ждается соматическими  иннервациями. Эго ("я")  есть  психологическое
выражение  прочно   ассоциированного  сочетания   всех   телесных  ощущений.
Собственная   личность  является,  поэтому,  наиболее   прочным  и   сильным
комплексом,   который   (при   условии   здоровья)   устойчиво   выдерживает
всевозможные психологические  бури.  Поэтому  представления, непосредственно
относящиеся  к нашей  собственной  личности,  всегда  наиболее  устойчивы  и
интересны, или, говоря  иными  словами,  они обладают  наиболее  интенсивной
окраской внимания (по мнению Блейлера, внимание есть аффективное состояние).
[Блейлер  (Affectivitaet, стр.  31  и т.д.)  говорит: "Внимание есть  не что
иное,  как особый случай действия  аффекта".  Стр. 30: "Внимание, как и  все
наши действия, всегда зависит от аффекта  или,  точнее говоря: внимэние есть
грань эффективности, которая при этом действует исключительно известным  нам
способом, освобождая одни и задерживая другие ассоциации".]


     А. Острое действие комплекса

     Реальность заботится  о  том,  чтобы  спокойное течение эгоцентрических
представлений постоянно  прерывалось так  называемыми  аффектами. Угрожающая
опасность,  например,  оттесняет  спокойную игру  представлений,  заменяя ее
комплексом  иных  представлений, сильнее окрашенных чувством. Новый комплекс
отодвигает  все  остальное  на  второй план; в  данный  момент  он  является
наиболее отчетливым, так как полностью задерживает все другие представления;
из эгоцентрических  представлений новый комплекс допускает  лишь те, которые
подходят к созданной им ситуации; он и в состоянии иногда подавить до полной
(временной)   потери   сознания   даже  наиболее   сильные   противоположные
представления, ибо теперь он обладает наиболее интенсивным вниманием. (Таким
образом, мы не должны  говорить, что направляем наше внимание на что-либо, а
лишь утверждать, что в этой ситуации наступает состояние внимания).
     Откуда комплекс  представлений заимствует  свою задерживающую  или  же,
напротив, стимулирующую силу?
     Мы  видели, что  комплекс нашего эго, благодаря своей  непосредственной
связи  с телесными ощущениями, является  комплексом,  наиболее  устойчивым и
богатым  ассоциациями.  Когда  мы  замечаем  угрожающую  нам  опасность,  то
появляется  страх.  Страх  есть  аффект,  следовательно,  он  сопровождается
известными телесными  состояниями,  сложной  игрой  мускульных напряжений  и
раздражениями  симпатического  нерва  (nervus  simpaticus).  Таким  образом,
ощущение нашло путь к соматической иннервации и благодаря этому выдвинуло на
первый   план   свой  комплекс   ассоциаций.   Благодаря  страху  изменяются
бесчисленные  телесные ощущения; вследствие этого изменяется и большая часть
ощущений, лежащих  в основе функционирования нормального эго. Соответственно
этому, обыкновенное эго теряет свой акцент на внимание  (или <i>же</i> отчетливость
и  стимулирующее  и  ингибирующее  воздействие  на  другие ассоциации).  Оно
вынуждено  уступить место иным,  более сильным ощущениям, связанным  с новым
комплексом,  но в нормальных случаях оно  не исчезает  полностью, а остается
как  аффект-эго  [Аффектом  "я"  (Affekt-Ich) я называю изменение  комплекса
нашего "я", вызванное появлением  сильно подчеркнутого комплекса; обычно при
аффек-тэх   неудовольствия   это  изменение  заключается  в   ограничении  и
отступлении на задний план многих  составных частей  нашего нормального "я".
Многие  другие  желания,  интересы,  аффекты  должны  уступить  место новому
комплексу,  поскольку  они ему  противоположны.  От  нашего  "я"  в  аффекте
остается  лишь  самое необходимое;  вспомним,  например, сцены  при пожаре в
театре  или  при  кораблекрушении,  где  сразу исчезает  всякая  культура  и
обнаруживается самая примитивная безжалостность.],  ибо  даже  очень сильные
аффекты не в состоянии изменить всех общих ощущений, служащих основой нашего
"я".  Как  показывает повседневный  опыт,  комплекс  аффект-эго  -  комплекс
слабый,  обладающей  значительно   меньшей  констеллирующей  силой,   нежели
аффективный комплекс.
     Допустим,  что  угрожающая ситуация  быстро разрешилась;  в этом случае
комплекс вскоре  теряет внимание к себе,  так как  общие ощущения постепенно
снова приобретают  свой обычный характер. Тем не менее колебания аффекта еще
долго  продолжаются в  телесных, а потому  и в его психических составляющих;
еще довольно долго "дрожат колени", усиленно  бьется сердце, лицо горит  или
остается покрытым бледностью, человек "едва  может  оправиться  от  испуга".
Время  от  времени,  сначала  с   короткими,  потом  с   более   длительными
промежутками,  пугающая  картина появляется вновь, вводя новые  ассоциации и
возбуждая    волны    отзвуков    аффекта.    Это    навязчивое    продление
(персеверирование)  аффекта  является,  наряду  с  большой   силой  чувства,
причиной  пропорционального усиления относящихся к нему ассоциаций.  Поэтому
обширные  комплексы всегда  бывают  сильно  окрашены  чувством  и, наоборот,
сильные аффекты  всегда оставляют весьма обширные комплексы; это обусловлено
тем, что, с  одной стороны, большие комплексы содержат в себе многочисленные
телесные  иннервации,  с  другой же  стороны,  сильные  аффекты,  вследствие
вызываемого ими  сильного и продолжительного телесного возбуждения, обладают
способностью  констеллировать  большое  количество ассоциаций. В  нормальных
случаях аффекты могут отзываться в  течение неопределенно долгого времени (в
форме  расстройства желудка,  сердечных  недомоганий, бессонницы, дрожи и т.
д.)  Однако  их  отзвуки   постепенно  теряются,  комплексные  представления
исчезают  из сознания, и только  в  сновидениях время от времени  появляются
замаскированные  намеки на  них.  В ассоциациях эти представления еще годами
продолжают вызывать  характерные  комплексные  расстройства. Постепенному их
исчезновению свойственна общая  психологическая особенность:  готовность при
сходных с ними, даже более слабых,  раздражителях появляться  вновь  почти с
полной силой. "Комплексная чувствительность" (как я назвал бы это состояние)
сохраняется  еще  долгое  время.  Ребенок, укушенный собакой, вскрикивает  в
испуге, лишь издали завидев собаку. Люди,  получившие известие о  несчастье,
дрожат,  вскрывая  каждое  получаемое  письмо  и  т.  д.  Подобные  явления,
продолжающиеся,  при   известных  обстоятельствах,   в  течение  длительного
времени, переходят в область хронического действия комплексов.


