вытеснения. Они поставили очень красивый эксперимент с использованием так называемого "феномена Зейгарник". Б. В. Зейгарник, крупный ученый из Москвы, в юности училась у выдающегося немецкого психолога Курта Левина и поставила там следующий эксперимент. Испытуемым давалась серия задач, и некоторые из них им не позволяли решить до конца. Когда спустя длительное время их просили припомнить содержание всех предложенных задач, выяснилось, что лучше всего запоминаются условия тех задач, которые не удалось решить до конца. Вероятно, связанное с неудачей эмоциональное напряжение позволяет здоровому человеку запомнить именно эти задачи. Думаю, это важный механизм, позволяющий человеку извлекать урок из прошлого опыта неудач и поражения. Но оказалось, что это возможно только тогда, когда хорошо работают компенсаторные механизмы защиты и быстрый сон. Потому что при лишении быстрого сна испытуемые Р. Гринберга забывали как раз нерешенные задачи, т.е. усиливался механизм вытеснения. У больных неврозом система быстрого сна и сновидений оказывается неполноценной (мы уже писали об этом), реакция отказа от поиска (вытеснение) не компенсируется, появляется свободно плавающая тревога и на ее базе другие невротические расстройства. Развитие же ипохондрического, фобического и других форм невроза можно рассматривать как проявление неправильно ориентированного поиска. Эта идея находит подтверждение в результатах наших исследований: мы обнаружили, что чем выраженней ипохондрические расстройства, тем меньше объективные проявления психосоматоза (например, тем меньше размер язвы двенадцатиперстной кишки). Ипохондрия, характеризуясь поисковым поведением, как бы защищает человека от катастрофического развития психосоматоза, разумеется, если он способен на ипохондрическое поведение. Концепция поисковой активности позволяет связать психодинамическую концепцию неврозов с современными представлениями о биологии мозга. Еще З. Фрейд настаивал, что неврозы уходят корнями в конфликты и психотравмы раннего детства. Это наблюдение хорошо согласуется с тем, что в раннем детстве есть исходная, физиологическая готовность к отказу от поиска в ответ на любые угрожающие ситуации. Связано это с недостаточно зрелыми механизмами поискового поведения, и постепенно в процессе правильного развития и воспитания эта тенденция преодолевается. Однако если до ее преодоления, на фоне доминирующего отказа от поиска, разворачиваются тяжелые психотравмирующие переживания, связанные с конфликтами родителей или неправильным воспитанием, отсутствием соразмерной поддержки со стороны родителей, тогда тенденция к отказу от поиска закрепляется и впоследствии легко может трансформироваться в реакцию вытеснения; механизмы защиты от вытеснения (сновидения), связанные с развитием образного мышления, страдают также из-за отсутствия эмоционального контакта с близкими людьми. Таким образом, концепция поисковой активности выводит психодинамическую концепцию из "психологической" изоляции и вводит ее в круг естественнонаучных концепций о функции мозга и поведения. ШИЗОФРЕНИЯ - ПСИХОБИОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА Проблема шизофрении, ее механизмов и лечения относится к числу самых мучительных в психиатрии. И хотя по распространенности шизофрения далеко уступает другим психическим заболеваниям - депрессиям и неврозам, сделавшимся в последние десятилетия массовыми, именно шизофрения символизирует для общества психиатрию, и любой намек на успех в решении именно этой загадки привлекает всеобщее внимание. Это легко объяснимо: для человека, не имеющего отношения к медицине, основные проявления этого заболевания выглядят пугающе и мистически. Больной внезапно уходит как бы в иной мир, мир собственных ошибочных представлений и нелепых, с точки зрения внешнего наблюдателя, умозаключений. В мир странных галлюцинаторных переживаний, в истинности которых больной не сомневается. Он слышит голоса, звучащие в его мозгу, упрекающие его в несовершенных проступках, угрожающие немыслимыми карами и побуждающие к поведению, нередко опасному для него самого и для окружающих. Критики к этим переживаниям у больного нет, он ведет себя в соответствии с галлюцинациями и ошибочными, но очень стойкими умозаключениями, и поведение его становится непредсказуемым. Парадоксальным образом эти бредовые идеи и галлюцинации получили в психиатрии название "позитивных" симптомов - не потому, разумеется, что в них усматривают что-то положительное, а потому, что они являются как бы дополнительными к нормальной психической жизни и легко выявляются в качестве "приплюсованных" к психической активности во время осмотра больного. В последние десятилетия психиатрия обзавелась лекарствами, позволяющими с этими "позитивными" симптомами справляться. Эти лекарства - нейролептики, совершившие переворот в психиатрии. Я чуть было не написал "успешно справляться", но вовремя остановился. Потому что устранение галлюцинаций и бреда не является по существу лечением заболевания. Скорее это лечение общества, а не больного - подавление бредовых идей и угашение галлюцинаций делает больного шизофренией не опасным для общества, но больной, как правило, не может вновь стать полноценным членом общества, потому что у него сохраняются, а иногда и усиливаются, другие симптомы, получившие название "негативных". В данном случае термин во всех отношениях адекватен. С одной стороны, он точно отражает ту особенность этих симптомов, что они характеризуют не то "лишнее", что имеет место у больного и описывается "позитивными" симптомами, а то, чего ему не хватает для полноценной жизни. А не хватает ему многого: той гармоничности движений и вообще всего невербального поведения (улыбки, наклона головы к собеседнику и т.п.), которые иногда делают грациозным даже излишне полного и не очень ловкого человека; полноценного эмоционального контакта с собеседником - эмпатической способности понять эмоции другого и выразить свои собственные; способности воспринимать мир интегральным и целостным - в восприятии больных мир дробится на множество мелких отдельных деталей, и они нередко застревают на этих деталях, мало и плохо связанных друг с другом. Точно так же у них отсутствует и то целостное, не до конца осознаваемое восприятие себя самого ("образ Я"), которое играет такую большую роль в организации интегрального поведения здоровых людей. А в соответствии с этими двумя негативными качествами - отсутствием целостного восприятия мира и целостного восприятия самого себя, - нет и ощущения гармонической вписанности в этот мир, ощущения связи с этим миром всеми органами чувств, всей кожей и всеми порами. Той связи, которая у здоровых людей не нуждается в анализе, не замечается, как воздух, и постоянно подпитывает человека жизненной энергией, как Земля - припавшего к ней Антея. Отсутствие этой связи естественно приводит к отмеченному выше неловкому и дисгармоничному поведению. Обедняется речь, обедняются и уплощаются переживания, выхолащивается смысл существования. Отсутствие внутренней цельности приводит к двойственности, амбивалентности в отношении к себе самому и к миру. Постепенно все более замедляется, затрудняется и становится разорванным мышление. Как видно из всего перечисленного, ничего положительного в негативных симптомах действительно нет. Более того, возвращаясь к термину "позитивные симптомы", можно высказать парадоксальное суждение, что хотя в самих галлюцинациях и бреде нет, разумеется, ничего хорошего и диктуемое ими поведение, как правило, разрушительно с точки зрения социальных норм, но для самого больного человека появление "позитивных" симптомов, по сравнению с симптомами негативными, становится выходом на качественно иной уровень жизни. Она как бы наполняется смыслом (разумеется, далеким от реальности, но все же смыслом) и становится аффективно насыщенной. Бредовая, параноидальная идея искусственно упорядочивает и упрощает мир больного. Более того, специальные исследования показали, что при доминировании "позитивных" симптомов отсутствуют или уменьшены психосоматические расстройства. Анализируя все эти данные, я пришел более пятнадцати лет назад к несколько неожиданному выводу, что в "позитивных" симптомах и впрямь есть нечто позитивное: они отражают извращенную по направленности, неадекватную реальности, но интенсивную поисковую активность. Какие данные можно привести в доказательство этой гипотезы? Прежде всего, об этом свидетельствует психологический анализ самих "позитивных" симптомов. Читатель, возможно, помнит, что поисковая активность характеризуется как активность, направленная на изменение ситуации (или собственного к ней отношения) при отсутствии определенного прогноза результатов этой активности, но с постоянным учетом этих результатов в процессе деятельности. Поведение, направляемое бредовыми идеями, полностью описывается этой формулой. Так, человек с бредом преследования активно ищет способы спастись или уничтожить своих преследователей, он отнюдь не уверен в результатах своих действий и, следовательно, об определенном прогнозе не может быть и речи. В то же время новые обстоятельства, возникающие вследствие его (совершенно безумного) поведения, попадают в его поле зрения и интерпретируются (впрочем, совершенно ошибочно, но верность интерпретации не входит в определение поискового поведения). Человек действует в мире, искаженном его бредовыми представлениями, но действует активно и притом безо всяких шансов на верное предсказание дальнейших событий, т.е. в условиях неопределенности. То же самое касается любых других бредовых идей, искаженного восприятия реальности, параноидального поведения. Более сложно было до последнего времени объяснить "поисковую" природу слуховых галлюцинаций, типичных для больных шизофренией. Казалось, что прослушивание галлюцинаций - все-таки относительно пассивный процесс, хотя я и пытался выйти из положения, подчеркивая активный характер внимания к галлюцинациям и активность поведения, галлюцинациями спровоцированного. Однако в самое последнее время появились прямые данные в пользу активного характера самих галлюцинаций. Изучая метаболизм мозга в самый момент переживания галлюцинаций, ученые обнаружили, что наиболее активны при этом не те области мозга, которые связаны с восприятием речи, а те области, которые связаны с активной продукцией речи. Следовательно, слуховые галлюцинации - это активное речевое поведение. Получают объяснение и многочисленные случаи "внутреннего диалога" в процессе "прослушивания" галлюцинаций, и получает очередное подкрепление моя концепция. Однако психологический анализ галлюцинаций и бреда не исчерпывает аргументации в пользу их "поискового" происхождения. Довольно сильным аргументом являются результаты исследования сна при шизофрении. Показано, что при доминировании "позитивных" симптомов уменьшается потребность в быстром сне, сопровождающемся сновидениями. Эта стадия сна уменьшается без последующего "эффекта отдачи", т.