о хорошее, я не буду становиться на пути своей дочери... Эрминтруда. О, спасибо, папа! Слэддер. А если в нем нет ничего хорошего (нежно), я буду защищать от него свою дочь. Эрминтруда. Но, папа, я не хочу, чтобы меня защищали. Слэддер. Если мужчина - настоящий мужчина, он должен быть в чем-то хорош. Ну, этот мужчина избрал путь священнослужителя. Я ничего против этого не имею, при высоких степенях это хорошо оплачивается - но доберется ли когда-нибудь этот молодой человек до таких степеней? Поднимется ли он с нижней ступени? Как давно он стал приходским священником? Эрминтруда. Восемь лет назад, папа. Слэддер. Это долгий срок. Эрминтруда. Но папа, он стал бы викарием, если б не епископ. Епископ стоит у него на пути. И это так нехорошо! Слэддер. Если б я ссорился с начальником своей фирмы, когда был в его возрасте, ты не удостаивалась бы предложений от приходских священников; это было бы невозможно. Мусорщик в таком случае подошел бы куда лучше. Эрминтруда. Но, папа, он не ссорился с епископом. Его убеждения просто не позволяют ему поверить в вечное наказание, и он так прямо и говорит. Я очень уважаю его за это. Он знает, что если бы он промолчал, он давно получил бы недурное место. Слэддер. Жена начальника моей фирмы верила в связь с духами. Мне надо было пойти и сказать ей, что она старая дура? Нет, я приносил ей сообщения из иного мира с регулярностью почтальона. (За окном слышны шаги). Слэддер. Теперь беги отсюда, моя дорогая. Эрминтруда. Очень хорошо, папа. Слэддер. Мужчина, который собирается взять на себя заботу о моей дочери, должен уметь позаботиться и о себе. Иначе я позабочусь обо всем, пока не появится достойный мужчина. (Эрминтруда уходит. Хиппантинг и Хваст появляются у окна. Хиппантинг входит, Хваст удаляется.) Хиппантинг. Вы посылали за мной, мистер Слэддер? Слэддер. Д-а-а-а, д-а-а-а. Берите кресло. Мистер Хиппантинг, со мной нечасто говорят так, как говорили вы. Хиппантинг. Я решил, что таков мой долг, мистер Слэддер. Слэддер. Да, именно так. Точно. Ну, кажется, что я весьма дурной старик, только и грабящий бедных, короче, законченный негодяй. Хиппантинг. Я никогда этого не говорил. Слэддер. Нет. Но вы заставили меня это почувствовать. Я никогда не думал о себе так плохо, никогда. Но вы, мистер Хиппантинг, вы оказались ангелом высокого полета с новеньким жестяным нимбом, будто явились сюда ненадолго. Интересно, какое влияние на вас окажут тайные романтические отношения, мистер Хиппантинг? Как с вашей точки зрения, это нормально? Хиппантинг. Тайные, мистер Слэддер? Я плохо вас понимаю. Слэддер. А я так понимаю, что вы ухаживали за моей дочерью. Хиппантинг. Признаю. Это так. Слэддер. Ну, я не слышал, чтобы вы что-то мне об этом говорили до сих пор. Вы сказали ее матери? Хиппантинг. Э...нет. Слэддер. Возможно, вы сказали мне. Весьма вероятно, что я об этом забыл. Хиппантинг. Нет. Слэддер. Ну, и кому же вы сказали? Хиппантинг. Мы...мы еще никому не говорили. Слэддер. Ну, я думаю, что "тайные" в данном случае самое подходящее слово, мистер Хиппантинг. У меня никогда в жизни не было времени интересоваться точным значением слов и прочей ерундой в том же роде, но я полагаю, что "тайные" - слово самое подходящее. Хиппантинг. Это грубое слово, мистер Слэддер. Слэддер. Может быть. А кто начал использовать грубые слова? Вы явились сюда и изобразили меня каким-то карманником только потому, что я использовал несколько красивых плакатов, чтобы продавать свои товары. И все это время вы тайком пытались украсть у бедного старика его единственную дочь. Так, мистер Хиппантинг? Хиппантинг. Я... я никогда раньше не рассматривал ситуацию с подобной точки зрения, мистер Слэддер. Я не задумывался об этом. Вы заставили меня стыдиться (опускает голову), стыдиться. Слэддер. Ага! Ага! Думаю, что заставил. Теперь вы знаете, на что это похоже - когда люди стыдятся самих себя. Вам не нравится, когда так поступают с вами. Ага! (Слэддер явно доволен собой). Хиппантинг. Мистер Слэддер, я говорил с вами так, как велела мне совесть, а вы показали мне, что я совершил ошибку, не побеседовав с вами раньше о нашей помолвке. Я говорил с вами, и я не мог беседовать о том и о другом в один и тот же день. Я хотел все вам рассказать... но я не рассказал, я знаю, что это выглядит дурно. Я поступил неправильно и признаю это. Слэддер. Ага! (по-прежнему доволен). Хиппантинг. Но, мистер Слэддер, вы же не станете на этом основании разрушать счастье вашей дочери, не станете так сурово мстить мне. Вы же не откажете в согласии на наш... Слэддер. Подождите минутку; мы к этому переходим. Я слышал о каких-то ужасных зверях, которые водятся во Франции; когда люди нападают на них, они защищаются. Я просто защищаюсь. Думаю, что я уже продемонстрировал вам, что вы не чистенький невинный ангел с вершины шпиля. Хиппантинг. О...я...эээ...никогда... Слэддер. Именно так. Что ж, теперь мы переходим к следующему вопросу. Очень хорошо. Эти лорды и господа, они женятся на чьих-то дочерях, потому что знают, что сами они совершенно бесполезны. Они боятся, что это выйдет наружу, и заносят свои проклятые средневековые идеи туда, где они причиняют только вред. Так что они все равно сохраняют семью. Но мы, люди, которые должны полагаться сами на себя, мы не можем отдавать своих дочерей молодым людям, на которых нельзя положиться. Понятно? Хиппантинг. Уверяю вас, мистер Слэддер, что я...ну... Слэддер. Она - моя единственная дочь, и если мой внук попадет в работный дом, он окажется в том, где у директора высокий доход, а он будет там директором. Хиппантинг. Боюсь, мистер Слэддер, что у меня совсем немного денег; с вашей точки зрения очень мало. Слэддер. Дело не в количестве денег. Вопрос в другом: являетесь ли вы молодым человеком, которому деньги пойдут на пользу? Если я умру и оставлю вам миллион, будете ли вы знать, что с ним делать? Я встречал людей, которые тратили миллион за шесть недель. Потом они начинали рвать и метать из-за того, что никто не дает им еще один миллион. Я не собираюсь отдавать свою дочь подобному субъекту. Хиппантинг. Я был третьим на классическом экзамене в Кембридже, мистер Слэддер. Слэддер. Я не стану проклинать классиков, я не стану проклинать Кембридж, я даже не знаю, что такое классический экзамен. Но все же могу вам сказать, что если б я был так глуп, чтобы тратить свое время на классиков, третье место мне показалось бы не самым лучшим. Да, мистер Хиппантинг, вы избрали местом своей деятельности церковь, и я не стану возражать против вашего выбора; у нас свободная страна, и я не стану порицать ваш труд. Он хорошо оплачивается, если вы достигнете высших степеней, но вы, похоже, туда