учшая из всех жен вздрогнула всем телом, ее прекрасное лицо передернулось от подобной мерзости, она вплотную подступила к этому шантажисту и потребовала объяснить, почему, собственно, какое-то жалкое "О соле мио" оценено в 12500. - Spezialista! - с готовностью гордо ответил он. - Tenore! Molto голос, molto старание, molto bambini, Santa Maria... Он получил свои 30000 лир и ничего более, кроме 1500 лир чаевых. Но ни лиры больше. Всему есть предел. Удовлетворенный, он сел в свою гондолу и отчалил. И мы еще долго слышали издалека его "О соле мио"... С тех пор мы дали себе страшную клятву никогда больше не пользоваться гондолами. Однако, это было связано с известными трудностями, поскольку известие, что пара сумасшедших иностранцев платит любую запрашиваемую цену, распространилась среди гондольеров с быстротой лесного пожара. С самого утра они толпились у наших дверей: - --> Bella тур по Венеции! --> Bellissima гондола! Только 26500 лир! Включая "О соле мио"! Пришлось отучить себя от посещения ресторанов. Проблема, как мы сможем кормиться без раззолоченных официантов, разрешилась легко и счастливо, когда мы открыли для себя те чудодейственные автоматы, которыми во все возрастающем количестве оснащают все прогрессивные коридоры Европы. Нам объяснили назначение его разных прорезей, кнопочек и выдвижных ящичков: "Вот сюда 1000 лир... Сюда нажмите... Тут будет сэндвич с сыром --> alla Milanese ... Вот отсюда забирать... Сюда ударить кулаком...". Однако, когда мы выполнили все эти предписания, никакого сэндвича не выпало, а только внезапно вспыхнул стеклянный глазок с предупреждающей надписью: "Пожалуйста, еще 500 лир. Добро пожаловать в солнечную Италию". Я попытался решить проблему 50 лирами, нажал, потянул, ударил кулаком, еще раз потянул и, действительно, нащупал завернутый в целлофан сэндвич с сыром, между прочим, отменного вкуса. В благодарность я бросил 10 лир в одну из еще не использовавшихся мною прорезей. В ответ выскочил один из выдвижных ящичков с запиской: "Grazie!". Но вот, наконец, настал день нашего отъезда. Для гарантии я заранее заказал моторный катер-такси, который должен был подвезти нас к вокзалу за час до отправления поезда. Я был заранее согласен с любой ценой, лишь бы из мести не давать этим пиратам на гондолах никаких денег. Катер-такси не пришел. Не знаю, почему, но не пришел. Такое случается. Особенно в Италии. Когда до отправления нашего поезда осталось всего полчаса, мы в отчаянии, как сумасшедшие, стали метаться взад и вперед по маленькому причалу у нашей гостиницы: - Гондола! - кричали мы. - Гондола! - орали мы. Ничего. Ни одной гондолы. Ни единой. Гондолы вымерли. Не было больше никаких гондол. И только в последнее мгновение мы услышали странный шорох, который, как оказалось, издавал какой-то старик, дремавший прямо под нашим причалом. В гондоле! Мы ринулись вниз и разбудили его: - --> Presto! Tempo ! К главному вокзалу! Быстрее, быстрее! На страшном лице пирата приоткрылись тяжелые веки, и в его глазах отчетливым сигналом проступила цифра 50000. Мы как будто услышали звук встроенного кассового аппарата... На поезд мы опоздали. Запыхавшися, мы бросились навстречу адмиралу, выделявшемуся среди вокзального персонала формой высокого ранга, и спросили его, когда будет следующий поезд на Милан. - Милан? - погрузился в раздумья амирал. - Милан... это будет в 5.30! - Ха-ха-ха! - рассмеялся я ему в лицо, чтобы выказать свое презрение к такому непристойному предложению. - Четыре - это крайнее, что я могу принять! - 5.15! - 4.20! - 5! И ни минутой раньше! - 4.30! Но только из уважения к вам! После долгих препирательств мы сошлись на 4.45. Я был так признателен адмиралу, что оставил еще 500 лир для машиниста. Мы покинули Венецию с пустыми карманами, но, действительно, не позже 6.23. Волшебный порошок К числу многочисленных талантов итальянской нации, безусловно, относится и незаурядно развитая способность к предпринимательству. Я не могу припомнить, чтобы моя жена, или я сам, или мы оба возвращались из итальянского магазина только с вещами, за покупкой которых, собственно, и заходили туда. Владелец даже самого маленького итальянского магазинчика обладает неотразимой техникой продажи, которую он сопровождает непрерывным фонтаном болтовни и по-настоящему обаятельных улыбок. Вот и наполняется стремительно наш чемодан всевозможными платками, шалями и галстуками всевозможных расцветок, остроносыми ботинками, салатными приправами и маслами, обвязанными соломой, красивыми ручками и зажигалками. Мы просто не в состоянии сказать всем этим итальянским продавцам решительное "нет". И от каждого маленького торгового лотка, который мы видели на улице, исходила притягательная магнетическая сила. А потом произошла эта история с волшебным порошком. Как-то я увидел недалеко от Домского собора взволнованную толпу, окружившую парня с этакой деревенской внешностью. Молодой человек держал грязно-белую салфетку с многочисленными пятнами мерзкого вида и взволнованно размахивал ею в воздухе, при этом выкрикивая без единой паузы: -...жена в ужасе вскрикивает и подпрыгивает рвет волосы пучками и кричит папа кричит она ты опять свой пиджак свою рубашку свой галстук загадил или свою пижаму свои подштанники свои носки или бог знает что она кричит непрерывно но никакого повода для волнения девушка только спокойствие вы просто возьмите этот волшебный порошок и немного посыпьте им пятно и погрузите ненадолго в воду и когда вы его вынете у вас рот от изумления откроется пятно исчезнет оно уйдет оно удалится его там больше не будет оно превратится в ничто станет невидимым оно никогда больше не появится и папа получит поцелуй и все будет в порядке... Вторую часть своего выступления молодой человек сопроводил убедительной демонстрацией, во время которой он попеременно окунул свой лоскут в бензин, скипидар, лимонный сок и серную кислоту и еще в какие-то растворы, однако пятно не исчезало. Потом он посыпал его небольшим количеством волшебного порошка, обмакнул в тазик с водой - и глядь: пятно исчезло, испарилось, стало невидимым и более не появлялось. - ...и тут и там все как новое и если домашняя хозяйка в ужасе вскрикивает и подпрыгивает и вырывает пучками волосы папа дает немного волшебного порошка и получает поцелуй упаковка сто лир не больше чем коробок спичек два года гарантия пятно исчезает... Никакого сомнения: сама добрая судьба свела меня с этим экономным парнем. Я взял пять упаковок с инструкцией по применению, поспешил в гостиницу и схватил драгоценный шелковый платок, что мы купили на днях, с искусным, чернильного цвета, пятном. И жена вскрикнула в ужасе подпрыгнув вырывая пучками волосы но никакого повода для беспокойства девушка только спокойствие только спокойствие мы просто берем этот волшебный порошок и посыпаем немного и погружаем ненадолго в воду и вытаскиваем его наружу и пятно еще тут и его видно и оно имеется и не уходит и стало еще больше. Папа не получил поцелуй. Я подумал, что волшебный порошок, вероятно, удаляет пятна только определенного вида. Тогда я поспешил обратно к собору. Но молодой человек должно быть посыпал себя большой дозой волшебного порошка. Он совершенно исчез прочь стал невидимым его там больше не было. Если ему попадется в руки эта книга, пусть он пришлет мне как можно скорее пять упаковок итальянских пятен. Я заплачу. Спагетти алла монументале Общеизвестно, что каждый народ имеет свои собственные национальные блюда (у израильтян, например, это арабский шиш-кебаб). Для итальянцев спагетти означают не просто национальное блюдо, а психопатологическое, травматическое, передаваемое по наследству принудительное лечение. Итальянцы едят беспрерывно, причем именно спагетти. В этом нет ничего дурного, если бы спагетти ели только они. Но если даже кто-то и заказывает бифштекс, официант первым делом приносит ему чан со спагетти. Без спагетти нет мяса, нет рыбы, нет закусок, нет спагетти. Однажды, когда нам снова принесли незаказанные спагетти, моя бесстрашная жена осмелилась возразить: - Простите, но мы не заказывали спагетти. - Синьора, - назидательно ответил ей официант, - это вовсе не спагетти. Это аллегретти --> кон брио алла помодоро ди Отторино Респиги... Итальянцы вседа называют одни и те же спагетти разными именами. Никто никогда не может с достоверностью знать, что именно он сейчас ест, кроме того, что это спагетти. Протесты бесполезны, можете говорить, что вам угодно. Кроме того, одной из тяжелейших нош белого человека является освоение искусства подцеплять их на вилку. Семьям, переехавшим в Италию, иногда требуется три поколения, прежде, чем они научатся правильно наматывать эти восьмиметровые резиновые шланги. Однажды мне это надоело. Я вытащил свой перочинный ножик и разрезал отчаянно извивающиеся жгуты этих спагетти на маленькие кусочки. Моя супруга готова была сквозь землю от стыда провалиться. Меня же это лихачество спасло от голодной смерти. Сходная цена за проезд К сожалению, короткая встреча с горячо любимой нами Италией имело свое начало еще в Израиле, когда туристическое агенство известило нас, что хотя мы и можем посещать все страны Европы без визы, но перед поездкой в Италию желательно персонально посетить консульство. Почему? Потому что заявитель - в данном случае я - как известный писатель и журналист в таком случае имел бы право на особо предпочтительное обслуживание. Ну, ладно. Я пошел в итальянское консульство и встал в длинную очередь ожидающих. Примерно через час я предстал перед нервным, заваленным бумагами служащим, который говорил только по-итальянски и при слове " --> giornalisti " воздевал руки к небу. Этим он, видимо, давал понять, что мне следует обратиться в кабинет, расположенный выше, поскольку я, как известный писатель и журналист, имею право на особо предпочтительное обслуживание. Ну, ладно. Я поднялся на самый верний этаж и разыскал там вторую секретаршу, которую мне на нижнем этаже определили как соответствующую моему уровню. Она мне сообщила по-итальянски, что итальянское правительство для известных художников и ученых, желающих посетить Италию, приготовило особые удостоверения, владельцы которого получают гарантированную семидесятипроцентную скидку на проезд по итальянским железным дорогам, и которым оказывается особое гостеприимство, поскольку наше туристическое агенство... но это мы уже знали. Моя жена - самая лучшая из всех жен - не могла скрыть свою радость по поводу этой милости судьбы и тут же постановила, что на сэкономленные суммы мы купим на флорентийском соломенном рынке еще три сумочки. Я, в свою очередь, отсчитал этой служащей эквивалент шести тысяч лир, после чего меня попросили назавтра придти для выполнения некоторых оставшихся формальностей. Ну, ладно. Когда на следующий день мы в указанный срок снова появились у этой секретарши, она сообщила, что, к сожалению, не сможет вручить нам чудодейственное удостоверение, поскольку это относится к исключительной компетенции Министерства иностранных дел Италии. Она, однако, направила уже три настоятельные телеграммы в Рим, в " --> Ufficio Stampa ", где нам должны подготовить этот документ. - Синьорина, - возразил я ей по-итальянски, - у меня нет намерения посещать Рим. - Вы должны это сделать, - возразила в свою очередь секретарша. - Рим осенью просто великолепен. Я внес компромиссное предложение, что в таком случае снимаю свою заявку на проездную скидку, но она была неумолима: - Итальянское правительство придает большое значение тому, чтобы вы увидели всю Италию! Ну, ладно. Мы приземлились в Неаполе, увидели его и умерли. После этого мы поехали на поезде в Рим, пока что за полную стоимость. Мы прибыли туда в три утра и попросили заспанного шофера такси отвезти нас в самый дешевый отель. Поскольку он понимал только по-итальянски, он привез нас в Гранд-отель "Маджестик", который мы можем от всей души порекомендовать всем нашим друзьям-миллионерам; это такой маленький постоялый двор, где самый дешевый номер стоит пятьдесят долларов. Ну, ладно. В конце концов, должны же мы были где-то отдохнуть от бессонной