Артур Миллер. Фокус © Arthur Miller, 1945. © С.Снегур. Перевод, 2000. Перевод выполнен по тексту: Arthur Miller. FOCUS. A Panther Book. 1964. По вопросам, связанным с использованием перевода, обращайтесь к переводчику по адресу: E-mail: hopeodessa@farlep.net; почтовый адрес: Украина, 65063, Одесса-63, п/я 607, (FOCUS) Мери и Джейн Элен глава 1 Изнемогая от невыносимой жары, он, наконец, заснул. Все тело ныло. Он долго ворочался, мучительно отыскивая сновидение, которое бы помогло ему забыться. Увлекшись поисками, он задремал и увидел сон. Он был в каком-то луна-парке. Толпа окружила зазывалу, лицо которого блестело от пота. Он выбрался из толпы и пошел, куда глаза глядят. Неподалеку находился океан. Потом он оказался перед большой каруселью странно окрашенной зелеными и красными полосами. Людей там почему-то не было. Сколько видно, вокруг никого не было. И все же карусель вращалась. Пустые, ярко раскрашенные тележки вращались по кругу. Потом они остановились и двинулись в обратном направлении. Они снова остановились и пошли вперед. Он стоял и в недоумении наблюдал это беспорядочное дерганье карусели, а потом ему стало известно, что внизу, под землей, работает гигантский механизм - настоящая фабрика, понял он. Что-то производилось внизу под каруселью и, пытаясь сообразить, что же именно, он испугался. Пустая карусель продолжала вращаться вперед и в обратном направлении, и он начал отходить от нее. И тогда, он впервые услышал исходящий от нее шум, нарастающей силы звук, крик... "Алиция! Алиция! Алиция!". Он вздрогнул и проснулся. Похоже, что кричала женщина. Какой пронзительный голос! Тяжело дыша, он лежал с открытыми глазами и прислушивался. Стояла тихая ночь. Легкий летний ветерок осторожно шевелил занавески. Он посмотрел на окно и пожалел, что оставил его открытым так широко. Неожиданно снова раздались крики. "Алиция! Алиция!" Его пухлые руки вздрогнули и прижались к бокам. Он лежал абсолютно неподвижно. Звук снова ворвался в комнату. "Алиция!" Крик доносился с улицы. Может это все еще сон? Он попробовал поднять ногу. Получилось. Он выбрался из постели, босиком вышел из комнаты и пошел по коридору к выходящим на улицу окнам. Он тихонько раздвинул жалюзи. Он с трудом различил две движущиеся фигуры на противоположной стороне улицы возле фонарного столба. Снова раздался крик и на этот раз мистер Ньюмен разобрал слова: "Полиция! Полиция! Пожалуйста, полиция!" Стараясь не шуметь, он притаился возле окна, и напряженно вгляделся в темноту. Было похоже на то, что какая-то женщина отбивалась от крупного мужчины. Теперь мистер Ньюмен услышал мужской голос - пьяный, грозно рокочущий бас. Тут женщина вырвалась и побежала через улицу по направлению к дому мистера Ньюмена. Мужчина догнал ее возле канализационного люка посередине улицы и ударил рукой по голове. Крышка люка громыхнула под его грузным телом. Когда он схватил женщину, она что-то пронзительно выкрикнула. Это было похоже на испанский. Наверное, пуэрториканка, решил мистер Ньюмен. Мужчина как будто говорил по-английски, с облегчением понял он. Свободной рукой пьяный снова замахнулся, чтобы ударить женщину и снова она позвала на помощь. Но теперь она умоляла, взывая к окружающему ее мраку. В двадцати метрах от нее, мистер Ньюмен слышал, как, тяжело дыша и задыхаясь, она звала полицию. Теперь она повернулась лицом к его окну. Должно быть, она заметила, что несколько минут назад у него раздвинулись жалюзи. Мистер Ньюмен быстро шагнул назад в комнату. "Полиция!" Он подумал о своих босых ногах - нельзя было даже предположить, что он выйдет на улицу без комнатных тапочек. Тем более что из соседей никто не вышел. Если же позвонить в полицию, то пока они приедут, мужчина и женщина могут уже уйти и ему придется объясняться, почему он поднял тревогу. Те двое боролись уже в десяти метрах от его маленькой лужайки. Он не видел лица женщины, потому что фонарь освещал ее сзади, но ему показалось, что, несмотря на темноту и то, что его так неожиданно разбудили, он все же разглядел ее глаза. Белки сверкали на фоне смуглой кожи, когда она беспомощно озиралась то на его дом, то на другие дома, из окон которых ее наверняка рассматривали люди. Но он попятился от окна, от женщины с акцентом кричащей "Полиция! Полиция!". Не включая свет, он повернулся и вышел из комнаты. "Полиция!"В спальне он прикрыл окно, чтобы через него нельзя было забраться внутрь. Он лежал на спине и прислушивался. Ночь снова стала тихой. Он еще долго ждал. В шести кварталах от его дома прогрохотала электричка на Манхэттен. С улицы больше не доносилось ни звука. Лежа в кровати, он покачал головой, пытаясь представить, что за женщина может оказаться одна на улице в это время суток. А если не одна, то в обществе такого мужчины. Возможно, она возвращалась с ночной смены, и к ней пристал незнакомец. Не может быть. Ее акцент убеждал мистера Ньюмена, что не для хороших дел она вышла ночью из дома и эта мысль как-то убедила его, что она привыкла к подобному обращению и сама может за себя постоять. Пуэрториканки, они такие, он знал. Измученный жарой, едва ли осознавая, что вообще просыпался, он закрыл глаза и попытался продолжить спать. Его короткие толстые пальцы медленно разжались, губы по-рыбьи задвигались, всасывая воздух, которого его тонкий нос не пропускал в достаточном количестве. Он спал как обычно на спине, одна рука покоилась на животе, короткие, немного кривые ноги распрямились, натянув простыню тентом. Казалось, даже во сне он придерживался правил хорошего тона и, вскоре после того, как ветерок затих, его руки аккуратно убрали простыню с тела и снова вернулись на теплый живот. Едва ли простыня была хоть немного смята, когда он проснулся, а рыжеватые прилежно уложенные налево волосы даже не нужно было причесывать. Глава 2 Еще несколько недель назад ему нравилось выходить по утрам из своего дома. Он появлялся на веранде и, деловито спускаясь по каменным ступеням, прочесывал взглядом все десять квадратных метров лужайки перед домом в поисках какого-нибудь клочка бумаги, который мог залететь сюда ночью. Затем, ловко подхватив найденный мусор, он бросал его в мусорный бак у бордюра, и, окинув дом поспешным, но полным любви взглядом, направлялся к подземке. Он ходил быстро, немного наклоняясь вперед, как уверенный в себе пес, который не озирается по сторонам выходя на улицу. Он производил впечатление человека, который боится, чтобы его не увидели слоняющимся без дела. Но когда он вышел на веранду этим утром, и жара обожгла его бледные, по-детски припухлые щеки, напомнив об измученном теле и тревоге, он на мгновение ощутил слабость и страх. Он стал на верхнюю ступеньку веранды, услышал хруст под каблуком и замер. Низко наклонившись, он внимательно осмотрел каменную поверхность и, подняв ногу, обутую в сияющий, круглоносый туфель обнаружил обрывок целлофана. Он взял его двумя пальцами, спустился по ступенькам, пошел по короткой цементной дорожке к бордюру, открыл мусорный бак и поместил в него целлофан. Он чуть задержался, одергивая темно-синий летний пиджак на животе, - который, по его словам, уже начал приобретать форму - и почувствовал пот под накрахмаленным воротничком. Он равнодушно посмотрел на дом. Тот, кто не бывал в этом квартале раньше, ни за что бы не заметил, что дом мистера Ньюмена отличается от остальных домов. Все они стояли в ряд, как по нитке, двухэтажные, одинаковой высоты, в каждом из них, под высокой верандой был устроен гараж. Перед каждым домом рос стройный вяз, который был не толще и не тоньше соседнего - их посадили в одну неделю около семи лет назад, после завершения строительства. Но мистер Ньюмен все же мог указать на кое-какие принципиальные отличия. Поправляя одежду возле мусорного бака, он взглянул на ставни, которые собственноручно выкрасил в светло-зеленый цвет. Ставни всех остальных домов были темно-зелеными. Затем его взгляд переместился на противомоскитную сетку, которую он навесил на петли так, что она открывалась подобно дверям вместо того, чтобы опускаться сверху, как у всех в квартале. Не раз он нерасчетливо мечтал, чтобы весь дом был деревянным, - тогда бы он мог больше красить. Правда, на самом деле, ему удавалось заниматься только своим автомобилем, который стоял в гараже на бетонных опорах. До войны он каждое воскресенье выкатывал автомобиль из гаража, ласково протирал его смоченной полиролью ветошью, чистил щеткой салон и отвозил свою мать в церковь. Он не признавался даже самому себе, но ему все же гораздо больше нравилось, чтобы автомобиль стоял на опорах, потому что общеизвестно, что самой страшной опасностью для неработающего механизма является ржавчина. Теперь, во время войны, он по воскресеньям выносил хранящийся в подвале в идеальном порядке аккумулятор, устанавливал его в автомобиль и на несколько минут запускал двигатель. После этого он отсоединял аккумулятор, оттаскивал его назад в подвал, обходил автомобиль в поисках ржавых пятен, вручную проворачивал колеса, чтобы равномерно распределялась смазка, - то есть каждое воскресенье выполнял то, что завод-изготовитель рекомендовал делать дважды в год. После этого он с удовольствием мыл руки специальным раствором и, чувствуя потрудившиеся мышцы, с хорошим настроением принимался за вкусный обед. Теперь, убедившись, что мусорный бак плотно закрыт, он, как обычно, с серьезным видом пошел по улице. Но, несмотря на твердый шаг и уверенно поднятую голову, внутри у него все волновалось и, чтобы успокоиться, он подумал о сидящей на кухне матери, которая ждала приходящую прислугу, чтобы та накормила ее завтраком. У матери были парализованы ноги, и разговаривала она лишь о своих болезнях и о Калифорнии. Он попытался отвлечься мыслями о ней, но по мере приближения к станции подземки, его живот отвердел, и он с готовностью остановился на минуту у магазинчика на углу и купил газету. Он поздоровался с владельцем магазинчика и, стараясь не коснуться его рук, дал монету. Ничего ужасного не произошло бы, если бы он прикоснулся к ним, но это было нежелательно. Ему нравился исходящий от мистера Финкельштейна характерный запах застарелой пищи. Он не хотел касаться этого запаха. Мистер Финкельштейн как обычно поздоровался в ответ, мистер Ньюмен свернул за угол и, пройдя несколько метров, остановился на секунду, чтобы крепче взяться за поручень ведущей в подземку лестницы и пошел вниз. Он тщательно ощупал прорезь на турникете и только после этого опустил туда монету, хотя, стоило лишь наклониться, и все было бы гораздо проще. Ему не хотелось, чтобы его увидели со склоненной головой. Выйдя на перрон, он свернул налево и, не спеша, пошел дальше, отметив про себя, что большинство людей как обычно столпилось в центре. Он всегда проходил к началу перрона, - они поступали бы так же, если бы им хватило наблюдательности заметить, что передний вагон всегда свободнее других. Отойдя метров на двадцать, от ожидающих поезд людей, он постепенно замедлил шаг и остановился возле ближайшей металлической опоры. Он как бы случайно повернулся к ней, и внутренняя поверхность металлической двутавровой балки оказалась на расстоянии вытянутой руки от его лица. Сильно прищурившись, он сфокусировал взгляд. Поднимая и опуская голову, он осматривал выкрашенную белым опору. Затем он остановился. Там было что-то написано. Он начал читать и от предвкушения чего-то особенного его бросило в жар. Между строк расписания движения поездов было торопливо написано карандашом "Позвони LA4-4409 - красивая и покорная". Как и много раз до этого, он стоял, размышляя, действительно ли это приглашение или просто шутка. На него повеяло приключением, и он представил какие-то роскошные комнаты... сумрак и запах женщин. Его взгляд опустился еще ниже. Умело нарисованное ухо. Несколько "галочек". Он почувствовал, что сегодня ему повезло. Опоры, как правило, тщательно мыли до его прихода. Он на секунду задержал взгляд на надписи "Меня зовут НЕ ЭЛСИ", покачал головой и едва не улыбнулся. Как сердито Элси, или как ее там, написала это. Почему ее называли Элси? подумал он. И где теперь была эта Элси? Спала ли она где-то? Или шла на работу? Была ли она счастлива сейчас или грустила? Мистер Ньюмен