е. без ее компенсаторного, избыточного увеличения после устранения "позитивных" симптомов. Из этого можно сделать однозначный вывод, что потребность в быстром сне на фоне галлюцинаций и бреда снижена. Вместе с тем наши предыдущие исследования показали, что быстрый сон увеличивается при отказе от поиска, при реакции капитуляции, и уменьшается при выраженном поисковом поведении в предшествующем бодрствовании. Собственно, задача быстрого сна состоит в восстановлении поискового поведения, и когда эта задача отсутствует, потребность в быстром сне снижается. При доминировании "негативных" симптомов доля быстрого сна в ночном сне выше. Она также увеличивается, если "позитивные" симптомы подавлены с помощью нейролептиков. Сам механизм действия нейролептиков является дополнительным аргументом в пользу моей концепции. Предполагается, что нейролептики блокируют рецепторы катехоламиновых систем в мозгу, снижая тем самым активность этих систем, повышенную при шизофрении. (К катехоламинам относятся нейромедиаторы допамин, адреналин, норадреналин и др., способствующие проведению нервных импульсов в центральной нервной системе.) Однако согласно концепции поисковой активности, поисковое поведение нуждается в высоком уровне мозговых катехоламинов для своего существования и по механизму положительной обратной связи само этот высокий уровень катехоламинов поддерживает. Блокада мозгового обмена катехоламинов с помощью фармакологических препаратов подавляет поисковое поведение. Именно это и происходит при использовании нейролептиков: подавляется неправильно ориентированная поисковая активность, порождающая "позитивные" симптомы, но вместе с этим подавляется и любая другая поисковая активность. Неудивительно, что систематическое использование нейролептиков нередко приводит к депрессии, апатии и к углублению негативных симптомов. В исследованиях на животных, проведенных совместно с проф. В. В. Аршавским, мы показали, что нейролептики приводят к осложнениям со стороны нервномышечной системы (скованность, дрожание, паркинсоноподобный синдром) особенно быстро в тех случаях, когда с помощью прямого раздражения мозга провоцируется отказ от поиска. Если же провоцируется поисковое поведение, нейролептики не вызывают этих осложнений, хотя они и имеют тенденцию блокировать катехоламиновые системы мозга в тех его зонах, которые ответственны за мышечный тонус и моторное поведение. В естественных условиях нейролептики оказывают двойное действие: они создают предпосылки для любых форм соматической патологии, подавляя активность мозговых катехоламиновых систем в целом, и определяют развитие на этом фоне паркинсоноподобных осложнений, блокируя катехоламиновые системы в соответствующих подкорковых зонах мозга. Однако предположение об извращенном поиске как механизме "позитивных" симптомов при шизофрении не объясняет причин возникновения этого неправильно ориентированного поиска. Для обсуждения этого вопроса необходимо обратиться к проблеме межполушарной асимметрии. Вопрос об особенностях межполушарной асимметрии при шизофрении давно и интенсивно обсуждается в научном сообществе. Предложены две конкурирующие гипотезы. Одну из них выдвинул проф. Флор-Генри, и она имеет многочисленных сторонников. Согласно этой гипотезе, шизофрения характеризуется дисфункцией левого полушария головного мозга, и экспериментальные исследования Р. Гур и других исследователей показали, что при доминировании "позитивных" симптомов наблюдается электрофизиологическая и функциональная гиперактивация левого полушария. Это хорошо согласуется с доминирующей ролью левого полушария в речепродукции, поскольку, как сказано выше, типичные для шизофрении слуховые галлюцинации представляют собой как бы внутреннюю речь и отражают активность тех механизмов левого полушария, которые ответственны за речепродукцию. Эта гипотеза может объяснить и образование бредовых идей, слабо связанных c реальностью. В экспериментах, поставленных проф. В. М. Деглиным и его сотрудниками, было показано, что временное выключение правого полушария мозга с помощью электрошока приводит к доминированию формальной логики при полном отрыве от реальности. Левое полушарие способно в своих построениях оторваться от реальности и заботится только об отсутствии формальных внутренних противоречий. По такому же принципу построены и бредовые идеи - они обычно внутренне не противоречивы и порой изощренно логичны в рамках заданной ими абсурдной системы. Однако если избыточная активация левого полушария может объяснить галлюцинации и бред, то обеднение речи и мышления, его разорванность и нарушение вероятностного прогноза объяснить с этих позиций уже намного сложнее. Установлено, что вероятностный прогноз - это функция левого полушария, и поэтому более естественно предполагать, что он будет страдать при подавлении активности левого полушария, а не при его избыточной активности. Между тем И. М. Фейгенберг показал, что нарушение вероятностного прогноза характерно для шизофрении (неумение использовать прошлый опыт для адекватного прогнозирования). Результаты многих других психологических исследований (например, недостаток так называемого латентного торможения, когда предшествующая информация не определяет последующей стратегии поведения) могут интерпретироваться так же и, кстати, этот феномен чаще всего встречается как раз при преобладании "позитивных" симптомов. Возникает логическое противоречие - симптомы свидетельствуют одновременно и о повышении активности левого полушария, и о его активном подавлении. Наконец, гипотеза гиперактивированного левого полушария никак не объясняет негативные симптомы при шизофрении. Остаются необъясненными такие постоянные компоненты заболевания, как двигательная дисгармоничность, ослабление эмоциальных реакций и контактов, неспособность к схватыванию целостного образа, серьезный дефект "образа Я", неспособность к адекватному восприятию пространственной и образной информации и к выражению эмоций в поведении. Между тем все эти симптомы можно объяснить дефектностью правого полушария, и такую концепцию предложил проф. Каттинг. Однако она тоже страдает односторонностью, поскольку не объясняет происхождение "позитивных" симптомов при этом заболевании. Соблазнительно объединить обе концепции, но это нельзя делать формально и механически: при таком объединении непонятно, каковы внутренние соотношения и причинно-следственные отношения между подавлением функции правого полушария и гиперактивностью левого. Останется при этом нерешенным и вышеотмеченный парадокс, почему гиперактивированное левое полушарие не выполняет своих функций по вероятностному прогнозированию. Я попытался преодолеть эти противоречия и предложил следующую гипотезу. Дефицит правополушарного мышления, неспособность к организации многозначного контекста является базовым при шизофрении и объясняет все указанные выше негативные симптомы. Центральным во всем этом конгломерате является неспособность к формированию многостороннего, многозначного и гармоничного в своей многозначности "образа Я". Эта несформированность "образа Я" проявляется во всем поведении и прежде всего в неуклюжем, дисгармоничном невербальном поведении, поскольку "образ Я" является центральным регулятором поведения. Несформированность "образа Я" и неполноценность образного мышления отрицательно сказывается на механизмах психологической защиты. Правое полушарие оказывается неспособным "схватить" и оценить информацию до ее осознания и тем самым оградить сознание от неприемлемой информации. В результате сознание "затопляется" информацией, с которой неспособно справиться. Что же является причиной дисфункции правопопушарного мышления? Думаю, что первопричиной является недостаток эмоционального контакта с родителями в раннем детстве. Эмоциональные отношения многозначны по своей природе и поэтому способствуют развитию многозначного, образного мышления. Согласно же Г. Аммону, М. Кляйн и другим видным представителям психоанализа, у больных с психическими и психосоматическими заболеваниями выявляется систематический дефицит полноценных эмоциональных контактов в раннем детстве. Вся западная цивилизация и система образования также способствуют развитию левого полушария в ущерб правому. Если способность к формированию многозначного контекста не развивается и тем самым утрачены все преимущества этого способа адаптации к миру, естественной в нем интеграции - человек вынужден прибегать к другим механизмам адаптации. Он пытается восполнить свой дефект за счет все более выраженных усилий по упорядочиванию, структурализации действительности, т.е. за счет активации левого полушария. Левое полушарие и без того склонно к избыточной активации, как это было показано в предыдущих главах. Его гиперкомпенсаторная активность - это всегда физиологическая гиперактивация и связь с активирующими механизмами ствола мозга у левого полушария теснее. А в дополнение ко всему и сам человек, и все его окружение подталкивают левое полушарие к избыточной активности: убедившись, что ребенку или подростку легче даются точные науки, чем все то, что требует образного мышления, близкие вместо того, чтобы попытаться восполнить дефицит, начинают варварски эксплуатировать именно те способности и тенденции, которые и без того избыточны. И так до тех пор, пока левое полушарие, не уравновешенное трезвостью и жизненностью правого, не отрывается окончательно от реальности и не начинает парить в безвоздушном пространстве бредовых идей и галлюцинаций. Когда все поисковое поведение человека базируется только на возможностях однозначного контекста, он становится самодовлеющим и сам себя подстегивает. Когда человек полностью погружается в искусственный мир своих галлюцинаций и бредовых построений, у механизмов левого полушария, ответственных за вероятностный прогноз, уже просто не остается потенциалов и валентностей для адекватной оценки реальности, и поэтому вероятностный прогноз и использование прошлого опыта страдают при "позитивных" симптомах. При такой постановке вопроса снимается противоречие между повышенной активностью левого полушария и его функциональной недостаточностью: просто гиперактивность ориентирована на ирреальный мир, а функциональная недостаточность относится к миру реальному, оба же мира находятся в состоянии конкуренции. Из всего вышесказанного вытекает актуальная задача лечения и реабилитации при шизофрении. Недостаточно подавить лекарствами "позитивные" симптомы (и вместе с ними - поисковую активность). Необходимо создать условия для реорганизации поискового поведения, для его нормальной направленности, а для этого прежде всего необходимо осуществить функциональную "разгрузку" левого полушария. Этого возможно достичь, если использовать все средства для активации правого полушария (поддерживающие эмоциональные контакты, развитие творческих возможностей, приобщение к искусству и т.п.). Недавно в Израиле, по примеру клиники Г. Аммона в Германии, некоторое время действовал реабилитационный центр, основанный на творческой самореализации пациентов, и уже первые месяцы работы этого центра дали обнадеживающие результаты. АНОРЕКСИЯ: НЕПРАВИЛЬНО ОРИЕНТИРОВАННЫЙ ПОИСК Нервная анорексия - упорный и длительный отказ от приема пищи- одно из самых коварных и в то же время загадочных психических расстройств. Если бы нужно было подыскать метафору для этого заболевания, я предложил бы Дракона из одноименной сказочной пьесы Е. Шварца. Дракону горожане приносили в жертву молоденьких девушек, и он их съедал. Жертвами анорексии тоже оказываются как правило молодые девушки, но, в отличии от девушек из пьесы, они играют активную роль в своем жертвоприношении и в некотором смысле сами себя съедают. Заболевание начинается так. В один день, который никак не назовешь прекрасным, девушка решает, что ей необходимо похудеть, что на талии или бедрах завелись жировые отложения и что она не может это дольше терпеть. Соответствует ли этот вывод реальному положению дел, значения не имеет. Дракон анорексии в этом отношении не разборчив и не принципиален: худенькие девушки оказываются его жертвой ничуть не реже, чем полные, просто первые быстрее доходят до катастрофической потери веса, а у вторых на это уходит больше времени. Придя к выводу, что необходимо сбрасывать вес, девушка, страдающая анорексией, ведет себя решительно и целеустремленно. Она создает себе очень жесткую диету, никакими медицинскими показаниями не предусмотренную, вплоть до полного голодания. Поскольку естественная биологическая потребность в пище сохраняется, и поскольку близкие, а потом и врачи, оказывают на девушку сильнейшее давление, постоянно принуждая ее есть, то иногда она идет им навстречу и съедает чуть больше, чем обычно. И тогда после еды она нередко устраивает себе искусственную рвоту. Кстати, чем сильнее давление ближайшего окружения, тем более героически сопротивляется девушка попыткам принудить ее поесть нормально. Некоторые пациентки изнуряют себя интенсивными физическими упражнениями. Если установку на голодание не удается изменить, и своевременно не принимаются экстренные меры в виде искусственного кормления, потеря веса может достичь критического уровня, происходит необратимое изменение обмена и наступает гибель от истощения. Существует много теорий причины анорексии, некоторые из них