мне подать ему помощь, которая ему необходима, а попросить, сказать -- нет сил! Он был на зыбучем песке и цеплялся за меня, а я вместо того, чтобы вытаскивать его, гибла с ним заодно. И -- не знала того! Ничего я не знала. Только одно -- что люблю его безумно, а помочь не в моих силах -- ни ему, ни себе. А потом я прозрела. Вышло так, что хуже и не придумаешь: просто я вошла, не постучавшись, в комнату -- думала, никого нет... а она, как оказалось, не пуста, там были двое: этот мальчик, мой муж, и один его давний друг, постарше... Нарастающий перестук колес локомотива за окном. (Зажимает уши, уткнула голову в колени. Прожектор ударил в окно, так что вся комната засверкала, засветилась ослепительным мертвенным светом, и локомотив с громовым лязгом проносится мимо. Когда перестук колес замирает в отдалении, медленно выпрямляется.) Мы сделали вид, что ничего нового мне не стало известно. Да, да, и в тот же вечер поехали, все втроем, в казино "Лунное озеро", порядком пьяные, и всю дорогу смеялись. Далеко-далеко зазвучала в миноре еле слышная полька. Мы отплясывали польку-варшавяночку. Как вдруг -- танец в самом разгаре, а мой муж ни с того, ни с сего бросает меня, выбегает из казино. И почти тотчас же -- выстрел. Полька резко оборвалась. (Замиряет -- вся прямая, напряженная. А полька продолжается -- с полуфразы, на которой была прервана, но теперь уже в мажоре.) Я выбежала... все побежали! Сбежались, теснятся вокруг чего-то страшного, что лежит на берегу озера, у самой воды. А я никак не могу протолкаться сквозь толпу поближе. Кто-то схватил меня за руку. "Не приближайтесь! Уходите! Незачем вам смотреть!"...Смотреть? На что смотреть? И тут же -- голоса, голоса... от одного к другому: "Аллан! Аллан! Аллан!.." Мой печальный мальчик! -- револьвер в рот и выстрелил... полголовы так и снесло. (Закрыв лицо руками, медленно раскачивается, назад -- вперед.) И все только потому, что там, в зале, на танцевальной площадке, я не удержалась и сказала: "А я видела. А я -- знаю. Какая же ты мразь..." И вот прожектор, освещавший целый мир, так же сразу и погас, и уже не было мне с тех пор в жизни света ярче, чем вот этот... от стеариновой свечки. Митч неуклюже поднимается, подался к ней. Полька становится громче. МИТЧ (стоит у Бланш за спиной. Тихо привлекая ее к себе). Вам нужен друг. И мне -- тоже. Так, может быть, мы с вами... а, Бланш? Она смотрит на него отсутствующим взглядом. Потом с тихим стоном падает в его объятия. Хочет что-то сказать сквозь слезы и не находит слов. Он целует ее лоб, глаза, губы. Полька обрывается. БЛАНШ (долгий, блаженный вздох). Как быстро внял господь... бывает же! КАРТИНА СЕДЬМАЯ Пятнадцатое сентября, дело к вечеру. Портьеры между кухней и спальней раздвинуты, стол накрыт к именинному ужину -- торт, цветы. СТЕЛЛА уже заканчивает сервировку, входит СТЭНЛИ. СТЭНЛИ. В честь чего такая роскошь? СТЕЛЛА. Сегодня день рождения Бланш. СТЭНЛИ. А она дома? СТЕЛЛА. В ванной. СТЭНЛИ (передразнивая). "Омываем бренное тело"? СТЕЛЛА. Вроде того. СТЭНЛИ, И давно? СТЕЛЛА. Да, считай, весь день. СТЭНЛИ (с издевкой). "Отмокаем в горячей ванне"? СТЕЛЛА. Ну да. СТЭНЛИ. Жарища сто градусов, а эта не вылезает из горячей ванны. СТЕЛЛА. Говорит, что тогда ей вечером будет прохладней. СТЭНЛИ. А ты, как я понимаю, уже сбегала за кока-колой? И подала ее величеству в ванну? Стелла пожимает плечами. СТЭНЛИ. Присядь-ка. СТЕЛЛА. Некогда, Стэнли, -- дела. СТЭНЛИ. Садись. Теперь у меня есть чем приструнить твою старшенькую! СТЕЛЛА. Да отвяжись же ты от нее, Стэнли, брось. СТЭНЛИ. Эта фря еще будет обзывать меня хамом! СТЕЛЛА. Ты же все время изводил ее как только мог, изощрялся на все лады, а Бланш обидчива; да и пойми же ты наконец -- ведь мы с Бланш выросли в совершенно иной обстановке, чем ты. СТЭНЛИ. Слышали! Заладили -- и все то же да про то же. А вот знаешь ли ты, что она наврала нам тут с целый короб? СТЕЛЛА. Нет, не знаю и знать... СТЭНЛИ. А она -- наврала. Но шила в мешке не утаишь. Теперь ее делишки всплыли на поверхность. СТЕЛЛА. Какие делишки? СТЭНЛИ. Те, что я подозревал с самого начала. Но теперь у меня улики -- верное дело, из самых первых рук, и сам все проверил! Бланш в ванной напевает: дешевый, привязчивый мотивчик, и слова ее песенки становятся своеобразным сопровождением и контрастным фоном рассказа Стэнли. СТЕЛЛА (к Стэнли). Не кричи. СТЭНЛИ. Ишь ты, канарейка! СТЕЛЛА. Ну, так будь любезен, расскажи толком, что же это ты такое мог узнать о моей сестре. СТЭНЛИ. Ложь номер один: все это чистоплюйство, которым она щеголяет. Знала бы ты только, как же она ломалась перед Митчем и как заморочила ему голову. Он-то совсем и поверил, будто она только и видела в жизни, что поцелуи какого-то молокососа. А сестрица Бланш отнюдь не лилия. Ха-ха. Да уж -- лилия... СТЕЛЛА. Но что же ты слышал?.. От кого? СТЭНЛИ. Снабженец с нашего завода уже много лет подряд ездит в Лорел и знает ее, как облупленную, да в Лореле вообще нет человека, который не знал бы о ней всю подноготную. Она там знаменита, как президент Соединенных Штатов, только не пользуется уважением ни партий, ни избирателей. И этот снабженец останавливается в отеле "Фламинго". БЛАНШ (весело напевает). В цирке море -- из бумаги, В цирке пламя -- без огня, -- Все бы стало настоящим, Если б верил ты в меня. СТЕЛЛА. Ну и что? СТЭНЛИ. А то, что и она обитала там же. СТЕЛЛА. Моя сестра жила в "Мечте"! СТЭНЛИ. Да это уж после, когда дом уплыл из ее лилейных ручек. Перебралась во "Фламинго"! Захудалый отелишко, -- лишь тем и хорош, что там не суют носа в частную жизнь постояльцев. Во "Фламинго" видели виды и на все смотрят сквозь пальцы. А похождения нашей Белой Дамы смутили даже администрацию "Фламинго". Настолько, что ее попросили покорнейше сдать ключ от номера и больше у них не показываться. Ее выставили оттуда, а недели через две она и заявилась к нам. БЛАНШ (поет). Цирк сверкает мишурою, Мнимой роскошью дразня, -- Все бы стало настоящим, Если б верил ты в меня. СТЕЛЛА. Какая гнусная ложь! СТЭНЛИ. Конечно, тебя коробит от таких штук, еще бы! Ведь она и тебе задурила голову, не одному только Митчу. СТЕЛЛА. Все это выдумки! И ни слова правды. Да будь я мужчиной, пусть бы это ничтожество только заикнулось в моем присутствии. БЛАНШ (поет). Без твоей любви, Без твоей любви Меркнет блеск цирковых чудес, Без твоей любви, Без твоей любви Мне не светит солнце с небес. СТЭНЛИ. Милая, все это проверено, комар носа не подточит. Но погоди, дай досказать. Вся беда Белой Дамы в том, что в Лореле уже не разгуляешься -- там ее давно раскусили. Гульнут с ней раза два-три да и возьмутся за ум -- хватит... так и шла по рукам, и каждый раз -- начинай сначала: вечно та же комедия, те же ужимки, та же чушь собачья. А городишко-то слишком тесен, чтобы вся эта волынка тянулась бесконечно. И вот стала притчей всего города. Сначала она просто слыла за слабоумненькую, за городскую дурочку. Стелла отшатнулась. А последние два года -- за гулящую девку. Вот потому-то твоя сестрица, эта путешествующая принцесса крови, и пожаловала этим летом на гастроли к нам -- потому что мэр попросту велел ей избавить город от своего присутствия. Да, еще. Там, знаешь, под Лорелом военный лагерь... так вот, ваш дом, по милости твоей сестры, был занесен в список мест, куда солдатам заглядывать запрещается. БЛАНШ (поет). В цирке море -- из бумаги. В цирке пламя -- без огня, -- Все бы стало настоящим, Если б верил ты в меня. СТЭНЛИ. Вот тебе и утонченная натура, вот она -- эта избранная и несравненная... Но это еще не все, дальше -- больше: ложь номер два! СТЕЛЛА. Не хочу! Хватит... чтоб уши мои не слышали! СТЭНЛИ. Ей теперь уже не вернуться к преподаванию. Да бьюсь об заклад, она, уезжая, и не думала возвращаться в Лорел! Ведь она оставила школу не по собственному желанию, не временно и не из-за нервов. Нет, шалишь! Ее с треском вышибли, не дожидаясь конца учебного года; и за что -- говорить противно. Спуталась с семнадцатилетним мальчишкой! БЛАНШ (поет). Цирк сверкает мишурою, Мнимой роскошью дразня... Воду в ванной пустили сильней, негромкие вскрикивания, смех, словно в ванне плещется расшалившийся ребенок. СТЕЛЛА. Меня просто мутит ото всего этого... СТЭНЛИ. Ну, а папаша пронюхал и -- к директору школы. Эх, братцы, вот бы очутиться у того в кабинете, когда Белой Даме читали мораль. Вот посмотреть бы, как она крутилась! Да не тут-то было: так взяли за жабры -- сразу поняла; допрыгалась. Ей порекомендовали смываться подобру-поздорову, куда-нибудь, где ее еще не знают. По существу -- высылка в административном порядке. БЛАНШ (выглянула из ванной, голова повязана полотенцем). Стелла! СТЕЛЛА (в изнеможении). Да, Бланш? БЛАНШ. Еще одно