ночи. На следующее утро мы направились в управление. Я остановил проезжавшее такси и назвал цель с чувством собственного величия: - Уфицио Стампа! Спустя полчаса нас высадили перед Римским Форумом, просторным, необычайно впечатляющим местом (я имею в виду эти мерзкие руины). Я попытался выяснить у шофера хотя бы маленький намек, указывающим на "Уфицио", не говоря уже о "Стампа", но поскольку он понимал только по-итальянски, мы продолжили поездку в направлении Болоньи. На пути к этому сверхитальянскому индустриальному городу с нами произошло первое чудо: перед самой Сиеной наш автомобиль задержали дорожные полицейские, которые говорили пару слов по-французски, и сообщили нам, что итальянское выражение "Уфицио Стампа" означает не "Минстерство иностранных дел", как мы полагали, а "прессбюро", что, естественно, допускает различные толкования. Мы извинились перед водителем за недопонимание и бодро повернули назад. Итальянское министерство инстранных дел занимало свыше трехсот дней этой плодородной земли и было выстроено в поздне-муссолиниевском стиле из цельного куска мрамора. Чтобы не тратить зря времени, мы обратились прямо к двум меченосцам-херувимам, охраняющих вход, и спросили их, где находится прессбюро. Один херувим так и стоял, как глухонемой, второй понимал только местный диалект, то есть итальянский. К этому времени животворное средиземноморское солнце уже перешагнуло зенит, так что наши желудки начали издавать явственное урчание. Оно звучало, как разухабистое пение ямщика на неровной дороге. По этим мелодиям мы и нашли Уфицио. Дружелюбный служащий встретил и с большим интересом выслушал наш пространный рассказ об удостоверении на особую скидку, которое должно нас тут ждать. К несчастью, единственный язык, которым он владел, был язык его матери, итальянки. Нам показалось, что в потоке его сплетенной из комплиментов речи снова и снова мелькало слово " --> subito ", а больше ничего существенного мы не поняли. Самая лучшая из всех жен не потеряла голову от такого неуважения и остановила служащего внезапным решением, сунув ему под нос наше пресс-свидетельство об аккредитации, отчего он радостно заулыбался и кроме того воскликнул пару раз: "Израиль! Израиль!". Затем он оставил нас в соседней комнате и вернулся с другим служащим, в котором мы сразу же признали еврея, поскольку у него были черные волосы и соответствующий говор с быстрой жестикуляцией, как у всех итальянцев. Мы были спасены. Вечный жид обнял нас, потряс за плечи и ликующе воскликнул на безупречном иврите: - --> Эйхман! Эйхман! Мы объяснили ему, что пытаемся получить обещанные нам удостоверения на скидку, поскольку не в состоянии больше бросать в пасть этой банде грабителей из Гранд-отеля по пятьдесят долларов. Вечный жид погрузился в глубокие раздумья. Потом он сказал: - Эйхман! Это был далеко не удовлетворительный ответ, однако, к счастью, в этот момент появился директор Уффицио, элегантный, со светскими манерами тип с беглой итальянской речью. Он исследовал мое свидетельство об аккредитации в течение получаса, пробормотал что-то похожее на " --> уно моментино " и скрылся со своими помощниками в соседнем конференц-зале. К вечеру он вышел наружу и жестами обратился ко мне с речью, которой не было конца. - Сэр, - прервал я его в конце концов и, как всегда в таких случаях, собрал все свои знания английского. - Почему вы говорите со мной по-итальянски, когда видите, что я не понимаю ни единого слова. Однако, директор не понял ни единого слова, поскольку говорил только на итальянском. И снова к нам на помощь пришел вечный Жид: - У нас же есть --> interpreti , - воскликнул он и стукнул себя ладонью по лбу. Это означало решительный поворот к лучшему, может быть, шаг к победе социализма уже в наши дни. Мы выскочили на улицу, шустро промчались через весь город и нашли в прилегающих лесах официального переводчика итальянского правительства, довольно молодого, хорошо одетого мужчину, который принял нас с общеизвестным итальянским гостеприимством. Он, несомненно, был интеллигентом, окончил университет в Падуе по курсу истории искусств, а также имел, как мы смогли установить, пересыпая разговор различными именами, прекрасное представление об итальянской литературе. Собственно, у него был только один недостаток: он не говорил ни на одном языке, кроме итальянского. Через некоторое время я поделился с самой лучшей из всех жен своим раздумьем, не прыгнуть ли нам лучше через окно в этот прекрасный сад и не скрыться ли в темноте. Моя супруга ответила неопровержимым аргументом, что семьдесят процентов - это, в конце концов, семьдесят процентов. Я ощутил, как во мне поднимается жуткая ненависть к флорентийским соломенным сумкам. Мы решили вернуться назад, к директору бюро-Уфицио: кроме меня самого, еще и моя жена, служащий, вечный Жид, переводчик и еще какой-то прибившийся к нам молодой человек, постоянно рассказывавший нам анекдоты на неаполитанском диалекте и при этом едва удерживающийся от смеха. Придя в Уфицио, я подвинул к себе блокнот директора, нарисовал примитивную железную дорогу с облаками дыма над ней и дополнил графическое изображение следующим текстом: "70% - giornalisto - prego". Это, несомненно, пролило немного света на ранее совершенно темное дело. Директор снова бросил свое "un momentino", схватил издание конституции Республики в кожаном переплете и принялся учить ее наизусть. Между тем, неаполитанский рассказчик анекдотов вручил мне кипу формуляров, которые, как мне разъяснил переводчик, я должен заполнить на понятном, хорошо читаемом итальянском языке. Я наудачу вписывал в бумаги цифры, даты и знаки препинания. В самых отчаянных случаях я вставлял фразу " --> Spagetti alla Bolognese ". По завершении этой анкеты изучения общественного мнения, неаполитанец взял меня за руку и вывел на улицу. Мы пересекли Тибр и проследовали к одинокому зданию на окраине города, где поднялись по нескончаемым лестницам и оказались перед окошком, напоминающим билетную кассу. Поскольку неаполитанец попытался залезть мне в бумажник, наши руки сошлись в немой схватке - пока не выяснилось, что он всего лишь хотел взять у меня шесть тысяч лир. С помощью международного кода я дал ему понять, что уже все оплатил в Тель-Авиве, для чего процитировал главу из "Ада" Данте. И дал ему шесть тысяч лир. Когда мы вернулись к туда, откуда вышли, я нашел самую лучшую из всех жен в весьма тревожном состоянии: поникшую в кресле, вытаращившую остекленевшие глаза и прерывисто дышащую. Как благородный человек, я должен добавить, что и директор Stampa уже двенадцать часов ничего не ел. Он лишь неустанно листал разные бумаги в поисках моего имени. Внезапно - я никогда не забуду этот миг - это было как озарение - : внезапно я усмотрел на одном из листков, в самом верху, имя Кишон. Трясясь, я показал на соответствующее место и закричал изменившимся от волнения голосом: - --> Mio! Mio! Mio ! Директор недружелюбно посмотрел на меня и утопил в нервозном словесном потоке, который я, вследствие своих скудных познаний в итальянском, вообще не понял, но который для меня, благодаря обилию жестов, значил примерно следующее: - Да, да. --> Bene, bene . Мы допускаем, что это ваше имя. И мы допускаем, что вот это - обозначение иностранного журналиста, который имеет право на скидку на проезд. Ну, и что дальше? Что дальше? После тупой, молчаливой паузы директор сново обронил свое "моментино", поднял телефонную трубку, долго и нудно говорил с кем-то, явно своим начальством, после чего начал писать доклад в восьми экземплярах, причем самым медленным образом, выписывая его на бумаге большими буквами времен Юлия Цезаря. Как только очередной лист был готов, он сразу же отправлялся спецкурьером государственной контрольной службы. В процессе этого директор бросал на меня столь свирепые взгляды, что я, в конце концов, начал задаваться вопросом, не собирается ли он вместо разрешения на скидку выписать ордер на арест. Настал момент, когда этот длиннейший протокол был завершен. Как только это произошло, директор, не медля более, умчался посоветоваться с министром внутренних дел, на самом высшем уровне. Только раз потом он сунул голову в дверь и спросил, чего же мы все-таки хотели. Самая лучшая из всех жен, и это невозможно отрицать, была на грани нервного срыва, у нее срывались с губ лишь короткие резкие крики: "Quanto costa? Quanto costa?". Тут и сам директор заметил, что мы стали слишком нетерпеливы, позвал портье и поручил ему немедленно принести нам какой-нибудь итальянский журнал. В конце концов мы уснули. Когда мы проснулись, то обнаружили, что нас окружает весь персонал Уффицио Стампа. И все улыбались. В центре стоял директор и собственнноручно протягивал мне заветное удостоверение. Жаль только, что я не мог прочитать текст, поскольку он был на итальянском, но дружеское окружение согрело наши сердца, и мы с надеждой вышли в холодную ночь... - Удостоверение? Что удостоверение? - спросил портье отеля на ломаном немецком. - Бумага писать, ты завтра едете министерство транспорта. Transportino. Скорее мертвыми, чем живыми чувствовали мы себя на шелковых постелях под парчовыми балдахинами. За это время Гранд-отель сдал наш крошечный, до смешного маленький пятидесятидолларовый номер, и теперь оставались свободными только бывшие апартаменты Его величества короля Виктора-Эммануила Первого, ежедневная цена сто пятьдесят долларов. После спокойного, освежающего забытья продолжительностью в десять минут меня разбудила моя жена и предложила более не заниматься вопросом скидок на проезд, даже ни самую малость, поскольку даже самая малость сведет нас в могилу. - Женщина, - возразил я, - дело не в семидесяти процентах. - Дело в человеческом достоинстве, как таковом... С небрежно брошенного слова "Transportino" начали мы следующим утром наше новое турне на такси. Мы даже начали испытывать известное расположение к римским шоферам. Водитель понимал нас с полуслова. Вскоре мы остановились перед грандиозным дворцовым порталом, вход в который охраняли двое с алебардами в помпезных старомодных одеяниях. Мы вошли внутрь, пересекли музей Ватикана, вышли из него с другой стороны, сняли двуколку, только в этот раз сказали не Transportino, а Transportatia, и достигли Сорренто, этого известного, расположенного среди прекрасных дубрав, курорта. Признаюсь, к этому моменту я был совершенно сломлен в духовном, душевном, физическом и финансовом отношении. Со страхом я покосился на жену. Оказалось, что я имею настоящего спутника жизни. Самая лучшая из всех жен, сжав губы, повторяла с горестной решимостью: - Гад будет, кто сдастся. Мы все равно найдем это проклятое министерство транспорта, даже если придется погибнуть. Невозможно описать душевное состояние, в котором мы снова пустились в поиски. Должно быть, так же чувствовали себя первые христиане, выходящие в Колизее на рандеву со львами... И еще до заката мы стояли у министерства транспорта. Как мы его отыскали? Не хватит времени и места описать эту совершенно невероятную историю, в которой сыграли ведущие роли один терпеливый водитель авобуса, один южноафриканский пилот и один добросердечный официант, чей дядя в --> Ферраре , по счастью, немного понимал по-английски. В министерстве транспорта нас приняли с явной антипатией, ослабленной только неожиданностью нашего появления. Полагаю, что я оказался первым иностранным журналистом, пробившимся сюда за последнее время. С новой силой предприняли мы атаку. Нами управляла на всех стадиях служебная клавиатура от --> piano superiore через --> andante cantabile вплоть до --> allegro moderato . С помощью выразительного языка жестов, который мы постоянно использовали, нам удалось разъяснить свою просьбу: Мы - чш-чш-чш - поезд - (дополнительное пф-пф-пф) - giornalisti - чш-чш-чш - --> riduzione - 70% (специальная запись). Новые формуляры по предоставлению соответствующих субсидий были заполнены и отправлены. Была созвана конференция. Телеграфные провода загудели. Уже в потемках покинули мы благословенное здание. В моем левом нагрудном кармане возлежал документ в