале Ватерлоо и заняли места в поезде, который должен был доставить нас в деревушку Хелмут, затерянную где-то средь корнуоллских утесов. Юношеский блеск в глазах Джона уже угас, но волнение по-прежнему не оставляло его. -- Ты и впрямь думаешь, что это дело жизни и смерти? -- спросила я, когда окутанный клубами пара состав с грохотом отошел от станции. Джон откинулся на спинку сиденья и раскурил свою первую дорожную трубку. -- Меня больше всего тревожит то, что Руперт выразился именно так, -- ответил он, пуская кольца дыма. -- Тот Мэндевилл, которого я знал, не грешил склонностью к преувеличениям. Я посмотрела в окно. Снаружи было холодно и сыро. -- Полагаю, в Хелмуте нас встретят? У Джона вытянулось лицо. -- О, господи, -- пробормотал он. -- Неужели ты не сообщил своему приятелю о нашем приезде? -- Я забыл. В былые времена заботы о таких мелочах всегда брал на себя Холмс. -- Ну вот, поехали, -- вздохнув, молвила я и принялась обозревать зеленые леса и поля, окутанные пеленой дождя, а Джон с виноватым видом уткнулся в газету. Путешествие в Хелмут оказалось еще более долгим и утомительным, чем я думала. Когда моя нога, наконец, ступила на перрон, я чувствовала себя так, словно провела в дороге несколько дней. Солнце уже погрузилось в бурную пучину океана, с воды дул резкий пронизывающий ветер. Пока я присматривала за носильщиками, Джон отправился к начальнику станции и нанял экипаж. Это была открытая пролетка, и, когда мы добрались до унылого, украшенного многочисленными фронтонами жилища Руперта Мэндевилла, которое напоминало, скорее, гнездо в утесах, нежели дом, мои щеки уже совсем окоченели и ничего не чувствовали. Я так замерзла, что едва смогла разогнуться и вылезти из пролетки перед мрачным фасадом здания. Джон постучал в огромную парадную дверь, и нам открыл пожилой чопорный слуга. -- Да, сэр? -- спросил он, морщась и пряча лицо от студеного ветра. -- Доктор Уотсон с супругой к мистеру Руперту Мэндевиллу, -- сообщил слуге Джон, чем привел его в немалое замешательство -- Меня не предупреждали о приезде гостей, -- сказал старик. -- Мистер Мэндевилл пригласил меня письмом, -- ответил Джон. -- Мы прибыли из Лондона. В дверях появилась еще одна фигура. Это был красивый, но мрачный парень лет двадцати пяти, с глазами усталого, пресытившегося жизнью старика. -- В чем дело, Дженкинс? -- сердито спросил он слугу. -- Этот человек говорит, что прибыл по приглашению хозяина, мистер Филлип. -- Не может быть, -- нахмурившись, ответил молодой человек. -- Но со мной его письмо! -- возмутился Джон, и почти тотчас послышался еще один голос: -- Доктор Уотсон, это вы? -- Да! -- крикнул в ответ Джон, и к двери подошел еще один молодой человек, очень похожий на Филлипа, но совсем еще юный и гораздо менее суровый на вид, чем его брат (несомненно, брат). Вероятно, ему не было еще и двадцати лет. -- Отец часто вспоминал вас, -- сообщил юноша. -- Добро пожаловать. -- Что это значит, Эдвард? -- сердито осведомился старший брат, но, прежде чем похожий на трепетную лань отрок успел ответить, из глубины дома опять донесся голос: -- Господи, да закройте же дверь! Тут холодно как в амбаре! И появился третий брат, внешне неотличимый от Филлипа, его точная копия, если не считать болтавшихся на носу очков. Переступив порог, Джон тотчас вручил Филлипу письмо, и тот угрюмо изучил его, после чего спросил: -- Когда вы это получили? -- Третьего дня, -- ответил Джон. Близнецы переглянулись. -- Ну и шуточки, -- бросил очкарик. -- Да уж, -- откликнулся Филлип. -- Ну, ладно, раз вы здесь, нам, наверное, следует соблюсти приличия. Я -- Филлип Мэндевилл, а это мои братья, Чарльз и Эдвард. Честно говоря, я немного озадачен этой запиской. -- Возможно, ваш отец сумеет внести ясность, -- сказал Джон. -- Могу ли я увидеть его? -- Боюсь, что нет, -- отвечал Филлип. -- Отца похоронили две недели назад. -- Две недели назад? -- воскликнул Джон. -- Но как же тогда я мог получить... -- Я тоже хотел бы это знать, -- сказал Филлип. -- Это я послал письмо, -- сообщил Эдвард Мэндевилл. -- После смерти отца я нашел его на столе и опустил в почтовый ящик. Это простодушное признание так разозлило и раздосадовало Филлипа, что я на миг испугалась, как бы он не ударил своего младшего брата. -- Ты же помнишь, как отец отзывался о докторе Уотсоне, Филлип, -- словно оправдываясь, продолжал Эдвард. -- Тебе ли не знать, что он читал и собирал рассказы доктора о Шерлоке Холмсе. Отец знал, что его хотят убить, и нуждался в помощи! После этого утверждения Филлип едва не взревел от досады и злости. -- Никто не хотел его убивать! -- гаркнул он. -- Отец умер от естественных причин! -- Мотор заглох, -- доверительно сообщил нам Чарльз и для наглядности похлопал себя по груди. -- Но я неоднократно беседовал с ним, -- не унимался Эдвард. -- Отец был убежден, что его пытаются отравить. -- Убежден. Вот именно, Эдвард! Убежден! -- вскричал Филлип. -- Ты же знаешь, что последние несколько месяцев отец был не в себе, воображал бог знает что. -- Да, да, верно, кухарка говорит, что он даже сделал ей предложение. Каково, а? -- подал голос Дженкинс, и Филлип бросил на него тяжелый укоризненный взгляд. -- Что ж, извините за вторжение, -- сказал Джон. -- Пожалуй, нам лучше уехать и не нарушать скорбного покоя этого дома. -- Уехать? -- простонала я. -- Сейчас? Джон, я просто не выдержу еще одного свидания с поездом. Только не сегодня. -- Тогда заночуем в деревне, -- решил Джон. -- Тут есть какая-нибудь гостиница? -- Филлип, -- сказал Эдвард, -- это я виноват. Они приехали из-за меня, и я буду чувствовать себя мерзавцем, если мы выпроводим их. Неужели нельзя хотя бы предложить им ночлег? -- А где, Эдди? -- сердито спросил Чарльз. -- Комната для гостей уже занята. -- Зато отцовская спальня свободна. -- Отцовская спальня? -- в один голос вскричали близнецы. -- Не выгонять же их в такую ночь! -- Ну, что ж, -- со вздохом молвил Филлип и вполголоса добавил: -- Хотя едва ли можно представить себе более неподходящее для приема гостей время. Дженкинс, затопите камин в отцовской спальне. А я попрошу кухарку собрать ужин. -- С этими словами Филлип резко повернулся и чеканным шагом отправился на кухню. -- Знаешь, Эдди, а ведь ты щедро наделен даром осложнять людям жизнь, -- заметил Чарльз, после чего последовал примеру брата и тоже удалился. -- Стало быть, мне придется самому показывать вам комнату, -- сказал Эдвард и попросил Дженкинса внести в дом чемоданы. Шествуя к дубовой лестнице с широкими перилами, мы прошли мимо столовой, где стоял длинный стол, накрытый явно не к трапезе, разве что в этом доме было принято ужинать при черных свечах. Шторы на окнах были плотно задернуты, а позади стола громоздился большой деревянный шкаф, в котором я сразу признала кабину медиума, потому что видела точно такую же на журнальной фотографии. В столовой шли приготовления к спиритическому сеансу! Должно быть, Эдвард заметил мое изумление. Он сказал: -- Боюсь, мой братец Чарльз пристрастился к общению с призраками. Лично я считаю, что это безнравственно. Прошу сюда. Комната, в которую ввел нас Эдвард, была куда лучше любого гостиничного номера в Британской империи. Громадная кровать, резной камин, в котором Дженкинс быстро развел огонь; картины и гобелены на стенах. Как только слуга удалился, Эдвард проговорил: -- Я должен извиниься за своих братьев. Я и представить себе не мог, что Филлип так поведет себя. -- Почему вы отправили письмо? -- спросил