ие страны, вливаясь в ряды туристов с Запада? Густи удивленно воззрился на меня сквозь толстые линзы очков и, глубоко задумавшись, провел рукой по своей седой бороде: - Я не знаю, - пробормотал он. - Возможно, из-за отсутствия сложностей и трудностей, связанных с этим. Для посещения Польши не требуется целый год копить валюту; так в чем же стимул? К тому же там нет стриптиза. Нет, на Западе лучше, там воистину прекрасно. - Но если так, зачем же вы возвращаетесь назад, домой? - Чтобы снова уезжать. Мы любим уезжать... Он, Густи, уезжает каждые три недели. Наконец-то ему разрешили провести на каком-то тирольском курорте целый незабываемый час. Я незаметно пододвинул ему под скатертью двадцать долларов. Густи открыл закрепленный на его груди слуховой аппарат и спрятал священную бумажку под батарейками. В эти дни перед нами открылся венгерский гений во всей своей широте. Например, старый цыган-скрипач, игравший нам ночь напролет в кофейной с зеркальными стенами, засунул наши щедрые валютные чаевые в свой инструмент, пока тихо читал старую молитву перед новым обменным курсом. Из скрипки больше не вылетело ни звука, зато скрипач вылетел за границу. Я говорил о патологической жадности нового венгерского общества к валюте с одним новоявленным ведущим функционером из правительства, с которым в свое время я делил школьную парту, точнее, это уже был его отец, он громко смеялся и откровенничал: - Да, да, наш брат совсем сдурел, - сказал мне мой собеседник с сочувственным смешком. - Говорят, что уже каждый имеет дома тайную заначку в валюте, несмотря на жуткое наказание за такое преступление... Он поклонился, засунул мои пятьдесят марок между пружин своего кресла и добавил: - Собираюсь уезжать на Олимпиаду в Мексик --> у ... Мы покидали эту прекрасную страну, в которой лица стали мне чужими, а слова и письмена были еще столь знакомыми. Полный переживаниями и воспоминаниями, я расстраивался из-за состарившейся там юности и необычно большого количества оставленной валюты. Я возвращался к своему дому в Израиле и своему чудовищному произношению, моя жизнь продолжалась, как будто ничего и не произошло, и только внутри тлела обида за гордый венгерский народ, который после стольких лет горя и поиска собственного пути в истории, нашел, наконец, свое истинное предназначение. Германия Иностранец в Санкт-Паули Еще два года назад свет в домах Гамбурга гаснул только в 21.30. Сегодня общее затемнение начинается уже в 19.45. Если так пойдет и дальше, рано или поздно в этом прибрежном районе ночная тишина будет начинаться уже после полудня, а через какое-то время вообще станет постоянной. У иностранцев, гуляющих по гамбургским улицам после девяти, появляется смутное ощущение, что они единственные из оставшихся в живых в этом вымершем городе. Разве что иногда натолкнутся они на каком-нибудь углу на покачивающиеся фигуры в матросской форме, но и те в любом случае тоже являются иностранцами. Каких-либо иных признаков органической жизни в этом двухмиллионном городе после девяти чесов вечера не наблюдается. За исключением... За исключением Санкт-Паули. Там концентрируется все, что в других больших городах распределяется на несколько различных кварталов и проспектов. Там люди, шум и музыка до самого утра. Санкт-Паули - это любопытная смесь Лас-Вегаса и Содома. Ревущие залы игровых казино сменяются стриптиз-салонами, чьи показательные эротические шоу без стыда и совести нагоняют краску стыда на желтые лица евнухов из Сингапура. Опиумные логова для трансвеститов, трансвеститские логова для курителей опиума, а дополняют программу профессионально проводимые массовые оргии для причаливших морячков. Добропорядочный гамбургский житель, конечно же, не хочет ничего ни знать, ни говорить о Санкт-Паули. К иностранцам, которые, наоборот, это делают, они проявляют отеческое снисхождение и виновато ссылаются на печальное обстоятельство, что Гамбург - приморский город. И что это единственное явление вырождения, которое приходится волей-неволей принимать и терпеть. Взять хотя бы управляющего отелем, в котором я остановился: - Лично я, - сказал он, - ни за что в мире не стал бы разыскивать этот гадюшник. Что касается вас, уважаемый, то это другое дело. Вы, как иностранный журналист, просто обязаны узнавать и пробовать все, что предлагает наш город. Но вам не следует, - предостерегающе добавил он, - ни при каких обстоятельствах идти в Санкт-Паули в одиночку. Гангстеры и проходимцы, которых там пруд пруди, распотрошат вас на первом же темном углу и ограбят до последнего пфеннига. Я поблагодарил его в взволнованных выражениях и спросил, не мог ли бы я подыскать кого-либо, кто сопроводил бы меня. - Гм... Трудная проблема. Тут, конечно, подойдет только опытный профессионал. Такой, кто действительно испытан. Как я, например. - Он поразмыслил секунду и обратился к своей супруге. - Что ты об этом думаешь, дорогая? - Я думаю, что ты и должен сопровождать этого господина, - прозвучал мгновенный ответ. - Нет, Гертруда, нет! - управляющий передернулся от отвращения. - Все, что угодно, только не это! - Иногда, - возразила Гертруда, - приходится приносить себя в жертву своим гостям. После долгих уговоров управляющий смягчился, заглянул в свою записную книжку, на предмет, мог бы он какой-нибудь часок-другой быть предоставлен самому себе, и известил меня: да, мог бы. - Когда? - поинтересовался я. - Прямо сейчас. И он нетерпеливо потоптался. На такое головокружительно быстрое развитие событий я не рассчитывал. Кроме того, сначала я должен был преодолеть внутренние предубеждения, которые я получил по своему гуманистическому воспитанию. Мужчины-лесбиянки в дамской одежде, женщины вообще без оной и играющие в опиум курители рулетки - все это не для меня. Я дал понять своему благодетелю, что я еще не убежден в необходимости такой экскурсии. - Как вам будет угодно, - ответил он. - Тогда завтра? Или послезавтра? Когда? Ну, когда же? В это мгновение меня, к счастью, позвали к телефону. Мужчина на другом конце провода представился как израильтянин: он в Гамбурге по делам, причем довольно давно, так что вполне законно мог утверждать, что знает город. - Наверное, вы тоже хотите ознакомиться с городом, - продолжал он. - Но прислушайтесь к голосу опыта и не ходите один в Санкт-Паули! Только вчера я говорил об этом со своей женой. Она целиком и полностью разделяет мое мнение. Мы не допустим, чтобы израильтянин попал в лапы к гамбургским подонкам. Не так давно я там побывал. Это было что-то ужасное, я шел затаив дыхание, - но если уж вы настаиваете, чтобы я вас туда сопроводил... - Спасибо большое, - сказал я. - Я уж как-нибудь обойдусь. - Исключено! Вы же не сможете отбиться от этих бесстыдных женщин, которые подкарауливают вас там. Они ходят практически голые и кричат, чтобы вы сорвали с них и остатки одежды. А если там еще и их сутенеры - нет, я не могу вам позволить появиться там одному! Вы свободны сегодня вечером? Мы договорились созвониться через четверть часа. Управляющий отелем отирался поблизости и постоянно напоминал мне, что я не должен доверять никому, кроме него. После четвертого окрика появился коридорный, прибежавший из вестибюля: там были люди из телевидения, которые хотели бы получить у меня интервью, но только не в отеле, а на прогулке, где-нибудь в городе, неважно, где, может быть в Санкт-Паули, мы могли бы там заглянуть в один из этих дерьмовых стриптиз-баров и вживую записать на пленку кулисы этого жуткого представления. Я счел это предложение весьма любезным, однако, мне убедительно разъяснили - уже не управляющий, а портье, - что эта компания из телевидения появилась только для того, чтобы под каким-нибудь предлогом заглянуть в бордель, так что мне не следует соглашаться. Он, портье, заканчивает смену в одиннадцать часов ночи, и это как раз самое удачное время для посещения Санкт-Паули. - Вам необходимо иметь надежное сопровождение, - сказал он. - Я только быстренько позвоню жене, чтобы сказать, что меня один иностранный журналист попросил сопроводить его в качестве гида, так что я приду домой на полчаса позже... В этот момент мне вручили телеграмму-молнию от моего израильского земляка со следующим содержанием: "Готов немедленно встретиться отеле тчк буду через десять минут". Молчаливый, осуждающий взгляд управляющего отелем заставил меня остаться верным ему. Редакция одной из ведущих ежедневных газет попросила меня об интервью, а какой-то фотокорреспондент о серии снимков: оба господина могли бы меня провести по какому-либо из интересных мест Гамбурга, лучше всего по Санкт-Паули, и было даже описано и обрисовано, что мне там предстоит увидеть. Придет также и шеф-редактор. И издатель литературного приложения со всем своим штабом. Случайно прямо там же оказался и хозяин типографии вместе со своим приемным сыном. Ситуация становилась все более и более угрожающей. Я не знал, на ком же мне остановиться. У входа в отель уже собралась приличная толпа жертвенных сопровождающих. Я вышел к ним: - А что, если вы пойдете в Санкт-Паули без меня? - спросил я. - Невозможно, - ответил спикер делегации. - Мы добропорядочные граждане и не имеем ни малейшего интереса к тому, что происходит в этом Санкт-Паули. Нам просто не хотелось бы, чтобы такой видный гость, как вы, получил неправильное представление о нашем городе. Из лимузина, что притормозил у самого отеля, мне помахал мой неизвестный израильский друг и знаками дал понять, что нам срочно пора ехать. Не помогало ничего - я должен был сделать выбор, иначе пол-Гамбурга было бы парализовано. - Ну, хорошо, - сказал я. - В четверг. Толпа разразилась радостными криками, и мое решение, как на парусах, разнеслось по городу. Телеграф отстучал, шифрованные сообщения были высланы и Северогерманское телевидение в вечерних новостях огласило ряд ограничений на движение транспорта в предстоящий четверг. Конвой, который отправился в путь в оговоренное время, состоял примерно из дюжины частных автомашин и нескольких автобусов с мужественными гражданами, решившими отдать себя в мое распоряжение. Некоторые из них признались, что видят Санкт-Паули впервые и не имеют никакого представления, что там следует делать. Я вел их по темным улицам, не обращая внимания на рассыпавшихся цепью проституток и сутенеров, которые, однако, не растерзали меня, как обычно, в первой же подворотне, поскольку я был так надежно защищен. Управляющий отелем, напротив, хватал руками каждую встречную женскую фигуру и прятал слезы радости на глазах. Постепенно все мои сопровождающие разбрелись, каждый по своим наклонностям. Когда мы снова встретились у нашей автоколонны, оказалось, что мы потеряли некоторых участников, среди которых оказался один музыкальный критик и его кузен, которые встретили в стриптиз-баре для трансвеститов очень теплый прием. Сам я впоследствии был принят по контракту в одно туристическое агенство, где выполнял работу под кодовым названием "Ночь в Санкт-Паули" в качестве иностранного сопровождающего для местных жителей. Нет, на выставку я не пойду! Франкфуртская книжная выставка с течением лет превратилась в выдающееся событие всего культурного мира. Она позволяет многим тысячам издательств, типографий, агенств и прочих организаций из области культуры, налаживать друг с другом деловые контакты, добавляет авторитет городу Франкфурту и создает целый ряд хозяйственных преимуществ, способствуя увеличению оборота отелей и сферы обслуживания. Неудобства она создает только для писателей. По меньшей мере такое впечатление неизбежно возникало у меня всякий раз после прогулки по до отказа набитому книгами выставочному залу. Книги, повсюду книги, книги, куда ни кинешь взгляд, книги, куда ни ступи. Чтобы выбраться из этого лабиринта, одаренным молодым писателям требуется примерно два дня, писателем со стажем - от трех до четырех, а авторам, кому за 60, это вообще не по силам. Они срываются вниз при попытке вскарабкаться на книжные горы, не погибая только благодаря службе спасения, созданной специально для таких случаев. Хотя фантазия относится к фундаментальным