полотенце, для волос. Только что вымыла. СТЕЛЛА. Сейчас. (Идет к ней с полотенцем.) БЛАНШ. В чем дело, родная? СТЕЛЛА. А что? Почему ты спрашиваешь? БЛАНШ. У тебя такое странное выражение лица! СТЕЛЛА. А-а... (Попыталась засмеяться.) Устала немножко, наверное, вот и все. БЛАНШ. Тебе надо принять ванну, когда я кончу. СТЭНЛИ (из кухни). А вы когда-нибудь кончите? БЛАНШ. Очень скоро, не бойтесь... Недолго вашей душе томиться. СТЭНЛИ. Да я не о душе и беспокоюсь -- о почках! Бланш закрыла дверь. Стэнли хохочет. Стелла медленно возвращается на кухню. Ну, что скажешь? СТЕЛЛА. Не верю я -- басня. А ваш снабженец подлец и негодяй -- иначе не трепал бы языком. Да, вполне возможно, в его россказнях какая-то доля правды есть. Да, моя сестра небезупречна, наша семья хлебнула с ней горя, и я отнюдь не во всем ее одобряю. Она всегда была ветреной... СТЭНЛИ. Ах, ветреница! СТЕЛЛА. Но в юности, совсем еще девочкой, она прошла через такое испытание, которое убило все ее иллюзии! СТЭНЛИ. Ну да -- испытание! СТЕЛЛА. Да. Я говорю о ее замужестве, ведь она вышла замуж почти ребенком! За одного мальчика, который писал стихи. Поразительной красоты был парень. Мне казалось, Бланш не то что любит его -- боготворит саму землю, по которой тот ступает! Была без ума от него, считала его верхом совершенства, недоступным простым смертным. А потом... потом узнала... СТЭНЛИ. Что? СТЕЛЛА. Красивый, талантливый юноша оказался выродком. Этого твой снабженец тебе не докладывал? СТЭНЛИ. Ну, мы в далекое прошлое не заглядывали. Что это, старая история? СТЕЛЛА. Да... Старая история... Стэнли подходит к ней, бережно кладет руки на плечи. Она мягко отстраняется и задумчиво, словно сама того не замечая, начинает втыкать в именинный торт тоненькие розовые свечи. СТЭНЛИ. Сколько свечек будет в этом торте? СТЕЛЛА. Остановимся на двадцать пятой. СТЭНЛИ. Ожидаются гости? СТЕЛЛА. Мы пригласили Митча. СТЭНЛИ (чуть смутился. Не спеша раскуривает новую сигарету от только что докуренной). На Митча, пожалуй, сегодня лучше не рассчитывать. СТЕЛЛА (замерла с очередной свечкой в руке, медленно поворачивается к Стэнли). Почему? Что это значит? СТЭНЛИ. Да Митч мне все равно что брат. Вместе трубили в двести сорок первом саперном. Работаем на одном заводе. Играем в одной команде. Да ты подумала, какими глазами я смотрел бы на него, если бы... СТЕЛЛА. Стэнли Ковальский, ты рассказал ему, что... СТЭНЛИ. Еще бы, черт побери, конечно, рассказал! Да меня бы совесть мучила до конца дней моих, знай я такое и допусти, чтоб моего товарища поймали! СТЕЛЛА. Митч порвал с ней? СТЭНЛИ. А ты сама разве бы не... СТЕЛЛА. Я спрашиваю о Митче -- порвал он с ней? БЛАНШ (поет громче. Голос ее звонок, как колокольчик.) Все бы стало настоящим, Если б верил ты в меня. СТЭНЛИ. Нет, не думаю -- не обязательно порвал. Но теперь он знает, что почем. Вот и все. СТЕЛЛА. Стэнли, ведь она думала, что Митч... женится на ней. Я тоже надеялась. СТЭНЛИ. Нет. Не женится. Может, раньше и собирался, но теперь... не станет же он кидаться на этот гадюшник. (Встал.) Бланш! Эй, Бланш! Вы разрешите мне войти наконец в мою -- мою! -- ванную? (Пауза.) БЛАНШ. Слушаюсь, сэр. Вот только секундочку подсохнуть -- потерпите? СТЭНЛИ. Прождав битый час, секундочку, конечно, можно... если она не затянется. СТЕЛЛА. И ее уже никуда не возьмут учительницей! Ну, что же ей делать, что с ней будет? СТЭНЛИ. Так она у нас до вторника. Как было условлено, ты ведь не забыла? А чтобы не было никаких недоразумений, я сам купил ей билет на автобус. Прямым сообщением! СТЕЛЛА. Во-первых, Бланш ни за что не поедет автобусом... СТЭНЛИ. Покатит, как миленькая, еще радехонька будет. СТЕЛЛА. Нет, не покатит; нет, не покатит! СТЭНЛИ. Покатит! Это мое последнее слово. Во вторник уедет, и никаких! СТЕЛЛА. Что с ней будет? Куда ей деваться? СТЭНЛИ. У нее все известно наперед -- пойдет как по писаному. СТЕЛЛА. Что ты хочешь сказать? Все та же песенка Бланш. СТЭНЛИ. Эй, канарейка! Распелась? А ну-ка давайте из ванной! Сколько раз повторять? Дверь из ванной распахивается, со звонким смехом выпорхнула Бланш, но когда Стэнли проходит мимо, в лице ее мелькнул ужас. А он и не взглянул на нее, проходит в ванную, хлопнув дверью. БЛАНШ (беря щетку дня волос). Ох, до чего же все-таки хорошо после долгой горячей ванны! Такая благодать... как прохладно, как легко на душе... СТЕЛЛА (из кухни, печально и недоверчиво). Правда, Бланш? БЛАНШ (с силой проводит щеткой по волосам). Да -- такой прилив сил. (В руке ее весело зазвенел высокий стакан виски со льдом.) Горячая ванна да холодный виски -- и вся жизнь предстает совершенно в новом свете. (Глянула из-за драпировки на Стеллу и перестает причесываться.) Что-то случилось! Что? СТЕЛЛА (поскорее отворачиваясь в сторону). Ну что ты, Бланш, ничего не случилось. БЛАНШ. Неправда! Случилось... (Расширившимися от страха глазами смотрит на Стеллу, та делает вид, будто поглощена приготовлением стола.) Где-то далеко-далеко пианино захлебнулось в бешеном пассаже и смолкло, словно мелодия со всего разгону налетела на что-то, сорвалась и -- вдребезги... КАРТИНА ВОСЬМАЯ Три четверти часа спустя. За большими окнами -- город, уже почти неразличимый в золотистых сумерках. Отблеск заката пламенеет на водонапорной башне или большой нефтяной цистерне, выходящей на пустырь, за которым открывается вид на деловую часть города. Она пунктирно обозначена вдали светящимися точками окон -- зажгли свет или еще не погас на них закат. За столом -- трое, невеселая праздничная трапеза идет к концу, СТЭНЛИ поглядывает мрачновато, словно задумал недоброе. СТЕЛЛА смущена и печальна. На лице БЛАНШ застыла деланная, натянутая улыбка. Четвертый прибор на столе так и остался нетронутым. БЛАНШ (прерывая общее молчание). Отпустили бы хоть какую-нибудь шуточку, Стэнли. Ну, расскажите же что-нибудь, а? Что это на вас на всех вдруг нашло -- не пойму. Потому что я отвергнута поклонником, да? Стелла делает жалкую попытку рассмеяться. Да, такого со мной еще не случалось, а опыт у меня немалый, и каких только мужчин я не знавала на своем веку, но чтобы самая настоящая отставка... Ха-ха! Не знаю уж, что и думать... Ну, расскажите же, Стэнли, анекдот, да посмешней. Нужно же разрядить атмосферу. СТЭНЛИ. По-моему, до сих пор вы моих анекдотов не одобряли, Бланш. БЛАНШ. Нет, если занятно и без непристойностей, то почему же? СТЭНЛИ. Да где мне -- у вас слишком тонкий вкус, еще не угодишь. ЕЛАНШ. Тогда давайте уж я сама. СТЕЛЛА. Правда, Бланш, расскажи! Тряхни стариной. Вдали зазвучала музыка. БЛАНШ. Ну, что ж... только что бы вам такое... Сейчас, сейчас, надо заглянуть в наш репертуар. Ах да! обожаю эти -- из цикла о попугаях. А вы?.. Ну, ладно -- об одной старой деве и попугае. Так вот, был у этой старой девы попугай, отчаяннейший сквернослов -- такие знал виртуозные загибы, похлеще мистера Ковальского. СТЭНЛИ. Х-ха! БЛАНШ. И утихомирить этого попугая было только одно средство -- набросить на клетку покрывало, тогда он решал, что настала ночь и пора на боковую. И вот как-то раз -- а дело было утром -- только старая дева откинула с клетки покрывало на день, как вдруг... кого бы вы думали, видит у входа?.. Священника! Ну, она со всех ног к попугаю и поскорее -- покрывало на клетку, и только уже после этого впускает священника. Попугай себе сидит смирнехонько, тихо, как мышь; но стоило ей спросить гостя, сколько ему положить сахару в кофе, как тот вовсю; (свистит)... да как ляпнет: "Ну, черт его подери, и короткий же выдался нынче денек!" (Запрокинула голову, смеется.) Стелла тоже делает безуспешные попытки казаться веселой. Стэнли -- ноль внимания на всю эту побасенку. Он словно ничего не слышал, -- тянется через весь стол, подцепил вилкой последний кусок торта и аппетитно пожирает его, ухватив прямо рукой. Насколько я понимаю, мистеру Ковальскому не смешно. СТЕЛЛА. Мистер Ковальский ведет себя по-свински и увлекся настолько, что до остального ему и дела нет. СТЭНЛИ. Правда твоя, детка. СТЕЛЛА. Как ты весь извозился -- лицо, руки... смотреть противно! Иди умойся и помоги мне убрать со стола. СТЭНЛИ (швыряет свою тарелку на под). А я вот как убираю со стола. (Крепко схватив ее за руку.) Не смей так обращаться со мной, брось эту манеру раз и навсегда. "Свинья... поляк... противный... грязный... вульгарный..." -- только и слышишь от вас с сестрицей; затвердили! Да вы-то что такое? Возомнили о себе... королевы! Помните слова Хая Лонга[6 - Известный американский политический деятель фашистского толка, убитый в 1934 году, когда он был губернатором штата Луизиана.]: "Каждый -- сам себе король". И здесь, у себя, я -- король, так что не забывайтесь! (Сбросил со стола чашку с блюдцем.) Вот, я убрал за