     Б. Хроническое действие комплексов

     Тут мы должны установить двоякое различие:
     1. Возможно действие комплекса, которое часто вызывается лишь единичным
аффектом и продолжается порой весьма длительное время.
     2. Возможно  хроническое действие  комплекса,  обуславливаемое тем, что
аффект постоянно разжигается и подкрепляется.
     Первую  группу нагляднее  всего объясняет легенда  о  Раймунде  Луллии,
галантном  искателе приключений,  долгое  время ухаживавшем за  одной дамой.
Наконец  он  получил  желанную записку, приглашавшую его на ночное свидание.
Луллии,  горя нетерпением, пришел  в назначенное место;  при его приближении
ожидавшая его  дама, сбросив одежду,  обнажила разъеденную раком грудь.  Это
произвело на него такое сильное впечатление, что с тех пор он  посвятил свою
жизнь набожному аскетизму.
     Бывают  впечатления, влияющие на всю  жизнь.  Известно  продолжительное
влияние  глубоких религиозных впечатлений  или потрясающих  событий.  Обычно
особенно сильным бывает их действие в юности. Все воспитание сводится именно
к тому, чтобы привить ребенку  длительные устойчивые комплексы. Длительность
данного комплекса обуславливается  продолжительным  чувственным тонусом. При
угасании чувства угасает и комплекс.  Длительное  существование  окрашенного
чувством комплекса действует, разумеется, констеллирующим  образом,  подобно
острому аффекту, на остальную психическую деятельность: все, что согласуется
с данным  комплексом, ассимилируется, все же  остальное исключается  или, по
меньшей  мере,  задерживается.  Лучшим примером  могут  служить  религиозные
убеждения.  Любой, даже не выдерживающий критики аргумент, принимается, если
только  он  говорит в пользу данного взгляда; и наоборот, наиболее сильные и
очевидные аргументы против этого взгляда совершенно не действуют; они как бы
"отскакивают",  ибо  тормозящая  сила чувства сильнее всякой логики.  Даже у
вполне  интеллигентных в других  отношениях  людей, обладающих  всесторонним
образованием и  опытом, можно иногда наблюдать прямую  слепоту, положительно
систематическую  нечувствительность  при  старании  убедить их, например,  в
правильности  детерминизма. Как  часто  мы видим,  что единичное  неприятное
впечатление  во  многих  случаях  является  причиной  такого  непоколебимого
ложного суждения, с  которым никакая логика,  как  бы  неопровержима она  ни
была, не в силах бороться!
     При этом действие  комплекса распространяется не только на мышление, но
и  на  поступки,  которым  он  может  постоянно  давать  известное,   вполне
определенное   направление.   Как  часто  многие  люди  совершенно  бездумно
принимают участие  в религиозных  обрядах  и  иных необоснованных действиях,
хотя, в сущности, давно уже переросли все это интеллектуально!
     Вторая  группа  хронических  последствий  комплекса, где  сила  чувства
постоянно поддерживается актуальными раздражениями, дает еще более наглядные
примеры  комплексных  констелляций.  Наиболее  сильно  и,  главным  образом,
длительно  действие сексуальных  комплексов,  в  которых, например,  окраска
чувства постоянно  поддерживается  половой  неудовлетворенностью. Достаточно
вспомнить  легенды  о   святых  или  роман  Золя  "Лурд",  чтобы  обнаружить
многочисленные примеры вышесказанного. Но комплексные констелляции не всегда
столь  грубы  и очевидны: часто  это  значительно более тонкие, скрытые  под
символами,  влияния   на   мысли  и  поступки.  Укажу  на  многочисленные  и
поучительные    примеры,   приводимые    Фрейдом.    Фрейд   указывает    на
симптоматическое действие как на специальный случай  констелляции. Следовало
бы,  собственно,  различать  "симптоматические  мысли"  и  "симптоматические
действия".  В своей "Психопатологии  обыденной  жизни" Фрейд показывает  как
кажущиеся  случайными  расстройства  наших  действий  (оговорки, ошибки  при
чтении, забывчивость  и  т.  п.) вызваны  констеллированными  комплексами. В
"Толковании сновидений" он указывает на то же влияние и в наших сновидениях.
В  нашей  экспериментальной   работе   мы  приводим  добытые  опытным  путем
доказательства  того,  что  комплексы  характерным  и  закономерным  образом
расстраивают ассоциативные опыты (специфические формы реакции, персеверация,
удлинение времени реакции, иногда  ее отсутствие, забывание  критических или
посткритических реакций и т. п. [Ср.:  Юнг: Экспериментальные наблюдения над
способностью   к  воспоминаниям.   Впрочем,   Фрейд  говорит   (Истолкование
сновидений,  1900): "Если  содержание сновидения мне сначала кажется  трудно
понимаемым,  то  я  прошу  рассказчика повторить свое  изложение.  Это редко
происходит в  одинаковых выражениях. Те места, в которых  рассказчик изменил
слова, я отмечаю как слабо защищенные.  Моя просьба о  повторении вызывает в
рассказчике подозрение, что я намерен  приложить особые старания к  разгадке
сновидения.   Поэтому,  побуждаемый  сопротивлением,  он  быстро   старается
сохранить  слабо  защищенные места  сновидения и заменяет  выдающие их смысл
выражения более неопределенными".]).
     Эти  наблюдения  дают  нам ценные указания  для теории комплексов.  При
выборе  слов-раздражителей я,  по  возможности,  старался  употреблять самые
обычные  слова  обиходного  языка,  чтобы избежать  трудностей,  связанных с
недостаточным   интеллектуальным  развитием.   Можно   было   ожидать,   что
образованный  человек будет в таком  случае реагировать достаточно "гладко".
Однако все обстояло иначе. Самые простые слова сопровождались задержками или
иными   колебаниями,   которые   возможно    объяснить    лишь    тем,   что
слово-раздражитель  затронуло   определенный   комплекс.  Почему  же   некое
представление,  тесно  связанное с  комплексом, не может быть воспроизведено
"гладко"? Препятствие  можно, прежде  всего, объяснить  тормозящим  влиянием
эмоций.   Комплексы  большей  частью   находятся   в  состоянии   вытеснения
(repression), так как  дело касается интимнейших, тщательно охраняемых тайн,
которых человек  не может или не хочет  выдать.  Даже  в  нормальных случаях
вытеснение бывает настолько сильным, что может  вызвать истерическую амнезию
к данному комплексу: у человека появляется ощущение некоторой  идеи, чего-то
важного, связанного с  ней, но нерешительность и колебания  не  позволяют ее
воспроизвести.  Он  чувствует,  что хотел что-то сказать,  но  это  "что-то"
мгновенно  ускользнуло из памяти; это  "ускользнувшее"  есть мысль-комплекс.
Иногда  является  реакция, бессознательным образом  содержащая  в  себе  эту
мысль-комплекс; но сам человек ее не замечает и только экспериментатор может
вы  вести  его  на правильный путь. Вытесняющее  сопротивление поразительным
образом  проявляет  свое  влияние и в дальнейшем, при опыте воспроизведения.
Амнезией  могут  поражаться как критические,  так и посткритические реакции.
Все полученные данные указывают на то, что комплекс занимает,  до  известной
степени,  исключительное  положение  по  отношению  к  более  индифферентным
психическим  материалам.  Индифферентные  реакции  проходят  "гладко",  имея
весьма короткие промежутки реагирования:  они, очевидно, постоянно находятся
в  распоряжении комплекса нашего  эго.  Иначе обстоит  дело  с  комплексными
реакциями. Они являются лишь с сопротивлением; часто они ускользают вновь от
комплекса   нашего  эго  уже   при  своем  возникновении;  они   своеобразно
сформированы  и  нередко являются продуктами замешательства; комплекс нашего
эго и сам не  знает, каким  образом они у него возникли; нередко они  быстро
подвергаются амнезии, в отличие от  индифферентных реакций, часто обладающих
такой устойчивостью, что они могут быть  воспроизведены в своем прежнем виде
даже по  прошествии нескольких месяцев или лет. Итак, комплексные ассоциации
в значительно меньшей степени подчиняются  распоряжениям нашего  "я", нежели
индифферентные ассоциации. Из этого следует заключить, что комплекс занимает
до известной степени  самостоятельное положение относительно нашего эго; это
вассал,  не подчиняющийся безусловно его  власти. Опыт показывает,  что  чем
сильнее чувство, связанное с комплексом, тем сильнее и чаще расстройства при
ассоциациях. Человек, обладающий комплексом, окрашенным сильным чувством, не
в состоянии  "гладко" реагировать (не  только при опыте ассоциаций, но и  на
все  раздражения   повседневной  жизни!),  ибо  он  находится  под  влиянием
комплекса,  не  поддающегося  контролю.  Его  самообладание (господство  над
настроениями,  мыслями,  словами  и действиями) страдает соответственно силе
комплекса.  На смену целенаправленным  действиям приходят невольные  ошибки,
погрешности,  неожиданные поступки,  причем  часто он и  сам не в  состоянии
объяснить их причины. Поэтому для человека с  сильным  комплексом характерно
проявление многочисленных неупорядоченных реакций при  ассоциативных опытах;
множество, казалось бы, невинных слов-раздражителей возбуждают комплекс. Для
пояснения сказанного приведем два примера.
     Случай   1.   Слово-раздражитель   "белый"   обладает   многочисленными
устойчивыми  связями.  Но пациент мог  лишь  нерешительно реагировать словом
"черный". Для выяснения я заставил его повторить еще целый ряд слов-наитий к
слову "белый":  "белым может  быть :  снег, полотно, лицо мертвеца". Пациент
недавно потерял  любимого родственника; устойчивый контраст, слово "черный",
в этом случае может символически указывать на то же самое - на траур.
     Случай 2. Слово "рисовать" неуверенно  вызывало  в виде  реакции  слово
"ландшафт".  Эта  странная  реакция объясняется  следующими  одна  за другой
мыслями-наитиями.  Привожу их в том порядке,  в каком  они являлись:  "можно
рисовать  ландшафты,  портреты,  лица  -  красить  щеки,  если  они  покрыты
морщинами".  Наша  пациентка,   старая  дева,  тоскующая  о  покинувшем   ее
возлюбленном, с  особой любовью  относится к  своей  внешности (для нее  это
является симптоматическим  действием) и  предполагает стать привлекательнее,
нанося на лицо  румяна. "На лицо  наносят краски,  когда играют в театре.  Я
тоже  когда-то играла". Надо заметить, что она играла  в театре еще до того,
как возлюбленный покинул ее.
     Подобными  примерами  изобилуют  ассоциации  лиц,  обладающих  сильными
комплексами.  Опыт ассоциаций есть не что  иное,  как отражение повседневной
психологической жизни. Комплексная чувствительность  может  быть  доказана и
при всех иных психических реакциях.
     Случай 1. Молодая женщина не терпит, чтобы выбивали пыль из ее  пальто.
Эта странная реакция объясняется тем, что она имеет  склонность к мазохизму,
которая возникла вследствие того, что в детстве отец часто бил ее розгами по
ягодицам, что  вызывало у  нее состояние сексуального  возбуждения.  Поэтому
все,  что хотя бы  отчасти напоминает наказание  розгами, вызывает  в ней, в
виде реакции, взрыв настоящей ярости, которая быстро переходит в сексуальное
возбуждение и  мастурбацию.  Когда я однажды,  по  довольно  незначительному
поводу, сказал  ей: "Вы просто должны  повиноваться" -  она впала  в сильное
сексуальное возбуждение.
     Случай 2.  Господин  Y.  безнадежно влюбился  в  даму, которая,  спустя
некоторое время, вышла замуж за некоего  г-на X. Несмотря на то, что  Y. уже
давно  знал X. и даже находился  с  ним в  деловых отношениях,  он постоянно
забывал его имя, так  что, когда он захотел вступить с ним  в переписку, ему
несколько раз пришлось осведомляться у общих знакомых о том, как его зовут.
     Случай 3. Молодая  истеричка однажды подверглась  внезапному  нападению
своего возлюбленного, причем ее особенно испугал половой орган  соблазнителя
в состоянии эрекции. Спустя некоторое время у нее онемела рука.
     Случай 4. Молодая женщина спокойно рассказывала мне свое сновидение. Во
время рассказа  она неожиданно  и  беспричинно  спрятала лицо за занавеской.
Анализ сновидения  указал на сексуальное желание, вполне объясняющее реакцию
стыда. [Дальнейшие  примеры  симптоматических действий см. в "Psychoanalysis
and Association Experiments".]
     Случай 5. Многие люди совершают чрезвычайно  сложные действия, которые,
в  сущности, являются символами комплекса. Я знаю  молодую девушку, которая,
отправляясь гулять, охотно  берет с собой детскую коляску,  потому что  (как
она мне стыдливо объяснила) ее тогда принимают  за замужнюю женщину. Пожилые
незамужние женщины обычно пользуются в качестве символов комплекса кошками и
собаками.
     Как  показывают  приведенные  примеры,  мышление и  действие  постоянно
расстраиваются и своеобразно искажаются  сильным  комплексом, причем  как  в
общем, так  и  в  мелочах. До  известной степени комплекс  нашего эго уже не
является всей  личностью;  наряду с  ним возникает второе существо,  которое
живет своей собственной жизнью и  тем самым препятствует  развитию и успехам
комплекса нашего эго, ибо симптоматические  действия часто требуют времени и
напряжения  сил, потерянных  вследствие этого для комплекса эго.  Легко себе
представить,  как велико  влияние комплекса  на  психику  при  усилении  его
интенсивности.  Самые наглядные примеры всегда  дают сексуальные  комплексы.
Возьмем в качестве  примера классическое состояние влюбленности.  Влюбленный
одержим своим комплексом: все его интересы сосредоточены на этом комплексе и
на вещах, имеющих к нему какое-либо отношение. Каждое слово и каждый предмет
напоминают    ему    возлюбленную    (при    опытах     комплекс    вызывают
слова-раздражители, кажущиеся вполне индифферентными). Ничтожнейшие предметы
берегутся подобно бесценным драгоценностям, поскольку они имеют значение для
комплекса; все окружающее вообще  рассматривается в свете этой влюбленности.
Все,  что не подходит  комплексу, исчезает  из  поля зрения,  все  остальные
интересы отпадают; в результате  происходит остановка  и возникает временная
атрофия личности.  Только то, что подходит  комплексу, возбуждает  аффекты и
перерабатывается  духовно.  Все мысли и все действия направлены к комплексу;
то,  что  не  может  быть   в  него  втянуто,  отклоняется  или  исполняется
поверхностно,  без  аффекта  и  без какого  бы  то  ни  было  старания.  При
исполнении безразличных  обязанностей возникают иногда странные компромиссы:
в деловые  письма попадают  слова влюбленного  комплекса, в  виде описки;  в
разговоре  случаются  подозрительные  оговорки.   Цепь  объективных   мыслей
постоянно  прерывается  врывающимся  комплексом;  возникают  продолжительные
мыслительные паузы, заполненные эротическими эпизодами.
     Этот общеизвестный пример ясно показывает влияние сильного комплекса на
нормальную психику. Из него мы видим, как вся психическая энергия обращается
к комплексу за счет  остального  психического материала, который,  благодаря
этому, остается  без употребления.  Наступает частичное отупение способности
восприятия при  эмоциональном обеднении по отношению ко всем  раздражителям,
не  подходящим  комплексу.  Окраска  чувства тоже  становится  неадекватной:
незначительные  предметы,  например ленточки,  засушенные  цветы,  картинки,
записочки, локоны и т. п., привлекают усиленное внимание, тогда как жизненно
важные вопросы при известных обстоятельствах  вызывают лишь  улыбку и от них
спешат  безучастно  отделаться.  Зато малейшее  замечание,  хотя  бы  издали
затрагивающее комплекс, немедленно вызывает сильнейший взрыв гнева или горя,
приобретающий иногда патологические размеры. (При раннем слабоумии  пришлось
бы  записать   в  историю  болезни:   "вопрос,  женат  ли   пациент,  вызвал
необъяснимый  смех",  или: "пациент  заплакал и проявил сильный негативизм",
или:  "у  пациента  появилась  заторможенность"  и  т.  д.)  Не  обладай  мы
способностью  чувствовать то, что происходит  в душе нормального влюбленного
человека,  его  поведение  должно  было  бы  показаться  нам истеричным  или
кататоническим. При истерии, когда  комплексная  чувствительность  достигает
значительно более высокой  степени, чем у нормальных людей,  у нас уже почти
не хватает  средств, чтобы  вникнуть в душу  больного, и  нам стоит большого
труда  привыкнуть сочувствовать истерическим аффектам. При кататонии  же  мы
оказываемся  совершенно  неспособными к этому,  может быть потому, что  даже
истерия нам слишком мало известна.
     Психологическое состояние влюбленности можно определить как одержимость
комплексом. Кроме этой специальной  формы сексуального комплекса, которую я,
из   дидактических  соображений,  выбрал  в   качестве  образца  комплексной
одержимости,  (это ее  наиболее  часто  встречающаяся  и  известная  форма),
существует, конечно,  еще  множество других  видов  сексуальных  комплексов,
которые  могут  действовать  так  же  сильно.  У  лиц  женского  пола  часто
встречаются комплексы  любви  без  взаимности  или  же  любви безнадежной по
какой-либо  иной причине. Здесь мы в большинстве случаев находим чрезвычайно
сильную комплексную чувствительность.  Самые отдаленные  намеки  лиц другого
пола ассимилируются и  перерабатываются в смысле комплекса, при  совершенном
ослеплении  по  отношению  к  наиболее  веским   противоположным  указаниям.
Незначительнейшее   замечание   обожаемого   человека  переосмысливается   и
становится   сильным   субъективным  доказательством  его  любви.  Случайные
интересы  любимого человека  становятся для любящей исходной точкой подобных
же   интересов   -   симптоматическое  действие,  которое   большей   частью
прекращается, когда свадьба, наконец, состоялась, или когда меняется предмет
обожания.  Комплексная  чувствительность  выражается   также  необыкновенной
чуткостью к сексуальным раздражениям, выражающейся в напускной  стыдливости.
В  юном  возрасте  одержимые  комплексом  люди  явно   избегают  всего,  что
напоминает о  сексе - это известная "невинность" взрослых дочерей. Хотя  они
прекрасно  осведомлены о смысле вещей, своим  поведением они хотят показать,
что не  подозревают  о  существовании  сексуальности.  Когда  по медицинским
соображениям приходится задавать им  относящиеся к этому вопросы, то вначале
они  представляются  полностью неосведомленными, но вскоре  убеждаешься, что
все необходимое им известно, причем спрашиваемые сами  не знают,  откуда они
получили эти сведения. [Подобным же образом высказывается и Фрейд. Ср. также
случай, описанный в  Диагн.  иссл. ассоц.]  Психоанализ  же  большей  частью
находит  скрытый  под  многочисленными  сопротивлениями  полнейший  перечень
тонких наблюдений и проницательных заключений. В более  зрелом  возрасте эта
напускная  стыдливость  часто  становится  совершенно  невыносимой,  или  же
появляется  наивный  симптоматический  интерес  к  всевозможным естественным
ситуациям,  которыми  "можно  теперь интересоваться,  так как минул возраст,
когда" - и так  далее. Предметом этого  симптоматического интереса  являются
невесты, беременности, роды, скандалы и тому подобное. Интерес пожилых дам к
последним  вошел  в   поговорку.  Его  называют  тогда  "объективным,  чисто
человеческим сочувствием".
     Тут  мы имеем пример смещения (displacement): комплекс должен во что бы
то ни стало проявиться.  Поскольку у  многих людей половой комплекс не может
выразиться  в  жизни  естественным  путем,  он  избирает  путь  окольный.  В
юношеском возрасте он проявляется в более  или менее  аномальных сексуальных
фантазиях,  которые  часто  сменяются  восторженными религиозными  периодами
(смещениями).  У  мужчин  половой  инстинкт  (если  он  не  находит  прямого
применения в жизни) часто переходит в усиленную профессиональную работу, или
же  в  тоску,  которую  стараются  заглушить, например,  опасным  для  жизни
спортом, или в какое-либо научное увлечение (увлечение коллекционированием и
т.  п.);   у  женщин  -  в  альтруистическую  деятельность,  которая  иногда
определяется как специальная форма комплекса. Они посвящают себя  ухаживанию
за больными в  госпиталях, где  работают молодые ассистенты и т. п.  В  иных
случаях  возникают  своеобразные странности, "необыкновенная вычурная манера
себя держать", которая должна считаться изящной и выражать гордую покорность
судьбе.  При подобных смещениях обычно выигрывают артистические наклонности.
[Фрейд  называет это "сублимацией"  /55- p.76/]  Преимущественно встречаемая
форма смещений -  это  прикрытие  комплекса введением  противоположного  ему
настроения.  Такое  явление мы часто наблюдаем у тех,  кто вынужден изгонять
мучительную  хроническую заботу. Среди  них можно нередко  найти людей очень
остроумных, обладающих тончайшим  юмором, хотя  их  шутки бывают приправлены
частицей горечи. Другие скрывают свою боль усиленной  судорожной веселостью;
но  эта  шумная искусственная веселость ("отсутствие  аффекта")  не  создает
спокойного  настроения.  Женщины выдают  себя резкой, вызывающей веселостью,
мужчины  -  внезапным  алкоголизмом  и не  соответствующими  обстоятельствам
эксцессами  (например,  любовными  приключениями).  Как  известно,  подобные
смещения и  прикрытия  комплекса могут  создавать  настоящую  двойственность
личности,  всегда  особенно  интересовавшую писателей-психологов.  (Сравните
гетевскую  проблему  двойной души, из  современных писателей можно вспомнить
Германа Бара  [Hermann  Bahr],  Горького  и  многих  других).  "Двойственная
личность" не есть лишь  пустое слово, изобретенное литераторами; это - факт,
проверенный  естественными  науками,  постоянно  интересовавший психологию и
психиатрию,  но  лишь в тех  случаях, когда он проявляется  в виде  двойного
сознания или диссоциации личности. Отщепленные комплексы всегда разграничены
соответственно особенностям характера и настроения, что было мной доказано в
одном из подобного рода случаев. [Юнг. Психология и патология так называемых
оккульных явлений. Сравнить также Paulhan: La simulation dans le caracture.]
     Часто смещение  постепенно становится устойчивым,  заменяя,  по крайней
мере  внешне,  первоначальный  характер  данного лица.  Всем известны  люди,
которых   поверхностные   наблюдатели   считают   чрезвычайно   веселыми   и
жизнерадостными, но в глубине души,  часто даже в  семейной жизни,  эти люди
бывают  мрачными   и  раздражительными;  они  могут  постоянно  копаться   в
какой-либо  старой ране. Часто  их  подлинный характер  внезапно прорывается
наружу  из-под  искусственной  оболочки,  принужденная   веселость  внезапно
исчезает и  перед нами является совершенно  иной  человек. Одно  слово, одно
движение,  внезапно  задевшее  рану,  показывает  комплекс,  притаившийся  в
глубине души. Когда  мы собираемся  коснуться сложной  души  больного нашими
грубыми экспериментальными приборами, мы прежде всего  должны думать об этих
неуловимых особенностях его психики. При ассоциативных опытах,  проводимых с
пациентами,   страдающими  сильно  развитой  комплексной   чувствительностью
(истерия,  раннее  слабоумие), мы  встречаем  преувеличения этих  нормальных
механизмов; поэтому их описание и  обсуждение гораздо важнее, чем проведение
психологического обзора.


