Зельцер, Ховард, Макгил. Трилогия "Омен" Дэвид Зельцер. Знамение Здесь мудрость. Кто имеет Ум, тот сочти число зверя; Ибо это число человеческое. Число его шестьсот шестьдесят шесть. (Книга Откровений.) ПРЕДИСЛОВИЕ Все произошло в тысячную долю секунды. Движение в галактиках, которое должно было бы зиять века, свершилось в мгновение ока. Молодой астроном в обсерватории Кейп Хэтти сидел ошеломленный. Он спохватился слишком поздно, и фотокамера была бессильна запечатлеть случившееся: расщепление трех созвездий, в результате чего появилась сияющая звезда. Частицы вещества из Козерога, Рака и Льва неожиданно стали слетаться навстречу друг другу с поразительной точностью и слились в пульсирующее галактическое тело. Оно становилось все ярче, и созвездия задрожали, а может быть, просто задрожал окуляр - у астронома от обиды затряслись руки. Он боялся, что оказался единственным, кто видел это. Но глубоко из-под земли послышался гул. Это были голоса, человеческие, но не совсем, усиливающиеся в религиозном экстазе, пока звезда набирала силу. В пещерах, подвалах, открытых полях собирались они: повивальные бабки, ожидающие рождения, и было их двадцать тысяч. Они соединили руки и уронили головы, и голос их возрастал и стал слышен повсюду. Это был звук "ОХМ!", и он звоном взлетал в небеса и падал в самое сердце земли. Был шестой месяц, шестой день и шестой час. Именно этот момент предсказан в Ветхом Завете. Именно в этот миг должна измениться судьба Земли. Все войны и перевороты были только лишь репетицией, проверкой для того момента, когда человечество будет подготовлено к великим событиям, знаменующим переворот. Книга Откровений давно его предсказывала... Высоко и далеко в небе разгоралась звезда, и пение людей становилось все громче, и земное ядро задрожало от этой силы. В древнем городе Меггидо это почувствовал старик Бугенгаген и заплакал, ибо теперь все его записи и свитки стали ненужными. А наверху, в Израиле, группа студентов-археологов на минуту прекратила свою работу. Они опустили лопаты и прислушались: земля под ними начала шевелиться. В салоне первого класса самолета, выполняющего рейс Вашингтон-Рим, сидел Джереми Торн. Он тоже почувствовал нечто странное и механически застегнул ремни, занятый своими мыслями и делами, ждущими его там, внизу. Но даже если бы он и знал истинную причину этого волнения, то ничего уже не смог бы изменить. Потому что в этот момент в подвале госпиталя Женераль камень размозжил голову его собственного ребенка. 1 Ежесекундно в самолетах, находящихся в воздухе, летят тысячи людей. Эта статистика, которую Торн вычитал в журнале Скайлайнер, заинтересовала его, и он тут же разложил людей на тех, кто пребывает в воздухе, и тех, кто остался на земле. Обычно Торн не занимался подобной ерундой, но именно сейчас он цеплялся за все, лишь бы не думать о том, что может ожидать его на Земле. По статистике выходило, что если вдруг земное население по какой-то причине внезапно погибнет, то в живых останется всего сотня тысяч людей, спокойно посасывающих в полете коктейли и смотрящих кино, - они даже не узнают, что стряслось на Земле. Самолет летел над Римом, и Торн задумался: сколько же тогда останется женщин и мужчин? И как же они, при условии, что смогут благополучно приземлиться, будут восстанавливать здоровое общество? Ведь очевидно, что большинством будут мужчины, причем занимающие в экономике солидные посты, а значит, их деятельность на Земле будет бесполезна, поскольку все рабочие погибнут. Менеджеры останутся, но руководить-то будет некем! Неплохо бы нанять несколько самолетов, которые постоянно возили бы рабочих, чтобы после катаклизма было с чего начинать. Самолет заложил крутой вираж, и Торн затушил сигарету, рассматривая тусклые огни внизу. Он так часто летал на самолетах в последнее время, что привык к этому зрелищу. Но сегодня оно возбудило его. Двенадцать часов назад в Вашингтоне Торн получил телеграмму, и если что-то за это время случилось, то все уже было позади. Катерина наконец-то родила и нянчит их ребенка в госпитале или же находится в состоянии безнадежного отчаяния. Она уже была два раза беременна, но оба раза случались выкидыши, теперь же беременность продлилась целых восемь месяцев. Он знал, если и сейчас что-то случится, он навсегда потеряет Катерину. Они были знакомы с детства, и Торн все время замечал какое-то беспокойство в ее поведении. Испуганные глаза, ищущие покровителя, преследовали его, но роль покровителя вполне удовлетворяла. Именно это и лежало в основе их отношений. Только в последнее время, когда Торн значительно продвинулся по службе, у него накапливалось столько неотложных дел, что Катерина осталась одна, совсем одна, и никак не могла свыкнуться с ролью жены видного политического деятеля. Первый сигнал о душевном смятении жены прошел незаметно. Вместо того, чтобы проявить внимание и заботу, Торн только рассердился, когда Катерина, ни с того ни с сего, взяла ножницы и состригла свои роскошные волосы. Она носила парик с прической "Сессун", пока волосы не отросли, а через год забралась зачем-то в ванну и начала бритвой разрезать себе кончики пальцев, а потом с ужасом вспоминала, зачем она все это делала. Вот тогда-то они и пригласили психиатра, который сидел, тупо уставившись в стену, и ничего не понимал. Через месяц Катерина перестала его посещать и решила, что ей нужен ребенок. Она забеременела сразу же, и эти три месяца беременности были лучшими в их супружеской жизни. Катерина чувствовала себя прекрасно и выглядела настоящей красавицей. В довершение всего она даже отправилась с мужем в путешествие по Ближнему Востоку. Но беременность прервалась в самолете, прямо в туалете, и все ее надежды, заглушаемые рыданием, унеслись в никуда. Вторая беременность наступила только через два года, но она расстроила всю сексуальную жизнь, которая была вершиной их отношений. Явился специалист по системе зачатий и назначил им день и час, исходя из менструального цикла жены, но это время было чертовски неудобно для Торна, он чувствовал себя дураком, сбегая со службы раз в месяц, чтобы проделать свою чисто механическую работу. Ему даже предложили заняться мастурбацией, чтобы потом его семя можно было ввести, когда понадобится, но здесь его терпению пришел конец. Если ей так нужен ребенок, пускай усыновит чужого. Но теперь уже не соглашалась она. Катерине был нужен только СОБСТВЕННЫЙ ребенок. В конце концов одна-единственная клеточка разыскала ту, которая была ей нужна, и в течение пяти с половиной месяцев надежда снова стала хозяйкой в их доме. Ранние схватки застали Катерину в супермаркете, но она продолжала делать покупки и игнорировала боль, пока та стала невыносимой. Врачи говорили, что ей сильно повезло, поскольку зародыш был очень слабым, но депрессия ее продолжалась целых полгода. Теперь Катерина была беременна в третий раз, и Торн знал, что это их последняя надежда. Если и на этот раз что-нибудь произойдет, рассудок жены не выдержит. Самолет коснулся взлетной дорожки. "Зачем мы вообще летаем? - подумал Торн. - Неужели жизнь такая дешевая штука?" Он оставался на месте, пока другие пассажиры, толкаясь, пробирались к выходу. Его обслужат быстро в отделе для особо важных персон, и машина уже ждет. Торн был советником президента по вопросам экономики и председателем Всемирной Конференции по экономике, которая недавно перенесла свою штаб-квартиру из Цюриха в Рим. Четырехнедельная программа растянулась на шесть месяцев, и в это время его начали замечать видные люди. Скоро пошел слушок, что через несколько лет он станет главной надеждой и опорой президента США. В свои сорок два года Торн уже вращался в верхах, и карьера сама шла ему в руки. Избрание Председателем и Президентом Всемирной Конференции повысило его в глазах общественности и стало вехой на пути к посту посла, затем к кабинету министра, а там, возможно, он смог бы баллотироваться и на высший пост в стране. Семейные заводы Торнов процветали во время войны, и Джереми смог получить самое лучшее и самое дорогое образование, не думая о том, как заработаны эти деньги. Но когда умер отец, Джереми Торн закрыл все заводы и объявил, что никогда не будет поощрять разрушения. Каждая война - это братоубийство. Но и в интересах мира состояние Торна продолжало приумножаться. Он начал развивать строительство в своих поместьях, улучшал районы гетто, давал займы нуждающимся и перспективным дельцам. В нем соединились дар накопления и чувство ответственности перед теми, у кого денег не было. По подсчетам выходило, что личное состояние Торна исчисляется сотней миллионов долларов, хотя проверить это было трудно, даже сам Торн не знал точных данных. Подсчитывать - значит делать пусть короткую, но остановку, а Торн находился в постоянном движении... Такси остановилось у темного здания госпиталя Женераль. Отец Спиллетто выглянул из своего кабинета на третьем этаже и сразу же понял, что человек, идущий к ним, не кто иной, как Джереми Торн. Волевой подбородок и седеющие виски были знакомы по газетным фотографиям, походка и манера держаться тоже были знакомы. Торн выглядел именно так, как подобает выглядеть человеку в его положении. Выбор сделан правильно, отметил про себя отец Спиллетто. Священник встал, подбирая полы одежды. Стол показался совсем крошечным по сравнению с его могучей фигурой. Шаги Торна уже слышались в коридоре, они гулко звучали в темном здании. - Мистер Торн? Торн, уже поднявшийся на первую ступень лестницы, повернулся и поднял глаза кверху, пытаясь разглядеть человека в темноте. - Да, это я. - Меня зовут отец Спиллетто. Я послал вам... - Да. Я получил вашу телеграмму. Я выехал сразу, как только стало возможным. Священник передвинулся в круг света и навис над лестничной клеткой. Что-то в его движениях, в окружающей его зловещей тишине подсказывало, что здесь не все в порядке. - Ребенок... родился? - спросил Торн. - Да. - А моя жена?.. - Отдыхает. Священник спустился вниз, и глаза его встретились с глазами Торна, как бы пытаясь подготовить его, смягчить удар. - Что-нибудь произошло? - спросил Торн. - Ребенок умер. Наступила страшная тишина, казалось, пустые кафельные коридоры зазвенели от нее. Торн стоял как громом пораженный. - Он дышал только одно мгновение, - прошептал священник, - а потом дыхание оборвалось. Священник наблюдал, как Торн, ничего не видя перед собой, подошел к скамейке, сел на нее, склонил голову и заплакал. Рыдание эхом пронеслось по коридорам, священник же заговорил снова. - Ваша жена в безопасности, но она больше не сможет рожать. - Это конец, - прошептал Торн. - Вы можете усыновить ребенка. - Она хотела иметь собственного... На мгновение установилась тишина, и священник шагнул вперед. У него были грубые, но правильные черты лица, в глазах светилось сочувствие. Только выступивший пот выдавал его волнение. - Вы очень сильно любите ее, - сказал он. Торн кивнул. Он был не в силах отвечать. - Тогда вы должны согласиться с божьей волей. Из темноты коридора возникла пожилая монахиня, глазами она отозвала священника в сторону. Они отошли и начали о чем-то шептаться по-итальянски, потом женщина ушла, и священник снова повернулся к Торну. Что-то необычное было в его взгляде, Торн напрягся. - Пути господа неисповедимы, мистер Торн. - Священник протянул вперед руку, Торн невольно поднялся и двинулся за ним. Палаты для рожениц находились тремя этажами выше, и они пошли туда по запасной лестнице, потом по узкому коридору, освещенному редкими электрическими лампочками. Больничные запахи усилили чувство потери, которое билось во всем теле Торна. Они остановились у стеклянной перегородки, и священник проследил взглядом, как Торн, колеблясь, подошел поближе и взглянул на то, что находилось с другой стороны. Там был ребенок. Новорожденный, похожий на маленького ангелочка. У него были взъерошенные черные волосы и глубоко посаженные голубые глаза, которые инстинктивно тут же отыскали Торна. - У него никого нет, - сказал священник. - Его мать умерла. Так же, как