обложке из искусственной кожи, украшенный моей собственной фотографией: --> Ferrovie dello Stato ... --> a tariffo ridutto del 70% ... Молча шагали мы под блистающими на небе звездами. Слезы радости и избавления текли по нашим ввалившимся щекам. Ни одну бумагу в жизни мы не могли бы назвать столь важной. И не имело никакого значения то, что она уже была нам вообще не нужна. Потому что мы, как это и предполагало многоотраслевое правительство Италии, уже объехали полcтраны. Правда, за полную стоимость. Турция Турецкие фрукты Стамбул - большая столица с числом жителей, которое почти достигает Израиля. Однако никто и слыхом не слыхал о Стамбуле, пока не начали крутить фильм об этом городе. Этакий триллер под названием " --> Топкапы ", в котором Питер Устинов выкрал драгоценные камни из короны, ну, вы помните. Так что нет ничего удивительного в том, что самая лучшая из всех жен изъявила настоятельное желание посетить этот город, чтобы лично осмотреть место происшествия. Мы наняли экскурсовода и отправились в Токапы, который уже успели превратить в национальный музей, чтобы шаг за шагом обследовать с открытыми ртами лабиринты великолепного дворца. Я решительно утверждаю: в том, что касается величия и блеска, нигде невозможно найти что-либо подобного, - ну, разве что, современный Кремль, возможно, представляет собой исключение. - Этот объект, действительно, является сокровищницей древней культуры и цивилизации, - произнес экскурсовод, надуваясь от официальной значимости. - Здесь собрано неисчислимое количество произведений искусства. Здесь находится знаменитая библиотека султанов, а также гигантское собрание миниатюр со всего света. Что бы вы хотели посмотреть в первую очередь? - Гарем, - ответил я. Самая лучшая из всех жен хотела уже съязвить, что-то вроде того, что я пошлейший пошляк, но экскурсовод правильно понял, от кого он потом получит чаевые, и потому кратчайшим путем повел нас в эту прекраснейшую, расточительно обставленную часть дворца. Мне кажется, Топкапы вообще был построен исключительно для целей этого отдела. Каждая комната гарема была сокровищем. Мягкие постели с пухлыми подушками действовали на меня сногсшибательно, равно как и богато обставленные будуары, из которых сладкие пчелки уходили на свою посменную работу. - Здесь, на этом самом месте стоял заботливый султан, - сказал экскурсовод и указал на окно, - чтобы рассматривать своих жен там, внизу, в ванной, когда хотел выбрать ту из них, которую хотел. Я подошел к окну и задумался о них и о нем, пока самая лучшая из всех жен не вырвала меня из моих полигамных грез, чтобы известить, что хотела бы еще посмотреть на мозаичные панно. Я огрызнулся, что ей не следовало бы быть столь нетерпеливой, что у нас и дома достаточно мозаики, и вообще, мне бы хотелось осознать общественно-политическое значение всего этого заведения. Рассматривая через окно этот античный бассейн, который при его огромных размерах вполне мог вместить тысячу и одну даму, я размышлял, как же, черт побери, султан мог всю эту толпу объяснить своей жене. - Абдул-Гамид, - говорила ему, должно быть, как-то вечером его жена, - мне хотелось бы знать, почему ты все время стоишь у этого окна? - Кто, я? - переспрашивал султан. - Я только хотел посмотреть, дорогая, какая будет погода. - А что это за женщины? - Похоже, будет дождь. - Я тебя спросила, что означают все эти женщины там, внизу. - Женщины? Какие женщины? - Вот эти банные русалки. Может скажешь, что ты их никогда не видел? - Я смотрю только в небо, сердце мое. Красный закат сулит хорошую погоду, верная примета, знаешь ли. А вниз я и не взглянул. Но раз уж ты настаиваешь, - это там, внизу, действительно, выглядит как турецкие бани. Ну, что ж, люди ведь должны где-то мыться. - И с каких это пор внутри дворца появились общественные бани? - Понятия не имею, дорогуша, но я распоряжусь выяснить. Если это архитектор допустил такую ерунду, полагаю, ему следует отрубить голову. - Абдул-Гамид, ты от меня что-то скрываешь! - Ну, ну, мышонок, неужели ты мне опять не веришь? - Тогда объясни мне, пожалуйста, чем ты, собственно, занимаешься каждую ночь, когда незаметно отсюда улизываешь? - Я? - Да, ты! Ты сгребаешь банный халат и выскальзываешь из спальни1 - Только разве что в туалет, моя сладость. - На три дня? - На все требуется свое время. Кроме того, если я не могу заснуть, я иногда играю в шахматы с евнухом. Ты же знаешь этого толстяка с мечом. Недавно я сыграл с ним вничью. А ведь у него был лишний конь, но тут я пожертвовал свою ладью, и знаешь... - Три дня! - У меня были проблемы с моей королевой. - И потому ты вернулся полностью опустошенный, так что едва держался на ногах. - Ну, знаешь ли, когда у него лишний конь... - А музыка? - Какая музыка? - Ты знаешь, какая именно! Ни один человек во дворце глаз сомкнуть не может от постоянно грохочущего танца живота! - Ты что, полагаешь, что я исполняю танец живота? - Не ты. Они. - Кто? - Твои девушки. - Любимая! Я бы просил тебя!.. - В прошлую ночь я подошла к окну и крикнула им туда, вниз, чтобы они прекратили этот шум, у меня мигрень. Так одна из этих баб подняла такой хай: "Заткнись, ты, там, наверху, не беспокой султана!". Что, по-твоему, это должно означать? - Откуда я знаю? Может быть, какая-нибудь из этих девушек замужем за парнем по имени Султан, или что-то в этом роде. Или, может быть, так зовут директора бассейна... - Но я не видела там, внизу, ни одного мужчины. - Значит, это, наверняка, очень целомудренные, стыдливые девушки. - Целомудренные, говоришь? Они же совершенно голые! - Кто? - Эти твои грязные шлюхи. - Шутишь! Ты имеешь в виду, они совсем без одежды? - Ты меня правильно расслышал! - Безобразие! Я проинформирую министерство полиции. Подумать только - в моем собственном дворце! Я тебе очень признателен, что ты открыла мне на это глаза, любимая. Голые! Тут надо срочно что-то предпринять! Я сейчас же иду туда и лично займусь этим вопросом, и если обнаружится, что у них нет разрешения на организацию нудистского пляжа, то я их... - Абдул! Зачем ты берешь свой банный халат? - Я должен идти, мышоночек. Я хочу выяснить, что там делают эти девушки. Это вопрос принципа, ты понимаешь. Я вернусь в мгновение ока, мой голубочек, может быть, уже в эти выходные, но уж никак не позже следующей весны. Франция --> Tour d'Oblisque Поздним утром мы прибыли в Париж. Все шло своим чередом, царила прекрасная погода, путешествие было приятным, и в отеле "Сен-Поль" по улице Сент-Оноре, 15, был забронирован для нас номер. Вдобавок, еще в поезде мы встретили старого друга, который временно проживал в Париже и снабдил нас парой добрых советов: - Вы должны быть особенно осторожны, нанимая такси, - советовал он нам. - Просто садитесь и говорите название и адрес вашего отеля, и до выхода не произносите ни слова. Парижские таксисты чуют инстранцев за сотню метров против ветра. Ну, и вы знаете, какие последствия это может иметь для вашего кошелька. - Мы это знаем, - подтвердили мы и немедленно провели маленькие тесты на знания языка. Поскольку самая лучшая из всех жен, происходя из чистопородных --> сабров , хорошо владела гортанным "р", ей было поручено произносить адрес, бегло используя нижеследующее предложение: - --> Quinze rue St.Honor, Htel St.Paul ... Кенз, рю Сент-Оноре, отель "Сен-Поль"... Далее, наш друг советовал нам при сообщении адреса и других важных деталей заседания катать в углу рта сигарету, что выглядело не только типично по-французски, но и камуфлировало бы некоторые известные неровности в нашем произношении. И когда поезд уже подкатывал к перрону, он закончил: - Ваш отель находится недалеко от --> Place de la Concord , в нескольких минутах езды от вокзала. Так что такси должно вам обойтись не больше, чем в 6 новых --> франков . Как только мы нашли такси, и пока мы наш багаж под бдительным взглядом шофера запихивали в багажник, наш друг открыл беглый разговорный огонь по-французски, который мы лишь иногда прерывали крохотными частичками из своего богатого словарного запаса вроде " --> Oui ", "Non" или немым пожиманием плечами. Так все и шло. После того, как мы кивнули напоследок нашему другу, моя жена воткнула сигарету в рот, включила свое самое лучшее врожденное "р" и сказала: - Quinze rue St.Honor, Htel St.Paul. Нельзя не признать, что мы были чересчур возбуждены. Но водитель ничего не заметил. С деловым молчанием он завел мотор и поехал. Все было в самом лучшем виде. Мы откинулись на сиденья, тесно прижавшись друг к другу, как парочка влюбленных, так, чтобы наше дальнейшее молчание не бросалось в глаза водителю. Через несколько минут мы миновали обелиск на площади Согласия. Моя жена схватила французскую газету, которую я демонстративно держал в руке, и нацарапала мне на ее полях своим карандашом для подведения бровей: - Мы уже почти у отеля. Идиот-водитель считает нас французами. Непостижимы пути твои, Господи, воистину непостижимы. - Через пару секунд моя жена открыла свою сумочку, кинула туда испуганный ищущий взгляд и побледнела: - Ой! - крикнула она на громком, неподдельном иврите. - А где, черт побери, наши паспорта? Я быстро прикрыл ей рот (паспорта находились, как обычно, в моем правом нагрудном кармане) и попытался рассмотреть лицо водителя в зеркало заднего вида. Тщетно. Во всяком случае, оно не преобразилось. Только мне показалось, что его уши пару раз вздрогнули. А больше ничего. Разве что он внезапно и резко повернул руль налево и дал газу. Нас охватил беспокойство. Никакого сомнения: испуганный возглас моей супруги разоблачил нас как иностранцев. Надо было что-то предпринимать, иначе все потеряно. В напряженной тишине - и так, чтобы водитель мог слышать - я выпустил лучшее из своего французского: --> - Comment allez vous? La plume da ma tante est plus belle que le jardin de mon oncle. Garon, je voudrais manger. L'addition, s'il vous plait . Я еще не договорил фразы, когда увидел в зеркале заднего вида глаза водителя, устремленные на меня, прямо на меня, большие, серые, стальные, неумолимые глаза. Я затрясся и почувствовал, что весь покрылся испариной. В это мгновение самая лучшая из всех жен, интуитивно почувствовав неладное, бросилась на меня и стала целовать --> la Parisienne , поскольку только француженки понимают толк в том, как надо целоваться публично... Когда поцелуи закончились, счетчик показывал 9,60 франков. Водитель нас разгадал. Он понял, что мы никакие не французы. Он, Жан-Пьер, это знал. И способ, которым он вел машину, доказывал это. Все новые и новые левые повороты бросали нас в правый угол заднего сиденья. Едва мы пересекли Сену, последовал новый резкий поворот налево, - и снова Сена. Мы пересекали ее несколько раз. Затем мы проследовали каким-то длинным туннелем, - и снова обелиск. Я не мог более сдержать укоризненного замечания: - Уж эти мне французы с их бесконечными обелисками, - шепнул я супруге. - Этот обелиск мы уже проезжали, - возразила она беззвучно. Счетчик стоял уже на отметке 18 франков. Это было втрое больше суммы, скалькулированной нашим другом. Возможно, благосклонный читатель поинтересуется, почему мы не попытались остановить этот постепено уходящий в космические просторы спутник? Этому есть разные объяснения. Во-первых, мы оба по натуре робкие. Во-вторых, мы оба - и благосклонный читатель, возможно, помнит об этом - весьма плохо изъяснялись по-французски. И в-третьих, что нам оставалось делать? Взять другое такси? В конце концов, этот Жан-Пьер уже провез нас по весьма значительной части Франции, мы уже знали его приемы, его особенности и слабости, - так зачем нам нужно было экспериментировать с новым шофером? Кроме того, мы еще не полностью капитулировали. Моя жена снова попыталась провести мероприятие la Parisienne, однако, я уже был не в состоянии оставаться ей полноценным партнером. Нам следовало поберечь силы, чтобы по возможности уменьшить потери и бороться дальше. Жан-Пьер, и это не оставляло никаких сомнений, ехал с нами по кругу. Мы проезжали мимо обелиска с равномерным интервалом в шесть минут, то есть примерно десять раз в час. Сам о