чек, так что они сбиваются в плотные облака и, играя всеми цветами радуги, заполняют долину. Когда мы, наконец, вылезли из этой машины, нас просто лихорадило от нетерпения. Прямо перед нами возвышалась гора с одной извилистой тропой, снабженной указателем: "300 м до Долины миллиона бабочек". Водитель предупредил нас, чтобы мы держали такую дистанцию, чтобы бабочки на нас не набросились. Мы пустили его трусливое предупреждение на ветер. Я имею в виду, что мы бы пустили его на ветер, если бы ветер был. Но никакого ветра не было. Была ужасная жара и абсолютный штиль. Так что это не обсуждалось. Мы начали подъем. На одном из поворотов этой тропы нас встретил какой-то мужчина с импозантной повязкой на рукаве, который представился как официальный, уполномоченный правительством экскурсовод. Мы хотели было отказаться от его услуг, но он настаивал на том, чтобы нас сопровождать, хотя мы ему сразу сказали, что платить не будем. - Платить? - спросил он удивленно. - А кто говорит - платить? Поскольку чисто по-человечески мы против этого мужчины ничего против не имели, то разрешили ему нас сопровождать. Он встал во главе и начал - с самозабвенным, глубоким увлечением - восхвалять красоту этих мест: - По правую руку - да, там, следите за движением моей руки, - там вы видите лес. Слева пенится ручей. Вдоль этого ручья идет дорога, по которой мы сейчас и идем. Под знаменитой голубизной знаменитых небес Родоса... После того, как мы поднимались уже с полчаса и получили от нашего гида полную информацию обо всех скрытых чудесах местной природы, одна девушка из нашей группы набралась храбрости и спросила: - Когда же мы, наконец, увидим бабочек? Случайно в этот момент мы как раз остановились у дорожного указателя с надписью "800 м до Долины миллиона бабочек". Наши взгляды уперлись в экскурсовода. Он заявил, что мы совершенно не должны беспокоиться, вероятно, бабочки перелетели вглубь долины. - Но если вы устали, мы можем вернуться, - добавил он. - Вернуться? - насмешливо прозвучало ему в ответ. - Вернуться и не увидеть ни одной бабочки? Вперед, только вперед! Подъем становился все более крутым, а жара все сильнее. Мы ожесточенно карабкались дальше и дальше, стараясь не показывать свою нервозность. Автор этих строк в своей богатой событиями жизни повидал множество гор и на каждой из них множество бабочек, и если уж не миллионы, то, по крайней мере, больше, чем одну. Но почему-то именно здесь, именно в этом далеко простирающемся лесе, не было ни единой бабочки. Даже гид начал это понемногу замечать. Он все чаще подходил ко встречным деревьям, тряс их и издавал при этом призыв к спариванию бабочкам женского пола, который родосцы переняли еще от византийских оккупационных войск. Но он не находил ни одной желающей. - Может быть, вы все-таки хотите вернуться? - спросил он подавленным голосом и с выражением животного страха в глазах. Мы не оставили ему и тени сомнения в том, что сделаем хоть один шаг назад, прежде, чем увидим обещанных правительством бабочек. Мужчина молча вскарабкался на каменную скалу и запустил руку по самое плечо в находящуюся там небольшую расселину. Через некоторое время, покопавшись там, он вытащил ее обратно. - Что это такое сегодня происходит, - пробормотал он уныло. - Здесь же всегда была одна такая... с белой полоской... Моррис! - крикнул он в расселину. - Моррис! Никакого эффекта. Неподвижно, молча и укоризненно обступили мы экскурсовода. Мы уже удалились от нашего такси километров на десять. Атмосфера явно накалялась. Но напряжение внезапно ослабло, когда на одном из поворотов этой узкой тропинки нам повстречалась группа иностранцев, полумертвых от истощения. Некоторые из них выдавливали из себя подбадривающие хрипы: - Это стоит усилий. Это просто фантастика. Это просто нужно видеть. И они заковыляли дальше. Экскурсовод предупредил нас, что нам предстоит еще одна половина этого утомительного марш-броска. Мы не дали себя запугать и снова полезли вверх. Обливаясь потом, мы достигли, наконец, вершины. Перед нами, сверкая в солнечном свете, раскинулась обещанная долина! Обильные, зеленые пастбища, пестрящие разнообразными цветами, шелестящие верхушки деревьев, успокаивающий, освежающий ветерок, все, все... - Но