и ваш ребенок... в один и тот же час. - Торн резко повернулся к нему. - Вашей жене нужен ребенок, - продолжал священник, - а этому ребенку нужна мать. Торн медленно покачал головой. - Мы хотели иметь собственного, - сказал он. - Осмелюсь сказать... он очень сильно похож... Торн снова взглянул на ребенка и не мог не согласиться с этим. Волосы младенца были такого же цвета, как у Катерины, а черты лица походили на его собственные. Тот же волевой подбородок и даже маленькая ямочка на нем. - Сеньора никогда об этом не узнает, - сказал священник. Торн внезапно закрыл глаза, руки у него задрожали. - А ребенок... здоровый? - Абсолютно здоров. - Остались родственники? - Никого. Торна и священника обволакивала полная тишина. Это было до того необычно, что безмолвие словно давило на барабанные перепонки. - Я здесь главный, - сказал священник. - Никаких записей не останется. Никто об этом не узнает. Торн отвел взгляд, все еще сомневаясь. - Можно мне... посмотреть на МОЕГО ребенка? - спросил он.. - Что это изменит? - ответил священник. - Отдайте любовь живым. За стеклянной перегородкой ребенок поднял обе ручки и вытянул их в сторону Торна, как бы желая обнять его. - Ради вашей жены, сеньор, Бог простит вам этот обман. И ради этого ребенка, у которого иначе никогда не будет дома... Он замолчал, потому что добавить было уже нечего. - В эту ночь, мистер Торн... Бог подарил вам сына. Высоко в небе пульсирующая звезда достигла зенита и задрожала, как от неожиданного удара молнией. А в больничной кровати очнулась Катерина, думая, что просыпается сама. Она ничего не знала об уколе, который ей сделали несколько минут назад. Она рожала в течение десяти часов и помнила все до последних схваток, но потом потеряла сознание и ребенка не видела. Придя в себя, она начала волноваться и попыталась успокоиться, услышав приближающиеся шаги в коридоре. Дверь распахнулась, и Катерина увидела своего мужа. В руках Джереми держал ребенка. - Наш ребенок, - сказал Торн, и голос его задрожал от радости. - У нас есть сын! Она протянула руки, взяла ребенка и зарыдала от нахлынувшего счастья. Слезы застилали глаза Торну, и он благодарил Бога за то, что ему подсказали верный путь. 2 Торны были из семей католиков, но сами никогда в Бога не верили. Катерина редко произносила молитвы и посещала церковь только на рождество и пасху, но больше по традиции, нежели из-за веры в католические догмы. Сам же Торн относился весьма спокойно в отличие от Катерины к тому факту, что их сына Дэмьена так и не окрестили. Правда, они пробовали сделать это. Сразу же после рождения супруги принесли младенца в церковь, но его страх, как только они вошли в собор, был таким очевидным, что им пришлось остановить церемонию. Священник вышел за ними на улицу, держа святую воду в руках, и предупредил, что если ребенок не будет окрещен, то никогда не сможет войти в Царство Божие, но Торн наотрез отказался продолжать крещение, видя, что ребенок сильно испуган. Чтобы успокоить Катерину, было устроено импровизированное крещение на дому, но она так и не поверила в него до конца, собираясь как-нибудь потом вернуться с Дэмьеном в церковь и сделать все как следует. Но этот день так и не наступил. Скоро они окунулись в водоворот неотложных дел, и о крещении было забыто. Конференция по вопросам экономики закончилась, и Торны снова вернулись в Вашингтон. Торн приступил к обязанностям советника президента и стал видной политической фигурой. В его поместье в Маслине, штат Вирджиния, начали происходить совещания, о которых писали газеты от Нью-Йорка до Калифорнии, и семья Торнов стала известной всем читателям национальных журналов. Они были богатыми, фотогеничными и быстро поднимались вверх. Что не менее важно, в их обществе часто можно было видеть и, президента. Поэтому ни для кого не было неожиданностью назначение Торна послом США в Великобритании. В этой должности он мог развернуть все свои потенциальные возможности. Переехав в Лондон, Торны обосновались в Пирфорде, в поместье семнадцатого века. Жизнь их стала походить на прекрасный сон, особенно для Катерины: она была так чудесна и совершенна, что это даже пугало. В своем загородном доме она жила в уединении - счастливая мать с любимым чадом. При желании могла выполнять обязанности жены дипломата и была при этом замечательной хозяйкой. Теперь у нее было все: и ребенок, и любовь мужа. Катерина расцвела, как очаровательный цветок - хрупкий и нежный, удивляющий всех подруг своей свежестью и красотой. Поместье Пирфорд было очень респектабельным, его существование уходило глубоко в историю Англии. Здесь были погреба, где долгое время скрывался сосланный герцог, пока его не отыскали и не казнили; вокруг простирался лес, в котором король Генрих Пятый охотился на диких кабанов. В доме были подземные переходы и таинственные секретные лазы, но в основном там царила радость, потому что дом был полон смеха и гостей в любое время суток. Для выполнения домашних дел были наняты слуги, кроме того в доме жила постоянная пара слуг, Гортоны, выполнявшие обязанности кухарки и шофера, - настоящие англичане с неповторимым чувством собственного достоинства. Когда Катерина была занята своими делами, с Дэмьеном занималась няня - юная пухленькая англичанка по имени Чесса. Она была умницей, знала много игр и обожала Дэмьена, как будто это был ее собственный сын. Они часами были вместе, Дэмьен ходил за ней по большой лужайке или тихо сидел у пруда, пока Чесса ловила ему головастиков и стрекоз, которых они потом в баночках приносили домой. Ребенок подрастал и, с точки зрения художника, был просто совершенством. Ему исполнилось три года, предсказание о превосходном здоровье сбывалось. Кроме того, он поражал своей изумительной силой. Дэмьен обладал таким спокойствием и наблюдательностью, которые редко можно встретить у детей его возраста, и гости часто чувствовали себя неуютно под его взглядом. Если ум измерять способностью к внимательному созерцанию, то его можно было считать гением, потому что мальчик мог часами сидеть на маленькой кованой лавочке под яблоней и наблюдать за людьми, проходящими мимо, не упуская из виду ни одной детали. Гортон, шофер семьи, часто брал Дэмьена с собой, когда ему приходилось выполнять различные поручения. Ему нравилось молчаливое присутствие малыша, и он удивлялся способности ребенка с таким вниманием и удовольствием познавать окружающий мир. - Он похож на маленького марсианина, - сказал как-то Гортон своей жене, - как будто его прислали сюда изучать человечество. - Мать в нем души не чает, - ответила она. - Не вздумай сказать ей что-нибудь подобное. - Я не имел в виду ничего плохого. Просто он немного странный. И еще одно было необычно: Дэмьен редко пользовался голосом. Радость он показывал широкой улыбкой, отчего на щеках проступали ямочки. Когда он грустил, то молча плакал. Однажды Катерина сказала об этом врачу, но тот успокоил ее, рассказав об одном ребенке, который не говорил до восьми лет, а однажды произнес за обедом: "Я не люблю картофельного пюре". Мать в изумлении спросила, почему же он молчал все это время? На что мальчуган ответил, что говорить не было необходимости, поскольку раньше пюре никогда не подавали. Катерина рассмеялась и успокоилась насчет Дэмьена. В конце концов Альберт Эйнштейн не говорил до четырех, а Дэмьену было только три с половиной. Кроме его поразительной наблюдательности и молчаливости, в остальном он был совершенным ребенком, достойным плодом идеального союза Катерины и Джереми. 3 Человек по имени Габер Дженнингс родился под созвездием Водолея. По гороскопам выходило, что во время его рождения произошло сближение двух небесных тел - Урана и прибывающей Луны. Он всегда отличался отвратительной прической и настойчивостью, доходящей до умопомрачения. Дженнингс был фанатиком в своей работе - работе фоторепортера. Как кошка, выслеживающая мышь, он мог днями лежать в засаде и ждать момента ради одной-единственной фотографии. Его и держали на работе как мастера "оригинального жанра". Он знал, где и когда надо быть, чтобы получить такие фото, какие никто из его коллег не добудет. Репортер жил в однокомнатной квартире в Челси и редко позволял себе роскошь носить дома носки. Но относительно своих фотографий он был так же щепетилен, как Солк в поисках лекарства от полиомиелита. В последнее время его внимание привлек американский посол в Лондоне. Это была достойная цель, хотя бы из-за его идеального лица. Занимается ли он сексом со своей женой, и если да, то как именно? Дженнингс заявил, что хочет показать их, как он говорил, "ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ КАЧЕСТВА", хотя на самом деле ему мечталось нарисовать всех в наихудшем свете. Чем же они лучше его? Может быть, посол покупает неприличные журналы, а может, у него есть девочка на стороне? Вот эти-то вопросы и интересовали Дженнингса. Хотя ответов на них пока что не было, оставалась надежда, и был смысл ждать и наблюдать. Сегодня он должен был идти в Пирфорд. Возможно, фотографий не будет, потому что там и без него будет хватать фотографов и гостей, но он сможет пронюхать все ходы и определить, кого из слуг можно кутать за пару фунтов. Дженнингс встал рано утром, проверил фотоаппараты, протер линзы салфеткой, а потом ею же выдавил прыщ на лице. Ему было уже тридцать восемь, но прыщи на коже до сих пор преследовали его. Видимо, это было следствием работы - репортер постоянно прижимает камеру к лицу. Он вытащил одежду из-под кровати и облачил в нее свое худое тело. Перед самым отъездом он порылся в бумагах, отыскивая листок с приглашением. В Пирфорде должно было состояться празднество в честь дня рождения: сыну Торна исполнялось четыре года, из всех районов гетто в сторону Пирфорда уже направились автобусы, переполненные сиротами и детьми-калеками. Вести машину по пригороду было легко, и Дженнингс решил покурить опиума, чтобы немного расслабиться. Через некоторое время ему показалось, что дорога сама катится под колеса, а машина стоит на месте, и он позабыл о действительности, полностью отдав себя закоулкам своего подсознания. Его воображение походило на картинки в красочном комиксе, где главным действующим лицом был он сам. В миле от поместья Торнов стояли полицейские, наблюдавшие за машинами и проверявшие пригласительные карточки. Дженнингс тупо глядел вперед, пока они изучали его приглашение. Он уже привык к этому и знал, что не надо придавать себе чересчур уж достойный вид, будто его карточка не может быть поддельной. В конце концов он оказался перед большими коваными воротами и постарался стряхнуть с себя опиумный дурман. Во всем поместье бушевал великолепный карнавал: лужайки были разукрашены и кипели жизнью, детишки шныряли между цирковыми палатками и каруселями, а мимо вышагивали лавочники, предлагая всем сладости и фрукты. Их голоса заглушала органная музыка, под которую дети поднимались и опускались на качелях, оседлав розовых лошадок и лебедей. Здесь же была палатка предсказательницы будущего, и многие известные в Лондоне люди уже заняли к ней очередь. Маленькие шотландские пони бегали без привязи по поместью, и был здесь даже маленький слоненок, разрисованный красными яблоками и охотно принимающий орехи из рук веселых ребятишек. Повсюду шныряли, обезумев от удачной вечеринки, фотографы, но Дженнингсу здесь фотографировать было нечего. Разве что фасад здания. Кирпичную стену, которая для всех остальных казалась настоящей. - Что с тобой, коллега? Кончилась пленка? Это был Гоби, неизменно представляющий "Геральд Ньюс". Он судорожно заправлял новую ленту, опершись о столик с горячими сосисками, когда Дженнингс подошел к нему и небрежно загреб изрядное количество еды. - Жду канонизации, - ответил Дженнингс, набив полный рот. - Как тебя понимать? - Не знаю, кого здесь приветствуют: наследника миллионов Торна или же самого Иисуса Христа. - Дурак, ты же все пропустишь! Не так уж часто приходится нам бывать в подобных местах. - Ну и что? В случае чего я куплю эти фотографии