ти, выше всего ценилась  верность. Паж или оруженосец  должен был
учиться у  своего  господина доблести и  быть достойным его. Измена мальчика
господину влекла за собой жестокую казнь. Единственно допустимой сексуальной
техникой была анальная пенетрация. Верность  в  любви до  некоторой  степени
покоилась на соглашении. Феодал  мог взять мальчика силой,  но в этом случае
любовь ему не принадлежала. Иногда старший самурай тоже давал обет верности.
22-летний  Такеда Синген в 1542  г. дал письменное обязательство  16-летнему
Касуге Генсуке, заверяя  ревнивого Касугу, что  никогда  не спал  с  третьим
мальчиком, Ёсихиро, хотя и  хотел добиться этого. Теперь же, пишет Такеда, я
этого и в мыслях не имею. "Поскольку я хочу сблизиться с тобой, отныне, если
у тебя будут какие-нибудь сомнения на этот счет, я хочу, чтобы ты понял, что
я  не  собираюсь  повредить тебе.  Если я когда-нибудь нарушу эти  обещания,
пусть  меня  постигнет  божественная  кара..."  Желанный союз был заключен и
продолжался многие годы. Любовная связь была частью феодальных отношений.
     В  популярном  сборнике  Ихара  Сайкаку  (1642-1693)  "Великое  зерцало
мужской любви" (1687), имеется несколько  рассказов на эту  тему. В рассказе
"Соловей в снегу" самурай Симамура Тонаи, поклявшись в верности двум юношам,
дал  каждому  из  них в  залог  своей  любви  по  отрубленной  фаланге своих
мизинцев. Став  взрослыми,  благородные  юноши обязательно  вступали в брак.
Однако  известны  и любовные  союзы между  сверстниками,  продолжавшееся всю
жизнь.  Юные  самураи Тамасима Мондо и  Тоеда  Ханэмон,  полюбив друг друга,
когда  первому было  16, а  второму  19  лет, прожили в любви  и согласии до
старости, ни разу не изменив друг другу ни с женщиной, ни с мужчиной.
     Самурайская  гомоэротическая  дружба -  типичный  феодальный  институт.
Удовлетворение сексуальных  потребностей в  условиях длительного  отсутствия
женщин   и   влечение   к  юношам  здесь  подчинены   отношениям  вассальной
зависимости.  Сексуальная  связь не  только  скрепляла  эти  отношения, но и
персонализировала их, превращая, по японской терминологии, "холодный долг" в
"теплый долг". С окончанием эпохи феодализма в Японии этим отношениям пришел
конец,  но  они оставили по себе прочную идеализированную память (достаточно
вспомнить жизнь и творчество Юкио Мисимы).
     Третья  специфическая гомосексуальная  субкультура - театральный мир. В
японском традиционном театре  Но  и Кабуки всегда было много гомоэротики,  а
молодые актеры часто были любовниками знати,  включая правителей-сегунов.  С
течением  времени  актерская  проституция  стала  вполне   законным  и  даже
престижным занятием. Хотя мальчики из театра кабуки не обязаны были  хранить
верность своим любовникам и должны были отдаваться  за деньги всем желающим,
их  уважали и ценили. Возрастные границы в  этой среде  были сильно размыты,
иногда  "мальчиками"  считались  мужчины   за  тридцать,  но  они  старались
выглядеть  вечно  юными,  спрашивать их  о возрасте считалось неприличным. В
17-18 вв. в Японии  появились и другие легальные формы мужской проституции -
бани, бордели и т.п.
     Под влиянием  христианства (католические миссионеры вели эту компанию с
XVII в.) в XIX в. гомосексуальные отношения стали преследоваться юридически.
В современном японском законодательстве однополая любовь легальна и отражена
в творчестве многих писателей.
     Израильскую цивилизацию считают одной из  немногих древних цивилизаций,
где сексуальные  контакты между мужчинами были запрещены категорически.  "Не
ложись с мужчиною,  как с женщиною, это мерзость" [Левит 18, 22] и "Если кто
ляжет  с  мужчиною, как  с  женщиною, то  оба они да  будут  преданы смерти;
мерзость сделали они; кровь их на них" [Левит 20, 13].
     Поскольку  эти  нормы позже стали  частью морально-религиозного кодекса
христианства, рассмотрим  их  подробнее.  Было ли мужеложство само  по  себе
особенно страшным,  непростительным грехом или так же строго карались многие
другие пороки, к которым позже религия стала относиться терпимее, и если да,
то  почему?  И чем мотивированы эти  запреты  - заботой  о  том, чтобы  люди
совокуплялись  только   ради  деторождения,  или   поддержанием  полоролевых
различий и иерархии (в  средние века совокупление в позиции "женщина сверху"
приравнивалось   к   содомии),   или   требованиями   религиозной   чистоты,
необходимостью отмежевания от иноверцев?
     Для   безусловно  верующего   человека   и  для   атеиста  эти  вопросы
несущественны.  Первый  рассуждает  по  формуле  "сказано  нельзя  -  значит
нельзя!",  а второй - по формуле "какое  мне дело до  того, что думали люди,
спорившие о том, сколько ангелов  может разместиться на острие иглы?" Но для
историка  религии  и для  человека,  который  верит  в  Бога,  но  не  может
преодолеть свое "неправильное"  влечение,  эти  вопросы не праздные  и имеют
практический  смысл.  Текстологические исследования Библии  позволяют на них
ответить.
     Еврейское слово toevah, которое в  русском тексте Библии переведено как
"мерзость"  (иногда  его переводят как  "извращение") означает прежде  всего
ритуальную "нечистоту",  нарушение  неких установленных  границ,  "смешение"
несовместимого.  Соответствующий библейский  запрет  стоит в  одном  ряду  с
многими   другими   аналогичными   нормами,   запрещающими    кровосмешение,
скотоложство, использование одежды противоположного пола, прием неподобающей
пищи и т.п. Характерно,  что  в  предыдущем  стихе Левита  [20, 12] сказано:
"Если кто  ляжет  с невесткою своею,  то  оба они да  будут преданы  смерти;
мерзость сделали  они; кровь их на них". Иначе говоря, мужеложство - частный
случай  нарушения  общих  правил  полоролевой  стратификации  и  родственных
отношений.
     Неоднозначна и  интерпретация знаменитой истории Содома  и  Гоморры. По
известному библейскому сюжету, Бог, узнав о безбожном поведении жителей этих
двух  городов, послал для  выяснения обстоятельств двух ангелов. В Содоме их
встретил праведник Лот и пригласил к себе переночевать, но
     "Еще не  легли они  спать, как городские жители, Содомляне, от молодого
до старого, весь народ со всех концов города, окружили дом.
     И вызвали  Лота,  и говорили  ему:  где люди пришедшие  к тебе на ночь?
выведи их к нам; мы познаем их.
     Лот вышел к ним ко входу, и запер за собою дверь,
     И сказал: братья мои, не делайте зла.
     Вот, у меня две дочери, которые  не  познали мужа; лучше я выведу их  к
вам, делайте с ними, что вам угодно; только людям сим не делайте ничего, так
как они пришли под кров дома моего". (Бытие, 19: 4-7)
     Содомляне не послушались Лота, и тогда  ангелы  вывели его с  семьей из
города, а Содом разрушили и сравняли с землей.
     Вторая,  сходная  история  рассказана  в  Книге  Судей, В  городе  Гиве
Вениаминовой один старик приютил на ночь мужчину с наложницей. Но только они
"развеселили  сердца  свои", как "жители города,  люди  развратные, окружили
дом, стучались  в двери, и говорили старику, хозяину дома: выведи  человека,
вошедшего в дом твой,  мы  познаем его". Хозяин просил их  "не  делать этого
безумия". Вместо  мужчины к  ним  вышла  его наложница, "они познали  ее,  и
ругались над нею всю  ночь до утра", после чего она умерла (Книга судей, 19:
22-25). И тогда израильтяне "пошли к сынам Вениаминовым и поразили их мечем,
и людей в городе,  и скот, и все, что ни встречалось, и все находившиеся  на
пути города сожгли огнем" (Книга судей, 20:48).
     Главное преступление  в обеих  притчах  -  вовсе не однополый  секс,  а
изнасилование и нарушение законов гостеприимства. Лот готов был пожертвовать
собственными дочерьми ради странников не потому, что не любил своих дочерей,
а потому что над дочерьми он,  как отец,  обладал абсолютной властью,  тогда
как странники, которых он приютил, находились под его защитой, выдать их без
ущерба  для  собственной  чести  он  никак  не  мог.  Содомляне  же отвергли
предложение  не  потому,  что  были "содомитами"  и сексуально  предпочитали
мужчин женщинам, а потому, что  хотели унизить чужеземцев, а заодно и самого
Лота, который, сам будучи пришлым, осмелился  указывать, как им следует себя
вести. Тем самым содомляне нарушили сразу несколько фундаментальных законов,
не имеющих  никакого отношения  к  сексуальности.  Оскорбить посланцев Бога,
нарушить закон гостеприимства, да еще пожелать изнасиловать  ангелов, какого
бы они ни  были  пола, -  больше,  чем  достаточно,  чтобы разрушить  город.
Ветхозаветный  Бог  кротостью  не  отличался.   В  Гиве  горожане  усугубили
нарушение  правил  гостеприимства  изнасилованием  женщины. "Содомии"  здесь
вообще нет.
     Второй мотив осуждения  однополой  любви -  интересы продолжения  рода.
Поскольку евреи были  обязаны плодиться и множиться, любое  излияние  семени
вне репродуктивного контекста  было  греховным. Онан, ослушавшийся повеления
Бога жениться  на  вдове своего  брата и  изливший семя  свое на землю,  был
покаран  смертью.  Правда,  в  данном  случае  Божий гнев  вызван не столько
растратой семени,  сколько нарушением закона, по  которому  Онан  был обязан
взять  в жены  свою овдовевшую невестку. Однако  изливать  семя куда  попало
вообще  не  полагалось.  В  отличие  от  обычаев многих  других  народов, по
еврейскому  закону, "верхний",  "активный"  партнер в  гомосексуальном  акте
виновен  больше  "пассивного",  не  потому,  что  он  инициировал  греховное
действие (это надо  было еще доказать), а потому что именно он изливает семя
в неподобающий "сосуд".
     Кроме   того   иудаизм   осуждает   однополый   секс,  потому  что   он
ассоциировался  с  проституцией.  У многих  народов,  с  которыми  враждовал
древний Израиль, существовала  ритуальная,  храмовая проституция, от которой
евреи  хотели   отмежеваться.  Это  опять-таки  сугубо  религиозный  запрет,
отделяющий "чистых" от  "нечистых". Наказания за  мужеложство были, в общем,
такими  же, как за  злословие отца или матери, прелюбодеяние, кровосмешение,
обнажение наготы кровных  родственников, сношение с менструирующей женщиной,
нарушение пищевых запретов, волховство и многое другое. И мотивировались все
эти  запреты  одной  и  той  же  заботой  о  сохранении  чистоты  веры:  "Не
оскверняйте себя ничем этим; ибо всем этим осквернили себя народы, которых Я
прогоняю от вас" (Левит 18: 24).
     Собственно  сексуальное желание  и  на кого оно  направлено,  еврейскую
религию вообще не интересует.  В других контекстах Ветхий  завет допускает и
довольно нежные отношений  между  мужчинами.  Некоторые  исследователи  даже
усматривают  гомоэротические  чувства  в преданной  дружбе между сыном  царя
Саула  юношей  Ионафаном  и  мужественным  воином,  победителем филистимлян,
будущим  царем  Давидом.   Лично   я  не   вижу   в  этой   истории   ничего
гомоэротического, так описывалась воинская дружба у многих народов.
     Лесбиянству еврейский закон уделяет  мало внимания. В принципе оно было
запрещено, уличенные в нем женщины (mesolelot, буквально - "женщины, которые
трут") не  имели  права  выходить замуж  за  раввинов и иногда  подвергались
порке. Однако говорили об этом мало, не  столько потому, что таких фактов не
было и что люди стеснялись выносить сор из избы, сколько потому, что мужчины
о них не догадывались.
        Античная педерастия
      <i>Почему любят красивых мальчиков?
     - Это вопрос слепого!</i>
     Аристотель

     Золотым веком мужской однополой любви считается Древняя Греция. Недаром
ее часто называют "греческой любовью". Но и там все было неоднозначно,
     Все  боги греческого  Олимпа,  за исключением  бога войны Ареса  и бога
загробного мира Аида (Гадеса) любили мальчиков. Зевс, послав орла (по другой
версии  -  превратившись  в  орла),  похитил,  обессмертил  и  сделал  своим
наложником сына троянского царя Ганимеда, имя которого стало нарицательным.
     Историями  и  драмами  однополой   любви  пестрят   и  мифы  о  героях.
Любвеобильный Геракл увлекался и женщинами, и юношами. Один из его эроменов,
Иолай, оставался его боевым  соратником и возничим  до самой смерти героя. В
позднейшей  мифологии  Геракл и  Иолай считались покровителями влюбленных; в
Фивах был воздвигнут храм Иолая, где влюбленные  юноши приносили друг  другу
клятвы  в  верности и  просили богов  освятить  их союз.  В  северной Греции
покровителем  и  даже изобретателем  педерастии считался божественный  певец
Орфей; потеряв свою любимую жену  Эвридику, он перестал  смотреть на женщин,
но  продолжал увлекаться  юными мальчиками  и сделал  этот обычай популярным
среди фракийцев.