предпосылкам литературного творчества, вплоть до самой выставки она не поднимается ни у одного автора до осознания того, что, кроме его собственных, существует еще много других книг. Сначала это его озадачивает, потом удручает, и если он после многочасовой прогулки по этому супермаркету культуры все еще находится у стоек америанских издательств, то принимает решение прекратить писать. От этого рокового шага его удерживает только чувство высокой нравственной ответственности перед окружающим миром. Поскольку он годами пребывает в убеждении, что ему вменено в обязанность выполнять особую миссию и своим творческим трудом нести святую службу перед человечеством, для которой подходят лишь немногие избранные. А на книжной выставке он вдруг узнает, что число таких избранников превышает, по меньшей мере, сотню тысяч. Вы представляете себе пугающую своими размерами человеческую массу, заполняющую стадион во время финальной игры чемпионата мира по футболу? Вот столько же и писателей! И добавьте сюда еще всех издателей, наборщиков, корректоров, печатников и переплетчиков, которые помогают писателям существовать, так что в итоге вы получите приблизительно четверть человечества. Книжная выставка также информирует писателей о том, что только в Германии на рынок ежемесячно поступает 140 новых книг, то есть больше, чем по четыре в день. Прекрасный выход, не правда ли? Но действительность еще прекраснее. В действительности эти 140 новых книг появляются не ежемесячно, а ежедневно. Повторяю: ежедневно 140 новых книг. Каждые 10 минут - одна новая немецкая книга. Каждые десять секунд - одна новая книга в мире. Пока писатель корпит над своим очередным манускриптом, в мире рождается трое новых писателей. Что касается этих писателей, то я до сих пор был уверен, что Библия и "Тарзан, сын джунглей" поставили рекорд всех времен. Однако по информации этой книжной выставки следует, что самой распространенной в мире книгой является сборник логарифмов с хорошо систематизированными таблицами. Я собираюсь написать юмористическую книгу о логарифмах. Со временем это может получиться. Впрочем, мой собственный опыт подтверждает загадочную плодовитость, с которой непрерывно растет число книг: после каждой уборки в моей библиотеке остается больше книг, чем было раньше. В этом году я провел уже три чистки, жертвой которой стали все желтые энциклопедии, ненужные романы и пухлые научно-популярные книги, после чего для оставшихся книг на полках не хватило места. Действительно, они плодятся, как кролики, эти книги. Если все их экземпляры, проданные на франкфуртской выставке, поставить друг на друга, книжная башня поднимется до самого Марса и вернется оттуда, как научная фантастика. Проблема имеет и персональный аспект. Как и все мои эгоцентричные коллеги, я живу в постоянной надежде, что мои дети когда-нибудь будут гордиться своим отцом-писателем. Но после первого же посещения франкфуртской книжной выставки я показался себе простым участником первомайского парада на Красной площади в Москве, чей маленький сын стоит на трибуне и восторженно кричит своим друзьям: - А вон марширует мой папа! Вон тот, 47-й справа в 138-м ряду! Нет, не пойду я больше на франкфуртскую книжную выставку. Не вижу никакого смысла в том, чтобы созерцать эту гору книг. Уж если ей самой захочется, пусть гора идет к Магомету. А Магомет останется дома. Отверженные Место действия: аэропорт Мюнхена. Время: утро. Я возвращаюсь после поездки по культурно пьющей Европе домой на неизраильском самолете. - Это ваш багаж? - спрашивает служащий, не отрываясь от изучения моего израильского паспорта. - Вам кто-нибудь передавал с собой какой-нибудь пакет? - Нет, никто. Вообще никто. Всего за несколько дней до этого газеты сообщали об этаком необычно обставленном воздушном хулиганстве. Дело обстояло просто: некто зашел в кабину пилотов, встал у них за спиной и прокричал что-то вроде следующего: - Добрый день. У меня в сумке две ручных гранаты. Пожалуйста, немедленно свяжитесь с президентом Соединенных Штатов. Я требую выпустить всех арестованных убийц, золотой запас из Форт-Нокса и порцию шиш-кебаба... Я осмотрелся. Этот рейс забит битком. В очереди, которая медленно продвигается к стеклянной перегородке паспортного контроля, я вижу фигуру хиппи с черными усиками и в подозрительных очках. Может быть, это радист террористической группы? Я ищу глазами его дублера, вооруженную личную телохранительницу от пассажиров. Но не нахожу. Такие бывают только в "Эль-Аль". Израильские пассажиры по привычке сбиваются в кучку. Через некоторое время появляется усиленный наряд немецкой полиции с автоматами, который берет нас под строгое наблюдение. Остальные пассажиры безмятежно сторонятся, не обращая на происходящее никакого внимания, словно нас вообще не существует. Мы виновато склоняем головы и делаемся как можно меньше. Это не очень приятное чувство - играть среди народов Земли роль вечного нарушителя спокойствия. Французы летают спокойно, поляки летают спокойно, арабы летают спокойно, и только евреи смущают покой в каждом аэропорту. Этакая заносчивая, агрессивная раса, если цитировать одного покойного президента Франции. Перед входом в отдельных кабинках каждый проверяется дежурным служащим и готовит свой багаж для контроля. Исследование, которое распространяется и на содержимое самого путешественника, действительно утомительное. Должно быть проверено каждое место багажа, опустошена каждая сумка, и даже бесстыдно пустые кошельки предъявляются к проверке. Детективы запускают руки в чемоданы, вытаскивая наружу грязные носки, открывая каждую коробочку и концентрируя внимание на всех металлических предметах. Они занимаются этим надоедливым процессом не столько ответственно, сколько дают мимикой ясно понять, что при этом думают: "Если бы не ваши цыганские рожи, стали бы мы напрягаться!". А вечный Жид стоит тут, среди полупустых чемоданов и снова распихивает в них свои пожитки, с игрушками для своих детей в одной руке, ключом от чемодана в другой, и чувствует себя почти арестантом. - Хальт! - рявкает на меня следователь-судья. - Что это у вас? - Фотоаппарат. - Вы им сами пользуетесь? Я уж и не знаю, как можно пользоваться собственным фотоаппаратом иначе, чем самому, но ограничиваюсь молчаливым кивком. Это его убеждает. Он мне также коротким кивком дает понять, что я свободен. В соседней кабинке моя жена пытается упаковать обратно вынутые вещи так, чтобы закрылся замок. Это продолжается адски долго. Снаружи уже слышны возмущенные крики ожидающих. Некоторые нетерпеливо стучат в дверь кабинки. Как всегда. Задержки, шум, нервозность, волнение. Одно слово: евреи. Обвожу взглядом аэропорт. В зале ожидания Арабских авиалиний сидит культурный джентльмен со своей дамой и культурно беседует или просто культурно расхаживает взад-вперед. Никакого беспокойства. Они же граждане уважаемого средиземноморского государства. Они совершенно убеждены в том, что только воюя народ может защитить свое достоинство. Персонал аэропорта бережет и любит их. Ведь арабы - представители древней культуры. А мы представляем мрачный Левант. Я подхожу к группе, которая ожидает приглашения на посадку на Дамаск. Они так же выглядят беззаботными и спокойными, как и подобает нашим соседям. Они знают, что могут нам доверять. От нас нечего ждать угона самолета. А вообще-то жаль. И я мысленно представляю себе жесткий мужской голос, который они услышат высоко в воздухе: "Внимание! Говорит ИДФ, Израильский демократический фронт освобождения Самарии и Иудеи. Самолет захвачен нашими коммандос. Всем соблюдать спокойствие и оставаться на местах, чтобы с вами ничего не произошло...". Действительно, жаль. Отдельный автобус в сопровождении двух полицейских бронетранспортеров везет нас к самолету, ожидающему в заброшенном, заросшем травой углу на дальнем конце аэропорта. Одновременно с нами с центральной полосы взлетает гордый орел Арабских авиалиний и берет курс на Дамаск. Голландия Бали, Бали - Не могли бы вы нам порекомендовать какой-нибудь хороший ресторан, - обратились мы в Амстердаме к портье своего отеля, когда настало время ужина. Мы были очень голодны, самая лучшая из всех жен и я. Уже три дня мы исследовали один за другим голландские рестораны, отчасти руководствуясь собственным инстинктом, отчасти - ценами меню у входа. Собственно, цены нас не очень трогали, чаще - инстинкт. Например, наш последний обед состоял из нарезанного тончайшими ломтиками сырого мяса. Этакий голландский деликатес, как нас уверяли. Потому-то и были мы сейчас так голодны. И потому решили, наконец, отыскать заведение с нормальным, щедрым меню. - Если вы, действительно, хотите хорошо поесть, - сказал портье, - я вам рекомендую индонезийский ресторан. Я счел своим долгом развеять его заблуждения: - Видите ли, Индонезия не поддерживает дипломатических отношений с нашей страной. - Но здешние индонезийцы - довольно славные ребята, - возразил он. - Они любят иностранных туристов. Ну, что же, в таком случае можно попробовать. Мы направились к самому горячо рекомендуемому ресторану "Бали" и встали в очередь ожидающих, где нас приветствовал, как до нас впоследствии дошло, индонезийский метрдотель. Его звали, как было написано на прикрепленной к лацкану пиджака визитке, Макс --> Фляйшман . Он не провел нас в зал, но рекомендовал занять место у барной стойки, пока не освободятся места за столиком, что произойдет, как он нас заверил, через десять, максимум пятнадцать минут. Мы заняли места у бара и осмотрелись по сторонам, главным образом, чтобы убедиться, что никто не слышит урчание наших желудков, этакий звучный вокал. Ресторан был полон аристократической публики, украшен гирляндами бамбуковых циновок, всевозможными экзотическими растениями и свечами, утопающими в изящных канделябрах - в стиле, именуемом на международном жаргоне выражением "кич". Между столами в бесшумных сандалиях сновало множество маленьких индонезийцев в национальных пижамах, с головами, повязанными полотенцами. Выглядело все это весьма живописно. Когда через долгих полчаса индонезиец Фляйшман пригласил нас, наконец, к столу, одна из быстро подсуетившихся рук в пижаме мгновенно подала нам меню, - невообразимо большую, написанную на южнобалийском диалекте летопись, усыпанную выражениями типа "Крепоек", "Гадо-гахо", "Насигоренг", "Орангутан" и тому подобными оборотами. Из охватившей растерянности нас вывел Макс, известив, что все эти блюда уже закончились, и что мы можем заказать только "Рисовый стол а-ля Бали", фирменное блюдо ресторана, причем типично инденезийское. Мне показалось, что это блюдо стояло в меню в числе самых дорогих, но все же я его заказал. В мгновение ока наш стол обставили еще четырьмя, каждый с надлежащим количеством свечей и на каждом примерно с дюжину плоских блюд со всевозможными лакомствами. Там были зажаренные до золотистой корочки куриные грудки в темном соусе, там были копченые языки и запеченная рыба, омары и сардины, брокколи и огурчики, нарезанные кружочками бананы и ломтики ананасов, сладости и солености, благоухающие множеством райских ароматов. - А-ах, - вздохнула самая лучшая из всех жен, предвкушая кулинарное наслаждение. - Вот он, Дальний Восток во всей своей красе. Даже и не знаю, с чего начать. Наверное, возьму немножечко черепахового супа... потом вот этих маринованных шампиньонов... потом дыню с крабовыми клешнями... потом... В это мгновение к нам подошел официант с головой, повязанной розовым полотенцем, и оттащил стол с яствами подальше от наших рук. - Я показать блюда какие в Индонезии, - пискливо возгласил он, улыбаясь и часто кланяясь. - Спасиби. Затем он бухнул ложку риса в черепаховый суп, добавил туда по паре кусочков репы и огурца, за которыми последовал кружок репчатого лука, обвалянный в корице, а завершил он свою работу обмакнутой в мед морковкой. - Эй! - остановил я его. - Мы же не индонезийцы! Мы израильтяне! Нам бы все это по-отдельности! Не вместе! Отдельный, понимать? - Блюда какие в Индонезии хороша, - прозвучал ответ, сопровождаемый добавлением в суп копченой