собой, если учесть некоторую поправку, когда мы в часы пик попадали в транспортные пробки, это составляло 240 объездов обелиска в день, что, соответственно, в неделю... Когда счетчик взлетел до 27 франков, водитель открыл бардачок и достал оттуда свою первую трапезу, состоящую из бутербродов, маленьких маринованных огурчиков и фруктов. При обсуждении сложившегося положения, проведенном на иврите, мы установили, что наши собственные запасы, состоявшие из двух яблок, одного апельсина, высохшей булочки и небольшого количества жевательной резинки, весьма ограниченны. Если мы будем экономны, может быть, сможем продержаться до завтрашнего вечера. Внезапно озабоченное лицо моей жены озарилось вспышкой надежды: - Бензин! - ликующе вырвалось у нее. - Ведь этот тип израсходует весь бензин! Когда-то он дожен ведь остановиться для заправки - и мы будем спасены! Я наклонился, чтобы взглянуть на датчик топлива. Бак был наполовину пуст. А счетчик стоял на 35,50. С наступлением темноты мы предусмотрительно решили хотя бы часок поспать по очереди, чтобы Жан-Пьер не смог потихоньку заправиться и ехать дальше. Пять или шесть раз мы пытались вызвать его благосклонность, выкрикивая при виде обелиска восхищенное "О!". Жан-Пьер не реагировал. Его широкая, могучая спина оставалась неподвижной даже при резких поворотах влево. Счетчик показывал 45 франков. Я взял пилочку для ногтей и нацарапал на обшивке следующую надпись: - В этом такси 23 августа умерли с голоду Эфраим Кишон с женой. А потом, когда мы уже теряли последнюю надежду, такси вдруг остановилось, уж и не знаю, как и почему. Возможно, Жан-Пьером овладела усталость, возможно - какой-то гуманный порыв, быть может, мысль о жене и детях, - во всяком случае, после обелиска на площади Согласия он вдруг более не свернул налево, а проехал еще сотню метров прямо и остановился у отеля "Сен-Поль". - --> Cinquantecinq , - сказал он. Он имел в виду франков, 55 франков, с чаевыми 58. Все же меньше, чем 60. --> Рапсодия в зеленом Я стоял у окна отеля и любовался великолепным видом парижской телевизионной антенны. Внезапно я услышал громкий испуганный возглас у себя за спиной: - --> Ой-вэй ! Я обернулся и увидел, как самая лучшая из всех жен с растерянным взглядом и лихорадочными движениями роется в своей сумочке. Я выстоял на стороне своей жены большинство ближневосточных войн. Более того, мы вместе выбили из городских властей Тель-Авива разрешение на стоительство. Но в столь безудержном отчаянии я ее еще никогда не видел. - Б-же мой, - голосила она, - я его потеряла! И ушла прочь, чтобы пропасть в теснинах большого города. И оставила меня одного, как перст, посреди руин наполовину опустошенных чемоданов. Проходили часы, и я потихоньку уже начал беспокоиться. Только мое скверное французское произношение удерживало меня от того, чтобы обратиться в полицию... Внезапно дверь распахнулась и самая бледная из всех супруга, рыдая, рухнула на кровать и затихла недвижно. - Я не могу его отыскать... Его нет во всем Париже... - Кого же, во имя Г-спода?! - Моего зеленого карандаша... Оказалось, что по нашему прибытию моя дорогая лишилась нечто такого, что она обычно берегла как зеницу ока: толстый зеленый карандаш, который единственный мог обеспечить ее миндалевидным глазам правильные очертания. Обыкновенный цветной карандаш. После его пропажи она прочесала весь Париж, от бутиков до парфюмерных лавок, и снова назад, были испробованы дюжины карандашей, чтобы в конце концов с прискорбием констатировать, что его особую зелень в Париже не найти. В море подробностей я между прочим выяснил, что речь идет о продукции под названием "зеленый вельвет", поставляемом известной фирмой "Мейбелин" из Мичигана. Все остальное не годится. - Но, милая, - попытался я утешить ее, - за твоими очками и так никто не увидит зеленых контуров твоих прекрасных глаз. - А что, если, дурья твоя голова, я сниму очки, чтобы их протереть? Я всегда утверждал, что женщин и их неизведанную душу невозможно постичь. Слабый пол одинаково живет во всем мире по одним и тем же законам и с одними и теми же зелеными карандашами. Просто женщины совсем не такие, как мы, мужчины. И по-другому сходят с ума. Моя жена, например, осознала всю серьезность происшедшего и принялась стенать: в этих условиях она будет не в состоянии завтра вечером идти на прием в посольство. - Без своего обычного макияжа мне будет казаться, что я голая, - пояснила она. - Иди один. Она показала мне свои покрасневшие глаза. - Глянь-ка, вот это я еще своим старым карандашом красила. А тут, на моем левом глазу, ты можешь видеть, какая ужасная штука, это я уже здесь, в Париже, намазала. Видишь разницу? Я сравнил оба глаза со всей приказанной старательностью и не смог установить ни малейшей разницы. Зеленая линия, она и есть зеленая линия. Точка. Может быть, разве что, левый глаз был немного красивее. А может быть, и правый. - Ты абсолютно права, - сказал я. - Никакого сравнения с "зеленым вельветом"... Наша незабываемая неделя в Париже превратилась в зеленую трагедию. Самая лучшая из всех жен пережила бессонную ночь. Время от времени она вставала, чтобы посмотреться в зеркало. Потом будила меня: - Ты только посмотри, на кого я похожа! Катастрофа! И она была в чем-то права. Со своим залитым слезами лицом и распухшими глазами она представляла действительно безрадостное зралище. В результате долгих раздумий я вспомнил, что цветные линии вокруг женских глаз мне никогда и в глаза-то не бросались. Кроме, может быть, миссис Пигги из Маппет-шоу. - Давай-ка спать, дорогая, - пробормотал я из-под одеяла, - а утром попросим американского посла прислать эту штуку с дипломатическим курьером прямо из Мичигана. Следующим утром она не встала с постели. Поскольку проблема не разрешалась, ее следовало перевести в другую плоскость. Я как-то слышал об одной даме, потерявшей пластмассовую заколку, которой она скрепляла свои волосы в пучок аккурат под мозжечком... Оказалось достаточно, чтобы выпрыгнуть в окно... Из-за какой-то заколки! - Я знаю, как это произошло, - причитала моя женщина. - Я в такси открывала сумочку, вот карандаш и мог вывалиться. А все почему? Потому что у меня нет ни одной сумочки, которая бы нормально закрывалась... У нее дома этих сумочек просто чудовищное изобилие. Они имеет их всех мыслимых оттенков радуги. Сумочки из кожи, шелка, нейлона, перлона, дралона, соломы, --> фибергласа , плексигласа, и даже одну из дерева. И еще две из жести. - Завтра, - объявила она, - мы купим новую сумочку. Покупка новой сумочки казалась решением всех проблем. Особенно за границей. Однажды, - это было в Риме - мы попали на забастовку транспортных рабочих. Она тут же купила себе красную сумочку. На Кипре я вывихнул себе лодыжку. Она срочно пошла и купила - угадайте, что? Причем, это была особенно большая и, если я правильно припоминаю, из желтого полиэтилена. - Минуточку! - сказал я своей причитающей женщине, стремительно прокручивая мысль в мозгу. - А что, если поискать в торговом центре американской военной базы? Я почти уверен, что мы сможем там найти твой карандаш. - Не смеши меня, - ответила она, но я уже был в пути. На кону было наше счастье, быть может даже, наш брак. Но прежде всего, конечно, наша отпускная неделя в Париже. Прежде всего я зашел в ближайший магазин с парикмахерскими принадлежностями и купил там самый простой зеленый карандаш без какой-нибудь товарной марки. Затем я разыскал ювелира недалеко от Оперы и попросил его на футляре карандаша выгравировать золотыми буквами слова "зеленый вельвет, Мейбелин из Мичигана". Ювелир даже не поморщился. Он уже знал этих туристок. Короче: несколько часов спустя я вернулся в отель, подошел к выплакавшей глаза самой лучшей из всех жен и протянул ей карандаш. - Мне очень жаль, дорогая, я перетряс весь военный магазин сверху донизу, но это все, что мне удалось найти. Моя дорогая увидела мой карандаш и ее лицо просветлело. - Ты, дурачок! - воскликнула она. - Это же он! Это именно то, что я тут везде понапрасну искала! Она подлетела к зеркалу и нанесла несколько очень зеленых линий на свои сияющие глаза. - Ну, вот! Видишь разницу? - Конечно, я же не слепой. И моя благодарная супруга вручила мне все 43 карандаша для глаз, которые она купила в 43 парижских магазинах. Она предоставила на мое усмотрение, как с ними поступить. И я сел и написал - в отличие от Джорджа Гершвина, чья супруга, вероятно, предпочитала --> голубые карандаши для глаз - эту Рапсодию в зеленом. Протирка очков Я сел на первый попавшийся автобус, идущий до Монмартра, вышел там и поихоньку втерся в радостную пеструю компанию народов всего света. Попросту говоря, уселся в кафе, заказал вермута и стал рассматривать окружающую сутолоку. И впрямь сутолоку! За соседним столиком всхлипывала крашеная блондинка на плече у молодого юноши в бакенбардах и очках. Немного подальше пожилая секс-бомба делилась с заинтересованными слушателями воспоминаниями о своей загубленной молодости. Неподалеку небритый, дикой наружности тип в пуловере держал транзистор у своего уха. А там дискутировали шесть длинноволосых юношей по поводу выявленных ими противоречий между нео-даосизмом и Кафкой, тут две неподвижных, изрядно накрашенных женщины в немом объятии изготовились к новым ударам судьбы. Какая-то полуголая, захватывающе красивая девица уселась напротив африканского матроса, вытащила книгу и начала читать. В углу некий меланхолически настроенный студент пытался покончить жизнь самоубийством через проглатывание ложки, но официант, отвечавший за комплектность столовых приборов, вцепился ему в руку. Две театральных актрисы сочли жару столь непереносимой, что начали раздеваться, вследствие чего официант немедленно вызвал полицейских, видимо, чтобы они разделили с ним удовольствие созерцания. Страдающий слоновостью скульптор выдавливал из миниатюрной флейты электронную музыку, известная поэтесса водила свою самку бульдога от столика к столику и собирала подаяние для ее якобы вчера народившегося помета, белобрысый аккордеонист преследовал сентиментальной мелодией обнимающуюся парочку, повсюду мелькали сигареты и спички, обрывки разговоров и смех пробивались через клубы дыма и алкогольных паров. И посреди этой оргии единения и радости жизни за своим столом сидел один одинокий человек, и это был я. Еще никогда в жизни я не чувствовал себя таким одиноким, таким забытым, покинутым и потерянным. Не будь у меня привычки в жаркую погоду (которая стояла в тот день) одевать спортивную рубашку навыпуск, я бы, пожалуй, никогда не вступил в контакт с окружающей средой. Но и это, должен сказать прямо, был весьма безрадостный контакт. Поскольку я отчетливо ощутил, что нижняя левая часть моей выпущенной рубашки отворачивается. Я осторожно оглянулся и обнаружил: мой сосед по столу завладел уголком моей рубашки и протирал им стекла своих очков, большие, толстые линзы в черной роговой оправе. Я этого господина в жизни никогда не видел. А сейчас он сидел рядом и протирал свои очки моей рубашкой. Примерно минуту царила тишина, прерываемая только ритмичным шорохом протирания. Затем я собрался: - Месье, - сказал я. - Что это вы делаете? - Вы же сами видите, - прозвучал ответ. - И не таращитесь так тупо. - Может быть, вы будете протирать свои очки вашей собственной рубашкой? - Моя рубашка заправлена в брюки. Вы же это видите. Он поднял стекла на свет, чтобы убедиться, что они протерты основательно. Очевидно, это было не так. Но когда я заметил, что он собирается продолжать свою протирочную деятельность, я потянул рубашку на себя; однако, тут меня ожидало нечто весьма милое: - Ну, что такое? - проворчал он. - Дайте же мне, любезнейший, протереть очки! - Только не моей рубашкой! - Но почему же? - Ну, скажем, потому, что мы не знакомы. - Боско, - с легким наклоном головы представился мой сосед. - И прекратите уже таращиться. Такое развитие событий шло мне против шерсти. Теперь, когда мы уже лично познакомились, мне стало гораздо сложней отказывать ему в рубашке. - Да, но... - пролепетал я. - Это же совершенно новая, чистая рубашка. Надо