Джон, вешая пальто на спинку кресла у очага. -- Ведь ваш отец был уже мертв. -- Что бы там ни думали мои братья, я уверен, что отца убили, -- ответил Эдвард. -- Я на несколько лет моложе Филлипа и Чарльза. Они не были так близки с отцом. Он не лгал и не заблуждался. Отец знал, что его пытаются отравить, но ничего не мог сделать. -- Господи, -- пробормотал Джон. -- Я знаю, что вам доводилось расследовать преступления, доктор Уотсон, -- продолжал Эдвард. -- Отца уже не спасти, но я молю бога, чтобы его убийца был изобличен. -- Как вы думаете, зачем кому-то понадобилось убивать его? -- спросил Джон. -- Не знаю, -- ответил мальчик. -- Наследником вашего отца станет Филлип? -- поинтересовался Джон, словно прочитав мои мысли. -- Мы думаем, что да. Он ведь старше Чарльза, пусть и на несколько минут. Они двойняшки. Сложность в том, что мы не можем найти завещание отца. Так говорит Чарльз. Филлип перевернул тут все вверх дном, а Чарльз проводит эти отвратительные... -- он умолк. Казалось, Эдвард не мог заставить себя произнести это мерзкое слово. -- Дайте-ка сообразить, -- вмешалась я. -- Чарльз пытается вызвать дух отца и таким образом узнать, где лежит завещание? Эдвард кивнул. -- Да. Вот зачем он притащил в дом эту женщину, которая величает себя мадам Оуида. Она-то и заправляет на этих нечестивых сеансах. -- Что там происходит, Эдвард? -- спросила я. -- Понятия не имею, -- ответил он. -- Я считаю эти сеансы глумлением над памятью отца и не хожу на них. -- Чем это ты забиваешь головы нашим гостям, Эдвард? -- спросил Филлип Мэндевилл с порога. Неизвестно, как долго он стоял в дверях, слушая нас. -- Я просто пожелал мистеру и миссис Уотсон доброй ночи, -- смущенно ответил мальчик и, кивнув нам, выскользнул из комнаты. -- Вы уж его извините, -- сказал Филлип. -- Смерть отца стала тяжким ударом для всех нас. Я зашел сказать, что кухарка накрыла для вас стол в кухне. Можете поужинать там. Желаю вам хорошего сна. С этими словами он исчез так же внезапно, как и появился. -- Да, похоже, Филлип и впрямь тут главный, -- заметила я, снимая пальто. Благодаря камину в комнате стало значительно теплее. -- Это так, -- пробормотал Джон. -- Жаль беднягу Эдварда. Должен признаться, у меня дурное предчувствие, связанное с сегодняшним сеансом. Я слышал, что с помощью медиумов можно творить недобрые дела. -- Например, вызвать "духа", который чудесным образом укажет, где лежит поддельное завещание, в котором наследником назван не старший сын, а совсем другой человек, -- предположила я. -- Вот именно. Боюсь, что Чарльз причастен к смерти отца, но не понимаю, зачем ему понадобилось это дурацкое столоверчение. Если его цель состоит в том, чтобы подбросить, а потом "найти" поддельное завещание, почему он не может обойтись без этого спектакля? -- Возможно, хочет кого-то в чем-то убедить. -- Эдварда? -- Не знаю. Но полагаю, что нам следовало бы посетить этот сеанс и постараться все выяснить. Немного оттаяв и согревшись, мы спустились вниз и пошли на кухню, где увидели нашу весьма скудную снедь: хлеб, немного холодной говядины с горчицей и сыр. Все это нам подала сурового обличья матрона лет сорока с небольшим, которую в доме называли просто кухаркой. Как выяснилось впоследствии, ее христианское имя было Гвинет. -- Никто не потрудился сообщить мне о приезде гостей, -- проворчала она. -- А впрочем, чего еще от них ждать, верно я говорю? -- Наше появление было неожиданным для всех, кроме молодого Эдварда, -- сказала я, ковыряя вилкой ломтик сыра. Кухарка тотчас подобрела. -- Ах, ну, если вас пригласил мистер Эдвард, значит, все в порядке, -- рассудила она, вытирая и складывая в шкаф только что вымытую посуду. Затем кухарка извлекла из вазы букет пожухлых, но все еще душистых ландышей и вылила воду. -- Он -- хороший человек, -- добавила она таким тоном, словно остальные двое братьев были мерзавцами. -- Вообще-то нас позвал Руперт Мэндевилл, но мы прибыли слишком поздно, -- вставил Джон. Кухарка горестно покачала головой. -- Мне все еще не верится, что хозяин мертв, -- молвила она, едва сдерживая слезы. -- А тут еще эта ужасная знакомая мистера Чарльза заставляет меня сидеть на своих полуночных сеансах, когда они пытаются вызвать его... -- Кухарку охватила дрожь. -- Я больше не могу. Я покину этот дом и все забуду. Завтра же уеду отсюда! Несчастная женщина снова взялась за посуду, а мы молча покончили с едой и торопливо покинули кухню. В коридоре я прошептала: -- Похоже, смерть Мэндевилла расстроила ее больше, чем родных сыновей покойного. -- Слуги иногда очень привязываются к хозяевам, -- ответил Джон. -- Если что-нибудь случится, например, с тобой, Мисси будет безутешна. -- Должно быть, ты прав, -- согласилась я, стараясь изгнать из сознания образ безутешной рыдающей Мисси. Мы двинулись к лестнице, но остановились, изумленно глядя на спускавшуюся по ступенькам фигуру. Нам навстречу шествовало какое-то маленькое смуглое создание в черном шелком халате и с волосами, похожими на черный бархатный водопад. У женщины было юное, почти девичье лицо, а в руке она держала зажженную черную свечу, хотя в доме и так хватало света, поскольку горели все лампы. Женщина плыла вниз по лестнице как по реке. Поравнявшись с нами, она остановилась и окинула нас пламенным взором. -- Мне сказали, что в доме посторонние, -- молвила она. -- Полагаю, вы -- мадам Оуида? -- рискнула я. Женщина кивнула. -- Мы о вас наслышаны, -- сообщила я ей. -- Сегодня ваше выступление? -- Полночь -- час призраков. -- Можно ли нам присутствовать на представлении? -- Не в моей власти запретить вам это, -- ответила мадам и, не сказав больше ни слова, плавной поступью направилась в столовую. -- Причудливое создание, -- буркнул Джон, когда она удалилась. -- Да еще и мошенница, -- добавила я. -- Все медиумы -- мошенники, дорогая моя. -- Это верно, но мадам Оуида -- первая среди шарлатанок. Я употребила слова "выступление" и "представление", говоря о сеансе, поскольку знала, что для человека, верящего в свою способность общаться с мертвыми, или для жулика, желающего сохранить личину, намек на участие в спектакле звучит оскорбительно. Любой бывалый медиум тотчас ощетинился бы, но мадам Оуида пропустила это мимо ушей. Либо я очень заблуждаюсь, дибо она еще не вжилась в свою роль. Джон хотел было ответить, но тут сверху донесся крик: "Мистер Филлип!" Мы поднялись по лестнице так быстро, как только позволяли мои юбки, и увидели охваченного ужасом Дженкинса, который на нетвердых ногах выходил из комнаты. Снизу прибежал Чарльз и тотчас юркнул в спальню Филлипа. Вскоре подоспел и Эдвард, заслышавший шум. -- Что происходит? -- спросил он. -- Я зашел забрать стаканы и увидел его на полу! -- воскликнул Дженкинс. -- Дайте-ка я его осмотрю, -- сказал Джон и, оттеснив мрачного как туча Чарльза, протиснулся мимо него в комнату. -- Я тоже хочу! -- вскричал Эдвард, но Чарльз удержал его. -- Нет, Эдди, не входи туда, -- сказал он, прикрывая дверь спальни. -- Это зрелище не для тебя. Минуту спустя из комнаты вышел Джон. -- Боюсь, он мертв, -- тоном заправского эскулапа сообщил мой муж. -- Здесь есть телефон? Надо поставить в известность власти. -- В гостиной, -- ответил Чарльз. -- Дженкинс, проводите доктора к телефону. Вконец ошеломленный слуга шагнул к лестнице, но остановился, услышав крик Эдварда: -- Как он умер? Джон обернулся и угрюмо ответил: -- Похоже, его отравили. Часы в прихожей пробили одиннадцать. -- Как