селедки. - Я показать. Спасиби. Пока самая лучшая из всех жен в отчаянии наблюдала, как ее запеченная рыба тонет в кетчупе, а ананасы поливаются горчицей, я с быстротой молнии схватил еще не замеченную им куриную грудку и спрятал ее под салфеткой. Слишком поздно. Розовый засек меня, отобрал курицу и, видимо, в наказание, утопил ее в какао. Закрыв глаза, мы отвернулись от этого нагромождения несчастий. - Позалусьта, счета, - произнес я глухо. - Не есть? - спросил не перестающий улыбаться официант. - Спасиби. Он вытащил свой индонезийский блокнот и покрыл его достаточно разборчивыми арабскими цифрами. - Кофе? - снова спросил он. - Нет, спасиби. Я расплатился. Уже от дверей я увидел, как он осторожно уносил на кухню обе наших тарелки. Вероятно, они там разбирали их содержимое на составные части и снова распределяли по блюдам, согласно древнему утверждению "Разделяй и властвуй". Должно быть, этому они как бывшая голландская колония научились от англичан, изобретателей лозунга "Правь, Британия", нюхательной соли и горячего пива. Красные фонари Амстердама Подобно многим нашим землякам, мы имеем искреннюю симпатию к голландцам, которые до сих пор сохранили свою порядочность и человеколюбие, качества, которые не в чести в остальной Европе. Кроме того, мы постоянно слышим, как превозносят голландские сокровищницы искусств и архитектурное изящество голландских городов. Амстердам, как нам говорили, немногим уступил бы самой Венеции: его импозантные каналы... сады и статуи... великолепные театры и концертные залы... обворожительные фронтоны домов... не говоря уже о... ну, о том знаменитом квартале, где в окнах... якобы, есть такой квартал в Амстердаме... с девушками в окнах... известный квартал... и они там сидят прямо в окнах, эти девушки. Само собой, мы эту глупую туристскую болтовню не слушаем и на веру не принимаем. Ну, правда, я немного прислушивался. Собственно, сам предмет меня нисколько не интересовал. Просто я серьезный, опытный, тертый жизнью человек, привыкший все испытывать на себе. И вообще, я приехал в город, известный своими музеями, не потому, что там есть такое место, а чтобы потом, быть может... впрочем, я об этом и не думаю. - Значит, ты об этом не думаешь, - кивнула самая лучшая из всех жен. - Ну, как хочешь. Что касается меня, то я не откажусь посмотреть на девушек, сидящих в окнах. Я поинтересовался, где же ее женское достоинство, но получил уклончивый ответ: - Есть один фильм с Мариной Влади, где действие происходит в этом самом квартале Амстердама. Должна же я на него посмотреть. Я уже достаточно давно женат, чтобы понять, когда возражать бессмысленно. И поскольку, к тому же, я и сам в глубине сердца не мог подавить некоторое любопытство, то предпочел уступить. А поскольку мы уже садились в такси, дело было решенное: едем туда. Туда? Но куда? Как туда добраться? Этот всем известный квартал не был нанесен на городской план, и дорога туда не описана ни в одном путеводителе. - Ты должен об этом кого-нибудь расспросить, - заявила самая лучшая из всех жен. - Ну, уж нет, спрашивай сама! - Если мне не изменяет память, из нас двоих дама все-таки я! И эта оживленная дискуссия продолжалась достаточно долго. Я пытался объяснить своей супруге, что постольку, поскольку именно она дама, то, как таковая, в отличие от меня, не вызвала бы наведением этаких справок никакого подозрения. Ну, ведь не мне же следует стоять посреди улицы в поисках приличного прохожего - я представил себе эту до смешного красочную картинку - и прямо там же, на месте, спрашивать его, где бы в Амстердаме можно было... в общем, найти в Амстердаме оконных сиделиц. Такой экзамен мне не по плечу. Я оказался трусом и должен бы стыдиться, резюмировала моя супруга и обратилась к водителю: - Скажите-ка... что тут, в Амстердаме, есть особенно интересного? Я имею в виду: особенно? - В Королевском музее вчера открылась выставка современного искусства, - ответил хорошо осведомленный шофер. - И еще международный музыкальный фестиваль - это совершенно необыкновенное событие. - Да-да, знаю. Но я имею в виду не это. Мы с мужем хотели бы посмотреть что-нибудь действительно захватывающее. - А, понимаю. Тогда идите к полуночи в порт, там будут разгружать баржи с овощами. Такое не часто увидишь... - Спасибо за информацию. Большое спасибо. Я сидел на заднем сиденьи, заливаясь краской стыда. Однако, начала пробуждаться и моя прирожденая мужская гордость. Я же, в конце концов, не маленький ребенок, которого водит за ручку гувернер. Если я хочу что-то выяснить, где можно... где находятся эти окна, то я обычно подхожу к портье в отеле, непринужденно наклоняюсь к нему и спрашиваю без всяких экивоков: - Послушайте, приятель, где тут у вас... Ну, вы уже знаете... тот, что с окнами... Дружественная, понимающая улыбка освещает лицо портье: - А, вы уже знаете... Да, королева только что отбыла в свою летнюю резиденцию. Так что вы как раз сможете посетить королевский дворец. А найдете вы его без труда. Вам любой покажет туда дорогу. - Спасибо большое. Это уже становилось глупым. Мысль, что, быть может, всего в паре остановок, может быть, даже за ближайшим углом, находится место, где собираются женщины легкого поведения и торчат изо всех окон, а мы об этом даже не догадываемся - эта мысль может довести до сумасшествия любого чувствительного человека. Счастье еще, что этот вечер все равно был занят, поскольку нас пригласили в голландский Пен-клуб. - Мы улетаем завтра в восемь, - прошипела самая лучшая из всех жен. - Так что сегодня ночью нам необходимо найти адрес! Сегодня ночью. Тогда остается наводить справки только в Пен-клубе. Но как я смогу там перевести разговор на подобную тему?.. Когда смолкли приветственные аплодисменты, я влил в себя стаканчик обжигающей индонезийской рисовой водки и повернулся к одному из представителей местного высшего света: - Спиноза, к которому вы, как его соотечественник, несомненно, имеете особое отношение, - так вот, Спиноза выдвигал утверждение, что философию, собственно, воспринимают только как --> ипокритический катарсис гуманизма. На самом же деле, философ изобличает конвенциональную ложь общества, в тени и под защитой коей человеческая ипокризия строит свой дворец, который в действительности есть не что иное, как - извините за выражение - бордель! - Да-да, - подтвердил мой собеседник, ведущий теоретик и знаток здешних мест. - Острословие и аналитический ум Спинозы непревзойденны. Вот дурак! Ведь имей он хоть чуточку ума и находчивости, его ответ должен был звучать примерно так: "Да-да. Спиноза. Кстати, бордель - он прямо тут, рядом, посреди Амстердама, - целый квартал, где женщины на любую цену сидят прямо в окнах. Не хотели бы посмотреть?". Вот таким должен быть ответ. А взамен этот кретин рассказывает мне что-то о философском анализе какого-то крещеного еврея... Я опрокинул еще порцию крепкого бренди, закрыл глаза и начал с иного конца: - Спиноза, Спиноза... Вот что меня действительно захватывает в вашей стране, так это ее здоровый, прямой, без всяких комплексов образ жизни. Если меня правильно проинформировали, где-то тут, посреди Амстердама, есть один квартал, о котором все знают, и где официально разрешена проституция. Моя супруга подкралась поближе и одобрительно кивнула мне. - А! - засмеялся знающий теоретик. - Очевидно, вы имеете в виду... хе-хе-хе... вы имеете в виду тот квартал, где дамы сидят в окнах! - Простите, как? В окнах?! - Совершенно верно. Есть у нас такой квартал. - Действительно? И где же?! - Здесь, в Амстердаме. Туристы туда толпами валят. В глазах моей супруги зажглись гневные огоньки, означавшие примерно следующее: "Вот видишь! Все идут толпами, только мы тут сидим...". - Сказать по правде, - продолжал наш информатор, - этот квартал терпят только из-за туристов. Это же позор нашей культуры. День и ночь у этих окон стоят иностранцы с фотоаппаратами и, знай, щелкают, словно они в зоопарке. Просто отвратительно! - Отвратительно, - поддакнул я. - Я себе это хорошо представляю. Похотливые лица и щелчки камер... ими заполнено все... вся улица... кстати, как называется улица? - Улица? Это происходит не на улице. Когда господа туристы досыта нафотографируются, они заходят внутрь и часами торгуются с бедными девушками по поводу тарифа. Вот это действительно омерзительно! - Омерзительно - не то слово. - Я заскрежетал зубами, чтобы показать свое неизмеримое огорчение. И сильная депрессия, в которую я тут же погрузился, оправдала наше скорое с ним расставание. Наша стратегическая цель оставалась прежней. Пришлось прочесать весь город, с восточных уголков до западных, а затем блуждать по поперечным улицам в западном направлении, так что, в конце концов, в поисках красных огней мы оказались далеко к югу. Но рано или поздно мы должны были найти хоть один. Но, видимо, мы не были должны, потому что не нашли ничего. Около двух ночи нам уже требовался основательный отдых, хотя мы так и не увидели ни единой живой проститутки. Правда, то тут, то там, в темноте мелькали красные огоньки, но то были светофоры. Один ночной аптекарь, которого я пробудил от глубокого сна, попытавшись втянуть его в разговор о "древнейшей в мире профессии", сообщил, что Министерство земледелия ночью закрыто. Вымокшие под дождем и отчаявшиеся, мы продолжали поиски. К 3.30 мы одолели только пятую часть города. Улицы были пустыми. Амстердам спал. Где-то после четырех я заметил одинокого полицейского, стоящего перед зданием --> Концертгебоу . Теперь мне было уже все равно. Из последних сил я повис на нем, крепко вцепившись в его униформу, и завопил: "Где шлюхи?!". - Второй переулок за Домским собором, - с готовностью сообщил служитель закона. - Каналстраат. Это, дорогой читатель, и был адрес. Иногда оно того стоит - закончить читать слишком длинную главу в книге таким адресом. Израиль Будьте любезны с туристами Собственно, подумали мы, а почему бы не провести хоть один отпуск в Израиле? Мы забронировали большой номер в большом отеле в Тверии, и ждали только конца недели. Радостные ожидания нарастали, и уже сам вид отеля, его эксклюзивность, его оснащение всеми современными удобствами, включая кондиционеры, предвещали бесподобные ощущения. Прохлада, которой знаменит здешний край, обдала нас уже отношением дежурного администратора. - Я искренне сожалею, - пожалел он нас от имени дирекции. - К нам прибывают группа участников только что закончившегося международного съезда виноделов, и мы вам, соответственно, глубокоуважаемый господин и глубокоуважаемая милостивая государыня, к сожалению, не сможем предоставить в распоряжение ни одной комнаты, ну, разве что только в старом пристрое. Но и эту жалкую лачугу вам придется освободить завтра к полудню, иначе кровь из носу, но вас оттуда выкинут. Я не сомневаюсь, месье, что вы с пониманием отнесетесь к нашим трудностям. - Я не отнесусь с пониманием, - возразил я. - Более того, я протестую. Мои деньги стоят столько же, сколько деньги других. - Кто говорит о деньгах?! Наш патриотический долг - сделать пребывание иностранных туристов как можно более приятным. Кроме того, они дают больше чаевых. Исчезните, уважаемые. И чем скорее, тем лучше. Мы с большой поспешностью отыскали старый пристрой, чтобы не раздражать более администратора. В конце концов, он не какой-то мальчик на побегушках, а дежурный администратор. Наша маленькая комнатка была довольно темной и душной, но вполне подходящей для отечественного потребителя. Мы разложили вещи, влезли в купальники и радостно побежали к озеру. Один из менеджеров преградил нам дорогу. - Вы что это тут в одних купальниках тут бегаете? Каждую секунду могут появиться туристы. Марш назад в лачугу! Когда мы подошли к своей комнате, перед ней уже стоял постовой. Кроме виноделов прибывали также участники голубиной охоты с Мальты. Наш багаж был уже перенесен в одно из подвальных помещений, которое находилось недалеко от котельной. Точнее, оно к ней примыкало. - Вы можете тут оставаться до одиннадцати часов, - сказал постовой, который в глубине своего сердца был-таки неплохим