где же бабочки? - воскликнули мы, не договариваясь, хором. Тут наш экскурсовод вскинул руки вверх и пустился наутек. К счастью среди нас находился один регбист, который смог его перехватить в броске мощным захватом. - Бабочки уже ушли спать, - канючил схваченный правительственный служащий. - А может быть, они сегодня работают в другой местности. Затем он протянул трясущуюся руку с нагрудному карману и вытащил дохлую бабочку. - Вот... это... Так они выглядят, - заикаясь, произнес он. - Одна к одной. Если вы одну увидели, считайте, увидели всех. Мы внимательно рассмотрели экземпляр. Это был хорошо развитый самец с коричневыми крылышками с легким намеком на желтизну по краям. Левое крылышко было слегка повреждено. Я спросил экскурсовода, сколько туристов посещает остров за год. Он прикинул, что в целом за сезон бабочек может побывать не меньше миллиона. Я поблагодарил его и с помощью перочинного ножа вырезал на стволе ближайшего дерева следующую надпись: --> Путник, пойди, возвести спартанцам , что последняя бабочка Родоса пала, еще когда тут правил Византий Когда наш экскурсовод осознал, что мы не будем его линчевать, к нему снова вернулась его горделивая осанка, и он внезапно не захотел иметь со всей этой историей ничего общего. Никто, клялся он, не имел понятия, почему эта долина называется Долиной миллиона бабочек. Ни одной бабочки тут и сроду никто не видывал. Вероятно, они все передохли еще по дороге сюда. Но теперь мы захотели хотя бы выяснить, почему долина была так безжалостно очищена от бабочек. Каким образом это было сделано? С помощью ДДТ? Или с помощью какого-то иного убийственного средства? Как? - Я и понятия не имею об этом - бормотал бедняга. - Мое единственное объяснение в том, что если здесь какая бабочка когда и заблудится, то немедленно улетит обратно, потому что ей тут будет так скучно... Из гуманитарных соображений мы дали ему на чай. Он безудержно разрыдался. Такого с ним еще не случалось, с тех пор, как появилась эта Долина миллиона бабочек... На обратном пути мы попытались поймать хотя бы пару мух или комаров. Это никому не удалось. Самое главное, нас очень огорчали воспоминания о той банде люмпенов, чей мошеннический розыгрыш на полпути к Долине миллиона бабочек заставил нас идти дальше... На одном из поворотов тропинки нам повстречалась группа потных иностранных туристов. - Ну, как бабочки? - с радостным нетерпением кричали они уже издали. - Фантастика! - отвечали мы - Их миллионы! Необозримые полчища всех цветов. Возьмите с собой на всякий случай палки, если они на вас набросятся... На всех четырех добрались мы до такси. Водитель использовал долгое время ожидания, чтобы с другой группой туристов обеспечить еще больше посетителей "Пещеры воющего призрака". Что касается бабочек, то в этом он не компетентен. - Откуда мне знать, есть они там или нет, - сказал он, пожимая плечами. - Я ни разу не был в этой идиотской долине. Только тут до нас дошло, что эта долина была именно идиотской, поскольку там даже случайно не увидишь бабочку. Да и разве это дело для взрослых людей - пялиться на бабочек? А тем более их считать. Кошка как воля и представление Странно, но это случилось в один ничем не примечательный воскресный вечер. Все началось с того, что израильский национальный театр "Хабима", будучи в европейском турне, представлял пьесу нашего нобелевского лауреата Агнона, и я пришел в цюрихскую Оперу, чтобы, исполненный патриотической гордости, присутствовать на этом знаменательном событии в мире искусств. Занавес поднялся, пьеса началась, но когда зал спустя два часа утонул в бушующих аплодисментах, я уже знал много интересного об удивительном мире швейцарских кошек. Мои относящиеся к этой области провалы в знаниях были поначалу скрыты, поскольку на сцене раскрывались первые нежные почки любви. Мой сосед слева наклонился к моему уху и пылко прошептал: - Знаете, хоть я и не мусульманской веры и не понимаю ни слова по-еврейски, но я в восторге! Я мысленно отнес мужчину в редкие ряды сочувствующих юдолюбов. Мой благодарный взгляд скользнул по типичному швейцарцу наших дней. Его прямой пробор выдавал в нем одного из этих строителей альпийских туннелей. Его чувства показались мне абсолютно