почувствовал связь, единение с людьми, которые, как ему казалось, искренне высказывались на опоре. Он как будто читал чужое письмо... Его голова замерла. Вверху печатными буквами было аккуратно выписано: "Жиды затеяли ВОЙНУ". Немного ниже: "Смерть жидам смерть жи". Очевидно, автора прервал подошедший поезд. Мистер Ньюмен глотнул слюну, не отводя глаз, как будто попал под воздействие гипнотизирующего излучения. Сверху, на призыв к убийству указывала стрелка с восклицанием "Фашисты!". Он отвернулся от опоры и перевел взгляд на рельсы. Его сердце увеличилось, дыхание участилось от приятного возбуждения вызванного пульсирующей в воображении опасностью. Он чувствовал себя так, будто только что стал свидетелем жестокой кровавой драки. Даже окружающий опору воздух знал о бесшумной, но ужасной схватке. Ночью, когда наверху спокойно ездили по улицам машины и беззаботно спали люди, здесь, внизу происходили мрачные события, после которых оставались только их следы. Он застыл как вкопанный. Ничто из прочитанного прежде не забирало его так мощно, как эти наспех написанные угрозы. Для него они были чем-то вроде немого свидетельства, машинально начертанного городом во время сна, тайная газета, которая публикует сокровенные, не разведенные эгоизмом и желанием соблюсти хороший тон, мысли людей. Он как будто заглянул в неуловимые прежде глаза города и увидел его истинную суть. Отдаленный грохот приближающегося поезда привел его в чувство. Он снова начал поворачиваться к опоре, когда возле него остановились две сильно пахнущие вишневым мылом женщины. Он посмотрел на них. Почему же, размышлял он, все эти надписи всегда бывают сделаны крайне невежественными людьми? Вот, эти женщины, ведь они разделяют негодование авторов этих призывов, и все же только людям низших классов дано выйти вперед и произнести правду. Воздух заволновался и забурлил у него в ногах, когда поезд как патрон в ствол начал входить в цилиндрическое помещение станции. Мистер Ньюмен сделал шаг назад и прикоснулся локтем к платью одной из женщин. Аромат вишни усилился, и ему стало приятно, что она следит за собой. Ему нравилось ездить с людьми, которые следят за собой. Двери с шипением открылись и женщины вошли в вагон. Мистер Ньюмен немного отстал и осторожно пошел за ними, помня, как на прошлой неделе поторопился и налетел на не открывшиеся еще двери. Он ухватился за гладкий прохладный поручень, и его лицо даже чуть порозовело от этого воспоминания. Кровь в жилах побежала быстрее. После того как поезд тронулся, он опустил руки и вытряхнул белые манжеты из-под рукавов пиджака. Поезд несся к Манхеттену. Неумолимо, безжалостно, поезд вез его туда и он на минуту прикрыл глаза как будто для того чтобы успокоиться и справиться со страхом. Газета до сих пор торчала у него под мышкой. Вспомнив о ней, он развернул ее, и сделал вид, что читает. Крупных заголовков не было. Все расплылось у него перед глазами. Притворившись, что поглощен чтением, он выглянул из-под края газеты на сидящего перед ним пассажира. Кепка рабочего. Грязная водонепроницаемая куртка с вязаным воротом и манжетами. Глаз мужчины видно не было. Наверное, маленькие, решил он. Украинец или поляк... неразговорчивый, тяжело работающий, предрасположенный к крепким напиткам и тупости. Он перевел взгляд на человека рядом с рабочим. Негр. Он посмотрел дальше и обомлел. Забыв обо всем, он даже попытался шагнуть ближе. Сидевший там мужчина был для него как редкостные часы для антиквара. Мужчина степенно читал "Таймс". У него была светлая кожа, гладкая прямая шея, волосы под новой шляпой, очевидно, были светлыми. Прищурившись, мистер Ньюмен высмотрел у изучаемого объекта мешки под глазами как у Гинденбурга. Рот ему не удалось разглядеть, поэтому он придумал его сам - широкий, с пухлыми губами. Он удовлетворенно расслабился, как всегда, когда играл по пути на работу в эту тайную игру. Возможно, во всем поезде только он один и знал, что этот светлокожий господин с большой головой был не шведом, не немцем, не норвежцем, а был евреем. Теперь он пристально посмотрел на негра. Когда-нибудь, подумал он, - так было всякий раз, когда ему попадалось негритянское лицо - когда-нибудь он обязательно научится разбираться в черномазых. Конечно, это представляло чисто академический интерес, потому что для работы такие познания были бесполезны, но, все же... На его плечо легла чья-то рука. Он весь напрягся и неуклюже обернулся. - Привет, Ньюмен. Вот, посмотрел вокруг и увидел тебя. С выражением снисходительной вежливости, которое обычно появлялось на его лице при встрече с Фредом, он поинтересовался: - Как, жарко было дома ночью? - У нас всегда дует из задних окон. - Фред жил в соседнем доме. - А у вас дует? - спросил он так, будто жил в самой ветреной части города. - Разумеется, - сказал мистер Ньюмен, - я укрывался простыней. - Я сплю в подвале на раскладушке, - сказал Фред касаясь руки Ньюмена. - Я уже все там закончил и теперь там собачий холод. Ньюмен подумал. - В подвале, наверное, сыро. - Ну, нет, пока стоит такая жара, сыро не будет, - уверенно сказал Фред. Это не убедило мистера Ньюмена, и он отвел глаза в сторону. Начать с того, что Фред работал в отделе эксплуатации той же компании, что и мистер Ньюмен. Правда, отдел Фреда находился в другом здании и на работе он носил комбинезон, в котором его раскованные манеры были весьма кстати. Всякий раз, при встрече с Фредом, мистера Ньюмена охватывало раздражение от навязчивой мысли о необходимости обязательно, независимо от собственного желания, закончить свой подвал. Помня о важности своей работы и исключительности своих способностей, у него в голове не укладывалось, чем этот неуклюжий боров мог бы хоть вполовину быть полезен его фирме как он сам. Да и чтобы его видели в подземке вместе с Фредом, который, разговаривая, постоянно тыкал в него пальцем, тоже не хотелось. - Как тебе этот гвалт на улице прошлой ночью? - спросил Фред. - Он двусмысленно улыбнулся, искривив внушительную челюсть, присоединенную к лицу двумя длинными, глубокими складками кожи. - Я слышал. Ну и чем все закончилось? - спросил мистер Ньюмен, и, как обычно, когда был особенно внимателен, сосредоточенно выпятил свою крупную нижнюю губу. - Ну, мы вышли и уложили Пита спать. Да ну, он же лыка не вязал. - Так это был Эхерн? - изумленно прошептал он. - Да, он уже хорошо набрался, когда шел домой и увидел эту девку. Между прочим, она оказалась очень даже ничего. - У Фреда была привычка оглядываться во время разговора. - Полиция приехала? - Не-е-а, мы вышвырнули ее из квартала и уложили Пита спать. Поезд остановился на станции, и люди разделили их. Когда двери закрылись, Фред снова протиснулся к нему. Несколько минут они стояли молча. Мистер Ньюмен рассматривал волосатую, очень толстую и, наверное, очень сильную руку Фреда. Он вспомнил, как ловко прошлым летом Фред играл в кегли. Странно, но иногда ему нравилось проводить время с Фредом и его компанией, а потом, как, к примеру, сегодня, он и на дух его не переносил. Он вспомнил о пикнике в Приморском парке и как Фред затеял там драку... - Как тебе это нравится? Фред уже не улыбался, но на щеках остались две глубокие, похожие на шрамы морщины. Его запухшие глаза-щелочки уставились в лицо Ньюмена. - Что именно? - спросил Ньюмен. - Соседи. Гляди, еще черномазые у нас поселятся. - Похоже, к этому идет. - Все только и говорят об этих, которые к нам переехали. - Правда? - Большинство именно потому и поселились в нашем квартале, чтобы уехать подальше от них, а они нас просто преследуют. Знаешь этого Финкельштейна? - В магазине на углу? - К нему переехали все его родственники. В дом слева от магазина. - Он оглянулся. Именно это восхищало его во Фреде. Лучше бы он говорил потише, но, в то же время, все же хотелось, чтобы он продолжал, потому что самому не хватит духа произнести что-либо подобное. Слушая Фреда, ему всегда казалось, что он находится накануне какого-то события. Подобное ощущение охватывало его при чтении надписей на опорах, - что-то как будто зарождалось внутри города, что-то одновременно возбуждающее и внушающее ужас. - Мы собираемся провести собрание. Джери Бул говорил об этом с Питом. - Я думал, что компания распалась. - Ну уж нет, - опустив уголки рта, гордо сказал Фред. По утрам его веки распухали так, что глаза были едва видны. - Вот закончится война, ребята вернутся домой и мы устроим такой фейерверк, какого здесь еще не видали. Мы просто залегли на дно пока ребята не вернулись. Понимаешь, это собрание вроде репетиции. Ведь война же вот-вот закончится. Мы хотим твердо стать на ноги и быть наготове. Понимаешь? - Похоже, что для полной уверенности в собственных словах ему не хватало поддержки Ньюмена. - Ну-ну, - пробормотал Ньюмен, дожидаясь, что еще скажет Фред. - Ты придешь? Я подвезу тебя на своей машине. - Ну, ребята, оставляю собрания на вас, - одобрительно улыбнулся мистер Ньюмен, как будто доверившись убедительной речи Фреда. На самом же деле он не любил людей приходивших на эти собрания. Половина из них были ненормальными, остальные, похоже, уже много лет не покупали нового костюма. - Я не гожусь для собраний. Фред разочарованно кивнул. Он провел языком по темным от никотина зубам и посмотрел на мелькающие за окном огни. - Ладно, - прищурившись, уязвленно сказал он, - я думал, что тебя тоже надо пригласить. Мы только хотим очистить округу, вот и все. Мне показалось, тебе это будет интересно. Мы всего лишь зададим им жару, чтобы они убрались отсюда. - Кто, они? - живо полюбопытствовал мистер Ньюмен, и его круглое лицо приобрело выражение крайней заинтересованности. - Евреи из нашего квартала. А потом мы поможем ребятам из квартала напротив управиться с латиносами. Не успеешь и глазом моргнуть, как они начнут вывозить вещи. - Похоже, он рассердился на Ньюмена. Его рябой подбородок пошел красными пятнами. Мистера Ньюмена снова охватило приятное возбуждение от чувства опасности. Он уже был готов ответить, когда глянул вниз и увидел, как внимательно рассматривал его сидевший перед ним, похожий на Гинденбурга, еврей. Он как будто был готов подняться, и может даже ударить его. Он повернулся к Фреду. - Еще увидимся. В четверг я могу задержаться на работе допоздна, - тихо сказал он, поворачиваясь спиной к еврею. Поезд приближался к его станции. Фред сказал "хорошо" и коснулся его руки. Двери открылись, и мистер Ньюмен быстро шагнул на платформу. Он повернулся к выходу, и внутри у него все задрожало. Поезд умчался в туннель, он направился к лестнице, держась на безопасном расстоянии от края перрона, и вышел по ступеням на улицу. На освещенном солнцем тротуаре, его обдул легкий ветерок. Он поднял руку, чтобы поглубже натянуть шляпу и почувствовал, как из-под мышки по ребрам стекла холодная капля пота. Уже несколько недель он каждое утро замирал на этом углу, страшась того, что может произойти с ним в конторе, и его кожа начинала лосниться от жары и игры воображения. Шагая теперь по раскаленному уже тротуару, он старался думать о своем квартале и об одинаковых домах, которые стояли бок о бок как дощечки в заборе. Мысль об их схожести удовлетворила его тягу к порядку и, собравшись с духом, он направился к зданию компании. Глава 3 Кроме разве что самых старших, он принял на работу каждую из семидесяти сотрудниц работавших за семью десятками столов на шестнадцатом этаже этого здания. За квартал до здания он выглядел смущенно, его губы судорожно подрагивали, как будто отыскивая на лице место поспокойнее. Когда он проходил через построенный в готическом стиле вход в небоскреб Корпорации, его губы перестали двигаться и как будто умерли. По мере того, как лифт возносил его вверх, губы отвердевали и сжимались, и когда на шестнадцатом этаже двери лифта открылись, из кабины вышел человек, по выражению лица которого можно было подумать, что он отказывается от приема пищи. Этому превращению он научился задолго до появления нынешнего страха. За двадцать с лишним лет такую способность выработала в нем громада компании. Он знал, что ей принадлежало около ста подобных небоскребов почти во всех штатах и даже в других странах, и уже сама мысль о таких масштабах ее деятельности