Эфраим Кишон. Из сборника "Рассказы о путешествиях" --------------------------------------------------------------- © Copyright Эфраим Кишон © Copyright Я.З.Рольбин (nekto_izrossii()mail.ru), перевод "Kishons beste Reisegeschichten", 1998; ISBN: 3404128249 "Лучшие истории о путешествиях" Date: 26 May 2006 --------------------------------------------------------------- Практические советы путешественникам Много лет тому назад, когда мы впервые выбрались из Израиля в путешествие, мы чувствовали себя молодыми соколами, стремящимися впорхнуть из родительского гнезда и расправить свои, пока еще неуклюжие, крылья, даже не представляя, далеко ли таким способом удастся улететь, когда и где следует приземлиться, и, коротко говоря, найдут ли молодые соколы там, вдали, все, что ожидали. На окраине Тель-Авива есть небольшая берлога. Там живет старый cыч, который пользуется репутацией большого мудреца. Он пронес свою мудрость через десятилетия, заработав ее во многих путешествиях, а также схватках с многочисленными опасностями и столь же многочисленными паспортными и таможенными проверками, где он всегда выходил сухим из воды. Если и можно было где-то в мире получить совет, так только у него. Старого cыча звали Липсиц. Однажды поутру мы прошли сквозь небольшую рощу, в которой пряталась его берлога. Липсиц безмолвно восседал на сучковатой ветви и моргал из-под нахохленных бровей своими мудрыми глазами. - О, достойнейший, - робко начал я. - Как? Когда? Откуда? Куда? А главное: зачем? - Не угодно ли присесть? - сказал Липсиц, проковылял в свою берлогу и вернулся с чашкой чая. После чего прочитал нам целую лекцию о заграничных вояжах. Начал он примерно так: - Многие люди полагают, что деньги в путешествии - это все. И они совершенно правы. И не столько из-за высоких цен, сколько, что самое главное, из-за того, что за границей очень трудно получить ссуду. И тот, кто скажет вам, что уж он-то хоть каким-нибудь способом пару долларов, да заработает, тот не знает, что говорит. Сами посудите: с какой это стати один иностранец добровольно расстанется со своим долларом, чтобы отдать его другому иностранцу, да к тому же еще и еврею? - Ребе, - сказал я, - но я умею петь. - Сын мой, - произнес Липсиц, - не говори чепухи. Возьми с собой все свои деньги, которые только позволит тебе вывезти наше правительство, закрепи их самой надежной булавкой в самом недоступном уголке своего потайного кармана и не прикасайся к ним, пока речь не зайдет о хлебе насущном, да и то с большой опаской. Никогда - слышишь, ты: никогда, отныне и во веки веков - не ешь в ресторанах, чей персонал состоит больше, чем из одного тощего кельнера, или где твою тарелку будут разогревать на свечах. Каждая капля воска с них войдет в счет, и поскольку их всегда бывает много, оплатить счет ты наверняка не сможешь. По этим же соображениям никогда, отныне и во веки веков, не должен ты заказывать блюда, названия которых стоят в меню на французском языке. И если ты увидишь там пару недоваренных яиц по имени " --> Канапэ д'еф дурз-о-сэль а-ля-Шатобриан ", - хватай свою шляпу, пока есть время, и беги как можно дальше. Понятно, что во Франции этот совет вряд ли поможет. Но там встречается и куда более опасный вариант. Он известен под названием "Дешевая туристская закусочная". Однажды такой ресторан посетил сын магараджи из Хайдарабада. На следующий день его имущество описали судебные исполнители... - Ребе, - попытался прервать его я, - я отправляюсь в путешествие не для того, чтобы есть, а для того, чтобы путешествовать. - Тем лучше, - ответил Липсиц, старый сыч, и моргнул глазами. - Тогда нам следовало бы поговорить о злачных местах, которые встречаются в любом путешествии. Ты жену с собой берешь? - Да. - Ну, тогда этот пункт отпадает. Остается только созерцание ландшафта, театры, музеи и семейные приглашения. Ландшафт бесплатно, за исключением Швейцарии, где за каждый кубометр воздуха приходится уплачивать налог минимум в 1,5 швейцарских франка, в зависимости от высоты над уровнем моря. Чем выше в горы, тем выше налог. И не забывай, что горный воздух возбуждает аппетит, так что тебе придется потратить больше денег на еду. С театрами все относительно одинаково. В фойе каждого театра стоит - как правило, слева от кассы - хорошо одетый господин и покусывает ногти. На этого господина перед самым началом представления тебе следует обрушить поток фраз на иврите, среди которых с трудом можно будет разобрать отдельные слова вроде "артист... критик... студия...". Это убедит его, что перед ним директор арабского театра, и он наверняка даст тебе бесплатную контрамарку. Правда, в театре стриптиза такие фокусы не проходят. Что поделаешь, есть места, где даже мои экономичесие принципы не работают... И Липсиц смиренно умолк на какое-то время, прежде, чем продолжить. - Если ты на какой-нибудь большой улице натолкнешься на величественное здание, украшенное парой каменных львов, входи без колебаний - это музей. Но пусть тебя там, внутри, не покидает тот инстинкт, что позволяет незаметно присоединиться к экскурсии с опытным гидом, который все знает и все тебе разъяснит. А если гид и будет бросать на тебя гневные взгляды, ответь ему тем же. Зато, когда экскурсия закончится, ты вместе с ней сядешь в их автобус и получишь бесплатную поездку по городу, да еще, может быть, с обзорной экскурсией. Между прочим, будь осторожен и никогда не входи в музей, не имея запаса провианта хотя бы на пару дней. Частенько бывало, что беззаботные посетители терялись в огромных залах музеев и бесславно умирали от голода. В Британском музее, например, при каждой ежегодной уборке находят новые скелеты... Что еще сказать? Да, семейные приглашения! От них, можешь мне поверить, нет вообще никакого удовольствия. К тому же обходятся они в целое состояние, поскольку тебе придется преподнести хозяйке цветы, да еще после всего возвращаться домой на такси. - О благородный, - сказал я, - все это прекрасно и замечательно, но прежде всего я хотел бы выяснить насчет упаковки чемоданов. - Пакуй свои чемоданы разумно, - заметил сыч, - и бери их как можно меньше, поскольку в каждой новой стране к твоему багажу будет прибавляться по чемодану, даже если ты ничего и не будешь покупать. Как только твой поезд вкатится на станцию, сразу же найми носильщика. Спрячь чувство собственной неполноценности подальше, и даже не вздумай тащить чемоданы сам. Через какое-то время ты все равно позовешь носильщика, но уж тогда он сдерет с тебя столько, как будто тащил эти чемоданы от самого твоего дома. Плати ему строго по таксе, даже если он от напряжения будет сильно стонать или попытается симулировать приступ эпилепсии. Так же и в отеле - сразу же следует разузнать, входит обслуживание в цену номера или нет. Но эти вопросы ты ни в коем случае не должен обсуждать с портье на языке их страны. С какой это стати ты должен терпеть неудобства и заикаться, подыскивая нужное слово? Предоставь ему заикаться в поисках слова! В Париже говори по-английски, в Лондоне - по-французски, в Италии - по-немецки. В Греции говори только на иврите, поскольку они там все равно никаких языков не знают. - Но что мне следует взять с собой в Европу, ребе? - Несомненно, лампочки мощностью в 200 ватт. За исключением отелей люкс, комнатное освещение там такое слабое, что ты сможешь читать заголовки газет только размером с бревно, так что покупать их на ночь будет излишне. Только не забудь по утрам выворачивать свою лампочку обратно. Более того, тебе придется - поскольку в приличных отелях запрещено готовить себе пищу в номере - позаботиться о том, как незаметно выбрасывать остатки еды. Лучше всего скатать их в один большой шарик, который сразу после полуночи можно будет выбросить в окно. Это, так сказать, экспорт. Куда сложнее обстоит дело с импортом, поскольку для приготовления пищи потребуется пронести в номер необходимые продукты. Особые трудности преставляют молочные бутылки. Для этого рекомендую приобрести скрипичный футляр или акушерский чемоданчик, в котором на удивление много места. Только вот электрическую плитку, на которой можно будет все это готовить, тебе вряд ли удастся спрятать в чемодане. Ее тут же найдут горничные. Тут лучше использовать комод, в котором никогда до дна не докопаются... Сыч глубоко вздохнул и перешел к заключительной части: - И вообще, никогда не забывай, что ты не человек, а турист. Не позволяй кормить себя несбыточными обещаниями. Обходительность местной публики наполняет их карманы, а не твои. Для них ты ничто иное, как источник быстрых и легких доходов. Лично тебя они терпеть не могут, и тем сильнее, чем лучше ты говоришь по-ихнему. Тут они начнут тебя подозревать и опасаться, что ты поймаешь их на их же уловках... И вот еще что: не пользуйся самолетом. Поезд и корабль уберегут тебя от самого жуткого кошмара, подстерегающего путешественика. Я имею в виду ту роковую минуту, когда все без исключения чемоданы всех без исключения пассажиров строем плывут по траспортеру к таможенному контролю, и только твоего нет, а на свои все новые и новые отчаянные запросы ты получаешь только новые и новые грубые ответы: "Больше никакого багажа не было... нет там никакого чемодана... не знаем мы ничего". В конце концов откуда-то появляется дружелюбно улыбающийся багажный начальник и извещает тебя, что твой чемодан по ошибке отправлен в Каир. Вот что я имею в виду. Плыви-ка ты лучше в Европу на корабле, сын мой. И тогда у тебя будет еще пара мирных дней, прежде, чем начнутся истинные мучения путешествия... Сыч по имени Липсиц устало моргнул и закрыл оба глаза. Мы были свободны. Проблема чаевых К гордости автора этих строк, он смог решить все проблемы путешественника, включая сломавшуюся в дороге молнию, за исключением одной: какую сумму чаевых следует давать. Эта проблема не идет ни в какое сравнение со всякими там инфляциями, рецессиями, конъюнктурой и тому подобным. Это чисто психологический феномен. Где бы и когда я ни противостоял рассыльным цветочных магазинов и гардеробным ведьмам в закусочных, на моем лбу всегда выступали капли мелкой холодной испарины, и я чувствовал себя на грани обморока. При этом я совершенно точно знаю, что с этой проблемой сталкиваюсь не один, что лучшие человеческие умы бьются над проблемой чаевых со времен оных, от самого создания мира, ведь вероятно, Адам и Ева тоже совали змее чаевые в знак благодарности за то, что она им указала нужное дерево... но ничего не помогает. Каждый подбегающий официант повергает меня в панику, особенно, когда он, едва я принимаюсь за стейк, наклоняется над моим столом и шепчет: "Вы ведь не американец? Все американцы так скупы". После такого намека я склоняюсь к тому, чтобы вытащить бумажник и сразу сказать этому типу, чтобы он был столь любезен и взял оттуда, сколько считает нужным. Однажды, в одном французском рыбном ресторане я так и сделал. Потом пришлось возвращаться в отель пешком. Проблема чаевых уже потому не имеет решения, что находится на ничейной полосе, куда не имеет доступа ни один профсоюз. Это один из новых видов борьбы, борьбы между двумя непримиримыми противниками, в которой наступление одного будет для другого безнадежным поражением. И этим другим всегда оказываюсь я. Ибо понятия не имею, сколько надо давать на чай. Надеюсь, что когда-нибудь я это узнаю. Но пока я всегда давал слишком много, если водитель такси втаскивал мой чемодан в отель, и слишком мало, когда портье при моем отъезде не открывал дверь. Для меня так и останутся загадкой английские портье, которые принимают щедрые чаевые с такой снисходительностью, словно это нечто само собой разумеющееся, так что хочется даже поцеловать им руку за милость, которую они этим оказали. Совсем другое дело - турецкие портье. Эти ведут себя по-людски. Как бы ни велика была сумма, которую им суют в руку, - они невозмутимо протягивают другую руку и делают большие глаза, как бы говоря: "Прекрасно, это были чаевые. А где же бакшиш?". Влияние географических факторов на чаевые нельзя переоценить. В общем и целом, размер чаевых изменяется в прямой