собой. Хотите, уберу и за вами? Стелла тихо заплакала. Стэнли величественно прошествовал к двери и, стоя на пороге, закуривает. За углом, в баре, заиграли черные музыканты, БЛАНШ. Что здесь происходило, пока я принимала ванну? Что он тебе Говорил? Стелла! СТЕЛЛА. Ничего! Ничего! Ничего! БЛАНШ. Я догадываюсь -- про нас с Митчем. Да, да, ты знаешь, почему Митч не пришел, и не хочешь сказать! Стелла безнадежно качает головой. Я позвоню ему. СТЕЛЛА. Лучше не надо. ЕЛАНШ. А я позвоню. СТЕЛЛА (убитым тоном). Не стоит, Бланш. ЕЛАНШ. Но ведь так же нельзя, должен же кто-то объяснить мне, в чем дело! (Метнулась в спальню, к телефону.) Стелла выходит на крыльцо и укоряюще смотрит на мужа. Тот, проворчав нечто невнятное, отворачивается. СТЕЛЛА. Можешь радоваться -- твоих рук дело... ни разу еще кусок не шел мне так поперек горла, как сегодня, когда я видела ее лицо и этот незанятый стул. (Заплакала.) БЛАНШ (по телефону). Алло! Будьте любезны, мистера Митчелла. А-а!.. Если позволите, я оставлю свой номер. Магнолия девяносто-сорок семь. И передайте ему, что дело неотложное... Да, да, очень важное дело... Благодарю вас. (Потерянная, испуганная, задерживается у телефона.) СТЭНЛИ (медленно обернулся к жене, грубо хватает ее в объятия). Уедет эта, родишь маленького, и все, все наладится. Снова заживем душа в душу, и все у нас пойдет по-прежнему. Как бывало. Помнишь? Какие ночи мы проводили вдвоем! Господи, солнышко мое, как привольно нам будет по ночам, ну, и пошумим там же мы тогда, а?.. Совсем как раньше!.. и снова побегут у нас разноцветные огоньки... и некого опасаться, что услышат -- никаких сестер за занавеской! Наверху громкий хохот, крики, взвизги. (Негромко засмеялся.) Вон! -- Стив с Юнис... СТЕЛЛА. Вернемся. (Идет в кухню и принимается зажигать свечки, воткнутые в белый торт.) Бланш! БЛАНШ. Да? (Возвращается к столу.) Ах, эти свечки -- милые, милые, милые... Не зажигай их, Стелла, не надо. СТЕЛЛА. Ну вот еще! Вернулся в кухню и Стэнли. БЛАНШ, Сбереги их на дни рождения маленькому. Пусть всю его жизнь светят ему праздничные свечи, и пусть глазенки его светятся, как два синих огонька, зажженных на белом именном торте... СТЭНЛИ (усаживаясь). Какая поэзия! БЛАНШ (промолчав, задумчиво). Зря я звонила ему, не стоило. СТЕЛЛА. Да мало ли что могло случиться! БЛАНШ. Такое не прощается, Стелла. Нельзя спускать обид. Пусть не думает, что со мной все позволено. СТЭНЛИ. Черт, ну и жарища же из ванной -- все еще полна пару. БЛАНШ. Я уже трижды приносила вам свои извинения. (Вступает пианино.) Горячие ванны необходимы мне от нервов. Это называется гидротерапией. Вы -- полячек, здоровый человек, существо без нервов; ну, и само собой понятно, откуда вам знать, каково это, когда от нервов места себе не находишь. СТЭНЛИ. Никакой я вам не полячек! Выходцы из Польши -- поляки, а не полячки. А я -- стопроцентный американец, родился и вырос в величайшей стране на земном шаре и дьявольски горжусь этим, так что нечего называть меня полячком! Зазвонил телефон. БЛАНШ (словно того только и ожидала, встает). О, это меня, конечно, меня. СТЭНЛИ. Еще неизвестно. Куда вы вскочили? (Не спеша направляется к телефону.) Слушаю!.. А-а, да, да, здорово, Мак! (Прислоняется к стене, с издевкой смотрит прямо в глаза Бланш тяжелым, пристальным взглядом в упор.) Бланш испуганно прижалась к спинке стула. Стелла подалась вперед, положила ей руку на плечо. БЛАНШ. Не надо, Стелла. Что с тобой? Что ты смотришь на меня так жалостливо? СТЭНЛИ (орет). Тихо, вы!! Завелась тут у нас одна, все шумит... Валяй дальше, Мак... У Райли? Нет, у Райли я играть не хочу. Разругался с ним еще на той неделе... Я пока еще, кажется, капитан команды, а? Вот так... А тогда мы не играем у Райли... Да, на Уэст Сайд или в "Гала". Порядок, Мак. Пока. (Вешает трубку и возвращается к стешу.) Бланш делает героические усилия, чтобы взять себя в руки, быстро отпивает глоток воды из своего бокала. СТЭНЛИ (Словно не замечая ее, лезет в карман. Не спеша, с расстановкой, притворно дружеским тоном.) Сестрица Бланш, а я припас вам подарочек к именинам. БЛАНШ. Ну, что вы, Стэнли... правда?.. Я никак не рассчитывала. Да и вообще, не знаю, что это Стелле вздумалось отмечать мой день рождения. Я-то предпочла бы и не вспоминать, что мне уже... двадцать семь! Да и что на него смотреть, на возраст -- лучше не замечать! СТЭНЛИ. Двадцать семь?.. БЛАНШ (поспешно). Ну, так что же за подарок, Стэнли? Он медленно протягивает ей маленький конвертик. Это правда мне? СТЭНЛИ. Да. Надеюсь, понравится. БЛАНШ. Да ведь это... это... СТЭНЛИ. Билет! До самого Лорела! Автобус, прямым сообщением! На вторник. Тихо, словно украдкой, зазвучала полька-варшавяночка и уже не умолкает. Стелла вскочила и отвернулась. Бланш попыталась улыбнуться -- не вышло. Попробовала было рассмеяться -- тоже не получается. Вскочила, выбегает в спальню. Хватается рукой за горло и тут же кинулась в ванную. Слышно, как она закашлялась, хрипит, словно давясь чем-то. Ну, вот. СТЕЛЛА. Надо тебе было! Без этого не мог? СТЭНЛИ. А я от нее мало натерпелся? Забыла? СТЕЛЛА. Незачем было бить ее так безжалостно -- ведь ее и без того все, все покинули. СТЭНЛИ. Благородная... СТЕЛЛА. Да, благородная!.. Была. Ты не знал ее раньше. Какая она была! Не было человека добрей, самоотверженней. А ваш брат, такие, как ты, -- растлили ее, втоптали в грязь, и то, что она такая, ваших рук дело. Он проходит в спальню, снял рубаху, надевает спортивную -- яркий сверкающий шелк. (Идет за ним.) И ты после этого можешь играть, сшибать свои кегли? СТЭНЛИ. Запросто. СТЕЛЛА. Нет, не бывать этому. (Крепко вцепилась ему в рубашку.) Почему ты добиваешь ее? СТЭНЛИ. Никого я не добиваю. Пусти. Порвешь ведь! СТЕЛЛА. Нет, я хочу знать -- почему? Отвечай -- слышишь? СТЭНЛИ. Когда мы с тобой познакомились, ты смотрела на меня, как на плебея. Что ж, правда твоя, детка. Да -- плебей, да -- из хамов! Ты показала мне тогда этот снимок: большой дом с колоннами. Я вытащил тебя из-за этих колонн, стащил к себе, вниз, и когда у нас побежали, засветились разноцветные огоньки, то лучшего тебе и не надо было! И разве мы не были счастливы, плохо нам было, пока она не заявилась к нам? Стелла вся словно чуть подалась куда-то. Взгляд ее мгновенно становится сосредоточенно-отсутствующим, будто какой-то внутренний голос вдруг окликнул ее по имени. Осторожно-осторожно, слабо волоча ноги, с короткими передышками, направляется из спальни в кухню, придерживаясь за списку стула, дальше -- за край стола, как слепая, как заслушавшаяся чего-то. (Застегивает и заправляет рубашку в брюки, не слыша ответа Стеллы, повторяет.) Ну, разве не счастливы мы были? Плохо нам с тобой было вдвоем? Пока она не пожаловала к нам... эта!.. То ей не так, и это не этак, а я ей -- обезьяна... (Замечает, что со Стеллой что-то творится.) Эй, Стелл, что с тобой? (Подбегает к ней.) СТЕЛЛА (еле слышно). Проводи меня в больницу. Он поддерживает ее и, тихо уговаривая, ведет к двери. Шепот его слышен все слабее. Ушли. ГОЛОС БЛАНШ (напевает тихо и тоскливо). El pan de mais, el pan de mais, El pan de mais sin sal. El pan de mais, el pan de mais. El pan de mais sin sal[7 - Кукурузная лепешка, кукурузная лепешка, кукурузная лепешка без соли (испан.).]. КАРТИНА ДЕВЯТАЯ Немного позднее. БЛАНШ, вся сгорбившись, в неудобной, напряженной позе, сидит в кресле, обитом диагональю в зеленую и белую полосу. Она в ярко-красном атласном халатике. На столе перед ней -- бутылка и стакан. В бешеном темпе звучит мотивчик польки-варшавяночки. Музыка лишь слышится Бланш, и она поет, чтобы избавиться от этого наваждения и от ощущения обступившей ее со всех сторон беды. Губы ее беззвучно шепчут что-то -- скорее всего, слова, которые пелись на мотив этой полечки. Рядом -- электрический веер-опахало. На улице появился МИТЧ. В синей спецовке -- брюки и куртка из грубой бумажной ткани; небрит. Вышел из-за угла и поднимается на крыльцо. Звонит. БЛАНШ (испуганно вздрагивает). Кто там? МИТЧ (хрипло). Это я, Митч. Полька обрывается. БЛАНШ. Митч?! Сию минуту! (Заметалась, пряча бутылку в стенной шкаф; закрутилась перед зеркалом, наспех освежая лицо одеколоном и припудриваясь. Она так возбуждена, в таком нетерпении, дышит тяжело, прерывисто. Наконец -- готова: подбегает к двери, впускает его.) Митч!.. Да вас, по правде говоря, и впускать бы не следовало -- так вы обошлись со мной! Совсем не по-рыцарски. Но все равно... добрый вечер, любимый! (Подставила ему губы.) мое собственное. Что с вашей матушкой, Митч? Ей, видимо, хуже? МИТЧ. Откуда вы взяли? БЛАНШ. Но ведь у вас же что-то случилось?.. Нет, нет, не бойтесь, никакого перекрестного допроса не последует. Напротив, я... (Рассеянно, словно собираясь с мыслями, потерла лоб.) Снова, словно приплясывая, вступает мотив полечки. ...