заметить, что я привел не особо убийственный аргумент, но ничего другого просто не пришло на ум. И что с соседних столиков на меня воззрились недоброжелательные взгляды, тоже не облегчало моей позиции. Боско, сразу же почувствовавший свое тактическое преимущество, снова ухватил край моей рубашки, готовый к действию: - Если бы это не была чистая рубашка, я бы не использовал ее для протирки своих очков. У меня ведь очень дорогие и очень чувствительные линзы. А ну-ка. - Вы хотя бы не рвите так, - предостерег я слабеющим голосом, пока он продолжал протирать. - А кто рвет? - сердито спросил Боско и достал из нагрудного кармана своей спортивной рубашки другие очки с темно-зелеными стеклами. - Нет! - энергично запротестовал я. - Пожалуйста, больше не надо очков. - Вы меня утомляете, - парировал Боско. - Успокойтесь уже, наконец. Сейчас ситуация представлялась мне просто глупой. В конце концов, я турист, иностранец, увеличивающий число иностранных туристов, проще говоря, гость этой страны. Я едва знал Боско, и уж в любом случае, недостаточно хорошо, чтобы предоставить ему свою рубашку на чистку всего запаса очков. Но общественное мнение явно стояло на его стороне, в этом выражение лиц сидящих вокруг не оставляло сомнений. "Вы ябеда и слабак, - говорили их взгляды. - Вы незваный гость. Вы эгоист. Вы заносчивый задавала. Вы ведете себя так, будто ваша рубашка - самая дорогая вещь на земле. Радуйтесь, что она хоть на что-то годится. Вы вообще не понимаете, что такое единство, у вас никакого чувства коллективной ответственности, никакого чувства коллективизма. Вы недостойны того, чтобы сидеть тут, вы ходячее никто в убогом тряпье"... Поскольку тучи сгущались, я собрался с силами: - Хватит! Я больше этого не желаю! - А почему, собственно? - Я не собираюсь давать вам отчет! Я что, обязан каждому давать свою рубашку для протирания очков? - Каждому?! Почему каждому?! - посыпались на меня возгласы со всех сторон. - Кто, кроме Боско, протирает очки? Кто еще покушается на вашу идиотскую рубашку? Почему вы говорите "каждому", когда только Боско... Остальное я не слышал. Я был уже у дверей. Однако там я остановился и с вызывающей медлительностью заправил свою рубашку в брюки. --> Vive L'Empereur ! Среднестатистический француз терпеть не может иностранцев, поскольку он чувствует, что ими будет продана и предана вся вселенная, включая солнце и луну. Он любит Францию и сиамских кошек, чтит генерала Де Голля и всю его долгую жизнь на земле, ненавидит правительство, войну, дождь, иностранных туристов, французов и себя самого. На мой личный, не совсем научно обоснованный взгляд, этот душевный настрой происходит от слишком крутых подъемов в метро; это также могло послужить причиной того, что предпоследний --> Тур-де-Франс выиграл бельгиец. Между прочим, истинные мастера держать дистанцию - не англичане, как общепринято, а французы. Они даже ликвидировали таблички с именами живущих на входных дверях, чтобы гарантированно оставаться неуловимыми. Все же Жан-Пьер делал великодушные жесты не из простого каприза. Израильтяне, с тех пор, как они в --> Суэцкой кампании плечом к плечу с французами воевали против американцев, рассматривают Францию как союзника, и этот союз приносит иногда неожиданные плоды. Я, например, однажды получил частное приглашение от одного француза. Частное. От француза. В его дом. В самую его обитель. Иностранцы, которые уже лет двадцать живут во Франции, уверяли меня, что в славной истории этой страны не было прецедента такому приглашению. Еще никогда инстранец не преступал порога француза, это было что-то невообразимое. Причем я хотел бы особо подчеркнуть, что хозяин, когда приглашал меня, не был пьян, наоборот, выражаясь соответствующим слогом, находился в полном сознании и трезвом уме. Речь шла, таким образом, о редчайшем стихийном явлении. Правда, познакомились мы с ним на театральном фестивале, что является существенным минусом. Во время спектакля израильской труппы я уселся рядом с пожилым господином, который непрерывно интересовался, что же, собственно, к чертям, происходит на сцене. Я объяснил ему, что он смотрит сценки из жизни так называемого "киббуца", коллективного сельскохозяйственного поселения, где люди работают добровольно, в одной руке держа плуг, в другой оружие, а в третьей Библию. Мой новый друг, месье Рапу, сообщил мне в ответ, что и он тоже, а точнее говоря, его дед воевал против Пруссии. Отсюда мы перевели наш разговор на Китай, на рулетку и на последние съеденные блюда. Возможно, эта последняя тема и побудила месье Рапу забыть о традиционных предрассудках и пригласить меня к себе домой. - Приходите в пятницу вечером после обеда, - сказал он. - После обеда придет еще одна пара. - Мерси, - ответил я. - Понял: буду в пятницу вечером после обеда. - Садитесь на метро на станции "Бонапарт" и езжайте до остановки "Обелиск Наполеона". Перейдете площадь Великой Армии в направлении Триумфальной арки. На перекрестке авеню 7 ноября с улицей 28 мая найдете дом --> Маренг о. Вы узнаете его по прикрепленной слева от входа мраморной доске, из которой следует, когда был заложен этот дом. Это произошло ровно через 104 года, как Наполеон разгромил итальянскую армию на мосту Маренго. Итак, до свидания в пятницу после обеда. В пятницу вечером я очень плотно пообедал и отправился по указанному адресу. Обелиск, поставленный Наполеоном в честь победы при --> Фридланде , я отыскал без труда, но там, где должна была быть площадь Великой Армии, находился музей керамики, размещенный в здании бывшей кадетской школы. После нескольких минут безуспешных поисков я обратился к дорожному полицейскому за справкой. Он пояснил мне, что искомый мною обелиск - это не обелиск Фридланда, а обелиск в честь победы в Египте, и стоит он между улицей 11 января и улицей 12 января. Наконец, он спросил меня о моей национальности. Я представился израильтянином и увидел, как загорелись его глаза. Наполеон, как он объяснил мне, перед покорением Египта, занял знаменитые Аккру и Яффо. Я понимающе кивнул, хотя даже не предполагал, что крепость --> Аккра была покорена Наполеоном. Примерно полчаса спустя я стоял перед домом Маренго и еще через четверть часа у дверей в квартиру месье Рапу. Там уже собралось маленькое, но аристократическое общество. Все разговаривали на беглом французском, языке моей безнадежной любви. Спустя некоторое время разговор закрутился вокруг событий на Ближнем Востоке. Господствовало полное единство по вопросу о стратегическом значении государства Израиль. - Уже во времена, когда император перед покорением Египта занял Аккру и Яффо, - начал один из гостей и ушел в подробное описание гениального тактического маневра, который корсиканец провел в тени пирамид. Особенно воспламенило фантазию говорящего явление этого великого полководца, когда он подскакал к белой палатке на одиноком холме в лучах заходящего пустынного солнца, и его силуэт тонул в золотистых отблесках. Это, как он мечтательно выразился, достойно отображения на великолепной картине (две таких картины, выполненных маслом, уже висели тут же, на стене). Я, со своей стороны, как недавно приехавший и имеющий более, чем практический интерес, поинтересовался достопримечательностями, которые за время пребывания тут следовало бы обязательно посетить. Мне назвали следующие: Могила Наполеона. Триумфальная арка. Все без исключения военные музеи, особенно, посвященные битве при --> Йене , под --> Аустерлицем и при --> Ваграме , ну, и все остальные. Все без исключения любимые замки императора, особенно, в --> Мальмезоне , Сен-Жермене, в... У меня закружилась голова. Разумеется, Наполеон по праву носит гордое звание "Орел", но что-то должно оставаться и для прочих воробьев. Конечно же, я был --> ниже его , поскольку он все-таки покорил мир, а я нет. Но если присмотреться, в своем покорении мира он зашел не так уж далеко. Наш преподаватель истории в гимназии однажды так ответил на невежливый вопрос, зачем вообще Наполеон предпринял египетский поход: просто генерал хотел перенести во Францию египетские пирамиды. Никто лучше меня не знает, что вместо них он довольствовался самодельными обелисками... Пока такие или подобные харизмы лезли мне в голову, прочее общество занялось битвой при Ваграме, где император размолотил объединенные армии русских, пруссаков и австрийцев, перед тем, как начать свой знаменитый зимний поход и покорить Москву. - Никакой полководец, кроме Наполеона, прежде ни разу не покорял Москву, - заметил присутствующий спортивный журналист непререкаемым тоном. - А после того? - поинтересовался я. - Что "после того"? - Я имею в виду - после того. - Ах, после того... Конец истории. Наш хозяин глотнул своего коньяка "Наполеон" и сказал заметно язвительным тоном: - А после того собралась реакционная банда императоров и королей и задушила этого гения революции. Я возразил полушепотом: - Но разве Наполеон не был сам императором? И королем Италии? - Вот именно! - прозвучала едкая реплика. - Именно этого эти снобы не могли вынести... - Я прощаю всех англичан, - вставил другой, поглаживая стоящий на кимине бюст Наполеона. - В конце концов, они никакие не европейцы. Но вот садиста-губернатора Святой Елены, который обращался к императору на "сир" - его не прощу никогда. Чтобы сменить тему разговора, я предложил стоящим поблизости господам сигареты. Они демонстративно отвернулись от меня. Только теперь я осознал оплошность, которую допустил: это были сигареты " --> Нельсон ", и портрет легендарного адмирала был отчетливо вытиснен на пачке. Он выглядел столь удовлетворенным, как будто только что уничтожил французский флот. Это было ужасно. И даже мое оправдательное бормотание, с которым я вынужден был спрятать свое вульгарное зелье в карман, было явно неприятно присутствовавшим и более не пробивало их ледяную неприязнь. Я распрощался, чтобы никого не задерживать. Чисто из вежливости - скорее, чтобы придать моему уходу безобидный характер - месье Рапу попросил у меня мой лондонский адрес. Пользуясь случаем сгладить гнев гостей, я выдавил: - --> Веллингтон -серкл. Угол Трафальгарской площади. Отель "Ватерлоо"... Господи, Б-же... Никто не подал мне руки. Хозяин молча проводил меня до двери, не обращая внимания на мои заверения, что не моя в том вина, что каждая вторая улица в Лондоне названа в честь какой-нибудь битвы или военачальника, и если кончаются имена Веллингтона или Ватерлоо они тотчас изобретают новые, им рифмующиеся, как, скажем, Кенсингтон или Бейкерлоо... Месье Рапу грозно защелкнул дверь на замок. С трудом держась на ногах, я спустился вниз, пересек --> Тильзитскую улицу и направился к очередной триумфальной арке. --> Garon! Un antrectе ! Глубоко в Булонском лесу на пересечении двух труднодоступных второстепенных дорог находится маленький, неприметный ресторан, часто посещаемый лишь местными обитателями. Каждое воскресенье он буквально лопается от посетителей, и у входа вьется длинная очередь голодных французов, ожидающих свободного места. Между плотно засиженными столами снуют туда-сюда два вспотевших, переполненных заказами официанта, снова подтверждая старое правило, что во французском ресторане бывает либо слишком мало, либо слишком много официантов, но никогда не требуемое количество. Атмосфера там царила столь простодушная и так по-настоящему она меня очаровала, что я проявил преступное легкомыслие ко всем предупреждениям сыча Липсица и уселся за стол, стоявший посреди ресторана, оказавшийся, как по волшебству, совсем пустым. Я непринужденно опустился на стул (он оказался одним-единственным), вытянул свои уставшие члены и не без удовлетворения отметил, что я в относительно короткий срок полностью освоился с французской жизнью. Затем я подхватил меню, пробежал его тренированным взглядом и остановился на антрекоте. "Garon! - крикнул я на самом лучшем своем французском. - Un antrectе!". Официант с аристократически недоброжелательным выражением лица и семью составленными друг на друга тарелками в руках прошмыгнул мимо, даже не заметив меня. Я подождал, пока он снова не