угнетала, становилась неподъемным грузом всегда, как только возникала необходимость защититься от нее. Ему случалось наблюдать попытки сразиться с компанией, и он видел, как терпели поражение те, кто осмеливался бросить ей вызов, так что теперь, выходя из лифта на шестнадцатом этаже, он уже был в маске занятого ответственным делом человека, чтобы любому встречному было ясно, что он уже поглощен утренней работой. У него было лицо торжественно идущего к алтарю пастора и, сидящие за столами девушки, отводили глаза и шикали друг на друга, как будто вот-вот должна была начаться проповедь. Миновав расставленные рядами столы, он вошел в свой кабинет. Он повесил шляпу и почувствовал нарастающее раздражение. Он подошел к своему столу и сел. Как будто ругаясь, он опустил голову вниз, не осмеливаясь поднять глаза и посмотреть по сторонам. Над ним жестоко подшутили, и он был одним из авторов этой шутки. Несколько лет назад, в порыве желания продемонстрировать работодателям свое служебное рвение, он предложил сделать одну из стен своего кабинета полностью стеклянной. Идея была одобрена и, с тех пор, ему достаточно было лишь поднять голову, чтобы, не выходя из-за стола, убедиться, что в отделе царит порядок. Теперь, если девушке нужно было что-нибудь уточнить, ей не приходилось больше выходить из-за своего стола и окольными путями, через дамский туалет, полчаса добираться к нему, чтобы переспросить какую-нибудь мелочь. Теперь ей достаточно было лишь поднять руку и, через мгновение, он уже был возле нее. Это нововведение разрешило одну из самых серьезных проблем осложнявших работу отдела. Потому что раньше, стоило какой-нибудь девушке покинуть свое рабочее место, как ее примеру следовала другая и, к полудню, в отделе царила суматоха не хуже, чем на вокзале. Кабинет со стеклянной стеной был его гордостью. Это был его личный вклад в работу компании. Около девяти лет назад его отметил вице-президент. Во времена депрессии он не сомневался, что его зарплата не была урезана только потому, что высшие руководители понимали, что человек, способный выдать такую идею ни в чем не может быть ущемлен. Но с недавних пор для него стало невыносимо сидеть на виду у стенографисток. Потому что теперь, подняв голову, он ничего не видел за стеклом. А в этот момент его могли позвать, но не дождаться ответа. День за днем он прохаживался вдоль рядов, как будто по важным делам, хотя в действительности, он отчаянно старался оказаться там, где при необходимости его можно было легко позвать голосом. И вот этим утром он сидел за своим столом, выдерживая максимально допустимую паузу, прежде чем решиться с серьезным видом выйти в отдел. Ему было известно, что девушки посмеиваются над ним. Но, тем не менее, он должен был находиться среди них. Это было невыносимо, но он шел и, по мере того, как проходили недели, он ощущал, что на его этаже рождается невероятная в своей грандиозности ошибка. Погрешности в работе некоторых девушек его отдела могли накапливаться здесь до тех пор, пока какой-нибудь промах не пройдет через хитросплетения внутренних связей Корпорации и не приведет к катастрофе, в результате которой он окажется на улице без работы. Делая вид, что разбирает кипу бумаг на рабочем столе, он уже было поднялся, чтобы направиться в дальний конец отдела, когда стол вздрогнул от телефонного звонка. Громкость звонка была максимально понижена, чтобы не отвлекать девушек от работы. Он снял трубку так, будто ничего необычного не было в телефонном звонке через пять минут после начала рабочего дня. Но в действительности это было необычно, поэтому у него перехватило дыхание, и участился пульс. - Ньюмен. - Говорит мисс Келлер. - Слушаю вас, мисс Келлер. - Вас вызывает мистер Гарган. Прямо сейчас, если вы можете. У него назначена встреча на это утро. - Сейчас буду. Он положил трубку. Несомненно, он испугался. Он встал и прошел через весь отдел к двери кремового цвета. Через нее он вошел в приемную к мисс Келлер. Широко улыбаясь, она кивнула ему, и он направился к следующей кремовой двери. Открыв ее, он вошел в кабинет мистера Гаргана. Мистер Гарган сидел за длинным письменным столом спиной к широкому окну с видом на реку. Густые, расчесанные посередине на пробор, черные волосы мистера Гаргана блестели в утреннем свете. О значительности мистера Гаргана свидетельствовали только две фотографии на его столе - никому больше не разрешалось держать на рабочем месте личные вещи. Одна фотография изображала небольшой катер мистера Гаргана, который стоял в Устричной бухте на Лонг-Айленде, а на другой было два его шнауцера. На заднем плане, за собаками виднелся шести комнатный дом, который они занимали вместе с женой в Нью-Джерси. Когда мистер Ньюмен вошел, мистер Гарган смотрел на реку. Он повернулся к мистеру Ньюмену. - Доброе утро, - только и сказал он. - Как поживаете, мистер Гарган? - Хорошо. Садитесь. Мистер Ньюмен присел на край кожаного кресла возле стола мистера Гаргана. Он не любил устраиваться глубоко в кресле. Становясь ниже ростом, он всегда терял чувство уверенности в себе. Мистер Гарган взял газету, которую, похоже, читал и через стол бросил ее мистеру Ньюмену. - Что вы думаете об этом? Мистер Ньюмен опасаясь ответить невпопад, тут же наклонился над газетой. - Я не читал сегодняшних газет. О чем...? - Ведь вы не можете прочесть ее, правда? Мистер Ньюмен замер. Он встретился глазами с пронзительным, полным гнева взглядом мистера Гаргана. - Почему же, в конце концов, вы не закажете себе очки? Почему! - раздраженно воскликнул мистер Гарган. Мистер Ньюмен не слышал ни одного слова, но все понимал. По его телу ручьями тек пот. - Ради Бога, но хоть меня то вы видите? Мистер Ньюмен чуть было не рассердился. - Я не так плохо вижу, я только... - Нет, вы именно так плохо видите. С этим все ясно. Я сомневаюсь, что вы отчетливо видите мое лицо, - вызывающе наклонился вперед мистер Гарган. - Да нет же, я вижу вас. Я только немного... - Это вы проводили собеседование с мисс Кап? Той, что вы приняли на работу в прошлую пятницу? Они заговорили быстрее. - Я лично провожу собеседование со всеми. Без этого собеседования я никогда никого не принимаю на работу. - Значит, вы не видите меня хорошо. Мистер Гарган убежденно откинулся назад. Мистер Ньюмен напрягся, чтобы лучше рассмотреть его лицо. Действительно очертания рта были немного расплывчаты, но его ослеплял свет из окна... - Ньюмен, мисс Кап не может работать у нас. Это очевидно. Наверняка, ее фамилия Капинская или еще почище этого. - Но этого не может быть, я... - Мне некогда спорить с вами... - Но я не спорю, сэр, я просто не могу поверить в то, что она... - Вы не можете увидеть это, Ньюмен. Но почему же вы не носите очки? Неожиданно тон мистера Гаргана изменился. - Я надеюсь ничего серьезного? Я не хотел никак вас... - Да нет, у меня просто не было свободного времени. Нужно закапывать глаза и все такое. Эти процедуры выбивают из колеи на несколько дней... - Мистер Ньюмен склонил голову набок и улыбнулся, пытаясь замять свою оплошность с очками. - Ну, так найдите время. Вы знаете, к чему это может привести. Такая сотрудница мешает работать всему отделу. Девушки полдня обсуждают ее в комнате отдыха. Вы знаете, как легко отвлечь их от работы. Нам не рекомендуется принимать на работу подобных людей. - Да, разумеется... Гарган наклонился ближе к мистеру Ньюмену и обворожительно улыбнулся. - Так что такого больше не случится, правда? - Нет. Я сегодня же ею займусь. - Не волнуйтесь. На этот раз я сам все улажу, - удовлетворенно сказал тот и встал. - Думаю, у меня лучше получится ей все объяснить. Если сделать что-то не так, эта история может попасть в газеты или произойдет еще что-нибудь. Я сам займусь этим. Мистер Ньюмен кивнул. Они снова были вместе как прежде - в одной команде. Чем меньше сейчас будет сказано, тем лучше. Он проникся важностью происходящего и вместо того, чтобы улыбаться от переполнявшей его радости, нахмурил брови. Возле двери мистер Гарган посмотрел на него с высоты своего роста. - Потому что мы действительно хотим впредь избежать подобных происшествий. Вы понимаете, что я имею ввиду. - Да, конечно. Сегодня после работы я пойду к врачу. - Пропустите день, если нужно. - Слишком много текущей работы. Я пойду около четырех. - Чудесно. - Мистер Гарган открыл дверь. - Я же никак вас не обидел? - Нет, конечно, нет, - засмеялся мистер Ньюмен. Улыбаясь, он быстро просеменил мимо мисс Келлер и вышел из приемной. После того как дверь за ним закрылась, ощущение братства возникшее во время разговора с мистером Гарганом улетучилось, потом исчезла улыбка. Он тихо прошел в свою кабину. Долгое время он сидел, уставившись перед собой. Работать не было никакой возможности. В конце концов, он пошевелился, поднес часы к самому носу и внимательно рассмотрел их. Осталось всего семь часов. Часы выскользнули из руки и упали на стол. Он подхватил их, приложил к уху, а потом осмотрел стекло, которое запотело от его дыхания и стало скользким. Глава 4 Он не ушел в четыре. Он дождался пяти. Кабинет окулиста находился этажом выше магазина изделий из кожи. Мистер Ньюмен был один в просторной квадратной приемной. Дверь в конце комнаты была занавешена широкой черной портьерой. Там производился осмотр. Он сел на стул рядом с окном размером с магазинную витрину, достал уже второй за сегодня носовой платок, протер внутреннюю ленту шляпы и снова надел ее на голову, выровняв, как обычно, горизонтально. (Его голова была сплющена с боков, поэтому он никогда не надевал шляпу набекрень, хотя через несколько минут она все равно сама принимала горизонтальное положение. Со временем он поверил в то, что надевание шляпы набекрень делает голову несимметричной, и настойчиво твердил об этом другим.) Осторожно, так, чтобы не расправилась стрелка на брюках, он положил руки на бедра и посмотрел через широкое окно вниз на улицу. Он отупел от дневной жары. Уже много дней его терзал ужас от мысли о том, что, как сейчас, он будет сидеть, и ждать окулиста. Но, как плод созревает под солнечными лучами, так и он, после того как его осветил луч власти, созрел, чтобы оказаться здесь. Гарган сказал ему прийти сюда и вот он уже здесь и ужас, который таился в нем не мог ожить и обрести силу до тех пор, пока он выполнял то, что ему было велено. Он ждал, уставившись в окно и видя на улице неясные пятна. Мысли складывались в цепочки уводя прочь и он следовал за ними, вспоминая тех, кто подхалимничал и выслуживался лишь бы остаться на плаву, в то время, как он продолжал работать в компании, пусть не получая по заслугам, но не теряя чувства собственного достоинства и так проработал всю депрессию и всю войну. Потому что он строго придерживался правил, исполнял свои обязанности, перенося непрерывные унижения сверху. Он был в безопасности и всегда будет. Когда эта ужасная война закончится он, может быть, даже найдет женщину и женится. Может быть, придется уговорить мать переехать к ее брату в Сиракузы. Может быть... Он сидел в тихой комнате, уставившись вниз на улицу, которую не мог ясно разглядеть, и перед ним представал необычный, но настойчивый образ - фигура женщины. Она была большой, почти толстой и он не мог разобрать ее лица, но знал, что она близка ему. Она давно обитала в его воображении и, казалось, с особой готовностью возникала перед ним именно тогда, когда долг загонял его в угол. И сейчас ее тело, как всегда в таких случаях, напомнило самый первый раз, когда она ему явилась. Он находился в окопе возле французской границы и сидел он там, в воде уже трое суток. Той ночью к ним в окоп пришел полковник Тафри, сказал, что утром они пойдут в атаку, и ушел. И вот за те нескольких часов до рассвета она и предстала перед мистером Ньюменом, и его руки почти касались ее бедер и изгибов тела. И когда пришло время атаки, он вскарабкался на бруствер и поклялся сохранить свою страсть для нее и свое отношение к ней, потому что это было самым удивительным желанием, которое он когда-либо испытал в своей жизни. Если он когда-нибудь вернется домой, он найдет хорошую работу и будет работать пока не приобретет хороший дом, как те, что в рекламе, и тогда у него будет она, с такими формами и близостью. Но