я постараюсь сделать вид, будто совсем не замечаю в вас никакой перемены. Ну вот... опять эта музыка! МИТЧ. Какая еще музыка? БЛАНШ. Да все Та же! Полечка, которую играли, когда Аллан... Погодите-ка! -- сейчас, сейчас... Далекий револьверный выстрел. (Словно тяжесть с плеч.) А, вот и он... выстрел! После него она, как правило, умолкает. Полька постепенно замирает. Да... вот и перестала. МИТЧ. Вы что сегодня -- чокнутая? БЛАНШ. Сейчас посмотрим, не найдется ли у нас чего... (Подходит к стенному шкафу, притворяясь, что не знает, найдется там бутылка или нет.) Да, к слову, вы уж извините -- не одета. Но ведь я, в сущности, уже совсем было поставила на вас крест. Вы что же, забыли, что званы на ужин? МИТЧ. А мне уже и видеть вас больше не хотелось. БЛАНШ. Минуточку. Мне здесь не слышно, а вы так скупы на слова, что не хотелось бы упустить ни одно... Но он словно и не заметил, -- проходит, не задерживаясь, будто ее и нет, прямо в квартиру. (Со страхом глядит, как он прошествовал мимо, в спальню.) Боги мои, какая неприступность! И что за странный наряд... Да еще и небриты! Какое неуважение к даме... Но я вас прощаю. Прощаю, потому что вы пришли -- и сразу на душе легче стало. Ваш приход угомонил эту польку, мотив которой засел у меня в голове -- не отвяжешься. А у вас не бывает такого -- засядет что-нибудь в голову, и никак не избавишься, нет? Да нет, конечно, вам ли, красная девица, с вашей-то силищей мучиться от навязчивых идей! Все это время, пока она не подошла к нему, он не спускает с нее тяжелого, пристального взгляда. По всему заметно, что по дороге сюда он порядком хватил. МИТЧ. А без этого -- никак нельзя обойтись? (Показывает на электрический веер.) БЛАНШ. Можно. МИТЧ. Неприятная штука. БЛАНШ. Так выключим, милый. Я и сама их недолюбливаю. (Нажала кнопку, выключателя, и электровеер, чинно откланявшись, замер. Смущенно откашливается, глядя, как Митч заваливается на постель в спальне и закуривает, но возразить не решилась.) Не знаю, найдется ли у нас что-нибудь выпить... еще не успела посмотреть. МИТЧ. Это -- Стэна... не надо мне его пойла. БЛАНШ. А это -- не его. Не все же здесь принадлежит обязательно Стэну. Есть в этом доме что-то и не его... Но что же я, собственно говоря, искала? Ах да... что-нибудь выпить. Мы тут весь вечер веселились до упаду, так что я и правда чокнутая. (Делает вид, что неожиданно для себя напала на бутылку.) Он, закинув одну ногу на постель, смотрит на Бланш с брезгливостью. Так, что-то нашлось. А вы, я вижу, по-южному, со всеми удобствами... Что же у нас тут такое, а? МИТЧ. Раз не знаете, значит, не ваша. БЛАНШ. Снимите-ка ногу с постели. Прямо на белое покрывало! Да, да, вам, мужчинам, до таких мелочей и дела нет. А я столько труда положила, чтобы навести в этом доме порядок. МИТЧ. Да уж, только вашими молитвами... БЛАНШ. Но вы же видели, что здесь было раньше, до моего приезда. Ну, а теперь... посмотрите только! Не комната -- игрушка. И уж теперь так и поведется, у меня на этот счет строго... Не знаю, с чем это смешивают... или прямо так? М-м-м... сладко. Очень сладко... Ужасно сладко... Ба, да это же ликер... ну конечно! Да, да, так и есть -- ликер. Митч только проворчал что-то. Боюсь, вам он будет не по вкусу. Попробуйте все-таки, а вдруг -- понравится? МИТЧ. Сказано вам было -- не надо мне ничего из его запасов; сколько раз повторять! Да и вам нечего налегать, раз это его, а не ваше. Он и то уж жалуется, что вы набросились на его виски, как бешеная кошка. БЛАНШ. Что за бред! И вы еще повторяете... вот уж чему никогда бы не поверила. Но я-то выше этого и не удостаиваю такое подленькое оговаривание даже ответа. МИТЧ. Х-ха! БЛАНШ. Что все это значит? Вы что-то задумали. По глазам вижу... МИТЧ (вставая с постели). Что ж мы все сумерничаем? БЛАНШ. А мне так больше нравится. В сумерках как-то уютней, МИТЧ. Да я, кажется, так ни разу и не видел еще вас при свете. Бланш беззвучно рассмеялась. Ну да, ни разу. БЛАНШ. В самом деле? МИТЧ. Днем -- ни разу. БЛАНШ. И по чьей же вине? МИТЧ. Днем вы не желаете показываться -- все время так. БЛАНШ. Да что вы, Митч, ведь днем вы на заводе. МИТЧ. Но ведь есть же воскресенья. Сколько раз я вас звал в воскресенье погулять днем, и вечно у вас наготове отговорка. До шести вас не вытащишь, а там, глядишь, всегда найдется местечко, где света поменьше... БЛАНШ. Сами вы что-то темните, Митч, -- никак не возьму в толк, что у вас на уме. МИТЧ. Да ничего особенного, Бланш. Просто я хочу сказать, что до сих пор так и не имел случая разглядеть вас по-настоящему. Так давайте-ка включим свет, а? БЛАНШ (испугана). Свет? Какой еще свет? Зачем это? МИТЧ. Ну, хоть вот эту лампочку под бумажным фонариком... (Срывает фонарик с лампы.) БЛАНШ (ахнула и на миг словно онемела от ужаса). Зачем же так? МИТЧ. А чтобы разглядеть вас как следует, без дураков. БЛАНШ. Как-то даже и не верится... вы что, и правда решили поглумиться надо мной? МИТЧ. А это не глумление -- просто реализм. БЛАНШ. А я не признаю реализма. Я -- за магию. Митч смеется. Да, да, за магию! Я хочу нести ее людям. Заставлю их видеть факты не такими, как они есть. Да, я говорю не правду, не то, как есть, а как должно быть в жизни. И если тем погрешила, то будь я проклята именно за этот грех -- ничего не имею против... Да не включайте же вы свет! Митч подходит к штепселю. Включает свет и пытливо смотрит на нее, Бланш кричит, закрывает лицо руками. Он выключает свет. МИТЧ (медленно, с горечью). А вы, оказывается, постарше, чем я думал, да ладно, это бы еще куда ни шло. Но все остальное... господи! Звон о старомодности ваших идеалов, эта баланда, которую вы тут травили все лето. Ну, что вы -- не девочка, что вам уже не шестнадцать, я, конечно, и сам соображал. Но я был таким дураком и верил, что вы со мной играете без обмана. БЛАНШ. А кто вам сказал, что я "играю" краплеными? Мой любящий зять? Вот кому вы поверили. МИТЧ. Да я сначала обозвал его треплом. А потом выяснил, как обстоит дело. Сперва обратился к нашему снабженцу, тот постоянно бывает в Лореле. А потом связался по междугородному и потолковал с этим торгашом. БЛАНШ. С кем, с кем? МИТЧ. С Кифейбером. БЛАНШ. Кифейбер... торговец из Лорела. Да, знаю... все, бывало, свистит мне вслед на улице. Я поставила его на место. И вот теперь -- отплатил, возводит напраслину, всякие небылицы. МИТЧ. Кифейбер, Стэнли, Шоу -- трое! -- ручаются за подлинность этих небылиц! БЛАНШ. А-а! Та-рран-там-тан, трое влезли в чан! И стал помойным чан... МИТЧ. Скажете, вы не жили в отеле "Фламинго"? БЛАНШ. Во "Фламинго"? Ну, что вы... В "Тарантуле"! Вот где я жила -- гостиница под вывеской "У тарантула в лапах". МИТЧ (сбитый с толку). Тарантул?.. БЛАНШ. Ну да! огромный паучище... К нему я и завлекала свои жертвы. (Налила себе в стакан.) Да, я путалась с кем попало, и нет им числа. Мне все чудилось после гибели Аллана... что теперь одни только ласки чужих, незнакомых, случайно встреченных, которые пройдут мимо и все, -- могут как-то утолить эту опустошенную душу... Пожалуй, со страху... Да, да, то был именно ужас, он-то и гнал меня, и я в панике металась от одного к другому, рыскала в поисках опоры -- хоть какой-нибудь! -- ...где придется, с кем придется -- что уж тут было собой-то дорожиться!.. дошло, наконец, и до одного семнадцатилетнего мальчугана... да кто-то возьми и напиши директору школы: "Эта особа позорит звание учительницы!" (Засмеялась, запрокинув голову: так судорожно -- то ли смех, то ли рьщание... И слово в слово повторила: "Эта особа..." Горло у нее перехватывает, выпила.) Справедливо? Да, пожалуй... наверное, позорила... как смотреть... Ну, и приехала -- а вот и мы! Больше-то мне податься было некуда: все, уже пошла на слом. Знаете, каково это -- пойти на слом? Вдруг оказалось, что молодости-то уже нет и в помине -- закрутилась и словно вихрем унесло... и вот встречаю вас. Вам нужен друг -- сами говорили... и мне -- тоже. Я благодарила бога, что он послал мне вас... вы казались таким надежным -- спасительная расселина в каменных кругах жизни, прибежище, которое не выдаст! Теперь ясно -- не мне было просить от жизни так много, не мне было надеяться. Кифейбер да Стэнли с Шоу ославили зарвавшуюся аферистку на весь белый свет. Молчание. МИТЧ (уставился на нее, не зная, что теперь думать). Вы врали мне, Бланш. БЛАНШ. Бросьте... не врала! МИТЧ. Все было ложью, ложь на лжи, и на словах и в мыслях -- одно вранье! БЛАНШ. Неправда! В сердце своем я не солгала вам ни разу... Из-за угла дома показалась торговка -- слепая МЕКСИКАНКА в черной шали. В руках у нее связки вырезанных из жести цветов, которые в таком почете у мексиканской бедноты -- бойко идут на похороны, да и на все другие торжественные события... Выкликает она еле слышно, едва разберешь -- неясно вырисовывающаяся фигура, вдруг возникшая на улице. МЕКСИКАНКА. Flores. Flores. Flores para los muertos. Flores. Flores...