промчится мимо стола в противоположном направлении: - Garon! Un antrectе! По крайней мере, в этот раз Аристократ удостоил меня беглым взглядом, но не более. Я вычеркнул его из списка своих друзей. К тому же его коллега, носящий пушистые усы, выглядел более обещающе: - Garon! Un antrectе! Приглашенный - кроме пушистых усов он носил еще большее, чем его предшественник, число тарелок - молча исчез в толпе. Теперь уже я немного забеспокоился и спросил себя, не попал ли я в самый час пик. Вокруг меня большая часть населения Парижа с видимым удовольствием решала проблему воскресного питания. А мне, что же, отказывать себе в этом решении? Как только я снова увидел Аристократа, я вскочил и загородил ему дорогу: - Garon! Un antrectе! Он пробежал по мне. Он не обратил на меня внимания, как будто меня и не существовало. Я был невидимым. "Липсиц!" - билось у меня в голове, пока я с трудом поднимался с пола. Разве не говорил мне Липсиц еще в Израиле, что турист - не человек? Видимо, это надо было понимать буквально. Но я уже, вероятно, был мертв и не понимал этого... Голодное рычание из области моего желудка вернуло меня обратно в реальность. Когда Усатый снова прошел мимо моего стола, я схватил его за полу фрака: - Garon! Un antrectе! - Сию минуту, - ответил он и сделал отчаянную попытку выкрутиться из моего двойного --> нельсона . Но я даже не покачнулся. Я задал ему вопрос, который занимал меня уже изрядное время: - Почему вы ничего не даете мне поесть? - Это не мой столик! - он сопроводил свою справку мощной подсечкой против моей голени. Я выпустил его. Если это не его столик, то у меня нет никакого права его удерживать. С новым рвением я подступил к Аристократу, пытаясь сквозь громкий шум ресторана привлечь его внимание и движениями корпуса блокировать ему путь. Но он снова прошел по мне. Тут во мне заработал дух исследователя. Я изобразил - хотя и примитивно - падение. Когда он в следующий раз, неся изрядный груз десертов, попытался продраться сквозь теснину мимо моего стола, я вскочил, толкнул свой стул ему под ноги и отсек ему дорогу молниеносным обходным маневром спереди. Как обелиск возвышался я перед ним. Ему уже не совершить побег: - Garon! Un antrectе! Он попытался начать стратегическое отступление, однако пути отхода были непроходимы из-за моей баррикады. - Месье, - сказал он и смерил меня убийственным взглядом. - Это не мой столик. Я понял. Наконец-то я понял. Это и было причиной, почему этот стол, как по волшебству, оказался совсем пустым. Это был ничейный стол на границе между двуми державами, забытый форпост на краю пустыни, где по ночам лишь воют шакалы, да изредка появляются физики-атомщики. Инстинктивно я заглянул под этот стол, не лежит ли там пара скелетов. Снова привиделся мне мудрый сыч Липсиц. Я же турист. Я отверженный. Что с меня взять? Мной легко овладела так хорошо известная психологам, первобытная потребность. - Я твой, твой душой и телом, - шепнул я на ухо Аристократу, который случайно отдыхал, похрапывая, рядом со мной. - Я принадлежу тебе весь, я встаю под твое знамя, я... - Оставьте меня в покое или я вызову полицию, - прошипел Аристократ и исчез в западном направлении. Я принялся плакать. Нет ничего хуже одиночества. "Эфраим, - говорил я сам себе, - ты должен что-то предпринять. Ты должен свести хоть с одним официантом настоящее знакомство, иначе ты прекратишь свое существование!". Из последних сил я вскочил и махнул Усатому, который в процессе доставки восхитительно пахнущей птицы пробегал мимо: - --> Garon! L'addition ! Усатый бросил на меня взгляд, из которого ясно следовало, что он на этот жалкий трюк и не думает покупаться, и ускорил свой бег. "Если бы я сейчас, - подумал во мне фашист, пока я с ненавистью смотрел усатому в спину, - если бы я сейчас имел в кармане пластиковую бомбу, с ним было бы все кончено!". В это мгновение произошел поворот, причем в виде неуклюжего, бритоголового мужчины, который вывалился из дверей кухни и самоуверенным, начальственным взором провел по окружающей местности. Это шеф! Я подскочил к нему и в горьких словах описал, как его официанты меня обслуживали. - Это возможно, - безучастно проговорил он. - Это же записные члены коммунистической партии, один к одному. - И что же мне теперь делать? Шеф пожал плечами: - Я взял третьего официанта. Возможно, он появится в конце недели... может быть, он... - Но что мне делать до того? - Гм. Может быть, среди посетителей найдется кто-то из ваших знакомых, кто сможет заказать для вас? Знакомый? Мне? Здесь, посреди дремучего леса? Я потряс головой. Шеф сделал то же самое и вернулся на кухню, пока я - с той мягкой нерешительностью, что является типичным признаком вымирающей буржуазии, - снова занял свое безнадежное место в стране Никогонии. Голод приводил меня в отчаяние. Я должен был выбраться за границу, хотя бы попробовать, что это такое. Незаметно, маленькими, осторожными напряжениями спины я начал двигать стол из Никогонии. Дюйм за дюймом, медленно, но непрерывно я подбирался к территории Усатого, извлекая из каждого движения всю пользу, какую только возможно. "Скоро, - ободрял я себя, - скоро я буду среди людей... Спасение близко...". Ничего не вышло. Я был схвачен пограничной полицией. И нечего жаловаться на судьбу, которая предстоит всем иностранным инфильтрантам: - Быстро отодвиньте стол назад! - скомандовал мне Усатый. Что тут на меня нашло, разумом не объяснить. Это коренится глубоко в архаичном поведении. С яростным криком я кинулся на официанта, схватил с самой верхней тарелки половину утки и засунул ее в рот. Она была обворожительно вкусной. Я уже протянул было руку за картошкой с зеленью - но тут официант вышел из оцепенения и начал отступать. - Месье, - мямлил он. - Месте, что вы делаете?.. - Я ем, - охотно ответил я. - Это удивляет вас, не так ли? Все глаза были устремлены на меня. Весь ресторан, затаив дыхание, следил за этим, действительно, несколько необычным процессом. К сожалению, на помощь Усатому пришел Аристократ, и даже сам Шеф не постеснялся ввязаться в общее дело с коммунистами. Соединенными усилиями они вырвали у меня из рук остатки утки. Затем, под одобрительные крики зрителей, они подхватили меня на руки и понесли к двери. По пути я окончательно решил для себя не давать никаких чаевых. - Я голоден! - визжал я. - Я голоден! Дайте мне поесть! - Погоди, сейчас мы тебя обслужим, - сказал Усатый. - Здесь тебе не отель "Ритц", - добавил Аристократ. От этих двоих ждать ничего хорошего не приходилось. Я повернулся к Шефу: - Послушайте, - взмолился я, - примите меня официантом! Но было уже поздно. По длинной дуге я пролетел сквозь дверь, соершил мягкую посадку на живот, поднялся на ноги и оглянулся. Шеф стоял рядом и смотрел на меня с почти участливым выражением лица: - Месье, идите-ка вы в какой-нибудь ресторан на Елисейских полях. Там все как раз для туристов... Танцующая бабушка У большинства иностранных визитеров складывается совершенно неправильное представление о сверкающей столице на Сене. Для них Париж означает гнездо любви и порока с паучьей сетью узких переулочков, где в чувственной атмосфере полутемных ночных ресторанов рекой течет шампанское, и бесстыдные танцовщицы в сопровождении возбуждающей музыки всю ночь напролет изображают эротику. Однако, есть еще и другой Париж! Этот другой Париж, наверное, менее чувственен и менее тесен, но если постараться и поискать его, усилия будут сторицей вознаграждены. В этом другом Париже - истинном, вечном - уличный продавец не предлагает шепотом продать "изысканную порнографию", нет никаких зазывал, заманивающих наивных иностранцев в полутемные ночные ресторанчики, никаких облаков табачного дыма и угара шампанского, никакого дорогого стриптиза. Нет! Здесь, в этом другом Париже, есть большие, великолепные дворцы искусств с роскошно обставленными зрительными залами, где иностранцы удобно устраиваются в элегантных диванах, пока бесстыдные танцовщицы в сопровождении возбуждающей музыки всю ночь напролет изображают эротику. Это и есть тот другой Париж, о котором я сейчас и хочу рассказать. Случилось чудо: мы получили два билета на раскупленное на годы вперед музыкальное шоу Маммута, которое во всем мире у всех на устах. Какой-то латиноамериканский турист решил вернуть свои еще год назад приобретенные билеты и уехать домой, поскольку он проглядел, что дата представления сопадает с датой ежемесячного государственного переворота у него на родине. Так и получилось, что мы с супругой сидели в первом ряду в сантиметре от ножек отборных прекрасных девушек, радостными взглядами созерцая изысканные трюки хореографии на богато украшенной сцене (костюмов не наблюдалось). Девушки были заняты постановкой живых сцен исторического характера из общей истории человечества и истории нашего собственного народа, например, Юдифи и Олоферна, Иосифа и его братьев, жены Потифара и вуали Саломеи. Это нам льстило и поднимало чувство собственного достоинства. И даже не раз звучащий сзади нас возглас "Сядьте!" не мог нас удержать. Мы даже не представляли, что история Израиля была столь привлекательной. А потом вниз сошла бабуля... Она прибыла в золотой клетке оригинальной конструкции из помещения, висящего над сценой знаменитого мюзик-холла, и весь ансамбль протянул ей руки навстречу, живописно группируясь, частично встав на колени, частично на цыпочки, под величественно возвышенную музыку и постоянно повторяемую строфу: "Вот идет к нам она, да, это она, самая прекрасная на свете!". Одета она была в черную чулочную сеть, тесно облегающую щкуру пантеры, с копной седых волос, необыкновенно длинными ресницами, сверкающими зубами и большим декольте. При всей привлекательности ей свободно можно было дать лет 70 (самая лучшая из всех жен даже предложила было 71, но только шепотом). Можете не сомневаться: слово "бабушка" для меня свято. Бабушка, по моему убеждению, выполняла в нашей семье в высшей степени важные задания: была бебиситтером и хранителем старинных кухонных рецептов, которые в противном случае попросту пропали бы. Короче, бабушка всегда пользовалась моей любовью и уважением. Может быть, именно поэтому я так чувствительно среагировал, когда внезапно какая-то бабушка повисла над сценой и в ярких лучах прожектора предстала перед глазеющей толпой. К тому же эта специфическая бабушка числилась в программе не каким-то там рядовым номером, а суперзвездой всего шоу, божественной примадонной, несравненной артисткой, национальной святыней. Действительно, ее голос какое-то время мог держаться наравне со остальными. Но бабуля несомненно хотела привести в действие и свои танцевальные способности, и оставшись одна на рампе, дико там запрыгала, подняв голову, распустила хвост и стала рассказывать двусмысленные анекдоты, то есть вообще вела себя совсем не так, как положено бабушкам. Либо она была супругой директора, либо имела необыкновенные связи в артистических кругах. Между тем, я догадался, что своим высоким положением она обязана совсем иным обстоятельствам, а именно: ее мастерству по установлению "контакта с публикой". Это у нее получалось неподражаемо. Это была ее вотчина. Изящество, с каким она брала в руки микрофон... как она вступала в зрительный зал... заходила в проходы... остановилась перед одним иностранным зрителем и перекинулась с ним парой фраз на его родном языке... как она походя роняла шутливые слова, делала непристойные предложения... как она поцеловала лысину какому-то мирно сидящему господину... все это было бесподобно. В тот судьбоносный вечер она для каких-то целей представления собрала из зрителей трех мужчин: верзилу-американца, коротышку-испанца и толстого итальянца. После того, как она сломила сопротивление этих трех переселяемых и вытащила их на сцену, где была встречена хихикающими девушками, бабуля уперла руки в обтянутые шкурой пантеры бедра, обвела взглядом зал и объявила: - Мне нужен еще один! Должен сказать без хвастовства, что я уже не раз бывал в опасных для жизни ситуациях. Я сбегл из многих лагерей для пленных, сражался в войне за независимость Израиля и