у тебя. - А, опять ждешь чего-нибудь необычного? - А мне другого и не надо. - Ну ладно, желаю удачи. Хотя вряд ли она тебе улыбнется: Торны - самая лучшая семья по эту сторону Монако. Исключительное фото. Вот что нужно было Дженнингсу. Вторгнуться во что-то интимное и недоступное. Он выслеживал свои жертвы, но каждый раз не был уверен, что из этого что-нибудь выйдет. Если бы только можно было пробраться ВОВНУТРЬ... - Эй! Нянюшка! Нянюшка! - закричал вдруг Гоби. - Посмотрите-ка сюда! - И все устремили взгляд на огромный торт, который вывезли из дома. Няня ребенка была наряжена клоуном, лицо ее было покрыто белой пудрой, а на губах толстым слоем лежала красная помада, изображающая широкую улыбку. Фотографы заплясали и забегали вокруг нее, а она, довольная, кривлялась, обнимала Дэмьена и размазывала по ребенку свой грим. Дженнингс обежал взглядом толпу и заметил Катерину Торн, стоящую далеко от всех. По ее выражению репортер понял, что она не одобряет происходящего. Через секунду Катерина сняла свою полумаску, и Дженнингс инстинктивно поднял камеру и щелкнул затвором. При виде праздничного торта послышались радостные аплодисменты, Катерина шагнула вперед. - Пусть ему предскажут судьбу! - выкрикнул один из репортеров. - Давайте сводим его к предсказательнице! - И как единое целое, толпа понеслась вперед, к палатке предсказательницы, увлекая за собой нянюшку вместе с ее любимым чадом. - Я понесу его, - сказала Катерина, подходя к Чессе. - Я могу все сделать сама, мэм, - ответила няня. - Нет, я сама это сделаю, - холодно улыбнулась Катерина. Через секунду их глаза встретились, и няня молча передала ребенка матери. Никто не обратил на это внимания, толпа понесла их дальше, и только Дженнингс видел все через видоискатель своей камеры. Толпа прошла мимо, няня осталась одна, позади нее высилась башня поместья, и костюм клоуна еще сильнее подчеркивал ее одиночество. Дженнингс успел сделать два снимка, прежде чем Чесса повернулась и медленно пошла в дом. Возле палатки предсказательницы Катерина попросила всех репортеров оставаться снаружи, вошла внутрь и вздохнула с облегчением, окунувшись в покой и полумрак. - Здравствуй, малышка. Голос доносился из-под капюшона, предсказательница сидела за маленьким зеленым столиком и старалась, чтобы голос казался таинственным. Лицо ее было вымазано зеленым гримом. Дэмьен посмотрел на нее, напрягся и вцепился в плечо матери. - Не бойся, Дэмьен, - засмеялась Катерина. - Это добрая фея. Правда же, вы добрая фея? - Конечно, - ответила предсказательница, - я не сделаю тебе больно. - Она расскажет, что ждет тебя впереди, - пыталась уговорить сына Катерина. - Иди ко мне, - подозвала его предсказательница, - и дай мне свою ручку. Но Дэмьен только сильнее прижался к матери. Тогда предсказательница сняла резиновую маску, под которой скрывалось милое девичье лицо. - Посмотри на меня. Я такая же, как все. Это совсем не больно. Дэмьен успокоился и протянул руку. Катерина оперлась о карточный столик. - О, какая мягкая, премиленькая ручка! У тебя будет хорошее, очень хорошее будущее. Но вдруг она запнулась, вглядываясь с недоумением в ладонь. - Ну-ка, дай мне вторую ручку. Дэмьен протянул вторую, и гадалка поразилась еще больше. - Я никогда такого не видела, - сказала девушка. - Вот уже три года, как я гадаю на детских праздниках, но такое вижу впервые. - Что вы видите? - Посмотрите сами. У него нет линий на руках! Одни только складки. - Что? Катерина посмотрела на ладони сына. - Он не обжигался? - Разумеется, нет. - Тогда посмотрите на свою руку. Посмотрите на эти мелкие черточки. Они делают каждого из нас неповторимым. Это линии вашей судьбы. Наступила напряженная тишина, ребенок с удивлением смотрел на свои руки, не понимая, что в них было плохого. - Посмотрите, какие гладкие у него кончики пальцев, - сказала девушка. - По-моему, у него даже не будет отпечатков! Катерина присмотрелась и поняла, что это действительно так. - Ну и хорошо, - рассмеялась девушка. - Если он ограбит банк, то его никогда не найдут. - Не могли бы вы предсказать его будущее? За этим мы и пришли к вам. - Голос Катерины дрожал, беспокойство никак не покидало ее. - Конечно. Когда девушка взяла ребенка за руку, снаружи раздался громкий крик. Няня Чесса звала мальчика: - Дэмьен! Дэмьен! Выходи! У меня есть для тебя сюрприз! Предсказательница замолчала. В голосе Чессы чувствовалось отчаяние. - Дэмьен, иди сюда и посмотри, что я сейчас сделаю ради тебя! Катерина вышла из палатки, держа Дэмьена на руках, и посмотрела на крышу дома. Там, наверху, стояла Чесса, держа в руках прочный канат. Она подняла его, показав, что один конец кадет на шею. Толпа внизу начала оглядываться, а маленький клоун наверху встал на край крыши и сложил руки, будто собираясь прыгнуть в бассейн. - Смотри, Дэмьен! - закричала Чесса. - Это все для тебя! - И шагнула вперед с крыши. Ее тело тяжело полетело вниз, остановилось, удерживаемое канатом, а потом безвольно повисло. Чесса была мертва. Люди на лужайке ошеломленно глядели, как маленькое тело раскачивается в такт карусельной музыке. И тут раздался крик ужаса. Кричала Катерина, и четыре человека рванулись к ней, успокаивая и помогая войти в дом. Дэмьен остался один в своей комнате. Он глядел на пустую лужайку, где стояли только рабочие и продавцы, уставившись наверх, куда поднялся по лестнице мрачный полицейский, чтобы перерезать веревку. Тело упало вниз, задев головой кирпичную кладку. Разбитое, оно лежало на траве, глаза Чессы глядели в небо, а на лице продолжала сиять нарисованная клоунская улыбка. Дни перед похоронами Чессы были мрачными. Небо над Пирфордом стало серым и постоянно содрогалось от далекого грома. Катерина проводила все время в одиночестве в темной гостиной, уставившись в никуда. Из письменного сообщения следователя выходило, что у Чессы в крови перед смертью был высокий уровень бенадрила, лекарства против аллергии, но это только добавило неясности. Все вокруг только и говорили о самоубийстве няни. Чтобы не давать репортерам пищи для всяческих домыслов по поводу происшедшего, Торн оставался дома, посвящая свое время жене. Он очень боялся, что она впадет в то состояние, которое мучило Катерину несколько лет назад. - Ты вся извелась, дорогая, - сказал он однажды, войдя в гостиную. - Ведь Чесса не была членом нашей семьи. - Была, - тихо ответила Катерина. - Она говорила мне, что хотела бы всегда жить с нами. Торн покачал головой. - Видимо, она передумала. - Он не хотел, чтобы его слова прозвучали бездушно, и боялся встретиться с Катериной взглядом в темноте. - Извини, - добавил он, - но мне не нравится, что ты в таком состоянии. - Я во всем виновата, Джереми. - Ты? - На дне рождения был один момент... Торн пересек комнату и сел рядом. - На нее все обращали внимание, - продолжала Катерина, - и я начала ревновать. Я забрала у нее Дэмьена, потому что сама хотела быть центральной фигурой. - По-моему, ты к себе слишком строга. У девушки была расстроенная психика. - И у меня тоже, - проговорила Катерина. - Если для меня так важно быть в центре внимания. Она замолчала. Все уже было сказано. Торн обнял ее и подождал, пока она не заснула. Сон ее был похож на тот, который он наблюдал во времена, когда она принимала либриум, и Торн подумал, что, может быть, смерть Чессы ее так потрясла, что она опять стала его принимать. Он просидел так около часа, а потом аккуратно взял жену на руки и отнес в спальню. На следующий день Катерина пошла на похороны Чессы и взяла с собой Дэмьена. Народу было очень мало, только семья девушки и Катерина с Дэмьеном. Все происходило на маленьком кладбище в пригороде. При обряде присутствовал лысеющий священник, который читал отрывки из священного писания и держал при этом над головой сложенную газету, спасаясь от моросящего дождя. Торн отказался присутствовать на похоронах, опасаясь общественного мнения, и предупредил Катерину, чтобы та тоже не ходила. Но она не послушалась, так как любила девушку и хотела проводить ее в последний путь. За оградой кладбища толклись репортеры, сдерживаемые двумя морскими пехотинцами-американцами, которых в последнюю минуту прислал из посольства Торн. Среди газетчиков был и Дженнингс. Закутанный в черный непромокаемый плащ, обутый в высокие сапоги, он основательно устроился в дальних деревьях, наблюдая оттуда за церемонией с помощью длиннофокусного объектива. Это был даже не объектив, а некое чудовищное сооружение, установленное на штативе. С такой штукой можно было запросто сфотографировать спаривающихся мух на Луне. Репортер аккуратно переводил объектив с одного лица на другое: семья в слезах, Катерина в состоянии прострации, рядом с ней ребенок, беспокойный, возбужденный, с горящими, воспаленными глазами. Именно ребенок заинтересовал Дженнингса, и он стал терпеливо поджидать момента, когда можно будет щелкнуть затвором. Такой случай представился. Блеск в глазах и выражение лица Дэмьена изменились, как будто что-то испугало мальчика, но через минуту он опять был спокоен. Глаза Дэмьена были обращены в сторону дальнего угла кладбища. Дженнингс перевел туда свой телескопический объектив, но ничего, кроме надгробных плит, не увидел. Затем вдали что-то шевельнулось. Темный, расплывчатый предмет возник в объективе, и Дженнингс навел резкость. Это был зверь. Собака. Огромная и черная, с глубоко посаженными на узкой морде глазами. Нижняя челюсть пса выступала вперед, обнажая зубы. Никто больше не заметил ее. Собака замерла, а Дженнингс проклинал себя за то, что зарядил черно-белую пленку: желтые собачьи глаза делали всю сцену страшной и таинственной. Он поставил диафрагму так, чтобы на фотографии они казались совсем белыми, затем перевел объектив на мальчика и щелкнул затвором. Для подобной сцены стоило потратить утро, и, упаковывая аппарат, Дженнингс почувствовал себя вполне удовлетворенным, но не совсем спокойным. Он поглядел на вершину холма - гроб уже опускали в могилу. Собака и ребенок казались издали крохотными, но их бессловесная связь была очевидной. На следующий день произошли два события: дождь пошел сильнее, и появилась миссис Бэйлок, энергичная ирландка, которая подошла к воротам и объявила, что она новая няня. Охранник хотел было задержать ее, но миссис Бэйлок протаранила себе путь, вызвав таким бурным натиском и уважение, и страх. - Я знаю, вам сейчас нелегко, - сказала она Торнам, снимая пальто в вестибюле, - поэтому я не буду напоминать о вашем горе. Но, между нами говоря, каждый, кто нанимает няней такую молоденькую девочку, сам напрашивается на неприятности. Она передвигалась быстро, и, казалось, даже воздух зашевелился от движений ее грузного тела. Торн и Катерина молчали, пораженные ее уверенностью. - А знаете, как определить хорошую няню? - Она рассмеялась. - По размеру груди. Эти маленькие девочки с пупырышками могут сменяться каждую неделю. А с таким размером, как у меня, остаются надолго. Сходите в Гайд-парк и увидите, что я права. Она на секунду замолчала и подняла чемодан. - Ну, хорошо. А где же мальчик? - Я покажу, - сказала Катерина, поднимаясь по лестнице. - Оставьте нас пока вдвоем, ладно? Мы сами познакомимся, - предложила миссис Бэйлок. - Дэмьен стесняется незнакомых людей. - Ну, уж только не меня, поверьте. - Нет, право же... - Чепуха. Я попробую. В ту же секунду она двинулась, и ее массивное тело скрылось из виду. В тишине, наступившей после ее ухода, Торны переглянулись, потом Джереми неопределенно кивнул. - Мне она нравится, - сказал он. - И мне тоже. - Где ты ее нашла? - Где я ее нашла? - переспросила Катерина. - Ну да. - Я ее не находила. Я подумала, что это ты ее нашел. В ту же секунду Торн позвал новую няню: - Миссис Бэйлок! Она вышла на площадку второго этажа и взглянула на Торнов сверху: - Да? - Извините... мы не совсем понимаем. - В чем дело? - Нам непонятно, как вы сюда попали. - На такси. Но я его уже отпустила. - Нет, я имею в виду... кто вас прислал? - Контора. - Контора? - Из газет они узнали, что вы потеряли няню, и прислали