после того как он вернулся домой, он сидел вместе с матерью в их маленькой гостиной в Бруклине и, в опускающихся сумерках, мать тихо говорила о том, как у нее отнимаются ноги... Голоса в комнате заставили его вздрогнуть и осмотреться. Он никого не увидел. Наконец он понял, что голоса доносятся из-за черной портьеры в углу напротив. Его слух чрезвычайно обострился... Он повернулся назад к окну. Его трясло. Что произойдет, размышлял он, если человек, такой мужчина как он, просто выйдет на улицу и исчезнет? Не приедет туда, где его ждут. Просто будет ездить по стране в поисках счастья, в поисках... например, суженой? Допустим прямо сейчас, выйти в эту дверь... В комнату вошли. Он быстро повернулся и увидел, что к нему приближается окулист. Кто-то - какая-то женщина? - выходил в дверь. Он поднялся, моля Бога о счастье, и забыв как обратиться к окулисту доктор или мистер. - Наконец-то! Я уже начал волноваться, почему вы не приходите, мистер Ньюмен. У вас все в порядке? - Да, все в порядке! Готовы ли мои...? - Уже три недели, - голос окулиста доносился из-за стола в другом углу комнаты. Мистер Ньюмен подошел к нему и увидел, как тот перебирает в выдвижном ящичке конверты, в которых были упакованы очки. Он подошел к мистеру Ньюмену и вынул их из конверта. - Садитесь сюда. Окулист указал на стул перед столом и стал пододвигать другой для себя. - Я спешу, доктор, я... - Одну минуту, я посмотрю, подходят ли они вам. - Все в порядке. В прошлый раз я примерял оправу, - сказал он нетерпеливо. Окулист снова заговорил, но мистер Ньюмен взял очки из его рук. - Мне действительно нужно идти прямо сейчас. Я должен вам восемнадцать долларов, не так ли? - С этими словами он дал окулисту две десятидолларовые купюры, которые приготовил еще в приемной. Окулист посмотрел на него, потом повернулся и, с деньгами в руке, ушел в смотровую. На стене рядом со столом висело круглое зеркало. Едва доктор скрылся за черной портьерой, мистер Ньюмен молча шагнул к зеркалу и надел очки. Он увидел только разлитую ртуть, омывающую бесформенное голубое пятно его галстука. Услышав за портьерой шаги окулиста, он сорвал очки с лица, и запихнул их в карман к носовому платку. - Я думал о вашем случае, - отдавая мистеру Ньюмену сдачу, сказал окулист. - И что же? - сдерживая любопытство, сказал мистер Ньюмен. Продолжая говорить, окулист наклонился к ящику стола, взял маленькую коробочку и вынул из нее два изогнутых кусочка пластика. Он положил их на ладонь, прислонил раскрытую руку к животу и, выпрямляясь, сказал: - Придет время, мистер Ньюмен, когда никто не будет носить такие очки как у вас... - Я знаю, но... - Вы же даже не испытали их. Человек, которого беспокоит то, как очки изменяют его внешность, просто обязан добросовестно опробовать контактные линзы. Мистер Ньюмен слышал это уже не в первый раз и, собираясь уходить, сказал, - Я четыре недели носил их каждый вечер. Я просто не выношу их. - Многие именно так и говорят, пока не привыкнут, - ныл окулист. - Глазное яблоко естественно отвергает прикосновение любого инородного материала, но глаз это мышца, а мышцы... Его назойливость заставила мистера Ньюмена поторопиться к двери. - Вы не должны... - Я ничего не навязываю вам, я только рассказываю... - Я не переношу их, - мистер Ньюмен с непритворным сожалением покачал головой. - После того, как я их вставлю, каждый раз, когда я мигаю, мне делается плохо. Это неестественно засовывать их в глаза по утрам и смачивать этой жидкостью каждые три часа... Я... ну, это просто выводит меня из себя. Они как будто двигаются в глазах. - Но они не могут двигаться... - Но они двигаются. - Теперь он делился ужасным разочарованием, которое пережил за те недели, когда сидел в своей комнате пытаясь приучить глаза к прикосновению линз. Он гулял в одиночестве по ночам с линзами в глазах и однажды пошел в кино, чтобы проверить сможет ли забыть о них во время фильма. - Я даже ходил в них в кинотеатр, - говорил он, - я все перепробовал, но когда я одеваю их, я не могу забыть об этом. Понимаете, прикасаюсь к веку и ничего под ним не чувствую. Это... это изводит меня. - Ну что ж, - сказал окулист, пряча в кулаке крошечные чашечки и опуская руку, - вы первый так реагируете. - Я слышал о других, - сказал мистер Ньюмен. - Если даже миллионы пользуются ими, то все равно попадаются люди, которые их не переносят. - Как бы то ни было, носите очки на здоровье, - сказал окулист, провожая его до двери. - Спасибо, - сказал мистер Ньюмен и открыл дверь. - Смотрите, - окулист уронил на пол одну из линз и засмеялся. - Прыгает как теннисный шарик. - Он стоял, указывая на линзу, которая подпрыгнула и мелко дрожала на полу, пока не замерла. К счастью, в подземке он нашел свободное место. Сегодня он был бы не в силах простоять всю дорогу до Куинз. Он так переволновался, что ему стало бы плохо от запаха набившихся в вагон пассажиров, к которому он всегда был особенно чувствителен. Даже сидя, он чувствовал слабость. Новехонькие очки лежали у него в кармане, как маленькое живое существо. Как бы наперегонки с мчащимся к его дому поездом, он продолжал размышлять над тем, как бы обойтись без очков, но чем ближе к дому, тем очевиднее становилось, что без них он вскоре не смог бы даже выйти на улицу. Чтобы отвлечься, он попытался вернуть образ безликой женщины из своей мечты о счастье, но она исчезла сразу же после появления, а чаще всего и наиболее отчетливо он смог представить лишь зеркало над раковиной в ванной комнате. Он вышел на своей станции и поднялся по лестнице на улицу, видя перед собой только зеркало. Не заметив мистера Финкельштейна, который сидел перед своим магазинчиком, наслаждаясь теплым вечерним воздухом, он перешел на свою сторону улицы и свернул на дорожку пересекающую крошечную лужайку перед его домом. Входная дверь была не заперта. Забыв снять шляпу, он прошел мимо сидящей в гостиной, возле радиоприемника, матери и быстро поднялся по лестнице, потому что хорошо знал эти ступени. Зайдя в ванную комнату, он крикнул матери "добрый вечер" и включил свет. Пристроив шляпу на плоском краю ванной, он вынул очки. Дужки с трудом поддались, и он осторожно открыл их. Он надел очки и посмотрел в зеркало. Снова перед глазами вспыхнуло ртутное пятно, расцвеченное красками его галстука. Он вгляделся в эту серебряную массу. Потом мигнул и снова посмотрел. Справа он увидел раму зеркала. Она стала видна очень отчетливо. Теперь прояснилась и левая сторона. Вся рама зеркала стала удивительно отчетливой, до такой степени, что он забыл, зачем пришел сюда и оглядел ванную комнату. Он как будто вздохнул во всю грудь, как не дышал уже очень много лет. Щетинки зубной щетки... как ясно они были видны! Плитка на полу, узоры на полотенцах... А потом он вспомнил... Он долго стоял и рассматривал себя, свой лоб, подбородок, нос. Потребовалось немало времени для тщательного изучения частей лица, прежде чем он смог увидеть себя целиком. Как будто пол ушел у него из-под ног. Сильно забилось сердце, так, что голова покачивалась с ним в одном ритме. Слюна собралась в горле, и он кашлянул. В зеркале его ванной комнаты, которой он пользовался уже почти семь лет, он видел лицо, которое, несомненно, могло быть определено, как лицо еврея. В сущности, в его ванную комнату забрался еврей. Очки сделали с его лицом как раз то, чего он боялся, но весь ужас состоял в том, что именно так все и произошло. Это было значительно хуже, чем три недели назад, когда он примерял у окулиста оправу без стекол. Они еще сильнее увеличили его сходство с евреем типа Гинденбурга, потому что у него были гладкие ровные щеки, угловатые очертания черепа и очень светлая кожа и - особенно красноречиво - намечающиеся мешки под глазами, угрюмые, как у Гинденбурга. И это было бы плохо, но не так невыносимо. Теперь, когда линзы увеличили его глазные яблоки, бесцветные мешки исчезли и засияли довольно выпученные глаза. Оправа как будто уменьшила его плоский череп, покрытый блестящими волосами, и так изменила его нос, что если раньше его можно было назвать немного острым, то теперь из-под очков торчал настоящий клюв. Он снял очки и снова медленно их надел, чтобы проследить за преображением. Он попробовал улыбнуться. Это была улыбка человека, которого заставляют позировать перед камерой, но он не менял выражения и это уже была не улыбка. Под такими выпученными глазами это была ухмылка, а зубы, которые и раньше не были ровными, теперь как будто оскорбляли улыбку и уродовали ее до издевательской, неуверенной пародии, гримасы, пытавшейся симулировать веселье и, как ему казалось, изобличенной по-семитски выступающим носом, выпуклыми глазами, оттопыренными ушами. Ему представилось, что его лицо по-рыбьи вытянулось вперед. Он снял очки. Теперь он видел хуже, чем когда-либо раньше, отчего даже закружилась голова. На негнущихся ногах он прошел из ванной комнаты по коридору до платяного шкафа, повесил пиджак и спустился по ступенькам в гостиную. Его мать, сидя с бруклинской газетой на коленях, включила лампу на подставке за своей спиной, что делала только когда он возвращался вечером, и смотрела на него через дверной проем, готовая начать короткий вечерний разговор, соответствующий обычному обмену приветствиями. Он мог почувствовать запах ужина на плите. Он знал, где находился любой предмет обстановки, сколько за него было заплачено и сколько времени пройдет, прежде чем ему придется снова красить потолок. Это был его дом, его жилище и эта пожилая женщина сидящая в кресле на колесах возле выключенного радиоприемника была его матерью, и все же он двигался так скованно, как будто был здесь чужим. Он присел на кушетку перед ней, и они заговорили. - Ты повесил пиджак? Было ли очень жарко сегодня в городе? Сильно ли толкались в подземке? Много ли было дел? Как поживает мистер Гарган? И он ответил на ее вопросы, и пошел есть то, что приходящая прислуга приготовила ему на ужин. Не ощущая вкуса и, ничего не переваривая, он ничего и не съел. Потом он умылся над кухонной раковиной и вытерся полотенцем, которое было здесь для подобных случаев. Странно, но, единственно о чем он мог сейчас ясно думать так это о том, как отчетливо он видел щетинки на зубной щетке. Он взял газету, которую не дочитал вчера вечером, - он всегда дочитывал вчерашнюю газету, прежде чем перейти к сегодняшней - снова сел на кушетку под лампой и надел очки. Чувствуя, как что-то сжимает его руки, он снял черные резинки, придерживающие рукава рубашки и положил их рядом. Мать позвала его по имени. Он поднял голову и повернулся к ней лицом. Она разглядывала его, постепенно наклоняясь вперед в кресле. Он слабо улыбнулся, так же, как когда покупал новый костюм. - Надо же, - засмеялась она наконец, - прямо как настоящий еврей. Он засмеялся вместе с ней, чувствуя, как торчат его зубы. - Что же ты не мог заказать очки без дужек? - Я примерял и такие. Результат тот же. С этой точки зрения, это самые подходящие. - Не думаю, что кто-то что-нибудь заметит, - сказала она, взяла газету и поднесла ее ближе к свету. - Думаю, не заметит, - сказал он и взял свою газету. Тело было мокрым, а лицо сухим и прохладным. Со двора в дом двинулся ветерок. С улицы послышались вопли детей, затихшие вдали, когда дети убежали прочь. В раздражении, они обменялись с матерью возмущенными взглядами по поводу этого вторжения в спокойствие их квартала; ощущение обычности происходящего как будто восстановило душевное равновесие. Он вернулся к газете и, как ему показалось, впервые смог читать ее с удовольствием. Обыкновенно, из-за того, что глаза быстро утомлялись, он прочитывал едва ли больше передовой статьи о войне, часто отвлекаясь на мрачные воспоминания о том мрачном годе, что он провел во Франции. Сегодня вечером, он даже дошел до коротких сообщений внизу страниц. Одно из них он прочитал не менее пяти раз. Это была небольшая заметка. В ней говорилось о том, что предыдущей ночью, какие-то вандалы забрались на еврейское кладбище, опрокинули там три надгробных камня и нарисовали свастику на других. Этот материал поглотил его внимание, как когда-то детективные романы. История остро пахла насилием, сродни тому грозному предзнаменованию темных дел и