     Самая знаменитая древнегреческая  мужская  пара - гомеровские  Ахилл  и
Патрокл.  Прежде всего  они  друзья, братья  по оружию,  связанные взаимными
нерушимыми воинскими  обязательствам. Они сражаются бок о бок, живут в одном
шатре,  делят  стол  и постель.  Эти отношения  ставились  выше  всех прочих
социальных  и  родственных связей.  Прямых упоминаний о сексуальной близости
Ахилла  и  Патрокла  в  "Илиаде"  нет, слова  "эраст"  (любящий, старший)  и
"эромен"  (любимый, младший)  к ним не применяются. В дальнейшем, начиная  с
трагедий Эсхила, их отношения изображались также как любовные.
     Греческие авторы по-разному объясняли происхождение однополой любви. По
легенде,  рассказанной  Платоном,  первоначально  на  земле, кроме  мужчин и
женщин, жили двуполые существа-андрогины, но затем боги разрезали всех людей
пополам,  так что каждый теперь  обречен искать  свою прежнюю половинку, ибо
"любовью называется жажда целостности и стремление к ней". При этом мужчины,
представляющие  собой  половинку  прежнего  андрогина,  охочи  до  женщин, а
женщины андрогинного  происхождения падки до мужчин. Женщины, представляющие
собой  половинку  прежней женщины,  к  мужчинам  не  очень  расположены,  их
привлекают  другие  женщины.  "Зато  мужчин, представляющих  собой половинку
прежнего мужчины, влечет  ко  всему мужскому: уже в детстве, будучи дольками
существа мужского пола, они любят мужчин, и им нравится лежать  и обниматься
с мужчинами.  Это самые лучшие из мальчиков  и из юношей, ибо они от природы
самые  мужественные... В зрелые  годы  только  такие  мужчины  обращаются  к
государственной  деятельности. Возмужав, они  любят мальчиков,  и у  них нет
природной склонности  к деторождению и браку; к тому и другому их принуждает
обычай,  а сами они вполне довольствовались бы  сожительством  друг с другом
без жен".
     О  том, когда и почему  возникла  древнегреческая  педерастия, спорят и
современные историки.  Одни  выводят ее  из общих  свойств  мужских  союзов,
нуждавшихся   в   поддержании  групповой  солидарности   и   соответствующем
воспитании   мальчиков.  Другие  апеллируют   к   особенностям  полового   и
сексуального  символизма  (одухотворение  путем осеменения). Третьи видят  в
педерастии  средство снижения  рождаемости и  борьбы  с  перенаселением; еще
Аристотель  писал,  что критский законодатель  "в целях отделения  женщин от
мужчин, чтобы не рожали много детей, ввел сожительство мужчин с  мужчинами".
Четвертые считают  педерастию  особым  институтом  социализации  юношества и
средством эмоциональной разрядки конкуренции мужчин-сверстников.
     На острове Санторин, перед храмом  Аполлона  сохранились многочисленные
надписи   такого   типа:   "Федипид  совокупился,   Тимагор   и   я,  Эмфер,
совокупились", "С  помощью Аполлона Дельфийского, Кримон совокупился здесь с
мальчиком,  братом  Батикла",  "Кримон совокупился здесь с Амотионом" и т.п.
Одни ученые  приписывают  этим  надписям сакральное,  религиозное  значение:
молодые  люди  стремились  увековечить  важное для  них  событие сексуальной
инициации. Другие считают их  шутливо-порнографическими: Кримон просто хочет
оскорбить Батикла, сообщая всему миру о том, что  он  "трахнул" его младшего
брата.
     Древнейшие описания институционализированных  гомосексуальных отношений
относятся к Криту и Коринфу УП  в. до н. э. Там существовал обычай похищения
мальчика-подростка взрослым  мужчиной,  который  вводил  его  в свой мужской
союз, обучал воинскому мастерству, после  чего  мальчик, вместе с подаренным
ему оружием возвращался домой. В принципе, этот обычай мало чем отличался от
широко распространенного у  народов мира брака посредством  умыкания. Только
место  девушки-невесты  занимает   мальчик-подросток.  Когда  срок  обучения
заканчивался, эраст вручал ему три ритуальных  подарка: воинское снаряжение,
кубок и быка,  которого мальчик тут же  приносил в  жертву Зевсу.  Отношения
между эрастом и  эроменом считались священными и почетными, а инициированный
мальчик отныне начинал носить мужскую одежду и полностью освобождался из-под
опеки женщин.
     Хотя эти обряды похожи на меланезийские ритуалы "осеменения мальчиков",
древнегреческая педерастия  индивидуально-избирательна  и  подразумевает  не
столько   "инсеминацию"   мальчика,  которая  нигде   прямо  не  упоминается
(верования  такого  рода  существовали   только   в  Спарте),  сколько   его
одухотворение и воспитание.
     В древних Фивах существовал особый "священный отряд" из 300 любовников,
который считался непобедимым, потому что, как  писал Ксенофонт, "нет сильнее
фаланги, чем та, которая  состоит из любящих  друг друга воинов". Обнаружить
страх перед лицом  возлюбленного, не говоря уже  о том, чтобы  бросить его в
бою, было неизмеримо страшнее  смерти. В битве против македонцев при Херонее
(338 до н. э.) все эти воины погибли, но ни один не сбежал и не отступил.
     В  воинственной  Спарте  каждый  мужчина  принадлежал  к  определенному
возрастному классу,  членство в котором определяло  его права и обязанности.
Право на  женитьбу занятые войной мужчины  получали  довольно  поздно, да  и
после  этого  много  времени  проводили  вне   семьи.  Сексуальные  связи  с
незамужними  женщинами  были  строго   запрещены.   Единственным   средством
сексуальной разрядки были отношения с мальчиками. Спартанские мальчики  от 7
до 17 лет  воспитывались  не  в семьях, а  в собственных возрастных группах.
Огромное  значение  придавалось  гимнастическим  занятиям,  причем  юноши  и
девушки  тренировались  голыми,  натирая   тело  оливковым   маслом.  Каждый
"достойный" мальчик от 12 до 16 лет  должен  был иметь своего эраста, причем
"и добрую славу и  бесчестье мальчиков  разделяли  с  ними их возлюбленные".
Этот  союз почитался как брачный и продолжался до тех пор,  пока у  юноши не
вырастала борода и волосы на теле.
     Если спартанская педерастия связана главным образом с воинскими делами,
то в  Афинах сильнее звучат  гражданские мотивы.  Педерастия  в Афинах  была
узаконена  в начале VI в.  до нашей эры  Солоном,  который  ставил любовь  к
мальчикам. "в число благородных, почтенных  занятий".  Культовым воплощением
мужской  любви  стал   образ  героев-любовников  Гармодия   и  Аристогитона.
Прельстившись красотой юного Гармодия, младший брат правившего  в это  время
тирана Гиппия Гиппарх попытался ухаживать за юношей, а встретив отказ, грубо
оскорбил его сестру. Чтобы смыть оскорбление, молодые люди составили заговор
для свержения тиранов (514 г. до н.э.). Им удалось убить Гиппарха, но Гиппий
ускользнул. Гармодий  был убит на месте, а Аристогитон умер  под пытками, не
выдав ни одного из своих сообщников. Когда  несколько лет  спустя Гиппий был
свергнут,  Гармодий  и  Аристогитон  стали  символом  борьбы  за  свободу  и
демократию и были первыми людьми, которым благодарные сограждане в 506 г. до
н.э. поставили статую на центральной площади города.
     Однополая любовь  имела и  важные  психологические функции. Характерный
для афинского общества дух соревновательности, одинаково сильный и в спорте,
и  в  политике,  порождал напряженную потребность  в эмоциональном  тепле  и
самораскрытии. В общении с кем мог афинянин удовлетворить эту потребность?
     С женой?  Приниженное социальное положение афинской женщины делало  это
невозможным.  В  древнегреческой  культуре  очень  сильны мотивы  мизогинии,
неприязни  к женщинам и  страха перед ними. Афинский брак  не  был  любовным
союзом.  Жена,  которая по  возрасту  часто годилась супругу  в дочери, была
хозяйкой  домашнего очага  и матерью его детей,  но  практически не покидала
женской  половины дома и не участвовала ни  в каких мужских занятиях.  Кроме
законной  жены,  афинянин мог посещать  проституток  и,  в  редких  случаях,
поддерживать  постоянные   близкие   отношения   с   высокопоставленными   и
образованными гетерами. Но психологической  близости и тут большей частью не
возникало. Идея равенства полов глубоко чужда древнегреческой культуре.
     Невозможна   была  и   интимная  близость   между  отцами   и   детьми.
Мужчина-афинянин  проводил  дома очень  мало  времени.  До  шести  лет  дети
воспитывались в женской половине дома, под  опекой матерей,  затем мальчиков
отдавали  в школу,  где их обучали специально подготовленные  рабы-педагоги.
Жесткая  семейная  дисциплина  порождала  психологическую   отчужденность  и
напряженность.  Проблема  отцов и детей  в классических Афинах  была  весьма
острой.
     Школа? Древнегреческая  теория воспитания,  "пайдейя" не знает  понятия
формального обучения,  более или менее безличной  передачи знаний и навыков.
По словам Ксенофонта, никто не  может ничему  научиться у человека, которого
не  любит.  Воспитание  -  это исключительно  глубокое личное  общение,  где
старший является  одновременно  наставником, другом  и идеалом младшего и, в
свою очередь,  испытывает к нему чувства дружбы  и  любви.  Наемный педагог,
даже  независимо от  своего  рабского  статуса,  не  мог удовлетворить  этой
потребности.
     В   этих  условиях   гомоэротическая  дружба-любовь  между  мужчиной  и
мальчиком   (юношей)   становится  уникальным   и   незаменимым   институтом
социализации.  Дополняя  то,  чего не  могли  обеспечить  другие  социальные
институты, она фокусировала  в себе весь эмоциональный мир  личности и  была
исключительно  значима  для  обеих   сторон.  К  ним  относились  с  большим
уважением. Греческая скульптура часто изображает обнаженное мужское тело. Но
греческая  культура - культура самообладания, распущенность и эксгибиционизм
ей глубоко чужды. Так же сдержанна и греческая гомоэротика.
     Как  и  другие  народы,   греки   имели  развитый   фаллический  культ.
Символическое  изображение  эрегированного  члена  было  не  только символом
плодородия, но наделялось  охранными,  отпугивающими функциями.  Греки  даже
ставили у своих домов и  храмов  специальные столбы,  посвященные Гермесу, -
гермы, с человеческой головой и эрегированным членом,  которым приписывалась
функция  отпугивания  врагов. В обычных изображениях греческие  художники  и
скульпторы предпочитали небольшие, "мальчиковые" размеры, наделяя длинными и
толстыми членами только похотливых и уродливых сатиров. Мужчины изображаются
без волосяного покрова, даже на лобке, с нормальной мошонкой и  сравнительно
коротким  и  тонким  членом,  головка которого,  даже  в  состоянии эрекции,
стыдливо прикрыта  длинной и  торчащей,  как у маленьких мальчиков,  крайней
плотью.
     Если разнополый  секс, объектами которого  были куртизанки или  рабыни,
часто изображался порнографически, во всех подробностях, включая  фелляцию и
анальную пенетрацию, то гомоэротические сцены,  как правило,  ограничиваются
ухаживанием. Опираясь  на эти изображения, некоторые исследователи полагали,
что сексуальные  контакты  между эрастами  и эроменами вообще ограничивались
взаимной мастурбацией  и  трением  друг  о друга.  Это, конечно, наивно.  Но
поскольку рецептивная  позиция  считалась  для  мужчины  унизительной, ее не
показывали публично.  Речь  ведь шла о  свободнорожденных мальчиках, которые
завтра станут полноправными гражданами.
     Очень   богата   греческая  гомоэротическая  лирика.  Хотя  большинство
греческих  поэтов  одинаково  усердно  воспевали  женщин  и  мальчиков,  пол
любимого  существа,  вопреки  наивному  суждению  Энгельса, был им далеко не
безразличен. Рассказывают, что  когда Анакреонта спросили, почему он слагает
гимны не  богам, а мальчикам, он  ответил: "Потому  что они  -  мои боги". В
стихах,  обращенных к  конкретным мальчикам, греческие поэты выражают  самые
разнообразные  оттенки любовных чувств -  страсть и жажду обладания, чувство
зависимости  от любимого, ревность, жалобы, поучения,  ласковые наставления,
потребность в слиянии душ.
     Душу свою на губах я почувствовал, друга целуя:
     Бедная, верно, пришла, чтоб перелиться в него
     (Платон. Агатону, пер. О. Румера)
     Любовь  к  юношам,  по  Платону,  эмоционально  столь  же  насыщенна  и
благородна,  как любовь  к женщинам, но  значительно превосходит последнюю в
степени духовности. Это не просто телесная страсть  и жажда обладания, но  и
обмен высшими духовными ценностями. Хотя зрелый мужчина социально стоит выше
мальчика,  любви  которого  он домогается, он  не  имеет над ним  власти.  В
отношениях с эроменом он - зависимая сторона, почти раб. Он может, как тень,
ходить  за полюбившимся мальчиком, но не смеет даже объясниться ему в любви,
пока  тот  не  достигнет  надлежащего возраста.  И даже  после этого решение
принадлежит эромену.  Персонажи  платоновских  диалогов  свободно  обсуждают
между  собой  плюсы  и  минусы  однополой  и  разнополой любви, но  стыдливо
краснеют и немеют при встрече с любимыми.