        3. Влияние окрашенного чувством комплекса на валентность ассоциаций

     Мы  уже  не  раз  разбирали  вопрос  о  том,  каким   образом  комплекс
проявляется  при  ассоциативном  опыте;  поэтому  отсылаю  читателя  к ранее
опубликованным исследованиям. Здесь же необходимо  вернуться лишь  к  одному
моменту, имеющему  теоретическое значение. Мы  нередко встречаем комплексные
реакции, построенные следующим образом:

     Слово-стимул Реакция Время реакции (сек)

     1. Целовать - любить 3,0
     Жар - пожар 1,8
     2. Презирать - кого-либо 5,2
     Зуб - зубы 2,4
     3. Приветливый - дружелюбный 4,8
     Стол - рыба 1,6

     Первая реакция в трех приведенных примерах каждый раз содержит комплекс
(в  первой  и третьей речь  идет  об эротических  отношениях, во второй - об
ущербе). Вторые реакции попадают  в область персеверирующей  окраски чувства
предыдущей  реакции,  как  видно  из  удлинения  времени  реакции  и  из  ее
поверхностного   характера.   Как   мной   указано   в   1-ом  дополнении  к
"Диагностическим  исследованиям  ассоциаций",  ассоциации,  подобные  "зуб -
зубы" относятся к разговорно-моторным соединениям, "жар -  пожар" - к словам
-дополнениям, стол - рыба" (Tisch - Fisch) -  к рифмам. Из опытов отклонения
внимания можно вывести несомненное заключение, что число разговорно-моторных
реакций  и реакций  по  созвучию при  отклонении внимания увеличивается. При
ослабленном  внимании  усиливается  поверхностность ассоциаций и их ценность
таким образом  падает.  Когда  при  ассоциативном  опыте без  искусственного
отклонения внимания возникают поразительные поверхностные  ассоциации, то мы
имеем  полное  основание предполагать, что  внимание в  эту минуту ослабело.
Причину  этой рассеянности  нужно  искать в отвлечении  внимания  вследствие
внутренних  причин.  Пациент,  согласно указанию, должен  обратить  все свое
внимание на опыт. Если его  внимание ослабевает без видимой причины, которой
мы могли бы приписать это явление, то есть отклоняется  от  значения данного
слова-раздражителя,  то  в  таком  случае  должна   существовать  внутренняя
причина, которую мы находим большей  частью  в  предыдущей  или  в настоящей
реакции.  Возникла мысль, окрашенная  сильным чувством,  комплекс,  который,
благодаря интенсивной окраске чувства, достигает в сознании  высокой степени
отчетливости,  или, при  вытеснении из сознания, создает торможение  и таким
образом ослабляет или прекращает  на короткое время воздействие направляющей
идеи,   то   есть  внимание  к  слову-раздражителю.   Справедливость   этого
предположения большей частью легко доказывается путем анализа.
     Поэтому вышеописанное явление  имеет для нас практическую  ценность как
признак комплекса. При этом теоретически  важно, что комплексу не нужно быть
сознательным;  даже  будучи  вытесненным,  он   может  вызвать   в  сознании
торможение,   расстраивающее   внимание,   или,  иными   словами,  задержать
умственную  работу   сознания   (удлиненное   время  реакции),  сделать   ее
невозможной  (ошибка)  или  понизить  ее  ценность  (реакция  по  созвучию).
Ассоциативный  опыт показывает нам его действие  лишь в деталях; клинические
же и психологические наблюдения показывают те же явления в широком масштабе.
Сильный комплекс, например,  мучительная забота, препятствует сосредоточению
мыслей; мы не в состоянии оторваться от заботы и направить нашу деятельность
и наш интерес  в другую область; или же мы стараемся это сделать,  например,
чтобы "отогнать заботу"; на короткое время это может у нас получиться, но мы
не  всецело  отдаемся этому;  помимо  нашего  сознания комплекс  мешает  нам
полностью  отдаться  занимающему  нас  предмету.  Мы поддаемся  всевозможным
торможениям;  во  время перерывов  мысли  ("отключение  мыслей"  при  раннем
слабоумии)  всплывают  части  комплекса,  вызывая,  как и при  ассоциативном
опыте, характерные расстройства мыслительной работы: с нами случаются описки
по правилам,  найденным  Мерингером и  Майером;  у нас  происходят  слияния,
персеверации,  имеют  место предчувствия и  т.  п.; в особенности же ошибки,
указанные  Фрейдом,  позволяющие, благодаря  своему  содержанию,  распознать
вызывающий их  комплекс; мы  также  проговариваемся  в  критическую  минуту,
произнося  слова,  имеющие  значение  для комплекса;  мы делаем  ошибки  при
чтении,  ибо в  тексте  нам видятся  такие  слова;  они  часто появляются на
периферии поля  зрения (Блейлер). [Наибольшая отчетливость  имеется в центре
поля зрения; сюда же устремлено и наибольшее внимание; внимание снижается по
мере  удаления от  центра.]  Во  время  нашего  отвлекающего,  рассеивающего
занятия  мы ловим себя на напевании  или  насвистывании какой-либо  мелодии,
текст  которой  (его  часто  лишь   с  трудом  можно  отыскать)  оказывается
комплексной  констелляцией;  или  же  мы  повторяем  вполголоса   какой-либо
технический термин или другое иностранное слово - это тоже имеет отношение к
комплексу.  Иногда нас неотступно  преследует какая-либо навязчивая  мелодия
или слово, "вертящееся на кончике языка"; это тоже комплексные констелляции.
Порой мы рисуем на бумаге  или  на  столе  знаки, в которых легко распознать
комплекс.  Везде, где  комплексные  расстройства  касаются  слов, мы находим
смещения,  вызванные звуковым сходством, или же  фразеологические сочетания.
Приведу здесь примеры, приводимые преимущественно Фрейдом.
     Из личных наблюдений приведу ассоциацию беременной, которая реагировала
на предложенные  слова  словами,  относящимися  к  родам;  кроме  того,  был
проявлен словесный автоматизм "Bunau - Varilla", который при  непринужденном
ассоциировании  дал  следующую  цепь:  "Varinas  -  Manilla  -  Zigarillo  -
Havanna".  Дело было в том, что я забыл спички и поэтому решил  поддерживать
огонь в сигаре  до тех пор, пока я не  прикурю о нее  свою хорошую гаванскую
сигару. Слова "Bunau-Varilla"  явились  как  раз  в  ту минуту, когда сигара
погасла;  далее:  -  "Morgenrock  -  Taganrog"  (капот - Таганрог) -  слова,
преследовавшие одну даму, муж которой не позволял ей приобрести новый  капот
(домашнее платье).
     Приведенные примеры должны  еще раз показать то, что Фрейд  описывает в
своем "Истолковании  сновидений", а именно, что вытесненная  мысль скрыта за
сходными  с  ней  явлениями - за разговорным, звуковым сходством, или  же за
сходством  оптического  образа.  Сновидения дают  особенно  хорошие  примеры
последней формы смещения.
     Люди, боящиеся  анализа  снов по  Фрейду,  могут  найти  многочисленные
заменяющие его  материалы в автоматизмах мелодий.  Однажды кто-то  заметил в
шутливом разговоре, что, когда женишься, надо выбирать  гордую жену. Один из
присутствовавших,  недавно женившийся на известной  своей гордостью женщине,
тихо насвистывал известную уличную песню. Я немедленно  обратился  к  нему с
вопросом о  словах этой песни. Он ответил: "Что я сейчас насвистывал? Ничего
особенного; кажется, я  часто слышал эту мелодию на улице, но слов не знаю".
Я настаивал, чтобы он вспомнил слова, которые мне были  хорошо  известны, но
он не был в состоянии  их припомнить, уверял даже, что никогда их не слыхал.
В песне говорится:

     Велела мне мать:
     Крестьянскую девушку не брать.