другую. Меня. Торн знал, как трудно сейчас в Лондоне найти работу, и объяснение показалось правдоподобным. - Они весьма предприимчивы, - сказал он. - Может быть, я позвоню, чтобы они все это подтвердили? - предложила Катерина. - Конечно, - холодно ответила женщина. - А мне пока подождать на улице? - Нет-нет... - постарался сгладить неловкость положения Торн. - Я похожа на иностранного шпиона? - довольно грозно спросила миссис Бэйлок. - Да нет, не очень, - натянуто улыбнулся Торн. - Не будьте так самоуверенны, - ответила большегрудая няня. - Может быть, у меня за корсажем полно магнитофонов. Можно вызвать молоденького солдата - пусть меня обыщет. Все рассмеялись, и громче всех сама миссис Бэйлок. - Ладно, идите, - сказал Торн. - Мы потом проверим. Торны прошли в кабинет, но Катерина все же позвонила в контору. Ей сказали, что у миссис Бэйлок большая практика и хорошие рекомендации. Единственная загвоздка в том, что она числится работающей в Риме. Но, видимо, у нее изменились обстоятельства, и это просто не успели занести в бумаги. Они все выяснят, как только вернется из четырехнедельного отпуска менеджер конторы, направивший ее к Торнам. Катерина повесила трубку и посмотрела на мужа. Он пожал плечами, но был доволен, что все прояснилось. Миссис Бэйлок казалась несколько эксцентричной, но зато полной жизни, что сейчас было самым необходимым в их доме... Наверху миссис Бэйлок без улыбки глядела на мальчика, дремавшего в кровати, и губы у нее тряслись, будто она созерцала произведение искусства неповторимой красоты. Ребенок услышал неровное дыхание, открыл глаза и встретился с ней взглядом. Он напрягся и сел в кровати, прижавшись к спинке. - Не бойся, крошка, - прошептала новая няня срывающимся голосом. - Я пришла, чтобы защищать тебя. С небес раздался неожиданный раскат грома. Дождь усиливался. 4 К июлю в сельской местности Англии все расцвело. Необычно долгий дождливый сезон привел к тому, что все притоки Темзы разлились и вызвали к жизни даже засохшие семена. Откликнулись на это и земли Пирфорда: они густо зазеленели и ожили; леса, начинавшиеся сразу за садами, стали непроходимыми от трав и скрывали множество животных. Гортон, боясь, что дикие кролики скоро начнут выходить из леса и грызть тюльпаны, поставил на них ловушки: пронзительные крики попавших в капканы зверьков можно было слышать по ночам. Но скоро все кончилось, и не только потому, что Катерина настояла на этом, но также из-за того, что Гортону самому было неприятно ходить в лес и собирать останки несчастных кроликов. Кроме того, он чувствовал на себе чей-то взгляд, будто следящий за ним из зарослей. Когда он признался в этом своей жене, та рассмеялась и сказала, что это скорее всего призрак короля Генриха Пятого. Но Гортону было не до шуток, он отказался ходить в лес, будучи очень озабочен тем, что новая няня, миссис Бэйлок, часто брала туда Дэмьена и находила там бог знает какие вещи, которые развлекали его часами. Гортон также заметил, помогая жене стирать, что на одежде мальчика было много черных волос, будто он возился с каким-то животным. Но он не смог обнаружить связи между волосками и путешествиями в Пирфордский лес и решил считать это еще одной неприятной загадкой дома Пирфорд, которых становилось все больше. Катерина стала уделять все меньше и меньше времени ребенку, ее заменила новая няня. Миссис Бэйлок и в самом деле была прекрасной гувернанткой, и ребенок полюбил ее. Одно только тревожило и казалось даже неестественным: мальчик предпочитал ее общество обществу своей собственной матери. Все слуги замечали и обсуждали это, им было обидно за хозяйку, которую новая няня вытеснила из сердца сына. Им хотелось, чтобы миссис Бэйлок уехала. Но вместо этого ее положение укреплялось с каждым днем, а влияние на хозяев дома усиливалось. Катерина чувствовала то же самое, но не могла что-либо изменить. Она не хотела показывать ревность к человеку, которого любил ее ребенок. Она чувствовала себя виноватой в том, что однажды лишила Дэмьена любимого друга, и не хотела, чтобы это повторилось. Когда в конце второй недели миссис Бэйлок попросила перевести ее в комнату напротив спальни Дэмьена, Катерина согласилась. Наверное, у богатых так бывает всегда. Сама Катерина воспитывалась в более скромной семье, и только мать была ее единственным другом и защитником. Но здесь жизнь иная. Она была хозяйкой огромного дома, и, возможно, пришло время для подобных поступков. Вновь обретенная свобода использовалась Катериной в полной мере: по утрам она занималась благотворительностью, днем посещала чаепития, на которых велись беседы о политике. Муж одобрял ее занятия. Катерина перестала быть хрупким цветком - она стала львицей, обладающей такими энергией и уверенностью, которых он раньше никогда в ней не замечал. Именно такую жену он мечтал иметь, и, хотя резкая перемена ее характера слегка обеспокоила его, он никоим образом не мешал ей. Даже в постели она стала другой - более возбужденной и страстной. Торн не понимал, что это было скорее выражение отчаяния, чем желания. Работа Торна занимала все его время, с назначением в Лондон он стал центральной фигурой по вопросам нефтяного импорта. Президент США очень рассчитывал на результаты его встречи с нефтяными шейхами. Через несколько недель Торн должен был лететь в Саудовскую Аравию, но один, потому что арабы считали присутствие женщин в деловой поездке проявлением мужской слабости. - Я не могу понять этого, - сказала Катерина, когда он ей все объяснил. - Это часть их культуры, - ответил Торн. - Я еду в их страну и должен считаться с национальными обычаями. - А они не должны считаться с тобой? - Конечно, должны. - Но я ведь тоже часть культуры! - Катерина... - Я видела этих шейхов. Я видела женщин, которых они покупают. Куда бы они ни шли, вокруг них всегда вертятся проститутки. Может быть, они и от тебя ждут того же? - Честно говоря, я не знаю. Они разговаривали в спальне, было уже поздно - не самое лучшее время для споров. - Что ты имеешь в виду? - тихо спросила Катерина. - Это очень важная поездка, Кэти. - И если они захотят, чтобы ты спал с проституткой... - Если они захотят, чтобы я спал с их евнухом, я буду спать с их евнухом! Ты знаешь, ЧТО поставлено на карту. Катерина с трудом нашла в себе силы ответить. - А какова моя роль в этом? - тихо спросила она. - Ты будешь здесь. То, что делаешь ты, не менее важно. - Мне не нужен твой покровительственный тон! - Я просто хочу, чтобы ты поняла... - Что ты спасешь мир, если будешь делать то, что они захотят? - Можно сказать и так. Она взглянула на него пристально. С неприязнью. - Наверное, все мы проститутки, Джереми. Ты - для них, а я - для тебя. Поэтому пошли в постель. Он нарочно пробыл в ванне долгое время, надеясь, что, когда вернется, жена уже будет спать. Но она не спала. Она ждала его, и Торн ощутил в воздухе запах духов. Он сел на кровать и долго смотрел на нее. Наконец она улыбнулась и сказала: - Извини меня. Я все понимаю. Она взяла его голову и притянула к себе. Потом они стали заниматься любовью, но совершенно по-новому. Катерина отказалась двигаться, но не отпускала мужа, прося, заставляя его довести все до конца. Когда все было закончено, она расслабила руки, и он посмотрел на нее с болью и смятением. - Иди и спасай мир, - прошептала Катерина. - И делай все, что они тебе прикажут. В эту ночь Торн не мог заснуть, он сидел у застекленной балконной двери и любовался лунной ночью. Он видел лес, онемевший и застывший, словно некое сонное существо. Но лес не спал, и Торну вдруг почудилось, будто кто-то смотрит на него. Торн подошел к порогу, взял бинокль и приставил его к глазам. Сначала он не видел ничего, кроме темноты. И вдруг заметил глаза! Два темных светящихся уголька, отражающих свет луны, близко поставленные, темно-желтые. Они были направлены в сторону дома. Торн содрогнулся, опустил бинокль и отступил назад. Он оставался некоторое время в комнате, потрясенный увиденным, а потом босиком спустился по лестнице к входной двери и медленно вышел на улицу. Было совсем тихо, даже сверчки замолчали. Торн снова двинулся вперед, как будто его что-то влекло к лесу. В чаще он остановился. Никого не было. Два светящихся уголька исчезли. Он повернулся и угодил ногой во что-то теплое и мокрое. У Торна перехватило дыхание, он отступил в сторону и склонился над землей. Это был мертвый кролик, только что убитый. Головы у зверька не было... На следующее утро Торн встал пораньше и спросил Гортона, продолжает ли тот ставить ловушки на кроликов. Гортон ответил отрицательно, и тогда Торн привел его в лес, к тому месту, где лежали останки животного. Над тельцем кружились мухи. Гортон веткой отогнал их, а потом нагнулся и исследовал трупик. - Что вы думаете? - спросил Торн. - У нас завелся хищник? - Не могу понять, сэр. Но сомневаюсь. Он поднял окоченевшую тушку и с отвращением показал ее Торну. - Хищники обычно _о_с_т_а_в_л_я_ю_т_ голову, а не _с_ъ_е_д_а_ю_т_. Тот, кто убил его, сделал это для развлечения. Торн велел Гортону убрать труп и никому не говорить об этом. Они двинулись вперед, но Гортон вдруг остановился. - Мне очень не нравится этот лес, сэр. И не нравится, что миссис Бэйлок водит сюда вашего мальчика. - Скажите ей, чтобы она больше этого не делала, - ответил Торн. - На лужайке тоже много интересного. Гортон исполнил приказание, и Торн впервые заметил, что в доме не все ладно. Миссис Бэйлок отыскала его вечером в кабинете и выразила свое негодование по поводу того, что приказания ей передаются через слуг. - Конечно, я все сделаю, - сказала она презрительно, - но считаю, что приказания мне должен давать непосредственно хозяин. - Не вижу никакой разницы, - ответил Торн. Его удивила ярость, сверкнувшая в глазах женщины. - Это разница между большим домом и маленьким домишкой, мистер Торн. У меня появляется чувство, что здесь нет главного человека. Она повернулась на каблуках и вышла, а Торн так и не понял, что она имела в виду. Если она намекала на слуг, то ими командовала Катерина. Кроме того, он часто отсутствовал. Возможно, миссис Бэйлок хотела сказать, что в доме не все так хорошо, как кажется. Что поведение Катерины, возможно, вышло из-под контроля... В Челси на третьем этаже своего убогого жилища не спал репортер Габер Дженнингс. Он смотрел на растущую галерею фотографий Торнов, украшавшую стену в темной комнате. Фотографии похорон, темные и унылые: крупным планом собака среди надгробий, крупным планом мальчик. Здесь же фотографии, сделанные на дне рождения: Катерина смотрит на няню, няня в клоунском костюме, совершенно одна. Последняя фотография особенно заинтересовала его, потому что над головой няни темнело пятно. Обычный фотодефект, но сейчас он смотрелся как некое знамение несчастья. Видимо, была повреждена эмульсия, и над головой няни в виде легкого тумана образовался обруч, заходящий на шею. При других обстоятельствах такая испорченная фотография была бы выкинута, но эту стоило оставить. Конечно, при условии, что были известны дальнейшие события, это пятнышко носило символический характер - будто бы над несчастной Чессой нависла тень судьбы. На последней фотографии было запечатлено ее тело, висевшее на веревке, - страшная реальность, которой заканчивалась подборка. Вся эта галерея создавала некую фотозапись кошмара. И это нравилось Дженнингсу. Он изучал Торнов по всем доступным источникам и нашел в их семье нечто необычное, что никто до него еще не находил. Он принялся копаться в истории семьи, для чего завел контакты с американцами. Выяснилось, что Катерина происходила из семьи русских эмигрантов, и ее родной отец покончил жизнь самоубийством: статья в "Миннеаполис Таймс" рассказывала, что он бросился с крыши своей конторы в Миннеаполисе. Катерина родилась через месяц после самоубийства, а ее мать вторично вышла замуж и переехала с мужем в Нью-Гэмпшир. Катерина носила его фамилию, и в скудных интервью, данных ею за все эти годы, она никогда не упоминала об отчиме. У репортера росла уверенность в том, что он попал в нужную струю. Ему не хватало только фотографии самого посла, и Дженнингс надеялся получить ее на следующий день. В церкви Всех Святых должно было состояться венчание знатных особ, и семья Торнов скорее всего будет на нем присутствовать. Конечно, такое событие было не в стиле Дженнингса, но пока что ему везло, и, может быть, повезет снова. ...