     Чувства любящего  и любимого, в  описании Платона, так же асимметричны,
как и их роли. Эраста влечет  к мальчику страсть, которой эромен  до поры до
времени не знает: "Он любит, но не знает, что  именно. Он не понимает своего
состояния  и  не  умеет  его  выразить; наподобие  заразившегося от  другого
глазной болезнью, он не  может  найти ее причину - от  него утаилось, что во
влюбленном,  словно  в  зеркале, он  видит  самого себя; когда тот здесь,  у
возлюбленного,  как  и  у  него  самого,  утишается  боль,  когда  его  нет,
возлюбленный  тоскует по влюбленному  так же, как  тот по  нему: у юноши это
всего лишь подобие отображение любви, называет же он это, да  и  считает, не
любовью,  а  дружбой. Как и  у влюбленного, у него тоже возникает  желание -
только  более слабое  -  видеть, прикасаться, целовать, лежать  вместе,  и в
скором времени он, естественно, так  и поступает.  Когда  они лежат  вместе,
безудержный  конь влюбленного  находит, что сказать возничему, и просит хоть
малого наслаждения в награду за множество мук. Зато конь любимца не находит,
что сказать; в волнении и смущении обнимает тот влюбленного, целует, ласкает
его, как самого  преданного друга, а  когда они лягут вместе, он не способен
отказать влюбленному в его доле наслаждения, если  тот об  этом попросит. Но
товарищ  по  упряжке  вместе с  возничим  снова противятся этому, стыдясь  и
убеждая".
     Поведение  мальчиков   подчинялось  строгому  этикету.  Самые  красивые
мальчики  пользовались в Афинах почти таким же почетом, как герои спорта. Но
они  должны были  проявлять сдержанность  и строгость,  чтобы  не  оказаться
"дешевкой". Мальчик,  слишком легко или из  корысти согласившийся, чтобы его
ласкали,  терял репутацию,  и это могло  помешать его  будущей  политической
карьере. Некоторые афиняне вообще считали роль эромена сомнительной.
     Так  же  строго  регулировалось  поведение мужчин.  В  Афинах  легально
существовала мужская проституция  и даже  публичные дома.  Свободнорожденный
афинянин  не мог  заниматься этим ремеслом,  но  на военнопленных, метеков и
иностранцев   запреты  не  распространялись.  Хотя  любить   мальчиков  было
"нормально", афинянин, уличенный в  сексуальной  связи с другим  мужчиной за
деньги или другие материальные блага, лишался своих гражданских прав, не мог
занимать  выборную должность, выполнять жреческие функции и даже выступать в
народном  собрании  или перед советом  старейшин. Любые  обвинения  и намеки
такого рода были крайне оскорбительны, особенно они усугублялись "пассивной"
сексуальной позицией.
     Древнегреческая  педерастия   -  классический  пример   разновозрастных
отношений.  Но  хотя  в  принципе  эраст  должен был  быть  старше  эромена,
возрастная разница между ними  могла быть незначительной, а само старшинство
- социально-символическим. Словом paides так называли  мальчиков до  15 лет,
но  иногда  возраст  повышался  до  18  лет.   По  свидетельству  Платона  и
Аристотеля, половая зрелость у мальчиков наступала в 13-14 лет, а переходный
возраст от детства к взрослости продолжался в среднем от 16 до 20 лет. Юноши
старше  18  лет  назывались  с Афинах эфебами  (отсюда -  позднейший  термин
эфебофилия, сексуальное влечение к юношам).
     Хотя  закона,  формально запрещающего связи с  маленькими мальчиками, в
Афинах   не   было,   обычай   считал  их  недопустимыми.  Верхнюю   границу
"эроменского"  возраста  греческие  авторы связывали с  появлением бороды  и
волос на теле, относя это  к 21  году. Некоторые  юноши стыдились  появления
усов и  волос на ногах, опасаясь,  что это  уменьшит их привлекательность, и
пытались их сбривать или выщипывать. Практически же это было делом вкуса.
     Короче  говоря,  в архаической  Греции  педерастия  имела  определенные
сакральные,  инициальные  компоненты.  Утратив  их,   она  переместилась  из
общественной  жизни  в  частную,   стала  более   тонкой,  индивидуальной  и
психологически разнообразной,  но  одновременно  - морально  проблематичной.
Простые,  бедные и  не особенно  просвещенные люди  часто  относились к  ней
подозрительно,  как к причуде богатых и знатных, угрожающей семейному очагу.
Эта  тема звучит  в комедиях Аристофана, хотя  сама по себе однополая любовь
для него вполне приемлема.
     Платон в конце жизни, явно по  политическим мотивам, писал,  что вообще
"мужчины не должны сходиться с юношами, как с женщинами, для любовных утех",
потому что "это противоречит природе". Сомнения педагогического и этического
порядка  высказывал и  Аристотель.  Хотя  педерастия  для него  нормальна  и
естественна, философ обеспокоен возможностью  совращения  мальчиков. В своей
"Политике" он рекомендует  воспитывать  мальчиков до 7  лет дома, не  давать
подросткам  смотреть  непристойные  картины  и  скульптуры,  за  исключением
религиозных,   не  позволять  им  посещать   слишком   вольные   театральные
представления и т.д.
     У  поэтов  и  философов эпохи эллинизма  любовь  к мальчикам становится
сугубо индивидуальным делом. Их отношение  к однополой любви зависит главным
образом от их отношения к чувственности. Философы, признающие право человека
на  удовольствие,   обычно,  с  теми   или  иным  оговорками,   признают   и
правомерность  любви  к мальчикам,  тогда  как  для  тех  же,  кто  отрицает
чувственные  радости,  она  принципиально неприемлема.  По  словам  философа
Плотина (204-270), истинные  мыслители одинаково презирают красоту мальчиков
и женщин.
     А как обстояло  дело с  любовью между женщинами? Греческое общество  не
придавало  женской жизни самостоятельного значения.  В сферу публичной жизни
женская  сексуальность  не входила, а  что происходило  на  женской половине
дома, если  при этом  не  нарушалась святость  семейного  очага,  никого  не
интересовало.  Единственная  древнегреческая   женщина,  которая   воспевала
женскую  любовь и  чье  имя  стало  нарицательным - Сафо (Сапфо) родилась на
острове  Лесбос,  принадлежала  к  аристократической семье, почти  всю жизнь
прожила в городе  Митилене,  имела троих братьев, была  замужем и имела дочь
Клею.  Предполагают, что  Сафо  была  наставницей  группы молодых незамужних
аристократических девушек, которые приезжали из разных концов Греции учиться
красоте, музыке, поэзии  и  танцам. Из  девяти книг лирики Сафо, сохранилось
около 200 фрагментов, многие - всего из нескольких слов.
     Поэзия Сафо целиком  посвящена женской  любви, описанию  юной  девичьей
красоты, нежного тела, радости встреч и горести разлук.
     Эрос вновь меня мучит истомчивый -
     Горько-сладостный, необоримый змей
     (пер. В. Вересаева)
     Этот  тип  любви  не  вписывался  ни  в  греческий, ни,  тем  более,  в
христианский   канон.   Позже  ее  стали  называть   "сапфизмом",   а  затем
лесбиянством.
     Древнегреческая педерастия уходила своими  корнями  в древние  традиции
мужских  союзов  и   инициаций,   а   затем  была  облагорожена  философским
"педагогическим эросом". В древнем Риме не было ни того, ни другого. Главным
институтом социализации детей  здесь была  семья. Иным было и  древнеримское
отношение к  телу и  эмоциям. Римляне не допускали публичной  наготы, статуи
мужчин у них, в  отличие  от  греческих, всегда одеты,  а знаменитые римские
бани,  единственное  место,  где римляне  общались  нагими,  предназначались
исключительно для расслабления и удовольствия.
     Если в Греции любовь к  мальчикам считалась мужественной и пользовалась
уважением,  то  в  Риме  она  ассоциировалась с  женственностью  и считалась
культурно  чужеродной.  Ее  носителей  обозначали  исключительно  греческими
словами,  причем   все   они  имели  отрицательный,   оскорбительный  смысл,
подразумевая изнеженность, женственность, пассивность.
     Это  не значит,  что однополого секса в Риме не  было. Наоборот, он был
распространен очень широко, но это был совершенно другой секс. Если в Афинах
он  был привилегией  свободных людей, то в Риме его законными объектами были
только  зависимые,  подчиненные лица,  -  рабы  и проститутки,  стоявшие вне
официального общества.  Свободнорожденный мальчик любого возраста  был табу,
его  совращение наказывалось смертью.  Зато с рабами можно было делать  все,
что  угодно.  Одним  нравились  юные  мальчики, другие предпочитали  молодых
атлетов.  Единственное, чего  следовало безусловно избегать, это рецептивной
позиции.  По словам  Сенеки-старшего, отца философа, для  свободного мужчины
рецептивная  роль -  позор, для раба - самый безусловный долг по отношению к
хозяину, а для вольноотпущенника - добровольная моральная обязанность.
     Бисексуальный   Кай  Юлий   Цезарь   был,  по   ироническому  выражению
Куриона-старшего,  "мужем всех жен  и женой всех мужей". Но  того,  что он в
двадцатилетнем возрасте позволил себе,  видимо, за деньги, переспать с царем
Вифинии Никомедом,  ему не  забывали всю жизнь. Даже собственные легионеры в
шутку называли его "царицей Вифинской". Надо было обладать талантами Цезаря,
чтобы этот эпизод не воспрепятствовал его политической карьере.
     Обвинения  в связях с  мужчинами или юношами были стандартными приемами
политической  риторики  для дискредитации политических противников. Особенно
изощрялся  по этой части Цицерон, причем делал это совершенно цинично: когда
речь  шла о  его  друзьях, Цицерон  их защищал,  подчеркивая,  что  "это  не
преступление", тогда как,  становясь  обвинителем, он сразу же вываливал  на
стол целый ворох сплетен. Хотя сам,  по свидетельству Плиния-младшего, писал
любовные стихи своему вольноотпущеннику Тирону.
     Нормативная и бытовая римская эротика подчеркнуто  бисексуальна:  важен
не пол  партнера, а то,  какое  удовольствие он  доставляет.  Марку  Антонию
Светоний  приписывает слова:  "Какое значение  имеет, куда или в кого ты это
всунешь?" Страстная любовь Гая Валерия Катулла (87-54 до н. э.) к прекрасной
"Лесбии",  не  помешала ему посвятить 4  стихотворения неразделенной любви к
юноше  Ювенцию.  Тибулл, отчасти  предвосхищая Овидия,  сочинил стихотворное
руководство по  обольщению мальчиков, но его собственный опыт  по этой части
оказался  не  очень удачным:  поэт жалуется на неразделенную  любовь к юноше
Марату, который предпочел ему более богатого поклонника. Проперций (1 в.  до
н.э.)  влюблен в  женщину, но в грустную минуту  желает своим врагам  любить
женщин, а друзьям -  мальчиков, педерастия - "спокойная  река, где не бывает
кораблекрушений: что может произойти в  таком узком  пространстве?" У Квинта
Горация Флакка (65-8 до  н.э), который жил и  умер холостяком,  есть "тысяча
страстей  для  девушек  и  тысяча страстей для мальчиков",  но  эти  страсти
довольно  спокойные.  Другу,  переживающему  любовную драму,  поэт  советует
утешиться  в объятиях юной  рабыни и раба, избегая  сильной привязанности  к
ним.   Впрочем,  женщины   у  Горация  явно   на  первом  месте.  Еще  более
недвусмысленно предпочитал женщин  Овидий, хотя мифологические образы Орфея,
Ганимеда, Аполлона и Гиацинта,  Нарцисса и других из его  "Метаморфоз" стали
источником  вдохновения для  позднейшей  гомоэротики. Напротив, болезенный и
застенчивый холостяк Вергилий  (70-19  до н.э.), любил исключительно юношей.
Созданные им образы влюбленных друг в друга юных пастухов стали в дальнейшем
"иконами"   однополой   любви,  а  их   имена,  например,   "Коридон"  стали
нарицательными.
     Однако римский  гомоэротизм  был верхушечным  явлением,  а  сексуальная
практика  императорского  Рима,  где  для  власть   имущих  не  было  ничего
запретного,  - из двенадцати цезарей,  биографии которых  составил Светоний,
связей  с мужчинами не имели  только двое, причем многие из этих связей были
вызывающе-садистскими,  -  еще больше ухудшил его репутацию, символизируя  в
глазах населения всеобщее падение нравов и разложение общества.  Реакцией на
это  было усиление  аскетической морали,  ориентированной на  самоконтроль и
сексуальное воздержание.
     Едва  ли  нее  единственный  возвышенный  пример однополой любви времен
поздней Империи - чувство императора Адриана (76-138) к юному красавцу греку
Антиною.  Когда  тот утонул,  купаясь в Ниле, император повелел  обожествить
его, основал в его честь  город Антинополис и поставил его статуи и бюсты во
всех  больших городах  Империи.  Вряд ли  новый культ пришелся  по вкусу его
подданным, однако  образ Антиноя, запечатленный  во множестве скультур, стал
популярным  символом  юношеской  красоты  и  изящества,  которых  не   может
разрушить  даже  преждевременная  смерть. Французская  писательница Маргерит
Юрсенар посвятила любви Адриана и  Антиноя исторический роман,  написанный в
форме воспоминаний  Адриана,  а португальский  поэт  Фернандо Пессоа - поэму
"Антиной" (1918).
        Неназываемый порок
      <i>Или вы не знаете, что неправедные
     Царства Божия не наследуют?
     Не обманывайтесь: ни блудники,
     ни идолослужители, ни прелюбодеи,
     ни малакии, ни мужеложники.</i>
     Апостол Павел

     Христианское отношение к однополой  любви было продолжением традиций, с
одной  стороны, иудаизма, а  с  другой  - поздней  античности.  В  принципе,
аскетическое христианство осуждает все виды чувственности, однополая  любовь
-  только частный случай общего запрета. В отличие от Ветхого завета, ранние
христианские  тексты  вообще   не  упоминают  ее,  сам  Христос  никогда  не
высказывался по этому поводу.