искренними. Но как же я был удивлен, когда он посреди первого акта внезапно встал и с многочисленными "пардон" стал проталкиваться вдоль коленей зрителей к выходу. - Извините, - прошептал он мне перед своим уходом, - подержите, пожалуйста, мое место свободным. Может быть, это природа настаивает на своих правах, сказал он мне. Но нет, спустя короткое время - на сцене как раз бушевал самый драматический конфликт - я снова услышал приближающиеся многочисленные "пардон", и какая-то совершенно незнакомая мне дама заняла место слева от меня. - Привет, все в порядке, - шепнула она мне, - я его супруга. Решение загадки открылось в антракте, когда моя новая соседка пригласила меня в фойе что-нибудь выпить, и за бокалом лимонада рассказала мне все по порядку: - Это все из-за Люси, - начала она. - Так зовут нашу кошку. Просто Люси. Она не выносит одиночества. Так что нам постоянно приходится менять друг друга, мне и Мартину. Я попытался найти скрытую иронию в ее словах, но безуспешно. Или, возможно, она была слишком хорошо скрыта. Супруга Мартина была явно не настроена шутить. Она оставалась совершенно серьезной. Настолько серьезной, какой может быть только жительница Цюриха между двумя актами еврейской пьесы. - Позвольте поинтересоваться, - позволил я себе поинтересоваться у моей собеседницы, - а что, собственно, произойдет, если Люси все-таки останется одна? - Она будет очень скучать. Она привыкла к нашему обществу с самого раннего детства. И опять - полная серьезность. Никакой иронии, ни малейшего проблеска улыбки, никакой двусмысленности в словах. Я допускаю, что дама - швейцарка и все проблемы принимает как свои собственные. Но... - Но, - попытался я снова осторожно прощупать, - разве это не мешает вашим собственным привычкам? Я имею в виду вашего супруга и... - Это так, - прервала меня моя соседка по зрительному залу, - но ведь, в конце концов, мы поженились вопреки воле Люси. И только после этого она открыла мне всю историю. Когда сегодняшняя супруга Мартина была еще не замужем, ее родители разошлись. Папа оставил за собой виллу и машину, а мама - Люси. Однако затем мама полюбила одного врача, который никак не мог оставить свою квартиру, поскольку его попугай впадал от этого в меланхолию и мог выщипать на себе все перья. Таким образом, мама вынуждена была заискивать перед попугаем, пока не передала Люси права опеки над дочерью. После чего дочь уже не могла более покинуть свое жилище из страха, что кошка может заскучать. - Между прочим, Мартин, - доверительно сообщила мне моя соседка, - целых два года общался со мной через переговорное устройство нашего дома. Подробности этой истории стали меня постепенно захватывать даже против моей воли. Как-то я читал леденящий душу рассказ Эдгара Алана По, где речь шла о том, как один человек строил себе подвал и по рассеянности замуровал там черную кошку. И вот впервые я начал в известной мере понимать подобную рассеянность. - Я надеюсь, вы не обидитесь на мое любопытство, - сказал я, - но почему Мартин не мог войти в дом? Я имею в виду, почему он должен был стоять у переговорного устройства? - Потому, что у него была собака. Излишне добавлять, что этот пес был швейцарцем и наверняка наотрез отказывался выходить на прогулку с кем-либо иным, кроме Мартина. В этом месте было бы целесообразным прервать ход изложения, чтобы вкратце охарактеризовать всю ситуацию. Итак, врач сидел под домашним арестом из-за Полли, печального попугая. Мама пожертвовала своей свободой передвижения и разделила судьбу заключенного врача, а ее дочь в то же время была вынуждена стать компаньонкой одинокой Люси, вследствие чего Мартин со своим псом стоял на улице и шептал нежные слова в маленькую дырочку во входной двери. Что касается меня, то мое уважение к Эдгару Алану По выросло неизмеримо. - Разумеется, мы с радостью бы поженились, Мартин и я, - упомянула г-жа Мартин, - но из-за Люси и той собаки нам пришлось ждать еще долгие годы. - Но, - продолжал я упрямствовать, - милая дама, неужели вы никогда не обдумывали вариант отказаться от кого-либо? Я имею в виду собаку или кошку... - Что? Расстаться с живым существом, которое от тебя так зависит? Никогда! Речь шла о швейцарцах, как уже говорилось. Мартин и его