однажды даже принимал участие в мирном конгрессе "Лига взаимопонимания народов". Но никогда в жизни я не чувствовал такого панического страха, как в то мгновение, когда бабуля направилась к моему креслу в первом ряду. Это было ужасно. Я становился попеременно то красным, то бледным, влавливался в кресло и в отчаянии искал защиты. Перед моим мысленным взором всплывали воспоминания моего прошедшего несчастливого детства. - Как здорово... - громко прошипела рядом со мной змея, на которой я был женат. - Она идет за тобой! В следующее мгновение бабуля уже стояла передо мной. Я послал жаркую мольбу небесам, но она уже обвилась вокруг меня. Я судорожно попытался вырваться из ее цепких объятий. Но это была лишь вода в ее громыхающей мельнице. Под громовое рукоалескание зала она с неподражаемым французским шиком упала мне на колени. Мне хотелось бы опустить детальные описания этого события. Достаточно того, что бабушка прижала мою сильно сопротивляющуюся голову к своему декольте и прокуренным голосом спросила: "Ты там видишь хорошо, малыш?". - Я там вижу гадость, - с трудом выдавил я, борясь с приступами кашля, вызываемого поднятыми облаками пудры. - Слезьте с моих коленей или я позову на помощь... - --> Ah, сhrie ! - бабуля поднялась, поскрипывая костями, поцеловала меня в нос и попыталась выволочь на сцену. При этом она оказалась удивительно мускулистой. Я это понял по тому, что захват, которым она меня прижала к подлокотникам моего кресла, был весьма крепок. - --> Mon choux , - посмеивалась она и кивком потребовала от оркестра сыграть бурный кан-кан, во время которого самая лучшая из всех жен лицемерно приговаривала у меня за спиной: - Не порти всем настроение, Эфраим! Она ведь такая милая! Все просто умирают от этим милых шуточек, только ты один - нет! Между тем, бабуля сильными руками один за другим оторвала мои пальцы от спинки кресла. Публика взликовала. Но я не сдавался. Я обнаружил под своим креслом металлическую планку, за которую и зацепился накрепко ногами. - Уйди, старая ведьма! - пыхтел я. - Я тебя ненавижу! - --> Mon amo ur, - прожурчала бабуля, подняла меня резким рывком и отбуксировала на сцену. Что происходило дальше, я вспоминаю, как в тумане. По рассказам моей супруги, я стоял, как сомнамбула, с открытым ртом и болтающимися руками, рядом с другими жертвами бабули, позволил одной из девушек напялить мне на голову бумажный колпак с покачивающимися красными перьями и танцевал, пока бабуля отбивала такт, этакое ча-ча-ча. Когда я вернулся на свое место, самая лучшая из всех жен недружелюбно обратилась ко мне: - Мне стыдно за тебя, - сказала она. - Почему ты позволяешь делать из себя дурака? Спустя несколько дней я уже смог покидать больничную койку и немного прогуливаться. Случайно встретил я одного знакомого эксперта по народным танцам из Израиля. В разговоре я упомянул и про бабулю. - Да, я ее знаю, - ухмыльнулся он. - Она уже несколько десятилетий выступает с одним и тем же трюком. Вытаскивает из публики пару "туристов" на сцену и заставляет их танцевать. Публика, естественно, понятия не имеет, что это оплачиваемые статисты. - Кто? - спросил я. - Они - кто? - Мнимые туристы. Они же для того и наняты. Сами-то зрители очень редко клюют на эту чушь. А ты почему спрашиваешь? Только не говори, что она и тебя запрягла! - Меня? - и я, независимо расхохотавшись, дал понять, что подобное утверждение абсолютно не про меня. - Да ты с ума сошел! Швейцария Совершенство Путешественники, пересаживающиеся в Милане на поезда северного направления, уже через несколько часов следования замечают разительную перемену: вагоны внезапно перестают скрипеть, пассажиры лихорадочно приводят свою внешность в порядок, собирают с пола брошенные бумажки, в перестуке колес можно различить отчетливый ритм, и даже окна, как по мановению волшебной палочки, становятся более прозрачными. Затем поезд мчится по одному из этих неизбежных, бесконечно длинных туннелей, и - когда он снова вырывается на свободу, - это уже Швейцария. Тут поведение пассажиров заметно меняется. Кажется, что все они принадлежат исключительно к чистокровным сливкам общества. Ибо сама Швейцария изысканна и шикарна. Ее мамочкой была немецкая баронесса, папа - французский богач-фабрикант, а все родственники - сплошь миллионеры, включая даже самую паршивую овцу в семье - итальянского дядюшку, которому в разговоре из вежливости не уделяют внимания. Швейцария - это мечта любого мелкого буржуа. Впрочем, и крупного тоже. И даже социалиста. Равно, как и революционера, консерватора и нигилиста. Короче, Швейцария - воплощение всеобщей человеческой мечты. Швейцария означает то же, что и "мир, согласие". Ее можно было бы сравнить с Израилем, только без арабов по всем границам. Куда ни глянь - царит покой, порядок, дисциплина, гигиена, усердие и мораль. Но разве это так уж плохо? Даже отели тут имеют высочайшие стандарты. Никакой торговли, никаких неприятных сюрпризов, никаких отступлений в вопросе чаевых. В каждой гостинице висит хорошо читаемое объявление с правилами поведения и ценами, и ни от того, ни от другого, отклонений не допускается. Наш отель в Цюрихе, например, имел следующую особенность в тарифах: "Кондиционер в номере: 10% стоимости проживания". И правильно. Кондиционер означает повышенный комфорт. Маленький, висящий на недосягаемой высоте аппарат, тщательно регулирующий температуру и фильтрующий и без того насыщенный озоном швейцарский воздух, указывает на изысканное оснащение номера. Каждый вдох несет постояльцу здоровье и хорошее настроение. Захоти снаружи горячий пассат сделать жизнь еще более невыносимой - номер останется освежающе прохладным. Правда, иногда может оказаться, что никакого горячего пассата нет, а даже наоборот, воздух снаружи освежающе прохладен. Тогда, понятное дело, изысканно оснащенный номер превращается в ледяную могилу. Вследствие этого я подошел к управляющему отелем и попросил о следующем: - Ваше превосходительство! В нашем номере холодно. Смертельно холодно. Пожалуйста, выключите кондиционер. Его превосходительство сверился с правилами поведения и дружелюбно заявил: - Милостивый государь, вы сняли номер с кондиционером. - Верно. Но сейчас на улице холодно, и я бы хотел, чтобы вы эту проклятую штуку выключили. - К сожалению, это невозможно. Все наши кондиционеры централизованы. - Но я схвачу простуду! - Оденьтесь потеплее, - посоветовал управляющий и заметно осердился, что я хочу своим нытьем нарушить правила поведения. Я предпринял последнюю попытку: - Отключите кондиционеры - я все равно заплачу вам те положенные десять процентов. Договорились? Тут терпению управляющего пришел конец. Мои левантийские замашки были ему нестерпимы. Его лицо залилось краской. - Уважамый господин, - холодно процедил он, - за непредоставленные услуги мы не можем брать деньги с клиентов. Если вы за что-то платите, вы должны это что-то получить. Вот так-то! И не терпящим возражения движением руки он прогнал меня с глаз долой. Я вернулся в нашу морозильную камеру и постарался успокоить жену тем, что мы, быть может, еще сумеем избежать смерти от обморожения. Мы сидели съежившись и тесно вжавшись в выступ стены, который был единственной защитой от непрерывного потока ледяного ветра. Спустя несколько минут к нам в дверь постучали. Нет, все-таки в швейцарцах еще есть что-то человеческое: горничная принесла нам электрообогреватель и два одеяла. Мало-помалу наши отношения с управляющим становились все более дружескими. Он разыгрывал из себя - как все швейцарцы, если с ними познакомиться поближе, - этакого милого парня, но в том, что касалось вопросов порядков в стране и особенно в отеле, он не признавал никаких шуток. Впрочем, как оказалось, он ни одной шутки вообще не понимал. Как-то вечером мы беседовали с ним о мировых проблемах. После того, как он разъяснил мне суть швейцарского нейтралитета, а я ему - угрожающее положение Израиля, я решил, что пришло время рассказать ему какой-нибудь еврейский анекдот. - Вы слышали, - начал я, - как два еврея ехали на поезде... - Извините, - прервал меня управляющий и поправил на своем носу очки. - Какие евреи? В смысле: откуда они родом? - Да неважно, откуда. Это все равно. - Из Палестины? - Не имеет значения. Ну, хорошо, из Палестины. Или, скажем лучше, - из Израиля. И... - А, понимаю. Вы намекаете на то, что дело было вскоре после образования вашего государства. - Совершенно верно. Но это не имеет никакого отношения к анекдоту. Так вот, едут два еврея в поезде... - А куда? - Да какая разница. В Хайфу. Это, действительно, не важно. И вот поезд въезжает в туннель, и тут... - Секундочку. На пути к Хайфе есть туннель? - Ну, хорошо, они ехали в Иерусалим. Так вот, поезд... - Извините, пожалуйста. Боюсь, что и на пути в Иерусалим нет туннелей. Мой брат был с миссией Красного Креста в Палестине, когда она еще была под британским мандатом, и он мне никогда не рассказывал про туннели. - Но это же не играет никакой роли. Я вам уже об этом говорил. Для моего анекдота решительно все равно, где и куда они ехали на поезде. Ну, предположим, они едут по Швейцарии. И... - Ах, по Швейцарии! А о каком именно туннеле идет речь, позвольте спросить? Симплонском? Сен-Готардском? Или, может... Но тут уже приходит моя очередь перебивать: - Абсолютно не важно, что это был за туннель! - кричу я. - Извольте, это мог быть туннель под Шлезингером! - Шлезингер-туннель?! - разразился управляющий громовым смехом. - Замечательно! Отличный анекдот! Извините, ради Б-га, - я его должен немедленно рассказать нашему портье! Шлезингер-туннель! Ха-ха-ха!.. Спустя некоторое время весь отель подрагивал от хохота. Я прокрался в туалет, спасаясь от этого фурора, и спокойно повесился на гарантированно нервущемся швейцарском галстуке. Обитель чистоты Наша первая встреча со сверхъестественной швейцарской чистотой состоялась на всемирно известной Вокзальной улице Цюриха. Мы как раз обходили один из близлежащих универмагов, поднялись по безукоризненно функционирующему эскалатору на четвертый этаж, где приобрели пару безукоризненно упакованных в целлофан плитки шоколада на картонной тарелочке и с такой же ложечкой. По пути в отель мы не утерпели и открыли упаковку, чтобы попробовать шоколад. Он был восхитителен. Мы еще никогда в жизни не ели столь замечательных шоколадных плиток, ну, разве что, незадолго до этого в Италии. Едва был съеден последний кусочек, как за нашими спинами раздался взволнованный возглас. Кто-то догонял нас. - Извините, - пропыхтел некий добропорядочный господин, - вы уронили тарелочку! С этими словами он протянул нам выпачканную шоколадом картонную обертку, которую мы неосмотрительно выбросили в приступе обжорства. - Извините, - сказал и я. - Мы эту штуку вовсе не "уронили". Извините. - А что же? - Что вы имеете в виду? Что значит - "а что же"? - А как же иначе я мог бы ее найти на тротуаре? В это мгновение самая лучшая из всех жен с быстрым "Спасибо!" вырвала злополучную обертку из руки этого прямолинейного искателя и увлекла меня в сторону. - Ты с ума сошел! - прошипела она мне. - Ты что, забыл? Я побледнел. Ну, конечно же, я забыл, что мы находимся в опрятной Швейцарии, на сверкающих чистотой улицах ее чистейшего города. Нигде не было видно ни единой выброшенной бумажки. Самое большее, что виднелось на тротуаре - это пара выцветших пятен, которые, видимо, не исчезли без остатка даже после усердного трения. В отдалении хорошо одетый дворник старательно ликвидировал антисептической щеткой хлебную крошку. Ничего, кроме чистоты, чистоты и еще раз чистоты. И эту-то безупречную панораму я осмелился изуродовать кощунственным выбрасыванием двух картонных оберток! Снедаемый стыдом и раскаянием, я осторожно сложил эти отходы вместе, клеевой стороной внутрь. - Ну, вот, в общем-то, все в порядке, - сказал я своей удовлетворенно кивнувшей супруге. - Но что делать дальше? Я же не могу все время таскать эти штуки с собой. Нам еще две недели быть в Швейцарии... - Не отчаивайся. Мы еще найдем, куда это можно будет выбросить на законных основаниях. Какую-нибудь официальную