     В Евангелии  от Матфея  есть  один стих, который обычно истолковывается
как  "антисодомитский":  "Я  говорю вам,  что всякий,  гневающийся  на брата
своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: "рака", подлежит
синедриону;  а  кто  скажет: "безумный",  подлежит  геенне огненной" (Матфей
5:22).   Загадочное  негреческое  слово   "рака",  переведенное  в   русском
каноническом  тексте Библии как "пустой человек", по мнению специалистов,  -
еврейское  rakha  (мягкий),  которое  могло  подразумевать  женственность  и
слабость, а заодно и пассивную гомосексуальность, тогда как греческое moros,
переводимое как "безумие" или  "глупость", означало  мужскую гомосексуальную
агрессию.  В  переводе на  современный  язык,  этот текст  просто  запрещает
обзывать  людей  "пидорами", считая  такие  слова  крайне  обидными. Апостол
Матфей   лишь  воспроизводит  характерное   для   эллинистического  иудаизма
осуждение  гомосексуальности,  причем   "активная"  карается   строже,   чем
"пассивная".
     Все остальные евангельские высказывания, прямо или косвенно  осуждающие
однополую любовь, принадлежат одному и тому же  человеку -  апостолу  Павлу,
который вообще  говорил о сексе больше всех других апостолов, вместе взятых.
Вот его суждения.
     "Или вы  не  знаете,  что  неправедные Царства Божия не  наследуют?  Не
обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни
мужеложники". (Первое послание к коринфянам, 6: 9)
     Слово  "малакии"   обозначало   мягких,   феминизированных   мужчин   и
ассоциировалось с  пассивной  гомосексуальностью,  но  имело  и  ряд  других
значений;  в древней  Руси "малакией" называлась  мастурбация (не отсюда  ли
происходит слово "малофейка" - сперма?).
     Описывая  разложение отвернувшегося  от  Бога  языческого  мира,  Павел
пишет:  "Потому предал  их  Бог  постыдным  страстям:  женщины  их  заменили
естественное употребление противоестественным;  Подобно и мужчины, оставивши
естественное употребление женского  пола, разжигались похотью друг на друга,
мужчины  на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное  возмездие за
свое  заблуждение. И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их
Бог  превратному  уму -  делать  непотребства, Так что они исполнены  всякой
неправды,   блуда,  лукавства,   корыстолюбия,  злобы,   исполнены  зависти,
убийства,    распрей,    обмана,    злонравия,     Злоречивы,    клеветники,
богоненавистники,  обидчики,   самохвалы,  горды,   изобретательны  на  зло,
непослушны  родителям,  Безрассудны,   вероломны,   нелюбовны,  непримиримы,
немилостивы".(Послание к римлянам 1: 26-31)
     Великолепная  инвектива!   Со   своей  точки  зрения,   Апостол   Павел
последователен  и  логичен.  Если  любое вожделение греховно  и  низменно, а
сексуальная близость допустима только в браке  и лишь ради продолжения рода,
то однополая  страсть и подавно не  имеет оправдания. Тем не  менее  апостол
Павел не выделяет  ее в  особую  категорию. По  его словам, Царства Божия не
наследуют не  только малакии и мужеложники, но также "ни воры, ни  лихоимцы,
ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники" (Первое послание к коринфянам 6: 10).
Между  тем  к этим порокам  и  их носителям церковь в  дальнейшем относилась
снисходительно, тогда как гомосексуальность стала неназываемой. Почему?
     Все отцы  церкви  прославляли  воздержание и девственность,  а одним из
самых  сильных  и  опасных  соблазнов  для  них был  секс.  Чем сильнее были
чувства,  которые  верующему  приходилось  преодолевать,  тем  строже   было
морально-религиозное  осуждение  "соблазна".  Запретить людям  "плодиться  и
множиться"  церковники  не  могли,  но  тем  яростнее  они  обрушиваются  на
внебрачный,  нерепродуктивный  и  особенно   -  однополый  секс.  По  нормам
канонического (церковного)  права,  кодифицированного в  309  г.  собором  в
Эльвире (нынешняя Гранада), сексуальные отношения между лицами одного и того
же  пола  так  же  греховны  и противозаконны,  как  прелюбодеяние. Мужчина,
имевший сношения с мальчиками,  не мог  получить причастие даже  на смертном
одре.
     Впрочем,  разные  авторы  назначали  за  этот  грех  разные  наказания.
Согласно пенитенциалию  папы Григория Ш  (УШ в.)  сексуальный контакт  между
женщинами  карался 160-дневным  покаянием, а между мужчинами - одногодичным.
Архиепископ  Бурхард  Вормский (умер в  1025  г.)  самые  строгие  наказания
накладывал за содомию и скотоложство,  различая при однополую  и  разнополую
содомию,  последняя наказывалась  гораздо мягче. Другие гомосексуальные,  по
нашим понятиям,  действия наказывались  совсем мягко: взаимная мастурбация -
30 дневным покаянием,  а сношение  "между  бедер"  - 40-дневным (так же, как
вызов кого-то на  соревнование по  пьянке  -  кто  кого  перепьет,  или  как
сношение  с женой во время Великого  поста).  Теодор  Кентерберийский "самым
большим злом" считал оральный секс, все равно, с мужчиной или с женщиной.
     Постепенно церковные нормы подчиняли себе  и светское законодательство.
В  342 г. императоры Констанций  и  Констант запретили не то - если понимать
текст закона буквально  -  однополые  браки,  не  то вообще  однополый секс;
виновные  подвергались "особому  наказанию" (возможно, кастрации). В 390  г.
император Феодосий 1, в порядке  борьбы  с языческими культами, издал закон,
по которому  пассивная  гомосексуальность в борделях  наказывалась сожжением
заживо.  В 438 г. Феодосий П распространил  эту  кару на всех,  уличенных  в
"пассивной" содомии, а Юстиниан  в 538 и 544 гг.  велел  подвергать смертной
казни всех участников подобных действий, независимо от сексуальной позиции..
     Женской гомосексуальности  церковники  уделяли  меньше  внимания.  Хотя
апостол Павел считал ее такой же отвратительной, как содомия, а святой Иоанн
Хризостом писал, что для женщин искать  таких  сношений даже более постыдно,
"ибо они  должны быть скромнее мужчин",  церковные  наказания за лесбиянство
назначались  реже,  касались  преимущественно  монахинь и  были сравнительно
мягкими.  Однополую  любовь  не только  преследовали,  но  и приписывали  ей
всевозможные социальные несчастья и стихийные бедствия. По словам императора
Юстиниана, именно "из-за таких преступлений возникают голод, землетрясения и
мор".
     Выполнялись  ли  эти законы и были  ли они эффективны? Однополая любовь
всегда  имела какие-то социальные ниши. В раннем средневековье  ее  главными
убежищами  были  воинские  братства  (пережитки  древних  мужских союзов)  и
монастыри.
     Германские  племена,  на  территории  которых возник западноевропейский
феодализм,  имели  развитые  воинские  организации,   где   презиралось  все
женственное и действовали обряды мужских инициаций,  включавшие, возможно, и
сексуальные контакты  между старшими и младшими. Жестко табуировалась только
рецептивная позиция, покрывавшая мужчину несмываемым позором; зато тот, кому
удалось,  силой или хитростью,  овладеть  врагом или  соперником, приобретал
почет и славу. Изменить  эту древнюю психологию было не так-то просто,  да и
сами условия воинской жизни, включая половую сегрегацию,  благоприятствовали
сексуальным  контактам  между  мужчинами. Из  всех так называемых варварских
правд,  только  принятый около  650 года  закон  находившегося  под  сильным
римским  влиянием вестготского королевства (на территории Испании), запретил
однополый секс, предусмотрев в качестве кары кастрацию обоих участников.
     В быту  же  отношение к этому "пороку"  и  после  христианизации долгое
время оставалось снисходительным. Первый король салических франков Хлодвиг в
день своего крещения  покаялся в этом грехе и получил отпущение. Один из его
преемников Гуго Капет, согласно легенде, заметив однажды в углу церкви двоих
ласкающих друг  друга мужчин, прикрыл их  своим  плащом,  а затем вернулся к
алтарю,  чтобы  дать  грешникам  время скрыться. Феодальный рыцарский  эпос,
ставивший воинскую дружбу выше супружеской любви, имеет  отчетливые,  хотя и
не  выраженные прямо,  гомоэротические тона.  Содомия  часто  практиковалась
среди молодых странствующих рыцарей, между рыцарями и пажами и т.д.
     Самым массовым прибежищем и рассадником гомосексуальных отношений были,
естественно, монастыри,  где молодые  монахи и послушники вольно и  невольно
"вводили  в  соблазн"  старших  и  друг  друга. Основатель  одного  и первых
коптских монастырей (313 г.) святой Пахомий постановил, что монахи не должны
не только спать на одном  матрасе,  но  даже сидеть вплотную друг  к другу в
трапезной. Его младший современник святой  Василий писал: "Во время  трапезы
садись подальше от своего молодого брата;  ложась отдыхать, не оставляй свою
одежду рядом с его одеждой; лучше, если между вами ляжет старший брат. Когда
молодой брат разговаривает  с  тобой или поет напротив тебя в  хоре, отвечай
ему с опущенной головой, чтобы ненароком не взглянуть пристально ему в лицо,
чтобы  злой  сеятель не заронил  в  тебя  семя  желания,  которое  прорастет
разложением и гибелью".
     Советы  подкреплялись  запретами. Второй  Турский  собор (567) запретил
монахам  и  священникам  спать  подвое  в постели.  Позже  это правило  было
распространено  и на монахинь.  Увы, ничего не  помогало! В  Х в. настоятель
аббатства  Сен-Жермен  де  Прэ Аббон горько жалуется  на всеобщий разврат. В
середине XI  в. фанатичный святой  Петр Дамиан  тщетно призывал папу Льва IX
усилить  борьбу  с содомией.  В  начале XII  в.  архиепископ Кентерберийский
святой Ансельм, отвечая по подобные же требования, разъяснял, что "этот грех
стал таким  распространенным, что почти никто даже не  краснеет из-за него и
поэтому многие погружаются в него, не осознавая его серьезности".
     Эмоциональные  тональность  этих чувств  и  привязанностей  могла  быть
разной.  Иногда  это  были откровенно сексуальные связи, о  которых светские
молодые  люди  говорили  с  шутками  и  прибаутками.  У  других  гомоэротизм
облекался в форму  интимной страстной дружбы, сексуальная подоплека которой,
возможно, даже не осознавалась  ее участниками. Позже  такие отношения стали
называть "особенной дружбой".
     Дружба, любовь и сексуальная близость - не одно и то же, в средние века
дистанция между неосознанным гомоэротизмом и гомосексуальностью была гораздо
больше, чем  сегодня. Люди могли не осознавать  истинной природы собственных
чувств   и   не   допускать  их   телесной  материализации.  Потребность   в
эмоциональном тепле и психологической интимности была в монастырях настолько
сильна, что нежные письма иногда писали  даже незнакомым людям или тем, кого
не видели  годами.  Но  отнюдь не  все церковники придерживались религиозных
канонов.  В Х-XII вв.  духовные лица создали  на латинском языке  целый жанр
светской,  откровенно-эротической любовной  лирики, обращенной к мальчикам и
юношам. Сохранилось и несколько лесбийских текстов.
     Во  многих средневековых городах легально существовали мужские бордели.
Особенно  славилась  ими Флоренция,  в  Германии  педерастов  даже  прозвали
"флорентийцами". Слабостью  к  мужскому полу прославились  английские короли
Вильгельм П Рыжий,  Ричард Львиное Сердце, Эдуард П, Яков  1, короли Франции
Филипп П, Иоанн П, Генрих Ш, Людовик XIII, германские императоры Фридрих П и
Рудольф  П, прусский король  Фридрих П, Конрадин  Сицилийский, римские  папы
Павел П, Сикст 1У, Юлий П, Лев Х,  который, по  слухам, даже умер в объятиях
мальчика,  Адриан  VI,  Юлий  Ш и  несчетное множество  князей,  кардиналов,
архиепископов и прочих знатных и могущественных людей.
     Реальное  отношение  церкви  и  светских  феодалов  к  однополой  любви
зависело  прежде  всего  от политических  причин. Гонения  на содомитов, как
правило, усиливались в периоды политических и духовных кризисов, параллельно
росту религиозной и прочей нетерпимости, или когда  властям было нужно найти
козла  отпущения,  чтобы  разрядить  народное  недовольство.  Так,  усиление
преследования  содомитов  во   второй   половине  XII  в.  было   связано  с
политической  атмосферой   крестовых  походов:  приписав  собственный  порок
иноверцам-арабам,  церковь  тем самым укрепляла "христианскую  солидарность"
против общего врага.  Если в раннем  средневековье содомия была просто одним
из  многих грехов, то в первой половине  XIII  в. ее  приравнивают к ереси и
демонизируют,  поручая расследование  таких обвинений  только что  созданной
"святейшей инквизиции", и  наказывалась она уже  не штрафом или изгнанием, а
сожжением на костре.
     Активную роль  в этой  репрессивной  политике играло и государство.  Во
второй  половине XIII в. антисодомитские законы были приняты  в  большинстве
европейских  государств.  В Англии  сожжение  содомитов  ввел  Эдуард  1, во
Франции - Людовик IX. В Кастилии по законам Альфонса Х  содомия наказывалась
кастрацией  и затем повешением за ноги до наступления смерти; в конце XV  в.