имеют определенные основания, но ни одна не является исчерпывающей. Согласно психодинамическим представлениям, отказ от пищи в подростковом возрасте часто отражает неосознанный протест против недостаточного внимания со стороны родителей, прежде всего матери, против того, что все внимание к ребенку исчерпывается заботой о формальном удовлетворении его физических потребностей. Ребенок должен быть, по мнению такой матери, тепло одет и хорошо накормлен, а все прочее менее важно. Интерес к духовным потребностям ребенка, к его внутреннему миру отсутствует, а потому и нет эмоционального контакта. Когда интерес матери к дочери исчерпывается заботой о том, чтобы она была сыта (нередко в этих случаях такая забота даже преувеличена) то не следует удивляться, если в конце концов у дочери сформируется отвращение к пище, маскирующее собой отвращение к матери. Этот механизм может играть роль в развитии анорексии, но присутствует далеко не всегда и основным не является. Наряду с психодинамическим подходом, при анорексии изучается восприятие реальности, и прежде всего восприятие собственного тела. Обнаружено, что в ряде случаев девушки несколько переоценивают массу своего тела, толщину жировой складки и в результате этой переоценки формируется отрицательный образ собственного тела. Оценка объема и массы других предметов не искажена. Некоторые исследователи полагают, что из-за искаженного восприятия своего тела девушки недооценивают степень своего похудания в процессе голодания. Однако недавние тщательные исследования показали, что переоценка массы тела характерна отнюдь не для всех больных. Некоторые больные оценивают этот параметр достаточно адекватно, иногда бывают даже недооценки. Но и в тех случаях, когда обнаруживается очевидная переоценка, она бывает обычно весьма умеренной и сама по себе не может объяснить выраженное анорексическое поведение. Например, если девушка на несколько сантиметров переоценивает объем своих бедер или живота, это не может быть причиной следующей впечатляющей картины: истощенная до безобразия девушка стоит перед зеркалом, критически себя осматривает и сокрушенно заключает : "Нет, все еще слишком толста". Для объяснения такого феномена нужно искажение восприятия на уровне галлюцинаций. Складывается впечатление, что у человека есть очень сильная потребность видеть себя в таком искаженном виде, или что действуют какие-то мощные эмоциональные факторы, в полном смысле слова затуманивающие зрение. Действительно, во многих исследованиях анорексию связывают с эмоциональными расстройствами. Главный кандидат на объяснение аноректического поведения - депрессия. При анорексии есть целый ряд признаков этого заболевания: снижение настроения, нарушения сна, направленная на себя враждебность, снижение сексуальных потребюностей, алекситемия. Признаки депрессии нередко предшествуют анорексии. Но наряду с чертами сходства есть и очень серьезные различия. Прежде всего, при депрессии аппетит снижен, а при анорексии сохранен. Целенаправленное активное поведение, особенно связанное с потерей веса (физические упражнения, изощренные способы уклонения от еды), в отличии от депрессии, сохранено. Академическая успеваемость часто остается высокой, тогда как при депрессии она снижается. Наконец, антидепрессанты (лекарства от депрессии) при анорексии в ряде случаев дают не улучшение, а ухудшение состояния. Таким образом, нельзя объяснить анорексию депрессией, несмотря на ряд общих черт. Естественно, возникла гипотеза, что в основе и анорексии, и депрессии может лежать какой-то более общий механизм, не вполне одинаково проявляющий себя при этих расстройствах. На такой общий механизм претендует уже известная нам по предыдущим главам этой книги обученная беспомощность. Действительно, последние исследования показали, что у детей, у которых впоследствии развивается анорексия, в детстве есть признаки беспомощности и условия ее возникновения. Они часто воспринимают отношения в семье как слишком сложные и неудовлетворяющие их потребностям в эмоциональном контакте. Заботящиеся о них взрослые часто проявляют гиперопеку одновременно с низкой способностью к решению реальных жизненных проблем - сочетание, вполне достаточное для развития у ребенка чувства беспомощности. Эти дети часто оценивают жизненные обстоятельства как негативные. Несмотря на хорошие природные способности, они часто пасуют перед значимыми для них проблемами, накапливая опыт поражений. Это очень характерно для больных анорексией. Они очень нуждаются в похвале, но при этом нередко чувствуют себя отвергнутыми именно теми, в чьей положительной оценке так нуждаются. Их самооценка снижена, у них нет ощущения способности справляться с трудностями. То, что для больных анорексией характерен опыт поражений и беспомощности при решении важных для них жизненных задач, сомнений не вызывает. Но как это чувство беспомощности связано с отказом от пищи? В своей борьбе с "лишним весом" девушки отнюдь не беспомощны, напротив, они проявляют чудеса героизма, сопротивляясь и собственному аппетиту, и усилиям всех окружающих заставить их есть. Поэтому анорексию можно рассматривать как реакцию протеста на чувство беспомощности, и эта реакция носит защитный характер. Сторонники таких представлений полагают, что в основе чувства беспомощности лежит утрата контроля над жизненными ситуациями. Чем меньше человек способен контролировать ситуацию, тем беспомощнее он себя чувствует и тем выраженней потребность добиться контроля хотя бы в какой-то одной сфере деятельности. Согласно взглядам одного из ведущих специалистов, объясняющих анорексию в рамках концепции беспомощности, контроль над приемом пищи и собственным весом и становится той сферой деятельности, которая призвана скомпенсировать чувство беспомощности перед лицом всей остальной жизни. Отказ от приема пищи становится первой удачной попыткой контролировать хоть что-то в жизни молодой особы, не способной к серьезным жизненным решениям и к нормальному построению столь значимых для нее отношений с подругами и друзьями. Поэтому возвращение к нормальному приему пищи под нажимом родных, врачей или собственного аппетита вызывает ужас утраты контроля в этой последней сфере собственного владычества, и именно поэтому так трудно заставить пациентку начать есть. Согласно этой модели, ослабление контроля в любой сфере деятельности должно приводить к более выраженному недовольству собой в целом и своим телом в частности, побуждая девушку к еще более решительному отказу от пищи. Однако и в этой интересной теории есть внутренние противоречия. Во- первых, отсутствие контроля над ситуацией отнюдь не решающее условие возникновения беспомощности, а полный контроль не обязательно ее устраняет. Как уже было сказано в предыдущих главах, если контроль достигается без усилий, или если после достижения полного контроля дальнейшие усилия, поисковое поведение становятся не нужны, такой контроль не защищает от развития беспомощности как проявления отказа от поиска, и может даже ускорить ее наступление. Подлинной противоположностью беспомощности является именно поисковое поведение. Даже недостаточно успешное, не обеспечивающее контроль, но продолжающееся поисковое поведение предотвращает развитие обученной беспомощности. Следовательно, стремление к достижению контроля (поисковая активность) важнее, чем сам контроль. С другой стороны, весьма сомнительно, можно ли говорить о настоящем контроле над пищевым поведением применительно к анорексии. Настоящий контроль предполагает обратную связь между поведением и его результатом, поведение должно быть гибким - именно в этом смысл настоящего контроля. Поведение же при анорексии чрезвычайно ригидно и от реальных достигнутых результатов - снижения веса - не зависит. Есть гораздо больше оснований считать, что все поведение этих девушек контролируется анорексией, чем считать, что они контролируют свое пищевое поведение. Более того, есть основания полагать, что они даже не стремятся облегчить себе достижение контроля над приемом пищи. В настоящее время есть много средств снижающих аппетит без излишних волевых усилий, но девушки как правило не прибегают к этим средствам. Создается впечатление, что они получают удовольствие от преодоления препятствий на пути к отказу от пищи. Я думаю, что в этом феномене и состоит суть заболевания. Главным побудительным мотивом к отказу от пищи является активная борьба с препятствиями, с тем вызовом, который бросает девушкам их собственный аппетит и все кто хочет заставить их нормально есть. В этой борьбе проявляется поисковая активность, и процесс при этом, как обычно, важнее результата. Беспомощность - это отказ от поиска, капитуляция, и капитуляция перед вызовом, который во всех важных для них сферах бросает им жизнь, делает для них особенно значимой ту сферу, в которой они не капитулируют и остаются активными. Анорексия - это процесс повседневного преодоления, борьбы, своеобразного поискового поведения, и именно этим ценна больным. Эта продолжающаяся отчаянная борьба способствует восстановлению самооценки, сниженной предшествующими капитуляциями. Страх вернуться к нормальному приему пищи - это не страх утраты контроля, это страх утраты вызова, делающего жизнь полноценной. Каждый несъеденный кусок пищи это победа, и она тем ценне, чем в более напряженной борьбе одержана. Один недавно поставленный эксперимент подтверждает мой вывод. Исследователи изучали действие реального и воображаемого контроля над ситуацией на восприятие образа собственного тела больных анорексией. Испытуемым предлагали интеллектуальные задачи разной степени трудности. Успех решения задач, как потом оказалось, зависел только от их объективной сложности. В то же время пациенты были склонны преувеличивать массу своего тела когда они решали объективно легкую задачу, которую экспериментаторы перед началом решения пытались выдать за трудную. Когда объективно легкая задача подается как трудная, у человека должно быть ощущение высокого контроля над ситуацией в процессе решения и большой своей успешности, поскольку он легко справляется с "трудной" задачей. (Напомним, что сама успешность решения зависела только от объективной трудности задачи, а не от того, как задача оценивалась исследователем). Однако это ощущение полного контроля над ситуацией сопровождалось ухудшением "образа тела", что является условием усиления аноректического поведения. Пациенты преувеличивали массу своего тела, поскольку в соответствии с предложенной мной концепцией вызов, брошенный им этой ситуацией, был меньше ожидаемого и требовал меньших усилий для успеха. В то же время, если трудную задачу экспериментаторы объективно подавали как трудную, "образ тела" не ухудшался и следовательно анорексия не усиливалась, поскольку реальный вызов соответствовал ожидаемому и требовал мобилизации усилий. Из всего сказанного вытекает практический вывод. Для лечения и профилактики анорексии необходимо искать в жизни пациента те сферы деятельности и те зоны интересов, где он еще способен на поисковое поведение. Это может стать подлинной альтернативой тех совершенно неадекватных и саморазрушительных усилий, которые больные прикладывают для продолжения голодания. Как и позитивные симптомы при шизофрении, анорексия - это неправильно ориентированный поиск. В жизни человека есть множество не замечаемых им дорог, достаточно трудных, чтобы выполнить функцию вызова и стимулятора поискового поведения, и в то же время не настолько трудных, чтобы продолжить опыт капитуляции (особенно если есть психологическая поддержка). Надо помочь человеку встать на одну из этих дорог - и потребность в анорексии исчезнет. ДО И ПОСЛЕ РОЖДЕНИЯ (отношения с матерью) Все мы родом из нашего детства, сказал когда-то Янош Корчак, и проносим через всю жизнь следы этой родовой принадлежности. В свое время З. Фрейд проявил незаурядную интуицию, когда обратился к подробному рассмотрению впечатлений и переживаний самого раннего, послеродового периода и пришел к выводу, что первый год жизни накладывает отпечаток на все последующее развитие. Но в действительности начинать надо с еще более раннего периода - внутриутробного. Разумеется, мы очень мало знаем сегодня о том, как состояние матери в период беременности влияет на развитие плода, и еще меньше - как это сказывается на дальнейшей жизни ребенка и взрослого человека. Тем не менее не зря опытные педагоги, и особенно детские врачи и психологи, подробно расспрашивают мать о протекании беременности, об отношении к будущему ребенку - был ли он ожидаемым и желанным, или к нему относились как к случайной помехе в жизни, которой не удалось избежать; каково было настроение матери в период беременности (а это, как очевидно, тесно связано с предыдущим вопросом, а также с динамикой отношений супругов после беременности): были ли серьезные переживания и конфликты в период беременности. С позиции современных знаний, влияние состояния матери на развитие ребенка и даже на формирование его будущего характера и поведения уже не выглядит мистическим: хорошо известно, что любые переживания меняют биохимический и гормональный фон материнского организма и тем самым непосредственно воздействуют на среду, в которой формируется зародыш. Гормоны стресса, чья экскреция увеличивается при эмоциональном напряжении и конфликтах, влияют на развитие центральной нервной системы ребенка и во многом определяют его дальнейшую психическую устойчивость и тип поведения. Поэтому отнюдь не лишены смысла такие "народные" рекомендации матери, как по возможности более частое общение с красотой - красотой природы, с искусством, с приятными, притягательными людьми. Может быть, это и не приведет обязательно к рождению красивого ребенка (как утверждает народное поверье), но может способствовать его душевному здоровью, что значительно важнее. В период беременности родители должны постоянно помнить, что если рожденного ребенка можно хотя бы на время удалить из зоны конфликта и выяснить какие-то отношения в его отсутствие, то плод во чреве матери незримо и неизбежно присутствует при всех выяснениях отношений и ничем не может защититься от сопутствующих им отрицательных переживаний. Факт рождения не приводит к немедленному разрыву физиологических связей с матерью. Эти связи сохраняются в период кормления, и любые переживания матери сказываются на состоянии ребенка, получающего молоко с соответствующей "стрессовой" приправой. В ряде случаев при тяжелых переживаниях молоко вообще может исчезнуть. Но после родов прямая физиологическая связь с матерью не единственная и, возможно, даже не самая существенная. Между младенцем и матерью устанавливается связь психологическая, и она постепенно становится все более определяющей. В первые месяцы жизни у ребенка формируется картина мира, в которой матери принадлежит уникальная, решающая роль. Во всех своих потребностях ребенок ориентирован на мать, полностью зависит от нее, а следовательно, - и от ее эмоционального состояния, и очень быстро научается это состояние отслеживать. Приветливая улыбка или гримаса неудовольствия матери, ее неизменная готовность помочь ребенку с радостью и энтузиазмом или постоянная усталость и раздражение от необходимости эту помощь оказывать - все фиксируется ребенком и сказывается не только на его сиюминутном настроении и поведении, но и на всем дальнейшем развитии. Мимика и интонации матери имеют в этот период особое значение. Образное мышление ребенка формируется, по-видимому, раньше, чем вербальное, и формируется в немалой степени под влиянием невербального, эмоционального контакта с родителями. В предыдущих главах мы попытались доказать, что образное мышление характеризуется прежде всего многозначностью, а эмоциональный контакт как раз и является по природе своей многозначным. Сколько ни объясняй рационально, почему ты любишь одного человека и испытываешь противоположные чувства к другому, - это объяснение не будет выглядеть ни достаточно убедительным, ни исчерпывающим, ибо это попытка перевести живое и многозначное чувство на язык однозначных понятий. Эмоциональные отношения многозначны, и существование в их сильном магнитном поле обеспечивает развитие многозначного, образного мышления ребенка. Через несколько лет (иногда - через много десятилетий) это развитое образное мышление проявит себя в творчестве и в тонко организованной системе психологической защиты. И напротив - отсутствие этого магнитного поля, эмоциональная обедненность контактов между родителями и ребенком рано или поздно скажутся на способности ребенка интегрироваться в этом мире, на его собственных возможностях установления эмоциональных связей, на всей системе его образного мышления и на его устойчивости к психическим и психосоматическим заболеваниям. Нам уже приходилось писать, что одна из наиболее общих предпосылок к развитию психических и психосоматических расстройств - алекситимия, т.е. невозможность определить и выразить собственные переживания, - связана с дефектностью образного мышления, и последними исследованиями показано, что алекситимия формируется у детей в семьях с бедным эмоциональным контекстом. Люди, привыкшие не только контролировать, но и систематически подавлять проявление собственных эмоций, переносят эту привычку на отношения с собственными детьми и наносят непоправимый вред их здоровью и развитию. Никакая формальная забота о физическом благополучии ребенка не в состоянии заменить дефицит эмоциональных контактов, которые на раннем этапе развития носят в основном невербальный характер. Не следует, однако, игнорировать и вербальный контакт. Существует широко распространенная точка зрения, что на ранних этапах развития интонация речи, особенно родительской речи, имеет гораздо большее значение для ребенка, чем ее содержание, которое остается непонятым. Возможно, это справедливо, но не следует забывать, что в связи с отсутствием у новорожденного способности к связной речи мы не в состоянии судить, в какой степени и с какого возраста он воспринимает содержание нашей речи. Отдельные случайные наблюдения свидетельствуют о том, что это может происходить достаточно рано и в довольно широком объеме. Приведу один, но весьма выразительный пример. В семье моих друзей родилась девочка, и в возрасте 4-6 месяцев ее родители были обеспокоены строением ее ножек. Им казалось, что они кривые, и это периодически обсуждалось во время ее переодевания. В 6 или 7 месяцев девочку показали ортопеду, он заверил родителей, что никакой патологии нет, и с этого времени обсуждение данной проблемы прекратилось. Прошло более года. Девочка стала ходить и говорить, ей стали дарить куклы. И тут стало происходить нечто неожиданное: с каждой новой куклой девочка обращалась к родителям и очень настойчиво, со слезами, требовала: "Выпрямите ножки! ". Родители делали вид, что они их выпрямлют, девочка на некоторое время успокаивалась, но затем появлялась опять с этой же или другой куклой все с тем же требованием: "Выпрямите ножки! " Удивленные родители звонили по друзьям и знакомым, интересуясь, не предъявляли ли такого требования другие дети в том же возрасте. Никто не мог этого припомнить. И лишь однажды матери удалось вспомнить их собственные сомнения и переживания по поводу якобы имевшей место "кривизны" дочкиных ножек, и родители заподозрили, что есть связь между этими переживаниями и их обсуждением и нынешним эмоциональным требованием дочки. Если это объяснение верно (а никакое другое в голову не приходит), то не может не вызвать удивления уровень осмысления информации 5-6 месячным ребенком и прочность фиксации этой информации, ведь родители не говорили, что ножки надо выпрямить, они говорили о их кажущейся кривизне - вывод насчет выпрямления сделала сама дочка и пронесла его через весь период раннего развития, наполненный избытком разнообразной информации. Это значит, что все наши речи в присутствии детей полугодовалого возраста (а может быть, и намного раньше), и особенно речи эмоционально насыщенные и непосредственно к ним относящиеся, должны быть взвешены и продуманы с точки зрения возможной психотравмы. Но кто же принимает это во внимание! Взрослые, в том числе и родители, говорят при ребенке все, что приходит в голову, предполагая полное отсутствие понимания смысла. А спустя годы вдруг формируются неизвестно откуда взявшиеся комплексы и страхи, от которых не удается избавиться. Фрейд не без основания утверждал, что мы выносим из первого года жизни все основы для дальнейших внутренних конфликтов. Ссора между родителями в присутствии ребенка, даже если она происходит в очень сдержанной форме, может навсегда или надолго подорвать в будущем ощущение надежности и незыблемости этого мира. Необходимо также учитывать, что в раннем детстве ребенок не располагает еще ни предыдущим опытом, показывающим всю относительность угрожающей ситуации и несерьезность намечающегося конфликта, ни защитными механизмами, позволяющими не воспринять неприятную информацию или снизить ее личностную значимость. У него нет еще и возможности отреагировать на угрозу активным поведением. Предпосылки к активному поведению складываются как раз в этом возрасте, и для них также очень значим характер взаимодействия с родителями. РЕБЕНОК, РОДИТЕЛИ, МИР: КЛАССИЧЕСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК В предыдущей главе мы писали о роли взаимодействия матери и ребенка в его первый год жизни. Разумеется, описанные принципы отношений сохраняют свою значимость и в дальнейшем, но когда ребенок начинает ходить и говорить и все более самостоятельно общаться с окружающим миром, эти принципы должны быть дополнены и расширены. В самом общем виде основной задачей воспитания является научить ребенка полноценно и независимо существовать в мире, получая от этого удовольствие и доставляя удовольствие другим фактом своего существования. И задачу эту значительно труднее осуществить, чем сформулировать. Первые шаги ребенка в мире сопряжены с большими сложностями. Он вступает в новые, незнакомые ему и уже в силу этого вызывающие настороженность и страх отношения, прежде всего отношения с другими людьми. Он вступает в эти отношения, не вооруженный достаточным опытом. Механизмы адаптивного поведения у него еще не развиты в достаточной степени и не подверглись тренировке. Его поисковая активность, имеющая такое большое значение для нормального развития, преодоления препятствий и выживания, находится еще в зачаточном состоянии, и ее биохимические и физиологические основы сформировались не полностью. Ребенку в этих условиях гораздо легче отступить, отказаться от поискового поведения и исследования мира, чем идти на риск познания. На этом этапе основная роль родителей помочь преодолеть естественный страх, не отступить перед трудностями и позволить ребенку почувствовать первые радости активного их преодоления. А для этого нужно, чтобы родители были рядом, постоянно демонстрируя готовность прийти на помощь в случае необходимости, но ни в коем случае не перехватывали инициативу у ребенка и не стремились устранить все преграды и как бы подменить его при решении его жизненных задач, таких крохотных и несерьезных с наших взрослых позиций и таких значимых для самого ребенка. Быть посредником между ребенком и миром отнюдь не означает быть исполнительным джинном у него на посылках. Само присутствие родителей, их моральная поддержка, их любовь и поощрение к деятельности помогают ребенку справиться со страхом и нерешительностью и совершить поступок. Каждый такой поступок по закону положительной обратной связи становится основой для последующего, поскольку укрепляет уверенность в себе. Но прежде чем эта обратная связь станет доминирующей, любовь и поддержка родителей, их демонстрируемая уверенность в успехе абсолютно обязательны для нормального развития. Эта поддержка помогает ребенку избавиться от исходной тенденции к пассивно-оборонительному поведению при встрече с трудностями, от реакции капитуляции, которая естественна и биологически закономерна на тех ранних этапах развития, когда механизмы активного поискового поведения еще не сформировались. Эта поощряюще-стимулирующая роль взаимодействия с родителями прослеживается и у высших животных. Если детеныша обезьяны в критический период между 3 и 7 месяцами жизни насильственно отделить от матери, у него закономерно развивается целый комплекс поведенческих расстройств в определенной последовательности. Сначала маленькая обезьянка проявляет признаки выраженного беспокойства, она кричит, пытается вырваться из клетки, всюду ищет мать. Убедившись, что поиск бесполезен, она впадает в апатию, отказывается от пищи, не вступает в контакт с другими обезьянами, не играет. Этот период апатии длится долго, может сопровождаться соматическими расстройствами (выпадением шерсти, язвами на коже и в кишечнике, повышением артериального давления и т.