     Во время прогулки молодая девушка, идя рядом с мужчиной, на предложение
руки и сердца  которого она рассчитывала, напевала мелодию  свадебного марша
из "Лоэнгрина".
     Мой молодой коллега, только что закончивший свою диссертацию, в течение
нескольких  часов  насвистывал  мотив   Генделя:  "Смотрите,   он  приходит,
увенчанный наградой".
     Один мой знакомый, радуясь новой выгодной должности, выдал свою радость
назойливой мелодией: "Не рождены ли мы для славы?"
     Один мой коллега, встретив во время обхода пациентов сиделку, о которой
говорили, что она беременна, поймал себя на  том, что  непосредственно после
этого насвистывает мелодию:  "Жили-были царские дети; они сильно любили друг
друга".
     Полагаю, что я привел достаточное  число примеров подобных мелодических
автоматизмов;  каждый  может  ежедневно   делать  подобные  наблюдения.  Они
показывают,  каким  образом  маскируются  вытесненные  мысли. Известно,  что
занятия,  не  требующие полной  "оккупации внимания",  часто  сопровождаются
напеванием и насвистыванием. Поэтому остаток внимания может быть достаточным
для   бессознательных   мечтательных   перемещений  мыслей,   относящихся  к
комплексу. Но работа  сознания задерживает отчетливое  проявление комплекса,
он лишь неясно может давать знать о себе; иногда он находит свое выражение в
автоматизмах   мелодий,    содержащих   комплексную   мысль   в   переносной
(метафорической) форме.  При этом сходство состоит в ситуации, в  настроении
("Смотрите, он приходит" и т. д.; свадебный марш; "жили-были царские дети" и
т.д.),  или  в  словесном выражении  ("Велела  мне мать"  и т.д.).  Во  всех
приведенных случаях комплексная мысль  не  вполне ясно входит в сознание,  а
высказывается более или  менее  символически.  До чего  могут дойти подобные
символические сцепления, лучше всего показывает замечательный пример  Фрейда
в его "Психопатологии обыденной жизни", когда ему удалось свести пропущенное
его другом слово "aliquis" в поэтической строке "Exoriare aliquis nostris ex
ossibus ultor" к не явившейся вовремя менструации  возлюбленной (a-liquis  -
liquid - чудо крови Св. Януария). В подтверждение  механизмов Фрейда приведу
подобный пример из моей собственной практики.
     Однажды   знакомый    мне   человек   начал   декламировать   известное
стихотворение Гейне "Стоит  одиноко сосна" ("Ein Fichtenbaum steht einsam");
на  стихе  "ей спится" он безнадежно застревает,  совершенно забыв следующие
слова:  "белым  покровом".  Такая забывчивость  общеизвестного стихотворения
удивила меня, и я  попросил  его  рассказать, что  пришло ему в  голову  при
словах "белый  покров".  Составилась  следующая  цепь:  "При  словах  "белый
покров" вспоминается покрывало мертвеца,  полотно, которым покрывают мертвых
-  пауза -  теперь мне приходит  в  голову близкий друг  - его брат  недавно
совершенно внезапно скончался - говорят, он скончался от разрыва сердца - он
был очень плотного телосложения  - мой друг тоже плотного телосложения, и  я
порой  думаю,  что и с ним может случиться  то  же самое - он,  должно быть,
слишком мало двигается - когда я  услыхал об этой смерти, мне стало страшно,
так как я подумал, что и со мной может это случиться, ибо мы, в нашей семье,
тоже склонны к полноте, мой дед  тоже  умер от  разрыва сердца - я сам  тоже
слишком толст и недавно решил пройти курс похудания".
     Из  этого примера  ясно  видно,  что вытеснение  как  бы  "изымает"  из
сознания символические аналогии и связывает их с комплексом. Соответственно,
этот  человек  бессознательно  отождествил  себя  с  сосной,  покрытой белым
смертельным покрывалом.
     Поэтому  вполне можно предположить,  что  он  пожелал  продекламировать
упомянутое  стихотворение, чтобы  совершить  символическое действие  и,  тем
самым,  дать   выход   своему  возбуждению,  вызванному   этим   комплексом.
Излюбленной  областью   комплексных  констелляций  являются  также  остроты,
имеющие характер каламбуров.  Есть люди,  обладающие  особой способностью  к
сочинению каламбуров;  среди  них  я  знаю  нескольких,  которым  приходится
вытеснять  весьма сильные комплексы.  Поясню свою мысль на простом  примере,
характерном для подобных случаев.
     Будучи   однажды   в  обществе,   господин  X.,  отпускавший  различные
каламбуры, заметил, когда к  столу подали апельсины (oranges):  "О-ранжирный
вокзал".   Присутствовавший   там   же   господин  Z.,  упорно  оспаривавший
возможность комплексных констелляций, воскликнул: "Видите, доктор, теперь вы
снова можете предположить, что господин  X. думает об отъезде". X. удивленно
заметил:  "Да, это на самом  деле  так; последнее время  я постоянно думаю о
путешествиях,  но  никак не  могу  выбраться!" X. особенно упорно  думает  о
поездке в Италию; отсюда сцепление с апельсинами; впрочем он незадолго перед
этим получил целую посылку  с  этими  фруктами  от своего  друга  из Италии.
Конечно, он  совершенно не  сознавал значения этого  каламбура  в ту минуту,
когда  он  его  произносил;  всякая комплексная  констелляция  вообще всегда
бывает (и непременно должна быть) неясной.
     Соответственно типу  символического выражения  вытесненного  комплекса,
указанному  в   приведенных   примерах,  строятся  и  сновидения.  Именно  в
сновидениях  мы  встречаем  выражение   сходства   посредством  воображаемых
образов.  Как   известно,  Фрейд  помог   найти   верный  путь  исследованию
сновидений. Надо  надеяться,  что это  вскоре  будет  признано  психологией,
поскольку  выигрыш  будет  огромным.  Что  касается  особенно   важного  для
психологии раннего слабоумия понятия об образном сходстве,  то именно в этом
направлении  труд Фрейда "Толкование  сновидений" является основополагающим.
Поэтому я полагаю нелишним в дополнение привести еще один анализ сновидения.
(Мне хорошо известны личные и семейные обстоятельства данного человека).
     "Я видел, как  на  толстых канатах лошадей поднимали на большую высоту.
Одна  из них, сильная гнедая лошадь,  перевязанная ремнями и поднимаемая как
сверток,  особенно бросилась  мне в глаза; канат  внезапно лопнул,  и лошадь
упала на  улицу. Я думал, что она  погибла, но она тут же вскочила и галопом
унеслась прочь. При этом я заметил,  что лошадь тащит за собой тяжелый ствол
дерева  и удивился  быстроте  ее бега. Было очевидно,  что  она испугалась и
легко  могла  вызвать  несчастный  случай.  Тут  явился всадник на маленькой
лошадке  и медленно  поехал  перед  испуганной  лошадью,  которая  несколько
умерила свой бег.  Но я все же опасался, что  лошадь собьет всадника;  в это
время  появились дрожки, которые шагом поехали  перед  всадником,  благодаря
чему  испуганная лошадь еще больше замедлила свой бег. Тогда я подумал - ну,
теперь все в порядке, опасность миновала!"
     Я стал перебирать  отдельные  моменты сна  с  моим  другом,  причем  он
сообщал мне  приходившие  ему  при этом в  голову мысли. Подъем лошади:  ему
казалось,  что   лошадь  поднимают   на   американский  небоскреб;  упаковка
напоминала ту,  которая  применяется при опускании  лошадей в шахты,  где их
используют  для  работы.  Недавно  X.   видел   в  иллюстрированном  журнале
изображение   строительства   небоскреба,   где   работы   производятся   на
головокружительной высоте, и подумал при этом, что это тяжелая работа, и что
он  не хотел  бы принимать в  ней  участие.  -  Я старался  проанализировать
странную картину лошади,  поднимаемой на небоскреб:  X. объяснил, что лошадь
была опоясана  ремнями,  как молодые лошади,  которых опускают  в шахты.  На
картинке  в   журнале  его  особенно  поразило,  что  работа  происходит  на
головокружительной  высоте. И в шахтах лошадям приходится тоже работать.  Не
явилась ли картина шахты (Berg Werk -  дословно "горный завод") в результате
слияния двух мыслей  сновидения? Поэтому  я спросил X., что ему  приходит  в
голову  при  слове  гора: на это он тотчас же ответил,  что  страстно  любит
горные экскурсии; а в период данного сна он имел сильное желание отправиться
в горы  и вообще путешествовать,  но  жена его очень  боязлива  и не  хотела
отпустить  его  одного;  сопровождать   же  его   она  не  могла  вследствие
беременности.  По  этой же  причине  им пришлось  отказаться  от  намеченной
совместной поездки в Америку  (небоскребы); они почувствовали при  этом, что
появление детей препятствует путешествиям - они уже никуда не могут поехать,
тогда как раньше они охотно  и много путешествовали. Расстройство  поездки в
Америку было ему особенно  неприятно, так  как он поддерживал с этой страной
деловые  отношения и всегда надеялся при  личном посещении  наладить  новые,
важные для него связи.  В этой надежде он уже строил  различные льстящие его
самолюбию, хотя и смутные планы на будущее.
     Обобщим теперь  все вышесказанное:  гора может означать понятие высоты;
подниматься на  гору - подниматься на  высоту. Шахта -  работа.  Смысл может
быть следующий:  "благодаря работе поднимаются  на  высоту". Высота особенно
ярко подчеркнута эпитетом "головокружительная"  применительно  к небоскребу,
находящемуся  (это следует  особо отметить) в Америке  - стране,  являющейся
целью известных устремлений моего друга. Лошадь, очевидно, ассоциированная с
понятием работы, кажется символическим  выражением "тяжелого труда", ибо при
постройке  небоскреба, на который поднимают лошадь, работа очень тяжела, так
же  тяжела, как работа, выполняемая  лошадьми,  спускаемыми в  шахты.  Кроме
того, известны  обиходные выражения "работать  как лошадь,  быть запряженным
как лошадь".
     Благодаря раскрытию  смысла  этих  ассоциаций  мы можем  составить себе
известное представление о первых частях сновидения; мы нашли путь, ведущий к
весьма важным надеждам и чаяниям моего  друга. Предположим, что  смысл  этой
части  сновидения  гласит: "благодаря работе достигаешь известной  высоты" -
тогда  во всех относящихся сюда картинах  сновидения  можно легко распознать
символические выражения этой мысли.
     Первыми фразами видевшего сон были: "я видел, как  на  толстых  канатах
поднимают  лошадей  на  большую  высоту.  Сильная  гнедая  лошадь   особенно
привлекла мое внимание; она была обвязана ремнями и ее препровождали наверх,
подобно  свертку".  Это  как  бы противоречит  анализу,  результат  которого
гласит: работой достигаешь высоты. Правда, можно  быть и поднятым вверх. Тут
X.  вспоминает  о том  презрении,  с  каким  он всегда  смотрел на туристов,
которые позволяют  железной дороге подвозить их к высочайшим горным вершинам
"как мешки с мукой"; он же никогда не  нуждался в посторонней помощи.  Итак,
виденные  им во сне  лошади -  "другие",  не  те, которые  собственной силой
достигают  высоты.  Выражение  "как   сверток"  содержит  некоторый  оттенок
презрения. Какую же роль играет  сам X. в своем сновидении? Ведь, по Фрейду,
ему непременно  принадлежит какая-либо  роль,  причем  обычно роль  главная.
Здесь это, несомненно,  "сильная гнедая лошадь".  Сильная лошадь, во-первых,
похожа  на него тем, что может много работать; далее, он определяет ее масть
как "здоровый красно-гнедой оттенок", это напоминает  загар туристов; потому
гнедая лошадь, вероятно, и представляет человека, видевшего сон. Ее подымают
вверх, как и  других - содержание  первых частей сна кажется исчерпанным, за
исключением последнего пункта. Искусственный  подъем  видевшего сон объяснен
неясно; он даже прямо противоречит  найденному нами  смыслу, который гласит:
"работой достигнешь высоты".
     Мне казалось особенно важным выяснить, действительно ли оправдается мое
предположение, что гнедая лошадь изображает самого X. Поэтому я прежде всего
заставил его обратить  внимание на то место ассоциации, где он  говорит:  "я
заметил, что лошадь тащит  за собой тяжелое бревно". Ему  тотчас же пришло в
голову, что и ему самому когда-то дали прозвище  "бревно" из-за его крепкого
телосложения.  Таким  образом   мое  предположение  оправдалось:  с  лошадью
оказалась  связана  его  кличка. Своей тяжестью бревно препятствует или,  по
крайней мере,  должно было бы  препятствовать  движению лошади; поэтому X. и
удивляется, что  она  все  же так быстро  продвигалась вперед.  Продвигаться
вперед и подыматься на высоту, очевидно, синонимы. Итак, несмотря на тяжесть
и  помехи, X. продвигается  вперед с  такой  быстротой,  что  лошадь кажется
испуганной  и  появляется страх  возможного  несчастья.  На  мой  вопрос  X.
ответил,  что  если  бы лошадь  упала, она могла бы  быть  задавлена тяжелым
бревном, или  же  под  напором  этой  движущейся массы  она  могла  бы  быть