За день до венчания Торн оставил свои обычные субботние дела в посольстве и поехал с Катериной за город. Его очень беспокоил их спор и странная близость, которая последовала за ним, поэтому он хотел побыть с ней наедине и выяснить, что с ней происходит. Впервые за последние несколько месяцев Катерина повеселела, наслаждалась поездкой и держала его за руку, пока они бродили на лоне природы. В полдень они очутились в Стрэтфорде-на-Эвон и пошли на любительский спектакль "Король Лир". Катерина была поглощена пьесой и даже прослезилась. Монолог короля Лира: "Зачем собака, крыса дышит... коль у тебя дыханья нет..." растрогал ее до глубины души; она заплакала уже открыто, и Торн долго успокаивал ее в пустом театре, после того как пьеса закончилась и зрители разошлись. Они вернулись в машину и поехали дальше, Катерина продолжала легонько сжимать руку мужа, и всплеск эмоций вернул близость, которая давно исчезла в их отношениях. Теперь она была чувствительна ко всему, и когда они остановились у реки, Катерина снова расплакалась. Она рассказала о своих страхах, о боязни потерять Дэмьена - она не переживет, если с ним что-нибудь случится. - Ты не потеряешь его, Кэти, - нежно успокаивал ее Торн. - Жизнь не может быть настолько жестокой. Он давно уже не называл ее Кэти, и это слово как бы напомнило о расстоянии, увеличивающемся между ними в последние месяцы. Они сели на траву под огромным дубом, и голос Катерины упал до шепота. - Я так боюсь, - сказала она. - Бояться совершенно нечего. Огромный майский жук полз мимо нее, и она смотрела, как он пробирается между травинок. - Чего ты боишься, Катерина? - А чего мне не бояться? Он смотрел на нее, ожидая продолжения. - Я боюсь хорошего, потому что оно уйдет... Я боюсь плохого, потому что я очень слабая... Я боюсь твоих успехов и неудач. И я боюсь, что не имею никакого отношения к ним. Я боюсь, что ты станешь Президентом Соединенных Штатов, Джереми.. и тебе придется терпеть жену, которая тебя недостойна. - Ты все делаешь прекрасно, - попытался успокоить ее Торн. - Но мне это не нравится! Признание было таким простым и как-то успокоило их, кое-что прояснив. - Тебя это шокирует? - спросила Катерина. - Немного, - ответил Джереми. - Ты знаешь, чего я хочу больше всего. Он покачал головой. - Я хочу, чтобы мы вернулись домой. Он лег на траву, уставившись на зеленые листья дуба. - Больше всего, Джереми. Уехать туда, где мы будем в безопасности. Туда, где мы родились. Последовала долгая пауза. Она легла рядом, и Торн обнял ее. - Здесь тоже безопасно. В твоих объятиях. - Да. Катерина закрыла глаза, и на ее лице появилась мечтательная улыбка. - Это Нью-Джерси, правда? - прошептала она. - А там, на том холме, не наша ли маленькая ферма? Та самая, на которой мы работаем? - Это очень большой холм, Кэти. - Я знаю. Знаю. Нам никогда через него не перейти. Поднялся легкий ветерок и зашевелил листву под ними. Торн и Катерина молча наблюдали, как солнечные зайчики бегают по их лицам. - Может, Дэмьен сумеет, - прошептал Джереми. - Может быть, он станет процветающим фермером. - Вряд ли. Он весь в тебя. Торн не ответил. - Это правда, - продолжала Катерина. - Как будто я вообще не имею с ним ничего общего. Торн приподнялся и посмотрел на ее погрустневшее лицо. - Почему ты так говоришь? Она пожала плечами, не зная, как это объяснить. - Он очень самостоятельный. Похоже, ему вообще никто не нужен. - Так только кажется. - Он не привязан ко мне, как обычно ребенок привязывается к матери. А ты любил свою мать? - Да. - А свою жену? Их глаза встретились, и он погладил ее по лицу. Катерина поцеловала его руку. - Я не хочу уходить отсюда, - прошептала она. - Я хочу лежать так всю жизнь. - Знаешь, Кэти, - произнес Торн после долгого молчания, - когда я увидел тебя в первый раз, я подумал, что ты самая красивая женщина на свете. Она благодарно улыбнулась. - Я до сих пор так думаю, Кэти, - прошептал он. - До сих пор. - Я люблю тебя, - сказала Катерина. - Я очень люблю тебя, - ответил Джереми. Она сжала губы, в глазах заблестели слезы. - Я даже хочу, чтобы мы с тобой больше ни о чем не говорили. Я хочу запомнить сказанное только что. ...Когда она снова открыла глаза, было уже темно. Они вернулись в Пирфорд поздно. В доме все спали. Супруги разожгли огонь в камине, налили вина и сели рядом на мягкую, обитую кожей кушетку. - А чем мы будем заниматься в Белом Доме? - спросила Катерина. - Он очень далеко. - А любовью там можно заниматься? - Почему бы и нет? - А не будет ли это противно в спальне Линкольна? - Противно? - Что мы такие низменные. - В спальне Линкольна? - Прямо на его кровати! - Ну, он, наверное, подвинется. - О, он может к нам присоединиться. Торн засмеялся к прижал ее к себе. - Придется еще как-то привыкать к туристам, - добавила Катерина. - Они проходят через спальню Линкольна три раза в день. - А мы запрем дверь. - Нет, так не пойдет. Вот что: будем брать с них дополнительную плату! Он опять засмеялся, довольный ее хорошим настроением. - Взгляните сюда, - продолжала дурачиться Катерина. - Посмотрите, как Президент трахает свою жену. - Кэти! - Кэти и Джерри вместе. Старик Линкольн переворачивается в гробу. - Что это на тебя нашло? - попытался урезонить жену Торн. - Ты. Она засмеялась, и Торн присоединился к ней. И этот день, и эта ночь были именно такими, о которых она мечтала всегда. Следующий день начался прекрасно. К девяти часам утра Торн был уже одет для посещения венчания и весело спустился в гостиную. - Кэти! - позвал он. - Еще не готова, - раздался из ванной ее голос. - Мы опоздаем. - Наверняка. - Они будут ждать нас, поэтому поторопись. - Я стараюсь. - Дэмьен уже одет? - Надеюсь, что да. - Я не могу опаздывать. - Попроси миссис Гортон приготовить тосты. - Я не хочу завтракать. - Я хочу. - Лучше поторопись. Гортон уже подал лимузин к подъезду, Торн вышел на улицу и жестом попросил его подождать еще немного, потом быстро вернулся на кухню. Катерина вышла из комнаты, на ходу завязывая пояс на белом платье, и направилась в комнату Дэмьена, громко говоря: - Пошли, Дэмьен! Все уже готовы! В комнате мальчика не было. Она услышала плеск воды в ванной, быстро прошла туда и вскрикнула от негодования: Дэмьен все еще сидел в ванной, а миссис Бэйлок продолжала его мыть. - Миссис Бэйлок, - грозно сказала Катерина, - я просила вас, чтобы мальчик был одет не позднее... - Если вы не против, мэм, я думаю, что ему лучше пойти погулять в парк. - Я сказала, что мы собираемся взять его с собой в церковь! - Церковь - неподходящее место для маленького мальчика в такой солнечный день. Женщина улыбалась. Очевидно, она не понимала всей серьезности положения. - Уж вы простите, - Катерина старалась говорить спокойно, - но нам очень важно быть в церкви. - Он еще очень мал для церкви. Он там будет шалить, - настаивала на своем миссис Бэйлок. - Вы, кажется, не понимаете меня? - твердо сказала Катерина. - Я хочу, чтобы он поехал с нами в церковь. Миссис Бэйлок напряглась, оскорбленная тоном Катерины. Ребенок тоже почувствовал неладное и придвинулся поближе к няне, а та, сидя на полу, смотрела снизу вверх на его мать. - Он раньше бывал в церкви? - спросила миссис Бэйлок. - Я не понимаю, какое это имеет значение... - Кэти! - закричал Торн. - Иду! - отозвалась она и строго посмотрела на женщину, но та ответила точно таким же взглядом. - Извините, что я высказываю свое мнение, но неужели вы думаете, что четырехлетний ребенок поймет церковный бред церемонии католического венчания? У Катерины перехватило дыхание. - Я католичка, миссис Бэйлок, и мой муж тоже! - Кому-то надо быть католиками, - отпарировала женщина. Катерина стояла, окаменев от внезапного нападения. - Вам придется одеть моего сына, - произнесла она как можно спокойней, - и привести к машине в течение пяти минут. Или же подыскивайте себе работу в другом месте. - Возможно, я так и поступлю. - Это ваше дело. - Я подумаю. - Надеюсь. Наступила напряженная тишина, Катерина вдруг повернулась и собралась уходить. - Кстати, насчет церкви... - сказала миссис Бэйлок. - Да? - Вы пожалеете, что взяли его. Катерина вышла. Не прошло и пяти минут, как Дэмьен, чистый и одетый, стоял у машины. Они поехали через Шеппертон, где строилось новое шоссе, и попали в большую пробку. От этого напряжение, и без того царившее в машине, усилилось. - Что-нибудь случилось? - спросил Торн, посмотрев на жену. - Ничего особенного. - Ты очень сердита. - Ерунда. - Что случилось? - Да так. - Ну, ладно. Рассказывай. - Миссис Бэйлок, - сказала со вздохом Катерина. - Что там у нее? - Мы поговорили. - О чем? - Она хотела погулять с Дэмьеном в парке. - Разве это плохо? - Вместо церкви. - Не могу сказать, что я был бы против этого. - Она делала все, чтобы он с нами не поехал. - Наверное, ей без него скучно. - Я не знаю, хорошо ли это. Торн пожал плечами и невидящим взглядом уставился вперед, в то время как они продвигались в рычащей веренице автомобилей. - Объехать никак нельзя, Гортон? - спросил он. - Нет, сэр, - ответил Гортон, - но если вы не против, я хотел бы сказать кое-что о миссис Бэйлок. Торн и Катерина переглянулись, удивившись такому заявлению. - Говорите, - сказал Торн. - Я не хочу говорить в присутствии малыша. Катерина посмотрела на Дэмьена. Он играл шнурками новых ботинок и, очевидно, не прислушивался к разговору. - Все в порядке, - сказала Катерина. - Мне кажется, она плохо на него влияет, - продолжал Гортон. - Она не уважает правила, заведенные в доме. - Какие правила? - спросил Торн. - Я не хотел бы вдаваться в подробности, сэр. - Пожалуйста. - Ну, вот, хотя бы: у нас принято, чтобы слуги ели вместе, а посуду мыли по очереди. Торн посмотрел на Катерину. Очевидно, ничего страшного в этом не было. - Она с нами никогда не ест, - продолжал Гортон. - Наверное, она спускается после того, как все поедят, и берет еду для себя. - Понимаю, - сказал Торн с напускной озабоченностью. - И потом оставляет свои тарелки. - Я думаю, можно попросить ее больше так не делать. - Также у нас принято не выходить на улицу после того, как в доме погасили свет, - продолжал Гортон, - а я не раз видел, как она среди ночи шла в лес. И шла очень тихо, явно надеясь, что ее никто не услышит. Торны задумались, сказанное очень удивило их. - Это как-то странно... - пробормотал Джереми. - И еще одно деликатное дело. Вы уж меня извините, - сказал Гортон, - но мы заметили, что она не пользуется туалетной бумагой. Мы не меняли рулон в ее кабинке с тех пор, как она появилась. На заднем сиденье Торны переглянулись. История становилась непонятной. - Я думаю, что она делает это в лесу, что совсем не похоже на поведение цивилизованного человека. Наступило молчание. Торны были ошеломлены. - И еще одно, сэр. Еще одно плохо. - Что еще, Гортон? - со страхом спросил Торн. - Она заказывает по телефону разговоры с Римом. Закончив свою речь, Гортон отыскал свободное место между машинами и быстро выехал из пробки. Пейзаж замелькал перед глазами. Катерина и Торн тихо переговаривались, изредка поглядывая друг на друга. - Сегодня она вела себя вызывающе, - сказала Катерина. - Ты хочешь ее уволить? - Не знаю. А ты? Торн пожал плечами. - Похоже, что Дэмьен к ней привык. - Я знаю. - С этим надо считаться. - Да, - вздохнула Катерина. - Конечно. - Но ты можешь ее уволить, если хочешь. Катерина помолчала немного. - Я думаю, она сама уйдет. Дэмьен сидел между ними, уставившись в пол; Машина въезжала в город. Церковь Всех Снятых была гигантским строением. Здесь слились воедино элементы архитектуры XVII, XVIII, XIX и XX веков. Огромные входные двери были всегда открыты, внутри днем и ночью горел свет. Сегодня лестница, ведущая к дверям, была