пропорции от температуры воздуха. Чем жарче, тем, стало быть, выше. На Средиземноморье суммы вообще удваиваются. В Венеции, например, у стоянок гондол уже лет сто стоит рябой, беззубый старик, который подбегает к каждому садящемуся и выходящему с криком " --> Атенционе, атенционе !" и богохульно ругается по-сицилийски, если ему при этом не заплатят. За 200 лир он говорит " --> Грацие ", за 500 и более он говорит что-то по-английски, за 100 он вообще ничего не говорит, а за 50 плюет в дающего. В противоположность этому, заслуживают слов благодарности работники итальянских автозаправок, эти гроссмейстеры округлений. Неважно, сколько бензина тебе требуется - они заполняют бак ровно за 29000 лир, и ни каплей больше, и очень неохотно идут на принятие того, что ты от своих трех 10000-лировых купюр хочешь получить сдачу в размере 1000 лир. Тут в чистом виде проявляется психологический аспект проблемы чаевых. Проблема имеет и другие аспекты. В странах с высоким подоходным налогом чаевые выше, поскольку пересчитываются с учетом этого налога. Еще выше они в странах, чьи режимы тяготеют к марксизму. Эти режимы пропагандируют недостойное человека понятие, что чаевые унижают рабочий класс, и так основательно их искоренили, что рабочий человек вынужден топить свою грусть по ним в алкоголе. А для этого требуются чаевые. Массы отказываются от программной цели по воспитанию людей нового типа под названием классово сознательный пролетариат, так как рабочая мораль последнего запрещает ему брать чаевые. К сожалению, мы вынуждены усомниться в успехах этого воспитания, поскольку упомянутый пролетариат умер в Польше еще много лет назад при Валенсе. В целом, можно сказать, что рабочие массы в этом вопросе всегда проявляют более гибкое понимание, чем их руководители. Самосознание масс в меньшей степени можно уязвить чаевыми, чем их малым размером - и в общем-то, чтобы уважить человеческое достоинство, их достаточно просто оставить на столе, где их и найдет официант. Хотя это, между прочим, увеличивает риск радостного удивления следующего посетителя. Тут необходимо рассмотреть еще один аспект, который до того обычно опускался всеми моралистами, реформаторами и революционерами, а именно: чаевые содействуют социальному равенству. Официант, который утром навещает соседнюю парикмахерскую, распрощается там с приличной суммой на чаевые, а когда парикмахер пообедает в близлежащем ресторане, он так же даст официанту хорошие чаевые. Таким образом, создается полное равновесие между двумя различными категориями людей, что позволяет сделать крупный шаг в направлении бесклассового общества. Однако, все эти глубокомысленные рассуждения не помогают разрешить ключевую проблему, а именно, какую сумму чаевых следует давать. Трезво рассуждая, с помощью чаевых покупают улыбку получателя или, по меньшей мере, его расположение, вместо того, чтобы он держался на оскорбительном расстоянии. Отсюда следует, что размер чаевых укрепляет твердость твоего характера. Чем неувереннее ты себя чувствуешь, тем выше сумма откупных, которые тебе придется заплатить за пару мгновений самоутверждения. Трудность заключается лишь в том, что приходится за долю секунды и без всякой посторонней помощи четко определить, во сколько тебе обойдется благосклонность пожилой матроны, что помогает тебе одеться перед выходом из кофейной. Но этого недостаточно, ты еще должен правильно оценить злобный потенциал соответствующего получателя чаевых и его возможности испортить тебе остаток дня своим умышленным хамством. Как умудриться это сделать? Да хоть с помощью компьютера. В Швейцарии правительство собирается узаконить чаевые, правда, в несколько противоречивом виде. С одной стороны, официантка, которая обслуживает тебя в безалкогольной чайной, надменно сообщает тебе, что чаевые уже включены в счет, с другой стороны, таксисту из-за канцелярской неразберихи ты должен доплачивать десятипроцентную надбавку. "С вас 10 франков и 1,50 за обслуживание", - сообщает он вам по прибытии на место назначения неопровержимые сведения, а на панели управления у него висит афишка, для гарантии написанная на двух языках: "Обслуживание не включено/Service not included", - вопиющее противоречие с действительностью, поскольку именно за обслуживание, что по-английски и называется "service", ты уже заплатил 10 франков. Разумеется, было бы проще, если чаевые были бы включены в цену поездки. Заплати 11,50 и выходи спокойно. Почему это не так, - принадлежит к числу загадок неисследованной человеческой души. Я не понимаю, почему обычно столь дружески настроенные таксисты настаивают на разделении таксы и чаевых. Я знаю только, что они не столь уж счастливы, как их коллеги во всем мире. Эти установленные законом чаевые способствуют росту их профессиональной гордости. Но они лишают их тех несравненных моментов внутреннего напряжения, которые сделали процесс вручения чаевых столь популярным повсюду. Чаевые принадлежат к таким неотъемлемым атрибутам бытия, как светофор и смерть. Мы не можем их избежать. Мы, следовательно, обречены жить с чаевыми. Остается лишь вопрос: ну, сколько же, черт побери, сколько чаевых давать? Обязательная прививка Перед отъездом я просматривал свои документы и с ужасом обнаружил, что мое медицинское свидетельство просрочено. Разумеется, можно изъездить Европу вдоль и поперек, и никто тебя даже ни разу не спросит о медицинском свидетельстве. Но это опасная игра. Случаются неудачи, и молва утверждает, что однажды у одного дервиша во время путешествия в Тимбукту выросли на носу два прыща, - и его бумаги в каждом аэропорту начали проверять с настоящей истерией. Между тем, действие введенной сыворотки от оспы ограничивалось тремя годами. А я уже был на четвертом. - Это ужасно, - сказала самая лучшая из всех жен. - Ты, несчастный идиот, теперь тебе придется тащиться в это тупое Министерство здравоохранения, а там тебе какая-нибудь разочаровавшаяся в жизни медсестра загонит неизвестно какую иглу в руку. Рука, конечно же, вся распухнет, заболит, начнет адски зудеть, тебе будут говорить, что ты как бы переносишь легкий приступ оспы. Якобы бактерии, которые они в тебя ввели, погибают. Но нам еще ни разу не показывали их свидетельства о смерти. Затем она собрала консилиум из друзей, знакомых и попутчиков по путешествию. - Вашему мужу стоит попытаться поехать с просроченным свидетельством, - предложил инженер Глюк. - В аэропорту Хитроу, например, сидит настолько тупой проверяющий, что совсем не понимает написанное на иврите, поскольку читает его не в том направлении. Так что если Эфраиму повезет, он его проскочит. - Верно, - добавила его супруга, - но если он даже и не проскочит, ему сделают укол прямо там, в аэропорту. Ему даже для протирки ничего с собой брать не потребуется. Она была права. Ведь даже моя жена была убеждена в том, что существует только один способ защиты от медицинских учреждений и их дурацких приемов: сразу же после прививки следует запереться в ближайшем туалете и там долго тереть полотенцем место укола, пока весь введенный яд не выйдет из организма. - Уж если хочешь чувствовать себя совершенно защищенным, - заключила всю эту болтовню самая лучшая из всех жен, - то вместо полотенца надо брать стерильную марлю. Моя жена, как известно, приучена мыслить практически. Она отыскала в городе одну аптеку, которая продает совершенно особую антисептическую марлю для прививок. Некоторые используют вату или перевязочные полотенца, чтобы предотвратить распространение сыворотки по организму. Г-жа Блюм рекомендует в таких случаях одеколон: щедро вылитый на место укола, он быстро нейтрализует действие сыворотки. - Или, - говорит она, - следует вести себя так же, как и при укусе змеи. Просто высосать все из ранки... Короче, мы с самой лучшей из всех жен направились в самую современную клинику. Мы взяли с собой перевязочное полотенце размером со скатерть, литровую бутыль одеколона, марлю и большой рулон бумажных салфеток. Моя жена обыскала кухню на предмет металлических протирочных мочалок, но, к сожалению, их запас недавно вышел. Плохое предзнаменование! Процедуры в клинике с момента последнего посещения совсем не изменились. Я заплатил за посещение, закатал свой левый рукав и медицинская сестра ввела иглу в руку, пока самая лучшая из всех жен ждала со всем своим арсеналом за дверью. По моему болезненному вскрику она поняла, что месестра ввела свое дьявольское снадобье довольно глубоко. Очевидно, для гарантии, что яд равномерно распределится по всему моему истерзанному телу. - Чтобы такая симпатичная еврейская девушка могла такое сотворить с другим евреем, я не могла и представить, - сказала моя жена, когда болезненная процедура уже была позади. Медсестра крикнула мне вслед: - Неделю не купаться! Во весь дух мы помчались к ближайшему туалету, но сегодня, к сожалению, был не мой день. Какой-то жестокосердный тип, по виду из молодежных криминалов, достиг его двери на одну роковую секунду раньше и заперся изнутри. Меня окатил пот от ужаса. - При оспенной инфекции дорога каждая секунда, - кудахтала самая лучшая из всех жен, пока мы кругами бегали по коридору. - Если немедленно не выдавить этих маленьких бестий, они сразу же начинают свой смертельный бег по твоим жилам. Нервничая, мы носились по всей клинике в поисках спокойного уголка, где можно было бы начать лечение с помощью необходимых протирочных материалов, но все было занято ожесточенно трущимися пациентами. В большинстве помещений апатично сидели ленивые служащие, а снаружи, во дворе, в полном душевном спокойствии горделиво прогуливалась медсестра, которая иронично улыбнулась нам... - Проклятие! - фыркнула моя жена. - В машину! Мы подбежали к своей машине, запрыгнули в нее и только там, наконец, самая лучшая из всех жен в полном отчаянии принялась растирать мою ранку. Но упущенные минуты уже невозможно было наверстать. Уже перед самым вылетом моя рука начала зудеть, а где-то над Римом распухла совершенно. Когда мы, в конце концов, приземлились, я чувствовал себя, как ходячая оспина, и вскрикивал всякий раз, когда меня кто-нибудь трогал за плечо. Целую неделю я зверски страдал. - Никак не могу понять, - пожаловалась моя жена. - Я ведь тебя растерла со всей тщательностью. Мы обратились в наше посольство с запросом, каким образом могло это случиться, несмотря на то, что рана была обработана согласно всем правилам. - Очень просто, - гласил официальный ответ. - Мы разработали для израильских граждан специальную новую сыворотку. Она действует только в том случае, если кожу в месте укола растирают. Перевес Нет-нет, ради Б-га не пугайтесь, никакого разговора о диете и калориях не будет. Речь пойдет о багаже, точнее, о пагубной привычке международных авиакомпаний облагать пассажиров, чей багаж превышает вес в 20 кг, тяжелым денежным побором. А где, спрашивается, права человека? Что предпринимает Организация Объединенных Наций против этой открытой дискриминации? Какой-нибудь жирный пассажир с живым весом, скажем, в 115 кг, но багажом всего в 20 кг, свободно проходит через контроль, и напротив, маленький человек со своими 70 собственными кг, но с 25-килограммовым чемоданом, итого тянущий на смешные 95 кг, будет немедленно оштрафован. По моему опыту, всякий взятый с собой багаж всегда превышает 20 кг. То есть при выезде из страны, может быть еще и нет, но уж при возвращении - наверняка. Не говоря уже о новом плаще, который приезжающий небрежно несет, перекинув через руку, в одном кармане которого спрятан электрический утюг, а в другом - японский транзисторный приемник. Но иногда перевес возникает по причинам, абсолютно не зависящим от электричества и Японии. Сам чемодан, даже если за границей вообще ничего не покупать, будет тяжелее, чем раньше, на пару килограммов. Знатоки утверждают, что вес любого отечественного товара за границей изменяется. Другие винят во всем ядерные испытания. Как всегда бывает в таких случаях - авиапассажир, угнетаемый перевесом багажа, постоянно оказывается перед проблемой, как ему избежать угрозы доплаты. И каждый раз он пытается