безжалостной силы, которое источали опоры в подземке. Его глаза продолжали мусолить эти два абзаца как будто для того, чтобы извлечь из них последнюю волну эмоций. Его охватил глубокий покой; волнения, сотрясавшие тело, казалось полностью улеглись. И в сознании возник сон о карусели. "Полиция! Полиция!" Он увидел пустые тележки двигающиеся вперед, затем неожиданно назад, затем снова вперед. Что же, Господи, производилось там, под землей? О чем же таком он думал, что ему привиделся такой сон? В своих мыслях он сел на одну из свободных тележек, на большого, чрезмерно украшенного желтого лебедя. Он ехал вперед, потом его потянуло назад, потом снова вперед... Он ощущал гул и мощь работающих под ним подземных машин. Темный страх шлепнул его по затылку, и он яростно отогнал мысли о карусели и сосредоточился на газете... редакционная статья, восхвалявшая пожарную службу, другая статья о морали, потом рассказ об использовании алмазов в создании военного оборудования. Он читал, но слова высыпались из головы, и оставалась только картина опрокидывающихся надгробных камней и вандалы с ломами и тяжелыми металлическими прутьями в руках разбивающие мраморные звезды Давида в пыль. Когда мать дочитала газету, она подкатила к нему свое кресло. Он спал. Она потрясла его. Он разложил для нее кушетку и помог лечь. Потом он поднялся наверх и разделся. Его шляпа осталась лежать на краю ванной. Еще никогда она не проводила ночь вне своей овальной коробки. Глава 5 На следующий день он, как обычно, пошел на работу, вернулся домой, пообедал и лег спать привычно рано. Миновал второй день, за ним третий. На четвертый день, около полудня, он сидел за рабочим столом за стеклянными стенами у себя в кабинете и даже ощущал едва заметные приступы ликования. Подобное настроение бывало у него редко. Никто не заметил в нем никаких перемен. Одного этого было бы уже достаточно, чтобы поднять тяжелую пелену страха, за которой он так долго жил. Но было еще кое-что: его тихий мирок всколыхнули новые сильные ощущения. Три дня он проводил собеседования, подбирая девушку на место, освободившееся после мисс Кап - урожденной Капинской, - и хотя в былые времена несколько претенденток устроили бы мистера Ньюмена, теперь он отказал им всем. Теперь он отчетливо знал, что хотел найти для мистера Гаргана что-нибудь необыкновенное, кого-нибудь такого, кто, в каком-то смысле, идеально продемонстрировал бы его способности в подборе кадров. Его организм стал работать быстрее, как будто ему был брошен вызов, - даже работа показалась ему новой. Кроме того, теперь его охватил восторг, граничащий с ощущением братства с мистером Гарганом. Потому что именно этот человек заставил его видеть, взял все в свои руки и заставил его избавиться от страданий омрачавших его жизнь. Девушка, которую он примет на работу покроет все его прошлые промахи, включая случай с той Капинской. Девушка должна быть безупречной. Тем более что последние два дня мистер Джордж Лорш проводил здесь очень много времени. Мистер Лорш был вице-президентом компании и отвечал за работу персонала. Его фотографии часто появлялись в газетах на страницах светской хроники. И поскольку в этом здании он проводил лишь несколько напряженных дней в году, проверяя и изучая производительность разных отделов, мистер Ньюмен легко мог представить признательность мистера Гаргана за прием на работу исключительной сотрудницы именно сейчас. Потому что по проверенным слухам именно мистер Лорш установил существующие стандарты, по которым кандидатов принимали на работу в компанию. Зайдя на этаж и переходя из кабинета в кабинет, он всегда внимательно осматривал девушек. За прошедшие два дня, проходя мимо его кабины, он дважды посмотрел мистеру Ньюмену прямо в глаза и один раз улыбнулся ему. Мистер Ньюмен посвятил себя поискам идеальной девушки. Он посмотрел на три оставшиеся на столе заявления на прием на работу. Имя вверху одной из анкет понравилось ему. Гертруда Харт, тридцать шесть лет, неполное среднее образование. Не замужем, принадлежит к англиканской церкви. Родилась в Рочестере, штат Нью-Йорк. Он позвонил в приемную и попросил пригласить к нему Гертруду Харт. Перед его столом она выглядела довольно необычно. Приходившие к нему девушки редко пахли даже одеколоном, - ее же окутывал густой аромат духов. Никто не приходил с цветами в волосах - в ее зачесанные на макушку темные густые волосы, была сверху воткнута живая красная роза. И все же она держалась прямо, изысканно и была полна достоинства. Она легко и изящно положила руки на спинку стула и стояла, смотря на него; она особым образом отставила бедро в сторону, так, что эта поза не было непристойной, а просто выражала совершенную непринужденность. Что поражало больше всего - даже больше, чем блестящее черное платье - так это ее улыбка, при которой левая бровь приподнималась немного выше правой - она улыбалась, не изгибая свои полных губ. Мистер Ньюмен услышал, как сказал: - Садитесь, пожалуйста. У него вздрогнуло внутри, когда она легко подошла ближе и села рядом со столом. Когда она положила руку на край стола, у него пересохло во рту, как будто она провела ею по его лицу, потому что стол был такой же интимной и живой частью его тела, как и другие органы. Неожиданно он осознал, как удивительно изгибаются ее ноги и бедра, одно из которых касалось стола. Он почувствовал как его шея, грудь, руки увеличились в размерах. Он опустил глаза как будто для того, чтобы изучить ее заявление. Написанные на бумаге слова поблекли, а потом исчезли. Не отваживаясь поднять глаза, он попытался вспомнить ее лицо. Уставившись в заявление, он удивился еще больше, потому что совсем не запомнил ее лица. Она была похожа на женщину из его видения - аромат, бедра и прямая спина. И он поднял глаза и посмотрел ей в лицо. - Как долго вы работали в компании этого Марквела? Она заговорила. После первой фразы он больше ничего не слышал. - Ну, я работала там около трех лет, а потом... Рочестер! Он изумленно смотрел на ее рот, который издавал ужасные протяжные, по-бруклински манерные звуки. Сияющее черное платье, облегающее фигуру неприступной величественной женщины с севера штата, превратилось теперь в наряд купленный специально для этого собеседования, теперь стало казаться, что стоило оно около пятерки. Она продолжала говорить. И постепенно он перенес потрясение от еще одного полного изменения впечатления. Несмотря на сильный акцент, она действительно была величественной. Он впервые смог рассмотреть ее лицо. Больше всего его заинтриговала изогнутая дугой левая бровь. Благодаря ей создавалось впечатление, что она улыбалась, но теперь он понял, что она не улыбалась. Она изучала его, и где-то в глубине ее карих глаз он потерял контроль за собеседованием. Она замолчала, ее бровь осталась безжалостно приподнятой. Он поднялся и стал за своим стулом, - в присутствии кандидата он никогда не делал ничего подобного. Но он не мог вести беседу, когда его глаза были на одном уровне с ее глазами. Теперь он увидел, что лицо у нее овальное, а из-за высокой прически оно казалось еще более вытянутым. Но ее лицо не было худым. Губы пухлые - и красные, а полная шея нежно закруглялась, переходя в изгибы скул. Веки ее глубоко посаженых глаз были от природы темными, и он представил, что когда она спит, ее глаза кажутся немного выпученными. Именно ее лоб был причиной его смятения, когда он пытался представить ее лицо. Лоб был таким высоким и открывал так много напудренной кожи, что волосы казалось, отступали с него; он пытался уничтожить ощущение того, что ее лоб занял весь кабинет. Если бы не этот лоб, подумал он, она была бы красивой. Никогда раньше ему не встречались такие женщины, однако, он узнал ее по тому впечатлению, которое она произвела на него, потому что в мечтах он видел какую-то ее часть - ту, которая разгорячила его и нарушила ровный ритм его дыхания. Ту, из-за которой это собеседование стало личным сразу же после того, как она вошла... Ту часть, что сделала его теперь таким уверенным, что она доступна для него. Она была доступна. Он понял это. - Вы работали когда-нибудь на электрической пишущей машинке? - спросил он так, будто это было для него ужасно важно. - Время от времени нам удавалось поработать, но на всю контору была только одна такая машинка. Там было не так как у вас, - сказала она с заметным благоговением. И говоря "у вас" она повернула голову, указывая на комнату с девушками позади нее. Мистер Ньюмен вообще прекратил шевелиться. Она снова повернулась к нему лицом, и он прошел к картотечному шкафу, откуда мог снова увидеть ее в профиль. Она подождала из вежливости, как будто предоставляя ему возможность посмотреть картотеку, но, не услышав никаких звуков, повернула голову и увидела, что он стоит там и смотрит на нее. Ее брови резко опустились. Мистер Ньюмен быстро вернулся к своему стулу и сел за стол, в то время как ее лицо вспыхнуло. Он долго не осмеливался поднять голову и посмотреть ей в глаза. Он знал, что она наблюдает за ним и не менял выражения лица. Только легкий румянец выказывал его возмущение и разочарование. - Как вы, вероятно, знаете, - самодовольно сказал он, - нам нужны люди с опытом работы на электрической пишущей машинке. Я предполагал, что у вас есть такой опыт. Он поднял голову и всем своим видом дал понять, что беседа закончена. Она демонстративно оглянулась на комнату полную девушек, работающих на обыкновенных пишущих машинках, а затем, перевела взгляд на него и ждала. - Эти мы сменим при первой же возможности, - пояснил он. - Война задерживала производство, но электрические машинки мы намереваемся использовать именно в этом отделе... Его храбрые слова затихали по мере появления на ее лице гримасы. Ее губы приоткрылись, а брови слегка поднялись вверх, и она собиралась то ли умолять его о чем-то, то ли плюнуть в лицо, - что именно он не понял. - Я смогу великолепно работать на такой машинке после однодневной тренировки. В ней нет ничего особенного, тем более, если уметь печатать как я. - Наклоняясь так над столом, она выглядит неестественно, подумал он. - Мы отдаем предпочтение людям, которые... Ее гладкий розовый подбородок приближался к нему. - Мистер Ньюмен, я принадлежу к англиканской церкви с рождения, - прошипела она и от гнева на ее коже рядом с носом появилась красное пятнышко. В том, что она сказала, для него не было ничего нового. Это были обычные слова, которые он слышал много раз раньше (кроме того, что большинство из них выбирали унитаристскую церковь - пока поднимались к нему на лифте). Однако он почувствовал, как у него похолодело на сердце, когда он смотрел на ее разъяренное лицо. Его охватывал испуг, и он не знал почему. Что-то было в ее глазах... в том, как она рассердилась, в той уверенности, с которой она сидела, дожидаясь его ответа. Она не двигалась, свирепо глядя на него... Эта близость... вот что испугало его... да, эта близость была внове. Ее злоба была личной. Она сидела так, будто все о нем знала, как будто... Она принимала его за еврея. Он приоткрыл рот. Ему захотелось убежать из кабинета, потом он захотел ударить ее. Она не должна делать этого своими глазами! Он продолжал сидеть и от ненависти не мог говорить. И, тем не менее, вспотевшие ладони свидетельствовали о том, что он все же смутился, потому что его чрезвычайная вежливость не позволяла сказать, что он не еврей без антипатии к этому, а значит и к ней. И в его неспособности говорить, в его замешательстве, она, похоже, видела окончательное доказательство, и что странно - совершенно абсурдно - он беспомощно признал, что уже это было подтверждением. Потому что для него еврей всегда означал обманщика. Прежде всего. Это черта была присуща им всем. Бедные евреи притворялись, что они беднее, чем были на самом деле, богатые - что богаче. Проходя мимо квартала, где жили евреи, он всегда представлял за выцветшими занавесками кучи припрятанных денег. Увидев за рулем дорогого автомобиля еврея, он всегда приравнивал его к черномазому за рулем дорогого автомобиля. По его мнению, у них не было традиций благородства, как бы они не пытались их продемонстрировать. Если бы у него был дорогой автомобиль, он наверняка выглядел