пес, г-жа Мартин и Люси, ее кошка, так же, как и мама со своим врачом. И даже Полли, попугай. Все они швейцарцы. Они уже 700 лет не вели ни одной войны, ну, так должен же человек хоть чем-то в таком случае заняться, не правда ли? К концу антракта обозначилось долгожданное решение. Пес Мартина по причине значительного возраста отбыл в вечность. Сломленный этим мужчина хотел было покончить с жизнью и повеситься, но его хорошо развитая шейная мускулатура спасла его, и он подошел, наконец, к долгожданной свадьбе, которая через переговорное устройство была уже давно обсуждена во всех деталях. - Сложность была только в том, - объяснила моя соседка, - что Люси выдвинула против Мартина некую оговорку. Кто знает, может, вынюхала она выветрившийся запах собаки на его одежде. Может быть, камнем преткновения был его альпийский пробор. Но, как и раньше, Мартин вынужден был долгие месяцы добиваться расположения Люси. Еще и сегодня Мартин ежедневно выходит в город и выстаивает очереди у кошачьего мясника за свежей куриной печенкой для Люси. И г-жа Мартин с гордостью показала несколько фотографий Люси. Я сразу же отметил, кого напоминает мне Люси: любую другую кошку на этом свете. Г-жа Мартин взглянула на часы. - Боже мой, я же обещала мужу сменить его в десять! - А вы, - отважился я на последнюю попытку, - а вы не пробовали когда-нибудь оставлять Люси с бебиситтером? - Ну, конечно. Была одна очень милая девушка, дипломированная кошачья няня. Мы наняли ее на целый месяц, чтобы Люси могла к ней привыкнуть, но это оказалось бесполезным. Едва Люси слышала ее голос, она сразу бледнела. К тому же бедное животное испытывала аллергию на ее волосы. Хотя она была довольно милой, знаете ли. До свидания. Я остался один и задумался над этой проблемой. В конце концов, никто не совершенен. Англичане ни на что не реагируют, когда играют в крикет, австрийцы предрасположены к интригам. Почему же швейцарцы не могут сходить с ума от кошек? Я полагаю, когда-нибудь мы еще услышим, что каждый швейцарский город открыл свое собственное кошачье кладбище с мраморными надгробиями, расписанными золотыми буквами. Насколько мне известно, кошкам еще не предоставляли избирательного права, но это вопрос времени. Говорят, что в обозримом будущем его дадут хотя бы котам... Известное беспокойство, относящееся к этой проблеме, трудно скрыть. Один известный актер хотел два года назад жениться на своей сиамской кошке. В прессе разразился такой грандиозный скандал, поднятый газетой "Взгляд", по поводу того, что кошка-невеста была несовершеннолетней. Лучше и не спрашивайте... Вскоре появился Мартин. Со свежеуложенным пробором и с песней о Люси на губах. - Она даже не предполагает, как слепо мы ее любим, - заверил он меня. - Конечно, мы видим все ее ошибки. Но перед нами стоит один простой вопрос: хотим ли мы иметь во всем разочаровавшееся домашнее животное или счастливую, жизнерадостную подругу? Совершенно ясно, что для последнего нам нужно немногим пожертвовать... Как раз в это время Мартин - который, между прочим, по совместительству еще и американский архитектор, - должен был получить давно желанную ленту французского Почетного легиона за строительство половины французского посольства в Берне. Вторую половину вынужден был строить кто-то другой, поскольку Люси в ту пору заболела воспалением легких. Но это, вообще говоря, не важно. Гораздо важнее, что когда волнующая новость была получена и срок назначен, Мартин обнаружил, что торжественная церемония должна была состояться как раз в тот день, когда у Люси был день рождения... - Я просил организаторов передвинуть день награждения, - печально рассказывал мне Мартин, - но президент Франции отказал мне в моей маленькой просьбе. - Ах, - лицемерно изобразил я сочувствие, - а что еще можно ожидать от французского президента? Но не смогла бы Люси принять участие в этой церемонии? Может быть, она решила бы, что военный парад проходит как раз в честь дня ее рождения? - Конечно же, мы все это взвешивали. Но кто знает? А если бы дождь пошел?.. Кошка под дождем? Даже мне стала понятной абсурдность моего предложения. - Мы и от детей отказались, - добавил Мартин на обратном пути в зал, - поскольку это никак не согласовалось бы с