подобрать к даме, сидящей у служебной стойки, самый дружественный подход, и если ему это удается, то ее глаза начинают буквально излучать человечность, а в ее голосе дрожит самое искреннее сочувствие: - Мне очень жаль, уважаемый господин, но у вас перевес в пять с половиной килограммов. Пожалуйста, оплатите его во вторую кассу слева. Слова не могут выразить ту ненависть, которая охватывает в мгновение ока. Что эта персона, собственно, о себе воображает? И все только потому, что в билете написано, что запрещено брать с собой ручную кладь свыше 20 кг? Возжелать жену ближнего ведь тоже запрещено, но кто это соблюдает? Куда это нас всех может завести? В данном случае это ведет к начальнику службы перевозок авиакомпании, к этакому благовоспитанному, хорошо выбритому функционеру, который вежливо выслушает твои жалобы, персонально сопроводит тебя к служебной стойке и после короткого разговора с сидящей там бестией, предложит компромиссный вариант: оплатить перевес в пять с половиной килограмм во вторую кассу справа. Ну, во всяком случае ясно одно: с этой авиакомпанией ты не полетишь больше никогда. Пусть берегутся эти воздушные разбойники с большой дороги! Ведь уже всем давно известно о состоянии их самолетов. Их ремонт и обслуживание давно оставляют желать лучшего. А уж обслуживание пассажиров - и того больше. Чтобы избежать недопонимания: меня огорчает вовсе не сама доплата, а унижение в случае ее обнаружения. Пара фунтов, которые необходимо доплатить, действительно, не играют никакой роли. То есть, они не играли бы никакой роли, если бы это действительно была пара фунтов. Но в действительности каждый килограмм перевеса стоит не меньше 20 фунтов, и все это умножается на излишек. Один примерный глава семейства, возвращавшийся из диаспоры на историческую родину, вез своим бедствующим сыночкам игрушки, и фурия за служебной стойкой пыталась вытрясти из него за них 320 фунтов, как будто Израиль и без того не окружен со всех сторон врагами. Естественно, это вынуждает израильтян к самообороне. Так что он купил небольшую сумку, в которую сложил пять кокосовых орехов в качестве дорожной снеди, и впридачу к ним еще и велосипед. Что вы сказали, девушка, - сумочка? Только самое необходимое в дорогу... Но в тот момент, когда ты поднимаешь ручную кладь, ни в коем случае нельзя показывать напряжения, поскольку там, внутри, только самые необходимые мелкие вещи, не так ли: зубная щетка, носовой платок, кокосовые орехи, - ибо в противном случае в ту же секунду эта дама бросит свой рентгеновский взгляж на весы, которые и без того уже показывают свыше 20 кг, и прошелестит сквозь ангельскую улыбку: - Пожалуйста, поставьте вашу ручную кладь рядом с чемоданом. И тут окажется, что ручная кладь весит больше, чем чемодан. И в этом, конечно, будут виноваты оба антикварных подсвечника. Потому рекомендуется ручную кладь оставлять где-нибудь в дальнем уголке зала отправления до тех пор, пока не пройдете регистрации. Вот почему аэропорты всего мира буквально забиты оставленными на время сумками ручной клади. Но случается и худшее. Девушка-рентгеновский глаз вручает тебе специальную ленточку, которая должна быть закреплена для контроля на твоей ручной клади, без чего ее нельзя брать с собой в самолет. Опытные перевесчики противопосталвяют этому акту саботажа так называемую коробочную стратегию. Она состоит в том, что в коробку для одежды, которую можно за гроши взять в любом аэропорту, запихивают все содержимое ручной клади и с пустой сумкой подходят к стойке, где ее даже добровольно ставят на весы, чтобы продемонстрировать положенный этикет. Затем назад, к коробке - весь перевес в сумку, потом с сумкой вперед - в самолет, и жизнь опять полна прекрасного. Взмокшие израильтяне, с лихорадочной суетой набивающие свои ручные сумки содержимым коробок из-под одежды, стали обыденностью международного авиатранспорта. Основной язык общения в гардеробах - еврейский. И если какой-нибудь "Боинг" после взлета слегка накреняется, становится ясно, что именно на этом борту сидят израильские авиапассажиры. Сказать по правде, нет ничего прекраснее неоплаченного перевеса. Новейшие психологические исследования показывают, что потребность не оплачивать перевес идет по силе сразу же за половым инстинктом. В любом случае, это ни с чем не сравнимое высокое чувство - садиться в самолет с ручной кладью весом в 32 кг. Что касается меня, то я летаю только из-за него. Отъезд Когда мы, я и моя жена, после долгих и взвешенных размышлений насчет поездки в отпуск пришли к окончательному решению, мы детально проработали наши планы. Вроде бы все сходилось, только одна проблема оставалась открытой: что скажут дети? Ну, Рафи уже взрослый мальчик, с которым можно серьезно поговорить. Он понимает, что его папочку и мамочку пригласил король Швейцарии, и что королю не полагается отвечать отказом, иначе он разозлится. Так что тут все должно быть в порядке. Но как нам быть с Амиром? Ему всего два с половиной года, а в таком возрасте, как известно, дети наиболее активно атакуют родителей. Нам известны случаи, когда безответственные родители, уезжая в отпуск, оставляли своего ребенка одного на две недели, и несчастный червяк получал от этого множество комплексов, которые впоследствии приводили к полному отказу от уроков географии. Одна маленькая девочка из Нетании даже стала на этой почве левшой. Я обсудил эту проблему за обедом со своей женой, самой лучшей из всех жен. Но как только мы использовали первое французское слово, на чело нашего младшего сына легла печать неописуемой, душераздирающей тоски. Он смотрел на нас своими большими глазами и спрашивал слабеньким голоском: "Засем? Засем?". Ребенок стал уже кое-что понимать, в этом нет никаких сомнений. Ребенок достиг чувства самосохранения. Он так вешался на нас, наш маленький Амир, вот что он делал. Короткого немого взгляда было достаточно, чтобы мы немедленно отказались от плана зарубежной поездки. Стран на свете много, а Амир один. Мы не едем, и все тут. Почему, спросите? А как смог бы нам понравиться Париж, если для этого нам пришлось бы забыть о том, что Амир сидит где-то один в доме и пытается писать левой рукой. Детей заводят не для удовольствия, как цветы или зебру. Иметь детей - это профессия, святой долг, смысл жизни. Если вы не можете принести своим детям жертвы, так лучше оставить все, как есть, и уехать в путешествие. Это и был как раз наш случай. Ведь мы так радовались предстоящей поездке, она была нужна нам физически и духовно, и нас бы очень расстроило, если бы пришлось от нее отказаться. Очень уж нам хотелось съездить за границу. Но что же нам поделать с Амиром, этим печальным, большеглазым Амиром? Ма посоветовались с г-жой Голдой Арье, нашей соседкой. Ее муж служит пилотом транспортной авиации и они дважды в год получают бесплатные билеты на самолет. Если мы правильно поняли, они доводят до своих детей эту новость постепенно, описывая им красоту заморских стран, куда они собираются лететь, и всегда возвращаются домой со множеством фотографий. Таким образом, ребенок разделяет радость родителей, что вполне сродни ощущению, как если бы он сам пережил это путешествие. Чуточку осмотрительности и понимания, и больше ничего не надо. Если бы сотню лет назад детям г-жи Голды Арье кто-нибудь сказал, что мамочка полетит в Америку, они впали бы в истерические судороги или стали бы карманными воришками. Сегодня же, благодаря успехам психоанализа и международного авиатранспорта, они спокойно примиряются с неизбежностью. Мы решили обсудить это вместе с Амиром. Нам хотелось бы открыто поговорить с ним, как мужчина с мужчиной. - Ты знаешь, Амирчик, - начала моя жена, - есть такие высокие горы в... - Не уезжайте! - пронзительно вскричал Амир. - Мамочка-папочка, не уезжайте! Не блосайте Амила одного! Не надо никаких гол! Не надо ехать! Слезы ручьем текли по его нежным щечкам, его вздрагивающее от страха тельце прижималось к моим коленям. - Мы не уедем! - почти одновременно вырвалось у нас, спокойно, утешающе, окончательно. Все красоты Швейцарии и Италии, вместе взятые, не стоили даже самой маленькой слезинки из наших любимых голубых глазок. Его улыбка значила для нас больше, чем все альпийские луга. Мы остаемся дома. Когда ребенок станет немного постарше, годам к шестнадцати или двадцати, можно будет вернуться к этой теме. На том проблема казалась решенной. К сожалению, возникла непредвиденная сложность: уже на следующей неделе мы снова решили ехать, несмотря ни на что. Конечно, мы любили нашего сына Амира, мы любили его больше всего на свете, но и зарубежные поездки мы тоже сильно любили. Мы же не должны отказывать себе в малом из-за чьей-нибудь малейшей неприязни. Среди наших знакомых оказалась одна высокообразованная специалистка по детской психологии. К ней-то мы и обратились, изложив по очереди нашу деликатную ситуацию. - Вы сделали крупную ошибку, - услышали мы в ответ. - Нельзя лгать ребенку, поскольку это наносит ему глубокую душевную травму. Вам следовало бы ему сказать правду. И ни в коем случае не пакуйте в тайне чемоданы. Наоброт, дайте малышу это видеть. Он не должен чувствовать, что вы хотите от него сбежать... Придя домой, мы достали с чердака оба своих больших чемодана, открыли их и позвали Амира из его комнаты. - Амир, - сказал я напрямки ясным, строгим голосом. - Мамочка и папочка... - Не уезжайте! - закричал Амир. - Амил любит мамочку и папочку! Амил не останется без папочки и мамочки! Не уезжайте! Ребенка охватила крупная, частая дрожь. Его глаза наполнились слезами, нос захлюпал, он ломал руки в отчаянии. Он был на грани шока, наш маленький Амир. Нет, мы этого не допустим. Мы взяли его на руки, мы ласкали и утешали его: - Мамочка и папочка не уезжают... как ты мог поверить, Амир, что мамочка и папочка уезжают... Мамочка и папочка достали чемодан, чтобы посмотреть, нет ли в нем игрушки для Амира... Мамочка и папочка остаются дома... навсегда... на всю жизнь... и не уедут... всегда будут с Амиром... только с Амиром... тьфу на Европу... Однако в этот раз Амир был довольно сильно потрясен. Снова и снова прижимался он ко мне, и в каждом новом всхлипывании слышалась всемирная боль поколений. Мы и сами были близки к тому, чтобы расплакаться. И чего мы только тут, во имя господа, нагромоздили? Что в нас такое вселилось, что мы смогли эту маленькую, нежную душу так грубо изранить? - Не стой, как идиот! - воззвала ко мне жена. - Сбегай, принеси ребенку хотя бы жевательной резинки! Слезы Амира прекратились столь стремительно, что можно было расслышать скрежет тормозов: - Жвачку? Папочка плинесет Амилу жвачку из Евлопы? - Да, мой маленький, конечно же! Жвачку. Много, много жвачки. С полосками. Ребенок уже не плакал. Ребенок светился всем лицом: - Жвачка с полосками, жвачка с полосками! Папочка Амилу жвачку из Евлопы пливезет! Папочка уезжай! Папочка скорей уезжай! Много жвачки для Амила! Ребенок прыгал по комнате, ребенок хлопал в ладоши, ребенок был олицетворением радости жизни и счастья: - Папочка уезжай! Мамочка уезжай! Оба уезжайте! Быстлей, быстлей! Засем папочка еще здесь? Засем... И тут слезы снова накатили ему на глаза, его маленькое тельце затряслось, его ручки судорожно вцепились в чемодан и, напрягая свои слабенькие силенки, он потащил чемодан ко мне. - Конечно же, мы уедем, Амир, малыш ты наш любимый, - успокаивал я его. - Мы уедем совсем скоро. - Не сколо! Плямо сейчас! Мамочка папочка сейчас плямо уезжайте! В общем, нам пришлось несколько ускорить отъезд. Последние дни были просто мучительны. Малыш нас достал. Посреди ночи он раза по три просыпался, чтобы спросить нас, почему мы все еще здесь, и когда мы, наконец, уедем. Он очень уж вешался на нас, этот маленький Амир, очень уж вешался. Мы привезем ему много жвачки в полоску. Специалистка по детской психологии тоже получит пару упаковочек. Австрия Венский вальс титулов Едва наш самолет остановился после приземления в венском аэропорту, как по громкоговорителям отчетливо прозвучало: - Профессора Кишона убедительно просят подойти к стойке информации. Большое