покрыта ковром цветов, и по обе ее стороны стояли торжественно одетые шафера. На торжество собралось множество людей, и охранники с трудом сдерживали толпу. Это отнимало много времени, и лимузинам пришлось выстроиться в цепочку в ожидании своей очереди. Они подъезжали к дверям церкви и высаживали пассажиров. Лимузин Торнов из-за опоздания оказался позади остальных машин. Здесь охраны не было, и люди окружили машину, бесцеремонно заглядывая внутрь. Автомобиль медленно продвигался вперед, а толпа все сгущалась. Задремавший Дэмьен очнулся, и его испугали люди, заглядывающие в окна. Катерина прижала мальчика к себе и посмотрела вперед. Людей становилось все больше, они уже начали толкать машину. Уродливая голова гидроцефала приблизилась к окошку, и он начал стучать по стеклу, как будто просился в машину. Катерина отвернулась, ей стало нехорошо, а урод расхохотался и понес какую-то чушь. - Боже мой, - сказала Катерина, поборов тошноту. - Что здесь происходит? - Затор на целый квартал, - ответил Гортон. - Объехать никак нельзя? - Машины стоят бампер к бамперу и сзади, и спереди. Стук по стеклу продолжался, и Катерина закрыла глаза, пытаясь не слышать все усиливающийся неприятный звук. - Неужели никак нельзя отсюда выбраться? - взмолилась она. Дэмьен тоже разделял тревогу матери, в его глазах появилось беспокойство. - Все хорошо... все в порядке, - успокаивал малыша Торн, заметив его тревогу. - Эти люди нас не обидят, они только хотят посмотреть, кто сидит в машине. Но глаза ребенка начали расширяться от ужаса, только смотрели они не на толпу, а выше, - на поднимающийся совсем рядом шпиль церкви. - Не надо бояться, Дэмьен, - сказал Торн. - Мы идем смотреть свадьбу. Страх ребенка усиливался, лицо его напряглось. Машина неумолимо приближалась к церкви. - Дэмьен... Торн взглянул на Катерину, не спускавшую глаз с ребенка. Лицо Дэмьена стало совсем каменным, он весь сжался, хотя толпа давно отступила, и перед ними предстал величественный собор. - Все в порядке, Дэмьен, - шепнула Катерина. - Люди уже ушли... Но взгляд ребенка был по-прежнему устремлен на церковь, а в глазах застыл страх. - Что с ним случилось? - резко спросил Торн. - Не знаю. - Что с тобой, Дэмьен? - Он перепуган до смерти. Катерина протянула мальчику руку, и он вцепился в нее, с отчаянием заглядывая в глаза то ей, то Торну. - Это всего лишь церковь, дорогой, - напряженно выговорила Катерина. Мальчик резко отвернулся. Губы у него пересохли, он начал впадать в панику: дыхание стало прерывистым, кровь отхлынула от лица. - Боже мой! - ахнула Катерина. - Ему нехорошо? - Он весь как лед. Холодный как лед! Лимузин резко затормозил у церкви, дверца распахнулась: один из шаферов протянул руку Дэмьену, и тот забился в ужасе, вцепившись в платье Катерины. - Дэмьен! - закричала Катерина. - Дэмьен! Она пыталась разжать его пальцы, но он держался за платье со все большим отчаянием. - Джереми! - Катерина теряла самообладание. - Дэмьен! - крикнул на него Торн. - Он рвет мое платье! Торн наклонился к ребенку, но мальчик еще сильнее вцепился в мать, царапая ее по лицу, хватаясь за волосы, отчаянно пытаясь удержаться. - Помогите! Боже! - взвизгнула Катерина. - Дэмьен! - заорал Торн, тщетно пытаясь оторвать ребенка. - Дэмьен! Отпусти! Дэмьен от ужаса пронзительно закричал. Собралась толпа, с любопытством наблюдающая за их схваткой. Гортон, пытаясь как-то помочь, повернулся с переднего сиденья и попытался подтолкнуть его, чтобы вытащить на улицу. Но ребенок превратился в настоящего зверя, он орал, а его пальцы с острыми ногтями вонзились в лицо и голову Катерины. Ему удалось даже вырвать изрядный клок ее волос. - Уберите его! - закричала Катерина. В ужасе она начала бить Дэмьена, пытаясь вывернуть руку, вцепившуюся ей в лицо. Резким движением Торн оторвал ребенка, схватил его в охапку и прижал к себе. - Поехали! - крикнул он, задыхаясь, Гортону. - Поехали отсюда! Ребенок продолжал биться. Гортон захлопнул двери, лимузин рванулся вперед. - Боже мой, - всхлипывала Катерина, обхватив голову руками. - Боже... мой... Лимузин двигался вперед, и судороги ребенка постепенно стихали, его голова запрокинулась в полном изнеможении. Гортон выехал на шоссе, и через несколько минут в машине наступила тишина. Глаза у Дэмьена горели, на лице проступили капельки пота. Торн все еще не отпускал его руки. Рядом сидела потрясенная Катерина, с растрепанными волосами, один ее глаз совсем закрылся. Ехали молча, никто не осмеливался заговорить. Приехав в Пирфорд, они отвели Дэмьена в его комнату и немного посидели с ним. Лоб ребенка был холодный, и врача вызывать не пришлось. Дэмьен старался не смотреть на них: он, похоже, и сам испугался того, что натворил. - Я позабочусь о нем, - спокойно сказала миссис Бэйлок, войдя в комнату. Увидев ее, Дэмьен немного успокоился. - Он очень перепуган, - сказала Катерина. - Он не любит церковь, - ответила служанка. - Я же хотела повести его в парк. - Он стал... совсем диким, - произнес Торн. - Он просто рассердился. - Миссис Бэйлок прошла вперед и взяла Дэмьена на руки. Он прижался к ней, а Торны молча наблюдали. Затем медленно вышли из комнаты... - Здесь что-то не так, - сказал ночью Гортон своей жене. Она молча выслушала его рассказ о том, что произошло днем. - Что-то не так с этой миссис Бэйлок, - продолжал он, - и что-то не то с этим мальчиком, и что-то не то во всем этом доме. - Ты слишком серьезно все воспринимаешь, - ответила она. - Если бы ты это видела, то поняла бы меня. - Детская вспышка раздражительности. - Звериная вспышка. - Он очень горяч, вот и все. - С каких это пор? Она покачала головой и не ответила. - Ты заглядывала когда-нибудь ему в глаза? - спросил Гортон. - Все равно как на зверя смотришь. Эти глаза наблюдают. Они ждут. Они ведают то, чего не знаешь ты. Они помнят места, в которых мы никогда не бывали. - Опять ты со своими суеверными страхами. - Подожди, и увидишь сама, - убеждал ее Гортон. - Здесь происходит что-то дурное. - Что-то дурное происходит везде. - Мне все это не нравится, - мрачно сказал он. - Я думаю, нам надо отсюда уехать. В это время Торны сидели во внутреннем дворике. Было уже поздно. Дэмьен спал. Они молчали и смотрели в ночь. Лицо у Катерины припухло, виднелись кровоподтеки, и она ритмично прижимала к больному месту салфетку, смачивая ее время от времени теплой водой из кувшина, который стоял рядом. - Ну, - сказала она наконец, - самое лучшее, что можно сделать с плохим днем, это покончить с ним. Я иду спать. - Я еще немного посижу и приду. Шаги жены затихли, и Джереми остался наедине со своими мыслями. Он смотрел на лес, но вместо него видел госпиталь в Риме, себя, стоящим у стеклянной перегородки и давшим согласие на усыновление ребенка. Почему он не расспросил о матери Дэмьена? Кто она? Откуда? Кто отец ребенка, и почему он не пришел? За эти годы он делал некоторые предположения, которые усмиряли его страхи. Возможно, настоящая мать Дэмьена была простой крестьянской девушкой, религиозной, и поэтому пришла рожать в католический госпиталь. Это был дорогой госпиталь, и она, не имея связей, не смогла бы туда попасть. Возможно, она была сиротой, а ребенок родился вне брака, - этим объяснялось и отсутствие отца. Что еще надо было знать? Что еще могло иметь значение? Ребенок родился подвижный, красивый и "совершенно здоровый". Торн не привык сомневаться в своих поступках и обвинять себя, его мозг упорно настаивал на том, что он все сделал правильно. Тогда он был в отчаянии. Будучи чересчур ранимым и чувствительным, он мог легко поддаться внушению. Возможно, он поступил неправильно. Может быть, следовало узнать побольше? Ответа на эти вопросы Торн так и не получил. Только маленькая горстка людей знала их, но теперь они были разбросаны по всему земному шару. Сестра Тереза, отец Спиллетто, отец Тассоне. Только они знали. Лишь на их совести лежала эта тайна. Во мраке той далекой ночи они занимались своим делом, гордые тем, что избрали именно их. За всю историю Земли проделать подобное пытались лишь дважды, но лишь сейчас все должно было получиться. Их было трое, дело продвигалось безукоризненно, и ни одна живая душа не ведала о происходящем здесь. После рождения Дэмьена сестра Тереза подготовила его: вывела депилятором шерсть с рук и лба, припудрила его, чтобы дитя выглядело хорошо к тому моменту, когда появился Торн. Волосы на голове у новорожденного были очень густые, как они и рассчитывали, при помощи фена она распушила их, проверив сначала, есть ли на скальпе родинка. Торн никогда не увидит ни сестру Терезу, ни более мелкую фигуру - отца Тассоне, который тем временем в подвале укладывал в корзины два тела, чтобы увезти их. Первое тело принадлежало ребенку Торна - он замолчал прежде, чем успел закричать, второе - матери того, кто выжил. Снаружи ждал грузовик, готовый увезти трупы в Черветери, где в тишине кладбища Сент-Анджело у гробниц уже ждали могильщики. План разрабатывался обществом дьяволопоклонников, и Спиллетто был главным. Он выбирал соучастников с большой осторожностью. Сестра Тереза вполне удовлетворяла его, но в последние минуты Спиллетто стал беспокоить отец Тассоне, чья вера рождена была страхом. В последний день он проявил нерешительность, что заставило Спиллетто задуматься. Тассоне был энергичным, но энергия его направлялась на себя самого, он делал все на грани отчаяния. Тассоне забыл о важности их миссии, и вместо этого полностью отдался своей роли. Такое самосознание вело к возбуждению, и Спиллетто хотел вывести Тассоне из игры. Если один из них не выдержит, то отвечать придется всем троим. Но самое главное, это отложится еще на тысячу лет. В конце концов Тассоне оправдал себя, преданно и усердно выполняя работу, и даже справился со случайностью, которую никто не мог предвидеть. Когда корзину грузили в машину, ребенок не был мертв и издавал звуки. Быстро сняв корзину, Тассоне вернулся с ней в подвал госпиталя и постарался, чтобы ребенок больше никогда не произнес ни звука. Содеянное сильно потрясло его. Но он сделал это, а остальное было неважно. В ту ночь все вокруг казалось обычным: доктора и сестры выполняли свои ежедневные обязанности, ничуть не подозревая о том, что произошло совсем рядом. Все было сделано с тщательной осторожностью, и никто, в особенности Торн, не смог бы ничего узнать. Он сидел во внутреннем дворике и смотрел в ночь. Вдруг Торн осознал, что Пирфордский лес больше не вызывает у него дурных предчувствий. Теперь лес казался мирным, а сверчки и лягушки создавали обычный шум, успокаивающий и наводящий на размышление о том, что жизнь везде шла своим естественным путем. Джереми перевел взгляд на дом, на комнату Дэмьена. Там горел ночник, и Торн представил себе лицо спящего мальчика. Сейчас, на исходе этого страшного дня, стоило посмотреть на Дэмьена. Джереми поднялся, погасил лампу и направился в спящий дом. Внутри было совсем темно, тишина звенела в ушах. Торн ощупью отыскал лестницу и поднялся наверх. Он тщетно попытался нащупать выключатель и прошел дальше. Все вокруг него навевало сон, и Джереми медленно продвигался вдоль стены, затем повернул за угол коридора. Впереди находилась комната Дэмьена, слабый отсвет ночника выползал из-под двери. Торн остановился как вкопанный: ему показалось, что он услышал звук. Этот звук походил на вибрацию или глухой рокот, который сразу же прекратился, прежде чем Торн успел в нем разобраться. Снова воцарилась полная тишина. Торн собрался шагнуть вперед, но звук повторился, на этот раз громче, отчего сердце Джереми чуть не взорвалось от собственного стука. Он глянул вниз и увидел глаза. Дыхание перехватило, и Торн, окаменев, прижался к стене; рычание усилилось, и из тьмы возникла собака, как страж бросившаяся к двери ребенка. Глаза сверкали, уставившись на него, рычание не прекращалось. - Ну... ну, - выговорил Торн срывающимся голосом, и от звука его зверь сжался, готовясь к прыжку. - Спокойно, - сказала миссис Бэйлок, выходя из своей комнаты. - Это хозяин дома. Собака сразу успокоилась, напряжение