отца, -- пробормотал Эдвард. -- Я покидаю этот дом! Чарльз схватил младшего брата за плечи и пылко зашептал: -- Слушай, Эдди, ты не можешь уехать. Нам необходимо твое присутствие на сегодняшнем сеансе. -- Боже мой, неужели вы собираетесь проводить его даже после смерти брата? -- возмутилась я. -- Поверьте мне, миссис Уотсон, -- ответил Чарльз, -- если я говорю, что мы должны собраться вместе, значит, мы и впрямь должны. Ради нашего отца. -- Ну что ж, ладно, -- согласился Эдвард, хотя и крайне неохотно. -- Констебль уже выехал, -- объявил вернувшийся Джон. -- Полагаю, мы мало что можем сделать. Остается лишь ждать. -- Джон, я устала, -- сказала я. -- Пойду, пожалуй, прикорну до начала сеанса. Как только за нами закрылась дверь спальни, я добавила: -- Знаешь, дорогой, будь я бездарным драматургом, отцеубийцей оказался бы Чарльз. Он бы уничтожил завещание, составил поддельное, назвав наследником себя, и нанял бы медиума, чтобы тот вызвал "дух" Руперта Мэндевилла, который укажет, где лежит подделка. Но прежде убил бы Филлипа, который раскрыл обман. -- Но, поскольку ты не бездарный драматург... -- начал Джон. -- Я боюсь, что истина еще страшнее, но понятия не имею, в чем дело, а соображать толком не могу, потому что слишком устала. Ну и вечерок! -- воскликнула я, ложась в постель. Перед глазами у меня закружились лица троих братьев. Одно я знала твердо: на сегодняшнем сеансе выяснится что-то очень важное. Я смежила веки и задремала, но вскоре Джон разбудил меня. Без пяти двенадцать мы спустились в затемненную столовую. Во главе стола восседала мадам Оуида; пламя черной свечи озаряло призрачным светом ее тонкие черты. Вокруг разместились Чарльз, Эдвард, Дженкинс и Гвинет, свободными оставались только три стула. Мы с Джоном заняли два из них, а третий, по-видимому, предназначался для Филлипа. -- Спасибо, что пришли, -- едко проговорила мадам Оуида, бросив взгляд на Эдварда, который неловко ерзал на своем насесте. -- Сегодня мы предпримем новую попытку снестись с духом Руперта Мэндевилла. Прошу всех соединить руки. Джон сжал мою левую ладонь. Правая очутилась в холодной и скользкой клешне кухарки. -- Мы алчем астрального присутствия Руперта Мэндевилла, -- нараспев начала Оуида. -- Вернись к нам, Руперт Мэндевилл, ибо твой земной промысел еще не завершен. Повторив это заклинание несколько раз, медиум добавила: -- Вернись к нам и укажи того, кто злодейски уложил тебя во гроб! Все испуганно ахнули. Мгновение спустя мадам Оуида принялась тихо подвывать низким мужским голосом, отчего мои руки покрылись гусиной кожей. -- Он приближается, -- объявил Чарльз. -- Я чувствую. В этот миг черная свеча потухла, и комната погрузилась в почти кромешную тьму. Гвинет стиснула мою руку. До сих пор я держалась довольно сносно, но мгновение спустя, когда дверцы кабины медиума распахнулись, громко вскрикнула и не стыжусь признаться в этом. В кабинке стоял озаренный призрачным зеленоватым сиянием Филлип Мэндевилл! Сначала я подумала, что это фокус, что Чарльз улизнул, воспользовавшись темнотой, и теперь выдает себя за Филлипа, но потом увидела за столом младшего из двойняшек. Он тоже был освещен жутковатыми зелеными лучами. -- Говори, Руперт Мэндевилл! -- жалобно потребовала мадам Оуида. -- Я не Руперт Мэндевилл, я Филлип Мэндевилл, -- тягуче произнесло привидение; мадам Оуида оглянулась на кабинку и закричала: -- Господи, Чарльз! Мы и впрямь вернули его оттуда! С этими словами она вскочила со стула и бросилась вон из комнаты. Эдвард тоже хотел встать, но Чарльз удержал его. Повернувшись к видению, он спросил: -- Зачем ты возвратился, брат? -- Чтобы отплатить моему убийце, -- молвил призрак, обводя нас жутким взглядом. -- Джон, это невозможно! -- простонала я. В ответ он крепко сжал мне руку. -- Мой лиходей в этой комнате, -- продолжало видение, оглядывая нас. Наконец его блуждающий взор остановился на кухарке, и призрак простер к ней длань. -- Это ты умертвила меня! Отравила ядом, как прежде моего отца! -- Нет! -- в ужасе вскричала Гвинет и, к счастью, выпустила мою руку. -- Я не делала вам зла, мистер Филлип! -- Ты убила Руперта Мэндевилла точно так же, как убила меня! -- грозно и раскатисто повторил призрак. -- Нет! -- взвыла Гвинет, вскочив со стула и отпрянув от привидения. -- Я правда убила хозяина, но богом клянусь, что вам я не причиняла вреда! У меня отвисла челюсть. Юный Эдвард тоже разинул рот, а Чарльз облегченно вздохнул, словно с его плеч свалился тяжкий груз. Но самым удивительным образом на это заявление отозвался призрак Филлипа Мэндевилла: он преспокойно вышел из кабинки и будничным тоном очень даже живого человека распорядился: -- Включите свет. -- Джон! -- вскричала я. -- Ты же засвидетельствовал его смерть! -- Совершенно верно, -- с лукавой ухмылкой ответил он, и в этот миг в комнату вбежала мадам Оуида в сопровождении полицейского констебля. -- Вы все слышали, офицер? -- спросил Филлип, и констебль утвердительно кивнул. Чарльз положил руку на плечо Эдварда. -- Прости, Эдди, что подвергли тебя такому испытанию, но нам было необходимо иметь как можно больше свидетелей. Эдвард с несчастным видом повернулся к такой же несчастной кухарке, которая уже вовсю сотрясалась от рыданий. -- Но почему, Гвинет? -- спросил он. -- Хозяин говорил, что любит меня, -- прохныкала кухарка. -- Обещал жениться, сделать меня хозяйкой дома. Будь иначе, стала бы я бегать к нему в спальню? -- Я не желаю этого слушать! -- воскликнул Эдвард, и Чарльз с грустью ответил: -- Извини, братец, но придется. -- Я едва не покончила с собой, когда узнала, что он лишь использовал меня, -- продолжала Гвинет. -- И решила отомстить. Я начала мало-помалу травить его. Все злобно смотрели на несчастную кухарку, и я вдруг почувствовала желание похлопать ее по плечу. Разумеется, я не могла оправдать ее поступок, но не могла и не испытывать сочувствия. Больше в комнате не нашлось ни одного сострадательного человека. Но кухарка стряхнула мою руку. -- Как вы это делали? -- спросил Филлип, стирая с лица желтоватый грим, придававший ему призрачную бледность. -- Мы проверяли пищу и не обнаружили никаких следов яда. -- Я не настолько глупа! -- прошипела Гвинет. -- Яд был в его ежевечернем виски с водой, которую я наливала из... -- Вазы с ландышами! -- выпалила я. -- Вода, в которой стоят ландыши, делается ядовитой. И как я раньше не догадалась? Филлип с гримасой боли повернулся ко мне. -- Да, миссис Уотсон, -- сказал он. -- Догадайся вы, нам не пришлось бы устраивать это представление. Когда полицейский увел рыдающую Гвинет, мадам Оуида спросила: -- Ну, что, хороша я была? -- Вы были сногсшибательны, моя дорогая, -- ответил Филлип. -- Даже если матрону не обмануло мое появение, то ваше бегство окончательно убедило ее, что мы подняли мертвеца из могилы. -- Может быть, кто-нибудь объяснит мне, что тут происходит? -- воскликнул Эдвард. -- Да, -- подхватила я. -- И это должен быть ты, Джон. Начинай с мертвеца, который вовсе не мертв. Мой муж рассмеялся. -- Хорошо, расскажу то, что услышал от Филлипа. Руперт Мэндевилл действительно думал, что его травят, а Филлип с Чарльзом разделяли это убеждение. После смерти отца их подозрение пало на Гвинет, но они не могли ничего доказать. Посвятив в свой замысел Дженкинса, братья принялись готовить западню. Они наняли женщину на роль медиума и начали проводить сеансы под предлогом поисков пропавшего завещания. Последний сеанс, который мы наблюдали нынче вечером, должен