спасибо. Пока мы проходили таможенный контроль, голос в динамиках вторично произнес приглашение: - Господина доктора Кишона ожидают у выхода в зале прилета. Просим господина доктора Кишона пройти к выходу. Большое спасибо. По правде, я еще не встречал официальных шуток такого рода, о чем и дал понять господам из комитета по встрече, ожидавших меня у выхода: - Мило, что вы уже здесь, юноши! - сказал я непринужденно. - Между прочим, я не только не профессор, но даже и не доктор. - Конечно, конечно, - понимающе кивнул руководитель делегации, аристократического типа джентльмен с седыми висками. - Позвольте вас познакомить с моими помощниками, уважаемый профессор... - И с этими словами он встречающих с небрежной элегантностью повел нас с моей отважной женой вдоль строя: - Доктор Кишон, это придворный советник профессор Манфред Вассерлауф... Позвольте вам представить, профессор Кишон, г-ну коммерческому советнику профессору доктору Штайнаху-Ирднингу... а вот, профессор Кишон, наш городской инспектор транспорта, парковочный советник доктор Вилли... Доктор Вилли был, как вскоре удалось установить, водителем нашего автомобиля, но облачен, как и все остальные, в темный костюм с серебристо-серым галстуком. Он приветствовал нас учтивым поклоном, слегка склонившись над рукой моей раскрасневшейся жены с благозвучным "Целую ручку, милостивая госпожа" с последующим соответственным действием. - Они ненормальные, - прошептал я своей спутнице. - Ничего иного просто невозможно представить. - Вы ошибаетесь, - возразил коммерческий советник проф. д-р. Штайнах-Ирднинг на беглом иврите. - Так принято здесь, в Вене. В этом вы еще убедитесь за время вашего пребывания. Пока мы ехали в отель, он пролил еще немного света на положение вещей. - Вообще-то меня зовут Штайн. Моше Штайн. Три года назад я приехал из Израиля по одному деловому вопросу. И поначалу тоже все время возражал, когда меня повсюду называли профессором. Но спустя некоторое время я сдался. Сопротивляться бесполезно. Позднее я добавил к своему примитивному имени вторую половину "ах-Ирднинг", а к дню рождения получил от своего зятя, работающего в магистрате, титул доктора. - Но вы также и коммерческий советник, не так ли? - Конечно. Я открыл в центре города небольшую текстильную лавочку. Как далее сообщил нам бывший Моше Штайн, с того дня, как пышная австрийская феодальная монархия превратилась в умеренную демократическую республику, жители страны начали испытывать беспокойную тоску по звонким титулам ушедшего времени. - Здесь, например, письмоносцы не почтальоны, а старшие почтовые служащие, - просвещал нас коммерческий советник-профессор-доктор. - Не официанты, а шефы. Не служащие, а канцелярские советники. И каждый добавляет к своему титулу еще доктора или профессора. - А где получают эти титулы? - Есть разные источники. С самого начала профессорский титул был арендован президентом страны по рекомендации не то государственной коллегии, не то одной из двух коалиционных партий. Позднее докторат был взят бургомистрами крупных городов на основании собственных решений. А сейчас на --> Каринтийской улице есть книжный магазин, где без особого труда можно приобрести титул приват-консульта по литературе. - Но этот титул не имеет никакого смысла, даже если кто-то его и носит! Разве вам это непонятно, сударь? - В этом вы не совсем уж и не правы. Тем не менее, я прошу вас величать меня профессорским титулом. Располагаясь в отеле, я заполнил карточку гостя. Исполняющий обязанности управляющего советника по вопросам отеля, называемый в некоторых отсталых странах "портье", взял мой формуляр в руки, скользнул по мне укоризненным взглядом и дописал перед моим именем "Профессор". После этого он столь же заботливо, сколь и галантно поцеловал протянутую руку моей супруги и указал нам на лифт. - Пардон, ваше превосходительство - на какой этаж изволите? - спросил лифтер. - На третий, профессор. Мы уже считали, что все в ажуре, но чуть позже я допустил крупную ошибку. Когда мы снова появились в холле, нам попался навстречу еще один из членов комитета по встрече: - Позвольте мне, профессор, познакомить вас с председателем моего личного секретариата, - сказал я, указывая на свою супругу. К моему удивлению, упомянутый господин ограничился одним лишь беглым целованием руки, после чего отвернулся, заметно разгневанный. Приемный советник Штайн, видевший эту сценку, поспешил к нам: - Уж не обратились ли вы к этому господину с титулом профессор? - Да. - Б-же мой! Вы же его смертельно оскорбили. - Но чем? - Поскольку он и в самом деле профессор... Очевидно, мы слишком быстро решили, что освоились с австрийскими порядками и даже не подумали о том, что тут где-то еще могли быть люди, которые преподавали в университете и действительно являлись профессорами. - Но как же я должен был его величать? - робко поинтересовался я. - По меньшей мере, надворный советник, профессор университета, приват-доцент доктордоктор. Это абсолютный минимум. Я немедленно поспешил к столь тяжело раненому мною с поклоном: - Высокочтимый господин надворный советник, профессор университета, приват-доцент доктордоктор - как ваши дела? - В порядке, - кивнул упомянутый, и его голос заметно потеплел. - Спасибо, профессор. Вы, очевидно, только недавно сюда прибыли, а? - Вы совершенно правы, господин надворный советник, профессор университета, приват-доцент доктордоктор... Наконец-то я избрал правильный тон. Это было несколько утомительно, однако, не без пользы, и я начал понимать, почему сейчас так много австрийцев чувствуют себя счастливее, чем перед войной. Через два дня я поймал себя на чувстве неприязни к людям, пропускавшим мои титулы доктора или профессора. Каждому свое, если позволите. Моя супруга, самая лучшая из всех жен, также ввела себе в привычку, всякий раз, когда речь шла обо мне, вплетать ненавязчиво "мой муж, старший литературный советник". Я же за это называл ее " --> доктор музыкологии" (играет же она немного на фортепьяно). В титулах есть еще нечто такое, что невозможно отрицать. Сидишь, например, в холле отеля, видишь некоего юного профессора в униформе мальчика-лифтера с визиткой в петлице и слышишь, как он зовет: "Профессора доктора Кишона к телефону, пожалуйста!". Против такого и возразить нечего. Можно позволить ему многократно пробежать по всему отелю и порадоваться этим выкрикам. А если есть настроение, можно и самому себя позвать подобными выкриками. Ничего удивительного, что у нас буквально разрывалось сердце, когда настал час нашего расставания со столицей Республики Австрия. - Профессор, - обратилась ко мне жена, когда мы садились в самолет авиакомпании Эль-Аль, - как здесь было чудесно. - Просто здорово, госпожа доктор, - сказал я, целуя ее руку. - Целую ручку. Над Средиземным морем впал я в глубокий левантийский сон. Мне снилась сиятельная фигура кайзера Франца-Иосиф Первого в сверкающей, увешанной орденами униформе. - Ваше величество, - трепеща, промямлил я. - Имперско-королевско-апостолическое величество... Всемилостивейший господин... - Оставь эту белиберду, - прервал меня помазанник. - Зови меня просто Франци. Пальтовые ведьмы Весьма неблагоразумно посещать венские заведения общественного питания в холодное время года. И даже в прохладное время года. Совершенно точно говорю: в это время требуется пальто. И того, кто пренебрежет этим советом, подстерегает опасность, не говоря уже о многодневном приеме успокоительных таблеток. Едва ты заходишь в кофейню, ресторан или какое-нибудь кафе, и входная дверь еще не захлопнулась, перед тобой, словно вырастая из пола, возникает фигура австрийской женщины и говорит: - Гардероб. Это не то заклинание, не то проклятие. Оно парализует тебя мгновенно. Если таковое у тебя есть, сдирает с тебя старая ведьма пальто и тащит его в темный угол, где ты его снова получишь, только уходя из заведения, и только уплатив выкуп. Насколько велик выкуп, тебе никто не сообщит, однако выдача пальто сопровождается таким диалогом: - Большое спасибо. - Сколько с меня? - Как обычно. - Ну, и сколько это будет? - Сколько вам будет угодно. Большое спасибо. Хотел бы я видеть того, кто после этого осрамит себя разоблачением, что ему угоднее всего вообще ничего не дать! Ведьмы знают, что делают. Они принадлежат к тем неистребимым представителям венского уюта, равным которым нет на свете. Их острый взгляд вошел в поговорку, их бдительность находится в полярной противоположности дряхлости их членов. Никто не ускользнет от них. Ни одна муха не сможет пролететь внутрь заведения без того, чтобы прежде сдать пальто. Я вспоминаю, как однажды во всемирно известном кафе Захера мы решили перекинуться парой слов с одним закадычным другом. Ведьма из персонала заслонила мне дорогу: - Гардероб. - Одно мгновение, - пропыхтел я, пробегая дальше (и надеясь убедить ее спешностью обстоятельств). - Мне только на секунду. Я тут должен только одну новость передать. Ведьма меня даже не слушала. С удивительным проворством она снова встала у меня на пути и блокировала мою попытку обхода маневром, который в хоккее известен под названием " --> body check ". Когда я вырвался, она перешла к американскому футболу, прыгнула на меня сзади и обхватила крутым --> таклингом мои колени. Невозможно было поверить, что такая мускульная сила скрывается в столь тощих руках. После короткой рукопашной она уже держала мое пальто в одной руке, другой мгновенно выхватила одежную щетку из своей накидки и смахнула с меня следы борьбы, причем можно было снова услышать ее "спасибо". Затем она вручила мне номерок с выбитым на нем многозначным числом и исчезла. Я сунул номерок в карман, вошел в кофейню, крикнул своему сидящему неподалеку приятелю: "Оставайся тут до половины восьмого!", - повернулся и несколькими мгновениями спустя стоял у чулана, в котором скрылась ведьма. Она как раз искала там крючок для моего пальто. - Позвольте, - сказал я. - И позвольте в последний раз. Засим я вручил ей --> десять шиллингов , будучи уверенным, что она после столь высокого по всем международным стандартам гонорара успокоится надолго. Она безмолвно взяла серебряную монету. Моя щедрость не произвела на нее никакого впечатления. Потому что деньги вообще не радуют венских пальтовых ведьм. Их радует пальто. Оно радует их потому, что дают возможность нападать на его носителя, портить ему настроение и подчинять своей воле. В этом смысл их существования. И за это они упрямо держатся. Если их лишить пальто, они мгновенно разрушаются. Они одержимы пальто, как иные гашишем. Какие-то разгневанные граждане однажды предприниняли организованное сопротивление, сформировали ударную группу, штурмовали ресторан и там разбежались по разным направлениям. Это было жуткое зрелище, когда внезапно не одна, а целых три пальтовых ведьмы просвистели через зал и с пронзительными криками "Гардероб!" рвали у сидящих пальто с плеч. Думаю, так же сталкивались бы скалы в Вальпургиеву ночь, произойди она зимой. Один видный австрийский писатель, с которым я дружил долгие годы и чьими переводами чрезвычайно восхищался, даже разработал настоящий гардеробный комплекс. Он прокрался через непросматриваемый черный ход в кофейню, сел за столик и с подергивающимся глазом ожидал, как персонаж из гоголевской "Шинели", появления ведьмы. Когда она подлетела к его столу, - а это было неизбежно, - его охватил озноб, он стал кутаться в теплую одежду, обхватил грудь одной рукой, а вторую вытянул вперед, обороняясь. - Я не отдам вам пальто, - выдавил он. - Я замерз. У меня температура. Доктор запретил мне. Я не хочу! В ответ - и я не раз видел такое собственными глазами - ведьма неподвижно стояла перед ним и долго, безмолвно рассматривала его всепроницающим оком, пока он не отвернулся. В это мгновение она обрушилась на него и искусным захватом содрала пальто, каковое триумфально и уволокла. - Как же так? - спросил я директора. - Где это записано, что нельзя входить в ресторан, не сняв пальто? С собакой - понятно. Но пальто? - Это запрещено, - ответил директор. - Стулья предназначены для посетителей, а не для