парнем. - Только не расходуйте горячую воду. Она нужна туристам. Размеры помещения позволяли только медленное продвижение, самое большее, вдоль стен, и на цыпочках. Глубокое чувство собственной неполноценности охватывало все наше естество. - Ты не думаешь, что нас публично выпорют, если мы тут останемся? - прошептала моя жена, бесстрашная спутница моей судьбы. Я успокоил ее. Пока мы не нарушаем постановления вышестоящих органов, нам непосредственно не грозит никакое физическое наказание. Однажды мы столкнулись с помощником директора, патрулировавшим нищий израильский квартал отеля с девятихвостой кошкой в руке. Кланяясь, мы уступили ему дорогу. После обеда мы с удовольствием поспали, но были разбужены гулом моторизованной колонны. Через трещину в стене мы выглянули наружу: прибыла чуть ли не дюжина автобусов класса люкс, и в каждом по целому съезду. Для гарантии я спросил в регистратуре: - Ниже котельной есть еще места? - В порядке исключения. Наша новая темница была не так уж дурна, только вот летучие мыши досаждали. Еду нам просовывали через люк. Чтобы быть готовыми ко всем неожиданностям, спали мы одетыми. Действительно, незадолго до полуночи прибыло еще несколько туристических автобусов. И нам опять пришлось искать себе новое пристанище. На этот раз то был маленький плот на озере. К счастью, он был почти новый. Менее счастливые туземцы должны были довольствоваться несколькими связанными досками. За ночь трое утонуло. Слава Б-гу, что туристы этого не заметили. Чудо Эйлата Уже давно, с тех пор, как я когда-то побывал в Эйлате с короткой поездкой, которой хватило, чтобы восхититься всем, я знал, что там есть, чем восхищаться. Я посетил медные копи царя Соломона с двумя всемирно известными колоннами, искупался в Красном море, немного поспал, посвежевшим сходил в копи царя Соломона, полюбовался двумя колоннами и после приятного купания в Красном море совершил небольшую экскурсию в копи царя Соломона. Однако все эти незабываемые впечатления меркнут перед поездкой на той ни с чем не сравнимой лодке, сквозь стеклянное дно которой можно видеть все до самого дна, особенно, всю без исключения толщу воды. Немало туристов, что в начале хотели провести в Эйлате только один день, после одной единственной поездки навеки переселялись в Красное море. Так же и я не избежал соблазна стеклянной лодки и купил себе билет. Моими попутчиками были один канадский миллионер с супругой и парочка влюбленных. Прогулочная фирма позаботилась о романтической атмосфере, которую обеспечивали сиденья из высококачественной натуральной древесины, и стеклянное дно, которое не чистилось со времен появления человечества. Капитан, старый морской волк, молча направил суденышко в открытое море, и его песчаное дно уже через несколько метров предстало перед нами во всей своей красе. Песок, чистый песок под перламутровой синевой морской воды. Ничего, кроме песка. Примерно полчаса мы курсировали над неизменной песчаной картиной. Еще никогда в жизни не видел я столь безукоризненного, столь одинаково однообразного, столь ровного, столь безжизненного, куда ни глянь, песка. Под постоянные восклики восторга канадский миллионер снимал это на камеру. Внезапно мы услышали резкий вскрик миллионерши. - Смотрите! - кричала она в крайнем возбуждении и указывала дрожащим пальцем вниз. - Вон там! Мы все с замиранием сердца посмотрели в указанном направлении; внизу, на морском дне, в колеблющихся, блистающих лучах света виднелось нечто круглое, черное, наполовину заросшее фукусами. Никаких сомнений, что там, скрытая в глубине, в безмолвной, величественной тишине покоилась изношенная автомобильная покрышка. Мы продолжали наше путешествие. Иногда слышался шепот и хихиканье влюбленной парочки; канадский миллионер констатировал, что за свои многочисленные кругосветные путешествия он видел много желтых холмов, но никогда столь желтых, и миллионерша восхищенно поддакнула. Среди этих холмов можно было увидеть множество арабских сокровищ из тысячи и одной ночи: лежали брошенные бутылки всех размеров, целые и разбитые, стройные и пузатые, бутылки на любой вкус. Совершенно неожиданно там, внизу что-то пошевелилось. - Рыба! - непроизвольно вырвалось у меня. - Рыба! Старый морской волк выключил мотор, чтобы мы смогли полностью насладиться увиденным. Прямо под нашими ногами, сверкая серебристой чешуей, проплывала стая из трех сардинок. Но этого было недостаточно: - Господа, - услышали мы голос старого морского волка. - Мы находимся над обломками корабля, затонувшего во время Войны за независимость. Но как мы не наклонялись, как ни напрягали глаза, мы не увидели на дне ничего; однако, через некоторое время наши глаза привыкли к напряжению и мы отчетливо разглядели, что там ничего и не было. - Песок с годами покрыл все, - пояснил капитан, и в его голосе появилось историческое воодушевление. Перед нашим мысленным взором предстала вся глубина трагедии, которая, говоря в нескольких словах, разыгралась в морской битве античного размаха и соответствующих последствий. Женская часть влюбленной парочки начала всхлипывать и продолжала это вплоть до высадки на берег. - Здорово, - заключил миллионер, - но Кент я должен увидеть еще раз. Капитан изменил курс, повернул оверштаг, или как это там называется, и на всех парах пустился в открытое море. После бешеной гонки в течение не менее одной минуты мы остановились. Миллионер повалился животом на стеклянное дно. - Кент! - восторженно возликовал он. - Кент! Действительно: на вершине кораллового рифа висела открытая белая коробка из-под сигарет "Кент" с еще читаемой надписью, только "нт" уже немного стерлось. И после того, как миллионер отснял все доступные уголки дна, мы снова снялись с якоря. На следующий деь я уехал. Больших впечатлений, чем эта поездка на лодке, Эйлат мне не мог предложить. Завтрак в отеле - Официант! Шеф! - Слушаю, господин Штернберг! - Завтрак на двоих, пожалуйста. - Слушаюсь. Два раза завтрак. Сей момент. Только хотел вас быстренько спросить, господин Штернберг. Вы и есть тот самый писатель Штернберг, о котором сейчас трубят все газеты? - Меня зовут Джон Стейнбек. - Ага. Я только вчера видел ваше фото в газете. Только, сдается мне, там у вас борода была побольше. И там еще была статья, что вы хотите здесь пробыть месяц, что вы тут инкогнито, чтобы никто не надоедал. А это ваша жена? - Да, это госпожа Стейнбек. - А выглядит гораздо моложе вас. - Вообще-то я завтрак заказывал. - Сей момент, господин Стейнберг. Вам, должно быть, известно, что в этом отеле всякие писатели останавливаются. Только что на прошлой неделе был один, который "Исход" написал. Вы читали "Исход"? - Нет. - Я тоже нет. Такая толстенная книга! А вот "Алексис Зорбас" я читал. Вы когда написали "Алексис Зорбас"? - Я "Алексис Зорбас" не писал. - А мне так нравится этот фильм! В некоторых местах так и лопнул бы от смеха. Помните, там, где... - Я к завтраку еще и кофе хотел бы. И чай для жены. - Вы "Зорбас" не писали? - Нет, я вам уже это говорил. - А за что же вам Нобелевскую премию дали7 - За "Гроздья гнева". - Значит, кофе и чай, правильно? - Правильно. - Скажите, господин Стейнберг, а сколько дают за эту премию? Наверное, миллион долларов? - Мы не могли бы этот разговор продолжить после завтрака? - Нет, к сожалению, у меня не будет времени. А вы к нам, собственно, зачем, господин Стейнберг? - Меня зовут Стейнбек. - А вы, наверное, не еврей? - Нет. - Я так и подумал. Американские евреи никогда не дают чаевых. Жаль, что вы именно сейчас приехали, когда льют дожди. Сейчас тут нечего смотреть. Или вы, может быть, в Израиле чем-то особым интересуетесь? - Я интересуюсь яйцом всмятку. - Трехминутным? - Да. - Сей момент. Я знаю, господин Стейнберг, в Америке не принято столь непринужденно разговаривать с официантом. У нас в Израиле все по-другому. У нас особая атмосфера. Между прочим, я не всегда был официантом. Я изучал ортопедию, два года. К сожалению, без связей не пробьешься. - Пожалуйста, принесите нам завтрак с одним яйцом всмятку. - Три минуты, господин Стейнберг, я помню. Но вот этот "Зорбас" - это фильм! Хотя к концу вы немного переборщили. Наш повар сказал, что у вас есть еще пьесы и фильмы. Это правда? - Да. - Например, какие? - Например, " --> По ту сторону рая ". - О, я видел! Честное слово, видел! Смешно до коликов! Особенно та сцена, где они пытаются вывозить деревья из леса... - Это из "Алексис Зорбас". - Да, точно. Вы правы. А что вы еще написали? - "О мышах и людях". - Микки Маус? - Если я сейчас же не получу свой завтрак, я умру с голода, мой друг. - Сей момент. Только одну секунду. Мыши, вы сказали. Не та ли это история, где Батя Ланцет хочет переспать с этим идиотом? - Как, как? - Ну, с тем толстяком, таким идиотом, хотя на самом деле он не такой толстый, но ему набили подушки под одежду, так что он выглядел толстым, а тот друг, что был с ним, он тощий, и этот толстый парень хотел ловить мышей и... Разве вы этого не знаете? - Я знаю содержание своих пьес. - Конечно. Раз вы так считаете. В любом случае, с этим толстым идиотом надо быть постоянно начеку, чтобы он не бил людей, но ведь он сын босса и с Батей Ланцет ведет себя нагло, подкрадывается тихонько и идет за ней, и... - Я могу поговорить с директором ресторана? - Не нужно, господин Стейнберг. Сейчас все будет. Но эти мыши мне действительно понравились. Только конец истории, - извините, конечно, - меня разочаровал. Я от вас ожидал большего. Зачем вам надо было убивать этого толстяка? Только потому что он немного слаб на голову? Но за это не убивают, должен вам заявить. - Хорошо, я перепишу сценарий. А теперь принесите мне, наконец... - Нет, если хотите, я прочту его еще раз и скажу вам все, что там не так. Вам это ничего не будет стоить, господин Стейнберг, не пугайтесь. Ну, может быть придется съездить разок в Америку, чтобы встретиться с вами. У меня есть много, о чем вам рассказать. Наедине, разумеется. Но сейчас не получится. У меня дел полно. Если бы вы только знали, как я все переживаю. Вот взять "Алексис Зорбас"... - Я получу свое яйцо или нет? - Сожалею, но в шабат мы яиц не подаем. Но если бы я вам рассказал о своей жизни, господин Стейнберг, вы заработали бы целое состояние. Я мог бы ее сам описать, мне все так и говорят, мол, я дурак, что не пишу роман, оперу или что-нибудь еще. Но разве я им всем не говорю, чтобы оставили меня в покое, я это отдам Стейнбергу. Что вы на это скажете? - Завтрак, или... - Например, два года назад. Летом. Уже к концу лета, когда я с женой отправился в Содом. Вдруг, знаете ли, машина останавливается, шофер выходит, поднимает капот и - вы знаете, что он сказал? - Любезнейший, оставьте мою бороду в покое! Оставьте ее! - Он сказал: "Карбюратор накрылся". Вы представляете?! На полпути к Содому у него там карбюратор накрылся. Видно, он полагает, я его ему найду. Это же полная чепуха. Кабюратор накрылся. Целую ночь мы просидели в машине. А это была холодная ночь, очень холодная. Вы должны так и написать, господин Стейнберг. Вы должны из этого сделать настоящий бестселлер. Я вам говорю: то была такая ночь, что никакой Алексис Зорбас... Эй, куда же вы? Я еще не закончил, господин Стейнберг! У меня для вас целая куча историй! Как долго вы еще здесь пробудете? - Я улетаю ближайшим самолетом! - Господин Стейнберг! Да подождите же, господин Стейнберг... Ну, вот, сначала говорит, что хочет пробыть тут целый месяц. Ты смотри... Где находится улица Церковиц В Израиле турист может найти все на свете легче, чем нужную улицу. Мы - воюющий народ, у которого нет времени карабкаться по пожарным лестницам и рассматривать дорожные указатели. Как предупреждение потенциальному приезжему я позволю себе рассказать следующую историю. Как-то шатались мы с моим пресловутым другом Йоселе по бульвару Ротшильда. Темы для разговора были уже исчерпаны, а новый начинать нам не хотелось. Вдруг я увидел, как Йоселе вытягивается и прислушивается, как кто-то бормочет неподалеку непонятное слово "Церковиц". Сразу же вслед за этим он пристает к первому же безобидному прохожему: "Простите, вы