[8 - Цветы. Цветочки. Цветы для умерших. Цветочки. Цветочки... (испан.).] БЛАНШ. Что, что?.. Ах, да, кто-то за дверью... (Идет к двери, открыла, смотрит: прямо перед ней -- мексиканка.) МЕКСИКАНКА (в дверях, протягивая Бланш несколько жестяных цветов). Flores. Flores para los muertos... БЛАНШ (в страхе). Нет, нет, не надо! Пока -- не надо! Пока -- не надо!.. (Шарахнулась от мексиканки назад, в дом, поспешно захлопнув перед той дверь.) МЕКСИКАНКА. Flores. Flores para los muertos... Зазвучал мотив полечки. БЛАНШ (словно сама с собой). Все идет прахом, рушится, выветривается... А люди -- каются, попрекают друг друга... "Сделай ты то-то и то-то, так мне бы не пришлось делать того-то и того-то"... МЕКСИКАНКА. Coronas para los muertos...[9 - Венки для умерших... (испан.).] БЛАНШ. Наследство умерших... Х-ха! Да и еще разное добро в придачу... наволочки в пятнах крови, например!.. "Нужно ей сменить белье"... "Хорошо, мама! Но ведь есть прислуга, так, может быть, негритянка сменит?"... Нет, конечно, прошли те времена. Все прошло, ничего не осталось. Только... МЕКСИКАНКА. Flores. БЛАНШ. Смерть... Я, бывало, по одну сторону кровати, она -- по другую, а смерть -- тут же, под боком... А мы -- не решаемся и вида подать, все притворяемся, что знать не знаем, что и не слыхали про такую. МЕКСИКАНКА. Flores para los muertos. Flores. Flores. БЛАНШ. А что противостоит смерти? Желание, любовь. Так чему же вы удивляетесь? Есть чему удивляться!.. Неподалеку от "Мечты" -- тогда она еще была нашей, -- находился военный лагерь, где муштровали новобранцев. И каждую субботу по вечерам ребята отправлялись в город и напивались. МЕКСИКАНКА (совсем тихо}. Coronas... БЛАНШ. ...а на обратном пути -- бывало, уж и на ногах-то не стоят! -- заворачивали к нам и выкликали под окнами: "Бланш!.. Бланш!" Старушка была совсем уже глуха и ни о чем не догадывалась. А я... я не упускала случая улизнуть и откликнуться на их зов... А потом патруль собирал у нас на лужайке их бездыханные тела в грузовик... и -- в путь-дорогу... МЕКСИКАНКА, не спеша, поворачивается, бредя обратно, ее заунывные причитания затихают. Бланш подошла к туалетному столику, оперлась. Молчание. Митч встает и решительно направляется к ней. Полька замирает, Митч обнял Бланш, держит ее за талию, попробовал повернуть лицом к себе. БЛАНШ. Что вам еще? МИТЧ (неуверенно обнимая ее). То, чего я не мог добиться все лето. БЛАНШ. Ну, так женитесь на мне, Митч. МИТЧ. Да, пожалуй, теперь уж всякая охота пропала. БЛАНШ. Значит -- нет? МИТЧ (отпуская ее). Вы не настолько чисты, Бланш... Ну, как вас введешь в дом, ведь там -- мама. БЛАНШ. А раз так -- уходите. Он пристально смотрит на нее. Чтоб духа вашего здесь не было... а то я подниму на ноги всю улицу! (У нее начинается истерика.) Чтоб духа вашего не было, или я переполошу всю улицу... Он все так же не спускает с нее испытующего взгляда. (Кидается к окну, к этой огромной раме, в которую вставлен светлый квадрат нежной синевы ночного летнего неба... и кричит, как безумная.) Пожар!.. Пожар!.. Горим!.. МИТЧ с перепугу разинул рот и поскорее -- в дверь. Неуклюже затопал по лестнице и скрывается за углом -- Бланш, шатаясь, отошла от окна, опускается на колени. Где-то далеко-далеко, медленно, тоскливо-зазвучало пианино. КАРТИНА ДЕСЯТАЯ Прошло еще несколько часов. Ночь. Спровадив Митча, БЛАНШ налегла на выпивку, не жалея сил. Выволокла свой кофр на середину спальни. Он стоит раскрытый и весь завален яркими цветастыми платьями. Так, за выпивкой и разборкой туалетов, она мало-помалу развеселилась и дошла до экстаза, в котором все радужно и море по колено; тут-то она и вырядилась в это порядком перепачканное и мятое вечернее платье белого атласа и сбитые серебряные туфельки с каблуками, осыпанными бриллиантами. Сейчас прилаживает перед трюмо свою тиару из рейнских камешков и в восторженном самозабвении шепчет, словно она в обществе невидимо толпящихся вокруг нее поклонников. БЛАНШ. А не отправиться ли нам всем искупаться, на плотину у старой каменоломни -- поплаваем при лунном свете, а? Только вот кто же в состоянии сесть за руль?.. все мы такие пьяные. Ха-ха! Самое лучшее, когда голова гудит: поплаваешь -- и как рукой снимет. Только берегитесь -- там, где затопленный карьер, хоть и глубоко, нырять надо с оглядкой, а то стукнешься головой о выступ -- вынырнешь только через день... (Дрожащей рукой подносит ручное зеркало к лицу, чтобы рассмотреть себя поближе. Всхлипнув, с такой силой хватила им по туалетному столику, что зеркало разбивается. Застонала негромко, делает тщетную попытку подняться на ноги.) На улице, из-за угла, показался СТЭНЛИ. Он все в той же спортивной рубашке ярко-зеленого шелка. С его появлением вступает простенький балаганный оркестрик, издали неназойливо вторящий последующей сцене. Вот он уже и на кухне, хлопнула закрывшаяся за ним дверь. Взглянув на Бланш, негромко присвистнул. Он в легком подпитии, по дороге прихватил домой несколько квартовых бутылок пива. Ну, как там моя сестра? СТЭНЛИ. Молодцом. БЛАНШ. А малышка? СТЭНЛИ (дружелюбно ухмыляясь). Появится только утром, так что мне посоветовали отправляться домой и вздремнуть ненадолго. БЛАНШ. Из чего следует, что мы остаемся здесь с глазу на глаз, так я вас понимаю? СТЭНЛИ. Ага. Вы да я, да мы с вами, Бланш... Если только вы никого не прячете под кроватью. В честь чего это вы вырядились в пух и прах? БЛАНШ. Ах да, в самом деле, -- ведь телеграмма пришла уже без вас... СТЭНЛИ. Вам? БЛАНШ. Да, получила телеграмму от одного давнего поклонника. СТЭНЛИ. Добрая весть? БЛАНШ. Пожалуй... Приглашение. СТЭНЛИ. Куда? На бал пожарных? БЛАНШ (вскидывая голову). Прогулка на яхте по Карибскому морю! СТЭНЛИ. Так, так. И что же теперь будет? БЛАНШ. Большей неожиданности не помню за всю свою жизнь. СТЭНЛИ. Да уж, конечно, куда больше... БЛАНШ. Эта телеграмма просто как гром среди ясного неба! СТЭНЛИ. Так от кого, вы говорите?.. БЛАНШ. От одного давнего поклонника. СТЭНЛИ. Это не тот, что подарил вам песцов? БЛАНШ. Мистер Шеп Хантли. Мой постоянный спутник на последнем курсе в колледже. С тех пор и не видела его до прошлого рождества. Столкнулись на Бискайском бульваре. И вот, глядишь -- телеграмма!.. приглашает прокатиться по Карибскому морю! Только вот что надеть... ума не приложу. Перерыла все свое имущество в поисках чего-нибудь подходящего для тропиков. СТЭНЛИ. И остановились на этой роскошной тиаре, осыпанной алмазами? БЛАНШ. Что, этот остаток былого величия?.. Ха-ха! Да это всего лишь рейнские камешки! СТЭНЛИ. Фу ты, напасть! А я-то уж совсем было принял их за алмазы от Тиффани. (Начинает расстегивать рубашку.) БЛАНШ. Ну и что ж. Зато там я буду окружена самой настоящей роскошью. СТЭНЛИ. М-гу... Из чего неопровержимо явствует, что никогда не знаешь, когда найдешь, когда потеряешь. БЛАНШ. Только было я совсем уж решила, что счастье начинает изменять мне... СТЭНЛИ ...Как на сцене -- тут как тут появляется этот миллионер из Майами. БЛАНШ. Совсем он не из Майами. Из Далласа. СТЭНЛИ. Да ну? БЛАНШ. Да, из Далласа... где золото бьет фонтаном... СТЭНЛИ. Ну что ж, хорошо, что хоть откуда-то. (Снимает рубаху.) БЛАНШ. Прежде чем раздеваться дальше, хоть занавеску бы задернули. СТЭНЛИ (благодушно). Да я только рубашку. (Обдирая с пивной квартовой бутылки обертку.) Ключ для бутылок вам не попадался? Она отошла к туалетному столику, стоит, крепко сжимая сплетенные пальцы. Был у меня когда-то кузен, так тот, бывало, открывал пивные бутылки зубами. (Прилаживаясь сорвать пробку о край стола.) ...