был стать потрясением для кухарки и вынудить ее открыть правду. Все получилось, хотя наш приезд поставил хитроумный замысел под угрозу срыва. Филлип и Чарльз понятия не имели, что Эдвард отправил нам письмо, однако, поняв, что мы не намерены убираться восвояси, решил посвятить меня в дело. Пока я был в комнате Филлипа и "осматрвал труп", Филлип на самом деле давал мне указания и взял с меня клятву хранить тайну. -- И ты ничего не сказал даже мне! -- вскричала я. -- Чем меньше посвященных, тем лучше, -- ответил Джон. -- Кроме того, я хотел развеять ложный слух, пущенный тобой и Холмсом, и доказать, что умею держать язык за зубами. Теперь эта ваша "утка" поражена в самое сердце. Эту речь мой супруг произнес с таким самодовольным видом, что я возмутилась и сказала: -- Все, больше я с тобой не разговариваю. -- А я? -- спросил Эдвард. -- Мне-то почему не сообщили? -- А потому, милый братец, что ты-то уж точно не умеешь хранить тайну, -- объяснил ему Чарльз. -- Ты сразу же обвинил бы кухарку, и она, разумеется, упорхнула бы отсюда как птичка. Чарльз взял со столика бутылку и плеснул себе немного бренди. -- Слава богу, все позади, -- добавил он. -- А теперь, доктор, поведайте нам, каким славным малым был наш папаша в молодости. Вскоре я отошла ко сну, а Джон еще долго травил фронтовые байки в гостиной. Когда он, наконец, вернулся в нашу комнату, я решила держаться стойко и даже не пожелала ему доброй ночи. Конечно, рано или поздно я снова начну разговаривать с ним. Вероятно, это произойдет уже в поезде, но я должна выдержать хотя бы полпути до Бэзингстока. Перевел с англ. А. Шаров (sharov@postman.ru) Питер Селлерз. Рождественские подношения --------------------------------------------------------------------- © Питер Селлерз © Перевел с англ. С. Мануков --------------------------------------------------------------------- Джереми Дигби, профессор кафедры английского языка из маленького Блэкстокского колледжа, облегченно вздохнул и опустился в свое любимое кресло. Он поставил на стол чашку только что сваренного какао и вытянул ноги поближе к огню, потом достал из маленького мешочка цветок алтея и бросил в чашку, над которой курился пар. Профессор улыбнулся, увидев, как цветок погрузился в какао и тотчас всплыл снова. Дигби тихонько подпевал венскому хору, исполнявшему "О, святая ночь", и легонько дул на какао. Уже много лет этот старый, но надежный проигрыватель верой и правдой служил ему. Дигби купил его еще в 1947 году, перед поездкой в Индию, где он несколько лет преподавал в университетах Дели и Калькутты. Когда хор затянул "Тихую ночь", а какао остыло, раздался звонок в дверь. -- Кого это принесло? -- буркнул профессор. С трудом поднявшись, он пересек тесную гостиную и вошел в полумрак прихожей. На потолке и стенах плясали зловещие отсветы пламени. Дигби открыл скрипучую дверь. Он давно собирался смазать петли, да все руки не доходили. Профессор уставился в темноту. -- Да? -- сказал он едва различимой тени. -- Добрый вечер, профессор, -- раздался с крыльца голос, показавшийся смутно знакомым. -- Можно войти? Боюсь, иначе вы простудитесь. На улице и впрямь было прохладно, и старый джемпер почти не защищал от холода. Но кого это принесло в такой час? -- Вообще-то можно, -- проворчал профессор. -- Только вот кто вы, черт возьми? Из темноты донесся дружелюбный смех, который Дигби тотчас узнал. Время может изменить голос, но смех -- никогда! -- О боже, Ричард! Когда вы вернулись? Входите же, входите! Ричард Торн был самым способным учеником профессора Дигби. Блистательный ученый, которому Дигби помогал с первого дня, почетный доктор Оксфорда, Кембриджа и колледжа Святой Троицы в Дублине, он вернулся в Блэксток, где начинал свою карьеру. Дигби никогда еще не встречал столь преданного науке человека. Торн был настоящим книжником и все эти годы мечтал вернуться в "альма-матер", чтобы преподавать там. Коллеги завидовали его трудолюбию. Многие удивились, когда Ричард Торн возвратился в Блэксток. Он мог бы с успехом работать в других, более известных университетах. Но Торн сохранил привязанность к Блэкстоку и считал, что в таком маленьком колледже сможет с успехом преподавать литературу и делиться со студентами своими обширными познаниями. Однако три года назад обстоятельства вынудили его покинуть Англию. Сначала Ричард Торн попал в Южную Америку, затем перебрался в Европу и, наконец, на Дальний Восток. Два года он работал в Рангуне, потом в Мандалае, изучал историю бирманской литературы, а теперь вернулся домой. Дигби едва сдерживал восторг. -- Садитесь, -- он усадил Ричарда в свое любимое кресло. -- Я как раз собирался пить какао. Могу сварить и вам, если, конечно, вы не захотите чего-нибудь покрепче. -- Нет, профессор, -- смеясь, ответил Торн. -- Я с удовольствием выпью с вами какао. Они сидели у огня. Дигби раскурил трубку, и воздух наполнился благоуханием табака. -- Расскажите, как вы жили все эти годы, Ричард? Как работа? -- Разве вы не получили мое письмо? -- удивился гость. -- Какое письмо, Ричард? -- Я написал обо всем. О своем намерении вернуться и, -- на его лице появилась горькая улыбка, -- о работе. Все пропало. Случился пожар, и все рукописи, заметки, данные сгорели. Два года кропотливой работы, тысячи страниц. Все сгорело вместе с квартирой и моими вещами. Я вернулся в Англию на сухогрузе, отрабатывая свой проезд. -- О боже! -- ужаснулся Дигби, выслушав печальный рассказ. -- Жаль, что я не получил письмо. Я бы подготовился к вашему возвращению. После короткого молчания Торн повеселел. -- Что теперь об этом говорить! Главное, что я здесь. Я думал, что смогу вернуться в Блэксток. Ну, что у меня есть шанс получить мою прежнюю должность... -- молвил он с оптимизмом отчаявшегося человека. -- Надеюсь, со временем все наладится. Дигби смутился и так нахмурился, что на его лице, как пошутил один студент, можно было сеять. От Торна не ускользнуло это превращение. -- В чем дело, профессор? -- воскликнул Ричард и печально вздохнул. -- Значит, я напрасно надеялся, что тут произошли какие-то перемены? -- Боюсь, все осталось по-прежнему, -- Дигби угрюмо кивнул. -- Слейтер так и не изменил отрицательного мнения о вас. А теперь, когда он декан... -- Слейтер -- декан? Понятно... -- Торн опять умолк, понурив голову, и невидящим взором уставился в чашку. -- Теперь ясно, что надеяться бессмысленно. Но что произошло с вами? -- Ничего особенного. Когда вслед за вами уехали Томкинс и Джонс, влияние Слейтера усилилось, и он настоял на выборах. В мое отсутствие его избрали деканом. -- Меня это ничуть не удивляет. -- Конечно, ведь Слейтер очень умен. -- Да, змея тоже считается умным животным. -- Теперь я еще больше жалею, что поссорился с ним, -- удрученно проговорил Дишби и ободряюще похлопал гостя по руке. Ссора, о которой упомянул профессор Дигби, была одним из немногих происшествий, омрачавших тихую и мирную жизнь Блэкстока. До Торна Слейтер считался самым лучшим преподавателем на факультете, единственным ученым, которым мог гордиться колледж. Когда-то таким был и Джереми Дигби, но долгие годы работы в Блэкстоке и академическая рутина заглушили его талант, не очень, впрочем, яркий. Между Слейтером и Торном сразу возникла неприязнь, с первого же дня они не могли ни о чем договориться. Их соперничество обострилось еще больше, когда появилась Кэтрин. Кэтрин Белмонт училась в аспирантуре у Слейтера. Она была самой привлекательной девушкой в Блэкстоке и напоминала античную красавицу.