никак не попадаете. Я избрал своим делом бизнес, в этом, по-моему, больше смысла; но если бы я избрал Церковь, я не задержался бы в приходских священниках. Нет, даже не епископ. Я не позволил бы архиепископу указывать и делать выговоры. Нет. Я добрался бы до самого верха, добился бы немалого дохода и проживал бы его. Хиппантинг. Но, мистер Слэддер, я мог бы стать викарием завтра же, если б моя совесть позволила мне прекратить протестовать против некоторого убеждения, которого придерживается епископ... Слэддер. Я все об этом знаю. Меня не заботит, что именно удерживает вас на нижней ступени лестницы. Вы говорите, совесть. Ну, у каждого человека есть своя причина. У кого-то совесть, у кого-то выпивка, у большинства обычная глупость. Там уже полно народу, на этой нижней ступени, ни к чему мне идти и оставлять там свою дочь. Где, по-вашему, я оказался бы сегодня, если бы позволил совести стоять у меня на пути? Э? Хиппантинг. Мистер Слэддер, я не могу изменить свои убеждения. Слэддер. Никто вас об этом не просит. Я только прошу вас оставить в покое епископа. Он говорит одно, а вы проповедуете другое при всяком удобном случае; этого достаточно, чтобы разрушить любую фирму. Хиппантинг. Я верю, что вечное наказание несовместимо с... Слэддер. Теперь, мистер Хиппантинг, это надо прекратить. Когда я говорил, что задам вам хорошую взбучку, я не имел в виду, что вы такой уж плохой парнишка. Но моя дочь не выйдет замуж за человека с нижней ступеньки лестницы. На этом и покончим. Хиппантинг. Но, мистер Слэддер, можете ли вы сами поверить во что-то столь ужасное, как вечное наказание, вопреки... Слэддер. Я? Нет. Хиппантинг. В таком случае как же вы просите об этом меня? Слэддер. Это конкретное убеждение никогда не становилось преградой между мной и вершиной лестницы. Было множество преград, но теперь они все остались далеко внизу, мистер Хиппантинг, далеко внизу, так низко (показывает вниз), что я уже не замечаю их. Оставьте эту нижнюю ступеньку, как сделал я много лет назад. Хиппантинг. Я не могу взять свои слова назад. Слэддер. Я не хочу ничего усложнять. Просто скажите, что вы верите в вечное наказание, и тогда оставим этот разговор. Вы можете сказать это мне, если хотите. Мы можем пригласить еще кого-нибудь, чтобы не возникло никаких сомнений - мою дочь, если пожелаете. Я дам знать епископу, и он не будет стоять у вас на дороге; сейчас вы просто вынуждаете его. Либо вы, либо правила фирмы. Хиппантинг. Я не могу. Слэддер. Вы не можете просто сказать мне и моей дочери, что вы верите в вечное наказание, и предоставить мне отправиться в Эксминстер и сообщить это прямо епископу? Хиппантинг. Я не могу сказать то, во что не верю. Слэддер. Подумайте. Епископ, возможно, и сам в это не верит. Но вы пожмете его руку - и уберете его с дороги. Хиппантинг. Я не могу сказать ничего подобного. Слэддер (поднимаясь). Мистер Хиппантинг, существуют два типа людей - те, которые преуспевают, и те, которые не преуспевают. Мне неведомы другие. Вы... Хиппантинг. Я не могу пойти против своей совести. Слэддер. Меня не заботит, какова причина вашего поступка. Вы принадлежите ко второму типу. Мне очень жаль, что моя дочь полюбила такого человека. Мне очень жаль, что такой человек вообще переступил порог моего дома. Раньше я был маленьким, грязным, скандальным мальчишкой. Вы показали мне, каким я был бы сегодня, будь я человеком вашего типа. Я лучше останусь таким же, каким был - скандальным и грязным (Его голос звучит все громче по ходу монолога). (Входит Эрминтруда). Эрминтруда. Папа! Что ты говоришь, папа? Я слышала такие громкие голоса. (Хиппантинг стоит, погруженный в горестное молчание). Слэддер. Дитя мое, когда-то у меня были на твой счет разные глупые мысли, но теперь я скажу, что ты должна выйти замуж за мужчину, а не за жалкого, несчастного приходского священника, который на всю жизнь так и останется жалким, несчастным приходским священником. Эрминтруда. Папа, я не желаю слышать такие слова. Слэддер. Я предоставил ему все возможности. Я дал ему даже больше, но он предпочел нижнюю ступень лестницы; там мы его и оставим. Эрминтруда. О, отец! Как ты можешь быть таким жестоким? Слэддер. Это не моя вина, это не вина епископа. Это его собственная свинская тупоголовость. (Он возвращается к креслу). Эрминтруда (подходит к Хиппантингу). О Чарли, почему бы тебе не сделать так, как хочет отец? Хиппантинг. Нет, нет, я не могу. Он хочет, чтобы я взял назад свои слова. (Входит миссис Слэддер, несущая клетку с двумя мертвыми мышами. За ней следует Хваст). Миссис Слэддер. О, мыши умерли, Джон. Мыши умерли. Бедный мышки Эрминтруды! И чудесная идея папочки! Что же нам делать? Слэддер. Эээ? (Почти рычит). Э? Они умерли? (Слэддер опускается в кресло. Можно подумать, что он побежден. Неожиданно резко он напрягает мускулы и поднимается, выпрямляя плечи и сжимая кулаки) Так они победили Слэддера, не так ли? Они победили Слэддера? Нет, до этого еще далеко. Мы продолжим, Хваст. Публика проглотит Сырус. Возможно, он слегка крепковат. Мы разбавим его плохими орехами, которые используют в прочих сырах. Мы разрекламируем его, и они его съедят. Вот увидите, Хваст. Им не победить Слэддера. Миссис Слэддер. О, я так счастлива. Я так счастлива, Джон. Хиппантинг (неожиданно; с сильным нажимом). Думаю, теперь я верю в вечное наказание. Слэддер. Ах! Наконец-то. Эрминтруда, благословение твоего старого жестокого родителя что-нибудь для тебя значит? (Он опускает одну руку на плечо дочери, другую - на плечо Хиппантинга). Миссис Слэддер. Ах, Эрминтруда! Ах, я никогда... И подумать только, все это случилось в один день! (Хиппантинг совершенно разбит. Эрминтруда улыбается ему. Он обнимает ее в полной тишине). Занавес УДАЧНАЯ СДЕЛКА Действующие лица Брат Антонин Брат Лукулл Север Брат Грегор Педро Дьявол Смоггс Место действия: крипта монастыря. Брат Грегор Педро сидит на каменной скамье и читает. У него за спиной находится окно. Входит брат Лукулл Север. Лукулл Север. Брат, мы можем больше не сомневаться. Грегор Педро. Что? Лукулл Север. Это очевидно. Очевидно. Грегор Педро. Я так и думал. Лукулл Север. Теперь все ясно, ясно как... Это очевидно. Грегор Педро. Ну почему бы и нет? В конце концов, почему нет? Лукулл Север. Ты хочешь сказать...? Грегор Педро. Это только чудо. Лукулл Север. Да, но... Грегор Педро. Разве ты не надеялся увидеть его? Лукулл Север. Нет, нет, не так; но брат Антонин... Грегор Педро. А почему не он? Он так же свят, как любой из нас, молится так же часто, как все прочие, носит более грубую одежду, чем многие другие, и однажды бичевал женщину, ибо она взглянула на послушника - бичевал ее по