Это был единственный его талант -- больше ничего не умел: человек-пробочник. И вот как-то раз праздновали чью-то свадьбу -- выбил себе все передние зубы зараз!.. А после того ему стало так стыдно за себя, что только, бывало, начнут собираться гости, он потихоньку-потихоньку тут же смывается из дома. Крышка с бутылки соскакивает, пивная пена высоко ударила сильным фонтаном. (Заливается счастливым смехом, поднимает бутылку над головой.) Ха-ха! Дождик, дождик, посильней!.. (Протягивает бутылку Бланш.) Ну, зароем же топор войны, разопьем чашу дружбы и возлюбим друг друга! А? БЛАНШ. Нет, спасибо. СТЭНЛИ. Да ну же!., такая знаменательная для нас обоих ночь: вам -- ваш нефтяник со всеми его миллионами, мне -- малыш! (Идет в спальню, к шифоньеру, нагнулся, доставая что-то из нижнего выдвижного ящика.) БЛАНШ (отступая). Что вам здесь нужно? СТЭНЛИ. А вот... я всегда достаю ее по торжественным дням, вроде нынешнего. Шелковая пижама -- в ней я был в свою первую брачную ночь! БЛАНШ. А-а... СТЭНЛИ. Как только зазвонит телефон и мне скажут: "У вас родился сын!" -- тут же раздеру ее в клочья и вывешу флаги! (Размахивает в воздухе переливающейся всеми цветами радуги пижамной курткой.) Сегодня, по-моему, нам с вами обоим есть от чего занестись. (Перекинул пижаму на руки, уходит на кухню.) БЛАНШ. Как подумаю, что это будет за блаженство снова иметь возможность оставаться наедине с собой -- готова заплакать от счастья! СТЭНЛИ. А ваш миллионер из Далласа, он-то где же будет -- так и предоставит вас самой себе? БЛАНШ. У нас с ним будет совсем не то, что у вас на уме. Этот человек -- джентльмен и уважает меня. (Лихорадочно импровизируя.) Ему недостает меня, общения со мной. От великого богатства иной раз так одиноко. А образованная женщина, интеллигентная, воспитанная, может наполнить жизнь мужчины таким богатым содержанием. У меня есть все для этого, в избытке, могу дарить щедрой рукой и -- не обеднею. Красота -- недолговечна. Преходящее достояние! А красота духовная, блеск ума, душевная тонкость -- и всем этим я наделена -- не меркнут, не идут на убыль, а растут. С годами их только прибывает! Ну, не смешно ли... и меня-то -- меня -- еще называют человеком без средств. Это когда в моем сердце заперты такие сокровища... (Всхлипнув.) По-моему, так я очень, очень богата. Но я вела себя глупо... метала бисер перед свиньями. СТЭНЛИ. Свиньями? Х-ха! БЛАНШ. Да, свиньями. Свиньями! Я имею в виду не только вас, но и вашего дружка, мистера Митчелла. Он тут заходил ко мне! Хватило наглости явиться прямо в спецовке. И пересказывать мне все эти мерзости, подлейшее злопыхательство, которого он набрался от вас! Ничего, я ему выправила подорожную по всем правилам... СТЭНЛИ. Да ну?.. Х-ха! БЛАНШ. Но он тут же и вернулся. Пришел с корзиной роз выпрашивать прощения. Умолял простить его! Но не все прощается... Сознательной, заранее обдуманной жестокости нет прощения. Преднамеренная жестокость, по-моему, -- единственный грех, которому нет никаких оправданий, и единственный грех, в котором я еще ни разу не была повинна. Вот это я ему и выложила. Я сказала: "Благодарю вас, но величайшей глупостью с моей стороны было думать, что мы вообще можем хоть в чем-то подойти друг другу. Слишком уж по-разному сложилась жизнь у каждого из нас. Слишком уж чужды вы мне, а я вам и по происхождению и по образу мышления. Надо быть реалистом и смотреть на все это прямо. Так что прощайте, друг мой, и простите! Не будем помнить друг другу зла и..." СТЭНЛИ. Все это было еще до телеграммы вашего нефтяного миллионера из Техаса или уже после? БЛАНШ. Какой еще телеграммы?.. Нет, нет... после! В сущности говоря, телеграмма пришла как раз когда... СТЭНЛИ. В сущности-то говоря, никакой телеграммы не было и в помине. БЛАНШ. О-о!.. СТЭНЛИ. А этого вашего миллионера просто не существует! Да и Митч не возвращался к вам с розами, потому что я знаю, где он сейчас... БЛАНШ. О! СТЭНЛИ. И все это одно только ваше воображение, чтоб его черт побрал! БЛАНШ. О! СТЭНЛИ. Одно только вранье, дурацкие выверты, кривлянье! БЛАНШ. О! СТЭНЛИ. Да посмотрели бы только на себя! Видели бы вы себя в своих паршивых обносках... словно ряженая на святках! -- разжилась напрокат этим тряпьем у какого-то дерьмового старьевщика... Да еще и эту дурацкую корону нахлобучила! -- царицей вообразила себя, что ли? БЛАНШ. О-о... Боже мой! СТЭНЛИ. Ну, я взялся за вас по-своему с самого же начала. Сколько раз было, что вы вот-вот и совсем уж задурите голову этому чудаку!.. Приехала, засыпала все в доме своей пудрой, забрызгала духами, напялила на лампочку бумажный фонарик... вот тебе и Египет, а сама -- царица Нильская: расселась на своем троне да знай себе хлещет мое виски! А я говорю: х-ха!.. х-ха! Слышали?.. Ха-ха-ха! (Направляется в спальню.) БЛАНШ. Не подходите! (Зловещие тени заметались по стенам вокруг нее. Чудовищные эти образы обозначаются все более отчетливо и грозно. Затаив дыхание, она подбирается к телефону и отчаянно дергает рычажок.) СТЭНЛИ проходит в ванную, закрыл за собой дверь. Дежурный, дежурный! Дайте, пожалуйста, междугороднюю... Мне нужно соединиться с мистером Шепом Хантли из Далласа... Он такая знаменитость, что адреса не требуется... Да спросите вы кого угодно... только спросите!.. Да подождите же!.. Нет, я не могу так сразу сию же минуту и отыскать... Но поймите вы, прошу вас... Я... нет, нет, подождите!.. Минуточку! Но кто-нибудь же должен... Ничего! Не давайте, пожалуйста, отбой!.. (Положила трубку, бесшумно прокралась в кухню.) Ночь кричит нечеловеческими голосами, словно дикие джунгли заревели, зааукали на все лады. Тени и зловещие отблески заплясали, забились, заполыхали, запрыгали со стены на стену по всей квартире. Сквозь заднюю стену квартиры, становящуюся прозрачной, проступает улица, тротуар. ПРОСТИТУТКА споткнулась о ПЬЯНОГО на земле. Тот гонится за ней вдоль по улице, догнал, между ними завязывается борьба. Свисток полисмена положил конец этой схватке. Обе фигуры исчезают. Почти тотчас же вслед за тем из-за угла появляется НЕГРИТЯНКА, завладевшая сумочкой, которую проститутка обронила на мостовой. В ажиотаже от находки роется в сумочке. (Прижимает костяшки пальцев к губам, медленно возвращается к телефону. Отчаянным шепотом.) Дежурный! Дежурный!.. Да при чем тут междугородняя! Дайте телеграф. Да некогда же, нельзя терять ни минуты... Телеграф!.. (Ждет, сгорая от нетерпения.) Телеграф?.. Да, да. Именно -- прошу отправить телеграмму... Записывайте. "В отчаянном, в отчаяннейшем положении. Помогите! Попалась в западню! Попалась..." О-о! Дверь ванной распахнулась, появляется СТЭНЛИ в своей сверкающей шелком пижаме. Ухмыляясь Бланш, завязывает пояс с кисточками на концах. Беззвучно охнув, она пятится от телефона. Он пристально смотрит на нее -- пауза: счет до десяти. Из телефонной трубки раздается какой-то скрежет. СТЭНЛИ. Вы не повесили трубку. (С подчеркнутой неторопливостью подходит к телефону, повесил трубку. Восстановив порядок, снова пристально смотрит на нее, по губам его медленно скользнула кривая усмешка, а сам он тем временем занимает позицию у входной двери, отрезав Бланш путь к бегству.) "Синее пианино", звучавшее до сих пор еле внятно, ударило в полную силу, забарабанило. И тут же переходит в рев налетающего локомотива. БЛАНШ (вся согнулась, зажимает уши крепко сжатыми кулаками и так и остается, пока грохот локомотива не замиряет вдали. Выпрямившись, наконец). ...Пропустите... дайте пройти! СТЭНЛИ. Пройти? Безусловно! Ну! ...что ж вы стоите? (Отступил на шаг, стал в самых дверях.) БЛАНШ. Отойдите... вот туда. (Показывает куда.) СТЭНЛИ (ухмыляясь). Мало вам места? ...не пройдете? ЕЛАНШ. Вы загородили дорогу!.. Но я все равно уж как-нибудь да вырвусь отсюда. СТЭНЛИ. Вы что, думаете, я покушаюсь на вашу честь? Ха-ха! Вкрадчиво заговорило "синее пианино". Бланш отворачивается от него, в бессильном отчаянии махнула рукой. И снова джунгли взревели всеми своими дикими нечеловеческими голосами. (Шагнул к ней; стоит, покусывает кончик языка, высунутый меж зубами. Тихо.) Сейчас подумаем... а почему бы и правда не побаловаться с вами... что ж, пожалуй, вполне сойдете... БЛАНШ (отступает в спальню). Назад! Не подходите. Ни шагу, а то... СТЭНЛИ. А то?.. БЛАНШ. Плохо вам будет -- света белого не взвидите. Вот посмотрите! СТЭНЛИ. Так что же вы выкинете теперь? Оба уже в спальне. БЛАНШ. Добром вам говорю -- оставьте, вы меня и так уже довели. Он делает еще шаг вперед. Бланш схватила со стола бутылку, с размаху разбивает ее и решительно встает с ним лицом к лицу, крепко сжимая в руке отбитое горлышко бутылки. СТЭНЛИ. Это еще зачем? БЛАНШ. Да так... исполосую вам физиономию вот этим острым концом. СТЭНЛИ. Да уж, с вас станется. БЛАНШ. Увидите. Попробуйте только... СТЭНЛИ. А-а... Так вот вы как, хотите -- пропадать так с музыкой. Ну что ж, -- милое дело! -- будь по-вашему. (Бросился на нее, опрокидывает стол. Она с криком отбивается горлышком бутылки, нанесла удар, но он перехватывает у нее руку в запястье.) Ну и тигр... Ну и тигр! Да бросьте же вы это горлышко! Ну!.. Мы же назначили друг другу это свидание с первой же встречи. Бланш застонала. Горлышко бутылки падает на пол. Она опускается на колени. Стэнли подхватывает это безвольно обмякшее тело на руки, несет на постель. В "Четырех двойках" надсадно загнусавила труба под сурдинку, с грохотом рванул ударник. КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ Несколько недель спустя. СТЕЛЛА занята укладкой вещей Бланш. В ванной с шумом бежит вода из крана. Портьеры между кухней и спальней задернуты примерно лишь наполовину -- так, что видно сидящих вокруг кухонного стола игроков в покер: СТЭНЛИ, МИТЧ, СТИВ, ПАБЛО. В кухне все точно так же, как в недоброй памяти покерную ночь -- та же атмосфера грубой, инфернальной мужской откровенности. А сам дом, все здание словно вставлено, как в раму, в сияющую лазурь безоблачного неба. Стелла бережно складывает в кофр одно за другим цветастые платья Бланш и плачет. По лестнице сверху спускается ЮНИС, вошла в кухню. Голоса играющих зазвучали громче. СТЭНЛИ. Рассчитывал на стрейт, и так оно и вышло, бог свидетель! ПАБЛО. Maldita sea tu suerte[10 - Вот не везет! (испан.).]