Фердинанд и Изабелла заменили эту казнь сожжением. Такое же законодательство
вводится во многих итальянских городах. Таким образом, "грех" стал ересью, а
затем и уголовным преступлением.
     Чем   расплывчатее   были  формулировки  законов,  тем  легче  их  было
применять.  В  1481 г.  один  венецианский рыбак был  обезглавлен за "частую
содомию с собственной женой".
     Сколько людей  стали  жертвами  этих репрессий?  По современным меркам,
немного. Во  Франции  с 1317 по 1789 состоялось 73 "содомитских"  процесса и
было  сожжено 38  человек. Из  30  тысяч дел,  расследованных  португальской
инквизицией, обвинение в "неназываемом  пороке"  содержалось в 900, однако к
некоторым   категориям   преступников,   например,   подросткам,   проявляли
снисхождение,  так  что сожжено  было  "всего" 50  человек.  В  Италии,  где
подобными  делами  занимались  светские  власти,  наказания  были  не  столь
суровыми. Во  Флоренции с 1348  по 1461 состоялось 50 процессов о содомии, и
было  вынесено  10  смертных приговоров,  из  них  7  -  за  гомосексуальные
действия,  но   всех   семи   случаях   содомия  сопровождалась  отягчающими
обстоятельствами,  вроде   грабежа,   изнасилования   и   т.п.   В   Испании
преследования были более жестокими, но многое зависело от прилежания местных
властей.  В Севилье  между  1578  и  1616 гг.  было сожжено 52,  в  Валенсии
(приблизительно за то же время) - 17, в Сарагосе - 34,  в Барселоне  - всего
двое.
     Если сравнить эти цифры с тем, что в Англии между  1500 и 1700 гг. было
казнено 5000 ведьм, преследование содомитов выглядит сравнительно умеренным.
Но  на  самом деле жертв  было много больше.  Каждый  процесс, который  вела
инквизиция,  сопровождался   пытками,   которым   подвергались   не   только
обвиняемые, но и многочисленные свидетели. Плюс - общественное мнение.  Если
в наши дни  обвинение  сексуального  характера, даже не  будучи  доказанным,
может сломать человеку жизнь, чего было ждать в средние века?
     Драконовские  законы были не только средством сохранения идеологической
монополии  церкви  и  ее  собственной  самозащиты,  но  и  отражали  влияние
консервативных народных масс. Простые и необразованные люди считали содомию,
как  и все прочие сексуальные  изыски,  проявлениями  общей развращенности и
безнравственности  правящих верхов. Внимание сосредоточивалось исключительно
на внешних  признаках.  Почти все  выпады против засилья "грязных катамитов"
при  английском  королевском  дворе  в  XI-  XII  вв.  концентрировались  на
"женственной"  внешности, манерах  и одежде молодых дворян. Особенно  бурные
страсти вызывали длинные волосы. Ношение длинных волос  само по себе не было
ни новомодным,  ни  "женственным". У германских племен раннего средневековья
длинные волосы считались символом мужской  силы и могущества. Тем не менее в
XI1  в. длинные  волосы  стали  считать  признаком изнеженности  и продуктом
норманнского влияния; некоторые священники не только осуждали их в пламенных
проповедях,  но и, если представлялась  возможность, собственноручно стригли
королей и лордов.
     В отношении к содомитам ярко проявлялась  сословная  ненависть. Облекая
свою  зависть  к аристократии  в  форму борьбы  за  нравственное очищение  и
обновление, средневековые горожане были гораздо  нетерпимее циничных  князей
церкви. Рост  влияния  этого  класса везде и всюду  сопровождался  усилением
репрессий. Протестантские церкви были в этом отношении ничуть не либеральнее
католической. Взаимные обвинения в  содомии - один из самых распространенных
"аргументов" в спорах между протестантами и католиками в ХVI в.
     Положение  и  репутация однополой  любви  заметно  улучшились  в  эпоху
Возрождения, в связи  с  общей  реабилитацией тела  и  плоти. В ренессансной
системе  ценностей  однополая  любовь - не преступление, а "красивый порок".
Марсилио Фичино, Мишель де Монтень и Эразм Роттердамский, вслед за Платоном,
утверждали, что  некоторые  мужчины от природы предрасположены больше любить
юношей, чем  женщин. Хотя формально содомия оставалось преступлением, многие
смотрели на нее сквозь пальцы или с юмором, а некоторые даже бравировали ею.
В одной из новелл  "Декамерона"  Бокаччьо  муж, застав  у своей  жены  юного
любовника,  вместо  положенной сцены  ревности  заставил  молодого  человека
развлекаться втроем  всю  ночь, так что на утро  юноша  не  знал, кто с  ним
забавлялся больше - жена или муж.
     Великого скульптора Бенвенуто Челлини (1500-1571) дважды, в 1527 и 1557
гг., привлекали  к суду за связи с мальчиками,  причем во второй раз  он был
вынужден признаться и приговорен к  штрафу и четырем годам тюрьмы. Однако он
не   только  избежал  тюремного  заключения,  но  и  продолжал  пользоваться
покровительством высоких лиц  и  выполнять  заказы князей церкви. Когда  его
враг  и  соперник  Баччо  Бандинелли в  присутствии герцога  Медичи  обозвал
Челлини  "содомитищем",  тот  ответил: "... Дал  бы  Бог, чтобы я знал столь
благородное искусство, потому что  мы  знаем,  что  им  занимался  Юпитер  с
Ганимедом в  раю, а здесь на  земле  им занимаются  величайшие  императоры и
наибольшие короли мира. Я низкий и смиренный человечек, который и не мог бы,
и не сумел бы вмешиваться  в столь дивное  дело". Это заявление было покрыто
общим хохотом.
     Художник   Джованни  Бацци   (1477  -1549)  даже  налоговые  декларации
подписывал своим прозвищем "Содома", под которым и вошел в историю живописи.
Английский  поэт  и  драматург  Кристофер  Марло   (1564-1593),   по  словам
приставленного к нему  тайного  осведомителя,  говорил,  что  "кто не  любит
табака и мальчиков  -  дураки".  А герой  рассказа  флорентийского  писателя
Маттео  Банделло (1485-1561) на упреки  духовника, что он скрыл на  исповеди
свои  гомосексуальные приключения,  ответил: "Развлекаться с мальчиками  для
меня  естественнее, чем  есть и пить, а вы спрашивали меня, не согрешил ли я
против природы!"
     Многих  гениев  итальянского  Возрождения  подозревали  или обвиняли  в
гомоэротизме  и  сексуальных  связях  с  мальчиками  и  молодыми  людьми.  В
большинстве  случаев  доказать  или  опровергнуть  эти  обвинения  одинаково
трудно: о личной жизни художников  сохранилось  слишком мало свидетельств, а
истолкование творчества - дело довольно субъективное.
     О  флорентийском скульпторе  Сандро  Донателло  (1386-1466)  достоверно
известно только то, что он предпочитал брать в ученики красивых  мальчиков и
по поводу его отношений с ними всегда ходили сплетни и анекдоты, на  которые
веселый  и жизнерадостный художник не обращал внимания.  Две его  знаменитые
скульптуры  "Давид"  и "Святой  Георгий"  многим  кажутся  гомоэротическими.
"Давид"  Донателло выглядит не библейским  героем, а кокетливым  андрогинным
подростком,  странным  образом  сочетающим  мускулистые  руки с  женственной
мягкостью и округлостью бедер; его эротическая соблазнительность  еще больше
подчеркивается  экзотической  шляпой  и высокими сапогами. Ни до,  ни  после
Донателло  никто  Давида  таким  не  изображал.  Что  же  касается  "Святого
Георгия", то в ХVI в. на его  счет во Флоренции ходила непристойная шуточная
поэма, автор которой  называет статую  "мой  красивый Ганимед", расхваливает
его  телесные прелести и  заявляет, что  "такой  красивый мальчонка" был  бы
идеальной заменой реального любовника: правда,  им можно только  любоваться,
зато не будет ни измен, ни сцен ревности. Но  художник не может  отвечать за
чужое восприятие.
     На Сандро Боттичелли (1444-1510) в 1502 г. был написан анонимный донос,
в  котором его обвиняли  в содомии с одним  из его подмастерьев, но художник
обвинения категорически  отрицал  и  власти  даже не  начали  по этому  делу
следствия.
     Имя  Леонардо  да  Винчи  (1452-1519)  фигурировало в  списке  клиентов
17-летнего  проститута Сантарелли, против которого в 1476 во Флоренции  было
заведено уголовное  дело, но сам художник, как и прочие  клиенты Сантарелли,
ни в  чем  не  обвинялся.  Один  автор  ХVI  в.  писал, что  Леонардо  любил
исключительно мальчиков-подростков не старше 15 лет, но это не доказано.
     В  отличие  от  большинства  своих  современников,  Леонардо  тщательно
оберегал свою личную жизнь от посторонних  взоров. Близких  женщин у него не
было.  Многолетним  спутником жизни  художника  был  подобранный им в Милане
красивый  юноша  Салаи,  который был  одновременного его учеником,  слугой и
подмастерьем. Подобно многим мальчикам этого типа, Салаи был нечист  на руку
и в конце концов оставил Леонардо,  тем не менее мастер  любил его и завещал
ему крупную сумму денег. После ухода Салаи, художник взял к себе в дом юношу
благородного происхождения  Франческо Мельци, который был ему  чем-то  вроде
сына, последовал за ним во Францию, оставался с ним до самой смерти Леонардо
и унаследовал его огромный  архив. О характере отношений художника с Салаи и
Мельци   ничего  достоверно  не  известно,  они   вполне  могли   оставаться
патерналистски платоническими, тем более, что и в  творчестве Леонардо очень
мало  чувственного,  оно  выглядит асексуальным. Фрейд  в  своей  знаменитой
психобиографии Леонардо (1910) пришел к выводу о его латентном гомоэротизме,
но этот очерк содержит много фактических ошибок.
     Микеланджело Буонаротти  (1475-1564), в отличие от Леонардо,  отличался
страстным  характером.  В  молодости он дважды подвергался  гомосексуальному
шантажу и научился осторожности.  Когда отец одного юноши,  желая пристроить
сына учеником к  великому мастеру, предложил  художнику  использовать его  в
постели,  тот с негодованием  отверг  это предложение.  Была ли  эта реакция
искренней или демонстративной, мы не знаем. Некоторые исследователи считают,
что Микеланджело вообще  избегал физического секса, будь то с женщинами, или
с  мужчинами.  Однако Микеланджело-художник определенно  предпочитал мужскую
наготу  женской,  а  в  его  любовных  сонетах, посвященных  преимущественно
мужчинам (при  их  публикации  в  1623  г.  внучатый племянник  Микеланджело
фальсифицировал их, заменив  местоимения  мужского  рода  на  женские)  явно
присутствуют гомоэротические мотивы.
     Источником  вдохновения для немолодого, а  по тогдашним  представлениям
старого (в  момент  их  первой  встречи  ему было  57  лет)  художника  была
многолетняя страстная любовь к  23-летнему  римскому  дворянину  Томмазо  де
Кавальери,  которому Микеланджело дарил  рисунки  и посвящал любовные стихи;
учитывая сословную  и возрастную  разницу между  ними, это  чувство,  скорее
всего, оставалась платоническим и  какое-то время сосуществовало с любовью к
Виттории  Колонна. Большинство  современных  исследователей склонны  считать
Микеланджело гомо= или, по крайней мере, бисексуалом.
     Репутацию содомита имел Микеланджело Меризи да Караваджо (1571 - 1610),
который  рисовал   нежных  женственных   мальчиков  (эрмитажного  "Мальчика,
играющего  на лютне"  и "Торговца фруктами" из галереи Боргезе искусствоведы
долго  принимали  за девочек), с именем  которого связано  несколько громких
скандалов.
     С кем спали и кого любили художники Возрождения, в  общем-то, не так уж
важно. Существенно то, что  реабилитируя человека, они реабилитировали также
и гомосексуальное  желание и  создали  новые  образы мужского тела, любви  и
чувственности.  Выставленная  напоказ мужская  нагота волновала  и тревожила
воображение.  Рассказывают, что мраморное распятие работы Бенвенуто  Челлини
настолько  шокировало  Филиппа  П Испанского,  что он  прикрыл пенис  Христа
собственным носовым  платком.  Микеланджело,  в нарушение античного  канона,
"натуралистически"  изваял  Давида  с  лобковыми волосами,  хотя,  как  дань
греческим традициям, - необрезанным..
     Ренессансное отношение к  "красивому пороку",  отчасти  сохранившееся в
елизаветинской  Англии  и  во  Франции XVII  в.,  было  сугубо  верхушечным,
элитарным, типичным для аристократической и богемно-артистической среды, где
нормы официальной морали  не  действовали. Наличие влиятельных  покровителей
позволяло  французским  "либертинам", как  осудительно  называли сторонников
свободной, не признающей религиозных ограничений, гедонистической морали, не
только  удовлетворять  свои  неканонические  сексуальные  склонности,  но  и
создавать тайные сети дружеских связей,  основанных на общности  эротических
вкусов.