собственной своей воле. Лукулл Север. Да, брат Антонин! Грегор Педро. Да, почему бы и нет? Лукулл Север. Все мы, конечно, знали его. Но никто не может постичь благословенных Небесами святых. Грегор Педро. Нет, разумеется, нет. Я никогда и не думал, что увижу на земле нечто подобное. А теперь, теперь... Ты говоришь, это очевидно? Лукулл Север. Очевидно. Грегор Педро. Да, хорошо. Очень похоже, очень похоже... уже несколько дней. Поначалу я думал, что слишком долго смотрел в наше восточное окно, я думал, что солнце ослепило мои глаза. А потом, потом стало ясно: случилось что-то другое. Лукулл Север. Теперь это очевидно. Грегор Педро. Ну хорошо. Лукулл Север (садится возле Грегора, вздыхает). Я не завидую ему. Грегор Педро (с некоторым усилием). Да, как и я. Лукулл Север. Ты печален, брат. Грегор Педро. Нет, не печален. Лукулл Север. Ах, я вижу это. Грегор Педро. Увы, да. Лукулл Север. Что печалит тебя, брат? Грегор Педро (вздыхает). Мы больше не будем поливать розы, он и я. Мы больше не будем подстригать газоны. Мы больше никогда не будем вместе ухаживать за тюльпанами. Лукулл Север. О, почему же? Почему нет? Ведь нет ни малейшего различия... Грегор Педро. Есть. Лукулл Север. Таков наш крест, брат. Нам подобает нести его. Грегор Педро. Ах, да. Да, да. (Громко звонит колокол). Лукулл Север. Надвратный колокол, брат! Возрадуйся, это звонит надвратный колокол! Грегор Педро. Почему я должен возрадоваться от звона надвратного колокола? Лукулл Север. Потому, брат, что за вратами простирается мир. Мы кого-то увидим. Это событие. Кто-то из огромного мира придет и заговорит. О, возрадуйся, возрадуйся же, брат. Грегор Педро. Думаю, сегодня у меня тяжело на сердце. (Входит Джон Смоггс). Смоггс. Привет, начальник. Где тут главный монах? Лукулл Север. Преподобного аббата здесь нет. Смоггс. Его нет, так, что ли? Лукулл Север. Чего ты ищешь, друг мой? Смоггс. Хочу узнать, что вы, парни, тут затеваете. Лукулл Север. Мы не понимаем твоей суровости. Грегор Педро. Поведай нам, друг. Смоггс. Кто-то наверху без конца играет в игры, а мы больше не желаем. Грегор Педро. Игры? Смоггс. Да, чудеса, если вам так больше нравится. А мы больше не желаем их, не желаем ваших церковных игр и выдумок. Грегор Педро. Что ты говоришь, брат? Лукулл Север. Друг, ты смущаешь нас. Мы надеялись, что ты поведаешь нам о великом мире, о его пустоте, о его жестокости, о... Смоггс. У нас этого нет. У нас ничего подобного нет, вот и все. Лукулл Север. Поведай нам, друг, поведай нам, что ты имеешь в виду. Тогда мы сделаем все, о чем ты попросишь. А потом ты расскажешь нам о мире. Смоггс. Вот и он, вот и он, погубитель. Вот он. Он идет. О Боже...! (Он разворачивается и бежит. Убегает.) Грегор Педро. Это Антонин! Лукулл Север. О да, да, конечно! Грегор Педро. Он, должно быть, увидел его через садовую стену. Лукулл Север. Нам следует скрыть все это. Грегор Педро. Скрыть это? Лукулл Север. Тогда в монастыре не будет скандала. (Входит брат Антонин, над которым виден нимб. Он проходит по сцене и уходит. Грегор следит за ним широко открытыми глазами). Лукулл Север. Тогда в монастыре не будет скандала. Грегор Педро. Он все еще растет! Лукулл Север. Да, он вырос со вчерашнего дня. Грегор Педро. Я заметил его всего три дня назад. Я с трудом его различил. Но я не... Я не мог подумать... Я никогда и представить не мог, что дойдет до этого. Лукулл Север. Да, он вырос за три дня. Грегор Педро. Это был всего лишь тусклый свет у него над головой, а теперь...! Лукулл Север. Прошлой ночью он сиял. Грегор Педро. Теперь нельзя ошибиться. Лукулл Север. Теперь нельзя доводить до скандала. Грегор Педро. До скандала, брат? Лукулл Север. Взгляни, как это необычно. Люди заговорят. Ты слышал, что сказал этот человек. Они все станут так говорить. Грегор Педро (печально). Да, правда. Лукулл Север. Как мы переживем это? Грегор Педро. Это... да, да... это необычно. Лукулл Север. Ничего подобного не случалось на протяжении многих столетий. Грегор Педро (печально). Нет, нет. Уверен, не случалось. Бедный Антонин! Лукулл Север. Почему нельзя было подождать? Грегор Педро. Подождать? Сколько? Три... три сотни лет? Лукулл Север. Или хотя бы пять или десять. Ему уже давно за шестьдесят. Грегор Педро. Да, да, так было бы лучше. Лукулл Север. Ты видел, как он устыдился. Грегор Педро. Бедный Антонин! Да, да. Брат, я полагаю, если бы нас тут не было, он подошел бы и сел на эту скамью. Лукулл Север. Думаю, сел бы. Но ему стыдно подойти в таком... в таком виде. Грегор Педро. Брат, давай уйдем. Настал час, когда он любит приходить сюда, сидеть и читать Малую книгу эмблем. Давай уйдем, пусть он придет и побудет здесь в одиночестве. Лукулл Север. Как пожелаешь, брат; мы должны помогать ему, когда можем. (Они встают и уходят) Грегор Педро. Бедный Антонин! Лукулл Север (оглядываясь). Полагаю, теперь он вернется. (Выходят. Нога Антонина появляется в дверном проеме, как только исчезает в других дверях последний из монахов. Робко входит Антонин. Он идет к скамье и садится. Он вздыхает. Он трясет головой, чтобы сбросить нимб, но безрезультатно. Снова вздыхает. Потом он открывает книгу и молча читает. Тишина сменяется бормотанием, бормотание - словами.) Антонин. ...и наконец низверг Сатану... (Входит дьявол. У него рога, длинные волосы и козлиная борода. Лицо его и голос остались теми же, какими были на небесах). Антонин (встает, вздымает руку). Во имя... Дьявол. Не проклинай меня. Антонин. Во имя... Дьявол. Не говори ничего, о чем можешь пожалеть, дай мне сказать. Антонин. Во... Дьявол. Послушай меня. Антонин. Ну? Дьявол. Со мной пал с небес необычный, необычный дух, свет которого превосходил сияние утренней и вечерней зари. Антонин. Ну? Дьявол. Мы обитаем во тьме. Антонин. Что мне до того? Дьявол. Ибо этому необычайному духу я хочу отдать ту безделку, которую ты носишь, этот знак, это яркое украшение. Взамен я предлагаю тебе... Антонин. Сгинь... Дьявол. Я предлагаю тебе... Антонин. Сгинь. Дьявол. Я предлагаю тебе - Юность. Антонин. Я не стану торговаться с тобой. Дьявол. Я не прошу твоей души, только эту сверкающую безделушку. Антонин. Такие вещи не для ада. Дьявол. Я предлагаю тебе Юность. Антонин. Мне она не нужна. Жизнь - это епитимья, она - тяжкое испытание. И я стараюсь пройти это испытание. С какой стати я пожелаю проходить его снова? Дьявол (улыбается). С какой стати? Антонин. Зачем мне это? Дьявол (смеется, смотрит в окно). Сейчас весна, брат, не так ли? Антонин. Время для размышлений. Дьявол (смеется). Там по холмам идут девушки, брат. Там зеленые листья, там май. (Антонин достает свою плеть из складок рясы). Антонин. Прочь! Я покараю их за