отброшена в сторону.
     На этом ассоциации, связанные с вышеописанным эпизодом, были исчерпаны.
Поэтому я начал анализ с другого момента,  а именно там, где  рвется  канат.
Мое внимание привлекло  выражение "на улицу"; X. объяснил, что это та улица,
где  находится  предприятие,  в котором  он некогда надеялся составить  себе
состояние. Он надеялся на определенную карьеру; из этого ничего не вышло; но
даже если  бы  ему повезло, он  был бы этим  обязан  не столько своим личным
качествам, сколько протекции. Сказанное сразу объясняет фразу: канат рвется,
и лошадь  падает вниз, что символически отражает его  разочарование.  Ему, в
отличие  от  других,  не  удалось без  труда подняться  наверх. Другие,  те,
которых  ему предпочли,  и которые,  благодаря этому  попали наверх,  ничего
дельного предпринять не могут, ибо "что лошади могут делать наверху?"  Таким
образом они  находятся  там, где  ничего  не могут  сделать. Вызванное  этой
неудачей  разочарование  было  так велико,  что  он  почти полностью потерял
надежду сделать карьеру. Во сне он думал, что  лошадь умерла. Но вскоре он с
удовлетворением заметил, что  она  опять  вскочила и ускакала;  итак,  он не
поддался ударам судьбы.
     Очевидно  здесь  начинается  новая  часть сновидения,  соответствующая,
возможно, новому периоду в его жизни, если  толкование предыдущей части было
правильным.  Я  заставил  X.  обратить  внимание  на  убегающую  лошадь.  Он
вспомнил,  что   на  мгновение,  хотя  и  неясно,  видел  еще  одну  лошадь,
появившуюся возле гнедой;  она тоже тащила  бревно и  собиралась  ускакать с
гнедой. Но она  тотчас же снова исчезла, и он  видел  ее  очень неясно;  это
обстоятельство (а также его запоздалое воспроизведение) указывает на то, что
вторая  лошадь  находится  под  особенно  сильным  вытесняющим  влиянием  и,
следовательно, играет очень важную роль. Видимо  X. тянул  бревно  с  кем-то
еще; скорее всего, это его жена, с  которой он несет "иго брака". Они вместе
тащат  бревно.  Несмотря  на  тяжесть,  которая должна  была  бы мешать  ему
продвигаться вперед,  он  скачет; это  вновь подчеркивает  мысль, что  он не
поддается. По поводу  скачущей  лошади X.  припоминает картину Уелти (Welti)
"Лунная ночь", где  изображены скачущие по карнизу  здания лошади. Среди них
находится поднявшийся на дыбы жеребец. На той же картине изображены супруги,
лежащие в кровати. Итак, образ скачущей лошади (вначале она скакала вместе с
другой) приводит к  картине Уелти, изобилующей всякими соответствиями. Здесь
мы совершенно неожиданно встречаем сексуальный оттенок, ведь ранее мы видели
в этом  сновидении только комплексы честолюбия и карьеры. Символ  лошади, до
сих  пор  являвшейся  всего   лишь   тяжело  работающим  домашним  животным,
приобретает  теперь и  сексуальный  смысл,  явно  выраженный  вышеупомянутой
сценой  на  карнизе.  Там лошадь является символом  страстного импульсивного
желания,  тождественного сексуальному влечению.  Как показывают  приведенные
выше  ассоциации,  X. боялся,  что  лошадь может упасть, может быть увлечена
куда-нибудь под тяжестью бревна.  Это нетрудно  понять  как намек на  бурный
темперамент,  свойственный  самому  X.,  заставляющий  его   опасаться,  что
вследствие этого он совершит когда-нибудь необдуманный поступок.
     Сновидение  продолжается: "Появился  всадник  на  маленькой  лошадке  и
медленно  поехал  перед  испуганной  лошадью,  которая  при  этом  несколько
замедлила свой бег". Его  сексуальный  порыв обуздывается. По  описанию  X.,
одежда  и  внешний вид всадника  напоминают его начальника;  это подходит  к
первому толкованию сна: начальник замедляет чрезмерно ускоренный бег лошади,
иными словами, он препятствует быстрому продвижению X., так как он находится
"перед ним". Но нам еще предстоит узнать, найдет ли свое дальнейшее развитие
обнаруженная  нами  сексуальная  мысль.  Может  быть  что-то скрывается  под
выражением "маленькая лошадь", которое привлекло мое внимание. X. утверждал,
что  лошадь  была  мала  и  миловидна,  как  детская  лошадка;  при  этом он
вспоминает   эпизод  из  своего  детства:   когда  он   был  еще  мальчиком,
существовала мода  на юбки с кринолином,  и  однажды он увидел беременную на
сносях женщину, тоже  в такой юбке с кринолином.  Это  показалось  ему очень
смешным  и требовало объяснения;  он задал матери вопрос,  не  носила ли эта
женщина  под  платьем  лошадку.  Он  подразумевал  лошадку-качалку,  которую
ремнями прикрепляют к поясу на масленицу  или в цирке. Впоследствии при виде
беременной  женщины он часто  вспоминал  о своем детском  предположении. Как
было  сказано выше, жена  его была  беременна,  и  ее  беременность являлась
препятствием путешествию. Здесь беременность сдерживает порыв, который можно
считать сексуальным; очевидно, что эта часть сна означает,  что беременность
жены налагает на мужа ограничения. Мы встречаем  тут совершенно ясную мысль,
очевидно  сильно  вытесненную  и  чрезвычайно  искусно  скрытую  под  тканью
сновидения, которое, на первый взгляд, состоит из одних символов стремящейся
ввысь жизни. Но  беременность, очевидно, еще не является достаточным поводом
для воздержания,  ибо X. боится, что лошадь все-таки опрокинет всадника. Тут
появляются  медленно  едущие  впереди  дрожки, окончательно замедлившие  бег
лошади. На мой вопрос, кто находился  в  дрожках, X. вспомнил, что это  были
дети. Очевидно, что дети подлежали известному вытеснению, так как только мой
вопрос вызвал воспоминание  о них.  В  дрожках была "целая  куча  детей", по
вульгарному  выражению, известному моему другу. Экипаж с детьми окончательно
сдержал его необузданные порывы.
     Смысл сновидения теперь окончательно ясен. Беременность жены и  большое
число  детей  налагают на  мужа  воздержание.  Этот  сон  являет  исполнение
желаний, так  как в нем воздержание  изображается  совершившимся фактом.  На
первый взгляд этот  сон, как впрочем и все другие, кажется бессмысленным; но
в своем первоначально разобранном верхнем  слое он ясно обрисовывает надежды
и  разочарования  стремящегося  вперед  карьериста;  внутри  же,  под  этим,
скрывается   вопрос   исключительно   личный,   вероятно,   сопровождающийся
множеством мучительных ощущений.
     При  анализе  и интерпретации этого сна  я  не  описывал многочисленные
связи по аналогиям, сходство воображаемых образов, не приводил символические
описания  целых  фраз  и  т.  п.  От  внимательного  исследователя не  могут
ускользнуть эти характерные особенности мифологического мышления. Я хотел бы
только    подчеркнуть,    что    избыточность    образов    в     сновидении
("сверхдетерминирование" Фрейда) является лишним доказательством неясности и
недетерминированности мышления в сновидениях. Образы сновидения относятся  к
двум   комплексам  бодрствующего  состояния,  комплексу   самоутверждения  и
комплексу  сексуальному, хотя  в бодрствующем состоянии оба комплекса  резко
разграничены.  Благодаря  недостаточной  чувствительности   к   различиям  в
сновидениях содержание обоих комплексов может  сливаться,  по крайней мере в
символической форме.
     Это явление,  возможно, не сразу понятно,  но  его можно довольно легко
вывести   из   всего  вышесказанного.   [Слияние  одновременно  существующих
комплексов мог бы объяснить небезызвестный в психологии элементарный факт, о
котором  мимоходом  упоминает  Фере  (Fere:  La  pathologie  des  emotions),
заключающийся  в  том,  что  два  раздражения, одновременно  существующие  в
различных  чувственных  областях, усиливают друг друга.  Опыты,  которыми  я
занимаюсь в настоящее время, доказывают, как мне кажется, что автоматическая
деятельность (дыхание) оказывает влияние на одновременную с ней произвольную
деятельность. Комплексы,  судя по всему, что мы о  них  знаем,  представляют
собой постоянное автоматическое раздражение или  деятельность; подобно тому,
как  комплекс  влияет на  сознательное мышление,  он  действует и на  другой
комплекс,  придавая  ему известную форму, так  что один комплекс  включает в
себя элементы  другого, что психологически можно назвать сплавлением. Фрейд,
с  несколько  иной  точки  зрения,  называет  это   "сверхдетерминированием"
(Ueber-Determinierung).]  Проведенные  нами  опыты  с  отклонением  внимания
подкрепляют   предположение,   что   при   ослабленном   внимании   мышление
обуславливается весьма поверхностными ассоциациями.  Состояние  ослабленного
внимания выражается уменьшенной отчетливостью представлений. Когда же неясны
представления, то неясны и их отличия; разумеется, при этом снижается и наша
чувствительность  по  отношению  к  отличиям  представлений,  поскольку  она
является  лишь  функцией  внимания  и  ясности,  которые представляют  собой
синонимы.
     Поэтому ничто  не препятствует  слиянию различных (обычно  разделенных)
представлений  ("психических  молекул").   Экспериментально  это  выражается
умножением  числа косвенных ассоциаций, вызванным отклонением внимания.  Как
известно, косвенные ассоциации в ассоциативных опытах (особенно в  состоянии
отклоненного  внимания)  являются  большей   частью  всего  лишь  словесными
перемещениями с  помощью фразы или звука. Благодаря отклонению внимания наша
психика  теряет  уверенность  при  выборе  выражений  и   допускает  поэтому
различные неправильности в системах речи или слуха, как случается у больных,
страдающих парафазией, - искажением отдельных элементов речи. [Крепелин /56/
придерживается  того мнения, что "правильному выражению  мысли  препятствует
появление отвлекающих  побочных представлений". На  стр. 48 он выражает  это
следующим образом:  "общей  чертой всех перечисленных  наблюдений (парафразы
сновидения)  является  перемещение  основной  мысли,  вызванное  вступлением
побочной  ассоциации в виде существенного звена цепи представлений". Переход
речи  или  мысли  к  побочной  ассоциации  зависит,   по  моему  мнению,  от
недостаточного  разграничения  представлений. Далее  Крепелин  находит,  что
"побочное представление, вызвавшее перемещение мысли", было, очевидно, более
ограниченным, более содержательным, и вытеснило более общее и более туманное
представление. Крепелин называет  этот символический переход "метафорической
паралогией",   в   противоположность   простой   паралогии   перемещения   и
соскальзывания. "Побочные  ассоциации"  представляют  собой, быть  может, по
большей части,  ассоциации по сходству -  во  всяком случае дело чрезвычайно
часто  касается подобных ассоциаций  - поэтому легко  понять, каким  образом
паралогия  принимает характер метафоры. Подобные метафоры могут  производить
впечатление  почти  намеренного искажения мысли сновидения. Таким образом  в
этом отношении Крепелин уже  близок к мнению  Фрейда.]  Мы легко можем  себе
представить,  что   в  нашем  опыте  внешнее  отклонение  заменит  комплекс,
развивающий, наряду  с деятельностью комплекса нашего  эго,  самостоятельную
деятельность. Мы  уже говорили выше  об образующихся  при этом ассоциативных
явлениях. При возбуждении комплекса  сознательные ассоциации расстраиваются,
становятся поверхностными благодаря тому, что внимание обращается на стоящий
отдельно комплекс (задержка внимания). При нормальной деятельности комплекса
нашего  эго  должны  быть  подвергнуты  задержке  другие  наши  комплексы, в
противном  случае станет  невозможной сознательная  функция  ассоциирования,
направленного  по  определенному  пути. Отсюда следует,  что  комплекс может
проявляться  только   косвенно,  посредством  неотчетливых  симптоматических
ассоциаций  (действий),  носящих  более  или  менее символический  характер.
[Штадельман  /57  говорит  своим,  к  сожалению,  столь  напыщенным  слогом:
"человек,  страдающий  психическими  отклонениями,  снабжает  частично   или
полностью нарушенное ощущение своего "я"  символом; но  не  в такой степени,
чтобы, подобно психически вполне здоровому человеку, сравнивать это ощущение
с   другими  происшествиями   или  предметами,  а  так,   чтобы   превращать
привлеченный  в  виде  примера образ в действительность, в  его субъективную
действительность,  которая,  по  мнению  других,  является  безумием.  Гению
необходимы  формы  для  его внутренней жизни, которую  он проецирует наружу;
однако  в   то  время,  как   у   человека   с   психическими   отклонениями
символизирующая ассоциация превращается в безумие, у гения она проявляется в
виде усиленного переживания".] (См. все  вышеприведенные примеры). Исходящие
из комплекса влияния  должны  быть в норме  слабыми и  неотчетливыми, ибо им