     Существовали   они  и  при  королевских  дворах,   даже  независимо  от
сексуальной  ориентации  правящего монарха. "Король-Солнце"  Людовик  XIV, в
отличие  от своего  отца,  любил исключительно женщин,  но  его младший брат
герцог Филипп Орлеанский обожал носить  на балах и карнавалах женское платье
и  не  скрывал своих  любовных отношений  с  графом де Гишем  и  шевалье  де
Лоррэном (женоподобие  не мешало ему  быть успешным  полководцем, вызывая  у
короля жгучую зависть). Периодически по поводу "Мсье", как титуловали  брата
короля, и его окружения возникали громкие скандалы. В 1678 несколько знатных
молодых  людей  (де Гиш, де  Граммон и  др.)  создали  тайный  орден,  члены
которого  приняли  обет  полного  воздержания  от  женщин,  кроме   как  для
продолжения   рода.  Вступлению   в  орден  предшествовал  обряд  инициации,
включавший интимный  осмотр  тела новичка  магистрами.  В 1681  г.  в  орден
вступил 18-летний внебрачный сын  короля адмирал Франции  граф де Вермандуа,
который не только все разболтал своим многочисленным друзьям, но и пригласил
присоединиться к ордену 16-летнего красавчика и  ловеласа  принца  де Конти.
Разгневанный король приказал выпороть графа де Вермандуа в своем присутствии
и отправил в ссылку; Конти был отправлен к семье в замок Шантильи, остальные
получили выговоры. Но практически это ничего не меняло.
     Когда в 1722 г. престарелый  маршал  де Вильруа по  собственному почину
добился удаления от двора своего внука маркиза д'Алинкура, который вместе  с
молодым герцогом де Буфлером  пытался прямо  в парке "содомизировать", с его
полного  добровольного согласия, третьего юного маркиза, при  дворе осуждали
не  внука, а деда. Племянник маршала принц  Шарль  Лотарингский  сказал ему:
"Мсье, не  следует дисциплинировать своих детей с помощью короля,  для этого
есть  другие  способы; лично  я не  стал бы  ничего  предпринимать по такому
поводу".
     Между  прочим, эти распутные  молодые  дворяне были отличными  воинами.
Военный министр Людовика XIV Лувуа в  беседе  с  королем  даже выдвигал в их
защиту довод, что содомиты охотно идут в  армию, а будь  они устроены иначе,
они предпочитали  бы сидеть дома с  женами и любовницами. Явными содомитами,
причем  некоторые  -  исключительно "пассивными",  были многие знаменитейшие
полководцы XVII века: великий  Конде, маршал Вандом, который подставлял свой
зад буквально  всем  желающим, не  различая  чинов  и званий, его брат приор
Вандомский, маршал д'Юксель,  маршал герцог  де Вильяр, маршал Тюренн, принц
Евгений Савойский
     На  официальном языке такие отношения  именовались "грехом",  "пороком"
или  "извращением", в  обыденной  же  речи  их чаще  называли,  "греческой",
"философской", "сократической", "итальянской" или  "флорентийской"  любовью,
"склонностью", "вкусами" или просто "нравами".
     Однако  шутить  на  эти  темы  могли только привилегированные. В Европе
XVII-XVIII веков  содомия  была сословным, классовым  преступлением.  Анализ
судебных  архивов  показывает,  что сжигали как  еретиков и сажали в  тюрьмы
исключительно   простых   людей:   текстильщиков,    каменщиков,   пастухов,
парикмахеров, рабочих, виноделов,  торговцев.  Эти  люди не  умели  говорить
возвышенно, не  называли  секс  "сократической дружбой", да и  сама судебная
процедура  не  способствовала  лирическим  излияниям.  Но  иногда со страниц
пожелтевших  хроник   встают   трогательные   истории  настоящей   любви.  В
венецианском архиве сохранилось, например, судебное дело арестованных в 1357
г. двоих гондольеров: они жили вместе несколько лет,  имели общее дело, а на
допросах оба лгали, пытаясь выгородить не себя, а другого, любимого...
     В Англии законы, каравшие акт содомии между  мужчинами смертной казнью,
применялись  к аристократам,  только  если  против  них были какие-то  более
серьезные  религиозные  или  политические  обвинения.  Содомия  была  скорее
поводом, чем причиной преследований. Например, в 1540 г. лорд Хангерфорд был
обезглавлен  за  то,  что  несколько лет  "содомизировал" своих слуг, но его
обвиняли также  в  государственной  измене и ереси. Когда  же  в  1541 г.  в
сексуальных  связях с  учениками и собственным слугой был уличен влиятельный
директор знаменитой  аристократической Итонской  школы  Николас  Юдалл,  его
тихо, не лишив церковных званий, освободили от должности,  а позже назначили
директором другой церковной  школы,  Винчестерской.  Елизаветинские вельможи
охотно  и  небескорыстно   покровительствовали  смазливым  молодым  актерам,
игравшим  женские  роли. Слабость к  мальчикам  отличала  философа  Фрэнсиса
Бэкона (1561-1626) и его старшего брата лорда Энтони (1558-1601).
     Непреодолимую  склонность к  молодым  людям питал  и сам король  Яков 1
(1566-1625),  В  письме  к  своему фавориту  герцогу  Бэкингему, миниатюрный
портрет которого он  носил  у себя  на сердце, Яков  писал:  "...Я хочу жить
только ради тебя и предпочел бы быть изгнанным в любой конец земли  вместе с
тобой,  чем  жить  печальной вдовьей жизнью  без тебя. И да благословит тебя
Бог, мое сладкое дитя  и жена, чтобы ты всегда был утешением своему дорогому
папе и супругу". Мысль о том, что  такое совмещение ролей  кровосмесительно,
очевидно, не приходила благочестивому "защитнику веры" в голову.
     Официальная  "неназываемость"  содомии  не исключала  наличия  обширной
художественной  литературы, прямо или  косвенно посвященной  "мужской любви"
Кроме  творчества  Кристофера  Марло,  эти  мотивы   рельефно   выступают  в
пасторалях  Ричарда  Барнфилда  (1574-1627) и  Эдмунда Спенсера (1552-1599).
Пасторальный жанр открывал большие возможности для описания нежных отношений
между  мужчинами,  которые  в  обыденной  жизни   вызвали  бы  насмешки  или
подозрения.
     Больше всего споров  вызывает, разумеется, Шекспир. Биографы до сих пор
спорят о характере взаимоотношений  драматурга с  его знатным  покровителем,
молодым красавцем графом Саутхэмтоном,  которому  предположительно посвящены
многие шекспировские сонеты. Поскольку достоверных данных о  жизни  Шекспира
нет,  биографы  стараются  извлечь максимум возможного из его  произведений.
Если  принять шекспировские  сонеты, написанные от  первого лица, за  личную
исповедь, то поэт явно бисексуален:
     На радость и печаль, по воле рока,
     Два друга, две любви владеют мной:
     Мужчина светлокудрый, светлоокий
     И женщина, в чьих взорах мрак ночной
     (сонет 144, пер С. Маршака)
     По мнению шекспироведов, первые 126 сонетов адресованы молодому, моложе
автора, мужчине  благородного  происхождения, а последние  28 - черноволосой
женщине, возлюбленной  автора.  Эта раздвоенность не переживается как  нечто
трагическое, непреодолимое, две любви просто существуют в разных плоскостях:
     Тебя природа женщиною милой
     Задумала, но, страстью пленена,
     Она меня с тобою разлучила,
     А женщин осчастливила она.
     Пусть будет так. Но вот мое условье:
     Люби меня, а их дари любовью
     (сонет 20, перевод Маршака)
     Веселая  содомия и бисексуальность  широко представлены  и в английской
культуре эпохи Реставрации  и первой  половины XVIII в Лондон  конца XVII в.
был  европейской  столицей  мужской  проституции.  При  этом  рисуются   два
совершенно  разных  типа  содомитов:  бисексуальные,  агрессивно-маскулинные
либертины, которым все равно, кого трахать, лишь бы побольше, и женственные,
пассивные "молли"  (один  из многочисленных жаргонных терминов, обозначавших
проституток),  носящие женское платье  обитатели  мужских  борделей, имеющие
женские клички, собственный диалект и т.д. "Молли" были первой в новое время
городской гомосексуальной субкультурой, а точнее - подпольем.
        "Любовь, не смеющая назвать себя"
      <i>"Любовь, которая не смеет назвать себя"
     в этом столетии - то же самое великое
     чувство старшего мужчины к младшему,
     какое было между Давидом и
     Ионафаном, которое Платон положил в
     основу своей философии и которое вы
     найдете в сонетах Микеланджело и
     Шекспира. Эта глубокая духовная
     привязанность столь же чиста, сколь и
     совершенна... Она красива, утонченна,
     это самая благородная форма
     привязанности. В ней нет ничего
     неестественного.</i>
     Оскар Уайльд

     С  переходом  правосудия  из  рук  церкви  в  руки  государства  костры
инквизиции  постепенно затухают. За весь XVIII  век во Франции сожгли только
семерых содомитов, причем пятеро из них обвинялись также в изнасиловании или
убийстве. Содомия превратилась из  религиозной  проблемы в социальную, стала
из "порока" преступлением.
     Многие философы эпохи Просвещения относились к этим законам критически.
Монтескье (1689-1755) считал опасность "преступлений против естества" сильно
преувеличенной: "Не  создавайте  благоприятных  условий  для  развития этого
преступления,  преследуйте  его  строго  определенными  полицейскими  мерами
наравне с прочими нарушениями правил нравственности, и вы скоро увидите, что
сама природа  встанет  на  защиту своих прав и вернет их  себе".  Дени Дидро
(1713-1784)  говорил, что  если нет "естественного сосуда" и нужно  выбирать
между мастурбацией  и однополым сексом, то второй способ предпочтительнее, и
вообще  "ничто  существующее   не  может  быть  ни  противоестественным,  ни
внеприродным". Итальянский юрист  Чезаре Беккариа  (1738-1794)  в знаменитом
трактате "О преступлениях и  наказаниях"  (1764)  писал,  что  законы против
содомии  можно вообще  отменить,  потому  что  она  безвредна  и  вызывается
неправильным воспитанием; кроме того эти преступления трудно доказуемы, а их
расследование   порождает   много   злоупотреблений.   По   мнению  Кондорсэ
(1743-1794), "содомия,  если она не  сопряжена  с  насилием,  не может  быть
предметом  уголовных  законов.  Она  не   нарушает  прав  никакого   другого
человека".  Убежденным сторонником полной декриминализации  однополой  любви
был  английский  философ   Иеремия  Бентам  (1748-1832):  "Чтобы  уничтожить
человека, нужно иметь более серьезные основания, чем  простая нелюбовь к его
Вкусу, как бы эта  нелюбовь ни была сильна".  Но  опубликовать эти мысли при
жизни Бентам, как и Дидро, не решился.
     Тем не менее законодательство постепенно смягчается. В Австрии смертная
казнь за содомию была отменена в 1787 г., в Пруссии - в 1794. Решающий шаг в
этот направлении  сделала Французская революция. В соответствии с принципами
Декларации  прав человека,  французский  уголовный кодекс 1791 г.  вообще не
упоминает "преступлений  против природы". Кодекс  Наполеона (1810)  закрепил
это  нововведение,  сделав приватные  сексуальные отношения между  взрослыми
людьми  одного пола  по добровольному  согласию уголовно  ненаказуемыми.  По
этому образцу были  построены и уголовные кодексы многих  других европейских
государств.   В   России,   Пруссии,   Австро-Венгрии  и  Тоскане  уголовное
преследование гомосексуальности продолжалось.
     Самой  консервативной оказалась Великобритания. В  качестве реакции  на
свободолюбивые идеи Французской  революции,  английские власти в конце XVIII
в. даже ужесточили уголовные репрессии. В первой трети XIX в. по обвинению в
содомии в Англии было казнено свыше 50 человек. В отличие от прежних времен,
когда  высокое  общественное  положение  давало  иммунитет  против  судебных
преследований, во второй половине XVIII в. обвинение в "неназываемом пороке"
стало опасным  для  людей любого социального  статуса. Основанное  в 1691 г.
Общество  для реформы  нравов, которое  поддерживали  влиятельные  церковные
деятели  и  несколько  монархов,  за  46  лет  своего  существования  сумело
"разоблачить",  обвинив во всевозможных сексуальных грехах, свыше 100  тысяч
мужчин  и женщин.  Тем  же  занималось  созданное  в  1802  г. Общество  для
подавления  порока.  Смертная  казнь  за  содомию  была  в  Англии  заменена
10-летним тюремным заключением только в  1861  г. (в 1841  г.  парламент это
предложение отклонил).
     Драконовские  законы  и  ханжеское  общественное  мнение  делали  жизнь
гомосексуальных  англичан  невыносимой.  Самый  богатый  человек  в  Англии,
талантливый  24-летний  писатель Уильям  Бекфорд,  обвиненный  в  1784  г. в
сексуальной связи с 16-летним Уильямом Куртенэ, был  вынужден на  десять лет
покинуть Англию, а  по  возвращении пятьдесят лет жил  затворником  в  своем
поместье  Фонтхилл.  В  1822  г.  бежал  из  Англии  застигнутый  на   месте
преступления  с молодым  солдатом  епископ  ирландского города Клогер  Перси
Джослин.  Гомосексуальному шантажу приписывали и самоубийство в августе того
же года министра иностранных дел лорда Кэстльри.