! СТЭНЛИ. Говори по-людски, гризер[11 - Презрительное прозвище мексиканцев в США.]. ПАБЛО. Да просто зло берет, до чего тебе, кобелю, сегодня удача. СТЭНЛИ (в полном упоении собой). А что вы все смыслите в удаче! Удача с тем, кто знает свою уцачу и не колеблется. Вот, например, в Салерно... я был убежден, что мое везение при мне. Ясно было, что прикупить до пяти четыре к одной на руках нечего и думать -- простой расчет!... а я -- свое... и вышло по-моему. Такой у меня закон. И только тот и ведет забег в этой житухе по маленькой, кто верит в свою удачу! МИТЧ. Все "я", да "я"... Я-я-я!.. Я -- такой. Я -- сякой!.. Драл-драл-драл! ...Был-был-был!.. Стелла прошла в спальню, складывает вещи. СТЭНЛИ. Что это с ним? ЮНИС (проходя мимо играющих). Всегда говорила, мужики -- твари бессердечные и бесчувственные, но уж такое просто и неслыханно. Дойти до такого уж свинства!.. (Прошла за портьеры, в спальню.) СТЭНЛИ. Что это с ней? СТЕЛЛА. Как там малыш? ЮНИС. Спит себе сном праведника. Вот, принесла вам винограду. (Положила несколько гроздей на скамеечку. Понизив голос.) А что Бланш? СТЕЛЛА. Принимает ванну. ЮНИС. Как она? СТЕЛЛА. Ничего не ест, а только все просит пить. ЮНИС. Как вы ей сообщили? СТЕЛЛА. Сказала, что мы договорились... что удалось устроить на отдых на лоне природы. А у нее это тут же как-то переплелось в уме с Шепом Хантли. БЛАНШ (чуть приоткрыла дверь из ванной). Стелла. СТЕЛЛА. Да, Бланш? БЛАНШ. Если, пока я в ванной, мне позвонят, запиши номер телефона и скажи, что я сразу же позвоню. СТЕЛЛА. Хорошо. БЛАНШ. Да посмотри, не помят ли костюмчик из желтого шелка -- в нем прохладней... Если он не очень помят, надену. А на лацкан приколю своего морского конька -- ту серебряную брошку с бирюзой. Поищи в коробочке сердечком, в ней у меня всякая мелочь. Да, вот еще, Стелла... там же -- только посмотри хорошенько -- должен быть букетик искусственных фиалок. Приколю их морским коньком на отворот жакета. (Закрыла дверь.) СТЕЛЛА (оборачивается к Юнис). Не знаю, правильно ли я поступила... ЮНИС. А что вам оставалось? СТЕЛЛА. Поверь я тому, что она рассказывает... да как же мне тогда оставаться со Стэнли, как мне тогда жить с ним? ЮНИС. И не верьте ни единому слову. Жизнь не остановишь. Что бы там ни случилось, а раз уж взялся, знай тяни свою лямку. БЛАНШ (снова чуть приоткрыв дверь из ванной). Кроме вас -- никого? СТЕЛЛА. Никого, Бланш, никого. (К Юнис.) Скажите ей, что она у нас сегодня очень красивая. БЛАНШ. Задерните портьеру... пройти. СТЕЛЛА. Задернута, задернута. СТЭНЛИ. ...Сколько прикупаешь? ПАБЛО. Пару. СТИВ. Три. БЛАНШ (появляется в янтарном свете, хлынувшем из двери. В красном атласном халатике, скульптурно подчеркивающем каждую линию, каждый изгиб ее тела, вся она сейчас трагически прекрасна, ослепительна. И тут же становится внятно различим мотив полечки, который она словно несет с собой. С лихорадочным оживлением, в котором прорываются истерические нотки). Только что вымыла волосы. СТЕЛЛА. А-а... БЛАНШ. Кажется, только плохо промыла. ЮНИС. Какие чудесные у вас волосы! БЛАНШ (клюет на эту приманку). С ними одни только хлопоты. Мне не звонили еще, не спрашивали меня? СТЕЛЛА. Кто не спрашивал? БЛАНШ. Шеп Хантли... СТЕЛЛА. Да нет еще, пока не спрашивал, родная. БЛАНШ. Странно. А я... При звуке ее голоса рука с картами у Митча бессильно, словно в изнеможении, опускается на стол, взгляд становится рассеянным, невидящим. СТЭНЛИ (хлопает его по плечу). Эй, проснись! Бланш испуганно подняла руку, словно для защиты; беззвучно, одними губами, шепчет имя человека, которого узнала по голосу. Стелла поскорей отворачивается в сторону. Бланш с оправленным в серебро зеркальцем в руке застывает в таком скорбном недоумении, что, кажется, в лице ее сейчас вся горечь знания и опыта человеческого... В конце концов она все-таки совладала с собой, но голос дрожит: вот-вот начнется истерика. БЛАНШ. Что здесь происходит? (Поворачивается от Стеллы к Юнис и снова к Стелле.) Напряжение, прозвеневшее в ее голосе, отвлекает внимание игроков от карт. Митч опускает голову еще ниже, Стэнли отодвинулся вместе со стулом от стола, словно собираясь встать. Стив успокаивающим жестом кладет ему руку на плечо. (Все так же.) Что здесь произошло? Я хочу, чтобы мне объяснили, наконец, в чем дело. СТЕЛЛА (силы вот-вот оставят ее). Тссс!... Тссс! ЮНИС. Тише, милочка, тише. СТЕЛЛА. Я тебя умоляю, Бланш... БЛАНШ. Что вы на меня все смотрите? У меня что-нибудь не так? ЮНИС. Как вы сегодня хороши, Бланш. Ну разве она у нас не красавица? СТЕЛЛА. Да, да. ЮНИС. Вы ведь, если не ошибаюсь, собираетесь ехать куда-то? СТЕЛЛА. Да, да, Бланш так хочет. Она у нас едет отдыхать. ЮНИС. Просто позеленеешь от зависти. БЛАНШ. Да помогите же мне одеться! СТЕЛЛА (подавая платье). Ты ведь вот это, как будто... БЛАНШ. Ладно, годится! Мне так не терпится поскорее выбраться отсюда... просто не дом, а западня какая-то. ЮНИС. Какой прелестный у вас синий жакетик. СТЕЛЛА. Сиреневый. БЛАНШ. Обе вы ошибаетесь. Это флорентийская лазурь. Синева платья мадонны на картинах старых мастеров. Виноград -- мытый? (Щиплет от грозди, принесенной Юнис.) ЮНИС. А? БЛАНШ. Я спросила -- мыли виноград? ЮНИС. Он с французского рынка. БЛАНШ. Это совсем не значит, что его мыли. Благовест соборных колоколов. А вот и колокола собора... единственно чистое, что есть в вашем квартале. Ну что ж, вот я и готова -- пойду. ЮНИС (шепотом). Еще того и гляди уйдет, не дожидаясь, пока за ней явятся. СТЕЛЛА. Подожди, Бланш. ЕЛАНШ. Не хочу проходить на виду у этих. ЮНИС. Ну так подождите, пока кончат. СТЕЛЛА. Садись-ка и... Бланш нехотя поворачивается от двери в полной растерянности. Стелла и Юнис подталкивают ее к креслу, она уступает и садится. БЛАНШ. Кажется, я уже так и слышу запах моря. Проведу весь остаток жизни на море. В море меня настигнет и смерть. Знаете от чего я умру? (Отрывает виноградину.) От того что в один прекрасный день где-нибудь в открытом океане поем немытого винограда. И вот буду умирать... руку мою будет держать молодой, красивый корабельный врач с маленькими светлыми усиками и большими серебряными часами. И все будут говорить: "Бедная, бедная... хинин не помог. Этот немытый виноград препроводил ее душу прямо на небо". Благовестят соборные колокола. В море же меня и похоронят; зашьют в чистый-чистый белый саван и -- за борт... в полуденный час, знойным летом... опустят меня прямо в океан... лазурный... Благовест. Как глаза моего первого возлюбленного! На улице из-за угла дома показались ВРАЧ и НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА; поднимаются по ступенькам крыльца. Сознание чрезвычайности своей миссии так и распирает их обоих, что, несомненно, следует отнести главным образом за счет той наглости от сознания себя на особом положении, которое развивается у людей, состоящих на службе у государства. Врач звонит. Разом замер негромкий говорок за картами. ЮНИС (шепотом, Стелле). А вот и они, наверно. Стелла обоими кулаками зажала себе рот. БЛАНШ (медленно поднимаясь). В чем дело? ЮНИС (с деланной небрежностью). С вашего позволения, отлучусь на минутку -- взгляну только, кто там. СТЕЛЛА. Да, да. Юнис идет на кухню. БЛАНШ (нервно). Интересно, не за мной ли. У входной двери идет тихий разговор шепотом. ЮНИС (возвращается, весело). Там кто-то пришел за Бланш. БЛАНШ. За мной! (Испуганно переводит взгляд с одной на другую, с опаской поглядывает на портьеры.) Еле слышно зазвучала полечка. Это тот джентльмен из Далласа, которого я поджидала? ЮНИС. По-моему, он самый, Бланш. БЛАНШ. Я не совсем готова. СТЕЛЛА. Попросите его подождать на крыльце. БЛАНШ. Я... (Скрывается за портьерой.) Негромко застучали барабаны. СТЕЛЛА. Все уложено? БЛАНШ. А серебряный туалетный прибор... забыли. СТЕЛЛА. Ах, да! ЮНИС (возвращается). Они ждут у дома. БЛАНШ. Они? Что значит -- "они"? ЮНИС. Да ведь с ним еще дама. БЛАНШ. Ума не приложу, что там еще с ним за "дама"? Как она хоть одета? ЮНИС. Ну, как... очень просто... как им положено. БЛАНШ. Скорее всего, это... (От волнения ей не хватает голоса.) СТЕЛЛА. Так что ж, Бланш, пошли? БЛАНШ. Нам придется