недостает  полной  занятости  внимания, поглощенного комплексом  нашего "я".
Поэтому  комплекс  нашего "я"  и  автономный комплекс  можно непосредственно
сравнить  с обоими видами  психической  деятельности  при  опыте  отклонения
внимания; подобно тому, как при этом опыте внимание главным образом обращено
на письменную работу,  а только частично - на акт ассоциации, так и основное
внимание  обращено  на  деятельность   комплекса  нашего  "я",   а  на  долю
автономного  комплекса - только его незначительная часть  (при  условии, что
комплекс  не   подвергается  аномальному   возбуждению).   По  этой  причине
автономный комплекс  может мыслить лишь поверхностно и неотчетливо,  то есть
лишь символически; таким  же  должен  быть  характер  его конечных элементов
(автоматизмы,  констелляции),  вносимые  им  в деятельность  нашего  "я",  в
сознание.
     Здесь  мы  должны  кратко остановиться на  понятии  символизации. Слово
"символический"  мы   противопоставляем  слову  "аллегорический".  Аллегория
является для  нас  намеренным, усиленным  чувственными  образами  выражением
мысли,  тогда как  символы  представляют собой  всего лишь неясные  побочные
ассоциации какой-либо мысли, которую они скорее затемняют, нежели проясняют.
Пеллетье говорит: "Символ  есть низшая форма мысли. Его можно определить как
неверное  ощущение  тождественности или  близкой  аналогии  двух  предметов,
которые в  действительности представляют аналогию весьма  отдаленную". Таким
образом,  Пеллетье  тоже  считает отсутствие  чувствительности  к  различиям
условием, необходимым для возникновения символических ассоциаций. Используем
теперь эти соображения применительно ко сну.
     Он начинается повелительным внушением: "ты хочешь спать, ты не  хочешь,
чтобы  что-либо мешало тебе". [Выражения: "инстинкт  сна" или: "навязчивость
сна" являются всего лишь образными  выражениями.  (Claparnde: Esquisse d'une
theorie biologique du sommeil).  Теоретически я становлюсь на  точку  зрения
Жане, которую он формулирует  следующим образом: "с одной стороны, сон  есть
действие, ибо требует известной энергии, необходимой, чтобы решиться на него
в  подходящую минуту и чтобы быть правильно  выполненным; Archive de Psych.,
т. IV. p. 246. Как всякий клеточный процесс, сон должен иметь свой клеточный
механизм  (Вейгандт),  но неизвестно,  в  чем  он состоит. С психологической
точки  зрения сон есть  явление  самовнушения. (Подобные взгляды высказывают
Форель и другие). Так мы понимаем, что  существуют всевозможные переходы, от
чисто гипнотического сна  до сна,  заключающегося в  навязчивой органической
потребности,   производящего   впечатление  отравления  токсинами   обменных
процессов.]  Это  внушение  действует  как абсолютная  команда,  управляющая
комплексом  нашего эго, приостанавливающая все ассоциации. Однако автономные
комплексы уже не находятся  в прямом  подчинении комплекса нашего эго, в чем
мы успели убедиться в достаточной мере.  Их можно только далеко отодвинуть и
ограничить,   но   нельзя  полностью  усыпить,  ибо  они  подобны  маленьким
второразрядным  душам, которые пустили в организме  собственные  аффективные
корни, благодаря  которым они  постоянно бодрствуют. Быть  может, во сне эти
автономные комплексы  так же задерживаются, как и наяву, ибо  команда "нужно
заснуть" задерживает  все побочные мысли. [Инстинктивное  воздержание от сна
можно  психологически обозначить как утрату интереса  к настоящему положению
(Бергсон,  Клапаред).   Влияние  этой  "утраты  интереса"   на   психическую
деятельность есть, по Жане,  "упадок  психологического  напряжения", который
нижеописанным образом обнаруживается в характерных  ассоциациях сновидений.]
Но все же время от времени комплексу удается, почти так же, как при шуме дня
и дневной бодрствующей жизни, показать сонному "я" их бледные, казалось  бы,
бессмысленные побочные ассоциации. Комплексные мысли появиться не могут, так
как  против них-то,  главным  образом, и направлено вышеописанное  внушение.
Если же им удастся преодолеть внушение и добиться полного внимания,  то сон,
разумеется  тотчас же прекратится. Это явление часто наблюдается при гипнозе
истеричных  пациентов. Они засыпают на короткий  промежуток времени,  но  их
внезапно  вспугивает какая-либо связанная с комплексом мысль.  Бессонница во
многих  случаях  зависит от неуправляемых комплексов,  которые не могут быть
преодолены  силой самовнушения. Если мы, применив  нужные  средства,  усилим
энергию  таких пациентов,  то  они вновь обретут способность  спать, так как
будут  иметь возможность  подавить свои комплексы. Подавление  же  комплекса
есть не что иное,  как прекращение  к  нему  внимания.  Итак, комплексы  при
мышлении обладают лишь  частичной отчетливостью, в силу чего они располагают
лишь смутным символическим  выражением  и  смешиваются друг  с  другом из-за
недостаточной дифференциации. Нет  необходимости  допускать  цензуру  мыслей
наших  сновидений  во  фрейдовском смысле. Сдерживание,  вызванное внушением
необходимости заснуть, является вполне достаточным объяснением.
     Следует, наконец, упомянуть еще  об одном характерном влиянии комплекса
-  о  склонности к  контрастным  ассоциациям.  Как  доказал Блейлер,  всякая
психическая   деятельность,   стремящаяся   к    известной    цели,   должна
сопровождаться  контрастами;  это  необходимо для  правильной  координации и
контроля. Опыт  показывает, что  контрасты  сопутствуют  каждому  решению  в
качестве  ближайших  ассоциаций. В  норме контрасты никогда  не препятствуют
размышлениям; напротив,  они их стимулируют; тем самым они полезны для нашей
деятельности. Но если  по какой-либо причине пострадала энергия индивида, то
он   может   стать   жертвой   ложной   игры   контрастов  положительного  и
отрицательного,  ибо  чувства,  сопровождающего  решение,  уже недостаточно,
чтобы  одержать  победу  над контрастами  и  сдержать  их.  Это мы наблюдаем
особенно  часто,  когда сильный  контраст  поглощает  энергию индивида.  Его
энергия  ослаблена, поэтому внимание к тому, что  не  относится к комплексу,
становится поверхностным и  ассоциациям уже  недостает  точно  определенного
направления.  Благодаря  этому,  с одной  стороны,  образуется  плоский  тип
ассоциаций,  с другой  же  стороны, контрасты уже не  могут быть  подавлены.
Множество   примеров   тому   дает  истерия,  при  которой   мы  имеем  дело
исключительно с контрастами чувств (об этом говорит Блейлер), а также раннее
слабоумие,  при  котором дело  также касается  контрастов чувств  и  речевых
контрастов  (об этом сказано у  Пеллетье). Экспериментальным  путем  речевые
контрасты были выявлены Странским в его опытах с принудительной речью.
     Остается добавить несколько общих замечаний, подытоживающих сказанное в
главах второй и третьей о природе комплексов и ходе их развития.
     <i>Каждое аффективное событие становится  комплексом.</i> Если это событие  не
встречает уже  существующий родственный  ему комплекс и если оно имеет  лишь
мгновенное значение, то оно постепенно  тонет, вместе с бледнеющей  окраской
чувств, в общей массе  "латентных" воспоминаний и останется  там до тех пор,
пока  какое-либо родственное  впечатление  не  пробудит его вновь.  Если  же
богатое аффектами событие встретит  уже  существующий  комплекс, то  оно его
усилит  и  будет способствовать его  временному господству.  Наиболее  яркие
примеры этого дает истерия, где кажущиеся мелочи могут вызвать сильный взрыв
аффекта. В подобных  случаях впечатление прямо или  символически затрагивает
не вполне вытесненный комплекс и вследствие этого вызывает комплексную бурю,
которая  часто  представляется  нам  совершенно  неадекватной  вызвавшему ее
событию.  Наиболее  сильные  комплексы  связаны  также с  наиболее  сильными
чувствами и инстинктами.
     Поэтому  не  следует  удивляться  тому,  что  большая  часть комплексов
относится к  сексуально-эротической сфере (как и большая часть  сновидений и
истерических  заболеваний).  Особенно  у  женщин,  у  которых  сексуальность
является центром психической жизни, едва ли найдется комплекс, не  связанный
с  сексуальностью.  К  этому  же  обстоятельству следует, вероятно,  отнести
значение,  которое имеет  сексуальная  травма  для истерии  и которое  Фрейд
считает всеобщим. Во всяком  случае, сексуальность  всегда  следует иметь  в
виду при психоанализе, хотя я этим не утверждаю, что истерия во всех случаях
зависит исключительно от сексуальности. Всякий другой  сильный комплекс, как
мне   представляется,  может  вызвать   истерические   симптомы   у   людей,
предрасположенных  к  этому заболеванию.  Оставляю в стороне  все  комплексы
иного рода, ибо  я  уже  пытался в  другом месте дать общее  представление о
наиболее распространенных типах.
     Нормальному индивиду,  конечно, желательно освободиться  от навязчивого
комплекса, препятствующего надлежащему  развитию личности (ее приспособлению
к окружающим  условиям). Такое освобождение является, в большинстве случаев,
делом  времени. Однако  порой  данному  лицу  приходится для освобождения от
комплекса  применять искусственные  средства.  Мы  уже  знаем, что  одним из
важнейшим средств является  <i>смещение</i> (displacement); иногда люди прибегают к
чему-то   совершенно   новому,   полностью  контрастирующему  с   комплексом
("мастурбационный  мистицизм").  Истерия излечивается, если удается  дать ей
новый  навязчивый  комплекс.   [Истерия  применяет   всевозможные  средства,
направленные  на то,  чтобы защититься от комплекса:  превращение в телесные
симптомы,  раскалывание  сознания  и  т.д.] (Аналогичное  мнение высказывает
Соколовский). После  вытеснения комплекса еще долгое время  остается сильная
комплексная  чувствительность, то  есть  повышенная  готовность  комплекса к
повторному   прорыву.   Если   вытеснение   было  осуществлено  лишь   путем
формирования    компромиссов,    то    сохраняется    постоянное     чувство
неполноценности, истерия, при которой возможна лишь ограниченная способность
приспособления  к окружающим условиям. Если же комплекс остается неизменным,
что,  разумеется, возможно лишь при сильнейшем повреждении нашего  "я" и его
функций, то мы имеем  дело с ранним слабоумием. [Подобную (?) мысль выражает
и  Штадельманн,  но, к сожалению, она почти полностью заглушена обилием  его
изысканных  понятий. /57/]  Следует учитывать, что здесь  я  говорю только с
психологической  точки зрения и констатирую лишь то, что  имеется в  психике
пациента с вышеуказанным диагнозом. Высказанное суждение отнюдь не исключает
возможности  того, что  упорное существование  комплекса вызвано  внутренним
отравлением,  которое  первоначально было  вызвано тем  самым аффектом.  Это
предположение я считаю вполне вероятным,  ибо оно согласуется с тем  фактом,
что в большинстве  случаев раннего слабоумия комплекс стоит на первом плане,
тогда как при всех первичных отравлениях (алкоголь, уремические яды и т. д.)
комплексы играют подчиненную роль. В пользу моего предположения, быть может,
говорит и то, что многие случаи раннего слабоумия начинаются с поразительных
истероидных  симптомов,   которые  лишь  постепенно,  с  течением   болезни,
"дегенерируют" характерным  образом, то  есть  становятся  стереотипными или
бессмысленными.  Поэтому   в   прежней  психиатрии  прямо   и  говорилось  о
дегенеративных истерических психозах.
     Итак, все только  что сказанное можно сформулировать следующим образом.
При  взгляде извне нам видны лишь объективные признаки аффекта. Эти признаки
постепенно  (или  очень   быстро)   усиливаются   и  искажаются,   так   что
поверхностный наблюдатель  теряет способность предполагать в них  нормальное
психическое  содержание.  Тогда начинают  говорить о  раннем слабоумии. Быть
может, будущая, более совершенная, химия  или  анатомия  сумеют когда-нибудь
проследить  тут аномалии  обмена  веществ или  действия  токсинов.  Наблюдая
изнутри (что, конечно,  возможно  только с  помощью  сложных  заключений  по
аналогии),   мы  видим,   что   человек  уже   не  в   состоянии  отделаться
психологически  от  своего комплекса;  все его ассоциации относятся  к нему;
поэтому он предоставляет комплексу констеллировать  все свои действия, из-за
чего неизбежно происходит определенное опустошение личности.  Однако нам еще
не известно,  как  далеко  простирается психологическое  влияние  комплекса;
можно  лишь  предполагать,  что токсические  воздействия также играют важную
роль при прогрессирующей дегенерации.