пальто. - Даже если ресторан наполовину пуст, да? - Даже тогда. Кроме того, пальто не должно мяться. - Но то же самое с ним будет и в гардеробе. - Возможно. К сожалению, этого мы предотвратить не можем. Но мы можем не допустить этого здесь, в ресторане. Уговоры не помогали. Не помогали и в других местах. Однажды я сидел себе смирно в кино, как вдруг кто-то затормошил мое пальто. Какая-то старая ведьма подползла ко мне и проскрипела снизу: - Гардероб. Рассказывают, что один южноамериканский плантатор, которого венские пальтовые обычаи вывели из состояния душевного равновесия, как-то появился в кофейне в одной шубе и после обычной обработки гардеробной ведьмой предстал совершенно голым. Ведьма молча вручила ему номерок и ничем, кроме как пожатием плечами, не ответила на его криком задаваемый вопрос, куда он должен этот номерок засунуть. В конце концов этого бесноватого увезла скорая помощь. Только лишь раз повезло мне пробраться через холл отеля в обход тамошней ведьмы и достичь лифта прежде, чем она мной завладела. Но когда я поднялся на 16-й этаж, она уже стояла перед дверьми лифта, сказала "Гардероб" и исчезла с моим пальто в его глубине. В ночь перед моим отъездом я услышал в темной комнате странный шорох, идущий из платяного шкафа. Я щелкнул выключателем, поднялся и открыл дверь шкафа. Внутри стояла пальтовая ведьма и занималась тем, что прикрепляла номерок к моему пальто. - Сколько с меня? - спросил я. - Сколько вам будет угодно. И тогда я ей дал, наконец, пинок под зад. Это было, как я сказал, ночью. И конечно же, это был сон. В жизни я этого никогда не делал. Для этого я слишком хорошо вопитан. Но во сне об этом иногда забываешь. Ваш номер, сэр Прошлым летом я решил предоставить себе полноценный, масштабный отпуск в Зальцбурге. Мой выбор пал на супер-делюкс-отель с собственным полем для гольфа, собственным оборудованием для игры в крикет и, как можно было видеть из проспекта, еще много с чем собственным. Дверку такси мне открыл паж в угнетающе изысканной ливрее, подхватил мой чемодан и спросил: - Какой у вас номер, господин? - Я этого не знаю, - ответил я. - Я еще только приехал. Паж махнул мне рукой в сторону полностью отделанной мрамором регистратуры, где агент тайной службы ознакомил меня с номером моей комнаты: 157. Этот номер паж немедленно внес в свою записную книжку. Тайный агент выдал мне ключ от номера, выполненный из 24-каратного золота и украшенный бриллиантом. Я вступил в комнату, носящую номер 157, и начал раскладывать вещи. Но когда я решил вымыть руки, оказалось, что в номере нет мыла. Я крикнул рабыню. Она принесла мне упакованное в целлофан, импортированное из Голливуда мыло и спросила: - Какой у вас номер, простите? - 157, - ответил я. Рабыня вытащила записную книжку и аккуратно написала на новой страничке: "157". Теперь уже с вымытыми руками я проследовал в обеденный зал отеля, где - не обременяя надоедливыми вопросами - передо мной поставили чашку чая и два тоста. Поскольку тосты мне очень нравятся, я попросил еще один. - Номер? - спросил официант с чопорностью дипломата предпенсионного возраста. "157" было надлежащим образом зафиксировано в записной книжке. Возвращаясь к себе, я решил справиться у бригадного генерала, служащего в качестве портье, о точном времени. - Мой номер 157, - сказал я. - Который час? - 5.32, - ответил бригадир и внес номер 157 в толстую книгу. Я переоделся к ужину, попросил одежную щетку (157), а позже - и газету (157). Поскольку постоянный бухгалтерский учет номера постепенно начал меня нервировать, я направился к будуару директора отеля и был удостоен аудиенции. - Зачем, скажите на милость, я должен по любому поводу сообщать свой номер? - спросил я. Его превосходительство смерил меня неодобрительным взглядом и ответил носовым его императорского и королевского величеств австрийским: - Все работы, которые не включены в стоимость проживания, вставляются в отдельный счет, милостивый государь. Потому члены нашего штаба должны быть проинформированы о номере проживающего, милостивый государь. Какой у вас номер, милостивый государь? - 157. - Благодарю, милостивый государь, - сказал его превосходительство и пометил: - Инф. для No 157. 157 стал лейтмотивом всех моих дней. Я не осмеливался обратиться к кому бы то ни было без того, чтобы немедленно не назвать номер комнаты. Когда однажды я заказал грейпфрутовый сок и не получил его, я попросил официанта подумать, не следует ли ему внести в свою записную книжку "Нет грпфр. для 157". Также и в церемонию представления закрались весьма странные манеры. Она напоминала собой тюремный двор. Встречаясь с кем-либо, я называл не свое имя, а говорил: "157. Очень приятно". - Взаимно, - отвечал принц Вайнгартнер, он же секретарь отеля, и немедля писал в записной книжке: "Представлен No157". Но однажды ситуация переменилась. Я как раз сидел на аметистовой террасе отеля и втягивал полными легкими озонированный вечерний воздух, когда ко мне подошел надзиратель, держащий в руке записную книжку. - 157, - сказал я учтиво. - Свежий воздух. - 57, - записал надзиратель. - Спасибо, милостивый государь. Я собрался было сообщить ему об ошибке, но какая-то сила удержала меня. Странные мысли вертелись в моей голове и концентрировались на совершенно новых возможностях... Вечером в ресторане я заказал очень большую и очень прожаренную порцию телячьей печенки. - Ваш номер? - поинтересовался официант, бывший полковник королевской лейбгвардии. - 75, - ответил я. - 75, - уточнил полковник. - Спасибо, милостивый государь. Так и пошло, и я мог в течение последующих дней удовлетворять такие желания, о которых ранее мог мечтать только курильщик опиума. Дважды выезжал я на лично для меня одного заказанном лимузине (75), трижды заказывал я исполнение местным дуэтом танца живота (75) и один раз - труппу лилипутов (75). Все самое лучшее было для меня теперь доступно. Отпуск бывает только раз, так чего мелочиться. Хочешь быть мелочным - сиди лучше дома или купи себе апельсиновую плантацию. После двух чудесных недель я покидал отель. Принц Вайнгартнер вручил мне от его высокопревосходительства директора скрепленный его высочайшей подписью счет. Он составлял 12000 шиллингов. В эту сумму были включены заказы, не входившие в стоимость проживания, такие, как мыло (50 шил.), информация (431 шил.), поглощение вечернего воздуха (449 шил.) и пара других мелочей. Мужественными рукопожатиями я попрощался с персоналом. Бригадиру я дал 100 шиллингов, его адъютанту 50 шиллингов. Когда я уже садился в такси, у регистратуры разыгралась безобразная сцена. Толстый, гладкоголовый господин бился там в приступе бешенства, рвал все бланки счетов в мелкие клочки, изрыгая при этом бессвязные проклятия - поскольку и не думал платить 26000 шиллингов за 29 порций жареной телячьей печенки, которые он не только не заказывал, но и не жрал, не говоря уже о прочих непонятных штуках. Это было действительно стыдно. Ну, разве нельзя такие пустяки, да еще в столь цивилизованной стране, как Австрия, урегулировать иначе, чем таким несдержанным ревом? Америка Мне нужен агент Во время полета в Голливуд моим соседом оказался хорошо сохранившийся, весьма упитанный пятидесятилетний мужчина, который проводил время в довольно шумной дремоте. Где-то над Чикаго я решил, что с меня достаточно, и потряс его за плечо: - Извините, вы не знаете, когда мы прилетаем в Голливуд? - Понятия не имею. - Разве вы не живете в Голливуде? - Нет. - А чего же вы туда летите? - Откуда я знаю? Спросите моего агента. В нескольких последующих предложениях м-р Максвелл - так его звали - внес полную ясность в то, что я - бестолковый иностранец, новичок, поросль зеленая без малейшего понятия об американских обычаях. Когда же я ему на вопрос, кто мой агент, абсолютно чистосердечно вынужден был признаться, что у меня его вообще нет, он чуть не упал с кресла: "Силы небесные, как же вы можете жить без агентов? Кто хлопочет о вашем хозяйстве? Кто заботится о вас?". - Вероятно, Господь, - робко пробормотал я. Максвелл недоверчиво покачал головой, но ничего не сказал, поскольку ему в этот момент - мы как раз миновали Техас - передали телеграмму, которую он дал и мне мельком пробежать взглядом: "Погода в Голливуде неустойчивая рекомендую серый пуловер 20.45 обед с президентом Парамаунт привет - Мо". - Вот видите, - кивнул Максвелл. - Все, что вам нужно - это хороший агент. И он принялся разъяснять мне, что агенты - это важнейший национальный институт Америки. Само собой разумеется, так сказал он мне, задачи агентов не ограничиваются выбором цвета пуловера; в большей мере они относятся к области паблисити, общественной значимости, профессионального роста. Хороший агент имеет своей целью не что иное, как найти единственную и неповторимую возможность прославить своего клиента, возвеличивать его и восхвалять, громко и непрерывно, на земле, в небесах и на воде, до последнего дыхания, до последнего чека, во веки веков, аминь. Возвышенные слова Максвелла глубоко впечатлили меня. Поскольку он не делал ни малейшего перерыва в своем повествовании, я поинтересовался, кто он по профессии. - Я агент, - ответил он. - А что? - Да, но... Если вы сами агент, зачем же вам тогда нужен еще один агент? Максвелл снисходительно усмехнулся. - Я отношусь к высшему рангу. Самого лучшего качества. Но могу ли я сам себя представлять как самого лучшего в мире агента? Так не годится. Это должен за меня сделать кто-то другой. Для этого мне и нужен свой агент. Мое полное зависти восхищение Максвеллом продолжало расти и после приземления. Уже когда мы покидали самолет, из всех динамиков раздалось многократно повторенное объявление: - М-ра Максвелла просят пройти в голубой "Кадиллак" у зала прибытия... повторяем... голубой "Кадиллак"... М-р Максвелл... голубой "Кадиллак"... В зале прибытия его встречал сияющий от счастья тип управленческого вида с большим букетом цветов. Никакого сомнения: это был тот самый верный Мо, телеграфировавший ему в самолет о сером пуловере. Я же, наоборот, остался один, брошенный со своими чемоданами, бедным сироткой без адреса, без надежды, без дороги в большой мир, без агента. Побродив, я обратился к принцессе за информационной стойкой: - Простите, вы не могли бы снять для меня хороший отель? Принцесса взмахнула своими необычайно длинными ресницами: - Вам что, ваш агент не забронировал номер? Я не решился сказать ей правду и лишь молчаливо понурился. Поскольку она не могла снять для меня отель, а лишь дала адреса двух приличных агентов, я попытался сам дозвониться в отель Беверли Хиллз. - Сожалею, мистер Китчен, у нас все занято, - сказал дежурный. Вот и весь разговор. Я поволок свое усталое тело и три своих свинцово тяжелых чемодана на стоянку такси и попросил отвезти меня в отель. - В какой отель, мистер? - Хоть в какой. Водитель повернулся и посмотрел на меня. - Нет, - сказал я. - У меня нет агента. Но все же поедем отсюда. Когда мы прибыли в Беверли Хиллз, я сразу заметил голубой "Кадиллак", стоящий перед входом, и Мо, стоящего перед "Кадиллаком". Это был знак свыше. Я приказал остановиться и подбежал к Мо: - Мо, - пролепетал я, задыхаясь. - Возьмите меня, Мо! Мо испытующе оглядел меня сверху донизу. После того, как я в течение минуты стойко выдержал его взгляд, он вытащил из кармана маленькую записную книжку и выдернул ручку с золотым пером: - Завтра в половине десятого у вас телевизионное интервью с Си-Би-Эс, студия Ф. В четверть первого встреча с Эдди Хоппером. Без четверти два ланч с продюсером Парамаунт. В три придут фотографы. Не забудьте свою гитару. - Но я не эстрадный певец, Мо, я... - Если у вас есть кто получше меня - я уступаю, - рявкнул Мо. - А сейчас идите-ка в отель. Номер 2003. Завтрак в восемь. Два яйца всмятку. Это полезно для вашего голоса. Подпишитесь вот здесь. Он протянул мне отпечатанный формуляр, из которого я при ближайшем рассмотрении понял, что я от всех своих последующих доходов - на территории Соединенных Штатов, Британской империи в границах 1939 года, и прочая, и прочая - должен буду отчислять своему агенту 