п.) и оказывает тормозящее влияние на все дальнейшее развитие животного. Даже во взрослом возрасте пережившая такой стресс обезьяна остается пассивной и зависимой, проявляет признаки страха при любой перемене жизненных условий, избегает социальных контактов и с сородичами, и с экспериментатором и даже оказывается неспособной на нормальные сексуальные отношения с особью противоположного пола. Интересно, что никакой уход и забота со стороны экспериментаторов, и других обезьян стаи не в состоянии устранить эти отрицательные последствия отделения от матери, не заменяют физического контакта с матерью, хотя забота другой самки может смягчить выраженность синдрома. Можно предполагать, что отделение от матери в определенном критическом возрасте приводит к закреплению неадаптивного поведения по типу отказа от поиска. Однако очень сходный конечный эффект можно получить при прямо противоположном поведении родителей: если члены семьи наперегонки пускаются выполнять любое пожелание ребенка прежде, чем он успел до конца его выразить и уж наверняка прежде, чем он попробовал самостоятельно что- либо сделать. В этих условиях активное поисковое поведение просто не нужно, и оно, соответственно, не развивается. Выраженная тенденция к реакции капитуляции, к отказу от поиска в раннем детском возрасте очень существенна еще в одном аспекте. Когда на глазах у ребенка развертывается конфликт между родителями или другими близкими ребенку членами семьи, даже если это случайный и временный эпизод, ребенок нередко реагирует на такой стресс в единственной доступной ему манере - плачем, отчаяньем, паникой. Повторение такой реакции закрепляет ее. Родители, вместо того, чтобы помочь ребенку выработать стеничное и конструктивное поведение, способствуют развитию поведения деструктивного и регрессивного. З. Фрейд был первым, кто высказал предположение, что домашние конфликты в раннем детстве становятся глубоко скрытой основой последующей психологической патологии. Один из реальных механизмов развития такой патологии как раз и состоит в том, что психотравмирующий конфликт закрепляет и провоцирует типичную и закономерную для детского возраста реакцию капитуляции, - поскольку в конфликт вовлечены и источником психической травмы становятся как раз те наиболее близкие ребенку люди, которые в нормальных условиях должны помогать ему менять пассивно- оборонительное поведение на активно-оборонительное. Формированию активного поискового поведения способствует не только моральная поддержка родителей, но и личный пример их собственного поведения. При этом чем старше становится ребенок и чем больше он способен к анализу ситуации, тем существенней пример личного поведения близких и значимых людей. Но даже и в раннем возрасте на ребенка большее влияние оказывает непосредственный опыт поведения родителей, чем любые формы внушений и разъяснений правил поведения. Лично на меня в свое время очень большое впечатление произвела ситуация, сложившаяся в семье моего школьного товарища, и поведение его родителей в этой ситуации. Этот мой товарищ рос в очень благополучной интеллигентной еврейской семье. Его отец был профессор-медик, а мать - кандидат наук, преподававшая в Центральном институте усовершенствования врачей и считавшаяся там одним из лучших специалистов и педагогов. Где-то в конце сороковых годов, в разгар борьбы с космополитизмом, отец потерял все свои академические позиции и стал заведующим отделением в обычной городской больнице. Он был лишен возможности преподавать, а между тем он был блестящий лектор и лекционная работа имела большое значение для его самоощущения. Возможности для научной работы тоже существенно уменьшились, жизнь стала незаполненной, и, судя по рассказам моего друга, жизненный тонус его отца снизился, интересы сузились, началось что-то вроде депрессии. Он уже и не пытался создать какую-то альтернативу утраченным возможностям. Налицо был отказ от поиска, как бы я теперь это определил, и через несколько лет этот исходно очень здоровый и достаточно молодой человек (ему не было пятидесяти) заболел раком поджелудочной железы. Началось медленное и мучительное умирание. А в это время, в начале пятидесятых годов, развернулось знаменитое "дело врачей", и мать уволили с работы. Общая ситуация ужесточилась, мать не могла найти даже самой обычной, рутинной врачебной работы, ибо попала в "черные списки" Минздрава. Небольшие запасы средств стали быстро таять. В этих трагических условиях мать проявила незаурядное мужество. Она повела себя так, чтобы сын не догадался, что она уволена, справедливо полагая, что если вдобавок к смертельной болезни отца он узнает о ее несчастье, он может не выдержать такого двойного удара, даст эмоциональный срыв, прекратит учебу. Каждое утро мать делала вид, что собирается на работу, и уходила из дома на целый рабочий день. Поначалу она еще пыталась искать работу, а потом, убедившись в бесполезности этого, просто бродила по улице, подавляя рыданья, или сидела в библиотеке. Но домой она возвращалась, как всегда, подтянутая и собранная, интересовалась школьными делами сына, занималась хозяйством, и даже по телефону с друзьями, при всем внутреннем отчаяньи, ухитрялась говорить так, чтобы сын ни о чем не догадался. Так прошло несколько месяцев. А затем умер Сталин, и вскоре после освобождения "врачей-убийц" она встретила на улице знакомого, который сказал ей, что времена изменились, и стоит попробовать подать на восстановление. Она была одной из первых, кого восстановили на работе в Москве, она работала почти до 73 лет, а дожила до 88 лет. Отец же моего друга умер в возрасте 51 года. Таковы две модели поведения, только одна из которых способствует победе и как минимум сохраняет здоровье. Но она же формирует поведение ребенка личным, самым убедительным примером. Когда мой друг на протяжении жизни сталкивался с ситуациями, казавшимися безвыходными, он всегда вспоминал: "А как же мама?", и это воспоминание придавало ему новые силы для борьбы. Нам никогда не следует забывать, что нашей задачей является передать ребенка миру во всеоружии его духовных сил, и наша моральная поддержка и собственное поведение играют в этом решающую роль. ПРЕОДОЛЕНИЕ "ОБУЧЕННОЙ БЕСПОМОЩНОСТИ" (как и почему еврейская реальность не соответствует нормам психологической науки) История еврейского народа полна чудес и парадоксов, и самым большим парадоксом и чудом является само его существование. В условиях рассеяния и враждебного окружения, упорного преследования и невозможности дать отпор, когда вся история народа как бы писалась не им, а окружавшими его другими народами, постоянно менявшими редкую и пренебрежительную милость на частый и безудержный гнев, - в этих условиях, по всем правилам психологической науки, следовало ждать развития массовой и индивидуальной обученной беспомощности. Что представляет собой феномен обученной беспомощности? В эксперименте на животных и в исследованиях на людях обученная беспомощность вырабатывается тогда, когда субъект убеждается, что ситуация, в которой он оказался и которая ни в коей мере его не устраивает, совершенно не зависит от его поведения, от предпринимаемых им усилий эту ситуацию изменить. Например, животное бьют током, куда бы оно ни бросилось и где бы ни искало спасения. Человек же, которого по этическим соображениям в эксперименте, в отличие от жизни, бить, и особенно током, не полагается, получает невыполнимые задания одно за другим. Каждый раз, когда он не может с ними справиться, он выслушивает упрек в недостаточной старательности или удивление по поводу как бы неожиданно выявленной бестолковости и бездарности. Обучение беспомощности считается успешным, если через некоторое время животное и человек примиряются со своей судьбой, пассивно ей покоряются и не пытаются искать выхода не только из этой, действительно безнадежной ситуации, но также и из любой другой. Когда обученная беспомощность сформирована, животное неспособно найти безопасный уголок в камере, который без труда находит другое животное, не прошедшее обучения. Человек же оказывается не в состоянии справиться с задачами, которые в других условиях решил бы играючи. В том и состоит коварство обученной беспомощности, что она обладает тенденцией к экспансии и распространяется в определенных условиях на те виды деятельности, которые не затрагивались в процессе самого "обучения". Так, человек, который сталкивается с непреодолимыми, искусственно созданными трудностями на службе и в то же время не решается ее покинуть, может через некоторое время обнаружить, что ему не удаются интимные отношения, он не в состоянии решать бытовые проблемы. Никто не может подсчитать, сколько импотентов обязаны своей импотенцией не жене, а начальнику, точно так же, как невозможно учесть, сколько потенциальных карьер рухнуло вследствие хронических личных неудач. Один из авторов концепции обученной беспомощности, профессор Пенсильванского Университета Мартин Селигман полагает, что обученная беспомощность, нарушение связи между поведением и его результатом - причина депрессии. Исследования же на животных показывают, что стойкая обученная беспомощность снижает сопротивляемость организма к различным вредным факторам, способствует развитию разнообразных заболеваний, включая онкологические, и приводит к гибели. В свете этого, подтвержденного многочисленными экспериментами феномена следует, казалось бы, что люди, попадая в объективно безвыходную ситуацию, фатально обречены на депрессию, болезнь и гибель. И если встать на эту точку зрения, то сохранение в веках еврейского народа должно считаться подлинным чудом: на протяжении последних двух тысяч лет, после падения древних царств, евреи как народ были не в состоянии влиять на свою судьбу, а нерешаемых задач на выживание им всегда подбрасывали в достатке - от Вавилона и Рима до Гитлера. Но, по счастью не только для целого народа, но и для каждого его представителя, эти условия отнюдь не фатально ведут к депрессии. Согласно концепции Селигмана, обученная беспомощность развивается в случае, если человек полагает, что неудачи будут преследовать его не только в этой конкретной ситуации, но и в любой другой, с которой он столкнется, не только сегодня, но и в будущем. А важнейшим условием такой установки на глобальность и стабильность неудач является уверенность человека, что во всех своих неудачах повинен он сам (его бездарность, глупость, безволие, неумение справиться с трудностями), тогда как успех, если он вдруг приходит, обусловлен случайным удачным стечением обстоятельств или чьей-то помощью. Напротив, устойчивость к обученной беспомощности обусловлена уверенностью, что неудачи случайны и связаны с неблагоприятным стечением конкретных обстоятельств, только здесь и сегодня, а успех определяется собственными качествами человека, его способностью самостоятельно решать трудные задачи. Таким образом, достаточно высокая и устойчивая самооценка, самоуважение к себе как личности - важнейший фактор противодействия обученной беспомощности. Экспериментальные исследования выявили и другие факторы устойчивости, связанные с прошлым опытом. Если человек на протяжении длительного времени не сталкивается с проблемами, требующими от него серьезных интеллектуальных усилий и изобретательности, если он в 100% случаев и без всякого напряжения решает свои задачи - обученная беспомощность перед лицом трудностей наступает очень быстро (несмотря на положительный, на первый взгляд, предшествующий опыт). Но если человек сталкивается с действительно трудными проблемами, требующими мобилизации его интеллектуальных, моральных и