        4. Раннее слабоумие и истерия

     Исчерпывающее  сравнение  раннего  слабоумия  и  истерии  можно было бы
произвести  только в  том  случае,  если  бы  нам  были  полностью  известны
расстройства ассоциативной деятельности при  обоих указанных заболеваниях, а
также при аффективных расстройствах у нормальных людей. В настоящее время до
этого еще далеко. Здесь я лишь намерен напомнить о психологическом сходстве,
базируясь на приведенных выше разъяснениях. Как покажет дальнейшее  описание
ассоциативных  экспериментов  в случаях  раннего  слабоумия, предварительное
сравнение   раннего   слабоумия   с   истерией  необходимо   для   понимания
кататонических ассоциаций.


     I. Эмоциональные расстройства

     Новейшие исследователи раннего слабоумия (Крепелин, Странский и другие)
считают  расстройство эмоций почти  центральным явлением картины  болезни. С
одной  стороны,  они  говорят  об  <i>эмоциональном  отупении,  с</i>  другой  -  о
<i>несоответствии между идеационным содержанием и аффектом.</i>
     Не  буду тут рассматривать тупость сознания на конечных этапах болезни,
ибо сопоставление  с истерией тогда едва  ли уместно (это,  несомненно,  два
различных  заболевания).  Здесь  мы  ограничимся  рассмотрением   апатичного
состояния  в  течение  острого  периода  болезни.  Эмоциональное  состояние,
поражающее нас во многих случаях раннего слабоумия, имеет известное сходство
с "великолепным  равнодушием" многих истеричных  людей,  которые  безмятежно
улыбаясь излагают свои жалобы, производя тем самым странное впечатление, или
же  могут равнодушно  говорить о вещах,  которые  должны были  бы их глубоко
затрагивать.  В  приложениях  VI и  VIII моих  "Диагностических исследований
ассоциаций" я старался показать при каждом возможном случае, как больные без
всяких проявлений  эмоций  говорят  о  предметах,  имеющих для  них глубокое
интимное  значение.  Это особенно  удивляет  при анализе,  где всегда  можно
обнаружить  причину подобного  неадекватного  поведения. До  тех  пор,  пока
комплекс, находящийся  под  влиянием особого  сдерживания, не будет осознан,
больные могут спокойно говорить о нем, они могут даже с кажущейся  легкостью
"заговаривать"   его.   Больные  как  бы  "перескакивают  через   неприятное
настроение", смещают его посредством контрастирующего настроения.
     Я  довольно долго наблюдал пациентку-истеричку, которая каждый раз, как
ее  мучили мрачные  мысли,  искусственно  приводила  себя  в задорно-веселое
настроение,   вытесняя   таким   образом  комплекс.  Когда   ей  приходилось
рассказывать  о   чем-либо  печальном,  что  должно  было   бы  ее   глубоко
затрагивать, она делала это  с громким смехом. Или же  она вполне равнодушно
говорила о своих комплексах, как будто они ее совершенно не трогали. (Причем
именно это равнодушие выдавало  ее своей преднамеренностью). Представляется,
что психологическая причина  этой несовместимости содержания представлений и
аффекта заключается в том,  что  комплекс автономен  и  поэтому  может  быть
воспроизведен только  при условии, что "он"  сам  этого хочет. "Великолепное
равнодушие" истеричных людей никогда не бывает продолжительным, оно внезапно
прерывается диким  взрывом аффекта, плачем, спазмами или чем-либо  подобным.
Сходное  с  этим явление мы наблюдаем при  "эйфорической  апатии" в  случаях
раннего слабоумия.  Здесь  тоже время от  времени,  как  кажется  совершенно
беспричинно,  на пациента находит злое настроение,  или же больной совершает
какое-либо  насильственное действие  или  поражающий  поступок,  не  имеющий
ничего  общего  с  прежним  равнодушием.  При  совместных   исследованиях  с
профессором Блейлером  мы  часто наблюдали,  как  маска апатии  или  эйфории
мгновенно  спадала,  когда путем анализа удавалось отыскать комплекс.  Тогда
соответствующий аффект  прорывался,  часто весьма бурно,  совершенно так же,
как  при  истерии,  когда удавалось  отыскать  больное место. Однако  бывают
случаи,  когда  нет   никакой   возможности   пробить   защищающее  комплекс
ограждение.  Больные  в подобных случаях  упорно отделываются пустыми, часто
резкими  ответами;  они  просто  отказываются отвечать,  и  чем более прямое
отношение к комплексу имеет вопрос, тем менее охотно они на него отвечают.
     Нередко  мы  видим, что после намеренно или непреднамеренно  вызванного
комплексного раздражения у апатичных  на вид пациентов появляется несомненно
относящееся  к  этому  раздражению   возбуждение.  По-видимому,  раздражение
действовало лишь  после  известного  инкубационного периода.  Я часто  видел
истеричных больных с намеренным равнодушием и лишь  поверхностно упоминавших
в разговоре о затронувших их событиях, так что мне приходилось удивляться их
кажущемуся самообладанию. Но несколькими  часами позднее меня вызывали в мое
отделение  больницы  в  связи  с припадком,  случившимся  с моей пациенткой.
Оказывалось,  что содержание  разговора, хотя и с  опозданием,  но  вызывало
соответствующий  аффект. То  же самое мы видим и  при возникновении безумных
идей параноиков (Блейлер). Жане наблюдал у своих  больных,  что они во время
события,  которое,  собственно   говоря,  должно  было  бы  взволновать  их,
оставались спокойными. Лишь  после  латентного  периода, продолжавшегося  от
нескольких  часов до нескольких  дней,  появлялся соответствующий аффект.  Я
могу  подтвердить  это  наблюдение  Жане. При  землетрясении  Бельц  (Baelz)
наблюдал это явление над самим собой и назвал его "эмоциональным параличом".
     Состояния аффектов, лишенных соответствующего содержания представлений,
столь частые в  случаях  раннего слабоумия, тоже имеют аналогии при истерии.
Вспомним, например,  состояние  страха  при  навязчивом неврозе!  Содержание
представлений  в подобных случаях  обычно  в такой степени неадекватно,  что
сами больные понимают его логическую нелепость и называют его бессмысленным;
тем  не менее оно представляется им источником беспокойства. Фрейд  доказал,
что в действительности это не так, причем его доказательство до  сих пор  не
опровергнуто;  с нашей  стороны  мы можем лишь  подтвердить его.  Напомню  о
пациентке,  о  которой  я  говорил  в   VI  приложении  к   "Диагностическим
исследованиям ассоциаций"; эту пациентку преследовала неотступная  идея, что
она заразила  своими навязчивыми идеями врача и пастора. Несмотря на то, что
она  сама  себе   постоянно   доказывала,  что   идея  эта  необоснованна  и
бессмысленна, все же она ее  мучила и очень сильно беспокоила.  При  истерии
больные часто объясняют  подавленное  настроение такими  причинами,  которые
можно  лишь  признать  "причинами   прикрывающими".  В  действительности  же
настроение  это вызвано  нормальными рассуждениями и мыслями,  подвергшимися
вытеснению.  Одна молодая  истеричка страдала  такой сильной депрессией, что
при  каждом  ответе  она  заливалась  слезами.  Она  упорно  объясняла  свою
депрессию исключительно болью в руке, иногда ощущаемой ею при работе. Однако
в  конце концов выяснилось, что она поддерживала интимную связь с человеком,
который не хотел на ней жениться, что и являлось причиной ее печали. Поэтому
прежде,  чем  утверждать, что  пациент  подавлен по неосновательной причине,
следует обратить внимание  на  те  свойственные каждому  человеку механизмы,
которые стремятся возможно дальше вытеснить все неприятное и возможно глубже
его скрыть.
     Взрывы возбуждения в случаях раннего слабоумия могут возникать таким же
образом, как аффективные  приступы при истерии. Каждому врачу, который лечит
истеричного больного, известны внезапные взрывы  чувств  и  острое  усиление
симптомов (acute exacerbation); часто создается впечатление,  что перед нами
психологическая  загадка,  и тогда  ограничиваются заметкой:  "пациент снова
взволнован". Но тщательный анализ всегда найдет вполне определенную причину:
необдуманное  замечание  окружающих,  больно затронувшее  письмо,  годовщину
памятного  события и  т. д. Достаточно всего  лишь  намека,  может быть даже
символа,  чтобы  вызвать  проявление комплекса.  [Риклин  приводит следующий
поучительный пример. У пациентки (истерички)  периодически наблюдалась рвота
после  выпитого  молока.  Проведенный  под  гипнозом  анализ   показал,  что
пациентка, жившая у родственника, была им однажды изнасилована в хлеву, куда
она  пошла  за молоком.  В  течение недели  после  гипноза,  при  полном его
забвении, пациентку постоянно  рвало  после  молока. /58/] Так  и в  случаях
раннего  слабоумия  часто удается, благодаря  тщательному анализу,  найти ту
психологическую нить,  которая приводит к причине волнения. Это, конечно, не
всегда  возможно, так как болезнь для  этого слишком мало прозрачна. Но  нет
оснований предполагать, что этой нити не существует.
     То,  что аффекты  в  случаях раннего слабоумия,  по всей видимости,  не
угасают, а  лишь  своеобразно  блокируются,  мы видим  везде, где  полностью
возможно катамнестически разобрать болезнь, что, впрочем, случается довольно
редко.  /59; 60/  Кажущиеся бессмысленными  аффекты и настроения субъективно
объясняются галлюцинациями  и  патологическими  идеями, которые, относясь  к
комплексу, при полном развитии болезни  с  трудом  поддаются воспроизведению
или же  вообще совершенно ему не поддаются. Когда кататоник постоянно  занят
галлюцинаторными  сценами,  врывающимися  в  сознание  со значительно  более
могучей силой  чувства, нежели  окружающая действительность, то мы без труда
понимаем, что он не в состоянии адекватно реагировать на вопросы  врача. Или
когда   больной,   например,  Шребер,   смотрит   на   окружающих   как   на
"свежеиспеченных  людей",  то  опять-таки   понятно,  что  он  не  реагирует
адекватным  образом  на явления  действительности  или,  правильнее,  что он
по-своему разумно на них реагирует.
     Типичным для  раннего  слабоумия является  недостаток самообладания или
невозможность владеть своими  аффектами. Во  всех случаях, когда речь идет о
патологически усиленной  эмотивности, мы встречаем этот недостаток, то есть,
прежде всего, при  истерии и эпилепсии. Таким образом этот симптом указывает
лишь  на  тяжелое  расстройство  нашего  "я",   то  есть  на   существование
могущественных  автономных комплексов, не подчиняющихся более первенствующей
власти комплекса нашего эго.
     Характерный для раннего слабоумия недостаток эмоционального отклика  мы
нередко находим у истеричных пациентов, когда нам не удается привлечь к себе
их интерес и  проникнуть в комплекс. Правда,  при истерии это явление бывает
лишь   временным,   ибо  интенсивность  комплекса  колеблется.   При  раннем
слабоумии, где комплекс очень устойчив, нам лишь  на некоторое время удается
установить  связь  между  больным  и  врачом,  когда появляется  возможность
проникнуть  в комплекс.  При  истерии  мы  достигаем известных  результатов,
проникнув в комплекс, при раннем слабоумии мы не достигаем ничего, поскольку
личность пациента  оказывается столь же холодной и отчужденной от нас, как и
раньше. При  известных  обстоятельствах анализ может вызвать даже  ухудшение
симптомов. При  истерии  же, наоборот,  после  анализа  наступает  известное
облегчение.  Тот,   кто  когда-либо  проникал,  благодаря  анализу,  в  душу
истеричных  людей,  знает,  что  этим  он  достигал   известной  власти  над
пациентом.  (Впрочем,  то  же  самое  происходит  и при  обычной  исповеди.)
Напротив, в случаях раннего слабоумия, даже  после весьма подробного анализа
все остается без изменений. Больные  не вникают в душу  врача, они  остаются
при  своих безумных  фантазиях,  приписывая анализу  враждебные  намерения -
одним словом, не поддаются никакому влиянию.