Как и следовало ожидать, скоро Слейтер и Торн влюбились в нее. Ухаживая за девушкой, большие ученые вели себя, будто школьники. Кэтрин явно смущало такое внимание, но она чувствовала себя польщенной. Несколько месяцев она не могла сделать выбор, но потом неожиданно бросила аспирантуру и уехала с каким-то заурядным выпускником философского факультета. После этого события Слейтер возненавидел Торна и обвинил его в случившемся. Слейтер был убежден, что без пагубного влияния Торна философу не удалось бы умыкнуть девушку. После отъезда Кэтрин они и вовсе перестали разговаривать друг с другом. Это случилось на седьмом году работы Торна в Блэкстоке. Вскоре его должны были переизбрать на второй срок, но тут выдалась возможность принять участие в литературно-археологической экспедиции в Центральную Америку и поискать театры майя. Торн не мог упустить такой случай и решил снять свою кандидатуру на выборах, поскольку не сумел убедить администрацию провести их раньше положенного срока. Дигби заверил его, что все устроит, и Ричард Торн отправился в Латинскую Америку. Однако, когда пришел срок, на его место выбрали другого. Впоследствии Торн узнал, что об этом позаботился Слейтер, который мог влиять на распределение фондов. В отсутствие ученого Слейтеру удалось провести ряд махинаций и провалить Торна, с трудом собрав необходимое большинство голосов. Узнав об этом, Ричард Торн как в воду канул. За исключением нескольких писем Дигби, на которых не было обратного адреса, он больше не подавал никаких вестей. И вот три года спустя вернулся в Блэксток. -- Ладно, -- сказал Торн, допивая какао. -- Все равно я зайду повидать старых друзей. Конечно, Слейтер не возьмет меня обратно, ну и ладно... -- А это мысль! -- радостно воскликнул Джереми Дигби. -- Как всегда, декан устраивает рождественскую вечеринку. Почему бы нам с вами не пойти туда завтра? Посидим, выпьем сидра, вспомним старые добрые времена. Несколько секунд Торн как-то странно смотрел на Дигби, потом пожал плечами. -- Ну что ж, я с удовольствием, -- ответил он. -- Замечательно! Вечеринка начнется рано, так что к пяти будьте у меня. Пойдем вместе. -- Буду с нетерпением ждать завтрашнего вечера. -- Доброй ночи, Ричард. Дверь со скрипом закрылась, и фигура Торна растворилась в темноте. По старой привычке, Дигби пришел в колледж к восьми часам. Даже Рождество не могло изменить сложившийся за многие годы распорядок дня. Занятия уже закончились, и он сомневался, что кто-нибудь из молодежи зайдет пожелать ему веселого Рождества. Большинство студентов уже разъехалось, и в опустевшем городке осталось всего несколько человек. Задумчиво попыхивая трубкой, он услышал тихий стук. Дигби неторопливо поднялся и, шаркая ногами, подошел к двери, но в коридоре никого не было. На полу лежал какой-то предмет. Профессор поднял маленький пакет, аккуратно завернутый в фольгу. Знакомым почерком Ричарда Торна на поздравительной открытке было написано: "Профессору Джереми Дигби". Сначала Дигби не хотел вскрывать пакет: ведь Рождество еще не наступило. Но не смог побороть нетерпение. Развернув фольгу, он увидел красивую трубку, сработанную на Востоке. Дигби пришел в восторг и с улыбкой покачал головой. -- Ричард, Ричард, -- печально молвил он. -- Случилась беда, пропали плоды двухлетних трудов, но он не забыл привезти подарок старому другу... Когда около пяти часов явился Ричард Торн, профессор встретил его улыбкой, попыхивая новой трубкой. -- Спасибо, мой дорогой мальчик, -- поблагодарил он и тепло пожал руку Торну. -- Трубка -- самый лучший для меня подарок. Но зачем такая таинственность? -- Не хотелось делать из мухи слона. Я просто привез несколько подарков людям, которых уважаю и люблю. В этих подарках, наверное, отражено мое понимание этих людей. По-моему, трубка подходит вам лучше всего. -- Конечно, она украсит Рождество... Нам пора, если хотим застать ваших старых друзей. Они направились к увитому плющом дому на краю студенческого городка. В одном крыле располагались квартиры деканов и ректора, живших в роскоши, совершенно несообразной скромному бюджету колледжа. Знакомое зрелище пробудило в Торне печальные воспоминания. Когда они вошли, вечеринка была в самом разгаре. Столпы мудрости Блэкстока с торежственным видом слонялись по комнате. Как только появился Торн, наступило молчание. Преподаватели, которые хорошо относились к Ричарду, бросились к нему и принялись расспрашивать, как он поживает и где пропадал, а недоброжелатели просто отвернулись. В суматохе, вызванной его приходом, Ричард Торн не сразу заметил отсутствие декана. Преподаватель валлийского языка Дженкинс радостно говорил: -- Ричард, Ричард, как приятно опять видеть вас. Как поживаете? Надолго к нам? -- Все зависит от начальства, -- с теплой улыбкой ответил Торн. Друзья Ричарда принялись смущенно озираться по сторонам, словно отыскивая виновника его бед. -- Его здесь нет? -- задумчиво спросил Торн. -- Может, он не желает присутствовать при возвращении блудного сына. -- Блудного сына? -- переспросил Дигби. -- По-моему, это определение вполне мне подходит. В этот миг из дальнего угла раздался голос: -- Вижу, вы снова здесь! Мне остается лишь надеяться, что блудный сын не ждет заклания упитанного тельца в его честь. -- Хорошо, что вы не потеряли вкус к пошлым шуткам, Майлс. Слейтер не заметил протянутую Торном руку и сунул свою в карман твидовых брюк. Ричард вспомнил, что, стараясь походить на английского джентльмена, Слейтер всегда носил твид. За три года, что они не виделись, декан заметно поседел. -- Что заставило вас вернуться так внезапно и так некстати? Надеюсь, вы не считаете свое возвращение вторым пришествием ради спасения факультета? Приспешники Слейтера злорадно расхохотались. Джереми Дигби торопливо вмешался, чтобы предупредить ссору: -- Он больше похож на восточного мудреца с дарами. Посмотрите, что привез мне Ричард, -- и старик помахал трубкой. -- Ага, теперь все понятно. -- Что понятно? -- спросил Дигби. -- Подарки, конечно, -- объяснил Петри. Он был модернистом и с почти одинаковой страстью ненавидел Бекетта, Пинтера и уильямса. -- Все мы получили анонимные подарки. Их просто оставили у дверей. На поздравительной открытке -- только имя получателя. Теперь мы знаем, от кого они. Я сразу догадался, что это не студенты: у них нет такого тонкого вкуса. Мне, например, преподнесли томик современной китайской драмы в кожаном переплете. Остальные подарки тоже оказались невелики, но подобраны были с толком. Одни были подороже, другие -- подешевле. Но никто, за исключением Слейтера, не остался обделенным. Узнав, что их Дед-Мороз -- Торн, гости еще теснее сплотились вокруг него -- Извините меня, друзья, -- произнес Слейтер, откашлявшись. В его голосе сквозило презрение. -- Я тоже получил подарок, правда, не от Торна. Не выносит, когда другим хорошо. Так же, как три года назад с Кэтрин, подумал Дигби и неодобрительно посмотрел на декана. Тот уже сменил свой пиджак на лыжную куртку. Любой другой человек выглядел бы в ней прекрасно, но Слейтер казался надутым воздухом -- настолько велика она была ему в плечах. И цвет, серый в черно-желтую крапинку, совсем не шел к его брюкам. Преподаватели молча уставились на хозяина. -- Подарочек от студентов, -- пояснил он. -- По-моему, в ней я похож на спортсмена. -- Какого класса, Майлс? -- спросил Петри, желая узнать, кто из студентов так любит декана. -- Среднеанглийского. Конечно, они