физических сил и справляется с ними в ряде случаев - его устойчивость к обученной беспомощности растет, особенно если такая тренировка происходит в детстве. Что же при этом тренируется? Согласно моим представлениям, тренируется и развивается при этом способность к поисковому поведению, поисковой активности - активности, направленной на изменение ситуации, при отсутствии стопроцентного прогноза результатов собственной деятельности, но при постоянном учете уже достигнутых результатов. Важно подчеркнуть, что именно поисковая активность как процесс, даже независимо от прагматического результата, повышает сопротивляемость организма и к болезням, и к обученной беспомощности, которая представляет собой отказ от поиска. Понятно, почему неизменные и легкие удачи снижают устойчивость к обученной беспомощности - ведь при этом формируется 100%-й положительный прогноз, отпадает необходимость в поисковой активности, и она детренируется. Понятно также, почему постоянные поражения, преследующие с раннего детства, способствуют обученной беспомощности - при этом формируется неизменный отрицательный прогноз и обесценивается поисковая активность. Напротив, чередование побед и поражений, как это обычно происходит в жизни, формирует неопределенный прогноз и ощущение зависимости результатов от собственных усилий, что способствует тренировке поисковой активности и "иммунизирует" к обученной беспомощности. При этом важно помнить, что поисковая активность, так же как отказ от поиска (обученная беспомощность), имеет экспансивную тенденцию к распространению с одного вида деятельности на другой: заряд поисковой активности, полученный в процессе творчества , во время решения сложных интеллектуальных задач, способствует сопротивляемости в трудных житейских ситуациях или в условиях эмоциональных конфликтов, ибо неважно, что именно поддерживает "огонь в очаге", т. е. поисковую активность; важно только, чтобы он не угасал. И, напомним, уважение к себе как к личности - важнейшее условие этого, ибо поиск требует постоянной мобилизации веры в собственные силы и возможность преодоления, вопреки отсутствию однозначного прогноза. Есть еще один очень важный аспект проблемы. Поисковая активность успешнее стимулируется задачами, не имеющими однозначного решения, а не задачами, ответ на которые полностью предопределен исходными условиями. Чем более "открыта" задача, чем ближе она к творческой и чем дальше от однозначной формальной логики, тем важнее для ее решения поисковая активность. Согласно нашей концепции, когда возможности поиска в реальной деятельности исчерпаны, когда формируются неразрешимые конфликты и "свет сходится клином", потому что один подход к проблеме однозначно исключает другой - тогда условия для активного поиска сохраняются в сновидении, где все образы многозначны и притяжение и оттакивание могут причудливо сочетаться. Несовместимые позиции парадоксальным образом совмещаются в сновидениях, открывая новые возможности для поиска. Рассмотрим с этих позиций условия религиозного обучения и воспитания в рамках иудаизма. Прежде всего, оно характеризуется стимуляцией интеллектуальной активности с самого раннего детства. Талмуд, изучаемый в религиозной школе, - это не свод истин в последней инстанции, не догма, а столкновение различных трактовок противоположных взглядов на одни и те же события. Лучше всего суть изучения Талмуда выражена в анекдоте-притче: К одному ученому еврею пришел однажды нееврей и сказал, что он хочет изучать Талмуд. Еврей ответил: "Талмуд еврейские дети начинают учить с детства". "Но я тоже хочу попробовать, неужели я умею думать хуже, чем еврейские дети?" - сказал этот человек. "Хорошо. Попробуй ответить мне на несколько вопросов. Первый вопрос такой: два еврея провалились в печную трубу. Один вылез грязный, а друтой чистый. Кто пойдет умываться?" - "Разумеется, грязный". - "Неправильно. Грязный посмотрит на чистого, подумает, что он такой же чистый, и мыться не пойдет. А чистый посмотрит на грязного, как в зеркало, ужаснется и побежит мыться. Теперь второй вопрос. Два еврея провалились в печную трубу, один вылез грязный, а другой чистый. Кто пойдет умываться?" - "Но я уже знаю этот вопрос: разумеется, чистый". "Неверно. Слова могут быть одинаковые, но вопросы разные. Мыться пойдет грязный. Ибо чистый взглянет на грязного и подумает: "Неужели я так грязен?", посмотрит на себя в зеркале и убедится в обратном. А грязный посмотрит на чистого, не поверит, что он так же чист после трубы, взглянет в зеркало и пойдет мыться. Теперь третий вопрос: два еврея провалились в печную трубу, один вылез грязным, а другой чистым. Кто пойдет умываться?" -"Грязный?" - "Неверно". - "Чистый?" - "Неверно". - "А что же верно?" -А здесь все неверно. Ведь не может быть, чтобы два еврея провалились в печную трубу и один вылез грязным, а другой чистым." Этот анекдот иллюстрирует принципы воспитания и обучения в иудаизме. В противоположность не только другим религиям, но и западно ориентированному светскому обучению, у еврейских детей на протяжении столетий формировался антидогматический подход к самым сложным вопросам бытия и человеческих отношений. Перед маленьким ребенком развертывались альтернативные объяснения фундаментальных основ, закрепленные в различных, часто противоречащих друг другу комментариях Талмуда, и ребенку предлагалось найти собственную позицию в процессе сравнения и обсуждения. Потенциально любой ученик становился как бы соавтором комментария. Он не получал в готовом виде "истину в последней инстанции" (как это сегодня, к сожалению, зачастую происходит не только в школе, но и в университетах) - он сам шел к этой истине, постепенно осознавая по дороге, что она не конечна и не единственна. То, что только сейчас на Западе начинает ocознаваться как краеугольный камень творческого мышления, подспудно входило в систему ежедневного обучения в маленьких ешивах, разбросанных по сотням местечек. Подчеркивание необходимости поиска собственного, нерегламентированного пути к истине, признание неизбежности и оправданности ошибок и заблуждений на этом пути устраняло страх перед ошибками и перед поиском, расковывало человека, давало ему чувство сопричастности великим мудрецам и учителям. Атмосфера "мозгового штурма" в миниатюре - вот что достигается таким обсуждением комментариев к Талмуду. Требование активного соучастия в строительстве собственной личности поднимает ребенка в собственных глазах и побуждает его к поиску. А когда он убеждается, что противоречащие друг другу трактовки не отрицают, а дополняют друг друга; что есть правда за каждым подходом; что только в арифметике дважды два всегда равно четырем, а в человеческом поведении и в отношениях между людьми одинаковые, на первый взгляд, посылки могут вести к разным результатам - когда ребенок сталкивается со всей этой сложной диалектикой (которая в детстве, впрочем, воспринимается легче, ибо она естественна, а логическая несовместимость, напротив, искусственна), - именно тогда ребенок приобщается к многозначности, без которой нет ни творчества, ни снов, ни условий для поиска. "Талмудизм"и парадоксальность мышления - это то, что определило величайшие открытия в этом веке в психологии и в естественных науках: психоанализ, ориентированный на анализ того, что лежит вне сознания и принципиально противостоит сознательному анализу: бернштейновско - винеровская кибернетика, объясняющая, как недостигнутая еще цель определяет движение к ней; теория стресса, обнаруживающая сходный механизм в совершенно различных явлениях; теория относительности и принцип дополнительности, не без оснований удостоенные названия "еврейской физики". Потенциал поисковой активности и интеллектуальной энергии, высвобождаемый правильно понимаемым традиционным еврейским обучением, еще ждет своей оценки. Предстоит понять, почему еврейский стиль мышления и готовность к поиску оказали гораздо большее влияние на развитие культуры и науки в Европе и Америке конце XIX и в XX столетии, чем, может быть, в самом Израиле. Не сказалась ли на этом некоторая тенденция к "отрыву от галутных поколении евреев" - тенденция компенсаторная, но оттого еще более мощная? А может быть, Израиль, превратившись из духовного начала, каким он был в странах рассеяния, в материальную государственную силу, что-то утратил из своего традиционного уважения к интеллекту и духу? В широких слоях общества поменялась система ценностей, и уже трудно се6е представить, что удачливый коммерсант сочтет за честь выдать дочь свою за нищего, но талантливого студента, как это случалось в прошлом. Если такая тенденция в недооценке интеллекта и духа существует, она гораздо опаснее арабского окружения и неизбежно должна выхолащивать само религиозное воспитание, сводя его к догматическому. Ведь в конечном итоге все определяется системами ценностей. Вернемся однако к основной теме статьи. Итак, несоответствие еврейской реальности нормам психологической науки, отсутствие обученной беспомощности, к развитию которой так предрасполагала вся жизнь в галуте, - может быть объяснено особенностями религиозного обучения и воспитания, формирующими стиль мышления на протяжении поколений. Не забудем и о том, что в иудаизме человек - не только "раб Божий", но и партнер и собеседник Бога в процессе собственного развития и самостановления. Конечная цель его - не слепое следование раз и навсегда определенным догмам, а максимальное раскрытие своих возможностей, самореализация в духовной и интеллектуальной сфере и тем самым - приближение к Богу. Человек сам несет ответственность за степень своей самореализации. Такое отношение неизбежно повышает самоуважение человека к себе. Вспомним, что самоуважение - условие сохранения поисковой активности. Никакое униженное положение, навязанное обстоятельствами, не в состоянии подавить уважения к личности и глубокого самоуважения того, кто с детства воспринял себя ответственным партнером Бога. Не отсюда ли частично и та "жестоковыйность", по выражению Торы, которая заставляла предпочесть костер инквизиции отречению и возвращала народ к оружию после каждого военного поражения. Чтобы вести борьбу, которая представляется безнадежной, нужно обладать высоким самоуважением, нужно, чтобы точка отсчета деяний была внутри, а не вовне. Эта позиция отличала аристократов времен Великой Французской революции и евреев - на всей протяжении их истории. Уважение к себе как к микрокосмосу, сопоставимому с макрокосмосом, пронизывало еврейскую философию и входило в кровь и плоть даже тех евреев, кто не чувствовал прямой связи с религией. Известна история, напоминающая притчу. Еврейские интеллектуалы, бежавшие в 30-х годах из Германии в Палестину и вынужденные стать каменщиками на строительствах, не позволяли обращаться к себе иначе как "господин профессор". На другое обращение они просто не реагировали. Это ощущение за собой права оставаться "господином профессором", сохранение достоинства является первостепенным условием преодоления трудностей. Боюсь, что в последующих волнах алии было уже гораздо больше людей, чье самовосприятие напрямую зависело от внешних условий - а из-за этого и сами условия изменить стало значительно труднее. Широко известно, что вскоре после революции 1917 года евреи в России заняли ключевые, непропорциональные их численности, позиции в социальной, научной и художественной жизни страны, оказавшись более конкурентоспособными, чем представители других наций. Соблазнительно объяснить это более высокой одаренностью, но есть альтернативное и более правдоподобное объяснение. Уровень поисковой активности, обусловленный воспитанием и обучением, гибкость мышления, отшлифованная Талмудом, и традиционное уважение к Книге и образованию, сыграли свою роль. Но, как бы по системе отрицательной обратной связи, чем больших интeллектуальных успехов достигали евреи, тем дальше отходили они от религиозных первоисточников. С точки зрения развития и формирования всех вышеотмеченных факторов стрессоустойчивости - поисковой активности, многозначности мышления и самоуважения - этот отход от традиционного воспитания не был бы бедой, если бы имелся адекватный его