осквернение святых мест. Дьявол. Подожди, брат, они еще далеко. Но ты не станешь карать их, ты не станешь карать их, они так... Ах! Одна порвала платье! Антонин. Ах, дайте же мне наказать ее! Дьявол. Нет, нет, брат. Гляди, я могу рассмотреть ее лодыжку. Ты не станешь наказывать ее. Твоя огромная плеть сломает эту маленькую лодыжку. Антонин. Моя плеть наготове, если она приблизится к нашему священному месту. Дьявол. Она со своими подругами. Они невинны. Их семеро. (Антонин взмахивает плетью). Их руки полны цветов. Антонин. Не говори о таких вещах. Не смей говорить, я требую. (Дьявол лениво облокачивается о стену, улыбается и смотрит в окно.) Дьявол. Как сияют листья! Теперь она садится на траву. Они срывают маленькие цветы, Антонин, и вплетают их в ее волосы. Антонин (взор которого устремляется на мгновение в далекие-далекие края; импульсивно). Какого цвета? Дьявол. Черного. Антонин. Нет, нет, нет! Я не об ее волосах. Нет, нет. Я спрашивал о цветах. Дьявол. Желтые, Антонин. Антонин (в смятении). Ах, конечно, да, да. Дьявол. Шестнадцати лет, семнадцати, и пятнадцати, и еще одна шестнадцати. Все эти юные девушки. Возраст как раз для тебя, Антонин, если я дам тебе двадцать лет. Самый подходящий для тебя возраст. Антонин. Ты... ты не можешь. Дьявол. Для меня возможно все. Кроме спасения. Антонин. Как? Дьявол. Отдай мне свою игрушку. Потом встреть меня в любой час между угасанием звезд и криком петуха под большим вишневым деревом, когда луна пойдет на убыль. Антонин. Никогда. Дьявол. Ах, весна, весна! Они танцуют. Какие тонкие лодыжки... (Антонин вздымает свою плеть). Дьявол (более серьезно). Подумай, Антонин, еще сорок или пятьдесят весен. Антонин. Никогда, никогда, никогда. Дьявол. И никаких испытаний в следующий раз. Взгляни, Антонин, взгляни как они танцуют, посмотри на дев, танцующих за холмом. Антонин. Никогда! Я не стану смотреть! Дьявол. Ах, взгляни на них, Антонин. Какие чудесные фигурки. И теплый весенний ветер... Антонин. Никогда! Моя плеть для таких, как они. (Дьвол вздыхает. Из-за холма доносится смех девушек. И Антонин слышит этот смех. На его лице выражается страх.) Антонин. Какое... (Доносятся отзвуки девичьего смеха). О каком вишневом дереве ты говорил? Дьявол. О том, что за окном. Антонин (с усилием). Оно подлежит проклятию. Я предупрежу братию. Его следует срубить до основания, выкорчевать и сжечь до последней щепки. Дьявол (скорее печально). Ах, Антонин! Антонин. Тебе не следовало искушать монаха из нашего благословенного ордена. Дьявол. Они идут сюда, Антонин! Антонин. Что? Что?! Дьявол. Приготовь свою плеть, Антонин. Антонин. Возможно... возможно, они не заслуживают чрезмерно жестоких наказаний. Дьявол. Они сплели гирлянды, длинные белые гирлянды ниспадают из их маленьких ручек. Антонин. Не искушай меня, о сатана. Я сказал, не искушай меня! (Девушки поют, Дьявол улыбается, девушки продолжают петь. Антонин на цыпочках идет от скамьи к окну, возвращается, садится и слушает. Девушки поют. Они проходят мимо окна и трясут ветви вишневого дерева. Лепестки устилают землю за окном. Девушки поют, Антонин слушает их). Антонин (поднеся руки ко лбу). Моя голова раскалывается. Я думаю, все от той песни. А может... может, это из-за нимба. Слишком тяжелого, слишком тяжелого для нас. (Дьявол осторожно подходит, снимает нимб и удаляется с золотым диском. Антонин сидит молча). Дьявол. Когда луна пойдет на убыль. (Уходит. За окном падают новые лепестки. Антонин по-прежнему сидит неподвижно, на лице его выражение иного экстаза). Занавес Если бы Шекспир жил в наше время Действующие лица Сэр Уэбли Вутери-Джурнип \ Члены клуба Мистер Никс / "Олимпус" Джергинс, старый официант. Мистер Трундлебен, секретарь клуба. Мистер Глик, редактор "Образцовой Вечерней Газеты" и член "Олимпуса". Место действия. Комната в клубе "Олимпус". Время действия: после завтрака. Сэр Уэбли Вутери-Джурнип и мистер Никс сидят за маленьким столиком. Неподалеку сидит мистер Глик, редактор "Образцовой Вечерней Газеты". Сэр Уэбли Джурнип встает и звонит в колокольчик на каминной доске. Потом возвращается на свое место. Никс. Я вижу, что в клуб принимают человека по имени мистер Уильям Шекспир. Сэр Уэбли. Шекспир? Шекспир? Шекспир? Я когда-то знал человека по фамилии Шексер. Никс. Нет, это Шекспир - мистер Уильям Шекспир. Сэр Уэбли. Шекспир? Шекспир? А вы что-то о нем знаете? Никс. Ну, я точно не помню... Я уверен, что вы... Сэр Уэбли. Секретарю следует быть более внимательным. Официант! Джергинс (входит). Да, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. Кофе, Джергинс. Как обычно. Джергинс. Да, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. И еще, Джергинс... В наш клуб приняли человека, которого зовут мистер Уильям Шекспир. Джергинс. Печально это слышать, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. Да, Джергинс. Ну, так уж вышло, видишь ли; я хочу, чтобы ты поднялся наверх и пригласил сюда мистера Трундлебена. Джергинс. Разумеется, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. И принеси мне кофе. Джергинс. Да, сэр Уэбли. (Медленно уходит). Никс. Он мог бы нам все рассказать об этом человеке. Сэр Уэбли. Но ему тоже следует быть более внимательным. Никс. Боюсь... боюсь, он становится совсем, совсем дряхлым. Сэр Уэбли. Ну, я не знаю, ему, кажется, только вчера исполнилось семьдесят. Я не скажу, что это очень уж большой возраст - в наши дни. Ему сейчас... ему сейчас не больше, дайте-ка подумать...семидесяти восьми. А где живет мистер Шексер? Никс. Шекспир. Где-то в Уорвикшире. В деревеньке под названием Брэдфорд, полагаю, такой адрес он вписал в книгу кандидатов. Сэр Уэбли. Уорвикшир! Мне кажется, теперь я вспомнил о нем кое-что. Если этот тот самый человек, я вспомнил. Уильям Шекспир, вы говорите... Никс. Да, его так зовут. Сэр Уэбли. Ну, я определенно слышал о нем раньше. Никс. В самом деле! И чем же он занимается? Сэр Уэбли. Занимается? Ну, насколько я помню, он занимается браконьерством. Никс. Браконьерством! Сэр Уэбли. Да, браконьер. Трундлебена надо бы за это уволить. Браконьер из Уорвикшира. Я все про него знаю. Его поймали с оленем в Чарльзкорте. Никс. Браконьер! Сэр Уэбли. Да, вот именно, браконьер. И член "Олимпуса"! В один прекрасный день он явится сюда с чужими кроликами в сумке. (Входит Джергинс). Джергинс. Ваш кофе, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. Кофе! Я так и думал. (Он делает глоток). То, что надо. Джергинс. Мистер Трундлебен сейчас спустится, сэр Уэбли. Я телефонировал ему наверх. Сэр Уэбли. Телефонировал! Телефонировал! Клуб с каждым днем наполняется этими новомодными штучками. Я помню еще время... Спасибо, Джергинс. (Джергинс