20%, вне зависмости от того, получены ли вышеозначенные доходы от работы, в порядке наследования или в виде карточных выигрышей. - Это пожизненный договор, Мо? - поинтересовался я по какому-то внутреннему наитию. - Само собой, - ответил Мо. - Тогда я не подпишу, - заупрямился я, застегнул свой чемодан и направился через холл к регистратуре. Мо крикнул мне вслед, что не стоит беспокиться, свободных номеров нет. И что мне не стоит делать опрометчивых шагов. Но я уже знал, что делать. И, представ перед портье, я заявил: - Меня зовут Гиман Шварц. Я агент м-ра Китчена, литературного советника Пентагона и автора книги Толстого "Война и мир". Мне нужен номер с ванной, причем немедленно. Из своего номера я набрал номер Эдди Хоппера: - Эдди, дорогуша, - пропел я, - знаешь ли ты, на кого я сейчас работаю? Не поверишь - на Китчена. Да, точно. Это фантастический парень, правда? И ты умрешь от любопытства, как это произошло... В среду я известил о своем визите президента Парамаунта и обещал ему обеспечить все права на новый, сенсационный сценарий Китчена. Уже через несколько дней я установил с этим бездарным тупицей самые лучшие отношения, и его карьера с тех пор была обеспечена на годы. Со мной же вести переговоры никто из партнеров не хотел. Все они предпочитали иметь дело непосредственно с моим агентом. Я стал лишним. И действительно, кому нужен писатель? Все, что мне требуется - это хороший агент. Застрахованный После перелета, состоявшего исключительно из провалов в воздушные ямы и вживую напомнившего нам переправу через --> Ла-Манш , мы приземлились в Нью-Йорке. Дядя Гарри и тетя Труда уже ждали нас в аэропорту и трогательно упали нам на шеи. - Как прошел полет? - спросила тетя Труда. - И не спрашивайте, - ответила моя жена. - Над океаном мы попали в страшную бурю. Мы уже думали, что не выживем. - Позвольте, - сказал дядя Гарри. - А разве у вас нет страхового полиса? - Есть. - Ну, так о чем волноваться? Следует знать, что дядя Гарри, с тех пор, как получил американское гражданство, стал образцовым американцем и страхует все, что только можно застраховать. В этом и заключается причина его нынешних манер, его внутренней энергии, его жизненной силы. Ему уже 59 лет, дяде Гарри, - но когда видишь его в хорошо подогнанной спортивной куртке, ярком галстуке и с ослепительной улыбкой, - ему не дашь больше 65. - Чего мне еще бояться? - спрашивает дядя Гарри. - Я застраховал жизнь на 200000 долларов, что включает в себя: естественную смерть, насильственную смерть, смерть от самоубийства, смерть в результате несчастного случая, помешательства, похищения, нахождения в тюрьме. Ну, и что вам еще? Гордо провел он нас по своему домику в сером пригороде Нью-Йорка. Центральное отопление стоило ему 15000 доларов, гараж с поднимающейся дверью, открывающейся и закрывающейся автоматически, 5000 долларов. На сколько он оценил мебель, я так и не выяснил. На стенах висела пара голландских гравюр по дереву, весьма приличные вещицы 2000-долларовой школы; они были застрахованы на 12000 долларов от возвожного обнаружения подделки. Библиотека порадовала дорогостоящей страховкой от пожара, пожелтения, заплесневения и прочтения страниц. Страховка захватывающего вида из окна включала землетрясение, торнадо и пробегание стада быков. А в саду радостно щебетали птицы, поскольку знали, что застрахованы от разорения гнезд, болезни попугаев и соколиной охоты. - Жену я застраховал на 100000 долларов, - прошептал дядя Гарри мне на ухо. - Иначе это будет нерентабельно. Я же должен возместить 30000 долларов страховки за ее развод с первым мужем... Нью-Йорк - это не Америка Если где-то в нашем маленьком мире и существует государство в государстве внутри государства, так это город Нью-Йорк в штате Нью-Йорк в Соединенных Штатах --> Америки . Нью-Йорк имеет больше жителей, больше дорожных происшествий, больше выставок, больше новостроек и больше порока, чем в любом другом городе мира. Кроме того, там находятся Организация Объединенных Наций, Барабара Стрейзанд и король Саудовской Аравии. Нью-Йорк также богат облаками и открыт 24 часа в сутки. На свете он только один такой. И слава Б-гу. Американцы очень гордятся Нью-Йорком. Когда приходится знакомиться с остальным континентом, каждый встречный немедленно спрашивает: - Как вам понравилась Америка? И что вы скажете о Нью-Йорке? - Америка - просто прелесть, - отвечаю я в таких случаях, - а Нью-Йорк - милый, приветливый город. На этом тема была бы исчерпана, и моя американская карьера потерпела крах, если бы в Вашингтоне, округ Колумбия, ей не придали новый аспект. Один гостеприимный гражданин этого относительно небольшого и относительно красивого города пригласил меня в ресторан с кондиционером и, естественно, задал там непременный вопрос о моем мнении по поводу Америки и Нью-Йорка. - Нью-Йорк - милый город, - затянул я свою обычную песню, - но на мой вкус, немного шумный. - Секундочку, - остановил меня мой хозяин. - Я это должен рассказать своей жене. Он достал телефон и после пары вводных фраз заговорил обо мне: - Очень славный, - услышал я его слова. - Но терпеть не может Нью-Йорк. Тамошний шум просто сводит его с ума. Затем он, выжидательно держа трубку в руке, обратился ко мне: - Жанетта хотела бы знать, не обратили ли вы также внимания на обилие мусора в Нью-Йорке? - Еще бы! Это просто мерзость какая-то! - А сирены и стрельбу по ночам? - Лучше не напоминайте! - Моя супруга хотела бы пригласить вас на ужин, - известил он меня через несколько секунд. Это было мгновение истины. Это тем же вечером в доме моего новоприобретенного друга Гарри подтвердили многие изысканные гости, которых он пригласил в честь меня и которые обступили меня плотным кольцом, с коктейлем в руке и жаждой мести в глазах. "Расскажите нам что-нибудь ужасное про Нью-Йорк", - умоляли меня их взгляды. - Вы как иностранец должны быть беспристрастны. Ругайте же его!". Ну, это я - пожалуйста. - Нью-Йорк страшно действует на нервы, - мимоходом заметил я. - Я не смог бы прожить там и двух лет. - Еще! - простонали с закрытыми глазами столпившиеся вокруг дамы. - Дальше, дальше! - Нью-йоркские мужчины неэлегантны, небриты и скупы. Нью-Йорк - это не Америка. - Гениально, - простонал какой-то молодой газетчик. - Это же заголовок моей завтрашней статьи! - И он исчез. На следующий день во всех ведущих газетах города рядом с моей фотографией красовался огромный аншлаг: "Израильский ученый ненавидит нью-йоркскую истерию", - и как подзаголовок: "и любуется великолепными красотами Вашингтона". Известие, подобно степному пожару, распространилось от побережья к побережью. Когда я в Хьюстоне, штат Техас, выходил из самолета, меня уже поджидала толпа ковбоев, разъедаемых комплексом --> неполноценности . Руководитель делегации, ростом под два метра, обратился ко мне: - Эй! Не вы ли тот малый, что везде ругает Нью-Йорк? - Все завист от того, - ответил я, - что вы здесь мне предложите. Был предложен номер в "Хилтоне", лимузин с персональным шофером и безграничное количество виски со льдом. На торжественный обед, данный в мою честь мэром города, съехались нефтяные магнаты со всей округи. Они молча занялись своими стейками. Они безмолвно и неподвижно вперили в меня свои взгляды, полные ожидания. Я дал напряжению немного окрепнуть, прежде, чем начать представление: - Господа, - сказал я, - я предлагаю тост за ваше здоровье. Вот только в Нью-Йорке это у вас не получится. Это вообще не город, а какой-то огромный, злобный притон наркоманов. Его было бы неплохо окружить полицейским кордоном. Громоподобные аплодисменты, разразившиеся вслед за моими словами, заставили содрогнуться все окрестные стада быков. А после моего телевизионного интервью ("Средний нью-йоркский великан на 3 дюйма ниже среднего техасского гнома") мне вообще пришлось отбиваться от многочисленных приглашений, посыпавшихся со всех сторон изо всех штатов. Человека, взявшего затем дело в свои руки, звали Чарли. Представился он мне так: - Вы - экстра-класс. Выше Гималаев. Ваш трюк с Нью-Йорком проходит на "ура". Вам нужен только агент. Меня зовут Чарли. И мы заключили с ним контракт на год. Чарли напечатал проспект с прайс-листом, который в наглядной форме давал обо мне необходимую информацию и стоимость мероприятий: "Общие заметки о перенаселенном Нью-Йорке: приглашение к обеду (шесть блюд). Детальное описание морального разложения: проживание и обслуживание на два дня в первоклассном отеле. Пикантные детали ночного разбоя (с яркими примерами): шесть дней в отеле класса люкс. Скидки для обществ. Каждую среду - также и по утрам. Заказывайте уже сейчас!". Городской стадион в Лос-Анджелесе, где Билли Грехем проводил свои проповеди, едва вместил всех желающих. Чтобы не испытывать понапрасну терпение людей, губернатор Калифорнии ограничился только кратким приветствием в двух предложениях: - Наш всемирно известный, везде побывавший друг только несколько дней назад вырвался из нью-йоркского ада. Послушем, что он расскажет. Я взял микрофон: - Дорогие друзья, достойные зависти жители Западного побережья! Не раз несравненная красота вашего города терзала мою душу, когда я пытался забыть о ней, терпя страдания в Нью-Йорке. Но сейчас, когда я опять с вами, я уже не испытываю никакой ненависти к этому современному Содому, а одну только жалость. Что такое в действительности Нью-Йорк? Каменные трущобы небоскребов, асфальтовые джунгли, вонючее болото, в котором набитые деньгами крокодилы бессовестно набрасываются на неопытного прохожего и пожирают его, если он раньше еще не пал жертвой расцветших махровым цветом коррупции и жестокости... Я становился настоящим поэтом. И поскольку я еще периодически вставлял легко воспринимающиеся строфы о нью-йоркских гнездах порока и извращений, элита Лос-Анджелеса окончательно приняла меня в свое сердце. Аристократический круг замкнулся вокруг меня и готов был слушать меня столь долго, пока не заучивали мои тексты наизусть и не летали в Нью-Йорк, чтобы там пару ночей хорошо поразвлечься. Однако я не собирался их инструктировать. Мои посещения были расписаны на месяц вперед. Одна звукозаписывающая фирма в Сан-Франциско предложила мне выпустить альбом с самыми примечательными пассажами из моих выступлений под заголовком: "Я хочу Нью-Йорк похоронить, а не хвалить". Чарли был против. Наше турне по долгоиграющему проклятию Нью-Йорка, считал он, получило бы от этого серьезный урон, поскольку каждый американец всего за $2,99 смог бы получить оргазм на дому. - Пусть лучше они нам за это заплатят, - сказал он. Я обогатил свои выступления цитатами из "Ада" Данте в сопровождении органа и пены изо рта (фирма "Техниколор"). В Чикаго мне посоветовали выйти из себя от своего апокалиптического видения. - Адом эту банду гангстеров не удивить, - пожаловались организаторы выступления. Фанатичная религиозная секта, называемая "Йоркцы", просила меня стать их президентом. Проявил интерес к циклу моих выступлений и "Объединенный Еврейский Вопрос". При все при этом я не могу скрыть правду в темном чулане. На самом деле я считаю Нью-Йорк прелестным и интересным городом. Действительной столицей мира. Веселым и радующимся жизни. Не таким, как эти провинциальные захолустья, где день кончается с заходом солнца. Как вы сказали? В Нью-Йорке есть гангстеры и убийцы? А где их нет, позвольте спросить? Нельзя требовать, чтобы в городе с 12-миллионным населением жили одни святые и монашенки. Конечно, там живет несколько асоциальных элементов, адвокатов и шлюх. Ничего страшного. Они также принадлежат к жизненной атмосфере этого неповторимого города. Закругляясь, скажу: я люблю Нью-Йорк. - Нью-Йорк - центр мира! - кричу я громко навстречу солнцу. - Нью-Йорк великолепен! Нью-Йорк - это не Америка! - Секундочку, - говорит дружелюбный господин, сидящий рядом со мной на скамье в Централ Парке. - Я должен это рассказать своей жене. - А мюзикл на Бродвее, - продолжаю я (и грандиозный поток транспорта огромного города, текущий позади нас по великолепной Пятой авеню, повторяет мои слова), - стоит больше, чем все стада быков Техаса