помойку или что-нибудь подобное. Было одиннадцать утра, когда она это сказала. В два пополудни я все еще носил обе эти картонные обертки в своих мокрых от пота и растаявшего шоколада руках. Ах, если бы мы могли найти где-нибудь бумажку, чтобы завернуть их! Но наши тоскливо шарящие вокруг себя взгляды не находили ничего подобного. Мы сели в вагон безусловно чистого цюрихского трамвая и устроились у открытых окон. Якобы углубившись в живой, полный жестикуляции разговор, мы ждали лишь первого подходящего поворота. Там я быстрым движением выбросил оберточный комок наружу. Заскрежетали тормоза, и через несколько метров наш вагон встал, как вкопанный. Я послушно встал, поднял этот оброненный ценный предмет и поблагодарил вагоновожатого: "Очень любезно с вашей стороны. К счастью, с вещами ничего не случилось. Премного благодарен". Постепенно мы впадали в панику. В отчаянии я обратился к пожилому господину, стоявшему неподалеку, на предмет того, что бы он сделал, если, например, хотел избавиться от грязной бумажки. Пожилой господин задумался и затем предположил, что хотя упомянутое мной обстоятельство столь невероятно, что он может с трудом это представить, но рассуждая чисто теоретически, он взял бы эту бумажку домой и в вокресенье сжег. Я посвятил его в свою тайну и добавил, что упомянутый бумажный материал принадлежит к категории "отходы". В ответ он дал мне свой адрес и пригласил на послезавтрашний вечер; мы могли бы остаться у него в гостях на пару месяцев, его жена будет очень рада. Я уже был готов принять его предложение, но своевременно вспомнил, что мы не собираемся столько пробыть в Швейцарии, потому поблагодарил его с показной сердечностью, намекнув при этом, что вынужден отказаться от его любезного приглашения исключительно по неотложным обстоятельствам непреодолимой силы; между тем, мне пришел на ум совершенно иной выход: я сообщил, что собираюсь выслать эту гадость по почте в Израиль как "Вещь без оценочной стоимости". - Но что вы с ней будете делать в Израиле? - заботливо поинтересовался мой теоретически гостеприимный хозяин. - Я выброшу его в Иордан. Это его успокоило, и мы распрощались. Тем временем, мы оказались в местности, утопающей в аллеях. Мой план, состоявший в том, чтобы дождаться темноты и закопать скомканную бымагу под одним из деревьев, к сожалению, оказался неосуществимым, поскольку все деревья были обнесены коваными стальными решетками. С поникшими головами и тяжелым сердцем мы вынуждены были повернуть обратно в город. И тут - внезапно - посреди центра города - на одном из фонарных столбов - я увидел подвешенную урну для мусора, действительно настоящий, волшебный, позолоченный ящик с надписью: СДЕЛАЕМ ЦЮРИХ ЧИСТЫМ! ОТХОДЫ - СЮДА! Нетвердым шагом я приблизился, ухватился за ящик, как беженец за спасительную свободу, бросил туда этот проклятый скомканный картон и, рыдая, обнял жену, чей лик светился улыбкой неземного блаженства. А затем, рука в руке, мы направились в свой отель. - Извините, - сказал полицейский, остановивший нас через несколько шагов. - Вы должны достать ваш пакетик обратно. Это совершенно новая урна. Нам хотелось бы держать ее в чистоте. - Да... Но..., - пролепетал я и указал робким жестом на надпись. - Тут же написано совершенно определенно: "Отходы - сюда!". - Это отностится только к отходам. Но не к мусору и прочим компактным предметам. Сделайте Цюрих чистым. Я глубоко запустил руку в урну и выудил свой комок картона наружу. Я был истощен, как околевший олень. Чужим голосом обратился я к самой лучшей из всех жен: - Нам не остается ничего другого. Придется мне это съесть. - Силы небесные! Ты в состоянии взять это дерьмо в рот?! - Ну, хорошо, - прошептал я. - Тогда я его сначала сварю! И мы ввалились в ресторан, мимо которого как раз проходили. Метрдотель увидел меня и поспешил навстречу. - Мусорная бумага? - участливо спросил он. - Вам сварить или зажарить? - Зажарьте, пожалуйста. По-английски, с кровью. - Как будет угодно, - кивнул официант, положил бумажку на серебряный поднос и унес на кухню. Через десять минут он принес ее обратно, дымящую паром и обложенную овощным гарниром. Я взял в рот первый кусок и тут же выплюнул его обратно: - Она же у вас пригорела! - воскликнул я. - Совершенно несъедобно! Мы вскочили и поспешно вышли наружу. Перед нашим мысленным взором вставали старые добрые улицы Тель-Авива с сотнями маленьких клочков мусора, радостно сверкающими в лучах средиземноморского солнца. Чистота вредит здоровью Ставшая притчей во языцех швейцарская чистота не имеет границ. В этом я смог убедиться, сходив в открытый плавательный бассейн в Санкт-Морице. Уже с первого взгляда становилось ясно, что вода чиста, как неплательщик налогов. До самого дна не было видно ни малейшей мути, ни хотя бы какой-нибудь выброшенной бумажки или иного мусора; повсюду царила чистота и цивилизация. На цыпочках я подтянулся к кассе: - Пожалуйста, один входной билет. - --> Grezi , уважаемый господин, - сказал кассир. - У нас принято так здороваться - Grezi. - Grezi, - сказал я и покраснел со стыда, протягивая ему деньги за элегантно раскрашенный входной билет. На пути к кабинке для переодевания я услышал оглушительный свисток. Это "фьююю-фьююю" так сотрясло мои барабанные перепонки, что я вздрогнул и остановился. Сигнал раздавался из сдвоенного свистка дежурного по бассейну. - Пожалуйста, переодевайтесь в кабинке, - крикнул он мне. - Разумеется, - ответил я. - Я как раз туда и направляюсь. - Тогда, пожалуйста, чуточку побыстрее, уважаемый, чтобы впредь не допускать недопонимания. С этими словами он отвернулся и с высоты своей наблюдательной вышки снова стал осматривать бассейн, подобно прожектору, от которого ничто не скроется. В кабинке я снял с себя одежду, повесил ее на пластмассовые плечики и отдал юноше, аккуратно одетому гардеробщику, который с изысканной вежливостью обратился ко мне: - Может быть, вам лучше застегнуть рубашку, уважаемый? Иначе она может упасть при переноске, будет жаль, не так ли? Я с благодарностью последовал его совету, после чего снова забрал у него круглый номерок, который он вручил мне с наилучшими пожеланиями хорошего времяпрепровождения и доброго здоровья. Едва я вышел из раздевалки, на меня опять обрушилось режущее "фьююю-фьююю" дежурного по бассейну. Как он мне разъяснил, по гигиеническим причинам запрещено входить в помещение бассейна в сандалиях; летние грибковые заболевания ног, добавил он, делали это мероприятие крайне необходимым. Я беспрекословно выскользнул из своих сандалий и понес их в руке. Когда я уже почти поверил, что теперь все в порядке, резкий двойной свисток тотчас разъяснил мне следующее: - Обувь для ног, в которой нельзя входить в бассейн, запрещена и для рук, - проинструктировал меня высокопоставленный наблюдательный орган. Мне не оставалось ничего иного, как отнести свои сандали назад и вручить попечению того аккуратного юноши. По возвращению в бассейн меня вновь настиг свисток и напоминание дежурного: - Может быть, вам сначала следовало бы принять душ, милостивый государь? Его тактичный вопрос не означал ничего другого, как то, что пользование бассейном без предварительного мытья запрещено. Еще когда я стоял под душем, снова прозвучало "фьююю-фьююю"; на этот раз его возбудитель даже спустился ко мне: - Извините, уважаемый, но ваши плавки производят излишне фривольное впечатление. Будьте добры подобрать себе что-нибудь другое, более подходящее. И побыстрее, пожалуйста. Я рискнул спросить, как он смог заметить, что резинка на моих плавках служит уже совсем не так, как ей предписано. Сведущий эксперт вежливо сообщил, что он уже пятнадцать лет в этой профессии и открыл шестнадцать причин износа резиновых поясов. Я уважительно кивнул, зашел в пункт проката купальных костюмов, сказал Grezi, попросил плавки с тугой резинкой, одел их, вышел, залез в бассейн и услышал резкий, пронзительный свист, звучащий как "фьююю-фьююю". Он продолжался недолго, только до тех пор, пока я не понял, что это снова дежурный по бассейну. Он растолковал мне, что вышедший из бассейна переходит в статус нововходящего, и потому было бы хорошо снова принять душ. Я принял душ дважды и хотел было после всех этих передряг расслабиться в одном из расставленных вокруг бассейна жезлонге, но - "фьююю-фьююю": - оказалось, запрещено пользоваться шезлонгом в мокром купальнике. Заметно подавленный, я прокрался в буфет и приобрел там сэндвич, которым хотел подкрепиться в шезлонге теперь уже в сухом состоянии. Из этого ничего не вышло. Знакомое "фьююю-фьююю" довело до моего сведения, что любой прием пищи допускается только непосредственно в буфете. Один из рабов дежурного по бассейну прогнал меня и опрыскал занимаемое мной место дезинфекционным средством. В этот момент у меня проявился первый признак мании преследования. Я ползал на всех четырех вокруг бассейна и искал между бортиком и зеркалом воды место, где можно было бы скрыться за толстой бетонной колонной таким образом, чтобы я видел только швейцарское небо, а меня - никто на всем белом свете. Там я почувствовал бы себя относительно спокойно и заснул. Ничего удивительного, что меня застигло и разбудило резкое "фьююю-фьююю". Причем, его неожиданность состояла и в том, что свисток прозвучал непосредственно в самое ухо. Он сам стоял передо мной и мягко тряс за плечо: - Здесь нельзя спать, уважаемый. Вы подвергаете себя опасности солнечного удара. Идите-ка в воду! Моя попытка немедленно последовать этому совету была немедленно пресечена резким "фьююю-фьююю" в спину: - Сначала в туалет! - Но я не хочу... - Так нужно! Я пошел, пробыл там минуты три, вышел и хотел с разбега прыгнуть в воду, чтобы уйти от нового "фьююю-фьююю" - но был схвачен. Дежурный по бассейну поманил меня к себе и обследовал со всех сторон: не подцепил ли я за это время какую-нибудь заразную болезнь, проказу или что-либо подобное. Поскольку он так ничего и не смог найти, то послал меня снова в душ. Под журчащими ласковыми струями меня озарила догадка, что я попал в ад, но не сразу заметил это, потому что он гигиенически замаскирован. Медленно, только чтобы не спровоцировать никакого вмешательства высшей силы, я вышел к бассейну и приготовился к прыжку. - Фьююю-фьююю, - раздалось сверху. - Прыгать только с трамплина. Все прочее запрещено. Но мое терпение, наконец, лопнуло: - К черту! - заорал я. - Что здесь, собственно, происходит? - Фьююю-фьююю, - ответил дежурный по бассейну. - Никакого шума и крика в районе бассейна. Я виновато потупил голову, выгнулся в противоположную сторону, незаметно соскользнул в воду и глубоко нырнул в надежде, что останусь незамеченным. Образцовая чистота воды расстроила мой план. Едва я вынырнул, он снова свистнул мне: - Фьююю-фьююю, вы не должны плавать с открытыми глазами. Вода хлорирована. Дальше я плыл с закрытыми глазами. - Фьююю-фьююю, не брызгайтесь! - Но я не могу плавать, не создавая брызг! - Тогда не плавайте! Я прекратил плыть и утонул. Пунктуальность - это достоинство В Швейцарии необходимо быть пунктуальным, поскольку таковы все швейцарцы. Они пунктуальны, как часовые стрелки. Все общественные места, под открытым небом или под крышей, изобилуют общественными часами, которых даже в самой маленькой булочной по меньшей мере двое. Посетителю - выходцу из Азии не так-то легко представить, насколько действенна пунктуальность в Швейцарии. Например, я договорился с одним директором театра встретиться во вторник вечером, ровно в 22 часа 15 минут, после спектакля. В начале вечера я пришел в свой отель, где препоручил самую лучшую из всех жен друзьям, и у меня оставалось еще достаточно времени для легкого здорового сна. Я позвонил портье и попросил разбудить меня в 21 час 45 минут, поскольку не хотел бы опаздывать на столь важное для меня рандеву. - С удовольствием, - сказал портье. - Приятного отдыха. В твердой уверенности, что знаменитая швейцарская надежность несет для меня вахту, погрузился я в глубокий, крепкий сон. Мне приснилось, будто я был настоящим швейцарским пуделем, взлелеянным, ухоженным и уложенным в комфорте. Когда зазвен