удаляется). Премилое положение дел, Никс. Никс. Совершенно точно, премилое положение дел, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. А, вот и Трундлебен. Никс. Он все нам расскажет, сэр Уэбли. Я уверен, он... Сэр Уэбли. А, Трундлебен. Входите и присаживайтесь. Входите и... Трундлебен. Спасибо, сэр Уэбли. С вашего разрешения. Я уже стою на ногах не так твердо, как раньше, а что касается... Сэр Уэбли. Что значат все эти слухи про мистера Шекспира, Трундлебен? Трундлебен. Ох, эээ... ну да, да, конечно. Ну, вы видите, сэр Уэбли, его принимают в клуб. Мистер Генри рекомендовал его. Сэр Уэбли (с осуждением). А, мистер Генри. Никс. Да, да, да. Длинные волосы и все такое. Сэр Уэбли. Боюсь, что так. Никс. Пишет стихи, я уверен. Сэр Уэбли. Боюсь, что так. Трундлебен. Ну в таком случае, что же оставалось мистеру Ньютону, кроме как пойти и поддержать его. А вы тут как тут, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. Да, премилое положение дел. А он... Он... Что он собой представляет? Трундлебен. Кажется, он пишет, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. О, пишет, он пишет? И что он пишет? Трундлебен. Ну, я связался с ним и спросил его об этом, сэр Уэбли, и он ответил, что пьесы. Сэр Уэбли. Пьесы? Пьесы? Пьесы? Уверен, я никогда не слышал... Какие пьесы? Трундлебен. Я спросил его об этом, сэр Уэбли, и он сказал... он прислал мне список (роется в карманах). А, вот он. (Держит лист высоко, на большом расстоянии от лица, запрокидывает голову и изучает лист сквозь очки). Он пишет - посмотрим - "Гамелт", или "Гамлет", я не знаю, как он это выговаривает. "Гамелт", "Гамелт", а он говорит "Г-а-м-л-е-т". Если это выговаривать на манер слова "Гамельн", то получится "Гамелт", но если... Сэр Уэбли. И о чем все это? Трундлебен. Ну, как я понял, действие происходит в Дании. Никс. Дания! Гм! Опять эти нейтральные страны! Сэр Уэбли. Ну, не следовало бы уделять так много внимания месту действия пьесы, если б о самой пьесе хоть кто-нибудь слышал. Никс. Но люди, которые особенно интересуются нейтральными странами, - это как раз те самые люди... Как вы думаете, сэр Уэбли? - которые... Сэр Уэбли. Которые хотят просто наблюдать. Полагаю, вы правы, Никс. И эти незадачливые драматурги - как раз такие люди, к которым я всегда... Никс. Я вполне разделяю ваши чувства, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. Было бы совсем неплохо все про него разузнать. Никс. Думаю, что знаю подходящего человека, сэр Уэбли. Я просто перемолвлюсь с ним парой слов. Сэр Уэбли. Да, и если с ним все в порядке, мы не причиним ему никакого вреда, но я всегда подозревал таких ребят. Ну, что еще, Трундлебен? Это становится интересным. Трундлебен. Ну, сэр Уэбли, это в самом деле очень забавно. Он прислал мне список действующих лиц этой своей пьесы, "Гамелта", и там в самом деле настоящий Бедлам... Никс. Да? Сэр Уэбли. Да? Что же там? Трундлебен. У него в пьесе есть призрак (Хе-хе-хе-хе). Призрак! На самом деле есть. Сэр Уэбли. Что! Не на сцене? Трундлебен. Да, именно на сцене! Никс. Ну-ну-ну. Сэр Уэбли. Но это же абсурдно. Трундлебен. На другой день я встречался с мистером Вассом - был четырехсотый показ его "Ночки" - и рассказал ему про это. Он сказал, что вывести призрака на сцену было, конечно... ну...смехотворным. Сэр Уэбли. А что еще он там натворил? Трундлебен. Ну...вот...здесь невероятно длинный список...ну... "Макбет". Сэр Уэбли. "Макбет". Что-то ирландское. Никс. Ах, да. В стиле Королевского театра. Трундлебен. Помнится, я слышал, что он предлагал им пьесу. Но, конечно... Сэр Уэбли. Разумеется, нет. Трундлебен. Судя по всему, это была очень...очень неприятная история. Сэр Уэбли (горестно). Ах! (Никс, выражая те же чувства, качает головой) Трундлебен (возвращается к списку). Вот еще одна забавная. Эта еще смешнее "Гамлета". "Буря". И описание сцены: "Море, корабль". Сэр Уэбли (смеется). О, это восхитительно! И впрямь чересчур хорошо. Море и корабль! И к чему все это? Трундлебен. Ну, как я понял, там все дело в волшебнике, он...он устраивает шторм. Сэр Уэбли. Он устраивает шторм. Превосходно! На сцене, подозреваю. Трундлебен. О да, на сцене. (Сэр Уэбли и Никс заливаются смехом). Никс. Ему... ему для этого понадобится волшебник, не правда ли? Сэр Уэбли. Ха-ха! Очень хорошо! Ему для этого понадобится волшебник, Трундлебен. Трундлебен. Да, конечно, сэр Уэбли; разумеется, мистер Никс. Сэр Уэбли. Но это описание сцены просто неповторимо. Я очень хотел бы это переписать, если вы позволите. Как там? "Море и корабль"? Смешнее некуда. Трундлебен. Да, так оно и есть, сэр Уэбли. Подождите минутку, я еще не закончил. Полностью... полностью это звучит так: "Море, корабль, затем остров". Сэр Уэбли. "Затем остров"! Тоже очень хорошо. "Затем остров". Я это тоже запишу (Пишет). А что еще, Трундлебен? Что там еще? (Трундлебен снова приподнимает список). Трундлебен. "Трагедия о... о короле Ричарде... Втором". Сэр Уэбли. Но разве его жизнь - трагедия? Разве это трагедия, Никс? Никс. Я...я... ну, я не вполне уверен; я так не думаю. Но я могу проверить. Сэр Уэбли. Да, мы можем это проверить. Трундлебен. Думаю, его жизнь в некоторой степени - может, в какой-то степени - была трагична, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. О, я не хочу сказать, что это не так. Не сомневаюсь. Нисколько не сомневаюсь. Но это одно. А назвать всю его жизнь трагедией - совсем другое дело. Никс. О, совсем другое. Трундлебен. Ну конечно, сэр Уэбли. Трагедия - очень сильное слово, вряд ли... вряд ли подходящее в этом случае. Сэр Уэбли. Он, скорее всего, занимался браконьерством вместо того, чтобы учить историю. Трундлебен. Боюсь, что так, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. А что еще, э? Еще что-нибудь? Трундлебен. Ну, еще какие-то поэмы, как он пишет. (Держит список) Сэр Уэбли. И о чем они все? Трундлебен. Ну, есть одна под названием... Ох! Мне не стоило и упоминать ее; возможно, лучше бы ее совсем пропустить. Никс. Не...? Сэр Уэбли. Не совсем...? Трундлебен. Нет, даже совсем. Сэр Уэбли и Никс. Гм! Трундлебен. Пропустим ее совсем. А потом идут "Сонеты", и... и "Венера и Адонис", и... и "Феникс и голубка". Сэр Уэбли. Феникс и что? Трундлебен. Голубка. Сэр Уэбли. Ох! Дальше... Трундлебен. Одна поэма называется "Страстный пилигрим", а другая - "Жалобы влюбленного". Сэр Уэбли. Я думаю, все это недостойно внимания. Никс. Я тоже так думаю, сэр Уэбли. Трундлебен (мрачно). Совсем перевелись поэты с тех пор, как умер бедняга Браунинг. Как можно именоваться поэтом... Настоящий абсурд! Никс. Именно так, Трундлебен, именно так. Сэр Уэбли. И все эти пьесы? С какой стати он назвал их пьесами? Их же никогда не ставили. Трундлебен. Ну...