     Те же причины удерживали заграницей лорда Байрона (1788-1824). Любовная
жизнь  Байрона   была  очень  запутанной  и  сложной.  Наряду  с  увлечением
женщинами, с которыми поэт обращался жестоко (по собственному признанию, его
единственной настоящей любовью  была двоюродная сестра  Августа  ), он еще в
школе  испытывал нежные  чувства к  мальчикам.  Страстная  любовь 17-летнего
Байрона к  15-летнему певчему из церковного хора Джону Эдлстону, которому он
посвятил  свои  первые  стихи, была  одной  из самых  сильных привязанностей
поэта.  Ранняя смерть  юноши  была  для Байрона  тяжелым ударом. Посвященные
Эдлстону  элегии он зашифровал женским именем Тирзы. В произведениях Байрона
есть и другие гомоэротические намеки и образы. Неудачный брак и слухи о  его
гомосексуальности сделали Байрона парией в высшем свете и заставили покинуть
Англию.  В  Греции он  чувствовал  себя во  всех отношениях  свободнее.  Его
последней  любовью  был  15-летний  грек Лукас,  о котором  Байрон  всячески
заботился, хотя не видел с его  стороны  взаимности. После смерти поэта  его
друзья и душеприказчики сожгли  некоторые его личные документы, тем не менее
некоторые   реальные  гомоэротические  приключения  Байрона  использованы  в
опубликованной  под его именем в якобы автобиографической  поэме  "Дон Леон"
(автор подделки до сих пор неизвестен).
     Почему  же,  несмотря  на  либерализацию  законодательства,  буржуазное
общество оказалось в этом вопросе столь нетерпимым? В отличие от феодального
общества, оно держится не на сословных привилегиях, а на одинаковом для всех
праве.  Само  по  себе  гомосексуальное  желание  не  зависит  от  классовой
принадлежности,  но  оправдать  его   могли  только   стоявшие  выше  закона
аристократы либо, наоборот, самые низы, у которых закона вообще не было. Для
среднего  класса   рафинированный  гедонизм  аристократии  и   неразборчивая
всеядность низов были одинаково неприемлемы, тем более, что те и другие были
его классовыми врагами.
     Воспитанному  в  духе  сословных  привилегий  аристократу   чужда  идея
равенства:  я  буду  делать,  что  хочу,  а  другим  этого  нельзя.   Буржуа
спрашивает:  "А что, если так будут поступать все?" и, естественно, приходит
в ужас: люди перестанут рожать детей, исчезнут брак и семья,  рухнет религия
и  т.д.  и  т.п.  До признания индивидуальных различий,  которые, не  будучи
сословно-классовыми,   могут,   именно   в   силу  своей   индивидуальности,
относительно мирно  сосуществовать  с  другими  стилями  жизни,  буржуазному
обществу  XIX  в.  было  еще  очень  далеко.  Его  сексуальная  мораль  была
прокрустовым  ложем  для  всех,  но  особенно  плохо  приходилось  тем,  кто
"отличался".
     Христианское   противопоставление   возвышенной   любви   и   низменной
чувственности, в сочетании с разобщенностью нежного и чувственного влечения,
в которой Фрейд видел общее свойство мужской  (и в особенности подростковой)
сексуальности,  было  возведено  в  абсолют.  Утратившая невинность  женщина
переставала  быть  не  только  уважаемой,  но  зачастую  и   желанной.  Один
английский пастор рассказывал,  что когда  однажды мальчиком он подумал, что
невинная чистая  девушка  станет  его  женой,  он испытал  не  вожделение, а
чувство  жалости по поводу  ее унижения. С однополыми  отношениями было  еще
хуже. Ради сохранения самоуважения, люди вынуждены были обманывать не только
других, но и  самих себя,  представляя свое влечение духовным и бестелесным.
Однополая любовь была обречена оставаться неназываемой, выступать под  чужим
именем.
     XVIII век называют веком дружбы. Но сентиментально-романтическая дружба
очень часто, особенно у  молодых мужчин,  имеет  гомоэротическую  подоплеку.
Дружеские  письма   немецких  романтиков  неотличимы  от  любовных.  Клемент
Брентано  и Людвиг  фон  Арним, Фридрих Шлегель  и  Фридрих Шлейермахер даже
называли свои  отношения  "браком". Вплоть до середины  XIX в.,  когда такие
чувства  стали вызывать подозрения, философы не боялись  говорить  даже, что
дружба между мужчинами имеет не только духовный, но и телесный характер. Эта
эпоха была  по-своему  наивной  и  целомудренной. В  первой  половине XIX в.
друзья могли жить в одной комнате, даже спать в одной постели, и их никто не
в  чем не  подозревал.  Иногда  это способствовало  сексуальному  сближению.
Другие этот соблазн  героически преодолевали. А третьи ни к чему "этакому" и
не  стремились, мужское тело их просто  не  возбуждало. Разбираться  во всех
этих случаях спустя сто или двести лет -  дело столь же безнадежное, сколь и
бесполезное.
     Вторым способом оправдания однополой любви была ее эллинизация. Не имея
идейной  опоры  в  христианской  культуре,  люди  искали  и  находили  ее  в
античности.  Примеры  мужского воинского  братства  были  веским  аргументом
против  представлений  о  "женственности"  однополой  любви,  а   достижения
античной  культуры,  считавшей  мужскую  любовь  нормальной,  доказывали  ее
нравственное  величие и  творческий потенциал.  Особенно важную  роль в этом
деле сыграл знаменитый  немецкий археолог и историк искусства Иоганн  Иоахим
Винкельман (1717-1768),  который  сделал  греческий  канон  мужской  красоты
достоянием своих образованных современников.
     Хотя  классическая  филология и  история  искусства  сделали "греческую
любовь"   респектабельной,  они   были   вынуждены,   вольно  или  невольно,
интеллектуализировать и десексуализировать ее. Образованные европейцы охотно
идентифицировались  с  античными  образами,  сплошь  и рядом  не понимая  их
действительного смысла. Греческие и римские тексты, изучавшиеся в английских
школах и университетах, подвергались жесткой цензуре и  фальсификации. Слово
"любовник" переводилось как "друг", "мужчина" - как "человек", "мальчик" как
"молодой  человек". "Пир" Платона не  изучали  вовсе. Цензурные  ограничения
создавали  у  юношей  ложные,  идеализированные  представления  об  античной
культуре  и  одновременно стимулировали  интерес  к  тому,  что от  них  так
тщательно скрывали.
     Еще труднее было  осознать собственные чувства  и склонности.  Отпрыски
аристократических  фамилий,  где гомосексуальность была  семейной традицией,
рано научались жить двойной  жизнью, понимая,  что  если ты сумеешь избежать
скандала, делать можно,  что угодно. Выходцам из среднего класса и духовного
сословия,  которые  принимали внушенные им ценности и нравственные  принципы
всерьез, было  гораздо труднее.  Многие из  них не могли ни  лицемерить,  ни
принять,  ни  подавить  собственную  сексуальность.  Отсюда   -  трагическая
разорванность и противоречивость их самосознания и поведения.
     Половая  сегрегация  в  школе  еще  больше  усугубляла  эти  трудности.
Знаменитые  английские  мужские  аристократические  школы  (Итон,  Харроу  и
другие)  были интернатами,  мальчики не  только учились,  но и  жили вместе.
Раздельное   обучение,  тем  более  в   разновозрастных  интернатах,  всегда
благоприятствует однополым влюбленностям и сексуальным контактам. В этих, по
определению  одного  историка,  "сексуальных  концлагерях",  гомоэротические
традиции и нравы передавались из поколения в поколение.
     Первый приказ, который получил от  одного из своих соучеников в 1817 г.
будущий писатель  Уильям  Теккерей,  как  только он  появился в школе,  был:
"Приди и трахни меня". Жалобы на "грубость и животность  в спальнях" - общее
место  многих  школьных  воспоминаний.   Писатель   Робин  Моэм  (1916-1981)
рассказывает,  что  едва он устроился в своей  комнате  в  Итоне, как пришел
одноклассник,  спросил,  мастурбирует ли  он,  ощупал  его  половые  органы,
объяснился в любви и мгновенно уговорил отдаться; связь эта продолжалась два
года.
     Сексуальным   контактам  между  мальчиками   способствовало  не  только
отсутствие женского общества, но и  многое другое: общие  постели  (в Харроу
мальчики  спали подвое  до  1805 г.), невозможность  уединения (в  некоторых
школах  туалеты не запирались,  а  то  и вовсе не имели  дверей),  публичные
порки, которые  осуществляли не  только учителя, но  и  старшие  ученики  и,
конечно  же,  абсолютная  власть  старших  над  младшими.  Эта  власть  была
одновременно  групповой (в  школе  всем распоряжался старший, шестой класс и
каждый   старшеклассник   мог    приказывать   любому   младшекласснику)   и
индивидуальной.  Старшеклассник  мог сделать младшего своим  "фагом"  (fag),
слугой, который  беспрекословно обслуживал хозяина, чистил его обувь, убирал
постель  и  т.п.  и за это  пользовался  его  покровительством.  Быть  фагом
авторитетного шестиклассника  было почетно, а  красивый фаг, в свою очередь,
повышал престиж хозяина.
     Мужские  и  тем  более  -  подростковые  сообщества  всегда  отличаются
жестокостью   и  повышенной  сексуальностью.  Английская  школьная  система,
ориентированная  на воспитание будущих  лидеров,  сознательно культивировала
агрессивную маскулинность. Центром всей школьной жизни были соревновательные
спортивные игры  (регби,  футбол  и т.д.), участие и успех  в них влияли  на
положение  мальчика в школе  и на отношение  к нему  соучеников  значительно
больше,  чем учебные успехи. В спортивных играх была  и  своя эротика.  Хотя
силовые  атлетические  контакты  считались  несексуальными,   кто  мог   это
гарантировать?
     Культ  групповой солидарности, товарищества  и дружбы,  нередко имеющий
неосознанную  гомоэротическую  окрашенность, красной  чертой  проходит через
английскую,   да  и  всякую  другую,  школьную   повесть.   Но  если  первые
влюбленности в  девочек,  которым  благоприятствует  совместное  обучение, в
дальнейшем перекрываются  более серьезными  взрослыми романами и  становятся
для  юноши  только  вехами  его  взросления   и  роста,  то  гомоэротические
влюбленности,   именно   потому,    что   они    большей   частью   остаются
невостребованными  и  нереализованными,  сохраняются  в  памяти  как   нечто
совершенно особенное и невообразимо  прекрасное, по сравнению с чем взрослая
любовь к женщинам иногда кажется ничтожной.
     Первоначальное    викторианское    понимание   однополой   любви   было
аристократически эстетским.  Постепенно ее  образ демократизируется. Причины
этого  были довольно прозаическими. Поскольку сексуальные отношения с людьми
собственного  круга были  затруднены,  нужно  было спускаться  по социальной
лестнице вниз ("натуральные" джентльмены  тоже начинали  сексуальную жизнь с
проститутками или с прислугой).  В рабочей среде на эти вещи смотрели проще.
Из-за  жилищной  скученности  мальчики часто  спали в  одной постели,  им не
приходилось  стесняться  друг  друга.  Кроме  того,  им нужны  были  деньги.
Принимая  ухаживания богатого покровителя, юноша из рабочей среды не  должен
был  задумываться,  не  является ли он извращенцем. У него был ясный мотив -
деньги.  На  одном  из  судебных  процессов  1890-х  годов  семнадцатилетний
лондонец  Чарльз  Сикбрум показал:  "Меня спросили,  согласен ли  я  лечь  в
постель  с мужчиной.  Я сказал  'нет'. Он сказал  'Ты получишь за это четыре
шиллинга', и убедил меня".
     Для   представителей  средних  слоев  все  было  сложнее.   В  обществе
королевских гвардейцев, матросов и  молодых рабочих они чувствовали  себя  в
большей безопасности, чем в собственной среде:  тут все было  анонимно, а от
неприятностей можно  было откупиться.  Но  кроме  секса,  викторианцам  были
необходимы иллюзии.  Образы сильных и мужественных  молодых самцов  особенно
волновали их эротическое  воображение по контрасту с их собственной, и всего
своего  класса, изнеженностью.  Соблазн  брутального пролетарского  секса  в
противоположность  импотенции господствующего класса отлично выражен Дэвидом
Генри Лоуренсом в "Любовнике леди  Чаттерли". В гомоэротическом варианте это
выражалось еще сильнее (Лоуренс и сам был не чужд подобных чувств).
     Поскольку большинство этих рафинированных интеллектуалов придерживались
левых   политических   взглядов,   эротическая   романтизация    дополнялась
социально-политической  идеализацией "простого  человека". Юноши  из рабочей
среды  казались им воплощением цельности, моральной чистоты,  отзывчивости и
эмоционального  тепла,  а  их  собственные  сексуальные   отношения  с  ними
выглядели  нарушением сословных  и классовых границ.  Отдаваясь пареньку  из
низов,   которого   он   содержал  и  старался  окультурить,  рафинированный
интеллигент  не   просто  удовлетворял   свой   сексуальный   мазохизм,   но
символически отказывался от классовых привилегий, восстанавливал  социальную
справедливость и равенство.  Влечение к молодому рабочему  выражало любовь к
рабочему  классу  и  готовность служить  ему. Роман  с юным пролетарием  был
чем-то вроде социалистической революции в одной отдельно взятой постели.
     Хотя  эти иллюзии постоянно разрушались  жизнью, -  "простые" юноши при
ближайшем рассмотрении оказывались примитивными, интеллектуально неразвитыми
и к тому  же меркантильными, воспринимавшими  своих покровителей  как дойных
коров,   -   сентиментальным   интеллигентам   было  трудно  избавиться   от
стереотипов,  в   которых  сексуальная   утопия   так  красиво  сливалась  с
социальной, а  их собственные, не до конца принятые, сексуальные потребности
возводились в ранг "миссии". Среди гомосексуалов первой половины XX  в. были
чрезвычайно сильны леворадикальные, марксистские и анархические идеи. Именно
это  помогло в 1930-х  годах ГПУ  практически  бесплатно завербовать в  свои
агенты молодых кембриджских интеллектуалов Кима  Филби, Гая  Берджесса  и их
друзей.