не скажете, где здесь находится улица Церковиц?" - Какой дом вам нужен? - спрашивает безобидный прохожий. - Номер 67. Третий этаж. - Церковиц... Церковиц... Видите вон ту широкую поперечную улицу? Да? Ну, вот, улица Церковиц будет на ней, первый поворот налево. - Не второй? - спрашивает Йоселе. - А почему она должна быть второй? - Я думаю, что она будет второй. Наш прохожий начинает проявлять первые признаки нетерпения: - Если бы она была второй, я бы вам так и сказал, что вторая. Но она первая. - Откуда вы это знаете? - Что вы имеете в виду - откуда я это знаю? - Я имею в виду: может быть, вы на этой улице живете? - Один мой друг там живет. - Бобби Гроссман? - Нет, один инженер. - А кто вам сказал, что Бобби Гроссман - не инженер? - Извините, но я вообще не знаю никакого господина Гроссмана. - Конечно, вы его не знаете. Первая улица налево - это бульвар Бирнбаума, а не улица Церковиц. - Да, верно... Гм. Но какая же тогда улица Церковиц? Если у Йоселе что-то спросить, он редко затрудняется с ответом. Так и сейчас: - Церковиц... Церковиц... погодите-ка. Идите прямо, повернете в первую улицу направо, и там будет третья улица слева. - Большое спасибо, - говорит безобидный прохожий, который больше уже не знает, что делать. - Извините за беспокойство. - Ничего страшного. Мы расходимся. Безобидный идет прямо, сворачивает направо и устремляется на улицу Церковиц. Вероятно, там он вскарабкается на третий этаж дома No 67, прежде, чем до него дойдет, что он там ничего не потерял. Йоселе и я садимся на ближайшую скамейку. - Самое смешное, - говорит Йоселе через некоторое время, - что улицы Церковиц вообще не существует. Безнравственный отель Как-то одним незабываемым летом я решил провести летний отпуск с женой в Израиле. Наш выбор пал на широко рекламируемый отель на прохладном Севере, тихое и скромное здание вдали от шума больших городов. К тому же там не было ни рока, ни ролла. И там не нужно было пить неразбавленный виски, чтобы быть причисленным к " --> smart set ". Я заказал телефонный разговор и заказал для нас с женой номер. - Будет исполнено, уважаемый господин, - в голосе портье слышалось служебное рвение. - Вы прибываете вместе? - Само собой, - ответил я. - Что за глупый вопрос? После того, как мы совместно прибыли, я внес пару гениально исполненных подписей в карточку регистрации. И что же? Портье вручил нам каждому по ключу. - У господина номер 17, дама занимает номер 203. - Секундочку, - сказал я. - Я же заказал номер на двоих. - Вы хотите в общий номер? - Само собой. Это моя жена. Искусными шажками портье подошел к нашему багажу, чтобы удостоверить на них ярлыки с нашими именами. В это мгновение меня озарило, словно слабой молнией: на этих ярлыках стояли не совсем наши имена. Точнее, не все. Моя жена принесла два чемодана от своей матери, и ярлыки на этих чемоданах несли, понятным делом, имя Эрны Шпиц. Портье, не глядя на нас, сунул руку в стойку регистрации и вручил моей жене ключ: - Это ключ от вашей общей комнаты, госпожа Кишон. - Два последних слова он неподражаемо вытянул. - Может быть вы хотите... если вы, возможно... - пробормотал я. - Может быть, вы хотите проверить наши паспорта? - Это необязательно. Мы такие вещи не контролируем. Это ваше дело. Нам не доставило никакого удовольствия идти по удивительно длинному коридору отеля. Жадные пары глаз следили за нами, жадные рты саркастически ухмылялись, хотя и с одобрением. До меня внезапно дошло, что моя маленькая жена, самая лучшая из всех жен, одета в ярко-красную одежду, что и без того всегда производило шумиху. К тому же и каблуки у нее были слишком высокими - еще одно проклятие. Толстый бритоголовый мужик, вон там, - вероятно, из экспортно-импортной отрасли, - показал на нас пальцем и прошептал что-то на ухо привлекательной блондинке, сидевшей рядом с ним на софе. Омерзительно. И как только такая юная особа не стесняется появляться в обществе с таким старым развратником. Как будто во всей стране нет симпатичных молодых парней, как я, например. - Привет, Эфраим! Я обернулся. Старший из братьев Шлейснер, бегло со мной знакомый, привалившись к углу, махал мне и делал жесты, означавшие "Берегись!". Это ему следовало поостеречься. Конечно, моя жена может и не обратить внимания, но все равно - "берегись"? И что на него такое нашло? Ужин в большом ресторане был сплошным кошмаром. Проходя между столами, мы слышали долетавшие со всех сторон обрывки разговоров: "Он оставил дома жену с младенцем... Немного полновата, но ведь всем же известно, что он... Поселились в одном номере, как будто они... Я его жену уже давно знаю. Чудесное создание. А он связался с такой...". Шлейснер, когда мы приблизились к его столику, вскочил и повернулся спиной к своей спутнице, чей средний палец был чопорно украшен обручальным кольцом. Он представил ее нам как свою сестру. Какая безвкусица. Просто безвкусица. Я познакомил их обоих со своей женой. Шлейснер поцеловал ей руку и провокаторски фыркнул понимающим смешком. Потом он отвел меня в сторону. - Дома все в порядке? - спросил он. - Как дела у жены? - Ты же только что с ней говорил! - Ну, хорошо, хорошо. - Он заговорщически схватил меня за руку и потащил в бар, где тут же заказал мне двойную водку. Мне нужно избавиться от этих старомодных пережитков, покровительственно поучал он меня. И вообще, что это значит - "изменять"? Лето, жара, мы все устали и нуждаемся в отдыхе, так что маленькие проказы только помогают досужим мужьям забывать о проблемах, создаваемых их женами, все это понимают, все так поступают, ну и что в этом такого. И он убежден, что моя жена, даже если об этом и узнает, простит меня. - Но я же тут как раз со своей женой! - простенал я. - Да кого ты стесняешься, парень? Вообще, никаких проблем... Все было бесполезно. Я вернулся к жене, а он к своей "сестре". Медленно и нерешительно разбредались мужские бестии, окружившие за это время столик моей жены. К своему огорчению, я заметил, что она находит удовольствие в подобном окружении. Она была неестественно оживлена, и ее глаза предательски поблескивали. Один из мужчин, как она мне рассказала, - между прочим, такой симпатяга, - откровенно приглашал ее "оставить этого смешного карлика и переехать к нему в номер". - Разумеется, я ему отказала, - добавила он успокаивающе. - Я бы никогда не согласилась разделить с ним номер. У него слишком уж большие уши. - А что ты за мной замужем, не играет никакой роли? - Ах, да, конечно, - рассудила моя супруга. - Я уже совсем запуталась. Чуть позже к нам подошел бритоголовый из экспортно-импортной отрасли и представил нам свое белокурое чудо. "Разрешите представить - моя дочь", - сказал он. Я испытывал искушение врезать кулаком в его сальное лицо. Моя дочь! Какое бесстыдство! Она на него вообще не похожа. И у нее нет его лысины. Однако постепенно я стал понимать, что это глупо. - Позвольте представить - моя подруга, - и я элегантно указал на свою жену. - Барышню зовут Эрна Шпиц. Это был первый шаг к фундаментальной переоценке наших семейных отношений. Моя жена менялась с удивительной скоростью. Хотел ли я на людях взять ее под руку или поцеловать в щеку, - у нее вырывалось замечание, что я должен ждать ее разрешения. Однажды за ужином она даже нанесла мне болезненную пощечину. - Ты что, сошел с ума? - прошипела она - Что люди подумают? Не забывай, что ты женат. Они и так о нас достаточно сплетничают. И она была права. Между прочим, до нас дошел слух, что мы в полнолуние купались голыми в море. Другая сплетня сообщала, что мы оба потребляем наркотики. Шлейснеровская "сестра" узнала, что мы приехали сюда потому, что супруг моей спутницы выследил наше предыдущее любовное гнездышко в Сафеде, и только побег спас нас. - Это так? - спрашивала Шлейснеровская сестра. - Я никому не скажу. - Это не совсем так, - охотно разъяснил я. - Вообще-то супруг моей подруги был в Сафеде, но с горничной. И любовник горничной - между прочим, счастливо женатый и отец троих детей - их там выследил и снова отбил у него девушку. И из-за этого муж решил выместить все на нас. С тех пор эта сумасшедшая охота никак не закончится! Сестра снова поклялась быть немой, как могила, и попрощалась, чтобы об поговорить этом случае с другими постояльцами. Через четверть часа нас пригласили в дирекцию отеля, где порекомендовали расселиться по отдельным номерам. Для проформы. Я был тверд. Только смерть разлучит нас, сказал я. Положение становилось все более и более непрочным - между прочим, совсем по иной причине, чем можно было ожидать. Моя маленькая жена, самая лучшая из всех жен, взяла за правило выбирать теперь самые дорогие блюда и заказывать в качестве напитка исключительно французское шампанское. Да еще в маленьком серебряном ведерке со льдом. Спустя неделю пришлось раскошелиться на откровенное требование мехов и драгоценностей. В таких случаях это общепринято, утверждала она. Но своевременно последовал поворот событий. Как-то утром объявился журналист из Хайфы, этакий тертый репортер, который с каждым на "ты" и знает все на свете. - Какой забытый Б-гом уголок вы тут выбрали, - ворчал он уже через несколько часов после приезда. - Ни за что не поверю, что такая, как здесь, смертельная скука может быть где-нибудь еще. Шлейснер приехал со своей сестрой, ты со своей женой, а этот бритоголовый судья не нашел взять с собой ничего лучше, как свою дочь. Она учительница музыки. Нет, ты только скажи: как ты смог так долго выдержать такую тощищу? На следующий день мы покинули отель. Покой вернулся в наше супружество. Только время от времени супруга упрекает меня, что я ей изменял, хотя и с ней самой. --> Bon voyage Никакой категории людей в Израиле так не завидуют, как "шлишим", эмиссарам. Каждый понедельник и четверг отправляются они к неким легендарным берегам, чтобы собирать там пожертвования для нашей нищей страны либо склонять тамошних евреев к эмиграции в наш рай земной. Вдобавок они разъезжаются по различным международным конференциям, где представляют лучшие, и притом безграничные возможности нашей страны. Перед началом своей миссии эмиссары должны пройти интенсивный тест и иссушить мозги вопросами типа "К какой партии вы принадлежите?", "С какого года?", "Какой номер у вашей членского билета?" и "Были ли вы заняты в последних выборах?". Только выдержав все эти экзамены, эмиссар может быть посвящен во все трудности и коварство международного протокола. Происходит это примерно так: - Накануне вашего отъезда в... Когресс в... позвольте мне поздравить вас от имени партии и правительства. Мы убеждены, что что сделали правильный выбор, и считаем вас вполне достойным того, чтобы представлять нашу страну перед этим весьма уважаемым международным собранием. Пользуясь случаем, я хотел бы сообщить вам, сколь важное и почетное задание вам поручено, и дать единственное небольшое указание, которое вам, возможно, будет полезно знать при выполнении вашей трудной миссии. Мы, само собой разумеется, совершенно уверены в том, что вам не требуется никаких советов. Но несмотря на это, мы просим уделить ваше благосклонное внимание нашим инструкциям. Довольно часто кажущиеся мелкими факторы оказывают решающее значение на суждение о человеке. Потому я хотел бы вам посоветовать к делегатам, с которыми вы познакомитесь, не обращаться уже через пять минут по имени. Весьма неразумным будет и рассказывать старые еврейские анекдоты, поскольку их соль при переводе с иврита на язык иностранного делегата все равно потеряется. Точно так же, ни в коем случае не раздавайте делегатам израильские сигареты; мы сегодня, к большому нашему удовлетворению, уже дошли до того, что израильская продукция для других народов является не чем иным, как чудом импровизации. Наконец, - хотя этот совет будет, вероятно, излишним, - я позволю себе напомнить вам о том, что вы находитесь в положении, при котором не обязательно все подряд трогать руками. Также вам следует обеспечить как можно меньшее применение своим рукам, когда рядом с вашей тарелкой находятся столовые приборы. Что касается этики поведения за столом, я