бы, как будто рожден для него. Любой не-еврей так бы выглядел. У еврея так не выйдет. В их домах пахло, а если не пахло, то потому что они хотели походить на не-евреев. По его мнению, даже приятные вещи они никогда не делали искренне, но только для того, чтобы втереться в доверие. Он знал это от рождения, с детства, которое началось в Бруклине на улице проходившей в квартале от еврейского района. Теперь, как и в те времена, он не мог думать о них без ощущения могущества и самоочищения. Слушая сообщения об их скупости он незаметно приходил к высокой оценке широты своих взглядов, что казалось доказанным уже тем, что он сам не еврей. И когда ему встречался щедрый еврей, его собственная бережливая натура негодовала и, поскольку он видел всех людей только своими собственными глазами, в еврейской щедрости он видел лишь надувательство и показуху. Притворщики, мошенники. Всегда. И теперь в его смятении она находила подтверждение этого притворства, думал он. Вызывающая ухмылка в ее глазах была невыносима, тем не менее, он так и не смог заговорить. Он пытался пошутить, но не смог припомнить ни одной шутки. Он нетерпеливо отвернулся от нее и снова повернулся назад. За этот миг он впервые в жизни понял, что не вежливость удерживала его от резкого ответа. Он продолжал сидеть потрясенный неожиданным пониманием того, что порочность натуры евреев и их бесчисленные хитрости, особенно их чувственная страсть к женщинам - факт, который ежедневно подтверждался их смуглой кожей и припухшими глазами - все это было отражением его собственных желаний, которыми он их сам наделил. Он осознал это именно сейчас, возможно первый и последний раз, потому что именно сейчас ее глаза превратили его в еврея, - и его невероятное желание не позволяло ему возражать. Он понял, что хочет, чтобы сейчас она подумала о нем именно так, здесь, наедине в кабинете, чтобы она позволила ему погрузиться в эту порочную темноту, чьи глубины он часто исследовал только для того чтобы отворачиваться и отклонять. Именно для этого тайного мгновения, чтобы погрузиться и найти... Охваченный отвращением к самому себе, он поднялся. От огорчения за свою развращенность он стиснул челюсти, а она, увидев это, решила, что он разгневался. Ее большая сумочка хлопнула ее по бедру, когда она шумно встала. - Знаете, что надо делать с такими, как вы? - угрожающе сказала она. - Вас вешать надо, ясно! Она изготовилась к схватке. Пристально рассматривая ее, он подумал, что когда ее лицо так выпячено вперед, она почти похожа на ирландку... - Куда бы я ни пошла, везде одна и та же тупость. Я работала секретарем, в таких местах, где мне даже не приходилось печатать. Я работала в таких местах... Он больше ничего не слушал, потому что когда она бросила взгляд через плечо чтобы посмотреть, не идет ли кто-нибудь, кто может помешать ей, он увидел иудейскую кривизну ее носа и темноту печальных глаз... Поворачиваясь снова к нему, она наклонилась вперед, и вонзила негнущиеся пальцы в крышку стола, и они трепетали перед ним как десять стрел с красными наконечниками. - Когда-нибудь вас таки вздернут! - тяжело дыша, взвизгнула она шепотом, добиваясь от него ответа в том же духе. У него на спине мороз побежал по коже. С тех пор, как мать кричала на него в детстве, он никогда так не страдал наедине с женщиной. Он не мог заслониться от сияния ее платья и ослепительной броши между ее грудей, и неприкрытое душевное волнение в ее потрясающе неистовых глазах влекло его, одновременно питая его испуг. Самому себе, своему смущению и омерзительному желанию, он пробормотал, "Сожалею", и, отказывая, покачал головой. Она резко повернулась вокруг, распахнула стеклянную дверь и пересекла отдел по проходу между столами. Она обладала ядовитым иудейским сарказмом и свойственным им отсутствием вкуса, подумал он. Он смотрел, как двигаются при ходьбе икры ее ног. Она была одета слишком нарядно, чересчур ярко нагримирована. Когда она уходила, он впервые заметил свисающий с ее руки мех. В каком-то смысле это стало последней каплей, - сегодня был очень жаркий день. Когда она скрывалась в приемной, он увидел, как ее ноги касался мохнатый меховой хвост... Опустошенный, он опустился на стул. Он чувствовал себя расслабленным, хмельным. Над ним витало ощущение порока. Нащупав под горячим пиджаком, придерживающие рукава рубашки резинки, он скатал их вниз и ощутил, как кровь пошла в его холодные руки. Он осторожно снял очки, опустил их в карман для носового платка и уставился в пустоту. Грубая музыка ее голоса звучала в его ушах, аромат духов все еще держался в воздухе. Когда к нему вернулось чувство времени и пространства, от удивления он резко дернул рукой, - он смотрел в заднюю непрозрачную стену своей кабины. Он сердито развернулся и сел лицом к стеклянным стенкам, за которыми находился полный девушек отдел. Через мгновение он поднял телефонную трубку и распорядился: - Пожалуйста, направьте ко мне... - Он запнулся и раздраженно выхватил заявление лежавшее под бумагами мисс Харт. Слова невыносимо расплывались. Его небольшой подбородок съежился от ярости под губами, когда он поднес бумагу к самому носу. Из трубки в его руке зазвучал голос секретаря. Он положил заявление на стол, сунул руку в карман, вынул очки, надел их. - Мисс Бланш Болан, - сказал он тихо, и положил трубку. Он продолжал смотреть вниз на заявление мисс Болан, как будто изучая, пока не услышал ее приближающиеся шаги. На самом деле он не видел никого из тех, кто сегодня подходил к его столу и рассказывал о себе - он принял на работу безобидную на вид брюнетку с худощавым лицом. Весь день его сопровождал аромат духов Гертруды Харт и вид ее бедер. И постепенно ее лицо исчезало из его воображения до тех пока осталось только ее великолепное тело, которое заменило то, безликое, из его грез. На протяжении дня он ловил себя на том, что смотрит на двери приемной как будто чтобы воссоздать в памяти и бережно сохранить каждое ее движение. Временами он вспоминал тот окоп во Франции, и на миг его снова охватывало то полнокровное, мучительное желание, что он ощутил тогда на рассвете. И мечтая так, он заметил мистера Лорша, который стоял рядом с его кабинетом пожимая руку мистеру Гаргану. Мистер Лорш сказал что-то, а потом через отдел ушел в сторону лифтов. Мистер Гарган дождался, пока вице-президент скроется из виду. Потом повернулся к мистеру Ньюмену и вошел в его кабинет. Он задумчиво скреб шею под выпяченным вперед подбородком. Глава 6 - Лоренс, - начал он... Мистер Ньюмен сцепил лежащие на столе руки. Никогда еще мистер Гарган не обращался к нему по имени. Мистер Гарган прекратил скрести шею. Он мельком взглянул на мистера Ньюмена, побарабанил по столу пальцами и, следуя своей привычке, наклонил голову вниз, а потом глянул через плечо, что свидетельствовало о том, что он обдумывал нечто очень ответственное. Он заговорил, не изменяя позы. - Мистер Лорш спланировал небольшую реорганизацию. - Он устало вздохнул, втягивая воздух через забитый густыми волосами нос. - Я не буду сейчас вдаваться в подробности, но вам придется перейти в угловой кабинет. - В кабинет Хогана? - Именно туда. Мистер Лорш считает, что будет лучше, если вы с Хоганом как бы... - Тут он взглянул на мистера Ньюмена. - ...поменяетесь местами. - Работой? - Ну да. Поменяетесь работами. Обменяетесь. Мистер Ньюмен кивнул в знак понимания. Он ждал. - Думаю вам известно, что у Хогана зарплата ниже вашей, но мы не будем уменьшать вашу. Вы будете получать такую же заплату, как и сейчас. Мистер Ньюмен кивнул. Мистер Гарган ждал, что он что-нибудь скажет. У него не было слов. Происходящее уничтожало его. - Может, я сделал что-то такое, что...? - Нет, ничего такого. Лоренс, не думайте, это не понижение в должности... - ласково улыбнулся Гарган; волосы, торчащие в стороны из пробора посередине его головы, изгибались дугой и делали его лицо похожим на бланшированную тыкву. - Хоган работает здесь не больше пяти лет... Что он говорит? Из какого такого потаенного убежища в его организме исходил такой сильный гнев? - Я не знаю как бы это лучше сказать, мистер Гарган... - Я понимаю Лоренс, но... Никогда в жизни он не перебивал мистера Гаргана. - Я хотел сказать, что буду плохо себя чувствовать на месте Хогана. Он всего лишь простой служащий, он... - Вот здесь вы ошибаетесь. Хоган выполняет важную... - Но почему? (И почему он был так уверен, что именно бедра и духи Гертруды Харт разбудили его, выпустили на свободу его ярость. Боже правый, как он только осмелился разговаривать с мистером Гарганом в таком тоне? Казалось, даже пол задрожал под ногами.) За что, мистер Гарган? Или я не справлялся с работой? Я заказал себе очки, я только что принял на работу превосходную девушку. Я... Мистер Гарган стоял. Он был значительно выше мистера Ньюмена. Мистер Ньюмен замолчал, когда понял, что тоже стоит. - Мистер Лорш... и я... - Теперь он тоже рассердился. Это было ужасно. - Мы с мистером Лоршем считаем, что для всех кого это касается, будет лучше, если вы будете работать в кабинете мистера Хогана. Это не срочно, но постарайтесь перейти туда еще в этом месяце. Мистер Ньюмен ясно расслышал голос власти. Мистер Гарган повернулся и вышел, рассекая эхо от своего голоса. Он сидел за своим столом и смотрел на ряды столов и девушек, смотрел на закрытую дверь кабинета Хогана. Снова служащий, после стольких лет. Без подчиненных, без приема посетителей, без телефона. В каком-то смысле он станет Хоганом... После стольких лет. Он поднялся, задыхаясь от не пролитых слез, глубоко вздохнул и медленно сел назад. Не может это быть окончательным решением. Особенно после стольких лет. Несколько слов и все самое приятное в его жизни разбилось вдребезги - его застекленный кабинет, простирающаяся перед ним подвластная ему территория, заставленная столами, за которыми сидели девушки, которые всецело зависели от него. Это не могло быть окончательным решением... Он выдвинул ящик из левой тумбы стола, взял оттуда маленькое зеркальце и заглянул в него. Лицо блестело от пота. Его нос, казалось, безобразно изогнулся. Он встал, чтобы посмотреть на себя издали. Плохо, да, очень плохо. Но не так уж все было плохо. Не после стольких лет. Он направился в кабинет мистера Гаргана, мимо мисс Келлер и через мгновение стоял перед своим начальником. Гарган посмотрел на него и встал. Мистер Ньюмен высоко поднял подбородок как будто стоял по горло в воде. - Мистер Гарган, честно говоря, я не понимаю какой вред, я приношу, находясь в своем кабинете, - решительно сказал он. - Ньюмен, ведь это не вам решать, правда? - Нет, но если вы хотите избавиться от меня, почему бы не..? - По правде, Ньюмен, я сам ничего не заметил, пока мистер Лорш не обратил мое внимание. Но я согласен с ним. Нам кажется, что вы можете произвести не совсем хорошее впечатление на посетителей, которые приходят к нам в первый раз. Мы понимаем ваше положение и хотим платить прежнюю зарплату за выполнение работы Хогана. Старина, не знаю, что здесь еще нужно объяснять. Это "старина" для мистера Ньюмена было зловещим заключительным аккордом в их приятельских отношениях. У него перехватило дыхание, как только это слово вылетело изо рта Гаргана. Он сразу же направился к двери. Потом остановился, повернулся к мистеру Гаргану и сказал: - Я не представляю, как могу согласиться с этим перемещением, мистер Гарган. Я бы хотел, чтобы вы изменили это решение. Глаза мистера Гаргана перестали блуждать. - Ньюмен, я не могу изменить это решение. Мистер Ньюмен ощутил давление, под которым работал его начальник и посочувствовал ему. - Ведь вы хорошо меня знаете. Вы же знаете, что я не... - Мистер Лорш знает то, что видит. И то, что он увидел, ему не понравилось. То же самое может произойти и с другими, теми, кто приходит в наш отдел впервые. У мистера Лорша есть определенное мнение, как должен выглядеть отдел и он имеет право на это мнение. Так ведь? - Значит, тогда мне придется уйти. - Это ваше дело, Ньюмен. Я думаю, вы делаете глупость, но мне бы не хотелось, чтобы вы оставались, если вас это не устраивает. - Нет, я должен уйти. - Почему вы не хотите подумать до завтра? - Я не могу. Я... Он умолк и продолжал стоять. Он