могли бы подобрать что-нибудь более подходящее, но все же она мне к лицу. -- Конечно, Майлс, -- Торн тускло улыбнулся. -- А в ней жарко. Сниму, пожалуй, -- сказал Слейтер и вышел из комнаты. Как только он ушел, гости заговорили. Студенты всегда делали подарки преподавателям. Порой довольно причудливые, но никто еще не видел подарка, похожего на эту куртку. Вещь была дорогая, но явно не к месту. Все оживленно обсуждали этот подарок, когда в соседней комнате раздался приглушенный крик, сопровождаемый громким шумом падения. Джереми Дигби протиснулся сквозь толпу в дверях и опустился на колени около декана. В том, что Слейтер мертв, не было никаких сомнений. Об этом красноречиво говорили выпученные глаза и неестественное положение тела. Левая рука была вытянута за спиной, а правая все еще сжимала рукав лыжной куртки, валявшейся рядом на полу. Куртка была похожа на чудовище, которое, умирая, вцепилось в руку Слейтера. Пепельница, столик и небольшая этажерка лежали на полу, книги и пепел были разбросаны по всей комнате. Пол покрывали осколки ваз и фарфоровых статуэток. -- О боже! -- негромко воскликнул профессор Дигби. -- Какой ужас! -- подхватил Дженкинс. -- Думаете, сердечный приступ? -- Может быть, -- Дигби кивнул. -- Я вызову врача. Остальные гости, бледные и потрясенные, вернулись в зал, оставив Дигби наедине с трупом. Он медленно снял трубку и, немного подержав ее в воздухе, начал набирать номер. Никто не притронулся к дешевому вину и скверному пуншу. Кто-то нашел бар, и вскоре в руках у многих преподавателей появились бокалы с виски и бренди. Всем сразу полегчало. Джереми Дигби стоял у окна. Рядом Петри рассуждал о вероятности сердечного приступа. -- Может, это и не сердце. При инфаркте люди не размахивают руками, опрокидывая мебель. Многие спокойно лежат, и правильно делают. А вспомните его левую руку! Ее просто невозможно так вытянуть. По-моему, он пытался что-то достать. Пошел мелкий снег. Кто-то включил радио, и комнату наполнила рождественская музыка. Дигби глубоко задумался, его лицо омрачилось. Когда хор запел "Три короля", Дигби задрожал, хотя был в теплом джемпере. С тяжелым вздохом профессор вернулся в комнату, где лежал труп Слейтера. Все окна были закрыты, значит, попасть сюда можно только через зал. Дигби злобно зыркнул на куртку, лежащую на полу. Потом надел перчатки и вытащил из кармана куртки кусочек картона. Джереми Дигби вернулся в зал и запер дверь. Все повернулись к нему. -- Не волнуйтесь, господа. Но никто не должен покидать комнату. У Майлса не было инфаркта. Его убили. Инспектор Льюэллин слушал Дигби с едва скрываемым нетерпением. Его оторвали от праздничного стола и жены, которая была на двадцать лет моложе. И все -- ради трупа без видимых следов насилия и растерянных преподавателей. Льюэллин понял, что предстоит долгая и утомительная работа. -- И кто же совершил это убийство? -- сердито спросил инспектор Дигби. -- Я очень сожалею, -- с тусклой улыбкой ответил профессор, -- но это, несомненно, Ричард Торн. Торн вскочил, выбив бокал бренди из рук соседа. -- Профессор, как вы можете так жестоко шутить? Льюэллину не хотелось встревать в ученую перепалку. -- Сержант, держите этого человека и позаботьтесь, чтобы он молчал, пока я не заговорю с ним. Профессор, это очень серьезное обвинение, -- он повернулся к старику. -- Чем вы можете его подкрепить? -- Месть, инспектор, -- и Дигби подробно рассказал о вражде между Торном и Слейтером, возникшей из-за Кэтрин и изгнания Торна из колледжа. -- Значит, они ненавидели друг друга, -- сказал полицейский. -- Но это еще ничего не доказывает, профессор. Все мы ненавидим кого-нибудь. Я терпеть не могу свою первую жену, но, видит бог, не убивал ее. Она вышла за какого-то агента по страхованию судов и живет в Хелмсли... Если вы что-то знаете, профессор, поделитесь со мной. Дайте мне факты. -- Профессор, ради бога! Я не знаю, почему вы это делаете, но скажите правду! -- вскричал Торн. -- Сержант, успокойте этого человека. Ну, профессор... -- Хорошо, -- Дигби кивнул и погрузился в раздумья, вспоминая долгие годы дружбы с Ричардом Торном. "К несчастью, -- сказал он себе, -- время меняет людей". -- Спуститесь на землю, -- голос Льюэллина заставил профессора очнуться. -- Я не собираюсь сидеть тут всю ночь. -- Это нелегко, инспектор. Ричард не был заурядным ученым. -- Не сомневаюсь. Заурядные ученые редко убивают деканов. Почему вы его подозреваете? -- Во-первых, мне показалось странным, что он знает мой адрес. -- Сколько лет он проработал в Блэкстоке? Может, он не успел забыть его. -- Нет, инспектор, я имею в виду, что он нашел меня по нынешнему адресу. Когда он уехал, я жил в этом доме. До возвращения в Блэксток он не мог знать, что я уже не декан. Вчера я не обратил на это внимания, но теперь начинаю задумываться. -- Хорошо. Но это вряд ли доказывает, что он убил Слейтера. -- Меня удивило не только это. Например, подарки. Торн делал их анонимно. Но дал маху. -- Дигби вытащил из кармана две рождественские открытки. -- Одна открытка -- от моего подарка, другая -- из кармана куртки Слейтера. Обе написаны рукой Торна. Должно быть, Ричард подумал, что Слейтер не придаст открытке большого значения и, прочитав, уничтожит. -- Я ничего не знаю о куртке! Я никогда не писал Слейтеру никаких открыток! Сержант заставил Торна замолчать. -- При чем тут подарки? -- спросил Льюэллин. -- Возвращаясь с Востока, Торн ненадолго задержался в Индии, в Мадрасе. Все подарки были из Бирмы, Сиама или Китая, а куртка Слейтера привезена из Индии. -- Что вы несете? -- не выдержал инспектор. -- Я хочу, чтобы вы мне рассказали, какое отношение имеют подарки к этому предполагаемому убийству. Дигби слегка склонил голову и под подозрительным взглядом полицейского отправился в комнату, где лежал накрытый простыней труп. Он подошел к стулу и кочергой стянул с него лыжную куртку. Потом вернулся в зал и бросил ее на пол. Присутствующие уставились сначала на куртку, потом на Дигби. А убеленный сединами профессор вдруг прниялся топтать куртку ногами. Многие подумали, что под влиянием случившегося старик повредился умом. Внезапно Дигби замер, потом снял с этажерки несколько толстых словарей и негромко сказал: -- Видите ли, инспектор, подарком была вовсе не куртка. -- Подняв над головой самый тяжелый словарь, профессор с такой силой бросил его на куртку, что вся мебель в комнате задрожала. Когда он занес над головой следующую книгу и огляделся по сторонам, все испугались, думая, что он ищет новую жертву. -- Послушайте, профессор, нам тоже не нравится эта куртка, но... Дигби взмахом руки заставил Петри замолчать. Отбросив словари в сторону, он разорвал подкладку, чем вызвал новый всеобщий вздох изумления. Когда Дигби встряхнул куртку, из нее выпала маленькая змейка. -- Торн сказал, что делал подарки, которые отражали его понимание этих людей. Этот подарок предназначался Слейтеру. Он и стал орудием убийства. Ричард наверняка знал, что из Бирмы и соседних с ней стран в Англию каждый год привозят много пуха и перьев. Вероятно, он слышал рассказы о том, что змеи откладывают яйца в высушенных на солнце перьях, а потом в разных концах света люди иногда находят в своей одежде змей. Торн привез с собой змею, зашил под подкладку и подарил куртку Слейтеру, написав в открытке "Среднеанглийский класс". Ричард знал, что, как только откроется его щедрость, он окажется в центре внимания, а этого Слейтер вынести не