уверен, что она вам, глубокоуважаемый господин эмиссар, присуща при любой ситуации. Тем не менее, в вихре событий может забыться, что не каждое блюдо подходит для того, чтобы впасть в соблазн потыкать его вилкой, и изюминки не для того запечены в пирог, чтобы их оттуда выковыривать. Предполагаю, что вы не обидетесь на маленький совет, что вы, по возможности, не должны есть суп в тот момент, когда оркестр играет военный марш. То же касается и естественных намерений по окончании приема пищи удалять остатки еды путем гортанной отрыжки и ковыряния в зубах. Без сомнения, вы захотите использовать свое пребывание в различных городах мира для осмотра достопримечательностей. В таких случаях ведите себя естественно, но не слишком. В театре не бросайте шоколадную обертку и тому подобные вещи с балкона, а в музее - на пол. Не прерывайте рассказ экскурсовода замечаниями, что у нас в Ашкелоне тоже такие же старые штуки находили. В отеле давайте чаевые персоналу, а не хозяину. Ну, и совсем общие замечания. Учитывайте, пожалуйста, различие в умственных способностях делегатов, которые в некоторых областях совершенно невежественны. Например, если тот или иной из них будет недостаточно информирован о внутрипартийной структуре нашей страны или выказывать неверное понимание ваших саркастических выражений о нелюбимых вами партиях. Попытка обучить иностранных делегатов языку Библии имеет очень небольшие шансы на успех. Ведите дебаты по вопросам культуры с помощью дипломатического молчания. На большинство делегатов не произведет никакого особого впечатления, если вы им расскажете, что живете в Израиле уже тридцать пять лет. Большинство делегатов живет в странах, которые они представляют, со дня своего рождения. На банкете, который местная еврейская община устроит в вашу честь, не нападайте яростно на тех евреев, которые не посещают каждое сионистское мероприятие, поскольку вам больше не за что будет нападать на тех, кто посещал. Не принуждайте каждого вашего собеседника к немедленной эмиграции в Израиль. Дайте ему хоть немного времени на упаковку чемоданов. В завершение я хотел бы предупредить вас, чтобы во время выступления других делегатов вы не шуршали газетами, которые читаете. Также вам надо постараться, даже если это потребует сверхчеловеческого напряжения, не заснуть во время обсуждения основного доклада. Эта столь у нас привычная практика еще не привилась за рубежом. Кроме этого... я повторяю: кроме того... и я прошу вас послушать мое наставление еще пару минут... я действительно вынужден вас просить... да проснитесь же... ну, что это такое... Залман, проснись... Испания Как будет "ол" на иврите? В Испании бой быков - это национальное учреждение, вроде того, как в Техасе поедание стейков. И хотя есть некое подобие между обоими исходными материалами, но испанцы предпочитают стейку копыта. Быки и бой быков относятся, если можно так сказать, к ежедневному хлебу насущному. Без боя быков нет Испании. Без Испании нет боя быков. Вследствие этого, сразу же после приземления в Барселоне я спросил первого же пограничника: - Могу я видеть корриду? - --> Si , - звучал ответ. - Последнюю в этом году. Вам повезло. Как выяснилось, быкам с началом холодного времени года предоставляется передышка. Я приехал прямо перед закрытием арен. На следующий день мне снова пришлось услышать от пылких сынов Каталонии, какой я счастливчик. И как особо торжественное событие они добавили: "Мигель будет биться!". Это звучало обещающе и волнующе. Принимающий меня хозяин, один из известнейших адвокатов Барселоны, приобрел в предварительной продаже два очень хороших места, как раз под богато украшенной ложей почетного президента, который взмахом платка должен был дать Мигелю сигнал к убийству. Примерно 60000 любителей спорта и мяса заполнили огромный стадион. Половину из них составляли американские туристы, и одного - заблудившийся израильтянин. Воздух потрескивал, наэлектризованный страстями. Каждый знал, что вот-вот произойдет неизбежное столкновение Мигеля с быком. Черноволосые сеньориты, охлаждаясь, небрежно обмахивались веерами. В их темных глазах сверкала жажда убийства. Я, со своей стороны, довольствовался пережевыванием жевательной резинки. Внезапно меня толкнул мой взволнованный друг. - Внимание! Идет Мигель! На арене появилась легковооруженная кавалерийская бригада, следующая за личным адъютантом матадора. Следом шел и он сам, немного худощавый, в вышитой драгоценностями униформе из светлого шелка. Он поклонился ложе президента, при этом он вынужден был бросить взгляд в моем направлении, и я ответил на его приветствие, опустив большой палец вниз. Мой хозяин этого, к счастью, не видел. Он как раз углубился в чтение программы и изучал список участвующих быков: имя, размер, вес, социальное положение, судимости. - Исключительно опасные экземпляры, - бормотал он. - И Мигель должен их всех восьмерых победить. Я спросил его, боится ли он быков. Нет, ответил он после короткого раздумья, он их не боится, он опасается только их коварного нападения на тореро. Я снова спросил, что происходит с быком, который не хочет сражаться, и узнал, что он сразу же теряет все гражданские права; на арену доставляется симпатичная корова, которая и выманивает незадачливого пацифиста. Потом он вынужден месяцами ждать, не предоставят ли ему новый шанс, чтобы его растерзали. К счастью наш бык был из иного, крепкого материала. Он резво выскочил на арену и сразу же стал бросаться на красные полотенца, которыми старательно размахивали пикадоры - или как их там называют. И чем яростнее он атаковал, тем хладнокровнее действовали герои, отскакивая и элегантно прячась за парапетом, чтобы избежать грозных рогов. Над стадионом разнеслась буря протеста. Мужчины подпрыгивали и потрясали кулаками в сторону кровожадной бестии, женщины посылали изящные воздушные поцелуи безвинно преследуемым пикадорам. - Не бегай по кругу, как идиот! - это кричал мой хозяин, посылая свои слова быку. - Ты что о себе возомнил, ты кто такой?! Бык испуганно остановился и, моргая, уставился на нас. - Чего ты тут стоишь и пучишься? - орал мой приятель. - Нападай уже, наконец, черт тебя подери! Бык опустил рога и бросился на одетого в униформу билетера. - Остановите его! - голос адвоката пресекся. - Остановите этого убийцу! И действительно: это было не очень приятное зрелище - видеть быка, давшего волю своей ненависти к людям, которые наносили ему удары маленькими острогами, парой копий и крючками и втыкали ему в мясо стальные палки с национальными флагами. Зрители полыхали ненавистью и жаждой мести. Не оставалось сомнения: если они не будут достаточно дисциплинированными, быка попросту линчуют. На арену было брошено подкрепление, два танковых батальона с автоматическим оружием. В воздухе закружил первый вертолет, чтобы в случае чего атаковать ракетами. Бык остановился у парапета и тяжело дышал. Гневно взвился на него мой приятель: - Ты, трус! Это что - искусство, как ты хочешь сражаться? Усталый взгляд быка немо говорил: - А кто тут хочет сражаться? Мой неиствующий друг обратился теперь к вооруженным людям на арене: - Кончайте этого ублюдка! Убейте его! Скорее! Иначе - клянусь святой девой из Гвадалахары - я сам спущусь и покажу вам это! Он попытался спрыгнуть вниз, но справедливо подумал о достоинстве своего положения и остался на месте. Зазвучали фанфары. На бронированной боевой колеснице выехал рыцарь в сверкающей аммуниции. - Мигель? - спросил я. - Еще нет, - пояснили сидящие вокруг. - Бык только еще начал уставать. - И они принялись осыпать его новыми ругательствами: - Давай, позорная корова! Мы хотим видеть, на что ты способен! Быку не нужно было повторять дважды. Он разогнался и ударил лошадь снизу так, что рыцарь свалился с нее. Вопль вырвался из толпы: - Полиция! Национальная гвардия! Свяжите эту преступную бестию! Это снова был мой друг, адвокат, он попал своим возгласом в десятку. - Как, атаковать невинную лошадь?! Горе тебе, подонок! Бык даже не обернулся; очевидно, он не выносил адвокатов. К тому же ему стоило большого труда удержаться на ногах. Я оценил его ситуацию со своей точки зрения и нашел ее удручающей: на чужом поле, окруженный враждебной, численно превосходящей толпой, - что ему оставалось делать? Пока я так философствовал, женщины вокруг внезапно вошли в экстаз. Сопровождаемый громом оркестра, на арену вступил Мигель с огромным мечом в руке и златотканой накидкой на плечах. Само его появление дышало силой, спокойствием и хладнокровием. При помощи своего красного плаща он для начала принял ряд классических балетных поз, которые были приняты публикой со стонами наслаждения. Впрочем, он вообще был занят тем, чтобы увернуться от быка, и вскрикивал всякий раз, когда рог вспарывал пустоту: - Ол! Тем временем, он дразнил своего противника коварными колкостями примерно в следующих выражениях: - Ну, иди же, мой бычок, иди к дяде Мигелю, он ждет тебя... Хоп, бык-бычок... Да что же ты... Только не наглей, иначе пущу тебя на фарш, ол! Из нежных женских ручек на него сыпался дождь из цветов. Он уже поднял меч для ритуального удара. - Он должен проткнуть ему язык, сердце, печень и все прочие потроха, - проинформировал мой задыхающийся от волнения друг. - Одим единственным, виртуозно исполненным ударом! Мигель встал на цыпочки и ударил. Однако, ему, очевидно, попались не все цели, потому что бык никоим образом не рухнул. Наоборот, он выглядел так, как будто он даже немного отдохнул. - Что с тобой? - горланил мой адвокат, имея в виду быка. - Ты не хочешь умирать? Бык отрицательно потряс головой и галопом помчался к президентской ложе. - Сеньор! - крикнул он сидящему вверху. - Избавьте меня от этого идиота, или я больше не играю! Президент покачал головой. - Я с быками не разговариваю. Убейте же его! Снова Мигель поднял во всю богатырскую длину свой меч и дал своим адъютантам знак оказать ему последнюю помощь. Примерно 20 человек высыпали на арену и обработали быка длинными пиками, отравлеными стрелами и слезоточивым газом. Ибо трудно стать победителем кровожадного монстра, пока он еще стоит на четырех ногах. - Конец! - глубоко выдохнул рядом со мной адвокат. - Сейчас он получит все, что ему причитается! Если у тореро получится обеспечить своему противнику особенно красивый, изящный конец, то президент подарит ему ухо быка. Совершив убийство с несравненным, еще небывалым изяществом, он получит еще и хвост. И эти редкие события казались уже готовыми. - Смотри внимательно! - шепнул мне мой друг. - Это что-то неповторимое. Мигель встанет на колени и прикончит быка так называемым приемом "Вероника". В самый последний момент он отклонится в сторону и вонзит взбешенной бестии, мчащейся навстречу смерти, сталь в сердце... Залихватский марш, грянувший из оркестра, перешел на прерывистую барабанную дробь. Мигель встал на колени, бык, как и было запланированно, ринулся навстречу своей смерти, Мигель немного выгнулся в сторону, но и бык изменил направление своего бега - и в следующую секунду Мигель взлетел в воздух, плюхнулся на живот и остался недвижим на горячем песке. Вокруг воцарилась гробовая тишина, которая то тут, то там прерывалась слабыми криками, призывавшими врача. Бык повернулся, тяжело ступил на неподвижно лежащего Мигеля, понюхал его, осторожно перевернул его, опустил рога и снова подбросил Мигеля в воздух. Теперь уже я не мог болше сдерживаться. - Ол! - воскликнул я и восторженно подпрыгнул. - Хоп, бык-бычок! Покажи ему! Браво! - и даже полные ненависти взгляды адвоката не могли остановить мои ликующие возгласы. - Ол и еще раз ол!! Когда Мигель в третий раз взлетел в воздух, мой энтузиазм вышел из всяких границ. Я посылал быку воздушные поцелуи, бросил ему свой галстук, разорвал программку в мелкие клочки, разбросав их вокруг, и даже начал петь соответствующую мелодию из "Кармен", которая, однако, внезапно прервалась шумом. Шум частично происходил от танковой колонны, которая выкатилась на арену и открыла огонь, частично - от разъяренной толпы, противостоящей мне. Не долго думая, я обратился в