эээ...нет, не совсем так, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. Что значит не совсем, Трундлебен? Трундлебен. Ну, я уверен, что их ставили в Америке, но, разумеется, не в Лондоне. Сэр Уэбли. В Америке? Что там у них такое творится! Америка? Ну, это же по другую сторону Атлантики. Трундлебен. О да, сэр Уэбли, я... я полностью с вами согласен. Сэр Уэбли. Америка! Они, конечно, это сделали. Они поставили его пьесы. Но это не сделает Шекспира достойным членом "Олимпуса". Скорее наоборот. Никс. Да, скорее наоборот. Трундлебен. О, разумеется, сэр Уэбли, разумеется. Сэр Уэбли. Рискну заметить, что "Макбет" будет как раз такой штукой, которая подойдет этим американским ирландцам. Самое для них подходящее дело! Трундлебен. Да, самое подходящее, сэр Уэбли. Точно! Сэр Уэбли. У них там, уверен, более чем свободные нравы; они, вероятно, не стали обвинять его в браконьерстве. Трундлебен. Не сомневаюсь в этом, сэр Уэбли. Скорее всего. Никс. Полагаю, так оно и было. Сэр Уэбли. Ну что ж, Трундлебен; стоит ли нам принимать в "Олимпус" человека, который будет приходить сюда, набив карманы чужими кроликами? Никс. Кроликами и зайцами. Сэр Уэбли. И даже олениной, если на то пошло. Трундлебен. Да, конечно, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. Слава Богу, члены "Олимпуса" могут добыть оленью ногу, не впуская в свой круг подобных личностей. Никс. Да, конечно. Трундлебен. Надеюсь на это. Сэр Уэбли. Да, теперь об этих пьесах. Я не хочу сказать, что мы полностью уверены в абсолютной безнадежности этого человека. Нам следует убедиться. Никс. Да, так точно. Трундлебен. О, сэр Уэбли, я боюсь, что они и в самом деле очень плохи. Там есть некоторые совсем неудачные...эээ...замечания. Сэр Уэбли. Как я и подозревал. Да, именно так я и подозревал. Никс. Да, да, конечно. Трундлебен. Например, в этой пьесе о забавном корабле - у меня есть список действующих лиц... и я боюсь, что...эээ...ну, посмотрите, сами. (Передает листок). Вы увидите, что все сделано, боюсь, в самом дурном вкусе, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. Определенно, Трундлебен, определенно. И впрямь дурной вкус. Никс (всматривается). Ну и что там, сэр Уэбли? Сэр Уэбли (указывает). Вот, взгляните. Никс. Пьяный... пьяный лакей! Весьма прискорбно. Сэр Уэбли. Вполне достойный класс. Ничем не оправданное оскорбление. Я не хочу сказать, что никто ни разу не видел пьяного лакея... Трундлебен. Именно. Никс. Да, конечно. Сэр Уэбли. Но включить это прямо в афишу - значит практически заявить, что все лакеи - пьяные. Трундлебен. Это никак не соответствует истине. Сэр Уэбли. Они, естественно, будут как-то протестовать, а если член "Олимпуса" вмешается в подобный конфликт, это будет...ну...вовсе уж... Трундлебен. Да, конечно, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. И тогда, конечно, если он один раз сотворил нечто подобное... Никс. Потом могут случиться и другие конфузы. Трундлебен. Я не просматривал весь список, сэр Уэбли. Я нередко думаю об этих современных писателях, что чем меньше они делают, тем меньше...ну... Сэр Уэбли. Да, именно. Никс. Истинная правда. Сэр Уэбли. Ну, мы не сможем просмотреть весь этот список действующих лиц, чтобы решить, пригодны ли они для сценического представления. Трундлебен. О нет, сэр Уэбли, это абсолютно невозможно; их... их тут сотни. Сэр Уэбли. Боже милосердный! Он, должно быть, потратил очень много времени. Трундлебен. О, очень много, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. Но нам следует до конца со всем этим разобраться. Мы не можем... Никс. Я вижу, там сидит мистер Глик, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. А, да, это он. Никс. "Образцовая вечерняя газета" должна все знать об этом Шекспире, если что-то о нем стоит знать. Сэр Уэбли. Да, конечно, они знают. Никс. Может, следует у него спросить? Сэр Уэбли. Ну, Трундлебен, предоставьте это нам. Мы с мистером Никсом все обсудим и сделаем все, что нужно. Трундлебен. Спасибо, сэр Уэбли. Я в самом деле очень сожалею, что так получилось... очень сожалею. Сэр Уэбли. Очень хорошо, Трундлебен, мы посмотрим, что можно сделать. Если о нем и о его пьесах ничего не известно, вам придется ему написать и предложить, чтобы он снял свою кандидатуру. Но мы посмотрим. Посмотрим... Трундлебен. Спасибо, сэр Уэбли. Мне и правда очень жаль, что так сложились обстоятельства. Спасибо, мистер Никс. (Уходит, медленно, вразвалку). Сэр Уэбли. Ну что ж, Никс, вот мы и нашли решение. Если о нем больше никто ничего не знает, мы не можем принять его в "Олимпус". Никс. Именно так, сэр Уэбли. Я обращусь к мистеру Глику. (Он привстает, с надеждой глядя на мистера Глика, когда между ним и Гликом появляется Джергинс. Он пришел забрать чашки). Сэр Уэбли. Времена меняются, Джергинс. Джергинс. Боюсь, что так, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. Быстро меняются. В клуб вступают новые члены. Джергинс. Да, боюсь, что так, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. Вы тоже это замечаете, Джергинс. Джергинс. Да, сэр Уэбли, это происходит так неожиданно. Как раз на прошлой неделе я видел... Сэр Уэбли. Ну, Джергинс... Джергинс. Я видел лорда Пондлбарроу, надевшего... Сэр Уэбли. Надевшего что, Джергинс? Джергинс. Надевшего одну из этих морских шляп, сэр Уэбли. Сэр Уэбли. Ну-ну. Я полагал, что все меняется, но не до такой степени...! Джергинс. Нет, сэр Уэбли. (Уходит, тряся головой). Сэр Уэбли. Что ж, нам следует разузнать про того парня. Никс. Да, я обращусь к мистеру Глику. Он все знает о подобных вещах. Сэр Уэбли. Да, да. Как раз... (Никс встает и направляется к креслу Глика). Никс. Э...