сможет. Он наденет куртку, и тепло тела привлечет змею. Слейтер погибнет, а у Торна отличное алиби -- комната, полная людей. Даже если бы вдруг выяснилось, что декан погиб от укуса змеи, все решили бы, что она попала под подкладку куртки еще в Бирме. -- А почему вы думаете, что это не так? -- Ричард на несколько часов останавливался в Мадрасе. Он рассуждал так: поскольку мадрасский климат похож на рангунский, то и змеи окажутся одинаковыми. К вашему несчастью, Ричард, здесь вы, всегда такой дотошный в работе, допустили ошибку и понадеялись на удачу. -- Это домыслы, профессор! -- закричал Торн. -- Инспектор, разве вы не видите, что все это ложь? Дигби врет, как и три года назад, когда уверял, что меня переизберут на второй срок. Это он! Он убил Слейтера, потому что тот отнял у него пост декана. Это Дигби хотел отомстить, а не я. Льюэллин бесстрастно выслушал его и спокойно сказал: -- Сержант, вставьте ему кляп. Крики Торна оборвались. -- Я уже почти закончил, инспектор. Видите ли, главным доказательством служит то, что из Индии эти перья не вывозят. Эта очень ядовитая гадюка водится в засушливых районах Индии и Цейлона, но не во влажном климате Бирмы. Так что она могла попасть под подкладку куртки только с помощью человека. Сержант надел на Торна наручники и вытащил кляп. Торн посмотрел на Дигби полным ненависти взглядом. -- Я верил вам, как отцу, профессор, а вы принесли меня в жертву. Но я не собираюсь расплачиваться за ваши грехи. Справедливость восторжествует. Я не доискался ее у Слейтера и надеялся найти у вас. Но я еще добьюсь правосудия! Кричащего Торна вывели из зала. -- Не будьте таким мрачным, профессор, -- сказал инспектор. -- Все преступники ведут себя так, когда их выводят на чистую воду. Теряют голову от страха и ищут, на кого бы свалить вину. -- Кажется, сегодня вечером мы оба потеряли голову, -- с улыбкой ответил Дигби. Инспектор фыркнул. -- Ну что ж, доброй ночи, профессор. Надеюсь еще успеть домой и подарить что-нибудь жене. Мы будем держать с вами связь. -- Доброй ночи, инспектор. Веселого Рождества! Джереми Дигби закрыл дверь. Праздничное настроение улетучилось. Снег повалил сильнее, и ему показалось, что ветер доносит тихие звуки рождественских песен. Жаль, что пришлось пожертвовать Ричардом, но Слейтера надо было устранить. Он разрушил факультет, весь колледж. Только он, Джереми Дигби, мог все исправить. Через неделю ему, наверное, предложат временно исполнять обязанности декана, и он с удовольствием опять въедет в старый дом, увитый плющом... Перевел с англ. С. Мануков Брайэн Лоуренс. Утренний звонок --------------------------------------------------------------- © Брайэн Лоуренс © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru) --------------------------------------------------------------- -- Нет ничего хуже, чем возвращение в твою жизнь бывшей подружки, особенно чокнутой, -- сказал я, обращаясь к испещренному трещинами цементному потолку. Я лежал на жестких нарах и, будто завороженный, смотрел на ошметки серой краски, которые, будто летучие мыши, свисали с потолка моей камеры в Потоси -- одной из "образцовых" тюрем штата Миссури. Потом перевернулся на бок и взглянул на своего сокамерника. -- Давно ты здесь, Оскар? -- Семь лет, четыре месяца и тринадцать дней. Хотя кто считает? Я оглядел крошечную каморку площадью семь квадратных метров, в которой провел уже девять месяцев, восемнадцать дней, семь часов и тридцать семь минут. Впочем, кто их считает, эти часы и минуты? Две койки, если их можно так назвать, толчок без крышки, рукомойник и какая-то тусклая металлическая пластина, которую незнамо почему называют зеркалом. Да еще Оскар, мой лохматый рябой сосед. -- Слушай, до прогулки всего час, -- сказал он. -- Ты будешь рассказывать свою историю, или как? Знаешь ведь, что я не могу без свежего воздуха, -- Оскар растянулся на койке, тощий жесткий матрац при этом почти не промялся. Свежий воздух? Черта с два. Просто во время прогулок Оскар затаривается кокаином. Заметив, что он начинает терять терпение, я приступил к своему печальному повествованию. Все началось примерно год назад. Я завтракал, когда зазвонил телефон. Джина, моя жена, сняла трубку, и женский голос попросил позвать меня. Поколебавшись, Джина неохотно вручила мне трубку, и меня передернуло от злобного взгляда темных глаз жены, от сердитого взмаха длинных тяжелых ресниц. Джина была чертовски ревнива. Не буду спорить: я действительно заглядывался на других женщин, но и только. Однако Джина этого не понимала, а посему бесконечно ссорилась со мной, обвиняя в изменах. А когда я говорил, что только глазею, но не трогаю, жена моя бесилась пуще прежнего. Я-де считаю ее некрасивой. Получался своего рода порочный круг, по которому наш брак вращался уже тринадцатый год. Не поймите меня неправильно: я очень любил жену. Она была страстной, чувственной женщиной, полной жизни и кипучей энергии. Но, увы, ревность разрезала ее цельную натуру, будто медная жила -- толщу Скалистых гор. -- Алло, -- сказал я в трубку. -- Бобби? Не догадываешься, кто это? Где-то на задворках сознания забрезжило смутное воспоминание. Наверное, какая-нибудь бывшая подружка, решил я и покраснел. Моя жена, от внимания которой мало что ускользало, заметила румянец, засопела и вихрем вылетела из комнаты. К моему удивлению, она не пошла в спальню и не сняла трубку параллельного телефона. -- Нет, извините, не припоминаю, -- ответил я со всеми на то основаниями. Но всему свое время. Дойдем и до оснований. -- Это Диана. Диана Маккормик. Помнишь? Да разве такое забудешь? Диана Маккормик. Я встречался с ней примерно за год до знакомства со своей будущей женой. Это был бурный, страстный и короткий роман с печальным концом. Диана имела дурную привычку спать, с кем попало. Разумеется, никто не позаботился сообщить мне об этом, но я и сам дознался. Мы встречались уже месяцев шесть, когда как-то раз я спросил Диану, где она была накануне вечером, потому что подруга моя не пришла на свидание. "Как это -- где? -- ответила Диана. -- С другим мужчиной. Или тебя это не устраивает?" Разумеется, это меня не устраивало, и последовала долгая бурная ссора. Соседи вызвали полицию. Меня повязали, а Диана орала, что убьет меня, если увидит еще раз. Прелестная девушка. С нее бы сталось. Короче, мы разошлись, а потом мне сказали, что она куда-то переехала. Вроде бы, на западное побережье. -- Да, Диана, помню, -- ответил я. -- Помню, как ты велела мне не лезть в твою жизнь. -- Дело прошлое, Бобби. Я тебя давно простила. Позвонила бы тебе раньше, да духу нехватало. Простила меня?! Да, с духом у нее, похоже, полный порядок. Но я -- человек рассудительный и вежливый (жена называет это слюнтяйством), а посему не стал придираться к словам и сказал лишь: -- Так зачем звонишь теперь? -- Да вот, приехала навестить сестру. Подумала, может, ты захочешь повидаться. Ах, сестру? Ту самую, которую я считал жемчужиной их семейства. Дон была тремя годами моложе Дианы и щеголяла огненно-рыжей шевелюрой (Диана тоже рыжая, но малость потемнее). У нее была белая кожа, усеянная веснушками, и ясные зеленые глазищи. Помнится, Дон сходила по мне с ума, пока я встречался с Дианой. А когда старшая сестра сыграла со мной старую как мир шутку, я пару раз сходил на свидание с младшей. Но и этот флирт не затянулся: Дон была еще совсем ребенком (иными словами, не хотела ложиться в постель), поэтому я ее бросил. Дон обладала таким же