бегство. Когда снаружи, уже под колоннадой, победный пьяный рев достиг моих ушей, я понял, что он означает кончину бесстрашного быка. Но зрелище машины скорой помощи, увозщей легендарного Мигеля, несколько утешило меня. Еще более утешительной была уверенность, что мой сын Амир никогда не станет тореадором. Ну, хотя бы потому, что у него рыжие волосы. Бронирование номера Из своего номера отеля в Барселоне я позвонил портье, и разговор - он шел на английском, с которым, однако, мой собеседник обходился весьма произвольно, - принял следующее направление: - Я завтра лечу в Мадрид, - начал я. - Пожалуйста, закажите мне там номер с ванной. - Вы ждать, я объявляй, господин, - ответил портье и повесил трубку. Через некоторое время он перезвонил: - Моя жалько, господин. У нас нет свободный номер. Вы попытаетесь на следующей неделе. - После чего он трубку не столько положил, сколько уложил. Я сделал новую попытку: - Вы меня плохо поняли. Мне нужен номер в Мадриде, а не здесь. - Мне жалько, господин, что вы трудитесь и звоните еще раз из Мадрид. У нас нет номеров. Вы попытаетесь пожалуйста на следующей неделе. - Уно моменто! - крикнул я на самом лучшем своем испанском, прежде, чем он смог положить трубку. - Я не в Мадриде. Я хочу получить номер в Мадриде. - Понятно, господин. Но этот отель не в Мадриде. Этот отель в Барселоне. - Я знаю. - Откуда? - Потому что я тут живу. - Вы живете? - Да. Здесь. У вас. - И с вашим номером вы несчастливы? - Я очень счастлив с этим номером, но завтра я должен лететь в Мадрид. - Вы хотите, я снести вниз ваш багаж? - Да, завтра. Не сегодня. - Будет исполнено, господин. Доброй ночи, господин. Снова он повесил трубку, и снова позвонил я: - Это опять я. Человек, который завтра летит в Мадрид. Я прошу вас забронировать мне номер с ванной. - Вы ждать, я объявляй, господин, - пауза снова повторилась: - Я объявлял. Моя жалькая, господин. Наши все комнаты покрыты. Вы попытаетесь следующая... - Мне не нужен номер в этом отеле! У меня уже есть один. Я живу в номере 206! - 206? Момент, господин... Нет, моя жалькая. Номер 206 занят. - Конечно, он занят. Мной. - И вы хотите другой номер? - Нет! Я лечу завтра в Мадрид и хотел, чтобы вы мне забронировали номер. - На завтра? - Да. - Вы ждать, я объявляй... С ванной? - Да. - У вас счастье, господин. Я для вас номер имею для завтра. - Слава Б-гу! - Номер 206 завтра будет свободен. - Спасибо. - Пожалуйста, господин. Еще что-нибудь, господин? - Стакан водки. - Уже несу, господин. 36 Конформист - человек, пассивно принимающий существующий порядок, приспособленец Кокни - жаргон лондонского "дна". Татры - горы в Венгрии, Словакии и Польше, северные отроги Карпат (Э.Кишон родился в Будапеште и в 1952 г. эмигрировал в Израиль). Королева чардаша (венг., нем.) У Кишона использован термин Schickse, что с немецкого переводится как "шлюха", но в вульгарном идише означает также "нееврейская девушка" (прим.пер.). От французского "nouveaux-riche" - "новоиспеченный богач" (прим.пер.). Олимпиада в Мехико состоялась в 1986 году (при.пер.). Игра слов: по-немецки Фляйшман означает мясник, специалист по мясным блюдам. Ипокризия - ханжество, лицемерие; катарсис - душевная разрядка Центральный концерный зал Амстердама Вероятно, речь идет о книге "На восток от Эдема" (прим.пер.) Здесь: "высший свет" (англ.) Счастливого пути! (франц.). Да (исп.) Италия Увидеть Рим... В этот раз полет был просто великолепен. Правда, когда мы уже приближались к твердой земле, моторы вдруг сбавили обороты и зазвучали с каким-то дребезжанием, и как-то даже лихорадочно. И только после приземления, после исключительно гладкой, мягкой посадки, я совершенно отчетливо ощутил, как с меня постепенно спадает нервозность, столь свойственная всему нашему роду. Радостно насвистывая, я отправился на поиски своего чемодана, не обращая внимания на изнуряющую жару и отсутствие каких-либо указателей, которые по идее должны вывести бедолагу-путешественника к месту выдачи багажа. Я спросил о наиболее предпочтительном направлении у представительного блюстителя порядка, инспектировавшего мой паспорт, и получил в ответ нечто большее, чем арию Верди: " --> Ritorna vincitor ", - так прозвучало мне в ответ: " --> E dal mio labor uscii l'empri parola !". - Сори, - сказал я на беглом английском. - Ноу италиен. Нон парламо итальяно. --> Ле италкит . --> Гарникс . - --> Va bene , - ответил генерал-майор. - --> Gloria mundi . - Или что-то в этом роде. Вслед за этим я направился - следуя общей итальянской традиции - налево, и после нескольких окольных кругов достиг-таки зала выдачи багажа. По двенадцати овальным движущимся лентам транспортеров из ниоткуда выползала процессия чемоданов, тяжело делала круг и снова исчезала в никуда. К сожалению, не было никаких признаков, по которым можно было бы определить, какая процессия к какому рейсу относится. Бесчисленные туристы, прибывшие в чудесную Италию со всех концов света для отдыха и расслабления, бегали взад и вперед в тщетных попытках высмотреть свой багаж, проплывавший перед ними незыблемыми рядами по овальным транспортерам. Рядом со мной стояла пара служащих итальянского аэропорта, оживленно обсуждавших события дня. Я бросился к ним. "Эль-Аль, - сказал я. - Израиль. Где мой багаж? Эль-Аль". Языком жестов они пояснили, что не понимают меня, и продолжили свою дискуссию. Жара между тем усиливалась и понемногу приближалась к обычному уровню Мертвого моря. Некоторые из моих воздушных попутчиков поснимали свои юбки и рубашки и плотным кольцом обступили своими голыми по пояс телами все транспортеры, от первого до двенадцатого. Одна старая, вероятно, пораженная тепловым ударом, дама уселась между двумя медленно проплывающими чемоданами и исчезла в никуда. Никто даже не пытался удержать ее. Что касается меня, то свой чемодан я внезапно обнаружил в дальнем углу зала. Ремень был перерезан, но замок выдержал испытание. Я осмотрелся в поисках хоть одной, с момента прибытия всеми так любимой багажной тележки, но не обнаружил их вообще. Не было и носильщиков. Вероятно, они все давно уже сидели в ближайшем буфете и лакали там холодное пиво. Поскольку наработанный мною опыт поездок по Европе настоятельно требовал брать с собой побольше теплой одежды и калош, мой чемодан был весьма тяжел. Тем не менее, мне удалось выволочь его из здания аэропорта. Снаружи - я это заметил в ярком свечении фонарей - стояло много такси, однако, без водителей, и к тому же с совершенно необозримой очередью ожидающих туристов. Я встал в ее конец и терпеливо ждал почти час. Потом мне стало подозрительным, что тут никто не голосует, и за все время не отъехало ни одного такси. Мой взгляд упал на группу несомненных римлян, собравшихся в сторонке и безмятежно покуривавших. - Почему не такси? - спросил я их. - Моя турист. Мио туристо. Хотеть такси. К моей радости, они поняли мой итальянский, потому что ответили по-английски: - Забастовка. Водители, таксисты, шоферы - --> тутти забастовкен. Я тоже мобилизовал свой английский, добавив в него гневную интонацию: - Почему же вы заставляете всех этих людей ждать? Почему вы не скажете им, что происходит забастовка. - --> Vincitor del padre mio , - прозвучал уклончивый ответ. - --> Sacro fundamente . Я очень люблю итальянскую оперу, - но вот к их аэропортам таких чувств совсем не испытываю. Кряхтя, потащил я свой чемодан к автобусу и справился у счастливчиков, уже сидящих внутри, когда ожидается отправление. Они этого не знали. Как оказалось, они сели в автобус только потому, что там были свободные места. Я обратился к водителю: - Мио туристо. Мио отель. Автобус - отель? Мужчина выпучил на меня глаза и пожал плечами. Совершенно очевидно, что он не имел понятия, что я от него хотел, но это его ничуть не трогало. Он видел перед собой только что прибывшего авиапассажира с чемоданом в руках и слышал слова "автобус" и "отель", - ну, как он мог догадаться, что имеется в виду? Я выкрикнул несколько венгерских ругательств. Это навело его на мысль, что я мог быть иностранцем. Он указал на какой-то киоск в зале прилета, над которым красовалась вывеска "Hotel service", облепленный толпой отчаявшихся людей. Внутри киоска, за перегородкой никого не было. Я спросил у одной заспанной дамы, как долго она тут уже ждет. С самого раннего утра, сказала она и покачнулась, с трудом удержавшись на ногах. Чтобы хоть как-то воодушевить ее, я перевел разговор на расцвет и крушение Римской империи. Мы сошлись во мнении, что крушение было событием совсем не удивительным. Тут меня охватило сильное чувство, в котором я без труда распознал голод. Однако для человека с тридцатикилограммовым чемоданом в руке не так уж и просто отправиться на поиски пропитания. Потому я предпочел спрятаться под ступеньками пассажирского эскалатора и в этой уютной нише дождаться очередной смены правительства. А потом произошло чудо. Какой-то прекрасный юноша приблизился ко мне, легонько хлопнул меня по плечу и спросил: - Отель? Ты - отель? Это был первый случай в моей жизни, когда я видел перед собой ангела. - Да, - прохрипел я. - Я отель. Да отель. Си отель. Ангел поднес мне к носу все свои пальцы, все двенадцать. - Двенадцать тысяч, - сказал он. - Двенадцать тысяч лир. Дуодецимилле. Твоя понимать? Я понял. Я даже готов был в этот миг назначить его единственным наследником. Мы вышли из аэропорта и сели в автомашину ангела производства 1946 года, но для меня это была по меньшей мере огненная колесница Юпитера. Дорогой мы болтали друг с другом, точнее, я его спросил, как далеко до отеля, на что он ответил: двенадцать тысяч. Наконец, мы достигли Рима, этого вечного города. Счастливое мгновение, дважды счастливое после всего, что пришлось пережить. Эти статуи! Эти пьяццы! Эти пиццы! И кругом этот чудесный шум, волнующиеся массы людей, жара, осыпающиеся руины! Мы проехали мимо Колизея, где Нерон терзал христианских туристов. Сколько же ему лет, спросил я. Пятнадцать тысяч, сказал ангел, - и скоро все выяснилось: достигнув отеля, он подхватил мой чемодан, донес его до регистратуры и дал мне понять, что 12000 он хотел бы получить за поездку и 3000 за переноску багажа. На мой намек, что последнюю работу я ему не заказывал, он ответил длиннющей оперной арией. Мы сошлись на 14500 лирах и расстались друзьями. Портье ничего не знал о бронировании, никогда не слышал моего имени и не имел ни одного свободного номера, нет, к сожалению, увы, у нас все забито. Я предложил немедленно связаться с моим турбюро в Израиле. Пожалуйста, вон телефонная будка. Спасибо. К моему радостному удивлению, телефонистка говорила по-немецки. Я спросил, как долго следует ждать соединения с Тель-Авивом. Этого она не знала, как сказала она. Смотря по обстоятельствам. В зависимости. Ну, на худой конец, настаивал я. Пять минут? Шесть часов? Два дня? Этого она не знала. Но вы же должны знать, как долго это длится обычно. Этого она не знала. Может быть, есть кто-то, кто это знает? Этого она не знала. Но что же мне прикажете делать? Этого она не знала. Во всяком случае, она это не знала по-немецки. Неделя в телефонной будке пронеслась на удивление быстро, и обслуживание было на радость хорошим. В четверг, сразу после завтрака, получил я желанное соединение. - Ну? - услышал я голос Самуэля из Тель-Авива. - Чего ты хочешь? - Домой, - простонал я. - Назад, в прекраснейшую, самую прогресссивную и лучше всех функционирующую страну на свете. Израильскому правительству следовало бы финансировать массовые поездки в Италию. Это поднимет дух нашего народа. Всегда готов проинформировать Вполне естественно, что этот очаровательный, жизнерадостный, добродушный итальянский народ так любят туристы, вопреки отдельным досадным мелочам. Но что, со своей стороны, итальянцы любят туристов, - это граничит с извращением. Не думаю, что итальянцы смогли бы опровергнуть знаменитое определение туриста по Липсицу: они рассматривают инстранных путешественников как некую разновидность человеческих существ и обращаются с ними с нежной заботой. Иногда эта забота заходит так далеко, что в ней вообще не