     Новые социальные контексты рождали  потребность в новом самосознании  и
новом определении  сущности однополой любви.  Религиозное  понятие  "порока"
давно уже себя исчерпало. Понятие "преступления"  также вызывало возражения,
при  наличии  добровольного  согласия тут нет  жертвы.  Новую парадигму  для
объяснения, а фактически  - для социального конструирования однополой  любви
дали сексологи, которые не только прорвали завесу молчания и  способствовали
либерализации  законодательства, но и дали гомосексуалам  новый стержень для
самосознания и социальной идентичности.
     Быть больным  неприятно, но лучше, чем преступником или "неназываемым".
Французский писатель американского происхождения Жюльен Грин (1900 -1998 ) с
детства влюблялся  в мальчиков, но понятия не имел, что это значит,  пока  в
студенческие годы  такой  же закомплексованный  приятель  не дал  ему  книгу
Эллиса:  "Оставшись один,  я  открыл книгу, и  она меня потрясла...В течение
нескольких минут, весь  мир изменил  свой облик  в  моих глазах,  стены моей
тюрьмы исчезли, как туман под дуновением ветра. Оказывается, я не один".
     Сексологические идеи и  понятия быстро стали достоянием массовой прессы
и художественной  литературы.  Литературные  персонажи и их  авторы  приняли
предложенные медициной  образы и стали разыгрывать предусмотренные сценарием
роли.  Однако  медикализация  однополой любви,  как и сексуальности  вообще,
будучи  исторически   неизбежной,  означала   также  большие  социальные   и
психологические издержки.  Не уничтожая старой стигмы, медицинская концепция
гомосексуальности  придала  ей  необычайную   стабильность.  Когда  человеку
говорили, что он  преступник, он мог  протестовать, доказывая  чистоту своих
намерений. Против врачебного диагноза он  был бессилен:  доктор знает лучше.
Максимум, на что  могли рассчитывать больные люди - снисходительное и подчас
брезгливое сочувствие: да, конечно, это не их вина, но все-таки...
     Неоднозначными были  и сдвиги в  общественном сознании.  Психологизация
гомосексуальности  сделала видимыми  такие  ее  признаки, которым раньше  не
придавали  значения.  Сверхбдительные викторианцы,  по  невежеству, могли не
замечать даже самых очевидных проявлений  гомоэротизма. Это распространялось
и  на искусство.  Известный английский художник  Генри Скотт  Тьюк,  "Ренуар
мальчишеского тела", рисовал очаровательных нагих мальчиков, но поскольку их
гениталии были прикрыты, никаких проблем у  художника не возникало. Никто не
видел  гомоэротических  мотивов в творчестве  Редьярда Киплинга или любимого
поэта королевы Виктории лорда Альфреда Теннисона.
     Еще тщательнее  маскировались подобные чувства  в пуританской  Америке.
Как и в Европе, единственным морально приемлемым контекстом гомоэротики была
мужская    дружба,    где   чувственность    оставалась   неосознанной   или
сублимированной. Такую дружбу ярко описывали философ-неоплатоник Ральф Уолдо
Эмерсон (1803 - 1882),  переживший в  годы  своей учебы  в  Гарварде сильную
влюбленность в  одноклассника, и его  друг и единомышленник  писатель  Генри
Дейвид Торо (1817-1862). Многие гомоэротические  аллюзии  автора знаменитого
"Моби Дика" Германа Мелвилла (1819 - 1891) и его младшего современника Генри
Джеймса (1843-1916) раскодированы только в последние десятилетия. Достаточно
зашифрован  и  самый  знаменитый  из американских "голубых"  классиков  Уолт
Уитмен (1819-1892).
     Мужчина или женщина, я мог бы сказать вам, как  я  люблю вас,  но я  не
умею,
     Я мог бы сказать, что во мне и что в вас, но я не умею,
     Я мог бы сказать,  как  томлюсь я от горя  и какими пульсами бьются мои
ночи и дни.
     (перевод К. Чуковского)
     Чтобы  индивидуальные  психосексуальные  особенности   превратились   в
социальную идентичность, нужна была  гласность. И она действительно пришла в
конце XIX в. в виде серии отвратительных скандалов и судебных процессов.
     Первым был процесс  Оскара Уайльда (1852-1900). Гомоэротизм знаменитого
драматурга не был  в Англии  большим секретом, его  манеры и дружеские связи
вызывали  пересуды  еще  в  студенческие  годы в Оксфорде.  Однако увлечения
красивыми мальчиками не помешали  Уайльду жениться и произвести на свет двух
сыновей.  Впервые 32-летнего Уайльда  в  1886 г. соблазнил 17 летний студент
Роберт Росс, "маленький  Робби".  Их  недолгая  связь  открыла  Уайльду  его
подлинную сущность, он перестал жить с женой (та не догадывалась об истинной
причине охлаждения  мужа), зато  его стали постоянно  видеть в обществе юных
проститутов.
     "Портрет Дориана  Грея" (1890), подобно пьесам Уайльда,  стал  знаменем
эстетизма  и  раздражал  консерваторов язвительными нападками  на  обыденную
мораль,  скепсисом  и  идеей   вседозволенности.  Это  было   также   первое
изображение однополой любви в серьезной английской литературе. Хотя  прямо о
ней ничего не сказано,  подготовленному читателю все  было достаточно  ясно.
После   публикации  книги  крупнейший  английский  книгопродавец   отказался
распространять ее, считая "грязной",  однако она  имела  шумный успех  среди
молодежи и за рубежом.
     К  несчастью  Уайльда,  среди   его   страстных  поклонников   оказался
начинающий  поэт,  21-летний  красавец  лорд  Альфред   Дуглас  (1870-1945).
Перечитав  "Портрет" не  то 9, не то 14 раз,  он написал Уайльду письмо, они
встретились и вскоре  стали любовниками. Юный Бози, как называли его друзья,
по-своему любил Уайльда, но это  был типичный Нарцисс,  который может только
брать.  Он  разоряет и компрометирует Оскара,  втягивает его  в  отношения с
мальчиками-проститутами, они соперничают  между  собой из-за этих мальчиков.
Бози забывает в карманах любовные письма Уайльда, и тот вынужден выкупать их
у  шантажистов.  Оскар  и Альфред вместе показываются  в  свете, давая  пищу
сплетням. Буйный  и вздорный характер Бози провоцирует частые ссоры,  Уайльд
несколько раз пытается порвать отношения, но у  него не хватает характера, -
как только Бози просит прощения, Уайльд сдается.
     В дело  вмешивается отец Бози, старый маркиз Куинсбери. Не найдя общего
языка  с сыном, который его  ненавидит,  Куинсберри  послал Уайльду открытую
записку, в  которой назвал  его  "сомдомитом"  (именно  так).  Благоразумные
друзья  советовали  Уайльду  пренебречь  оскорблением  или  на время  уехать
заграницу, но под  нажимом  Бози Уайльд возбуждает  дело о клевете. Это была
большая глупость. Литературные обвинения и буквальное  истолкование любовных
писем к  Бози Уайльду удалось отвести, но когда адвокаты  маркиза предъявили
суду  список из  13 мальчиков, с указанием  дат и мест, где  писатель с ними
встречался, он стал из обвинителя обвиняемым.
     На  первом  суде  Уайльд держался  героически,  защищал  чистоту  своих
отношений с Дугласом и отрицал их сексуальный характер. Его речь, из которой
взят  эпиграф  к  этой  главе, произвела  на  публику впечатление.  Доказать
"чистоту"  отношений с  юными проститутами было  сложнее. Уайльд  и тут  был
блестящ, но дело было заведомо безнадежным. Куинсбери был оправдан, а против
Уайльда возбуждено уголовное дело. Друзья советовали ему  бежать во Францию,
он отказался, был арестован и посажен в тюрьму (Бози благоразумно укрылся во
Франции).  В  итоге  нового  процесса Уайльд  и  один  из  проститутов  были
приговорены к двум годам каторжной тюрьмы. Началась дикая травля в печати.
     За  этим  -  два года тюремного  заключения (Уайльд рассказал  о  них в
"Балладе  Редингской  тюрьмы"),   отягощенные  напряженными   отношениями  с
Дугласом, которого Уайльд продолжал любить и в то же время считал виновником
своих несчастий. В обращенной к Альфреду исповеди De Profundis  (1897) он не
только  сводит их личные счеты,  но и защищает свою  любовь против жестокого
общества и несправедливых законов. Однако силы Уайльда были подорваны. После
освобождения в мае 1897  он живет во  Франции, снова  сходится с Бози. Опять
непосильные расходы, общие мальчики, безденежье, отвернувшиеся друзья. Самым
верным  оказался  маленький Робби,  который  после  смерти  Уайльда как  его
литературный душеприказчик расплатился  с  долгами  писателя и  помогал  его
детям;  после  смерти его  прах захоронен в могиле Уайльда на  кладбище  Пер
Лашез.
     Процесс  Уайльда многих  напугал, но  в его лице  геи приобрели  фигуру
мученика, очень важную для их будущего освободительного движения.
     Другая серия скандалов, с  явной политическую подоплеку, разразилась  в
Германии.  В ноябре 1902 г., покончил самоубийством богатейший промышленник,
глава знаменитого  концерна  Фридрих  Крупп,  после того  как  левая  пресса
разоблачила  гомосексуальные оргии на  его  вилле на  острове  Капри. Вскоре
затем журналист  Гарден  разоблачил  гомосексуальные связи нескольких лиц из
ближайшего окружения  Вильгельма  П, включая  личного  друга  кайзера  князя
Эйленбурга-и-Хертфельда  и  графа  Куно  фон  Мольтке, чьи нежные  письма  к
Эйленбургу появились в печати.
     Подобно   Уайльду,  оскорбленные   аристократы   обратились   в  суд  и
категорически отрицали свою гомосексуальность. Да, говорил Эйленбург, "я был
в юности восторженным другом  и  горжусь этим... Одна из  тончайших немецких
добродетелей -  способность к  дружбе.  У  меня  были глубокие  отношения  с
мужчинами,  которым  я писал восторженные  письма, и я не  жалею об этом. Мы
знаем, что наши  великие  герои,  Гете  и другие,  тоже писали своим друзьям
нежные   письма".   Но  перед   свидетельством  баварского   рыбака  Эрнста,
сексуальными услугами которого  он пользовался в своем родовом  замке, князь
был бессилен.
     В  Англии между двумя мировыми война главными рассадниками  и духовными
центрами однополой любви оставались Оксфорд  и Кембридж.  Именно в Кембридже
возник  кружок так  называемых  "Кембриджских  апостолов",  позже получивший
название  группы Блумсберри (по имени района в Лондоне,  где они с  1904  г.
регулярно  собирались  в  доме  сестер  Стивен  на  Гордон-сквер).  Наиболее
известными  членами этого  интеллигентского  кружка-салона  были  популярный
романист  Литтон  Стрэчи, экономист  Джон Мейнард Кейнз, историк  Голдсуорси
Дикинсон, писатель Э[двард] М[орган] Форстер, писательница Вирджиния Вулф. В
доме  на  Гордон-сквер  бывали не только  гомосексуалы,  но  последние  явно
преобладали.   Свободная   дружеская  атмосфера  благоприятствовала  вольным
разговорам  и  шуткам,  в  традициях  Уайльда. Некоторые  члены  кружка были
связаны любовными отношениями. Хотя никто  из  них, за исключением Форстера,
не  выступал  публично в  защиту однополой  любви, они язвительно высмеивали
викторианское  ханжество  и  не стеснялись собственной сексуальности,  а  их
высокая   интеллектуальная  репутация  придавала  респектабельность   и  ей.
Впрочем,  в своих литературных произведениях они большей частью пользовались
эзоповым языком.
     Характерно  творчество Форстера. Хотя однополая любовь была центральной
осью всех произведений знаменитого писателя, открыто он говорит о ней только
в  романе  "Морис".  Герой  этого  романа  с  ранней  юности чувствует  свою
необычность, но очень  долго не может  ни осознать  истинный характер  своей
привязанности к соученику по университету, ни, тем более, принять ее. Лишь в
самом  конце  повествования  Морис  находит  счастье  в  объятиях  сумевшего
пробудить  его молодого рабочего. Первый вариант  романа  был закончен летом
1914  г.,  но  писатель  не посмел его напечатать и продолжал  работать  над
рукописью вплоть  до 1960  г., опубликована же  книга  была лишь  после  его
смерти,  в 1971 г. За  эти годы  многие былые страхи и нравственные критерии
успели   безнадежно  устареть.   Консервативным  критикам  книга  все  равно
показалась шокирующей, они привыкли к другому, менее откровенному, Форстеру,
литературная  же  молодежь не увидела  в романе  ничего  существенно нового.
"Морис", как  и  поставленный на его основе кинофильм Джеймса Айвори (1987),
выглядит   скорее    запоздалым   памятником   викторианской    эпохи,   чем
художественно-психологическим открытием.
     Во Франции необходимости в политическом движении в защиту гомосексуалов
не было, их  не  преследовали  по закону со  времен Наполеона.  Общественное
мнение здесь  также было  терпимее, пока речь шла  только  о  частной жизни.
Многие  английские и американские гомосексуалы, подвергавшиеся травле у себя
на  родине,  находили убежище  в Париже. Не особенно  волновала  французов и
мужская проституция.  Тем  не  менее  открыто  защищать  и  пропагандировать
гомосексуальность было нельзя.
     Главную роль в  "респектабилизации" однополой любви во  Франции сыграла
художественная  литература. Ни в одной национальной  литературе XIX-XX веков
эта тема не занимает такого большого места, как во французской.
     Гомоэротические   сюжетные  линии   скрытно  присутствуют   у  Бальзака
(1799-1850),  в  описании