необузданным норовом, что и ее сестра. Когда я сообщил ей, что все кончено, она впала в ярость и принялась швырять в меня всем, что попадалось под руку. Орала, что, мол, любит меня безумно, а я, мерзавец, нагло использовал ее. Эти сестрицы Маккормик то и дело бросались из крайности в крайность. Я слышал, что Дон перебралась в Нью-Йорк. Но теперь, похоже, обе вернулись, и это сулило мне разрыв сердца. -- Э... не думаю, что это очень удачная мысль, -- ответил я. -- У меня жена и двое детей. Хотя приятно было поболтать. Не дожидаясь ответа, я повесил трубку и обернулся. К счастью, Джина вошла в комнату безножа, а то сделала бы из меня собачий корм. -- Кто это был? -- вопросила она, сверкая прекрасными темными глазами. Ее смуглое лицо сделалось мрачнее тучи. Мы с Джиной составляли довольно живописную парочку. У нее были агатово-черные, по-детски шелковистые волосы, вечный загар и темно-карие глаза, а у меня -- белобрысые кудри, бледная кожа и синие зенки. Интересно, слышала ли Джина мой разговор? Если она уловила хотя бы концовку... -- Диана Маккормик, -- сказал я, хотя в голове у меня теснились самые разнообразные лживые ответы. Но я -- слюнтяй, а посему сообщил Джине правду. -- Женщина, с которой я встречался до нашего знакомства. Она хотела меня видеть. Джина занесла руку, я попытался защитить лицо, но она двинула меня в солнечное сплетение. Моя жена -- существо чуткое, с мгновенной реакцией. Она сначала бьет, а уж потом требует объяснений. Причем удар у нее тяжелый, хотя сама Джина весит всего девяносто фунтов и имеет рост пять футов. Я согнулся пополам, обхватил руками живот и прокряхтел: -- Я ее отшил и бросил трубку... -- Ну-ну, подонок. А где она раздобыла номер? -- Может, в телефонной книге? Джина развернулась и пошла прочь. Весь остаток дня и, разумеется, всю ночь меня для нее не существовало. Я надеялся, что этим дело и кончится. Пройдет какое-то время, и Джина угомонится. Как же я ошибался! На следующее утро, примерно в тот же час, телефон зазвонил снова. Джина пулей вылетела из-за стола, окинув меня взглядом, говорившим: "Только шевельнись, скотина, и ты покойник". Я прирос к месту. -- Алло? О, нет, мне очень жаль, но он не может подойти к телефону. Я же сказала: не может он. Слушай, ты, стерва, ему нет до тебя дела, так что не трудись накручивать диск. Джина с грохотом опустила трубку. Я хихикнул и посоветовал ей отключить телефон. Это было неудачное замечание. Джина запустила в меня трубкой. К счастью, провод оказался коротковат, и она упала на пол в футе от меня. -- Твоя бывшая шлюха, -- сообщила Джина, хотя в этом не было никакой нужды. -- Если ты велел ей катиться, какого черта она продолжает трезвонить? -- Полагаю, я до сих пор неотразим, -- я успел пригнуться, и кастрюля пролетела над моей головой, оставив весьма живописное пятно на стене. Похоже, мне на роду написано находить нервных девиц. Должно быть, они уравновешивают мою собственную мягкую и спокойную натуру. -- Слушай, Джина, эта девка чокнутая, -- сказал я и поведал ей о своем расставании с Дианой. Но убедить не смог, и мне не оставалось ничего другого, кроме как спустить это дело на тормозах. Как назло, тормоза сломались. Четыре дня кряду телефон звонил то утром, то вечером. Трубку всегда снимала Джина, и на другом конце линии сразу же давали отбой. Но мы знали, кто это. Дошло до того, что моя жена вообще отказалась покидать дом без меня, и я был вынужден таскаться за ней повсюду, даже в парикмахерскую. Где-то через неделю звонки прекратились, но тормоза по-прежнему не тормозили. Как-то в понедельник я пришел с работы, и жена сунула мне под нос клочок бумаги. На шее Джины набухли вены, губы шевелились, но издавали лишь какое-то неприятное верещание. Пока я читал записку, моя жена яростно сопела. Содержание послания было вполне заурядным -- просьба о встрече, подкрепленная угрозой на тот случай, если я откажусь. Угрожали мне, не Джине, а авторство не вызывало сомнений. Но, как выяснилось, эта записка была только цветочками. В конце концов Джина обрела дар речи и сдавленно промолвила замогильным голосом: -- Эта стерва всучила записку Ники. Он говорит, что какая-то рыжая чокнутая баба подошла к нему в школе и сунула бумажку. Я вызвала полицию, -- она заплакала. Впрочем, "заплакала" -- не то слово. Заревела в три ручья. Колени Джины подломились, и она упала в кресло. Никогда прежде не видел я свою жену настолько потрясенной и напуганной. Честно говоря, я тоже струхнул. Диана всегда была непредсказуема, а теперь выяснилось, что она может быть опасна. Полиция, по своему обыкновению, ничего не могла сделать. Меня попросили дать словесный портрет Дианы, и я рассказал все, что не успел забыть за пятнадцать лет: рост пять футов пять дюймов, в теле, но не толстуха, темно-рыжие волосы до плеч, маленькие бегающие карие глазки, миниатюрный носик. Потом легавые посоветовали нам "транспортировать" (они так и сказали) наших детей в школу и какое-то время приглядывать за ними повнимательнее. Судя по их виду, полицейские считали, что обычно мы не смотрим за детьми, и нас надо лишить родительских прав. И, наконец, велели сообщить, если что-нибудь случится. Я был слишком потрясен, чтобы воспринимать содержавшуюся в записке угрозу серьезно. А жаль. Почти две недели от Дианы Маккормик не было никаких вестей, но мы кожей ощущали ее присутствие. А потом, часов в пять вечера, Джина позвонила мне на службу. -- На нашей улице стоит машина! -- в страхе сообщила она. -- Большущий "бьюик". Я уже видела его. В машине сидит женщина. Бобби, возвращайся домой. -- Успокойся, Джина. -- Это лучшие слова, которые можно сказать охваченной ужасом женщине. Услышав такое, они обычно впадают в ярость, и моя жена не была исключением. -- Что ты мелешь, будь ты проклят! Мигом домой! Я звоню в полицию. Она швырнула трубку, и я помчался домой, сказав начальнику, что у меня захворал ребенок, и надо помочь жене. Когда я завернул в наш квартал, мимо проехал синий "бьюик", показавшийся мне знакомым. Вдруг я вспомнил, что за последние две недели несколько раз видел эту машину рядом с домом. И никогда не видел ее до того, как начались звонки Дианы. За рулем сидела женщина. Солнце слепило, и я не смог толком разглядеть ее лица, но заметил рыжие волосы. По спине пробежал холодок, и я принялся молить бога, чтобы с Джиной ничего не случилось, а дети не играли на улице. Миновав еще три угла под визг покрышек, я подкатил к дому. -- Ты видел ее? -- закричала Джина, выбегая мне навстречу. -- Да. Видел машину. Не знаю, кто сидел за рулем, -- солгал я сквозь стиснутые зубы, потому что у меня не было ни малейших сомнений относительно личности водителя. Я все понял, когда почувствовал, как шевелятся волосы на затылке. -- Господи, Бобби, что же нам делать? -- она прильнула ко мне и снова разревелась, хотя прежде у нее не было такой привычки. Она не плакала даже на похоронах своего отца. Но теперь мы стояли посреди зелено-бурой лужайки и тряслись от страха. Я так и не выяснил, почему Диана убралась до моего появления. Она не могла знать, что я уеду с работы раньше времени. Но, по-моему, жена кое-что от меня утаила. Она наверняка подходила к машине. Я заметил, что один из моих охотничьих ножей, хранившихся в шкафу, лежит не на своем месте, но решил не обсуждать эту тему. Синяя машина больше не показывалась, и наша жизнь почти наладилась; Джина, правда, продолжала оглядываться и смотреть в зеркало заднего обзора, сидя за рулем