и Аризоны вместе взятые! - Наши женщины, - подхватывает нью-йоркец, - хотели бы пригласить вас на ужин... Все права защищены. Искусство продажи По пути в Нью-Хэйвен, когда мы заправляли машину, один из служителей спросил нас: - Вам муравьи нужны? Это был, надо заметить, весьма сложный вопрос. Взаправду ли мы уважаем этих трудолюбивых насекомых, если не даем им проходу на своих кухнях? Нет, никаких отношений с ними так не установишь. Но должны ли мы были начинать это прямо сейчас и здесь, на автостраде, в 64 милях севернее Нью-Йорка? Потому я повернулся к безмолвно ожидающему работнику бензиновых дел и сказал: - Простите - не понял вас. - У меня еще осталась пара коробочек, - уточнил он и в знак доброй воли протер наше лобовое стекло. - Это сейчас модно. Каждый стремится завести свою собственную муравьиную ферму. Дорожное развлечение для всей семьи. Особенно сходят с ума дети. Они часами могут смотреть сквозь стеклянную крышечку, как муравьи строят свои дороги. Или мосты. Или метро. За все вместе два доллара. Муравьи бесплатно. В городе вам придется заплатить по меньшей мере три. - Спасибо, - ответил я, все еще несколько смущенно. - В данный момент муравьи мне не нужны. Я ведь не местный, знаете ли. Я иностранец. Просто путешествую. - Иностранец? Минутку! - он щелкнул пальцами, нырнул в магазин при заправке и вернулся с дюжиной огромных сложенных гармошками карт, которые развернул перед нами на капоте. - Машина нуждается в уходе, - заметил он при этом и начал очищать сиденья нейлоновой щеткой. - Мы получили партию прекраснейших нейлоновых щеток. Всех цветов. - Большое спасибо. Мой дядя как раз работает в щеточной промышленности. - У нас есть дядя в Америке? Тогда нам следует его удивить маленьким подарком! Цветочная ваза? Абажур? Губная гармошка? Мыло для бритья? Попугай? - Столь многого мой дядя не стоит. Да и не люблю я его. - Совершенно правильно! - И, чтобы подчеркнуть свое согласие, он начал водить по моему костюму миниатюрным пылесосом. - Никогда нельзя зависеть от своих родственников. Вообще говоря, вам не следует у него жить. Мое бюро по найму жилья... - Но я-то как раз все время в пути. - А какие газеты вы хотите выписывать? - Никаких. - А не записаться ли вам в школу танцев? - Я вообще не танцую. - Акции нефтяных компаний? - Я в этом ничего не понимаю. - Ну, хорошо. Доллар пятьдесят. - Что? - Муравьиная ферма. - Я же уже вам сказал, что в данный момент потребности в муравьях не имею. - Да - но тогда что же вы хотите купить? - Он вздохнул и искусно причесал меня. Я, наконец, осознал, что приехал сюда, только чтобы заправиться, и что мне следует, наконец, отделаться от этого неотразимого гения продаж. - Собственно, - сказал я нерешительно, - меня одолела мысль приобрести концертный рояль. Озарение промелькнуло на лице служителя бензоколонки. Он исчез и через секунду уже был на месте с пачкой проспектов: - За 1200 долларов я вам раздобуду первоклассный рояль. Немецкий продукт. Я доставлю его вам прямо в дом. - А что, если вы его уроните на лестнице? - Этого не может быть. Со мной уж точно. Но чтобы вас успокоить: за небольшую доплату в двенадцать долларов вы получите от меня еще и полис полного имущественного страхования. Я самый надежный страховой агент в округе. Вы сами играете на рояле? Или супруга? - Ни я, ни она. Мы его только для того хотим поставить, чтобы наш сын... - Прекрасно! Я вам раздобуду учителя игре на рояле с государственной лицензией! Восемь часов в месяц всего за 18,50! - Кто его знает - а вдруг наш малыш вообще не захочет учиться? - 75 долларов за три взноса - и у вас будет самый лучший в Америке детский психолог. Уж этот-то с вашим шалуном справится! - М-м-м. Остается последняя заковыка: мы бездетны. - Выше головы! Одна специальная, гарантированно успешная консультация с признанным специалистом, которая будет стоить не больше, чем... - Стойте! - Вмешался я, поскольку ко мне внезапно пришла спасительная мысль. - А вы не занимаетесь написанием книг для путешественников? - Само собой разумеется. 1500 долларов за 220 машинописных страниц, с двух сторон, по 65 букв в строчке. - Но это же смешная сумма! - Нет проблем! Сделаем 15 долларов доплаты за каждый печатный лист... Вот так и случилось, что эта книга - насчет которой уважаемый читатель уже давно имеет подозрение - и была написана одним служителем бензозаправки в штате Нью-Хэйвен. Радость ООН Дорогая Дваша! Это письмо я пишу тебе, моя дорогая жена, из Нью-Йорка, из Америки. Я здесь всего лишь неделю, но могу тебе сказать: только ради одного этого стоит быть членом парламента. Какая организация! Невозможно поверить, как здесь все организованно. Уже в аэропорту нас встретили огромные плакаты с надписями: "Приветствуем советников израильской делегации в ООН". А снаружи уже стояло шесть автобусов, чтобы отвезти нас в отель. В отеле нас ждало представитель посольства с известием, что нам каждую пятницу будут вручать карманные деньги, и он желает нам приятного пребывания. Я сказал ему: товарищ, сказал я, бездельничать я могу и дома, я здесь для того, чтобы советовать, так что если вы нуждаетесь в совете, или если вам для полного собрания не хватает одного голоса, так приходите ко мне, и даже если я буду спать, разбудите меня. Так он ответил: пожалуйста, не беспокойтесь и спите, сколько хотите. Уже на четвертый день после нашего прибытия мы пошли в ООН. Оно занимает высокое здание, которое напомнило наш ЦК партии, только это на пару этажей выше. Когда вошла израильская делегация, все побежали из вестибюля в зал заседаний, поскольку боялись за свои места. Служащие зала внесли еще штук сорок новых стульев. Однако мне все равно пришлось делить место с другим членом нашей делегации. Выяснилось, что он выиграл участние в нашей делегации в ООН в одной телевизионной викторине и вообще не понимает, для чего он тут находится. Я быстро взобрался на самое высокое место для докладчиков - ты же не поверишь, дорогая Дваша, что я легко смогу перенести безделье. Как это следует называть, спросил я, когда кого-то посылают в Нью-Йорк, без того, чтобы точно удостовериться, специалист ли он в международных отношениях или простой член партии? На это я получил следующий ответ: - Вы-то кто такой? Что вы тут делаете? - Я официальный советник, - сказал я. - Например, вчера я посоветовал министру иностранных дел взять с собой зонтик, чтобы не промокнуть. Вы сами его спросите. В этот момент кто-то за другим столом нашего постоянного представительства в ООН, может быть, секретарь, начал громко кричать, что он уже больше ничего не понимает в этом хаосе, и надо, наконец, составить список, кто входит в состав делегации, а кто нет, или он покидает заседание. Я не мог дождаться конца его выступления, поскольку как раз открылось заседание Генеральной ассамблеи, и мне нужно было там все слышать. Там произнесли много речей, но ни одного на идиш, так что я мало, что понял. И почему только я не захватил с собой какой-нибудь легкой музыки и наушники? На следующее утро они устроили в нашем посольстве большую контрольную проверку, чтобы идентифицировать истинных членов делегации. Несколько сотен израильтян собрались во дворе здания. Некоторые из них уже по несколько лет официально работали в Нью-Йорке, но встретились тут впервые. Это была трогательная сцена, дорогая Дваша, можешь мне поверить. Затем сделали перекличку в алфавитном порядке и обнаружили двух пуэрториканцев, которые мошеннически втерлись в нашу делегацию и каждый день ходили в ООН. Секретарь сказал, что они давно казались ему подозрительными, поскольку говорили по-испански, но он принял их за представителей сефардского Дисконт-банка из Тель-Авива, и потому ничего не предпринимал. Сейчас их, наконец, вышвырнули. Затем советник посольства огласил официальное решение, по которому число делегированных сокращалось наполовину. Те, кто уже ходил по зданиям ООН и сделал покупки, должны вернуться в Израиль. От одного высокого чина мне придется держаться в стороне, поскольку он намекнул, что моя жена наверняка меня уже давно потеряла. Он правы, и я с ним и согласен. Дорогая Дваша, садись на ближайший самолет и прилетай ко мне в Нью-Йорк, в Америку. Ты найдешь меня в отеле "Уолдорф-Астория" на Парк-Авеню, 5-й этаж, комната 517. Твой любящий супруг Залман. Американская карьера - В Америке, - говорила моя тетя Труда, когда мы однажды вечером гуляли с ней по Бруклину, - в Америке ты без паблисити не сделаешь никакой карьеры. - Я знаю, - тихо ответил я. - Но с чего следует начинать? - Тебе следует показаться на телевидении. Это было бы наилучшим вариантом. Или почти лучшим. К счастью, у меня есть великолепные связи, что на радио, что на телевидении. На радио будет проще, потому что на телевидении я никого не знаю. Все остальное было детской игрой. Моя тетя встретилась у своего парикмахера с г-жой Перлой Траубман, которая уже сорок лет вела в Нью-Йорке еврейскую радиопередачу под названием "Шоу веселой хрюшки", более того, она уже идентифицировалась с веселой хрюшкой, благодаря чему располагала большим числом поклонниц среди домохозяек не только в Бруклине, но и в Бронксе. Уже спустя несколько дней тетя Труда пришла от парикмахера домой и ее лицо сияло под свежей химической завивкой: - Перла Траубман ждет тебя завтра в 7.30 в студии 203. Я ей сказала, что ты пишешь лирику для рока и являешься полковником израильских парашютно-десантных войск, что ее очень впечатлило. Считай, ты уже на полпути к американской карьере. И мы разрыдались в объятиях друг друга. Г-жа Траубман-Хрюшка оказалась доброжелательной дамой лет шестидесяти с небольшим, не старше, если не обращать внимания на ее кричаще белые крашеные волосы и яркокрасные крашеные губы. Мне пришлось прождать ее в студии с полчаса, появилась она там лишь за две минуты до начала прямой трансляции и сразу же стала просматривать различные сообщения, приготовленные для нее в дикторской. Закончив, она потрясла мне в приветствии руку и спросила: - В какой синагоге вы поете, г-н Фридман? Я доложил, что оставил свою литургическую деятельность и представился как лирический полковник от тети Труды из парикмахерского салона. - Точно, точно, - г-жа Трубман мысленно полистала лежащие в ней странички. - Кантор Фридман придет на следующей неделе. Что ж, мы можем начинать. Красная лампочка заморгала, неприветливый бритоголовый тип прошаркал к микрофону и трижды крикнул туда "Шоу" и сел передо мной на стол. Голос г-жи Траубманн, только что сугубо деловой, рассыпался колокольчиком, приобретя сладостный тембр влюбленного соловья: - Доброе утро, друзья. Вы слушаете вашу подружку - веселую хрюшку из Нью-Йорка. На улице дождик, хотя не столько сыро, сколько холодно. Когда уже придет настоящая зима? И пока мы говорили "придет", в нашу студию пришел наш любимый старый друг, чье имя вам хорошо известно, особенно, посетителям синагоги Ор-Кабуки... (тут я сделал заметное движение рукой, которое г-жа Траубман быстро поняла), ...