ежедневным распорядком Люси. Ведь она обязательно должна играть с трех до половины восьмого... - Утра? - Нет, вечера. Кроме того, мы оба страдаем хроническим истощением, так как Люси не дает нам спать. Каждую ночь она по нескольку раз прыгает к нам в кровать и лижет наши носы. Она ведь ждет от нас любви... По-видимому, она еще не все получила от семьи Мартина. На сцене, между тем, разыгрывалась настоящая драма. Но я утонул в своем кресле, погруженный в раздумья о менталитете швейцарцев. На чем оно вообще основывается? На первый взгляд оно кажется нам, израильтянам, полным тайн. Швейцария такая же маленькая страна с этническими проблемами. Добропорядочные швейцарцы, как и мы, тоже должны каждый год нести военную службу. Инфляция в Швейцарии, как и у нас, за последний год тоже утроилась и составляет сейчас шесть процентов. Но нет, во всем и вся швейцарцы отличаются от нас, израильтян. Скорее всего, за этим скрывается вопрос мотивации. Мы будем понемногу расти, швейцарцы же в этом не нуждаются. В Израиле все для Каца, а в Швейцарии все для кота. Афера Аристобулоса Район вилл, в котором мы живем, застроен красивыми и уютными домами на одну или две семьи, окруженными маленькими садами, за ними синеет море, а над ними синеет небо. В общем, живем мы в местности, которую вполне можно отнести к земному раю. Но со времени аферы Аристобулоса мы в этом уже не так уверены. Она началась с того, что в две только что построенные, расположенные одна напротив другой, частные виллы въехало две семьи: учителя музыки Самуэля Майера - в одну, а чиновника Йешуа Оберника - в другую. И афера тотчас же началась в полном объеме. С самого начала было ясно, что обе семьи не могут выносить друг друга, что впоследствии вылилось во взаимное адское отравление жизни. В качестве конечной цели каждый из них выдвинул изгнание другого. В порядке достижения этой конечной цели они вываливали ведра с мусором в саду соседа, включали радио на полную мощность, так, что дрожали оконные стекла, выводили из строя телевизионные антенны и делали все, что еще следует делать в таких случаях. Якобы Майер даже пытался подключить ванну Оберника к линии высокого напряжения. И хотя это не удалось, не было никаких сомнений, что рано или поздно одна из двух семей должна была уехать. Вопрос был в том, у кого крепче нервы. На нашей улице ставки были 3:1 за Майера. До какого-то момента все это напоминало вполне обычную историю, какую можно встретить в каждом жилом квартале, населенном евреями. Поворот к необычному начался, когда Оберники приобрели пса. Его звали Аристобулос и был он непонятной масти, хотя будто бы происходил из какой-то первоклассной скандинавской породы. Оберники берегли его, как зеницу ока и только по ночам выпускали на свободу, очевидно, из опасения вражеской атаки - вполне обоснованного опасения, - так что лай Аристобулоса был вполне подходящим (и, вероятно, был на это направлен), чтобы добавить ума соседу, в особенности, если этот сосед был учителем музыки с абсолютным слухом. Аристобулос приурочивал свой злобный, адский, всепроникающий лай к самым неприятным часам: в 5.15 утра, между 14 и 16 часов (то есть времени, которое г-н Майер любил посвящать своему послеобеденному сну), потом снова где-то около полуночи и в 3.30. Конечно, он лаял и в другое время, но вышеназванные часы были временем его основного лая. К ночи он располагался в саду. Примерно через неделю во время обычного полуночного концерта г-жа Майер высочила из дома и прокричала в направлении Оберника следующее сообщение: - Позаботьтесь-ка о том, чтобы ваша собака заткнулась, иначе я вам ничего не смогу гарантировать. Мой муж сумеет ее пристрелить. Поскольку было известно, что Самуэль Майер имел охотничье ружье, г-жа Оберник приняла заявление близко к сердцу и сразу же, как Аристобулос снова начал лаять, сказала ему успокаивающим голосом: - Спокойно, Аристобулос! Ты тревожишь г-на Майера. Стыдись. Прекрати лаять. Фу! Аристобулос нисколько не умолк. Напротив, он усилил свое тявканье, видимо, желая лаем продемонстрировать свою свободу. Майер обратился к своему адвокату, чтобы прибегнуть к защите закона. К его огорчению, он узнал, что содержание собак относится к неотъемлемым гражданским