э.... Глик (оборачиваясь). Да? Сэр Уэбли. Вы знаете что-нибудь о человеке по имени Уильям Шекспир? Глик (щурясь из-за пенсне). Нет! (Он несколько раз отрицательно качает головой и возвращается к своей газете). Занавес Слава и Поэт Действующие лица Гарри Де Риз - Поэт (Это имя, несомненно, французского происхождения, но произносится на английский манер Де Ривз). Дик Прэттл - старший лейтенант королевской морской кавалерии. Слава Квартира Поэта в Лондоне. Окна на заднем плане. Высокий экран в углу. Время действия - 30 февраля Поэт сидит за столом, пишет. Входит Дик Прэттл. Прэттл. Привет, Гарри. Де Риз. Привет, Дик. Боже правый, откуда ты явился? Прэттл. С края света. Де Риз. Ну, будь я проклят! Прэттл. Думаю, я присяду и взгляну, как у тебя дела. Де Риз. Что ж, это чудесно. Что ты делаешь в Лондоне? Прэттл. Ну, я хотел узнать, смогу ли я заполучить здесь парочку новых галстуков, - там ничего подобного не добьешься. А потом решил взглянуть, на что теперь похож Лондон. Де Риз. Чудесно! Как там все? Прэттл. Дела идут. Де Риз. Это хорошо. Прэттл (заметив бумагу и чернила). Что ты делаешь? Де Риз. Пишу. Прэттл. Пишешь? Я не знал, что ты - писатель. Де Риз. Да, я недавно этим занялся. Прэттл. Я тебе скажу, что в этом нет ничего хорошего. Что ты пишешь? Де Риз. О, стихи. Прэттл. Стихи! Боже правый! Де Риз. Да, что-то в этом роде, знаешь ли. Прэттл. Господи! И ты зарабатываешь этим деньги? Де Риз. Нет, совсем ничего. Прэттл. И почему же ты до сих пор не бросил? Де Риз. О, я не знаю. Некоторым людям, похоже, нравятся мои сочинения. Поэтому я и продолжаю. Прэттл. Я бы все это бросил, если оно не приносит денег. Де Риз. Эх, но все это просто не по твоей части. Ты вряд ли бы воспринял поэзию, даже если б она сулила деньги. Прэттл. Не говори так. Если б я мог заработать стишками хоть столько же, сколько ставками - тогда я не стал бы отказываться от поэзии. Только вот... Де Риз. Только - что? Прэттл. Ну, я не знаю. Кажется, в ставках побольше смысла. Де Риз. Кажется, да. Я полагаю, легче рассказать, что будет делать земная лошадь, чем поведать, как Пегас... Прэттл. Что еще за Пегас? Де Риз. Крылатый конь поэтов. Прэттл. Ну и дела! Ты ведь не веришь в крылатых коней, верно? Де Риз. В нашем деле приходится верить во все невероятное. Это открывает нам некие великие истины. Образ, подобный Пегасу, столь же реален для поэта, как для тебя - победитель Дерби. Прэттл. Ну дела! (Дай-ка мне сигарету. Спасибо). Что же, ты веришь в нимф и фавнов, в Пана и во всех подобных созданий. Де Риз. Да-да. В них во всех. Прэттл. Боже! Де Риз. Ты веришь в лорд-мэра Лондона, не так ли? Прэттл. Да, конечно; но что же... Де Риз. Четыре миллиона человек или около того сделали его лорд-мэром, верно? И он олицетворяет для них силу, могущество и традиции... Прэттл. Да; но я не пойму, что же здесь... Де Риз. Вот, он олицетворяет для них идею, они сделали его Лорд-мэром, и теперь он - лорд-мэр... Прэттл. Да, конечно, именно так. Де Риз. Точно так же Пан стал тем, чем его сделали миллионы; миллионы людей, которым он кажется воплощением древнейших мировых традиций. Прэттл (Встает с кресла и делает шаг назад, смеется и смотрит на поэта с неподдельным изумлением). Ну дела... Ну дела... Ты старый дурень... Но Боже правый... (Он наталкивается на экран и отодвигает его немного в сторону). Де Риз. Не смотри! Не смотри! Прэттл. Что? В чем дело? Де Риз. Экран! Прэттл. О, извини, конечно. Я поставлю его на место. (Он почти обходит экран). Де Риз. Нет, не заходи за него. Прэттл. Что? Почему нет? Де Риз. О, ты не поймешь. Прэттл. Я не пойму? С чего бы? Что ты городишь? Де Риз. О, об одной из этих вещей... Ты не поймешь. Прэттл. Конечно, я пойму. Давай-ка взглянем туда (Поэт становится между Прэттлом и экраном. Он больше не протестует. Прэттл заглядывает за угол экрана). Алтарь. Де Риз (отодвигая экран полностью). Вот и все. И что ты об этом думаешь? (Алтарь греческого типа, похожий на пьедестал, теперь виден и зрителям. Листки бумаги разбросаны на полу вокруг алтаря). Прэттл. Ну, ты всегда был чертовски неряшлив. Де Риз. Ну и что ты об этом скажешь? Прэттл. Это напоминает мне твою комнату в Итоне. Де Риз. Мою комнату в Итоне? Прэттл. Да, у тебя там всегда на полу валялись бумаги. Де Риз. О, да... Прэттл. И что это? Де Риз. Все это - стихи; и это мой алтарь Славе. Прэттл. Славе? Де Риз. Той самой, которую познал Гомер. Прэттл. Боже всемогущий! Де Риз. Китс ее так и не увидел. Шелли умер слишком молодым. В лучшие времена она приходила поздно, теперь - не приходит вообще. Прэттл. Но, мой добрый приятель, ты же не хочешь мне сказать, что существует такая персона? Де Риз. Я посвящаю ей все мои песни. Прэттл. Но ты же не думаешь, что можешь и в самом деле увидеть Славу? Де Риз. Мы, поэты, олицетворяем абстракции, и не только поэты, но и скульпторы и живописцы. Все величайшие мировые создания - создания абстрактные. Прэттл. Но я же говорю о том, что они на самом деле не существуют, как существуем ты и я. Де Риз. Для нас эти создания гораздо реальнее, нежели люди; они переживают поколения, они созерцают падения Царств: мы проносимся мимо них как пыль; а они остаются - неподвижные, немые, лишенные чувств. Прэттл. Но... но ты же не можешь думать о том, чтобы увидеть Славу; ты не ожидаешь встречи с ней. Де Риз. Нет, не я. Я никогда ее не увижу. Она, с золотым горном, в греческом платье, никогда не явится мне... Но у каждого есть свои мечты. Прэттл. Вот что... Чем ты весь день занимался? Де Риз. Я? Ну, я всего лишь писал сонет. Прэттл. Длинный? Де Риз. Не особенно. Прэттл. И насколько же длинный? Де Риз. Около четырнадцати строк. Прэттл. (впечатленный) Я скажу тебе, что это такое. Де Риз. Да? Прэттл. Я тебе скажу. Ты слишком много работаешь. Со мной однажды случилось такое в Сандхэрсте, перед выпускным экзаменом. Мне было так плохо, что я даже видел кое-что. Де Риз. Видел кое-что? Прэттл. О Господи, да: свиньи в мундирах, крылатые змеи и все прочее, видел даже одну из твоих крылатых лошадей. Де Риз. Но, дорогой мой друг, ты ничего не понимаешь. Я всего лишь говорю, что абстракции для поэта так же близки, реальны и зримы, как твои букмекеры или официантки. Прэттл. Я знаю. Отдохни. Де Риз. Может, я и отдохну. Я сходил бы с тобой на музыкальную комедию, которую ты собираешься посмотреть, но я слегка утомился, пока это писал; все-таки тяжелая работа. Я схожу в другой раз. Прэттл. Откуда ты узнал, что я собираюсь на музыкальную комедию? Де Риз. Ну а куда же ты еще мог пойти? Гамлет идет у лорда Чамберлена. Ты не пойдешь туда. Прэттл. Мне это понравится? Де Риз. Нет. Прэттл. Что ж, ты совершенно прав. Я собрался на "Девушку из Бедлама". Всего хорошего. Мне нынче надо расслабиться. Уже поздно. И ты отдохни. Не стоит добавлять еще строчку к этому сонету; четырнадцати вполне достаточно. Отдохни. Не езди никуда ужинать, просто отдохни. Мне это иногда помогает. Всего хорошего. Де Риз. Всего хорошего. (Прэттл уходит. Де Ривз возвращается к своему столу и садится). Старый добрый Дик. Он такой же, как всегда. Боже, как идет время. (Он берется за перо и за свой сонет и вносит несколько исправлений). Что ж, кончено. Я с этим больше ничего сделать не могу. (Он встает и подходит к экрану, отодвигает его немного назад и поднимается к алтарю. Он уже собирается бросить свой сонет у подножия алтаря, к прочим стихам). Нет, этот листок я сюда не положу. Он достоин алтаря. (Он аккуратно возлагает сонет на алтарь.) Если уж этот сонет не приведет ко мне Славу, то и все, что я сделал до него, мне Славы не принесет, как и все, что я сделаю после. (Он ставит экран