ждал. Ждал... Одного взгляда на непроницаемое серьезное лицо мистера Гаргана было достаточно, чтобы понять, что ждать ему здесь было нечего. - Тогда мне приходится попрощаться с вами, - с трудом произнес он. - Обдумайте все... - Нет, боюсь, что я должен попрощаться, - сказал он, опасаясь расплакаться. Он вышел из кабинета, даже не дожидаясь ответа мистера Гаргана. В конце рабочего дня он на минуту задержался возле выхода из здания. Толпы идущих с работы людей с шумом двигались к подземке. Он шагнул и присоединился к потоку. В боковом кармане лежал настольный письменный прибор, который он купил когда-то. Тяжелая подставка неуклюже оттопыривала карман. В конце концов, он вынул его и понес в руке. Глава 7 Выйдя из подземки, он положил письменный прибор назад в карман, и несколько медленнее, чем обычно пошел к своему дому. В подземке он снял очки, но заметил, что миссис Дипо поливает свою лужайку, и кивнул ей с присущей ему сдержанностью. Тучная миссис Блай сидела высоко на своей кирпичной веранде, дожидаясь мужа. Оттуда она поинтересовалась у него, было ли в городе так же жарко, как здесь. Кивнув головой и фыркнув, он ответил, что конечно так же, как здесь и пошел дальше. Малыш-сирота, которого усыновило семейство Кеннеди, поздоровался с ним со ступенек веранды их дома. Машинально поглядывая на окна чтобы увидеть, смотрит ли кто-нибудь из Кеннеди, он сказал: - Как дела? Во всем квартале больше никого не было. Его глаза снова сощурились, когда он пошел дальше, а рука немного согнулась, прикрывая оттопыренный карман. Над улицей висела дымка из мельчайшей пыли, и он почувствовал, что покрыт грязным потом. Душ манил его к себе, как обещание новой сверкающей жизни. - А пиджак ты не собираешься снимать? - спросила его мать, когда он направился по лестнице в спальню. - Я отдам его в чистку, - пробормотал он, и пошел дальше. В спальне он вынул письменный прибор и засунул вглубь выдвижного ящика комода, где лежали чистые простыни. В душе он поднял голову и подставил лицо так, чтобы струи воды били ему в глаза. Одевшись, он остановился в дверях спальни, вернулся, вытащил письменный прибор из комода и остановился, оглядывая комнату. Затем, вспоминая, он поставил стул в чулан, забрался на него и засунул прибор далеко на верхнюю полку, туда, где прислуга никогда не убирала. Его звала мать. Он пошел вниз, надевая очки, и почувствовал запах поджаривающихся тефтелей. Он налил в кастрюлю воды и сел за стол, в то время как мать сидела возле плиты готовая бросить в кастрюлю два пучка спагетти. Она спросила: - Жарко было сегодня в городе? - Конечно, жарко, - сказал он, вытирая рукой разгоряченное лицо. Он снял очки и протер стекла салфеткой. - Говорят, на улицах люди падают замертво. - Я бы этому не удивился, - сказал он. Она подождала, пока он не поставил еду перед собой, и не начал ужинать, потом подъехала к нему сзади на кресле-каталке; она сидела там и смотрела через дверь с сеткой для защиты от насекомых на небольшой задний дворик. - На даче у мистера Гаргана сейчас наверно просто замечательно, - сказала она. Он пробормотал что-то с полным ртом. - Как ты думаешь, он когда-нибудь пригласит тебя туда. Он пожал плечами и попытался вспомнить, нет ли чего-нибудь на верхней полке чулана такого, за чем туда могла бы забраться прислуга. После ужина он вышел на веранду и устроился в одном из двух стоящих там шезлонгов. На верандах домов на противоположной стороне улицы начали появляться люди. Из пятого от него дома его окликнул Блай. Он улыбнулся ему в ответ и помахал рукой. - Не замерз сегодня? - засмеялся Блай. Ньюмен засмеялся и помахал головой. Потом, повернувшись в другую сторону, он быстро снял очки и подержал их в руках. То там, то тут вдоль улицы из шлангов забила вода, а люди на верандах сонно смотрели на прохладные струи. Откуда-то донесся отголосок женского смеха, и снова стало тихо. Все окна были открыты. На улице раздался звон упавшей где-то на кухне кастрюли. Мистер Ньюмен услышал сзади в гостиной движение матери. Она включила радио, и кто-то запел сопрано. - Ты бы полил траву, - сообщила она через окно. - Иначе она сгорит. Он кивнул, но продолжал сидеть. Было бы нехорошо спускаться с веранды сейчас - все соседи вышли на улицу и если кто-нибудь остановится и заговорит с ним, он может разнервничаться. До сих пор он носил очки на улице без проблем - еще вчера или позавчера он и не обратил бы внимание на их любопытные взгляды. Вчера он был человеком, который работал в Корпорации. Обсуждая новости с Карлсоном или Блаем, или соседом Фредом он всегда оставался человеком, который работает в Корпорации. Этим все было сказано. Что бы им ни показалось в его очках, исчезало уже от самого факта того, где он работает. Но теперь этой поддержки не стало, и он знал, что будет с ними совсем один, и если они заметят, покраснеет и как чужой будет неловко переступать перед ними с ноги на ногу, как будто стесняясь своей внешности. На другой стороне улицы появился Карлсон, который тащил шланг. Мистер Ньюмен отвернулся. Тот весело крикнул: - Лучше чтоб текла вода! - А я отдыхаю, - улыбнулся в ответ Ньюмен и опустил глаза на свои туфли. Он сидел, глубоко забравшись в кресло, и дожидался сумерек. В темноте он смог бы придумать что-то вроде плана. Последний раз он искал работу двадцать пять лет назад. Она нужна ему именно сейчас. Тогда бы он стоял перед домом в очках и поливал лужайку. Завтра ему придется рано выйти из дома, вовремя сесть на подземку, уехать... куда? Куда? Он напряженно скрестил наливающиеся ноги, откинулся еще дальше в кресле и попытался расслабиться. На весь квартал разнесся стук закрываемой двери с сеткой от насекомых, и он повернулся на шум. На веранде дома примыкающего к магазинчику появился человек. Чтобы было лучше видно, мистер Ньюмен наклонился вперед. Осмотревшись, он надел очки. Новый человек в квартале. Длинная борода, седая борода. Господи, неужели у него на голове черная ермолка? Черная ермолка и борода! Старик усаживался. Он развернул газету. Из бороды торчал длинный мундштук, который он придерживал указательным и большим пальцами. Мистер Ньюмен сидел и изумленно глазел на него. Наверное, это отец мистера Финкельштейна. Он смутно вспомнил, что кто-то говорил, что отец Финкельштейна умер. Наверное, именно об этом говорил Фред. Человек с длинной седой бородой, в ермолке и с мундштуком... Он отвел глаза от старика и оглядел всю улицу. На него навалилась глубокая уверенность в том, что все изменилось. Семья Блай умолкла, и они сидели, не двигаясь, уставившись на старика. Мальчик-сирота шептал что-то мистеру Кеннеди на ухо, и оба рассматривали незнакомца. На другой стороне улицы со шлангом в руке насупившись, стоял Карлсон. Все лица повернулись в одну сторону. На улице раздавалось только шипение шлангов. Он поднял руку, медленно снял очки и засунул очки в карман рубашки, широко открыв настороженные глаза. Волнующее событие разбудило в нем жажду деятельности. Он поднялся с шезлонга и, спустившись по ступенькам, пересек маленькую лужайку, медленно спустился по наклонному въезду к дверям гаража и открыл их. В гараже он нашел свернутый шланг и, разворачивая, понес его вверх по въезду. Он вернулся в гараж и открыл воду, поспешил на траву и поднял наконечник. Вода заклокотала, плюнула и пошла ровной струей. Он поднял голову и посмотрел вперед на веранду углового дома. На улице снова все зашевелились. Но теперь, как казалось, потише. Разговоры на верандах не переходили в громкий смех или в раскованный спор. Появился незнакомец. Ньюмен повернул голову и посмотрел через дорогу на Карлсона, который так и не сдвинулся с места. Ньюмен продолжал смотреть на долговязую фигуру этого сотрудника банка, его костистые руки и белокурые волосы, потом дрожащими пальцами забрался в карман и вынул очки. Он надел их. Тут Карлсон перевел дыхание, повернулся и увидел его. Губы плотно сжались на его вытянутом лице, и, казалось он просит Ньюмена дать ответ на тревожную загадку. Ньюмен еще раз глянул на угол и как человек, который однажды уже несправедливо пострадал и иронично относится к милостям недостойного мира, он беспомощно пожал приподнятыми плечами и печально покачал головой. Карлсон повернулся и, нахмурив брови, как будто что-то обдумывая, снова уставился на старика в конце квартала. Ньюмен снова повернулся к старику лицом. Он еще долго стоял, с удовольствием поливая лужайку и не снимая очки. В воскресенье, в девять часов утра он обнаружил, что стоит посередине спальни оглядывается вокруг и пытается вспомнить, зачем он поднялся наверх. Все было трудно вспомнить. Вчера он все утро пытался заставить себя сходить в кино, но ощущение незаконности посещения кинотеатра в рабочее время не позволило ему сделать это. Вчера, уже только вечером он понял, что забыл пообедать. Теперь он стоял, мигая на залитом солнечными лучами ковре, и при мысли о завтрашнем дне его лицо начинало гореть. Снаружи донесся звон церковного колокола... Он радостно повернулся и пошел вниз. Существовало нечто, что он должен был сделать, место, где он должен был побывать. Каждое воскресенье он выходил на угол и покупал газету. Мир снова обрел реальность. Он едва дошел до тротуара, когда его настигло ощущение чего-то странного. На улице что-то произошло. Это он понял. Может, собака попала под машину. Как будто что-то умерло. С улицы исчез воздух, ничто не двигалось, желтое солнце обдавало жаром. Он шел оглядываясь. Потом посмотрел на свои легкие брюки и проверил, застегнуты ли они. Потом он увидел миссис Дипо. Она не поливала свою лужайку. В такую жару она всегда поливала лужайку. Она стояла на своей веранде одетая, как всегда, в белое, похожая на пожилую медсестру. И абсолютно неподвижно она смотрела на угол. Тротуар перед ее домом был сухим. Он пересек мостовую и продолжил свой путь к магазинчику, и, став на край тротуара, он все увидел. На углу, немного позади газетной стойки, возле которой сидел Финкельштейн, стояли трое. Они смотрели... они смотрели на приближающегося мистера Ньюмена. Его сердце болезненно сжалось, и он клял себя за то, что забыл снять очки. Потому что там был и Фред, и Карлсон, и... Время от времени, - наверное, два воскресенья из пяти - этот маленький остроносый человек, который стоял сейчас с Фредом и Карлсоном, располагался на другой стороне улицы напротив магазина Финкельштейна и продавал газеты из лежащей у его ног пачки. Мистер Ньюмен никогда не обращал на него внимания кроме одного раза, несколько месяцев назад, когда он подумал, что городские власти не должны допускать такую несправедливую конкуренцию между разносчиками и владельцами магазинов, которым приходится платить аренду, в то время как разносчики забирают всю прибыль себе. По этой же причине он был против торговцев вразнос с передвижных лотков. Однако сегодня остроносый человечек разложил свои газеты прямо на углу возле Финкельштейна - фактически не более чем в пятнадцати метрах от магазина. Мистер Финкельштейн спокойно сидел на раскладном стуле возле стойки, спиной к тем троим и, непривычно широко улыбаясь, смотрел на Ньюмена. Ньюмен подошел к стойке Финкельштейна с рукой засунутой в карман, а Финкельштейн, который обычно к этому времени уже стоя держал свернутую для Ньюмена газету, поднялся только сейчас, и весьма неожиданно и, как показалось, с благодарностью и облегчением, начал сворачивать для него "Игл". Когда он повернулся к стойке за газетой, Ньюмен глянул на угол и помахал Фреду и сказал: - Привет. Вместо Фреда отозвался остроносый человечек, который проговорил нараспев: - Газеты! Покупайте американское. Газеты! Покупайте!.. Финкельштейн уже подавал ему газету. Он посмотрел на напряженное лицо еврея и как сумасшедший почувствовал, что в нем поднимается гнев. Газета уже коснулась его руки. В другой руке он держал монету в десять центов. Он ясно почувствовал, что внутри что-то хрустнуло, как будто его отрезают прочь. На тротуаре стояли те трое. Здесь стоял он с евреем. Он знал, что его лицо покраснело, ему хотелось купить газету у Финкельштейна, а потом подойти к незнакомому разносчику и купить у него тоже. Дурно было не покупать газету у еврея, потому что он знал, что в его глазах выглядит