рассеялось. Миссис Бэйлок дотронулась до выключателя, и коридор тут же наполнился светом. Торн, уставившись на собаку, затаил дыхание. - Что... это? - выдавил он. - Сэр? - спокойно спросила миссис Бэйлок. - Эта собака. - По-моему, овчарка. Красивая? Мы нашли ее в лесу. - Собака, неожиданно присмирев, легла у ее ног. - Кто дал вам разрешение... - Я подумала; что нам может пригодиться сторожевая собака, и мальчик очень любит ее. Торна, стоявшего в напряжении у стены, еще трясло, и миссис Бэйлок не смогла сдержать своего любопытства. - Она вас напугала? - Да. - Видите, какая она хорошая. В смысле, как сторож. Поверьте, вы будете мне благодарны за нее, когда уедете. - Куда я уеду? - спросил Торн. - Разве вы не собираетесь в Саудовскую Аравию? - Откуда вам известно про Саудовскую Аравию? Она пожала плечами. - Я не знала, что это такая тайна. - Я никому не говорил о поездке. - Миссис Гортон мне рассказала. Торн кивнул и снова посмотрел на собаку. - Она не будет никого беспокоить, - заверила его женщина. - Мы будем кормить ее объедками... - Я не хочу, чтобы она оставалась, - отрезал Торн. Миссис Бэйлок посмотрела на него с удивлением. - Вы не любите собак? - Когда я захочу иметь собаку, я сам ее выберу. - Но мальчику она очень нравится, сэр, она ему нужна. - Я сам решу, какая собака ему нужна. - Дети считают животных своими защитниками, сэр. Остальное их не интересует. Она посмотрела на него так, будто собиралась сообщить какую-то очень важную вещь. - Вы... хотите еще что-то сообщить? - Я не осмеливаюсь, сэр. Но ее вид обеспокоил Торна. - Если вы что-то хотите сказать, миссис Бэйлок, я с удовольствием вас выслушаю. - Нет, сэр. У вас и так много дел... - Я сказал, что выслушаю вас. - Мне кажется, что ребенок чувствует себя одиноким. - Почему он должен быть одиноким? - Его мать не очень благожелательно относится к нему. Торн застыл при этом замечании. - Вот видите? - сказала она. - Мне не надо было говорить. - Не очень благожелательно? - Мне кажется, она не любит его. И он это чувствует. Торн промолчал. Он не знал, что сказать. - Мне иногда кажется, что у Дэмьена никого нет, кроме меня, - добавила женщина. - Я думаю, что вы ошибаетесь. - А теперь у него есть собака. Она ему нравится. Ради ребенка не выгоняйте ее. Торн посмотрел вниз на огромного зверя и покачал головой. - Мне не нравится эта собака. Завтра же выставите ее. - Выставить - куда? - в изумлении спросила она. - Отдайте собачникам. - Но они же УБИВАЮТ их! - Тогда просто вышвырните. Чтобы завтра ее не было. Лицо миссис Бэйлок окаменело, и Торн отвернулся. Женщина и собака смотрели ему вслед; в их глазах горела ненависть. 5 Торн провел бессонную ночь. Он сидел на террасе спальни и курил, вкус сигарет был ему уже отвратителен. Из комнаты доносились стоны Катерины, и он задумался над тем, с каким демоном борется она во сне. Не вернулся ли это старый демон депрессии, который снова начинает преследовать ее? Чтобы не думать о действительности, Торн начал размышлять и погрузился в свои фантазии, позабыв о реальных заботах и тревогах. В мечтах Торн провел всю ночь напролет. Когда Катерина проснулась, раненый глаз распух еще сильнее и совсем закрылся. Уходя, Торн посоветовал ей все же обратиться к врачу. Больше они ни о чем не говорили. Катерина молчала, а Торн был занят проблемами нового дня. Оставалось собрать кое-какие мелочи для поездки в Саудовскую Аравию, но предчувствие, что ему не следует уезжать, угнетало Торна. Он боялся. За Катерину, за Дэмьена, за самого себя, и не мог понять почему. В воздухе ощущалось напряжение, казалось, что жизнь висит на волоске. Торн раньше никогда не задумывался о смерти, прежде она витала где-то очень далеко. Но сейчас сознание, что его жизнь каким-то образом находилась в опасности, занимало все его мысли. В лимузине, по дороге в посольство, он небрежно заполнил бланки страховых полисов и набросал кое-какие указания, которые необходимо было соблюсти в случае его смерти. Торн делал это автоматически, не замечая, что подобное происходит впервые в его жизни. И только теперь, закончив писать, Торн вдруг ощутил страх; оцепенев, он просидел в напряженной тишине до тех пор, пока автомобиль не подъехал к посольству. Предчувствие чего-то страшного не покидало Джереми. Лимузин остановился, и Торн вышел из него, дождавшись, пока машина уедет. Он увидел, как к нему стремительно приближаются двое мужчин. Один щелкнул фотоаппаратом, а другой принялся сыпать вопросами. Торн направился к посольству, но они встали у него на дороге. - Вы читали сегодняшний "Репортер", мистер Торн? - Нет, не читал... - Там есть статья о вашей няне, о той, которая спрыгнула... - Я не видел. - В ней пишут, что няня оставила после себя записку. - Чепуха. - Посмотрите в эту сторону, пожалуйста. - Это сказал Дженнингс, он быстро передвигался и щелкал фотоаппаратом. - Дайте мне пройти, - попросил Торн, когда Дженнингс преградил ему дорогу. - Это правда, что она принимала наркотики? - спросил второй репортер. - Конечно, нет. - После вскрытия в крови было обнаружено лекарство. - Это было лекарство против аллергии, - ответил Торн, стиснув зубы. - У нее была аллергия... - Говорят, там была передозировка... - Не двигайтесь секундочку, - попросил Дженнингс. - Уйдите же с дороги! - зарычал Торн. - Это наша работа, сэр. Торн шагнул в сторону, но они продолжали его преследовать и снова преградили путь. - Она принимала наркотики, мистер Торн? - Я уже сказал вам. - А в статье говорится... - Мне наплевать, что говорится в этой статье! - Прекрасно! - воскликнул Дженнингс. - Еще секундочку не шевелитесь! Он слишком быстро придвинул фотоаппарат, Торн резко толкнул его и вышиб из рук Дженнингса. Фотоаппарат с грохотом разбился о тротуар, и на какое-то мгновение все застыли, пораженные резкой вспышкой гнева. - Неужели у вас нет никакого уважения? - выдавил Терн. Дженнингс опустился на колени и снизу вверх взглянул на него. - Извините, - удрученно произнес Торн. Голос у него дрожал. - Пришлите мне счет за убытки. Дженнингс поднял разбитый аппарат, медленно встал и пожал плечами, глядя в глаза Торну. - Все в порядке, мистер посол, - сказал он. - Давайте считать... что вы мне "должны". Из посольства выбежал солдат морской пехоты, но увидел лишь последствия столкновения. - Он разбил мою камеру, - обратился Дженнингс к солдату. - Посол разбил мою камеру. Они постояли немного в замешательстве, потом разошлись каждый в свою сторону. В кабинете Торна царил переполох. Поездка в Саудовскую Аравию была в опасности, потому что Торн отказывался ехать, не давая никаких объяснений. Разработка планов поездки заняла почти две недели, и теперь помощники требовали от него объяснений, считая, что их разыграли, и весь труд пропал даром. - Вы не можете отменить ее, - убеждал один из помощников. - После всей подготовки вы не можете просто так взять и сказать... - Она не отменяется, - возразил Торн, - она откладывается. - Они воспримут это как оскорбление. - Пусть будет так. - Но почему? - Я не могу сейчас уезжать, - сказал Торн. - Сейчас неподходящее время. - Вы понимаете, что поставлено на карту? - спросил другой помощник. - Дипломатия, - ответил Горн. - Гораздо больше. - Я пошлю кого-нибудь другого. - Президент хотел, чтобы поехали вы. - Я поговорю с ним. Я все объясню. - Боже мой, Джереми! Мы планировали две недели! - Тогда перепланируйте! - закричал Торн. Такая внезапная вспышка гнева заставила всех умолкнуть. Зазвонил селектор, и Торн протянул к нему руку. - Да? - Вас хочет видеть отец Тассоне, - раздался голос секретаря. - Кто? - Отец Тассоне из Рима. Он говорит, что у него срочное личное дело. - Я никогда о нем не слышал, - ответил Торн. - Он говорит, что займет всего минуту. Что-то насчет госпиталя. - Наверное, попросит пожертвований, - пробормотал один из помощников Торна. - Или передачи даров, - добавил второй. - Хорошо, - вздохнул Торн. - Пустите его. - Я и не знал, что вас так легко растрогать, - заметил один из помощников. - Общественные дела, - пробормотал Торн. - Не принимайте окончательного решения насчет Саудовской Аравии. Хорошо? У вас сегодня плохое настроение. Давайте подождем. - Решение уже принято, - устало ответил Торн. - Или едет кто-то другой, или мы откладываем поездку. - Откладываем на какой срок? - На потом, - ответил Торн. - Когда я почувствую, что смогу ехать. Двери распахнулись, и в огромном проеме возник маленький человечек. Это был священник. Одежда на нем была в полном беспорядке, и весь вид его говорил о неотложном деле. Помощники обменялись настороженными взглядами, не будучи уверены, могут ли они оставить комнату. - Можно ли... попросить, - сказал священник с сильным итальянским акцентом, - ...поговорить с вами наедине? - Это насчет госпиталя? - спросил Торн. - Si. Торн кивнул, и помощники неохотно двинулись к выходу. Когда они вышли, священник закрыл за ними дверь, затем повернулся с выражением боли на лице. - Да? - с участием спросил Торн. - У нас мало времени. - Что? - Вы должны меня выслушать. Священник не двигался, прижавшись спиной к двери. - И о чем же вы будете говорить? - спросил Торн. - Вы должны уверовать в Христа, вашего Спасителя. Вы должны уверовать прямо сейчас.. На секунду воцарилось молчание. - Пожалуйста, синьор... - Извините меня, - перебил его Торн. - Если я вас правильно понял, у вас ко мне срочное личное дело? - Вы должны уверовать, - продолжал священник, - выпейте крови Христовой и съешьте его тела, потому что только тогда он будет внутри вас, и вы сможете победить сына дьявола. Атмосфера в кабинете накалялась. Торн протянул руку к селектору. - Он уже убил один раз, - прошептал священник, - и убьет еще. Он будет убивать до тех пор, пока все ваше имущество не перейдет к нему. - Если вы подождете немного в коридоре... Священник стал приближаться, в голосе его росло волнение. - Только с помощью Христа вы сможете бороться с ним, - угрожающе произнес он. - Уверуйте в Христа. Выпейте его крови. Торн нащупал кнопку селектора и нажал ее. - Я запер дверь, мистер Торн, - сказал священник. Торн напрягся, его испугал тон священника. - Да? - раздался в селекторе голос секретаря. - Пришлите охрану, - ответил Торн. - Что случилось, сэр? - Я умоляю вас, синьор, - воскликнул священник, - послушайте, что я вам скажу. - Сэр? - повторила секретарша. - Я был в госпитале, мистер Торн, - сказал священник, - в ту ночь, когда родился ваш сын. Торн застыл. Он не мог отвести взгляда от отца Тассоне. - Я был... акушером, - сказал священник запинающимся голосом. - Я... был... свидетелем рождения. Опять послышался голос секретаря, на этот раз в нем звучало беспокойство. - Мистер Торн? - спросила она. - Извините, я не расслышала вас. - Ничего, - ответил Торн. - Просто... будьте на месте. Он отпустил кнопку, с ужасом глядя на священника. - Я умоляю вас... - произнес Тассоне, едва сдерживая слезы. - Что вам угодно? - Спасти вас, мистер Торн. Чтобы Христос простил меня. - Что вам известно о моем сыне? - Все. - Что вам известно? - строго переспросил Торн. Священник задрожал, в голосе его чувствовалось крайнее волнение. - Я видел его мать, - ответил он. - Вы видели мою жену? - Его МАТЬ, мистер Торн! Лицо Торна стало жестким. - Это шантаж? - тихо спросил он. - Нет, сэр. - Тогда что вы хотите? - РАССКАЗАТЬ вам, сэр. - Что рассказать? - Его мать, сэр... - Продолжайте, что там насчет его матери? - Его матерью, сэр... была _с_а_м_к_а _ш_а_к_а_л_а_! - Священник застонал. - Он родился от _ш_а_к_а_л_а_. Я сам это видел! Послышался треск, и дверь распахнулась. В кабинет ворвался солдат, за ним помощники Торна и секретарь. Торн сидел, не шевелясь, мертвенно-бледный. По лицу священника катились слезы. - Здесь что-нибудь произошло, сэр? - спросил солдат. - У вас был странный голос, - добавила секретарь. - А дверь оказалась запертой. - Я хочу, чтобы этого человека выпроводили отсюда, - сказал Торн. - А если он когда-нибудь снова появится, посадите его в тюрьму. Никто не шевельнулся. Солдат не знал, что ему делать со