заменитель, действующий с раннего детства. Но такого заменителя не было. Напротив, еврейские дети, как и все прочие, обучались в школе тоталитарного строя, с ее установкой на развитие однозначного мышления, на подавление поиска и на девальвацию личности. Разумеется, очаг, горевший на протяжении многих предшествовавших веков, не мог угаснуть сразу и бесследно, он тлел в семьях и подогревал протест. Обученная беспомощность труднее формировалась у евреев, чем у остальных народов. Не объясняется ли вековая ненависть тоталитарных режимов к евреям тем, . что они. в силу их воспитания, всего устойчивей к обученной беспомощности, без которой тоталитарный режим обречен? Однако без постоянной тренировки поисковая активность угасает, и не в этом ли отчасти причина того, что в последних волнах алии так много людей, не способных противостоять обученной беспомощности? Советские евреи в массе своей нерелигиозны. Выросшие в условиях повседневного идеологического давления, они чрезвычайно чувствительны к любым попыткам такого давления. Лобовая религиозная агитация, да еще в условиях Израиля, где религия не отделена от государства, вызывает у многих психологически оправданное чувство протеста. В то же время большинство евреев интересуется особенностями еврейской психологии, проблемами стрессоустойчивости и т. д. Мне кажется, что анализ роли, которую сыграла религия в развитии еврейской психологии и мышления и в преодолении обученной беспомощности, поможет нам обратить внимание на те аспекты религиозного воспитания, которые будут интересны и привлекательны для представителей новой алии. Давно уже было сказано, что мы сохранились как народ благодаря Книге. Настоящий анализ показывает, что мы должны благодарить Книгу даже и за физическое выживание - ибо из-за нее мы не сломались под ударами судьбы и сохранили поисковую активность, которую сегодня можем направить на создание процветающей страны. ДВА ПОЛУШАРИЯ И ПРОБЛЕМЫ ПСИХОТЕРАПИИ Когда говорят о человеческом общении, имеют в виду прежде всего речевое общение. Это естественно - ведь именно речевое общение призвано обеспечивать однозначное взаимопонимание между людьми, без которого был бы невозможен коллективный труд и, следовательно, все развитие человеческого общества. Без закрепления достижений культуры в письменной речи оказалась бы невозможной передача их из поколения в поколение, и в результате потомкам каждый раз приходилось бы начинать строительство здания культуры почти с самого начала. Наше сознание, выделение себя из окружающего мира, способность к формированию абстрактных, наиболее обобщенных понятий неразрывно связаны с речью. Роль речевого общения действительно трудно переоценить. Но было бы ошибкой считать, что все взаимоотношения между людьми сводятся исключительно к вербальным контактам. Достаточно вспомнить, как много мы узнаем о настроении и состоянии другого человека из его интонаций, жестов и мимики. Беседа на незнакомом нам языке может дать достаточно ясное представление о настроении и взаимоотношениях беседующих людей, особенно если она происходит с эмоциональной экспрессией. Мы понимаем хороших актеров немого кино: все нюансы переживаний героев ранних фильмов Ч. Чаплина находят в нас живой отклик. Когда с кем-то из близких случается несчастье, мы нередко затрудняемся в поиске слов, которые точно передали бы наше сочувствие и участие, и выражаем их в жестах, взглядах, поступках. В построении наших отношений с другими людьми огромную роль играет интуитивное их понимание, которое часто не может быть строго сформулировано. Наконец, грудные дети, еще не владеющие речью и не понимающие слов, безошибочно угадывают настроение родителей, их отношение к ребенку и друг к другу, и начинают плакать и капризничать при первых, даже очень замаскированных признаках эмоционального напряжения матери. Все эти и многие другие факты приводят нас к выводу, что наряду с речевым контактом и независимо от него очень большую роль в человеческих отношениях играет невербальное общение. И особенность его не в том только, что оно происходит без помощи слов, а скорее в том, что оно принципиально не может быть заменено словесным, переведено в речевые символы, ибо оно затрагивает и отражает многозначные аспекты межличностных отношений. В этой форме общения проявляются все описанные выше особенности образного мышления. С помощью невербального поведения, языка, мимики, интонации и жеста завязываются сложные противоречивые преимущественно эмоциональные отношения между людьми и между человеком и миром. Как часто прикосновение к плечу, пожатие руки или взгляд выражают больше, чем можно передать в длинном монологе. И происходит это не потому, что наша речь недостаточно точна - как раз наоборот, именно в силу своей точности и определенности речь оказывается непригодной для выражения того, что слишком сложно, зыбко, неоднозначно. Мы уже писали, что благодаря сознанию и речи человек получил возможность выделить себя из мира, способость к восприятию самого себя. Но эта незаменимая способность, обеспечивающая человеку необходимую автономию поведения, может в отдельных случаях, при психических и психосоматических заболеваниях, оборачиваться своей противоположностью, когда выделение себя из мира переходит в отделение от мира, в отчуждение от него. Тогда из всего обилия связей человека с миром остаются только однозначные линейные, уплощенные. Отношения субъекта с другими людьми и даже с природой могут приобрести исключительно формальный характер. При этом отсутствует эмпатия, нет чувственного и целостного постижения другого человека, субъект вступает в общение не с реальным другим, а со своим схематическим представлением об этом другом. Мир как объект чистого анализа может при этом показаться холодным и чужим, и человек тогда почувствует себя противостоящим такому миру, вместо того чтобы ощущать себя его неотъемлемой частью. Однако у здорового, правильно воспитанного человека способность к выделению себя из мира, к логическому мышлению и установлению однозначных связей счастливо и гармонично уравновешивается способностью к установлению связей многозначных, к невербальному общению и использованию образного мышления, которое обеспечивает интеграцию с миром не на рациональном, а на непосредственно чувственном уровне. Для того чтобы образное мышление действительно уравновешивало особенности логического мышления и обеспечивало психическое равновесие человека, его чувственную интеграцию с миром, это мышление должно быть хорошо развито и функционально адекватно. Только в этом случае человек может бесконечно черпать силы из своих бесчисленных и многозначных связей с природой и другими людьми, подобно Антею, припадающему к Земле. В основе этого мифологического образа, скорее всего, как раз и лежит интуитивное ощущение могущества, которое придает человеку чувственный контакт с миром, обеспеченный образным мышлением. Формирование этого типа мировосприятия, развитие способности к непосредственно чувственному взаимодействию со всем сущим начинается с самых ранних, еще не осознаваемых впечатлений детства, с тех отношений, которые складываются между ребенком и матерью. Еще не так давно ученые уделяли основное внимание раскрытию у человека в процессе индивидуального развития способности к членораздельной речи и логическому мышлению. Способность к вербальному восприятию мира рассматривалась как врожденная и мало зависящая от послеродового развития, от человеческих контактов. Но исследования последний лет, в частности школы Г. Аммона, показали, что для успешного развития этой способности тоже необходим правильно организованный контакт с ближайшим окружением. Многозначные связи с миром устанавливаются прежде всего через многозначные связи с матерью и отцом, через восприятие связей между членами этой первичной группы, которые так значимы для младенца. Дефектность образного мышления и безусловное преобладание формально- логического не только обедняет личность, лишая ее радости восприятия мира во всей его многокрасочности и удовольствия от ощущения себя неразрывной частью этого неисчерпаемо богатого мира. Дефектность образного мышления создает еще и предпосылки для постоянных конфликтов как с миром, так и с самим собой. Ведь логическое, вербальное мышление по природе своей альтернативно. Оно не признает амбивалентных отношений, одновременного принятия и отвержения, полутонов между белым и черным, промежуточных вариантов между "да" и "нет". Хорошее не может быть одновременно еще и чуть-чуть плохим, верное - еще и самую малость неверным. Если А и Б порознь равны С, значит, они обязательно равны между собой. Оно очень правильное, наше логическое мышление. Пусть твое "да" будет "да" и пусть твое "нет" будет "нет" - вот основной принцип логического мышления. И оно незаменимо при решении тех задач, которые имеют лишь одно решение, прямо вытекающее из исходных условий'. Таково большинство конкретных производственных задач. Но зато большинство чисто человеческих проблем, связанных с межличностными отношениями, этим принципам решения не соответствуют. Альтернативная постановка вопроса делает эти проблемы попросту нерешаемыми. Когда при мотивационпом конфликте один и тот же стиль поведения выглядит для человека одновременно и привлекательным, и непозволительным, тут ничего нельзя решить кавалерийским наскоком самой безупречной логики и необходимы сложные обходные пути. В каждом варианте решения мотивационного интрапсихического конфликта или связанного с ним конфликта межличностного есть и сильные и слабые, положительные и отрицательные стороны. Невозможно точно взвесить их на весах логики. Таким образом, абсолютное доминирование формального логико-знакового мышления может создать условия для формирования тупиковых конфликтов, при которых возможности для поисковой активности ограничены и легко может возникнуть состояние отказа от поиска. Напротив, образное мышление, как уже неоднократно подчеркивалось, открывает новые, неожиданные и нетривиальные подходы и возможности для поиска, как в бодрствовании, так и во время сновидений. Функциональная же недостаточность "правополушарного" способа переработки информации уменьшает возможности адаптации и открывает дорогу разнообразным формам патологии. Мы полагаем, что недостаточность образного мышления является не только одним из ярких проявлений невротических и психосоматических расстройств, но и важным звеном в патогенезе (механизме развития) этих заболеваний. Это звено зависит от дефицита эмоционально-чувственных межличностных отношений и само углубляет этот дефицит. Такое понимание роли межличностных отношений в формировании мироощущения, в установлении многозначных связей с миром во всех его проявлениях, позволяет по-новому взглянуть и на сущность, и на задачи психотерапии. В последние годы в литературе наметился серьезный кризис доверия к основным концепциям и постулатам, объясняющим лечебный эффект не только психоанализа, но и любых других форм психотерапии. На смену сложным теоретическим построениям, оперирующим такими понятиями, как "перенос", преодоление вытеснения, доведение до сознания скрытых комплексов и мотивов, все чаще приходит простая мысль, что основой любой психотерапии является эмоциональный контакт с больным, его доверие и любовь к врачу, которые всегда представляют собой только отклик на безошибочно угадываемую любовь врача к больному, готовность попять его и помочь ему. Различие в психотерапевтических школах и методах не имеет существенного значения, и классический психоанализ как метод исцеления не обнаруживает решающего преимущества перед другими, теоретически менее разработанными подходами. Говорят, что понять - это наполовину простить. Возможно. Но для того чтобы помочь, недостаточно только понять другого, т. е. рационально проанализировать мотивы его поведения. Необходимо почувствовать его заботы и проблемы как свои собственные, пережить их вместе с ним и, более того, необходимо, чтобы он ощутил это сопереживание, чтобы между врачом и больным возникла та многозначная связь, которая называется эмпатией и не поддается (принципиально не поддается! ) рациональному