     II. Аномалии характера

     Характерологические    расстройства    занимают    важное    место    в
симптоматологии раннего слабоумия, но, в сущности, нельзя говорить об особом
характере таких  больных. С таким же успехом можно говорить об "истерическом
характере",  к  которому  тоже  относятся  со  значительным  предубеждением,
приписывая, например, истеричным людям нравственную распущенность и т.п.  Но
истерия  не  обуславливается  характером,  а  лишь  усиливает уже  имеющиеся
качества. Среди  истеричных  людей  встречаются  всевозможные  темпераменты,
эгоистические  и  альтруистические  личности,  преступники  и  святые,  люди
сексуально  легко  возбудимые  и  сексуально  холодные  и т.  д. Для истерии
характерно  лишь  существование  преобладающего  по  своей  силе  комплекса,
несовместимого с комплексом нашего "я".
     К характерологическим расстройствам  в  случае раннего слабоумия можно,
например, причислить аффектацию  (манерничание, эксцентричность,  стремление
оригинальничать  и  т. п.)  больных. Этот  симптом часто  встречается и  при
истерии,  особенно  в  тех  случаях, когда пациенты  считают  себя лишенными
принадлежащего им  по праву  общественного положения. Чрезвычайно  часто  мы
встречаем  аффектацию в виде жеманности и претенциозного поведения у  женщин
низших  сословий,  часто   соприкасающихся  с  представителями  элиты,  как,
например, у портных, горничных и т.  д., а также у мужчин, недовольных своим
общественным   положением  и  пытающихся  придать   себе   некую   видимость
престижного образования или  более  высокого положения. Эти комплексы  часто
сочетаются с  аристократическими  замашками,  литературными или философскими
увлечениями, экстравагантными  "оригинальными"  взглядами и  высказываниями.
Они выражаются в преувеличенно-вежливых манерах, особенно в изысканной речи,
блистающей    высокопарными    выражениями,    техническими   терминами    и
аффектированными  оборотами речи. Мы  встречаемся  с  подобными характерными
особенностями в случаях раннего слабоумия, в  частности, с "бредом о высоком
общественном положении" в той или иной форме.
     Сама по себе аффектация не является приметой раннего слабоумия.  В этом
случае  болезнь   пользуется  нормальным  механизмом   или,  лучше  сказать,
карикатурой на  нормальный механизм,  взятый у  истерии.  Подобные  пациенты
обладают особой  склонностью  к  неологизмам,  которые ими  применяются  как
научные  или  причудливые  технические  термины.  Одна  из  моих  пациенток,
например,  называла   их  "могущественными  словами"  и   выказывала  особое
предпочтение  выражениям,  по возможности причудливым,  но представляющимися
ей,  очевидно,  особенно  меткими.  "Могущественные  слова"  должны  придать
личности особо импонирующий характер и  украсить  ее. "Могущественные слова"
тщательно   подчеркивают  ценность   личности   в   противовес  сомнениям  и
враждебности, поэтому пациенты часто пользуются ими в виде защищающих формул
и заклинаний. Один  из находившихся под моим наблюдением больных каждый раз,
когда врачи  что-либо запрещали ему,  угрожал  им  следующими  словами:  "я,
великий  князь, Мефистофель, подвергну вас кровной мести  как представителей
орангутанга".  Другие   больные  пользуются  "могущественными  словами"  для
заклинания голосов.
     Аффектация  выражается также в жестах  и в  почерке,  причем  последний
украшается всевозможными завитушками и росчерками. Нормальные аналогии этому
мы находим, например, у молодых  девушек, которые вырабатывают себе особенно
характерный  или  оригинальный  почерк.  Часто  больные  с диагнозом раннего
слабоумия  обладают   характерным  почерком:  противоречивые  стремления  их
психики до  известной степени выражаются в  нем, причем буквы то наклонены и
соединены, то  вертикальны, то крупны, то  мелки. То же самое  наблюдается у
истеричных  больных, обладающих сильным  темпераментом;  у них  часто  легко
доказать,  что  перемена  почерка  происходит  в  комплексной  точке. Даже у
нормальных людей при комплексах часто наблюдается изменение почерка.
     Конечно, аффектация  является не  единственным  источником неологизмов.
Весьма  многие   из  них  коренятся  в  сновидениях,  а   более  всего  -  в
галлюцинациях.  Нередко  это  слияния  в  речи  и  ассоциации  по  созвучию,
поддающиеся  анализу;  их  образование  объясняется изложенными в предыдущих
главах  принципами.  (Прекрасные  примеры  мы  находим  в  случае  Шребера).
"Понижением  умственного  уровня"  (Жане)  объясняется  также  возникновение
"салата  слов". Многие отрицательно  настроенные и не  желающие отвечать  на
вопросы  шизофреники  проявляют "этимологические"  склонности: вместо ответа
они разлагают  вопрос,  иногда  снабжая его  ассоциациями  по  созвучию, что
является лишь смещением и скрытием комплекса. Они не хотят вникнуть в вопрос
и поэтому стараются перевести его в звуковые явления. (Аналогично невниманию
к слову-раздражителю). Кроме  этого  существует много признаков, указывающих
на то, что шизофреники обращают  больше внимания  на звуковые  явления речи,
нежели другие больные: часто они прямо занимаются разложением  слов на части
и  их  толкованием.  [Пациентка  Фореля  испытывала  потребность  заниматься
подобными толкованиями. Один из находившихся под моим  наблюдением пациентов
жаловался  на  намеки,  которые  делались  ему  посредством  пищи.  Так,  он
обнаружил однажды в  своей еде волокно льна (Leinenfaser). Это заставило его
предположить,  что  ему намекают  на некую  барышню по фамилии  Feuerlein, с
которой он ранее был знаком, но не  находился в близких  отношениях. Этот же
больной однажды осведомился у  меня,  что общего у него с  "зеленой формой".
Эта идея появилась  у него, когда ему "добавили хлороформ" в  пищу (chloros,
forma).] Бессознательное вообще высказывает подобную  склонность к словесным
новообразованиям.  [В   опытах  с  автоматическим   письмом  ("психография")
особенно  хорошо  заметна игра бессознательного  различными представлениями.
Слова нередко  пишутся  с перестановкой  букв или  вполне ясные  предложения
внезапно  прерываются  странными словосочетаниями.  В  спиритических  кругах
порой   делаются   попытки  изобретения  новых  языков.  Наиболее  известным
медиумом-изобретателем новых слов является Элен Смит. (Flournoy, "From India
to Planet Mars"). Подобные факты описаны в моей работе /16/.]
     <i>Бесцеремонность, узость ума и неподатливость каким-либо увещеваниям или
убеждениям</i> (невозможность убедить в чем-либо) мы  встречаем  как  в  области
нормальной,  так  и  патологической психики, в особенности  при  аффективных
явлениях.  Нередко,  например, достаточно  твердого  религиозного или  иного
убеждения,  чтобы,   при  известных   обстоятельствах,  вызвать  в  человеке
бесцеремонность, жестокость  и  ограниченность.  При  этом нет необходимости
предполагать наличия  в человеке эмоционального отупения. На основании своей
чрезмерной  чувствительности  истеричные  люди   становятся  эгоистичными  и
бесцеремонными и  мучают этим самих себя и окружающих.  Тут  не  обязательно
наличие отупения, возможно лишь ослепление аффектом. Все же я и здесь должен
напомнить  об  ограничении, о котором уже не  раз говорил: между истерией  и
ранним  слабоумием существует только <i>сходство</i> психологического механизма, но
не  <i>тождественность.</i> При раннем  слабоумии механизмы  эти  проникают гораздо
глубже, может быть потому, что они осложнены действиями токсинов.
     <i>Нелепое поведение</i>  гебефреников аналогично  так  называемому  состоянию
"moria" [Моriа - мория, патологическое стремление к шутке - ред.] истеричных
людей.  Долгое  время я  наблюдал интеллектуально высокоразвитую  истеричку,
часто приходившую  в состояние возбуждения, во время  которого она вела себя
по-ребячески   глупо.  Это   регулярно  повторялось,  когда  ей  приходилось
вытеснять  связанные  с  комплексом печальные  мысли.  Жане  также  известно
подобное  поведение,  встречающееся на различных стадиях  болезни.  Подобные
лица  до известной  степени разыгрывают  комедию;  они  притворяются  юными,
наивными, ласковыми, ничего не понимающими; им  удается заставить считать их
глуповатыми.


     III. Интеллектуальные расстройства

     При раннем слабоумии в  сознании развиваются  аномалии,  которые уже не
раз сравнивались с аномалиями истерии и гипноза. Часто  встречаются признаки
сужения сознания, то есть ослабления отчетливости любых представлений, кроме
одной  ведущей  идеи,  при   этом  патологически  усиливается  нечеткость  и
невнятность  всех  побочных  ассоциаций.  Этим,  по мнению  многих  авторов,
объясняется слепое  принятие тех  или иных идей,  без всякого осмысления или
коррекции, - явление, аналогичное внушению. К этому же многие хотят свести и
своеобразную    способность   кататоников   к    воспроизведению    внушения
(эхосимптомы).  Против  этого  можно  возразить  только  то,  что существует
значительное различие  между внушаемостью нормальных людей и кататоников.  У
нормальных людей мы видим, что субъект, по возможности точно, придерживается
внушения, пытаясь следовать ему. У истериков  же, в зависимости от степени и
вида  заболевания, являются  причудливые  добавления  к внушению,  вызванный
внушением  сон легко превращается  в  истерический  гипноз,  в  истерическое
состояние сумеречного сознания, или же внушения выполняются только частично,
наряду  с  непреднамеренными поступками.  [В течение некоторого  времени под
моим  наблюдением  находилась  пациентка,  страдавшая  глубокой  депрессией,
головными болями и полной неспособностью работать. Когда я внушал ей желание
работать  и  улучшение настроения,  она  на  следующий  день нередко  бывала
непомерно  весела,  постоянно смеялась и  так старательно трудилась,  что на
третий  день  после   внушения  чувствовала  себя  совершенно  обессиленной.
Казавшееся  ей  беспричинным  веселое  настроение  было  ей  даже неприятно,
поскольку ей в голову приходили глупые остроты при совершенно насильственном
смехе. Пример гипноза при истерии можно найти в моем труде /61/] Поэтому при
тяжелых  истериях  нередко труднее контролировать гипноз,  чем у  нормальных
людей. При кататонии случайность явлений внушения  еще сильнее.  Внушаемость
нередко ограничивается исключительно моторной  областью,  так что происходит
лишь эхокинезия, а  нередко  наблюдается  лишь эхолалия.  Словесное внушение
редко  возможно при раннем слабоумии, если же оно удается, то действие его с
трудом поддается контролю и происходит как бы случайно. Несмотря на это, нет
оснований  отклонить предположение,  что кататоническая  суггестивность,  по
крайней мере  в нормальных аспектах, не сводится к  тем  же  психологическим
механизмам, какие наблюдаются при истерической суггестивности. Мы знаем, что
при  истерии  невозможность  контролировать  влияние  внушения  зависит   от
автономного комплекса.  Нет  основания  не допустить  той  же причины и  при
раннем слабоумии. Столь же капризно,  как к внушению, шизофреник относится и
к другим  психотерапевтическим мерам, например, к переводу в другую клинику,
к  выписке из  клиники,  к  воспитанию  путем демонстрации  примера и  т. д.
Насколько   улучшение   состояния  при   застарелых  случаях  кататонии  при
перемещении  пациента  в  новые условия зависит от  психологических  причин,
показывают тонкие и весьма ценные анализы Риклина.
     <i>Ясность сознания</i> подвергается при раннем слабоумии всевозможным  формам
затемнения; она может изменяться  от полнейшей отчетливости  до  глубочайшей
спутанности.  При истерии колебания ясности  сознания со времени Жане  почти
вошли  в  поговорку.  В  случаях   истерии   можно   различать  минутные   и
продолжительные  расстройства.   Минутное  расстройство  может  быть  легким
оцепенением (engourdissement), которое  продолжается  лишь несколько секунд,
или минутным галлюцинаторным  экстатическим припадком, также весьма кратким.
При   раннем  слабоумии  нам  известны  внезапные  торможения,  моментальное
"отключение мыслей"  и молниеносные галлюцинаторные припадки, сопровождаемые
причудливыми  импульсами.  Продолжительные расстройства ясности сознания при
истерии  нам  известны в виде  сомнамбулических  состояний, сопровождающихся
многочисленными   галлюцинациям,   и   или  в   виде   "летаргических"   или
каталептических  состояний.   При  раннем   слабоумии  это   продолжительные
галлюцинаторные периоды с более  или  менее сильной спутанностью мыслей  или
состояния ступора.
     <i>Функция внимания</i> при раннем слабоумии  почти всегда расстроена.  Но и в
области  истерии  расстройства внимания  играют  большую роль. Жане говорит,
например,  о  расстройствах внимания: "Можно  сказать, что это  есть главное
расстройство; оно  состоит  не в подавлении  умственных  способностей,  а  в
трудности  сосредоточить  внимание. Ум  больных  постоянно  бывает  отвлечен
какой-либо  неопределенной,  беспокоящей его мыслью, и они никогда не  могут
полностью   сосредоточиться   на  предлагаемом  их  вниманию  предмете".  Из
объяснений, данных в первой  главе,  следует,  что слова Жане  применимы и в
случаях  раннего   слабоумия.   Мешает  больным  сосредоточить   свои  мысли
автономный  комплекс,  парализующий  всякую иную  психическую  деятельность.
Удивительно, что Жане не заметил этого. При истерии, как и вообще при всяком
состоянии аффекта,  нас  поражает то  обстоятельство,  что больные постоянно
возвращаются  к своей "истории" (например, при травматической истерии!), что
они предоставляют  свои  мысли и  действия  исключительно влиянию комплекса.
Подобную же ограниченность, лишь в гораздо более сильной степени, мы нередко
встречаем при раннем слабоумии, особенно при параноидных ее формах. Примеры,
думается мне, излишни.
     Ориентирование  изменяется  при обеих  болезнях одинаково  непостоянным
образом.  При  раннем  слабоумии,  когда дело  касается не особенно  сильных
возбуждений,  сопровождаемых глубокой  спутанностью мыслей, часто  создается
впечатление, что обеспокоенность больных зависит  лишь от иллюзий,  на самом
же  деле  они ориентируются правильно. При истерии это впечатление создается
не   всегда,   но    можно   убедиться    в   правильности   ориентирования,
загипнотизировав больного.  Гипноз вытесняет истерический  комплекс и  снова
приводит  к  воспроизводству комплекс  нашего  "я".  При  истерии  нарушение
ориентирования происходит из-за  того,  что  болезненный  комплекс оттесняет
комплекс нашего "я" от воспроизведения, что может  произойти  мгновенно; так
же легко это может  случиться и при раннем слабоумии, ибо при  этой  болезни
вполне  ясные  ответы  часто совершенно  внезапно сменяются удивительнейшими
высказываниями. [Прекрасный пример  моментальных  переходов  при истерии  мы
находим в  труде  Риклина  о  Ганзеровском  комплексе симптомов /27/.  В нем
Риклин сообщает, что  у одного больного ориентация бывала то  правильной, то
бредовой, в зависимости от  предлагаемых вопросов. Такие же состояния  могут
наступать внезапно при возбуждении комплекса каким-либо раздражением. Риклин
описывает  подобный   случай,  когда  при   критическом   слове-раздражителе
наступало полубессознательное ("сумеречное") состояние, длившееся в  течение
некоторого   времени.   В  принципе,   то  же   самое   представляют   собой
патологические идеи, например, автоматические  вставки в разговор или письмо
у сомнамбул.] Особенно часто ясность сознания нарушается  в  остром периоде,
когда больные как бы находятся в  состоянии сновидения,  то есть в состоянии
"комплексного  бреда". [/8/ Вспомним, что нормальное сновидение всегда  есть
"бред  комплекса",  то есть  его содержание определяется одним  или  многими
острыми комплексами. Как  известно, это ранее уже  доказал Фрейд. Анализируя
свои  сновидения  по  методу  Фрейда, мы тут же убеждаемся  в справедливости
выражения  "бред  комплекса"  (или "комплексный  бред").  Многие  сновидения
являют  собой  исполнение  желаний.   Самостоятельно   явившиеся  сновидения
относятся  исключительно   к  комплексам.  Сновидения,  вызванные  телесными
раздражениями   во  время  сна,  представляют   собой  слияние   комплексных
представлений  с   более  или  менее  символической   переработкой  телесных
ощущений.]
     Галлюцинаторно-бредовые  периоды,   как   уже  было   упомянуто,  можно
сопоставить с периодами истерическими (конечно, не упуская из вида, что речь
идет о двух  различных болезнях). Содержание истерического бреда  (это легко
проверить,   применяя  систему   анализа   Фрейда)  всегда  является   ясным
комплексным   бредом,   то  есть  болезненный  комплекс  выступает  в  бреду
самостоятельно и каким-то образом развивает свою  независимую жизнь, большей
частью в форме исполнения желаний. [Хорошие  примеры представляют: состояния
сумеречного  сознания Ганзера  и бред  сомнамбул.  /27/.  Прекрасные примеры
комплексного  бреда  приводит Вейскорн  /62/.  Первородящая, 21-го  года при
потугах  хватается за живот и спрашивает: "Кто давит на меня?" Выход головки
плода она интерпретировала как дефекацию.]
     При  соответствующих  острых  период