разобраться. Хороший пример тому дал мне услужливый Луиджи. Я встретил его в Генуе, недалеко от порта. Бессмысленное прогуливание по нескончаемым улицам города завело меня однажды в тупик, заканчивавшийся автобусной остановкой, где уже стояло в ожидании множество людей. Один кругленький, пожилой господин с небольшим пакетом в руке расположил меня к себе, и я спросил его, как добраться до отеля "Эксельсиор". Вновь подтвердилось мое гениальное чутье: этот господин вполне сносно говорил по-немецки. - Отель "Эксельсиор"? Идемте! Мы сели в автобусе напротив друг друга. Мой добровольный экскурсовод указал на свой пакет и сказал: - Я купил себе подштанники. - О! - ответил я. - Неужели? - Зимой поясницу надо держать в тепле, - продолжал мой сосед. - Иначе можно замерзнуть. Моя жена всегда говорит мне: "Оставь этот ложный стыд, Луиджи, - говорит она всегда, - намотай вокруг брюха хоть махровое полотенце". Она знает, что я таких вещей немного стесняюсь. Мы даже частенько спорим по этому поводу. Она, например, может бесцеремонно вывесить на балкон свой бюстгальтер для просушки. Я ей уже дюжину раз, - да что я говорю, - сотню раз я ей говорил: "Ты, наверняка, хочешь, - говорю я ей снова и снова, - чтобы люди о тебе говорили?". И что она мне говорит в ответ? Она говорит: "Следи лучше за самим собой и не приходи каждый вечер домой налакавшись", - говорит она. Что вы скажете на это? Да ведь она к тому же такая толстая, что стулья под ней ломаются, когда она на них садится... - Ну, да, - вставил я. - Жизнь, она такая... - Я женился на ней, хотя у нее за душой ломаного гроша не было, - продолжал Луиджи свое информационное сообщение. - То есть вообще никакого приданого, вообще ни-ка-ко-го. Об этом она, конечно, молчит... Все, что она может, - это только трындеть, браниться и обзываться. А уж какая ревнивая! Во имя Мадонны из Падуи, второй такой ревнивицы вы не найдете. Уже несколько лет она подозревает, что у меня что-то было с синьорой Каттини, той, что держит газетный киоск около кафедрального собора, который чуть правее, под галереей. А ведь я ей клянусь, милостивый государь, что она, то есть моя жена, гораздо симпатичней, чем эта Каттини. Хотя она гораздо жирнее. Но это ничего. Это я считаю даже приятным. Но попробуйте хоть раз поговорить с безумцем. Приходится еще больше выслушивать, что Каттини там, Каттини сям. И каждую ночь все начинается снова: "Ты опять купил газету у Каттини. Я это собственными глазами видела. У Каттини". Ну если даже и так. Почему я не могу покупать газеты у Каттини? Это что, преступление? - Нет, - смущенно пробормотал я. - Полагаю, что это не преступление. Наш автобус шел вдоль берега моря. Восхитительная панорама открывалась передо мной. Однако, отеля "Эксельсиор" в ней не было и в помине. Луиджи снова принялся за описание своих несчастий. - Единственный человек, который умеет еще больше, чем моя жена, трындеть и ругаться, - это ее мать. Иногда они вместе принимаются трындеть и ругаться. Тогда я скрещиваю руки и говорю: "Во имя святой богоматери из Падуи, - говорю я, - ну, как можно столько трындеть и ругаться?". И что на это отвечает эта старая ведьма-теща? Она отвечает: "Заткнись, ты, уголовщина!". Уголовщина! Это просто смешно. Меня всего-то ненадолго посадили года два-три назад. Мы с Марцелло тогда слегка промочили горло и гуляли себе в хорошем настроении, ну, и швырнули пару цветочных горшков в пару витрин. Вот и все. Даже сам судья тогда сказал: "Луиджи, - сказал он, - суд принимает во внимание твое безупречное прошлое и твою горькую судьбу как смягчающие обстоятельства". Вот и все. И вот я вас спрашиваю, милостивый государь: разве это уголовщина? Это она происходит из уголовной семейки, она. Это я могу открыто сказать, это не тайна. Весь мир знает, что ее отец был торговцем наркотиками. Он на этом деле даже три пальца потерял, ему их отстрелили. Вот таким он был. Как-то приходит моя дочка из школы домой и спрашивает: "Папочка, - спрашивает она, - а правда, что нашего дедушку повесили?". Ну, что тут сказать? Я же не мог солгать бедному дитя. Очень плохо, что она слышит такие вещи в школе. Где она и без того который год зря проводит. К счастью, мы тогда как раз на автобусе ехали, и я смог ее отвлечь. "Нам пора сходить", - сказал я. Пора сходить! Только когда он поднялся и устремился к выходу, мне стало ясно, что его последние слова относились уже к настоящему времени. Я попытался задержать его: - Простите, а сколько еще ехать до отеля "Эксельсиор"? - Отель "Эксельсиор"? Никогда не слышал. Ну, да вы его как-нибудь найдете, - и он приветливо помахал мне на прощание. - Скоротали время за приятной беседой, а? Пока! И удачи! Сражение на гондолах Согласно широко распространенному заблуждению, Венеция - это место, где все молодожены и молодожоры, опьяненные счастьем, проводят свои медовые месяца. Это не совсем так. Не так просто быть счастливым в Венеции. Если вы будете не очень внимательны, проблемы начнутся сразу же после прибытия: при выходе из поезда или при попытке пробраться в соседнюю лагуну, ибо отцы-основатели города - в мудром предвидении последующих дорожных аварий - разместили улицы вдоль каналов и запретили автомобильный и рельсовый транспорт из-за недостатка твердой почвы. Поскольку моя жена - весьма плохая пловчиха, мы еще на вокзале справились, как нам лучше всего добраться до нашего отеля. - Возьмите катер-такси, - гласил совет. - Прямо перед вокзалом вы найдете любое их количество. Но ни при каких обстоятельствах не нанимайте гондолу. Это обойдется очень дорого. Забрав из камеры хранения свой багаж, мы приступили к поискам катера-такси. Вокруг не оказалось ни одного. Гондол же, наоборот, стояла целая флотилия, и в каждой - по гондольеру в просторных черных штанах, и каждый - с жаждой денег в глазах. Ну, будь, что будет, - решили мы и влезли в одно из этих романтично покачивающихся суденышек. Старый венецианец, опиравшийся на длинный шест, взял с нас за посадку по 1000 лир, его юный помощник за 2000 лир запихнул наш багаж под мокрые сиденья, а третий за 500 лир сказал: - --> Аванти . Поездка на гондоле была чистым удовольствием, лишь слегка омрачаемое чувством стыда, что обычно приходит к израильскому гражданину, когда он непринужденно откинувшись, сидит на своем мягком сиденьи и вынужден при этом наблюдать, как его сосед с напряжением выгибает спину в гребле. Гондолы как таковые напоминают те исторические транспортные средства, с которыми когда-то викинги покорили половину Европы. Во всяком случае, гондолы, похоже, происходят из того времени, когда было разрешено рабство, и еще не были изобретены чемоданы. Наш викинг, однако, вел себя вполне миролюбиво и даже пел трепетным голосом свое " --> О соле мио "... Самая лучшая из всех жен была этим заметно увлечена и едва не плакала от умиления, если бы при каждом третьем толчке шестом самый тяжелый из наших чемоданов не ударял ее по голени. Я же про себя уже представлял, как викинг предъявит нам счет к оплате и как я расстрою ему удовольствие. - --> Amico , - скажу я ему, - со мной такие штуки не проходят. Какому-нибудь салаге ты можешь уши крутить, а мне нет... - Двадцать тысяч лир, - гондола подошла к отелю. - --> Venti mille ! - Амико... Дальше у меня не пошло. Гондольер сразу же начал ругаться и браниться, выкрикивая: --> molto багаж, molto устал, --> molti bambini дома и Санта Мария делла Кроче за углом. Это было ужасное представление. Поэтому я поспешил как можно скорее отделаться от него этими 20000 лир, и поскольку он не мешал мне выгрузить чемоданы, я дал ему еще 1000 лир сверху. И что же? Он засунул деньги в самый дальний карман своих штанов, ухмыльнулся, но не тронулся с места. - --> Arrividerci , - крикнул я ему. - Давайте, двигайте отсюда. Чего еще ждете? - Чаевых, - пропел он. - Совсем чуть-чуть чаевых, синьор... - Это уже слишком! Не вы ли уже прикарманили двадцать тысяч моих лир? И разве я добровольно не добавил вам еще тысячу? - Да, верно, - кротко возразил викинг. - Но это были официальные чаевые, добавьте еще и от себя лично. Ни слова не говоря, я повернулся к нему спиной. Я не дал ему ничего, кроме еще одной 500-лировой купюры. Портье, который безмолвно наблюдал всю сцену издали, спросил меня, почему мы не приехали на катере-такси. И разве мы не знали, что только безумцы берут гондолы. И сколько, должно быть, этот жулик выжал из меня. - Из меня никто ничего не выжимал, - высокомерно ответил я. - Он попросил пятнадцать тысяч лир и получил пятнадцать тысяч лир. Портье вскинул ошеломленный взгляд к небу, взял со своего стола официальное издание "Настольной книги по перевозкам иностранцев в городе Венеции" и открыл страницу с тарифами на гондолы: - Влюбленные парочки с восемью чемоданами - 8000 лир, - прочитал он. К полудню небольшая часть наших затрат вернулась. В ресторане какая-то дама, сидевшая за соседним столиком, уронила на пол нож, и вспомнив свое хорошее воспитание, я нагнулся, чтобы поднять и передать ей его, за что она сунула мне в руку 200 лир. С быстрым " --> Grazie " моя жена схватила купюру, спрятала ее в сумочку, и через некоторое время отметила, что скупая старая ведьма могла бы дать и больше... О сумме счета в ресторане я по благородству своему умолчу. В конце концов, надо принять в расчет двух одетых в золоченые униформы официантов, постоянно стоявших у нас за спиной, необдуманно одетые в белоснежное столы, и привилегия, заключавшаяся в том, что нам поливали салат маслом из персонально принесенного от директора драгоценного, старинного хрустального графина. А ведь все это стоит денег. Вот только на поездку на гондоле мы не потратим больше ни единой лиры. Только еще лишь однажды оказались мы в когтях этих морских разбойников. Мы как раз собирались нанести визит вежливости в еврейское гетто и буквально падали с ног, усталые от ходьбы и угнетенные воспоминаниями о Венецианском купце, которому был закрыт путь по Большому Каналу, когда меня вдруг совершенно случайно осенила мысль, что нам-то, возможно, ввиду особых обстоятельств, не закрыт, и раз уж мы здесь, и раз уж так хочется, так почему бы и нет... Быстрее, чем можно было произнести слово "Шейлок", нас окружила толпа вооруженных викингов, угадавших ход моих мыслей, загородила все без исключения пути отхода и не оставила мне никакого иного выбора, как накормить одного из них, самого дружественного на вид (другие разбежались, изрыгая гнусные проклятия). - --> Quanto costa ? - спросил я с только мне одному присущей находчивостью. - 19000. Я извлек из кармана официальную брошюру и указал ему строчку с 8000 лир. Далее последовал эпилептический приступ гондольера, который я оказался не в силах выдержать. Поморщившись, я сделал новое предложение: - 13000. - 17500. - Ну, ладно, 16000. - 17500. - Договорились, - сказал я. - Но это значит 17500 за все, про все, включая чаевые, амортизационные отчисления, налог на транспорт, расходы на ремонт и бебиситтера. 17500 - и все. Понимаете? - --> Si, Signor . 17500 и больше ни лиры. Гондола бесшумно скользила по грязной воде. Мы сидели в напряженном молчании. В чем спрятана ловушка, которую нам наверняка приготовил этот викинг? Что нас ожидает? Гондола бесшумно скользила дальше, ну, совершенно бесшумно. - Что происходит? - нервно спросила самая лучшая из всех жен. - Почему он не поет? Я не могу больше выносить эту тишину. Она повернулась к гондольеру: - --> O sole mio, s'il vous plait ! - --> Prego, Signora ! И над водой зазвучал его томный тенор. Сладостная, обольстительная мелодия нагоняла сентиментальные чувства. Нам даже показалось, что в груди этого обветренного пирата живет столь потрясающая человечность... что в волнах Большого Канала прекрасной Венеции тонет всякая меркантильность... что суетный мир отступает перед добротой, пением и улыбками... Но тут улыбка на лице моей супруги сменилась гримасой испуга: - Боже мой, - прошептала она, - ведь это же я его попросила!.. Но было слишком поздно. Мы уже остановились у отеля. - 30000, - спокойно произнес гондольер. - 17500 за поездку и 12500 за серенаду. Самая л