правам, и что собака по закону не может быть запрещена, где бы и когда бы она ни лаяла. Так что однажды ночью схватил Самуэль Майер свое охотничье оружие и засел в саду, где, спрятавшись в кустах, стал поджидать появления Аристобулоса. Аристобулос не появлялся. Он лаял строго в установленные часы (0.00, 3.30, 5.15), но лаял в доме. Время от времени Майеру казалось, что он царапается в дверь, повизгивая и поскуливая, однако дверь так и не открыли. То ли Оберник догадался о поджидающей опасности, то ли пес это делал из чистого изуверства. Поскольку в этой загадочной ситуации и в последующие две ночи ничего не изменилось, Майер, тайно идущий по следу, решился на рискованный шаг. Он прокрался в темноте к спальне Оберников, заглянул под острым углом в приоткрытую дверь - и не поверил своим глазам (впрочем, как и своим ушам): Йешуа Оберник лежал со скучающим выражением лица в кровати и лаял. Рядом с ним лежала г-жа Оберлинк и время от времени говорила без особого участия: - Спокойно, Аристобулос. Дай поспать г-ну Майеру. Фу! Самуэль Майер уже был готов пустить в ход свое охотничье оружие, однако, поразмыслив, отправился в ближайший полицейский участок, где и рассказал заспанному служащему всю историю. Ответ служащего был: - Ну, и? - Что значит "ну, и"? - воскликнул Майер. - Этот тип меня в могилу сведет! Я уже неделю не сплю! Кроме того, он губит мои слуховые нервы, которые так необходимы в моей профессии! - Сочувствую, - посочувствовал должностной орган. - Против громкого разговора после полуночи я еще мог бы принять меры, а вот против громкого лая - нет. Только в том случае, если при этом предпринимается какая-либо незаконная акция. Кроме того, дела подобного рода находятся в компетенции городского управления. На следующее утро, после того, как Аристобулос разбудил его ровно в 5.15, Самуэль Майер снова разыскал своего адвоката и проинформировал его, что Йешуа Оберник у себя дома выступает в роли, так сказать, самособаки. Адвокат вытащил сборник законов для консультации и стал листать, покачивая головой: - В своде законов времен британского мандата я не смог найти ничего, что запрещало бы имитацию голосов зверей. Также и законнике оттоманской империи, который еще действует во многих областях нашей общественной жизни, ничего подобного не содержится. Зато он предусматривает вознаграждение для персон, занимающихся охраной и побудкой, то есть выполняющих функции сторожевых собак. На основании этого мы сможем возбудить дело против г-на Оберника, поскольку он не имеет официального разрешения заниматься функциями сторожевой собаки, точнее говоря, часового. Жалоба был выставлена. Опытный юрист добавил к тому же с определенной уверенностью, что г-н Оберник вряд ли платит за себя налог на собак, и предложил немедленно арестовать социально опасного нерадивца за уклонение от уплаты налогов. Реакция ведомства была ошеломляющей: г-н Оберник не только получил предписанное разрешение, но и на год вперед уплатил за себя налог на собак. Аристобулос лаял все громче, все чаще и все настойчивее. Битва перешла в решающую стадию. В последней, отчаянной контратаке Самуэль Майер известил министерство здравоохранения, что его сосед Аристобулос страдает бешенством и по вполне понятным соображениям должен быть немедленно изолирован от общества. Министерство прислало врача, который после тщательного осмотра г-на Оберника выдал ему официальное удостоверение, подтверждающее крепкое здоровье. Счет за осмотр был выслан Самуэлю Майеру. Он был весьма значительным. Оберник победил. В начале следующего месяца Майер съехал со всей семьей. - Так ему и надо, - сказала г-жа Красницер. - Почему он не лаял в ответ? Франци очеловечилась Пару дней назад мне приснилась фея. Ей было уже за шестьдесят, но выглядела она неплохо. - Я пришла с радостным известием, - сообщила она. - В нашей новогодней лотерее вам выпал счастливый билет. Загадывайте три желания бесплатно. Итак? Поскольку я уже давно ждал появления феи, мне не потребовалось много времени на раздумья: - Во-первых, я желаю, чтобы израильское правительство снизило мне налог на предстоящие зарубежные поездки. Во-вторых, я хочу понимать язык животных, как когда-то царь Соломон. И, в-третьих, я хотел бы, чтобы