через ту комнату? СТЕЛЛА. Я буду рядом. БЛАНШ. Как я сейчас? СТЕЛЛА. Прелестна. ЮНИС (как эхо). Прелестна! Бланш робко подходит к портьерам. Юнис распахнула их в передней. БЛАНШ (вступает в кухню). Не вставайте, пожалуйста. Мне только пройти. (Быстрым шагом прошла через кухню к выходу.) Стелла и Юнис -- ни на шаг от нее. Картежники неловко поднялись из-за стола... все, кроме Митча, который остается сидеть, не поднимая глаз. Бланш уже на улице. Остановилась как вкопанная -- дух захватило. ВРАЧ. Здравствуйте. БЛАНШ. Я совеем не вас ждала. (И вдруг ахнула, кинулась назад, на крыльцо.) Путь ей преградила ставшая перед дверью Стелла. (Испуганно шепчет Стелле.) Это не Шеп Хантли. Где-то далеко-далеко звучит полька. Стелла пристально смотрит на Бланш. Юнис взяла ее под руку. Молчание; слышно только, как твердой, уверенной рукой тасует карты Стэнли. Бланш, затаив дыхание, проскользнула в квартиру. Входит со странной, загадочной улыбкой, глаза широко открыты, ярко блестят. Стелла, пропустив сестру мимо себя, закрывает глаза, крепко сцепила руки. Юнис, успокаивая, приобняла ее, затем поднимается к себе, на верхний этаж. Бланш, войдя, замирает в дверях. Митч по-прежнему сидит, не поднимая глаз, руки на столе. Остальные мужчины с любопытством рассматривают ее. Наконец она направилась в спальню, стараясь обойти стол подальше. Стэнли отодвинул стул и встает с явным намерением заступить ей дорогу. Надзирательница идет за Бланш по пятам. СТЭНЛИ. Забыли что-нибудь? БЛАНШ (агрессивно, почти выкрикивая). Да!.. Да вот... Забыла!.. Что-то забыла! (Ринулась мимо него в спальню.) Зловещие тени и отблески причудливой формы снова заплясали по стенам. И снова просачивается полечка -- мотив ее звучит фальшиво, и в этом его подчеркнуто намеренном искажении есть что-то издевательски страшное; польке подвывают, подтягивают на все лады жуткие, нечеловеческие крики -- снова джунгли подают свой голос. Бланш стоит, загородившись стулом, готовая к защите. СТЭНЛИ. Вы бы вошли, док, что ли, а? ВРАЧ (делая знак надзирательнице). Сестрица, а ну-ка выведите ее. Надзирательница заходит с одной стороны, Стэнли -- с другой. Полное отсутствие женственности в лице и фигуре надзирательницы заставляет даже саму стерильную чистоту ее платья казаться какой-то ненужной, зловеще неуместной. НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА (голос ее так же оскорбляет слух, так же пугает и так же уныло однообразен, как звон пожарного колокола). Привет, Бланш. Это приветствие повторяют как эхо, и эхо эха -- таинственные голоса за стенами: словно долгое эхо, нарастая и замирая, покатилось волнами по глубокому ущелью. СТЭНЛИ. Говорит, забыла что-то... Теперь эхо отзывается угрожающим шепотом. НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА. Ничего, ничего. СТЭНЛИ. Что вы забыли, Бланш? БЛАНШ. Я... я... НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА. Пустяки, не имеет значения. Захватим потом. СТЭНЛИ. Ясно! Пошлем с багажом. БЛАНШ (отступая, в полном смятении). Я же вас не знаю... Не знаю я вас!.. Не хочу... Отпустите меня!.. ну, пожалуйста, пожалуйста... НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА. Да ну же, Бланш... ЭХО (на все лады, то приближаясь, то издали). Да ну же, Бланш!.. Да ну же, Бланш!.. СТЭНЛИ. Ничего вы у нас не забыли, кроме просыпанной пудры да старых пустых пузырьков от духов... разве что пожелаете прихватить заодно и вот этот бумажный фонарик. Нужен? Бумажный фонарик?.. (Подходит к туалетному столику, схватил фонарик, сорвал с лампочки, протянул ей.) Бланш закричала, словно не фонарик порвали -- ее саму рвут на части. Надзирательница решительно двинулась к ней. С диким криком Бланш попыталась прорваться мимо надзирательницы. Мужчины за столом повскакали со своих мест. Стелла выбегает на крыльцо, Юнис за ней, успокаивать. Растерянно, перебивая друг друга, загомонили на кухне мужчины. СТЕЛЛА (кидается в объятия подошедшей Юнис). Боже мой, Юнис, помогите! Что же они с ней делают! Да не давайте же так мучить ее! О господи, ну богом вас заклинаю, не мучьте же вы ее, не мучьте! Что они над ней вытворяют! Да что же это такое! (Пытается вырваться от Юнис.) ЮНИС. Нет, нет, милая... не надо, не надо. Там вам не место, не ходите. Побудьте пока со мной и не смотрите на них. СТЕЛЛА. Что же я сделала со своей сестрой! О господи, что я натворила! ЮНИС. Все правильно, другого выхода у вас и не было. Ведь не здесь же ее оставлять... а куда ей еще деваться? Одна дорога... Голоса мужчин становятся громче и заглушают разговор Стеллы с Юнис на крыльце. СТЭНЛИ (выбежав из кухни). Эй! Доктор! Вошли бы сюда, что ли. ВРАЧ. Жаль-жаль. Я обычно предпочитаю обходиться без этого. ПАБЛО. Скверная история. СТИВ. Да разве так делают. Сказать ей надо было. ПАБЛО. Madre de Dios! Cosa mala, muy, muy, mala[12 - Матерь божья! Скверное дело, очень скверное! (испан.).]! Митч рванулся в спальню. Стэнли -- наперерез, отталкивает в сторону, став на пути. МИТЧ (в ярости). Это ты все подстроил, сука! СТЭНЛИ. Брось этот треп! (Отталкивает его.) МИТЧ. Убью! (Кинулся на него с кулаками.) СТЭНЛИ. А ну, уберите этого слизняка! СТИВ (хватая Митча). Хватит, Митч! ПАБЛО. Верно. Чего уж тут поделаешь... Митч, весь обмякнув, рухнул на стол, плачет. А тем временем надзирательница поймала Бланш, хватает ее за руку так, что уже не убежишь. Бланш отчаянно выкручивается, вцепилась в надзирательницу ногтями. Но плотная, сильная женщина мертвой хваткой берет ее за руки, Бланш с криком опускается на колени. НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА. А коготки-то вам придется подпилить. (Взглянула на вошедшего в спальню врача.) Смирительную рубашку, доктор? ВРАЧ. Только в самом крайнем случае. (Снимает шляпу, после чего обесчеловеченная казенная безличность всего его прежнего облика исчезает -- теперь это, скорее, уже просто человек, по-человечески понятный. Голос его, когда он подходит к Бланш и склоняется над ней, звучит мягко, успокаивающе, внушая, что ничего страшного не происходит.) Стоило врачу окликнуть Бланш по имени, как ее страх несколько поулегся. Зловещие тени исчезают со стен, нечеловеческие голоса и рев джунглей замирают, да и ее безутешные рыдания унимаются. Мисс Дюбуа. Она повернулась и смотрит на него с отчаянной мольбой. (Улыбнулся. Надзирательнице.) Нет, до смирительной рубашки у нас не дойдет. БЛАНШ (тихо-тихо). Попросите ее отпустить меня. ВРАЧ (надзирательнице). Отпустите. Надзирательница отпускает Бланш. Стоя на коленях, та потянулась руками к врачу. Он бережно поднимает ее с пола, берет под руку и, осторожно поддерживая, выводит из спальни. БЛАНШ (прижавшись к нему). Не важно, кто вы такой... я всю жизнь зависела от доброты первого встречного. Картежники подались назад, когда Бланш с врачом проходят по кухне. Она идет за ним послушно и доверчиво, словно слепая, а он -- ее поводырь. Когда они сходят с крыльца, Стелла, вся осев на ступеньках, со слезами зовет ее, кричит: "Бланш! Бланш! Бланш!" Бланш идет, не оглядываясь, с ней врач и надзирательница. Вот они уже и завернули за угол, ушли. Юнис спускается к Стелле с верхнего этажа, на руках у нее малыш, завернутый в светло-синее одеяльце. Стелла, всхлипывая, приняла малыша из ее рук. Юнис вышла на кухню, где все мужчины, кроме Стэнли, уже снова молча уселись на свои места за столом. СТЭНЛИ (вышел на крыльцо,стоит на ступеньках, смотрит на жену. Не совсем уверенно). Стелла... Она плачет безутешно, безудержно, взахлеб. И есть для нее какая-то странная сладость в том, что теперь она может, не сдерживая себя, оплакивать сестру, которая больше для нее уже не существует. (Вкрадчиво, нежно.) Да ну же, родная... Любимая!.. Ну-ну, любимая!.. Ничего... ничего... (Опустился возле нее на колени, пальцы его подбираются к вырезу ее блузки.) Ну, ну, любимая! Ничего... ничего... Ее плач -- уже сладкие слезы! -- и его любовный шепот слышны все слабее и слабее за аккордами "синего пианино", которому подпевает труба под сурдинку. СТИВ. В эту сдачу -- семь на развод. Занавес NOTES 1 Не за что (испан.). 2 Мексиканские лепешки из кукурузы, с мясом и перцем. 3 Радость жизни (франц.). 4 Я -- дама с камелиями! А вы... Арман! (франц.). 5 Не хотите ли переспать со мной? Не понимаете? Какая досада! (франц.). 6 Известный американский политический деятель фашистского толка, убитый в 1934 году, когда он был губернатором штата Луизиана. 7 Кукурузная лепешка, кукурузная лепешка, кукурузная лепешка без соли (испан.). 8 Цветы. Цветочки. Цветы для умерших. Цветочки. Цветочки... (испан.). 9 Венки для умерших... (испан.). 10 Вот не везет! (испан.). 11 Презрительное прозвище мексиканцев в США. 12 Матерь божья! Скверное дело, очень скверное! (испан.).