запуганным. Следовательно, не из чувства жалости он опустил руку пустой и сказал Финкельштейну: - Одну минуту. А потом он подошел к тем, троим, и остановился перед Фредом, и, улыбаясь от растерянности, но, все еще сердясь, что не может отказать еврею не покраснев, он сказал: - Что происходит, Фред? Фред глянул мимо него на Финкельштейна, потом по-дружески посмотрел на него. Карлсон, высокий светловолосый банковский служащий - очень консервативный тип человека - был взволнован. Рядом с этой троицей, Ньюмен почувствовал, как его окутало спокойствие. Ощущение было таким, будто ему вместе с Гарганом удалось провернуть выгодную сделку, будто он был деловым человеком и был одним из тех деловых людей, которые умели жить. Фред сказал: - Мы только хотим убедиться, что Билли может здесь реализовать свое право, только и всего. А Моргентау пытался выставить его из своего квартала. Как будто возмутившись, Ньюмен сказал: - Не может быть! Ему хотелось, чтобы Фред продолжал говорить с ним так же доверительно - Фред, и Карлсон тоже. - Представляешь, какие нервы у этого жида? - тихо спросил Карлсон. Он продолжал дрожать, как будто ему было холодно. Ньюмен гневно покачал головой. Теперь проще будет сказать матери, что его уволили. После того, что он сейчас сделал, ему будет как-то легче перенести то, что завтра ему некуда идти. Каждый день он будет возвращаться в квартал, частью которого он является. Стоя там, на углу он снова ощутил себя полноценным жителем квартала, и почувствовал себя свободно. А потом тонколицый человек подал ему газету и сказал: - Газету, мистер? Ньюмен взял газету из маленькой загорелой руки и заплатил десять центов. Он знал, что Фред и Карлсон смотрят на него, и почувствовал, что они ждут, чтобы и он что-нибудь сказал о Финкельштейне. Он уронил газету, и она рассыпалась на тротуар. Маленький человечек помог ему, когда он наклонился чтобы собрать все листы газеты. Почему же он ничего не может сказать о евреях, ничего из того, что часто говорил сам себе. Он скрипел зубами, вероятно из-за того, что уронил газету, но он знал, что от своего неумения хотя бы пробормотать ругательство в адрес человека, сидящего в нескольких метрах позади него рядом с магазином. И он смог придумать, что единственной причиной его нерешительности было то, что он всегда был категорически против разносчиков, а теперь покупал газету у одного из них, а Фред и Карлсон стоят здесь и ждут теперь, чтобы он говорил и поступал, как человек, который никогда не был против разносчиков. Это было нахальным давлением на него, против которого он возражал, и когда он выпрямился и снова стоял с газетой под мышкой он посмотрел на Карлсона, зубы у которого были явно вставными, и у него появился страх, что они втягивают его во что-то ему чуждое. Он засмеялся и похлопал газету под мышкой. - Не понимаю, зачем они выпускают их так часто. Между прочим, - быстро сказал он, - вчера ночью я слышал, что лаяли твои собаки. Что-то случилось? Фред сказал: - Наверное, на луну, - и лениво почесал бедро. Карлсон продолжал внимательно рассматривать лицо Ньюмена, - его задумчивость содержала подозрение. Фред продолжил: - Прошлой ночью было полнолуние. Карлсон, ты видел? С трудом отрываясь от сосредоточенного рассматривания Ньюмена, Карлсон взглянул на Фреда, и, все еще озабоченный, сказал: - Да. - Ты, правда, хочешь сказать, что они лаяли на луну, да? - С удивлением, как будто только сейчас узнал о таком, сказал Ньюмен. Почему Карлсон так рассматривал его. - Конечно, - ты, что никогда о таком не слышал? - сказал Фред. - Никогда, - сказал Ньюмен. И повернувшись к Карлсону, спросил: - Это что, научный факт? - Ну да, - отсутствующе сказал Карлсон. Не позволяя уму Карлсона отвлечься от новой темы, Ньюмен продолжал: - Я читал в "Игл", об одном ученом, который говорит, что после войны люди будут летать на Луну на ракетах. - Нет, это невозможно, - категорически возразил Карлсон. - Любого кто попробует, разорвет на куски. Почему... Теперь, когда с лица банковского служащего исчезло изучающее выражение, Ньюмен слушал с облегчением. Несколько минут все трое стояли на углу, разговаривая о ракетах. Затем Ньюмен поправил газету под рукой и, непринужденно улыбаясь, сказал: - Ну, мне пора. Мать дожидается газеты. - Увидимся! - сказал Фред. - Пока! - кивнул Карлсон. - Спасибо вам, - улыбнулся разносчик. Ньюмен повернулся и пошел мимо магазинчика, его глаза смотрели строго вперед. Через несколько домов, посередине тротуара стояла миссис Дипо. Как будто поглощенный своими мыслями, Ньюмен сошел с тротуара и начал пересекать улицу. Он направлялся к противоположной обочине и находился как раз в центре проезжей части. - Вы! Вы должны стыдиться собственного поступка! - Ее резкий старушечий голос казалось достал его и оцарапал шею, но он, не поворачиваясь, продолжил идти к тротуару на своей стороне и уверенно вошел в дом. Внутри он остановился, сжимая в кулак дрожащую правую руку. Глубоко задумавшись, он прошел в столовую и остановился перед зеркалом, висевшим над комнатным растением в горшке. Завершающее вечер событие он наблюдал с высокой веранды со стороны входа: к дому рядом с магазинчиком на углу задним ходом подъехал старый открытый грузовик. Позади него садилось красное как мяч солнце. Голова мистера Финкельштейна возвышалась над бортами грузовика, - он руководил действиями людей, подтягивающих к краю кузова шифоньер, - и солнце образовывало ореол вокруг его головы. Это был старый шифоньер, - наконец-то привезли мебель его тестя. Ньюмен неподвижно сидел и наблюдал. Его мать, наконец, устроилась возле открытой кухонной двери, пытаясь читать "Таймс". Он только что закончил уже четвертый раз за сегодня спорить с ней, потому что она никак не могла понять, почему он отказывается сходить к Финкельштейну, чтобы тот поменял эту газету на "Игл", а, прежде всего, почему он считает что "Таймс" лучше. Он настоял на своей новой точке зрения что "Таймс" ей подходит больше, и оставил ее ворчать на кухне. Сидя теперь на жаре, он размышлял, как это он завтра пройдет мимо газетной стойки на углу и не купит газету. Конечно, он может просто остановиться и купить как обычно, как будто ничего и не произошло. В конце концов, он ничем не был обязан бедняге еврею, но это конечно не объяснение. И вполне могло случиться так, что в тот момент, когда он будет расплачиваться с Финкельштейном, мимо будет проходить Фред или Карлсон... Краем глаза он заметил, что кто-то остановился на другой стороне улицы. Карлсон, увидел он. Тощий, с садовой лопатой в руке, он смотрел туда, где разгружался грузовик. Он повернулся к Ньюмену и, кивнув в сторону грузовика, сказал: - Вторжение продолжается. Быстро, слишком приветливо, Ньюмен ответил ему через улицу: - Вот и я смотрю. Они обменялись угрюмыми кивками, и Карлсон зашел в дом. Миссис Дипо стояла перед своим домом, который был на четыре дома ближе к углу, чем дом Карлсона и мелким дождиком поливала свою лужайку. Сидящая рядом с ее тростью сука-спаниель тянула морду к освежающей воде. Время от времени, миссис Дипо поглядывала через улицу на Ньюмена. Он знал, что так поздно она никогда не поливала. Из дома, в который вносили мебель, вышел седобородый старик. Следом за ним выбежали Мортон и Ширли и с криком побежали к стоящему рядом с грузовиком Финкельштейну. Он шлепнул девятилетнюю Ширли, и она убежала в дом. Одиннадцатилетний Мортон стоял возле отца и деда и смотрел, как работают грузчики. А теперь - Ньюмен знающе кивнул головой, - старик вынесет стул на лужайку и будет читать еврейскую газету, а через несколько месяцев въедет еще одна семья, а через год жильцы квартала начнут продавать свои дома. Наверное, Фред был прав; округу нужно от них очистить. Однако они имеют право жить где угодно... Совсем неподалеку хлопнула, закрываясь, дверь с сеткой от насекомых. Он повернулся и увидел, как из соседнего дома с грохотом вывалился Фред, натягивая брюки и застегивая их на твердом выпирающем животе. Во рту у него была свежая сигара, - он только что поужинал. С удовольствием выгибая спину, он стоял, рассматривая грузовик на углу. Потом он повернулся к Ньюмену, чья веранда отделялась от его, низкой перегородкой из кирпича. Ньюмену казалось, что после еды он всегда становился полнее и как-то грубее с торчащей вперед свежей сигарой и зубами, которые были видны под косящими, запухшими глазами. Повернувшись лицом к Ньюмену, он только один раз указал головой на грузовик. Ньюмен сердито сжал губы и покачал головой. Не говоря ни слова Фред, подошел к перегородке и, приподняв бедро, устроился на ней опираясь спиной о дом. Ньюмена охватило беспокойство. Его ладони на подлокотниках шезлонга стали скользкими. - Присаживайся, - по-соседски сказал он Фреду, и снял очки. Фред перемахнул через перегородку и подошел к нему. Он пружинисто сел на другой шезлонг и откинулся на спинку, глядя на небо над ровной линией крыш домов на другой стороне улицы. Солнце уже опустилось за грузовик, и он отбрасывал от угла длинную тень. Фред выдохнул дым, который повис вокруг его головы, потом повернулся и перевел свои запухшие глаза на Ньюмена. Ньюмен почувствовал, как забилось его сердце. Он никогда не мог сказать, о чем думал Фред, потому что в его глазах был виден только блеск. - Очки купил, да? - рассматривая очки, Фред высасывал застрявшую между зубов частичку пищи. - Да, вот совсем недавно, - непринужденно ответил Ньюмен, вертя их в руках. Фред вытянул ноги и скрестил их. - Я различаю дорожные знаки за милю. Я ем овощи. - Он снова уставился поверх крыш. - Овощи? Это никогда мне не помогало, - с готовностью сказал Ньюмен. - Я имею в виду сырые. Видел, что делают собаки? Когда у них начинает слабеть зрение, они ищут и едят траву. Понаблюдай как-нибудь за моими собаками. - Я думал, они едят траву для пищеварения. - Пищеварение всегда связано со зрением, - авторитетно сказал Фред. Ньюмен не был согласен. Месяц назад он бы упорно спорил. Но это был первый раз, когда Фред сидел с ним на его веранде. - Я никогда не знал об этом. - Будь уверен, - сказал Фред и повернул голову направо, к грузовику. - Можешь прочитать надпись на грузовике. Ньюмен надел очки. - Лед, - сказал он. - Нет, под этим. - Ну, нет, этого я не могу прочесть. - Доминик Аудитор, Уголь и Лед. Брум стрит, 46. - Прочитав адрес, он казалось, сам удивился. Оба были поражены этим. - Брум стрит, - повторил он. - Это в нижней части Ист-Сайда. - Он повернулся и посмотрел на Ньюмена. - Вот кого он сюда привозит. Некоторое время они оба смотрели на грузовик и на стоящего рядом с ним Финкельштейна. Фред повернулся и как будто хотел заговорить, но продолжал сидеть, уставившись на лицо соседа. Ньюмен почувствовал, что сложившиеся слова уже готовы выскочить изо рта. Но он не был уверен, что они прозвучат без фальши. Он не привык говорить о насилии. К тому же теперь, после того, как вышел Фред, с другой стороны улицы на него смотрела миссис Дипо. Он промолчал. Фред продолжал смотреть прямо ему в лицо. Он почувствовал, как краснеют его щеки. Он вынул носовой платок и, прикрыв им лицо, громко высморкался. - Карлсон бился со мной об заклад, что сегодня утром ты у него купишь. - У него? - Ньюмен услышал что смеется. - Я знал, что ты этого не сделаешь. Теперь мы собираемся каждое воскресенье приводить Билли на угол. - Отлично, - спокойно сказал Ньюмен. Фред кивнул и снова повернулся на угол. Ньюмен почувствовал, как будто на него подул прохладный освежающий ветерок и откинулся на спинку. Он погрузился в радужное видение понедельника, возможно работа в "Дженерал Электрик", больше денег опять же... - Как твои собаки? - безмятежно спросил он. - Разленились, но в порядке. Я готовлюсь к большой охоте на открытие сезона. - Снова поедешь в Джерси? - Да. - Фред мечтательно покачал головой. - Знаешь, все отдал бы, чтоб сейчас поохотиться. Черт подери, я могу охотиться круглый год. Никогда прежде между ними не возникала такая доверительность. Ньюмен услышал дружеские нотки. Он всегда раздражался от мысли, что Фред считает его чудаком. Теперь по какой-то причине он вырос в глазах Фреда. Это было приятно. - Хочешь принести жене еще лисьих шкурок? - У нее уже есть две. Не хочу ее баловать. Видел