объяснению. Я полаю, что эмпатия, эмоционально-чувственный контакт, связывающий больного и врача, - это первая тонкая ниточка, восстанавливающая нарушенную связь человека с миром - связь не формальную, а органическую, непосредственную, симбиотическую. Выше я показал, что нарушение такой связи, утрата способности к ней является первым и самым серьезным шагом в сторону развития психического и психосоматического заболевания. А психотерапия в той степени, в какой она восполняет этот дефицит чувственного общения с миром, становится первым шагом в напрвлении здоровья. Существует много конкурирующих теорий, объясняющих целебное действие психотерапии. Достаточно известна точка зрения, что в основе любой психотерапии, в том числе и так называемой рациональной, лежит внушение, некая разновидность гипноза. Не менее широко распространены представления, что задачей психотерапии является перестройка психологических установок клиента. Но каждая из этих гипотез уязвима и не может претендовать на универсальность. Действительно, психологические установки в большинстве своем бессознательные, как же удается перестроить их с помощью сугубо рациональных аргументов, адресованных сознанию, при рациональной психотерапии? И можно ли интерпретировать как внушение или объяснение эффект так называемой недирективной психотерапии, в процессе которой человеку просто дают высказаться в присутствии внимательного, доброжелательного и все понимающего слушателя - психотерапевта? Мне представляется, что единственным универсальным эффектом психотерапии, в любых ее проявлениях, является эмоциональный контакт между врачом и пациентом, способствующий восстановлению утраченной или ослабленной способности к непосредственно-чувственному восприятию мира. Если роль эмоциональных отношений в большой степени сводится к восстановлению многозначных, чувственных связей с миром, то совершенно по новому ставится вопрос о задачах и критериях успешности психотерапии. Классический психоанализ утверждает, что основной задачей лечения является доведение до сознания вытесненных неприемлемых мотивов и комплексов, и как только это удается, наступает излечение. Кратко это выражается формулой "излечение через осознание". Но в самой этой формуле содержится противоречие. Ведь механизм вытеснения, согласно тому же психоанализу, лежит в основе неврозов и психосоматических заболеваний, и субъект бессознательно, но очень энергично, ценой большого психического напряжения и соматических расстройств, стремится не допустить в сознание вытесненные мотивы и комплексы. Как же ухитряется психотерапевт преодолеть это сопротивление и почему осознание приносит облегчение, если до этого оно упорно отвергалось? Разве вытеснение было просто "ошибкой" бессознательного? Нет, психоанализ всегда и справедливо видел в вытеснении защитный механизм, предотвращающий распад поведения. Почему же этот механизм вдруг оказывается ненужным? И действительно ли это происходит вдруг? Известно, что попытка императивного введения в сознание вытесненного материала без предварительной упорной работы с психотерапевтом вызывает отчаянное сопротивление, кризис и нередко приводит к утяжелению состояния. Осознание наступает обычно только в процессе длительной психотерапии, причем огромную роль в любого типа психотерапии является активация образного, многозначного мышления. В арттерапии это очевидно, в гипнотерапии и в использовании других особых состояний сознания это связано с активацией правого полушария, и во всех видах терапии - с эмоциональными отношениями клиента и психотерапевта. Но интересно, что техника самого психоанализа включает активацию образного правополушарного мышления - обращение к свободным ассоциациям, обсуждение сновидений. Я думаю, что это и есть самое главное в психоанализе и полагаю, что осознание вытесненного является не причиной, а следствием и критерием излечения. Само же излечение происходит в связи с восстановлением функции многозначного образного мышления - через все вышеперечисленные приемы, от эмпатического отношения с психотерапевтом до обсуждения ассоциаций и сновидений. Итак, не излечение через осознание, а осознание через излечение. Этот принцип имеет универсальный характер. Не является конечной целью и осознание сновидений. Оно наступает как следствие разрешения эмоционального конфликта на образном уровне и свидетельствует об успешности такого разрешения и уменьшении вытеснения. Сам же процесс разрешения конфликта с помощью многозначного, образного контекста и восстановление поисковой активности требуют всего богатства образного мышления. Так, правополушарная способность к установлению многозначных связей способствует восстановлению поисковой активности в сновидениях и сохраняет здоровье. ФИЛОСОФИЯ И ПРАКТИКА ПСИХОЛОГИИ Есть известное изречение, относящееся к физике, но справедливое, в сущности, для любой науки: " Нет ничего практичнее хорошей теории". В клинической психологии это положение имеет особенно важное значение. Теория, которой придерживается психолог, определяет все его поведение с клиентом, и, в конечном счете, - успех психологической помощи. И дело даже не только в том, какую конкретно стратегию помощи психолог выбирает. Гораздо важнее, что теория, которой придерживается психолог, как правило, отражает его взгляды на жизнь, его индивидуальную философию, его личность. В гуманитарных науках, и особенно в психологии, эта связь между излюбленной теорией, философией жизни и личностью гораздо теснее, чем в так называемых точных науках. И если даже в квантовой физике стремящийся к максимальной объективности экспериментатор-наблюдатель не нейтрален по отношению к объекту наблюдения и влияет на него, то что же говорить о психологии, где все зависит от взаимодействия психолога и клиента, от личности каждого из них. Эту роль философской позиции в клинической практике психолога я хотел бы проиллюстрировать на примере одного конкретного случая, с которым мне пришлось столкнуться несколько лет назад. Ко мне обратился за помощью пожилой человек, проживший на зависть счастливую жизнь. Он всегда был увлечен своей профессией и профессионально успешен; он не страдал от материальных проблем; но, что было для него особенно важно, - у него была очень благополучная семейная жизнь. Он женился по любви, встретив в молодости женщину своей мечты, и сразу понял это, что не часто встречается. На протяжении долгих лет совместной жизни он не только ни разу не испытал разочарования в этой женщине, но, напротив, все более уверялся в ее исключительных человеческих качествах, разносторонних способностях и безусловной преданности ему и их дому. И он, со своей стороны, испытывал к ней все большую и большую привязанность. Когда он слышал от других людей обычные житейские истории семейных конфликтов, измен, разводов, он каждый раз с ужасом думал, что не смог бы этого пережить, и испытывал благодарность судьбе, что к нему все эти истории никак не относятся. Он знал, что так бывает в жизни, но бывает как бы в некотором другом, не реальном для него мире. В довершении сказки их семья была окружена узким, но тесным кругом близких друзей, к которым он и жена испытывали такую сильную привязанность, что считали чуть ли не членами своей семьи. Представления клиента о норме человеческих отношений, годящихся для него самого, он распространял и на этот круг друзей. Это был его мир, активно им выстроенный и надежно огражденный от остального мира. За несколько лет до обращения к психологу жена его внезапно скончалась. Он очень тяжело пережил потерю, но она его не сломала - в большой степени благодаря образу покойной жены, который давал ему силы справляться с жизненными трудностями. Будучи уже на пенсии, он продолжал вести активную жизнь, справляясь с бытовыми проблемами, часто весьма серьезными, и сохраняя отношения с друзьями. В доме у него царил культ умершей жены: он постоянно обращался к ней мысленно, хранил все ее любимые безделушки, возвращался к совместно прочитанным книгам. Воспоминания о радостных эпизодах совместной жизни были для него постоянной опорой и наполняли смыслом его существование. При этом, подчеркиваю, они совершенно не мешали решению текущих проблем и не приводили к депрессии. Это не был уход в прошлое от реальности - напротив, прошлое было светлым и помогало жить дальше. Это и есть самое лучшее доказательство подлинности его отношений с женой - только при этом грусть, связанная с уходом близкого человека, остается светлой и не отягощена чувством вины, раскаяния, обессиливающей зависимости. Именно здесь пролегает основное отличие между двумя способами переживания необратимой потери. В некоторых случаях прошлое может стать основным и единственным содержанием жизни, заслоняя от человека мир. Человек, так переживающий потерю, сам потерян для жизни и не в состоянии справиться с возникающими проблемами. Кстати, это очень часто происходит, когда прошлые отношения между живым и ушедшим были отнюдь не гармоничными, когда ряд проблем в этих отношениях остался неразрешенным, когда отношение живого к ушедшему насыщено самоупреками и самооправданиями. Иногда это происходит, когда отношения были очень неравноправными, и оставшийся в живых был в постоянной и тягостной односторонней эмоциональной (и бытовой) зависимости от ушедшего. (Именно о таких случаях говорится, что надо найти в себе силы похоронить своих мертвецов, и пока это символическое погребение не произойдет, мертвые держат живых - держат при себе, а не поддерживают.) Но наш клиент демонстрировал прямо противоположный тип переживания потери: воспоминания о прошлом счастье давали ему силы справляться с проблемами, заряжали его ощущением достойно прожитой и полноценной жизни, сохраняли его в мире с самим собой. Он много, охотно и с энтузиазмом говорил о своем прошлом, особенно часто - с близкими друзьями, и "печаль его была светла". Эти-то воспоминания и стали причиной трагедии. Однажды, находясь в гостях у старой своей знакомой, одной из тех, кого он числил среди самых близких себе людей, он в обычной манере заговорил о покойной жене. Неожиданно эта дама обернулась к нему и сказала с некоторым ожесточением: " Не понимаю, что ты, собственно, так безутешен? Разве ты не знаешь, что жена твоя изменяла тебе с моим бывшим мужем?" После этой фразы в одно мгновение рухнул мир моего клиента. Трагедия состояла в том, что он никак не мог остановиться на какой-то определенной позиции по отношению к этой новости. То он безоговорочно верил своей знакомой, ибо может ли старый друг безо всяких оснований так чудовищно солгать? А оснований он придумать не мог. И когда он верил, он старался разрушить идеальный образ своей жены, упрекая себя в слепоте и доверчивости, и вспоминал какие-то эпизоды, которые, хоть и с очень большой натяжкой, могли бы свидетельствовать о подозрительном поведении жены. То, вдруг опомнившись, он замечал всю искусственность своих подозрений, их несовместимость с тем живым образом, который упорно не поддавался развенчанию. Тогда он презирал и ненавидел себя за свои подозрения. Тем не менее, он не был готов к однозначному выводу, что сказанное было просто клеветой. Он ненавидел свою знакомую, но не как подлого клеветника, а как гонца, принесшего плохую весть, от которой невозможно отмахнуться. Между тем полное несоответствие обвинения образу жены, о жизни вместе с которой он и сейчас продолжал говорить с восхищением и любовью, заставляло заподозрить, что обвинение ложно. Разумеется, теперь уже ничего нельзя было доказать. Но некоторые, хотя и косвенные, но серьезные аргументы в пользу этого предположения были. Знакомая его в тот момент, когда произошел этот разговор, находилась в очень печальных обстоятельствах. Муж ее, с которым она прожила много лет, незадолго до того оставил ее. Развод их был, вероятно, итогом очень непростых отношений, резко отличавшихся от отношения моего клиента с его женой. Женщина эта была ожесточена и обижена на мужа и на судьбу. Нетрудно себе представить, какое на этом фоне могла она испытать раздражение и зависть, выслушивая человека, который и после смерти жены продолжает ее любить, ею восхищаться, и черпает в этой лю