впредь исполнялись все мои желания, и без напоминания. - Гм, - процедила фея. - Дай-ка мне поразмыслить. Гм. Вот насчет налога на зарубежные поездки - вряд ли получится. Против налогов и феи бессильны. А твое третье желание - форменная провокация. Так что остается только язык животных. Гм. Ну, ладно, уговорил. Отныне будешь ты понимать язык животных. Затем она коснулась моего лба своей несколько потертой волшебной палочкой и исчезла. Я повернулся к нашей первоклассной беспородной собаке Франци, которая лежала рядом с кроватью: - Ну, что ты на это скажешь? - спросил я. Франци зевнула и сонно пробормотала: - Она ведь перед этим у меня побыла со своими тремя желаниями. Я попросила три бараньих котлеты, так старая ведьма сказала, что кухня еще закрыта. Взамен она предложила мне наколдовать, чтобы мой господин мне подчинялся. Я ответила, что для этого мне не нужна никакая фея. Он мне и так подчиняется. - Кто? Я? - А кто же еще? Разве я тебя плохо выдрессировала? Рискну утверждать, что ты один из наиболее дрессированных владельцев собак в округе. Я был в некотором замешательстве от того, что Франци говорит со мной так, будто она писатель, а я беспородный пес. С другой стороны, меня радовало, что я, действительно, понимал каждое слово. - Раз уж об этом зашла речь, - продолжала Франци, - у тебя особенно удаются занятия по дисциплине. - О какой дисциплине ты говоришь? - Ну, например, о дисциплине кормления. У меня ушло немало сил, чтобы приучить тебя, зато сейчас ты все делаешь без слов. Некоторые из дружащих со мной собак даже полагают, что я в этом вопросе несколько переусердствовала и превратила тебя в этакого одушевленного робота. Но я им возражаю, что ты просто такой от природы. Это я недавно случайно обнаружила при выполнении тобой обеденного кормления. Когда я встала перед тобой на задние лапы и завиляла хвостом, ты среагировал немедленно и с возгласом "хоп-хоп-хоп!" кинул мне пару кусочков мяса. С тех пор этот прием действует безотказно. Просто образчик дрессировки. - Странно, - сказал я. - А я всегда полагал, что ты всегда вертишь хвостом, потому что я тебе что-то бросаю. - Нет. Ты бросаешь, потому что я верчу. Ты реагируешь на мое желание. Мне стоит только пару раз вокруг тебя попрыгать - и ты немедленно кричишь "Место! Место!", словно я в тебя кнопку воткнула. Я ведь тебя этим дрессирую, чтобы ты следующие мои приказы своевременно исполнял. Ты это называешь "сходить в переулочек". Ровно в половине седьмого я трусь мордой о твои ноги и смотрю на тебя. Это для тебя сигнал взять поводок и идти за мной на улицу. Там я делаю все, что мне следует сделать, а ты покорно стоишь рядом и ждешь. Ты действительно очень послушный, я это уже говорила. - Но я полагал, что это ты... - Самообман. Это ты мне принадлежишь. Это безусловный рефлекс, который открыл этот русский ученый, этот Павлов. Ты, наверное, слышал об экспериментах, которыми собака проверяла рефлексы профессора. Это была музыкальная собака, которая особенно охотно слушала звон колокольчиков. И когда она хотела их послушать, ей не требовалось ничего делать, кроме того, чтобы подумать о еде, так чтобы выделилось немного желудочного сока и - раз! - выскакивал хорошо дрессированный профессор, который держал колокольчики. Ну, а что касается тебя, то у тебя не колокольчики, а палка. Я это называю тренировкой на свежем воздухе. Едва мы выходим на пляж, как проявляется твой рефлекс, который заставляет тебя искать палку и бросать ее в воду. Я могу ее вытаскивать обратно сколь угодно часто - ты все равно кидаешь ее в воду. - Но это же доставляет тебе удовольствие - приносить ее обратно. - Кто тебе это сказал? - Я думал, что ты так думаешь. - Еще одна ошибка. Но это не так уж плохо. В общем и целом ты представляешь собой хороший материал. Конечно, не бриллиант, но вполне подходящий. Иногда меня это даже успокаивает. - Ну, конечно, - польстил я. - Ты же знаешь, кто лучший друг собаки. - О дружбе не может идти и речи, - холодно отрезала Франци. - Ты мне нужен для развития моего самосознания, вот и все. А сейчас можешь спать дальше, малыш. - Но я бы хотел еще... - Место! Так начинается эпитафия в часть 300 павших спартанцев, высеченная на стеле в Фермопильском проходе