на место и возвращается к креслу, стоящему у стола. Он садится, опершись локтем о стол, или так, как пожелает актер). Ну-ну. Приятно снова повидать Дика. Что ж, Дик наслаждается жизнью и он совсем не дурак. Как там он сказал? "Поэзия не приносит денег. Тебе лучше забросить ее". Десять лет труда - и чего я сумел добиться? Уважения людей, которые интересуются поэзией - но много ли таких людей? На солнечные очки при затмениях солнца и то спрос куда больший. С какой стати ко мне придет Слава? Разве я не взывал к ней целыми днями? Одного этого достаточно, чтобы она держалась подальше. Я - поэт; это для нее достаточная причина пренебречь мной. Гордая, отчужденная и холодная, как мрамор, она не вспомнит о нас. Да, Дик прав. Жалкая игра, погоня за иллюзиями, преследование неуловимых, ускользающих снов. Сны? Что ж, мы и сами - только сны (он опускает голову на спинку кресла). We are such stuff As dreams are made on, and our little life Is rounded with a sleep. (Он замолкает ненадолго, а потом резко поднимает голову). Моя комната в Итоне, сказал Дик. Ужасная свалка. (Когда он поднимает голову и произносит эти слова, сумерки уступают место яркому дневному свету, как будто намекая, что автор пьесы заблуждался и все происходящее - не более, чем сон поэта). Так оно и было, и ужасная свалка (глядя на экран) даже там. Дик прав. Я приберу все это. Я сожгу всю эту чертову груду. (Он решительно подходит к экрану). Все чертовы стихи, на которые я по великой глупости тратил свое время. (Он отставляет экран. Слава в греческом платье с большим золотым горном в руке стоит на алтаре неподвижно, как мраморная статуя богини). Так... ты пришла. (Некоторое время он стоит, пораженный увиденным. Потом склоняется пред алтарем). Божественная леди, ты пришла. (Он протягивает к ней руки и ведет ее от алтаря к центру сцены. В тот момент, который актер сочтет подходящим, он снова берется за сонет, который был возложен на алтарь. Теперь он протягивает сонет Славе). Это мой сонет. Он хорош? (Слава берет его, читает в полной тишине, а поэт в неописуемом волнении следит за ней). Слава. Ты в порядке. Де Риз. Что? Слава. Ничего себе поэт. Де Риз. Я...я... не понимаю. Слава. Ты - самое оно. Де Риз. Но...это невозможно...ты же знала Гомера? Слава. Гомера? О да. Слепой старый крот, и на ярд ничего не видел. Де Риз. О Небеса! (Слава очаровательно шествует к окну. Она распахивает створки и высовывает голову наружу). Слава (голосом женщины, которая с верхнего этажа зовет на помощь, когда в доме вовсю разгорелся пожар). Эй! Эй! Ребята! Эй! Слышь, народ! Эй! (Слышен гомон взволнованной толпы. Слава поднимает свой горн). Слава. Эй, он поэт (Быстро, через плечо). Тебя как кличут? Де Риз. Де Ривз. Слава. Зовут его де Ривз. Де Риз. Гарри де Ривз. Слава. Его кореша кличут его Гарри. Толпа. Ура! Ура! Ура! Слава. Слышь, какой твой любимый цвет? Де Риз. Я... я... Я не очень понимаю. Слава. Ну, тебе какой больше нравится, зеленый или синий? Де Риз. О...ну...синий (Она высовывает в окошко горн). Нет... думаю, зеленый. Слава. Зеленый - его любимый цвет. Толпа. Ура! Ура! Ура! Слава. Ну, давай, скажи нам чего-нибудь. Он все хотят про тебя знать. Де Риз. Не хотите вы, может быть... Стоит ли им послушать мой сонет, если ты...эээ... Слава (поднимая перо). Эй, а это что? Де Риз. О, это мое перо. Слава (после следующего призыва горна). Он пишет пером. (Слышен гомон толпы). Слава (подходя к обеденному столу). А тут у тебя чего? Де Риз. О...эээ... это после моего завтрака... Слава (находит грязную тарелку). Чего у тебя здесь-то было? Де Риз (мрачно). Яичница с беконом. Слава (в окно). А на завтрак у него была яичница с беконом. Толпа. Гип-гип-ура! Гип-гип-ура! Гип-гип-ура! Слава. Ух ты! А это что? Де Риз (обреченно). Клюшка для гольфа. Слава. Вот мужик так мужик! Он настоящий мужик! Он мужик на все сто! (Дикие крики толпы, на этот раз только женские) Де Риз. О, это ужасно, ужасно, ужасно. (Слава еще раз дует в свой горн. Она собирается заговорить). Де Риз (уныло и сумрачно). Минуточку, минуточку... Слава. Да погоди ты! Де Риз. Десять лет, о божественная леди, я поклонялся тебе, посвящая все мои песни... Я вижу... Я вижу, что я недостоин. Слава. Да ты в порядке! Де Риз. Нет, нет, я не достоин. Этого не может быть. Это просто невероятно. Другие в большей мере заслуживают тебя. Я должен это сказать! Я, возможно, не смогу полюбить тебя. Другие достойнее. Ты найдешь других. Но я... Нет, нет, нет! Этого не может быть. Не может быть. Прости меня, но так быть не должно. (В это время Слава зажигает одну из его сигарет. Она усаживается в удобное кресло, откидывается назади закидывает правую ногу на стол, прямо на стопку рукописей поэта). Ох, боюсь, что я оскорбляю тебя. Но - этого не может быть. Слава. Все в порядке, старина; без обид. Я не собираюсь тебя покидать. Де Риз. Но... но... но...я не понимаю. Слава. Я пришла, чтобы остаться, и осталась. (Она выдувает облачко табачного дыма из своего горна). Занавес От переводчика И еще одна книга Дансени... Еще один сборник пьес... Как легко заметить внимательному читателю, пьесы эти уже отличаются от ранних - не скажу, что в лучшую сторону. Пожалуй, многое в этом сборнике у меня вызывает протест. Нет, с точки зрения драматургии все хорошо и не может быть иначе. И в жанровом отношении книга весьма разнообразна: здесь и фэнтези ("Король Золотых Островов..."), и сатира ("Сырус"), и аллегория ("Поэт и Слава"). Увы, только последняя пьеса, на мой взгляд, безупречна. Да еще "Полет Королевы" интригует, хотя и не слишком удачно "сделан". Пьеса о Шекспире имеет самое прямое отношение к биографическим штудиям, охватившим английское литературоведение в начале ХХ века. Именно тогда особое внимание начали обращать на биографическое истолкование сонетов, на подробности личной жизни Шекспира. Смаковалась и история с браконьерством; как известно, сэр Томас Люси действием оскорбил будущего драматурга, пойманного в парке с поличным. Так что повод к написанию пьесы был... И все же Дансени много потерял, обратившись к современности. Обаяние новой Вселенной сменилось кошмарами нашего собственного мира, а на смену таинственной недосказанности пришла пугающая ясность. Особенно огорчил меня "Сырус" - как раз тем, что имеет прямое отношение к нашему "сегодня". А Дансени для меня был всегда эскапистом; увы, бегство от действительности прекратилось. Нет, в будущем лорд Дансени напишет немало хороших книг. Быть может, мы еще к ним обратимся... А пока - чтобы развеять печальное впечатление - сяду-ка я переводить три рассказа о Янне. Глядишь, настроение и переменится... Александр Сорочан (bvelvet@rambler.ru)