священником. Тассоне медленно повернулся и пошел к двери. Здесь он оглянулся на Торна. - Уверуйте в Христа. Каждый день пейте кровь Христову, - грустно прошептал он и вышел. - Что он хотел? - спросил один из помощников. - Не знаю, - тихо ответил Торн, глядя вслед священнику. - Он сумасшедший. На улице рядом с посольством Габер Дженнингс прислонился к автомобилю и проверял запасной фотоаппарат, отложив разбитый в сторону. Он увидел, как солдат сопровождает священника из посольства, и сделал пару снимков. Солдат заметил Дженнингса и подошел поближе, недовольно глядя на него. - Вам недостаточно хлопот с этой штукой? - спросил он, указывая на аппарат. - Хлопот? Их никогда не бывает достаточно, - улыбнулся Дженнингс, еще раз сфотографировав маленького священника, прежде чем тот исчез вдали... Поздно вечером Дженнингс сидел в своей темной комнатке и разглядывал фотографии. Чтобы убедиться в исправности запасной камеры, он сделал тридцать шесть снимков с разной диафрагмой и выдержкой, и три из них вышли неудачными. Это был тот же дефект, что и несколько месяцев назад, когда он снимал няню на дне рождения в поместье Торнов. Теперь нечто похожее было на снимках со священником. Опять создавалось впечатление, что повреждена эмульсия, но теперь это было не на одном снимке. Брак задевал два негатива, потом шли два хороших кадра, потом опять точно такой же брак. Самым поразительным, однако, было то, что брак, казалось, преследовал определенного человека: странное мутное пятно зависло над головой священника. Дженнингс вынул из проявителя пять фотографий и принялся рассматривать их вблизи. Два снимка священника с солдатом, два снимка солдата крупным планом и еще один, с удаляющимся священником. На последнем снимке пятно стало меньше, в соответствии с размерами самого священника. Как и раньше, этот брак напоминал какое-то свечение, но в отличие от пятна на снимке с няней оно было продолговатой формы и зависло над священником. Пятно походило на призрачное копье, готовое вот-вот пригвоздить священника к земле. Дженнингс достал опиум и погрузился в размышления. В свое время он вычитал, что эмульсия фотопленки очень чувствительна к сильному теплу, так же, как и к свету. Возможно, тепло, которое вырабатывается при чрезмерном волнении, прорывается через человеческое тело, и его можно заснять на пленку рядом с человеком, находящимся в состоянии сильного стресса. Все это взволновало Дженнингса, и он стал рыться в справочниках, отыскивая самый чувствительный в мире образец фотопленки - номер Три-Х-600. Пленку начали выпускать только недавно. Чувствительность ее была настолько высока, что позволяла запечатлеть предметы, освещенные пламенем свечи. Видимо, она была также чувствительна к теплу. На следующее утро Дженнингс купил двадцать четыре кассеты пленки Три-Х-600 и набор сопутствующих фильтров, чтобы испытать пленку на улице. Фильтры будут закрывать часть света, но пропускать при этом тепло, и он таким образом скорее обнаружит то, что ищет. Ему надо было найти людей в состоянии сильного стресса, поэтому он направился в больницу и скрытой камерой снимал обреченных на смерть больных. Результаты разочаровали его: из десяти использованных пленок ни на одном кадре не появилось пятна. Теперь стало ясно, что бы ни означали эти пятна, они не связаны с предчувствием смерти. Результаты этой съемки несколько разрушили теорию Дженнингса, но он не упал духом, интуитивно чувствуя, что находится на верном пути. Вернувшись в свою темную комнату, он отпечатал еще несколько снимков с няней и священником на разной фотобумаге и исследовал каждое зерно этих отпечатков. При большом увеличении было видно, что там на самом деле присутствовало нечто, невидимое невооруженным глазом. Всю последующую неделю мысли и время Дженнингса были заняты этим таинственным явлением. А потом он решил еще раз выйти на Торна. Торн выступал на территории местного университета, на деловых завтраках, даже на фабриках, и все могли прийти послушать его. Посол был очень красноречив, говорил страстно и неизменно овладевал аудиторией, где бы ни выступал. - У нас так много разделений! - выкрикивал посол. - Старые и молодые, богатые и бедные... но самое главное деление - на тех, кто имеет возможность, и на тех, у кого ее нет! Демократия - это равные возможности! А без равных возможностей слово "демократия" превращается в ложь! Торн отвечал на вопросы и контактировал с публикой во время таких выступлений, но самым ценным являлось то, что он мог заставить людей п_о_в_е_р_и_т_ь_. Эта страстность, на которую так охотно откликались люди, рождалась от отчаяния. Торн убегал от самого себя, пытаясь заполнить свою жизнь общественными делами, ибо растущее предчувствие чего-то ужасного стало преследовать его. Два раза в толпе, собиравшейся на его выступления, он замечал знакомую черную одежду священника. Торн не придал серьезного значения словам Тассоне: просто человек, религиозный фанатик, преследующий политического деятеля, сошел с ума, а то, что он упомянул ребенка Торна, могло быть простым совпадением. И тем не менее слова священника врезались в память. Ему пришла в голову мысль, что священник, возможно, потенциальный убийца, но Торн отринул и это предположение. Разве смог бы он куда-нибудь выходить, если бы все время думал, что в толпе его может ожидать смерть? И все же Тассоне был хищником, а Торн - жертвой. Он чувствовал себя, как полевая мышь, постоянно опасающаяся ястреба, кружащегося над ней высоко в небе. В Пирфорде все казалось спокойным. Но за внешним спокойствием скрывалось волнение. Торн и Катерина виделись редко: из-за своих выступлений он был постоянно в разъездах. Когда же они встречались, то говорили лишь о мелочах, избегая тем, которые могли бы их расстроить. Катерина стала уделять Дэмьену больше времени. Но это только подчеркивало их отчуждение: в ее присутствии ребенок был замкнут и молчалив, долгие часы томясь в ожидании возвращения миссис Бэйлок. С няней Дэмьен играл и смеялся, а Катерина неизменно вызывала в нем оцепенение. Чего только не пробовала Катерина в поисках способа пробить, наконец, его замкнутость. Она покупала детские книжки и альбомы для раскрашивания, конструкторы и заводные игрушки, но он принимал все это с неизменным равнодушием. Правда, один раз ребенок проявил интерес к альбому с рисунками зверей, и вот тогда она решила поехать с ним в зоопарк. Собираясь на прогулку, Катерина вдруг подумала о том, как резко отличается их жизнь от жизни обычных людей. Ее сыну было уже четыре с половиной года, а он ни разу не был в зоопарке. Семье посла все подавалось на блюдечке, и они редко искали развлечений вне дома. Возможно, именно отсутствие путешествий и переживаний лишило Дэмьена способности веселиться. Но сегодня глаза у него были веселые, и, когда он сел рядом с ней в машину, Катерина почувствовала, что наконец-то сделала правильный выбор. Он даже заговорил с ней: пытался произнести слово "гиппопотам" и, когда оно получилось правильно, рассмеялся. Этой мелочи было достаточно, чтобы Катерина почувствовала себя счастливой. По дороге в город она без умолку болтала, и Дэмьен внимательно слушал ее... Тигры похожи на больших котов, а гориллы - это просто большие мартышки, белки - все равно что мыши, а лошади - как ослики. Ребенок был восхищен, старался все запомнить, и Катерина даже придумала что-то вроде стихотворения, повторяя его по дороге. "Тигры - будто бы коты, а лошадки - как ослы. Белки - словно мышки, гориллы - как мартышки". Она быстро повторила его, и Дэмьен рассмеялся, потом она пересказала его еще быстрей, и он рассмеялся громче. Они хохотали всю дорогу до зоопарка. В тот зимний воскресный день в Лондоне было солнечно, и зоопарк был заполнен посетителями до отказа. Звери тоже наслаждались солнцем, их голоса были слышны повсюду, даже у входных ворот, где Катерина взяла напрокат прогулочную коляску для Дэмьена. Они остановились около лебедей и наблюдали, как ребятишки кормят этих красивых птиц. Катерина с Дэмьеном подошли поближе, но в эту минуту лебеди вдруг прекратили есть и, величественно развернувшись, медленно отплыли к середине пруда. Там они остановились и с царской надменностью смотрели на ребятишек, кидающих им хлеб и зовущих вернуться. Но лебеди не трогались с места. Когда Катерина с Дэмьеном отошли, лебеди снова подплыли к детям. Подходило время обеда, и людей становилось все больше. Катерина пыталась отыскать клетку, у которой стояло бы поменьше зрителей. Справа висел плакат "Луговые собаки", и они направились туда. По пути она рассказала Дэмьену все, что знала о луговых собачках. Подойдя к вольеру, Катерина увидела, что и здесь народу не меньше. Неожиданно животные попрятались в свои норы, а толпа разочарованно зашумела и начала расходиться. Когда Дэмьен вытянул шею, чтобы посмотреть на собак, он увидел только кучи грязи и разочарованно взглянул на мать. - Наверное, они тоже пошли обедать, - сказала Катерина, пожимая плечами. Они пошли дальше, купили сосиски и булочки и съели их на скамейке. - Мы пойдем смотреть обезьян, - сказала Катерина. - Ты хочешь посмотреть на обезьян? Путь до вольера с обезьянами сопровождали таблички с названиями животных, и они подошли к длинному ряду клеток. Глаза у Дэмьена засветились от нетерпения, когда он увидел первое животное. Это был медведь, уныло передвигающийся взад-вперед по клетке, равнодушный к галдящей толпе. Но стоило Катерине с Дэмьеном подойти поближе, медведь встрепенулся. Он остановился, посмотрел на них и сразу же удалился в свое логово. В соседней клетке сидела большая дикая кошка; она застыла, не сводя с них своих желтых глаз. Дальше жил бабуин, который неожиданно оскалился, выделив их из толпы проходящих мимо людей. Катерина ощутила действие, которое они производили на зверей, и, проходя мимо клеток, внимательно наблюдала за животными. Они не сводили глаз с Дэмьена. Он тоже почувствовал это. - Наверное, ты им кажешься вкусным, - улыбнулась Катерина. - По-моему, это верно. Она подтолкнула коляску на соседнюю дорожку. Из павильона доносились крики, веселый смех, и Катерина поняла, что впереди вольер с обезьянами. Она оставила коляску у входа и взяла Дэмьена на руки. Внутри было жарко и противно пахло, ребячьи голоса звенели повсюду, и звук этот усиливался, эхом отражаясь от стен. Они стояли у дверей и ничего не видели, но по возгласам посетителей Катерина поняла, что обезьяны играют в самой дальней клетке. Она протолкнулась вперед и увидала, наконец, что происходило в клетке. Это были паукообразные обезьяны, находившиеся в прекрасном расположении духа: они раскачивались на шинах, бегали по клетке, развлекая публику акробатическими трюками. Дэмьену это понравилось, и он рассмеялся. Катерина продолжала проталкиваться, ей хотелось встать в первом ряду. Обезьяны не обращали внимания на людей, но, когда Катерина и Дэмьен подошли поближе, настроение их резко изменилось. Игра сразу же закончилась, животные начали нервно выискивать кого-то в толпе. Люди тоже замолчали, удивляясь, почему замерли животные. Все, улыбаясь, ждали, что они так же внезапно снова разыграются. Вдруг внутри клетки раздался вой - сигнал опасности и тревоги. К нему присоединились крики других обезьян. Звери заметались по клетке, пытаясь выскочить наружу. Они бросались во все стороны, разламывали проволочную сетку, в безумии царапали друг друга, пуская в ход зубы и когти, на их раненых телах выступа кровь. Толпа в ужасе притихла, а Дэмьен хохотал, указывая на обезьян, и с удовольствием наблюдал за кровавой сценой. Страх внутри клетки разрастался, и одна большая обезьяна кинулась вверх к проволочной сетке на потолке, зацепилась шеей за проволоку, тело ее задергалось, а потом бессильно повисло. Люди в ужасе закричали, многие бросились к двери, но их крики тонули в визге животных. С вытаращенными глазами и оскаленными пастями обезьяны метались от стены к стене. Одна из них начала биться о бетонный пол и упала, дергаясь в судорогах, остальные прыгали рядом и кричали в страхе. Люд