но и все остальные знают знаменитого израильского поэта, который сейчас ездит по Соединенным Штатам с инспекционной поездкой. Он полковник израильских военно-воздушных сил и состоит в резервном отряде космонавтов. Как дела, г-н Кишон? - Спасибо, - ответил я на беглом английском. - Очень хорошо. - Приятно слышать. Как вам понравился Нью-Йорк? - Очень хорошо, спасибо. - Вы уже побывали в театре? - Еще нет, но я уже купил на послезавтра билет на один мюзикл, который ставят по моей пьесе... - Растительное масло Якубовского готовит само, - дружески заметила г-жа Траубман. - Оно сытно и легко переваривается - соус и салат - выпечка и овощи - только с растительным маслом Якубовского! А ты как думаешь, Макс? Это был риторический вопрос. Ей пришлось поторить его несколько раз для угрюмого бритоголового, прежде, чем он с большой неохотой оторвался от чтения газеты, и пододвинуть к нему микрофон. Он был, как впоследствии оказалось, политическим обозревателем и театральным критиком радиопередач, но также помогал и в выпуске рекламных роликов в "Шоу веселой хрюшки". - Растительное масло Якубовского - лучшее кошерное масло в мире, - подтвердил он. - Нет ничего вкуснее Якубовского! Он громко причмокнул губами и снова углубился в чтение газеты. - Растительное масло Якубовского не содержит нитроглицерина, - резюмировала Веселая Хрюшка и снова выдвинула меня в первые ряды: - Вы пишете ваши рассказы один, г-н Кишон? - Да, - ответил я. - Спасибо. - --> А шайн гутн так , - подхватила Хрюшка. - Мой дедушка всегда старался говорить на идиш, когда хотел, чтобы дети его понимали. Он тоже писал рассказы. Только не по-еврейски, а по-русски. Господь, прими его душу. Я буквально чувствовал, как моя слава растет от минуты к минуте. Благодаря моему участию в этой грандиозной передаче, можно было бы достичь самой Аляски. Конечно же, это вовсе не мелочь - участвовать в шоу Веселой Хрюшки. Кто-то счел бы это обременительным, но я так не думал. Тетя Труда подсчитала, что ее слушатели составляют 55 с лишним процентов всей аудитории. Этим следовало воспользоваться. - И идиш, и русский - красивые языки, - сказал я. - Но что касается меня, то я пишу на иврите. - Как интересно! - Да, спасибо. - Лично я не забочусь о том, что ем, - пожаловалась мне г-жа Трауман. - Растительное масло Якубовского готовит само. Что с мясом, что с рыбой, что с жарким, что с гарниром - нет ничего лучше, чем растительное масло Якубовского. Не правда ли, дорогой? - Я готовлю редко, - ответил я, - но... Веселая Хрюшка сделала нервный жест рукой в сторону угрюмого бритоголового, который мгновенно понял ситуацию: - Растительное масло Якубовского - кошерное до последней капли. Для меня не существует еды без растительного масла Якубовского. - Вкусное и легко усваиваемое - никакого нитроглицерина - если масло, то Якубовского! - подтвердила Хрюшка и снова обратилась ко мне: - Г-н Фридман, а что вы споете на праздник? - Я еще не решил, - признался я. - Мы все пойдем в синагогу, чтобы послушать вас. - Приятно слышать. - Уверена, что вас ждет большой успех, г-н Фридман. - А как же иначе? - спросил я. - С растительным маслом Якубовского неудач не бывает. - Совершенно верно. Оно само готовит. - Растительное масло Якубовского - самое лучшее в мире, - с готовностью добавил я. - Не так ли, Макс? - Для меня существует только Якубовский, - импровизировал Макс. - Кошерное, вкусное и легко усваиваемое. Я чмокнул губами в микрофон. Г-жа Траубман-Хрюшка посмотрела на часы: - Большое спасибо, г-н Фридман. Было приятно видеть в студии такого гостя и услышать ваше компетентное мнение о пении в израильских синагогах. Всего доброго и шалом! - Шалом и салат! - подтвердил я. - И соус! Мою американскую карьеру было уже не остановить. --> Бродвей закрывается Ничто в Нью-Йорке не является таким до мозга костей Нью-Йорком, как место вокруг и около Бродвея. На этой небольшой, всего в несколько квадратных километров, территории происходит больше банкротств, чем где-нибудь еще в мире. Дарвину следовало упомянуть о Бродвее в своей "Борьбе за выживание". Он вообще не подозревал, сколь жестокой может быть эта борьба. Важнейшим для театрального бизнеса офф-Бродвей является сам театр. Эта относительно маленькая сфера театральной деятельности никогда не бывает пустой. Она постоянно заполняется небольшими труппами, потому что дает меньшие шансы и возможности, и, что постановщику известно заранее, ведет либо к самоубийству, либо к быстрому успеху. Середины в Нью-Йорке нет. Или прыгаешь до небес, или разоряешься прямо в вечер премьеры. Моя собственная ситуация была тогда, при данных обстоятельствах, относительно прогнозируема. Постановщик моей пьесы, назовем его для простоты коротко - Джо, принес в кармане договор, подписанный с правлением методистской кирхи, просто-таки исторический документ о том, что нам предоставляются помещения кирхи в качестве театрального зала на бескрайний срок в три месяца. Там была прелестная маленькая сцена, интимная и одновременно пуританская атмосфера, и репетиции пошли в обыкновенном, то есть сумасшедшем темпе. Так что все было в самом полном порядке. А потом на нас свалилась налоговая инспекция. В один судьбоносный вечер к нашим методистам поступил официальный циркуляр, согласно которому кирха (как и все подобные институты) только тогда могла бы пользоваться установленным ранее освобождением от налогов, когда она "никоим образом не связана с организациями, получающими прибыль". Правление кирхи впало в панику. Не столько от налога, который они, может быть, и уплатили бы, сколько от ужасной мысли, что любой финансовый инспектор мог бы заглянуть в их книги. Этого они позволить не могли. Только не это. На следующий день методистский архиепископ, который как раз был на телефоне, переговорил с нашим постановщиком Джо и известил его, что наш договор аннулируется и объявляется ничтожным вследствие обстоятельств "непреодолимой силы" (называемых в Америке "делом Б-жьим"), смотри 106 Договора. Джо пошатнулся, упал на колени и стал умолять архиепископа не разорять его. Поскольку это не возымело успеха, он предложил в отчаянии аргумент, приберегаемый для особых случаев: шоу, как он сказал, и без того не даст никакой прибыли, а --> провалится и закроется , как и все их искусство. Чтобы убедить князя церкви, что это действительно так, он пригласил его - разумеется безуспешно - на репетицию. Одновременно он передал дело адвокату, который после тщательной проверки всего текста договора объявил, что ничего поделать не может, поскольку любой процесс против Б-га имеет весьма мало шансов. На этом основании Джо, заподозривший было методистскую церковь в антисемитизме, быстро забрал свои подозрения назад и заявил, что хотел бы стать методистом. Но и это не помогло. Таким образом, нам пришлось искать другой театр. Но как это сделать? А очень просто: изучить список предстоящих премьер и попытаться угадать, кака из них провалится с наибольшей вероятностью. Существуют так называемые "эксперты фиаско", которые за соответствующий гонорар выискивают театральные провалы (как, скажем, полицейские собаки, натренированные на поиск спрятанных наркотиков). Выбор нашей экспертной команды пал на театр "Корона", известное заведение офф-Бродвей. - Пойдем, посмотрим сами, - сказал Джо. Мы ввалились через заднюю дверь в маленькое здание, глубоко надвинув шляпы на лицо и одев на ноги звукопоглощающую резиновую обувь. Я был как профессиональный коршун, который парит в воздухе в поисках падали, чтобы в нужное мгновение упасть на нее. Но такова уж жизнь. На маленькой сцене как раз шла последняя репетиция одного совершенно милого мюзикла. Мускулистые танцоры обоего пола отрабатывали ритмическую мешанину, декораторы накладывали последние штрихи на сцену, музыканты настраивали свои инструменты, режиссер орал истошным голосом, а хореограф пытался его перекричать. Мы встали в темном углу и смотрели на происходящее. Через некоторое время главный пожиратель трупов глубоко вздохнул, покачал головой и сказал: - Нет, не получится у них премьеры. Верный провал. Джо и я готовы были ликовать от радости, однако сдержались, чтобы не привлекать внимание. Как оказалось, мы его все же привлекли. Из полутемного зрительного зала к нам подошел мужчина и спросил, какого черта мы тут делали и какого черта мы тут искали. Заикаясь, мы выдавили несколько предложений, которые нам показались подходящими, и поспешно удалились быстрыми шагами, обежали вокруг театра и через другой вход попали на второй этаж, где находился кабинет владельца здания. Нам показалось, что он нас ждал. - Когда вы хотели бы выступить со своим представлением? - спросил он нас вместо приветствия. - А нынешнее сколько продлится? - ответил Джо вопросом на вопрос. - В среду у нас тут премьера. Если хотите, в четверг можете начинать репетиции. - Точно? - Помереть на этом месте. Мы можем сейчас же подписать контракт. - Извините, - прервал я его, - а почему мы должны ждать четверга? Премьера закончится примерно в половине одиннадцатого, так что мы могли бы начать уже в среду в одиннадцать вечера. - Закройте рот, - прошипел мне наш эксперт. - Нужно будет хотя бы критику прочесть. Между тем Джо, пожав руки с владельцем, уже заключил предварительное соглашение, подкрепленное предоплатой. Со сцены услышали мы обнадеживающую музыку и оптимистичные голоса певцов... Прошла пара полных напряженного ожидания дней. На генеральную репетицию мы послали в зрительный зал шпиона. Он доложил, что шоу у них так себе, но и не безнадежно плохое. Джо побледнел. - Господи, Б-же, - простонал он. - если они выступят успешно, мы пропали. Я предложил подкупить главного героя или на премьере посадить за критиками своих людей, чтобы те воздействовали на них криками отвращения. Мое предложение было отвергнуто. Только сами критики в прессе или на телевидении могли нам помочь. В среду вечером мы пребывали перед экранами в невообразимой нервозности. Наконец, это началось. Канал-2 выступил первым с прохладной, но не убийственной критикой. На другом канале какой-то идиот сообщал о "любопытных местах". Будет ли конец? И пусть больше ничего сегодня не будет. Около полуночи один из экспертов принес нам только что отпечатанный номер утреннего выпуска "Пост". Опять никакого открытого порицания. Если так пойдет и дальше, мы не сможем поставить наше шоу. Джо не мог этого больше вынести. Он спустился вниз, чтобы поискать "Нью-Йорк-Таймс". Мы ждали до треска натянутых нервов. Где же он так долго пропадает? Утренний выпуск "Таймс" должен быть уже давно готов, а Джо давно быть здесь. Дверь распахнулась. Джо с сияющей улыбкой на неземном лике размахивал "Таймс": - Мы победили! Убийственный разгром! Алилуйя! С четверга мы начали работать в театре "Корона". Там царила прекрасная интимная атмосфера, не сравнимая с пуританской холодностью методистской церкви. И акустика была великолепной. Соответственно, наши репетиции проходят в самом лучшем настроении. Появляются все новые и новые режиссерские находки. Наши надежды на успешный прорыв повышаются день ото дня. Единственное, что немного беспокоит нас, это таинственная группа одетых в черное мужчин в глубоко надвинутых на лицо шляпах, стоящих в углу и шепчущихся друг с другом. Один из наших рабочих сцены видел, что они перебежали на второй этаж, где находится кабинет владельца здания. Что бы они могли там делать? Может быть, просто поговорить? Но о чем? Израиль в Нью-Йорке Бросим взгляд на израильское консульство в Нью-Йорке. По внешнему виду здание мало, чем отличается от других маленьких аристократических частных домов, его окружающих. Разве что перед входом стоит жизнерадостный американский полицейский и покрикивает: "Здесь не парковаться!". Я ответил ему на своем самом звучном шабатном иврите: "Вначале Б-г сотворил небо и землю". Видимо, что-то дошло до него, и он разрешил мне припарковаться. С высоко поднятой головой я вошел в здание - и чудом избежал осложненного перелома ноги: сразу за входной дверью я спроткнулся о чан с известкой, стоявший прямо на моем пути. По счастью, мое падение смягчил мешок с песком. Пока я высматривал информационное бюро, появился мой старый друг Зульцбаум, который был вторым секретарем консульства, а может быть и третьим. - Я должен извиниться за этот беспорядок, - извинился Зульцбаум. - Паспортный отдел переезжает на первый этаж, и мы должны для него переоборудовать спальню. Слова Зульцбаума пролили свет на ситуацию: некий добросердечный еврей - житель Нью-Йорка - подарил израильскому правительству свой дом, который идеально подходил для целей проживания, но совершенно не предусматривал своего последующего предназначения в качестве консульства. - Мы очень стеснены в помещениях, - признался мне Зульцбаум на извилистом пути к паспортному отделу. - Наш персонал постоянно увеличивается, и у нас уже нет места для всех служащих, даже лилипутов. Первая смена сотрудников заняла все годные помещения. Отставшим остаются лишь ванная и тому подобное. Я сам приехал сюда только две недели назад и вынужден остановиться во встроенном бельевом шкафу. Мы дождались лифта. В нем было места на двух тощих человек и то лишь по воскресеньям, вторникам и чет